Княжна Екатерина Распутина

Глава 13 Переход на новый ранг

Знакомая тропинка лениво вилась меж поблёкших трав, уводя меня к реке. Лето, словно мимолетное виденье, кануло в Лету, унеся с собой буйство красок. Осенняя хандра коснулась всего вокруг: трава пожухла под натиском времени, а даже хвойный лес, что величаво возвышался на горизонте, утратил свою былую сочность.

Растирая зябкие плечи, разгоняя назойливый хоровод мурашек, я услышала в небе протяжный гогот гусей. Вскинув голову, я завороженно наблюдала, как вожак, словно опытный кормчий, ведёт свою стаю в тёплые края. «Везёт же некоторым, — промелькнуло в голове, — будут греться под ласковым солнцем». Я вздохнула и поёжилась.

Пора бы уже доставать из сундуков теплые вещи, но пальто мне пока так и не выдали. Тревожить Хромуса, отправляя его на чердак за старыми, ношеными девчоночьими вещами, не хотелось. Да и зачем? И так уже старые вещи Михаила обернулись для меня обидным прозвищем «воровка».

Подойдя к реке, я погрузилась в созерцание ее темных, задумчивых вод. Даже река, казалось, потеряла свой былой насыщенный цвет, теперь она несла свои свинцовые воды по течению, прочь, вдаль, навстречу неизведанному.

Сколько же тайн и чудес встречается ей на пути! Ах, если бы я могла стать водой, слиться с этим неудержимым потоком и устремиться навстречу новым, неизведанным берегам! Но это всего лишь детские грезы, мимолетные видения, что нет-нет да и посетят меня. Что уж тут поделать, мне всего десять лет, а десятилетним девчонкам свойственно мечтать и фантазировать.

С приходом осени переобразилось и имение Соловьевых. Михаил и Василиса отбыли в академию. Вместе с ними отправили и Глафиру, дабы блюсти чистоту в хоромах боярских отпрысков, а заодно спускать пар с барских штанов.

Двух младших дочерей Петр Емельянович спровадил в пансион. Обо мне же особо радел, нанял двух учителей. Математике учил Конюхов Савелий Михайлович, а русскому языку — Солнцегорова Рима Федотовна. Что тут скажешь, кадры еще те.

Конюхов и часу не мог прожить без глотка горячительного, его мясистый нос алел, словно сигнальная кнопка. Казалось, нажми на него — и взвоет сирена. Савелий Михайлович, мужчина лет пятидесяти, вызывал отторжение. Неопрятный, от него веяло затхлостью и немытым телом. Но я приноровилась, воздвигала в носу фильтры, исправно очищающие воздух. Математик он когда-то был отменный, но с каждодневным пьянством утратил интерес к работе. Хорошо хоть не забыл, что дважды два — четыре. От этих занятий меня разбирала тоска смертная, но я прилежно делала вид, что внимаю науке. К тому же, приняв на грудь, Конюхов тут же валился головой на стол и мирно посапывал. Поначалу храпел, но я быстро излечила его от этой напасти. Теперь могла в тишине предаваться мечтам или любоваться спящим на дереве котом Мотькой. Тот еще разбойник.

Рима Федоровна давно перешагнула восьмой десяток. Скрюченная старушка, сморщенная, словно печеное яблоко. Несколько раз за урок выдавала мне одно и то же задание. Порывалась было подправить ей мозги, но не рискнула, а потом поразмыслила, что так даже и лучше. Целый час выводила я палочки да крючочки в тетради… Благодать.

Подойдя к речке, я завороженно смотрела на стремительный бег воды, и в памяти, словно блики солнца на волнах, всплыли встречи с Олегом и Дарьей. Теперь они далеко, и уже успела соскучиться по друзьям.

Деревенька Вязькино, в которой они проживали, гнездилась на землях боярина Соловьева, и тяжкий крест зависимости лежал на каждом ее обитателе. Крестьяне были привязаны к земле, словно корни старых дубов. В каждой деревне восседал староста, блюдя порядок железной рукой и взимая с каждого дома непосильную дань. Мечта о воле, о лучшей доле теплилась в сердцах людей, но откупная цена — сто серебряных рублей — казалась неприступной стеной. Бедняки, скованные нуждой, не смели покинуть родные пенаты, понимая, что и под сенью других бояр едва ли найдут утешение.

Крестьянские дети обучались грамоте лишь краткие четыре года. Зачем же нищему мудреность? Умеют читать, считать да писать — и довольно с них.

Это произошло на самой кромке лета, когда предчувствие осени уже витало в воздухе, пронизанном запахом увядающих трав. Как обычно, я со своими знакомыми собирались у реки. Звук шагов разрушил тишину, и, обернувшись, я сразу почувствовала неладное. Встревоженный взгляд Олега, красные от слез глаза Дарьи говорили громче слов.

— Что случилось? — с тревогой в голосе спросила я, поднимаясь с бревна.

Олег избегал смотреть в глаза, а Дарья, всхлипывая сквозь слезы, начала что-то невнятно бормотать о матери и новом отце. Олег обнял сестру за плечи, словно стремясь придать ей сил, и, собравшись с духом, поведал их историю.

Оказалось, около двух лет назад их отец погиб на стройке — его убило сорвавшееся бревно. Горечь утраты кормильца надолго поселилась в их сердцах, но жизнь не ждет. Недавно к их матери посватался мельник. Осип, так звали вдовца, жил на отшибе, на землях, принадлежавших боярину, да только он давно откупился и жил вольным человеком. Мельник был зажиточным, овдовел, оставшись с четырьмя малыми детьми, требующими ухода. И решил он жениться вновь. Все сельчане завидовали ему. Мать тоже обрадовалась, надеясь, что с таким отчимом и ее дети станут вольными, смогут выучиться.

В княжестве имелась школа для простолюдинов, желающих обучаться дальше и способных оплатить учебу. Но после свадьбы открылась горькая правда. Осип напрямик заявил, что Олег достаточно взрослый, чтобы помогать ему на мельнице, таская мешки, а учеба Дарье ни к чему — пусть присматривает за малышней и помогает по дому.

— Теперь нам с тобой и свидеться некогда будет, — понуро произнес Олег.

В голове стремительно зрел план спасения друзей.

— Слушайте меня внимательно. В скором времени на вашу мельницу пожалует мой добрый знакомый, Серый Владимир. Привезет он откупные бумаги на ваши имена.

— Но откуда же им взяться? — с недоверием вопросил Олег.

— Не волнуйтесь, деньги у меня есть. Пока что довольствуйтесь этими вестями, остальное обсудим при встрече. На том и простились, разойдясь по домам, каждый в свою думу погружённый.

Войдя в комнату, я вся извелась в томительном ожидании Хромуса. А когда он появился, я напряглась, вид его был удручающий: какой-то понурый, шёрстка потускнела, а глаза — печальнее осеннего неба.

— Что случилось? — взволнованно спросила я, подхватывая его на руки.

— Не знаю… Слабость во всём теле, — прошептал он, закрывая глаза.

— Ну уж нет, брось ты это! — испуганно отругала я его и принялась лихорадочно анализировать его состояние. — Сердце… А где у тебя сердце-то? — изумилась я, застыв с округлившимися глазами.

— Нет у меня этого органа, — вяло ответил он. — И других органов жизнедеятельности, как у тебя, тоже нет. Не забывай, кто я.

— Ладно… Нет так нет… Пойдём другим путём, — пробормотала я под нос и направила поток своей энергии в его тельце.

Эффект меня поразил. По телу зверька побежали, словно светящиеся нити, дорожки голубоватой энергии, очерчивая его энергетические каналы. Я поняла, за счет чего живет эта «лента». И, получив жизненную силу, Хромус мгновенно приосанился.

— О-о-о… Как полегчало, — промурлыкал он затуманенным взглядом.

— Кажется, я поняла, что тебе требуется для жизни. Ваши сородичи, чтобы жить, питались энергией, вот и тебе следует иногда «глотать» сафиры. Помнишь, какой заряд бодрости ты получил, когда поглотил те три магических камня? И как только не подавился?

— Было бы от чего давиться, — буркнул зверек, спрыгивая с моих рук на кровать.

— Ладно, не обижайся, я ведь шучу, — оправдалась я и тут же озвучила пришедшую мне в голову мысль: — Получается, что сила этих трех камней служила тебе жизненной энергией все это время. А теперь беги на чердак, порывшись в своих закромах, попробуй поглощать сафиры. Думаю, эффект почувствуешь сразу. А потом дуй ко мне, разговор есть.

Когда Хромус исчез, я опустилась на край кровати, взгляд мой утонул в выцветавшем ковре, застилающим пол. Мысли обратились к зверьку. Эта крошечная сущность, не раздумывая, бросается мне на помощь. Помогает, защищает, дает советы. «Лента» так прижилась в этом мире, словно была рождена здесь, и чуть не довела себя до изнеможения. Хорошо, что мы вовремя спохватились. Страшно представить, что случилось бы, если бы он охотился на монстров. Они бы разорвали его на части. Тревога закралась в душу, но тут же развеялась, словно дым, когда передо мной возник бодрый зверек.

— Ты была права, — заявил он, глядя на меня черными пуговками глаз, в которых плясала благодарность. — Правда, три желтых О пришлось поглотить, — с легкой грустью добавил он.

— Не стоит жалеть. Ты ведь сам их добываешь. Считай, что тебе повезло. Не будь в этом мире монстров, ты бы наверняка погиб. Так что жуй и не грусти. Теперь, когда мы решили одну проблему, давай я расскажу о другой.

Пересказав нашу встречу с друзьями, я поведала о своём плане, и Хромус, внимательно слушая, нахмурил своё маленькое сосредоточенное личико.

— Кисс, — пробормотал он, почесывая свой острый рог, словно тот был антенной, улавливающей его мысли. — Ты неплохо придумала. И что же дальше? — Зверек присел на задние лапки, замер в ожидании, его глаза мерцали нетерпением.

— Знаешь, Хромус, я подумала… Может, устроим ребят в школу? Правда, им сначала нужен дом.

— Отличная идея! — Хромус не остался в долгу. — Нужно увезти их подальше от этого захолустья. В Вологду, например. Купим там небольшой домик, пусть живут да учатся. Тихо, спокойно.

— Мудро говоришь, — похвалила его, и тут же ее лицо омрачилось тревогой. — Только вот хватит ли у нас денег? Этот вопрос мучает меня больше всего. Я ведь еще совсем ничего не знаю о продаже сафиров. И сколько их ты, Хромус, добыл?

— Денег хватит на всё, и еще останется, не переживай. Но вот что я тебе скажу, Кисс, — задумчиво проговорил Хромус, машинально поглаживая свой нос, словно вспоминая что-то важное. — Тебе пора принять своих друзей в свой род. Ты же не вечно будешь десятилетней девчушкой. Вырастешь, поступишь в академию, а там и совершеннолетие не за горами. После него тебе нужно будет заняться возвращением родового гнезда Распутиных. Я тут кое-что узнал о нем. Соловьев был прав, разграбили его знатно. Земли соседи поделили, влиятельные княжеские роды. Придется немало сил приложить, чтобы вернуть своё.

— Как это — в род принять? — растерянно выдохнула я, чувствуя, как подступает волна неожиданности.

— Нужно сотворить нечто уникальное, — с жаром принялся объяснять он. — Враги, словно стервятники, уже точат когти, будут подкупать слуг, выведывать секреты. Этого допустить нельзя! Принятый в род должен стать неприступной крепостью тайн, чтобы даже самые искусные чтецы мыслей не смогли проникнуть в его сознание. Нам нужны верные люди, и искать их нужно уже сейчас, — он горделиво вскинул подбородок, купаясь в собственной изобретательности.

— Что бы я без тебя делала, — прошептала я, зачарованная его прозорливостью и согласная с каждым словом. — Итак, действуем по плану. Ты, в обличье Володи Серого, являешься к барону, представляешься дальним родственником Михайловых, жаждущим лучшей участи для племянников. Получаешь вольную для них, а затем отправляешься к мельнице, где и разыгрываешь наш финал. А чтобы мать не заподозрила неладного и не утонула в тревогах, подбросишь ей немного звонкой монеты и пообещаешь, что дети будут навещать ее на каникулах.

Всё сложилось наилучшим образом. Хромус, применив личину Володи Серого, обзавелся скромной обителью в Вологде. Олега же определили в гимназию, лелея надежду выковать из него незаменимого управляющего, а Дарью отослали в пансион, где утонченно обучали искусству прислуживания в домах знатных особ. Выбор пал на управление экономикой — превосходный плацдарм для моих будущих первых помощников.

Я тоже времени зря не теряла, усердно постигая навыки биомантии. Первые робкие шаги в обучении совершала на друзьях. Их руки и ноги, иссеченные шрамами и мелкими порезами, служили полигоном для моих экспериментов. И я ни разу не пожалела, что открыла им свою тайну. Теперь могла спокойно практиковаться, зная, что они в курсе моей особенности.

Поначалу, помня о способности биомантов лечить на расстоянии, я с разочарованием обнаружила, что мой предел — всего два жалких метра. Но упорство взяло свое, и вот уже радиус действия исцеляющей энергии достиг пяти метров.

Воодушевленная прогрессом, я за пару месяцев избавила всю прислугу от застарелых шрамов, украшавших их тела. Действовала исподтишка, прячась за дверями или делая вид, что любуюсь пейзажем за окном, втайне направляя целительный поток на людей, не подозревающих ни о чем. С каждым разом я справлялась со следами порезов и ожогов все искуснее и быстрее.

От слуг я перешла к дружинникам. Вот где открывалось поистине неисчерпаемое поле деятельности! Правда, приходилось прятаться в кустах, и это было лишь полбеды. Гораздо сложнее было лечить воинов, постоянно находящихся в движении, особенно во время спаррингов на мечах. Первая неделя превратилась в сущий кошмар. Но после долгих мучений я все же нашла оптимальный способ.

Выбирая одного из сражающихся, я отключалась от всего мира, сосредоточившись на потоке целительной энергии, направленной на исцеление его кожных покровов.

Однажды, увлекшись заживлением глубокой раны на спине старого воина Ливня, я вдруг ощутила, как моя энергия проникла в его почки, просканировав их и выявив наличие мелких камней. Бросать начатое на полпути я не могла, поэтому направила мощный поток энергии, удерживая ее в почках до тех пор, пока камни не растворились, а затем, направив их по мочевыводящей системе, завершила исцеление. Ливень вдруг замер, издал странный хрип и бросился в кусты. К счастью, не в те, где я пряталась. Я поспешила ретироваться, дабы избежать неловких вопросов и подозрений в подглядывании.

Еще немного полюбовавшись на умиротворяющее течение реки, я развернулась, чтобы брести домой, и даже не подозревала, какая новость обрушится на меня там, словно зимняя вьюга.

— Катерина, ты переезжаешь. На первый этаж, — объявил Петр Емельянович, вызвав меня в свой кабинет. — После крещения я женюсь. Твою комнату переделают для Софьи, а в ее покоях поселится моя третья супруга.

— Да мне все равно, — пожала я плечами и, собрав остатки дерзости, добавила: — Могу ли я попросить вас выдать мне теплые вещи? Скоро выпадет первый снег, а гулять в одной кофте и туфлях — сущее мучение.

Барон задумался, словно обдумывая что-то важное, и внимательно оглядел мое выцветшее, застиранное платье.

— Это платье тебе с чердака достали… Можешь сама туда подняться и выбрать себе одежду. Если кто спросит, скажешь — я разрешил.

— Премного благодарна, — промолвила я, с трудом скрывая сарказм за вежливым тоном, и, посчитав аудиенцию оконченной, поспешила покинуть его кабинет, чувствуя себя униженной и брошенной.

Взыграло было во мне благородное желание осчастливить барона мелкой пакостью, подлечить Софьюшке гормональную систему, пробудив в ней чувственность. Но, поразмыслив, пришла к мудрому решению: не стоит вмешиваться в столь возвышенные материи. Пусть сами, бедненькие, барахтаются в пучине своих духовных исканий и жизненных передряг.

Собственных вещей, разумеется, у меня не было, а обноски с барских детишек, увы, предательски обтянули и подпрыгнули, являя миру мои коленки. Грех жаловаться, в самом деле!

Ничего забирать не стала, а прямо с порога обратилась к любезному Якиму с просьбой проводить меня в мои новые хоромы. Что я могу сказать? Вероятно, раньше здесь благоухали соленья и варенья. Ну хоть плесень с сыростью не почтили своим присутствием, а вот букетом затхлости помещение было переполнено. Стены гордо несли на себе обои, помнящие, надо полагать, еще первого владельца особняка. Пол, выкрашенный, вероятно, еще при царе Горохе, стыдливо поблескивал проплешинами в местах наиболее интенсивного паломничества. Крохотное окошко, завуалированное пылью, неохотно делилось светом. И вот он — венец мечтаний! Мой персональный будуар! Я, не в силах сдержать восторг, воззрилась на управляющего.

— Мебель из твоей старой конуры перетащим, — великодушно пообещал он, истолковав мой взгляд превратно. — А в порядок эту… обитель сама приведешь. Опыт имеется, — съязвил он и немедленно удостоился приступа острой диареи прямо на месте преступления. Пусть посидит вечерком на троне, поразмышляет о бренности бытия.

Я робко улыбнулась, глядя, как Яким, обхватив живот, совершает спринтерский забег. Как же замечательно, что я могу не только исцелять, но и награждать своих недругов легким зудом в самых неожиданных местах и выводить из строя их нежные пищеварительные системы. Боюсь представить, что будет, когда мой магический потенциал достигнет апогея. Вот тогда я уж точно развернусь!

В поместье, охваченном лихорадкой предсвадебных приготовлений, царил хаос. Слуги сновали туда-сюда, словно потревоженные муравьи, переставляя, перенося, вытряхивая и наводя маниакальный блеск на каждый уголок. Софья, наблюдая эту суету, лишь скрежетала зубами, а Надежда, как всегда, хранила показное олимпийское спокойствие, словно её этот балаган нисколько не касался.

Я же старалась раствориться в тени, не попадаясь на глаза ни одному из взбудораженных обитателей дома. Уроки проходили в уединенной музыкальной комнате, где я никому не мешала. В редкие часы досуга, если погода благоволила, я бродила по усадьбе, словно неприкаянная тень, выискивая нуждающихся в помощи. А когда серые тучи извергали потоки дождя, запиралась в своей комнатке, погружаясь в пыльные тома по целительству. И лишь одна мысль терзала мою душу: мне нельзя было сорваться с места и увидеть, как приживаются мои друзья в шумном, незнакомом городе.

Наконец ворвался долгожданный Новый год. Дочери барона, словно надменные царевны, соизволили прибыть на каникулы и делали вид, что я — пустое место в их блистательном мире. Но я-то видела, как они перешептываются, бросая в мою сторону колкие взгляды, прикрывая усмешки тонкими ладонями. И было отчего: я ходячее напоминание об их щедрости, живая марионетка в их некогда любимых платьях.

Подарков я не ждала, привыкнув к холодному и надменному отношению Соловьевых к моей персоне. И тем ярче, обжигающе горячим стал огонек удивления, когда Дмитрий и Яромир протянули мне по кукле. Невольная слеза скатилась по щеке, обжигая холодом, словно осколок льда. Сердце, давно разучившееся верить в чудеса, робко затрепетало.

— Спасибо, — прошептала я, сглатывая комок, застрявший в горле колючей проволокой.

Шмыгнув носом, крепче прижала к себе хрупкие сокровища я убежала в свою комнату. И там, уткнувшись лицом в подушку, дала волю слезам, бурлящим в душе подобно весеннему половодью. Их внимание, такое простое и искреннее, пронзило меня насквозь, коснувшись самых сокровенных уголков души.

Отзвучали праздники, дочери Петра Емельяновича упорхнули на учёбу. Всех троих я одарила мелкими прыщиками на лице, расплатилась, как смогла, за их насмешки. И сразу полегчало на душе, словно отведала мороженого. Если честно, очень хотелось, особенно глядя на шапки снега вокруг. Любила ловить снежинки, разглядывать их хрупкую вязь, пока они не таяли от тепла моей ладони.

И вот сегодня повалил пушистый белый снег. Накинув кроличью шубку, шапку, скользнув ногами в валенки, я выбежала на улицу и подставила лицо под хоровод снежинок. Они кружились, оседали на щеках прохладными каплями, словно целуя.

Жалобный скулёж, словно лезвие, полоснул по слуху, вырвав из плена моего занятия. За ним последовал утробный рык Якима.

— Куда прёшь, бестолочь! — заорал он, орудуя кнутом над спинами коней, и сани вихрем пронеслись мимо меня.

Проводив его злобным взглядом, я бросилась к Полкану, предчувствуя беду. Старый пес, верный страж и гроза окрестностей, внушал трепет одним своим видом. Особенно когда, оскалившись, обнажал внушительные клыки. Не доходя до распахнутых ворот конюшни, я замерла, прислушиваясь.

Худшие опасения подтвердились. Постояв немного, я ощутила энергию, исходящую от пса, энергию боли, отчаяния. И было отчего. Передняя правая лапа Полкана представляла собой кровавое месиво из раздробленных костей. Сердце сжалось от жалости. Такая рана не заживет сама собой. Беднягу пристрелят, чтобы избавить от мучений.

Мне еще не доводилось исцелять переломы, но сердце целителя не позволило пройти мимо страдающей души. Словно тень, скользнула я за дверь, мимо безучастного Полкана, и, укрывшись в душистом сене, торопливо воскресила в памяти обрывки знаний о костоправстве.

Вдохнув целительную силу, я направила ее ласковый поток на пса, сплетая в нем нити умиротворения, забвения боли и глубокого сна. Под его умиротворяющее сопение я вновь призвала энергию и, словно скульптор, принялась бережно сопоставлять костные осколки. Энергия становилась клеем, скрепляя раздробленное целое. Шаг за шагом я воссоздавала лапу, словно вылепляя ее из света. Следом принялась за мягкие ткани: срастила разорванные вены, вдохнула в них жизнь, наполнила кровоток, призвала легионы лейкоцитов. Раны на коже сомкнулись, словно по волшебству. Еще раз мысленным взором пронзив исцеленную лапу, я убедилась в успехе своего труда и осторожно вернула псу пробуждение. Пусть первым, кто его увидит, предстанет пес живым и здоровым.

Выбравшись из сена, я почувствовала, как силы покидают меня. Мимо Полкана, одарившего меня взглядом, полным недоумения, я побрела домой. Ноги, словно налитые свинцом, едва слушались. Сумерки сгущались над двором. Сколько же времени я провела, даря исцеление?

Я отказалась от ужина, едва доковыляв до комнаты. Сбросив с плеч тяжёлую ношу одежды, рухнула на кровать, проваливаясь в бездонную воронку сна.

Утренний перезвон посуды на кухне лишь слабо коснулся моего сознания: веки, будто залитые свинцом, не хотели открываться. Сквозь пелену дремы, словно далёкий отголосок, до слуха донёсся голос тёти Люси, поварихи, единственной души, одаривавшей меня искренней заботой.

Она коснулась моего лба, проверив температуру, недоуменно что-то пробурчала, пожала плечами. Услышав слабое уверение, что всё в порядке, она ушла, но вскоре вернулась, неся в руках стакан парного молока и тёплую сдобную булочку, щедро усыпанную маком.

Превозмогая слабость, я поднялась с кровати и, сидя на стуле, медленно пережёвывала сладкую выпечку, запивая её молоком, и недоумевала, отчего у меня такое неясное состояние. Отблагодарив повариху, я снова рухнула на кровать, чувствуя, как погружаюсь в забытье.

Пробуждение оказалось лишено определённости. Бросив взгляд на окно, не смогла понять, какое сейчас время суток? Ароматы варёной на молоке каши подсказали — утро.

Я поднялась с постели и направилась в общую ванную для прислуги. К счастью, час был поздний, и там никого не было. Приведя себя в порядок, вернулась в комнату, переоделась и внезапно ощутила неумолимый голод, зверский аппетит, накрывший меня с головой.

Не раздумывая, я побежала на кухню и, распахнув дверь, замерла на пороге.

— Ты чего рот разинула? — добродушно спросила повариха. — Иди за стол, каши твоей любимой накладу.

С трудом оправившись от потрясения, я, словно лунатик, побрела к столу. Опустив на него дрожащие руки, я пыталась переварить увиденное, и, признаться, было от чего прийти в смятение. Взглянув на тетю Люсю, я увидела не просто ее телесную оболочку, но и всю сложную механику жизни: пульсирующую кровеносную систему, хрупкий скелет, трепещущие органы.

Объяснение напрашивалось само собой: я перешла на новую ступень в целительском мастерстве. Теперь мне не нужно направлять энергию, чтобы почувствовать больные места у людей, и представлять всю картину лечения в уме.

Это было не просто восхитительно, это было… великолепно! Бесценное подспорье в исцелении. И толчком к новым возможностям, скорей всего, послужило мое лечение пса. Уж больно много я затратила энергии на восстановлении его лапы. Как же хотелось поделиться этой радостной новостью с Хромусом, но он, бродяга, опять отправился на охоту. Ничего, время еще будет, чтобы обсудить мое новое умение.

Поблагодарив повариху за сытный завтрак, я направилась в класс музыки. Устроившись за своим столом, я невольно устремила взгляд на Савелия Михайловича, учителя математики. Открывшаяся моему взору картина была удручающей. Печень — увеличенная, с землисто-желтым оттенком, бугристая и рыхлая — вопила о годах злоупотребления спиртным. Замедленная детоксикация отравляла его ткани и кровь. Впрочем, и остальные органы не отличались здоровьем.

Я воздержалась от исцеления не из жестокости, а из страха переусердствовать. Боялась, что, увлекшись, ненароком верну Савелию Михайловичу утраченное здоровье. Каждый — сам кузнец своего благополучия. А вдруг Конюхов, воспрянув духом, проболтается о чудесном исцелении? Не хотелось привлекать к себе нежелательное внимание.

Совсем другое дело — Солнцегорова. Старушка страдала от целого букета возрастных недугов. Ей я почистила сосуды, укрепила сердечную мышцу, вывела мелкий песок из почек и залечила застарелую язву. Она была доброй бабушкой, зла мне не желала. Мы вместе учим алфавит, пишем буквы, и она искренне радуется моим успехам.

Воодушевлённая новообретённой способностью, я до самой свадьбы Петра Емельяновича словно тень скользила по усадьбе, врачуя и слуг, и ратников. Барона же и его супругу обходила стороной — не заслужили. Даже мелькнула дерзкая мысль лишить Соловьева мужской силы в первую брачную ночь, но тут же отбросила её. Вдруг хватит старца удар от досады и позора перед молодой женой? Помрёт ещё ненароком, а мне ведь под его кровом жить до самой академии.

Наконец-то свершилось! В день, именуемый в народе «зимним свадебником», достопочтенный барон Соловьев, воспылав нетерпением, отбыл за своей избранницей, дабы обменяться с ней клятвами вечной любви и верности в стенах храма божьего. А затем привез ее в свое скромное поместье, где и разразился пир… Ну, прямо сказать, на весь мир! Само собой, я, снедаемая неподдельным любопытством, лишь украдкой бросала взгляды на собравшуюся знать, а особенно на юную супругу барона, чьи щеки, как невинные розы, алели от каждого его голодного взгляда.

Постепенно благородные гости, распаляясь всё больше и больше, предавались безудержному веселью, а потом и вовсе затянули такие мелодичные песни, что их заунывное, басистое пение скорее напоминало слаженный хор дворовых псов. Под эти трогательные звуки новобрачных, конечно же, проводили в их роскошные покои.

Я, движимая исключительно профессиональным интересом, тоже удостоила взглядом новобрачную, мимоходом запустив диагностику (просто так, дабы убедиться в ее безукоризненном здоровье, конечно же!). Затем, с чистой совестью, отправилась в свои скромные апартаменты. Думала, что из-за гвалта не сомкну глаз, но едва моя головушка коснулась подушки, как я провалилась в безмятежный сон, совершенно не обращая внимания на шум и гам.

В честь бракосочетания барона уроки отменили, и я, счастливая, нежилась в постели до полудня. Сквозь стены доносился неумолчный гул: суетливая беготня слуг, гам гостей, празднующих второй день свадьбы. От этого шумного веселья желудок мой отозвался требовательным урчанием. Пришлось покинуть мягкие объятия простыней и сонно побрести в ванную, а затем и на кухню.

К моему величайшему изумлению, вся прислуга, захмелевшая от вина и всеобщего ликования, совершенно не обращала на меня внимания. Ни единого колкого словца, ни презрительного взгляда. Отобедав наваристым куриным супом, а затем и сочной, румяной ножкой, я запила всё душистым компотом и, довольная, отправилась наблюдать за гостями. Не то чтобы я любовалась ими, скорее, использовала возможность для тренировки: проводила диагностику, попутно избавляя от мелких недугов. И делала я это лишь по одной причине: чем больше я практикуюсь, тем быстрее мой дар достигнет новой ступени, а это, в свою очередь, приблизит меня к заветному переходу на новый ранг, многократно усилив мои способности.

Выйдя в коридор, я невольно стала свидетельницей шествия новобрачных в зал. Инстинктивно задействовав свой дар, я обомлела от увиденного. Барон сиял довольством, словно жеребец, только что сошедший с кобылы. Возможно, так оно и было. Но то, что творилось внизу живота его юной жены, повергло меня в ужас: там клубилась грязно-зеленая субстанция, напоминающая живую кляксу. Оторвавшись от этого кошмарного зрелища, я взглянула на Анастасию и поняла, что она ничего не чувствует. Лишь легкая бледность выдавала ее состояние, что и неудивительно. Вероятно, барон, подстегнутый конской дозой возбудителя, доказывал молодой супруге свою мужскую силу. А вдруг он заразил ее чем-то?

В ужасе попятившись, я скрылась за дверью кладовки, полной швабр и ветоши. Прислонившись спиной к холодной стене, я пыталась осмыслить увиденное.