Клиника Сперанского

Больше ты играть не будешь, сказал Тарас, всякому везению бывает конец. А Лукича, подлеца, мы кастрируем. Да, да, согласился Новиков, обязательно кастрируем. В голове тяжело бухнула, расплескиваясь и обжигая, горячая свинцовая кровь, и Новиков очнулся.

Как и положено, находился он в Ниссане, на заднем сидении с пистолетом в руке. Правая дверца была приоткрыта, и газ развеялся, оставив в затылке тупую мучительную боль. Тарас как завалился влево на забрызганное кровью тонированное стекло, так и пребывал в этом положении. Прошив голову, пуля почему-то попала в перегородку, хотя по идее должна была повредить стекло. Дипломата рядом не было, уплыли денежки, и ребристого шарика с газом тоже не было, обо всё этом похлопотал старенький, гаденький Лукич. Пистолет жег руку, и он положил его на сиденье. Следов Лукича на нем, естественно, нет, стало быть нужно от него избавиться.

«Это что же, из-за денег?» — подумал Новиков, выбираясь из машины. Голова кружилась, и он какое-то время стоял, прижавшись лбом к холодной крыше.

Вокруг темнота, скучища, всё тот же завод, пустырь, и ни души. На часах уже два ночи, выходит — без сознания он был больше часа. За это время не только дипломат уворовать можно, а и сто раз угнать машину. Вот мимо промчался низкий, прижавшийся к дороге «Ламборджини Диабло» — этакая мощная дорогущая зверюга. Ребята в таком монстре перед всякой шушерой на обочине не останавливаются, потому что в упор не видят.

«Что делать? — подумал он. — Хорошо — менты не засекли, а то век не расчихаешься. Нужно топать отсюда. И бросить Тараса? Но нас видели вместе, а эту сволочь, Лукича, ясное дело никто не видел. Всё продумал, паразит, всё до мелочи».

Обтерев тряпкой пистолет, Новиков закинул его подальше, за гаражи, после чего перетащил уже задубевшее тело на заднее сиденье, что было не так-то просто. Вынул из потайного кармашка ключ от квартиры, переложил к себе в брюки, затем протер забрызганное стекло, отчего оно приобрело ужасный вид. К счастью, в багажнике нашелся пятилитровый баллон с водой. Накинув на труп брезентовый плащ из того же багажника, Новиков погнал машину вперед, подальше от этого зловещего места.

Ехал он, не превышая, четко останавливаясь на красный, и, хотя на дорогах Москвы ориентировался еще плохо, внимания дорожной службы не привлек, а, следуя указателям, где-то через полчаса оказался на Кудринской площади. От своего дома на Красногвардейском бульваре до данной площади Тарас добирался хитрым путем: по улице Мантулинской, потом Рочдельской, выезжал на Новинский бульвар и в результате попадал куда хотел. Новиков побоялся запутаться, а потому погнал по Баррикадной и далее по прямой до Красногвардейского бульвара. Этим он удлинил свой путь, зато до дома Тараса добрался без происшествий.

Оставив во дворе машину с зачехленным трупом, он поднялся на третий этаж в квартиру Тараса и остаток ночи, ворочаясь и вздыхая, провел на диване в гостиной, а утром позвонил Константину Борисовичу и сообщил, что Тарас убит.

— Кто? — спросил бывший замполит.

— Лукич, — ответил Новиков.

— Не знаю такого, — сказал Константин Борисович.

— Бомж. Завсегдатай казино.

— Какого именно казино?

Новиков ответил.

— Я же запретил туда соваться, — сказал Константин Борисович. — Где Тарас?

— В машине. Стекла тонированы, но я его прикрыл.

— Вези сюда. Или нет, лучше не рисковать. Ты у него?

— Да.

— Жди, сейчас приедем.

Положив трубку, Новиков выглянул в окно. Ниссана как ни в чем не бывало стояла там, где её обычно оставлял Тарас, только вот сам он эту ночь провел не дома, а в машине. Какая глупость, хороший же парень, умница, мог бы здорово помочь в этой афере с Жабьевым, ан нет. Так погореть из-за каких-то деньжонок, зеленых фантиков, которые американцы печатают, как помешанные.

Новиков оделся, приготовил яичницу с ветчиной, кофе, бутерброд с черной икрой — то, что они в прошлый раз ели на завтрак с Тарасом. Как давно это было. Голова после этого паршивого газа, надо думать паралитического, была чугунная, но к счастью аппетит не пропал. Поев, он помыл посуду, поболтался по квартире, а вскоре прибыл Константин Борисович с каким-то сереньким малоразговорчивым типом, который оказался его заместителем по быту, который отвечал за погребение и решал имущественные вопросы. Второе было не менее главным, чем первое, так как квартира была куплена Тарасом для своих нищенских нужд и никакого отношения к оставленной им семье не имела, а вот ассоциации московских нищих очень бы пригодилась.

Хищно шевеля длинным носом, как бы принюхиваясь, Константин Борисович обошел квартиру, затем потребовал ключи. Новиков передал ему связку, которую забыл вынуть из брюк фитиля, презентованных ему Тарасом. Умело сняв потайную защиту, Константин Борисович открыл шкаф, порылся в дальнем углу и вытащил на свет Божий невзрачный блокнот, который оказался кляссером, набитым марками. Поцеловав кляссер, положил его на стол, уверенно подошел к картине Агриппины Кулаковой, закрывающей сейф. Чувствовалось, что бывал здесь не один раз.

Набрал код и долго, терпеливо возился с замком, пока не вскрыл сейф. Пробормотав «Уж эти мне Кулибины», открыл массивную дверцу, удостоверился, что сейф набит до отказа деньгами и ценными бумагами, и о чем-то задумался.

— Вот не знал, что Тарас увлекается марками, — запоздало сказал Новиков.

— Ты бы ими тоже увлекся, — ответил Константин Борисович. — Некоторые в единственном экземпляре, цены нет. Вот что: принеси-ка с кухни сумку побольше, они за дверью на корзине для белья.

Всё знал бывший замполит, действительно на корзине стояла пара хозяйственных баулов.

Сейф оказался безразмерным, одного баула не хватило, пришлось Новикову сходить за вторым, который также оказался набит под завязку. Кинув сверху кляссер, Константин Борисович закрыл молнию, потом сейф и кивнул Новикову на диван: садись.

Серенький с блокнотом в руке стоял у окна, ждал команды хозяина.

— Договор у меня, — сказал ему хозяин. — Погуляй пока во дворе, к машине не подходи.

Серенький вышел, а Константин Борисович, усевшись рядом с Новиковым, вздохнул

— Давай, рассказывай.

Его меркантильность коробила, но, подумав, Новиков решил, что возможно КБ прав. Мало ли что замыслил Лукич, мало ли что заподозрят соседи, когда из квартиры Тараса выйдут незнакомые люди, сядут в его машину и уедут. В любой момент дверь может быть опечатана, вот так запросто не войдешь, а вещи в сейфе ценные.

Новиков рассказал про то, как в казино он выиграл энную сумму денег, как пришлось помахать кулаками, чтобы получить выигрыш, как в машину к ним напросился Лукич, и чем всё это закончилось.

— Опиши Лукича, — попросил Константин Борисович.

— Среднего роста, лет пятидесяти, но может быть и в гриме — для пятидесяти шустроват. Похож на поэта от сохи Дормидонта Народного из Комсомолки.

— А-а, ушастый, — вспомнил КБ.

— Вот-вот. Особые приметы: над переносицей маленькая родинка, под глазами синяки, рот скошен вправо, на левом мизинце не хватает верхней фаланги.

— Понятно, — процедил КБ. — Сколько выиграли?

— Сто двадцать тысяч. Зелеными.

Константин Борисович присвистнул.

— Эге-ге, таких живыми не выпускают. Да и казино особое, для отмыва бабок. Говорил же Тарасу — не суйся туда, мало тебе хромого?

— Какого хромого? — насторожился Новиков, вспомнив предсказание астролога Редутова.

— Забудь, — сказал Константин Борисович. — Ты рвался в Добровольческую Армию, так вот это — из той же серии, но много хуже. И вообще, дружеский тебе совет — держись подальше от мафии.

«Ну ты даёшь, — подумал Новиков. — А ты сам не мафия?»

Но, разумеется, вслух этого не произнес.

— Жалко Тараса, — сказал Константин Борисович. — Толковый парень, далеко бы пошел. На его место хочешь?

Это было так неожиданно, что Новиков опешил. Действительно, человек, который мог бы стать хорошим другом, всего несколько часов как мертв, а уже пошел дележ его наследства. Как бы в подтверждение этих мыслей КБ добавил:

— Я знаю — ты безлошадный. Могли бы оформить эту хату на тебя.

— Ей Богу, — сказал Новиков, хмурясь. — Как-то всё это нехорошо. Похоронили бы, что ли, сперва, а потом уж всё остальное.

— Мы деловые люди, — напомнил КБ. — Свято место не бывает пусто.

— Согласен, — сказал Новиков, и как гора с плеч. В конце концов, Тарас бы не обиделся. Раньше нужно было думать о Тарасе, когда еще Лукич полез в карман за паралитическим шариком, а потом уже стало поздно, ручки-ножки уже не слушались.

— Пошли Тараса отвезем, — Константин Борисович встал, подхватил баул поменьше, а Новикову глазами показал на большой.

Когда Новиков напялил парик и бородку, он хмыкнул, но ничего не сказал.

Пару минут спустя они уже садились в машину Тараса, и зам по быту бежал к ним сломя голову от дома напротив, куда машинально убрел, как будто его, беднягу, хотели оставить в этом пустынном, стылом, каком-то неуютном дворе. Всё равно ему пришлось вести Жигуленок, на котором они приехали с Константином Борисовичем.

Глава 2. Ресторан на колесах

Тараса отвезли в какой-то морг, где дежурный санитар, знакомый КБ, оформил поступление и выдал расписку о приеме трупа. Борисыч сунул ему какую-то денежку, прозектор был рад, сказав при этом «Привозите еще». КБ погрозил ему пальцем.

Потом они заехали на Сретенку, оставили там зама по быту и баулы и поколесили дальше. Похоже, у КБ вся Москва была полна знакомых. Тарасовский Ниссан в одном из отделений милиции он оформил на Новикова за считанные минуты. Разумеется, это стоило денег и оформлением было предварительным, без корочек, одна лишь справка на право вождения, но попробуйте получить хотя бы такую справку. Нет, менты, конечно, деньги возьмут и выдадут какую-нибудь фигню на туалетной бумаге, но это до первого экипажа, который уже будет уведомлен.

Теперь Новиков на полном основании сидел за рулем, и Константин Борисович показывал ему, куда ехать, а съездили они еще к какому-то приятелю КБ, жившему на Кузнецком Мосту, который пообещал представить убийство Тараса, как несчастный случай, а также найти Лукича, потом в Серебряный Бор к влиятельному нотариусу, взявшему на себя обязательство, что в имущественном вопросе будет держать сторону уважаемого Константина Борисовича, затем направились на Ваганьковское кладбище. Здесь было тяжелее всего, и связано это было не только с тем, что КБ указал на Новикова как на нового бригадира, а и с тем, что Тараса никто не видел мертвым. Не верил в это народ, не хотел верить, но со скрипом пришлось. Разумеется, сегодня было не до работы. Новиков отвез Константина Борисовича на Сретенку, а сам поехал домой.

Только тут, в тихой спокойной обстановке он понял, что устал, что грязен, воняет псиной, козлом, и что, наконец, голоден, как крокодил. Начал он с того, что принял обжигающе горячий душ, после чего, освеженный, походил по квартире, обсыхая. Душ успокоил взвинченные нервы. Теперь можно было и перекусить. Разогрев гуляш с макаронами, купленный в киоске «Ням-ням», он навернул его с кетчупом, испытывая удовольствие от того, что вкусно, выпил бокал кофе с молоком и завалился на кровать, но вспомнил про парик и позвонил Уханову.

Заказ готов, сказал Уханов, встретимся через час на Чистопрудном Бульваре у конечной остановки «Аннушки». Заговорщик, ети его, шпиономан, всё бы ему маскироваться да перешептываться.

— Хорошо, — ответил Новиков. — Неплохо бы и Юрка повидать, тут у меня чепе.

— Что-нибудь серьезное? — забеспокоился Уханов.

— Не шибко, но переговорить желательно, — сказал Новиков…

Шпионская встреча произошла в назначенное время в назначенном месте. Подошел и Юрок, пребывающий не в своей тарелке, так как ничего не успел узнать ни про казино, ни про адрес на визитке Жабьева. Гуцало еще в пятницу рванул к дяде в Серпухов, к тому суббота с воскресеньем — выходные дни, озадачить некого. Всё это Кузнецов выдал сразу же, пожав Новикову руку.

— Но завтра прикрытие будет? — уточнил Новиков.

— Должен быть Гуцало с напарником, — заверил Кузнецов, и вновь в его голосе не было уверенности. — Понимаешь, в чем дело, чувак. Я вчера полазил по нашим сайтам, естественно через пароль, так вот в базе данных ФСБ Добровольческой Армии не значится.

— Значит, не те сайты, — сказал Новиков.

Уханов, пижон такой, с пижонским кейсиком в руке, согласно кивнул.

— Завтра на работе влезу в сов. секретную базу, — пообещал Кузнецов. — Слава Богу, от этого пока не отлучили. Но есть и особой важности, куда мне доступ заказан.

— Давай, — подбодрил его Новиков.

Место для шпиономании было выбрано крайне неудачно, везде народ, но вот подошла «Аннушка», работающая в режиме ресторана, и они погрузились в неё, и заказали по пиву и по мясу в горшочке. И пока «Аннушка», перестукивая на стыках стальными колесами, чинно объезжала Чистопрудный Бульвар, между ними произошла содержательная дружеская беседа.

Прежде всего, Новиков поделился последними новостями. Выслушав, Кузнецов сказал:

— Непонятно, почему Лукич и тебя не пристрелил. Сперва бы тебя, как наиболее опасного, потом Тараса. Ему же, как я понял, были нужны бабки. Если он хотел тебя подставить, то всё сделано крайне бестолково. Место глухое, туда менты лишний раз не суются, а проезжий водила нипочем не остановится у какой-то машины на обочине. Ночью-то. Еще по башке получишь. Пистолет, тем более чужой, не улика, ты от него запросто избавился. Может, Лукич счел, что ты помер? Неопытен, к тому же пьян, поэтому решил, что ты готов. Это единственное объяснение, потому что иначе он шибко рискует, ведь Тарас в этой системе не последний человек. Другой вопрос, что Лукич работает на иную организацию, гораздо более мощную, чем тусовка нищих, скажем, на ту же Добровольческую Армию, тогда другое дело. А поскольку ты, Андрюха, вступаешь в ряды этой мифической Армии, то он тебе как бы дал понять: вот в твоей руке пистолет, которым бы я тебя запросто застрелил, вот дверь, которую бы я забыл открыть, и ты бы помер от газа, вот Тарас — ренегат и предатель, заслуживший позорную смерть. В таком случае Лукич поступил мудро и назидательно. Теперь по поводу КБ. Он тебе поверил сразу и безоговорочно. Еще не видя трупа, назначил тебя преемником Тараса, а это говорит о чём? Либо ты, Андрюха, у него в фаворе, либо Тарас ему стал неугоден. Либо, третий вариант, он уже знал о том, что с вами произошло, и разыграл тебя, как по нотам. В таком разе КБ с Лукичом в сговоре. И, наконец…

Но тут Новиков, с аппетитом уплетающий горячее варево, перебил его:

— Остановись, Николаич, мясо остынет. Экий ты нигилист, Николаич, видишь в людях только плохое. Это ж надо такое ляпнуть: КБ в сговоре с Лукичом.

— Помяни мое слово, — произнес Кузнецов. — Вспомни-ка, что тебе сказал КБ про это казино, про хромого, про мафию. Он много чего не договаривает.

— Дело темное, — подтвердил Уханов. — Не знаю уж, в какую мы сторону идем, но от Валеры Лопатина загребли далеко.

— А может, наоборот, — сказал Кузнецов и посмотрел на Новикова.

Тот согласно кивнул.

— Вам, спецам, виднее, — Уханов отхлебнул из бокала пивка и продолжил, обращаясь к Новикову: — Паричок получился на славу: с экраном и радиопередатчиком. Ребята хотели вмонтировать и видеокамеру, но получалась такая голубятня, что решили не делать.

— Взглянуть можно? — насторожившись, спросил Новиков.

— В деталях и с примеркой лучше дома, — ответил Уханов, передавая ему кейс. — Внутри парик, инструкция по применению и еще кое-что на всякий случай. Взгляните одним глазком, наружу не вынимайте, потому что на нас смотрят.

Новиков обернулся и встретился взглядом с каким-то оживленным, элегантно, но старомодно одетым старичком. Рядом со старичком сидела старушка, очевидно его жена, от которой за версту разило нафталином. Она помахала Андрею сухонькой ладошкой.

— Я же просил не привлекать внимание, — прошипел Уханов.

— Не преувеличивайте, — уголком рта ответил Новиков, который отчетливо понял, что Уханов помешался на своей конспирации.

— Между прочим, этот дедушка — бывший дипломат Лебедев, то есть штатный разведчик, — усмехнувшись, сказал Кузнецов. — Прессу надо почитывать. Вишь, как быстро вас раскусил.

Глава 3. Так точно — телекинез

Дома Новиков раскрыл кейс и увидел в нем пакет с париком, инструкцию по его применению, а также три пачки стодолларовых купюр, видать на подкуп должностных лиц несуществующей Армии, но может и гонорар за хорошую работу, тоненькую майку-кольчугу, миниатюрный пистолет, выпрыгивающий из рукава, как у Джеймса Бонда, крохотную телекамеру с батареей питания, которую нужно было таскать в кармане (разумеется, такую каракатицу в парик не засунешь) и запасной радиопередатчик, надеваемый на тело.

С париком голова Новикова вытянулась вверх, но не шибко, в глаза не бросалось, цвет от родных волос практически не отличался, будем надеяться, что Жабьев не заметит. Бородка с усами были самое то, наверное потому, что изготовители ничего лишнего сюда не вмонтировали.

Инструкция содержала правила для дебилов по использованию спецпарика, оборудованного экранирующей сеточкой, и радиоустройством, работающим в автономном режиме. Всё это было хорошо знакомо, а вот майка-кольчуга порадовала. Это была новейшая разработка с использованием облегченных сверхтвердых материалов и аналогов не имела. Весила она не больше килограмма, можете сравнить с тяжеленным, делающим из человека пингвина, бронежилетом. Манжета с пистолетом надевалась на руку, стоило растопырить пальцы, как пистолет сам выскакивал в ладонь. Очень удобно, когда кто-то целится тебе в лоб. В принципе, всё могло пригодится, спасибо Уханову за теплую заботу, теперь бы самому не оплошать.

Ночью он спал неспокойно, всё в голову лезла какая-то лобуда, но утром принял холодный душ, основательно позавтракал и пришел в норму. На кладбище приехал на Ниссане и первым делом поговорил с нищими, которые, похоже, начали свыкаться с мыслью, что новичок и в самом деле теперь будет держать шишку, а потому вели себя без куража, после чего, переодевшись, встал на место Тараса у входа, и вдруг увидел на противоположном тротуаре Саню Гуцало. Тот, скукожившись в куцем черном пальтишке, разглядывал у одной из бабок искусственные цветы, а сам нет-нет да зыркнет в сторону Новикова. Но вот понял, что тот увидел, отвернулся равнодушно и побрел прочь по Большой Декабрьской улице. Далеко не ушел, остановился у ближайшего киоска. Его напарника Новиков пока не обнаружил, хотя нет, вот он, в полусотне метров. Молодой спортивный парнишка, которого, кажется, зовут Егор, с ним Новиков был знаком шапочно. Молодцы ребята, уже начали пасти, памятуя о том, что люди Жабьева надзирают за кладбищем и, естественно, за Новиковым.

Минут через пятнадцать они исчезли, и это тоже было правильно — нечего светиться, коли здесь всё в порядке.

В час Новиков пообедал у тети Фроси, которая кормить кормила, но посматривала на него, каждый день меняющего прическу и усы, с недоверием, потом распрощался с нищей братией и, оставив Ниссану во дворе напротив Центра Моды, поехал на метро к молодому да раннему Жабьеву. Машиной бы наверняка запутался, а на метро до проспекта Вернадского добираться каких-то тридцать минут и без головной боли.

Дом, указанный в Жабьевской визитке, располагался в глубине двора, на двери имелся стандартный домофон, но было еще рано, и Новиков прошелся туда-сюда, будто прогуливаясь от нечего делать, сам же в это время высматривал Гуцало с Егором. Да вот же они, в сереньком Пежо, который стоит себе в сторонке, но из которого просматривается входная дверь.

Всё, пора. Из замызганной коробочки домофона донеслось скрипучее «Говорите», Новиков назвался, и дверь открылась. Он вошел, обронив рядом с косяком камушек, который не дал двери закрыться, и пока поднимался на лифте на четвертый этаж, Гуцало с напарником проникли в подъезд.

В маленькой уютной квартирке помимо скрипучего пожилого хозяина находился полпред Жабьев, расплывшийся при виде Новикова. Прямо душка, миляга, помог снять куртку, проводил в комнату, усадил в кресло, вслед за чем спросил:

— Ну что, подождем?

— Кого? — насторожился Новиков.

— Да ваших друзей, — присаживаясь на край стула, ответил Жабьев. — Которые минуть двадцать парились в сером Пежо, а теперь подслушивают у дверей.

— Не понимаю — пробормотал Новиков, чувствуя себя неуютно. — Каких друзей? Я один.

— Да нет же, — участливо возразил Жабьев. — Они к вам еще приезжали на кладбище, только одеты были по-другому. Вы их видели, Андрей Петрович, видели.

Жабьев в шутку погрозил ему пальцем.

— Мало ли кого я видел, — вяло возразил Новиков. — Приехал-то я один.

В дверь пнули ногой, хозяин, ворча, пошел открывать, и вскоре в комнату, подталкиваемые сзади тощеньким озлобленным Шубенкиным, вошли Саня с Егором. Егор имел всего лишь внушительный фингал под глазом, лицо же Гуцало напоминало подготовленную к жарке отбивную, живого места не было.

— Саня, как же так? — жалея, сказал Новиков, помнивший, что Гуцало — хороший боец.

— В поворот не вписался, — прошамкал Гуцало, у которого шатались передние зубы.

— Молчи, гнида, — сказал ему Шубенкин и обратился к Жабьеву: — Вишь чо, коллега, удумали — скрутить меня хотели. Мало каши ели меня скрутить… Ну, давай, что ли, начнем, коллега, чего время-то тянуть?

И крикнул:

— Корнеич, тащи бандуру, клиенты созрели.

Ах, как хотелось в этот момент Новикову выпрыгнуть из кресла и по морде Аскольду, по морде, потом выхватить из рукава пистолет и разрядить обойму в мерзкого Жабьева, нет, Жабьеву хватит пары пуль, а остальные пять — в Шубенкина, который только и умеет, что убивать да калечить. Но он сдержался, не для того сюда пришел, чтобы на корню загубить дело.

— Сейчас, сейчас, — откликнулся из кухни Корнеич.

— Давай, Андрюха, — прошипел Гуцало и с разворота влепил ногой в ухо Аскольду, но тот даже не покачнулся.

Ответный удар был короток и убийственно силен — кулаком в многострадальный и без того уже расплющенный нос Гуцало. Новиков рванулся на помощь, однако не смог оторвать зада от уютного кресла, остался сидеть точно привинченный. А кресло, между прочим, было тяжеленное. Гуцало, пуская носом кровавые пузыри, медленно оседал на пол, и Новиков выхватил из рукава пистолет и выстрелил в Шубенкина. Пуля попала точно в лоб. Несчастный Аскольд закатил глазки и рухнул на спину.

— Я же говорил — вы всегда будете стрелять в Шубенкина, вздохнув, заметил Жабьев. — Это больно, но не смертельно, очень скоро он оживет и будет мстить. Пожалеете, Андрей Петрович.

Новиков вновь дернулся, пытаясь встать, и вновь ничего не получилось. Тогда он выстрелил в Жабьева. С полутора метров промахнуться трудно, однако он промахнулся, пуля впилась в стену в полуметре от головы полпреда. Новиков мог бы поклясться, что начинал свинец правильно — летел точно в цель, но потом какая-то сила увлекла его в сторону. «Как там — телекинез?» — подумал он вяло, выпуская пистолет, который послушно заскочил в рукав.

— Так точно — телекинез, — встав со стула и подойдя, сказал Жабьев. — Вы только не нервничайте, Андрей Петрович, а то наделаете глупостей. Паричок я с вас сниму, помешает-с.

Снял парк, кинул в угол и спросил:

— Хотите, мы начнем вот с этого молодого человека, с Егора? А вы посмотрите.

— Валяйте, — хрипло ответил Новиков.

Из кухни с тазом, в котором плескалась тяжелая, источающая пар зеленая жидкость, приволокся плешивый Корнеич. На шее у него висела резиновая трубка с пластмассовым мундштуком на одном конце и воронкой на другом. Водрузив таз на стол и вручив трубку Жабьеву, Корнеич вновь уплелся на кухню.

А Шубенкин, между прочим, и не думал оживать, наоборот — под головой его начала набухать кровавая лужа.

— Минуточку, господа, — сказал Жабьев, отвлекая внимание от Аскольда на себя. — Как вы думаете, сколько Корнеичу лет?

— Восемьдесят, — бухнул Егор, которого трясло.

— А это имеет значение? — спросил Новиков.

— Каждая действительность имеет значение, — ответил Жабьев. — Корнеичу скоро двести, а он всё еще на женщин поглядывает. Правда, уже только поглядывает. Ну, а мне сколько?

— Двадцать два, — сказал Егор, покрываясь испариной.

— Двадцать пять, — предположил Новиков, имея в виду далеко не юношескую рассудительность полпреда, хотя на самом деле тянул он именно на двадцать два, не больше.

— Семьдесят, господа, — произнес Жабьев, лучезарно улыбаясь. — А всему виной вот эта волшебная влага. Подойди, Егор, не бойся.

Сказано это было так властно, что Егор, забыв о своем страхе, подошел.

— Закрой глаза, открой рот, лицо вверх — приказал Жабьев.

Егор, зажмурившись и запрокинув голову, раззявил пасть, и Жабьев вогнал в него трубку, да так умело, что снаружи осталась только воронка.

Это было из какого-то дурного сна: юный чекист в неказистой курточке с рыбьим мехом на капюшоне, прогнувшись, стоит перед невысоким молодым человеком с совершенно бесцветным, невыразительным лицом второгодника, а тот, второгодник, вытянув губы трубочкой, льет в воронку, торчащую изо рта чекиста, маслянистую зеленую жидкость, которую кружкой зачерпывает из белого пластмассового таза. Льет безостановочно кружку за кружкой, но после пятой останавливается и жестом манит к себе Новикова.

— Я сам, — говорит Новиков. — Прямо из кружки.

— Так вы сожжете горло, — возражает Жабьев. — Это почище желудочного сока, который запросто съедает зубы.

— Вы хотите мне сжечь утробу?

— Помилуйте, Андрей Петрович, я не желаю вам зла. Вы нам нужны, вы нам дороги.

С этими словами он выдергивает из Егора покрытый слизью шланг и говорит Новикову:

— Ну же, смелее.

А Егор открывает глаза, хлопает ими и делается изумленным-изумленным, радостным-радостным.

Глава 4. Три заряда, сударь

Кресло, из которого он до этого никак не мог выбраться, мягко вытолкнуло его, а ноги сами понесли к Жабьеву.

— Закройте глаза, откройте рот, — услышал он, и воля покинула его напрочь.

Всё, что происходило с ним дальше, Новиков воспринимал смутно, пребывая в предвкушении какого-то торжества, какого-то праздника. Чрево приятно и благостно наполнялось нектаром, все клеточки обновлялись, а все болячки пропадали, мускулы наливались новой силой, новой энергией, и над белой пустыней, в которой он сейчас пребывал, символом несравненной чистоты всходило черное-пречерное светило. Свет его отныне должен был вести Новикова к истинным вершинам, по отношению к которым существующие были лишь жалким зеркальным отражением, к тому же нагло перевернутым.

Но вот магическая влага прекратила орошать пересохшую мамону Новикова, и он открыл глаза. Ах, как чудесно всё преобразилось в этом скучном сером мире. Рядом стоял брат-акробат с трубкой в руке, и прекрасное его зеленое лицо выражало умиление от того, что Андрей вернулся в лоно матушки-природы.

Вот он шлепнул губами и сказал:

— Теперь мы можем на «ты», потому что бельма твои прозрели. Экий ты теперь красавчик, подойди-ка к зеркалу.

Зеркало, ранее тусклое, пыльное, было теперь особое, чистое и глубокое, сияющее голубым светом. В нем отразился новый Андрюха — приземистый, животастый с плечищами шириною в метр и кулаками-кувалдами, с грозным, испещренным шрамами, лицом боевого гнома.

— Меня теперь никто не узнает, — с удовольствием заявил Новиков. — К черту парик, к черту Уханова, к черту Сапрыкина.

— Не поминай всуе того, кого убояться должен, — мягко укорил зеленорожий Жабьев. — В зеркале отразилась твоя подлинная сущность, но внешне ты всё тот же драчливый дылда. Понял теперь, отчего ты такой петух?

В самом деле, Егор-то ничуть не изменился. Вот и он рыпнулся к зеркалу — узнать, кто он есть на самом деле, но зеркало моментально потухло, вновь став пыльным и мутным.

— Не всем дано, — хохотнул Жабьев, с которого уже сошла зелень.

Чувство, что он прекрасный зеленолицый брат-акробат, прошло, но что-то подспудное осталось, что-то такое, отчего на него теперь Новиков нипочем не поднял бы руку. Он бы и на Егора не поднял, и на Шубенкина, который уже лежал с открытыми глазами и этак хитро поглядывал на него. А вот мерзкому, зверски побитому Гуцало пожалуй навешал бы от всей души. Ишь, разлегся тут, веки свои поганые никак не разлепит, губищами разбитыми шлепает, матерится, то есть.

Лужа крови под головой Шубенкина уже подсохла, да и раны во лбу как бы не было, одна видимость, воспоминание. Он встал, скорчив страшную рожу, подошел к Новикову, дескать — ну я сейчас тебе по ушам и по печени, но вместо этого обнюхал, покосился на Жабьева, который кивнул, что всё в порядке, и расплылся.

Тут же из кухни с аппаратом, похожим на большой толстый пистолет, притопал живой, как жизнь, Корнеич, подал пистолет Жабьеву, сказав при этом: «Три заряда, сударь» и немедленно уволокся на кухню, откуда доносился запах грибов под лучком.

— В чем заключалась наша ошибка лично с вами, Андрей Петрович? — произнес Жабьев, вновь переходя на «вы» и тем самым как бы показывая, что функция Новикова как чекиста в связи с переходом в новое качество не заканчивается. — Мы ввели вам корректор, не использовав настой аль-иксира. То же самое мы сделаем вот с этим господином с набитой мордой. Ему мы введем корректор без настоя.

Жабьев подошел к Гуцало и, нагнувшись, приставил пистолет к его маковке.

— Постойте, — сказал Новиков, у которого проснулась жалость к этому побитому человеку. — Введите и ему настой. Это ведь вот эта самая амброзия?

Кивнул на таз с зеленой жидкостью.

— Да, — ответил Жабьев. — И нет.

Едва он это сказал, Шубенкин взял да выхлебал оставшийся аль-иксир прямо через край. После этого Жабьев всадил в череп Гуцало тот самый корректор, который, надо полагать, являлся микрочипом. Ничего другого из головы Новикова санитар Родькин не изымал.

Затем ту же процедуру Жабьев проделал с Егором и Новиковым, и это, надо сказать, оказалось совсем не больно, даже приятно. «Может, теперь и пулю в лоб получать приятно? — подумал Новиков. — Надо бы спросить у коллеги Шубенкина». Но, естественно, спрашивать он не стал.

Между тем, Гуцало резво поднялся и принялся расхаживать по комнате, иной раз почесывая макушку, куда вошел микрочип, потом решительно направился в ванную умыть рожу. Вернулся он пусть опухший, пусть еще с фингалами и свернутым набок носом, но уже не такой страшный, как до того, да и эти оставшиеся прелести рассасывались прямо на глазах. Вот тебе и корректор. Новиков и сам помнил, как быстро у него рассасывались болячки, когда в голове имелся микрочип. Другое дело до смерти надоевший «диктатор», но это, наверное, неизбежная принадлежность корректора, а может и нет. Может быть, с настоем всё будет совсем по-другому, много мягче?

— Всё, — сказал Жабьев. — Вы приняты в Добровольческую Армию.

— А дальше что? — спросил Новиков. — Где квартироваться, где столоваться? Кто любимое начальство, которое надо знать в лицо?

— Конспирация, — ответил Жабьев, понизив голос. — Мы же не действующая войсковая часть, мы — особорежимное спецподразделение. Вас найдут, господа. А любимым начальством на данном этапе считайте меня с господином Шубенкиным.

Гуцало вдруг громогласно откашлялся и сказал:

— Простите великодушно меня, дурака, но ваша фамилия Жабьев? Мы как-то не познакомились, а на визитке никто не значится, только адрес.

— Как вы угадали? — слабо удивился полпред, переглянувшись с Шубенкиным. — Вот именно: Жабьев Антон Антонович… Вы, Андрей Петрович, хотите забрать свой паричок? Не рекомендую.

На нет и суда нет. Новиков как ни в чем не бывало направился на работу, мы же последуем за Гуцало с Егором, которые на своем сереньком Пежо поехали на Лубянку.

К тому времени, когда они добрались до Управления, Гуцало вполне пришел в норму, зубы перестали шататься, даже нос встал прямо, так что дежурный на входе ни о чем не заподозрил. Естественно, офицеры тут же поднялись к Кузнецову и доложили, что операция прошла успешно, что Новиков благополучно принят в Армию, что сейчас он по месту основной работы находится на кладбище, но как только последует приглашение Жабьева идти на рать, он тут же известит Кузнецова либо Уханова.

— Очень хорошо, — сказал Кузнецов. — А что это ты, Санёк, как бы опух? Пиво вчера пил?

— Воду, — не моргнув глазом, ответил Гуцало. — Пью и пью, и не могу остановиться.

— А что это у тебя нос стал прямой? — не отставал Кузнецов. — Ты же боксер, был вогнутый.

— Коллаген жуём, — ответил Гуцало. — Хрящи выпрямляем.

— А-а, — понимающе протянул Кузнецов. — Ну, тогда, будьте добры, напишите отчет и через полчасика мне на стол.

После того, как офицеры ушли, он позвонил Уханову и сказал, что операция проведена, Андрей внедрен. Про то, что Саня с Егором вернулись какие-то странненькие, говорить не стал, ибо сомнения не считал доказанным фактом.

Между тем Гуцало с Егором отправились в свой кабинет, который располагался в конце коридора у туалета, и сели писать отчет.

Набрав на компьютере стандартное: «Нами, Гуцало А.К. и Плетнёвым Е.В., в период с… по… … г. проведена операция по визуальному сопровождению Новикова А.П. в процессе его пребывания на В. кладбище и последующего контакта с г. Жабьевым А.А. по адресу…», — Гуцало сказал:

— Что-то не пойму — на кой ляд ему этот отчет?

— Сроду не писали, — подтвердил Егор, который сидел за своим столом и что-то чертил на листе бумаги.

— Заметил, поди, — произнес Гуцало.

Егор пытливо вгляделся ему в лицо и утвердительно кивнул.

— Тебя, Саня, как будто подретушировали, — сказал он. — Видел, как жмуров ретушируют?

— Ну, ты сравнил, — недовольно пробурчал Гуцало. — Сейчас сам будешь отчет писать.

— Да ты его, считай, уже написал, — кинув взгляд на экран монитора, ответил Егор. — Добавь, что ничего непредвиденного не произошло — и хорош.

Гуцало пробежал быстрыми пальцами по клавиатуре, распечатал текст на принтере, расписался против своей фамилии и протянул «отчет» Плетнёву. Егор влепил свою подпись и собрался было встать, но тут в кабинет без стука вошел Кузнецов.

— Уже готово? — сказал он, подойдя к Плетнёву. — А что так хило? Постой, постой, а это что?

Он взял в руки бумагу, вдоль и поперек исчерченную Егором. Тот, прищурившись, следил за ним. «Что за черт?» — пробормотал Кузнецов, так как всё нарисованное исчезало с бумаги.

— Спецчернила, — объяснил Егор. — В киоске купил.

— А мне показалось…, — начал было Кузнецов, но махнул рукой и сказал, поджав губы: — Ну что это за отчет? Неужели и вправду ничего такого не заметили? Дело-то серьезное, не в бирюльки играем.

И, повернувшись к Егору, добавил:

— Я грешным делом подумал, что ты, Егор, нарисовал схему ходов сообщения в этом самом доме на улице Ульяновой.

Глава 5. «Грабли»

— Да не был я там, — возразил Егор, а в глазах у самого появилась смешинка, точь-в-точь, как у Жабьева, когда тот начинал темнить.

— Шел себе в туалет, дай, думаю, к ребяткам загляну, авось чем обрадуют, — пробормотал Кузнецов, направляясь к выходу, но на пороге обернулся и сказал, кивнув на отчет: — А этим добром можете подтереться.

И вышел.

— Вот за что я его люблю, так это за чувство юмора, — сказал Гуцало. — Слышь, браток, у меня антенна из чердака не торчит?

— Нет, — отозвался Егор. — А что?

— Да какие-то голоса донимают, будто муха жужжит. Кстати, уже шесть. По пивку?

Это было весьма неожиданно — Гуцало не пил и сроду не приглашал Егора в злачные места.

— Можно, — согласился Егор…

Попить пивка, а заодно и отужинать Гуцало предложил в весьма неожиданном месте — в «Граблях», что на улице Бочкова. Сам он здесь сроду не бывал, но кто-то как-то похвалил местную кухню, и вот запало в душу. Впрочем, как потом окажется, вспомнил он об этом совсем не просто так, однако обо всём по порядку.

Девятый троллейбус живо домчал их от Большой Лубянки до Садового Кольца и здесь завял, попав в пробку. Едва друзья начали жалеть, что не воспользовались метро, он вновь проявил прыть и живо одолел пространство от Сретенки до Сущевского Вала, то есть до следующего затора, где машины стояли и передвигались впритирку. Здесь Проспект Мира был еще весьма узок, а вот после Крестовского моста он раздавался вширь, и тут уже рогатой тупорылой железяке мешали только хорьки, бросившие свои лимузины напротив метро «Алексеевская». Из-за этих хорьковских машин, нагло вылезших на середину дороги, рогатое чудище, для которого растоптать охамевшую иномарку ничего не стоило, вынуждено было этак деликатненько, до предела оттопырив рога, объезжать зарвавшуюся консервную банку. Не дай Бог задеть, рёву не оберешься, себе же дороже выйдет. Лишний сантиметр, и рога отрываются от питающей соски, из чудища юркой килькой выскакивает водитель и начинает дергать за длинные вожжи.

Но вот, наконец-то, остановка «Староалексеевская», подземный переход, коротенькая улица Бочкова, и в самом начале её, аккурат за аркой, гостеприимный «Грабли», они же «Фри-фло», умело сочетающие блеск зеркал и обшарпанность доступного салуна.

Выбрав в раздаточной мясо по-французски с картофельным пюре и взяв в зале по паре кружек пива, они сели в углу у дальней стенки и немедленно принялись за еду, оторваться от которой было невозможно. Правильно хвалили местную кухню, не во всяком ресторане так вкусно и дешево готовили.

Минут за пятнадцать, не особенно торопясь, друзья сметали мясо и выпили пиво, после чего решили повторить, но как-то от изобилия раздуло в талии, и вот, всё взвесив, они решили ограничиться селедочкой и еще по кружечке пива, что немедленно, как младший по званию, изобразил Егор.

Между тем, в зал натолклось народу, напротив сдвинули столы и принялись что-то отмечать деловые девицы уже подшофе, на веранде и втором этаже, именуемом старым чердаком, вовсю дымили, но сигаретный дым там же и рассеивался, не проникая вниз, между столами сновали пареньки да девушки в желто-зеленой униформе и соломенных шляпах — сноровисто убирали использованную посуду, а на входе уже образовалась очередь.

— У нас пять минут, — негромко сказал Гуцало, и Егор, в котором вдруг проснулся зеленолицый брат-акробат, прекрасно всё понял. Ох, неспроста их наделил особым даром и породнил Антон Антонович Жабьев.

Именно в этот момент из-за стола в центре зала, что-то сказав сидящей рядом даме, поднялся человек средних лет невзрачной наружности в сером неброском костюме и направился в туалет. Своё пальто он оставил на стуле.

Допив пиво, Гуцало с Плетнёвым надели куртки и этак не спеша направились к выходу. Молодой амбал у входной двери следил за тем, чтобы всякая сволочь с улицы не рыпалась в туалет, посетителям было можно. Приятели спустились по металлической лестнице в выкрашенный синей полинявшей краской сортир, душераздирающе напоминавший советское деревянное очко с сучками и занозами, но без вони и грязи, а с дорогим оборудованием, чисто вылизанным, с подушечками на стене, куда, пользуясь писсуаром, для устойчивости можно было упереться забубенным лбом.

Человек, находившийся в кабинке, дверь за собою не закрыл, чем и воспользовался Гуцало. Ему, умелому бойцу, понадобилась секунда, чтобы сломать несчастному кадык.

Когда они как ни в чем не бывало вышли на улицу, человек этот, зажимая горло ладонью, вскарабкался по лестнице, прошел, судорожно глотая кровь, к своей даме, сел, жалко улыбнулся и рухнул лицом в салат.

А друзья уже как ни в чем не бывало шли к метро.

— Знаешь, кто это был? — спросил Гуцало.

— Как не знать, — ответил Плетнёв. — Странно, что он ходит в такие забегаловки.

— Ходил, — поправил его Гуцало. — Они, эти миллиардеры, чудят по разному. Этот сегодня сбежал от охраны, чем мы с тобой, дружище, и воспользовались.

— Так ты это заранее знал? — покосился на него Плетнёв.

— То-то и оно, отозвался Гуцало.

— И все-таки…, — начал было Плетнёв, но продолжать не стал, так как внезапно перед ним открылась истина.

Дама эта, жена миллиардера, молодая красивая особа, в связи с отсутствием детей получает в наследство состояние почившего супруга в виде разного рода акций, ценных бумаг и счетов в банках. Далее она по жизни встречается с господином Жабьевым, который её очаровывает, и становится его женой. Конец её после этого брака близок и ужасен, а Жабьев, естественно, становится наследником капитала.

— Что: всё-таки? — спросил Гуцало.

— Зачем ты его убил?

— А ты ори погромче, — проворчал Гуцало, оглядываясь. — Э-э. А черт его знает, приказано было.

— А для чего?

— Понятия не имею, — ответил Гуцало. — Было приказано. Ты же слышал, я знаю.

«Так, так, так, — подумал Плетнёв. — Вот и вся разница. Саню настоем не поили, и он всего лишь исполнитель. Мне же говорят больше, значит, больше доверяют»…

Назавтра, то есть во вторник, с утра их вызвал Кузнецов и спросил, что они делали вчера вечером в «Граблях». Ответ «ужинали» проглотил спокойно, после чего осведомился:

— В сортир зачем ходили?

— Отлить, — пожав плечами, сказал Гуцало.

— Кто там еще был?

— В сортире? — уточнил Гуцало, взявший на себя инициативу по «Граблям». — Никого. А что?

— Вы знаете, что места, где могут отдыхать вип-персоны, находятся под контролем?

— Где мы прокололись, шеф? — состроив честную физиономию, с трепетом спросил Гуцало.

— В сортире «Граблей» был искалечен господин …, — сказал Кузнецов. — Искалечен профессионально, как только мы с вами умеем. Потом, вернувшись за столик, он помер. Наблюдатель утверждает, что именно в этот момент вы с Егором посещали туалет.

— Поклеп, — возразил Гуцало. — Никого там не было.

— Ага, — подтвердил Плетнёв.

— Когда пригласят к Сапрыкину, на том и стойте, — вздохнув, сказал Кузнецов. — Этого дерьмеца нам еще не хватало. Кстати, Санек, а нос-то у тебя действительно тово.

— Что тово?

— Классический, хоть на монету. А был вмятый. Как, говоришь, называется эта ерундовина для хрящей?

— Коллаген, — ответил Гуцало.

Глава 6. Бесцветный

В коридоре их уже ждали. Разметать троих было делом плевым, но в недрах чрезвычайки, сами понимаете, это было как-то не принято, поэтому Гуцало с Егором безропотно прошли в кабинет Сапрыкина, в котором кроме хозяина находился бесцветный тип с совершенно не запоминающимся лицом. Посади такого у стены — сольется со стеной так, что и не различишь.

— А-а, коллеги, — обрадовался Сапрыкин, выходя из-за стола и пожимая молодым офицерам руки, что было явлением малоприятным. Обычно он либо вовсе не замечал молодняка, либо здоровался через аристократическую губу. — Вот сюда, вот сюда, за стол, чтобы поудобнее.

Сел сам в свое кресло и продолжил:

— Извините, что отрываю от трудовых будней, но вопрос заострен в Правительстве и без вас никак не может быть решен. Расскажите-ка вот вы, молодой человек, — показал рукой на Плетнёва, — что же произошло вчера около восьми вечера в ресторане «Грабли» на улице Бочкова.

Между прочим, троих своих бугаев он не отпустил, те так и стояли у дверей, сложив руки на причинном месте.

— Около восьми вечера мы с Гуцало ушли из ресторана, — ответил Плетнёв.

Бесцветный вынул из папки цветную фотографию миллиардера и положил на стол перед Плетнёвым.

— Вы вчера в «Граблях» видели этого человека? — спросил Сапрыкин, дружески подмигивая. Дескать, ну что ты, дурачок, ломаешься? Все равно ведь вытянем, сам не заметишь как вытянем.

Пожав плечами, Плетнёв сказал неуверенно:

— Черт его знает, там столько народу, что и не упомнишь. К тому же не на службе, извините, зашли перекусить.

— Пивко сосали? — дружески подсказал Сапрыкин. — Пивко там, помнится, дорогое.

— Да вот, раскошелились, — ввернул Гуцало. — Это я пригласил Егора, кухня там сногсшебенная.

— А вас я попросил бы пока не вмешиваться, — вежливо сказал Сапрыкин, повернувшись к нему. — Или желаете, чтобы вас развели по разным комнатам?

— Молчу, молчу, — ответил Гуцало и скучающе вздохнул.

— Ну, а с пивка, естественно, потянуло в туалет, — продолжил Сапрыкин, обращаясь к Плетнёву. — Ведь так?

— Так, — согласился тот.

— И что же произошло в этом самом туалете? — оживился Сапрыкин. — Кроме вас и этого человека, — он кивнул на фотографию, — там никого не было.

— И человека не было, — ответил Плетнёв.

— Секундочку, — вмешался бесцветный, взглядом испросив разрешение у Сапрыкина. — Мне довелось сидеть аккурат за вами, и я слышал, как гражданин Гуцало сказал вам, гражданин Плетнёв, следующую фразу: «У нас пять минут». После этого вы спокойно допили пиво, догнали в туалете несчастного гражданина Х. и исчезли из моего поля зрения, а через семь минут в зал вошел гражданин Х. с перебитым горлом. Вам для этого правонарушения понадобилось пять минут, ему для прощания с жизнью семь.

Гуцало поморщился от такого пафоса, а Сапрыкин визгливо прокричал:

— Так что за пять минут? Ну-ка, быстро, не задумываясь.

Этот его визг был так неожидан, что Егор оторопело захлопал глазами и не сразу нашелся что ответить, хотя ответ прекрасно знал. Это в данной ситуации было как «Отче наш».

Короче, через полчаса Сапрыкин вынужден был отпустить офицеров, которые как попугаи твердили одно и то же: не было в сортире никакого гражданина Х., не видели, хотя двери в кабинках и насквозь дырявые. Может, он в женском отделении нужду справлял?

У Гуцало от этого допроса разболелась голова, засел в ней этакий неугомонный дятел, который долбил и долбил изнутри многострадальную черепушку. То, понимаешь, чей-то остервенелый голос, вдалбливающий очередную мировую задачу по изменению мирового порядка, как будто это хоть в малейшей степени зависело от маленького человечка Гуцало, теперь этот дятел.

Они вышли на улицу, спустились в подземный переход, и здесь Гуцало сказал:

— Плохо дело, парень. Мы у Жабьева на крепком крючке, и крючок этот у нас с тобой в башке. Тут одно из двух: либо пулю в лоб, либо сдаваться Николаичу, чтоб вытащили крючок.

— Не торопись, — спокойно ответил Плетнёв. — Навредишь и себе и Николаичу. Что у нас по плану?

— Курчатовский институт.

— На все руки от скуки, — вздохнул Плетнёв. — Ну что, поехали зайчиков ловить?…

Они направились в Щукино, а мы тем временем присоединимся к Новикову, который с десяти утра стоял на прибыльном месте Тараса и загребал хорошие деньги. Теперь он, как часть зеленого братства, прекрасно различал все пружины и винтики механизма, запущенного у конкретного объекта, именуемого Ваганьковским кладбищем.

Вот, к примеру, едет себе по Звенигородскому шоссе крутая иномарка. Братец по имени Верлиол, сидящий в теплом газетном киоске, что неподалеку от троллейбусной остановки, направляет на водителя гипноизлучатель и внедряет в сознание последнего могучее устремление посетить кладбище и поделиться с нищими на входе крохами с барского стола. Срабатывает на сто процентов.

Другой братец, Кнунц, делает то же самое с прохожими, которые шествуют мимо его фруктового ларька, расположенного по улице 1905 года. Людей там ходит много и выбрать есть из кого.

Еще трое братцев рангом пожиже, так как собственных ларьков у них нет, воздействуют на зажиточный слой персонально или же используя торговок в качестве ретрансляторов.

Надо сказать, техническая база у местного братства на должном уровне, аппаратура штучная и аналогов не имеет. А всё почему? Потому что до сих пор в научных кругах ко всякого рода тонким телам, торсионным полям и пси-энергии отношение самое пренебрежительное.

Ему, Андрею, остается снимать пенки, а затем отстегивать братству энную сумму за оказанные услуги. Интересно, а почему сами братья не займут прибыльные места у тех же кладбищ, борделей, казино?

О вчерашнем происшествии в «Граблях» он до сих пор не знал, но имел какое-то странное ощущение, что Саня с Егором вляпались в нехорошую историю, причем вляпались не по своей вине, а кто-то их кинул, подставил.

Мимо, косясь и прижав уши, пробежала рыжая шелудивая дворняга, но вдруг вернулась и давай облаивать, яростно, до пены. «Кыш, шалава», — добродушно приструнил Новиков, вызвав невиданный приступ ненависти. «Пшла», — наподдав ей ногой под зад, сказал подоспевший сторож Петрович. Псина отлетела на проезжую часть прямо под колеса серого мусоровоза. Хмурый пожилой шофер прижал машину к обочине, совковой лопатой покидал в мусорный бак то, что осталось от несчастного кабысдоха, и укатил, оставив на асфальте кровавое пятно.

— Вот так и человек: секунда — и в помойке, — заметил Петрович, все это время молча цыбаривший вонючую беломорину.

— А мне жаль, — признался Новиков.

Действительно, псина-то за что пострадала? Лаять ей по судьбе дано, а то, что дура набитая, так это мама виновата, ощенившаяся в подворотне.

— Эх, Андрюха, — сказал Петрович. — Ты у нас без году неделя, а всё к смерти не привыкнешь. Господь-то он не просто так прибирает, иной раз и не поймешь за что. Ему, Владыке нашему, виднее. Иного ребеночка уж как жаль, ангелочек ведь, мухи в жизни не обидел, ан нет. Спрашивается, почему? Наследственность хреновая, на роду написано — накуролесит так, что никаким соборованием от грехов не отмолишь. Вот Господь из милосердия и прибирает.

— Ну и ты тот еще Владыка — с кирзовым сапогом, — произнес Новиков. — Ладно, Петрович, проехали.

— Не знаю, чем ты её достал, — сказал Петрович, — но не будь меня, она бы тебе точно вцепилась в глотку. Бешеная, тварь.

Тем временем будто слух прошел между бродячими псами, понабежали со всей округи, сбились в огромную стаю, принялись облаивать прохожих. А ведь и четверти часа не прошло с момента гибели их боевой подруги. Улица перед кладбищем вмиг опустела, бабульки умчались со своими ящиками, торговцы заперлись в ларьках, нищие перебрались в раздевалку, а охранник запер ворота. Короче, никакого бизнеса.

Бесстрашный Петрович сходил за двустволкой, заряженной дробью, крикнул так, чтобы каждый барбос услышал: «Стреляю без предупреждения», — и как врежет в зад черному, с теленка, псу. То ли дробь была мелковата, то ли ружье плоховато, но пес даже не почесался. Посмотрел внимательно на зарвавшегося Петровича, коротко и могуче гавкнул, и вся стая кинулась на сторожа. Спасли запертые ворота, Петрович успел забежать к нищим, иначе не сносить ему головы.

Где-то с полчаса оголтелая стая держала в страхе прилегающий к кладбищу район, потом приехали омоновцы с автоматами.

Глава 7. Думай, майор

Вечером, возвращаясь домой, в переходе со станции «Кузнецкий Мост» на «Лубянку» Новиков нос к носу столкнулся с тем самым пацаном, что спер у Дударева кожаную папку, да так с нею и пропал. Одет мальчонка был круто: куртка на молниях, джинсы шестидесятого размера с мотней до колен, вязаная шапочка с вышивкой «Kozel». Загар с него уже сошел, Новикова он не узнал.

— Стоп машина, — сказал Новиков, ухватив его за локоть. — Заработать хочешь?

Чтобы пациент не заорал, нужно его приятно огорошить, иначе хлопот не оберешься, особенно в людном месте.

— Хочу, — ответил парень, пытаясь выдернуть руку, но Андрей держал крепко. — Пусти, шакал, а то в лоб словишь.

— Бабки хорошие, — сказал Новиков, отведя его к стене, чтобы не мешать прохожим. — Не пожалеешь. Помнишь кожаную папку?

— Какую папку? — насторожился парень и даже перестал дергаться.

— Которую тебе Семен Адамыч подарил. Дударев, рядом с «Динамо». Помнишь?

— Это ты, мент? — озлобленным баском сказал парень. — Опять на пушку берешь?

Про мента это он вовремя вспомнил, к месту, теперь ори не ори — толку не будет, такие же менты и подойдут, а кому они будут помогать — тоже ясно, своему.

— Давай, давай, шевели извилинами, — наседал Новиков. — Что в ней было, ну-ка? Кому передал?

И вдруг ясно, будто наяву, увидел эту старинную коричневую папку с облезшим золотым замочком. Увидел глазами паренька, которого сейчас мертво держал за локоть, точно влез ему в голову. Вот папка эта ложится на коричневые от загара колени, грязные, в цыпках, пальцы открывают замочек. Внутри исписанные листы бумаги и больше ничего. Всего три листа, на переднем справа вверху рукой Дударева написано: «Начальнику особого отдела ФСБ Сапрыкину О.П.», а далее текст: «На Ваш запрос относительно г. Лопатина В.В. могу сообщить следующее…» Загорелый в цыпках и ссадинах руки резко захлопывают папку, и на этом всё прерывается.

Тогда, летом, удрав от Новикова, пацан сел на первую попавшуюся скамейку и открыл папку, пытаясь найти в ней что-нибудь ценное, но не нашел.

— Выки…, — начал было парень, но Новиков перебил его:

— Спокойно, пацан. Значит, ты сел на скамеечку, открыл папку, а в ней три исписанных листа и больше ничего. Куда ты её дел?

— Я же говорю — выкинул, — сказал парнишка, дико посмотрев на него. — Откуда знаешь, что там было?

— От тебя. Вспоминай теперь, как её выкинул.

Пацан вдруг задергался с невероятной силой, зашипел: «Ты такой же гад, как они. Сволочь ты паскудная, а не мент». Повалился на пол, всем весом повисая на руке Новикова, одновременно в памяти его на короткую секунду возник незнакомый тип с гадкой ухмылочкой, а из-за плеча типа вдруг выглянул Шубенкин.

— Ну и валяйся, — сказал Новиков, отпуская.

Быстро пошел прочь к эскалатору, чувствуя на себе осуждающие взгляды прохожих, которые всё поняли превратно. Впрочем, а как всё это можно понять, когда взрослый мужчина принародно пристает к подростку, потом, получив отказ, уходит? Только так, превратно, и можно.

Интересная история, подумал он, садясь в последний вагон, который на «Чистых прудах» останавливался напротив выхода в город. Значит, Дударев врал? Мне голубую папочку, в которой одни общие места, а Сапрыкину другую — с учетом того, что я всего лишь следователь, от которого можно отмахнуться, а Сапрыкин — начальник, страшный человек с правом посадить в каталажку и там отбить почки. Знать бы тогда, что в этой папке, глядишь — и дело было бы закрыто. Но, с другой стороны, Олег Павлович Сапрыкин тоже получил дулю, папочка-то ушла к Жабьеву. Любопытно, а кто из них главнее: Жабьев или Шубенкин?

Он улыбнулся, вспомнив, кто он теперь такой, и как странно перемешался в нем чекист с зеленым братом, потом, когда чекист пересилил, он сказал себе: «Что такое какой-то несчастный полиграф, когда можешь запросто читать чужие мысли? Вот это подарок так подарок. А главное — нету больше выматывающего душу диктатора, от которого никуда не спрячешься, хоть голову в петлю».

Поезд остановился, и он быстро, в числе первых, пошагал на своих ходулях к эскалатору, ни о чем пока не думая, но когда очутился на Чистопрудном Бульваре, попробовал остановить картинку, увиденную глазами паренька с цыпками. Итак, верхний лист, другие прочесть будет невозможно, так как уголо зрения слишком мал. Адресация идет четко, начало текста тоже приемлемо, а вот дальше, как ни пытайся, сплошное молоко. Ну, не прочитал пацан эту галиматью, не интересно ему было, даже глаза не положил, тогда бы хоть что-то отобразилось в подсознании.

И всё равно, телепатия — это классно. Антинаучно, схоластично, но здорово.

К этой однокомнатной квартире в десяти минутах ходьбы от метро он привык, да и цена 400 баксов в месяц устраивала. На прошлой неделе хозяин рыпнулся было накинуть 20 зеленых, но Новиков пообещал съехать, и он тут же отстал. Отдельная-то она отдельная, но потолок в ванной в разводах, на кухне обои отошли и трещат, угрожая отвалиться, линолеум на полу протерт до дыр, под окнами вечно газуют машины, а этаж второй — нюхай, друг, к тому же из вентиляции такое амбре, будто там живет мумия. Не фонтан. Но Андрея эта тридцатиметровая квартирка устраивала, как-то он здесь обжился, притерся, принюхался и думал порой о ней, как о родном уголке…

Сразу после ужина, оторвав от новостей по НТВ, позвонил Константин Борисович.

— Завтра хороним Тараса, — напомнил он. — Выбили место на Ваганьковском, поэтому получилось с задержкой, но лучше поздно, чем никогда. Верно, парень?

— Откуда вынос? — спросил Новиков, которому стало стыдно, что за общим бедламом он забыл про Тараса.

— Ждите на месте, сами привезем, — сказал КБ. — Тетю Фросю озадачь, что будет десять человек, самых близких.

— Десять человек, — повторил Новиков. — Будет сделано, Константин Борисович.

— Экий ты угодливый, аж тошно, — заметил КБ.

— Вежливый, Константин Борисович, — вежливый, — поправил его Новиков. — Это разные вещи.

— Мог бы и полюбопытствовать про Тараса-то, если вежливый, — ворчливо сказал КБ. — Думал, сам закопается? А? Не бывает такого.

Правильно, подумал Новиков. Так мне, сволочуге, и надо. И как же это из головы-то вон? Хотя ведь вот кто-то говорил…

— Вроде бы хотели в Рязань отвезти, — сказал Новиков. — На родину.

— Поначалу хотели, потом передумали, — ответил КБ. — Ладно, не переживай, тебя тоже на Ваганьковском похороним. Гордись.

— Да я как-то не претендую, — промямлил Новиков. — Пожить охота.

— И это правильно, — согласился КБ. — Мы тут на тебя Тарасово жилье, считай, переписали. Через недельку можешь переезжать. Ну, бывай здоров.

Мда, не соскучишься с этим КБ. Чувствуется, веселый был политрук.

Новиков устроился было перед телевизором, но телефон вновь затрезвонил. На сей раз это был Кузнецов.

— Поздравляю, старик, — сказал он. — Окончательно установлено, что Добровольческой Армии, в ряды которой ты так доблестно вступил, в природе не существует.

— Ну, что ж, — ответил Новиков, решив пока ничего не говорить про чип. — У меня для тебя, Юрок, тоже есть сногсшебенная новость. Помнишь, на квартире Дударева я повязал мародеров? Там был еще пацанчик с папочкой, про которого я тебе ничего не сказал. Так вот, из достоверных источников известно, что в папочке находилось донесение Дударева Сапрыкину про Лопатина.

— Где оно? — немедленно спросил Кузнецов.

— Пацанчик передал его какому-то типу, связанному с Аскольдом Шубенкиным.

— То есть, в конечном итоге передал Шубенкину, — уточнил Кузнецов.

— Да, — подтвердил Новиков. — И мне кажется, типа этого я видел в Управлении.

— Опиши.

Новиков дал словесный портрет типа, добавив, что тот был одет в джинсовую рубашку с коротким рукавом и темносиние джинсы.

— Стало быть, летом, — пробормотал Кузнецов. — Есть похожий тип у Сапрыкина. Это что же: Олег Павлович связан с Шубенкиным? А зачем было убивать Дударева, если письмо адресовано Сапрыкину? Ничего не пойму.

— Может, наложение? — предположил Новиков. — Думай, майор, думай.

— Нечего думать, — стандартно ответил Кузнецов. — Трясти надо.

— Завтра хороним Тараса, — сказал Новиков, машинально повторив слова КБ. — Через неделю перееду в его хату.

— Поздравляю, — Кузнецов посопел в трубку и произнес: — Саня с Егором вернулись в понедельник какие-то странные, а потом и вовсе начудили в «Граблях». Теперь под колпаком. Что там произошло — на улице Марии Ульяновой?

— Ничего особенного, — бодро ответил Новиков. — Так что там наколбасили Саня с Егором?

Глава 8. Значит, ты это видишь

В десять утра на катафалке привезли Тараса, тут же нищие, взявши полированный гроб за ручки, занесли его в церковь. Когда гроб открыли, у Новикова закружилась голова, и КБ вывел парня на свежий воздух.

— Я тебя понимаю, — сказал он. — Подыши, должно пройти.

Пошел на отпевание, а Новиков остался снаружи, слушая, как батюшка торжественно и внятно читает акафист о упокоении, и не имея никакого желания возвращаться в душное, пропитанное ладаном помещение.

Вновь вышел КБ, сказал, что нехорошо это, не по христиански, надо быть рядом с Тарасом, коль уж выпало стать на его место, и Новиков, пересилив себя, вернулся и увидел рядом с гробом этакого полупрозрачного «Тараса», который изумленно смотрел то на окружающих, то на самого себя в гробу: припудренного, с напомаженными губами, в черном смокинге и белоснежной кружевной рубашке. Этот призрачный «Тарас», как в ту злосчастную ночь, был в строгом черном костюме, в рубашке, залитой кровью, и со сквозной дырой в черепе от виска к затылку. Взгляд имел панически безумный, говорил что-то, обращаясь к священнику, к Константину Борисовичу, к нищим, к жиденькой толпе, стоящей вдоль прилавка с церковной литературой. Вот он подошел вплотную к Новикову и сказал голосом тоньше комариного писка:

— Я умер, Андрюха?

Новиков кивнул.

— Но я этого не чувствую, — сказал «Тарас». — Я живой. Почему мне не отвечают? Почему я прикован цепями к этой кукле? — показал рукой на гроб, — Куда тащат её, туда и я.

Новиков посмотрел на КБ, нет, тот призрака не видит, значит, и ему, Новикову, видеть это не положено. Надобно забыть, что ты теперь зеленый брат, и делать всё, как все, то есть таращиться на священника, слушать пение трех девиц-певчих, и вовремя креститься. А главное — пересилить этот непонятный ужас, который гонит вон из церкви.

— И ты, Андрюха, меня не слышишь? — сказал «Тарас» обреченно. — А я обрадовался, что слышишь.

Но вот отпевание закончилось, гроб поместили в катафалк, и скрбная машина медленно покатила мимо колумбария вглубь обширного кладбища к вырытой могиле.

По дороге процессии попалась лошадь, запряженная в телегу, на которой час назад мужичок из спецконторы привез несколько бидонов с краской — подкрашивать оградки. В данный момент, воняя краской, он производил малярную работу, а оставленная без присмотра сивка-бурка, до этого стоявшая тихо и мирно, вдруг взбеленилась, принялась взбрыкивать, мотать головой, храпеть, когда же с нею поравнялся Новиков, она дернулась к нему и наверняка покалечила бы дышлом либо сшибла грудью, не ухвати он её под уздцы.

Сила у неё была нечеловеческая, но и он был парень не промах, выстоял. Тут и мужичок подскочил, успокоил сивку отборным матом, сказанным ласково-ласково.

Между тем процессия, наддавшая ходу, чтобы проскочить опасное место, остановилась, от нее отделился решительно настроенный КБ, приблизился с грозным видом.

— Скотина неразумная, — сказал мужичок. — Простите великодушно.

— Скотину привязывать надобно, — ответил КБ раздраженно. — Кто позволил быть с лошадью?

— Товарищ Самсонов, — сказал мужичок. — Мы тут завсегда с лошадью, нас тут все знают.

— Тебе, я смотрю, покойником больше, покойником меньше — всё едино, — брюзгливо произнес КБ.

— Не виноват он, — тихо заметил Новиков и, взяв КБ под руку, повел прочь от сивки и её хозяина. — Не поверите, Константин Борисович, но один астролог нагадал мне быть укушенным собакой и сбитым лошадью. Всё сбывается. Собака была вчера, лошадь сегодня, так что мужик ни при чем.

КБ махнул рукой, катафалк тут же тронулся, за ним двинулась малочисленная процессия.

— Что с Армией? — спросил КБ.

— Нашли время, Константин Борисович, — укоризненно сказал Новиков.

— У нас с тобой, Андрюша, времени поговорить почему-то никогда нет, — отозвался КБ. — Всё наспех, урывками, поэтому для меня ты до сих пор темная лошалдка. Умён, не спорю, наверняка хитер, иначе бы не взяли в комитет. В подлости не замечен, хотя профессия обязывает.

Вспомнив Загрицына, Новиков решил не возражать.

— Понимаю, что как чекист ты не должен быть верующим, — продолжал КБ. — Но ты же при этом шарахаешься от храма, как черт от ладана. Неужели настолько атеист?

Разговаривая, они потихоньку шли за процессией, отстав метров на десять.

— Не знаю, что нашло, — кисло сказал Новиков, понимая, что это новоприобретенное качество: шарахаться от церкви, — до добра не доведет, но также понимая, что на зеленом братстве ставить крест пока рано.

Затея, конечно же, рисковая, ведь может случиться и так, что зеленый братец просто-напросто засосет чекиста, и игра пойдет в другие ворота, но не бросать же всё на середине.

— Между прочим, вы видели Тараса? — спросил он. — Точнее, призрак Тараса?

— Вот оно что, — сказал КБ. — Значит, ты это видишь.

— Ну, да. Будешь тут шарахаться.

— Понимаю, — сказал КБ и вздохнул. — Тарас в свое время тоже видел, когда состоял в этой самой Армии. И поначалу страшно боялся бывать на кладбище. Это, кажется, называется эфирный двойник. Который живет дней десять после смерти хозяина и, чтобы не распасться, изо всех сосет энергию. Но всё равно распадается. Когда-то все мы увлекались этой лобудой, потом пошла порнуха и мы зациклились на ней. Ничего не попишешь, западный эталон. Тянет нас, лохов, к Западу, а они нас за это хорошенечко обувают. Не так ли?

— Так, — согласился Новиков.

— Значит, добился-таки своего, — сказал КБ. — Вступил. Ну, что ж, поздравляю.

Между тем, катафалк уже подъехал к месту захоронения, и уже нищие установили гроб на две табуретки и открыли гроб для прощания, а батюшка возложил на восковой лоб Тараса черную ленту, которую всем надо было поцеловать, и все поцеловали, после чего крышку закрыли на бронзовые защелки, гроб на веревках опустили в холодную могилу, и четверо нетрезвых работяг быстро-быстро забросали могилу землей. Призрачный Тарас, утонув по пояс, встал на место креста, то есть в ногах покойного. Стоять ему, невидимому для всех, оставалось еще пять-шесть дней. Порою для подпитки он будет вылезать из своей лунки и отсасывать энергию у любителей поболтаться по кладбищу, с каждым разом всё больше и больше, пока не рассеется, как дым. А любители поболтаться, вернувшись домой, будут гадать — с чего это вдруг они так внезапно устали?

Мда, странные мысли для чекиста, однако иногда можно залезть и в подобного рода дебри и откопать там для себя что-то новенькое, во что совсем не обязательно верить, но что странным образом поможет вдруг объяснить какую-нибудь бытовую неувязочку.

Потом были поминки, пили водку под стряпню тети Фроси, и один из нищих, нажравшись горячительного, полез бить морду Новикову, но был остановлен приятелями, которые понимали, что, во-первых, силы не просто не равны, а чудовищно не равны, и, во-вторых, Андрей не какой-нибудь самозванец, а официальный начальник. Разве можно начальнику бить морду? Упаси Боже.

КБ на случившееся никак не отреагировал, но потом, уезжая, предупредил Новикова, что с мужичками этими, нищими, нужно быть построже. Народец избалованный, большими деньгами порченый, возомнивший себя сливками общества. Это Тарас их разбаловал, чтоб полюбили, чтоб считали своим в доску, дружбаном, ровней, хотя какой он им, неучам, ровня? Технократ, умница.

Тут КБ вздохнул и коротко сказал шоферу: «Поезжай».

Так и уехал, оставив у Новикова чувство, что для него, для КБ, потеря Тараса невосполнима, и Андрей против Тараса, как моська против слона.

Вернувшись в раздевалку, где за сдвинутыми столами происходили поминки, Новиков обнаружил, что к нищим присоединились сторож Петрович, давешний мужичонка — водитель взбесившейся кобылы, тетя Фрося и два задрипанных типа в очках, причем у одного из них в оправе не хватало левого стекла, а у второго правое стекло было залеплено синей изолентой. Как они проникли в раздевалку, неизвестно, по крайней мере Новиков за короткое время своего отсутствия не видел, чтобы кто-то входил, да и кобылы поблизости не наблюдалось.

Едва он вошел, мужичонка кинулся к нему, схватил за руку и принялся трясти, приговаривая, что больше этого не повторится, что лошадь приговорена к переработке на колбасу и что вообще это стыд и срам в двадцать первом веке вместо трактора использовать парнокопытных. После него к Новикову направились брататься очкарики, но он увернулся.

То, что происходило за столом, больше походило на попойку, делать здесь было нечего, и он бежал, понимая, что лишний на этой разудалой трапезе, где нищие уже готовы были хором вдарить что-нибудь типа «Вы не вейтеся, черные кудри» или «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее», где Петрович, обняв тетю Фросю за талию, шептал ей что-то на ухо, а она визгливо хихикала, и где очкарики наперебой убеждали мужичонку, что они студенты МГУ, которым уже второй месяц мерзавец Садовничий не платит степуху.

Между тем на улице как-то внезапно похолодало и поднялся обжигающий щеки ветер.

Глава 9 Скажи, Сеня, лучше будет

В эту же среду с утра Кузнецов озадачил Гуцало с Плетнёвым в рамках борьбы с организованной преступностью поворошить давешнее казино, где Андрей с Тарасом дважды сорвали солидный куш, с целью определения истинного хозяина заведения и основного контингента посетителей. Желательно при этом зацепить кого-нибудь из нищих, которые днем попрошайничают, а вечером рядятся под светских львов, сказал Кузнецов. Выведать, где найти Лукича, который убил Тараса, но помиловал Новикова. Если там будет Лукич, арестовать и доставить в этот кабинет.

— Один вопрос, — сказал Гуцало. — Кто такой Тарас?

— Нищий с Ваганьковского кладбища, чьё место сейчас занимает Новиков, — ответил Кузнецов. — Полностью Покровский Тарас Евгеньевич.

— А кто такой Лукич?

— Бомж, который натравил на Жмаку радиоуправляемого пса.

— Какие страсти вы говорите, — сказал Гуцало, передернувшись. — То гипноз, то радиоуправление. Кому же это приходится противодействовать?

— Разве я говорил про гипноз? — удивился Кузнецов. — И вообще. Я не прошу противодействовать, я прошу разнюхать что нужно и скрутить убийцу, если он там есть. Вам объяснить, как это можно сделать, чтобы не было свидетелей?

— Выманить на улицу, — сказал Плетнёв, помнивший еще азбучные истины сыска. — Что-нибудь придумаем.

— Свободны, — утвердительно кивнув, произнес Кузнецов.

У него, начальника отдела, и без ухановских заданий дел было по горло. Удивительно, что справлялся и с этими заданиями, а то, что порою с задержкой, так ведь это было как бы дополнительной нагрузкой…

Время для богатеньких завсегдатаев еще не наступило, оно начнет отсчитываться где-нибудь после семи вечера, и казино работало в полусонном режиме, обчищая карманы студентов и пенсионеров. Из администрации имел место какой-то зам. по пожарной части, средних лет лысый дядька в джинсовом костюме, который поначалу напыжился, прикрикнул на незваных гостей, чтоб не шастали по служебным кабинетам («Кто пустил?»), потом, увидев корочки сотрудников ФСБ, сбавил тон, объяснил, что страсть как не любит пожарных, которые вламываются без спросу, и, совсем уж размякнув, предложил чаю, кофе, коньячку. Что угодно-с?

— Нам угодно ознакомиться с финансовой документацией, — противным голосом дотошного фининспектора ответил Гуцало.

— Экая незадача, — сказал лысый с облегчением. — Бухгалтер явится только после обеда, но когда точно — неизвестно.

— Нас это мало волнует, — бесстрастно заявил Гуцало. — Вызывайте директора, если не хотите комплексной проверки. Вы знаете, что это такое? Вам это устроить?

— Позвольте, позвольте, господа, — засуетился лысый и даже выскочил из своего кресла, которое начало ему седалище.

Подбежал к Гуцало и заговорил, просительно глядя в его оловянные глаза:

— Зачем доводить дело до директора? Может, можно обойтись без него? Сейчас я вызову бухгалтера, она мигом, раз так. А без нее никак нельзя решить вопрос? Вас ведь интересует какой-то конкретный вопрос?

— Ладно, — «смилостивился» Гуцало. — Для начала скажите, кто является истинным хозяином вашего казино?

— Их как бы много, совокупность, так сказать, — залопотал лысый, бегая глазами. — Я не знаю конкретно, меня уволят…

— Чинит препятствия, — буднично заявил Плетнёв. — Машину вызывать?

— Не надо машину, я скажу, — прошептал лысый, купившись на провокацию с какой-то несуществующей машиной. — Это некто Фадеев Василий Гордеевич из Пензы.

Гуцало удовлетворенно кивнул, Плетнёв записал.

— Следующий вопрос, — сказал Гуцало. — Ваше заведение посещает то ли бомж, то ли нищий, которого все называют Лукич. Что за фрукт?

— Вот те крест, не знаю, — ответил лысый, и видно было, что не врет. — Но есть у нас такой администратор в зале — Сеня, э-э, Семен Эдуардович Вахштейн, он знает всех.

— Позовите, — велел Гуцало, проследив, чтобы Егор записал и этого жучка.

— Не могу, будет после обеда, — сказал лысый. — Свой адрес и телефон он тщательно скрывает, но мы полагаем, что он живет в коммуналке.

— Работает в казино и живет в коммуналке? — удивился Гуцало. — С чего бы это?

— Жмот, — объяснил лысый. — Специально развелся с неработающей женой, чтобы оставить ей квартиру и не платить налоги. Да вы сами видите, он приходит к трем.

— Ладно, — сказал Гуцало, вставая. — Как вас величать, драгоценный вы наш?

— Рындин, — ответил лысый. — Николай Николаевич.

— О нашем разговоре, дражайший Николай Николаевич, никому ни слова, — предупредил Гуцало, вставая. — Мы вернемся в три, и вы пригласите к себе гражданина Вахштейна…

До трех они болтались по стылому городу, над которым нависло серое скучное осеннее небо, потом, перекусив в чебуречной на Солянке, вернулись в казино.

Разумеется, Сеня не ждал от милейшего Рындина такой свиньи: пригласил к себе таким тоном, будто коньяк уже налит, а вместо этого, здрасьте пожалуйста, в кабинете ждут два несимпатичных комитетчика, которых хлебом не корми — дай поизмываться над бедным евреем.

— Семен Эдуардович Вахштейн? — сказал один из них с неприятным лицом затренированного спортсмена и дурацкой фамилией Гуцало. — Давно служите в этом замечательном заведении?

— В казино? — уточнил Вахштейн. — Как открылось, так и служу.

— Дорожите своей работой?

— Кто же в наше время не дорожит работой? — пробормотал Вахштейн. — Разумеется, дорожу. А в чем дело?

Тут он кинул на Рындина этакий выразительный взгляд — дескать, что же ты, Николай Николаевич?

— А раз дорожите, значит, врать не будете, — сказал Гуцало. — Так ведь?

Вахштейн пожал плечами и ответил:

— Откуда я знаю, что вы будете спрашивать?

— Тут к вам, говорят, заходит некий гражданин по отчеству Лукич, — сказал Гуцало. — Впрочем, может это и фамилия. Знаете такого?

«Что он крутит? — неприязненно подумал Рындин. — Мне так вопросы в лоб, а какому-то Сене крутит и крутит».

— Лукич? — переспросил Вахштейн, делая вид, что думает. — Нет, извините, что-то не припомню такого.

— А если подумать? — сказал Гуцало. — То ли бомж, то ли нищий. Ну, Семен Эдуардович? Вы же тут всех знаете.

— Нет, этого не знаю, — твердо ответил Вахштейн.

Гуцало понимающе покивал — ну, что ж, мол, не знаете, так не знаете, и вдруг заорал:

— А Тараса ты, паскуденок, знаешь? Андрюху Новикова знаешь? Этот Лукич пас обоих в этом твоем вонючем казино, а потом пристрелил Тараса, как бродячую собаку. Будем говорить или будем в Муму играть?

— Честное слово, — залопотал Сеня. — Я-то здесь при чем? Тараса знаю, а какого-то Лукича…

— Понятно, — зловеще сказал Гуцало. — Покрываешь. Пособник, потому и покрываешь. Лукич спер выигрыш Тараса, и вы его на пару поделили. Ну, что, Семен Эдуардович, придется…

— Постойте, постойте, — заторопился Вахштейн. — Вы имеете в виду тот вечер, когда этот второй, Новиков, избил нашу охрану? Теперь я понимаю, какого Лукича вы имеете в виду. Значит, Лукич? Пусть будет так.

— Это уже теплее, — сказал Гуцало. — Он здесь часто бывает?

— С того самого вечера не бывает.

— Где его найти?

— Откуда ж я знаю?

Гуцало с Плетнёвым переглянулись, а Рындин произнес:

— Скажи, Сеня, лучше будет.

«Вот гнида, а еще друг называется», — подумал Вахштейн и этак неуверенно, будто вспоминая что-то давно и основательно забытое, сказал:

— Вертится у меня один адресок, не знаю только — тот ли. Улица Марии Ульяновой, дом…

Гуцало с Плетнёвым вновь переглянулись, на сей раз с большим недоумением. В доме этом преступный элемент Жабьев в совокупности с бандитом Шубенкиным и каким-то сексуально озабоченным старикашкой принимали всяких разных дурачков, в том числе и лопоухих комитетчиков, в Добровольческую Армию, которой, говорят, и на свете-то не существует. Экое, помнится, было насилие, прямо-таки надругательство.

— Откуда вам известен этот адрес? — спросил Гуцало.

— Слышал как-то, а память, знаете, профессиональная, — отозвался Вахштейн. — Там, в этом доме, не один Лукич живет, а много всякой другой шушеры, которая у нас в заведении околачивается. И откуда у людей такие деньги? Неужели ж нищие так хорошо зарабатывают?

— А квартиру не помните, Семен Эдуардович? — спросил Гуцало. — Память-то у вас профессиональная, авось и это зацепилось.

— Увы.

— Премного благодарны, — сказал Гуцало, и комитетчики быстро покинули теплое помещение, очутившись на холодной ветреной улице, где уже впору было ходить в пуховиках и теплых ботинках.

Они поспешили к станции метро, а Сеня, проводив их, промелькнувших в окне, хмурым взглядом, процедил:

— Ну, спасибо, Коля. Предупредить не мог?

— Пойман внезапно, как и ты, Сеня — соврал Рындин. — А что ты им больно сказал-то? Ничего особенного и не сказал.

Вместо ответа Вахштейн набрал номер и тихонько произнес в трубку:

— Скоро будут гости. Нет, не менты, хуже. С Лубянки.

Потом, положив трубку, сказал:

— Вот так, Коля, теперь язычок держи за зубами, если хочешь с ним остаться. А за добрый совет с тебя ящик коньяка. И не спорь, не спорь…

Глава 10. Никакой мистики

Кузнецова в кабинете не было, по крайней мере на телефонные звонки он не отвечал, и они поехали на станцию «Проспект Вернадского». По дороге Плетнёв пристал к Гуцало, зачем тот тянул волынку с Сеней, и Гуцало ответил, что подсказала интуиция. Сеня, сказал Гуцало, человек непростой, к тому же нервный, его и нужно раскручивать на понтах. А ежели в лоб, как Рындина, то с перепугу или из гадости наврет такое, что потом без бутылки не разберешься. Мудришь ты что-то, сказал ему Плетнёв, но получилось ловко. Экий ты, братец, ловкач. А то, ответил Гуцало.

Вскоре полупустой электропоезд примчал их на нужную станцию, и Гуцало со своего мобильника опять позвонил Кузнецову, и опять без результата.

— Будем проявлять инициативу, — сказал он. — Пошли, чувак, держи хвост пистолетом.

— Сам держи, — отозвался Плетнёв.

Здесь, на открытом все ветрам широком проспекте, стихия разбушевалась не на шутку. Вроде бы ничего и не предвещало такого безобразия, и получаса не прошло, как они вошли в вестибюль метро, всего-то и было, что чуть-чуть поднялся ветер да похолодало, а тут уже целая буря, и деревья гнутся, и ветки хлещут воздух, норовя сломаться.

К нужному дому они подошли с красными, иссеченными ледяным ветром мордами, дрожа, как цуцики. Жабьевский подъезда был заперт, зато в соседнем дверь была нараспашку и подперта кирпичом, а на тротуаре, ожидая своей очереди, стоял старенький холодильник «Бирюса». Кто-то переезжал, и с лестницы доносился мат-перемат.

Зайдя в подъезд, чекисты позвонили в первую попавшуюся квартиру, им не ответили, хотя там кто-то был, а вот хозяева следующей квартиры оказались не робкого десятка и дверь отворили. Это были два молодых амбала с опухшими небритыми рожами и убийственным перегаром.

— И чо? — спросил один из них. — Где горючее?

Отпихнув его, Гуцало вошел в прихожую, следом за ним вошел и Плетнёв. Тем временем Гуцало отпихнул второго амбала, полезшего драться, и сделал это так ловко, что здоровяк, приложившись затылком к стене, скорчился на полу бесформенным кулем.

— Федя, Вася, — взревел первый, призывая на помощь, и пошел на Гуцало, но тут Плетнёв двинул ему ногой в печень, и он, охнув, сперва согнулся в три погибели, потом повалился на бок.

— Молоток, — одобрил Гуцало.

Из кухни, громко топая, с ножами примчались еще два ломтя, надо думать Федя с Васей, и вдруг один из них чертыхнулся и сказал нетрезвым виноватым голосом:

— Извините, сразу не узнал.

— Эх, Туча, Туча, — укоризненно произнес Гуцало. — Зачем тебе нож? Ты же профессиональный борец.

— Бес попутал, — пробормотал Туча, пряча глаза.

— Так ты кто: Федя или Вася? — спросил Гуцало, забирая у них ножи. — Ты что, Олежек, паспорт сменил?

— Это мы так, — ответил Туча. — Дурака валяем.

Второй ломоть, до этого хмуро молчавший, ухмыльнулся и хрипло сказал:

— В индейцев играем.

Ага, ага, разговорился, раззявил пасть, значит, и дальше молчать не будет, а ежели ему в пасть эту, в лохань смердящую, влить еще стакан, молоть будет так, что не остановишь. Про Тучу сомнений нет, Туча и так чувствует себя виноватым, значит выболтает всё, что знает.

— На кухне сидите? — сказал Гуцало. — Что ж, пошли на кухню. Кто здесь хозяин?

— Вон, — Туча показал на амбала, которого уложил Плетнёв.

— Ладно, очухаются — сами придут, — сказал Гуцало. — Про ножи будет забыто, если вы, ребятишки, расскажете нам следующее…

Минут через десять к ним, обосновавшимся на заставленной пустыми бутылками прокуренной кухне, где на разложенном кухонном столе соседствовали баночные ананасы, кильки в томате, сырокопченая колбаса и картошка в мундире, присоединились побитые амбалы, дурь с которых напрочь слетела, а еще через четверть часа комитетчики знали, что странные людишки, которых можно видеть то в рванине верхом на ржавом велосипеде, то в джипе «Чироки» с золотым «Ролексом» на запястье и гаваной в зубах, обитают в подъезде номер четыре, а подъезд номер три, тот, что по соседству, нередко посещают еще более странные типы, от коих лучше держаться подальше, иначе хлопот не оберешься. Охмурят, обведут вокруг пальца, закинут в какое-нибудь Алтуфьево, а ежели что супротив вякнешь, то могут и членовредительство совершить. Вон у Сорняка было две почки, теперь одна — и всё потому, что по пьянке принялся катить тачку на одного молодого пижона, похожего на жабу, рот такой же — чемоданом. Деньжат, стало быть, требовал на опохмел души. Тот квакнул, Сорняк брык на землю, а жаб залез ему лапой в брюхо, выдернул что-то кровяное, сунул в пакет да сгинул. Сорняк полежал-полежал и очухался, что очень странно, так как на все сто должен был дать дуба. Это ему потом и в клинике сказали, куда он лег со своим брюхом. Почки-то нету, скоммуниздили, только вот как — никто не мог понять, ни раны, ни шва. Разве что через попу?

— Ну, ладно, — сказал Гуцало, поняв, что дело уже дошло до лапши на оттопыренные уши. — Вот вам, мужики, за информацию.

Выложил на стол пару сотен — как раз на три бутылки водки, что было встречено одобрительными возгласами.

На лестничной площадке Гуцало дозвонился-таки до Кузнецова, сообщил, что казино принадлежит Фадееву Василию Гордеевичу из Пензы и что сейчас они с Егором, находясь в доме таком-то по улице Ульяновой, начнут прокачивать вопрос по поводу Лукича, который, возможно, обитает в подъезде номер четыре. Разрешите действовать?

— Да, да, действуйте, — сказал Кузнецов, озадаченный тем, что хозяином популярнейшего в Москве казино является никто иной, как Василий Гордеевич, о чем ни ухом, ни рылом не ведает всемогущее ФСБ. Вот так так, экие, правое дело, ассоциации напрашиваются, особенно в связи с недавней поездкой Гордеича в Баварию.

О том, что прямой выход на Лукича может быть опасен, до Кузнецова дошло минуты через две, когда он проанализировал сложившуюся ситуацию, но дозвониться до Гуцало он не смог, так как комитетчики, воспользовавшись любезностью вышедшей из подъезда номер четыре старухи, уже захлопнули за собой стальную дверь, напрочь отрезав связь с остальным миром. Вот такой это был подъезд и такая была дверь, а человек, который предстал им в образе старухи, помахал вслед ручкой и направился к подъезду номер три. Разумеется, это был хорошо нам знакомый Жабьев, он же похитивший почку Сорняка жаб, которому внушить что-то отвлеченное любому из нас — раз плюнуть. Как видите, никакой мистики, всё строго научно, в том числе и особенность поглотившего комитетчиков подъезда, объясняемая включением в состав покрывающей стены краски измельченного шунгита, который обладает превосходными экранирующими свойствами.

Вы можете возразить: ну, ладно Гуцало, он всего лишь носитель микрочипа, но как же Егор-то не узнал в старухе зеленого брата? Ведь он посвящен. Да, верно, посвящен, но, увы, до высот Жабьева ему далеко, и ежели Жабьев не пожелал, чтобы Егор его узнал, то так оно и вышло. Гуцало Жабьеву был ясен как выпукло написанный и уже законченный этюд, а вот судьба Егора была сформулирована не до конца, предстояло еще выбрать, каким будет финал.

Глава 11. Немедленно стреляйтесь

Подъезд был чистенький, ухоженный, с ковриками для ног перед каждой дверью, да и двери были все как на подбор — стальные, обитые кожей, но над кнопкой лифта почему-то висело объявление, что лифт отключен за неуплату с 1 июля по 1 октября. Объявление было написано печатными буквами на листочке, вырванном из школьной тетради в клеточку, и вызывало подозрение своей девственной чистотой, как будто его только что повесили.

На первом этаже никто не открыл, будто квартиры были пусты, то же самое повторилось и на втором. Лифт и в самом деле не работал, пришлось подниматься на своих двоих. Странное дело, подъезд будто вымер, но на пятом этаже им повезло — дверь открыла старушка, правда старушка странно знакомая. Ба, да это же та самая перечница, которая любезно помогла им войти в подъезд. Вот так да.

— Э-э, — сказал Гуцало. — Вот те раз.

— Вот те два, — откликнулась старушка. — Ково вам?

— У вас сестра есть? — спросил Гуцало. — Двойняшка.

— Нету, — ответила старушка. — А зачем вам моя сестра?

— Но у вас же ее нету? — сказал Гуцало.

— Ты, милок, говори, чё те надо, а то заладил: есть — нету, — старушка поджала губы. — А была бы, так какое твое дело? Да ну вас.

Начала закрывать дверь, но Гуцало подставил ногу и миролюбиво сказал:

— Простите, бабуля, никак не можем найти Лукича. Не подскажете, какой этаж?

— Каков из себя?

«Кабы знать», — подумал Гуцало, а Егор сказал:

— У вас тут все сплошь Лукичи?

— Верно говоришь, — одобрила старушка. — Знаю я тут одного, может его и ищите. Седьмой этаж, как из лифта выйдешь — направо.

— А что у вас с лифтом? — спросил Гуцало, но старушка, не ответив, проворно закрыла дверь.

В указанной квартире на седьмом этаже играло радио и раздавались мужские голоса. Егор вытащил пистолет, снял с предохранителя и сунул в карман, Гуцало проделал то же самое, вслед за чем позвонил в дверь. После некоторой паузы из квартиры спросили тенорком:

— Кого еще там черти принесли?

— Откройте, — произнес Гуцало. — От Семена Эдуардовича Вахштейна.

— От Сеньки, что ли? — насмешливо сказали за дверью и открыли.

Человек, который открыл, был не то, чтобы очень стар, где-нибудь за пятьдесят, но весьма потрепан, видно было — пьющ. От него и сейчас немилосердно несло перегаром, а одет он был в замызганную тельняшку, застиранное трико и тапки на босу ногу.

— От Сеньки? — спросили из комнаты, и в коридор вышел низенький обрюзгший пузан тоже не первой свежести, в серой рубашке с приспущенным галстуком и черных брюках со стрелками. — А што не сам?

— Вы Лукич? — Гуцало посмотрел на того, что в тельняшке.

— Так точно, — ответил тот. — Заходите, раз пришли.

В комнате, куда их провели, имел место еще один человек — помоложе этих двоих, выглядевший, как памятник, этакий монументальный дядя в костюме из плотной серой шерсти, с крупной головой, красивым мужественным лицом, седеющими висками. Странно было видеть такого барина в крохотной неприбранной двушке холостяка Лукича. То, что Лукич холостяк, было ясно, как день. Стол, придвинутый к дивану, на котором восседает барин, накрыт скатертью в желтых разводах, салаты из магазина и даже не переложены из пластиковых коробочек в тарелки, на мебели и в углах пыль, под потолком паутина, на экране телевизора пальцем написано: «Закрыто на переучет». Какая ж хозяйка такое потерпит?

— Господин Гуцало? — густым голосом сказал барин, выходя из-за стола. В нем было под два метра. — Каким ветром?

— Откуда вы меня знаете? — насторожился Гуцало.

— Ну как же, как же, — подходя и пожимая ему руку, сказал барин. — Год назад, кабинет вашего шефа Кузнецова. Ну же, вспоминайте. Там еще был господин Уханов. А?

«Не было такого», — подумал Гуцало, но вдруг в голове его прояснело, и он вспомнил этот день. Да, да, точно, вот Кузнецов знакомит его, вошедшего в кабинет, с этим барином, которого зовут, э-э, Макар Алексеевич Башкиров. И Уханов говорит при этом… Постойте, постойте, Уханов же никогда не был на Большой Лубянке, у них с Кузнецовым абсолютно нелегальные отношения. Хлоп, и Уханов вдруг из кабинета исчез.

— Вы Башкиров, — сказал Гуцало. — Но Уханова точно не было.

— Правда? — удивился Башкиров. — Ну, не было, так не было, черт с ним, с Ухановым. Они, эти депутаты, такие скользкие, ни за что не ухватишь. А что же вы, господа хорошие, одемши? В квартире и одемши, нехорошо это. Мефодич, помоги-ка.

Тут же подскочил пузан, проворковал нежно:

— Сымайте куртейки. За оружие не беспокойтесь, никто не сопрёт.

— Нет, — разом сказали комитетчики.

— Пеняйте на себя, — хихикнув, произнес пузан и, подойдя к застывшему в дверях Лукичу, взял его за талию и повел к столу, приговаривая: — Пойдем, пойдем, мой хороший, горлышко промочим. А то Санек с Егоркой арестуют, негде будет нажраться.

— А что же сказали, что от Сеньки? — капризно произнес Лукич, усаживаясь на валик дивана. — А сами вот-вот ручонки скрутят. Врут, значит?

— Врут, Лукич, врут, — ласково ответил Мефодич, наливая ему стакан водки. — Где уж им, лопоухим, тебя арестовать.

— А главное — за что, — ввернул Башкиров, возвращаясь на свое место. — Устраивайся, Мефодич, устраивайся, в ногах правды нет.

Пузан мигом уселся рядом с Лукичом, который, закатив глазки, цедил из стакана вонючее пойло, и оказалось, что комитетчики стоят перед ними, как какие-нибудь подсудимые, как какое-нибудь гнусное ворьё перед строгими судьями.

— Встаньте, Лукич, — этаким нехорошим голосом сказал Гуцало. — Вы обвиняетесь в убийстве Тараса Евгеньевича Покровского и покушении на Новикова Андрея Петровича.

Но так как Лукич и бровью не повел, Гуцало рявкнул:

— Встать, сволочь, когда с тобой разговаривает офицер ФСБ.

Лукич от неожиданности поперхнулся, а Башкиров укоризненно произнес:

— Ну, зачем же так грубо, Александр Васильевич? Мало того, что в чужую квартиру ворвались с помощью наглого вранья, так еще и хозяина пугать изволите. Это вы, чекисты, со всеми так или только с теми, что послабее вас? Попробуйте-ка поорать на Сапрыкина или на какого-нибудь Дерипаску. Учтите, я буду жаловаться.

И нервно закурил, выпуская клубы сладкого удушливого дыма.

— Травка? — нехорошо улыбнулся, Гуцало. — Да у вас тут, граждане, целый букет правонарушений: и покушение, и убийство, и употребление наркотиков. Тянет сразу на несколько статей. Все собирайтесь, живо. Квартиру опечатаем. Ну!

Проорав это «Ну!», он ловко выхватил пистолет, Егор последовал его примеру.

— Будете стреляться? — участливо спросил Башкиров. — Тогда пройдите во двор. Погода под стать, никто и не услышит.

В самом деле, за окном потемнело, жутко завыл ветер, задребезжали, грозя лопнуть, стекла.

— Пшел вон, — фальцетом вскричал вдруг в дупелину пьяный Лукич и запустил пустым стаканом в Гуцало.

Тот, увернувшись, выстрелил, попал в водочную бутылку, та разлетелась на мелкие осколки, обдав стену и Башкирова водкой и стеклянной шрапнелью.

— Ну, знаете, — сказал Башкиров, у которого из аккуратной прически этаким рогом торчал бутылочный осколок, а на лоб, змеясь, стекала струйка крови, после чего очутился вдруг за спиной у комитетчиков, схватил обоих за шкирки и повел на выход. Те не сопротивлялись, сил не было, ногами передвигали машинально, как ватные куклы.

В какие-то секунды спустив их по лестнице, Башкиров отворил входную дверь, выпихнул в бушующий мрак, а месиво из вздыбленных в воздух песка, сучьев, мусора, и крикнул, перекрывая вой взбесившегося ветра:

— Немедленно стреляйтесь.

Выстрелили оба, но Плетнев, опередил, рука смертельно раненого Сани дрогнула, и пуля лишь чиркнула по щеке Егора, оставив кровавый шрам. Гуцало грохнулся на ледяной асфальт, а Башкиров захохотал и с грохотом захлопнул дверь.

Металлическое клацанье отрезвило Плетнева, будто это не дверь захлопнулась, а закончилось дурное угнетающее сновидение. Итак, он очнулся, и увидел в трех шагах от себя застывшего на тротуаре Гуцало с кровавой раной во лбу. «Что же делать?» — подумал Плетнев с тоской, понимая, что это именно он убил Саню. Убил как-то странно, не ведая, что делает, но пуля в Саниной голове из его, Егора, табельного оружия, и от этого никак не отвертишься. Пусть даже вопрос стоял так: выживет тот, кто выстрелит первый, ведь стрелялись они с трех шагов, промахнуться невозможно. Теперь это мало кого будет волновать. Немедленно спросят: по какой причине стрелялись? — и крыть нечем. Ведь не объяснишь же, что находился в трансе, в экстазе, не в себе, наконец.

А из подъезда уже выглядывала давешняя старушонка, пославшая комитетчиков на седьмой этаж, и за спиной её угадывался большой и наверняка торжествующий Башкиров. Вот они — свидетели, против которых не попрешь.

Вздохнув, Плетнев спрятал пистолет в кобуру и вынул мобильник. Как только Кузнецов ответил на вызов, Егор сказал:

— Товарищ майор, с Гуцало несчастье. Пришлите машину на Марию Ульянову. Да, да, именно этот дом, черт бы его побрал.

Глава 12. Вечер в «Засеке»

В среду вечером Кислов получил от Кузнецова зашифрованное электронное сообщение о том, что казино принадлежит Фадееву и что Гуцало, на котором висела смерть миллиардера, убит товарищем по работе. Убийство совершено в навязанном извне состоянии. Новиков расстроен, но что-то скрывает.

Кислов отстучал ответ, что на завтрашний вечер в кафе «Засека» на Западной Поляне назначена встреча бывших членов клуба «Данко», куда приглашен и он. Организаторы вечера Зайтфудим, Фадеев, Цимринг, Соркин. Приглашены гости из Москвы, Франции, Америки и Германии. В числе приглашенных герр Кирхгофф из Баварии, хозяин замка, который недавно посещали Фадеев с Кисловым и где был заключен договор о поставке немецкой стороной медицинского оборудования.

Кузнецов отстучал, что поднимет сведения насчет клуба «Данко» и организаторов вечера, а больше ничем помочь не сможет, управляйся сам.

«Всё сам», — подумал Кислов, вставая из-за компьютера и потягиваясь — что-то в последнее время стала ныть поясница. Почки? Так ведь не злоупотребляем. Погода? Да, погоды нынче совсем сдурели, в Пензе теплынь, в Москве ветрище с песком, с навозом, а в благодатной Франции нулевая температура, это в конце сентября-то. Говорят, Гольфстрим остановился, теперь им, капиталистам, будет туго, теперь они на Россию будут смотреть уважительно, ведь там благодатные газ и нефть. Посмотрят, стало быть, посмотрят уважительно-то, да и объегорят, будто последних дураков, как всегда объегоривали.

«Ну, так о чем мы? — сказал себе Кислов, прохаживаясь по крохотной комнате, которая одновременно был их с Дашей спальней. — Что толку узнавать насчет клуба „Данко“, который развалился еще в советское время? Эти клубы по интересам были трамплином, чтобы запрыгнуть в комсомольскую верхушку, а оттуда соответственно в партию и на теплый пост. По поводу организаторов Юрка сможет проверить их зарубежные связи, констатировать, например, что тот же Зайтфутдим, будучи начальником Главка по делам малых народностей Севера, и предположить не мог, что малолетний Рома Абрамович, которого он, погладив по головке, угостил соевым батончиком, станет начальником Чукотки, а по совместительству миллиардером. Связи-то — они штука такая, что в протоколах не отражаются. Ну, знает Фадеев герра Кирхгоффа, а где это прописано и должно ли быть прописано?»

Всё это бред, и потому единственно правильное, что посоветовал Кузнецов — это «управляйся сам», то есть действуй, браток, по обстоятельствам. Андрюха-то, вон, управляется один и не скулит, что ему трудно. Опять же вступил в эту мифическую Армию, из которой до того едва ускребся, и Бог знает, чем всё это у него теперь закончится. Вот так враскоряку, у одного одно, у другого другое, и двигается расследование, которое и расследованием-то не назовешь, а скорее противоправным действием, потому что встречает активное противодействие со стороны ФСБ. Вот и движется всё черепашьим ходом, ибо лишний раз не высунешься, не квакнешь. Хорошо еще, что Андрюха на свободе, значит хорошо маскируется.

Пора, однако, было проветривать помещение, уже одиннадцать, завтра с утра с Фадеевым ехать к «Суре», встречать Кирхгоффа с компанией, потом в «Засеку», потом послать автобус и фуру в Заречный за оркестром Дмитриева, короче дел невпроворот. И кто, спрашивается, после этого организатор?..

Подготовку, хлопоты, а также подробное описание вечера мы опустим, остановимся лишь на нескольких моментах и отметим, пожалуй, что по размаху событие это значительно превосходило какую-нибудь столичную VIP-тусовку. Там шампанское, коньяк, омары и копченые угри, танцы с раздеванием, однополое влечение, здесь же этакий крепенький винегрет из широкого русского застолья, кавээна, концертных номеров с Пенкиным, Долиной и хрипатым Крисом Норманом, розыгрышей, лотерей, цыган, спортивных танцев, выступлений рок-групп, и прочего, и прочего, что будоражило кровь и не оставляло ни на секунду.

На вечере этом Игорь Кислов был без супруги, дело есть дело. За столом сидел рядом с Фадеевым и делал вид, что не понимает, о чем тот разговаривает с Кирхгоффом. Те болтали о какой-то ерунде, да и то урывками. В один из моментов Фадеев, извинившись, удалился, и вдруг оказалось, что баварец неплохо владеет русским. Больше того, выяснилось, что в баварцах он ходит тридцать пять лет, а до этого жил в Питере под фамилией Кирхов.

— Так вы русский? — уточнил Кислов.

— Немец, — ответил тот. — Но фамилия Кирхгофф в Советской России звучала неуместно, поэтому мы её подсократили.

— И как вам у нас сейчас? — спросил Кислов.

— В Баварии лучше, — сказал Кирхгофф. — У вас что-то налаживается, но это временно.

— В каком смысле?

— Откровенно?

— Если можно.

— Прихлопнут, — сказал Кирхгофф. — Кто же вам позволит развернуться? Вы, православные, для цивилизованного мира опасны и неугодны…

И вдруг воскликнул: «Вот так сюрприз, да это же господин Фадеев», после чего с криком «Браво» захлопал в ладоши, а вслед за ним захлопали и остальные.

На сцене в окружении молодых и уже не очень молодых кавээнщиков стоял Василий Гордеевич Фадеев, стоял в том самом черном ансамбле, который летом еще в особняке Гордеича, что в Ахунах, обнаружил и внес в протокол Андрюха Новиков. Да, да, именно те длинное пальто, шляпа-котелок, безразмерный зонт. А вот и кожаный мешок с клюшками для гольфа, один из кавээнщиков раздает клюшки членам команды.

Всё просто до безобразия, всего лишь театральный реквизит, никакой масонской мистики, когда клюшкой вдрызг расшибается череп приговоренного к закланию еретика. Или не расшибается? Или у масонов нет такого и в помине?

А потом пошел такой скетч, такой бурлеск, такое нагромождение остроумных нелепостей, что зал замер, душа в зародыше вырывающийся хохот, чтобы не пропустить ни слова, и лишь потом, когда исполнители начали кланяться, разразились аплодисменты. Надо признать, Фадеев в этом эпизоде смотрелся весьма неплохо. Кирхгофф и Кислов даже пожали друг другу руки, наш, мол, общий товарищ, победа, взаимные поздравления.

На сцену вышли постаревшие «Светляки», украшение «Данко», которые в хорошем темпе сбацали битловскую «Леди-мадонну». Без Джексона, Володи Захарова, они выглядели побледнее, но всё равно было очень хорошо, даже хрипатый Норман показал им большой палец, а следом за «Светляками» откуда-то сбоку выскочил маленький, задрапированный в свободный, перехваченный в поясе черный костюм и глухую черную маску с дырками для глаз и рта, человечек и сел посреди сцены, скрестив ноги калачиком. Тут же с микрофоном в руке вышел раздобревший Виктор Оя и густым своим голосом объявил:

— Бой без правил до первой крови. Маска вызывает желающих.

По залу прокатились смешки — какой же дурак после водяры пойдет принародно кулаками махать, а какой-то шутник крикнул:

— Витёк, не так зычно, сдуешь Маску-то.

А кто-то добавил томно:

— Растишкой его покормите, пожалуйста.

Хиляк в маске резко, по-птичьи повернул голову, и Кислов узнал Шубенкина. Какой же умник приволок сюда этого монстра?

— Раз желающих нету, на ринг приглашается лесник дядя Вася, — возвестил Оя. — «Засека», господа, потому и лесник.

Миновав зал, на сцену протопал мужик с бутафорским топором, в драном зипуне, треухе, с накладной бородой. Всё ясно, сейчас будет цирк.

Мужик погрозил Маске топором, жестом показал: вставай, мол, кинул зипун и топор на пол и пошел на Маску — здоровенный, с бычьей шеей, могучими ручищами, неохватной грудью. Шубенкин, играя, резвым колобком откатился от него, а этот здоровяк, вздернув бороду, пошел за ним гигантскими шагами, норовя наступить, но колобок попался резвый.

Вот подошел и сел на свое место Фадеев, спросил, нагнувшись:

— Узнал?

— Шубенкина-то? — шепотом ответил Кислов. — Василий Гордеевич, нужно остановить, он же убьет лесника.

— Нельзя, — сказал Фадеев. — Пари с америкосами. Этот лесник — чемпион по борьбе без правил Джошуа Браун. Да и условие сам слышал — до первой крови.

Пока они шептались, Шубенкин ловко вскочил на ноги, метнулся к Брауну, ударил в грудь открытой ладонью, после чего коротко поклонился и умчался в вестибюль. Его уж и след простыл, а здоровяк все еще стоял посреди сцены и тяжело поводил головой туда-сюда, но вот он зашатался, пал на колени, потом рухнул, едва не проломив доски.

— Всё нормально, всё нормально, — сказал Оя. — У дяди Васи после десятой кружки пива отказал вестибулярный аппарат, а потому наш вечер продолжит Крис Норман и группа «Смоки».

Пока он это молол, пятеро мужиков, улыбаясь направо-налево, унесли лесника, и у всех создалось впечатление, что ничего особенного не случилось, вот только непонятно было, почему при такой классной организации произошла глупая накладка. Цирк — не цирк, борьба — не борьба. Что тогда и зачем?

А тем временем в маленькой служебной комнатке с минимальным набором мебели: диван, стол, три стула, — некто нам пока незнакомый по фамилии Петров распекал переодевающегося Шубенкина за то, что тот сорвал тотализатор. Что, трудно было подыграть? Зачем сразу убивать, тут что мясобойня?

Шубенкин зыркал на него желтыми своими зенками и помалкивал. Петрова надлежало уважать, в российской сети он был первый человек. Честно говоря, и с улицы-то его, Шубенкина, подобрал именно он, пригрел, из массы кандидатов выбрал в качестве экспериментального экземпляра.

— Короче, Ася, — сказал ему Петров. — Припозорил ты наших американских друзей, недипломатично поступил, могут от нас и отвернуться.

— Ничего, будут уважать, — внезапно ответил Шубенкин. — Что мы перед ними на задних лапках стоим? Надоело. И вообще, мы сильнее.

— О-о, — сказал Петров. — Великодержавный шовинизм? Похвально. Ложись, Аскольд.

После этого он произнес некую ключевую фразу, заставившую улегшегося на диван Шубенкина замереть и закрыть глаза, и вернулся в зал на свое место рядом с американскими друзьями, с которыми Петров общался на приличном английском.

Глава 13. Пора заканчивать

Вечер закончился в полночь, служебные автобусы развезли гостей по домам, но «Засека» после этого не опустела, осталось где-то пятнадцать человек, тот самый узкий круг посвященных, ради которого и был разыгран этот спектакль. Из бывших членов «Данко» присутствовали Фадеев и еще двое неприметных мужичков, которые нынче проживали в Германии. По тугости мошны они крепко уступали Фадееву, сумевшему притереться к суровой российской действительности, но и эта мошна ставила их в золотую тысячу богатейших людей планеты. Об этом Кислову потихоньку поведал Фадеев. Кто его знает, Гордеича, может и приврал.

Из большого перешли в малый зал, где на столах стояли легкие закуски и вина. Тут оказалось, что иностранцы худо-бедно владеют русским. Многие на Кислова посматривали с любопытством, и Фадеев представил его как человека, которому можно смело доверять, тем более что ранее он работал в ЧК.

— Такой молодой, и в ЧК? — притворно удивился человек, разительно похожий на Павла Глобу.

— Чрезвычайка — она и есть чрезвычайка, как ни назови, Александр Викторович, — любезно ответил Фадеев и повернулся к Кислову: — Познакомьтесь, Игорь Анатольевич, это Александр Викторович Петров, один из трех китов, на которых держится наша ассоциация.

— Какая, простите, ассоциация? — пожав Петрову руку, уточнил Кислов.

Все удивились — как же так, главного не знать, а Фадеев сказал:

— Это моя промашка. Игорь Анатольевич у меня не просто правая рука и телохранитель, но и грамотный юрист. А юристы по матушке Гусыне самые твари. Въедливы, как понос. Я вам, Игорь Анатольевич, про ассоциацию потом объясню.

Все посмотрели на Кислова — обидится ли, но тот и глазом не моргнул, чем снискал если не доверие, так сочувствие.

Герр Кирхгофф подтвердил, что Кислов действительно грамотный юрист, внес в проект договора существенную поправку (этого не было, однако Игорь не стал спорить), так что тот российским официозом был подписан молча, но тут долговязый американец Льюис, привлекая внимание, постучал ложечкой по блюдечку и объявил, что раз так, то пусть юрист Кислов и обоснует причину смерти Джошуа Брауна.

Не успел Кислов удивиться, как за него вступился герр Кирхгофф, который напомнил, что в его замке та же самая Маска укокошила десяток бойцов фон Папмпуха и ничего, никаких обоснований не потребовалось, так что, ребята, со своим Брауном разбирайтесь сами. Тут же француз Форгерон бросил в пространство реплику, что пари есть пари, и коль уж проиграл, то плати, а не сваливай свои беды на других. Да ладно, сказал Фадеев, оформим как остановку сердца, с кем не бывает, давайте-ка лучше приступим к делу.

И, вот ведь поганец какой, заговорил на тарабарском языке, который в свое время не смог раскодировать дешифровальщик из Нижнего Новгорода. При этом он ехидно подмигнул Кислову, но тот и ухом не повел, будто так и нужно. В обсуждение включились другие, а Игорь (естественно, разговор этот записывался на диктофон) меланхолично жевал копченого угря, убирая с тарелки кусочек за кусочком, пока Фадеев не пихнул его локтем в бок и не прошипел: «Имей совесть, я тоже хочу». «Угу», — ответил Кислов и хотел было налить себе кока-колы, но Фадеев протестующее покачал головой и сказал: «После угря только сухенькое». Собственноручно налил в бокал светлого вина из оплетенной бутылки. Это был рислинг — мягкий, приятный, а вовсе не та кислятина, которой торгуют в магазинах. Выпив, Игорь почувствовал, что его тянет в сон, и понял — в вино что-то подмешано. Далее он отключился, и очнулся уже в сыром, пропахшем мышами подвале.

Раздетый до трусов, он лежал на деревянном лежаке, к которому был примотан бельевой веревкой. Рядом на таком же лежаке горой возвышался бездыханный Джошуа Браун все в том же маскараде лесника с прицепленной бородой, а вокруг стояли эти самые пятнадцать человек, перекочевавшие сюда из малого зала. Двое из них, Фадеев и Кирхгофф, были в черных пальто до пят, котелках, с клюшками для гольфа, другие надели куртки.

Было ужасно холодно.

— Василий Гордеевич, — сказал Кислов, дрожа. — Мы так не договаривались.

— А шпионить мы договаривались? — ответил Фадеев. — Зачем было переговоры записывать? Эти клюшки особые, ими можно в гольф играть, а можно до смерти забить иуду.

— Бывало? — спросил Кислов.

— Бывало, — согласился Фадеев.

— Могут хватиться, — сказал Кислов. — Все же видели, что я с вами остался.

— Мало ли в Пензе поутру трупов находят, — усмехнувшись, произнес Фадеев. — Кто с дыркой в боку, как тот ёжик, кто изувеченный, а кто и вовсе без головы — не поймешь даже чей. Или отвезли, скажем, человека к его дому, высадили на Кирова, а у самого подъезда шпана до смерти исколотила его палками.

— От палки и от клюшки разный след, — возразил Кислов, чувствуя, как наплывает тоска. — Кроме того, я могу себя защитить, с чего это вдруг какая-то шпана сумеет исколотить меня палками? Скорее, это я её отметелю за милую душу. Неувязочка, Василий Гордеевич.

— Уверяю вас, любезный Игорь Анатольевич, всё сойдется, — сказал Фадеев. — И следы сойдутся, и шпану поймают, которая во всем признается, а так как вы паренек накачанный, то пусть их будет, скажем, пятеро. Нам, татарам, всё равно. Какие-то просьбы перед смертью? Покурить? Может, женщину либо, напротив, мужчину? Передать что-нибудь тому же Новикову или Кузнецову? Либо сразу Уханову. Ну же, говорите, Игорь Анатольевич, не тяните волынку, спать охота.

— Глупая затея, — ответил Кислов, понимая, что еще чуть-чуть — и он сам, без всяких клюшек для гольфа отдаст концы от холода. — Лопатину уже всё равно, а у нас одни неприятности. Главное, что воз и ныне там.

— Закройте дверь, — сказал вдруг чернобородый Петров. — Пора заканчивать.

Прозвучало это как последний удар колокола. Лязгнула стальная дверь, теплее не стало, но исчез пронизывающий сквозняк. Вот почему пальто и куртки — эти сволочи специально открыли дверь на улицу.

— Вы уверены? — уточнил Фадеев.

— Вполне, — ответил Петров. — В конце концов, мне отвечать. Два трупа — это, знаете ли…

Прозвучало весьма двусмысленно, с намеком на надежду, однако в следующую уже секунду Кирхгофф, отбросив глухо стукнувшую о цементный пол клюшку, выхватил из-под пальто кинжал и, посмотрев в глаза Кислову, занес над заходившей ходуном грудью. «Черт, не хочу», — подумал тот и удивился тому, что ничего пока не произошло.

— Вы, — сказал Кирхгофф, передавая кинжал Фадееву.

— Извольте, — ответил Фадеев и ловко перерезал веревку, после чего помог окоченевшему Кислову сесть на жестком ложе, снял свое пальто, накинул на плечи.

Пальто было теплое, но Кислов никак не мог согреться.

— А ритуал? — спросил вдруг Форгерон. — Или посвящение завтра?

— Не всё сразу, господа, — сказал Петров, — не всё сразу. А, впрочем, что тянуть, давайте сейчас.

В Кислова, который после всех треволнений обмяк, влили стакан коньяку, и он совсем перестал соображать. Видел, что что-то с ним делают, поворачивая сильными руками голову то вправо, то влево, шепчут непонятные слова, заглядывают в глаза, отчего вдруг в памяти оживают старинные, не из нашего века картины, а гортанный язык той эпохи становится понятным, тот самый язык, на котором перед этим разговаривали посвященные, тот самый, черт его дери, язык, который не смог расшифровать дешифровальшик. Потом Петров как в масло всадил кинжал в грудь лесника и помазал вымаранным клинком лоб, глаза и губы зачуханного Кислова. Тот захотел сплюнуть, но ему жестом показали: не моги.

Над ним колдовали еще минут пять, а он безвольно думал: «Ритуалы, кровь. Язычники? Секта. Может, всё-таки масоны? У них во время посвящения вроде кого-то режут. Или не режут? Вляпался ты, браток, по самую сурепицу. Во имя чего? Во имя славного героя трудовых будней Уханова? Что есть наша главная цель и главная задача? Нет, не высадить на Марс нашего космонавта и не спионерить у американцев секрет вечной резины для покрышек. А главная цель и главная задача — это фуфло. Фуфло в собственном соку за рупь тридцать. Нету нынче ни цели, ни задачи, живи как хошь, надувай кого хошь, главное — греби к себе, три к носу, никто тебе пальцем не погрозит. Захотел в масоны и дуй себе в масоны, ежели пустят. Ну а уж теперь, раз пустили, жди перемен, это и есть мировое правительство. Что ни делается, всё к лучшему».

Вот так он успокоил себя, и к этому же времени закончилась и кампания, поименованная отчего-то посвящением. Что же это за посвящение, когда ты нетрезв и к тому же не знаешь, во что именно тебя посвящают?

Фадеев вновь налил вина из оплетенной бутылки, но на этот раз оно было красным, как кровь и вином не пахло. Впрочем, нет, выпив, он почувствовал его крепость и аромат. Даже водка после самогона кажется водичкой, а тут вино после коньяка.

Странное дело, он отрезвел, почувствовал в голове ясность, в членах резвость, захотел есть. В пальто было тепло, даже жарко.

— Теперь я кто? — спросил Кислов.

— Ученик, — ответил Фадеев.

— А вы с герром Кирхгоффом кто?

— Пользуясь терминологией Михаила Афанасьевича Булгакова, мы с ним мастера. Не напрягайся, Игорь, это не самая высшая ступень, зато почетная.

— Поэтому вы в пальто, а другие в куртках, — сказал Кислов.

— В чем-то ты прав, ученик, различие должно быть и в одежде, — ответил Фадеев. — Ну, ладно, хватит базарить, ты ведь хотел поесть. Вернемся к ужину.

— Последний вопрос, — поднимаясь, сказал Кислов. — Этого беднягу вы оставите здесь?

Кивнул на труп.

— Не домой же тащить, — в прежней уже своей хамской манере отозвался Фадеев. — Его найдут зарезанным где-нибудь на «Тропе Здоровья». Там часто режут.

Глава 14. Откровеннейшая чушь

Кузнецов сколько мог задерживал арест Егора Плетнёва, но дело было слишком серьезным, и на следующий день после убийства домашнее заключение сменилось камерой СИЗО, причем Сапрыкин, ехидствуя, настоял на камере самой вредной, где ожидала своей участи парочка педофилов-наркоманов.

Ребятишки эти с черепами неандертальцев тюремный опыт уже имели, а потому знали, как приструнить новичка из любимых народом органов.

Но всё по порядку. В камере было невыносимо жарко, поэтому ходили в трусах. Кроватью служил здоровенный, в треть комнаты, деревянный настил, на котором запросто уместилось бы десять человек. Ни матрацев, ни простыней, ни подушек не полагалось, спи так, а утром вместо зарядки выколупывай из себя занозы.

Прежде всего, сокамерники указали Егору его место — рядом с парашей. Тот пожал плечами и лег рядом с парашей, но оттуда так смердело, что он перебрался в угол к выходу. Э-э, нет, сказали педики, рекомендуем вернуться, иначе ночь длинная, всякое может случиться. Сегодня дежурит сержант Лавров, а ему по фигу, когда кто-то в камере орет. Они были огромные, эти неандертальцы, в тюряге занимались штангой, там же приохотились обходиться без женщин и уже не понимали, зачем эти бабы нужны, то есть повернутость у них была стопроцентная. Не перейду, хоть ты тресни, возразил Егор, который рядом с неандертальцами смотрелся подростком.

Они подошли, взяли его за руки, за ноги и, раскачав, перекинули к параше. Шмякнувшись о жесткий настил, Егор решил — хватит, после чего встал и ринулся на педиков, но вскоре понял, что силы не равны. Мышцы у ребятишек были железные, непробиваемые, реакция приличная, скорость тоже, руками махали, как бешеные, только уворачивайся, к тому же их было двое и оба работали слаженно. Короче, сломали они Егора, после чего наизмывались вдосталь.

Кто-то за дверью наблюдал в глазок за происходящим, похмыкивал, похохатывал, но и не думал пресечь. Именно это, что какая-то сволочь видит его унижение и позор, больше всего угнетало Егора. На чужой роток не накинешь платок, теперь всё Управление будет об этом знать, и в тюряге, куда его непременно упекут, тоже об этом узнают, и станет он, бывший чекист, который звучит гордо, предметом удовлетворения похоти для всякой тюремной швали. Только и остается что удавиться.

Потом он, скорчившись, лежал на заносистом полу у вонючей параши, а эти два слона, молотя погаными своими языками всякую похабень, резались в очко. Слава Богу, не приставали.

На обед дали жиденькие щи и кашу с растительным маслом. Поев, Егор забылся, а проснулся оттого что один из педиков мочился в парашу и брызги летели на него, на Егора, но теперь это было всё равно.

— Давай, сдобненький, — сказал ему второй слоняра ласково, — снимай трусики…

С вечера еще он задумал проснуться глухой ночью и по очереди передушить спящих извращенцев. Хороший каратист смог бы это сделать, не поднимая шума, но Егор, как оказалось, таковым не был, хотя и брал призы на татами. Силенок, что ли, не хватило одолеть двух уродов. Действовать придется аккуратно, пережимая сонную артерию, но тихо-тихо, чтобы не проснулся второй. О последствиях Егор не думал, желание было единственное: отомстить, покарать и тем самым очиститься от скверны. Так и так придется отвечать за убийство товарища, вот это получилось глупо и этому нет оправдания, а что двумя подонками на свете будет меньше, за это ему, Егору, должны сказать спасибо.

Ночью, однако, во сне к нему пришел Саня, сел рядышком, привалившись спиной к параше, и потирая белыми пальцами черную рану во лбу, сказал: «Не вздумай. Ты теперь зеленый братец, утром за тебя заступятся, а к обеду уже выпустят». «Тошно мне, — пожаловался Егор. — Такое унижение». «Главное, что жив, — сказал Саня. — Не ты блудил, так что греха на тебе нет. Жив и без нового греха — это основное». «Ты мой грех, — возразил Егор. — Как я мог?» «Опять же не по своей воле, — сказал Саня. — Кто заставил тебя это сделать, тот и выпустит тебя отсюда. Не волнуйся, я простил».

Егор проснулся с бьющимся сердцем и увидел там, где только что сидел Саня, бледное тающее облачко. «Значит, и правда был», — подумал он, не замечая яркого бьющего в глаза света. Охранники и не подумали на ночь выключить забранную решетчатым плафоном двухсотсвечовую лампочку…

В десять утра в кабинет Кузнецова вошел очень высокий статный человек лет сорока с красивым мужественным лицом и представился Башкировым Макаром Алексеевичем. Был он в длинном черном пальто с белым шарфом, в руке держал черный котелок, который смотрелся весьма странно, ибо не носят в наше время котелки. Последовав приглашению, сел на стул, выжидательно посмотрел на Кузнецова.

— Слушаю вас, — сказал тот.

— Видите ли, Юрий Николаевич, — произнес Башкиров внушительно. — У вас в застенках томится некто Плетнёв Егор Тимофеевич. Томится незаконно и незаслуженно, подвергаясь сексуальным домоганиям двух сокамерников. Будьте любезны, восстановите справедливость, я вижу — вы порядочный человек.

— Прежде всего, Плетнёв не томится, а содержится в обычном следственном изоляторе, ожидая начала судебного разбирательства, — ответил Кузнецов, сдержав улыбку. — Он взят под стражу не по чьей-то прихоти, а в соответствии с Уголовным Кодексом России, то есть законно и заслуженно. Про домогания сокамерников мне пока ничего не известно, а если вы считаете, что лично я могу восстановить справедливость и выпустить Плетнёва на волю, то вы глубоко ошибаетесь. Все факты против Плетнёва.

— Факты? — переспросил Башкиров. — Лично я оказался невольным свидетелем этого несчастного случая и никакой вины Плетнёва не вижу. Дело было так. Во время разговора с Лукичом Плетнёв вытащил пистолет, положил справа от себя и слева от Гуцало. Меня это удивило, но я подумал, что может у комитетчиков так принято? Давление, так сказать, на психику. А надо заметить, Лукич тогда был здорово выпивши. И вот, представьте, когда разговор был закончен, происходит такая трагедия. Гуцало с Плетнёвым встают, Плетнёв берет со стола пистолет, а пьянющий Лукич, споткнувшись, кубарем летит им в ноги. Отчего-то вдруг выстрел — и у Гуцало дырка во лбу. Жуть-то какая.

— Откровеннейшая чушь, — пожав плечами, возразил Кузнецов. — Пистолет всегда на предохранителе, к тому же оружие вынимают в крайнем случае.

— Так крайний случай и был, — подхватил Башкиров. — Мефодич полез драться.

— Какой еще Мефодич? — начиная терять терпение, произнес Кузнецов. — Вы же сами сказали, что вас удивило, когда Плетнёв вытащил и положил справа от себя пистолет.

— Вот видите, как оно вытанцовывается, — хлопнув себя по лбу, воскликнул Башкиров. — Выходит, я соврал, всё было так, как вы говорите. Мефодич, стало быть, полез драться, а Плетнёв вынул пистолет, снял с предохранителя и положил справа от себя. Так и запишите в своей драгоценной памяти, дорогущий вы наш Юрий Николаевич. К сему могу приложить опровержение соседки Логиновой, которая якобы наблюдала дуэль Гуцало с Плетнёвым. Соврала, ни шиша она не наблюдала.

После чего вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист и припечатал перед Кузнецовым.

Кузнецов, у которого в голове произошло некоторое перемещение файлов, отчего из слов Башкирова выстроилась стройная картина никакого не убийства, а самого заурядного несчастного случая, к которому даже определение «небрежность» не подходило, вздохнул с облегчением и к полнейшему своему удовлетворению прочитал каракули Логиновой: «Испытывая угрызения совести, пишу опровержение своим показаниям по поводу вчерашней дуэли, которые являются домыслом. Про дуэль прочитала в романе, кажись, Донцовой, а может Лермонтова. Была буря, а когда буря — у меня то приливы, то отливы. Вышла на улицу-то, а там стоит человек, другой же человек лежит, вот и подумалось: ага. О чем написала вашему сотруднику, который приехал на машине. Состою на медицинском учете в психоневрологическом диспансере. Татьяна Логинова».

Итак, всё вроде бы встало на свои места, никаких проколов в объяснении Башкирова не было, а та чушь, которую тот молотил перед этим, начисто забылась, но что-то было не то.

— Ах, да, — вспомнил Кузнецов. — Как-то из головы вон, есть же признание Плетнёва. Неувязочка. И еще: вы-то с Мефодичем как оказались в квартире Лукича?

— Соседи мы, — охотно откликнулся Башкиров. — Частенько общаемся. Что касается признания Плетнёва, так его нету.

— Как же нету, когда оно лежит в столе Сапрыкина? — слабо возразил Кузнецов, у которого в голове опять началась какая-то путаница. — Ожидает, так сказать, приобщения к делу.

— Ошибаетесь, Юрий Николаевич, нету, — весело произнес Башкиров. — Мы же сейчас идем к Олегу Павловичу? Вот сами и убедитесь.

Кузнецова в этом странном визите ничего уже не удивляло. Ясно было, что Башкиров о происшествии на улице Марии Ульяновой знает много больше, чем он, начальник отдела. Откуда-то ему известно, что сокамерники дурно обращаются с Егором. Больше того, он запросто предугадывает, например, то, что они должны пойти к Сапрыкину. Именно Олег Павлович держит пока у себя все материалы по Плетнёву и именно от него зависит, как будет развиваться следствие, а это, простите, сведения закрытого характера. «Хотя, — подумал Кузнецов, — я же сам проболтался, что признание Плетнёва в столе у Сапрыкина, ожидает приобщения к делу. Башкиров мужик неглупый, вот и сделал вывод».

— Простите, а вы кто? — спросил Кузнецов. В принципе, вопрос этот он должен был задать еще в начале разговора, но почему-то не задал. — Что закончили, где и кем работаете?

— Закончил кафедру прикладных наук частного университета, — ответил Башкиров, вставая. — Работаю в частном же секторе советником директора. Пойдемте?

А на кой ляд тебе, советнику директора, Егор Плетнёв? — запоздало подумал Кузнецов, но озвучивать этот вопрос не стал. Мало кто в наше время будет заступаться за постороннего человека, вот и показалось странным.

Глава 15. Не темни, Андрюха

Далеко не всякий был вхож в кабинет начальника особого отдела, и Кузнецов ожидал, что Сапрыкин выскажется по поводу Башкирова, но тот, посмотрев на советника, ничего не сказал, а этак скучно воззрился на коллегу, как бы говоря: ну, излагай, а я послушаю.

Кузнецов начал говорить и сам себе удивлялся, до чего же складно получается, убедительно, веско, будто всю ночь репетировал. Понятно, конечно, что и сам не пешка какая-нибудь — начальник отдела, но перед этим сомнения были, ведь выходило, что пришел он выгораживать собственного подчиненного, который накуролесил так, что будь здоров. Поэтому, собственно, и от участия в расследовании отстранили, чтобы, выгораживая, не давил авторитетом на следствие. Про признание Плетнёва он специально не упомянул, думал, что Сапрыкин, ухмыляясь, вынет его из ящика и помашет, как флагом. Нет, не вынул, даже не заикнулся, а вот опровержение Логиновой сунул в ящик, после чего сказал Башкирову:

— Изложите, пожалуйста, в письменном виде, что на самом деле произошло в квартире Лукича. Коротенько, не особенно распространяясь.

— Коротенько не получится, — ответил Башкиров, вынимая из внутреннего кармана и разворачивая показания на трех листах. — Здесь всё подробно, без помарок, с подписью и датой. Вот они: подпись и дата.

Зачем-то показал пальцем.

— Руки уберите, — поморщившись, попросил вальяжный Сапрыкин. — Вы же не поломойка какая-нибудь безграмотная, культурный человек. Поди, дворяне в роду были. Были?

— Не без того, — вздернув подбородок, ответил Башкиров. — Но суровая действительность огрубляет, заставляет всем тыкать и показывать на предмет не лорнетом, а пальцем.

— Где-то я вас видел, — задумчиво проговорил Сапрыкин, и Кузнецов вдруг почувствовал, какой же он мужлан в окружении этих аристократов. — Не напомните — где?

— На Камергерском? — сказал Башкиров. — Правда, я там нечасто бываю.

— Я тоже, — произнес Сапрыкин, поджав губы. — Что ж, коли так, Плетнёва нужно перевести под домашний арест. СИЗО — это слишком, тем более с такими соседями.

Хитрец такой, забыл добавить, что камеру именно с этими педиками подбирал сам.

— Оформим как несчастный случай, не возбуждая уголовного дела, — подытожил Сапрыкин. — Вы как, Юрий Николаевич?

Обычно при посторонних таких заключений не делают, но вышло именно так, будто Башкиров и не посторонний вовсе. С другой стороны, какой же он посторонний, когда спас от тюрьмы невиновного?

— Обеими руками за, — ответил Кузнецов, у которого как гора с плеч свалилась…

Проводив Башкирова до выхода, он направился было к лифту, но, передумав, вернулся к дежурному офицеру на входе и спросил:

— Кто оформлял пропуск на товарища, который только что вышел?

— Я не видел, как он входил, — ответил офицер.

— Кто стоял до тебя?

— Я здесь с девяти утра и никуда не отлучался, даже по нужде.

— Ага, — сказал Кузнецов. — А потом удивляемся, что галоши пропадают. Ладно, замнем для ясности, я ничего не спрашивал…

У Новикова вчерашний день прошел под знаком похмелья товарищей по работе. Те как поправили с утра головы, так и сорвались с тормозов, ничего не хотели слушать. Особенно усердствовал Панкрат, которого на самом деле звали Павлом, считавший себя любимым учеником Тараса, хотя был на два года старше его. Естественно, как ученик он считал себя единственным преемником и наследником Тараса, а Андрюху в упор не видел, хамил, грозился спустить шкуру. Пришлось дать ему леща, потом другому, полезшему защищать Панкрата, потом третьему. Остальные лишь поворчали, но связываться не стали, поняли, что Новиков лишь с виду тих, может и рога обломать, если довести.

Дело это произошло в раздевалке, куда Новиков зашел всего лишь пристыдить коллег. Пристыдил называется, самому сделалось неловко: Панкрат наблевал в углу и сидел теперь хмурый-хмурый, двое других лежали пузом кверху на лавках, унимали кровь из носа.

— Вы уж, ребятишки, простите, что сорвался, — произнес Новиков, чувствуя, что переборщил. — Мне, может, тяжелее всех. Я ведь до сих пор Тараса вижу.

И рассказал о том, что как наяву видит эфирного двойника Тараса, который стоит на могиле, а до этого общался с двойником в церкви на отпевании и во время похорон. Страшное дело.

— Врешь ты всё, — угрюмо процедил Панкрат. — Чем докажешь?

— Пошли, — сказал ему Новиков. — Проверить пара пустяков. Ты спросишь у него такое, чего я не знаю, он ответит мне, а я тебе. Пошли все вместе…

За сутки двойник маленько поистрепался, поизлохматился, но всё еще имел приличный вид. На эксперимент согласился с радостью, так как в ходе его проведения планировал подпитаться от людей энергией.

Надо сказать, что после вчерашнего урагана кладбище выглядело неряшливо, но день выдался ясным, солнечным, и это как-то не замечалось. Где-то через полчаса двойник насытился добротной хмельной энергией, а коллеги убедились, что между ними и Новиковым действительно существует некто, обладающий знаниями и опытом Тараса Покровского. Это их не просто поразило, а заставило в корне переменить отношение к Андрею, особенно после того, как «Тарас» попросил признать его своим продолжателем. При этом Новиков, озвучивая, честно повторял не только каждое слово «Тараса», но и его интонацию. Получалось настолько похоже, что Панкрат, прослезившись, сказал: «Не могу больше, братишка. Верю, верю». И, сгорбившись, ушел. Естественно, это событие было щедро обмыто с одним, однако, условием: с завтрашнего дня на работе не пить.

Вечером Кузнецов уведомил его о том, что Егор находится в СИЗО, а назавтра ближе к обеду на своем БМВ прикатил на кладбище. Был он в гражданском, этакий крепкий качок, кабан, никто и не подумал, что это офицер ФСБ.

Подойдя к Новикову, сказал, что нужно переговорить и вернулся в машину. Вскоре Новиков присоединился к нему, БМВ тут же тронулся и помчался по Макеева к Шмитовскому проезду. Проехав чуть больше шестисот метров, Кузнецов свернул направо во двор, заглушил мотор и сказал:

— За Егора похлопотал некто Башкиров. Расскажи поподробнее, что с вами сделали на улице Марии Ульяновой. Клянусь, никто об этом не узнает.

— Ничего не сделали, — ответил Новиков.

— Не темни, Андрюха, — сказал Кузнецов. — Я еще в понедельник, когда Саня с Егором вернулись с Ульяновой, заметил, что они не в себе. Как зомби. Затем, вечером, это странное убийство в «Граблях». Теперь этот несчастный случай с Гуцало, прямо наваждение ка…

— Постой, постой, — перебил его Новиков. — Ты же вчера говорил про убийство. Была дуэль.

— В том-то и дело, что не было. Ошибался, — ответил Кузнецов. — Сегодня приходил некто Башкиров Макар Алексеевич и всё опроверг. Сапрыкин распорядился отпустить Егора, но вот что интересно. Когда я спросил у дежурного, кто подписал пропуск на Башкирова, тот ответил, что не видел, как Башкиров входил в здание. Между прочим, не заметить его трудно, это такой двухметровый гренадер, красавец, в черном пальто и котелке. А живет именно в том доме на Ульяновой, где тебя определили в Армию.

— Черное пальто и котелок, — пробормотал Новиков. — Как у Фадеева… Нет, в понедельник гренадера не было, это точно. Были Жабьев, Шубенкин и старый перец Корнеич. Так при чем здесь Башкиров, что за опровержение?

Посопев, Кузнецов четко и внятно произнес:

— Гуцало с Плетневым нашли Лукича в подъезде номер четыре в известном тебе доме на улице Марии Ульяновой. В этой же квартире на седьмом этаже кроме Лукича распивали спиртные напитки Башкиров и Мефодич. Мефодич полез на ребят с кулаками, и Егор острастки ради положил на стол пистолет, сняв с предохранителя. После разговора, который закончился мирно, ребята вышли из-за стола, Егор взял пистолет, и тут вдребезину пьяный Лукич спотыкается, кубарем летит ему под ноги, в результате случайный выстрел убивает Гуцало. Прямо в лоб.

— Всё гладко на бумаге, да забыли про овраги, — задумчиво сказал Новиков. — Представь себе это нагромождение глупостей наяву, проведи хотя бы следственный эксперимент. Нужно быть виртуозом, чтобы сшибить человека с ног так, чтобы тот попал из пистолета другому человеку в лоб. И нужно быть еще большим виртуозом, чтобы, падая, попасть кому-то не в ногу, не в пузо, а именно в лоб. Как говорит злой редактор Науменко: не верю. И однако же по теории вероятности именно глупости энд нелепости случаются чаще всего. А потому, как говорит мой друг и почетный бомж Никита: верю.

Помолчав, он продолжил:

— Стало быть, Башкиров — сосед Лукича, а Жабьев с Шубенкиным бывают в соседнем подъезде.

— В понедельник же Егор нарисовал какую-то схему, — вспомнил Кузнецов. — Я грешным делом подумал, что это схема сообщений между подъездами, но схема исчезла. А очень похоже, когда, знаешь ли, из квартиры в квартиру можно прошить весь дом. Или, скажем, не выходя на улицу, пройти из четвертого в соседний подъезд.

— Почему ты подумал именно про этот дом? — спросил Новиков.

— Они составляли отчет о проделанной операции, — ответил Кузнецов. — Гуцало, помнится, сидел за компьютером, а перед Егором лежала исчерченная бумага. Беру я её, стало быть, в руки и немедленно понимаю — она, схема. Будто кто-то подсказал. А исчезла потому, что Егор рисовал специальными чернилами. Между прочим, Егор утверждает, что в дом они не заходили.

Выдержав длинную паузу, Новиков произнес:

— Не хотел я тебе этого говорить, да видно придется.

И рассказал обо всем, что произошло в понедельник в квартире старого перца Кузьмича.

Выслушав его, Кузнецов сказал:

— Стало быть Гуцало с Плетневым чудили потому, что в чердаки им вмонтировали микрочипы. То есть, действовали по чьему-то приказу. Так?

— Похоже, — согласился Новиков.

— Но ты-то не чудишь.

— Пока да. А раньше, при прежнем чипе, бывало.

— Не знаю, кто они такие — Жабьев, Башкиров, Шубенкин, Лукич, — но всё это одна компания, — сказал Кузнецов. — Тут же Фадеев, Кирхгофф. Фадеева бы не мешало потрясти, у него, поди, кроме Москвы и Пензы имущества и за рубежом хватает. Но всё это люди не главные, наверняка есть какой-то босс, который может оказаться очень важной шишкой. А может, вовсе и не шишкой, в мировом правительстве, скажем, сидят люди, которых мы и знать-то не знаем. Но они назначают президентов и говорят им, что делать. Попробуй ослушайся.

— Ну, это, Юрий Николаевич, фантазии метафизиков, — улыбнулся Новиков. — Нет никакого мирового правительства, Глеб Павловский докажет это за пару минут.

— А господин Башкиров за одну минуту докажет, что нет никакого Глеба Павловского, — парировал Кузнецов. — И так оно и будет. Кроме шуток, Андрюха, кончай эту канитель с нищенством. Я понимаю, что доходно, понимаю, что светит халявная квартира в столице, но дожми, милок, это дело. Не ради Лопатина или Уханова, ради себя. Я же чувствую, у тебя есть какая-то сверхидея. Дожми, пока Жабьев не сделал из тебя второго Шубенкина. Егора, по-моему, они уже прибирают к рукам.

— Угу, — сказал Новиков, у которого никакой сверхидеи не было.

Глава 16. Не дрова везете

Вечером неожиданно позвонил Ираклий.

— Куда пропал, дорогой? — спросил он. — Как делишки?

— Ираклий, ты ауру видишь? — огорошил его Новиков.

— Сам нет, но существуют приборы, которые позволяют это делать, — ответил Ираклий. — А что?

— Я вижу. Также вижу эфирных двойников.

— Эфирный двойник покидает физическое тело в случае смерти, — сказал Ираклий. — Бываешь на свежем кладбище?

Проигнорировав вопрос, Новиков с гордостью продолжил:

— Сегодня обнаружил в себе новую способность: в одном случае из трех могу определить, кому принадлежит вещь. Кладешь на вещь пальцы, и перед глазами всплывает физиономия владельца. Или не всплывает.

— Поздравляю, — сказал Ираклий. — В тебе, Андрей, бездна талантов. Если не хочешь выступать в цирке, пойдем ко мне. Будешь прилично зарабатывать.

— Жаль, что один придурок выбросил вещдоки по делу Лопатина, — уныло произнес Новиков. — Вообще-то они из квартиры Дударева, но Дудареву явно не принадлежали. Может, они и к Лопатину-то никакого отношения не имеют, но всё равно жаль. Изящные вещицы, женские. Кубик и колечко с бриллиантом.

— Что? — переспросил Ираклий изменившимся голосом.

— Черный кубик с золотыми лунками и золотое колечко с бриллиантом, — ответил Новиков. — Как сейчас вижу.

— Короче, завтра в семь вечера к нам, — прежним своим веселым голосом сказал Ираклий. — Мы по вам соскучились, особенно Катя.

— Не по вам, а по вас, — поправил Новиков, отметив неожиданную реакцию Ираклия на кубик и кольцо.

— Как вас будет угодно, — сказал Ираклий.

— Не вас, а вам, — сказал Новиков.

Способность эта — определять владельца предмета — обнаружилась весьма неожиданно. Новиков взял на кухне нож, чтобы почистить яблоко, а перед глазами появилась ехидная харя хозяина квартиры — семидесятилетнего Нила Карпыча. Поначалу Новиков не придал этому значения, мало ли что в голову лезет, но вафельное полотенце в ванной вызвало к жизни лошадиное личико хозяйки — Маргариты Назаровны. Они, кстати, сегодня днем здесь побывали, нож был наточен, а полотенце только что из стирки. Да и под матрацем, чувствуется, шустрили, искали накопления постояльца. А замок не заменишь, тут же рев, по какому, мол, праву. Разочек поменял, так сразу обиды вплоть до выгона. Выгнать-то, конечно, не выгнали бы, где еще найдешь такого, чтобы помалкивал, когда хозяева каждый месяц внаглую увеличивают плату на триста целковых, то есть через десять месяцев получалось уже не четыреста, а пятьсот баксов, а еще через десять, если такими же темпами, шестьсот.

Разумеется, двум этим фактам материалист Новиков не придал никакого значения, мало ли какие рожи начинают мелькать перед глазами, но когда он взял в руки пластиковую свинюшку из квартиры Тараса, и в памяти немедленно возник Тарас, как-то призадумался, а потом начал экспериментировать. По всем статьям выходило, что с помощью микрочипа (а чего же еще другого?) он приобрел новую замечательную способность, которая чекисту страшно необходима. Правда, как показала статистика, срабатывала лишь треть попыток, так что первые три случая были продемонстрированы, чтобы показать — ты теперь это можешь, но и это было здорово. Потом, глядишь, разовьется до ста процентов.

Вот тут, а был уже десятый час, позвонил Ираклий, и Новиков, как мы помним, начал бахвалиться перед ним своими новыми талантами. Потом, положив трубку, он поругал себя, ведь никто за язык не тянул, однако поругал не сильно, поскольку хвастал-то не перед каким-то золотарем, а перед парапсихологом.

Итак, способности его значительно приумножились, и он мог теперь представить, до каких высот дошел Аскольд Шубенкин, у которого чип работал не один месяц. Немудрено, что ухитрился с пятого этажа исчезнуть незамеченным. Джеки Чан без всяких чипов на одной ловкости по стенам бегает, а этот шпендрик Аскольд в полтора раза меньше весит и в юркости китайцу фору даст.

В тот роковой для Германа Оскаровича день по одним ему видимым признакам Шубенкин безошибочно определил намерения Штольца, быстренько разделался с ним и его окружением, после чего исчез, умудрившись при этом подставить Новикова, который, как ему опять же было известно, должен явиться следом.

Что дело было примерно так, Новиков предполагал и раньше, но сейчас он был уверен в этом на сто процентов. Шубенкин был не просто боевой машиной, он был машиной мозговитой, искусной, по всем параметрам превосходящей умного тренированного человека. Победить его мог только профессионал такого же уровня, стрелять в него из базуки или танка было бесполезно — увернется, сволочь.

Но победить Шубенкина было половиной дела, неизвестно еще, каков из себя Жабьев, способный подчинить своей воле любого. А сколько их в несуществующей Армии, этих Шубенкиных и Жабьевых? Так что тут не половина даже дела, а дай Бог процентов десять. И против всей этой невидимой паутины стоят каких-то шесть человек, один из которых, Гуцало, уже лежит в морге, двое, Новиков и Плетнёв, мечены чипом, то есть себе не принадлежат, и в роковой момент будут делать то, что нужно кому-то неизвестному, хотя бы стрелять друг в друга, Игорек Кислов погряз в фадеевском бизнесе, а Кузнецов с Ухановым боятся любого косого взгляда. И это защитники справедливости. Смех, да и только.

Пора, однако, баиньки, завтра пятница — крайний день…

Нет, Юрок определенно псих. Опять примчался на своем БМВ, машет рукой — давай, мол, сюда.

Новиков посмотрел на часы: полдень с минутами, в час обед. Поскольку пятница, крайний день, народу сегодня побольше, недавно вот привезли замминистра, убитого в подъезде, было много крутых, которых он «крышевал», поэтому норма по сбору подношений, считай, уже выполнена. Позвав Панкрата, чтоб заменил, Новиков подошел этак лениво, сел в машину, сказал: «Ты, Николаич, учти. Здесь много лишних глаз, тебя со мной засекли еще вчера». «Читай», — Кузнецов сунул ему бумагу с обильным мелким текстом и рванул к Шмитовскому проезду.

Машину потряхивало, читать было трудно, но, черт возьми, интересно, хотя Новиков пару раз заметил, что не дрова везете, гражданин начальник. Это была распечатка отчета Игоря Кислова о вчерашнем вечере в «Засеке», посланного им по электронной почте. Разумеется, уже переведенного с зашифрованной абракадабры на русский. Судя по стилю, Игорь еще не вполне пришел в себя после вчерашнего.

Да-а, это уже было что-то. Обогнал Игорек, первым вышел на верхушку паутины. Стало быть, заместителя начальника ассоциации, как они себя кличут, зовут Александр Викторович Петров. А всего в верхушке паутины трое. По описанию ритуала посвящения Новиков не понял, куда же Игорек влетел. Сам Кислов склонялся к масонам, но смущало, что влетел он туда по пьяной лавочке, то есть на серьезную организацию не похоже. С другой стороны, куда уж серьезнее, когда по косвенным намекам члены её претендуют на мировое господство и терминология во многом соответствует именно масонской. И неплохо еще, что теперь Игоряха владеет тайным их языком. Вообще-то классно.

Читая, Новиков и не заметил, что машина уже стоит во дворе, а Кузнецов, иронически ухмыляясь, изучает его лицо.

— Мда, — сказал он и посмотрел на Кузнецова. — Ты чего щеришься?

— Не дрова везете, не дрова везете, — передразнил Кузнецов. — Вот именно дрова.

— Сам ты пень пнём, — огрызнулся Новиков. — Бумажку оставлю себе, перечитаю на досуге.

— Эй-эй, — запротестовал Кузнецов, видя, что распечатка безвозвратно уплывает в недра нищенской хламиды. — Мы так не договаривались.

— Еще напечатаешь, — ответил Новиков. — Вези назад, от тебя одни убытки.

— Минуточку, — сказал Кузнецов. — И что ты обо всем этом думаешь?

Новиков пожал плечами.

— А что тут думать? Ищи Петрова, где-то он точно светится. Эпицентр, я так понимаю, переместился в Пензу, ну а я пока буду действовать по мелочи: поболтаю с Егором, попробую выйти на Жабьева, на Башкирова. Лукича пришью к чертовой матери.

— Эй-эй-эй, поаккуратнее, — сказал Кузнецов. — Пришью Лукича, разошелся. Лавры Кислова покоя не дают? Ты лучше разнюхал бы, с какого он тут боку. Вообще, раз уж внедрился, выясняй иерархию. Про Петрова уже знаешь, это бугор, правда не главный. А вот на какой ступени стоят Жабьев, Башкиров, Лукич, Шубенкин? Кто между ними? Кто снабжает чипами? Видишь, как много интересного? А у тебя тупизна сплошная: пришью, замочу, ряшку начищу. Бык тупогуб, у быка губа тупа.

— Чья бы корова мычала, — ответил Новиков. — Лукич, между прочим, типичный наводчик. Шубенкин — каратель. Жабьев и Башкиров — их руководители, то есть рангу не шибко высокого.

— Жабьева не видел, а вот насчет Башкирова ты, брат, ошибаешься, — возразил Кузнецов. — Это, братец ты мой, глыба, монумент, памятник Маяковскому. Для такого и директором мясокомбината быть мелко. Вот, правда, подвирает порой. Несолидно как-то.

— Ага, — Новиков поднял палец. — Подвирает. Первый признак нечистой силы.

— Нет, Андрюха, никакой нечистой силы тут нет, — сказал Кузнецов. — Всё гораздо сложнее. Но недаром ведь говорят: там, где сложно, там тонко, а где тонко, там рвется. Поэтому в основе всего очень простые вещи, правда их нужно уметь разглядеть.

— Ну, ты сформулировал, — восхитился Новиков. — Прямо Карл Фридрихович Ленин.

Глава 17. Что ни делается, всё к лучшему

В семь вечера Новиков позвонил в дверь Арабесковых. Открыла сияющая Катя, позволила поцеловать себя в щечку, сказала: «Что ж ты пропал-то?». Потом, взяв у него розы, тихо прошептала: «Я всё знаю, мне Ираклий сказал». Сняв куртку, он остался в том самом сером костюме от Тараса, в котором обчищал казино.

Между прочим, чуть раньше, надевая костюм, он подумал о том, что как-то это глупо — обворовывать самого себя. Раз казино принадлежит Фадееву, а с Жабьевым они в одной связке, то зачем же Жабьеву разорять Фадеева с помощью Новикова? Впрочем, Фадеева и миллионом не разоришь, и сотней миллионов. Так зачем это фарисейство? Обогатить Новикова, чтобы покрепче сидел на крючке? Может быть, хотя он и нищенством недурно зарабатывает. Но может, всё гораздо примитивнее, и Жабьев чужими руками набивал свой собственный карман? А Тараса убрали, потому что чем-то стал неугоден, хотя бы тем, что во второй раз пошел в казино по личной инициативе, то есть не пожелал делиться с зеленой братией. Не пожелал же потому, что в свое время добровольно вышел из её состава и после этого отзывался о ней дурно.

Вот такие примерно мысли посетили Новикова в тот момент, когда он надевал серый костюм, но вернемся к Арабесковым.

Итак, Катя сказала, что всё знает, а Новиков, улыбнувшись, спросил, что же именно она знает, но она ему ответила «Потом» и, взяв за руку, отвела в гостиную, где восседал на диване принаряженный Ираклий. Вслед за этим она ускакала на кухню к Нине, а вместо неё с кухни приволоклась грозная бабуля.

— Привет, — воскликнула она этак по-шпански и с размаху плюхнулась на диван рядом с Ираклием. Что-то при этом отчаянно взвизгнуло.

«Боже», — подумал Новиков, а Ираклий сказал:

— Бабуся принимает био-астин. Помолодела лет на, э-э,…

— Просто помолодела, — отозвалась бабуля и уволоклась на кухню.

— Бабусю не узнать, — сказал Новиков, устраиваясь на её место.

— Перевоспиталась, — отозвался Ираклий. — Так вот, касательно вчерашнего разговора. Где, говоришь, были найдены этот кубик и колечко?

— При обыске на квартире у Дударева. Обыск проводился по случаю насильственной смерти Дударева.

— Да-да, читал в какой-то газете, — сказал Ираклий. — А сейчас, говоришь, они где?

— Да один урод выбросил на помойку, — ответил Новиков. — Теперь уже не найдешь.

— Что ни делается, всё к лучшему, — сказал Ираклий. — Представляю, что бы было, если бы их нашел не ты. Эти вещицы, Андрюша, принадлежат Кате.

— Постой-постой, — пробормотал Новиков, потирая лоб, так как вспомнил шаги убийцы, легкие, быстрые, шаги ребенка или женщины. Вот так поворот. — Она что, бывала у Дударева?

— Про этого человека нам рассказывал Лопатин, но ни я, ни Катя у него не бывали, — ответил Ираклий. — Кубик и колечко у неё пропали где-то в этот период, в смысле в тот период, когда мы узнали о смерти Адама Се…, э-э, Семена Адамыча. Взгляни-ка — этот?

Он вынул из нагрудного кармана черный кубик.

Новиков взял кубик, повертел перед носом и сказал:

— Один к одному. Принадлежит Катеньке Арабесковой.

Странное дело — ужасно приятно было называть её имя.

— Догадаться нетрудно, — произнес Ираклий. — Это чисто её игрушка. Меня обдирает в кости только так. Не понимаю, кому это понадобилось — подставлять Катю? Что бы было, если бы их нашла милиция?

— Сейчас такой бардак, что скорее всего ничего бы не было, потому что никого бы не нашли, — ответил Новиков. — Но если кто-то хотел её подставить, то мог оставить подсказку. А теперь, дружище, вспоминай, кого из этих людей ты знаешь. Попов, Жабьев, Башкиров, Шубенкин.

— Башкиров? — переспросил Ираклий. — Макар Алексеевич?

— Вот именно, Макар Алексеевич, — подтвердил Новиков, не подавая виду, что обескуражен.

— Башкиров, — задумчиво сказал Ираклий. — Человек-гора, творение Зураба Церетели. Появился в нашей студии года полтора назад. Студией мы называем школу по обучению основам парапсихологии…

Короче, школу эту или академия, одним словом частное семейное предприятие, Арабесковы открыли два года назад и с тех пор перестали считать копейки. Дело было весьма доходное, народ приходил денежный, но толковых среди них было мало, просто по пальцам можно пересчитать. Вот, к примеру, один молодой человек по фамилии Головастиков — этот с нуля за каких-то три месяца достиг таких высот, что впору тягаться с Мессингом, если бы тот был жив. Но потом пропал с глаз долой, похитив ряд редких, страшно дорогих пособий. Сволочь, конечно, порядочная, однако фантастических способностей. Были еще трое, подающих надежды, которые бы тоже далеко пошли, если бы не извечная наша нищета. Побросали. Башкиров — человек несомненно одаренный, при деньгах, вот только временем не всегда располагает, лучше даже сказать — всегда не располагает. Посидит маленько, послушает, поговорит с народом, и вдруг заторопится, начинает откланиваться. Платит, правда, исправно. Как-то при нем зашла Катя, так он немедленно с нею познакомился, наговорил кучу любезностей, принялся названивать. Время от времени посещает этот дом, делает подарки, а какой девице это не понравится?

— Что, и сейчас посещает? — не выдержав, спросил Новиков, в котором вдруг закипела ревность.

— Разумеется, и даже, пожалуй, чаще, чем некоторые, — ответил Ираклий, слегка улыбнувшись. — А что? Приятный мужчина, импозантный.

— Что-то Екатерину Борисовну я не понимаю, — сказал Новиков. — Сначала Лопатин, теперь всплывает этот Башкиров. Потом, глядишь, еще кто-то появится, о ком я не знаю.

— Красивая женщина всегда окружена мужчинами, — назидательно произнес Ираклий и, расхохотавшись, хлопнул его по колену. — Да ладно, шучу. С Башкировым ничего серьезного. Так на чем мы остановились?

Посерьезнел и сказал:

— А ведь накануне пропажи приходил именно Башкиров. Как-то из головы вон.

— Та-ак, — протянул Новиков. — А теперь опиши-ка мне этого Головастикова.

Ираклий раздумчиво, черта за чертой, нарисовал словесный портрет молодого человека. Новиков, слушая, согласно кивал, потом, когда тот закончил, сказал:

— Ну вот, а говоришь, что не знаешь Жабьева. Стало быть, настоящая его фамилия Головастиков. А имя, отчество не помнишь?

— Казимир, э-э, Иванович, — ответил Ираклий. — Нет, Петрович. Он ведь и текущую бухгалтерию прихватил со своими параметрами, а по памяти восстановить не могу, эта часть массива стерта. Странно, когда дело касается Головастикова и Башкирова, то подробностей нет, всё вокруг этих фамилий размыто, хотя память у меня профессиональная. Ты же знаешь, что основная информация записывается в подсознании, но не всякому дано им пользоваться. Мне дано и что же? Влезаю, а там пусто. Мистика.

— Мистика, — согласился Новиков, хотя ему, как чекисту, эти разглагольствования должны были показаться обычной болтовней замороченного оккультиста.

Как чекисту — да, а вот сидящий в нем зеленый брат подтвердил, что всё сказано правильно.

— Но фамилия-то не стёрта, — добавил Новиков.

— Оставим эти дебри, — сказал Ираклий. — Пойду-ка лучше на кухню, что-то наши дамы подзадерживаются.

Он ушел, а Новиков, не доверяя капризному подсознанию, записал в чекистский свой блокнот нужную информацию, в том числе пометки типа: «Не вербовал ли Башкиров в школе добровольцев в Армию?», «Башкиров, Головастиков — башка, голова, совпадение?» и т. п. К тому времени, когда он спрятал блокнот в карман и принял непринужденную позу, в комнату вошел Ираклий с солидным блюдом, на котором, обложенный овощами и зеленью, возлежал подрумяненный молочный поросенок. Следом за ним, сияя, как начищенный самовар, появилась Катя с большой салатницей, из которой горкой выглядывал оливье, далее шли Нина с дымящимися пельменями в супнице и бабуля с бутылкой коньяка на подносике.

Съесть всё это было невозможно, но главное — начать, как говаривал товарищ Горбачев, открывая закрома ушлым пришлым господам и доморощенным хитрованам…

К двенадцати ночи половина салата, поросенок и пельмени были съедены, коньяк и шампанское, привезенное Новиковым, выпито.

— Ты на машине? — во второй уже раз спрашивал Ираклий, но Катя говорила:

— Ну, Андрюшечка, ну, не надо, посидим еще.

И принималась щебетать о работе, которая ей активно не нравилась. Нашла время, глупенькая, придется отучать. Дома о работе вообще ни слова — это аксиома, это известно даже младенцу.

— Стоп, — сказал наконец Ираклий, у которого слипались глаза. — Никак до вас, молодежь, не достучишься. Сегодня Андрей спит у нас.

— Ура-а, — завопила Катя и пустилась в пляс.

Комнат у Арабесковых, напомним, было пять, Новикову постелили в гостевой, которая по обычаю пустовала и была завалена всяким хламом. Хлам унесли в лоджию, получилась очень уютная комната с двуспальной кроватью.

Когда все улеглись, в гостевую прокралась Катя и нырнула под одеяло к сонному Андрею.

— Нехорошо это, — сказал он.

Сна, естественно, как не бывало.

— Хорошо, дурачок, — ответила она. — Ты же этого хочешь.

— Хочу.

— Ну и?

— Нехорошо это, — сказал он. — Что Ираклий подумает?

— Хочешь свадьбы подождать? Так ведь неизвестно, как оно дальше обернется.

Разговаривали они шепотом, но Новикову казалось, что слышит вся квартира. Потом он подумал: «А что, в самом деле? Дети, что ли?»…

Потом уже, когда всё кончилось, он сказал с укоризной:

— Что же не предупредила, что я первый? Девочка моя, тебе, наверное, было больно?

— Ничего, — ответила она и поцеловала его. — Так будешь ждать свадьбы?

— Буду, — твердо произнес он. — А ты не против?

— Разве непонятно? — сказала она и, поцеловав на прощание, выскользнула из комнаты.

Утром он проснулся с ощущением чего-то очень светлого и хорошего. За окном нависло серое осеннее небо, голова после вчерашнего застолья была квадратная, живот не промнешь, так что и завтрак-то не полезет, но хотелось петь от восторга. Детство в тебе играет, сказал он себе и встал. Кстати, было уже восемь.

Арабесковы были людьми деликатными, сидели себе на кухне, пили кофе с тостами, намазывая сверху плавленый сыр «Хохланд». Вкусно пахло жареным хлебом.

— Встал? — сказал Ираклий. — Мы-то ранние пташки.

Катя послала ему воздушный поцелуй.

— Мне на работу, — ответил Новиков из коридора. — А вы что? Сегодня же суббота.

— Мы, чай, тоже трудоголики, — сказала Катя. — Иди быстрее, пока сосиски не остыли…

Сосиски, между прочим, были не сами по себе, а с тушеной капустой, как у нормальных людей. Это всякие там одиночки, спрятавшись в углу, жуют холодные сосиски и запивают кефиром, наживая себе язву, нормальные же, то есть семейные, питаются основательно. Так сказала Катя, когда Новиков, умывшись, присоединился к компании, в которой не хватало бабули.

— Намекаешь? — спросил он.

— Да пора уж, — ответила она, наполняя его тарелку едой.

— О-о, — сказал Ираклий. — Уже началось, уже наша девочка в семейном рабстве.

— Заметь — в добровольном, — добавила Нина.

Глава 18. Хочешь на меня поработать?

Поработал Новиков всего лишь минут пятнадцать, потом вдруг почувствовал удар в спину, укол и потерял сознание. Упасть ему не дали, подскочили двое в курточках и вязаных шапочках, не поймешь какого возраста, на рожу одинаковые, подставили ему под мышки плечи и поволокли к стоявшему у обочины серому Пежо. Вмешавшегося было Панкрата ловким ударом сшиб с ног вышедший из машины шофер, он же Егор Плетнёв.

Новиков очнулся в помещении без окон с тремя столами и тремя стульями у каждого из них. За одним столом со скованными руками сидел он, за вторым, у двери, какой-то человечек возился с ноутбуком, третий был свободен. Перед Новиковым на столешнице лежала его нищенская амуниция, включая бороду, сам он оставался в свитере и брюках.

Человечка он не знал, попробовал заговорить, но тот отводил глазки.

Попытался встать, тут же динамик рявкнул: «Сидеть!» Лязгнула заслонка, в стене открылась амбразура, в нее просунулось дуло автомата.

«Ну, влип», — подумал он.

В дверь стремительно вошел Сапрыкин в синем костюме, устроился за свободным столиком, спросил вальяжно:

— Удивлен?

— Простите, не имею честь быть знакомым, — сказал Новиков.

— Да ладно ваньку-то валять, — махнул рукой Сапрыкин. — Уж кто тут только из твоей Пензы не перебывал: и Загрицын, и Кислов, и Кузнецов. Я ж тебя, Андрюха, давно ищу, а ты от меня давно бегаешь. Ишь, вырядился. И много зашибаешь в нищих-то?

— Когда как, — скучно ответил Новиков, отметив это сапрыкинское «тут». Значит, они на Большой Лубянке. — А мы, простите, где? Я что, арестован? По какому праву?

— Три вопроса подряд, — сказал Сапрыкин. — А еще офицер ФСБ. Совсем на гражданке разболтался, Андрей Петрович. Мы всё там же, в Управлении. Позвать Кузнецова, чтобы память заработала?

— Я арестован? — повторил Новиков. — На каком основании?

— Пока не арестован, хотя оснований куча, — сказал Сапрыкин. — Одних только убийств на тебе, парень, вагон и маленькая тележка. Но мы пока пообщаемся между собой. Согласен?

— А этот? — Новиков кивнул на человечка, строчившего на ноутбуке, как пулемет.

— Протокол, — ответил Сапрыкин и, подумав, приказал борзописцу выйти.

После этого он встал, походил по комнате, сказал сам себе: «Чёрт те что намешано», — и спросил:

— Много сумел накопать?

— Вы о чем?

— Факты по делу Лопатина есть?

— Всё вокруг да около, — честно ответил Новиков.

— Замечательно, — сказал Сапрыкин. — В смысле отвратительно. Хочешь на меня поработать?

Логики в его словах не было никакой, лучше бы уж не комментировал. Новиков пожал плечами.

— Выбор такой: или работаешь на меня или, извини, в кутузку.

— А что нужно делать?

— Не совать нос, куда не просят, — ответил Сапрыкин и сел на свой стул. — Это первое. Ну и, разумеется, оперативные задания, то есть обычная работа чекиста.

— Можно вопрос, товарищ полковник? — сказал Новиков.

Сапрыкин важно кивнул.

— Дударев был вашим осведомителем?

Сапрыкин усмехнулся и ответил:

— Все в конце концов берутся за ум и начинают работать со мной.

— А вы знаете таких: Головастикова, Башкирова, Попова?

— Ты мне, парень, лучше ответь прямо: согласен? — сказал Сапрыкин. — Если будешь работать на два фронта, я не возражаю.

— А можно я убью Шубенкина? — этак тихонечко, кровожадненько спросил Новиков. — А еще Лукича и Головастикова. Также Башкирова — из ревности.

— Вот видишь, какой в тебе сидит маньяк? — назидательно произнес Сапрыкин. — Поэтому тебе непременно нужна крыша. А лучшая крыша — это я.

— Согласен, — с воодушевлением сказал Новиков. — А можно работать на три фронта? Нет, на четыре.

— Джеймс Бонд фигов, — проворчал Сапрыкин. — Только чтобы я был в курсе о каждом твоем шаге. А теперь весь этот сыр-бор оформим трудовым соглашением…

Зачем я ему нужен? — думал Новиков, идя вслед за тугошеим амбалом по гулким подвальным коридорам. Ничего толком не спросил, не запугивал даже, как будто для отчетности, для протокола — провели, мол, разъяснительную беседу с сукиным сыном таким-то, в результате чего сукин сын обещал стать примерным мальчиком. Трудовым соглашением можно подтереться, в нем нет даже паспортных данных, одна формальность. Ощущение такое, что Сапрыкин обязан доложить о проведенной с ним, Новиковым, воспитательной работе и подтвердить это соответствующим документом.

Тугошеий поднялся по лестнице, открыл замок ключом и выпустил Новикова в какой-то безлюдный коридор. Махнул рукой — туда. Новиков направился в указанную сторону и вскоре очутился в фойе. От стены отклеился Егор Плетнёв, подошел, улыбаясь.

— Я привез, я и отвезу, — сказал он…

На стоянке их ждал всё тот же серый Пежо-306.

С этим парнем было о чем поговорить, но прежде всего Новиков спросил:

— Давно на Сапрыкина работаешь?

— Первый день, — охотно откликнулся Егор, выруливая на Большую Лубянку и направляясь к Бульварному Кольцу. — Приперли так, что никуда не денешься. Ты уж извини, что ребята тебя усыпили. Тебя, слоняру, разве скрутишь?

— А вдруг бы сам пошел?

Егор хихикнул.

— Правильно думаешь, — сказал Новиков. — За какие грехи Саню шлепнул?

— Кабы знать, — Егор помрачнел. — Всё в тумане, а перед этим голос: приговор привести в исполнение. Это был суд, но чей и за что — не знаю.

Помолчав, он признался, что Саня к нему приходит каждую ночь, свихнуться можно.

— Это в тебе зеленый брат сработал, — сказал Новиков. — Когда приказывают, ты уже сам себе не принадлежишь. Первый чип, который мне, как и Гуцало, вставили без снадобья, покою не давал. В башке сидел какой-то фашист, который приказывал: «Иди убей этого, иди грохни того». Объяснял, как добраться, весьма подробно объяснял.

— Убивал? — спросил Егор.

— А куда я денусь? — ответил Новиков. — Но с чердаком творилось что-то неладное, хоть выкидывай. Пришлось чип изымать. А все потому, что без снадобья он встаёт криво, отторгается.

— Я помню — Саня жаловался, — сказал Егор. — Где тебе вынули чип?

— У себя дома один ветеринар. Потом Шубенкин его отправил к праотцам. Ты с этим поаккуратнее, мы теперь с тобой меченые атомы. И потом — его вынут, а он уже пустил корни, прижился. Аминь. Или в нем самоликвидатор, начнут изымать, а он бабах. Опять же аминь.

— Это что же, в любой момент может бабах? — забеспокоился Егор. — Едем назад, пусть Олег Павлович в нейрохирургию кладет, у него связи.

— Спокойно, — произнес Новиков. — Мы еще не знаем, зачем всё это. Вот когда узнаем точно, бухнемся Сапрыкину в ножки — спасай.

И, помолчав, неожиданно сказал:

— Так значит, четвертый подъезд? Разворачивайся на Марию Ульянову…

Оказавшись в знакомом дворе, где произошла трагическая дуэль, Егор запаниковал, не захотел вылезать из машины, говоря, что вовсе не собирался сегодня к Лукичу и что вообще это будет похоже на наушничество. Сам побоялся, так верзилу вместо себя науськал, ябеда такой. Новиков молча отодрал его от руля и выпихнул из машины.

В подъезд зайти не удалось, к домофонам никто не подходил, наконец откуда-то приплелся нетрезвый молодой человек с бритой головой и косичкой, сел на лавочку и уставился на чекистов.

— Здешний? — подойдя к нему, спросил Новиков.

— Ну?

— Голова не зябнет?

— Ну?

Взяв за шкирку, Новиков подвел его к двери, коротко бросил: «Открывай». Тот вынул электронный ключ, приложил к замку. Что интересно, даже не вякнул. «Завтра верну», — сказал Новиков, отбирая ключ.

Подъезд был чисто вымыт, наверняка жильцы доплачивали уборщице, но лифт всё так же не работал, теперь уже до первого ноября, о чем предупреждала бумажка над кнопкой.

— Может, ну её? — сказал Егор. — Башкиров же мне помог, я ему должен сапоги вылизывать, а не брать за горло.

— Оружие с собой? — спросил Новиков. — Сними с предохранителя и топаем. Какой этаж?.. Седьмой не десятый.

На седьмом этаже они остановились отдышаться, хуже нет драться или стрелять со сбитой дыхалкой.

На звонок никто не отвечал, значит Лукич либо пьянствовал у соседей, либо побежал за бутылкой. В казино идти еще было рано. Ну, нет, так нет. Новиков подергал за ручку, и дверь вдруг подалась.

Глава 19. Всех-то вы знаете

В крохотной захламленной двушке пахло вчерашним винегретом, капустной отрыжкой и почему-то перегаром, хотя никого не было. В одной комнате стоял стол с грязнющей скатертью, заваленный грязной посудой и объедками, на пропыленном телевизоре красовалась всё та же надпись «Закрыто на переучет», на полу валялись пожелтевшие газеты, скукоженные носки, диван был просижен до дыр. Во второй комнате, совсем мизерной, было лежбище Лукича. Судя по цвету простыней, он спал в замасленной телогрейке и перемазанных навозом сапогах. Одну стену целиком закрывал встроенный шкаф, куда всё пихалось без разбору и откуда добро это, жеванное, изгвазданное, вывалилось живописной горкой. Основной источник вони находился на кухне, где смердел каждый миллиметр. Помойка и есть помойка, здесь только крыс не хватало, но, судя по шевелению и попискиванию в углу, они просто спрятались.

— Не могу, — сказал Егор, которого мутило от ароматов. — Нету здесь никого, пошли отсюда.

— Постой, постой, — произнес Новиков, заглянув для проформы в туалет и ванную. — Не торопись. Ежели прёт перегаром, значит кто-то здесь до нас был.

Вернулся в коридор, проверил замок на двери. Тот был исправен и зафиксирован в открытом положении.

— Будем ждать, — сказал он и сел на продавленный диван.

Поворчав, Егор пристроился рядом.

Через пару минут Новиков сказал:

— Дважды я видел Лукича в казино, и оба раза он был одет весьма прилично, да и денег не жалел. К тому же был пьян в зюзю, а это тоже не бесплатно. Нас с Тарасом обул на сто двадцать тысяч баксов.

— Обыграл? — уточнил Егор. Всё правильно — в казино либо выигрывают, либо проигрывают, а иначе что там делать?

— Спёр выигрыш, — ответил Новиков. — Но здесь же бомжатник, здесь же жить невозможно.

— Пошли отсюда, — оживился Егор, которого подташнивало.

— Не столько Лукич нужен, сколько Башкиров, — в раздумье произнес Новиков. — Нечто прочесать подъезд? Будешь прочесывать, а Лукич прошмыгнет и запрется. И фиг откроет.

— Так лифт не работает, а мы всё время на лестнице, сказал Егор.

— А про тайные ходы забыл? — напомнил Новиков. — Которые ты рисовал спецчернилами. Вот по ним-то он и прошмыгнет.

— Да, слушай, — пробормотал Егор, потирая лоб. — Действительно, есть такая схема. Вот сейчас опять всплыла, будто кто-то подсказывает, приглашает… Андрей, боюсь — это ловушка.

— Боишься за Саню ответить? — сказал Новиков, поднимаясь. — Он бы ни секунды не раздумывал. Попробую угадать — вход из встроенного шкафа?

— Похоже, — не совсем уверенно ответил Егор, сверяясь с отпечатавшейся в памяти картой. — Да, да, точно.

— Топаем…

Барахло из встроенного шкафа пришлось выгрузить, после чего в глубине на гвоздике обнаружился фонарь, а потом и дверь в стене. Отворив её, комитетчики по очереди протиснулись в узкий переход, по которому хорошо было шнырять субтильному Шубенкину, но никак не Башкирову. Для Новикова он тоже был маловат, пришлось идти, нагнув голову.

Первым с фонариком шел Егор, уступающий Новикову в комплекции. Весьма скоро справа появилась новая дверца, но переход простирался дальше. За дверцей приглушенно бормотало радио.

— Открыть? — спросил Егор, взявшись за ручку.

— Только аккуратно.

Егор подергал, дверь не сразу, но подалась. Здешний шкаф был заполнен висящими на плечиках добротными вещами, почему-то только мужскими. Между костюмами и рубашками попадались мешочки с чем-то ароматическим.

Выглянув из шкафа, Егор зафиксировал, что комната пуста. Кстати, пуста была и квартира, между прочим трехкомнатная, в которой, судя по фотографиям и сертификатам на стенах, обитал широко известный в малочисленных кругах фокусник Сельдереев. На фотографиях Сельдереев лихо отсекал головы и протыкал шпагой внутренности почему-то только девушкам. Тут же они, девушки и Сельдереев, лучезарно улыбаясь, беседовали друг с другом, неизвестно только — до или после фокуса это было.

Что ж, вот тебе одинокий мужчина, а в квартире идеальный порядок. Не чета Лукичу. Правда, радио на кухне орет чересчур громко, но это понятно, это, говорят, отпугивает воров.

Следующая квартира, куда они попали из перехода, также была пуста, лишь слонялся по ней большой черный кот, весьма кроткий, который принялся тенью ходить за Егором, куда тот, туда и он. Квартирка была прелюбопытная, с каким-то магическим уклоном: на стене кадуцей, он же жезл Гермеса Трисмегиста, скрещенные кинжалы с грифонами на рукояти, комод заставлен оплавленными свечами, то тут, то там стеклянные пирмидки, а вот и пентакль, выгравированный на серебряном подносе. Здесь, разумеется, жила женщина, не старая еще, потому что на туалетном столике полно модной косметики, но тоже одинокая. Одна-одинешенька в двухкомнатных хоромах. Делать нечего, потому и вдарилась в магию.

В принципе, какая-то закономерность в этих сообщающихся между собой жилищах уже проглядывалась: жили тут одиночки, так или иначе повернутые на чародействе.

Дальше по левой стороне обнаружилась шахта с вертикальной лестницей, которая соединяла между собой этажи, но они продолжили исследовать седьмой этаж, надо думать уже перейдя в соседний подъезд. Вообще-то это очень плохо, но жутко интересно подглядывать в чужие окна или замочные скважины.

Впереди была пара дверей, и в первой же квартире их ожидал сюрприз — голая фигуристая дамочка, примерявшая соблазнительные прозрачные трусики. Услышав шум и увидев выглянувшую из шкафа рожу, она заорала так, будто её режут. «Што, дарагая?» — сказал грубый-прегрубый голос, но комитетчики, не дожидаясь, пока обладатель гортанного голоса появится в комнате, юркнули обратно.

Тут скорее всего в схеме имелась неувязочка — квартиру купили новые хозяева, а секретную дверь не заделали.

Слыша за спиною грохот и грозное «Зарэжу», комитетчики поспешили к шахте, спустились этажом ниже и притаились. Этот тип выбрался-таки в переход, присвистнул, пробормотал что-то и улез обратно. Теперь южная его голова сработает как надо, и бесхозную площадь займут ящики с китайским фейерверком.

Соседний подъезд они решили оставить на потом, а сейчас разыскать-таки Башкирова, если, конечно, он был дома. Скорее всего он там был с Лукичом. Теперь комитетчики действовали осторожно, в шкаф пробирался Егор и, не дыша, в щелочку обследовал комнату, потом, как ночная тать, действуя из-за угла, осматривал квартиру. И везде встречал какие-нибудь магические причиндалы, то есть первоначальный вывод о повернутости жильцов на чародействе подтверждался.

На четвертом этаже им повезло — они вышли на квартиру Башкирова. Человек-памятник, поигрывая густым своим голосом, вел с кем-то беседу. Ему отвечал то пьяненький тенорок, то мягкий вкрадчивый баритон.

Спаленка была такая же невеличка, что и у Лукича, в нее едва втиснулась громадная старинная кровать с гнутыми деревянными спинками. Другая бы Башкирова не выдержала. Непонятно было, как её сюда занесли. Между прочим, вокруг ни пылинки, шкаф почти пуст, за тюлем на подоконнике горшочки с цветами.

Голоса доносились из соседней комнаты, к этому же примешивались стук вилок по тарелкам, причмокивания, сытое отрыгивание. Время было обеденное, и Новиков понял, что голоден, а у Егора так вообще заурчало в животе.

Приложив палец к губам, Новиков вынул пистолет с глушителем, показал жестом, что берет на себя самого здорового, то есть хозяина, и, стараясь не скрипеть, направился в соседнюю комнату. Егор задышал в спину, спросил шепотом: «Стрелять можно?». В нем, недавно еще жалевшем Башкирова, проснулся охотник. Всё правильно, на задании и нужно быть не дичью, а охотником, вот только палить нужно с умом. «По команде», — ответил Новиков.

Паркет под ногами предательски скрипнул, и Андрей, наддав, этаким лихим ковбоем, на полусогнутых, пистолет у живота, заскочил в гостиную.

Реакция у сидящих за столом оказалась неоднозначной. Башкиров показал на Новикова пальцем и захохотал, Лукич подавился, принялся перхать, а Мефодич кулаком с зажатой в нем вилкой начал колотить его по спине.

— Вы, — Новиков дулом пистолета показал на Башкирова. — Перестаньте ржать и марш на кухню.

Башкирова зареготал еще более весело, потом вдруг посерьезнел и сказал:

— Вот так же, Егор не даст соврать, — кивок в сторону Егора, — он со своим напарником стоял передо мной, потом Гуцало выстрелил, поранил меня, но я так и не пригласил их сесть, стояли навытяжку. Ну а затем дуэль. Гуцало лежит в морге, Егора я вытаскиваю из кутузки, но вместо благодарности он приводит с собой ряженого Андрюху Новикова и спрашивает еще, можно ли стрелять?

Егор с Новиковым обменялись взглядами, похоже у Егора снова началась тихая паника. Да что с ним такое?

— Кончайте базарить, — грубовато сказал Новиков. — Говорят, идите на кухню, значит идите на кухню.

— Извольте, — Башкиров встал, направился в коридор, по дороге задел чугунным плечом плечо Новикова, чуть не отшиб.

Сам, кажется, ничего не заметил, но нет, оглянулся, подмигнул хитровато.

— В случае чего стреляй, — сказал Новиков Егору и направился вслед за гигантом.

Между прочим, комнат в квартире было три, нужно было сперва осмотреть квартиру, а потом уж разговоры разговаривать. Ошибка на ошибке, и всё потому, что операцию наспех и вдвоем не делают.

— Чистенько у вас, — сказал Новиков в спину Башкирову. — Взяли бы шефство над Лукичом.

— Бестолку, — отозвался Башкиров, заходя на кухню и усаживаясь за стол спиной к газовой плите, то есть добровольно забиваясь в угол и оставляя Новикову свободу действий.

Сев напротив, Новиков сказал:

— Арабесковых знаете?

— Ираклия Борисовича? — расцвел Башкиров. — Ну, как же, как же.

— Зачем подставили Катю?

— Не понял, — Башкиров сделался вдруг внимательным-внимательным, приготовился слушать. Актер погорелого театра.

— Кубик и сережку зачем сперли? А потом подкинули Дудареву. Заранее знали, что Дударева убьют?

— Кубик? — переспросил Башкиров. — Сережку? Да как же по ним найдешь убийцу? Вдруг они там сто лет валяются.

— Ага, валяются, — прицепился Новиков, смущенный последним замечанием Башкирова. — Откуда вам известно, что они валялись на полу?

— Ну, не знаю, — ответил Башкиров, — Раз подкинули, значит где-нибудь валялись. Если на видное место, Дударев бы их увидел, верно? И подумал бы: ага, подкинули, злодеи, что-то, значит, замышляют. Скорее всего, замышляют меня, Дударева, убить. После чего пошел бы на Лубянку и заявил. И Кузнецов, хороший, кстати, мужик, уберег бы его. Вот так-то, Андрей Петрович. А если вам не нравится слово валяются, то можно заменить на лежат и вопроса нет.

— Всех-то вы знаете, — пробормотал Новикова. — Меня, Кузнецова, Гуцало. Он что, вам представлялся?

— Я и Сапрыкина знаю, и Кислова, и Загрицына, и даже бомжа Никиту, — сказал Башкиров, с легкой насмешкой глядя на него. — Всё очень просто, Андрей Петрович. Память человека, в том числе и подсознательная, это та же база данных, что и в компьютере. Нужно лишь уметь пользоваться ею. Я умею, мне легче, а вы теряетесь в догадках: откуда этот паразит всё обо мне знает? От вас же и знаю.

— Значит, если я захочу в вас выстрелить, вы меня всегда опередите? — предположил Новиков.

— Конечно, — снисходительно ответил Башкиров. — И вот что я вам еще скажу: для вас Екатерина Борисовна — большущая загадка.

— На то она и женщина, — произнес Новиков, не особенно раздумывая над его словами. — Значит, не вы её подставили?

— Я похож на предателя? — оскорбился Башкиров. — Я, может, Екатерину Борисовну люблю не меньше вашего. Только она, душечка, предпочла вас, солдафона.

— Ну уж, солдафона, — сказал Новиков, смущенный его признанием. — Так это вы спровоцировали дуэль Егора с Гуцало?

— Сами, сами, — ответил Башкиров. — Я вам, Андрей Петрович, больше скажу: у Гуцало с головой было что-то не того.

Покрутил пальцем у виска.

В этот момент в гостиной треснул выстрел, потом еще и еще.

Глава 20. Прочь, прочь

— Сволочи! — с чувством сказал Башкиров и перевернул стол на Новикова.

Тот едва успел отпрыгнуть — боком, кубарем в коридор. Башкиров швырнул вослед табуретку, вышиб к чертовой матери стекло в кухонной двери, попал по лодыжке. Одним прыжком (когда только успел?) оказался рядом, занес ножищу, и тогда Андрей выстрелил. Пуля попала в горло, фонтанчиком брызнула кровь, но Башкиров по-прежнему был жив, только лишь отшатнулся от удара, отступил на пару шагов, потом вновь пошел, еще более решительно. Андрей выстрелил еще два раза, лишь после этого Башкиров, донельзя удивленный, осел на пол. Вторая пуля попала в живот, а третья в область сердца, на груди его начало намокать кровавое пятно.

— Дурак, — внятно сказал Башкиров, привалившись плечом к стене. Будто и не было этих ран, от которых принято умирать. — Меня же нельзя убить, ты что — не знаешь?

— Не знаю.

Новиков пальнул ему в лоб, и вновь произошло что-то странное: Башкиров укоризненно посмотрел на него и лишь затем обмяк, но глаза его были живые и будто бы даже насмешливые. Этакий веселый с прищуром взгляд. Правда, смотрел он в одну точку, и когда Новиков встал, он продолжал смотреть всё в ту же точку на стене, просто жуть какая-то. Сейчас встанет, весь окровавленный, погрозит пальцем и сделает очень-очень больно.

Прочь, прочь отсюда. Новиков поспешил в гостиную, к окостеневшему Егору, неотрывно глядящему на два навалившихся на стол трупа. Господи, кровищи-то вокруг, будто их резали.

— Ходу, — прошипел Новиков и, схватив Егора за руку, поволок в спальню. — Где пистолет?

— Не знаю, — инертно ответил Егор.

Новиков похлопал по карманам его куртки — ага, здесь, родимый.

Башкиров лежал всё в той позе, но смотрел уже на Новикова.

«Черт», — подумал Андрей, покрываясь испариной.

В шкаф он залез первый, открыл заднюю дверцу и услышал, что кто-то протискивается навстречу по узкому лазу. Донеслось приглушенное, сквозь зубы: «Зарэжу, сволочь. Будишь мнэ Дану пугать. Пагады малэнько».

Не хватало еще с ревнивым кавказцем связываться.

— Назад, через дверь, — прошептал он, выбираясь из шкафа.

Егор уже понял, понимающе кивнул. Его била мелкая-мелкая дрожь.

В коридоре, не удержавшись, Новиков вновь посмотрел на Башкирова. Тот уже как бы поднял голову и опять встретил его взгляд, а в гостиной вдруг что-то с грохотом упало.

Прочь, прочь.

Он и не заметил, как очутился возле двери, как открыл её. Скатился кубарем по лестнице, слыша за спиной дробный перестук каблуков и понимая, что кроме Егора топать некому, но кто его знает, кто его знает.

Очнулся уже во дворе и понял, что с комитетом надо завязывать. С такими нервами только коробочки клеить, а не путаные дела раскручивать. Откуда-то сбоку возник запыхавшийся Егор, процедил сквозь зубы:

— Ну, наделали мы делов.

Новиков огляделся, двор, слава Богу, пуст, даже этого лысого хмыря нету, и сказал:

— Значит, так, братан. Ежели спросят, то на нас напали, мы защищались. Волну пока не гоним, авось обойдется. А где, интересно, лысый?

— Нет никого.

— Двинули отсюда, сейчас курносый поднимет тревогу.

— Какой курносый? — спросил Егор.

— Голую дэвушку помнишь?

— Класс.

— Так вот, курносый — это её парень…

Вести машину Егор отказался наотрез, у него до сих пор дрожали руки, и место водителя занял Новиков. Представьте себе за рулем иномарки этакого дореволюционного дворника в драной шапке, с бородищей, усищами, в немыслимом зипуне, что вы о нём подумаете? Что этот чудненький папаша угнал машину. Естественно, первый же постовой его тормознул, затребовал права, но Егор с заднего сиденья слабым голосом спросил:

— Номера не видишь, козлик?

— Я тебе, обормот, покажу козлика, — разъярился постовой, который, понимаешь, нес службу не где-нибудь в теплом уютном офисе, а на улице, невзирая на всегда отвратительную погоду. — Ну-ка, оба из машины, живо!

И осёкся, так как перед носом его возникло удостоверение офицера ФСБ.

— Э-э, — сказал он. — А водитель с вами? У вас всё в порядке?

— Со мной, со мной.

Постовой козырнул, Новиков, посмеиваясь в усы, погнал машину вперед, но вскоре снова был остановлен, на сей раз экипажем ДПС. Ну, никак Андрюха-нищий не вписывался в образ добропорядочного водителя, хотя не нарушал, не превышал и не был пьян…

Кончилось это тем, что Егор сел-таки за руль, спросил стандартно:

— Тебе куда?

Вроде как оклемался. Вот только от чего: от того, что порешил двух негодяев или от того, что, очутившись перед домом Башкирова, вдруг запаниковал? Может, всё дело в этой его необъяснимой панике? Всё ведь шло хорошо, спокойно, пока Егор не выстрелил.

Ах, как хотелось Новикову узнать правду, но он решил не гнать лошадей, пусть успокоится, а там сам расскажет.

— Куда? — переспросил он. — А черт его теперь знает — куда. Поехали, что ли, к Тарасу, выпьем…

На квартире у Тараса Егор был впервые.

— Твоя? — спросил он, кивнув на висевшую в коридоре куртку с капюшоном.

— Чужая, — ответил Новиков, раздеваясь. — Жил тут до меня один длинный парень, друг Тараса, да сплыл.

— До тебя? — переспросил Егор. — Это что, теперь всё твоё?

— Моё, — ответил Новиков, проходя на кухню и вынимая из шкафчика початую бутылку коньяка. — Пить будем это.

— Везёт, — сказал Егор, подходя. — А я с мамой, папой. Они в одной комнате, я в другой, всё лучше, чем в коммуналке.

— Ты это к чему? — спросил Новиков, ломая в тарелку белый шоколад, из которого торчали крупные орехи.

— Двушка меняется на однокомнатную квартиру и комнату в коммуналке, — сказал Егор и, помолчав, добавил: — До сих пор ощущение, что за нами гонятся.

— Кто гонится, братец? — Новиков принялся открывать пресервы с малосольной форелью.

— Башкиров с этими двумя оглоедами, — ответил Егор и выдохнул, как перед прыжком в ледяную прорубь. — В Башкирова-то, поди, всю обойму выпустил?

– Да, такого мамонта завалить трудно, — сказал Новиков, разливая коньяк по стопкам. — Давай, чувачок, выпьем, а потом пообщаемся. Идёт?

— Идёт, — согласился Егор.

Ну вот, сам созрел. Бывает ведь и так, что от пережитого человек замыкается, слова клещами не вырвешь.

Егор выпил стоя, по-гусарски, крякнул вместо закуски и начал говорить.

Короче, двое этих орлов, Лукич с Мефодичем, какое-то время вели себя мирно, если не считать, что, съев маслину, каждый считал долгом кинуть косточку в Егора. Выхлебают по стакану водки, сожрут по маслинке, а косточку в Егора, да так метко, то в глаз, то в ухо, то в лоб. Но это ладно, не смертельно, всегда можно расквитаться парой ударов — под ложечку и в нос, чтобы умылись кровавыми соплями.

Однако, потом началось наваждение, как тогда, с Жабьевым, когда ни рукой не двинуть, ни ногой, а Жабьев делает с тобой, что хочет, и пуля Новикова летит мимо его черепа, и Шубенкин вдруг восстает из мертвых, одним словом — полнейшая чертовщина. Но здесь было малость по-другому, потому, наверное, что Жабьев всё-таки маг посильнее Лукича с Мефодичем, как бы те ни пыжились.

Руки-ноги, стало быть, онемели так, что пистолет чуть не выпал, а сами они, Лукич с Мефодичем, начали этак телепаться в воздухе, выходить из своих рамок, тянуться к Егору, не выходя из-за стола. Встали оба и тянутся, тянутся, Всё ближе, ближе, вот уже морды их гнусные рядышком совсем, прёт перегаром и гнилыми зубами, а у Мефодича на носу гнойный прыщ, который того и гляди лопнет. У Лукича же, вот страхи-то, зрачки вертикальными щелочками, как у кота. Пасти разинули, а оттуда змеи как высунутся, тут Егор, опамятовавшись, и начал стрелять.

Все эти дутые морды, прыщи, змеюки вдребезги, оттого и кровища по всей комнате. А эти уроды, значит, вернулись в человеческий облик, повалились на стол.

— Думаю, это было внушение, — выслушав его, сказал Новиков.

— А кровища? — отпарировал Егор. — Вот то-то. Давай теперь ты.

— И всё же, согласись, страх у тебя много раньше начался, — сказал Новиков. — А потому ты, Егор, стал сильно внушаем. Вот у меня никакой чертовщины не было, вполне нормальный разговор. Я и не собирался стрелять, но, сам понимаешь, обстоятельства вынудили, иначе бы этот мамонт меня затоптал.

— И всё?

— Всё.

— Хоть что-то выудил? — спросил Егор.

— Выудил, — вздохнув, ответил Новиков. — Садись, чего маячишь? Отдохни, потом на кладбище рванем, нужно с Тарасом пообщаться.

Видели бы вы лицо Егора, когда он услышал про Тараса. С таким лицом участливо переспрашивают: «На кладбище? Может, сразу в дурдом?»

Глава 21. Запчасти

Панкрат, дежуривший на золотом посту, то есть у ворот, сказал обрадовано:

— Ну, слава Богу, отпустили. Думал — всё, вижу в последний раз.

— Я и сам так думал, — ответил Новиков и потрепал его по плечу. — Не удивляйся, если я завтра и послезавтра не появлюсь. Обстоятельства, брат. Пойду переоденусь и схожу к Тарасу.

— Тебе не страшно? — спросил Панкрат.

— Что именно?

— Да вот, с мертвым общаться. И вообще. Мерси.

Последнее относилось к щедрому подношению, которое сунул ему в руку человек с очень знакомым лицом, частенько мелькающим на телеэкране. К сожалению, он не представился. Депутат какой-нибудь, или адвокат, или политолог.

— С живыми страшнее, — ответил Новиков и улыбнулся…

Но вернемся назад, в квартиру Башкирова, к тому моменту, когда из встроенного шкафа, пыхтя и грозясь, вылез грозный абрек, приятель голой Даны. Был он коренаст, с ручищами и ножищами борца вольного стиля, сквозь расстегнутую рубашку проглядывала мощная волосатая грудь, на которой болтался гладкий золотой крест.

Абрек этот, которого звали Вираб Гаспарян, слышал, как захлопнулась входная дверь, и прекрасно понял, что онанисты, за которыми он гнался, ушли так, что не догонишь, но возвращаться к Дане не спешил. В квартире было тихо, а значит безопасно.

Но, сделав шаг к коридору, он понял, что здорово ошибался. Ибо увидел в коридоре слоновьи ноги Башкирова, а потом, выйдя в коридор, и самого Башкирова. Тот был недвижим, однако глаза его были открыты, и это были глаза не мертвого человека. Не живого, и не мертвого. Рубаха в крови, во лбу дыра, горло прострелено, значит всё-таки дохлый. До бизнеса Вираб поработал в боевиках, повидал мертвых людей, здесь его было не провести, потом, насшибав бабок, переехал в Москву, купил квартиру, выдал себя за спортсмена Гаспаряна, но это уже так, к слову, главное же, что таких покойников он еще не видел. Смотрит, и всё тут.

Когда же он, тертый калач, обнаружил в гостиной еще два трупа, то понял, что пора делать ноги.

Именно в этот момент, когда он понял, щелкнул замок и дверь в квартиру открылась. В проеме возник худощавый молодой человек, который принялся принюхиваться и хищно поводить головой.

Вираб, который в юности занимался борьбой и запросто загибал салазки будущему чемпиону Гаспаряну, чью фамилию потом присвоил, этаким свирепым кабаном помчался на выход, понимая, что если юноша не освободит дорогу, то одним трупом будет больше, но в метре от худощавого вдруг потерял всю скорость, забуксовал, бешено работая ногами, потом, обессиленный, поводя боками, пал на колени.

— Ай-яй-яй, — сказал Жабьев, а это был именно он. — Насвинячил и дёру? А прибирать?

— Нэ я, — глухо прорычал поверженный абрек, мотая тяжелой курчавой головой. — Я тут случайно, гнался за грабитэлями.

— За грабителями, говоришь? — переспросил Жабьев, присаживаясь рядом на корточки. — Они что, здесь грабили?

— Нэт. Убивали. Грабили они мэня.

— Сядь, дорогой, — ласково сказал Жабьев. — Что ты стоишь на карачках, как баран? Опиши грабителей.

Гаспарян сел на пол. Ему было не грустно, нет, ему было тошно, так тошно, что хотелось выть. Какой-то дохляк заставил встать на колени, и ведь сил нету, чтобы размазать его по стене.

— Я их нэ видел, — ответил он. — Но они залэзли через шкаф.

— И сюда ты попал тоже через…, — подсказал Жабьев.

— Шкаф, — закончил Гаспарян.

— Бойся шкафов, — сказал Жабьев, как припечатал. Как клеймо поставил. — И катись-ка ты колбаской по Малой Спасской. Вон из белокаменной, шакал.

Не подумайте только, что автор какой-нибудь расист и с помощью персонажа расправляется с населившими Москву южными народностями СССР. За Жабьева автор не в ответе.

Гаспарян крабом выметнулся вон и спустя три минуты уже колотился в собственную дверь. Молча, не отвечая на расспросы белокурой Даны, собрал чемодан, покидал туда деньги и был таков. Как будто клизму вставили человеку, так торопился, знал, что страшный дохляк везде достанет, если ослушаешься.

Тем временем Жабьев, посвистывая, расхаживал по квартире Башкирова, этак небрежно, мимоходом наводя порядок. Там протрет стену особой салфеткой, там поднимет опрокинутый стул, там посыплет кровавое пятно специальным порошком. Перемыл посуду, пересадил трупы на диван, и вскоре квартира вновь блистала чистотой.

— Что же с вами, бедолагами, делать? — сказал он, усаживаясь напротив покойных своих товарищей.

— Вот ты, Макар Алексеевич, — обратился он к Башкирову, у которого глаза были пугающе живые, хотя и смотрели в одну точку. — Я знаю, что слышишь, так слушай младшего по званию. Сам же учил — не провоцируй, если не уверен, что сможешь остановить. Взять власть над зеленым братом может только тот, кто его принял в братья. То есть я, но никак не ты, Макар Алексеевич. Вот и просчитался, не смог остановить Андрюху. Андрей — это тебе не Егор, не шестерка, которую легко задурить. Скажешь, Егор тоже зеленый брат? Салага он, мальчонка на побегушках, наушник, временное явление в наших рядах. Так задумано.

Повернулся к двум другим и продолжил:

— Про вас, подмастерья, вообще молчу. Знаю, что подстрекали Плетнёва. Забыли, что в него звание чекиста вдолблено серпом и молотом? Пока еще из него этот чекист вылезет, глаза вытаращишь, ожидаючи. Думали в одиночку справиться? Справились, называется.

— Ладно, господа запчасти — он поднялся. — Нам с Корнеичем тут делать нечего. Придется отправлять в клинику к Анохину…

День сегодня был сумрачный, с леденящим ветерком.

Переодевшись в раздевалке, Новиков направился к могилке Тараса. Шагая по главной аллее мимо церкви, он вдруг вспомнил последние слова Башкирова: «Меня нельзя убить». Это что — повышенное самомнение или твердокаменное знание, уверенность, упертость? Может, Жабьев и это умеет? Потом он вспомнил про висевшую в коридоре куртку длинного, и вспомнил не только потому, что Егор обратил на нее внимание, а еще и по той причине, что в кармане её лежал наполовину использованный билет на десять поездок в метро. Последняя поездка датирована двадцать восьмым марта сего года, значит, в конце марта, начале апреля его не стало. Спросить о длинном у Тараса Новиков не успел, сам же Тарас ничего об этом не говорил, хотя что-то их связывало, квартировали они вместе. Вот тоже один из будущих вопросов, если от «Тараса» хоть что-то осталось.

Могилу сторожил огромный черный пес, похожий на того, кому Петрович выстрелил в зад, после чего еле унес ноги. Значит, удрал от омоновцев, черная бестия.

«Тараса» уже было не узнать, разлохматился, разъехался, потерял добрую половину, а то, что осталось, лучше бы не видеть.

Едва Новиков подошел, пес зарычал и оглушительно гавкнул.

— Гаврик, фу, — приказал «Тарас».

Голос у него был слабенький, слабенький.

Гаврик, рыча уже не так яростно, скорее для острастки, отошел, сел поодаль.

— Подкормись, — предложил Новиков «Тарасу», имея в виду свою энергию.

— Не помогает, — отозвался тот. — Чувствую, недолго уже, спрашивай быстрее.

— За что тебя убили? — спросил Новиков.

— Ты зеленый брат и должен знать, что так просто из братьев не уходят, — ответил «Тарас».

— Но я уже уходил.

— Ты не был посвящен в братья. Теперь ты брат и я вижу на тебе кровь. Кого убил?

— Башкирова, — ответил Новиков. — Следующим будет Жабьев, потом Шубенкин.

— Я просто ушел, и где я теперь? — сказал «Тарас». — А ты уничтожаешь сотрудников среднего звена и на что-то еще надеешься? Это банда, сударь, я уже предупреждал. Чертовщина, бесовство, рядом с которым даже сатанизм — невинные шалости младенцев.

— А что случилось с длинным, который жил у тебя? — спросил Новиков.

— Закатали в асфальт, — ответил «Тарас». — Я даже знаю, где.

— За что?

Новиков торопился, так как видел, что с каждым словом «Тарас» теряет часть своей эфирной массы, та отваливалась бесформенным комом, потом таяла.

— Хотел сдать хромоногого.

Вот оно — предсказание Редутова.

— Хромоногий в инвалидной коляске? — спросил Новиков.

— Да.

— Где его искать?

— Газетный переулок, — тихо-тихо ответил «Тарас» и развалился.

Гаврик тоскливо завыл.

«И половины не спросил, чего хотел» — подумал Новиков. Хотел было погладить пса, потерявшего друга, но передумал. Там такая хлеборезка, отчекрыжит конечность и не заметит.

У Гаврика вдруг начали наливаться кровью глаза, уши прижались к голове, обнажились здоровенные клыки и пошло этакое нагнетание экспрессии, когда в горле клокочет сдерживаемое рычание, а потом — раз — и приступ волчьего бешенства, когда от овечек остаются лишь рожки да ножки. Это в нем просыпался хозяин, цербер, теперь так просто к могиле не подойти.

Новиков поспешил прочь от греха подальше, ибо опять же некстати вспомнился Редутов с его предупреждением насчет собак и самолетов.

Глава 22. Как учили

Ожидая Новикова, Егор врубил тяжелый рок, но потихонечку, с учетом близости печального места. Когда Андрей, вернувшись, уселся рядом, спросил: «Ну, как „Тарас“?»

Вместо ответа тот вынул мобильник и набрал номер.

Сказал вполголоса:

— Где и когда?.. С Макеева… Желательно пораньше. Хорошо, едем.

Спрятав мобильник, повернулся к Егору:

— Дуй на Полянку. Ты со временем-то как?

— Мог бы сначала второе спросить, а потом уже дуй, — проворчал Егор, потом расплылся: — Пошутил я, товарищ капитан. В полном вашем распоряжении.

— Во-во, — согласился Новиков. — Поэтому дуй, Юрий Николаевич ждать будут…

Кузнецов в длинном черном пальто с поднятым воротником и в кожаной кепочке ждал рядом с метро. Поблизости с совочком крутился дворник в оранжевой куртке, прибирал окурки. Егор тормознул у тротуара, и Кузнецов шустро так, не по комплекции, юркнул на заднее сиденье. Егор тут же тронулся.

— Пристал, как банный лист, — сказал Кузнецов, снимая кепку.

— Я, что ли? — уточнил Новиков.

— Дворник, ети его за ногу, — ответил Кузнецов. — Мелет и мелет про свою родню. А они, восточные, как кролики.

— Куда? — спросил Егор.

— Сверни в переулок и паркуйся, — сказал Кузнецов. — Будем общаться по-шпионски, в машине.

— По-ухановски, — поддакнул Новиков, раздумывая, как бы поделикатнее сплавить Егора, но тот оказался молодцом, припарковав машину у тротуара, буркнул, что сгоняет за газетой, и оставил их одних.

— Не доверяешь? — спросил Кузнецов.

— Он служит у Сапрыкина, — ответил Новиков. — Правда, и я служу у Сапрыкина, но я-то другое дело.

— Ты — другое дело, — согласился Кузнецов. — То есть, как — служишь у Сапрыкина?

— Жизнь припёрла, — вздохнул Новиков. — Короче, дело такое…

И рассказал ему о визите к Сапрыкину, о посещении Башкирова, о разговоре с «Тарасом». Уложился в десять минут, а Егора всё не было.

— Газетный переулок, Газетный переулок, — задумчиво повторил Кузнецов. — Постой, там же Следственный комитет МВД. Под самым носом. Ну, нахалы. Что думаешь делать?

— Прочесать бы все дома от чердаков до подвалов, — ответил Новиков. — Там их кот наплакал. Но это нереально, а поэтому полазить бы по фирмочкам, этих гораздо меньше. Авось где-нибудь хромой и объявится. Короче, люди нужны.

— Остались ты да Егор, — Кузнецов почесал крутой лоб. — Ну, найдешь ты этого хромого, а с чем подъедешь? Извините, мол, но мне астролог предсказал вас бояться. Разрешите произвести обыск. А?

— Зачем же? — усмехнулся Новиков. — Установить наблюдение, кто приходит часто, кто редко, куда эти, кто часто, кроме Газетного переулка наведываются, короче, срисовать всю сеть. Если длинный хотел его сдать, то, значит, было за что.

— Это еще полгода псу под хвост, — сказал Кузнецов. — Не легче ли взять за гузку Фадеева и хорошенько потрясти?

— Давно надо, — подхватил Новиков, и в это время появился Егор с газетой.

Улыбаясь чему-то, сел на свое место, спросил:

— Ну что, совещание продолжается?

— Подробности у Андрея Петровича, — ответил Кузнецов. — Так, стало быть, действуйте, хлопцы. Ищите по фирмочкам.

— А полгода? — спросил Новиков.

— Что ж теперь.

— Можно мне? — сказал Егор. — Я тут пообщался с дворником. Нас ждут в Газетном переулке.

— С каким дворником? — нахмурился Кузнецов.

— Который вас, Юрий Николаевич, доставал у метро, — отозвался Егор. — Он вам про братьев, а вы слушать не хотите. Вам Андрей Петрович не рассказывал про Зеленое Братство?

— Поехали, — сказал Кузнецов. — Ну, Егор, ты даёшь…

Вывернув из переулка на Большую Якиманку, Егор погнал свой Пежо обратно к Боровицкой площади. Ехали молча, и слышно было, как у Кузнецова с Новиковым от натуги скрипят мозги. Егора в счет не берем, он свое дело сделал и знай себе крутил баранку, у этих же двоих сразу возникла масса вопросов. Например, кто перехватил телефонный разговор? Почему информатором оказался дворник да еще не русский? Не есть ли это провокация и стоит ли рисковать? С другой стороны, если не рисковать, то вдруг упустишь благоприятный момент? И так далее, и тому подобное.

В Газетный переулок они въехали со стороны Большой Никитской, тут же справа от желтой грязноватой стены отделилась худощавая фигура в коротенькой куртке с поднятым капюшоном, подошла к дверце Новикова. Лица в глубине отороченного мехом капюшона не было видно, но когда человек нагнулся, Андрей узнал Жабьева и распахнул дверь…

Дальнейшее странным образом стерлось из памяти, получилось так, что он открыл дверь Пежо и сразу очутился в большой комнате с экраном во всю стену и массивным столом, на котором стоял мощный компьютер. Он сидел в кресле, а рядом в таких же креслах угнездились Кузнецов с Егором, которые хлопали глазами, как дуралеи, которых в очередной раз объегорили. Видно, и он выглядел не лучше, Кузнецов, глянув на него, фыркнул. Жабьев устроился на стуле у стены и этак изучающе посматривал на них. Не хватало, надо полагать, хромого.

Для рабочего места, скажем диспетчерского, комната слишком велика, для конференц-зала мала и неудобна. Ни одного окна, единственная дверь (правда, дверь шикарная, двустворчатая, с вычурным орнаментом, в центре которого золотая корона), стены однотонно белые, таков же потолок, ничем не украшенный, только плафоны с лампами дневного света, пол покрыт линолеумом под дубовый паркет. Скучная неуютная комната с выдающейся дверью, которая, между прочим, открылась.

Итак, дверь открылась, и в помещение на инвалидной коляске, снабженной электромотором, въехал человек в свободном, скрывающем ноги парчовом халате ярко зеленого цвета с малиновыми лацканами. Он был красив, имел роскошную, до плеч, черную волнистую шевелюру, эспаньолку и мушкетерские усики. На улице этот красавчик несомненно обратил бы на себя внимание.

— Который Новиков? — спросил он неожиданно высоким сиплым голосом.

Мда, голос у него подкачал.

— Этот, ваше степенство, — ответил Жабьев, указав на Андрея.

— А Плетнев, надо полагать, вот этот, — красавчик подъехал к Егору, холеными, унизанными перстнями пальцами взял за подбородок, повернул голову туда-сюда, как бы прицениваясь, и воскликнул: — Да это же болван. И не лень?

Вынул из кармана надушенный платок, вытер пальцы. Егор втянул голову в плечи, затравленно посмотрел на Жабьева.

— Индуктор, ваше?ство, — сказал Жабьев, оставшийся сидеть на своем стуле. — Индуктор — он всегда болван, пока из него не вылепится нормальный контактер. Не будь Егора, и этих двоих здесь бы не было, ваше?ство.

— Отчего же? — спросил красавчик, переезжая к Кузнецову.

— Егор, объясни, — произнес Жабьев.

Егор, ухмыляясь, принялся рассказывать, как лихо он обвел вокруг пальца Кузнецова и Новикова. Придумал байку про дворника, будто бы тот связной, но главная подмога оказалась в том, что эфирный «Тарас» указал Новикову именно на Газетный переулок, то есть и усыплять не пришлось.

— Я бы тебе усыпил, — процедил Новиков, и красавчик немедленно подъехал к нему. — Разговор-то, выходит, подслушивал?

— Как учили, — ответил Егор, подмигнув ему. — В машине передатчик, у меня приемник, всё записано на микрокассету. Да не переживай ты так, братан, здесь нам будет хорошо.

Неизвестно почему, но после его слов Новиков подумал, а не ведет ли этот парень какую-то хитрую игру? Может, он умнее всех нас, вместе взятых?

— Хорошо? — сказал он, подыгрывая. — А ты-то, сволочь, откуда знаешь?

Сволочь — это, конечно, лишнее, но так оно получается убедительнее, сбивает противника с толку.

— Даром, что ли, нас в Зеленое Братство принимали? — мечтательно сказал Егор.

— Заткнись, дурак, — приказал фальцетом красавчик и отъехал к Жабьеву.

Свой разговор они не особенно скрывали, и из отдельных реплик можно было понять, что как материал гости худо-бедно подходят, красавчик ставит троечку, а Жабьев четыре с минусом, что Башкирову, конечно же, замены нет, даже Новиков не потянет при всех его сильных сторонах, но Лукича с Мефодичем они в сумме переплевывают. Троих потеряли, троих приобрели.

Нет, не то всё это было, не то. Какая-то мышиная возня, а не мощная организация, пустившая корни во всех странах мира. Новиков посмотрел на Кузнецова, тот посмотрел на Новикова, и оба пожали плечами. Только и оставалось, что встать, извиниться и уйти, поставив на таком многообещающем поначалу, но оказавшимся дутым расследовании крест. Не рисковать больше, не гоняться за голенастым Шубенкиным, оставить в покое Жабьева, Фадеева, Петрова, не подозревать оболганную Башкировым Катюшу, а поработать еще с полгодика в прибыльном нищенском бизнесе, сколотить нормальный капитал и умчать с Катюшей за океан, куда не дотянутся цепкие лапы аристократа от ФСБ Сапрыкина. Начихать на дурацкий этот договор, которым Сапрыкин, естественно, будет размахивать, как флагом.

Розовые мысли Новикова развеяло бурчание Кузнецова:

— Андрюха, ты задницу от кресла оторвать можешь?

Андрей поерзал и ответил:

— Нет, сэр. Пришпандорена намертво, сэр.

Красавчик с Жабьевым захихикали. Оказывается, они всё время наблюдали за гостями.

— Егор прав, — сказал красавчик. — Вам будет хорошо. Вместо телефона телепатия, вместо тележки гравиподушка. Мы используем самые новейшие технологии. Клей, который приклеил вас к креслам, мгновенно рассыплется, как только я нажму клавишу этого компьютера. В чем бич ваших ученых? Существуют поля, существование которых они категорически отрицают, а потому открыть никогда не смогут, кишка тонка.

Глава 23. Давайте уходить вместе

Подъехав к Новикову, красавчик спросил, как молотом по голове ударил:

— Ну что, верзила, готов переселиться в тело Башкирова?

— Мне и в моем хорошо, — ответил Новиков, у которого по спине пробежали мурашки. — А разве это возможно?

— Не ты первый, не ты последний, — красавчик звонко расхохотался. — Всего-то и делов пересадить головной мозг.

— А как же, простите, тонкое тело и прочая ерунда, которую не признают наши ученые? — подал голос Кузнецов. — Ну, пересадили мозг, и что?

— Согласен, без тонкого тела человека нет, — с интересом посмотрев на него, сказал красавчик. — Пусть тебя, толстый, это не волнует, тебя мы в Башкирова пересаживать не будем. А вот Андрюху в назидание переселим, чтоб не палил зря. Разумеется, вместе с мозгом в новое тело перейдет и вся система жизнеобеспечения, старая-то накрылась бардовой шляпой. Туда же переберется и тонкое тело, деваться ему некуда. Вот видишь, толстый, как мы с тобой во всем разобрались?

— Э-эх, — по-молодецки гаркнул Новиков, которому терять было нечего, и как наподдаст ногой по инвалидной коляске, благо вставать не нужно было.

Коляска накренилась, красавчик зашипел сквозь зубы, пытаясь поставить её на место, покраснел от натуги, но та всё же опрокинулась на бок. Он вылетел, запутался в халате, который оказался ему велик, встал на карачки, но опять грохнулся и завизжал:

— Эй, гусь лапчатый, живо ко мне.

Жабьев подскочил к нему, но красавчик уже вывернулся из халата, оказавшись маленьким, кривобоким, с короткими ножками, одна из которых была сантиметров на десять длиннее. Был он одет в белую маечку и кружевные панталоны с набитыми в них памперсами.

Гном не гном, лилипут не лилипут, уродец какой-то с чужой головой, к тому же злобный, обезумевший от ярости.

Принялся колотить Жабьева кулаками, но тот, даже не отмахиваясь, хладнокровно засунул его в халат, взял под мышку, легко, будто та ничего не весила, поставил коляску на колеса и водрузил уродца на прежнее место, то есть на возвышение, имеющее место на сидении кресла. Поправил полы халата, и вновь в коляске сидел человек нормального роста.

— В изолятор их, — скомандовал уродец и стремительно укатил в предупредительно открывшуюся перед ним дверь.

Жабьев подошел к компьютеру, нажал клавишу… и трое комитетчиков потеряли сознание…

Новиков открыл глаза. Он в одних трусах лежал на пружинящем белом песочке на берегу неподвижного озера, лежал на боку, уютно подсунув под щеку кулак. Жарило солнце, мимо, груженый сосновой иголкой, протрусил большой рыжий муравей, пахло хвоей и тухловатой водой. Там дальше, где-то в метре, начиналась пожухлая трава, а еще дальше стояли желтые стволы сосен. Промчался легкий теплый ветерок, и он подумал: «Господи, как хорошо-то».

— Эй, гамадрил, — дурашливо заорал Егор. — Хватит дрыхнуть, орехи поспели.

Подскакал, обдав песком, запрыгал вокруг на четвереньках, заухал. Уже искупался, трусы мокрые, волосы жидкими прядками, а глаза блаженные-блаженные. Чувствуется, отрывается парень на полную катушку.

— Где Николаич? — чванливо спросил Новиков, переворачиваясь на живот.

Если у них такой изолятор, то нехай подольше в нем подержат.

— Вон под кустами кемарит, — легкомысленно ответил Егор. — На работе не надоело.

— Ты это, — сказал Новиков, садясь и почесывая правый бок, по которому шлялась какая-то букашка. — Ты начальство не критикуй, начальство никогда не спит, оно отдыхает. Местность разведал? Большая местность-то?

— Солидная, — отозвался Егор. — А вон и Жабьев, чтоб ему ни дна, ни покрышки. Нигде от них покоя нету.

Жабьев подошел, сел рядом. Трусы на нем были обтягивающие, в цветочек, и, между прочим, был он пареньком весьма мускулистым. Имел шрамы на животе и почему-то спине.

— Ну, что придумали, мироеды? — ласково спросил Новиков. — Когда начнете вивисекцию?

— Да ладно, — хмуровато ответил Жабьев. — Кончайте издеваться.

— Что так? — Новиков встал, узрел орехи на лещине и ухмыльнулся: — Не наврал, пацан. Я думал — брешет.

— Ну, мужики, — раздалось из-под кустов. — Имейте совесть.

— Вставай, Юрок, — сказал Новиков. — Сейчас господин Жабьев объяснит причину своей мерихлюндии.

— Куда это нас угораздило? — пробормотал Кузнецов, поворачиваясь на бок.

— Так и не поняли? — спросил Жабьев, после чего поднял камушек и швырнул в озеро.

Пролетев метров пять, камень с глухим стуком ударил во что-то невидимое, срикошетил и, булькнув, под углом ушел в воду. «Не доплыл», — имея в виду себя, пробормотал Егор.

— Дом номер тринадцать о четырнадцати этажах по Газетному переулку, — сказал Жабьев. — А вы думали — Анапа?

И ровным бесстрастным голосом объяснил, что изолятор — это не просто место заточения, а прежде всего лаборатория, в которой всесторонне изучаются помещенные в неё организмы. Погодные условия при этом могут быть благоприятными, а могут быть и неблагоприятными. Песок, вода, сосны, даже орехи на лещине хоть и воссозданы искусственным путем, но ничем не отличаются от настоящих, то есть это не бутафория на съемочной площадке. Разумеется, в основе всего — оптическая иллюзия, но до такой иллюзии даже Голливуду с его триллионами расти и расти. После изолятора, буднично добавил он, неизбежна трансформация. Комитетчики насторожились.

— В каком смысле трансформация? — встрепенулся Кузнецов, который до этого сладко позевывал.

— Пересадки, доработки, пластические операции, то есть изменение качества организма и внешности, — ответил Жабьев. — Это уже сделает Анохин в клинике Сперанского.

— Очень интересно, — сказал Новиков. — А почему красавчику не сделают трансформацию? Он же тут самый главный?

Жабьев подмигнул, дескать — хочешь выведать побольше, так изволь, я тебе отвечу, хотя вряд ли тебе это пригодится.

— Его степенство не хочет лечиться в клинике, хочет жить без протезов и чипов, так мозги лучше шурупят, — сказал Жабьев. — Трансформация изменит его тело, его наклонности, его образ мыслей. Сейчас он одно целое с суперкомпьютером, а после трансформации потянет к плотским утехам, к ублажению утробы, к зрелищам и оргиям. Какой уж там супермозг, какие цели и задачи? Ожирение и смерть от какого-нибудь глупого СПИДа.

— Клиника Сперанского, клиника Сперанского, — в раздумье произнес Новиков. — Не та ли это, что рядом с институтом Склифосовского?

— Нет, это рядом с институтом Курчатова, — любезно отозвался Жабьев. — Поистине, лучшая клиника в мире. Там могут оживить мертвого и сделать его работоспособным. Что вы так на меня смотрите, Андрей Петрович? Я говорю про себя. Думаете, эти шрамы нарисованы фломастером?

— А что же тогда Башкиров, Лукич? — спросил Новиков. — Оживили бы лучше их, а нас отпустили восвояси. Или я что-то не понимаю?

— Не, ну правда, — ввернул Егор.

— Я был разрушен не до такой степени, — сказал Жабьев. — Не забывайте, что их убивали не простые люди, а Зеленые Братья, которые знают энергетические центры, как свои пять пальцев.

— Не знаю я энергетических центров, — возразил Егор. — Палил наугад.

— Наугад-то наугад, но точно по центрам, — произнес Жабьев. — Уж поверьте мне, юноша, я трупы исследовал тщательнейшим образом. Как видите, я отвечаю на все ваши вопросы, хотя и гад.

— Не будем отвлекаться, — сказал Новиков. — Мы всё как-то проходим мимо главного вопроса. Почему вы тут вместе с нами? Вас тоже ждет трансформация, любезнейший?

Жабьев кивнул.

— Любопытно, за что?

— С Башкировым прокололся, однако, — ответил Жабьев. — А главное, позволил вам, Андрей Петрович, надругаться над блистательным Маркелом Ромуальдовичем. Никто и никогда не видел его в панталонах с памперсами.

Странное дело, человек этот, палач и душитель, всё больше и больше начинал нравиться Новикову. Всегда ровен, из берегов не выходит, а главное — уже наговорил столько, что поневоле призадумаешься, а не переметнулся ли он к нашим, чуя, что земля горит под ногами? Или это какая-то игра? Помнится, совсем недавно Егор тоже вел хитрую игру, вроде бы предал, но вроде бы и не придавал, поскольку вывел напрямую на хромого, однако больше всё-таки предал и тем не менее наравне со всеми ожидает трансформации. То есть, привилегий-то никаких.

— За вами, Зеленые Братцы, не уследил, — продолжил между тем Жабьев перечислять свои проколы. — Чекисты в вас пересилили, то есть профессиональная закваска оказалась крепче магического зелья. А так не должно быть. И еще одно «но», которое, пожалуй, поважнее надругательства будет. Мы начали стремительно терять потенциал. Башкиров с Лукичом и Мефодичем превратились в алкоголиков, Аскольд вырождается в злостного убийцу, а меня тянет пофилософствовать и повыть на луну. Есть, есть какой-то подводный камень во всей этой идее.

— Какой идее? — немедленно спросил Кузнецов, который давно уже перебрался поближе.

Жабьев в ответ усмехнулся.

— Короче, ничего хорошего в этой трансформации нет, — сказал Новиков. — Где здесь выход, мил человек? Здесь дурно пахнет.

Жабьев с любопытством посмотрел на него.

— Серьезно, давайте уходить вместе, — предложил Новиков.

Глава 24. Побег

— Делайте как я, — сказал Жабьев. — Особенно вы, — добавил он, посмотрев на Кузнецова.

Кузнецов усмехнулся.

— Вы не посвящены, и вам будет труднее, — объяснил Жабьев, после чего направился туда, где кусты росли почаще и погуще.

Подождал, пока подойдут другие, показал жестом, что этот куст нужно выдернуть.

Не так-то это оказалось просто, мешали корни, которые сплелись с другими корнями, но минуты через две, оставив в песке быстро осыпающуюся яму, куст был извлечен из песка. Жабьев застыл, наблюдая за ямой, и как только на дне её появилась, а потом начала вспучиваться черная пленка, спрыгнул вниз, погрузившись сразу по пояс. Махнул рукой — давайте за мной — и провалился с головой. Следом за ним в яму прыгнул Егор, потом Кузнецов, который немедленно застрял и начал извиваться, понемногу проваливаясь. Новиков встал ему на плечи. Оба ухнули в какую-то темную, воняющую жженой резиной, покрытую скользкой жижей клоаку. «Сюда» — раздалось справа, и они, оскальзываясь, побрели на голос. «Быстрее». Поднажали. Впереди, чмокнув, открылся люк, Жабьев по-молодецки юркнул в него, за ним последовал Егор, потом Кузнецов, который, опять застрял, но ненадолго, как смазка сработала жижа.

Спрыгнувший последним Новиков едва не угодил на Юрка, который сидел на полу и растирал ушибленную пятку. Сиганули они с трехметровой высоты.

Жабьев, прислушивающийся к звукам за дверью, подошел, взял за пятку, резко с хрустом повернул, потом наложил ладонь, унимая боль. Объяснил шепотом, что лодыжка была выбита, далеко на такой не ускачешь.

Комната эта, освещенная хилой люминесцентной лампой, была наполовину заполнена стеллажами с какой-то непривычной для глаз аппаратурой — прилизанной, с черными непроницаемыми экранчиками, клавишами и парой кнопок. «Мэйд ин Джёмени, — сказал Жабьев. — Поставлено герром Кирхгоффом по заявке мистера Фадеева. Спецгенераторы для воздействия на прочипированных сапиенсов». «В смысле?» — уточнил Новиков. «Скоро всех сапиенсов прочипируют — ответил Жабьев. — Впервые слышите?» «А-а, вы про это». Жабьев приложил палец к губам, потом сказал: «Пошли, господа».

Дверь он открыл как-то не по-людски, щелкнул пальцами, и готово. Ясно было одно — Жабьева им послало провидение.

Коридор был пуст, где-то разговаривали, где-то играло радио, вот раздался звук шагов, потом хлопнула дверь и вновь мужские голоса за стеной, радио. Жабьев пошел вперед стремительно и бесшумно, пропустил одну дверь, другую, а следующую вновь открыл хитрым способом, то есть без ключа. Скрылся за нею. Новиков, замыкая разномастную процессию, зашел в комнату последним, тут же Жабьев включил свет. Это была кладовка, набитая одеждой на разные вкусы и пристрастия.

Между тем жижа подсохла и превратила их в маскирующихся под окружающую местность морпехов. Окружающей местностью было болото.

— Помыться бы, — мечтательно произнес Егор, но Жабьев его успокоил.

— Самое то, — сказал Жабьев. — Оденем униформу и никто не отличит от лаборантов. Они у нас все такие чумазые…

В желтой с зелеными разводами униформе они беспрепятственно преодолели коридор и по тесной винтовой лестнице спустились на этаж ниже. Здесь, на лестнице, Новиков спросил у Жабьева, не на них ли работает Сапрыкин, и получил утвердительный ответ. Всё понемногу становилось на свои места, одно дело предполагать, совсем другое иметь четкое подтверждение.

Пока что никто их не хватился, и это было странно, в изоляторе должны были быть камеры наблюдения.

— Фантомы, — коротко сказал Жабьев, уловивший своим невероятным внутренним слухом этот неозвученный вопрос Новикова.

Ну да, подумал Новиков. Там, где оптические иллюзии, почему не могут быть оптические двойники?

Коридор этот был короток, может быть метров двадцать — двадцать пять в длину, но в нем постоянно находилось с пяток сотрудников, которые, снуя из комнаты в комнату, сменяли друг друга и создавали имитацию бурной деятельности. Вот сзади, обгоняя передвигающихся стайкой беглецов, кто-то мощно вымахнул на стену, пробежал по ней, держась параллельно потолку, соскочил на пол и юркнул в дверь.

Жабьев через плечо оглянулся на Новикова и лукаво улыбнулся: вот, мол, тебе ответ, как Шубенкин спустился с пятого этажа. Сбежал, да и всё. Нет, у этих ребят было чему поучиться, ведь всё это не кинотрюки, а реальность.

Новиков вспомнил рассказ очевидца о том, как в пятидесятых годах тренированный чекист гнался за сбежавшим зеком и загнал его на крышу пятиэтажного дома. Тому деваться было некуда, спрыгнул и, гася скорость, кубарем покатился по траве. Чекист вгорячах тоже сиганул, тоже покатился кубарем, но не встал, помер, а зек даже не оглянулся, упорхнул, только его и видели. Значит, могут люди.

Сверху донеслись слабые крики, и Новиков понял — фантомы приказали долго жить.

Жабьев наддал, опрокинув по пути какого-то здоровяка гораздо выше и в два раза толще себя, что выглядело совершенно противоестественно, вырвал с корнем дверь с надписью «Вентиляционная камера», загремел в темноте чем-то железным и призывно махнул из дверного проема рукой.

Егор заскочил в темноту первым, Кузнецов вторым, а вот Новикову пришлось задержаться.

Кто-то сзади повис на нем, обняв за талию, кто-то оседлал, вскочив на плечи и пытаясь ногами пережать сонную артерию. Освободиться от этого груза было делом плевым, но пока он тратил на это драгоценные секунды, коридор оказался наводнен возбужденным народом, который вышел на шум. К счастью, это была ученая братия, знатоки анатомии, физиологии и оптики, ни бельмеса не соображающие в рукопашном бое. Однако среди них были несколько подонков типа Шубенкина, те, на ком ученые оттачивали своё инфернальное мастерство. Их можно было узнать по странным ящероподобным движениям и кровавым глазкам, именно они и пытались задержать Новикова.

Итак, он сбросил с себя двух «аскольдов», они же, отскочив от линолеума, как мячики, вновь пошли в атаку, смущая и путая мысли незаурядным гпнозом. К ним присоединились остальные «аскольды», теперь их было пятеро. Время для Новикова, как для всякого опытного бойца, послушно замедлилось, отчего он мог схватывать сразу всю ситуацию, а не какие-то урывки. Вот уже, кстати, и охрана появилась — с шокерами и горбатыми автоматами, которые снаряжаются сетями и усыпляющими пулями, но она еще была далеко, метрах в десяти.

Новиков двинул в челюсть прыгнувшего на него «аскольда», еще одного уложил ногой, после чего заскочил в тесную комнатерку и рыбкой, головой вперед, сиганул в ощерившийся рваными краями (вот что «с мясом» выдрал Жабьев — метровое звено воздуховода), уходящий в цементный пол жестяной желоб. Метра через два тот пошел на изгиб, и Новиков, который обжег ладони, пожалел, что не спускается вперед ногами. Было бы удобнее, но тогда бы не успел.

Всё, изгиб кончился, дальше он побежал на карачках. Следовало спешить, сзади наседали шустрые «аскольды», в силу своей миниатюрности более приспособленные для лазания по вентиляции. Нет, всё-таки головой вперед — это было правильно, желоб не настолько широк, чтобы в нем разворачиваться.

Еще один перепад на два метра и опять, к счастью, вниз, энергичная пробежка на зудящих коленях и ладонях — и вот он, долгожданный выход.

Едва Новиков выбрался наружу, Жабьев захлопнул заслонку, закрыл её на задвижку и включил вентиляцию. Из желоба донеслись возмущенные крики, мощные вентиляторы поволокли «аскольдов» назад.

Они находились в подсобке с узким пропыленным окном, сквозь которое брезжил тусклый свет.

Замок здесь был старинный, ржавый, и на магические пощелкивания Жабьева в отличие от его электронных собратьев не реагировал, зато не устоял против кривого гвоздя, подобранного с пола Кузнецовым. Несколько выверенных движений, и Юрок открыл дверь, после чего этак снисходительно посмотрел на Жабьева. В каждом деле главное что? Концовочка.

Дверь оказалась рядом с мусоропроводом, чуть дальше имел место лифт, который они немедленно вызвали.

Пока спускались, всё казалось — медленно. Напряжение не покидало, не верилось как-то, что всё уже кончилось, что никто не ждет внизу с наглыми харями, автоматами наперевес либо мощными гипноизлучателями, способными в одну секунду усыпить мамонта, однако никого на лестничной площадке не было, а у торца дома, что ближе к Газетному переулку, обнаружился серый Пежо Егора с ключом в замке зажигания.

«Какой му…», — начал было возмущаться Егор, но Жабьев сказал ему: «А ты попробуй открыть», и Егор попробовал, но его так шарахнуло током, что всякое желание отпало, зато Жабьев спокойненько открыл дверь водителя, поднял с сиденья нечто, напоминающее тюбик с помадой, и сунул в карман желтого своего комбинезона.

А из второго подъезда уже выскочили охранники и с ними затянутый в отливающее металлом трико человек с толстой трубой в руках. Беглецы, садящиеся в машину, этого не видели и почувствовали неладное только тогда, когда Жабьев сказал: «Уезжайте, я их задержу». Захлопнул заднюю дверцу Пежо, обогнул угол, тотчас выставил перед собой руки ладонями вперед, окутался вдруг пульсирующей зеленой сферой. Видно было, как он, стиснув зубы, страшно оскалился, как от напряжения вздулись вены на шее. Сфера начала тускнеть, сжиматься, вот уже наружу проступила его выгнутая горбом спина, но загудело, завизжало за домом, в несчастного ударил сноп зеленого пламени и сожрал в одночасье, ничего не оставив.

Пламя исчезло, гуденье прекратилось, и Егор, выжав до отказа газ, кинул машину вперед, потом круто влево, оставляя сбоку церковь. Вновь за спиной загудело, зеленый сноп лизнул задний бампер исчезающей за храмом машины, опалил угол голубого храма, и это было всё, что смог сделать металлический человек. Егор благополучно свернул в Газетный переулок, потом на Тверскую.

Глава 25. Где-то у меня были гранаты

Выхлопная труба начала постреливать, Егор взял вправо, к тротуару, остановил машину, в попугаичьем своем комбинезоне подошел к багажнику и ругнулся.

Вернувшись, доложил, что бампер и задний номер как корова языком слизнула, нету также половины правого фонаря, а выхлопная труба аккуратненько так точно горелкой укорочена сантиметров на десять.

— Трогай, дружочек, — ласково попросил Кузнецов. — Тут ментов, как собак нерезаных, а мы без документов и в форме идиотов.

— Куда кому? — бодро сказал Егор, нажимая на газ и вливаясь со своим Пежо в поток машин, мчащихся к Манежной площади.

— У тебя запасные ключи есть? — спросил Кузнецов у Новикова.

— На кладбище, — ответил тот.

— Там тебя сразу срисуют, — сказал Кузнецов. — Давай, Егор, ко мне…

Жил он в Старомонетном переулке в уютной двухкомнатной квартире с большущей лоджией, на которую можно было выйти из комнаты и из кухни. К счастью, жена была дома, не ушла еще по магазинам, минут пять — и не застали бы.

— Света где? — спросил Юрок, чмокнув её в щечку.

— Во дворе ждет, — ответила она. — Со спецзадания?

— Точно, — сказал он. — Мы тут помоемся, переоденемся, так что не торопись…

Болотная грязь отмылась удивительно легко, и уже через полчаса за неимением другой они примеряли кузнецовскую одежку. Егору все было на вырост, Новикову коротковато, но в конце концов нашли что-то более-менее подходящее. Перебрались на кухню, сели за стол. Поставив на газ чайник, Кузнецов позвонил Уханову.

— Запиши: Газетный переулок 13, второй подъезд. Нужно срочно брать, пока не смылись. Желательно сегодня.

— Легко сказать — сегодня, — ответил Уханов. — Ладно, попробую через министра. Менты — они сговорчивее. Ты от себя? Я перезвоню.

— Обещал похлопотать через Главу МВД, — положив трубку, сказал Кузнецов.

— Сапрыкин не согласует, — засомневался Новиков.

— Смотря как подать, — возразил Кузнецов. — Если как гнездо террористов под носом Кремля, то можно выйти напрямую на премьера, а то и на главнокомандующего. Председатель Госдумы имеет на это право.

Егор посмотрел на Новикова, ожидая его ответа. В разговор старших он, разумеется, не вмешивался, а потому лишь пялился на говоривших.

— Кто бы возражал, — сказал Новиков. — Меня сейчас больше интересуют ключи от квартиры, где деньги лежат. Слава Богу, хватило ума не брать паспорт. Корочки-то — фиг с ними, еще нарисуем.

— А у меня как раз пропали корочки, — вздохнул Кузнецов. — И еще замок нужно менять.

— А у меня всё барахло в бардачке, — не утерпев, похвастался Егор. — Даже кошелек с мелочью.

Тренькнул звонок, Кузнецов поднял трубку, выслушал что-то неприятное, протянул «Дела-а» и положил трубку на аппарат, после чего сказал:

— Какой-то гад на черной БМВ обстрелял неизвестным оружием Следственный комитет и скрылся. Зданию нанесен существенный ущерб, есть жертвы, так что министру не до нас.

— Грамотно, — произнес Новиков. — Поди, тот же гад, что пулял в нас. Что же у него за базука?

— Это не ПТУРС, — со знанием дела сказал Егор, изучивший на досуге пару книг по армейскому вооружению. — Это лазер нового типа, поскольку снаряда как такового нет. Помните, что случилось с Жабьевым? А у меня выхлопную трубу как бритвой срезало. И вообще, товарищи, с чем мы против них пойдем? С автоматами? Они же нас разнесут на молекулы, как Жабьева.

— Разговорился, — пробормотал Кузнецов, а Новиков сказал:

— Егор прав, нашей техникой мы их не удивим. Это как государство в государстве: свои жители, свои порядки, своё оружие. А скорее даже как инопланетяне. Но что-то делать надо.

За окном громыхнуло так, что задребезжали стекла. Чуя неладное, Кузнецов выскочил в лоджию и увидел во дворе догорающие останки Пежо, а рядом с ними человека в отливающем металлом трико с толстой трубой на плече. Человек показал жестом, что сейчас пальнет по лоджии, и Кузнецов метнулся на кухню, гаркнул: «За мной», рванул в коридор, слыша, что коллеги не отстают. Зеленое пламя лизнуло лоджию, уничтожив часть её, выело проем в стене, выело легко, будто это был бисквитный торт, потом исчезло.

— Где-то у меня были гранаты, — пробормотал Кузнецов и затрусил обратно.

— Назад, — прошипел Новиков, понимая, что теперь никуда не деться, обложили хуже волков.

Гранаты Кузнецов нашел удивительно быстро, наверное с перепугу, вслед за чем метнул одну из них в брешь. Металлический человек одиночным разрядом уничтожил её, не дав взорваться, но Кузнецов швырнул следом еще парочку, швырнул наугад, так как труба вновь нацелилась на проем в стене. Столб зеленого огня уперся в потолок, который начал плавиться, как восковая свеча, и тут взорвалась граната, а следом другая. Столб погас.

Кузнецов выглянул наружу, от металлического негодяя остались ручки-ножки, аккуратно помещенные в неглубокую воронку, сверху лежал боевой лазер.

— Всё, — сказал он, вытирая лоб. — Идите сюда.

Коллеги вернулись на кухню.

— Я мигом, — сказал Егор.

Кубарем скатившись во двор, он успел перехватить лазер у выскочившего из-за угла паренька.

— Похоже, Петька, — сказал Новиков, наблюдающий сверху за этой сценой.

— Какой Петька? — не понял Кузнецов.

— Который спёр папку у Дударева, — ответил Новиков и крикнул Егору:

— Пацана хватай. Брось трубу, я спускаюсь.

Мальчик услышал и среагировал первым, сразу оторвавшись от Егора метра на три, но Егор, не будь промах, швырнул ему в ноги лазер. Сбил, накинулся, как стервятник на падаль, скрутил и повел согбенного к подъезду. По дороге этак небрежно поднял трубу, которую передал подоспевшему Новикову.

— Здорово, Петро, — сказал Новиков, принимая лазер, который весил килограмма два, не больше. — Каким ветром занесло?

— Я не Петро, — огрызнулся парень. — Чего напали на ребенка? Что я вам сделал?

И вдруг пронзительно завизжал:

— Караул, насилуют!!!

Но уже и без его крика в окнах начали появляться любопытные. Да и пора бы уж, хотя криминальные разборки научили каждого добропорядочного гражданина не высовываться, если не хочешь получить в лоб нечаянную пулю. Славненькое времечко, веселенькое, хошь пой, хошь пляши, хошь иди в бригаду бандюков, не то что раньше, при Советах, когда одна скукотища, сплошные урны, куда можно плевать, и единственный мент на всю улицу, тогда еще не мент, а мусор. Впрочем, нет, тогда мусоров знали по имени-отчеству, и это было так скучно, так скучно, уж лучше пулю в лоб. Вот ведь странное дело: страна была безбожная, а в ней порядок, сейчас многие веруют, но порядка нет. Впрочем, это тема бесконечная и неблагодарная, и потому больше не будем отвлекаться.

Петьку посадили в комнате в кресло и приковали наручниками к батарее. Пока они отсутствовали, Кузнецов оповестил дежурного офицера на Лубянке о нападении на собственную персону, заострив внимание на том, что нападавший до этого обстреливал Следственный комитет МВД в Газетном переулке и в настоящее время обезврежен. На вопрос, в каком смысле обезврежен террорист, Кузнецов ответил, что в самом конкретном, прямым попаданием ручной гранаты. Про гранату офицер уточнять не стал, мало ли откуда у начальствующего состава могут быть гранаты, и обещал немедленно прислать группу поддержки. Чувствуете разницу? Для чужого она — группа захвата, а для своего — группа поддержки.

Надо сказать, после его звонка давешний министр, который был оповещен немедленно, вздохнул с облегчением. Не хватало на его стриженую ежиком голову блуждающего террориста, вооруженного странным оружием.

Приковав Петьку к батарее, комитетчики перешли в другую комнату совещаться. Дело было швах, красавчик запросто отслеживал их передвижение по городу, поэтому оставалось либо изъять внедренные Новикову с Егором микрочипы, либо уничтожить зеленую банду со всей их компьютерной сетью. Второе было предпочтительнее, но трудно выполнимо, а точнее совсем невыполнимо, кроме захолустной Пензы и продвинутого Мюнхена как пить дать были и другие ответвления. Стоило пожалеть о внезапной смерти Жабьева, который хотя и был врагом, однако на данном этапе ради собственного спасения мог крепко помочь.

— Не успел допросить, — сказал Кузнецов. — Хороший был бы свидетель, все бы крючки разогнул.

— Главное, что спас, — заметил Новиков.

— Жалко, хотя и гад, — сказал Егор.

Петька из соседней комнаты басом запросил пить, Егор, как младший, ушел, потом вернулся мокрый ниже пояса. Сказал недовольно:

— Ну и сволочь, этот Петька. Окатил из стакана.

— А ты? — спросил Новиков.

— Утерся.

— В следующий раз по ушам, по ушам, — посоветовал Новиков. — Не успел спросить у Жабьева, зачем убрали Лопатина? Его роли в зеленом движении ни с одного бока не вижу. Отсюда непонятны убийства Дударева, Жмаки, Лисова, Моллюскова, певца, Тараса, особенно певца. Только лишь чтобы меня подставить? Или это убийство ради убийства, чтоб боялись, чтоб жизнь медом не казалась? Где логика, господа?

— Мда, воз и ныне там, — сказал Кузнецов. — Вроде бы и сделано немало, а главного пока не зацепили. Это, Егор, о чем говорит?

— Враг хитер и коварен, — ответил Егор. — Надобно глубже копать.

— Ну да, — вяло согласился Новиков. — Интересно, кто раньше приедет: группа поддержки или еще один хмырь с базукой?

— Или Шубенкин, — ввернул Егор. — Юрий Николаевич, гранаты еще остались?

— И гранаты, понимаешь, и дробовик, и берданка с солью, — отозвался Кузнецов и вздохнул. — Вам, ребятки, всё хи-хи да ха-ха, а мне кухню ремонтировать. У меня карман что — резиновый?

За окном послышался звук мотора, Кузнецов выглянул наружу и сказал?

— Наши первые.

Глава 26. Смолин

Вместе с группой из шести человек на мощном внедорожнике прикатил заместитель Кузнецова по оперативной части капитан Плеваков. Вопреки разгильдяйской фамилии, он был ответственным, исполнительным офицером, которому можно было смело доверить любое дело, а фамилию не менял потому, что у него и папа был Плеваков, и дедушка, и прадедушка, глубже он вычислить не смог.

— Сапрыкин в курсе? — отведя его на кухню, спросил Кузнецов.

— Да, — ответил Плеваков.

— Препятствовал?

— Естественно, — Плеваков кивнул на брешь в стене: — Террорист?

— Он самый, — ответил Кузнецов. — Потолок надо белить.

— Да уж, — согласился капитан, разглядывая выщербленный потолок. — Ковром не прикроешь.

— Ладно, — сказал Кузнецов. — Троих с оружием оставишь со мной, а Новикова с Плетнёвым отвезешь в госпиталь на Пехотную. Я туда звякну.

— Есть, — Плеваков похлопал глазами, шмыгнул носом и неуверенно произнес: — Вы этого террориста, говорят, гранатой уложили?

— А что?

— Может быть шум.

— Если бы не уложил, шума было бы больше, — ответил Кузнецов. — Мы бы тогда, товарищ, с тобой не разговаривали.

— Вот даже как.

— Именно так, — сказал Кузнецов. — Действуйте, потом сюда.

Собрав останки металлического человека в мешок, комитетчики уехали, а Кузнецов усадил охрану на кухне пить чай и позвонил в госпиталь знакомому хирургу, чтобы помог Новикову и Плетнёву с простенькой операцией, после чего подошел к Петьке, который весь извертелся в своем кресле, пытаясь высвободиться. Сел рядом на диван, спросил:

— Зачем папку стащил?

— Какую папку? — вызывающе ответил паренек. — Не знаю никакой папки.

— Очень хорошо, — одобрил Кузнецов. — А кому её передал?

— Вы о чем, товарищ начальник? — издевательски сказал Петька. — Если я не брал папку, то кому ее мог передать?

— Ладно, ладно, только не кипятись, — успокоил его Кузнецов. — Где живешь-то?

— Где надо.

— Далеко отсюда?

— Отвяжись, а? — сказал Петька. — Ну, чего пристал? Большой, да? Вот погоди: вырасту — накостыляю.

— Думаешь, Шубенкин позволит тебе вырасти? — усмехнулся Кузнецов. — Ему маленькие нужны, юркие, чтоб в любую дыру пролез.

— Это что же — запретит, что ли? — не поверил Петька. — Кишка тонка.

— Плохо ты знаешь Аскольда, — сказал Кузнецов. — Это тебе не шавырь-шавырь, по стене бегает, как муха, в глаза посмотрит — со страху обделаешься, а дерется — не приведи Господь. В Германии полвзвода отборных ниндзя голыми руками перебил, на остальных астму наслал, и они померли от удушья.

— Здорово, — в полном восхищении произнес Петька. — А не врешь про Германию-то?

Кузнецов подмигнул ему и сказал:

— Так, стало быть, знаешь Аскольда Шубенкина?

— Кто ж его, хмыря, не знает, — ответил Петька и вдруг расплылся. — Ну и хитрый же ты, начальник. Хитрее Петрова.

— Это который главнее Маркела? — уточнил Кузнецов.

— Всех-то ты знаешь, — сказал Петька. — А вот что у меня в кармане?

Сунул свободную руку в карман.

— Жвачка? — предположил Кузнецов.

— Сам ты жвачка, — сказал Петька, вытащив кукиш. — А что в другом кармане? Вынешь сам.

Но тут, разрушив вполне уже сложившиеся дружеские отношения, в комнату вошел охранник и сказал:

— Товарищ майор, менты приехали, воронку обнюхивают. Потом к вам поднимутся.

— Крикните, чтоб уезжали, — ответил Кузнецов.

— С ними Сапрыкин, — сказал охранник и развел руками.

Действительно, совсем скоро в дверь позвонили, собственной персоной явился Сапрыкин. Ах, как он был некстати. Это же надо иметь такие способности — возникать тогда, когда дело наполовину не доделано, еще в дровах, на перепутье и непонятно, как закончится. Менты остались внизу, войти постеснялись.

— Говорят, чудом остался жив, — сказал Сапрыкин. — Говорят, твою квартиру обстреляли. Это за какие такие заслуги?

— Сумасшедший, — ответил Кузнецов. — Сперва обстрелял Следственный комитет, потом заявился сюда.

— Следственный комитет — это в Газетном переулке? — доброжелательно улыбаясь, уточнил Сапрыкин. — Так и будем стоять в коридоре?

— Прошу, — Кузнецов отступил к стене, приглашая пройти. — Вторая дверь налево.

Но Сапрыкин вошел в первую дверь налево и, естественно, сразу увидел прикованного к батарее Петьку, вслед за чем, приятно изумленный, повернулся к Кузнецову. Дескать, жены мало? Тот поманил пальцем — нагнитесь, мол, и сказал на ухо:

— Этот парнишка своровал папку Дударева.

— Угу, — Сапрыкин понимающе кивнул. — А что вы делали в Газетном переулке?

— Я?

— Ты, Новиков и Плетнёв.

— Пойдем в другую комнату, — предложил Кузнецов и когда они перешли, продолжил:

— Человек, который стрелял по зданию МВД, обитал в доме номер 13 по Газетному переулку. Я думаю, этот дом тебе хорошо известен.

— С чего бы вдруг? — Сапрыкин брезгливо поморщился.

— Разве нет? — деланно удивился Кузнецов. — Тогда извини. Там же Союз композиторов.

— Союз композиторов в доме восемь дробь десять по Брюсову переулку, — раздраженно сказал Сапрыкин. — Да, два этих дома как бы одно целое, но все равно они разные. Я к тебе вовсе не за этим. Где лазер?

Эх ты хорек, хорек, подумал Кузнецов, выдал себя с потрохами. Примчался фиг знает откуда, чтобы замести следы красавчика. А может, у тебя, как у шестерки, задание меня убрать? Этак незаметненько, используя разработки зеленой фирмы. Будто бы астма задушила. Ну, попробуй, посмотрим, что у тебя получится.

— Какой лазер? — спросил Кузнецов. — Который сперли?

— Как сперли?

— Ну да, крутился там какой-то мужичок, он и спер, — ответил Кузнецов. — Ты бы присел на кровать-то, Олег Павлович, в ногах правды нет.

— Ты мне лапшу про мужичка не вешай, — сказал Сапрыкин, но на кровать сел. — А гранаты где взял?

— По наследству достались, еще с Великой Отечественной. Пригодились.

— Стало быть, так, — сказал Сапрыкин. — Либо отдаешь как вещдок лазер, либо на тебя вешается применение боевого оружия в мирное время, что запросто можно приравнять к теракту.

— Ничем не могу помочь, дорогой ты наш Олег Павлович, — сокрушенно отозвался Кузнецов. Нет у меня никакого лазера.

— Тогда я тебе не защитник, — сказал Сапрыкин, вставая. — Не дай Бог, он где-нибудь появится…

После звонка Кузнецова отношение медперсонала госпиталя к прибывшим на починку Новикову и Плетневу было весьма благожелательным. Где-то Кузнецов хорошо помог хирургу, в результате они подружились и испытывали друг к другу взаимную симпатию, но когда хирург этот по фамилии Смолин, которому было уже за шестьдесят, узнал, что нужно изъять микрочипы, да не откуда-нибудь, а из черепа, он воскликнул: «Ничего себе простенькая операция. Это вам, судари, не занозу из попы вытащить».

Но дело свое начал делать незамедлительно и перво-наперво отвел сударей в рентгенкабинет. Потом, в своем кабинете, исследовав мокрые еще снимки, бодро сказал: «Похоже, действительно операция будет простенькая, обойдемся без пилы и стамески». Услышав про стамеску, Егор побледнел, принялся часто-часто сглатывать. «Не моги, — сказал ему Смолин. — Сиди тут, а мы с товарищем проследуем в операционную. Вы как, товарищ, морально готовы?» «Всегда готовы, — отчеканил Новиков. — А ежели в качестве наркоза спирту дадите, то готовы хоть каждый день». «В качестве наркоза у нас бесплатное полено, — уводя его в соседнюю комнату, сказал Смолин. — Хрясь по башке — и в отруб».

Для начала Смолин выбрил на макушке Андрея тонзурку, потом смазал голое место йодом и всадил укол, отчего совсем скоро маковка онемела, и когда Смолин принялся орудовать скальпелем, Новиков слышал только капустный хруст.

— Тонкая работа, — бормотал Смолин, разглядывая разрез через увеличительное стекло. — Пропихнули в родничок. Расширили родничок и пропихнули. Боюсь, не обойтись без трепана…, хм, да. Вот тебе и простенькая операция.

Взял рентгеновский снимок, вгляделся в него, вновь посмотрел в увеличительное стекло, сравнивая какие-то одному ему понятные нюансы, еще раз изучил снимок, тяжело вздохнул и заявил:

— Такое дело, юноша. Ничем не могу помочь.

— Нет уж, вы, пожалуйста, помогите, доктор, — забеспокоился Новиков. — Если нужна трепанация, то я готов. Вопрос жизни и смерти.

— Поймите меня правильно, юноша, — сказал Смолин. — Изъять микрочип невозможно, не повредив кору. Он стал частью мозга, сквозь него проросли нейроны, сам он раскинул корни, вцепился во множество участков.

— Осьминог, — вспомнил Новиков слова Родькина, успешно удалившего первый микрочип, который с гноем отторгался организмом.

— Осьминог бы ладно, ему можно обрубить щупальца, — ответил Смолин. — Скорее огородный хрен: сам с лопух, а корни по всему саду на глубину пять метров. Но хрен — это как-то лапотно. Лучше сказать, что это компьютерный вирус, который пророс во все файлы, изменив их по своему подобию. Избавиться от него можно, только отформатировав диск и переустановив систему. А как, простите, переустановить мозг?

Глава 27. Чепчик дать?

— Плохо дело, — сказал Новиков. — Меня вычисляют по этому чипу.

— Вычисляют — это не так страшно, — отозвался Смолин, прихватывая разрез нитками. — Плохо, когда с его помощью управляют. Этого нет? Тогда придумайте какой-нибудь способ противодействия, вы же чекист.

«Да ты и сам не лыком шит», — подумал Новиков и спросил:

— Экранирующая сеточка подойдет? Вмонтированная в парик.

— То, что надо, — ответил Смолин, приклеивая сверху бактерицидный пластырь. — Это много лучше кастрюли. Ну вот, молодой человек, пришли вы сюда орлом, а уходите ощипанной курицей. Не отчаивайтесь, волосы не зубы — отрастут, а с этим микрочипом сто лет проживете. Судя по тому, что он пророс в определенные центры, у вас могут проявиться неожиданные способности, с чем вас и поздравляю. К примеру, вы сможете видеть ночью и запросто выучить пять языков. Вам чепчик дать?

Вопрос был задан весьма неожиданно. Молол себе молол какую-то бодренькую чушь, отвлекая пациента от мрачных мыслей, а потом вдруг бабах про чепчик. Тонзурку с пластырем, может, никто и не заметит, а вот эту глупость увидят сразу. В замшевой куртке и голубом чепчике — спрашивается, откуда? Да всё оттуда, где через одного все Наполеоны и Гитлеры.

— Дайте, если вам от этого будет легче, — сказал Новиков.

Вместе вышли в кабинет, где весь в мурашках сидел притихший, вжавшийся в топчанчик Егор. «Больно было?» — спросил он глазами.

«Ах ты, зеленый мой братец», — подумал Новиков и бодро сказал:

— Отбой, коллега. Будем экранироваться кастрюлями.

Егор тут же повеселел, стал деловито прощаться, тряс Смолину руку, похлопывал по плечу, а тот поглядывал на невозмутимого Новикова и растерянно улыбался. Не ожидал от парня такой фамильярности.

— Да и то, — произнес Егор весьма некстати. — Рвались заполучить этот чип, а потом вдруг отдай. Несправедливо. Знали бы вы, доктор, что умеют делать люди, у которых в голове этот чип. Жалко отказываться.

— Вы, юноша, напомнили мне одного человека, который бредил этими чипами, — сказал Смолин. — Все уши прожужжал. Неплохой хирург, но вот с таким сдвигом.

— Фамилию не помните? — спросил Новиков.

Спросил машинально, по привычке, не рассчитывая на удачу. Ну, назовет какого-нибудь Иванова, и что с того? Перешагнул себе и пошел дальше, язык-то не отсох.

— Не помню, лет уж пятнадцать прошло, — ответил Смолин. — Голова не помойное ведро, чтобы всех помнить, — но вдруг хлопнул себя по лбу и сказал: — Анохин.

— А что за клиника Сперанского тут поблизости? — переглянувшись с Егором, полюбопытствовал Новиков.

— Во-первых, нет никакого Сперанского, а есть троечник Пескарев, сменивший фамилию, — с пренебрежением отозвался Смолин. — А во-вторых, с шарлатанами я дела не имею. Вы скажете мне: Джуна лечила Брежнева. И что из этого вышло? Организм несчастного износился до последней степени. Нет уж, мои милые, желают кремлевские деятели лечиться у шарлатанов — это их проблемы, а к медицине вся эта галиматья с пси-полем и мануальное рукоблудие не имеют никакого отношения.

— Адресочка не дадите? — сказал Новиков. — Дело в том, что ваш Анохин работает в клинике Пескарева.

— Дам, — ответил обескураженный Смолин. — Это рядом…

С Пехотной они вернулись в Старомонетный переулок, где Кузнецов чем мог заделывал дыру в стене, из которой дуло, и огорошили его известием, что ничего не получилось, в ответ на что он рассказал про визит Сапрыкина.

Давно уже у Новикова сложилось впечатление, что они в одиночку сражаются против большого злого мира, правят которым неведомые гиганты, а в церберах у них люди в больших должностях либо в крутых погонах. Угадать кто есть кто невозможно, скажем тот же Сапрыкин может быть задействован разово каким-нибудь должностным лицом, в остальное время он — ревностный защитник государственных интересов. Понять его можно: попробуй откажи, в момент вылетишь на пенсию, кроме того — разве может быть лишним гонорар в 20 тысяч долларов? Сатана прекрасно использует в качестве рычагов им же выдуманные деньги.

— Николаич, одолжи на время джип и пару человечков, — сказал Новиков. — А также лазер. Надо съездить в Газетный переулок. Запомни вот этот адрес, — показал Кузнецову листок с адресом клиники. — Это клиника Сперанского, следующий объект.

— И слушать не хочу, — ответил Кузнецов, отступая в сторону и любуясь результатами своего труда.

Дыру он закрыл куском ДВП, который прикрепил к стене лейкопластырем, дополнительно подпер тумбочкой, тумбочку для тяжести набил книгами, а сверху для красоты набросил истоптанный половик.

— Не дует, — сказал он, поводя вдоль половика ладонью. — Запросто можно перезимовать, а по весне…

— Николаич, я не шучу, — напомнил о себе Новиков. — Дурака-то не валяй.

— Да думаю я, думаю, — сказал Кузнецов. — В принципе, это выход, Сапрыкин вернется с обыском и никакого лазера не найдет. Постарайтесь вывести из строя суперкомпьютер красавчика, а еще лучше забрать системный блок, и вы с Егором уже не под колпаком. Но вчетвером там делать нечего, умоют, поэтому с тобой поедет Плеваков, который для операции арендует бригаду омоновцев, у него такие права есть. Учти, парень, ты здорово рискуешь, красавчик отслеживает каждый твой шаг и обязательно что-нибудь предпримет. Поэтому я весь в сомнениях.

— Спасибо, чувак, — Новиков хлопнул его по плечу. — Мы, кстати, Егора ни о чем не спросили. Может, он не хочет?

— Я не хочу? — возмутился Егор. — Всю жизнь на Пежо копил. Да я им за Пежо…

— Тогда вперед с песнями, — сказал Новиков…

Егор сел за руль внедорожника, Плеваков и один из комитетчиков втиснулись рядом, задние места заняли Новиков, а также пара донельзя серьезных чекистов. Ребята не понимали еще, на что шли, но ничего, ничего, главное — заранее не напугать. Лазер Новиков поместил под сиденье, и он, сволочь, всю дорогу бил по пяткам. Легкий, вот и прыгал, хорошо — не сработал.

Плеваков, как и договаривались, вызвал подкрепление, и на Моховой к ним присоединилась пара минивэнов Соболь с тонированными стеклами, так что и не поймешь: кто там, что там…

Глава 28. Операция

Всего омоновцев было двадцать человек, все в камуфляже, в сферах и почему-то на одну физиономию. Пятеро из них встали по периметру дома, остальные последовали за комитетчиками. Плеваков остался в машине на случай непредвиденного вмешательства милиции.

Бабулька-консьержка перепугалась вооруженных людей и вместо того, чтобы открыть дверь, стала хвататься за сердце, того и гляди хлопнется в обморок. На счастье, из лифта вышел какой-то рослый парень, впустил.

— На каком этаже Маркел Ромуальдович? — спросил у него Новиков, но так как парень не знал такого, уточнил: — Где фирма? Занимает два этажа.

— А-а, — косясь на лазер, ответил парень. — Тринадцатый и четырнадцатый. Давно пора, от них одни пакости. То затопят, то вонища.

Махнул рукой и вышел.

— Начнем с тринадцатого, — сказал Новиков. — Лифт маленький, поднимаемся по четыре человека, дверь на этаже мы оставим открытой. Оружие наизготовку, действовать немедленно, стрелять по обстоятельствам, лучше положить мордой вниз, нам нужны свидетели, а не трупы.

Комитетчики уехали наверх первыми. Что-то не видно было суеты, и это настораживало, не мог красавчик не знать, что меченые едут к ним. Меченые — в смысле с чипами, то есть учтенные до потрохов, пронумерованные, прошнурованные, внесенные в банк данных суперкомпьютера, а потому легко определяемые на экране монитора, где бы ни находились. Для этого всего-то и нужен персональный спутник, этакая мелочь, пустячок, любезно предоставленный в аренду каким-нибудь военным ведомством,

Лифт остановился, Новиков вышел первым, принялся осматривать двери. Вот одна из них приотворилась, в образовавшейся щели мелькнула узкая харя «аскольда», после чего, слабо щелкнув хорошо смазанным замком, дверь закрылась. Что это — небрежность или ловушка? Дверь стальная, открывается наружу, пинком не осилишь. Новиков поднял лазер и нажал гашетку. Зеленое пламя выело в двери брешь и оторвало правую кисть притаившегося за косяком «аскольда». Дико, пронзительно завизжав, тот кинулся вглубь длинного скудно освещенного коридора.

Лифт привез четверых омоновцев. Новиков приказал им заблокировать лестничную площадку этажом выше, и первым вошел в брешь.

На сей раз никто не выглядывал в коридор, хотя люди сидели по кабинетам. Новиков заглянул в один-другой, сидят, понимаешь, хлопают глазами, делают вид, что не узнали. «Аскольдов» среди них нет, охрана тоже куда-то задевалась, хотя вот вышел из своей комнаты заспанный, средних лет приземистый коренастый тип в голубой рубашке и при кобуре, сказал недовольно:

— Дверь-то зачем? Чай, звонок есть.

Ишь ты: «чай», «рай», понабрали грамотеев.

— Сдать оружие, — процедил Новиков, и когда грамотей отдал ему газовый пистолет, сказал: — Проведи к красавчику.

— Нет его, — ответил охранник, не двигаясь с места.

Между тем в коридоре появилась новая порция омоновцев.

— Хорошо, — сказал Новиков. — Где раненый образец?

Охранник зыркнул на него и произнес:

— Не могу понять: вы не ОМОН?

— ФСБ, — ответил Новиков. — Так где?

— На четырнадцатом.

— Осматриваем этот этаж, потом поднимаемся, — сказал Новиков.

Этаж был чист, одни лишь сотрудники в желто-зеленых комбинезонах либо в халатах, либо просто в штатском, по виду обычные люди, каких много на московских улицах, заурядные клерки, лаборанты, инженеры, то есть не шибкие богатеи. В комнате охраны тихо, как мыши, сидели пятеро охранников, думали, поди, что пронесет. А какие в прошлый раз были орлы: с шокерами, с горбатыми автоматами, которые, кстати, стоят вдоль стены в гнездах. Не рискнули, куда там с разрядниками да усыпляющими пулями против боевых автоматов. Полон коридор омоновцев, по паркету размажут. Их заперли в комнате, чтобы не мешались под ногами, потом охранник, отдавший Новикову пистолет, по винтовой лестнице провел силовиков на четырнадцатый этаж.

Едва они вошли в коридор, свет погас, по полу затопали быстрые легкие ноги, в кромешной тьме слабо вскрикнул один омоновец, потом другой. «Аскольды» работали споро и умело, Новиков, привыкая к темноте, уже различал мелькающие в сумраке силуэты. Грянула очередь — наугад и мимо. Отобрав у ближайшего омоновца автомат, Новиков начал бить прицельно по силуэтам, которые в редеющем сумраке всё более набирали яркости и контраста. Зажатый между колен лазер мешал двигаться, но Андрей не выпускал его.

Трое «Аскольдов» упали и лежали, не шевелясь, остались еще шестеро, между тем омоновцы потеряли уже пятерых. Обалдевшие от испуга, они палили по стенам, оставляя в штукатурке круглые отверстия и не причиняя невидимому врагу никакого ущерба.

Вот и Егор овладел автоматом, начал стрелять точно в цель. Значит, и у него чип пророс в нужные центры, вызвав к жизни ночное видение.

— Всем лечь, — приказал Новиков.

Омоновцы прилежно, как учили, грохнулись на пол, и Новиков с Егором двумя автоматами быстро расстреляли оставшихся монстров. Один из них, самый умный, мечась из стороны в сторону, попытался удрать, но далеко не ушел.

Едва утихли последние выстрелы, распахнулась дверь и в коридор вышел металлический человек с лазером, затем, ослепив, вспыхнул свет. Металлический человек не был экспериментальным образцом, то есть «аскольдом», и в темноте не видел, поэтому Новиков опередил, пустив ему пулю в лоб. Именно пулю, а не очередь, так как в магазине оставался единственный патрон. Егор, естественно, добавил, начинив падающее тело свинцом, но это уже было лишнее.

Итак, вспыхнул свет, и вместе с этим, выронив грозный лазер, упал металлический человек.

Омоновцы начали вставать. Их, невредимых, осталось шестеро, вот задвигался охранник, который предусмотрительно упал одним из первых.

Новиков закинул лазер за спину, зарядил автомат новым магазином и двинулся по коридору к металлическому человеку, попутно открывая двери. Притихшие омоновцы держались за ним, Егор орудовал по левой стороне, но ему все больше попадались запертые помещения да темные подсобки, заваленные хламом.

— Где ключи? — спросил он у охранника, который, подволакивая ногу, угрюмо тащился сзади.

— У нас нету, — ответил тот.

Новиков открывал дверь, окидывал взглядом очередную комнату со стандартными столами, на которых стояли либо компьютеры, либо незнакомые приборы, кивал присмиревшим, настороженным людям в желто-зеленых халатах (они-то в чем виноваты?) и шел дальше. Производством здесь не пахло, скорее какое-нибудь КБ с тем необходимым минимумом лабораторий, где работают с единичным образцом. Но почему тогда они заливают нижние этажи, откуда вонища? Не мог же парень придумать, ему-то что за корысть врать? Значит, что-то есть и в запертых помещениях.

Новиков перешагнул через металлического человека, жестом показал Егору, чтобы прихватил лазер, и распахнул двухстворчатую дверь.

Вот оно. Та самая скучная, громадная комната с экраном во всю стену и суперкомпьютером, глухая, пустая, вот только пахнет здесь почему-то человеческим потом. Совсем недавно тут были люди, а потом куда-то задевались, миновав коридор. «Аскольды» выскочили не отсюда, отсюда вышел лишь человек с лазером и не мог он в одиночку так насмердеть, значит, где-то есть выход. Визуально определить, где он, невозможно, даже простукивание может не помочь, но он существует, это точно.

Новиков прошел к задней стене, постучал кулаком — монолит. Посмотрел на охранника, тот пожал плечами, потом, поколебавшись, сказал, что выход левее, Маркел открывал его с помощью компьютера.

— Где левее? — уточнил Новиков.

Охранник показал, после чего Новиков положил на плечо лазер и навел на стену…

Лазер этот, работающий по неизвестному принципу, без шума и пыли проделал в стене дыру диаметром полтора метра. Ни выбитых кирпичей, ни хрустящего под ботинками крошева, мечта ворюги и диверсанта, оружие будущего, которое, поди, стоит бешеных денег. Недаром Сапрыкин колотился насчет этого лазера.

За дырой оказалась крутая и узкая потайная лестница, уходящая вниз по тесному коробу. Где-то в глубине раздавался утихающий топот.

— Куда лестница? — спросил Новиков.

— В подвал, — ответил охранник.

— Давай Егор, — сказал Новиков.

Егор с лазером, а с ним комитетчики и пять омоновцев (одного Андрей оставил при себе) рванули вниз по лестнице, Новиков же подошел к суперкомпьютеру. Таких гигантов он еще не встречал, системный блок раза в два больше обычного, на лицевой панели кроме выключателя и ресета еще пять кнопок, помимо дивидирома и флеша выведены дополнительные устройства неизвестного назначения, да и весит килограммов двадцать, но реквизировать надо. Отключив шнуры, Новиков взвалил громадину охраннику на плечи и скомандовал: «На выход». Из дыры донеслись приглушенные выстрелы. «Давай, давай, — сказал Новиков навострившему уши охраннику. — Топай».

Четверо омоновцев, исправно караулившие запертую дверь на четырнадцатом этаже, встретили Новикова радостными возгласами. Тот передал одному из них, самому здоровому, охранника с системным блоком, велел отвести к Плевакову и ждать внизу, а сам в сопровождении троих омоновцев вернулся в комнату к дыре. Оттуда доносились какие-то невнятные звуки, но стрельбы уже не было.

Лестница была крута и неудобна, освещена скудно, ступени и поручни осклизли, того и гляди навернешься, но люди они были привычные, тренированные, и эти четырнадцать этажей одолели весьма быстро. Подвал был освещен лучше, чисто выметен, чувствовалось, что за ним присматривают. На бетонном полу кровавые, еще не успевшие расплыться пятна. Надо было предупредить, чтоб не стреляли, подумал Новиков, устремляясь к проему в стене, за которым угадывалась анфилада уходящих в темноту отсеков.

Миновав два отсека, он остановился — навстречу, ведя перед собой «аскольда», шел Егор. За ним вразнобой шагали комитетчики и пять омоновцев. «Аскольд» был тот еще, которому оторвало кисть руки, но боли он, похоже, не чувствовал, держался независимо, зыркал быстрыми глазами по сторонам, ища лазейку, куда бы можно было улепетнуть.

— Ушли, — сказал державший «аскольда» на прицеле Егор. — Подвал сообщается с веткой, их ждал мотовоз.

— Красавчик с ними? — спросил Новиков.

— С ними. Всего ушло человек двадцать.

— Много образцов? — уточнил Новиков.

— Этот единственный.

— Кого подстрелили?

— Да всё его же, — Егор кивнул на «аскольда». — А ему, похоже, трын-трава. Зарастает, как на кошке.

— Уходим, — сказал Новиков.

Глава 29. Несанкционированный доступ

Плеваков взял на себя обузу по открытию следствия в связи с гибелью омоновцев, что, естественно, включало детальный осмотр и консервацию места происшествия, а также расследование сопутствующих обстоятельств, многочисленные допросы и так далее, и тому подобное, в результате чего должны были вскрыться всякого рода дела и делишки, от которых дурно пахло. Не могли не вскрыться, по крайней мере, так должно было быть, хотелось надеяться.

Плеваков укатил с омоновцами, а тем временем Новиков с коллегами, пленными и трофеями на плеваковском внедорожнике отправились к Кузнецову.

Тот уже отправил вернувшихся было жену и дочку к бабушке, мотивировав это тем, что время смутное, по окнам стреляют, а потому в квартире сквозняк. Петька всё так же сидел в комнате, прикованный наручниками к батарее, чекисты на кухне тренировали мозги, разгадывая здоровенный кроссворд. Кузнецов до этого отдыхал в спальне и на правой его щеке отпечатался красный кулак.

— Вот, — сказал Новиков, войдя в комнату и водрузив системный блок на стол.

— Молоток, — похвалил Кузнецов. — Попробуем подключить. А это кто?

— Вот этот — охранник, — ответил Новиков. — А этот — экспериментальный образец типа Шубенкин.

— И на кой ляд этот охранник? — спросил Кузнецов.

— Сдается мне — он не совсем тот, за кого себя выдает, — сказал Новиков. — Знает много и охотно делится знанием.

«Аскольд» злорадно посмотрел на охранника — ага, мол, это мы запомним, перевел взгляд на Петьку, подмигнул ему, как старому знакомому. Паренек ощерился.

Кузнецов молча снял с него наручники, велел встать, усадил в кресло «аскольда», приковал к батарее. Поместил Петьку с охранником на диван и сказал удовлетворенно: «Ну вот, теперь порядок»…

Подключить к системному блоку монитор и периферийные устройства не составило труда, труднее было войти в защищенную паролем систему, но, поколдовав с какой-то хитрой программой, Кузнецов определил-таки пароль, а дальше началось самое интересное, точнее совсем неинтересное. Это Новиков уже видел: тексты, списки, таблицы, диаграммы, и всё на тарабарском языке. Вот почему красавчик не похлопотал очистить винчестер — расшифровать всё это было невозможно.

Между тем, на экране появилась предупреждающая надпись: «Внимание! Несанкционированный доступ! Информация будет уничтожена!». Вслед за этим система самопроизвольно вышла в режим форматирования локальных дисков и пошло-поехало, как ни метался вокруг компьютера позеленевший от отчаяния Кузнецов.

Новиков посмотрел на «аскольда», тот злорадно ухмылялся. Подошел к нему, завернул рукав на поврежденной руке, так и есть: культя не просто заросла, а начала уже вытягиваться, формируя ладонь и крошечные пальчики на ней. Такого можно уничтожить, только пальнув в упор из армейской пушки, чтоб в труху, в дым. «Егор, — позвал он. — Полюбуйся». Егор подошел, присвистнул и пробормотал: «Обалдеть можно. Вот так чип». «Вот именно, — сказал Новиков. — А ты всё: выньте, выньте. А оно вон что». «Это ты: выньте, выньте, — возразил Егор. — Я-то как раз наоборот. А вот ежели ему чердак снести, новый вырастет?» «У этого вырастет, — сказал Новиков. — Можешь попробовать».

«Аскольд» забеспокоился, задергался, идея с чердаком явно пришлась ему не по вкусу. Впрочем, нет, дело было не в идее.

— Через минуту рванет, — сказал он повизгивающим тенорком.

— Что рванет? — спросил Кузнецов, не оборачиваясь.

— Отцепите меня, — заорал «аскольд». — Дебилы, сволочи. Выкиньте его в окно, всех же в клочья разнесет.

Новиков вырвал из системного блока шнуры, выскочил с железякой на балкон и, крякнув от натуги, швырнул в песочницу. На счастье, во дворе никого не было. По пологой дуге, кувыркаясь, блок полетел вниз, но до земли не долетел, взорвался в воздухе. Посыпались стекла, где-то отчаянно взвыла собака, кто-то на втором этаже пьяно заматерился, в окна начали высовываться любопытные. Новиков юркнул с балкона в комнату и вовремя: во двор выскочила какая-то дама, принялась орать, крутясь во все стороны, так как не поняла, откуда хулиганят.

— Старшая по дому, — вздохнув, сказал Кузнецов. — Зверь баба, нигде не работает, вечно торчит дома. Всё-о видит. Никого не убило?

— Пронесло, — ответил Новиков. — Ну что? Устроим допрос с пристрастием или сразу расстреляем?

Выразительно посмотрел на «аскольда» и охранника.

— Расстрелять всегда успеется, — сказал Кузнецов. — Сначала допросим. Егор, будь другом, раскали-ка там щипцы.

— А зачем? — наивно спросил Егор.

— Ну, вдруг будут молчать или ваньку валять, — рассеянно отозвался Кузнецов. — Ты раскали, раскали.

Егор ушел на кухню, комитетчики, участвовавшие в операции, деликатно устремились за ним. Кузнецов удовлетворенно кивнул, сел рядом с Петькой и важно сказал Новикову:

— Начинайте.

Новиков, раздумывая, принялся прохаживаться по комнате, потом подскочил к «аскольду», нагнулся и рявкнул:

— Куда укатил красавчик?

От неожиданности все, включая Кузнецова, вздрогнули.

— Какой красавчик? — осведомился «аскольд», делаясь презрительным-презрительным.

— Раз, — сказал Новиков. — После третьего раза позову Егора. Повторить вопрос?

— Да кто ж его знает, — ответил «аскольд». — Ветка смыкается с метрополитеном.

— В метро есть ваш человек?

— Наши люди везде, — веско произнес «аскольд». — Не в свое дело суешь нос, начальник. Оторвут.

— Что скажешь ты? — повернулся Новиков к охраннику.

— Не знаю, — покосившись на «аскольда», ответил охранник.

Ясно, что боится, надо бы порасспрашивать одного.

— Ты знал, что системный блок может самоликвидироваться? — обратился Новиков к «аскольду».

— Озарение, — с вызовом ответил тот.

Ну да, интуиция и всё такое прочее. Можно было и самому догадаться, что просто так лакомый кусочек, то есть вожделенную информацию, будь она хоть трижды засекречена, заклятому врагу не оставят. Заклятому врагу под видом лакомого кусочка подсунут бомбу, чтоб, стало быть, ни рук, ни ног, ни проблем.

— Значит, так, — деловито сказал Новиков. — Адреса, явки, фамилии, всё, что тебе известно.

И рявкнул:

— Быстро!

— Ничего не знаю, — ответил «аскольд». — Пробирочный.

— Так всю жизнь в пробирке и жил? — с сочувствием сказал Новиков.

— Всю жизнь.

— И много вас таких, пробирочных?

— Полно.

— Так, ваньку валяет, — сказал Кузнецов, вставая и потягиваясь. — Что, Петро, валяет?

— А то, — ответил Петька. — Отпусти, начальник, а? Я больше не буду.

— Я-то отпущу, — произнес Кузнецов, — да вот эти ребята тебя в два счета отловят. Что делал у чекиста? Ничего. Как думаешь — поверят? А? Не знаешь. А я знаю — не поверят. Значит, что? Трансформация. Я вас всех отпущу, кормить еще дармоедов, но впереди трансформация, то есть дорога в никуда.

Крикнул: «Егор, со щипцами отбой», после чего продолжил, рассуждая:

— Что нам известно от Петра? От Петра нам известно, что папку Дударева он через нашего человека передал Сапрыкину. Также Петя сказал, что Петров главнее Маркела, а еще Петя хорошо знает Шубенкина. Далее, касательно пробирочного. Тебя как зовут: пробирочный или еще как? Ну, не хочешь, не говори. Итак, пробирочный сказал, что из подвала дома номер тринадцать, что в Газетном переулке, по железнодорожной ветке можно попасть на линию метрополитена, а также, что организация, членом которой он является, многочисленна и что их люди везде. Могу от себя добавить, что привлечены даже ответственные лица ФСБ, скажем Сапрыкин. Учитывая то, что член этой организации совсем недавно обстрелял здание МВД, а также жилище сотрудника ФСБ, то есть мое жилище, организация эта является преступной и, более того, террористической. Видите, какая неприятная картина складывается? Перейдем к охраннику. Охраняет он зарегистрированное как частное КБ предрпиятие, в котором тестируются и подгоняются под эталон экспериментальные образцы, клонируемые от ублюдка Аскольда Шубенкина. Также на предприятии производятся микрочипы-корректоры и настой аль-иксира, то есть философского камня, превращающие обычного Пупкина в универсального биоробота. Из этих биороботов формируется армия головорезов, полностью подчиненных приказам из центра. Сомневаюсь, что этот центр в Газетном переулке, скорее в Газетном ретранслятор, но учетная база, естественно, одинакова. Вот так, господа, и поэтому я вас, пожалуй, никуда не отпущу, даже Петьку. Не имею права.

— Посмотрим, — нахально сказал пробирочный…

За окном между тем стемнело, наконец-то наступил вечер. День сегодня был длинный-предлинный, столько всего произошло, не верилось, что утром еще он завтракал у Арабесковых. Вспомнив Катю, Новиков невольно улыбнулся и немедленно услышал:

— Радуется он, понимаешь ли. Такую кашу заварил и радуется.

Сказавший это Юрок разумеется шутил, но в словах его была доля правды: каша оказалась крутовата. Они втроем, то есть Кузнецов, Новиков и Егор, лопали на кухне бутерброды с молочной колбасой и пили чай. Комитетчики, до этого занимавшие кухню, перешли в комнату присматривать за задержанными, заодно врубили телевизор.

— Я, что ли, заварил? — парировал Новиков. — Но ты грамотно выступал, всё разложил по полочкам. Запомнил, что говорил-то?

— Компьютер, — Кузнецов постучал себя пальцем по лбу — всё, мол, уже занесено. — Сейчас вот перекушу и сяду составлять рапорт. Нет, вру, составлять будет Егор, а мы с тобой, Петрович, диктовать и поправлять. Не царское это дело — набирать текст.

Запиликал телефон, Кузнецов, дожевывая бутерброд, выслушал чью-то пламенную речь, сказал «Даже не верится» и положил трубку. Помолчал, переваривая услышанное, хмыкнул и произнес:

— А Плеваков-то выбил.

Глава 30. Хорошо у вас

Плеваков выбил разрешение на открытие следствия, и это была победа. Хитрый Плеваков через Уханова вышел на стриженого ёжиком Главу МВД, и тот в ярости от гибели пятерых омоновцев срочно позвонил Директору ФСБ. В самом деле, доколе террористы в центре Москвы будут обстреливать Следственный Комитет и уничтожать милицейскую элиту? Нет, ну это надо проверить, отнекиваясь от немедленной операции, ответил Директор. Поручу Сапрыкину, он у нас человек ответственный, пусть с понедельника начинает проверку, в понедельник же и поручу, а в выходные зачем пороть горячку? Я, мол, понимаю, что погибли пять омоновцев, но дело в том, что тут замешан пензенский чекист Новиков, который объявлен нами в розыск, мне, мол, Сапрыкин доложил. Но Глава продолжал настаивать на расследовании, и Директор сдался. Согласился даже, чтобы расследование возглавил не Сапрыкин, а Кузнецов, хотя кандидатура эта почему-то была ему поперек горла. Напоследок Глава дожал его со сроками: не в понедельник, а завтра же, то есть в воскресенье, по горячим следам.

В Газетный переулок уже высланы экипажи — сменить находящихся на страже омоновцев. В распоряжении у Кузнецова будет столько людей, сколько понадобится, Глава МВД во всём шел навстречу. Завтра в девять будет подан Форд и в подкрепление Соболь с бойцами.

Обо все этом Плеваков поведал Кузнецову, а тот обнародовал Новикову и Егору, после чего полез в холодильник за бутылкой — победу полагалось обмыть…

Комитетчики были отпущены до утра, связанные по рукам и ногам «аскольд» и охранник заперты в ванной, Петька опять прикован к батарее, но так, что мог лежать на диване, Кузнецов и Новиков в спальной разместились на двуспальной кровати, а Егор рядышком на раскладушке.

Ночью из ванной донеслись истошные крики, первым среагировал Новиков. Опрокинув раскладушку с Егором, метнулся в коридор, врубил свет, распахнул дверь ванной и едва увернулся от обрушившегося на голову оцинкованного ведра. Ведром орудовал освободившийся от веревки «аскольд», а связанный охранник, раззявив черный рот и выпучив глаза, весь синий, лежал на полу. Несчастный был задушен.

Второй попытки Новиков ждать не стал, врезал «аскольду» кулаком под дых, отчего тот задохнулся, выронил ведро и согнулся пополам. Хоть и клон Шубенкина, а в рукопашной не чета папашке, слабак. Но от веревки, нельзя не признать, освободился мастерски, прямо как иллюзионист Гудини. Для верности Новиков рубанул Гудини по шее и перевалил в ванную.

Когда подоспели заспанные Кузнецов и Егор, он связывал «аскольда» особым спецназовским способом, с петлей на шее — при попытке освободиться пленный душил самого себя.

Егор держался за бок, тяжелый Кузнецов впотьмах наступил на него и еще удивился — что это тот разлегся на полу, жарко, что ли?

Ночевать с покойником было неприятно, Кузнецов вызвал скорую и наряд милиции.

На диване отчего-то разволновался и принялся ругаться матом Петька, оказалось, что ему приспичило. Увидев в коридоре у дверей закрытого половиком охранника, Петька побелел, жалобно проблеял «Мама», и тогда Кузнецов отечески сказал ему, бедолаге: «То же ждет и тебя, мой мальчик. Они не чванятся». «Убегу в Америку», — стуча зубами, пообещал Петька. «Иди попысай, — сказал Кузнецов, потрепав его вихры. — Они тебя и в Америке найдут. Самый верный способ — поступить в Суворовское училище, могу похлопотать». «Пошел ты со своим училищем», — огрызнулся Петька и заперся в туалете.

С милицией, которая приехала раньше скорой, произошел конфуз, поскольку кузнецовское удостоверение, как мы помним, осталось в Газетном переулке. Сами понимаете — удушение с явными отпечатками пальцев на шее, куда уж дальше, придется проехать в отделение. К счастью, у Кузнецова нашлась почетная грамота с подписью Директора ФСБ, где черным по белому были указаны его фамилия и звание, что в сочетании с паспортом возымело действие. Труп на карете «Скорой помощи» был увезен в ближайший морг…

В девять утра одновременно прибыли Форд, Соболь и ГАЗ-24 с Плеваковым, привезшим вчерашних комитетчиков. День сегодня был холодный и солнечный, с замерзшими лужами, которые уже начали подтаивать.

Изнывшегося мальчонку Петьку и всю ночь замышлявшего злобные планы, но свежего, как огурчик, «аскольда» посадили в Форд, приставив ражего, скорого на расправу сержанта Дрынова с пальцами толстыми, что тебе сардельки.

Прежде чем сесть во внедорожник, где его ждали Новиков с Егором, Кузнецов спросил у Плевакова: «Газетный переулок и только?» «По усмотрению, — ответил смышленый Плеваков. — Ордера нет, но есть устное разрешение. Ордер выправим в любой момент».

— Тогда едем к Сперанскому, — сказал Кузнецов…

Клиника Сперанского состояла из нескольких корпусов, причем один из них, повыше, пораскидистее, с зеркальными окнами и автоматическими стеклянными дверьми, был доступен всем желающим, а прочие, поплоше, пониже, посерее, в окружении сосен, скрывались за металлическим забором.

Сегодня было воскресенье, и поэтому стеклянные двери не распахнулись перед скромно одетым Плеваковым. Пришлось стучать кулаком. В аквариуме появился смурной седоватый дядька в черной униформе и принялся выразительно, так что и без слов понятно, артикулировать и правою рукою выразительно показывать направление убытия.

Вместо ответа Плеваков приложил к стеклу раскрытое удостоверение. Я позвоню — жестом показал дядька и исчез в глубине неосвещенного фойе. Исчез, похоже, с концами, зато за забором возникло какое-то движение, впрочем весьма вялое — промелькнула пара-тройка фигур и на этом всё. Через десять минут из фойе выплыл могучий мужчина в белом халате, за широкой спиной которого, жестикулируя, мельтешил давешний дядька. Мужчина сказал ему что-то, и дядька, поковыляв к стене, включил рубильник. Тотчас фойе осветилось.

— Вы пока сидите, — произнес Кузнецов и вылез из похожего на бронемашину внедорожника.

Между тем мужчина в халате вышел к Плевакову, добродушно осведомился:

— Чем обязаны?

— Ищем одного человека, — ответил хитрый Плеваков, заметивший, что Кузнецов покинул машину и направляется к ним. — Посоветовали обратиться к вам.

— Ко мне? — уточнил мужчина. — Кто посоветовал?

В голосе никакого раздражения, напротив — полная расположенность, желание помочь.

— Ищем Анохина, — ответил, подоспев, Кузнецов. — А посоветовал хирург Смолин.

— Сергей Сергеич? — расцвел здоровяк. — Три эс: Сергей Сергеевич Смолин. Я — Анохин.

— Я свободен? — спросил умный Плеваков, показывая, что тут он, капитан ФСБ, пешка.

— Да, конечно, — ответил Кузнецов.

Плеваков вернулся в машину.

— Юрий Николаевич Кузнецов, — сунув Анохину руку, сказал Кузнецов.

— Николай Афанасьевич Анохин, — улыбнулся мужчина, ответив мощным рукопожатием.

— Слушаю вас, Юрий Николаевич.

Оба они были не маленькие, однако Анохин был крупнее, и на его фоне Кузнецов как-то терялся. Впрочем, дело своё он знал туго.

— Не возражаете, Николай Афанасьевич, если я приглашу коллег? — спросил он и, не дожидаясь ответа, позвал: — Андрей, Егор, идите же, Николаю Афанасьевичу холодно.

Миг, и Новиков с Плетневым оказались рядом. Анохину ничего не оставалось, как проводить их в фойе.

— Хорошо у вас, — заметил Кузнецов, окидывая взглядом кадки с цветами, кожаные кресла, декоративный пруд с маленьким фонтаном в центре. — Даже не верится, что в этом оазисе клонируют Шубенкиных.

Анохин, который именно в этот момент радушно повел рукой, предлагая всем сесть, замер на секунду, вслед за чем сказал:

— Что, простите?

— Да Бог с ним, с Шубенкиным, — продолжил Кузнецов. — Нам, собственно, нужен Маркел Ромуальдович. Сгодится и Александр Викторович.

Анохин посопел и сказал несколько раздраженно:

— Я понимаю, это ваша работа — искать. Вот и ищите. Но почему именно здесь? Или вы действуете по принципу, что искать монету нужно не там, где потерял, а там, где светло? Всего хорошего, господа.

Повернулся, чтобы уйти, но Новиков, положив ему руку на плечо, придержал, хотя придержать такого быка было весьма сложно.

— Ну что? — Анохин обернулся со скучным лицом. — Я вам ответственно заявляю — нет здесь вышеуказанных граждан. Если не верите, можете обыскать, но для этого, господа, вам понадобится ордер. Клиника частная.

Легко, как пушинку, стряхнул с плеча руку Новикова.

— Что ж, будем действовать иначе, в соответствии с протоколом, — сказал Кузнецов. — Егор, зови подкрепление и давай-ка сюда «аскольда»…

Появление клона заставило Анохина поморщиться.

— Узнаёте? — спросил Кузнецов.

— Похож на одного психа, который у нас лечился, — ответил Анохин.

Присутствия духа он не потерял, более того, к нему вернулось прежнее добродушное настроение.

— На Шубенкина, — подсказал Кузнецов.

— Да, кажется так.

— Идемте, — сказал Кузнецов. — Заодно покажете, где тут у вас делают трансформацию.

— Трансформацию, любезный Юрий Николаевич, делают в цирке, — улыбнулся Анохин. — У нас же здесь лечебное учреждение…

До обеда они обошли все корпуса, заглядывая с помощью пропуска Анохина в святая святых клиники, увидели много нового, усвоили, что здесь, на Северо-Западе Москвы, самая наука, такое, чего и в мире-то нет, но ни красавчика, ни Петрова, ни Шубенкина, ни каких-то других аномалов не обнаружили. Да, были здесь приборы, аналогичные тем, что в Газетном переулке, имели место операционные с невиданным оборудованием, камеры, палаты, в которых находились больные, словом — прекрасно оснащенная клиника, не придерешься. Как говорится, полный провал, зря потраченное время, плохая игра.

Состроив хорошую мину, Кузнецов сказал напоследок, горячо пожимая анохинскую лапищу:

— Приятно было познакомиться, Николай Афанасьевич. Забыл спросить, вы здесь кто?

— Просто хирург, — ответил Анохин.

— Ой ли?

— Ну, если вам от этого легче, то начальник сектора.

— Да, да, — сказал Кузнецов и вдруг хлопнул себя по лбу. — Помнится, Смолин говорил, что вы увлекались микрочипами. Поздравляю, ваше время пришло, скоро их вставят всем, кому ни попадя.

Анохин посмотрел на него изучающее, похлопал глазами и вздохнул:

— Это плохо, что кому ни попадя. Пометить можно и краской, как курицу, а микрочипы должны улучшать человека, усиливать его способности, защищать от всякой глупости типа инсультов или инфарктов. Вот так, мои дорогие. Надеюсь, второй раз не придете? Шума поднимать не будем?

Глава 31. О чем умолчал Фадеев

Перенесемся, однако, на родину Андрюхи Новикова в далекую и одновременно близкую Пензу, о которой мало кто знает, но которая нет-нет, да и напомнит о себе то небывало жаркой весной, то выборами губернатора — секс-символа России, то засылкой в столицу телеведущей Маши Ситтель, которая в танцах заткнула за пояс певицу Наташу Королеву, то невиданным урожаем репы. Тут всего и езды-то по чугунке — часов двенадцать-тринадцать.

На следующее утро после описанных нами событий, то есть в понедельник, Фадеев вызвал к себе Кислова, который был уже его замом по коммерческой части, то есть, считай, вторым человеком в фирме.

— Слыхал? — сказал Фадеев после того, как Кислов устроился в кресле. — Твой Кузнецов-то с Новиковым вышли на Газетный переулок и на клинику, а дальше ни тпру, ни ну, ни кукареку. Взяли клона да мальчонку, козыряют ими направо-налево, подняли на дыбы мента-министра, так тот их стараниями в лужу сел. Стыд и срам, а еще чекистами называются.

— Простите, Василий Гордеевич, какой Газетный переулок, какая клиника? — спросил Кислов.

— Не докладывают, что ли? — удивился Фадеев. — Зря, глядишь — что-нибудь вдвоем-то и подсказали бы, не последние мы с тобой люди в этом деле. Пара этажей в Газетном переулке и клиника Сперанского, Игорек, это энная доля частной собственности в Москве, принадлежащая ассоциации. Между прочим, Новиков тоже частная собственность ассоциации.

— Неувязочка, Василий Гордеевич, — возразил Кислов. — Как может быть человек частной собственностью? Крепостное право отменено в одна тысяча восемьсот шестьдесят первом году.

— Грамотный, — похвалил Фадеев. — В своей многомудрой голове Новиков носит микрочип, который постепенно превращает его в биоробота. А биоробот — это уже не человек, его ножичком не зарежешь и палкой по балде не убьешь. Он в обиду себя не даёт и сам себя лечит, но свободой воли, как хомо разумный, не обладает. Нету у него свободы воли, то есть свободы выбора, что прикажут, то и делает. Значит, он уже не Божье создание.

— Очень интересно, — сказал Кислов. — А что же он, будучи частной собственностью, на такую же, как он, частную собственность попёр?

— Значит, еще не время, — ответил Фадеев. — Иного можно сломать сразу, а иной кочевряжится, сопротивляется, аж глаза на лоб лезут. Но всё равно ломается, только время зря тратит. И, между прочим, здоровье. Это, Игорек, только начало, потом всех подомнем.

— Здорово, — сказал Кислов, хотя ничего здорового в этом не видел. — А Кузнецов, простите, тоже с чипом?

— Пока нет, но непременно будет, — заверил Фадеев.

— Василий Гордеевич, — сказал Кислов, чувствуя, что его просьба именно сейчас прозвучит как нельзя кстати. — Вы обещали рассказать про ассоциацию.

После его слов Фадеев скривился, принялся постукивать карандашиков по столу, бегать глазками, полез зачем-то в стол, наконец произнес невнятно:

— Не мне тебя учить, есть сведения, за разглашение которых могут и за причиндалы повесить… Хорошо, вот тебе апрельские тезисы или мысли вслух. Золотой миллиард, Игорек, — это блеф, выдуманный американцами. Жить хорошо за чужой счет хочется всем, но почему, спрашивается, этим миллиардом должны быть тупые янки? Идея с очисткой земли от лишних людей не нова, однако кому-то надо работать. Кому? Нацменам? Бестолковы и ленивы. Русским, которые всем поперек горла? Раздолбаи, всё пропьют и развалят. И так далее, включая всяких там чернозадых, мексиканцев и папуасов. Опять борьба за справедливость, поножовщина, теракты, Манделлы, Владимиры Ильичи, Фидели Кастро, и прочее, и прочее. Вроде бы тупик, но выход есть. Мировое правительство уже скумекало, что людей можно подчинить, внедрив в мозги управляющее устройство, и готовит общество к необходимости чипирования. Якобы, так легче вести демографический учет, незачем таскать с собой паспорт, а в случае, скажем, аварии считал с чипа информацию — и не нужно гадать, какая у тебя группа крови и на что аллергия. В этом смысле мы давно впереди планеты всей, потому что используем достижения науки. Стало быть, нации — долой, выбираем наилучших невзирая на то, кто ты — негр, чукча или хохол, это и есть золотой миллиард, который будет давать прогрессирующее потомство. Еще миллиард — так называемый переходной, который подпитывает основной, но держится в страхе оттого, что может попасть в разряд биороботов. И, наконец, биороботы, призванные обслуживать основное население. Никаких войн, полнейшее удовольствие от существования, страшнейший рывок в будущее.

Фадеев замолчал и с хитрецой посмотрел на Кислова — проглотил ли.

— В принципе, те же яйца, но вид сбоку, — сказал Игорь. — Кто первый, тот и прав. Какие у нас шансы стать первыми?

— Клюнул, клюнул, — потирая ладошки, захихикал Фадеев. — Тут, в Пензе, есть один фантаст, он мне это и наплел, а я тебе перепихнул.

— Что-то не похоже, чтобы биоробот Шубенкин занялся обслуживанием золотого Кирхгоффа, — произнес Кислов. — Он ведь, Шубенкин-то, кровищей надышаться не может.

— Вот поэтому основная нагрузка пока на чистильщиках, — поджав губы, сухо сказал Фадеев. — Но и эти не церемонятся.

— А зачем они — чистильщики? — спросил Кислов, но Фадеев уже потерял интерес к разговору, нацепил на нос очки и этак неопределенно махнул рукой — ступай, мол.

Пришлось подчиниться.

Вернувшись в свой кабинет, Кислов сел за стол и какое-то время сидел просто так, переваривая услышанное.

Про ассоциацию Фадеев умудрился не сказать ни слова, определил лишь этакую заоблачную цель, которая у всех узурпаторов одинакова: овладеть миром, и в этом аспекте насчет золотой элиты, пожалуй, не шутил. Наверняка была у трех китов такая идея, точнее сверхидея. Но с одной голой идеей далеко не уедешь, нужны деньги, и тут с Америкой тяжело тягаться, потому что свои зеленые фантики они печатают с сумасшедшей скоростью. Хорошие деньги может давать сырьё, в России его как грязи, значит нужно перетянуть на свою сторону сырьевых олигархов, что, пожалуй, уже сделано. Неплох игровой бизнес, сюда ассоциация наверняка внедрила не одного Фадеева. Можно не сомневаться, что на сто процентов используются наркотики и алкоголь. Тот же Шубенкин, судя по всему, отъявленный наркоман. Вот такая, стало быть, ассоциация, когда все грехи в одной авоське. Международная ассоциация, для которой не существует ни границ, ни таможни, ни вообще каких-либо ограничений. Давай, Вася, ешь опилки, я директор лесопилки. Но это всё общие слова, масло масляное, что же касается организации дела, то тут сплошной туман. Впрочем, нет, ведь делают же где-то микрочипы для биороботов, а этого в подвале на револьверном станке не выточишь. Эх, напоить бы Гордеича вусмерть, чтобы язык у мужика развязался, вот это было бы дело. А что? Неплохая идея. Кстати, и повод есть — день ангела, они же именины, можно проверить по святцам.

Сняв трубку прямого телефона, Кислов сказал: «Гордеич, совсем забыл, у меня же сегодня именины. Как насчет домашних пельмешек?», — и услышал в ответ: «Мало тебе про ассоциацию-то? Ну, хитер, брат. Ладно, фиг с тобой, домашние пельмешки я люблю, а если думаешь меня перепить, так шиш тебе на граблях, пить будем под присмотром. В четырнадцать ноль-ноль в Засеке». «С чего бы вдруг? — удивился Кислов. — Домашними пельмешки бывают только дома». «Гости нагрянули», — ответил Фадеев.

Хитрый Гордеич много чего не досказывал. Например, то, что нагрянувшими были Петров, Маркел Ромуальдович и Шубенкин. И то, что покинуть на время Москву они решили после того, как омоновцы под командованием Кузнецова вслед за клиникой принялись шустрить по запертым помещениям КБ в Газетном переулке и нашли там опий-сырец, который применялся при изготовлении настоя аль-иксира. Помимо этого в морозильной камере в специальных термосах были найдены расчлененные тела Башкирова, Лукича и Мефодича, в двух сейфах — два килограмма расфасованного по дозам героина, целый склад боевого оружия, где помимо стандартных единиц имели место образцы, находящиеся в разработке, то есть засекреченные, а также экземпляры вооружения совершенно неизвестного типа, которые и в руки-то страшно было взять. Согласитесь, от такого букета трудно отмазаться.

Не сказал Фадеев и того, что домашний телефон Сапрыкина был поставлен на прослушивание, причем весьма удачно, поскольку в воскресенье в 14.48 был записан разговор Сапрыкина с неким Александром Викторовичем, который как дважды два доказывал тесную связь Олега Павловича с проверяемой организацией. Александр Викторович, ясное дело Петров, намекнул, что на время придется залечь на дно, но где это дно — не конкретизировал.

Умолчал Фадеев и о том, что в воскресенье же около 16.00 при выезде из Газетного переулка на Большую Никитскую внедорожник столкнулся с грузовой Газелью. Водитель Газели всмятку, сидевший за рулем внедорожника Плетнев отделался царапинами, Новиков, находившийся сзади, вообще не пострадал, а вот пересевший на правое переднее сиденье Кузнецов с тяжелыми травмами отправлен в институт Склифосовского. Потом уже станет известно, что Газель угнана и что за рулем её находился некто Тигалов — житель Московской области, отсидевший срок и месяц назад выпущенный на свободу. Всё бы ничего, трагическое стечение обстоятельств, но участковый, обслуживающий свой участок в Хорошево-Мневниках, заявил, что не раз и не два видел Тигалова в районе клиники Сперанского. Вот тебе и стечение обстоятельств…

Ни о чем этом Кислов, естественно, не знал, и потому со спокойной душой в 13.40 вместе с Фадеевым погрузился в черный Форд, который, перемалывая колесами грязное ледяное крошево, помчал на Западную Поляну к «Засеке».

Глава 32. Час пробил

Стол был накрыт в малом зале, том самом, где в своё время Фадеев попотчевал его снотворным. Тогда, помнится, это окончилось подвалом, соседством мертвого Джошуа Брауна и совершенно неожиданным, нелогичным ритуалом, посвящением в члены ассоциации, которая для Кислова по-прежнему оставалась тайной за семью печатями.

Это воспоминание навевало неприятные мысли. Почему-то казалось, что Браун всё еще там, внизу, оплывший, потерявший человеческий облик, дурно пахнущий. И впрямь повеяло какой-то тухлостью, и свет неприятно замигал, сделался тускло-желтым, потом выправился, вновь начал гореть ровно.

— Сядем, — предложил Фадеев. — Что стоять-то?

Отодвинул кресло, приглашая Кислова сесть, сам устроился рядом, тут же откупорил бутылку пива, налил Игорю, себе, поднял фужер и, увидев, что сосед несколько замешкался, расхохотался.

— Рислинг вспомнил?

Осушил свой фужер и подмигнул.

Кислов выпил, разглядывая стол. Всего стоят шесть приборов, то есть кроме них с Фадеевым будут еще четверо.

— Забыл спросить, — сказал он. — Мы вернемся?

— Что, компьютер не выключил? — весело осведомился Фадеев.

— Выключить-то выключил, но как бы рабочий день.

— Не могу понять, — сказал Фадеев. — Ты пенёк или издеваешься?

— Пенек, пенек, — заверил его Кислов. — А где же гости?

— Действительно, припаздывают, — Фадеев посмотрел на часы, потом на дверь и воскликнул: — Да вот же они.

Слово «воскликнул» может здесь показаться неуместным, не театр всё-таки, где нужно пылко восклицать и с грохотом падать в обморок, но дело в том, что Фадеев именно что театрально воскликнул, как бы говоря: действие начинается, господа. Или, что ближе к истине: час пробил.

Ибо в малом зале появились Петров, коротышка Маркел и Шубенкин.

Маркел Ромуальдович передвигался с превеликим трудом, поэтому Петров и Шубенкин перетащили его к столу, подхватив под мышки, как маленького ребенка. Занесли над креслом, тут же подскочил официант, подложил пару подушек, но этого не хватило, подбородок коротышки оказался вровень со столом.

— Нужно было предусмотреть, — сухо выговорил Петров. — Не каждый день навещаем.

— Давай еще пару, — приказал Фадеев официанту.

Тот принес новые подушки, вновь нехорошо, коротышка сваливался, но вот подушки были заменены на скамеечку, и это оказалось самое то.

— Всё из-за таких, как ты, — процедил карлик, глядя в упор на Кислова. — Неймется вам.

Кислов непонимающе посмотрел на Петрова, тот пожал плечами, а Фадеев, спохватившись, сказал:

— Игорь, познакомься, это Маркел Ромуальдович.

Кислов выдавил из себя улыбку и поймал ехидный взгляд Шубенкина. Мда, компания, паноптикум какой-то.

Между тем официант принес супницу с дымящимися пельменями, Петров степенно налил всем водочки, а Фадеев объявил вдруг: «Чтоб нам сдохнуть».

— Через сто лет, — дружно поддержала его троица.

Чувствовалось — пожелание отработано.

Пельмени оказались лучше даже домашних, и Фадеев объяснил почему: в фарш была добавлена оленина, а варились они на мясном бульоне.

— Кстати, — вспомнил Фадеев. — Идея с пельменями принадлежит Игорьку. У него сегодня день ангела.

— Это весьма примечательно, — сказал Петров. — Но разве чекисты верят в Бога?

Тут завязался легкий спор, нет ли в этом противоречия: не верить в Господа и притом признавать именины. В этот дурацкий спор Кислов не вмешивался, больше налегал на пельмени пока горячие. Шубенкин, пряча узкие глазки, тоже помалкивал, но нет-нет да посматривал на Игоря, как бы проверяя реакцию.

Принесли свинину на ребрышках и тушеные овощи, пустые графинчики из-под водки заменили на полные. Шутки шутками, а трех графинчиков как ни бывало.

— Вот и бегай, как пацан, — сказал вдруг в пространство Маркел Ромуальдович. — Уж вроде бы все прикормлены, все на твердом окладе, одна команда, так нет — кто-то чирикнул, какая-то мелкая сволочь, и всё насмарку. Даже прибрать в собственном доме некогда, чтобы менты с носом остались. У кого дома всё чисто? Да ни у кого. Покопайся повнимательнее — у этого пистолет, у этого кокаин, у этого краденые иконы. Ну да, клоны принимают дозы, так ведь и Шварцнеггер балуется анаболиками, без этого массы не будет. Чистой воды физиология, как воды попить. Не попей — непременно помрешь, но попробуй это объяснить дубинноголовому чекисту. А какой эликсир без опия? Баловство одно.

— Ну, ну, — поморщился Петров. — Рановато начинаешь, коллега, дай ребрышки поглодать, водочкой побаловаться. Что, кстати, за водочка такая отменная? — обратился он к Фадееву.

— Кузнецкая, — ответил Фадеев. — Сделана по особому заказу, очищена на парном молоке и еще какой-то фигне, врать не буду. Кушайте, пейте, гости дорогие, потом, может, и недосуг будет. Ты что-то хотел спросить, Игорек?

— Нет, — с недоумением отозвался Кислов. — Это у меня в животе квакнуло.

Действительно, произошел такой меленький конфуз.

— И всё-таки, пора начинать, — сказал Фадеев. — Не торопясь, с выпивоном и закусоном, чтоб вкусненько и одновременно обстоятельно. Разрешите, Александр Викторович?

Петров махнул рукой — что, мол, с вас, торопыг, взять.

— Так вот, Игорек, — сказал Фадеев, промокнув жирные губы салфеткой. — Ты всё интересовался нашей ассоциацией. Начнем по порядку. Есть сеть московская, ею руководит Маркел Ромуальдович Ясенский, и есть сеть российская, которая подчинена Александру Викторовичу Петрову. Помимо этого существуют представительства в крупных и средних городах, и все они подчинены господину Петрову. Говоря про трех китов международной ассоциации, мы имеем в виду англичанина Робинсона, шведа Корсберга и опять же Александра Викторовича.

— Очень интересно, но, может, как-нибудь потом? — промямлил Кислов, понимая, что информация явно избыточна, а это либо накладывает какие-то дополнительные обязательства, либо подразумевает печальный конец. Приговоренному можно говорить всё, что угодно, дальше могилы не уйдет.

— Продолжать? — спросил Фадеев.

— Валяй, Гордеич, — сказал Ясенский. — Потом и я что-нибудь добавлю.

«Пора линять, — подумал Кислов, понимая, что приговорен. — Опасен только Шубенкин. Жаль, пистолет не взял, раззява. А вдруг что-то еще расскажет? Обидно пропускать, подожду маленько».

— Вижу, уже намылился? — сказал Фадеев. — Ничего не получится, дорогой, сиди слушай.

Кислов дернулся было встать, но, вот проклятье, отказали ноги. Маленькие, злые глазки Шубенкина почему-то оказались совсем близко: буравят, царапают, а мозг вспухает, наполняется тяжелой кровью. Игорь схватил графин, собираясь швырнуть в Аскольда, но ватные руки не выдержали тяжести, выронили тяжелый хрусталь. Тарелка, естественно, вдребезги, графин вдребезги, со стола на брюки течет смешанная с кетчупом красноватая жижа. Пудовым одеялом наваливается усталость, безразличие, плевать на приговор, плевать на жижу, на то, что вновь начинает вещать Фадеев, в сознание прорываются лишь некоторые фразы.

«Бу-бу-бу, — набатом звучит в голове голос Фадеева. — Думаешь, один Сапрыкин?.. Это так, пешка, чтобы другие пешки вроде тебя не мешали… Бу-бу-бу…Образец у нас пока один — это Аскольд Шубенкин, который тебя держит на аркане, как сявку, но будут и другие… Их время проходит… Может, тебе будет интересно: Катенька Арабескова, в которую влюблен Новиков…Бу-бу-бу…И будут, будут чистить до посинения…»

Кислов сомлел, уронил голову на грудь, а когда вновь пришел в себя, то услышал, как Маркел сказал:

— О, снова навострил уши. Теперь моя очередь.

И принялся молотить о том, что чекисты дураки, не видят своей выгоды. Человек чипированный, он же чече или чича, как кому нравится, будет жить в удовольствии, так как чихать ему на внешние раздражители. Чихать на сволочей-соседей, на инфляцию, на толкотню в троллейбусе, на то, что собачий холод или чертовская жара. Внутренние посылы, формируемые щадящей, корректной программой, программой абсолютно здорового, довольного собой победителя, вот что будет главным. Любая работа хороша и по плечу, чип вовремя подскажет, что нужно делать. Никаких тебе шпионов, вредителей и предателей. Если в программу включить квесты, кроссворды, загадки, то жить станет в сто раз увлекательнее, жизнь — развлечение, и не нужны будут компьютерные игрушки. Уйдут в небытие конкуренция, когда друг дружку локтями и коленями, бытовое хамство, отпадет за ненужностью квартирный вопрос, так как достаточно будет раскладушки, к чему каждому чудаку по комнате? Питание станет умеренным, необременительным, без всех этих грудинок, филе, сосисок, колбас, копченых угрей, паштетов, лангетов. Вместо этого по примеру мудрых китайцев — змеи и птички, по примеру мудрых корейцев — бродячие собаки…

Голос его звучал всё слабее и слабее, чувствовалось, что подходит очередь кошек, мышей и тараканов, но тут, кашлянув, вмешался Петров.

— Ася, — сказал он, обращаясь к Шубенкину. — То, что ты делаешь, неаппетитно. У него кровь из ушей.

«Это про меня», — догадался Кислов и провалился в сладкую манящую черноту.

Глава 33. Ты уже не чекист?

— Опять получилось, — невозмутимо сказал Шубенкин, проследив за тем, как Кислов, до этого телепающийся в кресле, как зверски пьяный извозчик, рухнул мордой в разбитое стекло. — И ведь пальцем козла не тронул, пальцем.

— Ты, Ася, становишься опасным, — заметил Петров. — Этак, заснешь, а ты что-нибудь навнушаешь, что-нибудь неаппетитное. Скажи честно, зачем добил ребят фон Пампуха? Спали, никому не мешали.

— Дай, думаю, попробую, вдруг получится? — ответил Шубенкин, и глазки у него от приятных воспоминаний сделались масляными. — И ведь получилось.

— Мда, всё это весьма противно, — сказал Фадеев, стараясь не глядеть на своего окровавленного, приклеившегося физиономией к столу, окостеневшего помощника. — Черт с ними, с головорезами Пампуха, но как-то мы, Александр Викторович, лихо с собственными кадрами расправляемся. А вдруг пригодился бы?

— Так ведь сам же приговорил, — напомнил Маркел, обгладывающий куриную ножку. — Нечего тогда было начинать. Ассоциация, ля-ля, бу-бу. Удивляешь ты меня, Гордеич, будто впервой.

— Не жалей, — посоветовал Петров. — Скорее бы предал, а не пригодился.

Погладил черную свою бородку и добавил:

— Не верю я им, тому же Сапрыкину не верю. Хоть и прикормлен, а в любой момент заложит. У Аси на них, на шакалов, нюх, сегодня Игорька придушил, завтра дружка его Андрюху достанет.

— Пальцем не тронул, — с гордостью подчеркнул тощий Шубенкин.

— Что же раньше не достал? — невинно осведомился Фадеев. — Глядишь, не пришлось бы лапотную Пензу навещать.

— Разве всё учтешь? — миролюбиво сказал Петров. — Думали — с чипом Новиков умнее станет, сольется с Братством, оттого и не трогали. Теперь видим — ошибались, не берет его чип. Будем исправляться. Точно так же иные деятели: молчат, молчат, и вдруг хвать за копчик вроде как в шутку. Либо на мозоль со всего маху — хр-рясь. Тоже ведь не учтешь.

— Виноваты — исправимся, — сдерживая ухмылку, отозвался Фадеев и заорал на сунувшегося в зал официанта: — Тебя вызывали? Ну и пшел вон.

Погрузневшего, выскальзывающего из рук Кислова Фадеев с Шубенкиным перетащили в подвал, положили, чтобы не валять в пыли, на брезент. Вечером фадеевские шестерки из бывших урок должны забрать тело и подкинуть куда-нибудь поближе к кисловскому дому.

Шубенкин для верности хотел было измочалить его горло своими костлявыми пальцами, но Фадеев запретил, сказал, что это вызовет лишние вопросы. А так — инсульт и инсульт, с кем не бывает…

Видно, не суждено было Кислову умереть в этот раз. В восемь вечера, за полчаса до прибытия фадеевских шестерок, он, до этого лежавший неподвижно, вздохнул вдруг, понял, что замерз, как цуцик, и разлепил покрытые ссохшейся коркой веки. Разумеется, ничего не увидел, а вот запах вспомнил. Пахло каким-то лекарством, как тогда, когда рядом находился мертвый Браун. Неужели, черт побери, подвал?

Он не стал дергаться, а полежал немного, привыкая к темноте и прислушиваясь к своему онемевшему телу. Слава Богу, нигде не болит, не свербит, стало быть не ранен, вот только голова какая-то странная, опухшая, должно быть с перепоя. В ушах закладывает так, что глотать больно, вспомнилось вдруг: «У него кровь из ушей». Ладно, это не смертельно, это всё отмоется, ототрется, главное, чтобы ничего не отвалилось.

Если это подвал, то где-то должна быть дверь наружу. На ощупь, не подозревая даже, что отпущенное время катастрофически тает, начал её искать, убил на это долгих пятнадцать минут, потом, когда уже решил начать всё сначала, ощутил щекой слабое дуновение, пошел туда, уперся пальцами в холодное железо, не в бетон, а в железо, нашел задвижку, клацнул ею и вышел на улицу.

Когда через десять минут к «Засеке» подъехали люди Фадеева, он убрел уже достаточно далеко.

Идти домой было опасно, и он решил переночевать у Зюзюкиных, живших рядом с телецентром. Зюзюкины были классные ребята, свои в доску, хотя и телевизионщики: он — звукооператор, она — журналист. Детей Бог не дал, поэтому квартирка у них однокомнатная, маленькая, собака ляжет — хвост в форточку вылезет. Здесь никто искать не будет, с Зюзюкиными Игорь уже года три не общался, даже не позвонил ни разу, всё некогда было. Ругал себя нещадно, а позвонить забывал, и вот оказалось, что в кон.

В костюме было прохладно, куртка, естественно, осталась в «Засеке», хорошо, что документы в пиджаке. Стараясь согреться, он прибавил ходу, тотчас в голове забухало, а в глазах потемнело. Нет, рановато еще бегать-то, не оклемался, но ничего, ничего, терпи, волчий хвост, тут рядышком, там отогреешься.

Народу на улице было мало, освещение тусклое, но что-то в нём, в Кислове, было такое, отчего встречные загодя сворачивали в подворотни. Ну да, в костюме, так ведь не в кальсонах же, подумал он, пытаясь оглядеть себя, хотя одеревеневшая, до сих пор не отошедшая шея не слушалась. Ах ты, батюшки, весь в кровищи, в дрянном салате, короче — костюм на выброс.

Но отпугивает, пожалуй, не это, он сам чувствовал, что с вестибулярным аппаратом какая-то закавыка, заносит на поворотах, ноги слушаются плоховато, не идут, а тащатся. Оно и немудрено, поваляйтесь-ка пять часов без сознания, то есть ни разу не шелохнувшись, в ледяном подвале, посмотрим, что у вас после этого будет шевелиться.

Короче, когда он, пугало пугалом, на ночь глядя, появился на пороге квартиры Зюзюкиных, Валерка его не узнал, хотел было захлопнуть дверь, но Кислов спросил: «Здесь посылают на Луну?», и Зюзюкин, расплывшись, ответил: «Здесь посылают на …, а шпион Иванов живет этажом выше».

Отступил, впуская Кислова, после чего позвал:

— Лен, полюбуйся, кто к нам пришел…

Будто не было этих трех лет. Ни о чем не спрашивая, Зюзюкины посадили Игоря в ванну отмокать, Лена заложила его одежду в белую стиральную машину, которая всё умеет делать сама, Валера накрыл скромный стол.

Когда Игорь в синем махровом халате вышел из ванной, Лена, помявшись, спросила:

— У тебя, Игорек, всё в порядке?

— Было бы всё — не пришел бы, — ответил он и попросил: — Валер, будь другом — позвони моим, скажи, что я срочно уехал в командировку, они поймут. Много не говори, только это, лучше от соседей, а еще лучше из автомата.

— Экщен: чекист в розыске, — прокомментировал Зюзюкин. — Автомата нету, поэтому пошел к соседям.

Минут через пять он вернулся, и тогда за кухонным столом под винегрет и домашние котлеты Кислов рассказал Зюзюкиным о сегодняшнем обеде в «Засеке», который едва не закончился для него печально. Разумеется, ни имен, ни фамилий он не назвал, намекнул лишь, что люди эти при больших деньгах, связаны с криминалом, то есть чужая жизнь для них — копейка. В принципе, завтра его, Игоря Кислова, тело должны были обнаружить где-нибудь на «Тропе Здоровья» или другом стандартном месте, куда пензенские бандюги чаще всего подбрасывают трупы.

— Не понял, — сказал Валерка. — Ты уже не чекист?

— Уже нет, — ответил Кислов. — Завтра шибко занят?

— Что нужно сделать?

— Паровоз отпадает, — сказал Кислов, рассуждая. — В билете фамилия, сообщат немедленно. Остается путь Новикова — автомобиль. Пригонишь? Хотя нет, ключ от гаража и машины дома, а за домом будут следить. Сделаем так: ты, Валерка, делаешь еще один звонок Вике, чтобы она оба ключа утром положила в абонементный ящик. Завтра ты идешь на почту, забираешь ключи и пригоняешь машину. Давай-ка я тебе объясню, как найти почту и гараж… Да не кривись ты, чувак, я человек не бедный, подкину баблов-то.

В подтверждение своих слов сходил в комнату за портмоне, вручил Зюзюкину пять тысячерублевых купюр и сказал:

— Валер, не в службу, а в дружбу. Потом, когда всё образуется, дам столько же зелеными. Выручай.

Зюзюкины, скаредности в которых не было никакой, насчет баблов встали было на дыбы, нет, мол, и всё, кровная обида, не возьмем, но потом остыли и кочевряжиться перестали. Время не то, чтобы играть в донкихотство…

Вернемся, однако, к громилам Фадеева, которые в вонючем подвале вонючей «Засеки» не обнаружили никакого вонючего трупа, зато обнаружили, что дверь наружу вовсе не на запоре, как было обещано. Из этого, стало быть, вытекало что? Что дверь изначально была открыта, то есть Гордеич не проверил, а кто-то зашел и труп скоммуниздил. Второе: труп, гы-гы-гы, ожил и утопал либо в лес, либо в город, либо на кладбище — к своим. А значит, нужно было делать что? Искать труп.

Первым делом громилы на своих двоих прочесали округу, никого подходящего не нашли и в панике помчались на «Тропу Здоровья», где обнаружили свеженького подкидыша подходящего роста. Это была удача. Переодели подкидыша в чистенькое, сверху напялили кисловскую куртку, лицо отделали так, что не узнаешь, вывернули карманы, инсценируя ограбление, но в одном, «потайном», «забыли» свернутую вчетверо оплаченную квитанцию за коммунальные услуги с указанием ФИО, которую Кислов уже пару дней таскал в куртке. После этого перевезли труп на безлюдную набережную Суры и аккуратненько поместили в темном месте, о чем доложили Фадееву.

Вот тут действие раздваивается, потому что оба события происходят примерно в одно и то же время. Тело обнаружили во вторник часов в шесть утра, но заявили об этом только в семь, когда Зюзюкины и Кислов едва продрали глаза. В половине восьмого Загрицыну было доложено о том, что с целью ограбления убит бывший его сотрудник Кислов. Расследовать или как? Или как, ответил Загрицын, который накануне общался с Фадеевым. Труп был толком не осмотрен и отправлен в морг, где санитар, раздевший убиенного, был немало удивлен тем, что человека убили ножом в спину, а на одежде никаких следов. Но возникать не стал, раз милиции это не интересно, значит, нужно язычок держать за зубами. Вскрытие было назначено на четырнадцать часов, а в десять Зюзюкин уже подогнал машину Кислова к подъезду. Через несколько минут Игорь в куртке Зюзюкина, под которой скрывался чистенький выглаженный костюм, панаме и черных очках — консервах, убыл в Москву. До этого, в половине десятого, Вика была вызвана с работы в отделение милиции и оповещена о гибели мужа. Она весьма натурально разыграла растерянность и горе, а при виде трупа (её привезли в морг) расплакалась. Правда раскрылась позже, когда Игорь был уже далеко от Пензы.

Глава 34. У нас к вам просьба

Уханов был весьма удивлен, когда во вторник в семь утра Кислов по мобильнику сообщил ему, что находится рядом с его подъездом. К вывертам пензяков он уже привык, а потому назвал код на входе и, зевая, встал с кровати. Подошел к зеркалу, с тоской убедился, что за ночь раздобревший животик не уменьшился ни на миллиметр, поскреб щетину на опухшей ряшке. Как-то оно помаленьку идет к старости, а ведь и сорока еще нет. Нездоровый образ жизни, вкусная жирная пища, недосып от перепоя, но никуда от этого не денешься — депутат, избранник, попробуй-ка откажись от застолья, где, собственно, и решаются все денежные вопросы, не там, в зале, когда дежурные шестерки тупо тычут в кнопки десятью пальцами, а именно за столом

Еще что хорошо, когда ты депутат, — нет проблем с жильем. Оно доступно по цене, приемлемо по габаритам, дешево по оплате, поскольку народному избраннику положены льготы. У каждого своя спальня, никого не беспокоишь, вот как сейчас.

Уханов накинул халат и с ленцой потащился в холл, к входной двери, в которую уже названивал нетерпеливый Игорь Кислов.

— Ну что ты тренькаешь? — недовольно пробурчал Уханов, впуская его. — Всех перебудишь, ночь еще на дворе.

— Кому ночь, а кому утро, — деловито возразил Кислов, озираясь. — У тебя тут прямо грановитая палата.

— Кому утро, а кому еще ночь, — поправил его Уханов. — Вон тапки, проходи на кухню. Ты, кстати, где спал-то? Мордуленция помятая.

— Внизу в машине, — отозвался Кислов, переобуваясь. — Ждал, пока у вас, Борис Викторович, утро наступит. Комнат-то, всё-таки, сколько?

— Семь…

От Уханова сытый и довольный Кислов поехал на Красногвардейский бульвар, куда окончательно перебрался Новиков.

Тот ждал Игоря, ибо уже был предупрежден.

— Тут, старик, такие дела, — сказал Новиков, проводив Кислова в гостиную. — Тебе Уханов ничего не говорил?

— К тебе послал, — ответил Кислов, усаживаясь в кресло и оглядывая комнату. — Твоя?

— Моя.

— Шустёр. Но у Викторовича круче. Он, Викторович-то, на хомяка уже похож.

— Это точно, — согласился Новиков, садясь на стул. — За несколько месяцев сделался в два раза толще. А куда денешься — работа такая. Ты не голодный? Тогда к делу.

С рассказом, включая ответы на вопросы Игоря, он уложился в пятнадцать минут. Операция, конечно, была проведена грамотно, точки над «и» расставлены, оставалось еще хорошенечко прочесать клинику Сперанского, там просматривались темные делишки, вот там бы еще ухватить, а дальше подключить Интерпол, чтобы выходили на немецкий след, и тэдэ, и тэпэ.

Кислов согласно кивал, потом произнес:

— А что делать с чистильщиками? Отчего всё-таки помер Лопатин? Ну и так далее. Нет, старик, что-то мы тут упускаем. Картина внушительная, но незавершенная.

Его «ну и так далее» прозвучала в том месте, где он хотел вставить реплику про Катю Арабескову, но вовремя одумался, решил не расстраивать окрыленного Андрюху. Впрочем, а что бы он мог сказать про Катю, когда толком не слышал Фадеева, какие-то обрывки.

— Чистильщики, говоришь? — поморщился Новиков. — Помнится, Моллюсков намекал о чем-то похожем, да и у меня мыслишки по этому поводу были. В том плане, что существует какая-то международная организация закрытого типа с мощной защитной структурой. И если кто-то, не дай Бог, что-то про неё разнюхал, приходят они, чистильщики. В принципе, я прав, организацию мы раскрыли, о её немецком ответвлении знаем, остались чистильщики, которые убирали пенсионеров. Один из них, Шубенкин, скрылся в неизвестном направлении. Что касается красавчика…

— Маркела Ромуальдовича? — перебил его Кислов. — Он с Петровым и Шубенкиным сейчас в Пензе. Вот что, чувак, у тебя есть знакомый гипнотизер? Не мешало бы послушать Фадеева целиком.

— Хочешь выступить в качестве магнитофона? — уточнил Новиков и поскреб подбородок. — Опасное это дело, старикан, запросто можно дураком остаться.

— Свистишь, — сказал Кислов.

— Свищу, — согласился Новиков. — На какой тачке поедем: твоей или моей?

— Конечно, на твоей, её не жалко…

Увидев Андрюхину Ниссану и сравнив её со своей старенькой Ауди, Кислов сказал:

— Вы тут, в столице, деньжищи экскаватором, что ли, огребаете? Уехал голодранцем, а уже и квартира и тачка.

— Садись, — открывая дверцу, пригласил Новиков. — По дороге объясню про экскаватор…

Проезжая мимо Ваганьковского кладбища, Новиков сказал:

— Вот здесь он и лежит.

— Кто?

— Благодетель мой, Покровский Тарас Евгеньевич. Который оставил мне квартиру, тачку и своё место бригадира нищих.

Вслед за чем, не вдаваясь в подробности, коротенько изложил историю недавних событий, подчеркнув, что Тараса убили после посещения казино, принадлежавшего Фадееву.

— Да, да, — вздохнул Кислов. — У Гордеича в Москве три игорных заведения.

— Вот не знал…

Хирург Смолин принял их в своем кабинете. Новикову улыбнулся, как старому знакомому, Кислову кивнул, скрестил на столе пальцы и, хмыкнув, сказал:

— Слышал, слышал. Перекрыли Сперанскому кислород. Что-нибудь нашли?

— В смысле? — уточнил Новиков.

— Ну, вы же служба безопасности, так просто за горло не берете. Вот я и спрашиваю.

— А-а, вы в этом смысле — сказал Новиков. — Да так, по мелочи. У нас к вам просьба. Аркадий Порфирьевич. Не можем ли мы с помощью гипнотизера прослушать то, что записано в подсознании моего коллеги? Если, конечно, это возможно.

— Так, — сказал Смолин, что-то для себя решая. — Баловство всё это, вы же знаете моё отношение… Так, так, так. Пойдемте.

Не по возрасту резво шагая впереди, привел их в какой-то темный закуток на третьем этаже с мигающей лампой под потолком, пихнул дверь с табличкой «Служебное помещение» и бесцеремонно вошел, буркнув через плечо: «За мной».

В маленькой комнатке без окон за крохотным столом сидел худой молодой человек и наворачивал из большого бокала макароны «Ролтон». Естественно, всё вокруг провоняло суповой добавкой.

— Клиента привел, — сказал ему Смолин. — Поупражняйся.

Молодой человек, не поворачивая головы, кивнул.

Смолин направился к выходу.

Новиков вышел вслед за ним и спросил: — А получше нету?

— Получше к Сперанскому ушел, — ответил Смолин. — Не волнуйтесь, у него дед колдун, всё передал. Если бы не пил, цены бы ему не было.

Дружески похлопал его по плечу и стремительно удалился.

Когда Новиков вернулся в вонючее помещение, внук колдуна всё так же метал вермишель быстрого приготовления, а Кислов с ухмылочкой смотрел на него и, похоже, зрел для острого словца.

— Не мешаем? — спросил Новиков с издевкой. Надо же, подсунули Вольфа Мессинга. Но Смолин дряни не насоветует, и это как-то останавливало, не давало хлопнуть дверью.

— Я, Андрей Петрович, изучаю вашего друга — неожиданно звучным баритоном ответил внук. — Заодно готовлю к сеансу, но Игорь Анатольевич ерепенится, не доверяет.

— Игоряха, ты не прав, — сказал Новиков. — У молодого человека дед — колдун, так что не ерепенься.

— Не буду, — восторженно затараторил Кислов. — Правда — колдун? А откуда вы узнали, как меня зовут?

— Сядьте на кушеточку и расслабьтесь, — голосом, не терпящим возражения, велел ему внук, и когда Игорь, блаженно улыбаясь, сел, сказал в пространство: — А то трещит и трещит.

Через минуту, вымыв в раковине бокал и ложку, он перенес стул к кушетке и повернулся к Новикову, который всё так же стоял столбом. Спросил:

— В какой период погрузить господина Кислова?

— Э-э, — сказал Новиков. — А у Игоря уточнить можно?

— Вчера с четырнадцати до пятнадцати, — произнес Кислов сонно.

— Диктофон нужен? — буднично спросил внук и полез в лежавшую в углу брезентовую сумку. — Модель, правда, старая, но верная. Пленку потом вернете.

Объяснил вкратце, как пользоваться допотопным диктофоном, пощелкал перед носом Кислова пальцами, пробубнил что-то непонятное и вышел.

Глава 35. Вот они — кубики да колечки

Вернулся он через час уже под мухой. Новиков весь изнервничался, Кислов минут двадцать как закончил говорить и никак не желал выходить из блаженной нирваны, улыбался, мурлыкал что-то немузыкальное, мотал головой, как будто шея была без костей, короче — дурак дураком. То, что он надиктовал, было весьма интересно. Конечно, козырять этим материалом было невозможно, этак любой набормочет на пленку какую-нибудь ахинею про соседа по коммуналке, что он террорист, серийный убийца, растлитель и вообще пакостник, так что — соседа выселять?

— Товарищ, — проникновенно сказал Новиков. — Сделайте что-нибудь, совсем человек свихнулся, не достучишься.

— Всё о-кей? — икнув, спросил внук. — Можно растормаживать?

— Да, да.

Внук щелкнул перед носом Кислова пальцами, и тот ожил, зевнул, протер кулаками глаза.

Сунув внуку тысячу, Новиков пообещал вернуть пленку, вслед за чем ухватил размякшего Кислова под руку и вытащил в коридор…

По дороге домой Кислов пришел в себя, сообщил, что великолепно отдохнул, хотя сон был не из приятных.

Дома Новиков вставил пленку в музыкальный центр, подмигнул Кислову и приготовился слушать во второй раз, уже повнимательнее.

Голос у Кислова в трансе был скучный и противный, а еще пресный, монотонный, невыразительный, с солидными паузами, будто с того света, короче — пытка, а не прослушивание. Игорю, чувствуется, и самому было тошно, он как скривился, так и сидел с тоскливым видом, будто у него зубы болят.

Игорек озвучивал Фадеева, причем именно те моменты, которые прошли мимо его сознания, воспринимаемые, как «Бу-бу-бу».

— Вы замахнулись на московскую сеть, — озвучивал Кислов. — Кое-что почистили, кое-где подгадили, но от этого сеть стала ни хуже, ни лучше, потому что сеть вам не по зубам. Да, вам помог министр, но это частный случай, у дурака взыграло самолюбие. Мы его поправим, а лучше уберем. Жаль, что вы не с нами, могли бы обеспечить себе достойную старость. К чему этот доморощенный бизнес, у каждого чекиста свой, когда можно честным способом заработать хорошие бабки? Сапрыкин это прекрасно понял, поэтому он вам клизму-то вставит. Вашего брата у нас много, думаешь один Сапрыкин такой перебежчик? Не-ет, парень, это так, пешка, чтобы другие пешки вроде тебя не мешали. Бери много выше…Наша спецслужба шибко раздута и напоминает маленькую армию, но это необходимо, потому что всякое новшество нужно беречь. Вот вы — профессионалы, а много ли наковыряли? С гулькин нос. Ну, узнали про экспериментальный образец, поубивали клонов, а дальше что? Да, образец у нас пока один — это Аскольд Шубенкин, который сейчас тебя держит на аркане, как сявку, но будут и другие, потому как разработана уникальная технология. Замочите вы, скажем, Аскольда, а мы найдем на помойке какого-нибудь обгаженного бомжа и сделаем из него нового Шубенкина. Возьмем того же Андрюху Новикова и состряпаем из него нового Башкирова, да так, что и не отличишь. Не скалься, Аскольдик, не скалься, маленький, никто тебя не замочит, это я шутить изволю. А уж клонов наклепаем столько, что никаких пулеметов на них не хватит… Вот спроси у меня, Игорек, откуда я знаю про каждый шаг Новикова, который от меня за восемьсот километров? Система, Игорек, система. Да, как всякая система она дает сбои, и я порой теряю Андрюху из вида, но тем не менее. Система эта, чудо ты моё в перьях и кровавых соплях, перемолола и Аскольда, и зеленых братьев, и чистильщиков, и всех нас, и много чего еще, и создала одно целое, конгломерат, в котором нет разницы между человеком и компьютером, в котором общее знание, общее чувствование, общая база данных, создающая тех же клонов. Представляешь, обреченный ты наш, какая мощь? И вы сюда же со своей жалкой игрой в контрразведчиков. Детишки вы, а не контрразведчики, шушера подзаборная, на которую гадят драные кошки. У вас в руках будут взрываться наши компьютеры, наши телефоны будут кодировать вас почище Кашпировского, вас сожрет зеленая плесень.

— Что-то ты, Василий Гордеич, разболтался, — озвучил Кислов следующего собеседника.

— Уже заканчиваю, Александр Викторович. Нечто мемуары накропать? А то костлявая-то — она дамочка неразборчивая, чирк косою по горлу, и пропал беллетрист Фадеев. Я как бы набрасываю канву будущего шедевра. Разрешите продолжить?

— Голливуд да и только. Прежде чем убить, злодей толкает жертве речугу. Берегись, Василий Гордеич, для злодея это плохо кончается.

— Буду краток. Нет ничего слаще, чем выбалтывать секреты. Скажем, о чистильщиках, на которых режим держится. Порой человек и не подозревает, кто он такой, но наступает момент, и он выполняет приказ, потом наступает другой момент, и он ничего не помнит. Очень, знаете ли, удобно… На чистильщиках основная нагрузка, но их время проходит, а жаль. Братья, конечно, во сто раз лучше, однако пропадает тайна. Во всяком действии хороша тайна, когда ни черта не понятно. Может тебе будет интересно: Катенька Арабескова, в которую влюблен Новиков, тоже причастна. Или это замнем для ясности? Ну, хорошо, ну, ладно, замнем. Уйдут чистильщики, зато придут братья, придут клоны, и будут, будут чистить до посинения. Земля под вами, обормотами, начнет гореть.

На этом запись закончилась, а секундой позже кто-то хрипатый принялся бормотать рэп, и так до конца пленки.

— Ну, как? — спросил Новиков.

— Темнила этот Гордеич, — ответил Кислов. — Как был темнила, так им и остался.

— Это точно, — сказал Новиков и вздохнул.

— Тошнехонько? — спросил Кислов.

— Тошнехонько.

— Я так и не понял, с какого боку она причастна, — с возмущением сказал Кислов. — Мелет, понимаешь, этот Гордеич… Ты уж прости, чувак, что так получилось.

— Помнится, еще Башкиров говорил, что Екатерина Борисовна для меня большущая загадка, — задумчиво произнес Новиков. — Вот они — кубики да колечки… Вечером едем к Арабесковым…

Немногим ранее Новиков создал на домашнем компьютере папку, куда занес всё, что было причастно к убийству Лопатина, и теперь сюда же присовокупил материал Игоря Кислова, в том числе данные по руководству сети и «апрельские тезисы» Фадеева. Скинул всё на пару дискет — мало ли. Получилось солидно…

Оставив сомлевшего Игоря спать, он съездил на кладбище, отметился, так сказать, вслед за чем сгонял на Сретенку, но Константина Борисовича не застал. Впрочем, не больно-то он ему был нужен, просто хотел объяснить свое хроническое отсутствие на рабочем месте. Но нет, жиряга в халате, который из штаба не вылезал, ничего от КБ для Андрея не имел, то есть здесь всё было в порядке.

До института Склифософского было рукой подать, Новиков решил заскочить к Кузнецову, да не тут-то было, не пустили. Правда, обнадежили, что пациент в удовлетворительном состоянии, оснований для паники нет, еще малость подлатают, и милости просим в гости.

Не повезло Юрку, а может наоборот повезло, жив всё же.

Глава 36. Подходящий экземпляр

День был спокойный, без звонков, значит всё шло своим чередом, то есть материалы расследования попали к Главе МВД, и у тех, кому было поручено это дело, дополнительных вопросов не возникло. Да и какие могли быть вопросы, когда вот они, вещдоки, открытым текстом — наркотики, расчлененные трупы, боевое оружие. Знай себе пиши заключение.

Вечером, предварительно оповестив о своем прибытии, Новиков с Кисловым отправились к Арабесковым.

Открыла Катя, сказала Новикову «Милый», поцеловала, ничуть не стесняясь Кислова. Тот захмыкал, деликатно отвернулся. Новикову и самому было неудобно, пришли-то не руку просить, а как бы прояснять неприятные факты. Вышел деловой Ираклий в рубашке с закатанными рукавами, принялся загонять гостей на кухню, к столу. Хотя те и принесли с собой выпить-закусить, но чувствовали себя неудобно, скованно, и это не преминула заметить Нина, спросила ехидно: «Кур, что ли, воровали? Глаза-то бегают». Тут бы самое время и начать, да Ираклий налил принесенного гостями коньячку и безапелляционно заявил:

— За мир и дружбу, чтобы никаких подозрений и намеков. О плохом ни слова.

Ну, что тут скажешь?

Где-то через полчаса, когда все насытились и нашутились до одури, Новиков сказал Ираклию, что имеет к нему маленький вопрос и вышел из-за стола. Тот провел его в кабинет, усадил в кожаное кресло, произнес доброжелательно: «Задавай свой вопрос».

— На этой пленке, — Новиков вынул из кармана кассету, — Кислов озвучил монолог Фадеева на обеде в Пензе. Здесь сказано, что Катя Арабескова причастна к работе чистильщиков. Включить или поверишь на слово?

Ираклий пожал плечами и сказал:

— Мне Игорь импонирует, но мало ли что можно наговорить на пленку. Ты за этим пришел?

— Не обижайся, дружище, просто я хочу знать истину, — произнес Новиков примирительно. — Игорь говорил под гипнозом, так как во время фадеевского монолога был без сознания. Между прочим, Башкиров сказал, что кубик и сережку не крал. И еще он сказал, что Екатерина Борисовна для меня — большущая загадка. Что за большущая загадка? Откуда Фадеев знает Катю?

— Хм, — Ираклий почесал свой высокий лоб. — Может, от Башкирова?

— Они что — знакомы? Фадеев живет в Пензе, Башкиров в Москве.

— Ах, да, да, Кислов же из Пензы. И как там Пенза — шумит?

«Издевается? — подумал Новиков. — Да нет, в глаза смотрит честно, ухмылочкой не поигрывает. Но что-то тут не чисто».

— Шумит, шумит, — отозвался он. — Кстати, а ты не знаешь, кто такие чистильщики?

— К которым принадлежит Катя? — наивно уточнил Ираклий. — Представления не имею.

— Я не говорил, что она принадлежит, — улыбнулся Новиков, стараясь улыбкой развеять возникшую между ними напряженность. — Именно чистильщики убрали Дударева, Моллюскова, Шмаку и массу другого народа, не угодного ассоциации. Убрали кровожадным способом, чтобы пострашнее и впредь другим не повадно. Красть и подбрасывать кубики, чтобы подумали на другого, у этих скотов не принято. Они вообще не оставляют следов, а если желают кого-то подставить, то делают это умело и в лоб, чтобы никаких кривотолков. У меня, дружище, большое подозрение, что кубик и сережку в квартире Дударева оставила именно Катя, и было бы желательно, чтобы она в этом призналась лично. Не хотелось бы доводить до допроса под гипнозом.

— Вон отсюда! — с пафосом произнес Ираклий и театрально показал на дверь. — Пригрели аспида на широкой груди.

В этот миг на пороге возникла Катя.

— Я всё слышала, — растерянно улыбаясь, сказала она. — Да, я бывала у Семена Адамыча, это чудесный человек. И в тот, в последний раз, была, гадала ему понарошку, как умею. Потом закружилась голова, всё в тумане, я ушла, не помню как. Ираклий, в чем дело? Почему мне снится кровь?

Выходит, Ираклий врал, что Катя у Дударева не бывала. Еще как бывала.

— О, Боже, — простонал Ираклий. — Ну, откуда я знаю? Что вы меня все достаёте?

Пошел вдруг с загоревшимися глазами на вставшего из кресла Новикова, с силой пихнул в грудь, процедил сквозь зубы:

— Я же сказал тебе — вон отсюда. Не хватало нам чекистов. Всё вынюхиваете, всё доносите, чуть что — к стенке. Вам, значит, можно, а другим нельзя?

Вновь пихнул в грудь, но на этот раз Новиков просто отошел в сторону и заломил этому горделивому красавцу руку за спину. Спросил, усмехнувшись:

— Кому другим? Ты уж, дружочек, давай поконкретнее.

— Стоп, стоп, стоп, — сказал Кислов, заходя в кабинет. — Андрей, ну ты сладил. Ты еще Кате салазки загни.

Новиков отпустил Ираклия. Тот, петушась, прошелся по комнате, поправил рубашку, пригладил прическу, и на этом, похоже, выпустил пары. Сел в кресло, которое недавно занимал Новиков, забарабанил пальцами по кожаной обшивке, на лице его появилась ироническая улыбка, но быстро сошла. Он съежился, поскучнел, помрачнел. Катя присела рядом на подлокотник, тонкими своими пальчиками, успокаивая, принялась перебирать ему волосы, сама же, чувствуется, думала о своём.

Господи, как всё изменилось за несколько минут, сказал себе Новиков. Вдруг, на глазах, развалилось крепкое дружное веселое семейство, и каждый сделался сам по себе, один-одинешенек в своих печалях и горестях. На каком же краю пропасти они жили, чем таким занимались на самом-то деле, если довели себя до края? Но, может, не всё так ужасно, может тут твоя вина, ибо нельзя всех подряд рубить с размаху, по-чекистски, люди же, и не просто люди, а люди очень близкие. Нужно прощать, даже если в чем-то они шибко грешны, а то, что грешны — несомненно. Простить и забыть, и начать всё по-новому, вырвать Катю из её кошмаров, Ираклия под страхом смерти отлучить от парапсихологии, ясно же, что к хорошему это не приведет… И вообще, не мешало бы разобраться, что это за школа такая парапсихологии имени Арабесковых и как в ней очутились Жабьев и Башкиров? Не там ли готовят этих самых чистильщиков, которые по команде начинают работать и по команде же забывают о сделанном?.. Но это потом, потом, а сейчас бухаться в ножки, ибо и сам не без греха.

— Добрые люди, — начал было размягчившийся до невозможности Новиков, но Ираклий перебил его.

— Значит, всем всё прощается, — сказал он. — Ведь так, Андрей?

— Именно так, — ответил Новиков. — На прошлом крест, тем более, что ассоциации, похоже, каюк.

Он не удивился проницательности Ираклия, так как с его же слов знал — тот умеет читать мысли, вот и сейчас прочитал.

— Ошибаешься, — абсолютно спокойно возразил Ираклий, — далеко не каюк. Хочешь услышать, как умер Валера Лопатин?

За пару месяцев до смерти по дороге на работу в подземном переходе через Варварку Лопатин на секунду потерял сознание, но упасть ему не дали. Тут же подскочили два невзрачных молодых человека, подхватили под руки, отвели к Форду с заляпанными номерами, который немедленно погнал к Славянской площади. В это самое время какой-то пенсионер, клеймя власть, выкрикивал в подземном переходе коммунистические лозунги, так что на случившееся никто не обратил внимание, тем более что Лопатин, находясь в состоянии гипноза, сам передвигал ногами. Да, да, один из молодых людей был Головастиков, он же Жабьев.

В Газетном переулке ему, невменяемому, по отработанной технологии внедрили в череп микрочип и провели ряд сеансов по коррекции физиологических параметров, вслед за чем отвезли на Охотный Ряд. В здание Госдумы Лопатин вошел с некоторым туманом в голове, но вскоре пришел в норму, занял свое место рядом с Руденским, вот только одного не мог объяснить ни себе, ни тому же Руденскому — где он пропадал битых два часа.

Лопатина начали тайно готовить к должности Председателя Госдумы, он познакомился с рядом министров и губернаторов, сошелся с Петровым, Башкировым, Арабесковыми. Подружился с Фадеевым, которого пензяк Руденский, сам миллионер, терпеть не мог, в результате — разрыв, взаимная «любовь». Потворствуя Руденскому, депутат Завьялов начал распространять слухи, что Лопатин — член тайной организации, а Руденский уточнил, что не просто тайной, а масонской, и что он, Лопатин, к тому же наркоман и педофил. Дело доходило до кулаков. Усугублялось это тем, что Лопатин, поддерживаемый держащими нос по ветру прихлебателями, активно лоббировал законы, внедряемые Петровым и его приспешниками.

Никто и предположить не мог, что приобщение к Зеленому Братству вследствие каких-то перекосов в психике вызовет у чересчур правильного Лопатина неожиданную реакцию: тот примется собирать компромат на ассоциацию. Между прочим, в досье, которое он составлял тайно, исподволь, в числе множества фактов и фигурантов нашлось место и Кате Арабесковой, а ведь дело, напомним, шло к свадьбе.

О своём досье Лопатин, будучи в сильном подпитии, проболтался Фадееву на банкете в ресторане «Пенза», но к его смерти, случившейся на следующий день, Василий Гордеевич отношения не имел.

Тем жарким летним днем, в субботу, когда Валера Лопатин вышел из подъезда своего дома и направился к ожидающему его малиновому «Вольво», сердце его внезапно остановилось. Просто остановилось, как останавливается маятник у часов, когда кончился завод. Прибрал Господь Валеру, пока тот не наломал дров, пожалел чистую душу, показал, кто есть главный на земле. Другого объяснения нет, организм у Лопатина, подкорректированный микрочипом, был просто богатырским.

Поскольку внезапная смерть депутата вызвала ажиотаж в правоохранительных органах, Петров через верховное руководство остановил брожение, спустил дело на тормозах и приказал чистильщикам удвоить активность, чтобы ни бита информации о Лопатине не утекло на сторону. Особенно это касалось микрочипа и досье.

Тем временем, была срочно изготовлена партия нового поколения микрочипов, так как в вопросе смерти и шпиономании депутата грешили на них, ну и, естественно, новые чипы начали испытывать на подходящих экземплярах.

— Ты, Андрюша, весьма подходящий экземпляр, — закончил Ираклий. — Будущее ассоциации.

«Вот и верь после этого людям, — подумал Новиков. — Такого обалдуя не прощать нужно, а по ушам, по ушам, чтобы врал поменьше. С другой стороны, взял да раскрыл карты, никто ведь не спрашивал. Выдал себя с потрохами, а заодно выдал и Катюшу. Нашел монстра. Эх, Арабесков, Арабесков, либо ты большой проныра, либо дитё малое».

— Так, значит, Лопатина Господь прибрал? — уточнил Новиков.

— Господь, Господь, — ответил Арабесков. — Не Маркел же Ромуальдович Ясенский, хотя что ему сто?ит нажать кнопку?

— Вот даже как, — сказал Новиков. — Значит, все мы под Ясенским ходим.

— Именно так, — подтвердил Ираклий. — Помяни моё слово: сегодня же, сейчас, зазвонит телефон, и на этом конец твоей, Андрюша, операции.

Новиков улыбнулся, но тут в комнату вплыла Нина Арабескова, её как раз и не хватало, и проворковала:

— Ничего особенного, я предупредила Уханова, что ты у нас. Он ждет какого-то важного звонка.

Новиков с Кисловым переглянулись, возникла двусмысленная пауза, затем запиликал телефон. Ираклий жестом показал — тебя, Андрей, и Уханов скучным голосом сказал в трубку:

— Андрей Петрович? С Лопатиным завязываем. Наломали мы дров, но это уже моя забота. Гонорар переведен на ваш счет, а теперь будьте добры — передайте трубочку Ираклию Борисовичу.

Новиков молча передал телефон Арабескову.

Подошла Катя, взяла его за руку и прошептала:

— Бедненький мой, бедненький. Кому нужна голая, скучная правда, из-за которой убивают? Никакая это не правда.

«Вот, вот, — с досадой подумал он. — Какая ж это правда, когда всё коту под хвост?»

Дмитрий Баюшев