Князь вампиров

Глава 12

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

20 сентября

День величайшей печали и отчаяния, и все же сквозь, казалось бы, беспросветный мрак пробивается луч любви и мужества. Мое сердце, подобно маятнику, достигает то одной, то другой крайней точки. Я измучен и истерзан, раздавлен, сбит с толку. Все мои представления безжалостно раздавлены. Но нужно жить дальше, нужно принимать решения. Я не могу сложить с себя ответственность за жизни тех, кто рядом со мной.

Двое суток мы с Джоном провели у постели мисс Люси, ни на мгновение не оставляя ее одну. Я знал, что нам уже не защитить ее ни от вампира, ни от неминуемой судьбы, единственное – своим присутствием мы могли скрасить ей последние дни и дать хоть какое-то утешение. Но это было самым трудным и мучительным занятием, причем степень моего горя при виде угасающего юного создания (как она верила, что я вылечу ее!) не шла ни в какое сравнение с горем Джона. Приходя сменить его, я часто заставал Джона с мокрыми от слез щеками. Он беззвучно плакал, нежно держа в своей ладони пальчики спящей мисс Люси. Какое тяжкое испытание выпало на его долю – он по-прежнему сильно любит ее, но не смеет сказать ей об этом. Люси умрет, так и не узнав о его любви. Джон не решится оскорбить чувства Артура – своего давнего и верного друга.

Да, Люси умирает. Очередное "переливание" психической энергии не принесло ей никакого заметного улучшения (оно лишь немного отдалило неизбежный конец), зато серьезно истощило ее донора Квинси. (Не могу называть его "мистером Моррисом", ибо он, как и большинство американцев, обладает очаровательной непосредственностью и обескураживающей прямотой. Он открыто говорит о своих мыслях и чувствах, и его музыкальный техасский акцент вносит приятное разнообразие в суховатую речь англичан.) Только одно чувство он упорно пытается скрыть – свою неразделенную любовь к мисс Люси. Когда он смотрел на нее, я не раз замечал боль, вспыхивавшую в его темных глазах. Чтобы не задевать чувства Артура и Джона, Квинси старается не появляться в спальне Люси. Желая нам помочь, он взвалил на себя множество других дел, фактически став нашим посыльным. Стоило мне сказать, что нужно отправить Артуру телеграмму, Квинси тут же поспешил на почту. От Джона я узнал, что прошлой ночью этот долговязый техасец сделался добровольным стражем и с револьвером в руках ходил вокруг дома. (Печально улыбаясь, Джон сообщил мне, что Квинси считает виновником происшедших несчастий... вампира – летучую мышь, обитающую в Южной Америке[29]. Из-за укуса такой «мышки» техасец в свое время потерял свою любимую лошадь. Квинси уверен, что эти звери могли случайно попасть в Англию и расплодиться здесь. Более того, он сообщил, что ночью видел большую серую летучую мышь, кружащую над домом. Знал бы милейший Квинси, до чего же он близок к правде!)

Теперь об Артуре. Я уже писал, что его отец, лорд Годалминг, был серьезно болен. В воскресенье (через день после памятного визита Влада в спальню Люси) лорду стало значительно хуже. Бедняга Артур провел весь день и ночь у постели умирающего отца, который скончался в понедельник рано утром. Однако у Артура (отныне – лорда Годалминга) не было времени скорбеть о почившем родителе, ибо вскоре ему принесли телеграмму, извещавшую о критическом состоянии Люси, и он помчался в Хиллингем. Квинси встретил Арта на вокзале и привез сюда – измученного, с осунувшимся лицом и покрасневшими от слез глазами. Мне было крайне неловко вести Артура в комнату Люси, где его ждали лишь новые страдания. (Сам Квинси поспешно ретировался. Думаю, он просто боялся ранить друга своим искренним проявлением чувств.) Новый лорд Годалминг приехал ровно в шесть вечера, когда настала моя очередь сменить Джона. До самой полуночи мы с Артуром вместе сидели возле постели мисс Люси.

Представляю, что творилось в душе этого молодого человека, только-только потерявшего отца. И несмотря ни на что, Артур изо всех сил старался подбодрить свою невесту. Люси и в самом деле ненадолго стало лучше. Она, в свою очередь, пыталась хоть как-то утешить жениха. Мне было тяжко смотреть на них обоих, на их улыбки, призванные замаскировать слезы. Однако всплеск бодрости был у Люси недолгим. Она впала в свое обычное состояние. Девушка то теряла сознание, то вновь открывала глаза и силилась что-то сказать, но не могла. Все это время Артур сидел возле нее, держал ее руку и смотрел на невесту с восхищением и отчаянием. Совсем как Джон. Хотя Артур и вырос в аристократической среде, он – сильный, очень сильный человек.

За тридцать лет медицинской практики я посетил немало семей, где один из членов был смертельно болен. В каких-то к умирающим относились с любовью и заботой, в каких-то нет, но существовала одна общая особенность, проявлявшаяся наиболее ярко, когда смерть, образно говоря, уже поднималась на крыльцо. Близость чьей-то кончины непостижимым образом сбрасывает все маски, убирает всю фальшь, обнажая истинную суть и умирающего, и тех, кто его окружает. Как ни печально, но иногда у лежащего на смертном одре оставались лишь злоба, досада и зависть к тем, кто его переживет, а на лицах близких ясно читалось пожелание "скорейшего конца". Бывало, что умирающий поддавался душевной слабости, впадал в тупое отчаяние, из которого уже не выбирался. Зато порою под шелухой повседневности обнаруживались золотые крупицы силы, милосердия, сострадания. Именно эти чувства проявляли сейчас Джон, его друзья Артур и Квинси, а также сама мисс Люси, и потому, при всей трагичности происходящего, у меня было очень тепло на душе. Я был горд, что нахожусь среди таких замечательных людей.

Часы пробили полночь, и Джон пришел меня сменить. Я встал, потрепал Артура по плечу и настоятельно предложил ему пойти отдохнуть (я знал, что он провел две бессонные ночи). Он упрямился и возражал, пока Джон не повторил ту же просьбу уже от своего имени и не пообещал несчастному жениху разбудить его при малейших переменах в состоянии Люси. Наконец Артур согласился, и мы пошли в гостиную, где пылал камин. Придвинув диван и кушетку поближе к огню, мы улеглись.

Я закрыл глаза, но сон не шел. Меня одолевали мысли. К счастью, уставший Артур заснул почти сразу. Я лежал, думал и слушал, как часы отбивают час за часом. Когда они пробили шесть, я встал. Артур вовсю храпел. Я тихо прошел в спальню Люси, где Джон что-то писал при тускловатом свете газовой лампы.

Жалюзи в спальне были опущены. Сумрак не давал мне получше разглядеть лицо Люси, зато я сразу же увидел зловещий признак: темно-синее мерцание вокруг ее сердца и головы. Происходило безвозвратное перерождение человека в вампира. Я попросил Джона поднять жалюзи. Спальня наполнилась неярким утренним светом. Я едва не вскрикнул, ибо мне показалось, что мисс Люси мертва. Нет, она по-прежнему дышала. Я поспешно снял с ее шеи черный шелковый шарфик, который сам же ей повязывал, чтобы скрыть следы укусов.

Случилось то, чего я так боялся: вампирские отметины исчезли. На их месте была молочно-белая гладкая кожа.

Взглянув на шею Люси, Джон тоже все понял. Исчезновение отметин было безошибочным признаком приближающейся смерти. Джон пошел и разбудил Артура, поскольку у меня просто не хватало духу сказать об этом молодому лорду Годалмингу. Я занялся другим: стал поправлять Люси подушки, затем убрал ненужный уже пузырек с лауданумом, ампулы морфия и вынес ночной горшок. Мне не хотелось, чтобы все эти атрибуты болезни омрачали последние часы жизни мисс Вестенра. Потом я взял гребень и осторожно расчесал ей волосы, чтобы золотистые локоны струились по подушке. Пусть Артур увидит (и запомнит) ее красивой.

Наконец из гостиной появился убитый горем влюбленный. Правильнее сказать – два убитых горем влюбленных. Внешне Джон держался собранно и решительно, он обнимал Артура за плечи, готовый помочь другу пройти через грядущие тяготы. Но в его глазах, как и в глазах молодого лорда Годалминга, блестели с трудом сдерживаемые слезы. Он наравне с Артуром переживал приближающуюся утрату, но судьба отказала ему в праве открыто выражать свое горе.

Едва они оба приблизились к смертному одру Люси (надо называть вещи своими именами), Джон деликатно отступил в сторону. Я не собираюсь поддаваться отцовским чувствам и расписывать, как страдал "мой мальчик". У меня и в мыслях нет желания приуменьшить страдания Артура. Наоборот, я пишу об этом, чтобы показать, каким достойным человеком является лорд Годалминг, если друзья с такой верностью и преданностью относятся к нему. То же я могу сказать и о Джоне. Менее цельные и благородные натуры, полюбив вдвоем одну женщину, уничтожили бы в пылу соперничества свою давнюю дружбу.

И все же Артур достоин особого восхищения. Я видел, каким Джон его вывел из гостиной: бледным, трясущимся, готовым разрыдаться. Никто бы не осудил его за это. Шутка ли: от смертного одра отца приехать к смертному одру невесты! Но чем ближе Артур подходил к Люси, тем собраннее становился. Он вытер глаза, провел рукой по всклокоченным волосам, чтобы хоть как-то привести их в порядок. Он – сильный, мужественный человек. Я помню, в какую бездну горя погрузился сам, когда не стало моего маленького Яна, а Герда лишилась рассудка. У меня не было такой выдержки и такой стойкости, как у этого молодого мужчины.

Артур нагнулся, готовый поцеловать Люси. Я видел, что темно-синяя аура вокруг ее тела сделалась еще шире. Дурной признак. Люси становилась опасной для Артура, поскольку ею теперь двигала чужая воля. Невинный поцелуй мог превратить его в послушное орудие не только Люси, но и Влада. Мне пришлось вмешаться и осторожно удержать Артура:

– Не надо, друг мой. Возьмите лучше ее за руку. Это принесет ей больше утешения.

Мое поведение ошеломило Артура, но горе сделало его податливым. Он повиновался. Конечно, с моей стороны это было жестоко – помешать жениху поцеловать умирающую невесту, но иного способа защитить Артура не существовало.

Я оказался прав: присутствие жениха ободрило мисс Люси. Вздохнув, она погрузилась в сон. Впрочем, сон был недолгим и незаметно перешел в подобие транса. Люси окутала завеса иллюзорной красоты, какой умеют окружать себя вампиры. Джон это увидел и бросил на меня пристальный, многозначительный взгляд. К тому времени Люси открыла глаза (как они изменились – теперь это были глаза дьяволицы) и стала упрашивать Артура ее поцеловать. Чувственный, зовущий, ее голос лишь отдаленно напоминал нежный и звонкий голос прежней Люси.

Артур послушно наклонился, и я, отбросив все приличия, ухватил его за плечо и оттолкнул в сторону, крикнув:

– Это опасно!

Мне и сейчас неловко вспоминать свой поступок. Представляю, каким жестоким и, несомненно, безумным он показался Артуру. На мгновение в его глазах вспыхнул сердитый огонь, но тут же погас. Молодой лорд Годалминг выпрямился и замер, ожидая моих объяснений.

Я ничего ему не сказал. К счастью, очень скоро Люси вышла из транса. Взяв своей слабой изящной рукой мою широкую, грубую ладонь, она поцеловала ее. Одного этого было достаточно, чтобы у меня в горле встал комок. Глядя на меня любящими, умоляющими глазами, Люси едва слышно прошептала:

– Вы – верный друг, мой и Артура! Уберегите его и дайте моей душе покой!

Я опустился на колени перед ее смертным ложем. Люси просила меня о невозможном. Если Влад обрел могущество и неуязвимость, можно ли поручиться, что она – его порождение – не станет такой же?

Но из любви к Люси и ее жениху я торжественно произнес:

– Клянусь!

Да, Люси, я клянусь. Клянусь каждой каплей своей крови и всей силой, которой обладаю. Клянусь своей душой. Какой бы невозможной и неисполнимой ни казалась моя клятва, я либо выполню ее, либо погибну...

Люси стало трудно дышать. Она судорожно глотала воздух, затем у нее в горле что-то тихо булькнуло. Я встал и повернулся к Артуру, который больше не пытался сдерживать слез. Конец был совсем близок. Я сказал ему, что он может взять Люси за руку и поцеловать, но только в лоб и только один раз.

Артур так и сделал, после чего Люси медленно закрыла глаза. Булькающие звуки в горле становились все громче. Я взял Артура за руку, намереваясь увести из комнаты. Мы успели сделать лишь несколько шагов... В спальне установилась пронзительная тишина. Наша дорогая мисс Люси умерла.

Я вернулся к ее постели, предоставив Джону уводить своего рыдающего друга. Придвинув стул, я сел и, преодолевая горе и ужас, стал смотреть, как бледное, изможденное лицо Люси начало наполняться жизнью... Нет, не жизнью. Лицо покойной начало превращаться в лицо неумершей.

Более двадцати лет я странствовал по всей Европе, выслеживая и уничтожая вампиров. Я не потерпел ни одного поражения, победа всегда была на моей стороне, и каждый уничтоженный мною вампир ослаблял их прародителя – Влада. Ритуал, поначалу пугавший меня, превратился в почти рутинное занятие: выслеживание, нападение, уничтожение. Правила всегда оставались неизменными. Мне казалось, я до тонкостей постиг повадки вампиров. Я знал их сильные и слабые стороны. И всегда, в любой стране, распятие и чесночные головки действовали безотказно. Со временем мое могущество возросло, моя сильная аура позволяла мне становиться невидимым не только для смертных, но и для неумерших. Я ходил рядом с ними, а они даже не догадывались о моем присутствии. Им не удавалось взять меня ни физической силой, ни силой магических чар. Но после столкновения с Владом...

Пока я предавался тягостным раздумьям, в спальню вернулся Джон. Он молча встал рядом. Мы оба смотрели на тело Люси. Потом Джон спросил:

– Скажите, профессор, есть ли у умирающего право знать, что он умирает?

Его тон был удивительно спокойным, словно мы с ним вели послеобеденную беседу. Возможно, решил я, он просто хочет отвлечься от случившейся трагедии и занимает мозг рассуждениями. Я решил ему помочь, и поэтому столь же спокойно ответил:

– Разумеется, есть. Если умирающий не будет знать, что умирает, как тогда он сумеет надлежащим образом подготовиться?

Тогда Джон задал следующий вопрос. На этот раз я уловил в его тоне слабое, но быстро нарастающее раздражение.

– А человек, ведущий битву... даже если ему не суждено в ней победить... он имеет право знать, против кого сражается?

У меня похолодела спина. Теперь я понял, куда клонит Джон, но не мог заставить себя дать ответ. Вместо этого я пристально глядел на него и видел, как он прилагает нечеловеческие усилия, чтобы сдержать переполнявшие его чувства и не позволить им вырваться наружу.

Поняв, что ответа не будет, Джон повел на меня словесную атаку:

– Профессор, вы больше не можете нести свою чудовищную ношу в одиночку. Вы видели Артура и Квинси. Думаю, с вашей проницательностью вы сразу поняли, что оба они – честные и смелые люди. У них...

– Что вы предлагаете, Джон? Сказать им правду? Даже если они мне поверят, что это даст? Я лишь подвергну их еще большей опасности.

– Вы держали Люси в неведении! – воскликнул он, заливаясь краской. – И что хорошего из этого вышло?

Мне было нечего ему ответить. Я стоял и молча слушал. Я понимал: гнев помогает Джону выплеснуть горе. Ему было не остановиться. Его трясло. В другое время Джон не осмелился бы повысить на меня голос, сейчас же он не только кричал, но и потрясал в воздухе кулаками.

– Мои друзья тоже имеют право знать подлинную причину смерти Люси. Только тогда они смогут отомстить за нее и извести эту заразу под корень! Арт и Квинси – самые близкие мои друзья, и я больше не намерен скрывать от них правду! Квинси, когда он с пистолетом бродил под окнами, запросто могли укусить. Представляете его положение? Он нес свой дозор, стараясь хоть чем-то быть полезным, и даже не знал, кто ему противостоит. Как по-вашему, это честно?

Сдерживаемые слезы все-таки прорвались наружу, причем таким безудержным потоком, что Джон рухнул на колени и, сотрясаемый рыданиями, уткнулся лицом в простыни, в бессильной ярости колотя кулаком по матрасу.

Я не стал его утешать, а дал ему полностью выплакаться. Однако слова Джона сильно задели меня и подняли в моей душе бурю совсем иного свойства.

Через какое-то время Джон поднялся (его лицо было красным и совершенно мокрым от слез) и пошел прочь. Возле самой двери он обернулся и уже спокойным, уважительным тоном (этим он хотел показать мне, что думает над каждым словом, а не бросает их под напором чувств) сказал:

– Доктор Ван Хельсинг, вы долгое время действовали втайне, доверяя магическим ритуалам и иным способам защиты. Как вы убедились, ваши знания оказались бесполезны, а ритуалы подвели вас в трудную минуту. Но есть то, что не никогда не подведет, что сильнее любого зла – человеческое сердце. Для грядущей битвы я предлагаю вам свое сердце и сердца двух своих ближайших друзей. Я делаю это ради них и ради вас!

26 сентября

Двадцать второго числа мы похоронили Люси и ее мать. Похороны – и так тягостное событие. Но для нас с Джоном они были тягостными вдвойне, поскольку мы доподлинно знали, что Люси не обрела желанного покоя.

Джон порывался рассказать своим друзьям все правду. Я еле убедил его не совершать поспешных действий, ибо результат мог оказаться противоположным ожидаемому. Но я не переставал думать над его гневными словами, и чем больше анализировал их, тем отчетливее понимал, что он прав. Мы с ним договорились: когда настанет время дать мисс Люси настоящее упокоение, о котором она просила, печальный ритуал совершит Артур. Джон, Квинси и я будем находиться рядом, готовые в случае необходимости прийти ему на помощь. Я написал Артуру и Квинси письма с просьбой приехать и вместе со мной посетить склеп Вестенра. Я намеренно воздержался от объяснений, ибо никакие слова не убеждают так, как увиденное собственными глазами.

В прошедшие дни мне пришлось заниматься множеством разных дел. Поскольку у миссис Вестенра не было родственников, она завещала Хиллингем Артуру. Мы с Джоном взяли на себя устройство похорон и приведение в порядок необходимых документов, потому что сам Артур был погружен в аналогичные хлопоты, вызванные кончиной отца. Я попросил у него разрешения просмотреть личную переписку Люси и ее дневник, сказав, что, возможно, сумею лучше понять "причину ее болезни". Мое довольно странное намерение изучить конфиденциальные бумаги покойной не удивило Артура (бедняге было не до этого), и он почти машинально пробормотал: "Да-да, конечно".

Я сразу же принялся за это дело и в числе прочего обнаружил толстую пачку писем от некой Вильгельмины Мюррей. В своем дневнике Люси постоянно упоминала о ней, называя просто Миной. Насколько я понял, они были близкими подругами. Из дневника я также узнал, что они часто проводили лето в Уитби, где у миссис Вестенра был небольшой коттедж. В ту пору Люси еще не вела дневник (первые записи в тетрадке появились уже по возвращении из Уитби в Лондон), но пример подруги, обладающей если не писательскими, то журналистскими способностями, ее явно вдохновил. Начни Люси вести дневник еще в Уитби, мы бы сейчас располагали весьма ценными сведениями, поскольку впервые вампир укусил ее именно там.

Я читал письма Мины (некоторые даже не были вскрыты) и чувствовал, что они написаны рукой необычайно умной и доброй женщины. Более того, я не мог отделаться от удивительного ощущения. Мне казалось, что мы с Миной – давние друзья. Это радовало и в то же время пугало: а вдруг и она так же, как ее подруга, стала жертвой вампира?

Через пару дней после похорон Люси и ее матери я написал Мине Мюррей (теперь уже миссис Мине Харкер). Письмо мое было кратким. Я объяснил, кто я и какое отношение имел к ее подруге. Далее я писал, что мне не до конца понятны причины смерти Люси, и просил миссис Харкер о встрече. Она сразу же откликнулась. Тон ответного послания был самым что ни на есть дружеским: миссис Харкер приглашала меня на следующий же день приехать к ним в Эксетер.

Я отправился туда не без некоторого трепета. Меня все еще снедала горечь поражения в битве за Люси, и я опасался, что проклятие вампира затронуло и ее подругу.

К счастью, приехав в Эксетер и переступив порог гостиной миссис Харкер, я увидел искрящуюся здоровьем молодую женщину. После мертвенно-бледного лица Люси румяные щеки и алые губы ее подруги явились настоящим бальзамом для моих глаз и души. На сердце сразу стало легче. Ее платье было довольно смело декольтировано, и никаких отметин на длинной, изящной шее мадам Мины я не увидел. Еще один подарок судьбы, которая в последнее время была щедра лишь на удары.

Дальше я буду называть миссис Харкер мадам Миной, и не только потому, что между нами едва ли не с первой минуты возникли доверительные и дружеские отношения. Люси, зная о грядущем замужестве подруги, подшучивала над ней и говорила: "Ты у нас станешь важной замужней дамой, и я буду называть тебя мадам Мина". Теперь, когда Люси не стало, это обращение будет напоминать мне и о ней.

Читая письма мадам Мины, я мысленно представлял зрелую, опытную женщину лет на десять старше моей пациентки, рослую и достаточно плотную. Каково же было мое удивление, когда реальная мадам Мина оказалась чуть ли не на голову ниже своей покойной подруги. Я увидел миниатюрное, хрупкое создание – почти школьницу (добавлю, что до замужества она работала школьной учительницей). Личико "сердечком", которое от детского отличала лишь высокая "взрослая" прическа (забыл упомянуть о волосах – мадам Мина шатенка). Носик, пухлые губки – ни дать ни взять старательная, но шаловливая и любопытная ученица. Такие люди всю жизнь выглядят гораздо моложе своих лет. Только глядя в ее большие светло-карие глаза, можно было понять, что мадам Мина – далеко не ребенок. Чем-то они напоминали глаза Джона: смышленые, очень внимательные и честные. Но самое главное – в них не было ни одной, даже самой крохотной искорки зловещего темно-синего сияния. Гостиную заливал солнечный свет, но он не помешал мне разглядеть фиолетовую ауру, окружавшую мадам Мину. Сильную ауру сильной женщины.

Когда я приехал, мадам Мина была поглощена работой. Из-за закрытой двери доносился размеренный стук пишущей машинки, который сразу же прекратился, как только горничная доложила о моем приходе. Дверь гостиной, превращенной в кабинет, открылась. Первое, что я увидел, был письменный стол со стопкой газет. Рядом с ними лежала тетрадь в черной кожаной обложке. Чуть дальше располагалась проволочная корзинка с напечатанными листами. Центр стола занимала громоздкая пишущая машинка.

Мы поздоровались. Наши глаза встретились. Мадам Мина не позволила себе уставиться на меня, ее взгляд был почти мгновенным, но проницательным. Полагаю, мы произвели друг на друга благоприятное впечатление, ибо ее лицо тут же осветилось теплой дружеской улыбкой.

Изящная ладонь, протянутая мне мадам Миной, была чуть ли не втрое меньше моей загорелой и мозолистой. Я осторожно сжал ее пальцы и еще раз убедился, что проклятие вампира ее не коснулось. Я тоже улыбнулся. Это была моя первая искренняя улыбка после многих тягостных дней.

– Мадам Мина, я писал вам, что мне не совсем ясны причины болезни, от которой скончалась наша бедная Люси. И хотя ее уже не вернуть, этот вопрос не дает мне покоя.

Мне понравился прямой и внимательный взгляд мадам Мины (мы, голландцы, очень ценим такую прямоту). Не в пример многим англичанкам она не стала хлопать ресницами или отводить глаза. Когда она заговорила, я почувствовал: ее слова идут от сердца. (А вот говорила мадам Мина голосом взрослой, зрелой женщины, разительно отличающимся от ее внешности юной барышни!)

– Сэр, то, что вы были другом и помощником Люси Вестенра, является для меня лучшей рекомендацией. Насколько в моих силах, постараюсь вам помочь.

Мадам Мина спросила, о чем бы я хотел знать, и я ответил, что меня интересует период времени, когда они с Люси находились в Уитби.

– Ну, это совсем несложно. – Мадам Мина жестом пригласила меня сесть. – Здесь у меня все записано. Желаете взглянуть?

Она еще спрашивала! Я буквально вцепился в черную тетрадку, которую она, взяв со стола, подала мне. (Только потом я вспомнил озорно блеснувшие глаза. Надо признаться, у мадам Мины весьма своеобразное чувство юмора.)

Я раскрыл тетрадь, собираясь немедленно начать читать. Но, увы! Страницы были заполнены аккуратными строчками, целиком состоящими из черточек, крючочков и завитушек. Мне не оставалось ничего иного, как вернуть дневник хозяйке.

– Мистеру Джонатану Харкеру определенно повезло со столь одаренной женой. Возможно, он даже сам владеет стенографией. А для меня ваши записи сродни китайской грамоте. Не будете ли вы столь любезны прочитать их мне?

Мадам Мина покраснела, как настоящая школьница.

– Простите, пожалуйста.

Она отнесла дневник на стол, потянулась к корзинке и извлекла оттуда внушительную стопку листов.

– Вот. Я предвидела такой поворот событий и перепечатала все, касающееся нашего с Люси пребывания в Уитби.

Я представлял, каких трудов ей это стоило. Искренне поблагодарив мадам Мину, я спросил, где могу расположиться. Она предложила свой кабинет и оставила меня одного, отправившись распорядиться насчет ленча.

Мои глаза пробегали страницу за страницей... Мадам Мина писала, что несколько раз видела, как Люси ходит во сне, и будила ее. Такое поведение ее покойной подруги не было простым проявлением лунатизма. Сама того не подозревая, эта мужественная женщина спасала Люси от когтей вампира. Мадам Мина настолько доверяла мне, что печатала все подряд, не исключая записей сугубо личного характера. Так я узнал, что летом она была сильно обеспокоена судьбой своего жениха, который по делам уехал за границу и не написал ей ни одного письма. Эти места я пропускал, ибо они не имели никакого отношения к предмету моих изысканий. Просмотрев еще пару страниц, я наткнулся за запись от 26 июля. Мадам Мина радовалась долгожданному письму от Джонатана, которое ей переслал его работодатель, снабдив припиской: "Это все, что я получил от него из замка Дракулы. Насколько я понимаю, Джонатан отправляется домой".

Мне показалась, что эти строчки сейчас спрыгнут с бумажного листа. Я громко выругался и ударил кулаком по обивке дивана, благо рядом не было мадам Мины. Джонатан в замке Дракулы! Что занесло его туда? Рано же я обрадовался. Зло охотилось за мадам Миной. Вампир показал ей свои зубы дважды, едва не расправившись с ее будущим мужем, а затем умертвив лучшую подругу.

Дальнейшие записи касались "мозговой лихорадки" мистера Харкера. Его обнаружили на одном из будапештских вокзалов. Всклокоченный, небритый, в грязной измятой одежде, он метался по кассовому залу и от всех требовал "билета домой". Кончилось тем, что его отправили в лечебницу, принадлежавшую какому-то женскому монастырю. Добрые монахини известили мадам Мину, которая немедленно отправилась в Будапешт и привезла Джонатана в Англию (в будапештской лечебнице они и поженились).

Дочитав до конца, я отложил листы и начал размышлять. Джон был тысячу раз прав, предлагая объединить усилия для войны с вампирами. Конечно, Артур и Квинси должны знать, с какими врагами им придется сражаться, дабы отомстить за смерть любимого человека. Но разве у мадам Мины нет такого же права? Ее муж пережил ужасные душевные потрясения и чуть не погиб. Я вспомнил, как Джон с горечью и упреком бросил мне: "Вы держали Люси в неведении! И что хорошего из этого вышло?" Нельзя скрывать знания. Они дают силу. Только вот какую? Силу капитулировать? Или силу бежать куда глаза глядят?

Может, не стоило писать мадам Мине и приезжать сюда? Поздно. Совесть не позволяла мне загородиться вежливыми фразами и уехать, предоставив этой замечательной женщине самой делать ужасающие открытия. Еще неизвестно, не находится ли ее муж на крючке у Влада и не задумал ли Дракула сделать мадам Мину своей очередной жертвой.

Когда хозяйка вернулась в кабинет, я искренне поблагодарил ее за обилие полезных сведений (если бы она знала, какие это сведения!). Стараясь говорить как можно непринужденнее и сославшись на профессиональное любопытство, я спросил, поправился ли ее муж после мозговой лихорадки.

Лицо мадам Мины сразу же помрачнело, а между тонкими темными бровями легла складка. Она ответила не сразу и, как мне показалось, не слишком охотно:

– Он... почти поправился. Но Джонатан удручен смертью своего работодателя. По сути, мистер Хокинс был для него вторым отцом. Он выпестовал Джонатана и помог встать на ноги. Много лет муж и мистер Хокинс были очень близки.

Я кивнул и несколькими сочувственными фразами подтолкнул мадам Мину поподробнее рассказать мне о состоянии ее мужа.

На детском лобике добавилось морщин, а пухлые губы вытянулись в тонкую линию.

– В минувший четверг Джонатан испытал нечто вроде шока. Мы ездили в Лондон и решили прогуляться по Пиккадилли.

Отбросив в сторону приличия, я стал просить, чтобы она рассказала об этом происшествии как можно подробнее, не упуская ни одной мелочи. По словам мадам Мины, ее муж переменился в лице, когда увидел среди прохожих какого-то мужчину (мужчину или вампира? – сразу подумалось мне). Возможно, тот даже не заметил Джонатана, но у самого мистера Харкера резко испортилось настроение. Он не захотел больше гулять, и они вернулись в Эксетер раньше, чем собирались. Мадам Мина полагала, что незнакомец мог иметь какое-то отношение к болезни Джонатана.

Неожиданно мадам Мина опустилась на колени. Она не плакала, не заламывала рук, но умоляюще протянула их ко мне, прося о помощи. Эта сильная женщина не решалась произнести слово "безумие", но оно витало в воздухе. Она боялась, как бы Джонатан не сошел с ума.

Я осторожно взял ее худенькие руки в свои и помог ей встать. Затем я усадил мадам Мину на диван, сел рядом и предельно искренне сказал:

– Дорогая мадам Мина, с тех пор как я приехал в Лондон, я встретил несколько замечательных людей. Своего друга Джона Сьюарда я знал и раньше. Здесь же я имел счастье познакомиться с его другом Артуром – ныне лордом Годалмингом – и нашей бедняжкой Люси. Даже отчаяние не лишило этих людей душевной силы и способности к милосердию. Я считаю для себя честью называть их своими друзьями и знаю, что они искренне и дружески относятся ко мне. После прочтения ваших записей и нашей едва начавшейся беседы я почувствовал желание расширить этот круг, включив в него и вас, мадам Мина. Прошу вас считать меня своим другом. Знайте, я сделаю все, чтобы помочь вам и вашему мужу. А теперь я настоятельно прошу вас успокоиться и ни в коем случае не отказываться от еды, когда будет готов ленч. После ленча вы расскажете мне обо всех бедах вашего мужа.

Мои слова заметно успокоили ее, даже лицо посветлело, хотя выражение подавленности не покинуло его. Но у мадам Мины появилась надежда, и я это сразу почувствовал. Мы спустились в столовую и, подкрепившись, вернулись обратно в гостиную. Я приготовился выслушать ее рассказ о Джонатане.

Мадам Мина склонила голову. Кажется, она силилась принять какое-то решение, и оно давалось ей непросто.

– Доктор Ван Хельсинг, я должна рассказать вам настолько странные вещи, что временами я сама не верю в их правдивость. Мои слова легко посчитать бредом сумасшедшей, поэтому вы должны мне обещать, что не станете смеяться над моей исповедью.

У меня заколотилось сердце. Я сразу понял, что речь пойдет о Дракуле и его гнусностях. Разумность и вменяемость миссис Харкер не вызывали у меня никакого сомнения. В ответ на ее слова я печально улыбнулся и сделал свое признание:

– Дорогая моя, если бы вы знали, какая странная причина привела меня в Англию и, в частности, в ваш дом, то уже мне пришлось бы просить вас не смеяться. Жизнь научила меня не отметать и не осмеивать ничьих утверждений, какими бы дикими и невероятными они ни казались, а вначале добросовестно их проверить.

Мадам Мина внимательно меня слушала, хотя, как мне думается, мой понимающий взгляд убеждал ее больше, нежели слова. Но ей сделалось заметно спокойнее и увереннее. Потом она достала из ящика письменного стола довольно внушительную папку и подала мне.

– Это дневник, который мой муж вел, находясь в Трансильвании. Вернее, машинописная копия дневника. Джонатан тоже владеет стенографией, так что оригинал вы все равно не сумели бы прочесть. А рассказывать... в нескольких словах не расскажешь о том, что с ним приключилось.

– Простите, мадам Мина, но когда вы успели напечатать такое количество страниц? – удивился я.

Она улыбнулась.

– Естественно, не за прошедшую ночь. Просто я одновременно упражнялась в чтении стенограмм и постигала премудрости машинописи. Сначала было трудно, потом работа меня увлекла, а потом... я читала, печатала и не верила своим глазам. Такое встречается только в приключенческих романах самого дурного вкуса. Но Джонатан не склонен ни ко лжи, ни к сочинительству. Я верила и не верила. Даже сейчас меня одолевают сомнения, не является ли все это следствием болезненных галлюцинаций. Прошу вас, возьмите эти записи, прочтите и честно скажите, что вы о них думаете. Я буду ждать вашего ответа.

– Я их прочту сразу же, как вернусь в гостиницу, – пообещал я мадам Мине.

Мы оба испытывали нетерпение: я – познакомиться с дневником Харкера, а она – услышать мое мнение о нем.

– Я решил задержаться в Эксетере до завтра. Так что у меня будет время внимательно прочитать дневник вашего мужа и сразу же высказать свое суждение. Вы позволите заглянуть к вам завтра утром? Мне бы очень хотелось познакомиться с мистером Харкером.

Лицо мадам Мины просияло от радости. Естественно, она тут же согласилась. Возможно, она думала, что я собираюсь проверить психическое состояние Джонатана, но меня интересовало другое – не осталось ли на его теле вампирских отметин.

Я уселся в тихом номере провинциальной гостиницы и углубился в чтение дневника человека, прошедшего через ад, но не потерявшего ни волю, ни рассудок. Два месяца Джонатан Харкер был узником логова Дракулы. По его мнению, Влад до него не дотрагивался. В дальнейшем вампир намеревался бросить его в замке, отдав на растерзание троим вампиршам, которых Харкер почему-то называл "тремя невестами". Сначала мне показалось, что он со страху увеличил их число. По описанию я безошибочно узнал Жужанну и Дуню. Насколько помню, они были единственными "женщинами" в замке. Однако третью "невесту" Харкер называл "золотоволосой", а о ее глазах писал, что они "напоминают сапфиры". Может, это и есть упоминаемая Жужанной Элизабет? В таком случае она сейчас тоже должна быть в Лондоне.

Пока я читал, в голову закралась еще одна тревожная мысль: а что, если Влад или вампирши все-таки кусали Харкера, но он этого не запомнил? Терпение! Завтра я все узнаю.

Я продолжал читать и вместе с тревогой за мадам Мину и ее мужа испытывал все большее восхищение мужеством Джонатана. Молодой и отнюдь не искушенный в превратностях жизни английский стряпчий попал в замок Дракулы и словно переместился на несколько веков назад, в дикое средневековье. Неизвестно откуда появляются и исчезают вампирши, насильно втягивающие его в странные и непристойные действа. Влад с садистской ухмылкой намекает Харкеру, что его ждет неминуемая гибель. При этом Джонатан замечает, что румынский магнат "граф Дракула" (именно так представлялся Влад английским стряпчим и торговцам недвижимостью) не отражается в зеркалах, зато повелевает волками и похищает младенцев, которых приносит в качестве пищи упомянутым "невестам". Но еще тягостнее для Харкера сознавать, что он – пленник замка.

И как же повел себя Джонатан в этом аду? Опустил руки и смирился с неизбежностью страшного конца? Уступил бесстыжим соблазнительницам? Нет. Понимая, что бездействие чревато гибелью, он выбрался из окна (до земли было несколько сотен футов!) и каким-то чудом, цепляясь за выступы и трещины в каменной кладке, сумел спуститься вниз. Но побег не удался: Харкера поймали направлявшиеся в замок цыгане и привезли обратно.

Этот абзац я перечитал несколько раз, пытаясь мысленно воссоздать то, что произошло с Джонатаном дальше (после упоминания о цыганах его трансильванские записи обрывались, следующие были сделаны уже в стенах будапештской лечебницы). Возможно, Влад больше не нуждался в нем, но вампирши еще собирались его для чего-то использовать. Ведь кто-то вывез его из замка, доставил в Будапешт и там бросил. Вывод напрашивался сам собой: Харкер мог понадобиться вампирам в Англии (иначе бы его тело давно уже гнило где-нибудь в трансильванской глуши). Только как скоро они вспомнят о нем? Или уже вспомнили и встреча на Пиккадилли наглядное тому подтверждение?

Мысли мои были всего лишь предположениями, требовавшими обоснования. Увлекшись ими, я чуть не пропустил одно удивительное свидетельство, после которого мое восхищение мистером Харкером еще более возросло. Оказывается, незадолго до неудачного побега он случайно попал в "святая святых" Влада и увидел вампира, спящим в гробу. Окажись на месте Харкера кто-нибудь другой, он бы опрометью бросился вон, оглашая замок воплями ужаса. Однако Джонатан почувствовал, что "граф" – чудовище, которое нужно во что бы то ни стало уничтожить. И молодой стряпчий добровольно вернулся в ту жуткую комнатенку (до сих пор не могу вспоминать о ней без омерзения!) и попытался убить вампира... обыкновенной лопатой! Мужественный человек этот Харкер, если сумел-таки выбраться из логова Дракулы (хотя и не без потерь). По-моему, он больше, чем кто-либо, заслужил право участвовать в войне против вампиров и отомстить за все издевательства, которым он подвергся.

Дочитав последние строчки этого удивительного дневника, я сразу же написал мадам Мине, что в записках мужа нет ни капли вымысла, а его здравомыслию и крепости рассудка можно только позавидовать. Записку я отправил с гостиничным посыльным. Час был еще не слишком поздний, и я понимал, с каким нетерпением она ждет моего ответа.

Вскоре посыльный вернулся с запиской от мадам Мины, в которой она благодарила меня за все и приглашала на завтрак.

Без двадцати восемь в дверь моего номера постучали. На пороге стоял автор дневника – мужественный Джонатан Харкер, специально приехавший за мной. Как и жена, он казался гораздо моложе своих лет. Глядя на его безупречно расчесанные курчавые волосы (мистер Харкер тоже был шатеном, но светлым) и идеально отглаженный костюм вполне успешного клерка, даже не верилось, что он прошел через настоящий ад. Я решил не мешкать и осмотреть Харкера прямо в номере, куда и пригласил его зайти. Закрыв дверь, я тут же погрузил его в транс, что оказалось совсем несложным делом (англичанин был восприимчив к гипнозу).

Зловещего темно-синего свечения в его ауре я не обнаружил, но, не удовлетворившись этим, снял воротник его рубашки[30] и расстегнул несколько верхних пуговиц, дабы осмотреть шею.

Ни малейшего следа зубов! Я испустил глубочайший вздох облегчения и аккуратно пристегнул воротник. Я уже собрался вывести Харкера из транса, как нечто почти неуловимое остановило меня. Это нечто я заметил в его взгляде, а также в ауре (как и у Артура, она была "классического" оранжевого цвета). Самое удивительное – аура имела прекрасный, живой и здоровый вид, но периферическим зрением я уловил едва заметные темно-синие отблески.

С таким я еще никогда не сталкивался и потому не мог сказать, что бы это означало. За все годы войны с вампирами темно-синие следы встречались мне лишь в ауре тех, кого вампиры укусили. И это всегда было видно сразу же.

А в данном случае являлась ли такая аномалия просто следствием плена и весьма плотного общения с вампирами? Или кто-то из них и сейчас держал его на крючке? Многое говорило в пользу второго предположения, однако я решил воздержаться от поспешных выводов. Но все же решил пока не посвящать чету Харкер в наши замыслы, дабы те не стали известны Колосажателю.

После этого я осторожно вывел Харкера из транса. Он легко пришел в сознание и повел себя так, словно мы с ним не прерывали разговора. Внешне это был совершенно нормальный человек, не находящийся под контролем вампиров. Улыбнувшись, я тронул его за плечо и сказал:

– Позвольте типичный "докторский" вопрос: как вы себя чувствуете, мистер Харкер? Мадам Мина рассказывала мне, что вы болели и перенесли какой-то шок.

Джонатан тоже улыбнулся и сказал, что и болезнь, и шок остались в прошлом, поскольку моя вчерашняя записка полностью его исцелила. Мне было легко и приятно разговаривать с этим честным и искренним человеком (впрочем, только такой человек и мог завоевать сердце мадам Мины!). Мы вышли из гостиницы, сели в ожидавший нас кеб и поехали к дому Харкеров. По пути Джонатан заявил, что готов оказать мне всяческую помощь в борьбе с "графом". В его сверкающих глазах отчетливо читалось горячее желание поскорее увидеть гибель этого чудовища (пожалуй, он жаждал этого даже сильнее, чем я).

Я, естественно, не стал демонстрировать свою настороженность и сказал, что нуждаюсь в его помощи, причем немедленно. Он намного облегчит мне работу, если предоставит сведения обо всех делах, которые его контора вела с "графом Дракулой". В особенности меня интересовал период времени, предшествующий поездке мистера Харкера в Трансильванию.

Харкер обещал передать мне все необходимые документы. После великолепного завтрака он вручил мне пачку бумаг и с улыбкой добавил, что мне будет чем занять себя на обратном пути в Лондон.

Харкер и его жена – замечательные, добрые люди. Глядя на них, я вспоминаю себя и Герду в молодости и те недолгие счастливые годы, пока вторжение вампиров не уничтожило нашу маленькую семью. Попав в Англию, я впервые почувствовал, что меня снова окружают родные люди. У меня как будто вновь появилась семья. И пусть мы не связаны кровным родством, зато нас объединяет родство душ и еще необходимость сообща бороться с чудовищным злом. Мне страшно даже представить, что счастье Харкеров может разрушиться, а они сами – повторить судьбу несчастной Люси.

Но как мне защитить их? Если Джонатан – непреднамеренный шпион Влада, какой опасности я подвергаю Джона, его друзей, да и себя самого? Как всегда, вопросов было значительно больше, чем ответов.

Джонатан вызвался отвезти меня на станцию. По дороге я спросил у него:

– Если в будущем мне понадобится увидеться с вами и мадам Миной в Лондоне, вы приедете?

– Конечно. – Он энергично кивнул головой. – Дайте только знать.

Я рассказал Джону все о Харкерах. Он безоговорочно согласился помочь мадам Мине и ее мужу, однако и его серьезно озадачила необычность "вампирского следа" в ауре Джонатана. Мы решили пригласить Харкеров прямо в Парфлит (уверен, они не откажутся приехать) и разместить их в лечебнице. Знать о моем присутствии они не будут (я сумею скрыть себя и Герду завесой невидимости), что позволит мне какое-то время понаблюдать за мистером Харкером, пока я не смогу с определенностью сказать, действительно ли он является невольным шпионом Влада. До этого нам придется априорно считать его таковым и вести себя столь же осмотрительно, как я это делаю в присутствии Герды. Так будет лучше и для него, и для мадам Мины.

Мы с Джоном условились: до поры до времени нужно разыгрывать из себя словоохотливых глупцов, которые якобы не догадываются о возросшей силе Влада. В таком случае вампир, если он действительно контролирует Харкера, почти ничего не узнает о наших планах. Я сообщил Джону, что Харкеры вручили мне копии своих дневников, и предупредил его: вскоре мне может потребоваться и его дневник. Но дело осложняется тем, что у Джона есть привычка переносить свои мысли не в тетрадь, а на восковой валик фонографа[31]. Иногда он делает несколько записей в день. К тому же фонограф – аппарат довольно заметный, и спрятать его нелегко. Я попросил Джона быть осмотрительнее и не записывать на валики то, что может причинить нам вред, попади эта информация в руки врагов. Для таких целей все-таки лучше использовать небольшую тетрадь или записную книжку, которую можно носить при себе. Джон не возражал. Более того, он обещал, что внимательно прослушает свой дневник и «страницы», где был слишком откровенен, отдаст мне, а уж я надежно спрячу их у себя в «келье». Вместо них Джон запишет новые валики и наговорит на них только те сведения, которые можно сообщить Харкерам и, естественно, Артуру и Квинси. Мы договорились, что в своих записях Джон предстанет скептиком, который ничего не знает о вампирах и не торопится поверить в их существование.

Есть и еще одна причина для подобного "спектакля". Мадам Мина – стойкая и мужественная женщина, но если она узнает об истинной силе Влада, это может подорвать ее уверенность и лишить надежды. С моей стороны было бы жестоко так поступать с этой замечательной леди.