Клиника Сперанского

Жарким летним днем, в субботу, Валерий Лопатин вышел из подъезда своего дома и направился к поджидавшему его автомобилю Вольво, но до машины не дошел, а вдруг без видимых причин запнулся и повалился лицом на асфальт.

Выскочивший из Вольво телохранитель привычно приложил пальцы к его сонной артерии, не обнаружил пульса и тут же по мобильнику вызвал скорую и милицию. Вслед за чем оповестил о случившемся губернатора, с которым Лопатин провел вчерашний вечер в банкетном зале гостиницы «Пенза».

Губернатор, которому депутат Госдумы Лопатин был дорог, как яркий представитель Пензенской области в столице и как весьма приятный человек, немедленно поставил на уши местную службу ФСБ. Спорить с ним, резким хитрым татарином, никто не стал, хотя это мог быть обычный инфаркт после вчерашнего возлияния. Известно же, а на банкете присутствовали и представители ФСБ, что Валерий Лопатин вчера перепил. Почему, кстати, они присутствовали, рядясь под предпринимателей? Да потому, что обеспечивали безопасность губернатора, депутата и других известных в области лиц. В частности, эта обязанность лежала на Андрее Новикове, который лично отвечал за голову Лопатина.

И сейчас, примчавшись на место происшествия одним из первых — бежал бегом, поскольку жил рядом, — Новиков, смотрел на начавшего коченеть, как бы вжавшегося в асфальт молодого еще человека, который понравился ему своей порядочностью, и думал: да что же это за сволочизм? Мало на свете швали? Нет, костлявой понадобился именно такой — умный, талантливый, способный не хапать, а отдавать. Что же за судьба-то такая?

Новиков поежился. Был он высок, строен, светловолос, за плечами имел 28 лет. С девушками, особенно теми, что вешались на шею, был ироничен, не желая связывать себя узами брака, поскольку уже обжегся на одной стрекозе. Но пуританином, надо сказать, не был. Жил с родителями, вынужденный оставить стрекозе однокомнатную неприватизированную квартиру. Не делить же.

Между тем, оперативники уже оцепили контрольную зону бело-алой лентой, уже труп был заснят со всех сторон фотоаппаратом и видеокамерой.

Тихой сапой, как всегда, сзади подошел низкий квадратный Загрицын, хлопнул по плечу. Гад такой, всё делал так, чтобы неожиданно, врасплох, исподтишка. Может, таким и должен быть главный чекист области?

— Не уследил, Андрюха, — сказал Загрицын, пожав Новикову руку.

Сказал буднично, как бы между делом, но стало до чертиков обидно.

— Сегодня суббота, — напомнил Новиков. — Кроме того, почему именно я не уследил?

— Лопатин — твой объект, — сказал Загрицын, как припечатал.

— Был вчера, — хмуро ответил Новиков.

Понимал, что говорит лишнее, но вот понесло отчего-то. Может, оттого что дико было слышать, как на него этак мимоходом ставится клеймо крайнего.

— А сегодня Лопатина должна была пасти его личная охрана, — продолжал Новиков. — Потому что сегодня Лопатин собирался ехать к однокашнику в Чембар, между прочим сотруднику ФСБ. И вам это прекрасно известно.

— Ишь, раскукарекался, — сказал Загрицын, разглядывая его с интересом, будто видел впервые. — Тебя что, петушок, не знакомили с приказом? Может, я что-то путаю, когда говорю, что контроль за соблюдением регламента в межпротокольный период осуществляет А.П.Новиков?

— Да нет, не путаете, — ответил Новиков, скучнея. — Был в приказе такой темный пункт. Никто толком не смог объяснить, что это означает.

— А то и означает, — обрадовано сказал Загрицын и, багровея, заперхал.

Хотел, видать, захихикать, да вовремя опомнился, кабанчик этакий, в результате одолел кашель. Хитрый, гад, как аспид.

— На полную катушку, Андрюха, — сказал Загрицын, сморкаясь в платок. — Вот что это означает…

Пока шел этот глупый разговор, труп в присутствии врача из «Скорой» был исследован на предмет поражения холодным или огнестрельным оружием. Следов поражения не было, по крайней мере видимых, и это несколько приободрило Новикова, который постоянно чувстовал на себе давящий взгляд Загрицына. И что, спрашивается, взъелся?

Тело увезли на вскрытие.

— Твоё счастье, — сказал на прощание Загрицын, деланно улыбаясь и не подавая руки. — Всё понял, Андрюха?

— Не всё, — ответил Новиков. — Стрелочник нужен? Жаль, что не тридцать седьмой год?

Вот это, последнее, он сказал зря.

Загрицын окаменел, шумно втянул воздух мясистым своим носом, повернулся и, сгорбившись, пошел к черной Ауди, в которой, ожидая его, сидел начальник УВД…

Валерий Лопатин умер естественной смертью, если так можно назвать смерть от инсульта и обширного инфаркта в 32 года, но это Новикова не спасло, хотя даже жаждущий крови губернатор не увидел в действиях белобрысого чекиста никакого криминала. Вовсе не для того он поставил на уши фээсбэшников, чтобы они начали чистку собственных рядов. Москве нужно было показать активность, немедленное принятие решительных мер, а не провинциальную аморфность, когда всё спускается на тормозах. В том плане, что вы, мол, там, наверху, господа хорошие, ни капельки не сомневайтесь. Вы нами, дураками, руководите, а мы на местах землю будем рыть, но безопасность вашу и ваших делегатов обеспечим.

Ему, губернатору, было о чем печься, поскольку верной дорогой двигался в Правительство. Не раз уже его хитрая рожа мелькала на телеэкранах во время заседаний Кабинета Министров…

Итак, в понедельник Загрицын вызвал на ковер Андрюху Новикова, прпомнил ему все огрехи, которые у каждого бывают, и принудил написать рапорт об увольнении по собственному желанию.

Глава 2. Немедленно согласен

В понедельник же вечером, когда он, не остывший еще от унизительного пинка под зад, тупо разносил в клочья компьютерных монстров в кровавой игрушке «The Suffering», раздался телефонный звонок.

Звонил Игорь Кислов, которого Загрицын выгнал из славных рядов ФСБ полтора года назад ради того лишь, чтобы посадить на его место родственника-мордвина из Трофимовки. Правда, Загрицын сделал вид, что Кислов уволен по сокращению штатов, но все-то знали, в чем истинная причина.

— Слышал, слышал, старичок, — сказал Кислов. — Кошки скребут?

— Скребут.

— Плюнь, — посоветовал Кислов. — Ко мне пойдешь?

— И куда это? — спросил Новиков, который понятия не имел, чем нынче занимается бывший сослуживец Игорь Анатольевич Кислов. Почитай год о нем не было никаких вестей и вдруг на тебе — именно сегодня, в траурный день, позвонил.

— Подходи, покалякаем, — сказал Кислов. — Помнишь, где я живу? Не затруднит?

И хихикнул. Андрей на Московской, в доме, где магазин «Электрон», а Игорь на пересечении Кирова и Славы, то есть в десяти минутах ходьбы вразвалочку.

Было восемь вечера. Отчего же не пойти, если приглашает хороший человек…

Игорь был на год старше, то есть, считай, ровесник, но вот как-то так получилось, что пути их не совпали и приязненные отношения не переросли в дружбу.

В отличие от Новикова Кислов семьей обзавелся и семьей, надо сказать, крепкой, с цементирующим её ребенком — уморительной трехлетней Юлей, которая куклам предпочитала железяки и уже умудрилась самостоятельно, по винтику, разобрать бракованный телефон. Кроме молодых в трехкомнатной квартире проживали старшие Кисловы, которые в Юлечке души не чаяли, так что цементировала она будь здоров.

Игорь провел Андрея на кухню, закрыл дверь, отгородившись от быта, и выставил на стол бутылку водки «Бутурлинский родник». Нарубил колбаски, свежих огурцов, хлеба, щедро сдобрил огурцы сметаной, налил по стопочке и кивнул головой: давай, мол, что робеешь? Он был обстоятельный, этот Игорь. Невысокий, черненький, уверенный в себе парень со стальными мускулами.

Водка оказалась удивительно мягкой.

— Ну так вот, старик, — сказал Игорь. — Дело в том…

Дело в том, что накануне своей командировки в Пензу Валерий Лопатин по полной программе прошел медосмотр в депутатской клинике и по всем параметрам имел хорошие показатели. Здоровый был мужик, хоть сейчас в космонавты. Никаких предпосылок к инсульту и спровоцированному им инфаркту не было и быть не могло.

— Откуда известно? — спросил Андрей, жуя колбасу.

— В том-то и соль, — сказал Игорь, наливая еще по стопочке. — А ты думаешь, откуда у меня с бухты-барахты появилась фирма? Вчера не было, а сегодня есть. Политика, брат. Лопатина устранили, но как? Будь он роботом, разобрали бы на составные части — и вот она, причина. По хорошему-то его и надо бы было разобрать, покопаться, ведь вскрытие в Пензе было липовым, но ни родственники тела не отдают, ни Москва не велит изгаляться над усопшим. Не по-православному, мол, это. Значит, точно убрали. Закавыка еще в том, что пару месяцев назад Лопатин завис на два часа в воздухе. Видели, как утром он выходил из гостиницы, как поднимался к Варварке, и на этом всё, пропал мужик, а через два часа самостоятельно притопал в Госдуму, но толком своё опоздание объяснить не смог. В принципе, это ненаказуемо, мало ли у кого какие дела, просто на пунктуального Лопатина это не похоже. Вот об этом-то, старик, сегодня и вспомнил человек, который спонсировал нашу фирму. Ты не возражаешь, старичок, если она будет наша?

— Наша — это в смысле ваша или наша? — уточнил Новиков, улыбаясь. Постановка вопроса ему определенно нравилась.

— Разумеется, я начальник, — безапелляционно заявил Игорь. — Твоя же роль, старик, много сложнее. Тебе нужно докопаться до истины.

— Ну, это понятно, — сказал Андрей. — Сколько людей в моем подчинении?

— Нисколько, — ответил Игорь. — Будешь действовать в одиночку, как медведь гризли. Сам понимаешь, лишние уши не нужны. Я, как человек семейный, к тому же привязанный к основной работе, эта для меня дополнительная, буду обеспечивать тебя необходимой информацией, документами и бабками. Расклад такой: месячный бюджет пять тысяч баксов, из них тыща моя, три твои и еще тебе тыща на непредвиденные расходы, то есть на разовое задание кому-то, взятку кому-то и тому подобное, не мне тебя учить. Что сверх тысячи, будет возмещено, а что сэкономишь — естественно твоё. Строгой отчетности нет, сколько скажешь, столько и компенсируют. Командировочные, проездные, проживание в гостинице — отдельная статья, которая также будет восполняться… Ну, как? Согласен?

— Ничего себе, — сказал Андрей, несколько оторопевший от этих сумм. — Естественно, согласен. Прямо-таки, немедленно согласен.

— Молоток, — одобрил Игорь, после чего сходил в недра квартиры и вернулся с черным дипломатом, снабженным шифрзамками.

— Откроешь дома, — сказал он, вручая Андрею дипломат и картоночку с кодами. — Ну что, за удачу?

Быстро наполнил хрустальные стопки.

— Угу, — ответил Андрей. — И всё же — почему мы с тобой, старик?

— Проще простого, — выпив, ответил Игорь. — Во-первых, в первопрестольной нас никто не знает. Во-вторых, мы дешевая рабсила при том же знании и умении. Какой-нибудь столичный паренек, которого любой из нас по всем параметрам запросто разделает под орех, запросит за риск десять, а то и пятнадцать тысяч. Тебе же дали три тыщи, ты и рад до смерти. Ну, а в-третьих, не такие уж мы с тобой, видать, последние идиоты, раз выбор пал на нас. Гордись.

— Угу, — отозвался Андрей, опрокинув свою стопку. — Какого, спрашивается, ляха он поперся на работу пешком? Машина же положена. Глядишь, и не пропадал бы на два часа-то.

— Во-во-во, — согласился Игорь. — Сплошные вопросы. Ну, этот-то крючок я разогнуть смогу. Лопатин, видишь ли, любил ходить на работу пешком. На этом всё, старик, вводную найдешь в дипломате. Быстренько закругляйся с Загрицыным и за работу.

Глава 3. Ухарь

От Игоря Новиков вышел в начале двенадцатого. В районе сквера за ним увязался какой-то коренастый тип, шел и шел себе сзади вперевалочку, руки в брюки, по Кирова, а когда Новиков свернул на Горького, несмотря на близость музыкального фонтана улочку темную и безлюдную, тип вдруг рванул бегом. При этом сопел и топал, как слон. Подпустив его поближе, Новиков шагнул влево к дороге, одновременно развернулся и переложил увесистый дипломат в левую руку. Тип промчался мимо, обдав перегаром и удушливой вонью немытого тела.

Вот так так, он, оказывается, был при ноже. Харя массивная, небритая, на киллера не похож, какая-нибудь шалупонь прямиком из зоны или удрученный безденежьем ванек из окрестного села. По виду под тридцать. Нет, не ванек, у ванька геройства не хватит пускать в ход нож. Значит, бывший зэк.

Тип тормознул и тут же кинулся назад. Чувствуется, на человека напал азарт, в таком состоянии разговоры не разговаривают и не угрожают с грозным видом, а молчком вспарывают жертве живот, тают дипломат и в кусты, с глаз долой.

Новиков вновь посторонился, провел стандартную подножку. Тип со всей дури вмазался в твердый асфальт и затих.

Новиков умело и деловито завернул ему руку за спину, нож при этом выпал, встал коленом на хребтину и негромко спросил:

— Кто послал?

— Иди на…, — хрипло ответил тип.

— Кто заплатил? — сказал Новиков. — Изуродую.

Для внушительности завернул руку еще больше, в суставе хрустнуло.

— Пусти, сволочь, — заорал тип и от боли заколотил ботинками об асфальт.

— Ну? — сказал Новиков, не отпуская.

— Фадеев, — проорал тип.

— Василий Гордеич? — уточнил Новиков.

— Да, да, — прогнусавил тип.

Дальше пошла такая похабщина, что Новикову стало противно.

— Всё, парень, тебе хана, — сказал он, встав с распластанного противника. — Есть золотое правило: если сдал заказчика, тебе не жить. А ты, вонючка, сдал. Тут рядышком отделение милиции, так я тебя туда даже не поведу. Что толку-то? Фадеев приказал меня замочить или отобрать дипломат? А? Не слышу.

— Замочить, — глухо пробубнил тип. — И прихватить дипломат.

Начал вставать, опираясь на здоровую руку, вторую, покалеченную, боясь ею шевельнуть, держал за спиной.

Мимо проехал троллейбус и сразу вслед за ним милицейский газик. Впрочем, нет, газик затормозил, начал сдавать назад, к обочине.

— Не дури, — посоветовал типу Новиков, отпихнув ногой нож в сторону. Получилось незаметно.

— Что, Петрович? — сказал из газика старлей Сорокин, хороший, кстати, мент. — Помощь не требуется?

— Привет, — ответил Новиков. — Человек вот упал, расшибся.

— Расшибся? — переспросил понятливый Сорокин. Слева от него за баранкой имел место сержант Абуталипов, а за сержантом на заднем сидении здоровенный лейтенант Гвоздырин с игрушечным автоматом АКМ. На самом деле АКМ был не игрушечным, просто Гвоздырин был ну очень здоровенным. — Надо помочь человеку, коль расшибся. Садись, приятель.

— Да ладно, — пробормотал тип. — Тут недалеко, я сам.

И боком-боком начал уходить, потом побежал.

— Дурак, — сказал вдогонку Новиков.

— Брать? — спросил Сорокин.

— Берите, — ответил Новиков. — Он от Фадеева.

Абуталипов дал по газам…

Родители уже спали. Андрей прошел в свою комнату, запер дверь на щеколду, после чего, водрузив на стол дипломат, открыл его.

Вот что там было: бесшумный пистолет ПСС с пятью коробочками патронов, разрешение на право ношения огнестрельного оружия, автоматический нож, удобная «сбруя» для пистолета, кожаный чехол с остро заточенными сюрикэнами — метательными «звездочками», мобильник, цифровой фотоаппарат «Canon», аптечка со спецтаблетками на все случаи жизни и, наконец, увесистый пакет с деньгами, где наряду с рублишками мелькали пачки долларов и евро.

Мда, не слабо.

Спрятав дипломат в шкаф под теплое одеяло, Андрей почистил зубы, лег в кровать и, прежде чем заснуть, минут десять вспоминал всё, что ему было известно о Фадееве…

Фадеев Василий Гордеевич, пятидесяти с небольшим лет от роду, русский, женат, имеет дочь — ученицу престижного колледжа. На этом нормальная часть биографии заканчивается и начинается специфическая, характерная для периода недоразвитого дебильного капитализма. Имея среднеспециальное образование, работал рядовым бухгалтером на Базе ОРСа, но уже через год после горбачевской «перестройки» командовал собственным предприятием по производству пива. Еще через год, наварив на пиве изрядную деньгу, переключился на игорный бизнес, ездил на учебу в Италию, откуда вернулся с загорелым пупком и новым опытом по взаимоотношению с государством. В разгар правления Ельцина подмял под себя игорный бизнес, а также торговлю спиртным в регионе. Проверить его деятельность невозможно, потому что с властью на «ты». Вкладывает энные суммы в производство продуктов питания и их торговлю, щедро спонсирует местные культурные мероприятия, в том числе студенческие кавээны, отчего у студентов в фаворе. Почему, спрашивается, не быть в фаворе, если пиво на кавээнах бесплатное? На ножах с депутатом Руденским, тем самым Руденским, который секссимвол Госдумы.

Это видимая, надводная часть, подводная же, как у всякого айсберга, много обширнее. Тут бы и покопаться хорошим опытным следователям, потянуть за ниточки орагнизацию, созданную Гордеичем по сицилийскому варианту, но нет, скользок, за копчик никак не ухватишь, да и радетели уж больно влиятельные.

Спрашивается, где, на каком перекрестке миллионеру Фадееву перешел дорогу скромный капитан госбезопасности Андрей Петрович Новиков, чтобы посылать по его душу бывшего зэка? В глаза ведь друг друга не видали, даже на одном гектаре не сидели.

По хорошему-то надо было бы сдать этого ухаря вместе с ножом в милицию, там как раз Морозов на дежурстве, который уж если прицепится, так прицепится, да вместе с Морозовым произвести перекрестный допрос с пристрастием, после которого, если умеючи, и мумия заговорит, но нельзя. Коль уж намечено проститься с кабаном Загрицыным, так нужно прощаться. Во время допроса обязательно вскроются нехорошие факты, будет возбуждено дело, и тогда вот так запросто не уедешь, тогда прости-прощай калымная работа в белокаменной. Главное же, конечно, дипломат. Ухарь бы про него обязательно проболтался, а в нем, извините, вовсе не снаряжение отстаивающего честь мундира чекиста, но причиндалы купленного с потрохами тайного агента. Кто же с такими вещдоками проводит допрос с пристрастием?

И всё же интересно, сказал себе Андрей, засыпая. Что это Фадеев на меня взъелся?

Глава 4. Особняк Фадеева

Следующий день прошел в глупых хлопотах, которые всегда бывают при увольнении, и о нем в принципе можно было бы умолчать, если бы не одно «но». Где-то около шестнадцати по служебному телефону позвонил старлей Сорокин и сообщил, что пятнадцать минут назад в СИЗО Юрий Кухаров самолично свернул себе шею.

— Какой еще Кухаров? — не понял Андрей, который до этого потрошил свой сейф, не понимая, как в такой неприметный металлический шкаф могло влезть столько барахла.

— Вчерашний. Который расшибся.

— А, этот, — сказал Андрей, нахмурившись. — И как же он умудрился?

— Кинулся башкой в стенку, как носорог, — объяснил Сорокин. — Впервые такое вижу. А что между вами было?

— Ничего особенного, — ответил Андрей, которому отчего-то стало неприятно. В принципе, фиг с ним, с ухарем, но какой-то ком остался. — Потребовал денег, я ему загнул салазки.

— А почему ты сказал, что он от Фадеева? — не отставал Сорокин.

— А он что тебе сказал?

— Не, ну я первый спросил.

— И всё же интересно.

— Да ничего не сказал. Плевать, говорит, я на вас хотел.

— Всё ясно, — произнес Андрей. — Думал, что Фадеев его вытащит, а тот дал понять, что не вытащит. Вот он, родимый, сам себя и забодал. Но что-то же он сказал. К примеру, ты знаешь, что его зовут Юрий Кухаров. Или это ты по наитию?

— Умеете вы, ребята, мозги заканифолить, — с чувством сказал Сорокин. — Я думал, ты сегодня подойдешь, думал, этот Кухаров тебе зачем-то нужен. А сейчас и причины-то нет, по которой мы его содержали в СИЗО.

— Он после заключения? — спросил Андрей.

— Ну, да. Справка, отметка в паспорте, всё как положено.

— Выпимши.

— За это в СИЗО не сажают.

— Напиши, что пытался ограбить сотрудника ФСБ, то есть меня, когда он, то есть я, возвращался домой, — подумав, сказал Андрей. — Этого достаточно. Про Фадеева ни слова, иначе, сам понимаешь, он тебя достанет.

— Чувствительно благодарен, — произнес Сорокин и положил трубку…

Рапорт рапортом, желание желанием, а уволиться из органов оказалось не так-то просто. Пустопорожнее, бьющее по нервам занятие грозило затянуться месяца на два, из коих пару недель отнимало пребывание в госпитале, но тут на помощь пришел Игорь Кислов, подключивший к делу знакомого депутата. Вопрос решился таким образом, что бумажная волокита и Новиков существовали теперь отдельно и соприкоснуться должны были на окончательном этапе, о чем Новикова обязаны были проинформировать специальным уведомлением.

Андрей вздохнул с облегчением…

Особняк Фадеева располагался в Ахунах в двух шагах от ухоженного соснового бора. Как и положено, обнесен он был трехметровым забором из бетонных плит, покрашенным для красоты в темно-зеленый цвет. Поверх забора вилась охранная спираль, так запросто не перелезешь, въезд-выезд осуществлялся через стальные ворота, которые можно было своротить разве что бульдозером, да и то вряд ли.

Сам Фадеев покидал особняк в семь тридцать на черной БМВ в сопровождении могучего, похожего на катафалк, черного джипа, который через сотню метров обгонял БМВ и дальше всю дорогу ехал впереди.

Жену Фадеева с дочерью через час увозил холуй на серебристом Форде, жену — в коммерческий банк «Тарханы», где она работала заместителем директора, дочку — в колледж. Дома, вернее в специальном пристрое, оставался охранник, который отвечал на телефонные звонки и периодически обходил вверенную ему территорию.

Младшую Фадееву холуй привозил из колледжа самое раннее в четырнадцать, то есть в запасе оставалось пять с половиной часов — вполне достаточно, чтобы произвести полноценный обыск. Единственным и основательным препятствием был забор.

На помощь, как водится, пришел случай в лице местного дурачка по имени Гоша. Гоше было тридцать, но никто не давал ему больше двадцати, до того хорошо сохранился, негодник. Почему негодник — потому что несмотря на природную доброту по недоумию мог крупно насолить, например засунуть спичку в замочную скважину или кинуть в выгребную яму пачку дрожжей, что по летней жаре вызывает непередаваемый эффект. Пакостям Гошу учила шпана из здешних недорослей, а он, пытливый исследователь, рад был услужить.

Итак, в 9.35, когда простенько и грязновато одетый Новиков в нахлобученном на голову парике, в черных очках и с приклеенными усиками в укромном-преукромном месте приладил к бетонному забору самодельную лестницу, его похлопали сзади по плечу. Реакция у Новикова была отменной. Миг, и Гоша кверху пузом валялся на присыпанной сухой хвоей траве.

— Тьфу ты, — ругнулся Новиков, узнав дурачка. — А ну, кыш отсюда.

Гоша встал, защищаясь поднятой к лицу рукой, и сказал:

— Так тебя током шарахнет. Хочешь помогу, чтоб не шарахнуло?

И робко улыбнулся, показав прекрасные белые зубы.

Новиков посмотрел на него, розовощекого, одетого рваненько, но чисто, и отчего-то поверил.

Ответил:

— Хочу.

— Лесенку-то спрячь подальше, — посоветовал Гоша, блестя коричневыми глазами. — Может, срочно тикать придется — найдут.

— Да, да, — согласился Новиков, озадаченный этой предусмотрительностью. Вот тебе и придурок.

Гоша помог отнести лестницу к оврагу, в густые кусты, после чего повел обратно к забору, точно к тому месту, где Новиков прилаживал лестницу. Приподнял вместе с дерном и отставил в сторону молодую рябину, открыв припорошенную землей серую от старости покоробленную фанеру. Вынул её за брезентовые лямки. Фанера была основательная, десятимиллиметровая, покоробило только верхний слой.

— Чур, я первый, — сказал Гоша и ногами вперед соскользнул в узкий лаз.

Новиков нырнул следом. Внизу лаз был достаточно просторен, чтобы передвигаться не на карачках, обдирая о камни нежные бока, а на полусогнутых.

Темно было, как в могиле.

Гоша убрел вперед, уже что-то там, сопя, двигал, что-то мягкое, шуршащее, потом приглушенно позвал: «Эй».

Новиков увидел просвет, спросил, подойдя:

— Собака есть?

— Нету, — ответил Гоша и добавил: — Он сам хуже собаки.

— Ага, — согласился Новиков, изучая сквозь щель открывшуюся панораму.

Видна была задняя часть особняка начиная где-то со второго этажа, низ загораживали кусты малины, виноградника, вишня.

— Чисто, — сказал Новиков. — Где охранник?

— Сбоку, где теплица, в курятнике, — ответил Гоша.

Ей-ей, весьма разумный парень. И с чего это взяли, что он дурак?

— Открывай, — сказал Новиков. — Сиди тут, жди.

— Не впервой, — отозвался Гоша, отодвигая вбок сколоченную из замшелых досок, поросшую сверху травой и грибами крышку.

Новиков вылез наружу и оказался в редких кустах, лопухах и могучей крапиве, которая немедленно достала сквозь тонкое трико.

«Резвее будем», — сказал себе Новиков и, пригнувшись, поспешил к малине.

Глава 5. Текст на тарабарском языке

Курятником Гоша назвал низкий каменный пристрой к особняку с окнами в каждой стене, сквозь которые виден был сидящий на топчане охранник. Он, похоже, собирался вздремнуть да мысль одолела. У них, у налитых соком, бритоголовых охранников, тоже порой возникает мысль.

Вынув из-за пазухи духовую трубку, Новиков кинул в теплицу камушек, тот стукнул в стекло, заставив бритого очнуться.

Охранник вооружился дубинкой и этаким соколом вышел из курятника. Ноги у него были тумбообразные, враскоряку, он не ходил, а попирал землю. Прошелся туда-сюда вдоль теплицы, застыл в очень удобной позе — спиной к Андрею. Новиков тут же выстрелил из духовой трубки. Колючка попала бугаю в шею, он поднял руку, чтобы пощупать ужаленное место, но не донес, повалился в траву.

В курятнике на столе имели место четыре черно-белых монитора, на которых высвечивались планы охраняемого надела Фадеева. Кусты, из которых возник Новиков, в кадр не попали, так же как не попал сектор, по которому он пробирался к малине, а пробирался он по диагонали к углу дома и видел в курятнике застывшего охранника. Тому бы повернуть голову, поднять глаза, и был бы совсем другой разговор, но он не поднял, не повернул. И слава Богу.

Чтобы не оставлять пальчиков, Новиков натянул медицинские резиновые перчатки.

Ключи от дома хранились в открытом сейфе. Здесь же лежали: заряженный пистолет ТТ, электрошокер, бинокль и стопка порножурналов.

Бугай пребывал всё в той же позе. Он так и будет валяться, пока не вынешь колючку, да и потом минут десять ему понадобится, чтобы прийти в себя. Колючка была особая, долгоиграющая, с центровкой, так что в цель впиявливалась боевым шипом, пропитанным специальным составом. Трубку с набором колючек привез Новикову из Тайваня знакомый чекист, прошедший в тамошней контрразведке полугодичный курс обучения. Естественно, поделился с Андреем оригинальными приемами боя.

Описывать жилище миллионера нет особого смысла, времени займет много, а денег в кармане не прибавит, разве что спровоцирует язвенную болезнь. Одним словом, роскошь неуёмная даже в мелочах.

Андрей пришел сюда не любоваться, а искать какие-нибудь факты, какие-нибудь зацепочки, по которым можно было бы определить причину интереса Фадеева к нему, Новикову. В этом интересе, тут уже срабатывала интуиция комитетчика, крылось отношение Фадеева к делу убиенного Лопатина.

В шикарных залах и комнатах делать было нечего, сокровенное должно быть сокрыто в неприметном кабинете, в каком-нибудь вмурованном в стену сейфе, загороженном картиной или сдвигающимся стеллажом, поэтому Новиков решительно шагал мимо всей этой позолоченной мишуры, мимо зеркал, полировки, ковров и хрусталя сначала по первому этажу, потом по второму, потом по верхнему — третьему. Здесь, на третьем этаже, искомый кабинет и обнаружился, правда дверь в него была заперта, но для того и существовала отмычка, чтобы её открыть, а то, что она была заперта и в связке ключ к ней отсутствовал, однозначно указывало на особый характер комнаты, входить в которую имел право только хозяин.

С замком пришлось повозиться, замок был хитрый, но всё-таки поддался и поддался достаточно мягко. Значит, впоследствии заедать не будет и подозрения, что его вскрывали чужим ключом, не возбудит.

Мебель в комнате была встроенная, застекленные дверцы чередовались с глухими, общий фон был темно-коричневый, кабинетный, что скрашивалось разноцветными корешками книг и желто-зеленым паласом. Были здесь также двухтумбовый стол с настольной лампой и канцелярскими причиндалами от Эриха Краузе, а также два кожаных кресла на колесиках.

«Приступим», — сказал себе Новиков и первым делом полез в стол, где обычно хранятся текущие документы.

Здесь было много интересного, что могло бы заинтересовать налоговые органы и прокуратуру, в том числе черный баланс прихода-расхода по одному из игорных заведений на конец прошлого месяца, но для проверки, во-первых, нужно было взять Фадеева за копчик, что нереально, а во-вторых — черт его знает, этот игорный бизнес, может, у них так положено? Иначе стал бы он, хитрый, как сто китайцев, хранить компромат дома. На всякий случай Новиков пару раз щелкнул цифровым фотоаппаратом: зафиксировал этот самый баланс и еще один список, в котором значилось несколько фамилий, как-то мелькнувших в оперативных сводках.

«Не густо», — подумал Новиков, приступая ко встроенным шкафам.

В первом же обнаружился черный ансамбль: длинное пальто, шляпа-котелок и безразмерный зонт. Такое может быть и носили в девятнадцатом веке, но сейчас? Хотя вещи были добротные, не траченные молью, с иголочки.

Второй шкаф был пуст, в третьем стоял кожаный мешок с клюшками для гольфа (впрок, что ли?), четвертый содержал лишь книги, а вот в следующем, тоже заставленном книгами, Новиков обнаружил замаскированную под задний фон дверцу, за которой оказался сейф с номеронабирателем. Отмычкой это не откроешь, а гадать с кодом можно до следующего утра.

Досадно, хотя в сейфе могли храниться лишь деньги да ценные бумаги.

«Стоп, стоп, а это что?» — сказал себе Новиков, доставая фонарик. И как углядел? Сбоку в простенке кто-то, очевидно Фадеев, тоненько-тоненько, еле угадываемо, для памяти начеркал карандашиком комбинацию цифр. Новиков набрал данную серию, замок щелкнул и сейф открылся.

Нижняя, высокая, полка была занята пачками радужных евро в банковской упаковке, а на верхней, что пониже, но тоже достаточно вместительной, лежал скрепленный степлером отпечатанный на принтере документ на абсолютно незнакомом языке. Андрей не поленился полистать его, и на третьей странице обнаружил рукописную вставку: Андр. Петр. Новиков.

Вот когда стало чертовски обидно, что это не настоящий обыск и что ничегошеньки, ни граммулечки изъять нельзя. А как бы хотелось, чтобы спецы поработали над этим вещдоком, из которого помимо расшифровки текста можно было бы выудить весьма много, начиная с «пальчиков» и кончая местом изготовления документа. Увы.

В документе было двадцать листов, все двадцать Новиков аккуратно зафиксировал на флэш-карту фотоаппарата.

В принципе он нашел то, что искал, на этом можно было бы поставить точку, но для порядка, чтобы потом не корить себя, что вот, мол, не досмотрел, а там может быть было еще что-то, Новиков порылся в остальных шкафах и не нашел ничего значительного…

Уходя, он вынул колючку из шеи бугая, тот даже не шевельнулся. Ничего, очухается.

Подойдя к лазу, позвал: «Эй, Гоша», никто не отозвался. Нет, всё-таки странный паренек, велено же было ждать тут. Ухлыстал, поди, по своим делам, не по участку же разгуливает, поди уже плещется где-нибудь на речке.

Нырнув в подкоп, Новиков не стал основательно заваливать выход, а лишь поставил на место поросшую грибами крышку. Мало ли, убрать её — пара пустяков, и дыры снаружи не видно.

За забором Гоши тоже не было. Новиков закрыл отверстие фанерой, набросал сверху травы да хвои, а рябину с тяжелым дерном отнес к оврагу. Получилось чисто и бесшумно, комар носу не подточит.

Вслед за чем, серый и неприметный, направился к автобусной остановке.

Глава 6. Впервые в наручниках

Рабочий кабинет Игоря Кислова располагался на нижнем этаже среднего дома по улице Славы, то есть был в двух шагах от его жилища, считай в одном дворе. Фирма, где он работал, предлагала юридические услуги, сам же Кислов, будучи по образованию юристом, возглавлял отдел помощи физическим лицам. Имелись в виду лица как пострадавшие от налоговых репрессий, так и желающие уклониться от налогов. Последних было большинство, и они были желанными клиентами, поскольку не скупердяйничали.

Именно сюда прямиком из Ахун прибыл Андрей Новиков.

Добыча показалась Кислову весьма значительной, редко кому выпадает такая удача. Если еще удастся расшифровать этот кроссворд, много чего прояснится. По крайней мере, будет понятно, зачем Фадееву понадобилось убрать Андрея. Ну и, чем черт не шутит, может это окажется звеном той же цепи, которая тянулась к Лопатину. Интуицией он чувствовал, что да — так оно и есть, а вот доказательств кроме признаний пьяного Кухарова, увы, не было.

У Кислова в Нижнем Новгороде был знакомый дешифровальщик, служивший в органах, но при этом не фискал, а напротив — порядочный надежный парень. Разумеется, работал он не безвозмездно.

Ему-то, убрав из текста рукописные вставки, Кислов и перебросил по электронной почте фадеевский манускрипт. Вечером пришел ответ, но перед этим по местным новостям они увидели сюжет Виктора Вавилова о покушении на бизнесмена и известного мецената Василия Гордеевича Фадеева. Был показан подкоп во владения мецената, затем в кадре появился слоноподобный охранник, который, выпучив от усердия зенки, коряво объяснил, что сперва его вырубили сзади, а потом, очухавшись, он услышал в доме шум, открыл, значит, ключом дверь, а тут этот — прямо на него. Вот он и выстрелил. Камера переместилась на злодея, застывшего на мраморном полу. В дом журналистов не пустили, но им это было и не надо. Труп лежал в метре от дверей, ногами к выходу, лицо запрокинуто, виден был только заострившийся нос. Одет злодей был как бомж, ботинки стоптаны, под головой просматривалась лужица крови — от удара об пол, камера зафиксировалась на ней, пошел наезд, лужица превратилась в лужу, и голос опытного Вавилова сказал: «Как же он в дом-то пробрался? Может, лучше было бы его задержать, вызвать милицию?» «Вот этим-то милиция и займется, — ответил Фадеев, который, оказывается, всё это время был рядом. — И как в дом пробрался, и чем охранника ударил, да так, что тот потерял сознание. А ведь я запросто мог оказаться на его месте. Надо еще осмотреть жилище на предмет закладки, то есть бомбы».

— Что скис? — спросил Игорь, посмотрев на помрачневшего Андрея.

— В голову не могло прийти, что он пойдет за мной, — ответил Новиков. — Выходит, это я его в доме закрыл.

— Но ты бы, наверное, услышал, — предположил Кислов.

— Другого бы услышал, — сказал Новиков. — А этого партизана проворонил. Это Гоша — ахунский чудик.

— Ладно, старик, не расстраивайся, — произнес Кислов. — Похоже, это судьба. Ну какой из него насильник? Тоже мне диверсанта нашли. Думаешь, зачем Вавилова пригласили? Раскрутить момент — мол на благодетеля произведено покушение. Им, благодетелям, лишняя шумиха только на руку. Но, заметь, в дом не пустили. Много там излишеств капитализма?

— Ох, много, — ответил Новиков.

— Сейчас каждая шишка на ровном месте норовит в историю вляпаться — лишь бы по ящику показали, — сказал Кислов. — Ну уж а если дело касается покушения, так даже заплатить готовы. Типа: ну убейте меня, пожалуйста, только не до смерти.

После этого он вынул из холодильника пару бутылок баварского пива, сваренного в славной Казани, разогрел в микроволновке беляши, сработанные местной фабрикой-кухней, и они понемногу, кусочек за кусочком, глоточек за глоточком, отвлеклись от грустного. Между прочим, и пиво оказалось неплохим, и в беляшах, похоже, было мясо.

В восемь вечера, когда они уже одурели от шахмат, пришел ответ из Нижнего, что существующими программами расшифровать текст невозможно. Скорее всего, намеренно внесена ошибка, да не простая, а многоступенчатая.

Друзья переглянулись.

— Компьютера в кабинете не было? — спросил Кислов. — Или ноутбука?

— Ничего похожего, — ответил Новиков. — Кроме телефона никакой техники.

— Но он же эту галиматью прочитал, — сказал Кислов. — Значит, возит с собой ноутбук. Вот бы где покопаться.

Новиков подошел к распахнутому настежь окну. На улице благодать, теплынь, малышня разгуливает в одних трусишках, в беседке голые по пояс мужики, смачно впечатывая в облупленный стол костяшки, режутся в козла. Говорок у них при этом сочный, юморной, с матерком. Как правильно: юморной матерок или матерный юморок? Козел и вот этот самый юморок плавно перетекли из советского времени в новый не пойми какой режим, когда всё можно, но ничего нельзя, потому что денег нету. Они, костяшки, и этот режим переживут, только этих мужиков уже не будет, будут другие.

— Жаль, — сказал Новиков. — Ну, я пошел.

— Поаккуратнее, — предупредил Кислов. — Ты на крючке.

— Ты, скорее всего, тоже, — ответил Новиков.

— Возможно, — согласился Кислов, закрывая окно. — Нужно быть ослом, чтобы не увидеть, к кому ты, старикан, шастаешь. Тем более что сейчас мы выйдем вместе…

Когда Новиков входил в свой подъезд, с двух сторон подскочили два спортивных парня, схватили за руки, и тут же из подъезда вышел долговязый Васька Новоселов — зам. Загрицына.

— Тихо, тихо, Андрюха, — сказал Новоселов. — У меня ордер, так что лучше не рыпайся.

Новиков и не думал рыпаться, кто же рыпается, когда ордер, просто с тоской подумал об ужине. Обед был так себе, с беляшиками, а мама сегодня должна была натушить мяса с черносливом и нажарить картошечки с грибами. Как раз поспели малосольные огурчики — и всё коту под хвост…

Впервые в жизни Андрей ехал в наручниках на заднем сидении, стиснутый мускулистыми ребятками, которых видел впервые в жизни. Спросил, не удержавшись:

— Откуда будете такие крутые?

Парни, перемигнувшись, хохотнули, а Новоселов с готовностью, он вообще был душевный такой, словоохотливый мужик, ответил:

— Так, чай, с Лубянки, Андрюха. Видишь, какая тебе честь…

Открывший дверь дежурный офицер вздернул брови, увидев, что Новиков в браслетах, но тут же отвел глаза — не моё, мол, дело. Значит, ничего не знал.

Поднялись на второй этаж.

В управлении было пусто, сумеречно, только, как витраж, горело окно в конце коридора, ничего не освещая. Уныло как-то было, непривычно.

Что любопытно, Новикова провели в кабинет Новоселова, а не в «пытошную», как называли комнату дознаний, оборудованную способной развязать любой язык техникой, из которой самым безобидным был полиграф. Это уже оставляло какие-то надежды. Но зачем тогда кандалы? На публику? Устрашить?

Сев на неудобный стул напротив стола Новоселова и щурясь от бьющей в глаза лампы (вот фашисты проклятые), Новиков сказал:

— Сняли бы, что ли, браслеты-то. Небось, не сбегу.

— Авось да небось, — фыркнул один из парней, второй хихикнул.

Смешливые такие пацаны попались, тупые, как пни. Сидели рядышком на диване и скалили зубы. По?лно, да чекисты ли это? Надо было дураку сразу же, у подъезда, потребовать ордер.

— Ордер покажи, — сказал Андрей Новоселову.

— Изволь, — охотно отозвался восседающий за своим столом Новоселов и полез было в задний карман, но вдруг что-то вспомнив, хлопнул себя по лбу. — Надо же доложить.

Вот вроде бы представительный мужчина, зам. начальника отдела, глубоко за тридцать, но Васька — он Васька и есть. Не Васька даже, а васёк. Фадеев, скажем, тоже Василий, но он далеко не васёк.

Хапнув трубку, Новоселов набрал номер, дождался абонента и интимно, даже кокетливо проворковал:

— Взяли…Да-а…Не-ет…Ладно.

Положил трубку.

— Ордер, — повторил Новиков. — Либо отпускайте.

— Угу, — насмешливо сказал Новоселов. — Между прочим, тебя, Андрюха, сегодня видели в Ахунах. Что там делал, орел ты наш ненаглядный?

Так, так, допрос незаметно начался, а обвинение так и не предъявлено. Знакомый почерк, именно так натаскивает новичков матерый чекист Загрицын — выпотрошить из попавшего в оборот (пусть даже случайно, не по делу) гражданина всё, что тот знает и не знает, а потом отпустить, ничего не предъявив, не объяснив и даже не извинившись. Пусть, мол, радуется, что живой ушел.

— Поклеп, — улыбнувшись, ответил Новиков.

— Хочешь сказать, то ты сегодня не был в Ахунах? — весело спросил Новоселов.

— Хочу сказать, что не мешало бы посмотреть на ордер. Хотелось бы также знать, по какому поводу меня взяли, причем взяли жестко, как совершившего преступление. И вообще, мужики, что хоть я нарушил, а то мне до сих пор невдомек.

Новоселов поморщился и уже без напускного оживления, брезгливо, будто перед ним сидел не бывший товарищ по работе, а какой-то вонючий поганец, отрывисто спросил:

— Что искал на даче Фадеева?

— На какой даче?

— Не придуряйся.

— Не знаю никакой дачи.

— Андрюха, корж ты моржовый, — проникновенно сказал Новоселов. — За дураков нас имеешь? Думаешь, мы поверим, что местный придурок самолично соорудил лаз под забором? Вот так, имея одну извилину и ту на попе — взял и отгрохал?

— Какой лаз? — Новиков пожал плечами. — Какой придурок? Ребята, с вашими пробле…

Он хотел сказать: «С вашими проблемами разбирайтесь сами», — но Новоселов его перебил.

— Тот самый придурок, которого ты закрыл в доме, — пролаял Новоселов. — Очень умно. Стибрил что тебе надо, а этого закрыл, чтоб подумали на него. Только одного не учел, умник: как он, не имея ключа, мог попасть в дом? А? Мелко пашем, Андрюха, прокалываемся на ерунде. Давай, Андрюха, не тяни время, ты же наш человек. Помоги следствию, и следствие в свою очередь пойдет тебе навстречу. Ну?

— С удовольствие помогу, — ответил Новиков, шмыгнув носом. — А чего говорить-то?

— Начни с того, что искал на даче Фадеева какой-то компромат, — сказал Новоселов умиротворенно. — Уточни какой. Назови заказчика, человек это или фирма, адресочек, телефончик, ну и так далее. Главное — начни, а там само спляшется.

— Э-э-э, — раздумывая, произнес Новиков. — Не могу.

— Почему, Андрей? — удивленно и с некоторолй даже обидой спросил Новоселов. — Всё шло так хорошо, осталась какая-то малость, и вдруг — на? тебе. Что случилось, Андрюха?

— Потому не могу, что ничего этого не было, — твердолобо ответил Новиков. — Извини, Василий Макарыч, но мне пора домой.

Встал, протянул Новоселову скованные руки — открывай, дескать, и тут Новоселов рявкнул:

— Давайте, мужики, разомнитесь. Но не до смерти, он мне еще нужен.

Глава 7. Косичка

Эти ребята драться умели. Один, размахивая руками и ногами, наседал спереди, второй сзади бил кулачищами по почкам и всё норовил провести подножку. Хорошо, что руки были скованы спереди, а не сзади, но плохо, что скованы, удары пальцами в уязвимые точки исключались.

Лавируя и уклоняясь, Новиков встал спиной к стене и очень удачно заехал левому пареньку ногой в пах. Тот взвыл, принялся кататься по полу, потом, поскуливая, затих. Второй парень стал осторожнее, переключился на защиту, предоставив Новикову свободу действий. Несколько обманных движений, и качок попался на тайваньский прием, который вырубил его насмерть.

Новиков повернулся к Новоселову. Тот, привстав, судорожно дергал ящик стола, всё больше его перекашивая. Новиков не спеша подошел, сказал миролюбиво: «Открой браслеты, Макарыч».

— Так я и лезу за ключом, — ответил Новоселов, через силу улыбнувшись.

Что-то он бледно выглядел.

Ящик поддался, и в ту же секунду Новиков скованными кулаками врезал ему по уху. Врезал от души. От удара Новоселов повалил кресло и, кувыркнувшись через него, замер в очень неудобной позе.

«Как бы шею не сломал», — подумал Новиков, подойдя к нему. Нет, жив, просто в нокауте.

Нашел в брюках ключ, разомкнул наручники. Ключ он в столе искал! Экий поросенок. В ящике, как и следовало ожидать, оказался бесшумный пистолет.

Новиков сплел всех троих этакой косичкой, из которой без чужой помощи выбраться невозможно, и, захлопнув дверь, спустился вниз.

— Что, Петрович? — сказал дежурный офицер. — Ошибка?

— Перестарались ребята, — ответил Новиков, поглаживая натертые запястья. — Я так и не понял, кто эти двое. Макарыч говорит, что с Лубянки, но он же известный шутник.

— Фиг их знает, — сказал офицер. — А в чем хоть дело-то?

— Обычная тренировка, — отозвался Новиков. — Чтоб я еще раз согласился…Кстати, Макарыч задержится, просил не беспокоить.

— Нам, татарам, всё равно, — офицер белозубо улыбнулся. — Лишь бы с ног валило.

— Во-во, — одобрил Новиков, дружески хлопнув его по плечу…

Заскочив домой, он засунул дипломат вместе с содержимым в кожаный саквояж, кинул туда же паспорт, удостоверение, смену белья, пару свежих рубашек, носки, зубную пасту, щетку, бритву, сказал родителям, что срочно едет в командировку, и ушел.

Из сквера по мобильнику позвонил Кислову, предложил встретиться у цирка.

Уже помаленьку наваливались сумерки, но с уличным освещением не торопились, и под деревьями, подступающими к зданию цирка, было темно. Тут и днем-то было сумрачно, до того густа и раскидиста была зелень.

В цирке шло представление московской труппы, слышна была музыка. На площади толклись какие-то люди. Мирный, зеленый, скучноватый город, на который почему-то окрысился Михаил Евграфович, назвав его Глуповым. Ну какой же он Глупов, когда в нем живут премудрые пензюки и непуганые ахуняне? Родным городом нужно гордиться, сказал себе Андрей, и на этом точка. Но почему-то в голову лезла частушка: «Едет поезд из Ростова в Орехово-Зуево, до свиданья город Пенза и Терновка…», ну и так далее.

Появился Кислов, Новиков подошел, увлек за собой в сторону вокзала.

— Уже собрался? — спросил Кислов.

— С Новоселовым поцапался, — ответил Новиков. — Теперь я, считай, в розыске.

— Некстати, — вздохнув, сказал Кислов. — Где тебя угораздило?

— Взяли в моем подъезде, а поцапался в управлении. Мне, старик, почему-то не нравится, когда меня бьют.

— Новоселов тебя бил? — удивился Кислов. — Тебе десяти Новоселовых мало.

— Не Новоселов, а два каратиста, — терпеливо объяснил Новиков. — И знаешь, старик, они вычислили, что я был на даче Фадеева.

— Может, камера зафиксировала?

— Во дворе точно нет. Если только внутри.

— Значит, внутри, — сказал Кислов. — Но ты, естественно, маскирнулся под ветошь, и они не смогли тебя опознать. Только предположения. Так?

— Похоже, — ответил Новиков. — Взяли меня, старичок, круто, аж браслеты нацепили. Вот в них-то и пришлось вырубать каратистов, а потом Новоселова. Нужно пошустрее убираться из города, пока не начался перехват.

— Ты их там, надеюсь, обезопасил? — раздумывая, сказал Кислов.

— Попросил не беспокоить. Сегодня на вахте Ганеев, лишний раз наверх не поднимется.

— Так, старик, нужна машина, — сказал Кислов. — Никаких паровозов. На МКАДе перестроишься, скажем, на Харьковское шоссе. В Москву на авто гонял?

— Случалось.

— Тогда разберешься…

Машиной, стареньким Опелем, поделился Владимир Антонович Захаров, тот самый Захаров, который в своё время был лидером бит-труппы «Светляки». Славная была группа, «Леди-Мадонну» исполняла лучше авторов, то есть Маккартни с подпевкой Леннона и Харрисона. Захаров был похож на Леннона, но под него не косил. С тех пор, как водится, постарел, и, вот беда-то, едва не ослеп, очки теперь носил с толстенными линзами — какой из него водитель. Машину, однако, содержал в исправности, а чтобы не заржавела, осторожненько гонял её по поляне позади гаражей.

За аренду с Кислова, с которым проживал на одной лестничной площадке и был на дружеской ноге, ничего не взял, предупредил только, что машина хоть и старая, но резвая, и не заметишь, как разгонится, а тормозишки, увы, поношенные, так что поаккуратнее.

Итак, в одиннадцать вечера, заправившись на окраине, Новиков покинул Пензу…

В три ночи Ганеев встал со своего топчанчика и поднялся на второй этаж. Новоселов никогда так долго не задерживался, что-то тут было не то.

Кабинет Новоселова был с тамбурочком, обе двери не заперты. Постучавшись, Ганеев вошел и от удивления глазами — морг, морг. Сплетенные в причудливый венок Новоселов и двое командированных спали на полу беспокойным сном, похрапывая, поскуливая и подтявкивая. И смех, и горе. Вот тебе и Андрюха. Ничего себе — обычная тренировка.

Пошлепав по щекам, Ганеев разбудил Новоселова.

Тот ругнулся, потом злобно прошипел:

— Где тебя черти носили? Немедленно объявляй операцию «Перехват»…

Основание для перехвата было одновременно внушительным и хилым, не выдерживающим никакой критики: нападение на офицеров ФСБ с нанесением членовредительства. Ганеев, которому далеко за полночь пришлось кроптеть над формулировкой рапорта, только хихикал — про себя, разумеется. Напасть на троих офицеров ФСБ будучи в наручниках — это, конечно, да, это нужно иметь особую наглость и совершенно пустую голову. Дураком надо быть. Что касается членовредительства, то косичка, в которую их сплел Андрюха, тем и знаменита, что когда пытаешься из неё выбраться, сам себя калечишь. Вот и всё членовредительство.

И всё же жаль Андрюху, подумал Ганеев после того, как мельница перехвата закрутилась. Хороший был офицер…

Маленький юркий Опель, легко обгоняющий длинные дальнобойные грузовики и осторожничающие на темной трассе иномарки и лишь однажды уступивший в скорости придавленному к дороге могучему Крайслеру, не привлек внимания ни одного поста ГАИ и к утру домчал до МКАД.

В Москву Андрей въехал со стороны Подольска, а далее о начинающему уже оживать Варшавскому шоссе доехал до Садового Кольца, по которому выбрался на Проспект Мира, поскольку на первых порах остановиться решил не в центре, а где-нибудь в укромном месте, конкретно — в гостинице «Турист» на Сельскохозяйственной улице. Здесь в дикой молодости он как-то прожил целую неделю и остался этим весьма доволен.

Глава 8. Удачи

Про операцию «Перехват» Игорь Кислов узнал утром из местных радионовостей. Про ренегата и перебежчика Андрея Новикова своим неподражаемым баритоном сообщил диктор Витька Оев. Для других, конечно, он был Виктор Альфредович Оя, известный сын маститого художника Альфреда Оя, но для Кислова он был Витькой или Витюхой Оевым, добрейшей души человеком, с которым выпито было столько, что и не счесть. Самое забавное заключалось в том, что Игорю он доводился крестным отцом, но помнил об этом факте смутно, поскольку во время крещения был под большой мухой. Впрочем, никто в церкви об этом не догадался, только батюшка поморщился, уловив запах. Однако же не попросил покинуть храм, взял на себя Витькин грех.

Он, этот Витька, будучи еще диктором Пензенского телевидения, причем таким колоритным, каких и на центральном канале не сыщешь, однажды на работе так упился, что в вечерних спортивных новостях фамилию Гарри Напалкова прочитал следующим образом:

— Гарри Опал, — удивился, сфокусировал взгляд на лежащих перед ним новостях и уверенно продолжил: — Колоп.

Вообще на телестудии постоянно происходили веселые вещи, о чем при случае любил вспоминать Оев, но об этом как-нибудь потом.

Итак, Витька бодро отбарабанил свой текст и ушел на перекур. Кислову, позвонившему в радиостудию, пришлось ждать минут пять, пока отыщут Оева. Отыскали его в лесочке на бревнышке, где он в связи с жарой пил «Жигулевское» пиво. Мобильник Витька забыл дома.

— Датуй, папа, — стандартно сказал Кислов, прикидываясь дебилом.

— Датуй, сыну, — в том же тоне ответил Оев и икнул. — Звиняй за свинство.

— Звиняю, — сказал Кислов. На этом с дебильством было покончено. — Кто автор текста про Андрея Новикова?

— А фиг его знает.

— Папа, посмотри. Это важно.

— Не клади трубу, — сказал Оев и принялся шуршать бумагами. — Ага, вот. Ты знаешь, чувачок, дело в том, что автор не указан.

— И что?

— То, что информация скорее всего от администрации губернатора.

— А она не может быть платной?

— Нет, дитятко. Если платная, то автор указывается обязательно. ФИО, адрес, наименование организации. На случай если вдруг студии будет предъявлен иск за ложную подачу фактов. У нас тут не сиськи-масиськи, Игорек, у нас фирма серьезная.

— С меня клёпка, — сказал Кислов.

— Кто б возражал, — ответил Оев.

Выйдя из дома, Кислов сразу почувствовал за собой слежку.

Ребятки, а их было трое, не больно-то и скрывались. Один контролировал калитку на улицу Славы, другой отирался у противоположного конца дома, третий сидел на лавочке в глубине двора. Мимо, тем более незамеченным, никак не пройдешь. Ни одного из них Кислов не знал, что было весьма странно, ибо знаком он был со всеми ментами и фээсбэшниками Пензы.

Ну, ну, сказал он себе, и, не торопясь, гаправился к месту службы. Тот, что сидел на лавочке, поворачивал за ним голову, как подсолнух за солнцем, остальные двое не шевельнулись, зато вдали на тротуаре возник четвертый.

Господи, подумал Кислов, ну что за профанация? На глазах хиреет дело, прямо-таки на глазах. Обидно, понимаешь.

Зашел в подъезд, миновал входную дверь родной фирмы, проследовал в свой кабинет, настежь распахнул окно и не удержался — помахал рукой утвердившемуся на лавочке подсолнуху. Тот отвернулся.

Что ж? Сейчас, Кислов посмотрел на часы, без одной минуты девять. Андрюха уже должен быть в белокаменной, и судя по слежке, операция «Перехват» провалилась. Молодец Андрюха. Теперь ему нужно отсидеться денька три, выждать, пока вся эта дрянь перекипит, перетопчется, ну а уж потом тихонечко так, осторожненько, не суетясь и не привлекая внимания, начать действовать. Хотя, какое там — не привлекая внимания. Не получится, не привлекая внимания, документы-то у него на Новикова Андрея Петровича, которого пензенские пеньки могут объявить во всероссийский розыск, ума хватит.

Кислов угнездился за стол, включил компьютер. Всё начиналось как-то не так, как хотелось бы, не лихо и гладко, а шершаво, коряво, через пень колоду.

Ну, ничего, ничего, когда через бурелом да болото — оно вернее вытанцовывается, правильнее, ближе к истине.

Так и запишем.

Компьютер загрузился, и Кислов принялся составлять электронное послание для московского спонсора, друга Лопатина и депутата Госдумы по фамилии Уханов…

Окна одноместного номера, который Новиков снял в гостинице «Турист», выходили на север, поэтому было здесь полутемно и прохладно — то, что надо после ночной гонки с насквозь пропотевшим копчиком.

Новиков вскрыл конверт, врученный ему Кисловым перед самым отъездом, и вынул лист плотной бумаги, на котором беглым почерком Игоря было написано:

«Уханов Борис Викторович — деп. Госдумы, фр. „Ед. Рос.“, наш спонсор. (Далее приведены рабочий, мобильный и домашний телефоны Уханова. Мы их, естественно, указывать не будем). Общаться без свидетелей. Попроси помочь с регистрацией в столице и заменой номера Опеля на московский. Если Опель не нужен, пусть поспособствует, чтобы его отогнали назад в Пензу. Но он скорее всего будет нужен.

Поспрашивай у Б.В.: реально ли тебе получить паспорт и удостоверение сотрудника ФСБ на другое имя? В этом может возникнуть необходимость. Я оповещу, если она возникнет.

Удачи. Игорь».

Новиков переписал телефоны Уханова в записную книжку, а бумагу сжег. Именно на этот случай, чтобы не хлопотать в поисках спичек, он носил с собой зажигалку.

Всё, теперь плотно поесть и спать.

Он спустился в буфет и прослезился от цен. Поневоле вспомнишь о пензенских беляшах по 12 рэ штука. Схрумкал парочку — и сыт.

«На ВДНХ», — сказал он себе, памятуя о том, что выставка всегда славилась национальными кухнями. Пусть чуть подороже, но это же не прогнувшийся от древности бутерброд с сыром за 60 рэ. Помнил, помнил еще чебуреки из слоеного теста с настоящей обжигающей рот бараниной, с которыми ухо нужно было держать востро. Чуть зазевался — и горячий мясной сок через дырку в тесте щедро обливал ненасытное пузо.

Увы и ах, вместе со сменой названия на прозаическое ВВЦ, где ВЦ вызывало в памяти вычислительный центр, чебуреки сменились здоровенными шашлыками по 100 рэ за кусок.

У всех продавцов шашлыки были из одинаковых, штампованных кусков мяса или рыбы, и это было крайне подозрительно. Новиков уже лакомился курятиной, похожей на свинину, и свининой, похожей на курятину, потом оказалось, что мясо это пролежало тридцать лет в мобилизационном резерве одной капиталистической державы, после чего было передано в дар России. Но в России ничего даром не бывает, поэтому им начали кормить в ресторанах, приклеивая ярлыки: говядина, свинина, мясо индейки, бройлер и прочее.

Невзирая на окружающие красоты, Новиков бежал с ВВЦ в ближайший продуктовый магазин, где расщедрился на докторскую колбасу, картофельное пюре «Роллтон» в пластиковой баночке, сливочное масло, сыр, хлеб и свежие огурцы. Вот уж душу-то отвел в своем номере. Остатки поместил в холодильник, вслед за чем залег спать.

Спал он до пяти вечера и проснулся бодрый, отдохнувший, готовый к труду и обороне.

Уханов, которому он позвонил по мобильнику, сразу огорошил известием о шуме, поднятом в Пензе вокруг чекиста Новикова. Слышать это было неприятно. Перехват перехватом, но чтобы сразу без суда и следствия объявлять человека виновным во всех смертных грехах — это, знаете ли, уже не шуточки. Недаром, ох, недаром Загрицын пытался повесить гибель Лопатина на Новикова.

— Ваше решение? — спросил Андрей, никак не прокомментировав это сообщение.

— Я на работе, — сказал Уханов. — Где-нибудь к семи подъезжайте к памятнику Жукову.

— Это за Историческим музеем? — уточнил новиков. — Где у коня вместо причинного места дыра?

— Всё-то вы знаете, — хохотнул Уханов. — А я как-то не приглядывался. Так, до семи. Я вас узнаю по фотографии…

Новиков пришел за десять минут, встал этак в отдалении, чтобы не сразу приклеиваться к объекту, а постепенно, шажок за шажком, незаметненько в нужное время оказаться в нужном месте.

Народу на Манежной площади толклось множество, преобладала молодежь. Что интересно, мата не было, мелькал сленг, но это так — для усиления, а больше для хохмы.

Минуты через две мимо прошествовал ничем не примечательный, высокий, склонный к полноте молодой человек в серой рубашке и серых брюках, сказал, не повернув головы:

— Я Уханов. Идите за мной.

Андрей лениво пошел следом, потом вынужден был прибавить шаг — Уханов шагал весьма быстро.

Миновав Воскресенские Ворота, Уханов направился вдоль Гумма к Храму Василия Блаженного, но неожиданно взял влево на Ильинку и прочесал аж до Богоявленского переулка. Едва он свернул в переулок, некий человек передал ему простенькую пластиковую папку и устремился к метро с такой скоростью, что Новиков успел увидеть только его удаляющуюся спину. Вот это, черт побери, конспирация.

— За мной, — вновь сказал Уханов, которому, судя по ухмылке, нравилась такая игра, после чего пересек Ильинку и проследовал в Рыбный переулок. Здесь, немного не доходя до Варварки, он остановился, покопался в папке и протянул Новикову знакомое до боли удостоверение.

Андрей открыл корочки.

Фотография, печать, прочие атрибуты — всё на месте, всё как положено. Теперь он не капитан Новиков, а майор госбезопасности Сергеев Владимир Андреевич. Интересно, где они раздобыли фотографию годичной давности? Впрочем, что вы тут ваньку валяете? — сказал он себе строго? Электронная почта, дурья твоя башка, технический прогресс.

— Борис Викторович, не знаю, как благодарить, — сказал Новиков, пряча удостоверение в карман. — А вдруг паспорт потребуется?

— Об этом в гостинице, — ответил Уханов. — Зайдете не сразу за мной, а чуть позже. Скажете, что к депутату Константинову — это своего рода пароль. Я буду ждать у лифта.

Глава 9. Пули льешь?

В полдень обормота, сидящего на скамейке, сменил другой обормот, ничем от первого не отличимый, только бейсболка на вытянутом черепе была не черного, а синего цвета. Клонируют их, что ли?

С таким идиотизмом Кислов еще не сталкивался. Акция эта больше попахивала давлением на психику, чем грамотной слежкой.

В час он сходил домой, полакомился ледяной окрошкой, а вместо второго, то есть гуляша с вермишелью, которое по причине жары в организм не лезло, малость вздремнул. В два он уже был на работе.

Между прочим, обормотов, блокирующих отходы в сторону улиц Кирова и Славы, уже не было, зато во дворе на тротуаре в тенечке стоял милицейский бело-голубой Форд, и в нем парились два репастых мента. Из новеньких, поди, Кислов их не знал. Это уже было маленько пограмотнее.

Можно было, конечно, позвонить Новоселову, изобразить недоумение по поводу надзора, а заодно и провентилировать вопрос относительно Новикова, но Кислов решил всё-таки этого не делать. Разумеется, Макарыч будет врать, потом прицепится насчет Андрюхи почище бультерьера, он-то ведь знает, что в последние дни Кислов и Новиков контактировали, будет настаивать на встрече. Зачем активизировать дурака?

В шестнадцать неожиданно вызвал шеф — потомственный чекист Юрий Филиппович Налейкин, дослужившийся на Лубянке до полковника, но чем-то там крупно проштрафившийся и получивший под зад коленом. Сам он про гешефт с коленом умалчивал, отделывался басенками про тягу к малой родине, к родным могилкам, однако, согласитесь, не каждый добровольно оставит Москву, переехав в патриархальную Пензу. То есть, бежал Юрий Филиппович в родной городишко от какого-то крупного позора.

Тем не менее, вес он имел огромный, Загрицын его побаивался, а губернатор уважительно жал ему руку.

Налейкину не было еще пятидесяти, но массивность, большой живот, седые волосы и клочкастые, никогда не причесываемые брови делали его старше.

— Садись, — сказал Налейкин, как только Кислов вошел. — Ну, что у тебя, Игорек, с этим Новиковым?

Игорь сел, пожал плечами.

— Я слушаю, — напомнил Налейкин.

— Ничего, — ответил Кислов. — Работали вместе.

— Не знаешь, куда он подевался? — как бы между делом спросил Налейкин.

В сторону Кислова он не смотрел, перебирал бумаги на столе.

— Да Бог его знает, Юрий Филиппович.

— А то бы помог Новоселову-то, — сказал Налейкин. А, Игорек? Или друзей не сдают?

— Каких друзей? — удивился Кислов.

— Ладно, — Налейкин посмотрел на Игоря. Взгляд у него из-под этих лохматых бровей был ужасный. Давил он своим взглядом, пронзал насквозь, хотя глаза вроде бы были голубые, выцветшие. Неожиданно улыбнувшись, Налейкин продолжил: — Так и запишем: Новиков тебе не друг и где он находится ты не знаешь. Верно?

— Верно.

Налейкин вдруг шарахнул кулачищем по столу и отрывисто пролаял:

— Пули льешь? Лапшицу вешаешь? А вот Загрицын тебя возьмет за жабры да начнет сок жать. Как запоешь?

— Так вы ж, Юрий Филиппович, в обиду не дадите, — вздохнув, ответил Кислов. — Чтоб мне лопнуть, если вру.

Налейкин посопел, надел очки, еще больше его состарившие, и гнусаво произнес:

— Не боись, не дам. Мне грамотные кадры нужны. Это я так, между нами. Ты же понимаешь?

— Спасибо, Юрий Филиппович, — сказал Кислов.

Стремительно вышел и столкнулся в коридоре с каким-то молодым квадратным типом, заехав ему головой в нос.

Пробормотав: «Извините, не нарочно», — попытался прошмыгнуть мимо, но тип свободной рукой, другой он зажимал свою окровавленную носопырку, цапнул его за рубашку так, что где-то что-то затрещало, привлек к себе и прогундосил:

— Не так быстро, юноша, не так быстро.

Глупо вот так вот сцепиться с кем-то на работе да еще перед кабинетом шефа.

— Вам нужно лечь, — пытаясь освободиться, сказал Кислов. Он не применял приемов, так как чувствовал свою вину. Действительно, вылетел, как угорелый. — Я знаю, где здесь топчанчик.

— Топчанчик тебе самому понадобится, — заявил верзила, хлюпнув носом, и, наддавая тугим брюхом, погнал Игоря перед собой к выходу.

Пришлось, увы, применить борцовский прием, который застал парня врасплох. Тяжеленный оказался, сволочь. Игорь почувствовал, что во время броска через плечо потянул спину. Не шибко, но потянул, и теперь с недельку придется поберечься.

Парнюга впечатался хребтиной в линолеум. Игорь перешагнул его руку, вывернув её так, что еще чуть-чуть, и она выдернется с корнем. Квадратный проблеял что-то и закатил глазки.

Произошло это неподалеку от кабинета Кислова. Дверь как от сквозняка приотворилась, потом медленно затворилась. Заливаете, ребята, таких сквозняков не бывает.

Игорь просунул в дверь голову, аккуратно просунул, как учили, чтоб не спугнуть клиента, и получил страшенный боковой в челюсть, пославший его в нокаут…

В гостинице, что вольготно раскинулась вдоль Москворецкой набережной, в шикарном трехкомнатном номер Новиков попристальнее рассмотрел Уханова. Тот, пожалуй, был похож на финна: выцветшие волосы и брови, невыразительное полноватое лицо со вздернутым носом — глазу зацепиться не за что, вот почему из отдельных фрагментов, зафиксированных мозгом, никак не складывался цельный образ (таких людей трудно запомнить), но при этом он был умен и не без юмора.

Категорически отказавшись от помощи Новикова и усадив его в гостиной, он носил из холодильника еду, деловито резал рыбу, сыр, колбасу, открывал прозрачные коробочки с салатами и одновременно вел с Андреем беседу.

— Где остановились? — спросил он прежде всего.

— В «Туристе».

— Отчего такой выбор? С рюкзачком любите шастать?

— По старой памяти.

«Хрум-хрум», — это Уханов резал ножом-пилой копченую севрюгу.

— Машину где оставили? — полюбопытствовал он и убежал на кухню к холодильнику.

— На улице, — ответил Новиков, когда Уханов вернулся, нагруженный очередной партией провизии.

— Что, прямо вот так на улице? — уточнил Уханов. — У тротуара? С пензенскими номерами? Ай-яй-яй.

— Да нет, загнал в какой-то двор. Там уже штук пять бибик стоит.

— А у вас, простите, какая бибика?

— Опель образца одна тыща девятьсот пятого года.

— Боже, как вы на нём от Пензы до Москвы доколбасили? Все ухабы, поди, пересчитали.

— И пересчитал, — с гордостью ответил Новиков. — Зато от шлаков полезно.

— Надо запомнить, — сказал Уханов. — А то мы тут от шлаков совсем озверели. Номерочки надо бы поменять.

— Вот-вот, — с готовностью подхватил Новиков. — Вы уж помогите, Борис Викторович.

— А что, — сказал Уханов и пожал плечами. — Плевое дело. Ну что, господин пензюк, готовы? Тогда вперед, на винные склады.

И этот туда же: господин пензюк, шутка у них такая, у зубоскалов, дежурная. Да ладно, чего там.

Однако кормежки он настрогал на целый взвод, думает, поди, что мы там, в глубинке, совсем изголодались.

— Славно вы тут, в столице, устроились, — сказал Новиков, усаживаясь за стол, и на этом, как по какому-то сигналу, треп закончился.

По крайней мере Уханов посерьезнел, шутковать перестал.

— У меня, Андрей Петрович, — сказал он, разливая водку по граненым стопкам, — после сегодняшнего сообщения Кислова возникло весьма серьезное опасение. Догадываетесь, о чем я?

— Догадываюсь, — Новиков искоса посмотрел на него. Нет, по лицу ничего не прочитаешь, лицо непроницаемое.

— Тогда есть предложение, — Уханов поднял стопку.

— Нет возражения, — стандартно ответил Новиков.

Выпив, Уханов съел пару шпротин, потом продолжил:

— Но, подумав, я понял, что это ситуацию не меняет. Мы имеем дело с группой людей, которые действуют весьма грамотно и мигом вычисляют того, а вернее тех, кого я привлекаю к расследованию.

— Тех? — переспросил Новиков, насторожившись. — Мы что, дублируем друг друга?

— Не хотелось говорить, — Уханов поморщился. — Как бы это помягче? Короче, с нашей стороны есть потери.

Вот те на. Новиков даже отложил вилку с нанизанным на ней ломтиком лоснящейся севрюги. Приплыли. В родном доме разыскивают с кольями, как злопыхателя, а здесь, в столице нашей Родины, отстреливают, как человека депутата Уханова. Куда, извините, драпать?

— Я полагаю, они не были профессионалами в полном смысле этого слова, — сказал Уханов. — Каждый из потерпевших работал с проколами.

— Откуда вы знаете? — спросил Новиков.

— Советовался со специалистом.

— И кто же этот специалист, если не секрет? Очередной профессионал, который потом оказался не профессионалом?

— Игорь Анатольевич Кислов, — не моргнув глазом, ответил Уханов. — Слышали о таком?

Глава 10. Вас трудно застать врасплох

Игорь очнулся на полу в своем кабинете. Сел, пощупал одеревеневшую опухшую челюсть — не иначе как сам Миша Тайсон руку приложил. Это ж надо такую пилюлю вогнать.

Интересно, долго я тут валялся? — подумал он, поднимаясь. Посмотрел на часы — нет, не долго, минуту, не больше.

Кабинет, как и ожидалось, был пуст, но на мониторе открыто окно электронной почты. «Тайсон» просматривал входящие и исходящие сообщения, а когда Игорь спугнул его, вырубил Игоря и спешно слинял, прихватив квадратного типа, с которым был заодно.

Кислов бросился к окну и увидел во дворе сразу несколько машин: одна, новенькая крутая Нива, только что тронулась, другая, черный Фольксваген, быстро удалялась вдоль домов в сторону универмага, третья, серые Жигули, на скорости мчалась к набережной. Всё не то, а если и то, так уже не догонишь, поздно.

Выключив компьютер, Кислов закрыл свой кабинет на ключ, убедился, что квадратного в коридоре уже нет, и вышел на улицу. Входная дверь фирмы по случаю жары была распахнута настежь, вахтера иметь не полагалось, не было такого в штатах, поскольку якобы действовала система самоохраны. Вот тебе и самоохрана. Когда Кислов выходил к шефу, входная дверь была закрыта, но какой-то паразит вышел покурить и пожалуйста — заходи кто хочешь, бери что хочешь.

Итак, Кислов вышел во двор. Скамейка перед подъездом была пуста, наблюдатель, сидевший напротив окон, был прежним, по крайней мере бейсболка была та же — синего цвета.

Кислов подошел к нему, окаменевшему от желания показать, что он тут ни при чем, и сказал:

— Молодой человек, вы не запомнили двух мужчин, которые только что вышли из нашего подъезда? Один такой квадратный, а второго я к сожалению не видел.

— Что с лицом? — спросил владелец бейсболки — молодой мордвин с тяжелой челюстью.

— Комар укусил.

— Ну и вали, — сказал мордвин.

Кислов вздохнул и последовал совету. А что, со всеми хамами прикажете драться? Кулаков не хватит…

— Чепе, Юрий Филиппович, — сказал он, зайдя к шефу и тщательно затворив за собой дверь.

— Эк тебя перекорежило, — заметил Налейкин, мельком взглянув на него. — Когда только успел?

— Дурное дело не хитрое, — отозвался Кислов и рассказал обо всём, что с ним случилось сразу после того, как он покинул кабинет шефа.

— И что, никто из наших этих двоих не видел? — спросил Налейкин.

— Сейчас похожу, поспрашиваю, — сказал Кислов. — Только вряд ли кто-то что-то знает. Ну, вышел от Кислова какой-то волнолом, так мало ли кто ходит к Кислову? Клиентов-то за день бывает не один и не два.

— А там еще кто-то у моего кабинета валялся, — напомнил Налейкин. — Тоже ведь оно не каждый день людишки у дверей валяются. Не то время.

— Не то, — согласился Кислов.

— Слушай, не морочь мне голову, — попросил Налейкин. — Работы навалом, а он про то, как по лицу схлопотал. Иди, Игорек, не переживай, со всеми случается.

— Ладно, — сказал Кислов, направляясь к дверям.

Нам главное вовремя прокукарекать, подумал он, а там хоть утро не наступай.

— Игорек, — позвал вдруг Налейкин. — Так что, говоришь, этот боксер искал в твоем компьютере?

— Что конкретно — не знаю, но он лазил по моей электронной почте.

— Что-нибудь нашел? Тебе есть что скрывать?

— Ну, разумеется.

— Так какого ляха свой комп не выключил? — пролаял Налейкин. — Почему кабинет на ключ не закрыл? Не узнаю? тебя Кислов. Или Загрицын учил через пень колоду?

Повернувшись вполоборота, Кислов вежливо ждал, пока шеф выпустит пар, и спрашивал себя — а так ли ему, Кислову, нужна эта дурная работа? Деньги не Бог весть какие — всего лишь четыреста долларов. Для Пензы, конечно, неплохо, но в той же Москве, вкалывая на пару с Новиковым, можно заработать много больше. Так вот, может ну её, эту лямку?

Налейкин, успокаиваясь, вещал что-то назидательное, но вдруг изрек:

— На твоем месте, парень, я бы сдал Новикова. Он теперь дохлый номер, битый козырь, а тебя из-за него достанут, как Снуса Мумрика. Помяни моё слово.

— Снуса Мумрика? — переспросил Кислов и пожал плечами. — Не помню. Можно идти?

— Идите…

Да нет, сказал себе Кислов уже в собственном кабинете, включив компьютер, ибо по предварительной договоренности должен был сообщить Уханову об обстановке в Пензе, в том числе и о том, что произошло лично с ним, о всех этих слежках, «Тайсонах», намеках Налейкина. Рано пока улепетывать из Пензы, не нужно спешить. Ищут Андрюху, вот к тебе и прицепились. Через неделю отвалятся, как пиявки, что с меня, сирого, возьмешь? К тому же на тебе семья. Известно, чем берут главного героя киношные психопаты — умыкают ребенка либо жену и шантажируют, шантажируют. А чем наши силовые психопаты хуже? Так что терпи, брат…

Вернемся, однако, к Новикову и Уханову, которых мы оставили в гостиничном номере за недурственным столом.

Речь, напомним, зашла о потерях в стане Уханова, при этом депутат заявил, что потерпевшие, то есть убитые, сами виноваты, так как работали с проколами.

— Сто, стоп, стоп, — сказал Новиков. — Так Кислов знал об этих потерях?

— Знал, — неохотно ответил Уханов.

— Предупреждать надо, — проворчал Новиков, раздумывая, сразу послать этого депутата или сначала всё съесть, набить утробу впрок, чтобы долго потом не хотелось, а уж вслед за тем послать.

— Но он, то есть Игорь Анатольевич, считает вас, Андрей Петрович, классным специалистом, — с воодушевлением продолжил Уханов. — Ваша уникальная особенность в том, что вы умеете работать в одиночку. Вас трудно застать врасплох и вы всегда опережаете.

— Похоже на грубую лесть, — заметил Новиков, чувствуя, впрочем, что слова эти ему приятны. Чертовски приятны. Откровенно говоря, это в тысячу раз лучше, чем когда тебя за дело ругают. Другими словами, грубая лесть в тысячу раз лучше, чем справедливая ругань в твой адрес.

— Игорь Анатольевич утверждает, что вы профессионал, каких мало, — продолжал гладить по шерстке опытный Уханов. — И хотя связанные с вашей персоной события в Пензе меня насторожили: сами понимаете, а вдруг объявят всероссийский розыск? — я решил с вами не расставаться. Вы, дорогой мой, будете работать инкогнито под чужой фамилией. Мощный тыл гарантирую.

Новиков с серьезной физиономией согласно кивал, а сам думал: пой, ласточка, пой. Вас там, в Думе, специально отобрали таких, умеющих петь да чирикать. Это ваше дело — посвистывать, а наше дело чужое дерьмо разгребать да грамотно когти рвать, ежели припрет. А за мощный тыл спасибо. Идея идеей, но это хорошо, когда есть где отсидеться и заодно пересчитать, сколько там баксов накапало в свинью-копилку.

— Будете теперь жить, как господин Ленин, — неожиданно произнес Уханов. — С явки на явку. Нигде подолгу не задерживаться. Этот номер — одна из явок. «Турист» не бросайте, пусть тоже будет за вами, хотя вы же там фигурируете под собственной фамилией. Срочно выписывайтесь и прямиком сюда. Я же тем временем подберу еще троечку укромных мест. Перегоните Опель в этот гараж, — вручил бумажку, где были указаны адрес, бокс и номер гаража, а также два ключа. — Длинный — от верхнего замка. Там уже стоит БМВ, но места хватит.

— Ваш гараж? — догадался Новиков.

— Мой. Завтра же и перегоните. Выпишитесь тоже завтра, а сегодня переночуете здесь.

— Я могу и сегодня выписаться и перегнать, — предложил Новиков.

— Нет, нет, — возразил Уханов. — Вы уже выпивши. А через пять минут, вот видите — я наливаю, будете еще более под мухой. Не лишайте меня удовольствия, Андрей Петрович. Всё работа, работа, а как дело доходит до выпивона, за столом всё те же рожи. Вы свежий человек, не испорченный, с вами приятно поболтать…

Глава 11. Удар

Утром Новиков встал разбитый с мятой физией и красными заплывшими глазками, но, взяв себя в руки, залез под холодный душ, потом вымыл голову, побрился новеньким станком, поел вчерашней рыбки, салатиков, попил томатного соку и понял, что хочет горячего. Совсем уже оживший, отварил пару сосисок, схрумкал их с кетчупом, хватанул большую кружку крепкого кофе и осоловел. После кофе-то. Захотелось понежиться на диване, потаращиться в потолок, отключиться от всей этой суеты и глупости. Как в детстве, когда времени впереди завались.

Минут десять, не больше, — сказал он себе и лег на уютный мягкий диван, будто в вату провалился.

Вот как оно в невесомости-то бывает, тела совсем не ощущаешь. Глаза сами собой закрылись.

Он с трудом их разлепил и начал вспоминать вчерашнее. Вроде бы всё о-кей, трепались весь вечер, а заодно пили и закусывали, пили и закусывали. Уханов был милый человек, но с закрытой дверцей, до дверцы пускал, а дальше не моги. Оч-чень секретный человек, Харитон от Госдумы. Так и ушел не расколотый.

Новиков посмотрел на настенные часы — полдевятого, смежил веки, потом встрепенулся от какого-то внутреннего толчка, вновь кинул взгляд на часы. Вот те на — было уже десять. Полтора часа как корова языком слизнула.

Всё, больше не пью, кремень, сказал он себе и встал — бодрый, стремительный…

Выписаться из «Туриста» было делом не хитрым, а вот отыскать Опель с разбегу не удалось.

Двор, вроде бы, был тот, но машин, тех, что стояли рядом, уже не было. Новиков пробежался по соседним дворам — ничего похожего, вернулся на старое место и стал ждать кого-нибудь их жильцов. Лавочек было полно и все пустые — это тебе не Пенза, где на иных лавках у иного подъезда порой умащиваются шесть средней толщины бабок.

Из подъезда выплыл старикан с клюкой и кургузой сумкой, потащился в магазин.

Новиков пристроился рядом, спросил, не знает ли тот, кто бы мог умыкнуть старенький такой маленький Опель серебристого цвета? Может, видел кого-нибудь подозрительного?

Старикан сопел и молчал в тряпочку, но едва Новиков отошел в сторону, остановился и сказал:

— Я чо тебе, реактивный? Сразу и не сообразишь. Между прочим, знаю. Поначалу вокруг машин, их тут много было, милиция крутилась, потом эвакуатор приехал. Знаешь эвакуатор?

— Знаю, — вздохнул Новиков и протянул ему пятьсот рублей, мельче не захватил.

Старик цапнул денежку, поклонился.

— Спаси тебя Бог, добрый человек. Теперь-то уж верняк до пенсии дотяну. В милицию позвони, они скажут, куда твой Опель отвезли. Это вчера вечером было, в каком часу не помню.

Улыбнувшись ему, хотя на душе кошки скребли, Новиков направился к троллейбусной остановке. У киностудии горького, он, правда, не знал, что это старое коричневое здание с большими окнами и примыкающим к нему глухим бетонным забором — знаменитая киностудия, позвонил Уханову.

— Не будем драматизировать, — успокоил его депутат. — У серых подкожные кончились, вот они и вышли на промысел. Хотите совет? Если к вам подошел милиционер, не спешите расстегивать кошелек.

— Я и не спешу, — ответил Новиков.

— Значит, увезли вчера вечером, — сказал Уханов. — Какой номер у Опеля?

— Представления не имею. Пензенский.

— Это ваш автомобиль?

— Нет.

— Как же вы рискнули ехать в столицу на чужом автомобиле? Ну, права у вас, положим, есть, а техпаспорт на машину?

— Когда есть корочки чекиста, это многое заменяет, — ответил Новиков.

— Ладно, — вздохнул Уханов. — Я перезвоню.

Через полчаса он сообщил, что всё улажено, что Опель можно забрать по такому-то адресу, одного только он не сказал, потому что не знал об этом: регистрационный номер автомобиля попал в сетевой компьютер, связанный с Главным Вычислительным Центром, куда стекались все информационные потоки страны. Одновременно диспетчером УВД был послан запрос в Пензенский филиал о принадлежности бесхозного Опеля. Сделано это было проформы ради по личной инициативе дежурившего на пульте офицера, у которого сегодня было особо противное настроение. Никто его, идиота, об этом не просил, но дурное семя упало на благодатную почву.

— О, Захаров, — воскликнул Новоселов, в руки которого попало извещение из Центра с карандашной пометкой о владельце Опеля. — А не благодетель ли это нашего козлика Андрюхи?

Помнил, помнил, охальник, как Новиков скрутил его в бараний рог. Забыть не мог, красными пятнами порой покрывался, да желваками играл.

— Тащите сюда этого Захарова. Предъявите повестку, — черканул что-то на четвертушке листа, влепил туда печать и протянул тем самым молодцам, которым в ту злополучную ночь перепало вместе с Новоселовым от Андрюхи Новикова. — Будет сопротивляться — не церемоньтесь.

Ребятишки эти, качки и каратисты, ни к какой Лубянке отношения не имели, а были новобранцами из Нижнего Ломова, где прославились тем, что по личной инициативе расправились с Глухарем и его группировкой из пяти дебилов. Надоел Глухарь Нижнему Ломову хуже горькой редьки. Меры в поборах не знал и чуть что — дубасил мирных жителей за милую душу. Подозревался в мокром деле и разбойных грабежах за пределами области, но никак не удавалось схватить его за руку. А тут два качка, два тайных осведомителя с ликеро-водочного завода, поуродовали Глухаря и его бандюг так, что четверо, в том числе Глухарь, в течение недели один за другим откинули копыта, а двое остались нетрудоспособными инвалидами.

Любому другому за подобное членовредительство грозил бы срок, а каратистов, поскольку те были тайными агентами ФСБ, сделали агентами явными, переведя в областной центр. Загрицыну бесцеремонные ребята были нужны.

Вот эти два молодца и направились к Захарову, который в этот день как на грех был дома. Впрочем, это дело не меняло, нашли бы и на работе — работал он охранником в режиме «сутки-трое».

— Захаров? Владимир Антонович? — спросил один из качков у открывшего дверь Захарова.

— Ну, и что дальше? — спросил ерепенистый Захаров, который к тому же выпил.

— Войти можно?

— Зачем?

— С вами хочет побеседовать начальник ФСБ.

— До свиданья, ребята, — сказал Захаров, поняв, что его разыгрывают.

Попытался закрыть дверь, но получил страшный удар в солнечное сплетение, бросивший его на пол.

Перешагнув через скорчившегося, хватающего ртом воздух Захарова, качки вошли в квартиру, заглянули во все три комнаты, вернулись в коридор.

Захарову было худо, всё никак не мог вздохнуть, вот уже и пена на губах появилась.

— Эй, эй, отец, — встревожился качок, который, не подумав о последствиях, распустил кулаки. — Ты это брось.

«Отцу», между прочим, было немногим за шестьдесят, просто слеп он был, как крот, а потому удара и не увидел, не подумал хоть как-то увернуться, прикрыться.

Качки положили его на спину, попытались сделать искусственное дыхание, но это не помогло. Главный «Светляк» погас.

— Следы надо стереть, — сказал один качок другому. — Нигде ничего не цапал?

— На звонке палец.

— Протри звонок и мотаем. Пусть у Макарыча голова болит…

— Эх, пеньки, пеньки, — в сердцах сказал Новоселов, узнав о случившемся. — Зачем силу-то применять? Одна из двух ниточек, и ту оборвали…

Тело Владимира Антоновича обнаружила вернувшаяся с работы жена и первым делом позвонила Кислову.

Вот это был удар, так удар.

Глава 12. Вот оно

— Это всё, что нашла секретарша Лопатина, — сказал Уханов, передав Новикову жидкую стопочку исписанных бумаг. — А это список тех, с кем он в последнее время общался. Действуйте, и помните про Опель.

— Про Захарова, — хмуро поправил Новиков, чувствуя свою вину в смерти Антоныча. Не поддайся он в тот вечер на уговоры Уханова, фиг бы кто нашел этот несчастный Опель в ухановском гараже.

— Вот именно, — сказал Уханов. — Извините. С этими делами совсем очерствели, людей не видим. Да не корите вы себя, черт возьми, вы ни в чем не виноваты.

— А кто виноват? — спросил Новиков и посмотрел ему в глаза.

— Наверное, я, — ответил Уханов. — Ну ладно, поздно уже.

Он ушел, а Новиков начал вспоминать, как пятнадцать минут назад заявившийся в гостиницу Уханов огорошил его новым известием из Пензы, и как они, пытаясь отвлечься, болтали о разной чепухе, а затем Уханов сообщил, что кабинет Лопатина до сих пор опечатан, но что бумаг в нем, как оповестил один компетентный человек, вообще нет. То есть, стоят стол, шкаф, сейф, и ни записочки в них, ни клочка бумаги, всё изъято.

Вот такие пироги.

Дальнейшее мы уже знаем.

Было начало одиннадцатого, в открытое настежь окно врывался монотонный гул нескончаемых автомобилей, тянуло освежающим ветерком, черное ночное небо было подсвечено многочисленными огнями, что создавало иллюзию праздника. Может, так и должно быть в зажиточной столице нищей страны?

Новиков включил торшер, вырубил люстру, плюхнулся в кресло и принялся изучать записи Лопатина.

Собственно, это были не записи, а черновики, бросовая бумага, на которой выполнялись промежуточные расчеты. Итоговые результаты вносились в какой-то документ, здесь же имели место зачеркнутые и не зачеркнутые цифры, а также никак не связанные между собой отдельные слова либо коротенькие словосочетания. Никакой системы в цифрах и словах не было, но из всего этого можно было предположить, что Лопатин набирал на компьютере некий текст, а на лежащий перед ним листок для памяти набрасывал какие-то цифры и одновременно шлифовал набранный текст, подбирая наиболее подходящие слова.

Любопытно, кто-нибудь этот текст видел? Не на домашнем ли он компьютере Лопатина? Уханов про это промолчал.

Последний лист был наиболее информативным и именовался с претензией: «Черные дыры». Заполнен он был лишь на четверть. В нем были перечислены пятнадцать фирм с банальными названиями: «Гермес», «Стандарт», «Новая Русь», «Фокус» и тому подобное. А против каждого названия стояла двухзначная цифра, самая маленькая напротив «Фокуса» — 22, самая большая напротив «Стандарта» — 86.

Об этих фирмах Уханов, как коллега Лопатина, наверняка должен был что-то знать. Спрашивается, почему промолчал? Почему не приколол листочек со своими комментариями?

Список Уханова содержал восемь фамилий с указанием места жительства и телефонов, в основном домашних. Вот эти фамилии: Арабесков, Баранов, Гордеева, Дударев, Лисов, Моллюсков, Рубинов, Шмака. Формально этих восьмерых можно было опросить за день, фактически же, в зависимости от всплывающих фактов, на это мог уйти целый месяц…

В среду в девять утра Новиков начал обзванивать клиентов. Назывался следователем Сергеевым, расследующим обстоятельства смерти депутата Лопатина, деликатно настаивал на аудиенции. Троих, а именно Арабескова, Моллюскова и Гордееву поймал на работе, двое согласились принять его вечером, Гордеева сказала, что ей некогда и повесила трубку. Трое, сидящих дома — Дударев, Лисов и Шмака, попросили приехать в любое время, причем Дударев велел предварительно позвонить. Телефон Рубинова не отвечал, а Баранов, оказавшийся крайне упертым и подозрительным типом, мало того, что учинил Новикову допрос, так еще наотрез отказался встречаться. Андрей обвел его кружочком и поехал к одному из домоседов, живущему на Чистых Прудах.

Человек этот, оказавшийся бывшим прокурором, был весьма доверчив, не попросил даже предъявить удостоверение. Звали его Иван Георгиевич Лисов, было ему 72, жил он один в миниатюрной чистенькой двухкомнатной квартире.

Поставив на конфорку чайник, он вернулся в комнату, где, сидя за столом с блокнотом и ручкой, его ожидал Андрей Новиков. Опустился на диван, спросил стандартно:

— Так что вас интересует, э-э, Владимир Андреевич?

— Вы, Иван Георгиевич, были хорошо знакомы с Валерием Викторовичем Лопатиным?

— К сожалению, знал я его недолго, — ответил Лисов. — Он пришел ко мне месяца полтора назад по рекомендации Венечки Романова.

— Простите, а кто такой этот Венечка Романов?

— Чувствую хватку, — улыбнулся Лисов. У него не было трех верхних передних зубов, но он даже не шепелявил. Странное дело — у бывшего прокурора не было денег на дантиста.

— Чувствую хватку, — повторил Лисов, — и заметил ваш взгляд. Да, денег на зубы у меня нет, не скопил. А цены кусаются, у них клыки волчьи, стальные.

— Это верно. Так что с Венечкой Романовым?

— Он мой ученик. Очень способный парень, однако Лопатинского вопроса поднять не смог.

— Так, так, так, — сказал Новиков, делая в блокноте пометку. — И что за вопрос?

— Как предъявить иск к фирме-должнику?

— Это даже я знаю, — усмехнулся Новиков.

— А если она уже ликвидирована? — осведомился Лисов, наивно глядя на него выцветшими глазками.

Он был под стать своей квартирке — такой же миниатюрный, чистенький, пахнущий земляничным мылом.

— Ну, есть, наверное, какая-то процедура, — промямлил Новиков, ловя себя на мысли, что не может представить, как этот уютный человечек подписывает кому-то убийственный приговор. А ведь наверняка что-то подобное подписывал.

— Что же вы не спросите — какой долг? — мягко осведомился Лисов.

— Какой же?

— У этой фирмы долг перед государством пятьдесят три миллиарда долларов, — победно провозгласил Лисов. — Каково? Что вы потеряли, дружок?

А дружок Новиков уже вовсю рылся в дипломате, отыскивая «Черные дыры». Ага, вот.

— Фирма «Композит»? — спросил он.

— Да, — удивленно ответил Лисов.

— Ну-ну, продолжайте, — нетерпеливо сказал Новиков. — Что же вы посоветовали Лопатину?

— А что тут посоветуешь? — вздохнул Лисов. — Фирма-однодневка, создана жителем Израиля, зарегистрирована в Калмыкии. Деньги выделены на освоение вновь открытых алмазных приисков в подотчетной Абрамовичу Чукотке. Но сам Абрамович, как оказалось, к этой белиберде не причастен ни с одного боку. Типичное казнокрадство на правительственном уровне. Естественно, под маркой закупки оборудования деньги со счетов фирмы были немедленно переведены на зарубежные счета, а сама фирма в одночасье прекратила строе существование.

Вот, вот оно, — подумал Новиков, в котором проснулся азарт охотника.

— И что же — никого в правительстве прижучить нельзя? — спросил он. — Ведь это, простите, Иван Георгиевич, государственная измена. Я понял, почему ваш Венечка Романов отказался от этого дела.

— А как прижучишь, если закона нет? — простодушно сказал Лисов и махнул рукой. — А почему закона нет, как вы думаете?

— Да, да, — согласился Новиков, закрывая блокнот. — Любопытно, почему вы, прокурор со стажем, не попросили меня предъявить удостоверение?

— Да потому, что у вас на лбу написано, что вы наш человек, — Лисов беззубо улыбнулся. — Ясно, как день, что никакой вы не следователь, а сотрудник ФСБ. И, судя по возрасту, в чине капитана.

— Майора, — поправил Новиков на тот случай, если вдруг придется раскрыть липовое удостоверение. — И последний вопрос, Иван Георгиевич. Не могли Лопатина убрать из-за того, что он пытался притянуть члена правительства к ответственности? Того самого члена…

— Я понимаю, — перебил его Лисов. — Вряд ли, тем более что Лопатин по моим сведениям умер естественной смертью. Извините, Владимир Андреевич, но у меня чайник расплавится.

Вихрем умчался на кухню, а когда вернулся, Новиков уже встал, сложил свои вещички в дипломат и готов был откланяться. Как лисов, наконец-то встретивший родственную душу, ни уговаривал попить чайку, Новиков не остался, поскольку дел было по горло.

В прихожей посмотрелся в зеркало, сказал, показав на лоб:

— Ничего не написано.

Лисов хихикнул…

Следующий свидетель ждал Новикова в Сокольниках. Он также был на пенсии, но всего лишь третий год. В свое время он был шофером у Виктора Степановича Черномырдина и сейчас от случая к случаю «бомбил», то есть калымил частным извозом, беря за услугу чуть меньше штатных таксистов. Дело это, однако, было опасное, можно было лишиться машины, а то и жизни, поэтому «бомбил» он редко, когда поджимал семейный бюджет.

Звали его Петр Юрьевич Шмака. Жена подрабатывала поломойкой в соседнем магазине и должна были прийти с минуты на минуту, поэтому в комнату Новиков приглашен не был. Оно и понятно — жили Шмаки бедновато.

— Как вы познакомились с Лопатиным? — спросил Новиков.

— Да подвёз как-то. Шибко торопился парень, когда голосовал — чуть под колеса не угодил.

— Куда подвезли, не помните?

— Помню. В Чертаново.

— Короче — подвезли и на этом расстались, — сказал Новиков. — А по какой причине встретились во второй раз? В третий?

Шмака потеребил свой вислый сизый нос (видеть, не брезговал лишний раз приложиться к бутылке), хитро прищурился и произнес:

— А откуда вам, господин хороший, известно, что я встречался с ним во второй и третий раз?

— Служебная тайна.

— Так вот, если бы вы не торопились, юноша, я бы и сам всё рассказал.

Шмака говорил неторопливо, без намека на укор, но чувствовалось — что-то в поведении Новикова его задело. Экие все стали обидчивые.

— Я не такой дурак, как вы думаете, поэтому прошу не перебивать, — продолжал он.

— Лады, — дружелюбно ответил Новиков и примиряющее улыбнулся, но при этом подумал: где же я его перебил?

— Думаете, если шоферюга, то обязательно дурак? — осведомился Шмака, выпуская последний пар. — С самим Виктором Степанычем беседовал — и ничего, понимали друг друга.

— Ну и как он, в смысле Виктор Степанович? — с интересом спросил Новиков.

С ними, с неудачниками, у которых амбиций выше крыши, нужно вести себя именно так — мягко, с приветливой улыбочкой, показывая полную заинтересованность. Шмака наверняка сам себя загнал в пятый угол — возил одного из богатейших людей мира, у которого руки по локоть в золоте, а когда подошел возраст и никому он стал не нужен, оказалось, что в кармане вошь на аркане.

— Вот говорят, что Черномырдин языком не владеет, — оживился Шмака. — Брехня. Всем он владеет, только матерится чересчур. С матом он просто Пушкин, а без мата пык-мык получается. Уберите-ка у Пушкина две трети слов — что останется? Пык-мык. Как у любого из нас.

Да нет, ошибочка вышла, никакой он не неудачник, просто любит поболтать.

— Я понял, — сказал Новиков. — Вы с Лопатиным разговаривали о Черномырдине.

— Умница, — расцвел Шмака. — Именно о нем, о драгоценнейшем Викторе Степановиче.

Глава 13. Ни следочка не осталось

Удостоверившись, что дружественные мосты наведены, Новиков сказал:

— Петр Юрьевич, а что больше всего интересовало Лопатина в Черномырдине?

— Да всё, — объемно ответил Шмака и стал ждать следующего вопроса, который последовал незамедлительно.

— А о чем он больше всего спрашивал?

— А-а-а, — Шмака хитро улыбнулся и погрозил Новикову пальцем — знаем, мол, мы вас, следователей. Вам только скажи и не дай Бог ошибись, вы за эту ошибочку-то — цоп, и поехали жилы на кулак наматывать.

— Про какие-нибудь ссуды спрашивал? — намекнул Новиков. — Известно же, что Виктор Степанович лично распределял разным фирмам денежные ссуды.

— Это типа как бы в долг? — уточнил Шмака и поскреб пальцами тяжелый плохо выбритый подбородок.

— Кому в долг, а кому так — безвозмездно.

— Спрашивал, — сказал Шмака. — Так я его к одному мужичку направил, который у Виктора Степановича архивом заведовал.

— А как, простите, зовут этого мужичка?

— Дударев, э-э, Адам Семеныч. Тьфу ты, Семен Адамыч. Все путают, вот и я грешным делом… Если встретитесь, не вздумайте назвать его Адам Семенычем, жутко обижается.

— Так, так, прекрасно, — Новиков сделал вид, что записывает, потом для правдоподобия спросил: — А телефончик у вас есть?

— Был где-то, — сказал Шмака, и в ту же секунду в дверь позвонили.

Пришла благоверная, после мытья полов выжатая, как лимон. Маленькая, тихонькая, старенькая, а посмотрела таким зверем, что сразу захотелось уйти. Однако Новиков мужественно ждал, пока Шмака рылся в пухлом, почерневшем от бесчисленных рук телефонном справочнике. Благоверная ушмыгала на кухню, стало как-то полегче.

— Ага, вот он, на последнем листочке, — сказал Шмака. — Жутко засекреченный товарищ, даже в справочнике нет. Пишите.

Продиктовал телефон, а заодно и адрес.

Доверие, как видите, было уже абсолютно полным.

— Спасибо, Петр Юрьевич, — Новиков горячо пожал ему руку и вручил тысячерублевую купюру.

— Зачем же? — нерешительно произнес Шмака, но денежку взял.

— Капитализм, Петр Юрьевич, за всё надо платить. Я не обедняю, а вам пригодится. Всего доброго.

Сказав это, он вышел.

— Вот черт, — пробормотал вдогонку Шмака. — Дурак старый. Надо было документы спросить — следователи деньгами не сорят. Или уже сорят?..

Что ж, пока всё шло гладко. Вырисовывалась следующая картина: каким-то образом Лопатин вышел на казнокрадство в особо крупных размерах и любыми доступными способами выявлял посредников, которые переправляли немалые суммы за рубеж. Дело это было не особо благодарное. Ну, выявил, ну, составил список, а что дальше? Существовали вклады в чужую, в основном американскую, экономику значительно крупнее, причем на вполне официальном уровне. Взять те же мифические долги Советского Союза, тот же Стабилизационный Фонд.

Однако, надо было делать дело, то есть собирать факты. Глядишь, всплывет еще что-нибудь, и «Черные дыры» обрастут новыми деталями. Выстроится совершенно иная мозаика.

Новиков вынул мобильник, набрал номер Дударева, и как только тот взял трубку, бодро отчебучил:

— Следователь Сергеев. Адам Семеныч, не могли бы мы с вами…

Тут его начал душить смех, Дударев же возмущенно верещал в трубку:

— Вы что все — сговорились? Достали вы меня с этим Адамом. Еще Еву вспомните…

— Семен Адамыч, простите Бога ради, — сказал Новиков. — Это меня Петр Юрьевич Шмака напутал. Короче, еду к вам.

— Вы по поводу Лопатина? — уточнил Дударев.

— Да, да.

— Что ж, подъезжайте, — вздохнув, сказал Дударев. Видно, особой радости от предстоящей встречи не испытывал…

Хорошо иметь дело с пенсионерами — всегда сидят дома.

Вот и Дударев сидел — ноги плохо слушались. Судя по внешности, было ему за восемьдесят, значит, во времена Ельцина-Черномырдина был он далеко не юноша — в районе семидесяти лет. В без малого семьдесят заведовал архивом у премьер-министра огромного государства. Уже за одно это можно было зауважать Виктора Степановича — ценил, светлая голова, старые кадры, знал, что молодняк, стремясь пошустрее состряпать карьеру и застолбить верхушку, где можно тоннами пожинать лавры, завалит любое дело, а потому держал молодежь там, где ей положено быть, не в руководителях, а в исполнителях, чтобы, как бывало испокон веку, постепенно набирались опыта. Но это так, ретроспекция, воспоминание о прошлом, сейчас всё по-другому, сейчас сорокалетнему работы не найти, потому что на фоне искушенного сорокалетнего двадцатипятилетний начальник сразу смотрится круглым идиотом.

— Ну что, Семен Адамович? — сказал Новиков, подождав, пока Дударев устроится в своем кресле, и сев рядом на стул. — Вы уж извините, что так неожиданно.

— Что натворил Лопатин? — спросил Дударев.

— Помер, — коротко ответил Новиков.

— Валерка помер? — огорошено произнес Дударев. — Такой здоровяк?

— В газетах писали, — сказал несколько удивленный Новиков. Казалось, весь мир об этом знает. — По телевизору сообщали. По радио.

— Не читаю, не смотрю и не слушаю, — Дударев пренебрежительно махнул рукой. — Уши от всего этого вандализма вянут. Глаза на лоб вылазят. Вон мои друзья, только с ними и общаюсь, спасаясь от этой мерзости.

Кивнул на уставленные книгами стеллажи. Книги были в добротных обложках, многие с полустертым золотым ыпучившем, не эти ядовито-яркие лакированные нынешние, от начала и до конца испеченные компьютером, где порою в названии встречаются орфографические ошибки.

— Да, да, — сказал Новиков, не предполагая даже, что именно в этот момент…

Именно в этот момент молодой человек невзрачной наружности в джинсах и клетчатой рубашке с коротким рукавом умело вскрыл отмычкой дверь в квартиру Ивана Георгиевича Лисова. Сделано это было так ловко, что бывший прокурор ничего не услышал.

Он дремал на диванчике, пребывая в полусне-полуяви, в которой то появлялся, то исчезал Валерик Лопатин, которого, похоже, все-таки убили. Недаром же приходил этот симпатичный чекист. Вот осел старый, подумал он, вспомнив вдруг, что Валерий оставлял ему перечень вопросов, в который он, Лисов, собственной рукой вписал соответствующие статьи Уголовного кодекса. Нарушения были, конечно же, вопиющие, но Лопатин за бумагой так и не пришел. Надо было бы отдать её, э-э, Владимиру Андреевичу, он ведь что-то подобное и искал.

Лисов открыл глаза и вдруг увидел склонившуюся к нему жабью всю в наростах синюшную рожу.

— Ва-а-а, — сказала рожа и распахнула пасть, из которой повалил черный дым, до того ядовитый и удушливый, что Лисов немедленно задохнулся…

Молодой человек выпрямился, посмотрел на ыпучившеего глаза, с отвалившейся челюстью прокурора и потихонечку так, удовлетворенно констатировал:

— Обширный инфаркт, что весьма характерно для данного возраста.

Хихикнул, неслышно, на кошачьих лапах, направился к выходу. В прихожей посмотрелся в зеркало. Ничего жабьего в его заурядном совершенно не запоминающемся лице не было, но он знал, что именно в последние секунды своей жизни видел Иван Георгиевич Лисов…

— Да, да, — сказал Новиков. — Книги — это хорошо. Я вот к вам по какому вопросу, Семен Адамыч. Виктор Степанович Черномырдин в своё время подпитывал бизнес, распределяя ссуды. В вашем архиве оставались какие-то следы?

— Не просто следы, а целые тома, — ответил Дударев. — Но давать нашему бизнесу ссуды — это то же, что поливать из лейки пустыню Сахара. Всё мгновенно уходит в песок и ничегошеньки не вырастает.

— Лопатин к вам именно с этим подходил?

— Именно с этим, — Дударев усмехнулся. — Сейчас-то легко говорить, как во времена Ельцина разбазаривалось государство, но тогда проблема наваливалась на проблему. Вы же прекрасно знаете, откуда вырастали ноги у этих проблем.

— Оттуда же, откуда растут и сейчас. Мы, русские, всем поперек горла.

— А почему, думаете, поперек? — спросил Дударев. — Потому что народ не умеет за себя постоять. Государство использует его в качестве туалетной бумаги, а он с достоинством терпит. Таких в стае не уважают, от таких избавляются. Весь мир сейчас сколотился в огромную звериную стаю. Нужны стае Чайковский, Грибоедов, Шишкин, тот же Горький с его обостренным чувством человечьей значимости? Да упаси Бог. Это не щекочет нервы. А вот кровь щекочет, имузыка эта, от которой селезенка вибрирует, щекочет.

— Да вы, смотрю я, коммунист, — сказал Новиков, но, увидев, как досадливо поморщился Дударев, поспешил исправиться: — Шучу я, Семен Адамыч. Конечно же, всё, что вы говорите, истинная правда. Жить надо своим умом, а не постулатами Бзежинского. Но вернемся к Лопатину. Вы ему что-нибудь подобрали?

Дударев опять поморщился. Чувствовалось, разговор ему начал надоедать.

— Думаете, все эти тома сохранились? — произнес он. — Не будьте наивными. Ни следочка не осталось.

Он посмотрел на Новикова и вдруг смилостивился:

— Кое-что удалось наскрести. Если уж так необходимо, у меня есть второй экземпляр. Привычка, понимаете ли, оставлять лишнюю копию.

— Первый у Лопатина? — уточнил Новиков.

— Да, — сказал Дударев. — Мне самому трудно, возьмите в книжном шкафу. Нижняя полка справа, в голубой папочке.

Книжный шкаф в комнате был один, остальное пространство вдоль стен занимали стеллажи. Книг здесь было — уму непостижимо.

— Так я её возьму? — сказал Новиков, найдя голубую папку.

— Возьмите, — утомленно ответил Дударев.

Глава 14. Давай, Тузик

Шмаки жили в сталинском доме, снаружи нарядном, капитальном, с башенками, а внутри давно уже нуждающимся в серьезном ремонте. Всё потихонечку изнашивалось — трубы, батареи, унитаз. Паркетные полы скрипели, кафельная плитка местами отвалилась, потолок и стены в ванной почернели оттого что затапливали соседи сверху.

Из последних «радостей» была та, что намертво засорился мусоропровод. Он, этот мусоропровод, для блага жильцов был сработан между квартирами, и приемным зевом выходил в коридор аккурат рядом с ванной. Из него по квартире распространялись тараканы, мелкие кусачие мушки, ароматы. Непередаваемое амбре издавали кошачьи какашки, которые сюда вываливала соседка со второго этажа.

И когда старший по подъезду кинул клич «Долой», все подписались под петицией, что клоаку нужно закрыть. Клоаку чем-то обработали, зевы опечатали, после чего жильцы начали таскать мусор в помойные баки, куда любили наведываться вороны, крысы и бомжи.

Спустя полтора часа после того, как его покинул странноватый следователь, Петр Юрьевич прихватил большой черный пакет с мусором и вышел во двор.

Странное дело — едва он покинул подъезд, вдруг с абсолютно ясных, залитых солнцем небес заструился меленький дождь. Огороженный каменными зданиями зеленый дворик сразу посвежел, повеяло умытой листвой. Над помойными баками в глубине двора задрожал воздух, потом Петр Юрьевич обостренным зрением увидел две отделившиеся от баков темные фигуры, которые направились к мокрой скамейке, сели.

Дождь усилился, Шмака заспешил, поскользнулся возле этой самой скамейки и едва не упал.

— Ждет не дождется, — сказал один из двух — молодой парень со странными черными глазами, которые притягивали, как омут.

Второй парень похлопал рукой по лежавшему на коленях кейсу и ответил:

— Для страховочки.

«О чем они?» — неприязненно подумал Шмака. Дождь, а они расселись — без зонтов, без этих дурацких бейсболок. Ощущение было такое, что они говорят о нем.

Баков было четыре, в самом большом рылся обшмыганный бородатенький бомж, рядом, не обращая на бомжа внимание, копошилась ворона. Чудно — обычно вороны улетают.

С улицы вперевалку приближалась крупная коричневая собака.

Что-то заставило обернуться. Два парня на скамейке смотрели в его сторону. Шмака кинул свой мусор в бак поменьше и услышал:

— Отдай денежку, гнида. Тебе-то теперь зачем?

Бомж говорил, не оглядываясь, но обращался именно к нему, к Шмаке.

Как ни хотелось ответить, Петр Юрьевич заставил себя отойти. С этим дерьмом, с бомжами, лучше не связываться, обматерят, обхаркают, заразят еще какой-нибудь дрянью.

Садиком мимо лавки он не пошел, решил обойти по асфальтовой дорожке.

— Давай, давай, Тузик, — глухо сказал бомж.

Что-то тяжелое толкнуло в спину, повалило лицом на асфальт. Острые зубы впились в шею, порвали артерию…

— Всё, всё, Шарик, фу, — сказал бомж, подойдя, и ударил терзавшую Петра Юрьевича собаку, ту самую крупную коричневую, в бок бесформенным ботинком. Замахнулся сумкой. — Пшел вон, зверюга.

Собака, подвывая, убежала на заплетающихся лапах.

Бомж перевернул едва живого Шмаку на спину, пробормотал «Эк из тебя хлещет», безошибочно вынул из намокшего нагрудного карманчика окровавленную тысячу и, сунув её в карман, быстренько убрался со двора.

Тотчас один из парней, тот что с кейсом, набрал по мобильнику номер и сказал единственное:

— Готово.

Ода немедленно встали и ушли. К этому времени и слепой дождь прекратился…

Когда тело увезли, а кровь смыли тугой струей воды из шланга, лейтенант милиции, назвавшийся Карякиным, начал опрос свидетелей. Двор, как на грех, в момент нападения бешеного пса был пуст, но двое из жильцов в это время пялились в окно и всё видели, точнее, видело происшедшее гораздо больше зевак, но только двое из них в этом признались. Остальные просто стояли рядом и слушали.

Всё было ясно — пёс на Шмаку накинулся по собственной инициативе. Бомж его отогнал и зачем-то перевернул Шмаку на спину.

— Как зачем? — вмешался жилец не свидетель, то есть якобы ни о чем не ведающий. — Он у него что-то стибрил из кармана. Который на рубашке.

— Так вы тоже видели? — повернулся к нему Карякин.

— Ничего я не видел, — сказал жилец. — Только то, что стибрил.

— Значит, знал, что у Шмаки что-то есть в кармане, — сделал вывод Карякин. — Выходит, это ограбление? С использованием пса? Получается: они на пару работают — бомж и пёс.

— Мура это всё, — вмешался еще один дядька — из зевак. — Если они работают на пару, зачем он его тогда сапожищем по ребрам?

— Кто? — уточнил Карякин, поворачиваясь к дядьке. — Кто сапожищем? Кого по ребрам?

— Бомжара сапожищем, — ответил дядька и сплюнул. — Кабысдоха по ребрам. Не, товарищ лейтенант, они на пару не работают. Тут что-то другое. Между прочим, вон там на лавочке сидели двое и всё видели. Думаете, кинулись на помощь? Как бы не так. Досмотрели всё до конца, потом пятки смазали.

— Опишите этих двоих, — сказал Карякин.

— Фиг их знает, — ответил дядька, почесывая подбородок. — Молодые, оба в черном, у одного портфельчик такой тряпошный — кейс.

— Пройдемте в отделение, — предложил Карякин. — Подпишете показания. Может, еще что-то вспомните.

— Ага, — сказал дядька. — Потом эти двое на меня бомжа науськают. Ты, что ли, будешь защищать?

Весело оскалился, глядя на лейтенанта.

Обидно было до чертиков, но пришлось проглотить. На гражданственность давить, на патриотизм? Это уже не работает, это за последние годы из населения выбито, выкорчевано, выжато. Да и свидетели все в годах. Нападет кто — вряд ли отмашутся, не приставишь же к каждому охранника. Эх, времечко окаянное.

В растрепанных чувствах Карякин козырнул и потащился в отделение составлять протокол, в котором тем доим, в черном, места не нашлось.

Глава 15. Заготовитель

Когда Новиков вышел от Дударева, который жил на Ленинградском проспекте в районе метро «Динамо», шел шестой час, и люди уже помаленьку тянулись с работы домой. Основной вал пойдет после шести, вот тогда только держись.

«Может, в гостиницу? — подумал он. — Лопать охота, да и вообще — зачем сразу штаны рвать? Или рано еще?»

Сегодня все равно ко всем не получится — один живет на Автозаводской, другой в Чертаново на Пражской.

«Сгоняю на Автозаводскую, — сказал он себе. — Это как раз по ветке».

Купив в киоске мороженое, Новиков вдоль широкого оживленного проспекта направился к метро. Шел и думал, что счастливы люди, которые родились в Москве. Что ни говори, а город славный, красивый, везде разный. Особенно эта разница заметна, когда выходишь из метро. Выйдешь на Лубянке — красота, центр, простор, на Чистых Прудах — тоже красота, тоже центр, но дома уже другие, всё патриархальное, тут же трамвайчик «Аннушка», курсирующий по Чистопрудному Бульвару, а выйдешь в Свиблово в районе улицы Амундсена — будто в родную Пятихатовку попал. И тем не менее, всё это Москва, святая обитель, где и дышится легче, и думается совсем по-другому, и, простите за неуклюжее сравнение, крылышки на спине вырастают.

Вот так думал Андрюха Новиков, меряя шагами московский тротуар, и не подозревая даже, что весьма скоро будет думать совсем иначе. Пока же эти мысли здорово подбадривали.

До Автозаводской он доехал за каких-то 20 минут и довольно быстро нашел дом клиента в Ослябинском переулке, но на этом везение временно кончилось. В квартире засела вреднющая старуха, которая по домофону прокаркала, что никого не ждет и что Ираклий Борисович никаких инструкций по поводу какого-то следователя ей не давал. В смысле, гоу хоум, приятель.

Вслед за подвернувшимся жильцом Новиков мелкой татью проник в подъезд, поднялся на лифте на седьмой этаж и пообщался с бабулей уже через дверь. Та напрочь не открывала, но отбрехивалась мастерски.

— Простите, сударыня, сказал Новиков, стараясь быть приятным. — Когда Ираклий Борисович будут?

— Ну, чего трезвонишь? — ответила сударыня. — Сказано — нету.

— А когда будет-то? — мягко-мягко уточнил Новиков.

— Откуда я знаю, кто ты такой? — заявила бабуля. — Может, ты заготовитель?

— Кто-кто?

— Заготовитель, который мясо заготавливает, — ответила сударыня. — Молотком по башке — и в мешок. Шкуру долой, а утром армяшки бараниной торгуют.

— Что вы говорите, Господи? — Новикова аж передернуло. — Я лучше на улице подожду.

— Жди-жди, — сказала старуха. — Я тебя уже сфотографировала, следователя, сейчас милиция приедет. Они-то уж разберутся, что ты за следователь Сергеев, который к бедной бабушке недуром ломится. Уголовник.

— Тьфу ты, — пробормотал Новиков, отходя от двери к лифту.

Тот был занят, но через пару секунд остановился на седьмом этаже. Из него вышел хорошо одетый мрачноватый мужчина восточного типа, покосился на Новикова и направился к квартире со старухой.

— Ираклий Борисович? — сказал Новиков. — Арабесков?

— Это вы звонили утром? — уточнил мужчина. — Кажется, Сергеев?

— Так точно, следователь Сергеев Владимир Андреевич…

Кровожадная сударыня оказалась бабкой жены Арабескова. Для своих восьмидесяти пяти она была резва и крута в оценках.

Новикову она немедленно показала фигу и сказала:

— Не дождешься. Учти, я тебя запомнила. Если что, — чиркнула большим пальцем по горлу.

Новиков посмотрел на Арабескова.

— Пошли на кухню, — предложил тот. — Заодно и перекусим.

Квартирка была будь здоров: пять комнат, просторная кухня, евроремонт, который сам по себе стоит как комната в коммуналке.

Арабесков сразу полез в холодильник, включил газовую плиту. Спросил:

— Что будешь — гуляш или котлету?

— Гуляш, — ответил Новиков. — Мы что — уже на «ты»?

— Ну, во-первых, я тебя лет на десять старше, — сказал Арабесков. — Мне, извини, парень, уже сорок. А, во-вторых, чего чваниться-то? Только лишние проблемы.

— Согласен, — произнес Новиков, несколько озадаченный возрастом Арабескова.

Ну, никак не дашь этому хмуроватому красавцу сорок. А еще говорят, что восточные люди рано стареют.

— Давненько в Москве-то? — спросил Новиков. Известно же, что сейчас все из бывших республик рванули в первопрестольную.

— Как родился, так всё тут, — ответил Арабесков. — Нравится квартирка-то?

— Да-а. Поди, свой бизнес?

— Не без этого.

— Что бабуля такая свирепая?

— Это она шутит, — ответил Арабесков. — Не обращай внимания.

Всё ясно: бабуля — тема закрытая.

Гуляш был с вермишелью, с пылу, с жару, тут же малосольный огурчик, нашинкованная лапшой корейская морковь. Проглотив кусочек вкуснющего мяса, Новиков понял, что отчаянно голоден, и принялся метать со страшной силой. Пару раз, даже не заметив этого, чавкнул.

Арабесков покосился на него и сказал:

— Что касается Лопатина, то он, по-моему, влез не в свое дело.

Новиков чуть не подавился, промямлил сквозь еду:

— Ф каком фмыфле?

— Зачем было разнюхивать, куда пропал тот или иной транш? — ответил Арабесков, который жевал чинно, не торопясь. — Делся — и всё тут. Кому-то, значит, очень был нужен. Ведь нам с тобой транш не дадут? А?

— Не дадут, — согласился Новиков.

— Правильно, дадут тому, кому надо, кто половину оставит себе, а половину вернет, — сказал Арабесков. — Но расплачиваться за транш будем мы с тобой. Это как водится. Надо было с этим смириться, а не нырять в омут.

— Что вас с Лопатиным связывало? — спросил Новиков.

— Дружили, — ответил Арабесков, откладывая вилку и промокая губы салфеткой. — В Москве он недавно, но как-то вот познакомились. Началось с того, что я ему чуть морду не набил.

— Хороший повод для знакомства, — сказал Новиков. — А за что, если не секрет?

— К сестре приставал, — Арабесков позволил себе улыбнуться.

— Выпимши?

— Чверёзый.

— Какое хамство, — сказал Новиков и облизал вилку. — Жаль, тарелку нельзя.

— Отчего же — валяй, — разрешил Арабесков.

— Нет, это некультурно, — твердо произнес Новиков. — И чем, интересно, этот инцидент закончился?

— Какой там инцидент, — Арабесков махнул рукой. — Баловались они, дурака валяли. Разыграли меня, как по нотам.

Стоп, сказал себе Новиков. Разве Лопатин не был женат? Тридцать два мужику, пора бы, вроде. А ведь и правда не был, нигде об этом никаких отметок. Хорош орёлик (это уже про себя, про Андрюху Новикова), взялся за дело, а биографию клиента не изучил. Нет тебе никаких оправданий, разгильдяй, лопай теперь что дают, выявляй по ходу операции.

— У них что — было серьезно? — спросил Новиков, глядя, как Арабесков вынимает из холодильника трехлитровую банку с компотом и разливает компот по большим чашкам.

— Шло к свадьбе, — ответил Арабесков. — Но тебя ведь, наверное, совсем не это интересует? А, Владимир?

— Ага.

— По-моему, он был в чьей-то зависимости, — сказал Арабесков. — В последнее время это было очень заметно.

— В чем это выражалось? — задав вопрос, Новиков прильнул к чашке. Компот был такой, что не оторваться.

— Долго объяснять, — сказал Арабесков. — Дело в том, что мы с женой профессиональные психологи. А по совместительству — парапсихологи, что еще чище. Сейчас это совместительство стало основной работой. И поит, и кормит.

— И неплохо поит и кормит, — заметил Новиков, обводя взглядом нарядную, как игрушка, кухню.

— Жаловаться не приходиться.

Глава 16. Кровожадный Бугаец

— Ираклий, дорогуша, да ты для меня просто находка, — воодушевленно сказал Новиков. — У тебя же особый взгляд на всё, взгляд специалиста. Не сочти за труд — изложи на бумаге всё, что касается Лопатина. Его привычки, странности, если известны связи — туда же, в кучу. С кем встречался, куда ходил, на что жаловался, чему радовался, какие планы строил, ну и так далее. Особо заостри на том, что тебе, как профессионалу, показалось странным. К примеру, около двух месяцев назад Лопатин опоздал на работу на два часа. Если ты об этом знаешь, остановись на подробностях. Ну и так далее…

— Вербуешь? — спросил Ираклий и усмехнулся, — В стукачи прочишь?

— В какие там стукачи, — сказал Новиков. — Разовая нагрузка с хорошим гонораром. Глядишь, втянешься, писучим станешь. В Дарьи Донцовы выбьешься, Акунина переплюнешь. Все борзописцы с чего-то начинали. Лукьяненко, говорят, был скромным врачом, а теперь, вишь ты, главный упырист России-матушки.

— Стало быть, стукач, оседлавший Пегаса, — вдумчиво произнес Арабесков. — А ты, земляк, и вправду Владимир Сергеев? И вправду следователь? Что-то железным Феликсом запахло.

— Пойми, чувак, — сказал Новиков. — Ты для меня находка. Ты видишь то, чего другие не видят. Помоги, друг, если хочешь помочь Валерке. Он накопал что-то очень серьезное. Вот мой мобильный.

Записал на бумажке номер телефона.

— Ладно, — согласился Арабесков. — Не в службу, а в дружбу…

Будя, подумал Новиков, выходя на улицу. Взять три баночки пива и — домой.

Странное дело, про гостиницу, в которой перебывали тысячи людей со всего света, населенную, о чем прекрасно знал Арабесков, массой вредных для здоровья мыслеформ, он уже воспринимал, как свой дом.

На Варварке навстречу ему попался бородатенький тип в модной нынче застиранной джинсовке и голубой бейсболке, который при взгляде на него почему-то осклабился, но Новиков не придал этому значения. Мало ли приветливых на свете. Откуда ему было знать, что человек этот как две капли воды похож на бомжа, натравившего на Шмаку бешеного пса. Он этого бомжа сроду не видел, а увидел бы — не обратил внимания.

Кстати, пса этого, отирающегося в соседнем со шмаковским квартале, поскольку здесь он вырос и возмужал, уже отловили собаколовы и доставили в ветлечебницу МВД, где его, опутанного бельевой веревкой, на предмет бешенства тщательно обследовал обезьяноподобный ветеринар Родькин.

Нет, пес бешеным не был, но на запах крови (Родькин подносил к его чутким ноздрям пузырек с консервантом) реагировал неадекватно, то есть жадно принюхивался, начинал нетерпеливо повизгивать, тянуться к пузырьку связанной пастью. Зрачки у него при этом противоестественно расширялись, шерсть на холке вставала дыбом, сам он напружинивался. Если бы не веревка, так бы и схавал несчастный пузырек. Из всего этого Родькин, кстати насмотревшийся «Ночного Дозора» и прочих шедевров про вурдалаков, сделал вывод, что пес страдает открытой формой вампиризма, а стало быть опасен для общества. Единственный выход — усыпить, а тушку кремировать, поскольку абсолютно не ясно, что за вирус в нём живет. Про вирус он написал в журнале карандашиком, для себя, чтобы не забыть посетившую мысль. Таких вирусов в природе не существовало, но вдруг? Это же тема кандидатской.

С усыплением пса Родькин попросил подождать до утра, когда он явится на смену, и санитар дядя Вася, которому всё было по фигу, кивнул с умным видом, но записи нигде не сделал.

Утром Родькина опередил пьяный еще со вчерашнего ветеринар Бугаец, в котором как призрак коммунизма бродил трудовой энтузиазм. Он вкатил псу такую дозу снотворного, что хватило бы и стаду слонов, после чего, надев длинный, до пят, фартук, прочитал родькинскую карандашную пометку.

Подумал про Родькина: «Вот дебил», — и взял специальную электропилу. Известно же, что у собак шерсть жесткая, препараторский нож берет плохо, а пилой кромсать в самый раз.

Пес еще был жив, когда Бугаец начал его вскрывать. Он вообще любил вскрывать и кромсать, особенно с похмелья, какая разница, в каком виде сжигать, так, по кусочкам, оно даже лучше. Когда он с ненормальными глазами убийцы разрезал лобную кость, что-то окровавленное, слабо тренькнув, упало на оцинкованный поддон.

Именно в этот момент а препараторскую зашел Родькин.

— Стоп, — сказал он. — Не шевелись.

Бугаец, весь в кровищи, застыл, азартно дыша.

Родькин пинцетом подцепил маленький красный комок, в котором проглядывалось что-то черное, омыл в струе воды.

— Хм, — сказал он, подойдя к окну, чтобы лучше разглядеть. — Кто бы мог подумать?

— Что там? — спросил Бугаец. — Чур, пополам.

— Всё бы тебе, Толик, потрошить, отчекрыживать, — пожурил Родькин, пряча черную фитюльку в пластиковый пакетик. — Ты как маньяк, без пилы уже не можешь.

— Цыц у меня, — огрызнулся Бугаец. — В инструкции четко сказано: особо крупные экземпляры расчленить на более мелкие детали. Вот я и членю.

«Фиг с тобой», — подумал Родькин и стер ластиком свою карандашную приписку в журнале, как вредную, могущую вызвать справедливое раздражение начальства, тем более что «вирус» — вот он, в кармане…

Пакетик с черной фитюлькой попал в спецлабораторию, где знатоки своего дела, эксперты высшего разряда, немедленно заявили: это, ребята, не что иное, как изготовленный по новейшим технологиям микрочип. Тот самый микрочип, который в недалеком будущем всем нам, дуракам, вмонтируют в череп, чтобы все мы стали радиоуправляемыми, как та собака, из чьей башки он изъят…

Ни о чем этом Новиков, находящийся на начальном этапе расследования, естественно не знал, а потому, хорошенечко отдохнув вечером перед телевизором с тремя баночками пива и жирной вяленой воблой, в четверг с утра взялся за работу.

На сей раз работа была не пыльная, с ручкой и листом чистой бумаги, на котором он попытался начертить логическую схему, но, увы, со схемой пока ничего не выходило, фактов было маловато.

Хлопнув себя по лбу, вынул из дипломата дударевскую голубую папку, однако и здесь ничего нового не было: известные по лопатинским черновикам фирмы, те же «Гермес», «Стандарт» и прочие в количестве пятнадцати штук, а напротив — суммы уворованных займов. Именно отсюда Лопатин черпал информацию для своих «Черных дыр». Чтобы никого не подставлять, дударевскую рукопись скорее всего сжег. Но где же всё-таки материал, который Лопатин набирал на компьютере? Где этот чертов файл?

Новиков позвонил Уханову. Тот отвечал свистящим шепотом, у них в Госдуме того и гляди должно было начаться заседание комитета, и рядом сидело много лишних ушей.

— У него в гостинице был компьютер? — спросил Новиков.

— Нет.

— На работе?

— Был, — ответил Уханов. — Но исчез. Как делишки?

— Пока не густо.

— Вечером после восьми навещу, — сказал Уханов. — Кстати, позвоните Кузнецову. Вот его служебный телефон…

Продиктовал телефон и тут же отключился, не дав Новикову возразить. Ведь осталась еще пара клиентов, которые освободятся после работы — один на Пражской, другой в Филях. Попробуй успей до восьми.

Новиков набрал номер, продиктованный Ухановым, попал на даму-секретаря, попросил соединить с Кузнецовым, но тот уже взял трубку, пророкотал: «Слушаю».

— Следователь Сергеев, — сказал Новиков.

— Куда пропали, следователь Сергеев? — с напором перебил его Кузнецов. — Через полчаса встречаемся у входа в ГУМ на Красной Площади. Форма парадная.

Бросил трубку, оставив Новикова в большом недоумении. Долбанутый, что ли? Да нет, Уханов не стал бы давать телефон шизоида.

Через полчаса Новиков стоял у входа в ГУМ и глазел на группу мелких япошек, которые дружно ходили за долговязым гидом по Красной Площади.

— Привет, Андрюха, — сказали сзади, и Новиков, обернувшись, сразу узнал Юру Кузнецова.

Разумеется, за десять лет он сильно окреп, возмужал, превратился в квадратного загорелого мужика с пегими волосами, белозубой улыбкой и властным голосом начальника, но всё равно это был Юрка Кузнецов из параллельного класса, который поехал поступать в МГУ, да так и осел в Москве. В Пензе он не появлялся и ни с кем не переписывался, из чего однокашники сделали вывод — забронзовел, подлюга.

Ну кто бы мог подумать? В Москве каждый пятый Кузнецов, а именно этот оказался бывшим приятелем.

— Ну, Игорек, ну, поросенок, — сказал Новиков, пожимая жесткую, как доска, пятерню Кузнецова. — Хоть бы предупредил.

— Конспирация, брат, — расплылся Кузнецов. — Надо было проследить, не тащится ли за тобой хвост.

— И что? Тащится?

Кузнецов помрачнел.

— Думай как хочешь, старик, но Лисов помер, а Шмаку загрызла собака, — ответил он.

— Постой, постой, — обескуражено сказал Новиков. — Как помер, как загрызла?.. Ну, с собакой, положим, может быть несчастный случай, но отчего вдруг помер Лисов? Ничего не понимаю.

— Понять трудно — никаких следов нет. И всё же я полагаю, что это насилие.

— Вы что — за мной следите? — догадался Новиков.

— Не следим, а по возможности страхуем, — поправил его Кузнецов. — Пойдем, старик, где-нибудь посидим, покалякаем. Бутылочку возьмем ради такого случая. А, старик?

— Пошли лучше ко мне в номер, — предложил Новиков.

Глава 17. Легкие шаги

Кузнецов и еще один молодой, но смекалистый чекист, Александр Гуцало, — это было всё, что осталось от прежней бравой команды из пяти комитетчиков, занимающихся расследованием гибели Лопатина. Расследование, затеянное депутатом Ухановым, было неофициальным. Официальные органы ничего криминального в смерти Лопатина не обнаружили, а потому инициативу Уханова посчитали никчемной, более того — вредной, будирующей общественное мнение.

Палки в колеса не ставили, однако из каждого промаха раздували здоровенного слона. А когда один за другим начали погибать члены бригады, всерьез посоветовали Уханову прекратить самодеятельность.

Вот тогда Кузнецов вспомнил про Игоря Кислова. Пензенских чекистов в Москве не знали ни представители власти, ни авторитеты.

— Ты-то сам из игры выходишь? — выслушав его, спросил Новиков.

— Временно, — ответил Кузнецов. — Пока будешь работать один.

Новиков кивнул. Бутылку они так и не взяли, хотя Кузнецов предупредил секретаршу, что уезжает в Долгопрудный и сегодня на работу вряд ли вернется.

— Значит, на Лубянке пашешь? — уточнил Новиков.

— Начальником отдела, — ответил Кузнецов. — После загранки сразу сюда. Даже передохнуть не дали, сволочи.

— Загранка — это где?

— Великобритания.

— О-о, — уважительно сказал Новиков. — В английском, помнится, ты всегда волок. Так вот ты куда пропал, старикан. Ни слуху от тебя, ни духу.

Кузнецов развел руками — конспирация, мол.

— А теперь, Юрок, я тебя буду пытать, — заявил Новиков. — Не возражаешь?..

Через полчаса стало ясно, что Кузнецов владеет информацией в чуть большей степени, чем Новиков, и это однозначно говорило о том, что концы очень тщательно спрятаны в воду. Кузнецов располагал неизвестными деталями, но это были всего лишь детали, голые факты, не несущие в себе скрытых пружин, возбуждающих работу мысли. Правда, он много чего знал о московском периоде жизни Лопатина, тут ему честь и хвала, хорошо поработал. Встречи Лопатина с Катей Арабесковой не были для него тайной, а с бабкой Кати он лично общался по телефону и очаровал её. Он, гад, так и сказал: «очаровал».

— А мне она пообещала голову оторвать, — сказал Новиков.

— Ну, что ты, это она шутит, — отозвался Кузнецов. — Очень милая старушка.

— Со сдвигом по фазе.

— К старикам нужен особый подход, — назидательно произнес Кузнецов. — Когда ты это усвоишь, они сразу станут милыми и обаятельными. Надо твердо запомнить одно: они такие же люди, как и мы, только гораздо лучше нас, потому что лишены возможности грешить. Отгрешили своё, и теперь тихо ждут смерти. А нам, кобелям, всего мало — баб, денег, водки. Э-э, да что говорить.

Махнул рукой.

— Это точно, — согласился Новиков. — Ты, Юрок, стал такой мудрый, аж страшно.

— Учись, пока я жив.

Кузнецов встал с кресла, с хрустом потянулся, подошел к окну. Сказал:

— Вид у тебя, конечно, классный. Интересно, надолго ли это?

— Ты о чем? — спросил Новиков, тоже поднимаясь.

— Да вот об этом виде из окна, — ответил Кузнецов. — Времена нынче больно смутные. Не находишь?

— Не нахожу.

— Рад за тебя, — Кузнецов посмотрел на часы и, вдруг озаботившись, заторопившись куда-то, сказал: — Пора, пора, старик. Домой не приглашаю — сам знаешь почему. Звони.

И, пожав своей доской новиковскую руку, резво утопал из номера. Экий, правое слово, слоняра стал. В Англии успел побывать, ну скажите на милость.

Новиков подошел к щеркалу, произнес, старательно артикулируя:

— Ду ю спик инглиш?

Поморщился от своего произношения и вдруг вспомнил про Лисова и Шмаку.

Торопясь, набрал телефон Дударева, выждал девять звонков и понял: всё, нету больше Семена Адамыча. Но в трубке раздалось вдруг: «Алло, алло».

— Семен Адамыч, миленький, — заторопился Новиков, разволновавшись. — Запритесь, как следует — на все замки, все цепочки. Если есть швабра, просуньте в ручку. Я еду к вам.

— Кто это? — спросил Дударев неприязненно. — Сперва надо представиться, а потом всякую чушь молотить.

— Сергеев, — ответил Новиков. — Следователь. Я у вас вчера был.

— Сер…, — сказал Дударев и вдруг захрипел.

Трубка вывалилась у него из рук, стукнулась обо что-то, наверное, об пол. Он всё еще хрипел, но уже тише, потом хрип прекратился, и Новиков услышал легкие-легкие шаги. Шаги ребенка, но никак не взрослого.

«Страхуют они, — подумал Новиков. — Стариков уважают… Эх, дурак я, дурак. Надо было Юрку попросить, чтобы к Дудареву человека приставил. К Арабескову. Начальник отдела всё же».

Вот когда пригодился бы старенький, но шустрый Опель, а так пришлось ножками до «Театральной» и далее подземкой по Замоскворецкой линии до «Динамо». И все равно получилось на удивление быстро.

Код на входной двери был еще старый, в подъезд Новиков попал легко, и сразу же увидел в просторном фойе загорелого пацана в трусах и футболке с кожаной папкой в руках. Как-то не вязалась эта застиранная футболка с папкой из настоящей кожи, старинной такой, коричневой, местами потертой, с облезшим золотым замочком. Мальчишка кого-то ждал.

Легкие шаги. Ребенок.

— Откуда у тебя папка? — улыбнувшись, спросил Новиков.

Известно, что улыбка обезоруживает, скрашивает агрессивный характер вопроса, но мальчик вдруг дурновато засмеялся и бросился к черному ходу. Новиков в два прыжка достиг его, схватил за предплечье. У паренька оказались крепкие мускулы.

— Так откуда? — повторил Новиков.

— Семен Адамыч подарил, — ответил пацан хриплым голосом — ясно, что уже курит.

— Открой, — потребовал, Новиков, не отпуская мальчишку.

Пацан одновременно попробовал вырваться, куснуть Новикова в руку, ударить головой в лицо, лягнуть. От обычного дядбки этот злобствующий мальчик давно бы отделался, ибо был силен не по годам и владел хулиганскими приемами, но с Новиковым у него ничего не получилось. Тот с улыбочкой легко нейтрализовывал все нападки мальца, а в конце, чтобы вразумить, привести в чувство, загнул нешуточные салазки.

— Ой, больно, — басом заревел пацан. — Пусти, вонючка. Пусти, мент поганый.

Кто-то тяжелый поскакал вниз по лестнице с третьего, дударевского, этажа, одновременно заработал лифт.

«Вот, черт, некстати», — подумал Новиков.

Сверху по последнему лестничному пролету, взяв твердый курс на Андрея, уже мчался плохо выбритый ломоть, прилаживая на ходу шипастый кастет, который рвет в клочья мышцы и запросто ломает челюсть. Крайне неприятная штука, если, конечно, нарвешься на удар.

— держи, — крикнул Новиков и непедагогично пихнул мальчонку навстречу ломтю.

Пацан срезал ломтя, как косой, и дальше тот передвигался кувырком, пересчитывая половые плитки, пока не затих возле стены.

Лифт открылся, из него вышел двухметровый детина, который наверняка занимался борьбой сумо. Рожа как сковородка, деревенская такая рожа, в оспинках, а глаза узкие, хитрые, как у японца. Заплыли глазки-то, превратились в свинячьи.

— Оп-па, — сказал он, отодвигаясь вбок.

Вот так сюрприз. За ним, как за шкафом, прятались два жилистых, вертких типа, которые немедленно метнули в Андрея ножи.

Новиков с места, без подготовки, этаким козлом скакнул в сторону, но все же один нож чиркнул по щеке.

Пистолет и сюрикэны были в дипломате, доставать некогда. Новиков аккуратно поставил дипломат на пол и встретил первого из налетевших типов жестоким ударом в пах. Второго обезвредил, рубанув ребром ладони по горлу.

— Хэх, — сказал внезапно оказавшийся рядом верзила, опуская свой кулак размером с чайник на голову комитетчсика.

Как Новиков сумел увернуться, для него самого осталось загадкой, Кулачище вмолотил бы его голову в туловище по самые уши, а так лишь отшиб плечо. Рука повисла плетью, однако Новиков заставил себя забыть про боль, взвился в воздух и двинул детине ногой в челюсть. Двинул от всей души, чтобы сразу в отруб, иначе как с ним, с орясиной, однорукому справиться?

В челюсти хрустнуло, детина взвыл и принялся ладошкой размером с совковую лопату нянчить свою побитую мордуленцию.

Между прочим, мальчишка с кожаной папкой уже удрал. Ломоть, которого он срезал, попав под ноги, лежал смирно, не шевелясь, а двое юрких, похоже, приходили в себя.

— Встать, — приказал Новиков, вынув из дипломата пистолет. — Стреляю без предупреждения. По одному на третий этаж, первый верзила, потом ты — поменьше, потом самые мелкие — марш.

Слово «марш» он проорал, зная, как это подстегивает и отбивает всякую охоту придумывать козни.

Дипломат оттягивал ноющую руку, но это ничего, быстрее придет в норму. Дома пропарим, сказал он себе, наложим мазь, к утру будет, как новенькая.

На лестнице кодла вела себя мирно, ясно было — побаиваются. И то сказать — в одиночку отметелил четверых, да еще оказался при пушке.

Дверь в квартиру Дударева была полуоткрыта. На полу в коридоре стояли: телевизор «Самсунг», дешевенький музыкальный центр, старинные настенные часы, картины, какие-то коробки. Грабить собрались, паразиты. Книги, самое ценное для Дударева, не взяли — много не упрешь и продать не продашь.

Загнав четверку в ванную и заперев, Новиков предупредил, что при малейшем поползновении высадить дверь стреляет. Пистолет бесшумный, никто не услышит. После этого заглянул в гостиную, удостоверился, что Дударев мертв и следов насилия не имеет, и позвонил на работу Кузнецову.

— Твой мобильный, — сказал Новиков. — Я перезвоню.

Кузнецов продиктовал номер.

— Запиши адрес и код, — сказал Новиков, перезвонив ему на мобильный телефон. — Записал? Пиши дальше: Дударев Семен Адамович. Убийство с целью ограбления. Видимых следов насилия нет. Я запер в ванной четверых, но там не дверь, один смех. На щеколдочке. Присылай людей, а теперь мои соображения. Сдается мне, что Дударев был мертв до того, как эти громилы вошли в квартиру. Ну, давай, жду. Смотри, чтобы менты не опередили.

Глава 18. Четверг. На подумать срок неделя

В полдень, в самое пекло, когда Солнце прочно и надолго утвердилось в зените, в кабинет Кислова вошел средних лет плотный лысоватый небритый мужчина в простенькой безрукавочке и вытертых джинсах. Кислов сразу и не узнал его, тихого, заранее извиняющегося, к тому же в черных очках.

Сказал стандартное:

— Присаживайтесь. Слушаю вас.

И когда тот, хитро улыбнувшись, сел на стул, узнал.

— Василий Гордеевич, — прикидываясь приятно удивленным, сказал Кислов. — Чему обязан?

— Брось ломаться, Игорек, — попросту ответил Фадеев. — Ну, как маскировочка?

— Классно. Так в чем дело?

— Слушай, Игорек, отвянь от Лопатина, — сказал Фадеев тихим размеренным голосом. — Ну, что вы, ей Богу, как дураки? Помер же человек.

— Не понимаю, о чем вы, — Кислов встал. — Извините, мне нужно к начальнику.

— Сядь, — сказал Фадеев.

— Прошу вас выйти, — Кислов подошел к двери, распахнул её.

На него из темноты коридора выдвинулись два троглодита с автоматами наизготовку.

Вздохнув, Кислов закрыл дверь, сел.

— Только не подумай, что мы опасаемся, что Андрюха что-то раскопает, — сказал Фадеев. — Плевать. Да и не раскопает он, потому что ничего нету. Просто неприятно, когда тебе дышат в копчик.

— Никто вам в копчик не дышит, — возразил Кислов.

— А на моей даче кто побывал? — резонно спросил Фадеев. — Билл Клинтон? Нет, ребятки, там Новиков побывал прежде, чем смыться в Москву. Где гарантия, что завтра туда не залезет Игорек Кислов? Или еще какой-нибудь умник? Нет уж, братва, засветились, так помалкивайте.

— Это еще доказать надо, — процедил Кислов.

— Доказать? — переспросил Фадеев в обычной своей манере, то есть нагло, нахраписто. Наконец-то снял маску. — Ты в каком веке живешь, парень? У нас сейчас, сам знаешь, всё куплено-перекуплено. Зачем доказывать-то?

— Не пойму, что вы от меня хотите? — сказал Кислов.

— Отзывай Новикова, пока он дел не наделал, — ответил Фадеев. — Я лично гарантирую его безопасность и восстановление на работе.

— Новоселов только и ждет, когда Андрей вернется, — вяло сказал Кислов. — Ладно, попробую что-нибудь сделать, хотя и не знаю, где он.

Надо же каким-то образом избавиться от этого нахрапистого типа. Угодить, наобещать, лишь бы отвалил.

— А что тут гадать-то? — Фадеев вынул из кармана мобильник, потыкал толстым пальцем в маленькие кнопки, подмигнул Кислову и после некоторой паузы сказал в трубку: — Где наш мальчик Андрюша? Нужен адрес.

Жестом показал, что ему нужны бумага и карандаш.

Написал под диктовку абонента: «Верх. Масловка, д.11, кв… В этой же квартире труп Дударева Семена Адамовича».

Хитро посмотрел на Кислова, спросил, закрыв рукой трубку:

— Дальше писать?

— Не надо, — сказал Кислов. Про то, что Дударев, фигурировавший в сводке Новикова, уже труп, он не знал, однако и без этого информации было достаточно. Но, черт возьми, как? Вот это колпак так колпак. Надо срочно вытаскивать Андрюху, он там как волосок на лысине.

— Одного не пойму, — произнес Кислов. — Вы же крутые. Вам же человека убрать — раз плюнуть. Что вы со мной цацкаетесь, с Андреем? Шлепните, да и всё.

— Обижаешь, начальник, — сказал Фадеев. — Думаешь, если при деньгах, то совсем уже пеньки? Ан нет, соображаем что почём. Зачем же убирать человека, если он может пригодиться? Нам, крутым, умные ребята нужны, особенно те, что профи.

Это было весьма неожиданно. Круглов, наблюдающий за тем, как в открытое окно с волной горячего воздуха влетела пушинка и собралась припарковаться аккурат на фадеевской маковке, даже вздрогнул.

Спросил этак недоверчиво:

— Предлагаете работу, что ли?

— А чо такого?

— И сколько в месяц?

— Зависит от продуктивности, — ответил Фадеев. — Иное задание тянет и на двадцать тыщ баксов.

— А ежели нет задания, хоть ты тресни, сколько будет в месяц?

— Минимум пара тыщ.

— Отчисления в Пенсионный Фонд предусмотрены? — деловито спросил Кислов.

— Ты до пенсии еще доживи, — сказал Фадеев. — Шучу, шучу, предусмотрены.

Встал, чувствуя себя уже хозяином положения, потянулся, сладко зевнул и вдруг судорожно закашлялся — давешняя пушинка втянулась ему в пасть. Перхал он всё мучительнее и мучительнее, до слез из глаз, побагровел, бедняга, от натуги.

Кислов принялся охаживать его кулаком по спине, троглодиты от гулкого стука всунулись в дверь, чувствуется — перепугались за босса.

Но вот один из ударов достиг цели, Фадеев наконец-то смог вздохнуть. Вытер ладонью глаза, сказал сипло:

— Аллерген тут у тебя какой-то.

Кислов не стал возражать.

— На подумать срок неделя, — хрипловато распорядился Фадеев. — Потом, как положено, составим договор. А Андрюху отзови сегодня же.

Кислов кивнул.

Фадеев со своими уродами укатил на черном Лендровере, Кислов же сел за стол и призадумался. И такой никчемной, пустой показалась ему вся эта затея Уханова, а по совокупности такой бесполезной и мелкой представилась нынешняя его работа, что стало жалко себя, дурака. Бирюльки какие-то, детсад с совочками и песочком. То ли дело крутые. Всё у них, у хозяев жизни, схвачено до мелочей. Зачем что-то доказывать, когда суд и прокуратура куплены со всеми потрохами. Собирать, понимаешь, вещдоки, увязывать концы с концами, ночей не спать. Сказано, что Андрюха лазил на дачу Фадеева, значит, присаживайся, Андрюха, в кутузку лет этак на пять. И не надо доказывать, что Андрюха виноват. Но это ладно, это издержки полоумного капитализма, заквашенном на пожравшем самого себя самоедском социализме. Нынче люди полюбили деньги так, что их катастрофически не хватает, даже если у тебя миллион. Разговор о другом. О том, что всё диким образом поменялось, и паханы владеют ситуацией гораздо лучше, чем специально обученные чекисты. Откуда, спрашивается, какому-то Фадееву, которого дальше Пазелок никто не знает, известно, где в данный момент находится осторожный и хитрый, как китаец, Андрей Новиков? До Москвы, считай, семьсот верст, но крутому Фадееву на это начхать, у него есть умная мобила, которая даст ответ на любой вопрос. Каким образом — её, мобилы, дело, может к ней приставлен супермозг? Нет, серьезно, это ж надо всё так схватить, что иной неглупый чекист чувствует себя дурак дураком.

Вздохнув, Кислов принялся составлять внеочередное электронное послание Уханову. Вкратце описав сегодняшний разговор с Фадеевым, он предложил на время вывести Андрея из игры. Приглашать Новикова в Пензу не стал, потому что через того же Юру Кузнецова хотел разобраться, что за гады следят за каждым шагом пензенского чекиста.

Отправив послание, он тут же набрал небольшой текст Кузнецову, а поскольку электронная почта работает быстрее обычной, ответ он получил через пять минут. Далее они общались через неизвестный сервер более ретиво, обмениваясь короткими сообщениями со скоростью умудренных опытом телеграфисток, мы же дадим эту скорострельную переписку в протокольном варианте.

Кислов: «Подробности у шефа. Фадеев знает о каждом телодвижении Андрюхи»

Кузнецов: «Не врубился»

Кислов: «Про Дударева слыхал?»

Кузнецов: «Ага. От Андрея»

Кислов: «Фадеев знает, что Андрей у Дударева»

Кузнецов: «Ни фига себе. Там еще четыре уголовника, Андрюха запер их в ванной»

Кислов: «Может, Фадеев разговаривал с ними?»

Кузнецов: «Разберемся»

Кислов: «Если не с ними, то с кем? Фадеев требует, чтобы я отозвал Андрея»

Кузнецов: «А по ушам он не требует?»

Кислов: «Помоги найти орлов, которые следят за Андреем. Без этого наша акция — чистая афера»

Кузнецов: «Так в этом-то вся соль. Может, переключим на них Андрея? У него это здорово получается»

Кислов: «Ни в коем случае. Андрей будет живцом»

Кузнецов: «Людей нету. Нас всего двое. Подключайся?»

Кислов: «Есть одна идея».

Глава 19. Добровольное признание

Какой-то сосед-умник опередил, вызвал ментов.

Представьте себе удивление Новикова, когда он, открыв на звонок входную дверь, увидел перед собой трех лбов в милицейской форме. Сзади, пытаясь заглянуть в квартиру, прыгал и выглядывал из-под ментовских подмышек этот самый умник — маленький шустрый старичок с седым хохолком на голове.

— Вы Дударев? — спросил ближайший мент.

— Да какой он Дударев? — заволновался умник. — Ворюга это.

— Не мешайте, сказал ему мент и вновь повернулся к Новикову: — Ну, так?

— Майор Сергеев, — ответил Новиков, показав удостоверение и тут же спрятав его в карман.

— Нет уж, позвольте, — мент протянул руку, требуя удостоверение для более тщательного осмотра. — Что вы волнуетесь?

— Я не волнуюсь, — усмехнулся Новиков, не двигаясь с места и всё так же перегораживая дверь. — А вот вы, лейтенант, вмешиваетесь в операцию.

— Нет, волнуетесь, — сказал мент и вдруг как ломанет на Новикова. А следом за ним и два других лба.

Андрей благоразумно отступил в сторону, а перед носом умника, которого какая-то сила всасывала в квартиру, захлопнул дверь.

Урки в ванной заткнулись, почувствовали, что наступил переломный момент. Начнется рубка — вот тут-то под шумок авось и получится смыться.

— Тырим, майор Сергеев? — ядовито сказал лейтенант, кивнув на «Самсунг». — Операцию он проводит! Хозяина что — в ванной запер? В рот вонючую портянку засунул, чтоб не орал? Ну-ка.

Взялся за щеколду, чтобы открыть дверь, но тут сержант разглядел в гостиной недвижимого Дударева и тревожно воскликнул:

— Трупешник, товарищ лейтенант.

Как-то не вязался его юношеский тенорок с мощной фигурой и тугощекой губастой нагловатой физиономией.

Лейтенант ласково взглянул на Новикова и, снимая с пояса браслеты, заботливо произнес:

— Ручки, товарищ майор.

Тут бы не миновать рубки, но в дверь тренькнули три раза.

— Открывайте, — насмешливо сказал Новиков, и не подумав подставлять руки. — А то в момент вышибут.

Сержант открыл и тут же отлетел к стене, хотя вошедший в квартиру человек вроде бы и не делал резких движений. Был он среднего роста, поджар, имел худое лицо аскета и пронзительный взгляд исподлобья. Ему можно было дать все сорок, на самом деле не было и тридцати. Это и был тот самый смекалистый чекист по фамилии Гуцало, который на пару с Кузнецовым работал на Уханова.

Следом за ним в коридоре возник еще один комитетчик, повыше и поплотнее, который, заприметив в руках у лейтенанта наручники, простодушно сказал:

— Опять ты, Васин, злобствуешь. Как ни увижу, то надеваешь браслеты, то снимаешь браслеты. Прицепи их себе на пупырь и успокойся.

Васин, побагровев, только и нашелся что пробурчать:

— Разрешите идти, товарищ майор?

— Идите, — разрешил комитетчик, однако вмешался Гуцало, который небрежно, не глада на раздавленного Васина, осведомился:

— Тебе майор Сергеев не объяснял, кто он такой?

— Я его в лицо не знаю, — угрюмо ответил Васин. — А удостоверение можно и в газетном киоске купить.

— Пороть вас мало, — сказал Гуцало и жестом показал — проваливайте.

Менты пузатыми пингвинами засеменили на выход. Шедший последним сержант неожиданно пискнул: «До свидания», — вызвав у комитетчиков гомерический хохот.

— Суров ты с ними, — сказал плотный.

— С ними только так, — ответил Гуцало. — Зато потом от усердия в лепешку расшибутся.

Спустя минуту, они истово обшаривали квартиру, пытаясь найти следы коротышки, чьи шаги Новиков слышал по телефону. В то, что этим коротышкой мог быть мальчишка с кожаной папкой, Новиков не верил. Тому были свои причины. Пацан был пятым в гоп-компании взрослых мужиков, такому обычно отводится роль форточника. Но в форточку на третьем этаже не больно-то полезешь — высоковато, а тут еще разгар буднего дня, по двору болтается масса всякого люда, нет, не то. Мальчишка конечно же в квартире побывал, прихватил папку, однако дверь к тому времени была открыта. Замок вскрыли ювелирно, не оставив следов. Одно из двух — или это какая-то суперотмычка, или дубликат ключа. Первое исключается, поскольку самая навороченная суперотмычка у него, у Новикова. Остается дубликат. У урок дубликата быть не может, скорее всего здесь они появились по наводке. Кто-то, скажем тот же умник, оповестил, что дверь не закрыта.

Стоп, сказал себе Новиков, которому досталась гостиная с застывшим в кресле Дударевым. Эк тебя, дурака, понесло. Ну при чем здесь умник? Пристегни сюда еще и Васина — хороший компот получится.

Опустившись на карачки, он полез под стол, рядом с которым стояло кресло с Дударевым, и наступил коленом на какую-то твердую неприятную выпуклость, причинившую острую боль.

Это был маленький черный игральный кубик, который при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не пластмассовой безделушкой из детской игры, а изящной вещицей из слоновой кости, покрытой черным лаком, с аккуратно позолоченными крошечными лунками. Нумерация была стандартная — от одной до шести лунок на каждой грани.

Вещице этой в жилище богобоязненного атеиста (странноватое сочетание) Дударева было явно не место.

— Начальник, — заунывно сказали из ванной комнаты. — Добровольное признание…

Выпущенная на волю четверка представляла собой жалкое зрелище. Из громил выпустили пар, громилы были вяли, потны, рожи красные, вздувшиеся. Не мудрено — из-за раскаленной сушилки в крохотной закупоренной комнатерке было жарко, как в сауне. К тому же переизбыток сероводорода — нервы-то ни к черту.

Выпустил их Гуцало, чей горящий взгляд заставил вздрогнуть борца сумо.

— А-а, Туча, — узнал Гуцало. — Не ожидал.

— Первый и последний раз, — невнятно пробормотал Туча. Чудовищно распухшая челюсть у него плохо двигалась. — Бес попутал.

— Туши свет, — сказал Гуцало. — Один охранником у авторитета, другой налетчик. А ведь мастера спорта. Эх.

Махнул рукой и сопроводил четверку в гостиную, на диван, где они сели тесной разномастной кучкой, стараясь не смотреть на стоявшее напротив кресло.

Новиков всё еще хлопотал под столом, дав себе твердое слово, что как только освободится — немедленно купит фонарь.

Из спальни с пустыми руками пришел майор, кивнул Туче, который совсем помрачнел, сказал радушно:

— Ну что, ребятки? Давайте ваше признание.

Небритый посмотрел на Тучу, тот кивнул, разрешая. Всё ясно, кто здесь главный.

— На хату эту навел пацаненок, — сказал небритый с акцентом. — Дяденьки, говорит, хотите заработать? А кто ж не хо…

— Молдаванин? — перебил его Гуцало.

— Как и вы, гражданин начальник, — ответил небритый.

— Как звать пацаненка?

— Да кто ж его знает. Мы сидели на лавке тут неподалеку, он подошел. А чо — жрать-то охота.

— Прямо вот так вчетвером и сидели? — уточнил Гуцало, в упор глядя на мощного Тучу.

— Не, ну это не важно, — нараспев протянул молдаванин.

— Важно, рявкнул Гуцало. — Говори, как было, может и отпущу. Я враньё за версту чую.

«Да уж, — подумал про себя Новиков, собираясь вылезать из-под стола. — Такому в лапки угодить — не дай Бог».

Хлоп — под пальцы попал какой-то предмет с колющей кромкой. Это было золотое колечко с витым украшением и маленьким бриллиантом.

Новиков сунул его в карман, в компанию к кубику, и выбрался из-под стола.

Молдаванин, путая русский язык с родным, нес какую-то ахинею, Гуцало слушал с кривой ухмылкой. Ясно, что не верит ни единому слову.

— Заткнись, — сказал вдруг Туча. — Короче, было так. Сидим в сквере, пивка охота, а бабок ноль. Тут подбегает пацан, кажется Петька, и говорит, что можно заработать. Кто откажется, когда пивка охота? Приходим, стало быть, сюда, дверь открыта, но не нарасхлябь, а чуть-чуть. Петька говорит — давайте шустро, пока ветер без сучков, я внизу покараулю, шумну, если что. И в квартиру шасть. Мы за ним. Он хапнул какую-то папочку и на выход, а мы, значит, приступили. Вот.

— К чему приступили? — вмешался Гуцало. — К воровству?

Глава 20. Я по поводу трупа

Слушать было не интересно, ясно, что налетчики ничего не знали. Человек, который их подставил, действовал просто и надежно, соразмеряясь с уровнем ментов. Вот вам, ребятки, труп и вот вам, не отходя от кассы, исполнители. Убийство с целью ограбления — что тут думать?

— Ну, так я пошел? — сказал Новиков криво сидящему на стуле позевывающему майору, которого признания бандюг вгоняли в скуку.

— Что-нибудь раскопал? — спросил майор.

— Да нет, соврал Новиков.

— Далеко не пропадай, — сказал майор и зевнул так, что едва не вывихнул челюсть…

У метро Новиков купил горячую слойку с грибами, сжевал её и понял, что голоден. Тут же в соседнем киоске купил у армянина венскую колбаску в лаваше. Пока южный человек руками в прозрачных перчатках готовил блюдо, то есть помещал дымящуюся колбаску на лаваш, посыпал её чем-то вроде риса, добавлял жгучей корейской морковки, сдабривал майонезом и кетчупом, сворачивал лаваш толстой аккуратной трубочкой, всё было прекрасно, всё возбуждало аппетит, но стоило от трубочки откусить, как немедленно возникла злость на колбаску, на торгаша и на дружественную нацию, которая наводнила столицу ничего не умеющими прихлебателями. Захотелось подойти и сказать в толстое плохо выбритое лицо: «Ты свою маму стал бы этим кормить?» Короче, колбаску, состоящую из жил и хрящей, упакованных в толстую непрожевываемую оболочку, Новиков зашвырнул в кусты. Следом метнулась шмыгающая туда-сюда шелудивая собачонка, но есть халявную вкусняшку не стала, лишь выразительно посмотрела на Новикова и уковыляла прочь. Между прочим, белое крошево, которое Андрей принял за рис, оказалось прокисшей капустой.

Лаваш с капустой последовал в урну, а Новиков направился в метро. Общепиту он больше не доверял, дома же и солома едома.

Новиков рассчитывал на бутерброд с колбасой и чай, однако оказалось, что холодильник в номере полон. Позвонив администратору гостиницы, он узнал, что набить холодильник распорядился Борис Викторович. Ну да, Уханов обещался навестить после 20.00, как же без закусона?

«Опять пить», — с тоской подумал Новиков, нарезая в тарелку твердой, как камень, сырокопченой колбасы. «А почему бы нет? — сказал он себе, намазывая на булку с маслом толстый слой красной икры. — По обычаю следует помянуть убиенных Ивана, Петра и Семена».

Потом он, запивая чаем, жевал бутерброды и думал, что не будь его, Новикова, Лисов, Шмака и Дударев до сих пор были бы живы, и завтра были бы живы, и послезавтра, и послепослезавтра. Продвижения по расследованию никакого, а людей нету. Ну, про никакого — это, может быть, чересчур, какое-то продвижение есть, но ведь не это главное. Трудно идти вперед, оставляя после себя кровавые следы, морально трудно.

Поев, он позвонил Арабесковым, проверить — живы ли. Ответила не мерзкая старуха, а молодая особа с очень приятным голосом. Бывают такие голоса, которые почему-то начинают волновать и будить странноватое предположение, будто ты эту женщину знаешь, но не дай Бог эту даму увидеть, обычно это совсем не то, о чем ты думаешь. Носатая, усатая, кривоногая уродина или, напротив, курносая брюхатая жаба. А если красавица отменная, то непременно дура.

— Э-э, — сказал Новиков. — Ираклия Борисовича дома нету?

— А вот и нету, — озорно ответила особа.

«Нет, не дура, — подумал Новиков. — Значит, усатая».

— Я — следователь Сергеев, — сказал он. — А вы кто?

— Сестра Ираклия Борисовича, — ответила особа. — И что дальше, следователь Сергеев?

Ираклий — мужик красивый, холеный, почему сестра должна быть кикиморой?

— Вы, разумеется, Катя, — сказал Новиков. — У Ираклия Борисовича всё в порядке? Я имею в виду — дома, на работе? Никто незнакомый не звонил, в квартиру не ломился?

— Бабуля жаловалась, что какой-то уголовник на днях доставал, — Катя хихикнула. — Говорит, назывался следователем. Случаем не вы?

— Бабуля шутит, никакой я не уголовник, — возразил Новиков. — Стал бы Ираклий уголовника кормить.

— Так это вы весь компот выпили? — догадалась Катя. — Бедная девушка приходит домой, мечтая о холодном компотике, а его и след простыл. Так, так, так.

— Возмещу кока-колой или фантой, — сказал Новиков, понимая, что для первого раза достаточно, что вовсе ни к чему гнать лошадей. — Рад, что у Ираклия Борисовича всё в порядке. До скорого.

— До скорого, — озадаченно ответила катя.

Положив трубку, Новиков вынул из кармана утаенные от чекистов вещдоки. Игральный кубик мог принадлежать кому угодно и нес на себе единственную информацию — отпечатки пальцев, а вот перстенек с бриллиантом явно принадлежал женщине с изящной ручкой. Что делала у пенсионера Дударева женщина хрупких форм и почему она сняла колечко? Не могло же оно само собой соскочить с пальца.

Отчего же всё-таки погиб Дударев?

Новиков набрал номер Кузнецова.

— Покоя от тебя нету, — проворчал тот. — Пожрать спокойно не даешь.

— Ты жрешь на рабочем месте? — уточнил Новиков.

— В столовке. Только намылился, а тут ты.

— Я по поводу трупа, — сказал Новиков. — Не терпится узнать, отчего помер Дударев? Труп все еще на объекте или едет в морг?

— Сволочь ты, Андрюха, — прогундосил Кузнецов. — Я на котлету настраиваюсь с макаронами, а ты мне всё про труп да про морг. Совести у тебя нет, товарищ.

— Стало быть, Юрий Николаевич, ты мне про результаты вскрытия-то звякни, — сказал Новиков. — Не котлетой же он в конце концов поперхнулся, Дударев-то. Ко мне после восьми прибудет Викторович, вот ты и звякни. Как думаешь, к тому времени с трупом управятся?

— Эх, товарищ, товарищ, — укоризненно произнес Кузнецов. — Никакого в тебе сознания, сплошной трудовой порыв. Ладно, звякну. Кстати, мизантроп фигов, ты ничего от моих людей не припрятал?

— В каком смысле? — спросил Новиков, поднеся к носу колечко.

Умеют же делать. Всё гладенько, прилизано, будто одно целое, даже бриллиантик выглядывает из золотой розочки так, точно здесь родился и вырос.

— Вёл ты себя, товарищ, как-то воровато, — объяснил Кузнецов. — Чуть что — в карман. Так что ты там, дорогуша, прикарманил?

— Бред, — твердо возразил Новиков. — Кроме шуток — звякни. Это важно.

— Звякну-звякну, — с намеком сказал Кузнецов и повесил трубку.

Остались неохваченными Моллюсков и Рубинов, с бараном Дураковым, в смысле дураком Барановым вопрос ясен. В принципе, всё идет весьма оперативно, скоро и делать будет нечего. «Караул, — подумал Новиков, набирая номер Гордеевой. — Ни одной серьезной зацепочки. Николаичу хорошо, он на госслужбе, а мне куда, если уволят?»

— Алло, — донесся из трубки женский голос. — Говорите быстро.

– Следователь Сергеев, — сказал Новиков. — Я опять по поводу Лопатина.

— Ничем не могу помочь, — деловито ответила дама. — У меня совещание.

— Или повестка в прокуратуру, или личная встреча, — предложил Новиков. — Выбирайте.

— Что вы меня пугаете? — сердито сказала дама, потом, одумавшись, шепотом произнесла: — Ладно, через полчасика.

— Где?

— Метро «Кузнецкий Мост», буду ждать у выхода на улице. Специально, чтобы узнали, прихвачу красную папку.

— Вы с ней будете, как белая ворона, — пошутил Новиков.

— Точно, я в белом платье…

«Это хорошо, — сказал себе Новиков, вешая трубку. — Могла бы послать куда подальше, и что тогда делать?»

Так, время еще есть, нечто опять позвонить Рубинову? Или уж до завтра? Да нет, лучше сегодня.

Тягучие, долгие гудки, ясно, что дома никого нет. После восьмого гудка Новиков вознамерился повесить трубку, но вдруг что-то щелкнуло, и густой бас сонно произнес:

— Какого черта?

— Следователь Сергеев, — сказал Новиков мужественным голосом, но всё равно получилось пискляво, худосочно и ненадежно, до того солиден был бас. — Вам знаком депутат Лопатин Валерий Викторович?

— Так он же, вроде, помер.

— Вот именно, — сказал Новиков. — Мы можем встретиться?

— Э-э, — пробасил Рубинов. — К себе пригласить не могу — бардачок-с, а выйти на улицу не осмеливаюсь, походка подводит. Вот где-нибудь денька через два-три, когда запасы кончатся, может что-то получиться. Вас устроят три-четыре дня, а лучше неделя?

«Вот хмырь обходительный», — весело подумал Новиков и сказал:

— Сегодня всё равно не получится, а завтра ждите где-нибудь часиков в одиннадцать. С мировым закусоном и малосольной рыбкой. Бардачком меня не удивишь.

— В одиннадцать, с малосольной? — задумчиво повторил Рубинов. — Это вечером, что ли?

— Днем, днем.

— Замётано, — пробасил Рубинов. — Живу я, стало быть…

Новиков сказал, что знает, попрощался и довольно потер руки.

Что ж, пора было отправляться на встречу с деловой дамой.

Глава 21. У меня что — курятник?

Дама была среднего роста, красивая, загорелая, с забранными на затылке в пучок каштановыми волосами. Белое платье просвечивало, подчеркивая достоинства отменной фигуры. Роскошная такая, дорогая, видать, женщина, с видавшей виды картонной красной папкой в руках.

— Еле узнал, — сказал Новиков, подойдя. — Красная папка не так бросается в глаза, в следующий раз возьмите весло.

Дама смерила его презрительным взглядом с головы до ног, потом обратно, и вдруг, подобрев, улыбнулась.

— В следующий раз, молодой человек, я надену на голову черный чулок. Если он, этот следующий раз, будет. Ну, спрашивайте, а то рабочий день еще не кончился.

— Пойдемте, что ли, к ЦУМу, там лавочки, — предложил Новиков.

— Нет уж, сказала она. — Давайте здесь и, пожалуйста, побыстрее.

— Как давно и сколько вы были знакомы с Лопатиным? 0 вздохнув, спросил Новиков.

— Это допрос? — мгновенно нашлась она.

— Упаси Бог. Со смертью Валерия Викторовича не всё гладко. Помогите нам, если он вам был не безразличен.

Она пристально посмотрела Андрею в глаза. Да, вот это взгляд, не раздумывая шубу купишь или машину, если, конечно, при бабках. Разумеется, уже не девушка, не юная дура, но до тридцати, пожалуй, еще далеко. Лет, может быть, двадцать пять, двадцать шесть. Хотя, с другой стороны, сказала, что «у меня совещание». Не у нас, а у меня, значит, при должности. Впрочем, ну и что, что при должности, если депутат Госдумы — хороший знакомый? Тогда ничего в этом странного нет, у нас нынче министры моложе тридцати, так как чьи-то хорошие знакомые.

— Вижу, не врете, — сказала она и протянула руку. — Тамара.

— Андрей, — бухнул он, забыв, что Сергеева зовут Владимир Андреевич.

Поморщился, осознав свою оплошность, но поправляться не стал. Если дело дойдет до личных документов, то можно отболтаться — ошибся, мол, от такого знойного взгляда, а сейчас наводить тень на плетень смерти подобно.

Ручка у нее была маленькая и неожиданно сильная.

— Занимаетесь спортом? — спросил он.

— Карате, — ответила она.

— Помогает?

— Еще как.

— Кому была выгодна смерть Лопатина?

— Да кому угодно, подумав, ответила Тамара. — Тому же Руденскому. Тому же Завьялову.

— Завьялов — это кто?

— Вот видите — не знаете, — усмехнулась Тамара. — Миллионера — и не знаете.

— Он депутат?

— Разумеется. С двойным гражданством, вторая родина — Англия. Если что, садится в свой самолет, и ищи ветра в поле. Англия своего не выдаст.

— Так, так, так, — сказал Новиков, сделав запись в блокноте. — И где же Лопатин перешел дорогу Завьялову?

— Где — не знаю, но друг друга поливали будь здоров, — ответила Тамара.

— А с Руденским что?

— Взаимная любовь, аж до гроба. Сперва дружили — не разлей вода, потом что-то произошло, что — не знаю, и всё, полный разрыв. Я же их обоих прекрасно знаю, каждый сам по себе нормальный, вменяемый человек, но как заговоришь с Валерой о Руденском — сплошной аврал. Багровеет, глаза бешеные, ищет нож или палку поувесистей. И наоборот.

— Так, может, дело в вас? — предположил Новиков. — Не поделили предмет обожания?

— Может быть, — согласилась Тамара. — Но, по-моему, тут дело более серьезное. А какое — не знаю.

— Вот и узнайте, — сказал Новиков. — У того же Руденского.

Тамара посмотрела на него, как на дурака.

— Шутить изволите, молодой человек? Может, сразу спросить: ты зачем, ирод, убил Валерку Лопатина?

— Да, пожалуй вы не потянете, — с сожалением произнес Новиков.

— Чего не потяну? — спросила Тамара.

Попалась-таки на крючок. Они, эти горделивые, сызмальства доросшие до начальников, страсть как не любят, когда в них сомневаются.

Раскрутить Руденского, — ответил Новиков. — Тут голова нужна, а не курятник.

— У меня что — курятник? — вознегодовала Тамара и вдруг, смекнув, хитро прищурилась. — Я вас поняла, следователь Сергеев. Вы не такой простачок, как кажетесь. Шантажируете бедную старушку?

— Разве я вас шантажирую? — деланно удивился Новиков. — Дело добровольное. Ну что, возьмете на себя Руденского? А я займусь Завьяловым.

— Вы же, шантажисты, так просто не отстанете, — сказала Тамара. — ладно, попробую. Кстати, это вам.

Она протянула Новикову красную папку и направилась ко входу в метро.

— В понедельник звякну, — крикнул вдогонку Новиков…

В папке находилась записка, на которой крупным размашистым почерком было написано: «Вы такой же следователь, как моя бабушка футболист». Хоть стой, хоть падай с этими красивыми женщинами.

Было около пяти, до восьми времени навалом, и Новиков решил съездить на Пражскую. Красную папку он сунул в урну, а записку Тамары в карман. На всякий случай.

Глава 22. Всё тот же четверг

Чертаново встретило Новикова затянутым серыми тучами и мелким противным дождем. Будто в другой город приехал. Дождь нарастал, и он, ругнув себя, что не прихватил зонт, поспешил на автобусную остановку, на которой проторчал битых пятнадцать минут. За эти четверть часа в своей легкой рубашке с коротким рукавом он успел продрогнуть, поскольку из какой-то географической дыры, вредной, между прочим, дыры, заполярной, примчался вдруг шквалистый студеный ветер, и дул, паразит, не переставая.

В автобусе Новиков малость отогрелся, а когда, проехав пять остановок, вылез, вновь над головой светило солнышко и небо быстро расчищалось.

К счастью, человек, с которым он должен был встретиться, уже находился дома. Между прочим, на сегодня он взял отгул, можно было приехать и пораньше. Но отгул он, разумеется, взял не ради душки Новикова, а потому, что завтра от своей маменьки приезжала жена, нужно было прибраться и набить холодильник мясом и овощами.

Звали человека Николай Карпович Моллюсков. Был он сутул, сухопар, немногим старше пятидесяти, а к Лопатину имел такое отношение, что был его официальным помощником по думским делам.

В квартире было чистенько, но одуряющее несло застарелой брагой и табачищем. «Пьет, — подумал Новиков. — Вон мешки-то под глазами какие».

Моллюсков усадил гостя на диване, сам сел в кресло. Вел он себя как-то нервозно, видно было, что жалеет о своем согласии на встречу.

— Стало быть, вдвоем с женой живете? — спросил Новиков, продолжая начатый еще в коридоре разговор.

— Ыгы. Сын живет отдельно. Он у меня крутой, Вовка-то. Все Вовки крутые, Вованы одним словом.

— На двоих двухкомнатная квартира — нормально, — сказал Новиков. — Сколько она сейчас стоит, если не секрет?

— А вы точно следователь? — засомневался Моллюсков, барабаня пальцами по подлокотнику. — Вопросы какие-то странноватые.

Да, действительно, прав мужик. Хотел успокоить, временно переведя беседу в бытовое русло, а получилось как всегда. Бдительное у нас нынче население, особенно москвичи.

— Хорошо, тогда не будем крутить вола за хвост, — произнес Новиков и сжато рассказал о том, что ему известно по делу Лопатина. Без цифр, конечно, в общем, но получилась довольно-таки одиозная картина.

— Вы сами на всё и ответили, — сказал Моллюсков, пожав плечами. — Стоило приезжать?

— На что, простите, я ответил? — уточнил Новиков.

— На то, что Лопатин вышел на какую-то тайную организацию.

— Я этого как бы не говорил.

— Но это как бы подразумевается.

— Я, знаете ли, привык оперировать фактами, — сказал Новиков.

— А логику вы не признаете?

— Значит, вы утверждаете, что Лопатин вышел на какую-то тайную организацию.

Жалеючи посмотрев на него, Моллюсков кивнул.

— А что это за организация? — спросил Новиков.

Моллюсков вдруг вжался в кресло и оттуда, из глубины, невнятно сказал:

— Умоляю, не надо об этом. Вам мало Лопатина?

Знает, стервец, подумал Новиков. Но почему тогда жив? Или это не знание, а чистой воды логика?

— Боитесь? — простодушно спросил Новиков. — Нас никто не слышит. Если это такая тайна, то напишите. Я прочту, а вы бумажку сожгите. А, Николай Карпович?

— Вы не понимаете, забормотал Моллюсков из своего кресла. — Они приходят, и вскипают мозги, а из ушей льется кровь. Это не просто больно, это чудовищно больно. Оставьте, забудьте это, бегите из Москвы, пока они к вам не пришли.

— Может, вызвать врача? — озабоченно сказал Новиков, вставая. — Вам надо меньше пить, Николай Карпович.

— Если не пить, еще хуже, — глухо отозвался Моллюсков. — Рано или поздно они придут. Все мы у них на крючке, особенно те, кто знают.

— Бред какой-то, — сказал Новиков, понимая, что своими вопросами стронул в тайных глубинах сознания Моллюскова некие рычаги, как бы перевел стрелку, и поезд несчастного Карповича помчал в полную страха и отчаяния черноту.

Бедный, бедный Моллюсков.

— Успокойтесь, — сказал Новиков. — Никто к вам не придет. Все будет хорошо, завтра приезжает ваша жена, у вас крутой сын Вовка, который вас в обиду не даст. Я ничего не спрашивал, вы мне ничего не говорили. Что еще? Пореже увлекайтесь спиртным, даже если компания очень хорошая. А в одиночку вообще завяжите, это плохо кончается.

— Бросьте это дело, — тихо ответил Моллюсков. — Бегите куда-нибудь в Сибирь, пока вас не зацепили. Вы еще молодой человек, это мне всё равно. В Москве вас быстро вычислят, если уже не вычислили.

— К сожалению — это моя работа, — сказал Новиков. — Больше я вас не побеспокою.

Он ушел со смешанным чувством удовлетворения и горечи. Пожалуй, эти странные, метафизические «они» как нельзя более полно объясняли всё, что происходило по делу Лопатина. Это вызывало удовлетворение, хотя никаким образом не укладывалось в рамки стандартного рапорта. Горечь же возникала оттого, что «они», кто бы это ни был, сломали пусть незнакомого, но вызывающего сострадание Моллюскова. У него был такой затравленный, такой беспомощный взгляд. Нет, этого человека трогать нельзя, это не свидетель, хотя знает он побольше сотни других свидетелей.

Итак, что мы предположительно имеем?

Существует некая международная организация, которую активно подпитывают уворованными у русского народа миллиардами отечественные подлецы. Организация эта закрытая по типу масонской ложи и снабжена мощными защитными структурами, которые неусыпно следят за её неприкосновенностью и неприступностью. Горе тому, кто узнал хотя бы миллиграмм тайны. Приходят «они», ну и так далее. В таком, примерно, аспекте.

Загрицын бы сказал: «Тут нам делать нечего, пусть этим занимается Явкин». Для сведения: Явкин — известный пензенский нарколог, кандидат медицинских наук, большой спец по сумеречным зонам сознания. Короче, врач, всю жизнь посвятивший алкоголикам и психам.

«Вот так полегоньку, понемножку топаем фиг знает куда, — сказал себе Новиков, испытывая некоторое смущение и неуверенность от того, что взялся за непосильную ношу. — Пожалуй, еще недельку повожусь, а там придется признаться — извините, мол, господин хороший Уханов, но дело абсолютно безнадежное. Против танка с кулаками не попрёшь. Чувствуется, там такая махина, такой слоняра, что стопчет в труху и даже не заметит»…

«Ну, хорошо, — подумал он чуть позже, погрузившись в набитый автобус. — Ну, скажу я это Уханову, а что дальше? В Пензу дорога заказана, к Кузнецову на работу не попадешь — московской прописки нет. В дворники? В охранники? В гас-тарбайтеры? Не=ет, парень, не гони лошадей. Что-нибудь да всплывет, не может быть, чтобы не всплыло. Там, где вода мутная, где нечисто, много всякой дряни водится. Подождем пока»…

Поэтому вечером Уханову он ничего не сказал, тем более, что тот пришел не один.

Глава 23. Вечер четверга

Ровно в шесть, едва закончился рабочий день, ливанул дождь. Именно на этот случай, хотя до дома была пара шагов, в шкафу хранился старенький замызганный зонт, с которым еще старший Кислов ходил на работу.

С зонтом под мышкой Игорь вышел на крыльцо. Под козырьком, засунув руки в брюки и съежившись, стоял какой-то приблатненный пацан. Всех их, которые с понтом, видно за версту. Актеры аховые, не игра, а сплошные ужимки, зато гонору-гонору.

Парень перегораживал дорогу.

— Извини, — сказал Кислов.

Обернувшись, тот расплылся в широченной улыбке и объявил:

— Привет. Провожу до дома.

— Ты кто? — строго спросил Кислов.

— Твоя охрана.

— Я ж тебя одним мизинцем, — сказал Кислов.

Парень был не Геракл. Жилист, конечно, но легковат, такие далеко-о летят, когда их зашвырнешь хорошим приемом.

— Обделаешься, — миролюбиво ответил паренек. — И потом, меня все блатные знают, со мной тебя никто не тронет.

— Хм, — сказал Кислов. — Охрана. А где спать будешь — на половичке? Чуть что — тяв, тяв, тяв.

— Не гони пургу, начальник, — процедил паренек и презрительно сплюнул. — Давай, топай, а то мне некогда. Я присмотрю.

— Обиделся, — примирительно сказал Кислов, раскрывая зонт. — Я, может, специально, чтобы тебя узнать. Иди под зонт, охрана. Тебя Гордеич, что ли, прислал?

— Ага, — ответил паренек, пристроившись рядом и стараясь идти в ногу.

— Сколько тебе?

— Скоро двадцать.

— Лет этак через пять, — съязвил Кислов.

— Ладно пургу-то. Через два.

— Как звать?

— Романом. Так себе имечко, графом попахивает.

— Каким графом?

— Естественно, Толстым. Он же у нас романы кропал, как помешанный.

Вот тебе и уличный урка, Льва Николаевича знает.

— Читал? — спросил Кислов, чувствуя себя этаким папашей, который экзаменует сына-недоросля.

— Читал, — ответил Роман и снова сплюнул. — Длинно, скучно. Мне у него «Севастопольские рассказы» нравятся. Тут я согласен с Хемингуэем.

Ёксель-моксель, ну надо же.

— Всё, — сказал Кислов. — Пришли. Дальше можешь не провожать, я сам поднимусь по лестнице. Там пусто, как видишь — кодовый замок. Держи зонт, пригодится.

Действительно, дождь припустил еще пуще.

— Я на помойке лучше найду, — пробормотал Роман, но зонт взял. — Стало быть, если куда вечером намылишься, звони Гордеичу, он пришлет охрану. А я завтра с утречка буду ждать. Ко скольки приходить?

Ага, спохватился, вновь перешел на простонародную речь. Занятный парень.

— Если дома делать нечего, приходи без десяти девять, — ответил Кислов. — Ну чего, Рома, давай пять, рад был познакомиться.

— Дык и я, — расплылся Роман, пожимая ему руку…

Из дома уже, чтобы не откладывать дело в долгий ящик, Кислов позвонил Фадееву. Сказал:

— Это Кислов. Готов подписать договор.

— Какой Кислов? — не понял поначалу Фадеев, но тут же поправился: — А-а, Игорек. Извини, друг. В Пензе Кисловых развелось, как блох на собаке. Гы-гы, это тебя не касается. Созрел, значит?

— Да, — твердо ответил Кислов. — Зачем, думаю, неделю ждать?

— Это верно. Андрюху отозвал?

— Не могу найти, — соврал Кислов.

— А чего искать-то? — лениво произнес Фадеев. — Попроси Уханова, и всего делов.

Всё, сволочь, знает.

— Ладно, — сказал Кислов. — Что за паренек этот Роман?

— Сын полка, — ответил Фадеев. — Так, стало быть, договор. Ага. Завтра в полдень жди…

Уханов приволокся в начале девятого с каким-то невзрачным серенько одетым типом лет сорока. Поставил в кухне на просушку мокрый зонт, принялся хозяйничать с продовольственными припасами, перенося салаты, грибы, мясную и рыбные нарезки в столовую. Деловой такой, даже не познакомил типа с Новиковым. А тот, в смысле тип, молчун такой, и рад, сел себе в кресло, врубил торшер и принялся листать прошлогодний «Плэйбой». Пяток этих журналов валялись на журнальном столике как раз для таких вот молчунов.

Новиков в свою очередь расставил тарелки, стопочки, фужеры, разложил ножи, вилки, нарезал хлеба — всё, вроде бы, при деле. В один из моментов поймал вдруг на себе взгляд незнакомого гостя — тот его, похоже, изучал.

Выйдя на кухню, Новиков сказал хлопочущему со съестным Уханову:

— Это что, нынче так модно — не знакомить?

— Как, вы его не знаете? — удивился Уханов. — Это же Редутов, известный астролог. Я намеренно не познакомил, пусть вас исследует своими хитрыми методами.

— Что меня исследовать? — проворчал Новиков. — Я же не лошадь Пржевальского. Лошади, может, и всё равно, а мне неприятно. Могу в рыло дать, хоть он и Редутов.

— Ишь, распетушился, — усмехнулся Уханов. — Пойдемте, познакомлю, коль вам неприятно.

Редутов оказался славным малым, больше не пялился, видать — нужную информацию набрал, помалкивал, улыбался. Но когда, после того, как все насытились, Уханов попросил его поделиться соображениями по поводу будущего Андрея, он напустил на себя туману и принялся говорить медленно, нараспев, глядя прямо перед собой, точно читал невидимую книгу.

— Очень скоро смените обстановку, — сказал Редутов. — Упадете на дно, будете убивать. У вас будет много денег, не транжирьте их, положите на вклад. Придется постараться, чтобы вас не узнали знакомые, но при неудачном раскладе эта смена обстановки может означать печальное — вы погибнете. Нужно быть осторожным при обращении с автотранспортом. Вас может покусать собака и сбить лошадь.

— Пржевальского? — уточнил Новиков.

— Серьезнее, Андрей Петрович, — сказал Уханов. — Мотайте на ус, может пригодиться.

— У вас будут враги, — продолжал Редутов. — Но главный ваш враг в инвалидной коляске. Поскольку он инвалид, он очень злобен.

Редутов замолчал, вчитываясь в невидимую книгу, и буднично сказал:

— Одним словом, Андрей Петрович, при разумной осторожности ничего плохого с вами не случится.

«Это я и без тебя знаю, умник», — подумал Новиков, вслух же произнес:

— А поконкретнее нельзя? Моим племяшкам ваши коллеги нагадали, что одна замуж выйдет в 23, а другая в 27, но может и в 32. Одна должна родить великана в полпуда весом, другая уехать за границу и встретить там принца. Так вот, первая в 23 уехала за границу и вышла замуж за великана, но не родила, а сбежала назад. У второй с заграницей напряженка и с принцем полный отлуп. Я в том смысле, что нельзя ли поконкретнее: в каком году и желательно месяце я сменю обстановку, когда точно меня собьет лошадь и по какой улице Москвы мне не ходить, чтобы меня не переехал на коляске злобный инвалид?

— Вы непременно хотите, чтобы я вас напугал? — участливо спросил Редутов. — Извольте.

Вынул из нагрудного кармашка лист бумаги, развернул, положил на свободное место поближе к Новикову.

— Гороскоп, что ли? — спросил Новиков.

— Именно, — ответил Редутов. — Ваш гороскоп по вашим паспортным данным. Поскольку точное время рождения мне неизвестно, пришлось это время экстраполировать с помощью таблицы эфемерид. Вы родились в полчетвертого ночи. Верно?

— Верно, — отозвался Новиков, чувствуя, что сейчас его будут околпачивать, так как в этих натальных гороскопах он, спец по горно-водолазному делу, ни тпру, ни ну, ни кукареку.

Редутов же, водя чайной ложечкой по зодиакальному кругу, по расположенным на нем планетам, по пронумерованным римскими цифрами секторам домов, объяснял что-то про гармоничные и дисгармоничные аспекты, про программы присущих Андрею домов, про какие-то попятные планеты, лунные узлы, узлы в домах, — и всё это с пунктуальной дотошностью, которая наводила тоску. Тоску же это наводило оттого, что хорошего было мало. Проектировали Андрюху по отечественным лекалам, которые изначально были с брачком-с.

— Вот ваша смерть, — показал ложечкой Редутов. — Вот транспорт, вот собака, вот лошадь. Вот, кстати, женщина. Возможно, покончите с холостяцкой жизнью.

— После лошади-то? — вздохнул Новиков. — После инвалида?

— Предупрежден — значит, вооружен, — улыбнувшись, сказал Редутов. — Зная точку возврата, вы не будете её проходить, так что ничего страшного.

— Кстати, — вспомнил Новиков и повернулся к Уханову: — У вас есть такой депутат Завьялов…

Глава 24. Пятница. Рубинов

Пятница для Новикова началась с проливного дождя. Проснулся он без пятнадцати десять и сразу услышал за окном монотонный шум. Прошлепав босиком к окну, открыл жалюзи. На улице серо, мокро, а дождь ходит какими-то волнами — от ветра, что ли?

В одиннадцать надо быть в Лялином переулке у Рубинова. Это на метро до Курской, потом перебираешься на другую сторону Земляного Вала и по Яковоапостольскому либо Казенному переулку выходишь к искомому объекту. От гостиницы, как объяснил вчера Уханов, минут тридцать-сорок, поэтому Новиков не особенно торопился. Принял душ, побрился, тяпнул томатного сока, глядь, а уже 25 минут одиннадцатого. Быстренько побросал в пакет рыбы, колбасы, несколько баночек с салатами, мясной нарезки, маринованных грибочков, огурцов, помидоров. Пакет оттянулся, оттопырился, того и гляди порвутся ручки, поэтому часть закусона Новиков переложил во второй пакет и туда же поставил две бутылки «Посольской» водки. Подумав, добавил третью бутылку и вышел.

В начале двенадцатого он уже звонил в обшитую коричневым кожзамом металлическую дверь. Открыл ему не человек человечище: два метра росту, пузатый, усатый, плохо выбритый, к тому же в полосатых трусах до колен. Шевелюра и усы пышные, черные с проседью, а шерсть на груди без проседи, но не шибко густая. Где-то Новиков читал, что если у мужчины с шерстью на груди богато, то это к деньгам. Увы, здесь было не так. Квартира здоровенная, но какая-то неухоженная, замусоленная.

— А-а, — плотоядно вскричал человечище. — Малосольная рыбка.

И, деловито добавив: «Давай помогу», — выдрал пакеты из рук Новикова и отнес по скрипучим полам на кухню. Мокрый зонт не взял, упятился ему этот мокрый зонт, с которого капало.

— Чего стоишь? Проходи, — пробасил он из кухни. — Это всё мне? Царский подарок.

Да, вот это напор. Где-то этого великана Новиков видел, но не мог вспомнить — где?

— Зонт поставь на просушку, — посоветовал Рубинов. — Топай в правую комнату, это гостевая. Кстати, под вешалкой запасные тапки, не побрезгуй.

Чем-то похож на актера Диму Назарова, такой же колоритный, с первого взгляда внушающий доверие.

Кто? Вот в чем вопрос.

В гостевой пахло пылью. Мебель старинная, антикварная, такую уже нигде не сыщешь, разве что в музее. Гнутые высокие спинки, деревянные подлокотники, пузатый комод, огромный круглый стол посредине комнаты, абажур с кистями, полный анахронизм — зеркало в золоченой оправе на массивной тумбочке, и прочее, и прочее. На всём вековой слой пыли, хорошо еще паутины нет.

— Один живете? — проорал Новиков.

— Ась? — гаркнул из кухни Рубинов. — Ну да, один. Скукотища. Даже тараканы — и те не держатся.

Слышно было его так, будто он не в десяти метрах, а здесь, в комнате. Богатый голос. Голос!

Новиков прошел на кухню, где его, естественно, не ждали, и спросил:

— Вы не певец такой-то?

Он, разумеется, назвал сценический псевдоним, под которым певец был широко известен, но мы его в гуманных целях раскрывать не будем. Не изверги же мы, чтобы изгаляться над сказочно одаренным человеком, которому, увы, не повезло в жизни. Сейчас ведь таких большинство в немногочисленной армии истинно талантливых людей — сказочно одаренных, которым не повезло. Везет сейчас бездарным. Как говаривали раньше: «Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами». Вот, пробились, заняли посты и перекрыли одаренным кислород. Но это так, к слову.

— Да, я певец такой-то, — ответил человечище. — Зови меня просто Антон, а то мы как-то не удосужились.

— Владимир, — соврал Новиков, поскольку сейчас он был следователем Сергеевым. — А почему же вы один? Такой прекрасный человек.

— Человек-то я прекрасный, — сказал певец, — но пью. Поэтому разведен. Слушай, давай на «ты», а то мне как-то неловко. И за обстановку неловко.

Он, между прочим, выставил всю принесенную Новиковым снедь на кухонный стол и наполнял ею тарелочки и вазочки, так что был при деле. Ну, никакой практичности у мужчины, ибо сразу всё не сьешь, в холодильнике провоняет, а ежели останется на столе, что вернее всего, то скиснет.

Тут надо объяснить, почему хозяину было неловко и почему Новикова здесь не ждали. Да потому, что это была не кухня, а чёрт-те что: склад рухляди и пустых бутылок. Всё было обшмыганное, занюханное, один только почерневший, залапанный, бывший когда-то импортным, но теперь свой в доску рассейский холодильник чего стоил.

— А ежели прибраться? — сказал Новиков.

— Не сто?ит, — отозвался Рубинов. — Через неделю субботник, тогда и наведем марафет.

— Зачем ждать неделю?

— Ты не понял, Вован, — сказал певец. — Придут ребята из «Большого» и «Малого», все дружбаны, сообща наведут марафет, потом мы это дело хорошенечко спрыснем, и здесь снова станет точно такой же свинюшник. Так что не сто?ит и пытаться. Я думаю, что Господь изначально замыслил, чтобы здесь в итоге образовался хлев.

— Дайте хоть бутылку открою, — пробормотал Новиков, чтобы не стоять столбом. Открыл, вслед за чем с уважением произнес: — Здесь всё такое старинное, специально покупали?

— Ну, коль открыл, наливай, — сказал Рубинов. — Нет, Вовчик, ничего я кроме холодильника и телевизора не покупал. Всё это в который уж раз перешло по наследству. Выбрасывать жалко, потому что добротное, нынче так не делают. Вот уж после меня, похоже, повыбрасывают. Один я, Вовчик, как перст, ни детей, ни родственников. Прикалываются тут какие-то шустряки, обещают поить и кормить от пуза, чтобы бумаги подписал, но я-то знаю — подпишешь, а через месяц тебя вперед тапками в крематорий отнесут. Завещаю эти хоромы «Большому», пусть кому-то из наших повезет. Ну, давай, друг, пока мухи водку не выдули.

Действительно, мух здесь было в изобилии. То сидели по углам, а тут вдруг устроили хоровод…

Короче, слово за слово, уже незаметно как и в гостевую перебрались, и полторы бутылки «Посольской» уговорили, а между тем третий час пополудни пошел, и разговоры всё ширились и ширились, и тем было видимо-невидимо, одна плавно перетекала в другую, третья же в уме держалась, но до Лопатина очередь никак не доходила, напрочь забыли про Лопатина.

— Бабками богат? — внезапно спросил Рубинов, которого осенила гениальная идея. — Пошли зеркала бить, тут в округе их полно.

— Это как? — не понял Новиков.

— Как раньше. Купец в ресторане глаза зальет, орет «Скольки?» Ему человек: «Пятьдесят рублёв». Он в зеркало бутылку ша-рах и тут же расплачивается.

— Кстати, — сказал Новиков, вспомнив вдруг про Лопатина. — Совсем из головы. Я чего пришел-то: вы же с Лопатиным были знакомы.

Рубинов откинулся на спинку стула, тот жалобно скрипнул, но и только. Новый стул, которыми нынче торгуют, от такой туши тут же бы и развалился.

Скрестив руки на груди, певец внушительно сказал:

— Понимаешь, Вовчик. Он взял надо мной, дураком, шефство. Пенсия у меня с гулькин нос, не заработал я, видишь ли, большую, да и раньше срока вышел, так вот он, добрая душа, деньжат подкидывал. Ты, случаем, не спонсор?

— Не-е, — заверил Новиков. — Он вам доверял?

— Как себе самому, даже больше.

— Не говорил, что его кто-то преследует?

— Э-э, — Рубинов призадумался. — Вроде нет. Хотя, постой-ка, говорил. И еще говорил, что скоро всех нас, олухов небесных, пронумеруют и прошнуруют, как документы в канцелярии. У каждого олуха на ясном челе будет стоять штамп. Никуда не скроешься.

— А кто его преследовал? — мягко напомнил Новиков. — Это важно, потому что умер он как-то внезапно. Неестественно, что помер, потому что был здоров, как бык.

— Да черт его знает, — искренне ответил Рубинов. — Разве ж сейчас вспомнишь? Стоп, стоп, вспомнил. Говорил про какую-то чертовщину, что все мы у этих чертяк под колпаком. Когда, мол, им надо, они тебя в любой дыре найдут. Тогда помрешь в муках и судорогах, а следов на тебе никаких не будет, только кровь из ушей. Либо вообще без следов. Слушай, Вовчик, так выходит — и до него добрались?

«Моллюсков, — подумал Новиков. — Слово в слово. Вот тебе и бред».

— У меня просьба, — сказал он. — Больше об этом никому. Не хочу, чтобы и к вам пришли.

— Не к вам, а к тебе, — поправил его Рубинов.

— Ко мне-то вряд ли, а к вам могут, — ответил Новиков.

Поржали, потому что это было из разряда: «Тэбэ пакет. Не тэбэ, а вам. Нам он нафиг не нужен, а тэбэ пакет».

— Ладно, дружище, — сказал Новиков, вставая. — Если что вспомните касательно Лопатина, зафиксируйте на бумаге, я завтра-послезавтра звякну.

Положив на стол три тысячи рублей, добавил:

— В спонсоры не гожусь, но без этого не обедняю.

— Ты куда? — запротестовал певец. — Так душевно сидели. Нет, нет и нет, категорически возражаю.

Тоже встал, хотел усадить силой, но Новиков увернулся, да так ловко, что великан хватанул своей клешней воздух и чуть не упал.

Новиков помог ему удержаться на ногах.

Пробормотав: «Дел полно, а я уже нажрамшись», — направился к выходу.

— И ты, Брут, — пробасил ему вдогонку певец. — Все покидают эту зверскую паскудную обитель.

Глава 25. Пятница. Ну, заходи, беженец

В полдень, как и было обещано, явился Василий Гордеевич и бухнул на стол увесистую папку.

— Это что? — осторожно спросил Кислов.

— Трудовой договор, — развалившись на стуле, ответил Фадеев.

На этот раз он был в черном: черная майка, легкие черные штаны с завязочками внизу, черная бейсболка. Загорелый, белозубый, чем-то похож на певца Буйнова. Простой русский миллионер, какой-нибудь менеджер из отдела продаж одет лучше.

— И сколько тут листов, если не секрет? — полюбопытствовал Кислов, который был облачен именно как этот самый менеджер: черные брюки, белая рубашка с коротким рукавом, черный галстук.

— Твоих два, — отозвался Фадеев. — Остальные тебя, чудака, не касаются.

— Ну уж вы прям сразу, Василий Гордеевич: чудака, дурака, му…, — пробормотал Кислов, открывая папку и вынимая два верхних листа.

Мда, договорчик оказался шельмоватый: все пункты на месте, всё вроде бы соблюдено, но формулировочка витиеватая, с некоторым подтекстом, можно прочитать и так и этак.

— Не пойдет, — сказал Кислов, взяв ручку. — Единственно верная цифра — это жалованье. Мои права, как работника, прописаны туманно. А вдруг вы меня, Василий Гордеевич, вздумаете турнуть?

— Я тебя и с договором турну, и без договора, — лениво ответил Фадеев, разглядывая потолок. — Главное чо? Оклад и чтобы страховая часть отчислялась — к пенсии. Это прописано. А остальное пусть тебя не колышит.

— Я разве ж против? — сказал Кислов, расписываясь.

— Пунктик одиннадцать внимательно прочитал? — спросил Фадеев, глядя уже в открытое окно, за которым было сумеречно и пари??ло — к близкому ливню.

— Э-э, — сказал Кислов, вновь читая пункт 11. — К работе приступить по договоренности с руководителем ООО, то есть с вами, но не позднее начала третьей декады текущего месяца. Это что же — с понедельника, что ли? Сегодня же пятница.

— Ага, — подтвердил Фадеев. — Есть проблемы?

— Налейкин, — сказал Кислов.

— А ты думаешь один такой хороший? — хохотнул Фадеев, укладывая договор в папку. — Сейчас мы и его завербуем. Или как там у вас, у чекистов, — перевербуем. Что там с Андрюхой?

— Всё так же, — ответил Кислов, поджав губы. — Поймите, человек действует самостоятельно и чихать хотел на мои е-мэйлы.

— Ну, ну, — сказал Фадеев. — Не уходи пока.

Стремительно вышел, оставив после себя легкий запах пота, приглушенный дорогим одеколоном. Или это одеколон такой — с налетом пота? Так сказать, для правды жизни.

Между прочим, в коридоре толклись фадеевские холуи, но уже без автоматов.

У Налейкина Фадеев пробыл минут пятнадцать, затем оба, хохоча и переговариваясь, ввалились в кабинет Кислова, который, как пчелка, трудился за компьютером.

— Бежим? — весело спросил Налейкин. — Давай заявление, подмахну.

«Вот те на, — подумал Кислов, вынимая лист бумаги и размашисто набрасывая прошение о собственном увольнении. — Ай да Гордеич».

— Вот этак вот, — задиристо сказал Налейкин, подписывая заявление. — И вот этак.

Кинул под подпись меленькую дату.

— Всё, Игорек, свободен, — добавил Налейкин. — Отдай бумагу Светланке, пусть сразу и рассчитает.

«Анаши, что ли, накурился? — неприязненно подумал Кислов, глядя на оживленного шефа. Как-то ему, солидному, пузатому, эта оживленность не шла. Ему больше шли взгляд исподлобья и убийственный сарказм. — Или Гордеич наобещал с три короба? Наверное, наобещал».

Между тем Налейкин с Фадеевым, которого он дружески обнял за плечи, направились к дверям. У порога уже Налейкин сказал, не оборачиваясь:

Зайди с сегодняшним материалом. А то уйдешь, понимаешь…

Скрылись за дверью, погундосили о чем-то в коридоре, потом разошлись: один грузно потопал в свой кабинет, другой в сопровождении холуев на улицу.

— Так мне куда — в понедельник-то? — высунувшись в окно, спросил Кислов.

— Телефон есть? — усмехнулся Фадеев. — В воскресенье вечером звякни, определимся.

Погрузился со своими мордоворотами в голубой джип и укатил. Сколько же у него этих джипов? Вот и голубой появился.

Поторчав малость у окна, откуда веяло легким ветерком, Кислов отправился к Налейкину.

С этим хитрецом всё было ясно: никакого «сегодняшнего материала», с которым Филиппыч просил зайти, у Кислова не было, а была очередная текучка, могущая закончиться и сегодня, и завтра, и послезавтра.

— Ну, заходи, беженец, — сказал Налейкин.

Кислов подсел к столу.

— С Гордеичем это ты здорово придумал, — похвалил Налейкин, — но учти — чекист никогда не работает один. Нужна подстраховка, парень, иначе запросто накроешься бардовой шляпой, и не заметишь как. Фадеев у нас давно на крючке, наш человек в его гадюшнике ох как нужен. Поэтому с заявлением не было проблем. Заметил?

— То-то я удивился, — сказал Кислов. — Только позвольте спросить, Юрий Филиппович, у кого это у вас Фадеев на крючке? У вас с Загрицыным?

— А чем плох Загрицын?

— Да как-то мы с ним не сработались. Вы же знаете.

— Комитет сам по себе организация нужная, — произнес Налейкин. — Но порой в силу неограниченных прав на отдельных местах в отдельных случаях эту организацию заносит. Поэтому и над ней нужен контроль. А ты думаешь — я просто так из столицы усвистал? Занесся, понимаешь, потому и усвистал. Теперь вот контролирую, чтоб никто моей ошибки не повторил. Понял, малёк?

— Я не малёк, — ответил Кислов, впрочем ответил несколько озадаченно.

Как-то всё оно поворачивалось неожиданной стороной.

Глава 26. Пятница. Может, сам упал?

Ах, Чертаново, Чертаново. Как дождь, грязь, обязательно занесет в Чертаново, где своей грязи по уши.

Не сказать, что Новиков был сильно пьяным, против этого существовали прекрасные таблетки, просто излишек алкоголя, пусть и нейтрализованный, вносил дисгармонию. Будто в смокинге и босиком.

Впрочем, длинная дорога к Моллюскову, особенно продуваемая всеми ветрами автобусная остановка, окончательно выветрили остатки алкоголя. Перед дверью Новиков сунул в пасть подушечку «Орбита», вслед за чем позвонил.

Дверь открыл какой-то парень с широченными плечами и тут же цоп за руку. Дернул на себя, так что Новиков не вошел, а влетел в квартиру.

— Кто там? — спросил мужской голос, не моллюсковский.

Тотчас из спальни, которая вчера был закрыта, выглянула мрачная отрешенная встрепанная женщина в домашнем халате и уставилась на Новикова. Под глазами синяки, вертикальные глубокие морщины по углам ярко накрашенных губ, которые мгновенно выдают возраст. Страшна, что и говорить.

— А это мы у него спросим, — ответил широкоплечий и скомандовал: — Вперёд.

Показал пальцем — куда вперёд. Новиков послушно пошел в гостиную.

Здесь за столом сидел второй человек, чуть старше первого и явно слабее, но с очень уверенным взглядом. Наверняка начальник.

Спросил бесцеремонно: «Кто таков?»

Сесть не предложил. Перед ним на столе веером лежали бумаги, видать что-то писал.

Какие-нибудь менты-оперативники, этим можно смело лапшу вешать.

— Следователь Сергеев, — ответил Новиков. — Что вы тут, ребята, делаете?

— Документы, — потребовал малохольный начальник.

Широкоплечий ткнул кулаком в плечо, чтобы думал пошустрее. Здоровый, гад.

— Не пихайтесь, — вежливо попросил Новиков, передавая удостоверение.

— Не рановато ли, следователь Сергеев? — спросил малохольный с издевкой. — Дело еще не открыто, а вы уже тут.

Внимательно обследовал фотографию, печать, прочие неприметные новичку, но ясные опытному взгляду атрибуты.

— О чем это говорит? — продолжал малохольный, пряча удостоверение в висевший на спинке стула пиджак. — Это говорит о том, что некто, который выдает себя за следователя Сергеева, здесь уже побывал ранее, наследил, а теперь хочет те, прошлые следы, маскирнуть под сегодняшние.

— Логично, — согласился Новиков, потихоньку передвигаясь к стене, чтобы не иметь широкоплечего за спиной. — Вчера я приходил по долгу службы к Николаю Карповичу Моллюскову. И что тут такого? В каком смысле наследил?

— Что и требовалось доказать, — сказал малохольный, вписывая что-то в наполовину заполненный лист. — Значит, вчера именно вы посещали Николая Карпович Моллюскова. А чем же вы его, бедняжку, отоварили, что у него, родимого, кровь из ушей пошла? Вся кухня, простите, в кровищи.

— Стоять! — заорал вдруг широкоплечий, заметив несанкционированное передвижение Новикова.

Вновь хотел цапнуть Андрея за руку, но не тут-то было — попался на какой-то незнакомый, внешне неприметный прием, от которого полетел в стол, снеся по дороге со стула своего начальника. Запутался в стуле и начальнике, задергался, зашипел, вскочил на ноги и тут же получил кинжальный удар в солнечное сплетение, отчего сник и скрючился на полу, едва переводя дыхание.

Малохольный зажмурился, ожидая удара, но Андрей, не тронув его, припахивающего мочой, всего лишь поднял пиджак и забрал свое удостоверение. Пиджак кинул на стол, после чего сказал:

— То же самое, ребята, я могу пришить и вам: что это именно вы убили Моллюскова. И попробуйте отвертеться.

Широкоплечий начал вставать. Хорошая у парня тренировка, поди усиленно пресс качает. И дыхалка отменная. Жалко такого молодца бить, но если не бить, то он может сработать на опережение. Вот уже и ножки напружинил, и правую руку слегка согнул, готовясь прыгнуть, нанести разящий удар.

На этот раз Новиков, не мудрствуя лукаво, саданул ему пяткой в челюсть. Широкоплечий посмотрел на него удивленно, мол: что это такое, что еще тут за чучело гороховое? — потом глазки его закатились, и он рухнул на спину.

От досады малохольный хватил кулаком по полу.

— Веди на кухню-то, — миролюбиво сказал ему Новиков.

Малохольный, кряхтя и скрипя суставами, встал, направился в коридор, где уже находилась покинувшая спальню женщина.

— Вы жена Николая Карповича? — спросил её Новиков.

Она не ответила, только, пугая, пялилась своими синяками. «Кукла, — подумал вдруг Новиков. — Зомби».

Как заведенная пошла за ними на кухню, где, страшное дело, в уже подсохшей луже крови лежал Моллюсков.

Лежал он ногами к дверям, падая, должен был удариться головой о кухонный стол. Да, точно, сбоку на столе что-то неприятное, коричневое, из которого торчат волосы. Лужа пол головой и под плечами, из ушей вниз тянутся извилистые дорожки крови. Глаза полуоткрыты, на иссяня бледном лице страдальческая маска.

Следов насилия вроде бы и нет.

— Может, сам упал? — с сомнением предположил Новиков, не подходя к трупу, что-то желания не было.

— Стол практически не сдвинут, — сказал малохольный, проходя вперед и едва не наступив на распростертое тело. — То есть, никто Моллюскова не пихал. Видишь, и шлепки на ногах, а то бы непременно соскочили.

Он расхаживал по кухне, как по собственной, нагибался над трупом, трогал малоаппетитные вещи, нюхал пальцы, сволочь, отчего в желудке начинались спазмы, и говорил:

— Оступился? Да нет, так-то оно убиться трудно, оступившись. Хотя тоже как загреметь. А это у нас что?…

Из гостиной нетвердый в ногах, но с горящими глазами и пятикилограммовой гантелей на отлёте вышел широкоплечий.

— Да что ж ты никак не успокоишься? — сказал Новиков, идя навстречу, для чего пришлось обогнуть безумную Моллюскову.

Широкоплечий обрушил снаряд на обидчика, промахнулся и взвыл, угодив самому себе по колену, а это хуже нет. Выронил гантелину на пальцы несчастной своей ноги и, мыча, как бык, принялся кататься по полу.

— Я его и пальцем не тронул, — сказал Новиков выскочившему из кухни малохольному.

Тот выразительно посмотрел на него: что ты, мол, тут мне врешь? — присел перед товарищем и начал заботливо спрашивать: «Где больно? Скорую вызвать? Не молчи. Где больно?»

Новиков помог перетащить раненого на тахту, вызвал скорую, потому что знал: колено — дело серьезное, — и направился было к выходу, но, вспомнив, вернулся. Нашел в протоколе, составляемом малохольным, строчки о себе, аккуратно оторвал их, сунул в карман и был таков.

На улице уже, раскрыв зонт и обходя глубокие лужи, спросил себя: чем чревато? И сам же себе ответил, что ничего хорошего, что двое этих ментов, униженных им и оскорбленных в лучших своих чувствах, так просто это дело не оставят. Вне всякого сомнения, фиктивная его должность и фамилия глубоко врезалась в их возмущенную память. Малохольный, естественно, запомнил его звание, а может быть, чем черт не шутит, и номер удостоверения. Бывают такие вундеркинды, которые запоминают всё, что надо и не надо. В крутых боевиках подобных свидетелей немедленно ликвидируют, чтобы не цвели и не пахли, но у нас же не дикий Запад, у нас же процветают гуманизм и благородство, да и вера не позволяет распоряжаться чужой жизнью. Вот именно это последнее, подспудное, затаённое, переданное давно забытыми предками, останавливает перед пропастью, спасает от смертного греха, который придавит почище любого кладбищенского камня.

Следует добавить, что в силу специфики своей службы Новиков в церковь не ходил, однако ярым безбожником, как тот же Загрицын, не был. Но вот ведь что странно: Загрицын, который раньше глумился над попами, теперь стал потише, называл их теперь батюшками и уже не смотрел на верующих с прищуром, как на врагов. Всё это, однако, было веянием времени, поскольку Путин мог запросто отстоять службу и грамотно крестился, то есть немодно было нынче с прищуром-то, а вот сказал бы тот же Владимир Владимирович «фас» и не только прищур, волчий оскал бы появился. Поговаривали, что нынешнее послабление церкви явление временное, вскоре опять начнутся гонения.

Поэтому, веруя в Спасителя, Новиков о своей вере помалкивал, был как бы в нейтральной позиции.

Глава 27. Пятница. Подвид упыря

С какого-то момента, а именно после слов певца о том, что мы у чертей под колпаком, Новиков начал действовать автоматически. Хотелось бы, конечно, остаться с колоритным великаном, попить водочки, послушать театральные байки, но сразу вспомнился несчастный Моллюсков, и долг погнал в Чертаново.

Теперь тот же долг поторапливал обратно в Лялин переулок, а может, вовсе это и не долг был, может это была совесть, ответственность за тех, на кого непроизвольно наводил таинственных убийц.

Во дворе перед домом певца было тихо, ни души. Дождь уже перестал, лишь с листьев, набухнув, срывались полновесные капли и плюхались в лужи. В центре Москвы среди скопища каменных домов воздух был свеж, как в лесу.

Поднявшись на третий этаж, Новиков обнаружил, что дверь в квартиру Рубинова приоткрыта и понял, что опоздал. Хотел было уйти, чтобы не расстраиваться, но что-то толкнуло войти. Он сделал это тихо-тихо, вынув из потайной кобуры бесшумный пистолет.

Из гостевой донесся хрип, Новиков устремился туда, увидел распростертого на полу, головой к зеркалу, великана и нависшего над ним типа в черной мантии. Именно нависшего, потому что поза была совершенно неестественная, с выгнутым, как у собаки, хребтом. Так же, горбатясь, прежде чем вонзить клюв, нависает над падалью стервятник.

Дернув шеей, как стервятник, тип повернул голову. Новиков увидел гнусную серую рожу (потом уже он понял, что это была маска) с узенькими желтыми глазками, носом-пипкой с двумя черными дырками и хищно оскаленной пастью, из которой обильно торчали заостренные зубы.

Тотчас навалилась слабость, на руках и ногах повисли пудовые гири, заломило в висках и затылке. Новиков выстрелил. Метил в харю, а попал чудищу в горб, оттуда полетели клочья мантии.

Своротив зеркало вместе с тумбочкой, чудище неприятным комом застыло возле стены.

Новиков выстрелил еще пару раз и вновь не попал в голову — что-то произошло с глазами, всё плыло, покрывалось черным туманом, потом вроде пошло на восстановление, и он начал жалеть, что стрелял. Этого гада следовало бы сдать живым Кузнецову, чтобы знающие люди определили, что же это за неизвестный науке подвид упыря.

Урод лежал неподвижно, и Новиков присел перед похрипывающим, слабо двигающим конечностями певцом. Слава Богу, жив. Разумеется, перемазался в собственной крови, которая обильно текла носом. Кровь под глазами, в ушах, но мало, процесс завершился, едва начавшись. Что же этот упырь делал? Где-то похоже на спровоцированный инсульт.

Боковым зрением он увидел, что чудище пошевелилось, потом в сторону Новикова стремительно полетело черное облако, оказавшееся мантией, и пока он от этой шелковой мантии освобождался, а заняло это секунды две, три, урода и след простыл.

«Эх, дурак, дурак», — подумал Новиков, теперь уже, задним числом, жалея, что не убил монстра.

Это чучело впредь будет вдвое осторожнее, поди поймай, а жертв от этого не убавится. Кто его знает, в кого оно преображается на улице, не сидит же в подвале или на чердаке. Трансформер чертов, ниндзя недорезанный.

Дешево отделался, сказал он себе, всё еще чувствуя слабость, боль в затылке и неприятную резь в глазах. Этот урод умеет гипнотизировать, как удав лягушку. Хорошо, пистолет был с собой, врукопашную такого не одолеешь. Его, гада, и пуля-то не берет, вон как шустро слинял после трех ранений, от которых обычный человек пластом бы валялся.

Нет, пули свою цель нашли, там, где лежал упырь, имелось смазанное пятно крови.

Новиков позвонил Кузнецову, чтобы тот прислал специалиста взять соскоб крови. «Соскоб, говоришь? — сказал Кузнецов. — Сам наскреби сколько сможешь и дуй сюда. Есть разговор».

Всё правильно, кто же будет по всякой ерунде гонять криминалиста.

Тем временем Рубинов перестал хрипеть, открыл мутные невидящие глаза и шепотом ругнулся.

Новиков мокрой тряпкой вытер ему лицо, помог перебраться на антикварный диван, а сам занялся соскобом. Какое там, всё уже впиталось в обшарканный паркет, впору хоть плитки выковыривай. Да нет, ерунда всё это.

— Что это было? — спросил с дивана Рубинов. Голос у него был слабый, повиновался плохо и дрожал. Чувствуется, переволновался мужик.

— Как вы себя ощущаете? — осведомился Новиков, подходя. — Голова как? Печень?

— Как поросячий хвостик, — ответил великан. — Всё дрожит.

— Вот вы спрашиваете, что это было? — придвигая к дивану тяжеленный стул и садясь на него, сказал Новиков. — Давайте восстанавливать вместе и по порядку. Лады?

— Валяйте, — разрешил певец уже более окрепшим голосом.

— Итак, в дверь позвонили, и вы открыли.

— Разумеется, думал — ты образумился. Пузырь еще непочатый, да три тыщи пропить надобно.

Дитё малое. Висел на волоске, а всё шутит.

— Это что? — сказал Новиков. — Типа я ушел и тут же вернулся?

— Зачем же тут же, голова садовая. Я еще лег, поспал, я же не трактор без передышки-то.

— Вот-вот, меня интересует, сколько времени этот урод находился у вас?

Новиков намеренно тянул, подводил к внешности упыря плавненько, неторопливо, чтобы ранимый как все творческие люди певец не был травмирован.

— Ну что ты мямлишь? — сказал Рубинов. — Сколько времени, сколько времени? Недавно он тут, козел этот. Короче, когда я открыл, то увидел, что… Э-э… А что же я увидел?

— Это человек или не человек?

— Человек. Козлу бы я не открыл рогатому. Такой серенький, тихонький. И в то же время это козел. Тут, понимаешь, такое дело: ни шиша не помню, хоть ты тресни. Вроде бы какой-то тощенький стоял, потом он вдруг весь в черном, страшенный. Я почему-то на полу, потому как ноги не держат. И, чувствую, околеваю.

Новиков вздохнул. Да, это не свидетель, даже не очевидец. Тихонький-то этот мало того, что отводит глаза, так еще и память отшибает.

— Не, ну ты вот тут лоб морщишь, — сказал Рубинов. — А сам-то его тоже видел. Вот и опиши.

— То, что я видел, описанию не поддается, — вздохнув, ответил Новиков. — Горб, как будто у него крылья, то есть похож на летучую мышь. Морда соответственная: вампир, гиена. Пасть, как у пиявки. Да вот, кстати.

Поднял с пола шелковую мантию, развернул, обнаружив три рваных пулевых отверстия, на двух со следами запекшейся крови. Подумал: «Это и прихватим, никакого соскоба не нужно», — и сказал:

— Это вместо плаща.

— Вспомнил, — изрёк вдруг певец. — У него вроде портфельчик был, такой занюханный. Рожу не помню, а портфельчик точно был.

Портфель, тот еще портфелюга, из советских времен, в котором уже пора было хранить старый инструмент или картошку, действительно обнаружился в коридоре. Урод так спешил, что забыл про него.

В нём были: наручники, кожаная плеть, шило, таблетки в пузырьке — какие, предстояло еще определить, судейский свисток.

Новиков положил сюда же мантию, спросил из коридора:

— Может, вас устроить в лазарет, на обследование? Мало ли что этот хмырь ввел вам в кровь.

— Обойдусь, — ответил с дивана певец своим чу?дным басом. — Малость полежу, потом сделаю себе дегазацию и дезактивацию. Ни одна пакость не прилипнет. Присоединяйся, Вовчик, ну что тебе сто?ит?

— Никому не открывайте, — посоветовал Новиков. — Хмырь может вернуться за портфелем.

— Будь спок, — смачно зевнув, отозвался певец. — Дверь за собой захлопни, дружище, и заглядывай почаще.

Глава 28. Пятница. Вечер

Около шести вечера в Управлении уже было пусто. Пятница, крайний день, чекисты тоже люди.

Кузнецов, ослабивший галстук, парился в своем кабинете, разглядывая журнал с гигантской вагиной на обложке.

— Эге, — прокомментировал Новиков, ища глазами, куда бы поставить портфель.

В Москве до чего уж привычные к чудачествам люди, а и то косились на замызганный предмет, потом на хозяина. На какой, мол, помойке, огрёб?

— Да уж, — отозвался Кузнецов, поворачивая журнал к себе обложкой. — Вот, понимаешь, героический дедулька принес. Говорит, в киоске купил рядом с метро. Спрашивает у меня: мы за это воевали, чтобы нам эту фигню внаглую показывали? Это что — намёк? И ты знаешь, я считаю — он прав. Капитализьм капитализьмом, а меру знать надо.

Говоря это, он и так и этак разглядывал обложку, разве что не цокал от удовольствия.

Не найдя ничего лучше, Новиков водрузил портфель на кузнецовский стол. Юрок аж подскочил, задохнулся от возмущения.

— Спокойно, — сказал Новиков, раскрывая портфель и вынимая мантию. — Вот, гляди, это я пальнул, здесь достаточно крови для анализа.

Демонстрируя, просунул палец в дырку.

Посмотрев на него, как на помешанного, Кузнецов сел.

— Портфельчик, между прочим, принадлежит серийному убийце, — объяснил Новиков, убрав мантию в портфель. — Изъят с места покушения. Поройся любопытства ради.

— Это что — из Чертанова? — уточнил Кузнецов.

— С Лялиного переулка.

— Ах, ты уже и на Лялином побывал, — понимающе сказал Кузнецов. — Пиво пил?

— Водку.

— Силен, бродяга. Ну ладно, время еще есть. Излагай, что произошло в Лялином переулке, а потом я тебя ушибу Чертановым. Или сразу ушибить?

— Попозже, — отмахнулся Новиков и, усевшись на стул, рассказал, как посетил певца до Моллюскова и после Моллюскова.

— Да, славно поработал, — выслушав его, изрек Кузнецов. — Эту вещицу надобно тщательно исследовать.

Без прежней брезгливости, заинтересованно полез в портфель, выгрузил на стол уже известные нам предметы. Открыл наружную молнию, нашел в кармашке билет в метро на десять поездок, из которых три были использованы, две сегодняшним числом. Спросил:

— Как, говоришь, этот стервец выглядел? Как упырь?

— Значит, был в маске, — ответил Новиков. — Зачем упырю ездить на метро, если у него крылья есть?

— Ты мне с упырями голову не морочь, — сказал Кузнецов. — И без них тошно.

Снял телефонную трубку, произнес тихо:

— Зайдите, есть материал.

Подумав, спрятал порножурнал в стол.

Стало тих-тихо, только шелестел кондиционер да где-то под потолком зудела муха.

— Тут Игорек Емелю прислал, — сказал Кузнецов. — Внедряется к Фадееву. Тот, между прочим, требует тебя отозвать.

«Емеля — это, поди, е-мэйл», — машинально подумал Новиков.

Вошел озабоченный сутулый очкарик лет сорока. Кузнецов кивнул на кучу барахла у себя на столе, попросил тщательно обследовать, особенно кровавые пятна на черном материале в районе пулевых отверстий. Последнее реально?

— Попытаемся, — расплывчато ответил очкарик. — Портфельчик тоже брать?

— Непременно, — сказал Кузнецов. — Везде наши пальчики.

Показал на себя и на Новикова.

— Как же без них, родимых? — скучно произнес очкарик, сгребая кучу в портфель. — Когда?

— Завтра к утру.

— Условия те же, Юрий Николаевич. Я один.

— Не обижу.

Очкарик ушел, понурив голову.

— Какой-то он снулый, — заметил Новиков.

— Будешь тут снулым, когда всю ночь ковыряться, — ответил Кузнецов. — Так вот, Андрюха, насчет Чертанова…

Два этих субчика, малохольный и широкоплечий, с которыми Новиков столкнулся в квартире Моллюскова, были не ментами, с ментами разговор был бы короток, а служили, увы, на Большой Лубянке в особом отделе Сапрыкина. Этим, собственно, всё было сказано. К обычным убийствам они привлекались редко, и как вышли на это в принципе заурядное дело, оставалось только гадать. Были, значит, какие-то веские причины.

Андрею бы не лезть на рожон, а дать деру, может всё сошло бы с рук, так нет, принялся козырять липовым удостоверением, набил морду самому Вениамину Шагалину — мастеру международного класса по боевому самбо. Ну и это бы ничего, хотя малохольный, он же майор Терентий Логус, запомнил номер удостоверения, а вдвоем они бы смогли составить достаточно сносный фоторобот, но эта тронутая Моллюскова, которая, оказывается, состояла на учете в психодиспансере, не просто ходила по квартире за чекистами, а тайно снимала их цифровой фотокамерой. Отключила, понимаешь, вспышку, и наяривала через дырку в кармане, как заправская шпионка, поди-ка заметь.

Однако же Логус, въедливый гад, заметил. Прямо перед уходом, когда за Шагалиным приехала скорая, которая, кстати, забрала и Моллюскову.

Что-то в кармане прибабахнутой бабы блеснуло, Логус хвать за карман, ну и так далее.

Короче, Андрей прекрасно вышел на пяти фотографиях, причем в двух случаях на фоне побитого Шагалина и распростертого Логуса. На фоне мертвого Моллюскова он получился неважнецки, поскольку был снят со спины, но одежда, силуэт были явно его.

— Вот так, Андрюха, — сказал Кузнецов и вздохнул. — Слава Богу, они не знают, кто ты есть на самом деле, но это, сам понимаешь, вопрос времени. А ребята они злопамятные, обиды не прощают. Кроме того, следователь Сергеев уже начинает мелькать в деле пенсионеров.

— Каким образом? — удивился Новиков.

— Не знаю, — ответил Кузнецов. — Ты когда звонил — представлялся как следователь Сергеев?

— Естественно.

— Ну вот.

— Не понимаю, — раздраженно сказал Новиков. — Не понимаю.

Глава 29. Пятница — глубокий вечер, а далее суббота

— А может, просто извиниться? — сказал Уханов.

Они сидели в номере Новикова: Уханов, Кузнецов и Новиков. Обмозговывали, что делать дальше, а заодно и ужинали. Точнее, наоборот.

— Подойти к Шагалину и подставить левую щеку, — фыркнул Кузнецов. — Толстовец Новиков. Слёзно так попросить: дай мне в рыло, товарищ, я был не прав.

— А что, он даст, — скучно заметил Новиков. — За ним не заржавеет. Потом ручонки скрутит и в кутузку.

Подошел к окну, принялся смотреть на ночную Москву, которая скрывалась в черном, подсвеченном разноцветными огоньками мареве. Чудный, всё-таки, город, эта Москва, неожиданный, никогда к нему не привыкнешь. Вроде бы пригляделся уже к улицам, которые каждый день топчешь, к пейзажу за окном, в котором над горбатыми крышами гигантскими ракетами торчат серебристые трубы ТЭЦ, прислушался к постоянному гулу машин, а пройдет дождичек, брызнет из-за туч щедрое солнышко, и в душе радость. Распирает так, что петь охота. Да и ночью бывает застучит вдруг ретивое, не давая спать, и обожжет мысль: парень, а ведь ты в Москве. Не где-нибудь в Анадыре или Кукуеве, а в Москве.

Откуда это, кто воспитал? Да никто, просто место такое, благодатью отмеченное. Вон церквей-то да монастырей сколько.

«Вот-вот, — подумал он, ухватившись за последнюю мысль. — Бросить всё — и в монастырь. Там-то искать не будут».

«Да нет, пустое всё это, — сказал он себе в следующую секунду. — Сначала надо дело выполнить. Самое простое — всё бросить и начать по-новой, будто прошлого не было. Не выйдет, братец, оно, это прошлое, назад потянет».

Обернулся, господа Уханов и Кузнецов, разомлевшие от выпитого и съеденного, клевали носами.

Хлопнув в ладоши, Новиков гаркнул:

— Что, господа офицеры? Не спится?

— Тьфу, урод, — проворчал Кузнецов, протирая глаза веснушчатыми кулачищами. — Я же без памперсов.

Уханов зевнул и сказал:

Куда кому? Транспорт ждет.

— Мне в Управление, — отозвался Кузнецов.

— Сдурел? — встревожился Уханов.

— Я там сегодня живу. Я там сегодня дежурный.

Вот так всегда — побазарили, поахали, поохали, а дело-то не решено.

— Так мне что — намыливаться обратно в Пензу? — спросил Новиков.

— Давай, друг, до завтра отложим, — произнес Кузнецов. — Утро вечера что? Мудренее. К тому же анализы подоспеют, глядишь — будет чем козырять.

— Я всё же склоняюсь к мысли, что не надо гнать лошадей, — сказал Новикову Уханов. — Нужных людей вы уже обошли, озадачили. Вот и работайте с ними потихонечку, особо не высовываясь. А с Сергеевым придется распрощаться, нету больше майора Сергеева. Будете, к примеру, Сероштановым.

— Почему именно Сероштановым? — угрюмо спросил Новиков.

— У меня как раз оформляется Сероштанов, легче просунуть лишний документик — другой.

— Ну, у вас там, в Думе, и порядочки, — изумившись, сказал Кузнецов.

На этом и разошлись.

А назавтра, где-то в семь утра, Кузнецов позвонил и бодрым голосом сообщил, что с кровью этого охламона, в которого вчера стрелял Андрюха, что-то не то. Какая-то она модифицированная, что ли, эта кровь, имеются лишние образования и избыток лейкоцитов.

— Лейкоциты, вроде, при раке бывают, — рискнул предположить Новиков, чувствуя, что отчаянно не доспал.

— Ага, белокровие, — подтвердил Кузнецов. — Свисток, между прочим, непростой. Свистит на частоте, вызывающей состояние прострации — с буковкой «т». Но и без «т» тоже верно. Наручниками пользовались, потерты, плетью пороли, на ней полно эпителия и, похоже, не с единственной задницы. Шило не поймешь зачем, очень острое. Таблетки — особая статья, в основе наркота, галлюциногены, а дальше куча непонятных примесей. Надобно испытать на крысах.

— Почему именно на крысах? — тупо спросил Новиков.

— Мышей жалко, — ответил Кузнецов. — А в портфеле, между прочим, таскали изъятые органы. Человечьи.

— Врешь ты всё, — сказал Новиков, которого начало подташнивать.

— Наука, брат, — Кузнецов крякнул и признался: — Мне самому противно, извини, Андрюха.

«Противно, так не говорил бы, — подумал Новиков. — Ишь ты: противно, а сам смакует».

— да, сказал он. — Ты бы дал заявочку в травмопункты. На случай, если кто-то поступит с тремя пулевыми ранениями. В спину я попал точно, у него, кстати, горб. И еще куда-то в районе груди, там не разберешь.

— Вчера еще, — ответил Кузнецов. — Ориентировка во все санитарные пункты, больницы, госпитали и аптеки. Куда сегодня собрался?

— Я позвоню.

— Я скоро сменюсь, ищи дома, если добудишься. Пока, старик.

Кузнецов положил трубку, а Новиков пошел чистить зубы. Сон как-то понемногу выветрился.

Потом, за плотным завтраком, он думал о том, что быть Савраской накладно. Всё время на ногах, временем не располагаешь, убрести куда-нибудь в лес по грибы не велено — из регламента выходишь, в киношку сгонять не велено, в заповедные места Москвы и Подмосковья — нельзя, потому как не до того. Вот и ходишь по кругу, как сивый мерин. Радости-то особой ноль, только что денег теперь полон карман и холодильник всегда под завязку. Хочешь оторваться — давай, пей-жри, потом на боковую.

Но всё же было нечто, вызывающее приятные воспоминания. Конечно, нужно было абстрагироваться от того, что человек этот был близок с Лопатиным. Да что там крутить, речь шла о Кате Арабесковой, которую Новиков в глаза не видел.

Вот и посмотрим, сказал он себе, твердо решив набиться в гости, тем более, что с Ираклием была как бы договоренность, а Ираклий, между прочим, такой же подопечный, как Рубинов, и за его безопасность отвечает он, Новиков.

Нет, звонить откровенно рано, не было еще восьми. Ругая себя за нетерпение и обзывая психом, потому что всё это было явно ненормальным, он выдержал до девяти, после чего набрал нужный номер. И нарвался на сумасшедшую бабку, которая, прикинувшись глухой, принялась выспрашивать: «Кого вам? Кого вам? Кого вам?» Прямо говорить не давала.

Понизив голос, Новиков попросил Ираклия. Не Ираклия Борисовича, а именно что Ираклия, чтобы старуха не заподозрила. Но она заподозрила, ядовито осведомилась:

— А ты, милок, случаем не следователь Сергеев?

Вот редиска, всё помнит.

— Не, я парапсихолог, — сказал Новиков.

— Парапсихологов развелось, — проворчала она, потом бдительно уточнила: «А не заготовитель?»

— Парапсихолог, — твердо повторил Новиков.

— Ираклий, тебя к телефону, — фальцетом провизжала вредная старуха, совсем оглушив.

Новикова Арабесков узнал сразу и вроде бы даже обрадовался, по крайней мере искренне оживился. Сказал, что хотел позвонить сам, надо бы встретиться, возникли некоторые нюансы.

Ну, кто бы возражал?

К часу, как и было договорено, Новиков с тортом и тремя бутылками шампанского входил в квартиру Арабесковых. Торт и шампанское договором не предусматривались, но надо же было наводить крепкие мосты.

Встретил его одетый по домашнему Ираклий, который приношению удивился.

— Э-э, — сказал он. — Мы сегодня как бы, э-э… Ну да ладно, неси на кухню, театр подождет до завтра.

— Это как так подождет? — выплывая из комнаты, вопросила дородная холеная дама, одетая в цветастый халат, который то ли был ей мал, то ли сел при стирке.

Немедленно сфотографировала груз в руках Новикова.

— А-а, ты в этом смысле подождет? Ну, конечно, подождет. Вы ведь следователь Сергеев?

— Умоляю — тише, — попросил Новиков, скидывая полуботинки и в одних носках устремляясь на спасительную кухню.

— Бабуля нейтрализована, — победно крикнула вдогонку жена Арабескова, Нина. — Катя, Катя, иди же. Следователь Сергеев собственной персоной.

— Столпотворение какое-то, — пробормотал Новиков, ставя на стол торт и бутылки. — Собственной персоной, гляди-ка ты, какая честь.

— Ага, — сказали сзади. — Так это вас нельзя оставлять наедине с компотом?

Новиков обернулся и сразу понял — она! Недаром взволновал голос.

Рост средний, ножки стройные, крепкие, узкая, перетянутая тонким пояском талия (Катя была в ситцевом платьице), но не это главное, хотя и немаловажное. Лицо такое, что глаз не оторвешь. Красивая, милая, прелестная, обаятельная — всё ей подходило. Волосы густые, темные, прическа, кажется, называется карэ.

— Что молчите? — спросила она, улыбаясь.

Зубы белые, один к одному, глаза серые, прозрачные.

— Вы меня как лошадь разглядываете, — сказала Катя. — Будете брать?

— Буду, — брякнул Новиков.

— А у нас тут, между прочим, не цыганский базар, — ответила она. — Значит, вместо кока-колы принесли шампанское. Славненько.

— Любите? — спросил Новиков, отчего-то чувствуя себя не в своей тарелке.

— Шампанское-то?

— Катюш, иди переоденься, — сказал, входя, Ираклий. — Сядем в столовой.

— Есть, товарищ командир, — Катя дурашливо козырнула и убежала в свою комнату.

Новиков проводил её взглядом. У него было такое выражение, что Ираклий, усмехнувшись, сказал:

— Жил отважный капитан, он объездил много стран. Между прочим, Катя — твердый орешек.

— Угу, — невпопад ответил Новиков. — А сколько ей?

— Скоро двадцать три. Пошли, что-то покажу.

Глава 30. Суббота у Арабесковых

Ираклий провел Новикова в кабинет, закрыл дверь, включил компьютер. Начал загружаться Windows, а Новиков тем временем осмотрелся.

Комната была небольшая, метров 12, но с лоджией, дверь на которую была открыта.

— Посмотреть можно? — спросил Новиков.

— Валяй, а я пока выскочу в Интернет.

Лоджия оказалась длинная, но чистенькая, уютная. Проемы застеклены, некоторые рамы открыты, отчего по лоджии гуляет легкий сквозняк. На полу дорожка, вдоль стены стоят кресло, диван, подставки с цветами.

— Да здесь жить можно, — пробормотал Новиков, прохаживаясь по мягкой дорожке.

Приятно находиться там, где всё налажено, обихожено.

Машинально, краем глаза, заглянул в окно следующей комнаты. Это, ясное дело, комната бабули, потому как сама бабуля лежит на кровати и похрапывает. Нейтрализована, как выразилась жена Ираклия. Комнатка еще меньше кабинета.

Так, а следующая по очереди — Катина светелка, где Катя переодевается. Созоровать, что ли, заглянуть? Такое ощущение, как будто у себя дома.

— Володь, — позвал Ираклий. — Готово.

Войдя, Новиков увидел на экране монитора характерную веб-страницу, а ней пару своих фотографий на невнятном фоне.

— Вот те на, — сказал он. — А покрупнее можно? Верхнюю. Впрочем, не надо.

Он узнал: квартира Моллюскова. Шустро, шустро.

— Ну-ка, что тут написано?

Присел на услужливо освобожденное кресло, принялся читать.

Господи, ну всё переврано. Якобы, перед вами, господа, садист-убийца, который представляется следователем Сергеевым и входит в доверие, ссылаясь на известную будущей жертве персону, по факту убийства которой ведет расследование. Жертва, веря липовому удостоверению, впускает лжеследователя, после чего садист безжалостно расправляется с жертвой. Фотографии эксклюзивные, произведены в автоматическом режиме, поэтому качество оставляет желать лучшего.

Новиков посмотрел на Ираклия.

— Бред сивой кобылы, — сказал тот. — Что такое: фотографии произведены в автоматическом режиме? Как-то же ты попал в кадр. Тебе вообще известно, где тебя могли щелкнуть?

Новиков утвердительно кивнул и спросил:

— Чей сайт?

— Ничего вразумительного, скрывается за символами.

— А как на него вышел?

— Случайно, — ответил Ираклий.

— Это нереально, — улыбнувшись, сказал Новиков. Мол, извини, брат, но тут ты соврамши.

Ираклий вздохнул и произнес:

— Адрес пришел, как почтовое вложение. Как вирус. Я рискнул открыть.

«Началось, — подумал Новиков. Это тебе не Новоселов с двумя извилинами, который вычисляется запросто. Это вообще не поймешь кто или что. Зачем, скажем, такая поспешность Логусу и тем, кто за ним стоит? Вообще для чекиста, занимающегося раскруткой, подобная глупость недопустима, ведь это как бы предупреждение: парень, ты у нас не просто на крючке, а уже на сковородке. Непрофессионально. Что бы я после этого сделал, будь я на самом деле серийщиком? Залег бы на дно, переехал бы в другой район, завязал бы на время с любимой забавой, то есть убийствами. Сменил бы стиль, на время работы с острорежущими предметами надевал бы парик, сто раз бы отмерял, прежде чем отрезать, убирал бы свидетелей всех до единого, никогда бы не возвращался на место преступления, да мало ли что еще, о чем с налету и не вспомнишь».

— Ты, конечно же, не следователь, — сказал вдруг Ираклий. — И зовут тебя по нашим прикидкам не Владимиром, а Андреем.

Новиков посмотрел на него заинтересованно.

— Я слушаю, — продолжал Ираклий. — Должен же я знать, что за человек собирается ухаживать за моей сестрой.

— Новиков Андрей Петрович, — ответил Новиков. — Капитан ФСБ.

— Документы, естественно, отсутствуют.

— Естественно. Могу предъявить удостоверение на Сергеева Владимира Андреевича, майора ФСБ. Устроит?

— Не стоит беспокоиться, — сказал Ираклий. — По-прежнему будешь Володей или перейдем на Андрея, чтобы Катюше не переучиваться?

— Лучше на Андрея, — отозвался Новиков. — В Сергеевых мне ходить недолго.

— Страничку распечатать? — спросил Ираклий.

— Ты меня очень обяжешь, Ираклий, — сказал Новиков. — Если можно, с адресом.

— Как обычно…

Потом Ираклий как-то незаметно пообщался со своими дамами, и они начали называть Новикова Андреем. На кухне вовсю уже стучали ножи, что-то жарилось, источая по квартире аппетитные запахи. Мужчины сунулись было помогать, но их шуганули.

Вскоре примчалась Катя с предложением перенести застолье на дачу. С шашлычками, с ночевкой, с вечерним и утренним купанием в настоящем деревенском пруду, На заре можно и рыбку поудить.

— Любите? — спросил Новиков.

— Рыбку-то удить? — уточнила Катя. — Терпеть ненавижу, особенно на заре. Спать охота, холод собачий, комары. Зато потом есть о чем вспомнить.

«А что? Я не прочь», — живо откликнулся Новиков, и Ираклий заявил, что в принципе не возражает, Машина-то внизу стоит, сел да поехал, но тут с кухни притопала парапсихолог Нина Арабескова и поставила на Катюшиных прожектах жирный крест.

— Посмотрите в окно, утописты, — сказала она резонно. — Того и гляди ливанет. Кроме того, всю ночь шел дождь, застрянем сразу, как съедем с трассы. И вообще — костер не разведешь. Ну её к шутам эту романтику.

И все, подумав, согласились, что да, ну её к шутам комаров-то кормить. Чем дома плохо? Тем более, что Андрей при параде.

Нет, ну я бы нашел ему спортивный костюмчик, возразил Ираклий. А воздух-то там какой, мечтательно сказала Катя. Давненько в пруду не купался, добавил Новиков.

Нет, поставил точку Ираклий, в следующий раз. И выедем пораньше, и всё, что нужно, подготовим, и вообще. Сегодня посидим дома, составим совместный гороскоп. Это очень поучительно, когда появляется новый человек.

Не будем описывать застолье, так как это занимает много места на страницах в желудке, а ежели кто из читателей не емши, то это просто вредно. Но одно можно сказать совершенно точно: Новиков был Катей очарован.

Часа через три старушенция-агрессор очухалась, пришаркала в столовую, грозно зыркнула на Новикова, но Нина Арабескова постучала по столу, привлекая её внимание, и четко, внятно произнесла:

— Бабуся, это Катин товарищ Андрей.

— Андрей, — послушно повторила старушка. — Следова…

– Нет, нет, об этом забудь, — терпеливо сказала Нина. — Всё, забыла. Что положить?

— Рыбку, смиренно попросила старушка. — И курочку.

Поев и не произнеся ни слова, ни разу не взглянув на Новикова, она вновь уединилась в своей комнате. Штирлиц бы сказал: «Гипноз, однако». Да, Нина Арабескова, энергичная полная дама с красивым несколько оплывшим лицом и при этом юмористка и хохотушка, даром внушения владела. Так же, как владела астрологией.

Именно она шутя составила гороскоп Андрея, на котором тот высветился, как последний цуцик. Между прочим, Ухановский Редутов ни на йоту не соврал, всё совпало.

— Катюша, — сказала на это Нина. — Я бы на твоем месте подумала.

Пририсовала к гороскопу еще какие-то значки, соединила их красным пунктиром и с удовлетворением добавила:

— Всё во благо, просто у этого парня тяжелая миссия. Но у него твердый характер, и он вписывается в наш уклад.

— Ура, — Катя зааплодировала.

— Гора с плеч, — сказал Новиков. — А то — как жук на булавке. Хоть камень на шею и в воду.

— Шутник, — внимательно посмотрев на него, заметил Ираклий. — Это хорошо, что шутник.

Глава 31. Воскресенье. Аскольд Шубенкин

От Арабесковых Новиков вернулся поздно, и звонить Уханову по поводу собственных фотографий на неведомом сайте не стал.

Утром, изучив снимки с помощью лупы, он засомневался, что это съемки сумасшедшей Моллюсковой. Рубашка похожа, но не та, их у него две в клеточку, купленные на одном лотке. Обе кремовые, одна в тоненькую зеленую клетку, другая в синюю, так вот в пятницу он был в первой, а вторую, которая на снимке, носил, дай Бог памяти, во вторник. Между ними была серая с двумя кармашками. Та-ак.

Теперь фон. Это без сомнения квартира Моллюсковых, лежит, естественно, убиенный хозяин. Всё почему-то в дымке, но с лупой разобрать можно.

Озабоченный Новиков к фотографу вполоборота, то есть сделал грязное садистское дело и ходу, пока никто не увидел. Ан нет, камера увидела, зацепила несколько снизу, как бывает, если съемка из кармана. И в этом нелепица, потому что в тексте сказано: фотографии произведены в автоматическом режиме.

А если в автоматическом режиме, то камера обычно устанавливается повыше, так обзор больше, но никак не на уровне пупка.

Ясное дело, за ним следили и при этом вели съемку из кармана, уподобившись сбрендившей Моллюсковой. Кстати, может именно они и научили бедную женщину щелкать через дырку в халате. Спрашивается, кто — они?

Теперь уже понятно, что Логус здесь ни при чем.

Итак, убив Моллюскова, преступник или преступники зафиксировали труп на пленке (флэш-карте), а далее сляпали довольно правдоподобный фотомонтаж со следователем Сергеевым в главной роли. Кстати, он, Андрей, известен им как следователь Сергеев и никак более.

Фу ты, от сердца отлегло, хотя и так было очевидно — туфта, навет, подлое очернение. Теперь всё можно по полочкам разложить перед тем же Ираклием, перед тем же Логусом, что на сайте — чистой воды фальшивка.

Но извращенный факт имел место, и Новиков позвонил Уханову.

Тот, несчастный, спал после вчерашней встречи в посольстве Монголии. Как известно, главная болезнь дипломатов — цирроз печени, теперь к дипломатам активно присоединилась и политическая элита.

Уханов был еще молод, и ему, чтобы вывести из организма токсины, достаточно было крепкого сна, утреннего душа и горячего острого завтрака. С возрастом возникнут проблемы, проецируемые на печень.

— Может, поэтому сейчас во власть принимают молодых? — подумал Новиков, слушая, как Уханов после дурного, какого-то птичьего «Аллё» покашливает и похмыкивает, прочищая горло.

— Это я, — выдержав паузу, сказал Новиков. — Прошу извинить за ранний звонок, но желательно встретиться…

Мы же тем временем перенесемся в одну из частных могучих клиник, всячески поддерживаемую и опекаемую Московской мэрией, поскольку здесь её члены проходили бесплатную диагностику на дорогущих импортных аппаратах и амбулаторно лечились от полового бессилия, ожирения, умственных и прочих внутренних расстройств. В лечении активно применялись гормональные препараты, о чем пациенты были заведомо уведомлены, а так как во всем мире гормоны стоят немалых денег, то никто особо не возражал. На халяву-то. Тем более, что эффект был разительный.

Но это так, к слову, экономность городских властей не входит в нашу тему. Мы отправимся в один из корпусов клиники, попасть куда обычному человеку совершенно невозможно из-за продуманной системы охраны. В экстренных случаях предусмотрена отсечка отдельных блоков здания с центрального диспетчерского поста — проходы наглухо перекрываются стальными щитами.

Хирург Анохин, могучий мужчина сорока с лишним лет, для удовольствия таскающий по вечерам штангу, электронным пропуском открыл дверь одной из палат. Его сопровождали помощник Зверев с чемоданчиком и санитар Кавлягин — детина под два метра ростом с волосатыми ручищами рубщика мяса. Все, естественно, в белых халатах, но у Кавлягина, которому главное не в разрезе пинцетом ковыряться, а в лоб засветить разбуянившемуся больному, утихомирить, рукава засучены.

На единственной в просторной палате кровати головой к забранному решеткой окну лежал человек с натянутой до глаз простыней. Спал.

— Прикован? — с опаской уточнил Зверев.

— Ага, — отозвался Кавлягин.

— А кто же простыню натянул?

— Да фиг их, этих обормотов, знает, — с сомнением сказал Кавлягин.

— Тэ-экс, — деловито произнес Анохин и пощелкал пальцами перед лицом спящего.

Тот мгновенно раскрыл глаза — желтые, волчьи, в которые лучше не смотреть.

— Как себя чувствуем? — ласково спросил Анохин.

— Благодарствуем, — тихим шипящим тенорком ответил больной.

— Посмотрим, что у нас, — сказал Анохин, отгибая простыню и обнажая живот с двумя полосками пластыря.

Тело у больного было поджарое с рельефными мышцами. Вообще-то по всем меркам он был тощ, но, чувствуется, невероятно вынослив. Кожа белая, незагорелая, лицо узкое, неинтересное, с легким загаром. Такого увидишь, не обратишь внимание, вот только что глаза… Однако, их можно опустить или надеть черные очки.

Запястья и лодыжки больного были прикованы к кровати, и это могло бы показаться странным, ведь человек судя по всему недавно перенес операцию. Может, чтобы, ворочаясь во сне, случайно не травмировал самого себя?

— Ну, тэк-с, — сказал Анохин и крепкими пальцами с треском отодрал от кожи пластырь.

Отогнул его вместе с желто-розовым от гноя и сукровицы тампоном. Живот у больного заходил ходуном.

— Спокойно, спокойно, — произнес Анохин, — разглядывая шов. — Что и требовалось доказать.

— Меньше суток, — заметил Зверев. — У иного и за месяц так не зарастает. Течет, понимаешь, подгнивает, смердит.

— Тьфу ты, — сказал Кавлягин. — Зачем добавлять-то, и без того тошно.

— Ну-ну, Александр, — урезонил его Анохин. — В нашем деле нет слова «тошно». Я думаю, можно уже и не закрывать. Олег Михайлович, голубчик, снимите и вторую повязку, обработайте оба шва, пусть подсыхают.

— Слушаюсь, — ответил Зверев, ставя на табуретку свой чемоданчик и открывая его.

Подготовил спирт, вату, подцепил пинцетом пластырь, принялся пальцами отдирать его, да что-то не подрасчитал, причинил пациенту боль. Тот тоненько, по-собачьи, взвыл, напрягся, пресс обозначился рельефными пластинами. Звереву бы подождать, а он, напротив, дернул, открыв сочащуюся рану.

— Черт, — сказал не ожидавший этого Анохин. С первой-то всё было в порядке, уже зарубцевалась.

Больной бешено заметался, и вдруг лопнул ремень на левой руке, потом на правой. Тощий сел в кровати, помогая себе руками, освободил ноги. Всё происходило как в убыстренной съемке, миг — и скованный до этого пациент оказался на свободе.

Ткнул Звереву кулаком в горло, тот упал, выпучив глаза и задыхаясь.

Внимательно, наклонив голову, Шубенкин посмотрел на Анохина, радостно осклабился, показав мелкие, заостренные, как у акулы, зубы и внезапно скакнул вправо к Кавлягину. Его он, наверное, посчитал более опасным, чем Анохина.

Молниеносно без размаха вонзил указательный палец в живот санитара. Тот, кажется, просто не увидел его стремительного перемещения, но и боли сразу не почувствовал. В растерянности поискал глазами, увидел перед собою ощерившегося дохляка, поднял пудовый кулак, чтобы вырубить оглоеда, как всех до этого вырубал, и завял, мешком повалился на пол.

Зато Анохин успел схватить табуретку (чемодан Зверева, звеня выпадающим из него содержимым, улетел в угол) и обрушить на макушку больного. Удар был жесток, пациент как раз поворачивал к нему голову, подбородок его находился над плечом, а металлическая табуретка тяжела. Вот так обычно и ломают шею.

И действительно, в шее хрустнуло, и тощий рухнул замертво мордой вперед.

«Накрылась квартальная, — с тоской подумал Анохин, но уже в следующую секунду, осознав, какой опасности избежал, говорил себе: — Ну и черт с ней, с квартальной. Главное, что жив, а дохлому-то зачем квартальная?»

Пациент лежал спиной кверху, и на спине его, на позвоночнике чуть повыше лопаток всё еще имело место синее пятно. Вчера оно было багровое с прозеленью — сюда попала пуля следователя Сергеева или как его там. Прибор, конечно, вдребезги. Классный такой, многофункциональный прибор, у которого и названия-то пока нет, одна аббревиатура: ПММ — прибор магнетический малогабаритный.

Ни прибора, ни экспериментального образца, которого в прежней жизни звали весьма глупо: Аскольд Шубенкин.

Зверев сел, но говорить пока не мог, только сипел, горестно показывая на свой чемодан.

Кавлягин вдруг захрапел, сразу из бесчувственного состояния перейдя в объятия Морфея.

Слава Богу, Аскольд бил, чтобы не убить, а временно отключить. Мог бы иначе, как это, скажем, сделал Анохин. Недуром ведь шваркнул, а всё почему? Потому что побоялся, в штаны от страха наложил, дурак такой, дебил недоделанный. Это не мы, это он сам себе говорил, ругая за глупость несусветную, присев на корточки перед распластанным Шубенкиным.

У Аскольда вдруг дернулся, и Анохин едва сдержался, чтобы не заорать «Ура». Не к лицу это почетному хирургу, профессору и прочая, и прочая. «Будет жить», — сказал он себе, перенося на кровать легкое безвольное тело. «Ну, здравствуй, квартальная», — подумал он, внутренне улыбаясь и приматывая Аскольда к больничному ложу. Делалось это из опасения непредвиденных эксцессов: ПММ, подключенный к энергоструктуре Аскольда, работал, когда пуля-дура разнесла его вдрызг, и это серьезно повлияло на психику Шубенкина. Теперь он был неадекватен в поступках, но дело это было поправимое.

Анохин мог бы многое рассказать про этого парня, в мозг которого вживлен биокомпьютер, про это чудо техники, превратившее заурядного электромонтера в суперчеловека, который, естественно, помнит свое прошлое, но считает его глупым и никчемным, потому что мозг его спал, а тело ело, пило и испражнялось — всего лишь навсего. Они частенько беседовали, и Анохин видел, как из электромонтера понемногу вылетает дурь и как лепится из него истинный Аскольд — герой какого-нибудь скандинавского эпоса.

Да, для усиления своих способностей он еще нуждался в ПММ, но недалек тот день, когда прибор ему будет не нужен. Хочется в это верить, так как Нобелевская нужна позарез.

Главное же, что нигде в мире аналога этому русскому чуду нет и в ближайшие сто лет не предвидится. Мы как всегда первые в мире. Не американцы, а мы.

Анохин нагнулся к дрыхнувшему Кавлягину, потормошил за плечо. Тот спросонья пустил ветры — самые оглушительные в мире.

Глава 32. Воскресенье. Серебристая Тойота

Встретились они через пару часов в пивбаре «Жигули», где персонала было больше, чем посетителей. Молодняк сюда заглядывал редко, экономнее и демократичнее было купить в любом ларьке бутылочку «Клинского», взгромоздиться на лавку пятой точкой на спинку, а ногами на сиденье и плевать на всех, потягивая пивко. Люди среднего возраста предпочитали «Грабли», «Му-му» и «Елки-палки», а пенсионеры по заведениям такого рода вообще не шастали — дороговато-с.

Так что лишних глаз и ушей не было.

Уханов в три приема жадно осушил пенную кружку, зажевал раскаленным люля-кебабом и, значительно подобрев, вкусно причмокивая, сказал:

— Показывайте.

Новиков выложил из дипломата распечатку.

— Это ж надо такую ахинею сочинить, — подытожил Уханов, изучив фотографию и текст. — Ну-ка, а что за сайт?

Прочитал меленькое примечание, подумал и заявил:

— Если не ошибаюсь, на этом глупом сайте выставляют то, что ниже пояса, а также приколы по этой тематике. Поздравляю.

— Не надо, я не люблю, когда завидуют, — отозвался Новиков.

— Я имею в виду, что это достаточно посещаемый сайт, — сказал Уханов. — Вас будут узнавать на улице.

— Популярнее, чем надпись на заборе?

— Сомневаюсь, — подумав, ответил Уханов. — Заборы с надписями существуют века. Забор доступен, а компьютер есть не у каждого.

— Так что — наплевать? — спросил Новиков.

— Наплевать-то оно наплевать, — сказал Уханов. — Это водичка на мельницу Логуса. Узнать бы, кто за этим стоит?

— Чем я и занимаюсь.

— Фотки я забираю, — Уханов сложил бумагу вчетверо и сунул в брюки. — Попробую разобраться по своим каналам, что за обалдуи дурака валяют. Кузнецова подключу.

Через полчаса, выпив в итоге по паре кружек пива, съев по люля-кебабу и по шницелю (жор напал), они разбежались: Уханов домой в любимую семью, а Новиков — в Лялин переулок, проведать золотой голос России.

По дороге накупил в гастрономе всякой снеди, водку принципиально брать не стал, хотя знал, что певец будет ругаться, и вскоре звонил в обшитую кожзамом дверь.

Открыл, вы не поверите, Шагалин, тот самый широкоплечий комитетчик, но на этот раз он не стал мешкать, а немедленно ткнул Новикову в грудь разрядником…

Андрей очнулся в кромешной тьме. Он лежал спиной на полу, в затылке застыла тупая боль — очевидно, падая, крепко приложился. После разрядника ныло сердце, эта сволочь Шагалин метил точно в него.

В правой руке находился тяжелый предмет. Новиков сжал пальцы, понял, что это пистолет, и, шепотом ругаясь, начал вставать.

Что-то было не так, не должно было быть пистолета. Запах — тяжелый, свинцовый, какой бывает в мертвецкой, и почему-то уже ночь. Бред какой-то.

Глаза привыкли, и тьма уже не казалась кромешной, просто окно было наглухо зашторено. Вот и звуки прорезались, где-то далеко, жуя асфальт, безостановочно мчались машины. Голова была абсолютно чугунная.

Обо что-то спотыкаясь, Новиков побрел к двери, включил свет. Он находился в гостевой певца, той самой гостевой, что была заставлена антикварной мебелью.

На полу застыли два трупа — Логуса и Шагалина. Оба были убиты выстрелами в лоб, очевидно из пистолета, который он все еще держал руке. Тупо посмотрел на пистолет, тот был с глушителем и принадлежал ему — Новикову. До этого дикого случая оружие находилось в дипломате, с которым Новиков пришел к певцу.

Где дипломат? Дипломат стоял в коридоре, кто-то в нем рылся, но ничего кроме пистолета не вынул.

В коридоре свинцовый запах крови был не такой резкий, как в комнате, и вновь усилился, когда Новиков, разыскивая певца, приблизился к кухне. Обоняние стало, как у ищейки.

Но нет, пахло не из кухни, а из спальни певца, дверь в которую вопреки обычаю была распахнута настежь.

Новиков щелкнул выключателем и понял, что сейчас его вывернет наизнанку. Перепачканный кровью и блевотиной великан лежал на окровавленной кровати. Всё в комнате было в бурых струйках, потеках, пятнах, даже желтые от старости косяки. Ощущение такое, будто кровь вскипела в жилах гиганта, и он, фонтанируя, из последних сил бродил по комнате, хватаясь за что попало, пока в изнеможении не рухнул на своё ложе.

Новиков выключил свет и направился к выходу. Бессмысленно заметать следы, стирать отпечатки пальцев, их здесь полно.

Что-то подсказало: «Беги».

Кинув пистолет в дипломат, он потушил везде свет и вышел, аккуратно, почти беззвучно захлопнув за собой дверь.

Этаж был третий, он спустился вниз на цыпочках, проигнорировав гремящий лифт.

Темной тенью выметнулся в слабо освещенный двор, где в отдалении уже стояла пара авто с мигалками, попал в чьи-то цепкие руки, обхватившие сзади, ударил локтем в печень, вывернулся, нагнулся, ощутив, как вплотную к голове прошла чья-то нога, саданул еще одного нападавшего, уже третьего, дипломатом промеж ног, вызвав сдавленный крик боли, и рванул к кустам, не зная даже, что за ними. Еще двое, сближаясь и азартно сопя, бежали сбоку и чуть сзади. Сколько же их?

Взмыв в воздух, перемахнул кусты. Эти двое не смогли, запутались, задергались в гибких ветвях.

Новиков взял влево, с ходу перескочил через двухметровый забор, оказавшись на какой-то огороженной территории, пересек её, вновь скакнул через забор и помчался за угол ближайшего дома, туда, где, закашляв, завелся мотор.

Неизвестно, то ли время сжалось, то ли сам Новиков расстарался, но к машине, серебристой Тойоте, он успел, когда та, развернувшись, только начала трогаться. Рванул на себя переднюю дверь, ребром ладони по шее утихомирил водителя, ногой спихнул его на место пассажира (вышвырнуть из машины рулевая колонка мешала, да и подсказало что-то: пусть останется), кинул на заднее сиденье дипломат, сел за руль и дал по газам.

Местность эту он вообще не знал, поэтому мчался наобум вдоль домов, кляня припаркованные в самых неожиданных местах машины. Но вот кривая вывела его в какой-то переулок, он свернул налево — прочь от погони, если, конечно, она была, потом, проехав сотню метров, повернул направо и очутился в Казарменном переулке, о чем прочитал на освещенной табличке. По-прежнему он плохо представлял, где находится. С Казарменного, который, едва начавшись, тут же и кончился, он выскочил на Покровский Бульвар, взял вправо и погнал по безлюдной Москве, кстати, всё еще не зная, куда едет. Вот когда он пожалел, что плохо изучал карту столицы.

Было около часа ночи. Хозяин машины начал приходить в себя, приложил ладонь к ушибленной шее, что-то прошипел.

— Прости, друг, не хотел, — сказал Новиков. — Где мы?

— Проехали Хохловскую площадь, — ответил хозяин, который был ничуть не меньше, если не больше Новикова.

— А дальше что? — спросил Новикову, которому это название ни о чем не говорило.

— Чистые Пруды, — процедил хозяин, усаживаясь поудобнее. — Ты что — залётный?

«Э=э, брат», — подумал Новиков, который хотел поступить по-честному, то есть вернуть машину. Ну, может, в случае погони это было бы не совсем по-честному, так как за Тойотой, из которой он, поменявшись с хозяином местами, намеревался незаметно выскочить, всё равно бы продолжали гнаться и непременно бы догнали, но это уже заняло бы достаточно времени. Достаточно, чтобы на попутке за хорошую мзду убыть куда-нибудь в Подмосковье.

Так вот, услышав словечко «залетный», Новиков подумал: «Э-э, брат. Да ты тут такой же хозяин, как и я». И спросил миролюбиво:

— Иномарки тырим?

— А ты? — вопросом на вопрос ответил «хозяин».

— Я по необходимости.

— И я по необходимости, — вызывающе сказал «хозяин».

Чувствуется, пришел в себя и пытается понять, каким образом этот лом вырубил его — лома поувесистее и наверняка пограмотнее в разборках.

— Навар хороший? — как бы не замечая грубого тона, полюбопытствовал Новиков.

Они мчались вдоль Чистопрудного Бульвара с его прудом, от которого ощутимо повеяло прохладой, рестораном «Белый лебедь», густыми деревьями и молодняком на скамейках и газонах. Здесь даже ночью не было пусто.

— Будто сам не знаешь, — фыркнул «хозяин».

Вот и метро.

— Сколько тебе лет, братан? — спросил Новиков, тормозя на красный свет у перекрестка.

— Тридцать, — с вызовом ответил братан. — И что?

Похоже, он что-то надумал, мешала машина слева, в которой сидел какой-то хмырь, откровенно изучающий их Тойоту.

— Так куда мы? — уточнил братан.

— Направо.

— Зеленый, — проорал «хозяин», уже явно командуя. Не терпелось ему.

Будто невзначай опустил руку, почесал лодыжку. Сейчас вынет нож.

До отказа выжав педаль газа, Новиков заложил крутой вираж вправо, братана вжало в дверь, но едва на прямом участке отпустило, он попытался ударить. Нож у него был узкий, длинный, который входит в тело как в масло.

Новиков вновь взял вправо, в Гусятников переулок, и одновременно двинул локтем в зубы озверевшему братку. Тот на автопилоте, на ненависти ткнул ножом, попал Новикову не в печень, как хотел, а в ляжку.

Андрей на миг потерял контроль над машиной, однако этого оказалось достаточно, чтобы Тойота, подпрыгнув на бордюре, с разгона правой фарой врезалась в стену, в совершенно неожиданный здесь выступ с вывеской «Турагентство. Авиа и ж/д кассы». Браток виском хряснулся о стойку и обмяк, уронив голову на грудь.

Новиков не пострадал, руки выдержали жесточайший удар, но вместо облегчения от того, что всё кончилось благополучно, вдруг наступило полнейшее равнодушие. Он теперь действовал, как автомат, слыша лишь звон в ушах, да какие-то, как сквозь вату, невнятные звуки.

Пересадив безвольное тело на место водителя, Новиков забрал нож и дипломат, сунул в карман братку удостоверение майора Сергеева.

Ухромал метров на двадцать в глубь переулка, вынул свой бесшумный пистолет и выстрелил в бензобак.

Повернулся, пошел себе, припадая на правую ногу. Сзади не страшно, приглушенно громыхнуло, потом забилось, загудело пламя, но тоже как-то несерьезно, показушно, будто в глупом американском боевике, а вот когда раздался чей-то визг, его вдруг начало трясти. Наконец-то проняло, вывело из наркотического транса, вернуло с небес на землю.

К счастью, он уже завернул за угол в переулок Огородной Слободы, и его никто не видел.

Глава 33. Собаке собачья смерть

В прессе об убийстве Логуса и Шагалина не появилось ни слова, зато об автокатастрофе в Гусятниковом переулке написали три или четыре газетенки, и в каждой была своя версия случившегося. Правда, вывод везде был один — нечего гонять, как помешанному, по мегаполису. Мол, совсем распоясались крутые, всё им нипочем, бросают машины где попало, объезжай их, носятся со страшным превышением, забыв, что их бронированные драндулеты вовсе не СУ-24, короче, живут, как в лесу.

Но на Большой Лубянке в этот понедельник был траур. Неведомый публике, горестный, вопиющий о мщении траур.

К начальнику отдела майору Кузнецову, не испросив разрешения, заявился старлей Норкин из особого отдела, подчиненный Логуса, и этак нудно, скрупулезно начал учинять допрос в завуалированном виде: «А не могли бы вы сказать, Юрий Николаевич, что за человек приходил к вам на работу в пятницу вечером? При нём был портфель». Или: «А не знакомы ли вы, Юрий Николаевич, с неким сотрудником, который любит представляться следователем Сергеевым и имеет удостоверение на данную фамилию?» Или: «Что вас, Юрий Николаевич, связывает с депутатом Ухановым?» Ну и так далее. Короче, Кузнецов выгнал старлея Норкина из своего кабинета, после чего позвонил начальнику особого отдела подполковнику Сапрыкину с жалобой на его подчиненного.

— Не бери в голову, Юрий Николаевич, — успокоил его хитрый Сапрыкин. — После этого убийства все на нервах, такая потеря. Старлея можно понять, он был сильно привязан к Логусу, ну, скажем, как Шерлок Холмс к Дойлю. Логус из него лепил классного специалиста, готовил к работе в Великобритании. Нервы, нервы, сударь. Кстати, мог бы и зайти, посочувствовать.

— О, да, — ответил Кузнецов, испытав некоторое угрызение совести.

Неприязнь неприязнью, а этикет этикетом. Конечно же, мало кому нравится, когда в его дела постоянно суют нос посторонние люди, а особый отдел, элита в элите, контроль над контролем, именно этим и занимался, но, надо признать, Сапрыкин был прав.

— Я хотел сделать это позже, — слукавил Кузнецов, — но сейчас, пожалуй, самое время.

Сапрыкин в кабинете был не один, здесь же за приставным столом сидел кругленький полковник Титов из уголовного розыска, внимательно рассматривал цветные фотографии, на которых было изображено что-то ужасное.

— Присаживайся, Юрий Николаевич, сказал долговязый породистый Сапрыкин. — Может, тебя что-то и заинтересует.

Кивнул на фотографии.

Кузнецов сел рядом с Титовым, понимая, что вовсе не посочувствовать пригласил его хитрый лис Сапрыкин, да и как-то глупо бы это выглядело. Видно же, что люди занимаются делом, а тут сопли, вопли, всё некстати.

— Узнаёте? — спросил Титов, подвинув один из снимков.

Зрелище было омерзительное: полуобгорелый череп, кожа под подбородком завернулась трубочкой, зубы белые с налетом копоти, без видимых изъянов, глаза, естественно, вытекли, по остатку волосяного покрова на макушке ясно, что сгоревший был белокур.

— Затрудняюсь, — ответил Кузнецов, чувствуя, что его на чем-то хотят подловить.

— А этого?

На этой фотографии, вынутой из стопки снизу, был, естественно, Андрюха Новиков. Снимок был не с сайта, не один их тех, которые Кузнецову вчера показал Уханов, а другой, похожий, сделанный, очевидно, присвистнутой Моллюсковой и реквизированный вместе с фотоаппаратом бдительным Логусом.

Так, в пятницу вечером в Управлении Андрюху видели двое: криминалист Мурзиков, обследовавший содержимое портфеля, и дежурный офицер Смирнов. Оба, поди, и капнули, у нас доносительство с незапамятных времен материально поощряется. Вот почему Норкин был так напорист и уверен. Врать не имело смысла, но Кузнецов сказал полуправду, ответив:

— Майор Сергеев.

Для правдоподобности пожал плечами, а так как между вопросом Титова и ответом Кузнецова паузы не было, всё сошло гладко.

Титов кивнул и сказал, постучав пальцем по фото с обгорелой головой.

— Узнать трудно, верно ведь? Но можно.

Кузнецов еще раз вгляделся и неуверенно произнес:

— Таким я его еще не видел.

Сапрыкин хохотнул и показал ему большой палец, то есть черный юмор одобрил.

— Давно вы с ним знакомы? — полюбопытствовал Титов.

Вот так незаметненько всё перевел в этакую полубеседу-полудопрос. Учись, Норкин, как нужно потрошить чекиста, не у Логуса учись, а у профессионала.

— Ну, что вы, — любезно ответил Кузнецов. — Пару, может тройку раз. Нас свёл депутат Уханов, помоги, говорит, парню чем можешь. Он вышел на серийного убийцу.

— И чем же вы ему помогли?

— Толком ничем, разве что привлёк Мурзикова, когда он принес портфель. Можете спросить у Мурзикова отчет — по-моему, это бред сивой кобылы… Я не понимаю: сперва Норкин с бестактными вопросами, теперь, извините, вы, Леонид Аркадьевич. Меня в чем-то подозревают?

— Упаси Господи, — сказал Титов, несколько смешавшись.

Действительно, мент допрашивает чекиста — это нонсенс.

— Прошу извинить за бестактность, — продолжил Титов, переглянувшись с Сапрыкиным. — Вас ни в коем случае никто не подозревает, просто вы знали человека, который называл себя следователем Сергеевым, и обратиться нам больше не к кому. Пожалуй, вас следует немного просветить.

По его словам, Сергеев вызвал подозрение у Логуса с Шагалиным еще при первой встрече, но тогда Сергееву удалось уйти. Вторую встречу чекисты запланировали на квартире очередной жертвы Сергеева, то есть организовали засаду там, где уже имелся характерный труп и куда как правило возвращался убийца. Зачем возвращался — непонятно. Это не было операцией, потому что Сергеев мог прийти, мог не прийти, поэтому на связи был только дежурный УВД. Вдруг ближе к часу ночи звонок. Неизвестный сообщает дежурному, что Логус с Шагалиным убиты, адрес такой-то, Сергеев еще там. Быстренько организуется группа захвата на двух машинах, а далее как в кино. На выходе из дома Сергеева едва не удается задержать, но он уходит, используя великолепную спортивную подготовку и знание местности. Крадет Тойоту, отрывается от погони, но в районе Гусятникова переулка не справляется с управлением, врезается в дом и гибнет. Горящую машину тушат пожарные, которых вызвал не назвавшийся жилец. В кармане брюк трупа обнаружен чудом сохранившийся клочок удостоверения, который экспертами признан фабричным. Удостоверение принадлежало сотруднику ФСБ, Тойоту ребята из группы захвата тоже опознали.

— Так вот, — подытожил Титов, веером разложив перед Кузнецовым снимки обгоревшего трупа, среди которых был и череп крупным планом. — Вы можете сказать уверенно, что это труп майора Сергеева или вам нужно взглянуть на него лично?

— Он, — внутренне содрогнувшись от предложенной перспективы, ответил Кузнецов.

— Точнее?

— Это труп майора Сергеева.

— Распишитесь, — сказал Титов, положив перед ним бумагу с распечатанным текстом. — Вы облегчили нашу задачу.

Это был акт опознания — обычная филькина грамота, без которой обойтись было нельзя.

«Да уж, облегчил», — подумал Кузнецов, расписываясь.

— Ну вот, Николаич, а ты боялся, — сказал Сапрыкин, выходя из-за стола.

Горячо пожал руку и добавил, показав пальцем на фотографии:

— Собаке собачья смерть.