Князь Федор. Русь и Орда

Глава 4

Вересень (сентябрь) 1381 года от Рождества Христова. Москва.

…Высокий и поджарый, жилистый и ловкий князь вихрем влетел в нарядные, богато украшенные палаты великокняжеского, белокаменного терема, обращая на себя невольные взгляды челядинок, тайком смотрящих ему вослед… А кто и в лицо бесстыже воззрится, даже с вызовом — словно предлагая себя! Да и то, хорош собой Владимир Андреевич, пригож лицом — а что бывает порой порывист и горяч, так то, может, и худо для князя… Но для девок-то совсем не худо — скорее наоборот!

Впрочем, Владимир Андреевич в сторону холопок даже не смотрит — да и в сторону боярынь не заглядывается, и на девиц-княжон, вроде бы и ровню себе, взгляда не обратит. Нет, любит он только жену и младенчика-сына, а других женщин для него как будто и не существует вовсе… Лишь случайно встретив супругу брата, Евдокию Дмитриевну, следующую в сопровождении собственной чади, радостно улыбнулся ей славный муж — да без всяких церемоний обнял столь же ласково встретившую его княгиню. Да и что говорить, таких верных и надежных спутниц, коей стала Димитрию Московскому дочь Нижегородского и Суздальского князя, еще поискать нужно…

Но вот и гридница. Стоящие у входа ее дружинники лишь низко поклонились «Храброму» князю, наряду со старшим братом именуемому «Донским» — преградить ему дорогу никто не додумался, и даже не рискнул бы! И вот уже, широко улыбнувшись, Владимир Андреевич влетел в просторную залу, стены которой украшает скрещенное оружие и шкуры добытых на охоте зверей, а по центру стоит широкий, продолговатый стол. В свою очередь, в изголовье его высится красивый резной трон — трон великого князя Владимирского…

Хотя, после Куликово поля — уже Великого князя Московского!

Дмитрий Иоаннович, за добытую над Мамаем славную победу нареченный Донским, встал навстречу двоюродному брату со столь же широкой, радостной улыбкой на устах, раскрыв руки для объятий. Кряжист и широкоплеч, по-медвежьи могуч старший брат — и по-медвежьи грузен. Впрочем, некоторая полнота вовсе и не портит великого князя… Крепко сжав Владимира в своих объятьях Дмитрий задал только один вопрос:

— Взяли?

На что двоюродный брат его согласно мотнул головой:

— Наш теперь Козельск!

— Ну, садись, садись скорее за стол… Тимофей Алексеевич, ты уж уважь князя Серпуховского, уступи ему место подле старшего брата! А ты, Авдотья — скорее неси пироги и прочую снедь, потчевать будем дорогого гостя!

Старшая челядинка, распоряжающаяся княжьей трапезой, тотчас ринулась к своим девкам, спеша доставить угощения для Владимира Андреевича. Тот же сел подле старшого брата — и принялся поспешно, едва не глотая окончания слов, рассказывать последние новости:

— До штурма-то дело и не дошло! Прибыло к нам посольство от Кейстута Гедиминовича — и вещают послы, что Кейстут пленил Ягайло, прознав про его тайные сношения с тевтонцами… Теперь он, а не Ягайло — Великий князь Литовский! И Москве он предлагает мир и союз против татар. А в знак добрых намерений Кейстута, послы вступили в переговоры с осажденными, и горожане сами открыли ворота, принеся тебе присягу…

Великий князь с неподдельным изумлением вскинул черные как смоль брови:

— Вот как? А где же само посольство⁈

Владимир Андреевич с ехидством улыбнулся в русые, пшеничного цвета усы:

— За мной следует, да отстает в дороге на пару дней. Я рать оставил на Боброка, сам в Москву лишь с малой дружиной ринулся!

Дмитрий Иоаннович с хитринкой прищурил правый глаз:

— Что, невмоготу стало от наставлений Волынского?

Серпуховский князь рассмеялся уже в голос:

— Невмоготу, вот те крест — просто невмоготу!

Заулыбались сидящие за столом бояре — все без исключения участники Куликовской сечи… Все они были наслышаны, как младший брат Дмитрия Иоанновича изнемогал от ожидания в засадном полку! И как понукал второго воеводу напасть на поганых — да Боброк-Волынский выжидал до последнего, ловил лучший момент для удара в тыл ордынцам, наседающим на левое крыло московского войска… И он его дождался, одним тараном переломив ход битвы!

А все же нет да нет, да задумается кто из бояр, иль младших дружинников, и даже простых мужей-ополченцев — сколько бы жизней русских ратников удалось бы сохранить, послушай Дмитрий Михайлович князя Серпуховского, да ударь хоть чуть раньше?

Но между тем, дородная Авдотья уже спешит к княжескому столу, держа на вытянутых руках поднос с пирогами. Начинка у всех разная — капуста, лук и грибы, свинина и даже красная рыба — княжеский сиг, привезенный из Новгорода! А за ней поспешают девки, несущие кадки с солеными огурцами и квашеной капустой, и блюда с крупно нарезанным копченым салом да татарской колбасой-казы, что так полюбилась Серпуховскому князю…

Уже успевший потрапезничать великий князь принялся с легкой завистью наблюдать за тем, как быстро мечет угощения младший брат, оголодавший с дороги. А зависть — белая зависть — у Дмитрия Иоанновича оттого, что Владимир Андреевич запросто может съесть куда как больше старшего брата, но остается неизменно легким и поджарым! В то время как сам Дмитрий после тридцати принялся понемногу набирать лишний вес… Не помогают ни регулярные воинские упражнения, ни охота — а ведь московский государь старается быть сдержанным в пищи и питие, строго соблюдает посты! А хмельного так и вовсе не потребляет… На великокняжеском столе не встретишь ни хмельных медов, ни хмельного кваса — только простой ржаной, или ягодный узвар, или горячий сбитень служит Дмитрию Иоанновичу напитком…

— Выходит, старик Кейстут теперь великий князь…

Владимир Андреевич, прожевав очередной пирог, согласно кивнул:

— Выходит так, княже. Что думаешь, замиримся теперь с литовцами?

Великий князь негромко хмыкнул:

— А разве есть у нас выбор? Итак добрый кусок литовской Руси удалось оторвать! Княжества Тарусское и Новосильское от литвинов теперь надежно укрыты, в Мосальске и Серпейске ныне наши дружины стоят — да Козельск из-под носа Олега Рязанского увели!

«Храбрый» широко, довольно улыбнулся, запив трапезу горячим сбитнем. Чай, не лето, вересень уже за окном, годовщину Куликов успели отметить пяток дней назад, отслужив праздничную службу в честь Рождества Пресвятой Богородицы… В белокаменных палатах только летом хорошо, не так жарко — а теперь вот стыло, зябко, и жарко горящий в гриднице очаг все одно не справляется, не может согреть гостей великого князя…

— Олег Рязанский надолго под Карачевом застрял… Выходит, Кейстут отдаривается Козельском, чтобы мы себе больший кусок земли не урвали, пока литовцы слабы? Что же выходит, Олегу Ивановичу и Карачев пойди, уступят без боя? И Кромы?

Владимир Андреевич, конечно, бывает порывист и горяч — но в свои двадцать восемь лет он стал не только воином, но и искушенным воеводой. Да и отцовским уделом княжит сызмальства, и много хорошего уже сделал для своей земли. Взять хоть восстановление Димитровского кремля после набега тверчан! А мощный, дубовый кром в Серпухове, отстроенный при «Храбром»?

И как князь, Владимир Андреевич достаточно искушен и понимает глубинные мотивы тех или иных жестов «доброй воли», коим могло бы показаться предложение Кейстута о мире…

Дмитрий Иоаннович легонько пожал плечами:

— Может и уступит. А может, захочет с Олегом поратовать — но раз уж мы теперь с ним союзники, воевать с Олегом без нашего вмешательства не выйдет… Все одно Кейстут больше земли сохранит без войны, чем через брань. И потеря Козельска да Карачева, да прочих городов Карачевского княжества — это куда как меньше, ежели он потеряет также и Полоцк с Брянском, да окрестные земли!

Владимир Андреевич, немного помолчав, добавил:

— Святослав Иванович Смоленский ныне собрал дружину и осадил Мстиславль. А Брянск и Полоцк некогда принадлежал Андрею и Дмитрию Ольгердовичам…

Великий князь лишь мягко опустил руку на стол:

— Святослав Иванович прежде, чем встать на Куликовом поле, дважды ходил с тестюшкой твоим Ольгердом на Москву — али позабыл? Но раз уж именно Кейстут предлагает нам союз против татар… Что же, в таком случае потребуем, чтобы Святославу Ивановичу вернули принадлежавший отцу его Мстиславль, а Андрея и Дмитрия посадим княжить в Полоцк и Брянск… Как литовский князей в составе Литовского княжества Кейстута, а не Москвы.

В гриднице повисло неловкое, тягостное молчание. Бояре, не желающие вмешиваться в разговоры братьев-князей, продолжали отмалчиваться — а братья думали каждый о своем… Тишину нарушил Дмитрий Иоаннович:

— Оно бы и хорошо вернуть себе все русские земли. Брянск, Новгород-Северский, Чернигов… А там и до Киева рукой подать, и Волынь рядом — пусть Боброк княжит в родовом уделе! Да только пока мы с литовцами бодаться зачнем, Тохтамыш уж тут как тут — нагрянет, словно снег на голову…

Великий князь произнес имя татарского хана с таким гневом, что его младший брат зябко повел плечами:

— Что, хан требует дань?

Донской кисло усмехнулся:

— А ты думал… Мол, Мамай — всего лишь узурпатор, темник, самовластно захвативший власть в Белой Орде. Даже хвалил меня Тохтамыш в своих посланиях — мол, какой славный данник Димитрий Московский, самостоятельно покарал наглеца! А что наглец сей правил через Мухаммеда Булака, чистокровного чингизида, и что все ярлыки на Владимирское княжение шли через него, да почившего отца, Абдуллаха, так то Тохтамыш словно и не знает…

Посерьезневший — и даже несколько побледневший Владимир Андреевич напряженно вопросил:

— Что же думаешь, великий князь — снова дань платить?

На последних словах Храброго встрепенулись присутствующие за столом бояре, широко раскрыв глаза от негодования. Но прежде, чем раздались бы их возмущенные крики, Дмитрий Иоаннович уже взял слово:

— За что же тогда дрались на Куликовом поле⁈ Действительно за Тохтамыша ратовались с Мамаем, за «законного» хана пролили кровь тысячи русичей⁈ Ну, уж нет! Сегодня заплати дань, завтра Тохтамыш отправит ярлык на великое княжение Тверскому князю аль Кейстуту, послезавтра пришлет фряжских торговых гостей… Чтобы те подмяли наших купцов — ну ровно, как у ромеев? Да открыли храмы латинские, да стали проповедовать, раскалывая русичей еще и по вере⁈

От возмущения у великого князя аж голос перехватило:

— А ведь наша вера Православная только Русь и единит — Русь Московскую и Литовскую, Рязанскую да Новгородскую! Только ей и остаемся едины… Вон, того же Святослава Ивановича Константинопольский патриарх как одернул — так только тогда Смоленский князь за голову и взялся, начал нам помогать! А ведь прежде с литовцами на Москву ходил…

Чуть успокоившийся, повеселевший Серпуховский князь приосанился, положив руку на рукоять клинка:

— Значит, вновь воевать с татарами будем?

Усмехнулся великий князь — да невесело усмехнулся, тяжко выдохнув прежде, чем ответить:

— И воевать страшно… Мамай привел на Куликово поле всю Белую Орду — но что-то еще осталось у него после сечи, раз от Крыма хотел изгоном идти на Русь. А за Тохтамышем теперь и обширные степи Синей Орды, и войско Урус-хана, не давшееся Тохте… А там и грозный Темир-Аксак, помогавший Тохтамышу занять Синюю Орду! Сколько Урус-хан громил Тохтамыша — дважды, трижды?

— Два раза.

— Верно, два раза… И войско Синей Орды не было разбито в бою. А значит, по большей нужде Тохтамыш сможет собрать и двадцать, и тридцать тысяч нукеров, и большее число воинов, если потребуется…

Владимир Андреевич задумчиво огладил русую бороду:

— У Мамая на Куликовом поле также было три тумена.

— Ну, так не только конных ордынцев привел темник — он собрал всех, кого можно… Но и мы едва ли не со всей русской земли выставили двадцать тысяч ратников — да сколько их теперь в земле-то лежит⁈ Едва ли не половину войска потеряли убитыми и ранеными — и только две тысячи воев смогли на ноги поставить от общего числа увечных… А ежели на брань с Тохтамышем еще и не все князья соберутся?

Младший брат обескуражено покачал головой:

— Что-то не пойму я тебя, княже… Дань ты платить не хочешь, но и воевать отказываешься? Как же тогда быть?

В этот раз Дмитрий Иоаннович ответил твердо:

— Землю свою защищать от поганых, коли придется… И молиться о том, чтобы не пришлось.

Владимир Андреевич согласно кивнул, после чего все же уточнил:

— Но как же мы будем биться-то с Тохтамышем, коли все одно пойдет хан на Русь?

Донской, немного помолчав, ответил:

— Ну, вот видишь, ты сам принес известием о мире с литовцами. А раз Кейстут предлагают союз против татар, то мы теперь не удара в спину от Ягайло будем ожидать, а Полоцких и Новгород-Северских, да Брянских полков в полном составе! Надеюсь, вновь придет на помощь и Смоленск… Встанем на бродах — через Оку или Проню, Пьяну, Вожу, Угру. Где бы ни появились татары, встанем! И удержать их на реке будет всяко легче, чем драться на Куликовом поле…

Прервавшись всего на мгновение, великий князь продолжил:

— Может, выманим врага, как на Воже. Может, просто заключим мир, по которому Тохтамыш признает Московское княжество свободным от ига… Но пока я жду послов от него, попытаются уговориться с ним без брани — на том и порешим. Должны уж явится татары со дня на день, ведь с лета их ждем…

— Слава Дмитрию Иоанновичу Донскому и Владимиру Андреевичу Храброму! Слава и многая лета!

— Слава и многая лета!!!

Тимофей Алексеевич, московский боярин из числа ближников великого князя, первым возвысил голос, подняв братину в честь князей. Пусть и братина сия всего лишь с ржаным квасом, заменяющим боярам Донского пиво и мед — но за долголетие все одно лучше не хмельное пить, а молиться… Поддержали боярина и прочие княжьи ближники, разумея, что самый важный разговор остался позади.

И он действительно остался позади — но чуть погодя, отпив темного, ржаного кваску, Владимир Андреевич вновь обратился к старшему брату:

— Мыслю я, что Козельск нужно передать в вотчину Федору Елецкому. Дед его, Тит Мстиславич, правил в Козельске — а отец его, Иван Титович, из-за литовцев град и оставил, перейдя на московскую службу… А ведь не будь Федора Елецкого — перебили бы литовцы Ягайло наших увечных, и не вернули бы мы землю Карачевского княжества, и с Олегом Рязанским не было бы мира!

Но великий князь только тяжко выдохнул:

— Да теперь вот из-за Федора Елецкого может и не случится мира с Тохтамышем…

Серпуховский князь, окончательно насытившись и покончив с трапезой, удивленно вскинул брови:

— Это как так?

— Да так! Федор Иванович после победы над Ягайло, заручившись моей поддержкой, по весне провел большую ватагу ушкуйников через Нижегородские да Муромские, Рязанские и Пронские земли — моим же словом! А летом, спустившись по Дону до татарского Азака, пограбил его, сжег одну из крепостей фряжских, и ордынцев вместе с латинянами побил изрядно…

Владимир Храбрый только покачал головой:

— Лихо он…

— Да в том-то и дело, что чересчур лихо! Тохтамыш к тому времени уже ханом стал; выходит, Федор Елецкий не только иноземцев и татарских союзников, но и самих татар побил — подданных хана! А это, сам понимаешь, повод к брани, да вовсе не к миру…

Помрачнел Серпуховский князь, не зная, что и сказать, и как заступиться за Федора… Наконец, вымолвил только два слова:

— Как быть?

Невесело усмехнулся и Дмитрий Иоаннович:

— Сам пока того не знаю. Но переговоры с послами ханскими многое должны определить. Ежели будет клонить Тохтамыш к сбору дани и подданству — значит, готовится нам к брани. И Федор Елецкий со своими ушкуйниками еще как нам сгодится — в порубежье полуденной украйны…

— А ежели откажется Тохтамыш от дани? Но потребует замирить Федора?

— Тогда… Тогда сошлюсь, что не ведал князь Елецкий о новом хане, севшим в Сарае. Ушкуйников можно будет и разогнать, а Федора… Федора выдавать хану не стану. Отпишусь, что сам покарал наглеца — а самого князя сошлю на север, подальше от Орды. Пусть лучше в Пскове или Изборске Федор ратует с немецкими рыцарями, раз столь горяч! Главное, чтобы больше по Дону князь Елецкий с повольниками не ходил, татар покуда не беспокоил… А Козельск — Козельск ему покуда не отдам, оно или рано, или уже поздно, не разберешь.

Владимир Андреевич, согласно кивнул, принимая доводы великого князя, в то время как тот задумчиво добавил:

— Но вот конную сторожу в Елец я уже отправил… Пусть в степь на полудень, в сторону Крыма дозором ходят — вдруг Тохтамыш уже войско собрал, отправив послов лишь для отвода глаз? А мы про то и не ведаем!

Вересень 1381 года. Казань, владения Волжского Булгара (улус Золотой Орды).

Хан Тохтамыш неторопливо трапезничал, восседая на мягких подушках у богато накрытого дастархана. Впрочем, богатым его назвали бы простые нукеры — приготовленный по-кипчакски, то есть сваренный с мясом и кобыльем молоком рис, вареная, а потому очень мягкая конская колбаса-казы, свежий овечий сыр и едва забродивший кумыс, радующий хана своим вкусом, но не вводящий его во хмель… Дастархан у эмира Темир-Аксака, правящего в Самарканде, был куда как богаче — ароматный, рассыпчатый плов на курдюке с морковью и бараниной, шашлыки из самых причудливых сортов мяса (конечно, за исключением свинины), спелые, сочные овощи, словно напитанные солнечным теплом!

Но то ли Тохтамыш так привык именно к кипчакским кушаньем в годы своей беззаботной молодости, когда отец его, оглан Туй-Ходжа правил Мангышлаком… То ли чистокровный чингизид не желал самим вкусом традиционных блюд Мавераннахра напоминать себе о времени, когда он молил эмира Тимура о помощи. Когда жалкий беглец, сын казненного отца, вынужденно лебезил перед низкородным тюрком, лишь волей всемилостивого Аллаха ставшего эмиром!

А уж сколько унижения вытерпел Тохтамыш, когда Урус-хан, палач его отца, разбил данное Тимуром войско во второй раз… Сколько едких насмешек обрушилось на раненого чингизида в Самаркандском дворце эмира — и все издевки он был вынужден терпеть с самой угодливой улыбкой на лице, потому как иного выхода не было… Можно подумать, Тамерлан дал сыну Туй-Ходжи своих лучших гулямов! Нет, оба раза эмир набрал Тохтамышу плохо подготовленный и совершенно неуправляемый тюркский сброд со всех концов Мавераннахра — сброд разбойников, стараясь поскорее от него избавится…

Но теперь Тохтамыш полновластный хан единой Золотой Орды! Теперь в его распоряжение войско непобежденного в битве Урус-хана, вся конница восточного Дешт-и-Кипчак… И именно он, сын Туй-Ходжи, воплотил в жизнь честолюбивый план Урус-хана объединить Кок Орду и Ак Орду!

Теперь Тохтамыш может говорить с Темир-Аксаком на равных — особенно, когда молодое поколение взрослеющих нукеров Белой Орды возмужает, став полноценными всадниками…

Как жаль, что войско Ак Орды практически целиком пало в войне с каганом урусов Димитрием и не сможет встать под бунчуки Тохтамыша! В противном случае он уже сейчас мог бы бросить вызов бывшему покровителю и благодетелю… Но ничего, пройдет семь-восемь лет — и юноши Белой Орды возмужают и станут полноценными нукерами! Подрастут и озорные мальчишки — и они также смогут взять в окрепшие руки лук и стрелы…

Но прежде всего нужно разобраться с каганом Димитрием. Или он примет ярлык на княжение из рук законного хана Золотой Орды — после чего вновь начнет платить дань. В том числе и могучими батырами урусов, с ног до головы закованных в железо, и страшных своим копейным тараном! Или…

Или придется воевать на севере, доказав всем подданным, что хан Тохтамыш не потерпит самоуправства и своеволия в своих законных владениях!

— Напомни, дорогой мой Ак-Хозя, вернулось ли твое посольство из земель урусов?

Молодой булгарский царевич, также сидящий дастарханом, так и не донес до рта комок риса с мясом, что до того скатал голыми руками — ну словно плов… После чего булгарин с некоторым испугом посмотрел на крепкого хана — только-только достигшего расцвета мужской силы, рослого чернявого степняка с по-монгольски узкими, тигриными глазами. А ведь получив очередное приглашение на трапезу, Ак-Хозя и помыслить не мог, что Тохтамыш вспомнит о посольстве, направленном летом в Москву!

— О великий хан! Разве мне может быть известно более твоего? Я отправил мурзу Ихсан-бея к кагану, расставшись с посольским караваном еще в Нижнем Новгороде… С тех пор, увы, я ничего не слышал о достопочтенном мурзе и его людях!

Хан внимательно так, вкрадчиво посмотрел в очи булгарина, вперив в него немигающих взгляд карих, но с этаким желтым отливом глаз:

— Вот и я ничего не слышал про своего мурзу, хотя каган Димитрий не посмел бы причинить татарскому послу хоть какого-то вреда… Урусы хорошо помнят, как повелители степей платят за смерть своих посланников! Одна Калка чего стоит… И все же ни мурза, ни кто-либо из его нукеров или слуг так и не вернулись в Булгар. А потому я должен вновь тебя спросить, Ак-Хозя — почему же ты не поехал в Москву? И вернулся, добравшись лишь до Нижнего Новгорода?

Царевич похолодел, стараясь все же прямо, открыто и преданно смотреть в глаза своего повелителя. Что же он мог теперь сказать? Правду? Правду о том, что каган Димитрий Суздальский упредил его о крупном отряде ушкуйников, незадолго до появления посольства проследовавшего мимо града? О, это неминуемо вызовет гнев хана! Ибо стоило ему подчинить себе Белую Орду и прибыть в Булгар, да прознать, что северный улус его ханства платит урусам дань… И не только великому кагану, но и каким-то речным разбойникам! Да на лицо хана в тот миг было страшно смотреть! И лишь заступничество всемилостивого Аллаха спасло булгар от сурового наказания за проявленную ими трусость…

Но между тем, Ак-Хозя хорошо знал возможности ушкуйников в бою — и насколько свирепыми, безжалостными могут быть в сече урусы-разбойники. Да и после брани тоже! Развитая чуйка булгарина сразу завопила об опасности — и царевич, недолго думая, покинул посольство, перепоручив переговоры мурзе Ихсан-бею… Да заодно наказав Димитрию Константиновичу молчать об ушкуйниках.

Вернувшись, царевич сослался на слабость здоровья — и это объяснение было милостиво принято ханом. К тому же Тохтамыша тогда не было в Казани, и лично убедиться в немощи Ак-Хози он не мог — но теперь… Теперь предстоит объясняться — причем неизвестно, прознал ли владыка Золотой Орды о детском вранье царевича, или можно и дальше ссылаться на немощь? Хорошо бы — да только несдобровать булгарину, ежели кто поведал Тохтамышу про его ложь…

Взвесив все за и против, царевич начал медленно говорить, осторожно подбирая слова:

— О великий хан… Я не мог продолжить свой путь, ибо мучали меня немощи духовные и телесные! Следуя в Москву, я перестал держаться в седле, потому как ночами меня мучали неясные, смутные кошмары… Не иначе в землях урусов ифриты имеют над правоверными мусульманами большую власть! И изводят их по ночам, насылая ужасные видения…

Тохтамыш, недобро усмехнувшись, чуть прищурил правый глаз:

— И что же за кошмары были явлены ифритами, царевич?

Ак-Хозя нервно сглотнул — после чего выпалил, ведомый наитием:

— Что каган урусов Димитрий наслал на наш караван наемников-ушкуйников, истребивших всех до единого членов посольства! Истребивших от своего имени… Таким образом, чтобы владетель Москвы мог оправдаться перед ханом — руки его чисты! Однако же, раз послы не добрались до него с требованием милостивого хана платить дань, то каган и не обязан ее собирать…

— Сдается мне, ты врешь, Ак-Хозя.

Царевич окончательно помертвел — после чего едва слышно вымолвил:

— Великий хан — я страшился лишь вероломного нападения в дороге. И если посольство наше сгинуло в непроходимых чащах урусской земли, то выходит, мои опасения были справедливы…

Глаза Тохтамыша полыхнули огнем, а губы его сжались тонкой полоской — так, словно великий хан вот-вот прикажет казнить булгарина! Царевич смежил веки, не имея душевных сил наблюдать за тем, как ярость хана обрушится на его голову — но услышал лишь вполне спокойный голос своего господина:

— Так что же ты думаешь, Ак-Хозя — будет ли платить каган урусов мне дань?

Царевич ответил практически без раздумий — и вполне искренне:

— Если бы каган Димитрий признал бы себя верным подданным великого, законного хана Золотой Орды, то он уже прислал бы дань. Ведь прошел целый год…

После короткой паузы Ак-Хозя продолжил:

— Но возможно, Димитрий Московский не сможет ее собрать, даже если захочет. Ведь победа над беклярбеком Мамаем позволила урусам поверить в себя! И если каган Димитрий Суздальский встретил наше посольство в Нижнем Новгороде вполне радушно, то простые урусы — и жители града, и воины… Они не проявили перед нами никакого почтения. А когда один из ханских нукеров, прибывший из Кок Орды, позволил себе обнять понравившуюся деву, приглашая ее на ложе, урусы едва не растерзали его! Нам с трудом удалось избежать крови — и лишь с помощью дружинников Димитрия Константиновича… К чему я веду — даже если каган Москвы решился бы собрать для тебя дань, великий хан, народ и простые воины поднялись бы против него. И на престол Москвы сел бы, к примеру, кто-то из литовских каганов, готовых бросить тебе вызов… Литвинам ведь нечего терять — даже проиграв в Москве, они смогут вернуться в родовые земли. А если выиграют, то утвердятся в весьма богатом и могучем граде…

Тохтамыш, задумавшись над подобным ответом, переспросил лишь после продолжительной паузы:

— И что же ты думаешь, царевич — смогли бы литвины отбиться от моих нукеров в Москве?

Ак-Хозя чрезмерно горячо воскликнул:

— Кто же сможет выдержать мощь Золотой Орды под рукой столь славного воина, о великий хан⁈

Столь грубая и не особо искренняя лесть все же понравилась хану — и избавила царевича от мгновенной кары. Нет, хитро улыбнувшись, сын Туй-Ходжи негромко произнес:

— Что же, Ак-Хозя, ты сослужил мне верную службу и помог принять важное решение… И вот тебе моя милость и награда: в следующие две седьмицы ты соберешь две тысячи булгарских нукеров. Еще тысячу отборных всадников Синей Орды я выделю тебе из своей гвардии! Затем ты скрытно пройдешь вдоль южной границы земель урусов, бывшими владениями эмира Тагая… Там ты соберешь уцелевших татарских всадников и воинов мокши — после чего направившись к граду Ельцу.

Пытливо посмотрев на царевича — не трусит ли? — хан продолжил:

— Князь Елецкий Федор летом напал на Азак и сжег город фрязей — то ныне доподлинно известно… А такая дерзость требует возмездия! И оно последует — твоими руками и руками твоих храбрых нукеров, до наступления зимней стужи! Заодно исцелишься и от страха перед урусами… Доволен ли ты моей милостью, царевич?

Несмотря на открытую издевку в голосе Тохтамыша, Ак-Хозя, осознав, что незамедлительной кары не последует, горячо воскликнул:

— Для меня будет честью покарать столь вероломного разбойника, о великий хан!

— Что же, на том и порешим… Теперь же собирайся, царевич. Тебе пора готовить своих нукеров в поход!