Княжич, князь

Глава IV

Можно было вытянуть руку и коснуться кончиками пальцев купола неба. А если поднатужиться и еще немного повернуть голову, то становилась видимой та линия, где он смыкался с землей. Оказывается, истиной все-таки являлись древние мифы, а его учители ошибались. Кирилл понял, что ему следовало бы удивиться, но сил для этого не хватало. Видимо, они просто кончились, ибо он достиг края земли.

«А на краю земли кончается и жизнь человечья, — подумалось рассудительно. — Стало быть, если я притронусь к своду небесному, то тут же и умру».

Это неспешно вызревшее умозаключение ему почему-то очень понравилось и немедленно отозвалось разлившимся по всему телу теплым умиротворением.

— Он скоро будет готов, — сказали где-то там, в неведомой выси.

«Конечно, — мысленно согласился Кирилл в ответ. — Ведь я же пока не коснулся небес».

Вокруг него маслянисто заколыхались волны странных вод. Возможно, это была та самая мифическая река Гиносс, которая ведет исток свой от склонов великой Суть-горы в центре мира и омывает собою всю Экумену. Рядом из ниоткуда стали медленно-медленно падать в воду зеленые ягоды шиповника. Брызги от них плавно раскрывались подобно лепесткам цветов.

«Откуда здесь и сейчас шиповник — ведь это будет далеко потом?» — успел составить тяжелую неуклюжую мысль Кирилл.

— С пробуждением, княже! — стоя к нему обнаженной спиною у окна, произнес брат Иов. Он сделал несколько сложных круговых движений руками — судя по всему, завершая какое-то упражнение — и только тогда обернулся.

— И тебя с добрым утром… — Кирилл помотал головой, словно вытряхивал из нее потускневшие остатки сновидений. Хмуро потянулся.

— Не пожелаешь ли немного побегать со мною? — спросил инок, надевая небеленую полотняную рубаху. — Для пущей бодрости телесной и духовной.

— Нет. Не хочу.

— Значит, побегаешь нехотя.

Он подпоясался грубым шнурком и гостеприимно указал на дверь:

— Милости просим!

С нескрываемой тяготой спустившись по лестнице и сойдя с крыльца, Кирилл подчеркнуто бодро затрусил вниз по улочке.

— До ворот обители — шагом, — осадил его голос сзади. — Сейчас мы не ловим лиходея.

Приостановившись, Кирилл покосился через плечо на непроницаемое лицо брата Иова и решил промолчать.

Справа показался край больничного ягодника. У куста малины брат Лука, внимательно оглядев очередную спелую ягоду, препровождал ее в рот. Тут уже Кирилл не удержался:

— Ангела за трапезой, брате!

Сиделец закашлялся, оборотив на него круглые глаза, и выронил туесок, из которого выкатились две сиротливые недозрелые малинки.

За воротами Иов свернул с дороги в сторону недальнего молодого ельника, перешел с шага на бег. Ноги Кирилла сразу запутались в густых луговых зарослях. Он пристроился было позади инока бежать по притоптанному, но тут же услышал короткое:

— Рядом!

Перед самой границей леска Кирилл, отставая все больше и больше, ревниво прибавил ходу. Из трав они выскочили почти вместе.

— А вот теперь держись прямо за мной. Хотя бы старайся.

Брат Иов нырнул вправо за ближайшую елку. Кирилл устремился за ним. Зеленая колючая лапа наотмашь хлестнула по лицу. Он ругнулся вполголоса и выставил перед собою ладони, пытаясь не отставать. Широкая инокова спина мелькала впереди, делая неожиданные повороты, затем исчезла. Кирилл остановился, пригляделся: слева впереди ветви едва приметно шевелились. Он кинулся в том направлении и вскоре выбежал к маленькой лесной полянке. Посреди нее сидел, скрестив ноги на полянский лад, Иов с закрытыми глазами. Руки его были разведены в стороны.

— Ты все-таки отстал, — заметил он бесстрастно. — Садись напротив. Поближе садись, не бойся.

Кирилл скорчил неопределенную гримасу; присел, тяжело переводя дыхание. Инок, казалось, не дышал вовсе.

— Мне тоже руки разводить?

— Зачем?

— Ну… Ты же меня в неозброе наставлять собираешься. Или нет?

— Нет.

— Это тебе отец Варнава так благословил?

— Нет.

— Как по мне, то в бою добрый меч куда получше всех этих твоих штуковин будет.

— Никакого оружия не похулю.

Кирилл с любопытством заглянул в закрытые глаза брата Иова. Уголки губ слегка раздвинулись в несимметричной улыбке, пошевелив глубокий застарелый шрам:

— Наверное, ждешь, что сейчас я скажу: «Но если в том же бою вдруг безоружен окажешься — что тогда?» Да стану тебе неозброй нахваливать.

— А разве ты не станешь?

— Нет.

— Отчего же?

— Не хочу. Встаём!

Брат Иов разом оказался на ногах и через мгновение исчез в зарослях бересклета на краю полянки. Кирилл бросился вслед за ним, с запозданием осознав, что линия высоких кустов внезапно осталась позади, земля впереди круто ушла вниз, а сам он уже летит по воздуху. Затем чувствительно ударился задом и понесся на нем по склону оврага, сгребая сапогами ворох прошлогодней листвы.

Инок стоял на краю, сложив руки на груди, пока Кирилл на четвереньках взбирался обратно.

— Ты знал, что тут обрыв! — закричал он с обидой.

— Конечно, знал, — подтвердил брат Иов. — А не будь меня с тобою — кого бы стал винить?

Кирилл не нашелся что ответить на это.

За кустами у откоса лежал вывороченный из земли комель старой ели. Верхушка ее терялась в буйной молодой поросли на противоположной стороне оврага. Инок легко вскочил на толстый ствол, кем-то давно и тщательно лишенный ветвей на всем его протяжении:

— Пойдешь за мной? Но не храбрись по-пустому. Не всякий отказ — трусость.

Кирилл подумал, кивнул:

— Пойду.

— Равновесие потеряешь — руками не маши. Раскидывай ноги, падай верхом да ствол обнимай.

— Яицы отобью! — ухмыльнулся Кирилл.

— Не отобьешь — втянутся со страху. Под ноги не гляди. На сажень перед собою.

Скользящей походкой брат Иов дошел до середины, обернулся. Кирилл вскарабкался на толстое основание, тряхнул головой и медленно двинулся вперед. Инок, слегка наклонившись в его сторону, смотрел куда-то вниз. Дождавшись некоего — ведомого лишь ему одному — момента, развернулся и заскользил дальше.

— Спокойно шел, — сказал он соскочившему Кириллу. — Неплохо.

— А я представил, будто это не одна лесина, а с боков еще по штуке таковых же.

— Можно. Поначалу многие так поступают.

— А надо как?

— Кот, который по ветке идет, что себе представляет?

Кирилл поколебался, предположил осторожно:

— Да ничего, пожалуй. Просто идет.

— Верно. А ты опять за мной держись. Столь же просто.

Брат Иов спрыгнул в овраг и помчался вниз по склону, петляя между деревьями.

Из ворот обители навстречу им вышел невысокий безбородый человек в белой двойной рубахе до пят, расшитой серебром по низу подола Знаками Основ. Длинные пшеничные волосы его были убраны в две косицы, оплетенные тонкими ремешками. От безбородого не отставали двое крепких дубравцев примерно тех же лет, при коротких бородах и также в белых одеждах. Одного из них Кирилл узнал — это был Ратибор. Меж ними, опустив лицо, понуро перебирал ногами горемычный мастер Витигост.

Брат Иов приложил руку к груди, посторонился с почтительным полупоклоном. Кирилл поспешил последовать его примеру. Поравнявшись с ним, Ратибор повернул голову, сказал негромко:

— Хорошо, что мы сейчас встретились, княже, — не понадобится гонца отряжать. Велено передать: вечером тебя у реки будут ждать. На том же месте. Последнее — дословно.

Сердце подпрыгнуло и заколотилось в Кирилловой груди.

— Кто тебя будет ждать? — немедленно поинтересовался инок. — Да ты не стой в воротах-то — мы же людям мешаем. Продолжай и двигаться, и рассказывать.

— Ага. Видишь ли, вышло оно как-то так… Вчера, когда отец Варнава к себе вызвал да поведал, что был гонец из Гурова и все мои… того… я потом вниз к реке спустился и на берегу лежал, а потом сидел, а там, оказывается, девчонка за кустом хоронилась — и давай в меня шиповником зеленым кидаться, а потом и вовсе в воду столкнула. Я рассердился — ну и побежал за нею, а под лесом как-то вдруг Ратибор объявился — ну тот, который говорил сейчас, — а она дочерью его оказалась. А еще ее Виданою зовут.

Кирилл с внезапным ужасом осознал, что отчего-то совсем не владеет собою и несет косноязычную околесицу. Побагровев до стука в ушах, озаботился старательным отряхиванием рубахи:

— Я знаю, что ты должен пребывать при мне неотлучно, знаю. Но может, хоть этим вечером ты не ходил бы туда за мною… ну то есть со мною, а?

Иов вдруг и сам остановился.

— Мне пятнадцать было, а ей — тринадцать, — сказал он, глядя мимо Кирилла. — Жданой звали. Сегодня я — монах с разрубленной рожей. Где она нынче и что с нею — Бог весть. Может, жена чья, толстая да сварливая, а может, ее и на свете давно уж нет. Только для меня она навсегда останется девчонкой тоненькой в венке из васильков. Ты вот рассказывать стал, а я снова смех ее услышал.

Он взял Кирилла за плечи и приблизил к его лицу свое:

— В глаза мне посмотри — смогу ли я тому, что сейчас в тебе, даже нечаянную обиду нанести?

— Ты… Ты уж прости меня, брат Иов.

— Бог простит, княже.

— Чевой? Княже? — с радостным изумлением тут же обернулась к ним сидевшая на траве у дороги грудастая молодица. Подхватившись на ноги, она яростно замахала ладошкой в сторону группы крестьян, обступивших кого-то из братий, закричала:

— Сюда, сюда! Здеся милостивец наш, здеся! Вот он!

Народ, бросив теребить монаха, воодушевленно устремился к опознанному «милостивцу». Молодица же тем временем проворно ухватила Кирилла за руку, звучно чмокнула ее и опять заголосила:

— Мой-то, как с обозом чумацким от варниц соляных воротился, всего-навсего осемь чеканов серебряных да дюжины две лисок медных в дом принес! Сам же втору седмицу на постоялом дворе у Шульги бражничает — а это ж на какие такие шиши? Я уж во все глаза за ним, но только по сей день никак дознаться не выходит, где он, ендовочник да скаред подлый, утаенное от детушек своих голодных схоронил. Поведай, княже!

Кирилл вырвал ладонь и с изумлением обнаружил в ней медную монету. Каким-то образом он вдруг очутился за спиною Иова, который по-отечески развел руки в стороны. Вполне миролюбивый и добродушный жест остановил набежавший люд как будто у незримой преграды. Уже оттуда хор голосов, сопровождаемый усердными поклонами, нестройно, однако вдохновенно подхватил сольное вступление молодицы:

— Коровенку у меня со двора свели, родимый! И чужой-то никто деревнею не проходил! Уж ты открой злодея, Бога ради, не обидь!

— У свекра мово как на зимнего Николу ноги отнялись, так по сей день и не встает, заступник ты наш! А ведь только его рукомеслом после мужниной смерти-то и кормились!

— Дите третий день утробою мается да криком кричит-заходится, никаки зелья и заговоры не помогают! А Гроздана-ведунья, нас опять завидевши, уж и дверь прямо перед носом учала затворять. Последня надёжа на тебя лишь осталась!

— Горшечников Прыщ Ясочку мою обрюхатил, а теперя от того отпирается да еще и клянется облыжно! А она молчит, свербигузка непотребная, блудяшку энтого покрывает!

— Братия и сестры, — проговорил Иов.

Народ умолк с послушливой почтительностью.

— Если вам нужен тот, кто дает упокоение всем труждающимся и обремененным, то вот храм Его, — инок указал на золотые купола над верхушками деревьев. — А княжий дар — в умах читать. Кто желает чтения своих тайных помыслов?

Желающих предложенного отчего-то не сыскалось. Охочие до княжьих чудес разом поскучнели, стали разбредаться со стыдливой поспешностью.

— У кого там младенец недужий да свекор болящий? — окликнул брат Иов. — Пройдите этой улицею вверх — по левую руку будет лечебница монастырская. Спросите отца Паисия.

— А с лисой-то что делать? — Кирилл подбросил медяк на ладони.

— Себе оставь. Как задаток.

Отец Варнава прикрыл глаза и затрясся в беззвучном смехе, осеняя себя крестом. Келейник за его спиной отвернулся к окну. Лицо брата Иова осталось непроницаемым.

— Да уж. Как говорится, слухом земля полнится, — сказал настоятель, отсмеявшись и посерьезнев. — Но ведь люди-то по-своему правы. Они служения ждут. А их простодушие — не грех. Сердишься на меня?

— За что, отче? — удивился Кирилл.

— За смех мой.

— Так ведь и впрямь забавно получилось.

— Ну и славно… — отец Варнава обернулся к келейнику. — Брат Илия, послушников-привратников оповести: людей, которые князя видеть желают, пред тем расспрашивать со вниманием. Галерейных в настоятельских палатах да на входе такоже предупредить следует. Если важное что случится — мне докладывать немедля.

Он улыбнулся Кириллу:

— Конечно, могут и в обход заслонов прорваться — уж не обессудь. Случается, человеку надобно так, что вынь да положь. И готовься к тому, что всегда от тебя будут ждать больше, чем ты дать сможешь.

— Слыхал я от отца нечто подобное, когда он со мною беседы вел о княжьем служении.

— Вот и я о примерно о таковом же речь повести намеревался. Доводилось ли тебе бывать при том, как князь Иоанн суд вершил?

— В конце прошлого лета, после обжинков. До той поры лишь из окошка украдкой наблюдал.

Настоятель протянул руку и приподнял краешек грамотки на краю стола:

— Князь Белокриницкий Стерх зовет меня суд свой с ним разделить. В качестве одного из надзирателей духовных.

— Это что значит, отче? — не удержался Кирилл.

— По заветам Доровым на всяком суде княжьем присутствуют посланники от христиан, древлеверцев и прочих верований, буде случатся таковые. Для надзора за тем, дабы решения князя не нанесли ненароком ущерба предписаниям религиозным. Разумеешь?

— Ага.

— И славно. Прежний настоятель обители нашей бывал у князя Стерха, а вот я пока еще не сподобился. Насколько мне известно, сам он древлеотеческой веры держится, но княгиня да двое старших сыновей — христиане. Младший готовится, нынче в оглашенных пребывает. Средь княжьих людей такоже крещеных много. О тебе уже каким-то образом наслышан, чему я удивлен изрядно. Очень желает свидеться лично. Можно сказать, даже настаивает на том. Это весьма неожиданно, однако ничего не поделаешь. Медлить тут негоже, так что прямо заутра в путь и отправимся. Посему после вечерни просил бы тебя все занятия свои отменить да спать пораньше ложиться. Отцу Паисию я дам знать.

Кирилл растерялся.

— Простите, отец игумен, — подал голос брат Иов, — но на эту пору князю важная встреча назначена. Ее отменять нежелательно.

Отец Варнава остановил на нем внимательный взгляд, согласно наклонил голову. Кириллу показалось, что в густых усах и бороде его спряталась улыбка.

Сделав несколько шагов по сосновым торцам тропинки, Кирилл оглянулся. Брат Иов у задней калитки, заложив руки за голову и не щурясь, смотрел на заходящее солнце.

— Идем?

— Ты один идешь, княже.

— А ты?

— Мыслишь, сейчас мы вместе спустимся, доброго вечера пожелаем, а затем я в сторонку отойду да за кустом схоронюсь?

— Хе! Прав ты был, когда эти свои хитромудрые штуковины нахваливать не стал — я-то думал, что любой мастер неозброя запросто сможет и сам кустом притвориться!

Кирилл удовлетворенно гыгыкнул над своей незатейливой подковыркой и затопал вниз, поглядывая на заросли шиповника у переката. Сердце опять непривычно запрыгало у него в груди. При очередном повороте он остановился и задрал голову — под стенами обители уже опустело.

На лугу у реки лежал прогретый за день предзакатный покой, даже самый слабый ветерок остался наверху. Пахло мятой, камышом и близким вечером.

— Видана, я уже здесь! — крикнул он наугад.

Из-под ног брызнули, запрыгали к воде потревоженные лягушки. Ни в назначенном месте, ни вокруг никого не было. Кирилл не успел даже толком растеряться, быстро смекнув, что для начала следовало бы повнимательнее приглядеться к знакомому кусту шиповника. Особенно к вон той его стороне, которая…

«Ну да, так и есть!»

С облегчением ухмыльнувшись, сказал громко:

— А давай сегодня я стану ягодами кидаться, а ты — в воду падать!

— А хочешь?

Вредная девчонка выскочила из-за куста и бросилась к реке.

— Вот дуреха-то какая! Я ведь только…

Кирилл рванулся вдогонку, почти у самого краешка берега успев ухватить ее поперек груди и остановить. Мягкое под пальцами ударило огнем, он отдернул руки в непривычном смятении:

— Прости, пожалуйста! Господи, да что же это такое…

Видана оттолкнула его, старательно занялась не столь уж необходимым приведением сарафана в надлежащий порядок. Голубой глаз вызывающе прищурился:

— Что? Неужто не знаешь? Ну вот нипочем не поверю!

— Да знаю я, знаю, это… Ох… Нечаянно как-то вышло.

— Это не «ох». Они вовсе по-иному зовутся.

Кирилл почувствовал, что багровеет.

— Видана! — взмолился он. — И говорю не то, и делаю всё не то — понять не могу, почему так происходит. Совсем иною я себе эту нашу встречу мыслил.

— А ты мыслил? Правда? — каким-то другим голосом спросила она и заговорила быстро-быстро: — Знаешь, а я ведь тоже себе и так и этак представляла: что ты мне скажешь, да что я тебе на то отвечу. А сейчас почему-то и мой язык вовсе не то говорит, что на самом деле сказать хотела. Может, оттого, что князь ты — отродясь до тебя никаких князей не видывала: ни старых, ни средовеков, ни таких, как ты. А может, еще отчего. А раз ты князь, Ягдар, то стало быть, в летах совершенных? А мне четырьнадесять всего. Ну то есть, уже.

— В совершенны лета лишь о будущем листопаде войду. И отец с матушкой, и брат мой старший в один день погибли безвременно — меня беда до срока князем сделала. Ратибор, отец твой, разве не упоминал о том?

— Нет… Ой, горе-то какое. Так вот отчего ты плакал тогда. Прости — если бы раньше знала, то ни за что на свете… Прости, Ягдар, а?

— Ты хорошая, Видана, — сказал Кирилл неожиданно для себя.

— Хорошая? — в ее зеницах будто загорелись голубые огоньки. — Ух ты! Страсть до чего любопытно: а чем же именно? Ну-ко, ну-ко начинай сказывать! Да гляди, не упусти ненароком даже самой малости!

— Видана! — Кирилл завел глаза, с удивлением осознав, что ему необычайно нравится и произносить, и повторять раз за разом ее имя.

— Не буду, не буду! — пообещала она торопливо. Голубые огоньки погасли. — А отчего ж погибли-то? Ой, ну зачем же я опять спросила — у тебя горе, а я с расспросами… Не говори, коли тяжко, не говори. Но все равно любопытно: что же могло приключиться такое, что все да еще и в одночасье?

— Отравлены были. Как именно — сам еще не знаю. Люди отца Варнавы дознание ведут.

— И еще раз прости…

— Сейчас-то за что?

— Ну… А у тебя, Ягдар, один глаз серый, другой зеленоватый. И крапинки в нем.

— А у тебя и глаза голубые, и сарафан голубой — до чего же складно выходит! И вышит бисером да гладью. Красиво так. Праздничный, да? Прошлый раз ты в другом была.

— А он… А его матушка с утра постирала — вот я и надела, что под руку попалось. И вовсе он никакой не праздничный!

Видана отчего-то смешалась и поспешно спросила:

— А что ты в этой — как её? — обители делаешь, Ягдар?

— Отец меня сюда послал. Мыслю, на обучение.

— Наукам всяким? Ух ты… А что за науки такие? А в Бортничах тоже школа есть — я туда со старшею сестрицею хожу. Четырежды на седмицу. А этой осенью и младшая с нами пойдет. Я уже и грамоте знаю, и численницу, и все-все Заветы назубок.

— Бортничи — то деревня твоя?

— Нет, соседская. Стрел с десяток всего от нас. Моя Хореей зовется. От опушки той самой, — она указала рукой, лукаво прищурив глаз, — только в дубраву войдешь да потом вниз к ручью спустишься — тут тебе и Хорево Урочище. А в нем и деревня моя. Хочешь — на завтра в гости зазову?

Кирилл погрустнел:

— Уезжаю я завтра, Видана. Утром раненько.

— Уезжаешь… Ой, что ж оно так — вдруг-то… А надолго ли?

— Да нет. Настоятель сказывал: всего-то на седмицу, не более.

— Как же всего-то, когда это цельных семь дней выходит! Охохонюшки… А потом?

— А потом судьбу мою решать будут, я так разумею. Едут сюда для этого некие люди.

— Что значит — решать судьбу?

— Еще не знаю. Просто представляется так.

— У рода твоего кто Обереги?

Кирилл пожал плечами.

— Ладно. Тогда я и отца просить стану, и к самому Белому Ворону пойду — пусть говорят о тебе с Древними.

— Вот это да… Спасибо… Скоро совсем стемнеет — пора мне назад собираться, Видана.

— Ягдар, а я каждый вечер сюда приходить буду, пока ты не вернешься… и думать о тебе. И ты в эту же самую пору думай обо мне — обещаешь?

— Обещаю, Видана. Знаешь, это ты просто здорово измыслила: вроде как опять свидимся! А можно я провожу тебя — ну хотя бы до опушки?

— Ты же не станешь сердиться?

— Да на что?

Видана в ответ сморщила нос и позвала куда-то в сторону:

— Отец, пора!

От стоявшей неподалеку засохшей ракиты отделилась смутная фигура в белом. Кирилл успел мельком удивиться: толщины ствола явно не хватило бы для того, чтобы Ратибор мог прятаться за ним.

Он засмеялся, подхватил лукавую девчонку под мышки и подбросил ее. Она взвизгнула, прижимая подол к ногам. На душе у него вдруг стало очень тепло и уютно.

— Ты чего, Ягдар?

— А ты не станешь сердиться? — Кирилл подмигнул, огляделся вокруг и крикнул наугад:

— Иов, нам тоже пора!

— Не спишь, отец игумен?

Отец Варнава отложил в сторону перо. С наслаждением откинувшись на спинку кресла, потер кончиками пальцев усталые глаза:

— Неужто не видишь — третий сон досматриваю. А сам-то отчего полуночничаешь?

Отец Паисий как-то уж очень доверительно обратился к брату Илие:

— Присмотри-ка там, на галерейке, брате, — не сочти того за обиду — да дверь за собою притвори.

Он дождался, когда келейник выйдет, после чего проговорил вполголоса:

— В сосудце с ядом, что из Гурова передавали, вода оказалась — помнишь?

— Конечно. Что еще случилось?

— Яд, который князю да десятнику его предназначался, такоже в воду обратился, пока работал я с ним.

— Вот оно как. Занятно, занятно. И что мыслишь?

— Тут и мыслить не над чем — одна рука творила. Замечу: рука изряднейшего мастера. А мне отчего-то вдруг былое воспомянулось.

— Начинаю догадываться, к чему ты ведешь, говоря о былом. Полагаешь, новоримской работы зелье?

Отец Паисий покачал головой:

— Новоримской или какой-то иной — здесь достоверно не дознаться. Ни этого, ни имён мастера с его заказчиками. Благородного Маркуса Аквилейского навестить бы — столько лет не виделись. Да и должок за ним имеется.

— Хочешь ехать?

— Не хочу, отец игумен, — надо.

— С этим не поспоришь. И как всегда, один?

— Как всегда. Поздно мне привычки свои менять.

Они взглянули друг другу в глаза.

— Ну что ж… Тогда загляни к писарю отца благочинного — он выправит подорожные грамоты, какие нужными сочтешь, — отец Варнава выбрался из кресла, поднял руку в благословляющем жесте: — Да охранит тебя Господь на всем пути твоем, Nobilis Paulus!

— И тебя такоже, отче. Теперь о другом: Ворон по-прежнему не желает, чтобы его увидели рядом?

— Говорит, еще слишком рано.

— Пожалуй. Ему лучше знать, когда придет время явить им себя. А ты напоследок вот что и сам послушай, и Димитрию с отцом Власием передай непременно…