Ключ к Айруниуму

2

Наконец полиция закончила свои расспросы.

Наконец репортеры убрались прочь.

Наконец пассажирам с неохотой сказали, что они свободны.

Наконец — после долгого промежутка времени, проведенного в постоянном напряжении — Престин мог отоспаться.

Никто не знал, где была Фритси Апджон. Все сходились на том, что скорее всего, они этого никогда не узнают. Поисковые партии все еще отправлялись вдоль траектории полета, но то, что они случайно найдут ее, казалось маловероятным; от одного — единственного, легкого и хрупкого длинноногого тела свободное падение с такой высоты мало что оставит для опознания.

Но — что-то же должны были найти. Поисковые группы по отдельности продолжали исследование. И Роберт Инфэми Престин отправился спать.

Или, точнее, он пытался отправиться спать. В конце концов он отказался от тщетных попыток заснуть и отдал распоряжение сонному гостиничному швейцару принести ему в номер чашку кофе. В таких случаях — когда время шло незаметно, ощущения сходились до минимума, и большими оставались лишь проблемы — он жалел о том, что бросил курить.

Утром, которое наступит очень скоро после того, что осталось от ночи, он должен будет заставить себя встряхнуться и пробежаться к выставке, где, как ожидается, он будет вести сознательную беседу об обходных реактивных двигателях, коэффициентах полезного действия, гировертикалях, самолетах с укороченным взлетом и обо всем прочем, что оставляет ему недостаток рабочих рук в его профессии. Он тяжело опустился в кресло и окинул удрученным взглядом комфортабельную спальню номера. Он чувствовал себя полностью угнетенным. Фритси ворвалась в его жизнь, принеся с собой дуновение надежды на то, что наконец… и вот она исчезла.

Но куда?

Люди просто так не исчезают из самолетов — во всяком случае, без какого бы то ни было ключа к разгадке их исчезновения.

Он не заметил, как она поднялась. Его спрашивали об этом снова и снова. НЕТ — он не знал, что она поднялась. Пытаясь одуревшим умом вспомнить это, он мог воскресить в памяти, как она говорила что-то, что-то светлое и scatty, и свой настолько же беззаботный ответ. Но они оба слегка дремали, с полузакрытыми глазами, частично отрезанные от внешнего мира. Нет — он не заметил, когда она ушла.

Он чувствовал, что он должен что-то сделать. Он чувствовал, что в этом была его вина. Он чувствовал — ладно, позволил себе в этот раз, R.I.P. — он чувствовал себя виновным.

Виновным, как все грешники в аду, вместе взятые.

Раздался телефонный звонок.

Он ответил «Pronto!» до того, как решил, что лучше притвориться, что он спит.

— Мистер Престин? — голос был твердый, но исчезающий, словно человек, бывший когда — то профессиональным певцом, потерял лучшую часть тембра своих голосовых связок.

— А… да — кто это?

— Вы меня не знаете, мистер Престин. Мое имя — Маклин. Дэвид Маклин. Я должен немедленно с вами увидеться.

— Прошу прощения, но вы ушли от вопроса…

— Это по поводу… э… исчезновения молодой леди.

— Возможно, мистер Маклин. Но я сегодня уже достаточно говорил об этом. Прошу прощения. Позвоните мне утром.

Он положил трубку. Телефон зазвонил опять, почти сразу же.

Он с раздражением схватил ее и крикнул:

— Послушайте! Я устал, я сегодня получил шок и пытаюсь заснуть. Вы оставите меня в покое или нет?

Голос, который он услышал в ответ, был сиплым, охрипшим, и напоминал одновременно шипение шампанского и рычание ручного леопарда.

— Вы это мне говорите?

— А… — сказал Престин, откашлявшись. — Прошу прощения. Я думал…

— Забудьте о том, что вы думали, Боб — я могу называть вас Боб, не так ли? — я вас прощаю на этот раз.

Он, как идиот, ответил:

— Спасибо.

— Я знаю, как вы, должно быть, страдаете, бедный мальчик. Я подумала, что просто обязана позвонить вам и сказать, насколько мне жаль. Вам, наверное, очень тяжело сейчас!

— Да… а… с кем я разговариваю?

Она влила больше улыбки в свой хриплый голос.

— Я графиня Пердита Франческа Камаччиа ди Монтеварчи. Ты можешь, дорогой мой мальчик, звать меня Пердита.

— Понимаю. Вы знали мисс Апджон?

— Да, конечно! Она была моим близким другом — очень близким. Я настолько всем этим потрясена! — Он услышал сдержанные, приглушенные всхлипывания. — Я должна увидеться с тобой, Боб! Я могу прийти?

— Что — вы имеете в виду — сейчас?

— Конечно. Ты произносишь — прошу прощения — ты произносишь слова, как американец…

— Наполовину.

— Понятно. Но здесь, в Риме…

— Я знаю. — Он не был уверен, смеяться ли ему, чувствовать раздражение или повесить трубку. Но он знал, что не сделает последнего. — Я был раньше в Риме.

— Ах! — это слово нагнетало тоску и вместе с тем привлекало. — Как жаль, что мы не встретились раньше.

Ее английский был превосходен; легчайший акцент вновь и вновь подчеркивал ее обаяние, или же Престин просто убедил себя в этом.

— Я оставлю дверь приоткрытой, — сказал он. — Номер 777.

Она вновь проворковала этот восхитительный звук:

— Ах! Запоминающийся номер, мой дорогой Боб. Я не заставлю тебя ждать.

Телефон щелкнул и отключился, не дав ему времени ответить.

Да…

Техническое выражение, относившееся к этой ситуации, было, как он прекрасно знал, поворот вправо за книгой.

Тишина и безмолвие…

Он прошел через ванную и потер рукой подбородок, туманно глядя в зеркало. Затем он начал распаковывать свою бритву и пену для бритья, электробритвы никогда не удовлетворяли его. Он был щепетильным в некоторых вещах, если не во всех.

Странная мысль пришла ему в голову. Фритси говорила, что это ее первая поездка в Рим — или была бы первая, если бы она достигла города — значит, соблазнительная графиня ди Монтеварчи познакомилась с ней в каком

— то другом месте. Интересно получается. У него сформировалось откровенно ошибочное мнение о том, что Фритси все еще только вылетевший из гнезда птенчик, несмотря на ее работу и ее склад ума.

Он был почти уверен, что телефон зазвонит опять, пока он бреется.

Он чувствовал себя немного заинтригованным. В конце концов, он впервые принимал в своей комнате настоящую графиню, да еще рано утром. Конечно, он хорошо знал, что им двигала только ее дружба с Фритси; все то утонченное очарование, исходившее, как он чувствовал, от этой европейской женщины, при нормальном ходе дел не значило бы для него ровным счетом ничего. Его мутило от утонченности. Даже за время их короткого знакомства с Фритси, его привязанность к ней смешалась с жалостью из-за ее попыток подражать утонченности.

Дверь тихо открылась, когда он вжимался в легкий серый пиджак. Он увидел, как она сдвинулась вовнутрь, мельком заметил раскрашенную под мрамор бумагу, наклеенную на стенах в коридоре, сразу же скрытую движущейся фигурой. Разозлившись, он большими шагами направился вперед, размахивая руками и крича:

— Какого черта вам здесь нужно, в моей комнате, в это время суток! Давайте, выметайтесь!

Собственная горячность удивила его.

Человек в дверном проеме осторожно переложил руку с шарообразной дверной ручки на внешней стороне двери на такую же ручку на ее внутренней стороне. Затем, двигаясь с почтительностью безупречно вышколенного лакея старой школы, он закрыл дверь и задвинул засов.

Престин застыл на месте, не в силах сказать ни слова из-за переполнявшего его возмущения.

Человек снял свою бесформенную шляпу всадника и небрежно швырнул ее на стул. Он очаровательно улыбнулся Престину. Поверх его одежды был накинут черный плащ. Под ним был плотно прилегающий, цвета горчицы с перцем костюм для гольфа, обтягивающий его тело, как бриджи и режущий глаз своим кричащим и немодным фасоном. Престин нахмурился. У незнакомца была толстая и внушительно выглядевшая трость с серебряным набалдашником. Он вполне мог, решил Престин, появиться прямо из девяностых годов прошлого века.

— Прошу прощения, что побеспокоил вас таким образом, мистер Престин.

— сказал посетитель.

Престин узнал голос.

— Вы чертов нахал, Маклин. Вы Дэвид Маклин, не так ли? Это вы мне сейчас звонили?..

— И вы мне сказали убираться к черту. Да, это я. — Маклин весело расхохотался. Его волосы очень ярко сияли пергаментно-белым на свету — странное сравнение, сделанное Престином. Его лицо, тонкое и, однако, с полными красноватыми щеками и выражением добродушного юмора, могло послужить моделью для Санта-Клауса на диете. Казалось, что он в превосходной форме, того же возраста, на какой он выглядел. Его несомненная подвижность, жестикуляция тонких желтоватых рук, резкие повороты головы или фразы — все сходилось к тому, чтобы у Престина сложился образ старика, способного держать хвост трубой в любую погоду.

— Я жду посетителя, — сказал Престин с надеждой, что это заключительная фраза, желание сказать которую он чуть было не потерял безвозвратно. У этого человека, несомненно, была аура. Она исходила из его глаз и гипнотизировала Престина, начинавшего понимать, что перед ним стоит не совсем обычный человек. Это вызвало его возмущение.

— Посетитель, э, Престин. Ставлю фунт против щепотки лунной пыли, что это Монтеварчи.

— Как, черт побери…

— Не возмущайся, парень. Остынь. Не будешь возражать, если я дам отдых своим старым костям? Нет, — он решительно сел, сохраняя самообладание, и бросил на Престина тяжелый взгляд. — Нет, парень. Коль уж нам придется работать вместе, я не буду использовать на тебе старые Фальстафовские номера. Ты заслуживаешь лучшего отношения с моей стороны.

— Вы делаете мне честь. — Престин сложил руки за спину. — Сейчас, если вы не возражаете, я бы предпочел, чтобы вы ушли.

— Я уже сказал, Престин, мы должны работать вместе. Я старый человек, но моя сила все еще со мной, и все же мне нужна помощь человека помоложе и посильнее меня.

Престин скорчил гримасу.

— Вы упомянули, что не будете использовать на мне старые Фальстафовские фокусы. Вы не произвели на меня впечатления. Я звоню управляющему, и я советую вам уйти.

Престин направился к телефону, протянув вперед руку.

Он не слышал движения Маклина.

Его рука была всего в нескольких дюймах от телефона, медленно двигаясь вперед, чтобы, как он думал, дать Маклину время на то, чтобы мило встать и уйти. Он почти дотронулся до телефона.

Черная трость с треском обрушилась на стол перед телефоном, задев его пальцы. Телефон тинькнул от толчка, и его рычажок задрожал. Престин быстро отдернул руку, словно собирался сделать дружеское рукопожатие.

— Успокойтесь, вы, маньяк! Вот… — он резко повернулся, надеясь вырвать трость.

Маклин стоял, слегка покачиваясь, с поднятой тростью, и смотрел на него с выражением надменного высокомерия.

— Я полагаю, — произнес Маклин, растягивая слова, — Монтеварчи сказала тебе, что она близкий друг бедной мисс Апджон? Да, — он кивнул. — Да, она должна была так сказать. Я никогда не видел мисс Апджон. До того, как она… э… исчезла из Трайдента, я никогда не слышал ни о ней, ни о тебе. И графиня тоже!

— Но она сказала…

— Ты уже взрослый, парень! Подумай! Воспользуйся теми мозгами, что господь дал тебе!

— Хорошо…

— Да. Ты скоро поймешь, что в этом деле ты не должен принимать что-либо за чистую монету. Даже меня, — он рассмеялся сардоническим смехом. — Особенно меня.

— В каком деле? О чем вы, собственно, говорите? — Престин чувствовал себя неловко оттого, что происходило что-то такое, о чем он не имел представления, и его сбросили в самый центр этих событий, не объяснив, куда грести.

— Если вы собираетесь кормить меня небылицами о шпионах и секретных агентах или подобной болтовней, не утруждайтесь. У меня есть собственная.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я был втянут в это безмозглым шпионом — авиация кишит ими — и этот идиот дал себя застрелить. Я старался, чтобы мое имя было в то время в стороне от всего этого. Если вы собираетесь заниматься этим старьем, я пожалуюсь полковнику Блэку. Он обещал мне…

— Мне ничего не нужно, дорогой мой, от твоего распутного прошлого, за исключением одной детали.

— Что это?

— Ты идешь напрямую. Прекрасно. Я много узнал о тебе за то время, что ты был в Риме. Но мне известно, что и графиня тоже. Ее организация почти столь же эффективна, как моя.

Престин пожалел о том, что бросил курить. Путаница раздражала его. Полковник Блэк — ни имени, ни подразделения — обещал ему. Шпиона застрелили, секреты были сохранены, и Престин молчал ради осторожности. А теперь это. Что, если Фритси тоже была шпионом? Ты уже взрослый, сынок…

— Как то, что вы узнали, поможет нам найти Фритси?

Маклин упер тяжелый взгляд своего яркого воробьиного глаза в Престина.

— Если Монтеварчи собирается нанести тебе визит, то она скоро будет здесь. Мой друг в Лондоне достаточно хорошо тебя знает; у него много знакомств в мире авиационного журнализма, так же как и в других, менее фантастических мирах.

Престин не понял этого замечания и, несмотря на собственное ощущение безотлагательности, не мог не спросить:

— Что фантастического в авиационном журнализме?

— Не обязательно журнализм, мой мальчик. Но люди твоего типа живут в облаках; вы, молодые авиаторы, не знаете о том, что происходит в реальном мире. Любой блестящий молодой человек в любых ВВС поглощает ту специфическую, опьяняющую атмосферу, которую создает его служба. Она пропитана гордостью, легкостью, испытанностью оружия и самолета — Великий Боже! Ваши ребята играют в игрушки, которыми можно уничтожить весь мир!

— Вам не кажется, что они знают об этом?

— Знают, конечно, теоретически. Но чувствуют ли они то, что могут уничтожить? Что они знают о той жизни, которой приходится жить штатскому — смотрящему в лицо безработице, режущему, как нож, недовольству работодателей, или болезни, когда нет комфортабельного базового госпиталя

— они никудышные маленькие воины, которые раздевают штатского до полной наготы, и ваши сплошь увешанные наградами авиаторы ничего не знают о них!

Престин поднялся и направился к Маклину. Он впервые столкнулся с таким болезненным гуманизмом и приготовился быть настойчивым.

— Итак, Дэвид Маклин. Вы расстроены…

Это был тот предел, до которого ему было позволено дойти.

— Расстроен! Конечно, я расстроен! Я не летал в течении двадцати пяти лет и не был в конце концов вышвырнут без права быть расстроенным! Иди ты к черту!

— Мой отец был летчиком гораздо дольше, и его не выгнали в конце концов — и он не согласился бы с вашими чувствами, Маклин.

— Я слышал о твоем отце, молодой Престин. Королевские ВВС. Очень высокопоставленный и могущественный. Он был маршалом авиации, не так ли, перед тем как ушел в отставку? Разве это не провал? Если бы он не дал сигнал по индивидуальному каналу — разве он не потерпел бы неудачу, как я?

— Никто, насколько мне известно, так не думает. Вы лучше уходите, Маклин. Я устал спорить с вами о себе, но если вы начнете оскорблять моего отца, я сломаю об вас вашу трость — в более подходящем для этого месте.

Тонкое лицо Маклина с полными красными щеками внезапно разбилось на мириады линий и морщин, когда но улыбнулся своей очаровательной улыбкой. В его темных глазах отразился свет, и они засверкали.

— Какого черта мы с тобой спорим, Боб! К черту все это, мы же союзники! Друзья! Мы оба на одной стороне, не так ли?

— Вы слишком перенервничали. Пока я не узнаю, что происходит, я не приму ничью сторону. Господи помилуй! Вы врываетесь в мою комнату в середине ночи, болтаете о том и о сем, так ничего мне и не сказав, и теперь вы не можете понять, почему я настаиваю на вашем уходе! Давайте, Маклин! Выметайтесь!

Это странное ночное интервью начинало действовать на Престина, и он понимал только, что такая атмосфера легко может заставить его пойти на такие поступки, о которых он может пожалеть впоследствии. Дэвид Маклин не казался ему опасным, несмотря на его номер с ударом тростью. Что было нужно этому человеку? В таком случае, поставив под сомнение ее подлинность, что было нужно графине Монтеварчи? Что бы это ни было, если это означало возвращение Фритси, Престин хотел это знать.

То, что он накричал на Маклина, чтобы тот убирался, было юношеской реакцией на неожиданное воздействие. Он сказал:

— Нет, Маклин. Не уходите. Во всяком случае, не сейчас. Я понял, что я должен узнать, что вам нужно — если это поможет мисс Апджон.

— Уже лучше, мой мальчик. Гораздо лучше. Я легко раздражающийся человек, и у меня вспыльчивый нрав — но ты к этому еще привыкнешь.

— Может быть. Что вы знаете об исчезновении Фритси?

— Я очень много знаю о нем, если я прав. Если нет — что ж, в таком случае я знаю не больше, чем ты или полиция или кто-нибудь еще. — Маклин встал, застегивая плащ на изящные застежки. — Но мы не можем здесь оставаться, если сюда идет Монтеварчи. Она будет не одна. В этом я могу тебя уверить.

— Не одна?..

— Не прикидывайся простаком. Графине, как и мне, известно о той силе, которой ты обладаешь.

Престин поднял свою отсохшую руку, легкая улыбка сдвинула его губы в гримасу недоверия.

— Сила, которой я обладаю? Я? О чем вы теперь говорите?

— Я думал, ты знаешь. Ты хочешь сказать? — мой друг в Лондоне говорил мне, что твоим знакомым известно о том, что ты теряешь вещи, и всегда терял, как они утверждали. Ты хочешь сказать, что ты не знаешь? Я могу только сожалеть, что не познакомился с тобой много лет назад…

Но ужасный смысл его слов уже дошел до Престина. Он опустился на край кресла, рискуя упасть, и почувствовал себя дурно.

— Я… Я! — он затряс головой. — Нет! Вы ошибаетесь! Это сделал не Я!

— Как ты еще можешь это объяснить?

Престин посмотрел на старика взглядом, умоляющим об избавлении от внезапно обрушившейся на него вины.

— Я не мог! Фритси не вещь, не книга или карандаш или стопка бумаги! Она девушка…

— И ты сделал так, чтобы она исчезла!

Раздался короткий стук в дверь, и хриплый голос сказал:

— Боб? Это я, Пердита. Открой дверь.