Глава 3


Евсей ворочался, пытаясь заснуть. Но как он ни старался, как ни звал сон, все без толку.

– Что за ерунда такая! – пробормотал летописец, не только раздосадованный неудачей, но и удивленный, ведь никогда прежде с ним не случалось ничего подобного.

Помощник хозяина каравана, у него всегда было множество забот. Вести повозки через снега – это только со стороны кажется, что все легко и просто, происходит само собой и не требует никаких усилий. На самом деле приходилось постоянно, будь то черная непроглядная ночь или полдень, наполненный слепящим солнечным светом, напрягать зрение, следя, чтобы невидимая тропа не выскользнула из-под ног, чтобы на ней не встретились ямы и трещины, чтобы на странников не напали дикие звери и безжалостные разбойники…

Но заботы – это еще что, вот ответственность… Она утомляла даже больше самого пути.

А ведь он был еще и летописцем! Да, да, конечно, не столько был, сколько назывался… Как придуманные им истории лишь назывались легендами, походя на них по содержанию, но не по сути. Ведь то, о чем они рассказывали, происходило только в его фантазиях. Реальные люди и невозможные события…

Впрочем, всем нравилось. Даже в городах на пути каравана его, бывало, просили оставить списки того, что там именовали сказками веры. Да и дома, в караване, детишки постоянно канючили: "Дядя Евсей, придумай для нас какую-нибудь сказочку!

Ну, придумай!…" Не то чтобы это положение вещей его во всем устраивало. Как-никак, он присвоил себе права, не принадлежавшие ему, и постоянно жил под угрозой божьей кары. Да и не только в наказании дело, когда сам караванщик со всей страстью, на которую только был способен, мечтал быть настоящим летописцем, не придумывающим легенды, но живущим ими. Но, что бы то ни было, боги были безучастны к его мольбам.

Впрочем, Они в то же время ничем не выказывали и своего недовольства поведением смертного, что уже немало.

Так или иначе, дел у Евсея хватало, и обычно он засыпал тотчас, едва его голова касалась свернутого мехового плаща, заменявшего подушку. Иногда это случалось даже раньше – стоило, устроившись в тепле повозки, только подумать о сне…

Но на этот раз все было иначе.

Караванщик поморщился, негромко выругался:

– Снежные демоны!

А затем, видя, что все попытки заснуть без посторонней помощи тщетны, зашептал слова сонного заговора:

– Спать, скорей спать!

Хватит мечтать,

Нечего ждать,

Спать, скорей спать!…

Он повторил заклинание трижды. Потом еще столько же, хотя этого уже можно было бы и делать – бесполезно.

– Великие боги, что же это! – закатив глаза, застонал он. Потом тяжело вздохнув:

– Ладно, ничего не поделаешь, – Евсей двинулся к пологу, – раз заснуть не получается, значит, придется заняться чем-то другим… Пройдусь немного, – ворча, он нацепил на ноги снегоступы, надел полушубок и выбрался из повозки.

Над пустыней царила ночь. Ее глаза-звезды смотрели на мир, как показалось Евсею – с любопытством. Это было необычно, ведь всеведавшие небесные светила оставались совершенно спокойны и безучастны даже перед лицом беды, а тут, ни с того ни с сего…

Шмыгнув носом, караванщик пожал плечами:

"Одной странностью больше, одной меньше… – он широко зевнул: – Ну вот! Почему так всегда: когда пытаешься заставить себя заснуть – ничего не получается, а стоит, прекратив попытки, заняться чем-то другим, как – нате пожалуйста!- он снова зевнул, затем мотнул головой, прогоняя дрему: – Нет! Я решаю, когда спать, а не мой сон!" Отойдя в сторону от цепи каравана, чтобы, замешкавшись, не попасть под копыта оленей или полозья повозок, он остановился, наклонившись, зачерпнул пригоршню снега.

"Сейчас, протру им лицо, и от дремы не останется и следа…" Снег обжег ладони холодом.

"Фу ты, забыл рукавицы в повозке! – подосадовал на себя караванщик, впрочем, без особой злости – в конце концов, не произошло ничего страшного. Так, ерунда. – Старею… – вздохнув, он качнул головой. – Вот и память уже не та…" Впрочем, дело тут было не только в прожитых годах. Евсею приходилось помнить столько всего – и легенды прежних циклов, и новые, только-только написанные им истории, и просто события недавних и далеких дней. Так что, порою, он удивлялся, как у него в голове помещается такое множество жизней? И ничего странного в том, что до своей собственной него не оставалось времени.

"Да у меня и нет ничего, – в последнее время он все чаще и чаще возвращался к этой мысли, несшей в себе столько тоски и боли, что их хватило бы, чтобы укрыть покрывалом снежную пустыню, – все, чем я живу, это мечты и грезы. Даже легенды…

Может быть, боги будут милосердны к ним, позволив сохраниться во времени. Но, в любом случае, это будут всего лишь сказки безымянного караванщика, одного из многих…- ему казалось, он был почти уверен, что, будь он настоящим летописцем, все изменилось бы… Хотя, он был бы благодарен богам и за совсем обычную жизнь.

В конце концов, он не так уж многого и хотел для себя. Любить жену, растить детей, учить внуков… – на миг его губ тронула улыбка, когда он представил себе, как это было бы здорово… – Но нет, не на что надеяться, – тяжелый вздох стер ее без следа. – Я упустил свой шанс – разменял четвертый десяток. В караване это все, точка – не женился раньше, так и останешься бобылем…" – он снова вдохнул, мотнул головой, отгоняя прочь тяжелые мысли.

"Так или иначе, я проснулся", – он хотел уже стряхнуть с ладоней не нужные более снежинки, вытереть руки, но тут с долей удивления заметил, что вместо снега в ладони плещется, сверкая в лучах утреннего солнца, талая вода.

"Вот уже и утро пришло. А я и не заметил… – была его первая мысль, за которой пришла следующая: – Морозно, а снег тает… Странно, ведь в пустыне человеческое тело хранит слишком мало тепла, чтобы на ветру растопить снег… " "Странно", – думал он, в то время как его взгляд, приникнув к крохотному осколку воды, ни как не мог от него оторваться.

Ладонь вдруг стала зеркалом, в котором караванщик видел себя – крепкого, широкоскулого мужчину – бородача, виски которого серебрились уже не только снегом, но и сединой, между бровей пролегла глубокая, как трещина морщина, глаза впали, высушенная холодным ветром кожа все сильнее трескалась и шелушилась…

"Где ты, молодость, где ты?" И стоило Евсею подумать об этом, как отражение вдруг задрожало, начало меняться.

Караванщик вздрогнул, увидев себя только что прошедшим испытание пареньком с едва начавшей пробиваться бородкой, сверкавшими глазами. Первым его желанием было скорее разжать ладони, стряхнуть обманчивую воду. Вторым – сохранить это удивительное зеркало времени, чтобы смотреться в него каждый раз, когда захочется помечаться о несбыточном.

Но, подчиняясь чьей-то неведомой воле, Евсей, не понимая, что делал и зачем, держа перед глазами отражение своей юности, поднес ладони к лицу и замер, позволяя не воде – вода не может быть такой густой и тягучей, ей не дано проникать сквозь кожу – чему-то другому, неведомому окутать все, укрыть не то маской, не то тенью судьбы.

Он фыркнул – вода попала в нос, протер глаза, нажав на них может быть сильнее, чем следовало, на какое-то время лишившись способности различать предметы окружавшего его мира, который вдруг стал похож на черное ночное небо, полное мерцания звезд.

Несколько мгновений он моргал, затем, щурясь, огляделся вокруг. Когда же зрение вернулось к нему…

– Легче не стало… – проворчал себе под нос Евсей.

Только что было ранее утро, а уже – полдень.

"Стоило на миг отвлечься… Вот жизнь!" "Это все время, – недовольно хмурился он, – то замедляется, то убыстряется…" И, все же… В глубине души у него теплилось некое странное чувство… Евсею подумалось… Ему показалось, что он не удивляется потому, что еще не знает всего…

И эти предчувствия подтвердились даже быстрее, чем он думал.

Проходившие мимо торговцы не могли не обратить внимания на остановившегося в шаге от тропы помощника хозяина каравана. На него поднимались взгляды, с губ уже было готово сорваться:

– Что с тобой, Евсей?

Но непроизнесенные слова так и застывали на губах. Кое-кто, втянув в себя побольше воздуха, сжимался, словно перед прыжком в глубокий снег. Другие вовсе шарахались в сторону. И только Лина, хотя даже она не смогла скрыть своего удивления, не только остановилась с ним рядом, но решилась заговорить:

– Евсей…

– Да, знаю, знаю, говорить с самим собой – дурной знак. Тому, кто в своем уме, не следует вести себя подобным образом, но… Не знаю, что на меня нашло…

– Скажи лучше: что с тобой произошло!

– А… – он махнул рукой. – Да так, задумался…

– Задумался? И только? – несколько мгновений она молчала, не сводя с караванщика взгляда, словно не узнавая его. – Евсей, это действительно ты? – вдруг спросила она.

– А кто же еще? Лина, ты… Вы все ведете себя так, словно не узнаете меня!

– Да нет, как раз узнаем. Иначе бы решили, что в караване оказался чужак.

– Посреди пустыни? Женщина, а ты сама-то здорова?

– Когда я смотрю на тебя… – она не отводила от него зачарованного взгляда ни на миг. – Я начинаю сомневаться. Это так невероятно…

– Что?

– Ну… Случившееся с тобой.

– Да в чем дело?! – он начал беспокоиться. И, право же, меньше всего о себе.

– Ты… Ты помолодел!

– Помолодел? – Евсей с сомнением посмотрел на нее. Глаза караванщика словно спрашивали: "И это все? Я по какой-то причине стал выглядеть чуть моложе, чем накануне, и поэтому вы все смотрите на меня так, словно я превратился в двуногого оленя?" -Не то слово! Это просто невероятно, но ты выглядишь так, словно тебе лет шестнадцать!

Евсей глянул на свои руки, провел ладонями по щекам, ощупывая лицо. Исчезли борозды морщин, вместо густой длинной бороды – робкая юношеская щетина. И, все же…

– Конечно, я мечтал об этом… – озадаченно пробормотал он.- Вот только что, несколько мгновений назад… Но… Лина, это… Так невероятно, что просто не может быть правдой!

– Давай, я принесу зеркало. Я быстро! – она бросилась к своей повозке.

– Лина! – Евсей хотел остановить ее. – Это неважно, я…- он умолк, поняв, что та все равно его не слушала, а даже если бы слушала, не слышала, отбежав слишком далеко. И, все же, мысленно, для себя, он закончил: "я с большей легкостью поверю в то, что мои глаза лгут, чем в возможность исполнения несбыточной мечты!" -Евсей! – донесся до него взволнованный голос Атена.

Встревоженный странными разговорами, хозяин каравана поспешил найти брата.

– С тобой все в порядке? – и тут он увидел его лицо.

Караванщик остановился как вкопанный, умолк, не в силах вымолвить и слова, хотя его губы и остались приоткрыты, так, словно с них уже были готовы сорваться слова, но замерзли налету…

– Во всяком случае, чувствую я себя хорошо, даже очень, – между тем Евсей, несколько пришедший в себя, решил, что разговор с братом – именно то, что ему сейчас нужно, – будто помолодел.

– Вот именно! – Атен был не просто удивлен, он был восхищен величием того чуда, которое вновь коснулось каравана своим крылом. Но не только. – Вот бы и мне так…- сорвалось у него с губ. Ведь нет ни одного человека, который бы не мечтал вновь стать юным, начать жизнь заново, получив еще один шанс? – Однако, – хозяин каравана тяжело вздохнул, – вряд ли это возможно: – чудо – дыхание одного мгновения. И раз оно до сих под не коснулось нас, значит, оно не для нас – и ныне, и прежде, и потом.

– Вот, – это вернулась Лина. Не успев не то что отдышаться от слишком быстрого для ее возраста бега, но даже остановиться, она уже протягивала летописцу маленькое металлическое зеркальце. – Убедись сам!

Евсей взял вещицу. Движения караванщика были несколько замедленны, когда он специально сдерживал себя, не желая выглядеть нетерпеливым. Еще одно мгновение промедления – прежде чем увидеть на свое отражение… Он решил ничему не удивляться. Но разве это возможно?

Из зеркала на него смотрел юноша: гладкая кожа, вьющиеся волосы, редкие усики и бородка. И только глаза… Они остались прежними, глядели с той задумчивой грустью, которая приходит лишь с годами и менее всего свойственна деятельной молодости.

– Словно кто-то взял зрелый огонь и поместил в молодую лампу… – проговорил он, следя за тем, как вслед за ним эти слова беззвучно повторили алые губы юноши.

– Именно! – Атен смотрел на него недоверчиво, толи подозревая брата в обмане, толи сомневаясь, а он ли это? – Интересно, кто…

– Небожитель. Кому это еще под силу такое превращение?

– Да ясное дело, небожитель! Но который!

– Кто бы это ни был, тебе дается второй шанс. Чтобы ты мог сделать то, чего не успел за прошлые годы. Не упусти его, брат.

– Да, конечно… – Евсей стоял, смотрел на окруживших его караванщиков, не зная, что ему делать – не вообще, в жизни, а пока только в этот миг.

– Тебе надо прийти в себя, – Атен прищурился. – Мне никогда не приходилось переживать ничего подобного, но, думается, к молодости надо также привыкать, как и к старости. И если к последней мы готовимся всю жизнь, то к тому, что случилось с тобой… – он качнул головой, не закончив начатой фразы, впрочем, все было понятно и так.

– Нам всем нужно прийти в себя, – проговорил пришедший вслед за женой Лис. Он выглядел встревоженным, а взгляд, обшаривавший снежную пустыню, был особенно насторожен. – Сейчас в караване нет никого, кто бы не говорил, не думал о случившемся с тобой. По большей части – забывая обо всем остальном… Атен, – помощник повернулся к хозяину каравана, – я приказал остановиться и разбить шатер.

– Да, – соглашаясь, тот чуть наклонил голову, – так будет правильно.

– Как бы ни случилось чего… – Евсей не мог отогнать от себя какого-то смутного опасения. Ему все время слышались повторяемые вновь и вновь слова: "Добро следует рука об руку со злом…" "И если так, то вслед за исполнением мечты должен исполнится и самый страшный кошмар…" -А, – странно, но обычно такой подозрительный и опасливый Атен, готовый во всем видеть недобрый знак, на этот раз лишь махнул рукой, – все будет хорошо, – он излучал такую уверенность, что помощник, несколько успокоившись, вздохнул, а затем спросил:

– Раз так, зачем останавливаться?

– На месте, где совершилось чудо? – хмыкнув, хозяин каравана загадочно улыбнулся:

– Ну конечно же, в надежде, что нечто подобное произойдет с кем-то еще!

– Да! – Лина схватилась за эту мысль как за веревку в сердце метели. А потом вдруг проговорила: – И было бы неплохо ему немного помочь.

– О чем это ты? – резко повернулся к жене Лис, который уже собирался идти, руководить установкой шатра.

– Небожители совершили чудо для Евсея, – улыбаясь, продолжала та. – Почему бы нам не сделать что-нибудь для тех, для кого мы как боги?

– Ты говоришь о рабах? – мужчины поняли ее, хотя слова караванщицы совсем недавно показались бы, по меньшей мере, странными: сравнивать себя с богами! Но в нынешний день никто просто не обратил на это внимание. Даже Евсей, обычно такой чувствительный и трепетный в отношении всего, что касалось небожителей, восприняв все как само собой разумеющееся, лишь уточнил:

– А что мы можем? Освободить их?

– Конечно, это стало бы исполнением самой их заветной мечты… Однако, – поджав на миг губы, хозяин каравана качнул головой, – не думаю, что боги ждут от нас именно этого.

– Скажи просто, что не хочешь терять рабов.

– Ну, подумай сам, зачем им свобода?

– Пригодилась бы для чего-нибудь.

– Посреди снежной пустыни! – фыркнул хозяин каравана, всем своим видом показывая, что он думал об этой идее.

– А я вот подумала… – вновь заговорила Лина. – Атен, как ты считаешь, как Евсей должен воспользоваться вдруг свалившейся на него второй юности?

– Завести, наконец, семью!

– Интересно, почему все говорят так, словно меня здесь нет? – попытался напомнить о себе Евсей, но на него все лишь шикнули:

– Молчи, парень!

– Совсем как взрослые на ребенка!

– А ты и есть ребенок, – не без удовольствия проговорила Лина, добавив, словно для большей убедительности: – Всегда мечтала сказать это!

– Вот и еще одна мечта исполнилась! Просто какой-то день чудес!

– Лис! – возмутилась караванщица, но тотчас успокоилась, стоило мужу примирительно поднять руки, поспешно проговорив:

– Сдаюсь, сдаюсь!

– А в этом что-то есть… – между тем задумчиво проговорил Атен.

– В чем? – все тотчас повернулись к нему.

– Позволить рабам создавать семьи… В городе у них есть такое право… Мы, конечно, не в городе, но…

– Но мы ничего от этого не теряем, – кивнул Лис, – даже скорее выигрываем.

Особенно в глазах рабов. И, потом… Может быть, боги, видя нашу щедрость, не поскупятся на новые чудеса.

Кажется, все были согласны с ним. Все, кроме Евсея, который, качнув головой, тихо проговорил:

– Ничего хорошего из того, что делаешь не бескорыстно, но ожидая воздаяния, не выйдет.

Только его никто не слушал. Потеряв всякий интерес к минувшему чуду ради будущих, караванщики, переговариваясь между собой, ушли оживлять свои мечты.

Евсей вздохнул, пробормотал себе под нос:

– Во всем хорошем есть доля плохого. Хорошо вновь стать молодым. Такая легкость, свобода во всем теле. Столько всего впереди! Но почему, скажите на милость, о небожители, стоит вновь стать молодым, как все, забыв о прожитых тобой годах, начинают относиться к тебе как к подростку, не достойному того, чтобы быть выслушанным и уж тем более давать советы?

Он почесал щеку, пожал плечами и двинулся к своей повозке: пришло время новой легенды, на этот раз – настоящей.

Устроившись в углу повозки, возле сундука, он потянулся к лампе, увеличивая яркость огня, затем достал чернильницу, писало, чистый лист бумаги, скользнул по нему холодными пальцами, гладя.

Его душу охватило волнение – она трепетала, заставляя время словно оленей нестись навстречу первому знаку новой легенды, который был в глазах караванщика чем-то схож с тем, который лежит в основе создания нового мира.

О, как он ждал этого мгновения! Он чувствовал себя мастером, гончаром, резчиком, ювелиром, предчувствующий, что ему предстоит создать вещь, которая будет прекраснее всего, сделанного прежде. Евсей знал, потом придут другие чувства. И первым из них будет страх – а что если у него не получится? Да, рукопись можно переписать, если не понравится какой-то знак или слог. Но как быть, если не удастся уловить сам дух – звучание истории? Не будешь же просить богов повторить события еще раз лишь затем, чтобы летописец мог их прочувствовать вновь, найти главное?

"Нет, – Евсей резко качнул головой, поморщившись. Его рука, которая уже потянулась к чернильнице, остановилась. – Нельзя начинать великое дело с такими мыслями!" Он попытался отвлечься, отрешиться от всего, закрыл глаза, глубоко вздохнул…

Но это не помогло.

– Откуда только берутся сомнения?! – раздражено пробормотал он. – И вообще…

"Ведь раз чудо произошло на самом деле… – думал он. – Значит, то, что мне предстоит, будет настоящей легендой! А для того, чтобы написать ее, мне нужно быть настоящим летописцем! – Евсей растерялся: – И как же быть? – он замер, тупо глядя на чистый лист бумаги, словно надеясь, что знаки проступят на ней сами собой. – Должен же быть какой-то выход!" "Госпожа Гештинанна, – промучившись еще какое-то время, взмолился он, – прошу Тебя, дай совет, как мне быть? Благослови меня на легенду, если считаешь достойным! Или пошли того, кого изберешь для этой работы! " И Евсей замер, приготовившись ждать знака от небожителя, понимая, что это ожидание может продлиться целую жизнь. Но все случилось так быстро, словно госпожа Гештинанна стояла у него за спиной и только и ждала, когда он попросит Ее совета.

– Можно, дядя Евсей? – донесся до него девичий голос из-за полога.

– Мати, ты? -удивился Евсей. – Зачем ты пришла?

– Я… – начала что-то мямлить она, вот только Евсей не мог разобрать ни слова, когда и без того тихий, неуверенный голосок девушки еще и заглушал полог повозки.

– Ладно, давай, заходи, – крикнул ей караванщик.

Он терялся в догадках: "Что это: знак богини или просто странное стечение обстоятельств?" Но это не могло быть ответом на его мольбу!

"Неужто госпожа Гештинанна хочет, чтобы новую легенду, даже более того – первую истинную легенду нового времени – рассказала эта девчонка, которая и писать-то как следует не умеет!" – это было просто невозможно, нереально…

"Доверить ей это великое дело…?!" – нет, Евсей не мог даже думать об этой нелепице серьезно. И если бы эта мысль не соседствовала в его голове с памятью о просьбе, с которой он обратился к госпоже Гештинанне, он бы, наверно, уже рассмеялся – громко, не сдерживаясь.

– Дядя Евсей, я… – а тут еще Мати подливала огня в лампу. – Я… – несмотря на полученное разрешение, она продолжала, вопреки собственному обыкновению, мяться, переступая с ноги на ногу, возле отдернутого полога.

– Давай, давай быстрее, не напускай холод! – прикрикнул на нее летописец, злясь не столько на племянницу, сколько на самого себя. Этот его голос, который словно уже не принадлежал ему, звучал слишком высоко и норовил дрогнуть от волнения именно в тот момент, когда ему надлежало быть твердым и убедительным.

"Словно я разучился говорить!" – его просто передернуло: не хватало еще показать свою беспомощность и растерянность девочке!

– Я… Мне… В караване говорят, что произошло новое чудо, и… И я подумала, что, может быть, понадоблюсь тебе…

– Понадобишься? Зачем?

– Ну… Не знаю… Зачем-нибудь…

Хотя Мати и забралась в повозку, но так и осталась сидеть с краю, возле самого полога.

– Ты что, боишься меня? – неожиданный, непонятный вопрос дяди заставил ее вздрогнуть.

– Нет, я…

– Что же тогда сидишь в стороне? Признайся, ты боишься!

– Дядя Евсей…

– Не ври мне!

– Я… – девушка сжалась, втянув голову в плечи. – Я не вру, – взглянув на него глазами, похожими на те, что были у побитой собаки, тихо проговорила она.

"Зачем ты так?! – кричала ее душа. – Я ведь ничего тебе не сделала! Я… Ты же знаешь, как относится к обману Шамаш!" Да уж, обвинение во лжи считалось в караване самым страшным, даже страшнее подозрения в трусости.

Но Евсей сперва сказал и только потом задумался, а, задумавшись, пожалел о сорвавшемся слове. Прежде он никогда бы не позволил себе ничего подобного.

Потому что не стал бы спешить с выводами, а, промедлив мгновение, понял, что малышка не заслужила не то что обвинения, но даже упрека. Ведь чудо всегда пугает.

"Великие боги, да я сейчас напуган, наверное, больше, чем кто-то другой! Больше, чем все остальные вместе взятые! Но не хочу в этом признаться, и вру… вру… всем, и, прежде всего – самому себе!" Евсей нахмурился. Он уже хотел сказать: "Прости…", но вместо этого губы упрямо скривились:

– Зачем ты пришла? Взглянуть на меня, да? На такую диковинку… – не дав девушке оправиться от одного обвинения, дядя обрушился на нее с другим, не менее суровым и жестоким. Чтоб через мгновение пожалеть и об этом.

"Я веду себя как мальчишка!" – в его груди нарастал гнев, рука, сжавшись в кулак, рассекла воздух, с гулким хлопком опустилась на прокрытое одеялами деревянное днище повозки. При этом, сам не зная как, он задел чернильницу. И та, сорвавшись с крышки сундука, полетела вниз. Она начала переворачиваться. Еще миг – и чернила выплеснутся…

Все это происходило прямо на глазах Евсея, и происходило так медленно, словно время задержало свой бег специально для того, чтобы он мог прервать падение. Но караванщик, застыв на месте словно ледяная статуя, и рукой не шевельнул.

– Дядя! – подскочив к нему, Мати в последний момент все-таки поймала чернильницу, которая, однако, уже успела потерять немалую часть краски, запятнавшей одеяла, руку девушки, рукава ее шубки.

– Прости, я… – пробормотал помощник хозяина каравана, медленно приходя в себя.

Он мотнул головой, прогоняя неясную мглистую дымку оцепенения, которая заволокла его сознание, снегом забила голову. – Когда чудо происходит с другим – это одно, но когда что-то такое случается с тобой… – он сжал губы в тонкие белые нити, громко выдул воздух через нос.

– Да, это… странное чувство, противоречивое, – Мати не просто делала вид, что понимает его – так оно и было на самом деле. Ведь с ней не раз происходило подобное. Во всяком случае, она знала, как тяжело в подобный миг быть одной, и искренне хотела помочь дяде, поддержать его.

– Прости меня, милая, я наговорил много глупостей и грубостей. И вообще, был несправедлив к тебе…-Евсею пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести эти простые слова.

– Я понимаю…-она, наконец, осмелилась поднять голову, бросила опасливо-осторожный взгляд на дядю… И застыла с открытым ртом.

Нет, конечно, Мати знала, что увидит. И все равно она растерялась. Тот человек, с которым она говорила и чей голос, пусть и изменившийся, казался ей знакомым, был не просто молод – очень молод.

"Да он не старше Ри! – подумала она, а затем поспешно поправила себя: – Выглядит не старше! Ведь на самом деле он мой дядя, чья жизнь в два раза длиннее моей".

Ей хотелось повнимательнее рассмотреть его, но в отблесках огненной воды это было трудно сделать. Да и неприлично, неправильно – вот так разглядывать человека, тем более – знакомого, родного.

– Ты так изменился, дядя Евсей… – проговорила она, отводя взгляд в сторону.

Евсей несколько мгновений молчал. Раздумывая, он смотрел на Мати. А потом спросил:

– Скажи, зачем ты пришла? – его голос звучал спокойно, в нем не было даже тени угрозы, и, все же, девушка вздрогнула, сжалась, словно ожидая новых обвинений, и начала оправдываться:

– Дядя Евсей, вовсе не потому что…

– Успокойся, племянница. Я ведь уже признал, что был несправедлив к тебе, и попросил прощения. Но я должен знать, что именно побудило тебя оказаться здесь именно в это мгновение. Прости, что настаиваю, не сердись за то, что вед себя с тобой так грубо, даже, наверно, жестоко. Поверь, у меня действительно есть причина спрашивать.

– Ну… – Мати замялась, нервно дернула плечами. Собственно, она и сама не знала наверняка. И вообще, ей не место в жилище дяди. По законам каравана, поселившаяся в повозке невест не могла даже к отцу прийти, если тот не звал ее в гости. Это было неприлично. Но, дочь хозяина каравана, она всегда была особенной и позволяла себе много вольностей, на которые не смел решиться никто другой.

Да, конечно, с того самого мига, как она, выбравшись из своей повозки, чтобы узнать, почему караван остановился, узнала, что произошло чудо, девушка просто лопалась от желания своими глазами взглянуть на превращение, которое случилось с ее дядей. Но пришла она к нему не под влиянием любопытства. Она поддалась совсем другому чувству. Нет, даже не чувству – внутреннему голосу, который велел ей бежать к повозке дяди, уверяя, что в этот день ее место там.

Однако это единственно правдивое объяснение казалось ей таким невероятно глупым, что, по ее мнению, вряд ли заслуживало чего-то кроме смеха. И поэтому Мати собиралась сказать, что все получилось само собой, случайно, и вообще, она поняла, что сделала что-то не так и сейчас же уйдет…

Но тут случайно посмотрев в сторону дяди, она встретилась взглядом с тем, кого коснулось чудо, и тяжело вздохнув, подумав: "Может быть, ему действительно важно знать истинную причину…", рассказала все:

– Это был… Какой-то голос. Как будто мысленный… Но не совсем… Ты знаешь, Шамаш научил меня говорить на языке мыслей… Мне показалось, что я слышу голос мгновений, отмеряемых биением сердца… Не знаю, что это было, не помню. Я ведь не задумывалась. Голос велел мне прийти сюда, я и бросилась, не разобравшись как следует. Потому что хотела прийти. Прости, я… Я знаю, что не должна была так себя вести, но ничего не могла с собой поделать! – в ее глазах заблестели слезы отчаяния.

Она боялась, что, стоит ей замолчать, и на нее обрушится новый поток упреков и нравоучений, особенно обидных оттого, что заслуженных. Но брат отца задумчиво молчал. Его голова чуть наклонилась, словно в знак согласия, а весь вид говорил красноречивее всяких слов: именно этого он и ждал…

– Ты правильно сделала, что пришла, – наконец, проговорил он, через силу, борясь со своими внутренними врагами. – Дело в том чуде, которое произошло со мной. Это ведь настоящее чудо. И достойно того, чтобы о нем помнили… Я не знал, что мне делать, как поступить с легендой…

– Да, -понимающе закивав, воскликнула Мати, – ведь летописец не может рассказывать о себе, а чудо свершилось именно с тобой…

– Не в этом дело. Главное…-он собирался объяснить, но затем лишь мотнул головой:

"Зачем? Только сильнее запутаю девочку, которая не понимает во всех этих легендарных тонкостях ничего. Для нее – что сказка, что легенда – одно и то же…

Да и зачем ей понимать, раз она избранная?" Он поморщился, обоженный обидой, а затем продолжал:

– Я просил госпожу Гештинанну послать мне знак… Я надеялся, что богиня не оставит мою мольбу и ответит. Но… Мати, прости, но я ждал не тебя.

– Да, – девушка понимающе кивнула, – ведь я не летописец, я… Почему Она выбрала меня? Почему не Ри, ведь он твой помощник и знает, что делать, а я…

– Ри – не мой помощник, – качнув головой, нахмурился Евсей. Ведь помощники бывают только у настоящих летописцев. И Мати следовало бы помнить об этом, вместо того, чтобы бередить старую рану, – он просто иногда мне помогает.

Глаза девушки расширились от удивления. Однако все, что она сказала, было:

– Да, конечно, прости… – в конце концов, ему было виднее.

– Не знаю, Мати, может быть… – он умолк, не договорив.

– Что, дядя Евсей? – так и не дождавшись объяснения, спросила она.

– Ты ведь хотела попробовать придумать сказку…

– Дядя Евсей, – робкая улыбка скользнула по губам девушки, – но ведь сказка – это не легенда.

– И, все же, почему бы тебе не попытаться? Всего несколько символов, только самое начало? Расскажи о том, что случилось со мной.

– Но если у меня не получится…

– Получится. Богиня истории верит в тебя!

– И, все же… Если вдруг… Ты ведь мне поможешь? Ну, исправишь?

– Конечно, – поняв, что Мати боится ответственности и потому медлит, поспешил заверить девушку караванщик. – Конечно, – повторил он, а потом двинулся к пологу.

– Дядя Евсей! – племянница испуганно глядела на него, не понимая, куда это тот собрался и, главное, зачем? Особенно теперь, когда он был так нужен ей. И обещал помочь…

– Я… Мати, сочинять лучше, легче в одиночестве. Так… Так по-другому, совершенно по- особенному чувствуешь слово, и вообще… Никто не отвлекает, – он говорил ей те истины, до которых обычно доходят сами. Но для этого нужно время, а… В общем, он доверял богине. И надеялся, что племянница все поймет и послушается его. – Чернильница у тебя в руках, писало и бумага на сундуке. В общем, разберешься… – и он выбрался из повозки.

Проводив летописца настороженно-удивленным взглядом, Мати пожала плечами.

– Ладно, я постараюсь…-проговорила она. Мати совсем не была уверена в том, что у нее получится, но раз ничего другого не оставалось… Почему бы действительно не попробовать? Ведь это так здорово – сочинять легенды!

Она взяла писало в ладони, осторожно, словно то было не из дерева, а хрупкого льда, потом сжала, согревая…

Несколько мгновений Мати раздумывала, как лучше начать легенду. Вряд ли тут был какой-то однозначный способ. Хотя все истории дяди Евсея начинались примерно одинаково: снежная пустыня, без начала и конца, караван, бредущий по ней по тропе своей судьбы, повозки… Все спокойно, все обыденно, тихо… И потом, неожиданно среди этого спокойствия и тишины происходит чудо.

Девушка не понимала этого. Ей казалось, каждая легенда должна быть особенной. Во всем. Даже в тех знаках, которыми она рассказывается. А затем она вдруг улыбнулась, прикусила губу. Ей показалась, что она знает, как все должно быть.

"Я помогу тебе с легендой, дядя Евсей! Я не подведу тебя!" Был на исходе пятый год С тех пор, как избранный народ В пустыне встретился с своим Владыкой – богом солнца… Им Храним от бед, во власти грез, Мы шли, не чувствуя мороз Метели, позабыв про страх, Неся огонь в своих сердцах, Огонь, спустя и вечность лет Что сохранит тепло и свет.

Я расскажу о дне, когда

Все было так же, как всегда

До той поры, когда рассвет

Окрасил мир в багряный цвет.

И изменилось все навек,

Лишь стал водой прозрачной снег

В ладонях летописца. Миг -

Омыл он влагой сей свой лик,

И наяву, как среди сна,

Из влас исчезла седина,

Морщин как будто никогда

И вовсе не было. Вода

Следы все смыла перемен,

Оставив молодость взамен…

Она готова была прыгать, смеясь.

Все получалось так здорово, но…

Остановившись, Мати подняла руку, потерла нос. Если до этого мгновения все шло само собой и девушка ощущала себя во власти того чувства, когда казалось, будто кто-то, может сами боги, нашептывали на ухо слова, а знаки сами ложились рисунками на бумагу, то теперь все вдруг прекратилось.

"Но почему?! – она была готова плакать от обиды. – Великие боги, почему вы всегда так поступаете: даете прикоснуться к чуду, ощутить себя ее частью, а потом – раз, и отнимаете?" Ей хотелось продолжения!

Но потом она поняла – а ведь его нет, хотя бы потому, что больше ничего не произошло. Так о чем же рассказывать?

И, поняв это, Мати немного успокоилась. Не то чтобы разочарование прошло, просто…

Просто ей стало не так обидно.

"Это не правильно, – недовольно поморщилась она, – начинать рассказ, когда знаешь, что не сможешь довести его до конца. Не правильно останавливаться. Ведь теряется нить… А единый канат лучше, чем связанный из кусочков. Хотя, с другой стороны, ведь цепь каравана составлена из колец… Нет, – она упрямо мотнула головой, отвергая то сравнение, что было не в пользу ее идеи, – кольца цепи – это не обрывки историй, а символы – слова, – так все становилось на свои места.

– Это только наброски, – ей было не очень приятно так думать о придуманном ею начале легенды, которое казалось ей самим совершенством. Но она продолжала, не в силах справиться с разочарованием, проникшим в ее душу, – наверно, дядя Евсей потом, когда все закончится, многое переделает.. " – Мати не хотелось, чтобы он так поступил. Совсем не хотела. Но она была почти уверена, что все случится именно так.

Она даже разозлилась:

"Зачем я тогда так старалась? Можно было просто разбросать знаки по бумаге, как…

Как носки и кофты по повозке. И все! Эх, дядя Евсей, дядя Евсей!" – она уже злилась на него. Почти так же сильно, как на себя, за то, что ввязалась в эту затею, которая с самого начала казалась глупой и бесполезной.

Девушка отбросила в сторону бумагу, которая тотчас поспешила свернуться в свиток.

"Чернила еще не высохли…" – Мати задумчиво смотрела на него, но даже рукой не шевельнула, чтобы расправить. Зачем? Будут пятна? Символы расползутся? Ну и пусть. Все равно это только черновик…

Писало закатилось куда-то за одеяла.

"У него еще есть", – ей вдруг захотелось сделать что-то… Как-то отомстить за свою обиду и разочарование.

И только чернильницу она аккуратно закрыла, прежде чем убрать в сундук:

– И так все в пятнах. И я в том числе. Хорошо, что я живу не с отцом, а то бы он меня точно наказал за такое… Интересно, полушубок отчистится? Или придется вырезать кусочки меха? Нет, так будет некрасиво… – она тяжело вздохнула. Ей было жаль полушубок. – От холода не умру, но все равно обидно-то как! И вообще, это дядя Евсей опрокинул на меня чернильницу, пусть он и покупает мне новый полушубок! – но ей нравился этот. Он был такой удобный! И мягенький, теплый… – А еще лучше отчистит этот. Пусть он попросит Шамаша все исправить!" Эта мысль несколько успокоила Мати. Она показалась ей не просто правильной, но напомнила о том, как когда-то давно Шамаш сделал так, чтобы платье, подаренное отцом ей на день рождение и порванное тотчас, как она надела его, вновь стало новым и целым.

"Тогда Шуши выглядела такой виноватой…" – грустная улыбка коснулась на миг ее губ. Пусть прошло больше года со смерти золотой волчицы, но всякий раз, когда Мати думала о подруге, ей становилось так больно, что слезы сами наворачивались на глаза. И, все же, она никогда не гнала прочь эти мысли. Ей казалось: когда вспоминаешь кого-то, думаешь о ком-то, этот кто-то рядом с тобой. Пусть не во плоти, но душой, духом он рядом…

"Так о чем это я? О том случае с платьем… Интересно, а у меня получится?

Почему нет, ведь тогда вышло. Хотя тогда рядом был Шамаш… Но ведь очистить мех проще, чем заделать дырку…Во всяком случае, я ведь ничего не потеряю, если попробую. Кроме времени, конечно… Вот только… Будет обидно, если ничего не выйдет… Даже больше, чем обидно… Хотя, мне и так обидно… Ладно, попытаюсь…

Нужно только вспомнить, чему учил Шамаш…" Она стянула с себя полушубок, положила рукав на колени, а затем закрыла глаза, чтобы ничто не отвлекало, и сосредоточившись на воспоминаниях, зашептала себе под нос:

"Как он говорил тогда? "Дунь и скажи: "Не было и нет, чего не видит свет, чего не помнит тьма, и даже я сама…" И все…" Девушка осторожно открыла сначала один глаз, словно боясь увидеть рядом тень, затем второй – или призрака какого-нибудь… Она упрямо смотрела вверх, на сосуд с огненной водой, не решаясь взглянуть на полушубок.

"А если не получилось? Что тогда? Дура! – она прикусила губу. – Чего боишься?

Что ты полная неумеха, которая может только фантазировать? Должно получится!

Должно! – упрямо твердила она себе.-Потому что… Должно!" – и, почти убедив себя в этом, она скосила взгляд вниз…

С ее губ сорвался вздох облегчения и восторга.

"Получилось! Получилось! – на рукаве не было ни капельки чернил! И не только на рукаве, но и на меховых одеялах повозки! Словно чернила и не проливались вовсе.

– Ай да я! Ай да… Пусть я не маг, но тоже могу творить чудеса! Могу!" – ей захотелось сделать еще что-нибудь особенное, чудесное. Взгляд уже обшаривал повозку – нет ли чего, что нужно подправить, восстановить? Но все выглядело нормально.

Прошло какое-то время.

Мати заерзала на месте. Она сделала то, о чем ее попросил дядя. Зачем и дальше оставаться в чужой повозке, в которой ей стало вдруг как-то неуютно? Тем более, когда ей так хотелось вернуться к себе, чтобы рассказать Сати обо всем случившемся, похвастаться…

Но девушка не была уверена, что может уйти прежде, чем вернется дядя Евсей. И, вздохнув, Мати поджала под себя ноги, приготовившись ждать.

"Интересно, а куда он пошел? Может, что-то еще должно произойти, ведь чудеса падают на голову не снежинкой, а охапкой снега… Вот, – едва подумав об этом, она обиженно надулась, – опять! Ну почему всякий раз, когда что-то происходит, я сижу где-то в стороне и узнаю обо всем из чужих рассказов? Где же ты, дядя Евсей!

Возвращайся поскорее! А то я так пропущу все, даже пробуждение спящих вечным сном!…" … Евсей, выбравшись из своей повозки, поглубже надвинул шапку на лоб, поднял воротник полушубка, скрывая подбородок. И не важно, что в этом не было никакой необходимости, когда вокруг не метель бушевала, а царил покой шатра. Просто он не видел другого способа хоть как-то спрятаться от любопытных глаз. Если бы было можно, он бы предпочел с головой укрыться одеялом. Но это лишь привлекло бы еще больше внимания, ведь никто не ходит, закутавшись в кусок шкуры.

Впрочем, ему все равно не удалось избежать внимания – к своему немалому неудовольствию караванщик заметил, что все взгляды обращены на него. И пусть спутники по дороге торопливо отводили глаза, стыдясь своего любопытства, все равно Евсей чувствовал себя ужасно неуютно. Вот только единственный способ избавиться от внимания он видел в том, чтобы вернуться в свою повозку. Но…

"Не прятаться же мне всю жизнь!" Он надеялся, что, со временем, люди привыкнут, ведь то, что удивляло когда-то, не будет удивлять всегда, становясь обыденным. И, потом, у него было дело.

– Как ты, Евсей? – заговорила с ним одна из женщин, надеясь услышать нечто большее, чем краткий ответ. Вокруг тотчас стали собираться другие караванщики.

Заметив это, помощник хозяина каравана тяжело вздохнул.

– Нормально, Рани, – он с грустью глянул на женщину. "Зачем эти вопросы?" – спрашивали его глаза. В душе же все кипело: "Ну что за дуреха! Почему всякий раз находится смельчак, без которого все было бы намного лучше! Ведь промолчи ты – и, может, мне удалось бы избежать расспросов, к которым я сейчас совершенно не готов!" Он сказал куда больше, чем ему хотелось бы.

Но для его собеседников этого было явно недостаточно.

– И, все же? – продолжала настаивать караванщица. Она не понимала, почему Евсей не хотел рассказать, что с ним случилось, ведь это так замечательно – когда с тобой происходит чудо, тем более такое! И вообще, ей было страшно интересно, каково это – встретить исполнение своей, и не только своей мечты – вновь помолодеть?

Рани, как и многие другие караванщики, готовые ловить каждое его слово, ждали от своего спутника того, что были вправе ожидать от почти что летописца – легенды!

Во всяком случае, ее начала. И были разочарованы тишиной. И обижены. Потому что их ожидание не оправдывалось. А, в довершение всему, они вдруг поняли, что Евсей собрался уходить.

– Но… – они еще пытались его остановить.

– Ты знаешь, – поспешно заговорил кто-то из мужчин, стремясь сохранить нить разговора, – Атен решил позволить рабам создавать семьи. И одна пара уже…

– Прости, Вал, – прервал его Евсей, – мне не интересно, что там делают рабы. Они – лишенные судьбы, и все, – его голос звучал сурово, даже резко, не допуская никаких споров или возражений, которые остановили бы его.

Он ушел, оставив караванщиков с удивлением и непониманием глядеть ему вслед.

– Он изменился…-донеслось до его слуха.

– И не только внешне…

– Выглядит как мальчишка, и ведет себя, как мальчишка… – он не был уверен, что последние слова действительно прозвучали вслух. Даже скорее всего это были лишь его собственные мысли – он ждал чего-то подобного. А ведь порою слышат то, чего ждут…

Но Евсею было все равно:

"Если и не сказали вслух, то подумали уж точно!" Однако не все было так плохо, как представлялось на первый взгляд.

"Мальчишка"! Да, я снова стал мальчишкой. И это здорово! Ведь боги не отняли у меня ничего – ни моих знаний, ни судьбы, ни дела. Они просто дали мне… Они наделили меня возможностью сделать, пережить еще столько всего, столько такого, что я уже считал потерянным… Моя заветная мечта сбылась волей небожителей! Я же постараюсь сделать все, чтобы и другие надежды исполнились!" Когда он подумал об этом, то ощутил себя совершенно счастливым. На сердце стало легко и светло. И, казалось, ничто в целом мироздании было неспособно омрачить это чувство. Между тем он добрался до повозки холостяков. Здесь было тихо и безлюдно.

"Не удивительно. У всех масса забот – нужно установить шатер…" И, потом…

"Вот дурак! Говорил с Рани и не спросил, где Ри! А если он не в повозке холостяков? Да скорее всего он не в ней! Что там сидеть, когда вокруг происходит такое… Ладно, – он махнул рукой, все равно я уже пришел…" – действительно, ему оставалось только отдернуть полог и позвать:

– Ри! Мне нужно поговорить с тобой!

Вообще-то, он не ждал ответа, думая: "Говорю в пустоту,"- и потому был немало удивлен, когда услышал хрипловатый голос:

– Евсей… – в нем чувствовалось беспокойство. И караванщик был готов на что угодно спорить, что его обладатель никак не рассчитывал, что к нему придут. Ему даже показалось, что Ри чем-то напуган, при том так сильно, что не в силах скрыть свой страх.

– Нам нужно поговорить, – повторил Евсей. – Кое-что случилось…

– Ты знаешь?!

– Знаю? – Евсей нахмурился. Что он должен был знать? Что с ним произошло чудо? А как же иначе? Но ведь речь могла идти и о чем-то другом…

– Так ты спустишься?

– Нет! – донесся до него быстрый вскрик, затем на несколько мгновений воцарилась тишина, и лишь потом, взяв, наконец, себя в руки, Ри продолжал: – Я еще не готов!

– Можно поговорить и в повозке… – собственно, Евсей не видел причины, почему бы нет. "Может, это и к лучшему. А то сейчас набегут остальные, начнутся расспросы… – при мысли об этом он недовольно поморщился. Ему нравилось рассказывать о других, но о себе… – Нет! " И он легко запрыгнул в повозку. – Что сидишь в темноте? – караванщик потянулся к лампе, зажег ее, а затем, взглянув в свете огненной воды на своего собеседника, ошарашено прошептал: – Великие боги, Ри, что с тобой случилось?! – вместо юноши перед ним сидел зрелый мужчина – кряжистый, широкоплечий с длинной окладистой бородой.

– А ты…- тот, в свою очередь, во все глаза смотрел на помолодевшего помощника хозяина каравана.

Несколько мгновений они молчали, ошарашенные, а затем одновременно заговорили:

– Неужели это как-то связано? Неужели то, что омолодило меня, привело к таким ужасным последствиям для тебя?!

– Но мы ведь не связаны никакими узами и исполнение моей мечты…

– Постой, – как бы Евсей ни был поглощен своими мыслями, последние слова он все-таки расслышал и воззрился на собеседника с еще большим удивлением, – выходит, ты мечтал постареть?

– Повзрослеть.

– Но, великие боги, зачем?!

– Чтобы все перестали относиться ко мне как к мальчишке, начали прислушиваться к словам, позволяли совершить поступки, чтобы… – на миг он прикусил губу, а затем сказал главное: – Чтобы Сати увидела меня другим, поняла, что… Что я действительно люблю ее, что это не какая-то там юношеская влюбленность… Я думал… -он умолк, не решаясь продолжать вслух. Но мысленно он повторял вновь и вновь: "Сати бежала от меня, потому что мой вид, тот вид внушал ей страх, будя ужасные воспоминания. Теперь я стал совсем другим. Я и так бы изменился. Но лишь спустя долгие годы. А я хочу, чтобы все случилось прямо сейчас!…" – Я стал другим! Как и хотел! Но ты…

– А я мечтал вернуть утраченную молодость… – задумчиво проговорил Евсей. – М-да…

Так всегда бывает: сперва хочешь поскорей повзрослеть, а потом… – он тяжело вздохнул. "Эх, парень, ты еще и сам не знаешь, какую ошибку совершил!" – подумал он, однако вслух говорить не стал. В конце концов, кто он такой, чтобы судить мечту? Ведь, может быть, мечтая о своем, он тоже ошибся… – Что ж, выходит, в караване произошло не одно чудо…

– Ты говоришь об этом без особой радости.

– Где два чуда там и три, четыре, пять… А где много перемен, там много неразберихи, проблем, и вообще… А ты что сидишь здесь, один?

– Пытаюсь найти слова…

– Для легенды?

– Нет. Для Сати…

– Она… Она может ведь и не узнать тебя. Ты… очень изменился, и… Я сам с трудом узнал, да что я, наверное, Рани тоже…

– Я еще не виделся с родителями.

– Им может не понравится твое превращение, – еще бы, вот так взять и отдать годы жизни! Непростительное расточительство! Сам он на их месте был бы просто в ярости… Хотя… Что бы они смогли изменить?

– Им придется смириться, – спокойно пожал плечами Ри. – Я взрослый человек и вправе сам решать, о чем мечтать… – замолчав, он на несколько мгновений задумался, а потом спросил: – Ты… Твоя молодость, она для кого? Ради кого?

– Кого-нибудь… – он и сам не знал, почему ответил. Прежде бы просто прервал мальчишку, совавшего нос не в свое дело. Но сейчас… Почему бы нет? – Я не думал о ком-то определенном. Просто. О семье.

– Сейчас в караване только одна невеста – Сати… Конечно, есть еще и Мати, но она… Она твоя племянница.

– Ри, неужели ты ревнуешь к мне свою подругу? – он рассмеялся, такой забавной показалась ему эта мысль. Хотя… Он должен был признаться, если не собеседнику, то себе, что подумывал о Сати. Однако: – Не беспокойся, я не буду стоять на твоем пути.

– Нет, я… Я не об этом… Я подумал… Может быть… Если бы ты тоже… Ну, обратил на нее внимание… Чтобы она смогла выбирать…

– Выбор, результат которого ясен заранее. Ведь вы созданы друг для друга.

– Но Сати может…

– Может назло тебе все сделать наоборот? Да. И это будет не правильно. Теперь, когда мечты становятся явью, я понимаю как никогда прежде. Мне не хочется жалеть об исполнившейся мечте всю жизнь. Я хочу наслаждаться ею.


Загрузка...