Ключ к счастью попаданки (СИ)

Глава 8

На крыльцо выскочили все. Отец Саввы замер, не понимая, что происходит. Мать бросилась к своему подсвинку, причитая и вытирая его пятачок и трясущиеся щёки краем фартука. Савва оттолкнул мать, попытался добраться до меня толстыми, как сардельки, пальцами, но я быстро нырнула под стол.

Заботы маменьки и лишний вес помешали жениху отвесить мне оплеуху.

Феня прижала ладони к щекам, качала головой, что-то тихо причитая себе под нос. Пекас поднял глаза к небу, и кажется, молился. Я, на всякий случай, тоже посмотрела вверх — ничего и никого, пасмурно, оба солнца закрыты тучами и, наверное, скоро пойдёт дождь.

— Она бешенная! Мама, говорил же, что дурочку вы мне в жёны засватали, теперь сама полюбуйся! У, злыдня волосатая! Ничё, придёт время, я тебе косу вместе с ушами выдеру!

От таких обещания я, выползла из-под стола и, бочком-бочком, отошла подальше от Саввы, поближе к Пекасу и Фене.

— Мамочка, мамочка, она нашего Саввушку кипятком обварила! Потом ещё и миску в лицо кинула, как глазоньки-то целы остались! — громко верещали девчонки.

— Тихо! — рявкнул с крыльца отец Саввы. — Что тут было?

— Ничего не было, батенька, — всхлипнул жених. — Улька сестру обзывать начала, ну я и сказал, мол, нехорошо это, не по-семейному. Уважать надо друг друга. Только Улька меня не стала слушать, сразу кружкой по голове огрела.

— Неправда! Он меня за бок ущипнул! Сильно, синяк останется, — закричала я и показала пальцем на больное место.

Феня тихо вскрикнула и, глядя мне в глаза, зажала себе ладонью рот. Это что, знак, чтобы я молчала? Пусть и дальше оговаривают?

Отец Саввы посмотрел на меня так, словно перед ним заговорила деревянная лавка.

— Улька, тебя не спрашивают, — смиренно вздохнул Пекас.

Он сегодня вообще был на удивление сдержан. Наверное, потому, что договор — последний рывок для того, чтобы сбыть меня с рук. Всё же сначала гладко шло.

— Не трогал он её, всё врёт, — хором заявили девчонки.

Мать Саввы укоризненно покачала головой.

— Иди умойся, сынок, — вздохнула она. — Перепугали всех. И впредь руки не распускай.

Я ободрилась — хоть кто-то в этой семейке на моей стороне.

— Вот как будет женой — тогда и поучишь, — закончила мать моего ненаглядного жениха.

Я открыла было рот, чтобы высказать, что я думаю по поводу нашего бракосочетания, но Феня меня опередила.

В два шага она оказалась рядом со мной, больно дёрнула за косу, требуя молчания.

— Ах, сватьюшка, чего по молодости-то не бывает, — медовым голосом заговорила она. — Ульна у нас девица спокойная, расторопная, видно — очень переволновалась сегодня. Сама понимаешь — такой день у девки раз в жизни бывает, загодя думу думала, боялась, стеснялась. Кружку, поди, от неловкости своей уронила.

— И то правда, сватья, — подхватила мамаша Саввы. — Милые бранятся — только тешатся. Пойдём в дом, что-то свежо сегодня, надо бы нам всем согреться.

Савва предложению ещё раз поесть обрадовался и, кажется, даже забыл, что я его обидела. Девчонки, под строгим взглядом матери, прыснули в пристройку. Мужчины степенно вернулись к столу.

— Я, сватьюшка, невесту нашу домой провожу, — всё так же ласково сообщила Феня. — Устала она и напугалась.

Мать Саввы согласно кивнула и окинула меня таким злобным взглядом, что стало понятно — пугаться мне ещё рано. Вот стану законной женой — тогда можно начинать.

По деревне шли торопливо и молча. Я хотела было спросить про своё будущее, но Феня тихо прошептала.

— Молчи! Здесь за каждым плетнём тебя слышат. Дома поговорим. Да глаза-то опусти, полохало!

Дома я первым делом спросила:

— Феня, что такое полохало?

— Так ты и есть, — сердито ответила Феня, стаскивая с ног новенькие ботинки. — На той неделе, помнишь, деревенский дурачок приходил попрошайничать? То плакал, то песни пел, чуть в колодец не провалился, полохало бездомное. И ты не лучше!

Феня протёрла ботинки от грязи и убрала в сундук. Вероятно, до следующего выдающегося события.

— Вы ему подавали? — спросила я.

— Как не подать? Убогий же, работать на себя не может — хилый, больной. В каждом доме и накормят, и напоят.

Не понимаю я местное население. Убогого они жалеют, а меня почему никому не жалко? Ульне — так, оказывается, звучит моё новое полное имя, всего семнадцать лет. Зачем отдавать её замуж за драчливого борова?

— Вот я тебе, строптивой, задам! — вдруг разозлилась Феня и схватила хворостину.

Ну уж нет! Так не пойдёт! Что это за жизнь такая, когда тебя пытаются побить все, кому не лень?

Феня подскочила ко мне. Я увернулась, схватила хворостину и потянула на себя. Физически Феня была намного сильнее, зато я изворотливее и хитрее. Сначала мы бегали вокруг стола, потом — ползали под столом, где я пыталась спрятаться.

После я решила пробраться к выходу и пригрозила Фене:

— Ударишь — буду орать как резаная!

Для полной достоверности — кого здесь напугаешь криками, заголосила:

— Пожар! Горим! Убивают! Люди добрые, ко дну идём!

Феня бросила хворостину, села на лавку и устало опустила руки. Мне её даже жалко стало — всё-таки Феня не молоденькая, так скакать по всей избе.

— Он тебя правда ущипнул? — спросила Феня.

Я с готовностью задрала рубаху — на боку растекался синим и фиолетовым большой синяк.

Феня покачала головой:

— Возьми мазь в погребе, там в углу — намажь. Эх, Улька, долог век тебе покажется с таким мужем.

То есть как это — век? После всего, что произошло сегодня?

— Феня, разве нельзя отменить помолвку? То есть договор, я хотела сказать. Он же меня прибьёт, если женится.

— До смерти не прибьёт, великие боги не допустят. Ты молись им почаще, дары приноси. Терпи, Улька. Когда ребёночек в животе появится — легче будет. Пальцем не тронет тебя Савва.

— Ты думаешь? — засомневалась я.

— Знаю. Ударишь беременную — рука вскорости и отсохнет. Великие боги женщин берегут.

Заманчивая у меня перспектива. Или постоянно ходить в синяках, или — с животом. Одного родила — тут же делай другого, пока муж бока не отбил.

— Но почему? Почему нельзя отменить? — я не хотела верить в такую вопиющую несправедливость. — Что мне стоит сказать «нет» и сорвать с руки ленту.

— Ленту? — Феня высоко подняла брови. — Ну давай, сорви.

Я изо всех сил дёрнула ненавистное украшение.