Книга Предтеч

V

Вчера мыл Танюше голову. Она этого терпеть не может, поэтому, хоть я и обстриг ей ногти под корень еще заранее, был все-таки препорядочно изодран, словно лютой тигрой. Потом ублажал ее жиденькой манной кашей с маслом и малиновым вареньем. На этом мы, в общем, помирились. Накупил продуктов, отдраил полы и, получив таким образом вольную, засел в своей мастерской, в подвале. Батя постоянно грозится "разорить эту проклятую берлогу, пока дом не спалил", но это вряд ли: во-первых — ему лень, во-вторых — я все время откупаюсь разными нужными ему штучками, вроде деталей к машине, всяких мелких бытовых изобретений и т. п., вкупе с ремонтом всяческой бытовой техники. Ну, значит, присоединил я к своей отводке кристаллизатор и стал выращивать кристалл, который задумал давеча. Сначала-то я с в общем не свойственным мне легкомыслием собирался вырастить кристалл объемом в кубический дециметр, но подсчитал, и получил такое, что у меня волосы на голове зашевелились. Нет, все-таки арифметика — великая вещь. Решил остановиться на кубике со стороной в четыре сантиметра. И то потребуется полкиловатта на протяжении полутора суток. Посмотрим, что получится. Власоглав — как ни в чем не бывало. Наверное, дело вообще не во мне, а просто ему хотелось подраться. Кстати, это та потребность, которая всегда оставалась совершенно для меня непонятной. Как это такое — хотеть подраться вообще. Другое дело — Гитлер какой-нибудь и его убийцы. С теми бы я и сам вышел драться, и не переживал бы, даже убивая, точнее, — отложил бы переживания на потом, когда желание убивать у них пройдет и сменится надлежащим смирением и осознанием своих ошибок. Но просто так? Наверное, это все те же инструкции Того Самого. Люди не умеют подключить их к чему-нибудь полезному и интересному, ни на что их не используют, и они проявляют самостоятельность, прорастают там как-то и ищут выхода вовне. А внешне это проявляется в желании дать кому-нибудь у морду, предварительно придравшись к какому-нибудь вздору. Он думает, что ударил, потому что его "вывели", а на самом деле он "вывелся" оттого, что ему хотелось подраться. А ведь это страшное дело, государи мои. Оттого страшное, что подавляющее большинство людей и не догадываются о Тех Инструкциях. Они уверены, что действуют в соответствии со своей божественной волей или, на худой конец, с желаниями своей левой ноги, не отделяя того и другого от действия Инструкций. Наверное, именно поэтому они так легко и с такой охотой начинают искать врагов Нации (обязательно с заглавной буквы, никак иначе!), затаившихся заговорщиков и нежелательных инородцев, а также с необыкновенным воодушевлением начинают войны на протяжении всей своей истории хотя, — доказано же передоказано, — что в десять раз больше проку будет, если хотя бы половину затраченной энергии потратить на работу. Это — требует своей дани точно так же, как и любовь с сексом. И особенно страшно это явление должно проявляться в упорядоченных, законопослушных государствах с сильной властью и преобладанием городского населения, короче, — в так называемых "цивилизованных" государствах, объекте зависти окружающих стран. С появлением атомной бомбы по-настоящему воевать стало невозможно, поэтому следует ожидать, что эта энергия пойдет "вглубь", затрачиваясь на то, чтобы раздробить высокоразвитое вроде бы общество на враждующие, до кровопролития ненавидящие друг друга кланы, все более мелкие и ожесточенные. Но если это так, то любые попытки "смягчить нравы" путем простого подъема благосостояния заведомо обречены на провал. Похоже на то. Непонимание силы и природы забитых, заглушенных Инструкций может привести совершенно неожиданно к цепной реакции, способной сокрушить даже самую современную страну. Как, как научить людей понимать себя? Как доказать им, что кажущееся доблестью — дерьмо, кровавая муть, поднимающаяся с древних, потерявших свою нужность глубин души, если это можно назвать душой?

Нет ответа, а ведь проблема эта поважнее будет какой-нибудь ядерной физики. Каждый должен знать: это — мое, а это — воля Того Самого, и каждый раз думать, как выполнить эту волю без унижения, переливая эту силу в дело. Пожалуй, в ряду других эта проблема тоже заслуживает того, чтобы потратить на нее жизнь. Но ведь чем тупее человек, чем больше в нем первобытной ярости и пренебрежения к другим, чем скучнее и уже живет он поэтому, тем больше у него самомнения и уверенности в собственной непогрешимости. Только заикнись ему о чем-нибудь таком: сначала он состроит гримасу превосходства, потом назовет тебя психом, а в завершение постарается тебя же на всякий случай растоптать. И не видно выхода… И ведь таких, — большинство, и они вовсе не желают меняться, доказать им что-либо может только жизнь, только безусловный и в понятных для них формах выражающийся успех людей, во всем им противоположных. В этом случае высокомерие мгновенно сменяется тупым недоумением, а последнее, почти столь же быстро, переходит в завистливую, весьма изобретательную в резонах ненависть. Искать, искать единомышленников и ни в коем случае не учить, если этого не просят. Даже смешно — кто я такой, чтобы даже думать о подобном? Но, с другой стороны, я ни у кого не встречал подобных идей, а для меня они ясны совершенно, ни тени сомнения. И смешны были затеи всех на свете просветителей и морализаторов, и не доказано наличие какого-либо толка от всех этих затей…

А как бы я, к примеру, стал добираться до этого самого Тибета? Как угодно, но надо обретать крылья и подарить эту же возможность всем желающим, потому что обладающий силой сам по себе обретает достоинство. Но пока эта проблема не по мне даже технически.

Сегодня подходит ко мне Валет и говорит:

— Умный ты парень, Череп, а все-таки дурак…

У меня и вообще с ним хорошие отношения, пожалуй лучше, чем с кем бы то ни было.

— Что так? — Говорю.

— Да вокруг тебя Мушка вьется кругами уже месяца полтора, и ты один этого не видишь…

— Ну и что? — Говорю.

— Ну точно — дурак! Она что, тебе не нравится?

— Активной неприязни, — говорю, — нет. Отношусь так же, как ко всем.

— Да ты-то как ко всем, зато она нет…

— Ну, ничем не могу помочь. Понимаешь, Валет, наверное, это вообще не для меня.

Он даже вздохнул, наверное — от принципиальной непонятности и непредставимости такой ситуации.

— Ты что, вообще никогда не хочешь… ну, женщину?

— Если говорить о вообще, то иногда еще как. Хоть на стенку лезь. Но каким-либо неунизительным способом помочь себе я не могу. Остается извечный жребий для божественного в человеке: нести свой крест.

— А, ну тебя к свиньям! Тебе о бабах, а ты о хреноте какой-то…

— Тоже спасение. И тебе советую, чтобы все время не думать о ней, не тратить силы и белки.

— О ком о ней? О Мушке?

— В том числе. Но главное — о том, что у нее общего с другими женщинами.

И говорил-то, свинья, с ним эдак вот так вот, свысока, с иронической улыбочкой; тем более, что врал, потому что сердечко забилось-таки, когда он сказал о Мушкином интересе. Наверное, — не потому что она именно Мушка, а потому что она вообще девчонка. А вообще-то наши девочки интересуются ребятами из классов постарше. Весьма неталантливо мажутся, собираются в стайки и сплетничают, обдавая нашего брата пренебрежительными взглядами.

Короче, — болтал-болтал, а сам начал потихоньку ее разглядывать. У нее интересные глаза: цвета темного меда, чуть раскосые, и какие-то даже диковатые.

Волосы тоже, в общем, темные, только на свету отливают какой-то внутренней рыжиной. Фигура (тьфу!!!!) — кто ее разберет с этой формой, как бы она ни сидела, — глупый, кстати и вовсе непонятный обычай. Теперь вспоминаю, что и впрямь подходила, задавала какие-то натужно-умные вопросы, пробовала заговорить о музыке, просила сыграть и всякое такое.

После школы заходил в подвал: КПД у процесса чудненькое, лучше не бывает, — кристаллизатор чуть теплый, приблизительно как живой кролик на ощупь. Завтра перед школой отключу.

Кстати: