Князь Барбашин

Глава 9

Было раннее утро, по безоблачному небу не спеша поднималось северное солнце. Слабый ветерок лениво шевелился в листве и отказывался надувать холщовый парус, отчего ватажники на большом острогрудом карбасе вынуждены были приналечь на вёсла, хотя тот и без того ходко бежал себе по течению. Но хозяину карбаса хотелось быстрее оказаться дома, так что пришлось мужичкам изрядно попотеть, прежде чем судёнышко не ткнулось бортом к деревянному вымолу.

Первым на берег, едва установили дощатые сходни, сошёл владелец карбаса, а уж следом потянулись немногочисленные пассажиры, среди которых был и бывший студент Данило. В мягких бахилах, высокой войлочной шляпе и коротком кафтане из серого сукна, подпоясанном малиновым кушаком, за которым торчал длинный поморский нож с костяной ручкой, он ничем не отличался от местных жителей. А ведь давненько он не бывал в этих местах, хотя когда-то живал тут месяцами, от покрута до покрута.

Поднявшись на возвышенность, он окинул взглядом знакомый до боли вид. Все было по-прежнему, так же, как когда-то, словно и не уезжал отсюда никуда. Темные невысокие бревенчатые стены окружали двор некогда двинских посадников, а ныне московских наместников. Говорят, когда-то на этом месте была настоящая крепость, но её то ли снесли после того, как новгородская республика пала, то ли река смыла. Вот только сам Данило в это не верил: для чего сносить хорошую крепость и строить на её месте угрёбищный острожек, который не выдюжит ни одной нормальной осады? А коли крепость смыло, так отчего дворы остались? Зато всё так же блестели на солнце золочёными крестами церкви, и отгораживались от улиц остроконечными тынами высокие дома. А у самого берега темнели обширные амбары и курились дымком баньки по-чёрному…

Хотя нет, были и изменения. Там на пустыре, на который у него имелись виды, ныне блестят свежим тёсом чьи-то хоромы, а вон там отгрохали новый вымол, возле которого уже чалились крутобокие ватажные кочи. Растёт городок, не чахнет!

Ну, здравствуйте, родимые Холмогоры! Городок, приютивший его в дни несчастья.

А ведь место под него было выбрано очень и очень удачно. Здесь протекала глубокая протока Северной Двины Курополка, позволяющая зимовать промысловым судам и защищающая их от весеннего ледохода, ведь льды из Северной Двины в протоку не заходили. Ещё одним преимуществом было удобное место для возможной обороны: с востока был водный рукав Северной Двины Курополка и Быстрокурка, а полукругом Холмогоры огибала Онгара. Вот и пробуй подступиться к Холмогорам в летнее время, если кругом Холмогор была вода.

А ещё Холмогоры были центром церковной епархии. Правда, в новгородские времена Холмогорские посады не были богатым торговым городом, да и сами заволоцкие купцы мало жили тут. Однако постепенно городок превращался в торговый и административный центр Заволочья, где производился главный сбор пошлин с судов. А после присоединения к Московскому княжеству именно отсюда отплыли тяжёлые лодии, везущие в закатные страны русское посольство и зерно на продажу. Отсюда же уходили и редкие пока ещё ватажки на Канин Нос и на далёкий Грумант, к которому вдруг проявил неподдельный интерес новый данилов работодатель. Нет, немало помыкавшийся Данило нисколько не сожалел о той встрече с Сильвестром. Ведь сколь многое из того, о чём мечталось в молодости, он уже успел воплотить в жизнь. Даже сам помолодел, вон и жена ныне мальчонку родила, очередного. Вот с ними расставаться было жаль, но он знал, что как только обживётся в этих местах, так сразу вывезет всю семью, ну за исключением старшого, который ныне прилежно учился в школе, что организовал его же работодатель.

Вдохнув прохладный, наполненный влагой воздух, Данило решительно пошагал по мощёной плахами улице. Ему предстояло ещё много работы, но для начала нужно было купить место под большой двор и склады, на что дадено было полтыщи рублей. Что греха таить, мелькнула предательская мысль сбежать с такими-то деньжищами, но справился с наваждением, унял грешные мысли. А потом ещё и пожалел князя. Представил, каково ему будет, когда узнает, что целовальник, который соль из Княжгородка в Нижний Новгород возил, ныне сбежал, прихватив с собой чуть не треть выручки. Случай хоть и редкий, но не вопиющий. Испортились нравы на Руси: сколько управляющих пока хозяева имений на войне кровь проливают, собрав доход в бега подаётся. Ловят некоторых, но не всех: затеряться на Руси с деньгами можно, но и жить придётся оглядываясь. Особливо целовальнику: князь не тот человек, что прощает обиды. К тому же и парсуна целовальника у него есть.

Что за парсуна? Так выписал князь из германских земель умельца, что лики пишет, только не святые, а простых людей. Для начала тот портрет князя намалевал, а потом по княжеской указке всех, кто большими делами ведает, на бумагу и нанёс. Да хитро так, в профиль и анфас – так сам князь обозвал рисунки эти. И Данило тоже на такой парсуне есть. Увидал – как в воду посмотрелся. А ведь когда учился в германских землях, хотел иметь свой лик на холсте написанный, даже ходил к тамошним малярам, да вот денег как-то всё не хватало.

Ну да поиск целовальника не его ума дело, а он шагал ныне к старому знакомцу, который в Холмогорах, казалось, знал всё. Дом этого знакомца был приметным, так как был одним из самых богатых в посаде. Купец жил на широкую ногу, заключал сделки с другими купцами, покупал и продавал меха, нанимал в ватаги судовщиков и грузчиков, хранил в амбарах привезенные из разных мест товары. Сам ходил и на Грумант и к норвегам. Хотел и дальше, в датскую землю податься, благо кормщики, что государев караван водили, а на обратном пути ещё и от разбойников отбились, ещё живы были, и даже в море хаживали, но как-то не сложилось. Хотя, возможно за последние-то годы, что он, Данило, вне нынешних мест провёл, уже и схаживал.

Ворота во двор, как и дверь в дом холмогорского купца Олфима Кузьмина, как и двери всех поморских домов, была не на запоре. Постучав для порядку, Данило смело вошёл во двор и привычно направился в дом. Они были давно знакомы, когда-то Данило, уже дослужившийся до ватажного вожа, спас купца от смерти, найдя стоянку Олфима на Груманте, где тот бедовал после кораблекрушения. Да и после его отъезда письмами несколько раз обменивались. Князь ведь не вчера о Студёном море задумался.

Когда он вошёл, семья Кузьмина как раз завтракала. Семейство у купца было большое – шесть сыновей и три дочери. Старшая дочь, когда он уезжал, на выданье была, и раз её ныне дома не видно, то, знать, замужем уже, а самый младший сынишка родился, надо понимать, когда Данило уже уехал. Семья дружно насыщались, только ложки мелькали в руках.

– Хлеб да соль, Олфим Тимофеевич!

Кузьмин удивлённо глянул на гостя, признал и, поднявшись из-за стола, подошёл и, по русскому обычаю, обнял и расцеловал. Хозяин дома был высок ростом, хотя весу за прошедшие годы поднабрал изрядно. А в усах и бороде уже засеребрился седой волос.

Хозяйка, тоже знавшая Данилу, поприветствовала гостя поклоном и поспешила поставить на стол ещё одну деревянную миску жидкой пшённой каши с кусками свинины.

– Садись, Данило, с нами, поснедать чем бог послал, – кивнул хозяин на лавку и цыкнул на детей. – А ну, мелкота, подвиньтесь.

Что ж, позавтракал Данило скудно, так что отказываться от приглашения даже не подумал. Закончив насыщаться и сытно отрыгнув, хозяин позвал гостя в маленькую горницу наверху, под крышей. Здесь у него было что-то вроде кабинета, середину которого занимал стол с ворохом документов писанных как на бумаге, так и по старинке на пергаментах и бересте.

– Да, Данило, хоть письмо твоё и получил, но не ждал тебя так быстро.

– Уж больно хозяин карбаса домой спешил, – усмехнулся гость, присаживаясь на лавку.

– Значит, надумал вернуться?

– Есть такое, Олфим Тимофеевич. Думал место на пустыре купить, да смотрю, занято уже. Вот и зашёл по старой-то памяти узнать, есть ли где хорошее местеко под продажу. Уж кто-кто, а ты об том знаешь лучше всех.

– Ох и чую, темнишь ты, старшой. Уезжал почитай без деньги, а вернулся, дворы покупаешь. Небось, и для сбора ватажки денежки найдутся?

– Не без этого. Чай людишек для покрута в Холмогорах хватает. Да и Грумант – он же большой, мешаться там друг другу не будем. Али зачастил туда люд поморский?

– Да нет, знаешь ли. Сам ведь ведаешь, на Грумант много желающих хаживать нету. Далека та земля и путь туда не лёгок. Большинство всё так же, предпочитают вдоль бережка промышлять. Мол, зачем далеко в море мыкаться, коли столь богатства под рукой есть.

– Ну, тем более, – усмехнулся Данило, и тут же с видимым сожалением добавил: – Хотя всё одно скоро набегут чужаки.

– Это ты про что?

– Про Таракановых слыхал?

– Из Новгорода? Слыхал.

– Вот, надумали они и здесь лавки ставить да дела вершить.

– Эко не было печали, купила баба порося.

– Ну ладно тебе, Олфим Тимофеевич, сам ведь говорил, что рано или поздно будет так. Уж больно места тут богатые.

– Ну, говорил. Только думать одно, а как понаедут… Не с нашей мошной с ними тягаться.

– Ой, не прибедняйся, Олфим Тимофеевич. Ты тоже не из последних будешь. Скажи лучше, есть доброе место в округе, или мне самому пойти искать.

– Есть, как ему не быть. Только от наместничьих хором далековато, зато подворье большое. И место под амбары у реки заодно имеется. Новый вымол видывал? Вот аккурат за ним и будет.

– Это не Луки ли Кузьмича подворье?

– Оно самое. Погиб Лука, да не один, а с сыном-наследником.

– Точно ли? Тебя вон, тоже два лета оплакивали.

– Точно, – хмуро кивнул Олфим. – Прошлого года нашли их становище. Схоронили останки там же, на Груманте. Жена-то Луки, пока надежда была, все дела мужние вела, а ныне в монастырь собирается. Только после собора-то землицу вкладом не положишь, вот и норовит продать. Так что поспешай, чай желающих много.

– А чего сам не берёшь?

– А я уже обустроился. Аль думаешь чей двор на пустыре стоит? Вот то-то.

– Ну, спасибо тебе Олфим Тимофеевич. Пойду, счастья попытаю. А когда обустроюсь, милости прошу в гости. Былое повспоминаем, о делах поговорим.

– Это само собой. Да и ты в гости захаживай.

– Всенепременно, Олфим Тимофеевич, – поспешил откланяться Данило.

Двор Луки он знал. Справный был хозяин, да и место было пригожее. Ну и что, что на другом конце от храма городского да воеводы. Князю на то всё едино. Зато сколь сэкономить можно, коли не на пустом месте да не с нуля строиться. Этак ещё и на зимнюю можно успеть ватажку собрать. Тогда по весне и первый хабар появится.

От открывавшихся перспектив у бывшего студента аж дух перехватило. И тело энергией переполнилось, словно сбросились годики, и он опять стал тем самым молодым мужиком, что сбежал в эти места от долюшки лютой. Только тогда всё было ему внове, а ныне был он и с делом знаком и люди его помнили…

О побеге целовальника с деньгами Андрей узнал уже в Новгороде, куда приехал по делам служебным. И новость эта вызвала у князя вспышку холодной ярости. Нет, он не был идеалистом и прекрасно понимал, что его приказчики себя не забывают. И немало его денег прилипло к их рукам. Но это было то зло, с которым вынужденно мирились все управленцы всех времён. Тут главное было, чтобы польза делу была, да особо ретивых вовремя бить по рукам, дабы не зарывались.

Но чтобы вот так, собрав часть выручки просто в бега податься, такого у него ещё не было. Хотя рассказы о том, как хитрые управляющие обирали помещиков, да и купцов, слыхал. Бывали и в боярских вотчинах такие вот ухари, но Андрей считал, что положенное жалование, да и место в общественном положении уберегут его от таких вот несмышлёнышей. Не уберегло. Что же, впредь наука будет. Хотя и без доверия в делах никак. Чай большинство дело ведает, а паршивая овца в любом стаде заведётся. Но искать гада нужно. Этим он Лукяна сразу озадачил. А как найдут, показательно обрубить руки-ноги и бросить на паперть, вырвав язык, дабы не жалобился. Ну и другие сравнят, что к чему.

А то, что сыскать получится, Андрей верил. С такими деньгами долго на дне не лежат. Ежели только в Литву или Рязань не сбежит. Это у местных одни описания, а у него полноценные портреты есть. Блин, так выходит, словно знал о чём-то подобном, вот и подстраховался. Хотя художника совсем по другой причине выписывал.

Не, ну а как же. Он же о живописи да скульптуре тогда подумал, когда ему про мост на Москве рассказали, что купец поставил. А мост тот скульптурами был украшен. Ныне-то он сгорел на пожаре, но сам факт заставил Андрея обратить свой взор на эту сторону русского искусства. Он ведь специально у церковников спрашивал, думая, что запреты какие-то есть. Однако ничего подобного не было. Все ограничения касались только икон. Вот тут да, тут строго требовали следовать канону. А светский портрет был просто в загоне. Ну не нужно это было церковникам, да и князьям с боярами. А нет спроса, нет и предложения.

Между тем в русском искусстве уже начали развиваться светские темы, что частично было обусловлено возросшим интересом к быту и природе. В то время как христианское культовое искусство было призвано изображать духовные сущности мироздания, новое искусство светской направленности обратилось к земной жизни, понимая её как отражение божественной мудрости. Увы, но любой русский заказчик мог довольствоваться лишь доморощенными художниками, которые имели только опыт иконописания и самостоятельно (без иностранных учителей) осваивали светские жанры, в том числе и портрет. Эти художники бережнее относились к средневековой традиции, что соответствовало вкусам их заказчиков с развитой религиозностью. Только это и сдерживало развитие портретного жанра на Руси. Не имея конкретного заказа, мечущиеся души людей искусства нашли свой выход и появились художники, что стали наносить светские мотивы на святые иконы. Но это тут же вызвало бурление в церковной среде и отразилось даже на Стоглавом соборе. Но и там все запреты коснулись лишь иконописания. Однако, поскольку русским живописцам негде было учиться, то и русский портрет – прасуна (примеры которых можно найти в любом учебнике истории) – ещё долгое время больше походил на иконопись, хотя и нёс в себе уже хорошо уловимые черты конкретного человека. Но стоило только заказчикам восхотеть, и вот уже появились на Руси первые портретисты, оставившие нам лица тех же купцов Репниных, живших задолго до реформ великого Петра.

То есть, Андрей уяснил для себя главное: церковь прямо запрещать подобное не будет. И людей, готовых принять новое, на Руси тоже уже хватало, а значит, всё, как всегда, упиралось лишь в отсутствие учителей.

Ведь в основу обучения рисованию на Руси был положен копировальный метод, перерисовывание образцов. Учились рисовать на буковых дощечках, покрытых воском (так же, как и художники Возрождения). Правда потом сложность приготовления буковых дощечек для учебных работ заставила заменить их берестой. Сначала на берестяных листах ученики рисовали острой палочкой, а позже стали применять гусиное перо и чернила, а также кисть и краски.

Обучались в основном в монастырских школах (мужских и женских). Но специальных занятий рисунком не было.

Более серьёзно обучение проходило у русских иконописцев. Но и они больше учили копировать старое, чем изображать увиденное.

И так из века в век, даже тогда, когда на Западе уже начали формироваться зачатки реалистического подхода к рисунку, в основе которого лежало изучение натуры. Всё это и привело к тому, что русские художники лишь в семнадцатом столетии начали постигать то, что европейцы прошли в пятнадцатом. Это Андрей, неплохо знавший историю, понял, когда на глаза ему попалась книга Леон Баттиста Альбе́рти "О живописи".

Этот трактат был в основном о рисунке и основных положениях построения изображения на плоскости. Рисование Альберти рассматривал как серьёзную научную дисциплину, как математику. Не как механическое упражнение, а как упражнение ума.

Весь процесс обучения Альберти предлагал строить на рисовании с натуры. И материал в трактате был дан в методической последовательности, где автор изложил строгую систему обучения.

Знакомство должно было начинаться с точки и прямых линий, затем углы, плоскости и объёмные тела. Соблюдая последовательность, Альберти знакомил ученика с основными положениями линейной и воздушной перспективы. Большое значение Альберти придавал личному показу учителя.

Конечно, были у него и недостатки, но он первый стал разрабатывать теорию рисунка, положив в основу её законы науки и природы. Он дал правильное методическое направление обучение рисунку. Он понял необходимость приблизить науку к практическим задачам искусства.

Читая латинское издание, Андрей восхищался мастерством изложения. Нет, сам он имел за спиной лишь год художественной школы (куда ходил больше ради одной девчонки) и уроки рисования в школе обычной, но и он мог оценить, сколь нужным было это пособие, особенно тут, на Руси.

Правда, нужно признаться, что целенаправленно трактат о живописи он не заказывал, а его люди искали вовсе другую книгу этого же автора. Не менее известный "Трактат о шифрах". Его, кстати, тоже нашли, но значительно позже и с куда большим трудом. Ну да вернёмся к живописи.

Самообучение вещь, конечно, хорошая, но зачем изобретать велосипед, если он уже изобретён? Поэтому Андрей решил пойти по уже проторенной дорожке. То есть, принялся искать обучителей за границей.

Тут, правда, было уже из чего выбирать, ведь школ портрета к этому времени сложилось целых три: итальянская, фламандская и немецкая. Вот только наиболее доступна для него была последняя. Впрочем, кто сказал, что у Дюрера или Гольбейна получались плохие портреты! Так что сильно заморачиваться этим Андрей не стал. А вот претендентов выбирали самым простейшим образом: они рисовали портрет князя, а Андрей потом отбирал наиболее получившиеся работы. Ведь ему не нужны были парадные, причёсанные и прилизанные изображения. Ему нужны были жизненно правдивые.

Набрав нескольких умельцев, он привычно уже прикрепил к ним мальчишек, показавших неплохие зачатки. А заодно велел изобразить весь высший управленческий эшелон, а так же часть среднего, куда на горе себе вошёл и сбежавший целовальник. Почему на горе? Так не вовремя оказался под рукой. Теперь его портреты спешно множили, после чего Лукяну предстояло прогуляться по всему дну российского общества, ведь никто так не знает местных, как полиция и воры (вот только ныне существовали лишь вторые).

В общем, побуянив денёк, Андрей успокоился и решительно вернулся к делам. Поиски поисками, а дни утекали, словно вода в песок и чтобы успеть сделать всё, что запланировано на этот год, сильно отвлекаться на побочные задачи не стоило.

Между тем, пока Андрей геройствовал в дикой Финляндии, на юге происходили куда более драматические события.

Начнём с того, что появившееся лишь недавно на московском дипломатическом горизонте Казахское ханство решительно сменило вектор своей экспансии, и теперь врагом номер один для него стала Ногайская Орда, занимавшая территорию современного Западного Казахстана.

Хан Касым – потомок тринадцатого сына Джучи-хана – был осторожен и умел, как дальновидный политик, терпеливо выжидать там, где, казалось бы, положение позволяет ускорить решение вопроса. Возможно, именно поэтому ему удалось включить в состав своих владений основные районы Семиречья, а само ханство усилилось настолько, что предприняло успешный поход на шейбанидский Ташкент. И только решив дела на востоке, он позволил своему взору обратиться на запад, где Ногайская Орда переживала к тому времени тяжёлый кризис. Там два претендента на ханский престол Алчагир и Шейх-Мухаммед увлечённо резались за власть.

Войска Касыма стремительным ударом ворвались на ногайские земли и довольно легко разгромили ослабленных междоусобицей ногайцев, многие из которых в страхе бежали на правый берег Волги. Среди них был и Алчагир, который привычно уже запросил защиты у крымского хана, но теперь ещё и против казахов. Его победитель в междоусобной войне Шейх-Мухаммед, наоборот, до конца сражался с агрессором, прикрывая переправы через Волгу и тем самым давая возможность своим людям уйти. Но в битве под Астраханью был убит Пулад, племянник Касима и, видимо, поэтому опасавшиеся за свои жизни, астраханцы или золотоордынские царевичи, осевшие в Астрахани и наживавшиеся на переправах или банальном грабеже бегущих, и убили Шейх-Мухаммеда прямо в городе. Что ж, Касым Астрахань не тронул, зато успешно захватил ногайскую столицу Сарайшык.

Успех в этой войне привёл к тому, что уже крымский хан в переписке с турецкими властями начал высказывать беспокойство по поводу расширения владений Казахского ханства в западном направлении. Ведь Гиреи сами желали править в этих местах, и появление сильного и опасного соседа было им совершенно не нужно. Зато эти события заставили крымских ханов слегка отвлечься от того, что происходило на их северных рубежах.

А там продолжалось многолетнее выяснение отношений между двумя великими княжествами Литовским и Московским.

В мае месяце начался сбор войск. Полки собирались сразу в нескольких крепостях, заодно выставляя ратный дозор по окскому рубежу. Однако, благодаря вторжению казахов, татарам было не до грабежей, а потому в двадцатых числах мая 1520 года из Новгород-Северского первым выступил под Киев князь Василий Шемячич. Не заморачиваясь сильно, он просто повторил маршрут своего же похода 1512 года.

Следом за ним выступила и лёгкая рать князя Ивана Михайловича Воротынского. Переправившись через Днепр, она занялась любимым делом – разорением огромных территорий вплоть до Бобруйска и Мозыря.

Кампания 1520 года была задумана с большим размахом и не имела одной конечной цели, как смоленский поход, а подразумевала несколько одновременных ударов и одну главную и несколько второстепенных целей, достижение которых отдавало под руку Василия все земли по правому берегу Днепра и опорные пункты на его левобережье. Такое планирование было внове для молодой державы, и даже сами воеводы, составлявшие план, ныне пребывали в большом напряжении, зарабатывая новый опыт.

Полки князей Василия Микулинского, Михаила Барбашина и Андрея Великого с малым нарядом выступили к Речице, Быхову и Рогачеву, чтобы либо взять, либо блокировать эти городки. И хотя наличных сил у них было не много, но выяснилось, что для поставленной задачи их вполне хватало. Да и кто там мог оказать сильное сопротивление?

Сотни князя Андрея Петровича Великого быстро вышли к окраинам Рогачёва.

Городок занимал край мыса на правом, возвышенном берегу реки Днепр, при впадении в него реки Друть. С трех сторон его охраняли высокие крутые склоны, а со стороны поля – ров. Вот только его укрепления могли вызвать у нападавших либо смех, либо плач. А всё потому, что городок принадлежал пинскому князь Федору Ивановичу, который, будучи бездетным, уже завещал его королю Сигизмунду. В результате нормальный замок в нём должна была выстроить лишь жена будущего владельца – королева Бона – а пока что тот острожек, что окружал городок, легко разрушался даже теми малыми пушками, что были у князя Великого.

В результате русским не пришлось даже штурмовать город. Едва раскалённые в печи ядра зажгли часть деревянных домов и обрушили небольшой участок стены, рогачёвцы предпочли сдаться на милость победителя.

Михаилу Барбашину достался Быхов.

Городок вырос на месте стоянки проплывающих по Днепру торговых караванов. Расположенный на важнейшем торговом пути древности, известном как "путь из варяг в греки", Быхов имел стратегическое значение, и, казалось, это должно было привести к его небывалому расцвету. Вот только на деле всё было совсем не так. С 1495 года Быхов перешёл во владение князей Гаштольдов. Причем город стал принадлежать не какому-то рядовому князю, а самому Альбрехту Гаштольду. Однако владельцу долго было не до своего владения. То он сидел в тюрьме по наветам своего недруга Радзивилла, то оказался в плену. В результате Быхов хирел на глазах. Ныне в нём проживало едва четыре сотни человек, а из всего хозяйства имелось лишь несколько лавок и постоялый двор. А крепость и вовсе словно застыла в прошлом и выглядела всё так же, как в мемуарах генуэзца позапрошлого века, всё такой же старой и полусожжённой, с высоким земляным валом, вот только в ней уже не было сотни всадников.

А ещё горожанам для раздумья подкинули подмётные письма, в которых от имени владельца городка Гаштольда предлагалось сдаться на милость московским воеводам, ведь Быхов де был пожалован ему московским князем в вотчину. Это вызвало горячие споры в рядах горожан, доходивших до драк, а в результате эта пропагандистская диверсия привела к тому, что город просто открыл ворота, едва на горизонте показались русские сотни.

А вот князю Микулинскому не повезло.

В начале XVI века Речице, которую ему предстояло осаждать, начали досаждать крымские татары. И поэтому городские укрепления, построенные ещё Витовтом, были давно уже отремонтированы и приведены в порядок. Городской замок стоял на крутом берегу Днепра, имел земляной вал и глубокий ров, над стенами возвышались пять башен, а с городом он соединялся подъёмным мостом. Торговая площадь города размещалась у подножия детинца, рядом с устьем речки Речица. Рядом была устроена пристань, на которой швартовались торговые суда. Сюда же вела дорога с противоположного, левого берега Днепра.

Ко всему речицкий замок был расположен так, что полукольцом окружал посад, который в свою очередь так же имел и собственную линию укреплений.

А чтобы поддерживать всё это в порядке, по указу Сигизмунда Старого доходы с Речицкой мытни, медовой, пивной и винной корчмы должны были идти на ремонт и строительство замка. В пользу местного правителя шел так же каждый десятый осетр и "со всяких рыб десятая рыба", а от каждого посаженного в тюрьму – по четыре гроша. Мещане и жители волости обязаны были давать на охрану замка по шесть сторожей. Они же должны были поставлять дрова в замок и осуществлять "будованье замковое".

В общем, из всех днепровских городков Речица оказалась самым крепким орешком.

Князь Микулинский, попытавшись с налёта взять её, только лишь понёс потери и вынужденно сел в осаду. Впрочем, этот вариант так же был предусмотрен, а потому первую часть плана кампании можно было считать выполненной.

И наступало время второй части.

Из Смоленска выступила большая рать князя Андрея Курбского и Андрея Бутурлина, которой предстояло обустроить главный лагерь у Киева.

Одновременно с ней выступила и рать князя Василия Васильевича Шуйского и окольничего Андрея Васильевича Сабурова с небольшим осадным нарядом, включавшим, впрочем, и три крупнокалиберных пушки. Им предстояло осадить городок с весёлым именем Пропойск.

Вот только несмотря на своё имя, городок этот был куда как крепок.

Расположен он был на мысу, образованном впадением реки Проня в реку Сож. Город был портовый, а потому водные торговые пути имели для него важное значение. Ежегодно пристань Пропойска принимала десятки торговых судов, вывозивших вглубь княжества богатые дары окрестных земель.

Речка Проня в те времена была довольно быстрой, и потому в месте слияния образовывался сильный водоворот, служа дополнительной защитой от атак с реки. Впрочем, город и без того славился своей хорошо укрепленной деревянной крепостью на Замковой горе, а совсем недавно, в 1518 году, он был ещё и капитально перестроен. Можно сказать, срублен заново с учётом требований времени. Теперь он представлял из себя мощную крепость, чьи деревянные стены и башни были дополнительно обмазаны глиной. С трех сторон он был окружён десятиметровыми рвами, а с четвертой – 30-метровым обрывом. Имелись в Пропойском замке и пушки. Пушкари, которые обслуживали их, назначались великим князем и, в основном, были местными жителями. За свою службу они получали дополнительные земельные наделы и определенную сумму денег за год. В мирное время они должны были изготавливать порох и поддерживать в исправном состоянии пушки.

Гарнизон крепости был небольшой, 30 казаков во главе с ротмистром. Содержались они за счет староства и служили, как правило, три года. Оплата была более-менее постоянной: казакам за квартал службы платили 15 грошей, по полбочки жита и овса, а ротмистр получал до 40 грошей. Также ему для пошива формы выдавали 4 локтя (около 2.6 метра) люнской шерсти.

В 1511 году город получил королевскую грамоту и налоговые послабления, а так же стал центром нового староства, а сам Пропойск – королевским городом. Ныне в нём великокняжеским старостой сидел не кто иной, а внук Дмитрия Шемяки, рюрикович и гедеминович, Семён Александрович, князь Чарторыйский и Логожский, наместник каменецкий, староста чечерский и пропойский. К сожалению, он слишком хорошо помнил судьбу деда и винил в его смерти отца нынешнего московского князя, ведь слухи об отравлении разошлись не только по Руси. Честолюбивый, он сильно сожалел, что не является внуком действующего великого князя, а потому вовсе не собирался отдаваться на милость "Васьки Московского", незаконно, по его мнению, занявшего дедов трон. Ополчив всех, кого смог, он решительно сел в осаду.

Подошедшим полкам Шуйского и Сабурова пришлось располагаться вокруг города лагерем, и начинать неторопливо разносить его стены огнём артиллерии, попутно отбивая дерзкие вылазки пропойчан. Однако город держался, а все проломы тут же заделывались, благо строительного материала староста накопил в достатке.

Но главное действие началось уже в июне, на день Фёдора Летнего, который на Руси считался рубежом весны и лета. Как позже записал монах-летописец: "Тово же году князь великий Василей Иванович всеа Русии пошол с Москвы ко граду Киеву с ратными людьми и болшим нарядом, в пятницу, июня в 8 день". В самой же Москве для решения нетерпящих отлагательств дел был уже привычно оставлен государев брат князь Андрей Старицкий, а вот зять – царевич Пётр – ныне выступил в поход вместе с Василием.

Большим полком командовать был поставлен князь Александр Ростовский, а пока его не было, делами управлял второй воевода Михайло Юрьевич Захарьин, который в феврале дорос до того, чтобы быть включённым в состав Боярской Думы вместо почившего окольничьего Иван Андреевича Жулебина. Сам Ростовский догнал полк уже на полдороге, после чего его часто стали видеть вблизи государя, с которым тот подолгу о чём-то беседовал наедине.

По пути государя догнал посланник магистра Ежи Клингенберг с устным предложением Альбрехта послать войска великого князя на литовские города и с заверением что переговоры, начатые магистром в Торуне, нужны были лишь для затягивания времени, потому как польская армия стояла уже в полумиле от Кенигсберга. Посланцу были вновь повторены условия для выдачи очередного кредита, ну а то, что армия и так двинулась в поход, он увидел своими глазами.

Не сильно спеша, русская рать неотвратимо приближалась к древней столице, и, казалось, дни литовского Киева уже сочтены. Ведь возле небольшой крепостицы ныне собиралась огромная рать в пятнадцать тысяч человек. Однако князь Константин Острожский думал совсем иначе. Благодаря поднявшемуся валу патриотизма православной шляхты, он смог собрать в один кулак шеститысячную рать, с помощью которой и собирался препятствовать осаде. Причём он не бросился сломя голову в бой и не засел за киевскими стенами, как советовали некоторые паны-рада, а встал лагерем далеко в сторонке, поджидая отставших и ловя удачный момент.

Киев. Некогда великая столица огромной страны, которой когда-то восхищались иноземцы ныне представляла из себя… большую деревню, обнесённую деревянным частоколом. Как написал в иной реальности полвека спустя польский дипломат: "Огромные валы и стены свидетельствуют, что город – должно быть когда-нибудь был очень многолюден и велик… Над городом господствует деревянный замок, но он не стоит названия замка". Да уж, очень печальное зрелище представляли собой развалины былого величия.

Правда сам замок ещё не превратился в ветхое строение, а наоборот был лишь недавно восстановлен после взятия его армией Менгли-Гирея в 1482 году и представлял из себя довольно внушительное сооружение. Стены его состояли из срубов-городен, внутри заполненных землёй. Деревянная, а поэтому легко загорающаяся стена, была дополнительно обмазана толстым слоем глины. А по её верху шла защитная стенка с бойницами и крытым сосновым тёсом верхом. Повторяясь через равные промежутки, поднимались ввысь четырёх- и шестиугольные оборонные башни, ощетинившись на мир стволами пушек. А за его стенами в большой тесноте, но зато в большей, чем в Нижнем городе защищённости располагались дворец воеводы-наместника, ещё один, поменьше, киевского старосты, а также хоромы киевской знати, самых зажиточных горожан, монастырские дома, хозяйственные и крепостные постройки. Правда ныне населения в замке прибавилось, и прибавилось изрядно. Ведь едва ударил набат, как мещане Нижнего города с семьями и со всеми своими пожитками поспешили подняться на гору и укрыться за прочными стенами, чтобы переждать осаду, абсолютно не надеясь на тот частокол, что окружал их жилища. И это сразу создало проблему, ведь больших запасов продовольствия в закромах припасено не было. Хорошо хоть с питьевой водой больших проблем не существовало. Однако киевский наместник Андрей Немирович был сильно озабочен возникшей ситуацией. К тому же, помня недавний скандал с Юрко-пушкарём, он так же сомневался и в стойкости набежавшего народа, а потому к охране ворот и потайной калитки обязательным порядком выставил ратников своей личной дружины.

Русская рать стала появлятся перед киевскими стенами частями. Сначала проскочила лёгкая рать и сразу принялась грабить окрестности, захватывая тех, кто не успел или не смог скрыться в крепости. Но уже следующий отряд принялся обустраивать осадный лагерь. Вскоре вокруг Замковой горы, жители которого поспешно закрыли все ворота, выросли многочисленные шатровые городки. Русские скакали вокруг стен, иногда стремительно наскакивали, пускали стрелы и сразу откатывались вниз.

Днем тишину нарушал стук молотков. Из леса, срубленного в округе, в лагере мастерили мощные осадные башни и штурмовые лестницы. А по ночам на стенах и карнизах башен замка зажигались сотни факелов и масляных ламп. Это киевляне освещали стены, чтобы предохранить себя от ночных атак. Но первое время русские, казалось, ни о каких атаках и не задумывались. Их силы всё прибывали и прибывали, а в один не самый приятный для осаждённых день на реке показались корабли. Это спускалась с верховьев русская флотилия. Почти сотня стругов и насадов, на которых копошились полунагие от жары русичи, подошли, распустив паруса на попутном ветре, к предместью Киева и выстроились длинным рядом у берега. С них стали разгружаться войска и свозить орудия, и, глядя на эту деловитую суету, киевляне поняли, что время тихой осады кончилось.

Но никакого уныния в городе не наблюдалось. Наоборот, на лицах проступила решимость и вера в победу. А всё потому, что незадолго до этого в город сумел пробраться гонец от князя Острожского. А это значило, что государство не бросило их, как Смоленск, один на один с московским государем.

Что сказать, Острожский вновь умудрился доказать, что он не просто так считался лучшим полководцем княжества. Да, его приближение смогли обнаружить вовремя, но русин в последний момент, бросив тормозящий его обоз, рванул вперёд налегке и смог застать русскую рать врасплох. За два дня до этого киевляне стали тревожить русскую рать дерзкими вылазками и смогли отвлечь на себя основное внимание.

Этот день начался уже привычным сигналом труб, возвестившим о том, что киевская дружина решилась вновь попытать счастья. Вскоре послышался скрип открываемых массивных ворот, опустился подъемный мост на двух мощных цепях, и вниз по склону устремилась конная лава с развевающимися знамёнами в надежде растоптать строящиеся для отражения атаки поместные сотни. Всё было уже вроде привычно, но в этот день что-то явно пошло не так.

Первым сообразил многоопытный князь Ростовский. Наблюдая за атакующей конницей, он вдруг нахмурился.

– А их ведь ныне куда больше, чем в прошлые разы, – громко сказал он, привлекая внимание государя.

– Может они просто поняли, что им не устоять и просто хотят вырваться, – влез молодой Сабуров, пользуясь так сказать, семейным положением.

Ростовский нахмурился ещё больше, и Василий резко осадил родственника:

– Не лезь, Ивашка, поперёд старших. О чём думаешь, князь? – это он уже к своему главному воеводе обратился.

Между тем литвинская кавалерия сшиблась с поместной и используя инерцию разбега потеснила последнюю, словно и вправду собиралась пробиться сквозь русский строй. Князь Ростовский тревожно окинул взглядом окрестности, и вдруг, словно последний мужик-деревенщина, хлопнул себя по лбу ладонью.

– Ах, курва ляцкая. А ну разворачивайте задние ряды, да быстрее!

Оглянувшись, государь и остальные увидали, как из-за холмов вытекает ещё одна рать, собирающаяся ударить аккурат в спину русским. Сомнений не было ни у кого: это пришёл на помощь Острожский.

Малая часть литвинов сразу же бросилась жечь обозы и провиант, а остальные всей своей латной силой ударили по растерявшимся полкам…

Бой был кровавым и длился не один час. Был момент, когда, казалось, литвинам удастся соединиться. Но, всё же попытка деблокирования провалилась, и рать Острожского вынужденно отступила в холмы, а киевская дружина вернулась в город, еле успев захлопнуть ворота перед носом поместной конницы, которая хотела на плечах осаждённых ворваться внутрь.

Однако одной цели Острожский всё же достиг. Теперь осаждающим пришлось больше думать не о штурме города, а об его армии. Он же мог наносить удары в спину, координируя их с вылазками киевской дружины. Это же понимали русские воеводы, а потому полностью сосредоточились на дерзком князе.

Спустя две недели им удалось-таки подловить литвина и навязать тому новый бой. К сожалению Острожского, в этот раз у него было совсем мало пушек, да и были они небольшого калибра, так что устроить артиллерийскую засаду, как это у него получилось под Оршей, Константин Иванович уже не смог. А вот полку князя Ивана Васильевича Шуйского, по прозвищу Скопа, удалось охватить литовское войско сбоку, сбить небольшой дозор и ударить во фланг, резко поменяв весь рисунок боя. Обе стороны понесли существенные потери, но для Острожского они оказались куда более критичны. Поняв, что с оставшимися силами Киев ему не спасти, а вот полного разгрома в следующем сражении, наоборот, не избежать, князь решил отойти вглубь территории и дать войску небольшую передышку. Заодно он продолжил бомбардировать Вильно с требованием выслать всё посполитое рушенье к нему. Ведь северные и западные земли княжества смогли набрать ещё почти семь тысяч бойцов, но паны-рада всё ещё думали, как лучше поступить. Так как многие магнаты больше хотели отбить назад богатые Полоцк и Смоленск, чем отправляться куда-то в тьмутаракань к заштатному городишке.

А тем временем этому городишке приходилось весьма несладко.

Покончив с угрозой от литовской армии, русские вернулись к осаде и начали планомерный обстрел города. Тяжёлые ядра начали разрушать стены и выбивать крепостные орудия, которые мешали русским подойти к стенам, выкашивая воинов гвоздями и рубленым железом. Наконец им удалось обрушить часть крепостной стены, и ближайший к пролому полк ворвался в бывшую столицу Руси, но яростная контратака киевлян выбила его вон, после чего горожане завалили дыру, и русским пришлось начинать всё сначала.

Второй пролом образовался спустя пять дней. Тут же со всех сторон к горе рванулись русские полки. Из замка по ним ударили пушки, окутав стены клубами порохового дыма. Под его прикрытием, словно за дымзавесой, русские, взобравшиеся на гору, полезли на крепостные стены. На их головы посыпался град камней, стрел и просто брёвен. Полился кипяток и горящая смола. Но снизу уже спешили новые полки, подкрепляя собой тех, кто уже сражался на стене и в проломе. Беспрестанный грохот пушек и аркебуз, свист стрел, звон сабель и крики пораженных заполонили все вокруг. Бой, казалось, гремел повсюду. Но русских было больше, и они просто оттеснили киевлян от пролома, в который тут же ринулись новые сотни. Вскоре бой дотянулся до ближайших к пролому ворот, где киевляне попробовали сдержать нападавших, но у них ничего не вышло и вот уже тяжёлые створки распахнулись, впуская в себя новые отряды, после чего часы литовского Киева были сочтены.

Второй раз замок был взят в результате штурма. Ворвавшись внутрь, русские принялись умело зачищать территорию. Оставшихся в живых ратников и прячущихся в панике горожан сгоняли в одно место, где споро вязали верёвками. Среди пленников оказался и киевский воевода с семейством. Укрыться не смог никто.

Киев пал, но остальные цели уже вряд ли могли быть достигнуты. Ведь в ставке великого князя мечтали после Киева обрушиться на запад, до Мозыря и Турова, и спуститься на юг, до Глинска, Черкасс и Полтавы, а теперь, ввиду больших потерь, понесённых от Острожского и при штурме, было решено лишь покончить с Речицей и Пропойском и на этом закончить летнюю кампанию.

А дальше в дело должны были вступить дипломаты…

Симон Ленин, шкипер барки "Конкордия" и внук бравого капитана Братца Ленина, воевавшего с орденским флотом ещё в Тринадцатилетнюю войну, стоя на палубе возле рулевого, молча любовался видом открытого моря. Скрип блоков и плеск волн давно стал для него любимой музыкой, в которую иной раз весьма органично вливался нестройный хор матросских глоток, тянувших одну из длинных песен-притчей. Этот поход выдался скучным, не то, что в мае, когда славные каперы Гданьска атаковали орденский Мемель. Ныне они столь плотно обложили орденское побережье, блокируя всю морскую торговлю крыжаков, что море вокруг казалось безжизненным.

Параллельно его барке резал волну краер "Чайка" под красным флагом с белой рукой сжимающей саблю. Королевский капер. Глупцы, не понимающие, что создав свой флот, польский король сразу же перестанет нуждаться в услугах городской гильдии. И что тогда делать бравым капитанам и их командам? Идти в купцы или к кому-то наниматься? Он, конечно, не состоял в магистрате, но имея возможность вращаться в нужных кругах, прекрасно знал о тех словесных баталиях, что шли за стенами ратуши. Но сторонники короля пока ещё держались. Правда, сил и влияния у них становилось с каждым годом всё меньше. И виной тому, как ни странно, были те, против кого их и набирали – русские. Которые не только несколько раз разбили королевских последышей, но и стали в ответ – подумать только! – сами грабить честных гданьских купцов. И вот это было уже через-чур. Ибо от такого подхода уже начали страдать доходы гданьских патрициев, которые в свою очередь принялись винить во всём не только русских, но и тех, кто поддался на королевскую авантюру. Хотя в начале были настроены куда как благосклонней.

Симон задрал голову и с удовлетворением разглядел в вышине, на вершине грот-мачты извивающийся и хлопающий под мощным напором ветра красный флаг с белыми коронам. Флаг ганзейского города Данциг, переименованного поляками в Гданьск. Города, который посмел оспаривать владычество Любека в Ганзе и вести свою политику на морях и в торговле. Города, в порт которого приходили сотни кораблей из Англии, Франции, Нидерландов и даже Испании. Вот чей флаг должен бороздить моря, а вовсе не тот, что дарован был королём нескольким неудачникам, один из которых и шёл ныне рядом с его "Конкордией".

Оторвавшись от лицезрения морских просторов, Симон повернулся к рулевому. Подходило время смены галса, и он уже готов был дать отмашку боцману, однако тут сверху раздался зычный голос вперёдсмотрящего:

– Паруса по корме!

Ленин резко переместился на ют и до рези в глазах вгляделся в блестевшую сотнями ослепляющих искорок даль, но ничего не увидел. Однако матрос давно прославился своим орлиным зрением, а потому не верить ему у капитана причин не было. А это значило, что нашёлся тот, кто решился погреть руки на бедственном положении орденских купцов и либо не боялся, либо просто надеялся проскочить мимо гданьской блокады. Что же, будет интересно посмотреть, кто это нашёлся такой наивный!

Спустя три часа Симон был уже не так уверен в себе. Подходивший караван был довольно большим, сам капитан насчитал в нём аж пятнадцать вымпелов. Причём идущие впереди три ранее им никогда не виданных корабля явно были кем угодно, но вовсе не торговцами. Зато на ум сразу пришли те страшилки, что рассказывали те немногие счастливчики, кто сумел выжить в схватке с русскими каперами, ведь передовые корабли весьма сильно смахивали на те, что описывали последние в своих рассказах.

Симон перевёл взгляд на "Чайку" и поразился разительной перемене произошедшей на её палубе. Это было что-то среднее между подготовкой к бою и паникой. Наблюдая за всей этой катавасией, Ленин зло ощерился. Да чтобы какие-то лесовики посмели так не уважать моряков вольного города! Что же, придётся преподать урок, как тем, так и своим, забывшим, что сильнее Ганзы на Балтике нет никого. Причём, судя по разлившейся над морем серебристой трели труб, заигравших на флагманском корабле, их командор подумал точно так же. Впрочем, о чём ещё должен думать начальствующий над восемью каперами человек? Ну не о сдаче же.

Да, в трюмах их кораблей было уже немало собранной у таких вот непонятливых купцов добычи: бесчисленные тюки тканей, янтаря, кожи, меха, различные руды, лён, пенька, сало, солёная рыба – любая добыча была кстати. Как только время их патрулирования подойдёт к концу, то в родной гавани все это превратится в звонкую монету, обогатив участников рейда. Однако это вовсе не значит, что можно пропустить очередных глупцов в гавани Кенигсберга. Блокада ведь не только для сбора чужого добра организовывается. Всё в этой жизни взаимосвязано. Не продадут купцы свои товары – не заплатят магистру, не получит денег магистр – не сможет оплатить войско. Потому как кёнигсбергская торговля была для Ордена единственным реальным источником доходов. Остальные – пожертвования из Германии, налоги и сборы – не могли полностью и стабильно покрывать содержание огромной наёмной армии, крепостей и замков, а также весь административный аппарат. Поэтому, хочешь, не хочешь, а за процветанием торговли рыцарям приходилось следить.

Тут им на руку было то, что Кёнигсберг занимал довольно выгодное с точки зрения географии положение. Здесь пересекались два важных транспортных пути: один – соединяющий Самбию с Натангией, а другой – проходящий вдоль реки Преголи на Литву, причём Преголя была судоходной вплоть до Инстербурга, а это имело огромное значение для торговых караванов, если вспомнить то отвратное состояние что царило на сухопутных путях. Впрочем, их тоже не стоило сбрасывать со счетов. Большое значение имел так называемый воловий тракт, ведущий из внутренних районов Польши до Кёнигсберга и проходящий через Луков, Ломжу и Кольно. Был проложен торговый путь из Познани до Кенигсберга, идущий через Торунь, Грудзендз, Квиджин, Эльблонг и Бранево, а также литовский тракт, соединяющий, в том числе Гродно и Августов с Кёнигсбергом. Этими дорогами пользовались также и зимой, когда в орденскую столицу в течение одного дня нередко прибывали до 600 гружёных саней, позволяя Ордену контролировать потоки таких товаров как медь, воск, меха, зерно, лес и, конечно же, янтаря. А кроме того город экспортировал сельдь, золу (поташ) и смолу (дёготь). А ещё вездесущие голландцы, что проникли в кёнигсбергскую гавань и сочли сей порт достойным своего внимания. Но тут, как говорится, ничего личного, просто конкурентов не любит никто.

Так что пропускать кого-либо внутрь Вислинского залива было явно не в интересах гданьчан. А значит, пришла пора постричь и этих овечек!

Повинуясь его команде, боцман свистками и матами погнал моряков на реи и, поставив все, какие только могла, паруса, так что даже мачты, казалось, изогнулись, "Конкордия" начала манёвр. Симон решительно повернул к берегу косы, что виднелся в туманной дымке, дабы закрыть гостям возможность поискать там спасения. Ну уж нет, глубоко осевшие от груза в воду чужие суда должны стать законной добычей гданьских граждан, точно так же, как это было уже не раз. Следом за ним спешно доворачивали ещё трое каперов. Остальные, ведомые командором, пошли прямо на караван, стараясь отрезать их и от моря. И на всех кораблях лихорадочно велись приготовления к бою.

Симон окинул взором своих. Двадцать два молодца в кожаных куртках с нашитыми металлическими бляхами и вооружённые кто чем – кто булавой, кто мечами, а кто и алебардами – собрались на шкафуте, дабы не мешать артиллеристам, копошившимся сейчас на баке. С десяток парней крепко сжимали в руках рукояти взведённых арбалетов. В носовом замке "Конкордии" были выставлены обе корабельных пушки, готовые в любой момент послать врагу свой громовой привет и продырявить его бока. Впрочем, Симон редко использовал артиллерию в бою, больше полагаясь на старый добрый абордаж и силу, и умение своих парней.

Часто ходивший с ним в паре на своей быстроходной пинке Ганс Киленканн привычно вырвался вперёд и почти настиг ближайший корабль, когда четыре глухих пушечных выстрела прокатились над морем. Надо признать, канониры на чужаке были великолепны: тяжело повреждённая пинка точно споткнулась и, увалившись под ветер, закачалась на волнах. Расстояние до русских сократилось достаточно, и Симону хорошо было видно, как суетятся чужие канониры, готовясь расстрелять неосторожно подставившегося товарища. А ведь Киленканн располагал только одной маленькой пушкой, и потому артиллерийская дуэль между ними была изначально неравной. Пора было спасть своих.

Обе пушки "Конкордии" оглушительно рявкнули, посылая каменные ядра к цели. Увы, подскочившая в момент выстрела на волне барка сбила прицел, и из двух снарядов один упал сразу в воду, а второй, ударившись о чужой борт, не смог проломить его, раскололся и просто осыпался в море. Однако противник, получивший столь горячий гостинец, начал круто уходить на ветер, избегая как нового обстрела, так и абордажа. Ведь "Конкордия" так ходить не могла, и Симон в полной мере осознал всю ярость тех, кто попадал в подобную ситуацию. Воистину, этим схизматикам помогал сам дьявол, дабы сильно осложнить жизнь честным католикам.

Пока его барка совершала поворот, Симон смог оглядеться и заметить, что и второй четвёрке повезло не сильно. Правда, один капер смог таки сцепится с торговцем, но остальным путь преградили охранники, которые точно так же, как и его противник, вовсе не спешили сцепиться в абордажной схватке, а расстреливали каперов с расстояния, вовремя отворачивая в сторону. Причём, как заметил Симон, бить русские предпочитали по парусам и рангоуту, стараясь лишить гданьские корабли хода.

Переведя взгляд, он заметил, что Киленканн уже вовсю старается вернуть управление над своей пинкой. И если ему в этом повезёт, то ближайший купец будет сильно и неприятно удивлён. Главное, чтобы русские не помешали товарищу. Кстати, а где они?

Вновь завертев головой, Симон увидел, что, пока первый враг уходил на циркуляцию, второй, уже совершив поворот, нацелился пройти мимо "Конкордии" с левой раковины. И это было весьма опасно, потому как в отличие от гданьчан, размещавших немногочисленные пушки в основном на баке, русские устанавливали основную массу артиллерии по бортам. А значит, они могли расстреливать его барку, находясь вне сектора ответного обстрела. Недолго думая, Симон сам рванул румпель и его "Конкордия" резко повалилась в сторону. Как оказалось, сделал он это весьма вовремя и прогремевший вскоре залп монструозных орудий пришёлся не в барку, а в море. Что ж, позиция была ясна. Русские собирались вести дальний бой, дожидаясь того момента, когда отвернувшие купцы достигнут берега, а гданьчанам выгоден был только абордаж. И бой между ними только разгорался.

Над морем, не переставая гремели пушки. Черными клубами дыма то и дело окутывались русские корабли. Гданьские корсары упорно сопротивлялись, стремясь улучить момент и сойтись-таки в абордажной схватке. Если позволяла дистанция, то с них на русские корабли сыпался град стрел, многие из которых были опутаны зажжённой паклей. Ведь огонь для насквозь просмоленного деревянного судна страшная штука! И чем дольше шёл бой, тем меньше противники заботились о сохранности возможных призов. Спустя всего пару часов их корабли выглядели уже не так красиво и элегантно, как в начале сражения. Многие паруса были порваны, сломаны мачты, продырявлены борта. Сбитые картечью люди падали с мачт и либо разбивались о палубу, либо тонули в морской пучине, ведь никто их спасением не заморачивался. На многих кораблях возникли пожары, с которыми пока ещё успевали бороться. Но вскоре появились и первые потери. Чуть в стороне неторопливо уходил под воду корабль командора. Часть его экипажа перебралась на захваченный торговец, а вот остальные теперь искали средства для спасения. Да только большой баркас оторвался ещё в начале боя, а в маленькой лодке, что стояла на палубе, всем места точно не хватит.

А на четвёртый час сражения уже многим стало ясно, что чаша весов начала клониться в сторону тех, у кого пушек было просто больше. Тем более что почти все купцы, что смогли избежать участи захвата, теперь уже еле виднелись на горизонте, обещая в скором времени войти в Пиллау и тем самым прорвать столь долго сохраняемую гданьчанами блокаду. И по уму теперь надо было просто уйти, вот только выйти из боя ныне стало куда большей проблемой, чем вступить в него. Чужие ядра за это время вволю поиздевались над каперскими кораблями, многим изломали мачты и почти всем порвали паруса, а без парусов корабли не могли ни изменить своего положения, ни уйти из-под обстрела и представляли собой лишь прекрасные неподвижные мишени, по которым продолжал хлестать картечный дождь. Спасаясь от которого, многие моряки просто бросались в море и теперь плавали вокруг, ухватившись за деревянные обломки.

Лишь трём каперам удалось сохранить движители в относительном порядке, и теперь они старались уйти от места столь неудачного сражения, оставив пятерых обездвиженных товарищей на растерзание победителям. Однако у русского командира на этот счёт были явно свои планы и скоро два быстрых хищника бросились в погоню.

И это был конец!

Догоняя своих более медлительных визави, они начинали осыпать их сначала градом ядер, а сблизившись, переходили на картечь и не прекращали огонь до тех пор, пока противник либо не спускал флаг, либо не превращался в разбитую лоханку с мёртвым экипажем, послушную воле волн. И лишь добив последнего, они приступили к осмотру добычи и спасению тех, кто ещё не утонул.

Два других корабля тем временем проделывали нечто подобное с теми, кто остался на месте боя. Лишь свою захваченную в начале боя лодью они пощадили и не стали избивать артиллерией, а просто оставили на потом. А когда разделались со всеми, то не мудрствуя лукаво, просто пристыковались к ней с двух сторон и быстро задавили любое сопротивление в зародыше.

И вот только тогда бой посчитали законченным и смогли приступить к подсчёту добычи. Те суда, что были более-менее целы, брали либо на буксир, либо приступали к установке временных мачт и парусов, ведь берег был совсем недалеко. А те, что дышали на ладан, предпочли затопить, предварительно опустошив. Перегрузкой заставили заниматься, конечно, пленных, а нежелающих быстро отправили живыми с привязанным к ноге камнем в море, наглядно продемонстрировав, что будет за любую попытку непослушания.

В результате в Пиллау конвойные корабли с призами прибыли под самую темень и, пройдя проливом, встали на якорь уже в заливе. А Андрей на шлюпке добрался до городка, который он помнил, как одну из баз флота и с нетерпением хотел осмотреть.

Что сказать? Селение рыбаков Пиле образовалось ещё в 14 веке. Небольшая деревенька занималась отловом, маринованием и перерабатываем рыбы, включая и осётра. А отлов осётра и его последующая переработка были государственной монополией, отчего мастера осетрового дела и их подручные считались государственными служащими и были наиболее влиятельными из жителей Пиллау.

И всё же селение долгое время было не сильно большим, так как проход из моря в залив в те времена был севернее, там, где возвышался замок Лохштедт. Однако природа, как известно, не почивает на лаврах и 10 сентября 1510 года сильный шторм создал новый пролив, соединивший Балтийское моря с заливом Фриш Гафф. Этот пролив был уже шестым в ряду прорезавших Балтийскую косу. Но если остальные к этому времени либо обмельчали, либо были занесены, а пролив у Бальги так и вовсе был перекрыт вбитием свай по решению купцов из Гданьска, чтобы воспрепятствовать торговле Ордена, то к этому проливу рыцари сразу проявили пристальное внимание. Чуть погодя он был углублён, и стал доступным для всех морских судов. Именно это и сыграло решающую роль в дальнейшем развитии Пиллау, которое с появлением пролива стало очень важным транспортным узлом. Ведь через него теперь проходил основной транзит из городов Кёнигсберга.

Сам осмотр князем "достопримечательностей" Пиллау продлился недолго и показал, что поселение до сих пор не сильно отошло от деревни, хотя и стало разрастаться. Но до известного ему Балтийска было ещё очень далеко. Волею судьбы он оказался в самом начале его истории. Заглянув напоследок в местную харчевню и отведав неплохо приготовленные дары моря с местным пивом, Андрей вернулся на корабль, а утром караван снялся с якорей и спустя несколько часов вошёл в устье Преголи, чтобы ошвартоваться у причалов Кнайпхофа.

Разумеется, прибытие столь внушительного конвоя не осталось без внимания горожан. Давненько в город не захаживали корабли с Балтики, и гавань его была практически пуста, если не считать корабли с тех городов, что находились на побережье самого залива. А ведь в городе скопилось достаточное количество товаров и цены на многие безбожно упали. Так что русские торговцы попали в нужное место в нужное время.

Летнее солнце стояло высоко над головой, и в городе было очень жарко. Людей одолевали духота, пыль и насекомые. А так же тревога, ведь польская армия стояла чуть ли не под стенами орденской столицы, и поляки смогли обстрелять даже островной Кнайпхов, нанеся этой части Кенигсберга приличные разрушения. Андрей, стоя на юте "Богатыря", с интересом разглядывал стены не сохранившегося замка и заполненную чуть больше, чем на половину причальную стенку. Однако жизнь в порту из-за блокады вовсе не замерла. Несколько коггов выгружали свой нехитрый товар. Барки и лодки под парусом и на веслах сновали по реке. По гладким доскам набережной катили груженые телеги. Грузчики волокли на себе тюки и ящики, с грохотом катили бочки, ржали лошади, протяжно скрипели колеса повозок. И всюду громоздились тюки и бочки.

На русских кораблях тоже началась суета, до которой Андрею не было никакого дела. Сейчас пришло время купцов и приказчиков. Его же задачей было встретиться с Шонбергом. Для чего посланец князя уже убежал в город. И, как ни странно, вернулся пару часов спустя с приглашением, чем Андрей не преминул и воспользоваться.

На этот раз Шонберг не был похож на жизнерадостного ловеласа, как тогда, в замке Лабиау. Печать забот и тревог лежала на его лице. Однако с гостем он был приветлив.

– Рад, что вы всё-таки нашли время и, главное, смогли застать меня дома. Увы, война требует своё.

– Знаю. Но такова участь любого знатного человека.

– Да. Но я рад, что вы смогли прорвать эту чёртову блокаду и дать Ордену возможность вздохнуть.

– Ну, об этом я тоже хотел бы поговорить, – вино, которым угощал его немец, было просто великолепным. К тому же оно было прохладным, что в такую жару было ещё более важно. – Нам не стоит долго задерживаться, ведь когда поляки подгонят сюда с десяток, а то и больше посудин, боюсь, шансов у меня будет не так много.

– Это понятно. Эх, где те времена, когда флот святой девы Марии был силой, с которой считались все?

– Возможно, это время ещё наступит.

– Да, время. Жаль, что ваш государь не желает дать Ордену денег. О, не надо, – взмахнул он рукой, словно останавливая возможные возражения. – Я понимаю, почему. И от этого становится только хуже. Но продажа наших товаров позволит хоть как-то свести концы с концами.

– Но у меня есть ещё более интересное предложение, – усмехнувшись, сказал Андрей, глядя прямо в ставшие сразу серьёзными глаза Дитриха. – В условиях блокады балтийский янтарь осел в казне магистра. Он, конечно, дорог, но им кнехтам не заплатишь. Зато я готов выкупить его по приемлемым ценам и оплатить покупку полновесными любекскими марками.

Услыхав предложение, Шонберг просто застыл, а Андрей только вновь усмехнулся. Хорошо, всё же, знать будущее. Многие польские историки писали о достаточно прочной блокаде Ордена с моря, а это значило, что второй по доходности товар тевтонцев не сможет легко покинуть его пределы. Нет, вряд ли гданьчане грабили тех же голландцев, хотя эти, судя по прошлой войне, вполне могли. Но, всё же, он сильно надеялся, что основной процент добытого камня тевтонцы просто не смогли вывезти и он лежал у них мёртвым грузом. Палангская авантюра хорошо показала, как на этом куске смолы можно хорошо заработать и Андрей был не прочь погреть на этом руки ещё раз. А заодно подкинуть хоть сколько-то деньжат рыцарям и тогда, глядишь, осада того же Гданьска будет не столь скоротечной. Взять, скорей всего, не возьмут, но нервы Сигизмунду потреплют изрядно. А это уже и Руси будет выгодно. А потому ещё в прошлом году Сильвестру был дан наказ обменять сколь можно большую часть товара на звонкое серебро. И бывший студент с этим неплохо справился. Да, вернуть эти деньги удастся не скоро, ведь слишком большой выброс янтаря на турецкий рынок может и цены обрушить, но и доходность от такой операции будет куда как выше. Ну а потери? А что потери. Он ещё в прошлом году понял, что больших доходов ныне не получит и придётся влезать в Стабфонд, тьфу ты, в кубышку с отложенным на чёрный день. Но это того, вроде бы, стоило.

– Вы же понимаете, что я такое не решаю.

– Конечно. Но знаете с кем это можно решить.

– Ну, мы можем отправить с вами свои корабли…

– Можете. Но весь вопрос во времени. А тут серебро прямо на месте.

– Хорошо. Давайте этот вопрос отложим дня на два, надеюсь, вас это не сильно затруднит.

– Согласен. Давайте так и поступим. А заодно вернёмся к милой беседе без столь докучливых дел. Развеемся в преддверии больших событий.

– А вот это, князь, хорошо сказано, – рассмеялся Шонберг и позвонил в колокольчик, вызывая служку.

Новая встреча состоялась, как и планировалось, через двое суток. К тому времени купцы уже неплохо расторговались, ведь, планируя прорыв в Кенигсберг, Андрей специально интересовался списком товаров, что особо ценились в столице Ордена. Конечно, они составляли не весь ассортимент привезённого, но и другие товары тоже неплохо расходились среди местного купечества.

Шонберг не терял время зря и за эти пару суток умудрился добыть столь нужное Андрею разрешение. Теперь всё упиралось в ту сумму, которую князь был готов потратить. Она была не маленькой для одного человека, но для Ордена, ведущего войну, это были сущие крохи. Ведь что такое для многотысячной армии десять тысяч рублей в любекских монетах? Так, капля в море. Это понимали и Шонберг и сам Андрей. И так же оба понимали, что эти деньги всё же помогут обоим. Одному удержать в нужный момент армию от разбегания, выплатив хотя бы половину жалования, а второму знатно навариться на перепродаже. Причём Андрей выигрывал куда больше, если смотреть на ситуацию с позиции послезнания. Почему? Да всё просто.

После весенних потерь и безрезультатных переговоров в Торуни, получив помощь из германских земель и от Дании, крестоносцы перешли в наступление и вторглись в Мазовию, а затем и в Вармию. 24 августа они разбили польские войска в битве под Рёссельем, после чего предприняли осаду Лидзбарка, однако взять город не смогли. Зато из Германии Ордену пришло подкрепление в количестве 1900 всадников, 8000 пехоты и 21 орудия (из которых три были тяжёлыми осадными), под командованием Вольфа фон Шёнберга, нанесшее удар по Великой Польше. Чаша весов вновь качнулась в сторону Ордена. Кончится это тем, что в ноябре крестоносцы подойдут к Гданьску и даже начнут обстреливать город, но продлится это недолго. Через пару дней к городу подойдёт польское подкрепление под командованием воеводы калишского Яна Зарембы. А у Альбрехта не хватит денег, чтобы заплатить наёмникам, которые откажутся воевать и отойдут к Оливе.

И вот тогда эти лишние, отсутствующие в том варианте истории деньги могут сыграть свою роль. Пусть этого жалования хватит не всем и ненадолго, но лишние дни осады весьма важного для Польши города, скорее всего, заставят Сигизмунда быстрее согласиться с требованиями шляхты, что они выдвинут в лагере под Быдгощью и тем самым Польша, по крайней мере, в этот раз, точно не свернёт с начертанного пути. И уж точно королю будет не до Литвы. А то и наоборот, как бы он не потребовал от литвинов помощи. Ведь Гданьск – это курица, несущая золотые яйца, а тут из-за проливных дождей шляхта стала больше думать о сборе и сохранности урожая, а не о войне.

Зачем это надо Андрею? Да потому что он понимал, что войну, какой бы победоносной она не была, пора было заканчивать. Да, один на один Русь и Литва вполне могли бодаться ещё долго. Вот только живут страны отнюдь не в вакууме. И в любой момент может сработать принцип реконфигурации коалиций, когда вчерашний союзник вдруг становится нейтралом, а то и вовсе перебегает в стан врага. И за примерами далеко ходить не надо. Созданный в противовес польско-шведско-ганзейскому союзу союз датско-русско-тевтонский уже дополнился союзами Дании с Польшей, а Руси со Швецией. То есть каждый из союзников вступил в переговоры с противником своего партнёра.

А поход Андрея по северной Финляндии неожиданно ещё больше углубил трещины в русско-датском союзе. На жалобу шведов государственный совет Дании с честной миной на лице ответствовал, что ни ему, ни королю не было известно относительно русского вторжения в Финляндию. И ведь виновным в этом был сам Андрей. Только узнав о таком демарше, он вспомнил, что точно так же датчане открестились от русских действий и в прошлую русско-шведскую войну, когда войска Ивана III Васильевича, помогая датскому королю Хансу, за малым не захватили Выборг. После чего последовало хоть и лёгкое, но всё же охлаждение в русско-датских отношениях.

А ещё финский поход в очередной раз заставил и папу римского вновь несколько поменять свою позицию по отношению, как к Швеции, так и к Руси. А с учётом того, что с римским престолом Василий III Иванович вёл свою игру, это было уже тревожным звоночком лично для Андрея.

Но вопросы политики, это одно, а личные интересы – это совсем другое.

В этот раз в гостеприимном доме орденского брата князя ждал ещё один человек. Это был сухопарый, ещё не старый мужчина, с весьма продолговатым лицом, в черных волосах которого, однако, уже пробивалась хорошо заметная седина. Звали его Амвросий Зеельбахер и был он самым настоящим алхимиком. Шонберг вспомнил давний разговор и нашёл-таки того, кто готов был покинуть орденские земли, если плата нового нанимателя его устроит.

Что ж, Андрей мелочиться не стал. Ему нужен был человек, хорошо разбирающийся хоть в какой-то химии. Потому что он, сколько бы не учил это предмет, помнил только формулу воды и спирта. Все эти гидраты и сульфаты были для него, как и большинства не связанных в работе с химией людей тёмным лесом. Уникумы, конечно, встречаются везде, но вот свою голову он этими молями не забивал.

Жалел ли он сейчас? Да. Потому как в формуле "к этой фиговине добавим азотной кислоты" сразу появлялось множество лишних вопросов, и первый из которых был, а как её получить, эту азотную кислоту?

Конечно, местный шарлатан не химик образца 21 века, но основы мальчишкам дать сможет. Главное, что бы он всякими философскими камнями им голову не забивал. Но тут просто придётся за этим внимательно проследить. Пока же он выслушал от алхимика требуемые условия и, разумеется, огласил свои. Которые не сильно задевали материальную составляющую контракта, но напрямую связывали её с учительской функцией. В общем, немец мог получить всю сумму, только если два его ученика смогут без его подсказок создавать нужные для Андрея химические соединения. Ну а как иначе, если сам в химии не в зуб ногой, а всезнающего интернета под рукою как-то не просматривалось.

И ведь, главное, нельзя было сказать, что как таковой химии на Руси не существовало. В области химико-практических и химических знаний Древняя Русь получила значительное наследие ещё от Византии, из которой и проникли различные рецептурные сборники, в которых имелись сведения о ремесленно-химических приёмах обработки веществ, упоминания о разнообразных веществах и тому подобное. Только была эта химия больше практической и применялась для конкретных целей: окрашивания тканей, создания красок, финифтей (эмалей), лаков и клеев, в ювелирном ремесле. Кроме того, существовали ещё и многочисленные лечебники и сборники фармацевтического содержания ("травники", "зелейники", "прохладные вертограды"), в которых описываются не только приёмы изготовления лекарств, но и некоторые химические операции, в частности операции 'перепускания', т. е. дистилляции, фильтрования, мацерации, кристаллизации и прочие. Но каких-либо целенаправленных исследований по химии вплоть до восемнадцатого века на Руси не существовало. Да и с научной литературой было тоже не очень. Московское правительство и духовенство препятствовали проникновению на Русь таких сочинений западноевропейского происхождения ("от неверных католиков") из-за всё той же боязни "ересей". И как, скажите, тут заниматься просвещением и развитием науки и техники, если собственная система боярско-церковного феодализма с его православно-схоластической идеологией и умственным застоем мешает и практически вяжет по рукам? Вот и приходится ходить по грани, потому как без этого ну просто никуда.

В общем, полный хмурых предчувствий и радужных надежд, Андрей покинул Кёнигсберг и повёл свою разросшуюся из-за присоединившихся орденских купцов эскадру через залив в море.

Возле Пиллау уже крутилась какая-то мелочь, но, сосчитав выходящие из пролива вымпелы, предпочла благоразумно скрыться, что говорило о том, что новой блокирующей эскадры поблизости не наблюдалось. Через сутки, когда вокруг было только море, прусские купцы отделились от конвоя и взяли курс на запад. Русский же караван не спеша пошёл домой, правда, по пути "Богатырь" и новоманерная лодья сделали крюк, заскочив в Лабиау, дабы проведать новых компаньонов фон Штайнов, а заодно прикупить обещанных жеребят-тяжеловозов. Море морем, но и про земные дела забывать не стоит.

Норовское встретило их радостным шумом и известием о том, что Киев – древняя столица – ныне вновь вошла под скипетр русского государя. Что ж, зная примерный расклад сил, Андрей и не думал, что поход не удастся. Хотя праздничный молебен в норовской церкви Иоанна Сочавского за удачное плавание и победу русского оружия заказать пришлось. Служба, на которую пришли не только компанейцы, вышла праздничной, так что не стоило удивляться, что из церкви она вылилась на пыльные улицы села и превратилась в шумное застолье.

И только Андрей в эти часы был хмур и задумчив. Время летело, а количество дел и не думало уменьшаться. Причём дела требовали одновременного его присутствия в самых разных местах. А ведь ему не разорваться на кучу мелких Андреек. Поэтому приходилось долго и нудно выбирать, какое из наметившихся дел более важно, оставляя остальные на своих помощников.

Вот и ныне, воспользовавшись тем, что каперскую грамоту никто не отменил, он принялся спешно готовиться к новому выходу в море, так как было одно дело, которое без него точно никто не совершит. Нет, оно не касалось высокой политики, но от этого было не менее важным для конкретно его планов.