Князь Барбашин

Глава 14

И всё же отъезд в Овлу князю пришлось отложить, хотя в Псков он и не поехал. Моровое поветрие, охватившее город, удержало его надёжней всех уговоров, потому он просто написал ответное письмо Мисюрю, которое и передал псковскому купцу. Тот ведь всё одно в родной город вернётся, а предложения дьяка стоили потраченных времени и чернил. Ведь и вправду, почему это ливонские города должны получать выгоду от льноводства и коноплеводства русских земель, мы лучше сами на своём сырье свои же производства и поставим. А то чухонцы хорошо устроились: мают гроши на пустом месте, самоназначив себя главным посредником в российско-европейской торговле. Только тут им не там, потому что на их беду свалился в это время попаданец, успешно избавившийся от идей интернационализма и при этом хорошо помнящий поведение "трибалийских тигров" после распада СССР. Так что хрен им горький, а не русский транзит и пускай бодаются друг с другом за те крохи, что им всё же перепадут от российских щедрот. Заодно, глядишь, и Орден свой поганый дрязгами подточат. А он ещё и поможет! Зря, что ли притащилось в Новгород рижское посольство?

Ведь Рига была самым важным и самым богатым городом Ливонии, за счёт своего географического положения сумевшая подмять под себя всю торговлю двинского бассейна. Вот только идущая не первый год война сильно ударила по купеческим кошелькам. Сильно упал двинский транзит и ныне дошло до того, что до трети рижских складов стояли полупустыми, а купцы, что раньше плыли в Ригу за товаром, теперь всё чаще стали поглядывать в сторону русской Нарвы, как для удобства всё чаще стали называть поселение Норовское на русской стороне Наровы-реки.

Правда, в руках у рижан ещё оставалась торговля с Великим княжеством Литовским, вот только после потери двинского пути она переместилась на не совсем удобную Лиелупе (или, как тогда говорили, Курляндскую Аа), начинаясь в узких верховьях Жемайтии, отчего была слабой замене полноводной Двине. Да и то, удар крестоносцев в спину осаждавших Мемель литовских войск ещё более обострил взаимное напряжение на границе, разом уменьшив и без того слабый поток товаров. Ведь, хоть как таковой войны и не случилось, но взаимные набеги на сопредельные территории усилились, что явно не способствовало торговле.

Потому-то рижские купцы и закрутили головами в поисках новых рынков, обратив наиболее пристальное внимание на Псков из-за его близости к ливонским границам, благо путей до него существовало несколько: морской, мимо Ревеля и Нарвы, и сухопутный по так называемому Алуксненскому пути. Вот только приход рижских торговцев на псковский торг грозило вызвать подрыв благосостояния у северных городов: Дерпта, Ревеля и Нарвы. Ведь псковская торговля после всех пертурбаций последнего десятилетия вышла для ливонских городов на первый план.

Ну да это уже другая история. А вот по поводу двинской торговли рижане подсуетились первыми, прикатив в Новгород вместе с ливонским посольством, что было отправлено магистром продлить перемирие между Ливонией и Русью на прежних условиях. Им просто очень хотелось вернуть былое товарное обилие, без которого процветание Риги было бы не таким, к которому они привыкли за последние столетия. Поначалу-то они ждали, не отвоюют ли литовцы свои города назад, но время шло, а литвины лишь теряли и теряли, вот рижане и сделали попытку выбить для себя какие-нибудь преференции. Да только русские ныне были не сильно сговорчивы. Есть договор от 1509 года, вот и торгуйте по нему. Хотите свой двор в Полоцке? Да не вопрос, вот только русский двор у себя в порядок приведите и милости просим.

Рижане кивали головой, соглашаясь, хотя было видно, что в душе такими предложениями весьма недовольны. Всё же немецкие торговцы-католики, имевшие весьма серьёзное влияние на городской рат, довольно часто выражали своё возмущение самим фактом проведения православных служб в их городе. И это обычно выливалось в предписания приостановить деятельность русского храма, хотя, спустя некоторое время, не желавшие окончательно портить и без того весьма натянутые отношения с полоцким архиепископом, в чьём ведении и находилась данная церковь, члены городского совета пересматривали своё же решение и вновь открывали храм для православных прихожан. До следующей жалобы. Но теперь Полоцк перешёл в руки Московской Руси, упёртость которой в вопросах русских церквей и подворий на ливонской земле давно уже стала притчей во языцех. Впрочем, этот пункт всегда можно было легко обойти, не нарушая при этом подписанных договоров, чем и занимались власти Ревеля, вот только с некоторых пор такая политика стала вредить больше самим ливонским городам, чем русским. Ведь одно дело, когда твой торговый партнёр полностью зависит от тебя, и совсем другое, когда он имеет возможность обойтись без тебя.

Весь прошлый век ливонским городам удавалось поддерживать статус главных партнёров, но пришли новые времена и теперь русские вдруг взяли и сами повезли товар в иные страны, а на месте Норовского стал образовываться вполне себе приличный порт, куда, минуя Ревель, стали заходить корабли из Дании, Швеции и того же Любека. А попытка силой напомнить новгородским купцам о стапельном праве Ревеля вылилась в противостояние с русской каперской флотилией, которая в скором времени довольно громко заявила о себе по всей Балтике. Да и эта компания – Руссо-Балт – появившись, как чёртик из преисподней, мгновенно разрослась во многорукого монстра, с которым уже необходимо было считаться. Да, финансовые возможности ганзейских городов крыли эту компанию, как бык овцу, но в том-то и дело, что былого единства внутри Ганзы уже не было, хотя к внешним угрозам это, слава господу, пока ещё и не относилось. И если восточной Ганзе Руссо-Балт был как собаке пятая нога, то для западных городов торговля с новой компанией оказалась весьма выгодной. При этом сами русские нагло сели на самый лакомый кусок ливонской торговли – на транзит русских товаров, а это значило, что со временем их благосостояние будет только улучшаться, а вот у ливонских городов перспективы были не очень. Умереть не умрут, но пояса подтянуть придётся. И ведь, что самое обидное и опасное: такая ситуация со временем будет только усугубляться. То есть, русские будут богатеть, а вот ливонские города продолжат беднеть.

И понимая эти перспективы (купцы ведь не дураки были), рижане, скрипя сердцем, соглашались очистить пространство Русского подворья взамен на беспрепятственную торговлю в Полоцке, как то издревле повелось.

Вот тут-то и пришло время вмешаться в переговоры князю Барбашину. Ведь новгородский наместник, князь Ростовский, не просто так попросил того задержаться с отплытием. Впрочем, это был вовсе не экспромт, как могло показаться: всё было обговорено заранее и разыгралось как по нотам.

Андрей начал с того, что поинтересовался: издревле это когда? Тут рижане захотели откатиться к тем временам, когда они могли свободно ходить по Двине дальше устья Полоты и напрямую торговать в Витебске и Смоленске. Хмыкнув, Андрей высказался в том духе, что вопрос этот вполне приемлем, если и рижане вернутся к старым договорам. Тут он постарался выдержать мхатовскую паузу и не прогадал: рижане не выдержали и набросились с вопросами, что за договора он имеет ввиду. Усмехнувшись про себя, Андрей напомнил, что по так называемой "Мстиславовой правде", русские купцы в своё время могли беспошлинно и беспрепятственно проезжать по Двинскому торговому пути, приобретать в Риге недвижимость и при этом имели право торговать не только в Риге, но и в других ганзейских городах. То есть использовали Ригу как собственный порт, платя за то небольшие пошлины. Так что нынешние власти не видят ничего зазорного, если Рига и Русь вернуться к тому уложению к обоюдной выгоде. И русские готовы заключить с ганзейским городом отдельный договор, внеся в него обязательное условие, что те русские купцы, что соберутся плыть дальше, за море, не должны платить в Риге ничего, кроме обычного портового сбора. И, разумеется, они должны иметь возможность хранить свои корабли в рижском порту и пользоваться для починки рижской верфью, платя за это такую же плату, что и рижские судовладельцы. Взамен русские соглашаются с тем, что те из русских купцов, кто приедет торговать в саму Ригу, не будут вести дела ни с кем, кроме рижских купцов.

Вот тут рижан и прорвало. Они были согласны на многое, но беспрепятственный проезд русских с товарами мимо Риги их не устраивал никак. Потому что именно посредничество приносило городу огромную прибыль. Иначе, зачем кому-то понадобится плыть в Ригу, если русские и сами привезут всё, что нужно, да ещё и, возможно, дешевле, чем при посредничестве рижан. Но тут уже упёрлась русская сторона, а Андрей прямо пригрозил, что логистика, конечно, вещь великая, но политическая целесообразность куда важнее. И если рижане не желают торговать по-новому, то крюк в обход Риги по нашей территории в условиях перевозки товаров на своих кораблях и продажи его в Любеке или Западной Европе, становится более чем оправдан. Хотя поначалу и придётся очень сильно вложиться в восстановление волочной системы между Днепром и Ловатью, а потом и далее, в Лугу. Зато по окончании они быстро отобьют все затраты. А с окончанием войны и прямая литовско-русская торговля, идущая ныне через ливонцев, будет восстановлена. И что тогда достанется Риге?

Вопрос был непраздный. Ах, если бы взгляды могли убивать, то Андрей уже лежал бы бездыханным на полу, с такой ненавистью смотрели на него рижские послы, понимавшие, что их просто загоняют в угол. И что хуже всего, это делали те, от кого они меньше всего ожидали. Что-то явно сильно поменялось в том медвежьем углу, из которого выползли эти московиты. А ганзейцы, успокоенные веками господства, прозевали это изменение. И вот уже славных рижских купцов нахально возит словами по полу молодой князёк, играя фразами так, что и придраться к нарушениям заключённых с Ливонией и Ганзой договоров нет никакой возможности. Всё так чинно и благородно, вот только тянет от такой пристойности могильным холодом для ганзейского города.

В общем, переговоры шли тяжело и часто прерывались. Обе стороны искали точки соприкосновения, постепенно уступая в мелочах. Но на возможности перегружать свои товары в Риге беспошлинно с речных судов на морские и обратно русские стояли твёрдо. Это было надо Компании, это было надо Андрею, так почему бы и не воспользоваться моментом, тем более если государь дал новгородскому наместнику большие полномочия в ведении переговоров. Так что он давил сам и просил о том же Ростовского.

– А ты не перегибаешь, князь? – в конце концов, возмутился уже тот. – Что ты к этому порту привязался? В конце концов, есть же Норовское.

– Есть. Да только один порт – это не порт. Пока мы были оторваны от моря, мы позабыли одну истнину, которую хорошо помнили великие государи прошлого. Море – оно не разъединяет, оно соединяет. Цивилизации возникают и становятся великими именно на торговых путях, в удобных бухтах, на волоках и эстуариях рек. Всем известен Царьград, что тысячу лет был столицей мира, имея контроль над черноморскими проливами и пути из Европы в Азию. А вот у стран, не имеющих выхода к морю, нет шансов стать великой мировой державой.

Да что говорить, мы ныне тех же мастеров из закатных стран с большим трудом привозим, и при этом не всегда лучших. И то сколь много нового и полезного они на Русь привнесли! Так что непрямая выгода от заморских плаваний с каждым годом только расти будет, так и мы, чай, не новгородцы, что б только о мошне думать. Это им лишь прибыли подавай, оттого и Ливонии, как прокладки, хватало. Мы же мужи государевы и нам о помощи государю радеть надобно. И тем землям, что мы у литвинов отвоевали к Риге сам господь тяготеть, велит. Уж больно дорога туда по рекам лёгкая. И Рига про это знает лучше нас, к сожалению. Как и то, что богатство их города основано на контроле проливов, и ближайшего к ним эстуария рек. Э, я хотел сказать, что зависят они от товаропотока по Двине и через острова Моонзундские.

Раньше, чтобы вести активную торговлю приходилось постоянно договариваться с ливонскими городами, а те кичились своим положением и постоянно напоминали нам, что только у них есть возможность поставлять наши товары в закатные страны, а их к нам. И коли не будем с ними дружить, то они дорогу-то закроют и для товаров, и для мастеров, столь государю нужных. А теперь мы имеем возможность отплатить им той же монетой, помня, что тот, кто не развивает свою торговлю с миром идёт прямиком к вырождению.

В общем, нужна нам Рига как порт для своих кораблей. А то, что они в Смоленск или Полоцк приедут, так пусть. Конкуренция тоже не всегда плоха.

Ростовский, хмуро выслушав столь длинный спич, только молча покивал седой головою и… поддержал его предложения. В результате рижане поспешили убыть к себе для консультаций, а наместник схватился за голову.

– Послушал тебя, – бубнил он, наливая рубиновое вино в чашу.

– А что такого? Поверь, они ещё вернуться, ибо ныне не они нам, а мы им нужны. Пусть прекращают думать временами новгородской вольности. Нам нужно и точка! А то моду взяли, под страхом конфискации товаров запретили всем иностранным купцам заниматься в их городах торговлей между собой. Ну а коль не согласятся, то на такой случай есть договор от 1509 года, в котором Рига, как ливонский город, указана и права её, опять же, как ливонского города, прописаны. Так что либо они заключают новый ряд, либо выполняют ранее заключённое соглашение. В любом случае, мы в накладе не останемся.

– Странно, – усмехнулся Ростовский. – Что тебе чухонцы сделали? Вроде воевал ты с гданьчанами, а ливонцев не любишь больше, чем тех. Я бы даже сказал, ненавидишь.

– На то у меня свои причины.

– Вот и говорю, странно, когда они успели тебе дорожку перебежать? – Ростовский с интересом взглянул на Андрея.

– Не забивай голову, князь, – отмахнулся тот. – Ты, главное, в переговорах стой на своём, а рижане пусть сами думают, по каким уложениям им с нами торговать. Мы, повторюсь, в любом случае без выгоды не останемся. Лучше расскажи, что там рудознатцы мои доносят?

За прошедшие годы геологический класс старого Краузе неплохо разросся, но и территория, которую им приходилось обследовать, тоже выросла в разы. Большая часть учеников, во главе с самим немцем, работала в Камской вотчине, изыскивая новые месторождения. Но часть, из самых лучших, князь отправлял для практики в более далёкие места. Ныне такая вот экспедиция работала и возле Олонецкого погоста. Почему там? Так кто же из тех, кто изучал эпоху Петра, не помнит об Олонецких петровских заводах? О них ведь почти во всех монографиях пишут! Правда, всё, что помнил Андрей про них, это название, но, слава богу, сам Олонец уже существовал и давал подсказку, откуда стоило начинать поиски. Нет, понятно, что сразу отыскать богатые залежи это ненаучная фантастика, ведь местность, которую геологам придётся исходить, занимает десятки тысяч квадратных вёрст. Но, как оказалось, добыча руды с кустарной выделкой меди и уклада уже давно существовала у местных карел. И, хотя большинство из них не горели желанием поделиться сокровенными знаниями, всё же и розмыслы у Андрея были опытные и молчание хранили далеко не все. Так что вскоре на кроках появились первые значки, правда, определённый на глаз объём не способствовал скорейшей постройке домны. Хотя как временное решение подобный ход рассматривался. Впрочем, князь изначально понимал, что для полного изучения края понадобятся годы поисков и куда более многолюдные экспедиции. Сейчас его люди работали больше наскоком, ища место под первый завод, продукция которого и позволила бы профинансировать основательные геологоразведочные работы в крае. Ну а наместник был взят в долю, чтобы не волокитить вопрос владения и разрулить, если что, ситуацию с местным податным населением.

Хмыкнув, Андрей поймал себя на мысли, что во многих случаях он действует ровно так же, как и ненавидимые им в его прошлом-будущем, олигархи. Так же давит конкурентов (причём, чего уж греха таить, не всегда добросовестно) и напропалую использует административный ресурс (а один только княжеский титул в сословном обществе это о-го-го какая прерогатива). Хотя, утешил он сам себя, он всё же отличался от олигархов его времени, хотя бы тем, что полученную прибыль аккумулировал внутри страны, а не вывозил в офшоры. И производства не вывозил. И повсеместно внедрял новые технологии. А ведь когда тот же сельхоз всё-таки выстрелит, это позволит высвободить огромное количество рук столь нужных как для армии, так и для промышленности. Ну а подобность деяний это, возможно, просто веяния эпохи первоначального накопления? Или это просто бунтуют остатки прошлого воспитания, видя, как сам Андрей всё чаще и легче отбрасывает условности того мира? Но можно ли жить в прошлом по законам будущего? Для себя он давно уже решил, что нет, нельзя. Но кто бы знал, какие порой страсти бушевали в душе попаданца, вынужденного поступать вопреки впитанных, можно сказать, с молоком матери, условностей более продвинутого общества. Ведь за половину его нынешних деяний, там, в будущем, он бы давно уже отбывал свой первый пожизненный срок. А тут, наоборот, делает успешную карьеру, легко перешагнув тот рубеж, на котором остановился в том будущем.

Вот за подобные минуты самокритики Андрей сильно ненавидел сам себя. Потому что в этот момент он становился неадекватен и, чтобы не наворотить глупостей, старался убежать от реальности, скрывшись ото всех за дверными запорами или спиртным угаром. Но миг подобного малодушия проходил, а проблемы, стоявшие перед ним, оставались, и их приходилось решать, используя методы нынешнего времени, а не прекраснодушного будущего. Так что прочь сомнения! Делай, что должно и пусть будет, что будет.

Ведь это его стараниями многое из того, что в его прошлом-будущем появилось на Руси через век-полтора, ныне уже осваивалось местными умельцами. Вот и Олонецким заводам в этой ветви истории быть лет на двести раньше. Даже если в этом году его розмыслы ничего не найдут достойного, то в следующем первый заводик всё одно поставят на самом лучшем из уже найденных мест. И пусть он за два-три года выберет всю окрестную руду, себя он всё одно окупит.

Кстати, время показало, что князь оказался прав. Рижане, скрепя сердце, вынуждены были согласиться с тем, что пошлины с русских купцов, просто перегружавших в Риге товары с телег или стругов на свои же морские суда браться не будут. Однако портовый сбор и прочие расходы, связанные со стоянкой кораблей в рижском порту, были для русских установлены всё же выше, чем для рижских граждан. Взамен же они получили право вновь вести торговлю в Витебске и Смоленске, а так же использовать Двину и её притоки для поездки в земли литовского княжества. Новый договор по своим объёмам превзошёл псковско-дерптский, потому как в нём много внимания уделили мелким деталям. Во избежание, так сказать, кривотолков. А скрепленные печатями города Риги и новгородского наместника копии на русском и латинском языках были торжественно вручены главам договаривающихся сторон.

Но это случилось уже позднее, а пока что переговоры были прерваны, хотя дел у Андрея и не уменьшилось. Потому что в Норовском его уже ждали представители нескольких гданьских семей, прибывших с выкупом за своих представителей. А ведь князь уже и не надеялся на это, ведь в своё время, сильно обидевшись на поляков за то, что они без затей, как простых разбойников повесили всю команду пойманного таракановского капера, он громко заявил что меньше, чем с тысячи рублей торг на обмен начинать не будет. И поскольку сумма была просто огромной, то он и забыл думать об этом. Более того, большая часть пленных, несмотря на все их знания морского дела, была уже обменяна у татар на русских полоняников, которыми и пополнили княжеские вотчины. Остались только штурманы и уцелевшие в боях капитаны. Так, на всякий случай. Причём ни о какой бесплатной кормёжке речи не шло. Пленные отрабатывали свой хлеб ударным трудом на многочисленных стройках. И вот родственнички таких богатеев, как Винсент Столле, разродились-таки на денежку малую. Так что пришлось вновь задержаться с отплытием. Зато по окончании он разом разбогател на три тысячи серебром (потому как выкуп брался только монетами).

Но, наконец-то, со всеми делами было покончено и наместник с семьёй смог подняться на борт старины "Новика" и отправиться к месту своей службы.

Овла встретила их хмурым небом, где сквозь разрывы в тучах всё же иногда проглядывало солнце. Берега, образующие вход в порт, словно нехотя сходились друг к другу, впрочем, так и не соединяясь воедино, разделённые устьем реки. Корабли, под крики кружащих чаек медленно вползали в гавань, следуя к видневшимся вдали деревянным пристаням, срубленым буквально на живую. Потому что это были времянки, на месте которых уже вскоре привезённые мастера начнут сооружать капитальные строения из камня.

"Новик" первым аккуратно подошёл лагом к причалу и пришвартовался к трём тумбам. Сразу после этого на него с пирса подали широкие сходни из крепко сбитых досок, и по ним наместник с семейством чинно сошёл на берег, где его уже ждали оповещённые о прибытии начальные люди города.

Однако всю торжественность встречи сорвала погода. Вот вроде только что светило солнышко и тут крайне внезапно начался ливень. Да такой, что уже вскоре все оказались насквозь мокрыми. И пришлось в скором порядке добираться до резиденции наместника и переодеваться в сухое, благо банька была растоплена ещё, когда корабли появились ввиду города. Затем жена, забрав детей, ушла заниматься расселением, а мужчины собрались в кабинете. И отчёты, предоставленные ими, порадовали князя.

Уцелевшие после загоновой рати местные рыбаки и земледельцы вернулись к повседневному труду. Им в помощь пришли артели переселенцев, так что хозяйство в ближайшей округе, порушенное войной, восстанавливалось ударными темпами. Смолокурни, налаженные ещё за зиму, продолжали гнать скипидар и дёготь, рыбаки вялили, коптили и солили лосось, благо эта рыба почти шесть месяцев щедро доставляла им средства к существованию.

Вовсю заработал кирпичный заводик, дабы ускорить постройку крепости. Новые кварталы были уже размечены и теперь на них велись земляные работы по прокладке канализации. Это, конечно, был не римский размах, с его клоакой Максима, но хоть что-то. А то как-то не хотелось утопать в грязи. Правда, все канализационные стоки будут сливаться в водоем не очищенными, но с этим можно будет побороться позже, хотя бы простыми решётками и фильтрами.

Кстати, местные на подобную стройку смотрели спокойно, всё же канализация на Руси была известна давно, хотя и не была сильно распространена. Всё же одно дело городок на две сотни душ, да при том в момент строительства, а другое – многотысячная Москва или Новгород. Как говорится, финансовые вложения различны.

Не подвели в этом году и ганзейцы, всё же приплывшие за товаром. Правда, явились всего три корабля, но это даже к лучшему, потому как после прошлогоднего разорения, товаров на всех могло и не хватить. А тут вполне себе набили трюмы под завязку, спустили денежки в "поганой бане" (где морячкам, кроме мытья, предлагались и услуги иного рода, включая азартные игры) и убыли себе восвояси, полные хороших впечатлений. Так, глядишь, в следующем году не три, а все пять, а то и шесть кораблей пожалуют. Так что надо будет озаботиться созданием запаса.

Не обошли стороной и местное плотбище. Сейчас здесь рыли огромный котлован, который должен был стать первым на Руси сухим доком. А как иначе? Привычная система обслуживания и ремонта больших кораблей на реке была уже недостаточна. Во-первых, она требовала мелководья и спокойного течения. А во-вторых, Андрей делал замах на будущее. Пусть государь пока что не мычит и не телится с флотом, так он и в иной истории долго думал, а вот ему нужны были нормальные мощности и люди, которые эти мощности могли построить. Ведь даже в Испании постановка корабля в сухой док была ещё довольно редкой и достаточно дорогой процедурой. Но разве это основание для отказа? Пусть потом во всех энциклопедиях про русскую Овлу напишут. А мы пока что технологию отработаем.

В общем, с городом было всё понятно. А вот округа уже не так сильно радовала. Чем дальше было от Овлы, тем меньше дохода было с земли. Да ещё многие избежавшие полона финны и саамы предпочли спрятаться в непроходимых чащобах, ожидая непонятно чего. И войск, чтобы посылать на поиски таких хитрецов у князя под рукой не было. Да и не решить тут всё одной силой. Как и одним днём. В общем, работы было непочатый край, и не стоит удивляться, что вызов в Москву князь воспринял весьма эмоционально.

Но делать нечего, а потому, собрав небольшой обоз, потащился он по первопутку в столицу.

Поезд двигался без всякой поспешности. По пути Андрей принимал донесения от старост поселений, которыми постепенно обрастал старый, известный ещё со времён новгородской вольницы тракт. В пути он много думал о том, что и как лучше сделать, давал советы и не чурался изменять по ходу встреч первоначальные свои замыслы, понимая, что на местах многое видится по-иному и не всегда взгляд из центра самый правильный.

При этом, несмотря на то, что наместнический обоз шел медленно, он довольно быстро приближался к Озёрску, где всё так же воеводствовал Леонтий Жеряпа.

Озёрский воевода, заранее предупреждённый своими доброхотами, встречал наместника со всем полагающим благочестием, хотя и знал, как князь ко всем этим церемониям относится. Он старался выглядеть обрадованно-беспечным, однако Андрей сумел разглядеть то, что был он при этом какой-то дерганый, словно опасался чего-то. Правда, сразу поговорить не получилось, потому что после торжественной встречи все проследовали в давно освящённую по православному обряду замковую церковь, где отстояли-отслушали торжественный же молебен.

А вот сразу после него, князь велел отложить званый обед на ужин и объясниться. Ну, Жеряпа и выдал полный расклад по своему воеводству. Что ж, как всегда близость к цивилизации значительно ускорило развитие земель. Выборгцы, оценив, что дальше признанных границ русские не идут и их городу, в раз оставшемуся без войск и начальства, не угрожают, сначала несмело, а потом неудержимо потянулись в свой бывший Нейшлот. А то, как же, Выборг – город торговый, и немалая доля в его торговле обеспечивалась внутренними землями. Вот тут-то и выстрелили жеряпинские лесопилки. Помня наказ наместника, он запретил продавать кругляк и тех, кто был пойман на подобной торговле, карал нещадно. Это вызвало встречный протест выборгцев, привыкших самим решать, какой лес они повезут на запад. Причём, как подданные датской короны, они опирались на русско-датский договор, согласно которому датские купцы пользовались правом свободной торговли всеми товарами без исключения. Но Жеряпа не растерялся и ответил в духе покойного государя. Мы-де, выборгцам препятствий не чиним, вольны они покупать любой товар "без вывета", и, коли сделку по необработанному дереву оформят, то и отпустят такого купца с товаром без волокиты. Потому как договор с королём датским подписанный на Руси чтят. А что не продаёт никто кругляк, так к воеводе какой вопрос? Ах, наказует за подобную сделку? Так он разве выборгцев наказует? Нет? Ну, так какой с него спрос? Он за дело государево болеет.

Разумеется, выборгцы обиделись и накатали жалобные грамоты и королю в Копенгаген и обоим наместникам (новгородскому и овловскому на всякий случай). Вот и дёргался ныне Жеряпа, боясь, что прилетит ему сейчас за самоуправство. Надеялся, конечно, на заступу от наместника, но, как известно, при государевом гневе у каждого своя рубашка к телу ближе.

Андрей, поняв всё с полуслова, велел подать перо и чернила, после чего продиктовал опрометью прибежавшему писцу наказ озёрскому воеводу лес непиленный без особого случая не продавать. И скрепил своей малой печатью.

Жеряпа повеселел прямо на глазах, а князь только усмехнулся. Ему не жалко, потому как ведал, что Василию ныне не до жалоб купеческих, а Кристиану скоро будет не до них. Зато озёрского воеводу можно было смело вписывать в свои сторонники. Ибо захудалый князёк был не дурак и прекрасно понимал, под чьей рукой (ну, кроме государя, конечно) он мог приподняться в свете. Княжеский титул ведь не только почёт давал, но и кой какие обязанности требовал. Недаром многие обедневшие князья-рюриковичи предпочитали отказаться от княжеского достоинства, дабы не тянуть тяжёлую лямку. А Жеряпа был человеком честолюбивым.

Ну а торжественный ужин, куда пригласили всю верхушку нового городка, прошёл просто на ура.

Отдохнув в Озёрске пару дней, наместничный обоз двинулся дальше и следующую большую остановку совершил уже в Новгороде, пришлось вновь углубиться в дела компании, а заодно и подробно обсудить планы на следующую навигацию с Малым.

А потом была Москва, почерневшая от пожаров и заснеженная по пояс, а где и выше. Столица, особенно посады, сильно пострадали от летнего нашествия. Многих людей увели в полон, кто-то сгорел в пожаре. Оттого ныне не все дворы были восстановлены. Часты были ссоры по поводу неправедно захваченного участка: кто-то тын передвинул, кто-то и вовсе чужое место захватил, надеясь, что старый владелец либо сгинул, либо по иной какой причине в течение года не появится. А после такой самозахват можно будет и официально оформить. В общем, ничем Русь посконная не отличалась от будущей. Было в ней место и подвигу и подлости.

Княжеский двор пострадал, как и все в посаде и его надобно было восстанавливать вновь. Тут все взял огонь, даже кирпичные стены не устояли, одно погорелое место только и осталось. Зато люди уцелели почти все, только Филька-сторож не пережил нашествия: то ли погиб, то ли попался в татарскую неволю. Михаил, ставший ныне счастливым отцом наследника, ещё летом, покуда младший нёс службу, нарядил мужиков строить братов двор. Они привычно поставили срубы и обнесли усадьбу тыном. Они же разобрали и обвалившиеся стены дома. На сами же хоромы должна была прибыть артель из Княжгородка, привычная к подобному строительству.

Не обошлось и без затрещин, которыми щедро одарили одного из соседей, что под шумок попытался отхватить кусок чужого огорода. Вот только ключник сразу заметил перемену, а михайловы дружинники быстро и доходчиво объяснили соседу всю пагубность его поступка, и тому пришлось, ворча, уступить и разобрать уже сооруженную ограду.

Но в любом случае, если челядь могла перезимовать в наскоро поставленных срубах, то князю ютиться в таком было бы зазорно, а потому он остановился в бывшем отцовом доме в Кремле, который от гиреева нашествия не пострадал вовсе. Вскоре сюда поспешили и тиуны со всех разбросанных имений с докладами и кормами.

Что ж, лето андреевы вотчины пережили относительно удачно. Страшному разорению подверглись лишь несколько сёл, оказавшихся на пути орды. Татары смердов, не успевших попрятаться, увели в полон, а дворы пожгли. Остались лишь неубранные поля да сгоревшие или развороченные скирды хлеба. В общем, бери теперь и населяй запустелую землю вновь! Но волжские вотчины не пострадали, а это значило, что найденные Малым в Нидерландах агрономы, соблазнившиеся съездить подзаработать в далёкую Русь, не будут терять время даром, а сразу же приступят к своим обязанностям.

Кстати, первый обобщённый опыт нового природопользования был в прошлом году отпечатан небольшим тиражом и ныне использовался как подарочный в среде земельной аристократии, играя роль пробного шара по вбрасыванию в массы понимания пользы от внесения навоза, золы, костной, рыбной муки и фосфатов, отбора семян и севооборота. Так же на подобную тему был выпущен красочный лубок для крестьян. Что бы читали, смотрели, думали, спорили. Ведь одними приказами в такой сфере не обойдёшься. Лубок стоил несколько медяков, но поначалу лежал в лавках мёртвым грузом. Пришлось даже проводить "рекламную акцию", набрав пацанов и пустив их на ярмарку кричать, что-то типа "смотрите красочные картинки, как в иных землях большой урожай растят". Поначалу помогло не ахти, но потом народ заинтересовался, и лубок стал потихоньку расходиться. Это, конечно, не означало, что уже завтра прибегут первые заинтересованные, но, даже просто обсудив с сельчанами, на подкорке, как говорится, запишется. А в нынешние времена и этого не мало.

Ну а голландцам прямая дорога в романовскую вотчину, развивать, поправлять и учить. Жаль, конечно, что жены там не будет, но будем надеяться, что тамошним тиунам и одного наказа хватит.

На думское сидение князь направился верхом, хотя расстояние от двора до дворца было небольшим, а заснеженная дорога была хорошо утоптана. Но понты, они превыше всего!

Соскочив с коня, он быстрым шагом взошел на крыльцо, где уже ютились жильцы и царедворцы из малоимущих. В глазах некоторых он явственно читал глухое небрежение старых московских родовичей, что неумелыми деяниями предков свергнуты были с горних высей и уступили места в думе таким вот выскочкам. И что толку, что рода Андрей куда знатнее многих и многих из них. Но, виновен тем, что взлетел, ведь не предки, совершившие глупость, и не они сами виновны в нынешнем положении, а вот такие вот понаехавшие…

Мысленно плюнув на подобные взгляды, Андрей гордо прошествовал в двери, предупредительно распахнутые слугами, без которых ныне никуда и не ездил. И уже в коридоре, почти пустом, бросил ферязь и перевязь с саблей в руки одного, и накинул на рубаху тяжёлую шубу, что подарил когда-то государь. Честь честью, а париться он предпочитал в бане. Потому и вместо шапки предпочитал мягкую тафью, в чём, впрочем, был в думе не одинок.

В Грановитой палате было уже людно. Дума собиралась большая. На которую приехали все, даже с таких отдалённых земель, как овловское наместничество.

На почетном месте в Думе сидел нынче Александр Владимирович Ростовский. А потом, по чину и месту рассаживались остальные. Бояре Иван Михайлович князь Репня-Оболенский, Василий Васильевич Немой князь Шуйский, Михаил Данилович князь Щенятьев, Борис Иванович князь Горбатый-Шуйский, Дмитрий Владимирович князь Ростовский, Дмитрий Фёдорович князь Бельский и Семён Иванович Воронцов. Боярин Челядин-Давыдов, который в знак особого расположения государей в летописях и разрядных книгах писался только по имени отчеству, к сожалению, ныне болел и больше думал о схиме, чем о делах и его место в Думе занял возведённый в боярское достоинство за рязанское дело Иван Васильевич князь Хабар-Симский.

Следом за боярами рассаживались уже окольничие: Иван Григорьевич Морозов, Андрей Васильевич Сабуров, Константин Григорьевич Заболоцкий, Пётр Яковлевич Захарьин, Михаил Васильевич Тучков, Андрей Никитович Бутурлин, Василий Яковлевич Захарьин, Иван Константинович Сабуров и Михаил Юрьевич Захарьин, занявший место умершего Ивана Андреевича Жулебина. Вот среди них и занял своё место Андрей. Кстати, возведение на два года раньше в боярское достоинство Хабара-Симского вызвало приток молодых кадров и в рядах окольничьих. Ведь ныне союз с нестяжателями не распался, и влияние Думы не было уменьшено, как в иной истории. Хотя и принятие многих решений без совета с Думой, а "сам третей" Василием Ивановичем всё же происходило.

Так вот, кроме Андрея ныне в Думу вошёл и постельничий покойного государя Карпов Фёдор Иванович, занявший место ушедшего из жизни Константина Фёдоровича князя Ушатого. Утративший княжеский титул потомок князей Фоминских ныне официально стал окольничьим, хотя, по идее, должен был понести наказание за пролюбленную Казань. Впрочем, что-то явно поменялось в истории. Ведь даже изгнанный в опалу за поражение от хана Василий Васильевич был вновь зван на Думу (хотя вот Воротынскому по-прежнему было велено сидеть в вотчине).

В общем, ныне в стенах московского дворца собирались люди, которые не раз уже решали судьбы страны. И, при всех своих расхожденьях и спорах, представляли собой единую семью зарождавшейся московской бюрократии, для которой иная, кроме московского князя власть была бы губительна. А потому нынче обошлись без привычных споров и местнических обид, понимая, что вершат не только отдельным походом, а, возможно, целым направлением, по которому придётся идти не один год. А ну как ошибёшься и что? Будет держава твоя таять, словно снег под солнцем, а сильные соседи рвать лакомые куски, как ныне разрывают Великое княжество Литовское, которое высоко вознеслось, да не смогло в тех высях удержаться.

Наконец в наполненную людьми палату неспешным, семенящим шагом в сопровождении рынд вошёл государь. Молча принял поясные поклоны вскочивших сановников и так же молча проследовал к трону, что стоял на высоком помосте, устланном коврами. С него хорошо была видна вся палата, а сам государь хорошо был виден всем.

Рынды с золотыми топориками на плечах неподвижно застыли за троном и у золоченых дверных косяков. Дети и внуки из знатных и богатых родов, они, таким образом, несли службу и учились, ведь некоторым из них, возможно, придётся, спустя годы, самим сесть вот так же в Думе и решать державные дела. А пока, гордо вскинув головы, они молча стояли, словно изваяния.

Думцы же, наоборот, высказывались один за другим, ибо время подумать у них было много. Ведь о чём решать будут было ясно и так: мир с Литвой и крымско-казанский вопрос.

По Литве ныне большинство было согласны на мир, всё же болезненный удар крымских налётчиков изрядно поубавил самомнения у многих. И ныне слова о малости порохового запаса да худости казны находили живой отклик во многих сердцах. Однако все сходились на том, что ни при каких условиях не стоит уступать литвинам ни пяди захваченной земли. Что с боя взято – то свято! А потому будущую границу проводили от Ливонии до Дриссы по левому берегу Двины, забирая себе несколько прибрежных вёрст, а потом по границам полоцкого и витебского воеводств, включая приснопамятную Оршу, а дальше по Днепру, включая правобережный Киев и далее по реке уже до самого моря. Последнее по подсказке Андрея предложил Шуйский и он же обосновал это тем, что оставшиеся южнее литвинские земли всё одно либо запустеют, либо попросятся под руку государя, потому как наиболее лёгкий путь для их снабжения это Днепр, а он будет в наших руках. Так почему бы сразу не заявить на них свои претензии? Тем более для борьбы с крымцами никак нельзя, чтобы литвины реку хоть где полностью перекрывали, как они Двину.

Думцы порядили-порядили, да и согласились, ведь всё одно те земли входили в так называемое "ярославово наследство". А чтобы литвины сильно не возмущались, порешили выдвинуть им претензии на все уделы, что некогда подвластны были великим князьям киевским, последним из которых был отец родоначальника московской династии. А это, без малого, почти все земли Великого княжества Литовского получались. Намёк был прозрачен: думайте; либо мир на наших условиях, либо мы хотим всё. И ведь в Москве прекрасно понимали, что воевать ныне Литва не способна даже больше, чем понёсшая поражение от татар Москва.

А вот по Казани мнения разделились. Некоторые хотели, как и раньше: прийти с войском да поставить там своего хана. Но часть думцев, особенно из молодых, неожиданно поддержала Андрея, уговаривавшего государя взять Казань под свою руку. Ведь в таком случае все тамошние земли отходили под государя, а значит, можно было за службишку свою получить себе вотчинку или на худой конец поместье, причём с населением, привыкшим заниматься земледелием, как впрочем, и скотоводством, охотой и рыбной ловлей. Ведь не все казанцы грабежом жили. Были среди них и крестьяне, и ремесленники, и торговцы. А то, сколько можно наступать на одни и те же грабли? Идём войной, ставим своего хана, его свергают, и следует набег на наши земли. После чего всё повторяется. Тем более Шиг-Али уже показал себя во всей красе и гарантий, что его вновь не свергнут, дать не мог никто. И что тогда? Новый набег двух татарских ханств? Ныне-то в прочности пояса Богородицы никто уже уверен не был. Так может лучше одним махом решить эту проблему раз и навсегда? Тем более даже афонский гость, Максим Грек, и тот высказался по этому поводу довольно прозрачно: "находясь в Казани, мы легко будем бороться с остальными врагами, будучи грозны оттуда".

Однако казанский вопрос тянул сразу за собой и другой: а что сделает крымский хан? Ведь стоит только повести войска в Литву или на Казань и его рать может вновь оказаться на берегах Оки. И уж ныне такую оказию ни Сигизмунд, ни казанский Гирей больше не упустят, сомневаться в том не приходилось. Это ведь только Андрей знал, как оно будет, да и то в последнее время начал сомневаться в своём послезнании: уж слишком много изменений произошло за эти годы. Правда крымского ханства это касалось косвенно, но захват Киева и набег русской рати на сам Крым могли поколебать желание Мухаммед-Гирея пойти воевать Астрахань, а тогда не будет в Крыму замятни и вся история разом свернёт на иной путь. Так что поход на Казань нужно планировать через год, когда уже точно будет известна судьба нынешнего крымского хана. А Василий Иванович, словно уловив его сомнения, вдруг напрямую обратился к нему:

– А ты, Ондрюшка, что скажешь?

– Что всегда, государь. Казань надобно брать под твою руку. И не только Казань, но и Астрахань. Тогда откроется нам прямой путь до земель персидских и шёлку гилянскому. Вижу, многие хмурятся, мол не о чести речь веду, а словно купец, о деньгах. Только вот, персидский шах с турецким султаном ныне в натянутых отношениях, но когда между ними мир, то султан только пошлинами за шёлк с персов семьдесят тысяч рублей в казну откладывает. А на эти деньги потом воинов нанимает, дабы с ворогами своими воевать. И что в том плохого, если эти деньги не басурману в помощь пойдут, а православному государю?

– Что же касается крымской угрозы, – продолжил он, заметив, что великий князь вроде бы остался его словами доволен, – то тут считаю правым тех, кто ратует летом встать крепко на поясе Богородицы да обождать, как-то там станет? Но при этом обязательно надобно усилить гарнизоны крепостей в земле казанской, дабы оперешевшись на них, через лето идти воевать Казань. Но ту работу и судовой ратью порешать можно.

– Хитёр, князь, – усмехнулся Василий Иванович. – И нашим подпел и вашим угодил. Ну, кто иное что высказать хочет?

Мнений было много. Но все сходились на том, что покарать Казань нужно обязательно.

На следующий день состоялся приём литовских послов, которым зачитали условия мира и втайне посмеялись над встречным предложением отдать всё завоёванное за эти годы обратно, после чего Литва готова была подписать "вечный мир" со своим соседом. А что ещё оставалось литвинам? Всегда и везде, даже в "просвещённом" 21 веке в международной политике царило одно правило: горе побеждённым. Его сколь угодно можно покрывать фиговым листочком гуманитарного права и всяческих там ценностей, прав и свобод, но победитель всегда получает то, что хотел. Включая уничтожение неугодного правителя либо по "суду", либо руками "восставшего народа". А побеждённому остаётся только цепляться за химеру международных отношений и санкций, да надеяться, что его не ограбят до нитки.

Вот и Великому княжеству Литовскому оставалось только пыжиться, потому что в данный момент своих сил продолжать войну у него не было, а единственный сильный союзник – Польша – не способна была оказать настоящую помощь, ведь вопрос с Тевтонским орденом всё ещё не был закрыт.

А потому, приняв все грамоты, послы быстро засобирались обратно, искать наиболее приемлемое решение в данном вопросе.

А ещё через день Андрея позвал в гости казначей.

За прошедший год Пётр Иванович неплохо пополнил свой карман, ведь ярославецкий заводик уже начал лить чугун и ковать крицы. Андрей, попавший из времён, когда железо и сталь были повсеместным атрибутом, до сих пор удивлялся, как на простом железе можно было делать состояние. Но, оказывается, не зря Круппы поднялись, как стальные короли.

Впрочем, не ему жаловаться. Предложение по гербовой бумаге было высочайше одобрено и Андрею пришлось срочно ставить новые бумажные фабрики, ведь те, что были у братца Феденьки и без того работали на пределе: бумагу русский рынок ел не хуже железа. Зато ручеёк за дести гербовой бумаги потёк стабильно в карман князя. Потому как городские писцы, прознавшие про новые правила, поспешили запастись новыми листами, ведь жизнь в стране не останавливалась, и люди продолжали писать по инстанциям, совершать сделки и заключать договора. И по той же причине за ними уже спешили гонцы с других городов, а казна формировала целые обозы для отдалённых провинций.

Головин же, как государев казначей, возложил на себя новую функцию: наблюдать за сбором денег с продажи гербовой бумаги. И вряд ли упустил момент, ведь поговорка "у воды да не напиться" не вчера родилась.

Между тем, после сытного обеда, казначей повёл гостя в просторный, богатый покой, стена которого, что напротив окон, была украшена ковром с удивительно тонко вытканной картиной на библейскую тему. В углу перед кивотом в золотой оправе горела лампада. Сказать по правде, Андрей был поражен увиденным, ведь подобное украшательство стен было пока что не в чести на Руси, и дома знатных людей не отличались в этом от простонародных.

Головин, заметивший князево удивление, усмехнулся:

– Ну да, купцы да дьяки понарассказывали, каково в твоём доме, вот и решил испробовать. И вправду, получилось удобно и красиво.

Тут Головин утёр вышитым платом взмокший лоб и решительно скинул на лавку (сработанную под заморский стул, со спинкой) шитый парчой зипун, оставшись в белой льняной рубахе:

– Помню твою нелюбовь к ромейскому обряду, так что скидай кафтан – тут по-свойски. Ишь как слуги натопили – пекло одно!

Долго упрашивать Андрея было не нужно, и он так же сбросил расшитый жемчугом кафтан, явив взору казначея рубаху из тончайшего батиста. Ткань эта была давно известна на Руси и стоила довольно дорого, хотя и делалась из того же льна, что и рубаха казначея. В своё время Андрею попало в руки несколько тюков, вот он и использовал их в своих целях. Оценив же удобство носки, загорелся возможностью выкрасть технологию, но сдвигов в этом направлении пока что не было.

Разговор двух сановников долго шёл вокруг да около, пока Андрею это не надоело.

– Пётр Иванович, брось ты это славословие. У нас ведь есть обоюдный интерес, так почему бы не приступить к делам нашим скорбным.

– Кхм, а тебе, Андрей Иванович вновь есть, что предложить старому человеку? – прищурил глаз казначей.

– Старые люди дома сидят, а не в политику играют, – усмехнулся в ответ Андрей, и продолжил: – Как тебе такое?

На стол перед казначеем легла серебряная монета. Но это была не привычная тому эллипсоидная чешуйка с получитаемым чеканом, а относительно круглая, с довольно чётким рисунком, похожая на те, что везли из закатных стран. Однако не это удивило повидавшего за свою жизнь множество монет казначея. Его взгляд застыл на ребристой насечке, что шла по её гурту.

– Что это?

– Э, – на миг потерялся князь, – что-то типа прототипа. Тьфу, ты, нечистый, в общем, это моё предложение по борьбе с обрезанием монеты. Ведь это бич для всей нашей экономики. Доходит до того, что на рынке ходит полно монет обрезанных аж до половины. А такую монетку, согласись, боярин, незаметно обрезать будет весьма проблематично.

– А чеканка откуда?

– А то мастер из земель немецких ладил. Уж прости, боярин, но наши покамест до такого хитрого механизма не дошли.

– Интересное решение, – покивал головой казначей, – вот только не удорожит ли это цену монет? Зная тебя, – тут Головин усмехнулся, – готов поклясться, что монетные дворы придётся наново обустраивать.

– То так, скрывать не буду. Только ведь всё одно рано или поздно это делать придётся. Это же не дело, когда по стране ходит куча монет разного чекана, да ещё и в большинстве своём порченная. Коль за товар рассчитываешься, так не на счёт, а на вес деньгу меряешь. Нет, не дело это, Пётр Иванович.

– Эх, кабы каждый боярин так думал, – мечтательно вздохнул казначей, вертя странную монету в руках. – А ведь интересное решение. Никогда такого не видывал. Неужто сам додумался?

– Да куда мне, Пётр Иванович. Это я франкскую монету зрел. А там по окоёму надпись шла, вот я и подумал, что с такой-то монетки край не обрежешь – сразу видно будет. А станок для насечки сей дивной уже розмыслы монастырские правили под руководством немецкого мастера. Ох и намучались, пока придумали, как сделать так, чтобы любую монету можно было на нём откатать. Зато ныне готовы таких станов сколь угодно сделать.

– Ага, было бы, кому их стребовать. Только не до новых монет нам ныне…

– Так ясно, что на войне не до перемен денежных. Всё понимаю, только думать-то о том уже сейчас надобно. Дабы, когда мир настанет, взяться разом, да изменить одним махом. А то ведь у нас ныне как: что ни город, то норов, что ни деревня, то обычай. Этак скоро вновь каждый удельный князь свою деньгу изготавливать начнёт. А надобно, чтобы монета, везде и всюду была одинакова.

– Угу, а деньги откуда на это брать? Опять из казны?

– Зачем? С перемен и брать. Начать просто чеканить из гривенки серебра монет на 3 рубля, а не как сейчас два да с половинкою. А с разницы все расходы и оплатить. Да уж коли о том разговор зашёл, так отчего бы ту же полушку из меди не начать делать. А то пул одних подчас излишне много надобно. Дал пуло – купил пирожок. А захотел лоток – что же, котомку целую тащить?

– А ты, князь, хоть понимаешь, чем это может обернуться?

– Понимаю, потому к тебе и пришёл. Это ведь не завтра делать надобно. Есть время всё обдумать, обсчитать. Будет твоим дьякам работа.

– То верно, работы много будет, – согласно покивал головой казначей. – Но также верно и то, что прав ты, многое менять надобно в наших деньгах. Ну вот, озадачил ты меня, а я-то о другом поговорить хотел.

– Так давай поговорим, – хитро усмехнулся Андрей. – Я ведь даже догадываюсь о чём.

– Ну, давай, обскажи?

– Так о торговле персидской.

Головин в задумчивости почесал бороду.

– Гм, твоя, правда. Интересно мне стало, как ты это видишь, – сделал он упор на "ты".

– Просто вижу, – откинулся на спинку лавки Андрей. – Всё как во времена ордынские. Волга должна быть полностью под нашей рукой. На её берегах ставим крепости с причалами на расстоянии дневного перехода судового каравана, дабы судовщикам в степи не ночевать и за разбойными шайками приглядывать. Потом создать единую Русско-персидскую компанию да даровать ей провоз товаров по Руси безпошлинно.

– Это сколько же людишек, что с тех пошлин живут, на торговцев ополчится, – вставил своё слово казначей.

– Зато цена вырастет не так сильно, что заставит купцов в Европе брать персидские товары у нас. И тем самым казна получит тысячи рублей выгоды от пошлин. А за полную казну и тебе от государя любовь да ласка будет.

– Ну так и ты в накладе не останешься, – усмехнулся Головин.

– Так я и не скрываю. Наоборот, предлагаю и тебе войти в ту торговлю. Как своими деньгами, так и казной государевой. Ты пойми, львиная доля шёлка, что так в Европе ценится, создаётся в Гиляне. А Гилян ведь на побережье Хвалынского моря раскинулся. Турский султан и шах персидский ныне в ссоре, так что наш транзит для него даром божьим будет. А нам хорошим подспорьем.

– Вот только на пути Казань да Астрахань лежат, верно?

– Верно.

– Вот и я про то же, – вздохнул Головин. – Хоть ты и прав в том, что купец тоже сила, которая и царям славу стяжает и веры христовой силу множит, но сколь бы сильно государь за казну не радел, он на такое вряд ли пойдёт. Он и одну-то Казань под свою руку брать не желает.

– Ну, вода камень точит. Коли ты, да я, да ещё кто-то будет государю одну и ту же мысль нести, то, глядишь, он и передумает. Как говорили ромейские философы, принятие истины начинается с отрицания, проходит стадию возражения и принимается, как очевидность.

– И где ты только о том слыхивал?

– От мудрых людей. Жаль только, что у нас такие лишь в монахах ценятся. Не слыхал, что там государь про университет думает?

– Слыхал. Как не слыхать, коли Варлаам государю всю плешь этим университетом проел. Мол, негоже потомку императоров в Третьем Риме своего Пандидактериона не иметь. Вот и велел государь митрополиту сей вопрос проработать.

При этих словах Андрей встрепенулся. Митрополит ведь университет в богословский превратит, а ему это надо? Нет, конечно. Тем более, у него вся идея давно на бумаге изложена. Но церковник-то каков? Ведь ничего ему не сказал. И не побунтуешь сильно – такой союзник долго ещё будет нужен. Эх, как всё не вовремя навалилось!

Дальнейший разговор вновь вернулся к возможной русско-персидской торговле. Всё же Головин был из породы тех людей, что барыши за версту чуют. Выспрашивал, прикидывал, вздыхал да охал. Чувствовалось, будь его воля, он бы уже караваны готовил. Вслед за полками. Но, увы, на троне восседал хоть и умный, но чересчур уж осторожный Василий III Иванович.

А спустя ещё пару недель в Москву прикатил Малой вместе с представительным иноземцем, назвавшимся Хансом Шакелем, торговым представителем Фуггеров. Первое, о чём подумал Андрей, это что его парни опять захватили не тот корабль, вот и приехал человек разбираться. Дело в том, что для решения многочисленных вопросов в городском совете Гданьска Фуггеры приняли в свою компанию гражданина этого города, оптового торговца медью Якоба Феттера. И, разумеется, были весьма недовольны, когда андреевы ребята захватили товар, принадлежавший их человеку. Вопрос тогда с помощью Мюлиха удалось быстро разрулить, и с той поры подобных накладок вроде не случалось. Но мало ли что…

Однако всё оказалось куда интереснее.

После того, как Ганза заставила их выкупить за 8 тысяч марок свой же, но захваченный ганзейцами товар, Фуггеры внимательно следили за тем, куда дует ветер торговли в Балтийском регионе. И первыми уловили те изменения, что произошли в восточной его части. До этого они импортировали в Ливонию серебро и специи, экспортируя воск, кожи, меха и смолу, но теперь, когда русские резко повысили свою торговую активность, они всерьёз задумались о переносе центра своей восточной торговли. Ведь умные люди давно знали, что половина ливонского экспорта это реэкспорт русских товаров. И если русские сами занялись извозом, то сделать это они могли только за чей-то счёт. А никого, кроме Ливонии рядом не было.

Да, ливонские земли изобиловали лесами и пашнями, но выброшенные из русско-европейской торговли они разом становились куда менее значимы, чем играя роль посредника. При этом перезжая восточнее, Фуггерам даже спектр товаров сильно менять не придётся. Ведь покупаемые у них ливонцами медь, железо, специи, сукно и серебро всё одно в большинстве своём шли на Русь.

Так что Шакель, получив от Якова Фуггера точные инструкции и весьма большие полномочия, приехал договариваться о дальнейшем развитии тех отношений, что уже зародились между Фуггерами и Компанией. Ну а Малой, понимая, как всё в Компании устроено, поспешил сопроводить его в Москву, к князю.

Сказать, что Андрей был "за", это не сказать ничего. Приток серебра от пиратства позволил Руссо-Балту стать одним из активнейших закупщиков на Руси. Но, как известно, любому товару нужен рынок сбыта, а вот этот момент пока что ещё несколько уступал возможностям скупки. Так что предложение немцев было весьма вовремя и очень интересным. Ведь Фуггеры не за просто так славились как медные короли. Словацкие рудники работали исправно, выдавая тонны руды, что через Гданьск вывозилась в Антверпен. Отдельный ручеёк через Ливонию тёк и на Русь. И вот теперь пришло время направить этот поток напрямую, минуя ливонских посредников. Это не только выводило Русь в полноправные партнёры, но и разом бы решало любой вопрос с санкциями, что так любили накладывать ганзейцы, не говоря уж о ценовой политике.

Правда, предстояло ещё уговорить держателей "основных фондов" проголосовать за подобное соглашение. Ведь должны же люди, вложившие деньги, чувствовать свою сопричасность к управлению таким монстром, как Руссо-Балт. Всё ж таки это товарищество, а не личная корпорация одного человека. Но для этого у него был старина Сильвестр, который недаром изучал риторику в Ростокском университете.

Ну а главным было всё же то, что данный договор явился зримым ощущением его, Андрея, деятельности. Ведь в той, прошлой истории Фуггеры на подобный шаг так и не пошли. Потому что ливонские города так и остались главными торговыми посредниками.

Зато у него появился ещё один аргумент в пользу того, чтобы привлечь в товарищество государя, точнее, его деньги. Впрочем, Головин и без того был непротив, пообещав закрыть этот вопрос в ближайшее время. И если у него всё выгорит (а Андрей верил в возможности казначея), то круче крыши у Компании просто уже не будет. Никто из царедворцев не был настолько отморожен, чтобы попробовать вредить интересам великого князя. А то шепотки о том, что клан Шуйских уж слишком сильно разбогател в последнее время, уже пошли. И ведь шептавшиеся были по большей части правы. Это в каперство (как ни уговаривал Андрей), дядя не вложил ни рубля. А вот в Компании он был владельцем нескольких основных акций и получал с них довольно неплохие дивиденды. Впрочем, за последний год аристократических акционеров в Руссо-Балте довольно изрядно прибавилось. Спесь спесью, а считать деньги умели все. И пусть пока что шли лишь те, кто долго и плодотворно общался с самим Андреем, как тот же Шуморовский, который наскрёб где-то сто рублей для первого вклада, но и это было уже что-то. Когда вчерашние безземельники вдруг окажутся богаче старых вотчинников, вот тогда и тронется основная лавина. Тогда-то и понесут одни свои средства в дело, а другие начнут кричать о падении устоев и прочей ереси. И как раз тогда-то участие в торговых операциях государя (через казначея) может стать весомым аргументом в правоте первых.

Вассиан довольно легко для своего возраста подскочил с лавки и бодро прошёлся по небольшой келье. Став монахом не по своей воле, он не иссушал плоть длительными постами и непосильной работой, оттого и не чувствовал ещё старческой усталости. Варлаам, поглаживая руками набалдашник своего посоха, с ухмылкой наблюдал за ним.

Годы! Годы прошли с той поры, как чудесно воскресший в порубежном монастыре отрок приоткрыл для них завесу будущего, обрушив на их плечи тяжкую ношу. Они не верили, не хотели верить, но готовились. И как оказалось, всё вышло в цвет. Бушует в закатных странах люторова ересь, и уже беруться тамошние мужики за дубинки, дабы пойти воевать за свои убеждения. Всё, как предсказал отрок.

Впрочем, всё да не всё! На Руси ныне была тишь да благодать. Хотя внутри церкви тяжкое противостояние между победителями нестяжателями и сторонниками Иосифа, несмотря на прошедший собор, продолжало тлеть. Не все, ой не все священнослужители желали отказаться от владения землёй и холопами. С трудом ведь тогда, на соборе, преодолели их. Варлаам все дни тогда молился, дабы не разбил паралич или иная какая лихоманка не пристала к государю, как это случилось после собора 1503 года. Но бог миловал, и, хотя был момент, когда решение соборное на волоске висело, но всё же сторонники Нила Сорского смогли одержать победу. Но едва первые монастыри начали отдавать светской власти свои владения, как недовольное ворчание превратилось сначала в глухое брожение, а потом и в громкие выступления наиболее одиозных деятелей. Давно позабыли иноки заветы Сергия, не хотелось им своими ручками работать. А платить вчерашним холопам за то, чтобы они на монастырь поработали, жаба давила, как метко выразился чудесный отрок. И ведь Новоникольский монастырь, в котором он был когда-то послушником, являлся ныне успешным примером того, как в новых реалиях могла жить братия.

Настроив вокруг себя многочисленные пасеки, где пчёлы жили не в бортнях, а в новоизобретённых ульях, они со временем многократно увеличили выход мёда и воска, большую часть которого стали сбывать купцам. А из оставшейся ставили меды хмельные и ладили свечи для себя и на продажу. А потом бывший послушник пригнал им из литовских земель умельцев разводить в запрудах дорогую рыбу, которую ныне и к великокняжескому столу подают.

В общем, живёт монастырь, не бедствует. И даже не все монахи при том работой заняты. Или Соловецкий монастырь, что ватаги промышленников по всему Студёному морю рассылает. То же ведь не монахи на тех кочах плавают. Ан нет, всегда найдутся те, кому новшество не по нраву придётся. Ох, как бы не полыхнуло новой ересью. Ведь что тогда, вновь костры разводить, как иосифляне? Те ведь давно настаивали на том, чтобы еретиков казнить безжалостно. Это вот старец Вассиан по-иному мыслит: наказывать еретиков, конечно, надобно, но не казнить. Не похабить древнюю веру латынской прелестью, ведь в единой некогда Церкви, когда папа римский был всего лишь одним из иерархов, древних еретиков мечом не рубили и огнём не жгли. Их всех святые отцы собором анафеме предавали, а уж потом правители в остроги заточали. Потому как благодать божья снизойти может на каждого, и упорствующий в ереси со временем может покаяться. А вот казнённый уже ничего не сможет.

Варлаам содрогнулся, вспомнив казнь главных еретиков жидовствующих. Их жгли в специально построенных деревянных срубах, не желая демонстрировать собравшимся ужасы предсмертной агонии. Всё же на Руси к подобным зрелищам люди ещё непривычные. Но тот жуткий вой и запах горелого мяса митрополит помнил до сих пор. А потому знал, что он такое повторить не сможет, хотя и простить своих врагов тоже. И потому, коли полыхнёт вновь, он виновных осудит и просто разошлёт по самым преданным монастырям, где тех по-тихому умертвят бескормицей или по-иному как. Но кострам на Руси больше не быть!

Между тем Вассиан успокоился и вновь присел на лавку.

– Вот и ещё одно пророчество сбылось, – хмуро выдавил из себя, глядя куда-то в стену.

Варлаам только кхекнул на эту сентенцию. А то они не знали? Не верили – да, потому как не хотелось в это верить, но знать – знали. И вот сбылось, намедни Василий сам пришёл в обитель митрополита и попросил его благословить расторжение брака с Соломонией Сабуровой. На что Варлаам ответил что-то типа: "ведаю печаль твою, государь, но не могу дать благословения такому делу, потому как решение собора нашего в отношении развода никто из святых отцов – патриархов православных, ни Антиохийский, ни Иерусалимский, ни Александрийский, ни тем более Царьградский не восприняли". И тут Василий Иванович взорвался, причём в словах его послышались митрополиту знакомые нотки, те, что давно уже будоражили русское общество. Потому что упирал великий князь именно на то, что все эти иерархи ныне сидят под басурманской пятой и какое они право имеют указывать, что делать царству православному, что единственное осталось на земле, не склонившее голову пред врагом? А в горячности своей и вовсе страшное бросил, что ныне только папа римский и митрополит московский вольны и остались, остальные же, по грехам ихним, отданы господом на попрание. Подобная ересь в устах великого князя звучала устрашающе, хотя сравнение себя с римским владыкой и польстило Варлааму.

Но поняв, что словами своими может сейчас напрочь перечеркнуть всё достигнутое, митрополит невольно сплагиатил чужую фразу про неплодную смоковницу, всё же при этом настояв на посылке известия виднейшим православным патриархам. Всё ж таки не абы кто, а великий князь разводиться надумал. А это вопрос уже не столько религиозный, сколь политический. Но если те всё же воспротивятся, то вот тогда он, митрополит, и возьмёт на себя всю ответственность. Ведь недаром он подсуетился в своё время, вынеся эту проблему на всеобщее обсуждение. И общество (не церковные иерархи, а именно общество) восприняло предложенное решение более чем благожелательно. Да и за Еленой Глинской его людишки поглядывали. Ничего так девица, ладная, хоть и видно, что не московского воспитания.

– А под это дело мы свой университет и утвердим, – закончил Варлаам свой рассказ.

– Кстати, наш княжич тут недавно интересовался им, – усмехнулся Вассиан.

– Да это и понятно. Успокой его, кстати, при встрече, будут там светские науки. Новые времена настали, нужны ныне не только церкви люди грамотные. Хотя тут я с иосифлянами солидарен буду: излишняя грамотность – дорога к ереси. Кстати, а что там отец Филарет пишет?

– Всё тоже. Детишек учат тщательно, но как-то по-иному, что ли, не привычно.

– И в чём же непривычно? И нет ли в том ереси какой?

– Трудно сказать, не так, как при монастырях учат. А ереси нет, тут отец Филарет следит строго. Хотя и у него есть к учебному процессу претензии.

– Это какие? – встревоженно вскинул голову Варлаам.

– Да вот пение то же. Пишет, что отроки и отроковицы поют не только святые псалмы, но и светские песни, причём последние как бы не больше. Да и святые псалмы не столповым распевом поют, а многоголосием. И отец Филарет не ведает, как к тому относиться. С одной стороны это противоречит уставу и традиции, а с другой, как он пишет, сердце и душу радует.

– Так, надобно в ту школу наведоваться, а то как бы наш подопечный делов не наворотил.

– Ну не сам же ты, Варлаам, поедешь, – рассмеялся Вассиан. – Хотя я бы вот съездил, посмотрел на те хитрости, что княжич у себя в вотчине сотворил. Больно лепо о том Филарет пишет.

– Сам бы съездил, да работы у нас с тобой, Вассиан, и без того хватает. Отправь Иуавелия. Он и с плеча рубить не будет, и любую ересь на корню пресечёт. Ну а мы посмотрим, как он с делом справится, да подумаем, не пора ли и ему в епископы.

Вассиан задумчиво покивал головой. Да, игумен был ещё довольно молод, но он был предан нестяжателям ещё в те времена, когда победа иосифлян казалась не за горами. А такими людьми не разбрасываются. Да и князя он знал дольше и лучше, и разобраться в случае чего, мог куда справедливее других. Так что пусть собирается отец-настоятель в дальнюю дорогу. А у них и тут дел по горло, борьба в церкви ещё далеко не окончена. Прав Варлаам, не до поездок им сейчас.