Клиника Сперанского

Забиться бы в какую-нибудь дыру, отсидеться, думал Новиков, ковыляя по темному переулку. Рыщешь тут, как тамбовский волк, не хватало завыть на луну, вон круглая какая, будто по циркулю.

Действительно, луна, вынырнувшая из-за туч и осветившая всё холодным мертвенным светом, была ослепительно бела и идеально кругла. Отчего-то сделалось зябко, в ране вдруг забилась острая обжигающая боль.

Миновав посольство Швейцарии, он свернул в неухоженный скверик, сел на скамейку, вынул из дипломата аптечку, но тут луна спряталась за тучи. Начал шарить в коробке, нашел маленький моток лейкопластыря, приспустил штаны, ощупал зудящую вспучившуюся рану. Кровь, похоже, уже не шла, впиталась в джинсы, как в бинт. Сейчас бы спирту, на худой конец водки — обработать, но увы, будем надеяться, что пластырь в спецаптечке не простой, авось не загноится. Он залепил рану, натянул штаны, понимая, что с ними тоже надо что-то делать, утром кровавое пятно проявится во всей красе.

Ну, что, сказал он себе, надо бы домой, в гостиницу, там тебе и водка, и бинты, и портки.

Надо бы, но нельзя. Уж умер, так умер, недаром догорает машина с трупом внутри, дай Бог, чтобы удостоверение сгорело не до конца. Убиенный примерно одного с ним, с Новиковым, роста, тоже светловолос, да, между прочим, и рожей похож, если, конечно, прижмуриться. Ничего, огонь подретуширует. Вовремя попался браток, ох вовремя.

Он двинулся к Малому Харитоньевскому переулку, понимая, что придется с кого-то снимать штаны, эти уже начинали тереть воспаленную кожу так, что невтерпеж.

Между прочим, он прекрасно понимал, что крутится рядом с Лялиным переулком и что нужно срочно менять дислокацию. Нужно-то нужно, а куда идти? В гостиницу, где придется предъявить паспорт или удостоверение на Новикова? Других-то, липовых, документов нет. Это всё, это тогда туши свет. Остается вокзал, где хоть можно по человечески на скамеечке перекантоваться, тут сойдет и удостоверение капитана ФСБ, патруль козырнет, не прочитав даже фамилию.

На Курский возвращаться почему-то неохота, хотя он и ближе всех, остаются три вокзала, из которых роднее всего Казанский. Оно и с документами увязочка, поскольку транспортная связь с Пензой осуществляется именно через Казанский вокзал.

С Малого Харитоньевского он свернул на Мясницкую, а в Боярском переулке при подходе к площади «Красные Ворота» поменялся джинсами с длинным вусмерть пьяным интеллигентом.

Всё получилось довольно культурно.

Человек этот лет тридцати — тридцати-пяти сидел на бордюре напротив магазина «Золотое перо» и мычал. Рядом стояла бутылка, из которой он периодически отхлебывал. Хлебнет, значит, помычит.

— Этот стон у нас песней зовется, — сказал Новиков, присаживаясь рядом.

— Ыгы, — отозвался человек. — Меня Вадик зовут. Тебе разве друг не нужен?

Вот оно — настоящее искусство. Посмотрел рекламу и говорит теперь совсем как симпатичный дураковатый баскетболист Вадик, который рекламирует сотовую связь. Значит, взяло за живое, проняло, стало быть это и есть истинное искусство.

— Конечно, нужен, — сказал Новиков. — Давай в знак дружбы штанами махнемся?

— Давай, — согласился «Вадик», безропотно раздеваясь.

Джинсы его оказались впору. Это ж надо, во втором часу ночи в центре Москвы найти такого альтруиста, который без мордобоя уступит свои портки.

— Компенсация, — сказал Новиков, сунув ему в руку тысячу.

— Ну, зачем же? — обиделся «Вадик». — У меня их знаешь сколько? Вернее, теперь у тебя, друг. Поройся-ка в карманах.

Действительно, джинсы «Вадика» были набиты крупными купюрами. Просто-таки редкостный альтруизм.

— Гонорар, — объяснил интеллигент, вновь усаживаясь на бордюр. — Ты вот думаешь — я дебил? Нет, просто я написал текст для ролика, а теперь его озвучиваю. Ты думаешь, Вадик дебил? Нет, он озвучивает текст, который написал я. Я, друг, за какую-то вшивую рекламку получаю больше, чем за книгу. Сижу вот обмываю удачу. Песню пою.

— Так ты, друг, писатель? — сказал Новиков, выгребая деньги из карманов и насильно впихивая их в бывшие свои джинсы.

— Эге, — ответил «Вадик», не сопротивляясь. — Я довольно известный дурак и писатель. В смысле наоборот.

— А о чем песня?

— Ария Ленского, — ответил интеллигент. — Ты, друг, не знаешь арию Ленского?

– А где же ты живешь? — спросил Новиков, понимая, что «Вадика» здесь оставлять нельзя.

— Я заблудился, — ответил интеллигент и вдруг всхлипнул. — Я живу в доме номер 2, что в Хоромном тупике, он же дом номер 6 по Боярскому переулку, но всё время промахиваюсь. Хоть тресни.

Как оказалось, он кружил по следующему маршруту: Мясницкий проезд, Большой Козловский и далее Боярский переулок. Мужика зациклило, и он никак не мог найти арку со стороны Хоромного тупика, более наглядно — Садового Кольца, всё его после Боярского переулка разворачивало влево к метро «Красные Ворота» и следом в Мясницкий проезд.

Найти арку в доме номер 2/6 в Хоромном тупике оказалось делом плевым, достаточно было лишь, обогнув дом номер 6, свернуть направо. Всё это время интеллигент, держа бутылку на отлете, отчаянно перевирая, молотил что-то из Баркова, но, оказавшись в родном дворе, вдруг разоткровенничался и поведал Новикову жуткую тайну о том, что его школьный товарищ Герман Штольц держит в большом страхе и напряжении весь Красносельский район.

— Ты к чему клонишь, дружок? — ласково спросил его Новиков.

— Могу познакомить, — сказал интеллигент. — Он тебе понравится. Пшли?

— Куда? — Новиков хотел добавить «горе луковое», но не добавил.

— Я же вижу, тебе идти некуда, — сказал интеллигент. — Ты ко мне по-человечески, и я к тебе по-человечески. Пшли?

— Ну, пошли, пошли, — согласился Новиков, которому терять было нечего.

Герман Штольц, оказавшийся соседом интеллигента по лестничной площадке, не спал, открыл почти тут же. Был он изрядных размеров, лыс, красноморд, одет в легкие бриджи, над которыми внушительно навис белый, поросший рыжими волосами живот. На груди его волосы сплелись в большую рыжую мочалку.

— Что, Евгеша? — густым басом, живо напомнившим Новикову бас Рубинова, сказал Штольц. — Не спится?

Повел заплывшими глазками на Новикова, ощупал тяжелым взглядом, теперь уже заставив вспомнить дикого кабана, усмехнулся и произнес:

— Ты зачем мента привел?

— Не спится, — запоздало ответил длинный Евгений. — Это не мент. Ты ведь не мент, друг?

— Не мент, — подтвердил Новиков. — Я потому не мент, что меня менты ищут.

— Так я тебе, шакалу, и поверил, — беззлобно сказал Штольц. — В преф рубишь?

— Как же не рубить, — отозвался Новиков, которого еще в Боярском переулке начало клонить в сон. — Только покемарить бы.

— Шакал и есть, — хмыкнул Штольц. — Настоящий хищник охотится ночью, а кемарит днем. Понимаешь? Ладно, проходи, выпьешь, поклюешь колбаски — оно и отпустит. Ну, а если уж совсем невмоготу, на половичке вон под дверью покемаришь. Ты, Евгений, домой или еще примешь?

— Еще приму, — ответил длинный.

— Тогда лучше топай домой, примешь завтра.

Глава 2. Играем на интерес

Квартира Штольца была огромна, как ипподром, и имела не меньше десяти комнат, то есть в смысле московского жилья широко известный в узких кругах Герман Штольц переплюнул просто широко известного Филиппа Киркорова.

В иных комнатах, судя по храпу, спали, в иных же, откуда доносился писк-визг, кипела ночная жизнь. Стены в доме были толстые, музыка не гремела, так что Штольц соседей не донимал.

Помещение, в которое Новикова провел новый знакомый, было изысканно обставлено, имело вдоль стены сверкающий бар с полуголой барменшей и несколько столов: два бильярдных, два игровых под зеленым сукном, над которыми нависли низкие абажуры, и несколько обычных, обеденных.

Горел один абажур, освещая трех угрюмоватых типов с обнаженными торсами, колоду карт и стопку долларов на зеленом сукне. На стопке лежал массивный золотой перстень, то есть кто-то из джентльменов продувался в прах.

— Как видишь, один спёкся, — сказал Штольц Новикову. — Как вылетит, займешь его место, а пока можешь потренироваться в баре. Кстати, предъяви документы или что у тебя там.

— Ложи чемодан на стол, — приказал один из угрюмых — жилистый, загорелый, с наколкой на плече. — И чтоб ручонки всегда видели.

— Ростик, давай жить культурно, — поморщившись, сказал Штольц. — Надо говорить не ложи, а положи.

— Цацкаться еще, — проворчал Ростик.

Поставив дипломат на стол, Новиков вынул свой паспорт, а потом, поколебавшись, и удостоверение. Всё равно ведь обыщут.

— Всё выворачивай, — скомандовал Ростик.

— Не гони лошадей, — сказал ему Штольц и жестом показал Новикову, что выворачивать не надо.

Взял со стола документы, вначале посмотрел паспорт, удовлетворенно кивнул, перешел к удостоверению и уголки его рта неудержимо поползли к ушам.

— Ну, ты, Андрюха, даешь, — сказал он, щерясь. — Это что — настоящее?

— Настоящее-то оно настоящее, но от ментов приходится бегать, — туманно ответил Новиков.

— Если липа, то хорошая, — одобрил Штольц. — А если нет, то пеняй на себя. Мы ведь проверим.

— Я в розыске, мужики, — сказал Новиков. — Кроме того, мой труп в Гусятниковом переулке сейчас исследуют менты. Я ведь еще и следователь Сергеев.

— Чем докажешь? — невозмутимо спросил один из угрюмых — квадратный качок с круглой башкой и оттопыренными ушами. Нулевая стрижка была ему противопоказана, но мода есть мода.

— Да ладно, — сказал Штольц, переместив документы и дипломат на соседний стол. — Сам ведь пришел, не мы же его взяли

Усевшись вслед за этим на свое место, произнес: — Сдавай, Ростик, у тебя последний шанс.

Спустя пять минут вместе с золотым перстнем Ростислав потерял последнюю надежду и присоединился к Новикову, который, сидя за стойкой, успел осушить бокал пива.

— Топай, ждут, — сказал ему Ростик с кривой усмешкой.

— Значит, так, — заявил Штольц, едва Новиков занял место выбывшего Ростика. — Я тебя, Андрюха, не обыскивал? Не обыскивал, потому что у нас не ментовка. Ежели у тебя бабки есть, играем на бабки, ежели бабок нет, играем на интерес.

— На какой интерес? — весело спросил Новиков. — На носики, что ль?

— Увидишь, — сказал Штольц.

Пожав плечами, Новиков вытащил из дипломата тысячу, положил на кон. Дипломат поставил в ноги, чтобы впредь не бегать к соседнему столу. В преферанс он играл, еще учась в институте, жестокая тогда шла рубка, всю ночь, а утром, естественно, на занятия. Потом уже, в Высшей школе ФСБ, было не до этих глупостей, но выучка, студенческая закваска, врезалась в память на века, в префе Новиков был далеко не последним.

Играли в «Сочинку», противники были сильные, но довольно скоро Новиков их раскусил, а те, ребята серьезные, никак не могли понять, почему этот пришлый чекист, пыхтя, теребя нос, неуклюже подшучивая и цыкая при этом зубом, всё их обыгрывает и обыгрывает. Обидно было, понимаешь, они уже давно были в связке, спелись так, что могли играть с закрытыми глазами.

Но вот очередная сдача карт, мастерски произведенная Штольцем, когда все главные карты оказались на руках у «хозяев», и вдруг новичок объявляет мизер. Как положено, берет прикуп, сбрасывает две карты, после чего становится ясно, как день, — попался, который кусался. Ход, однако, за ходом — не ловится, подлец, вот уже все свои крупняки сбросил, еще три захода, и всё. Всё-о-о!

Куча денег перекочевывает в дипломат Андрюхи, Ростик, осушивший у бара не одну бутылку пива, недоуменно таращится на Штольца — дело абсолютно невиданное, чтобы Герман оказался в проигрыше, лопоухий предлагает еще партию по удвоенной ставке, но Новиков против.

— И на старуху бывает проруха, — сказал Штольц, после чего обратился к красотке барменше: — Приготовь-ка нам, малышка, кремлевский коктейль.

— Сталинский или брежневский? — уточнила та.

— Начнем с андроповского, он помягше, а потом, естественно, сталинский и брежневский., — ответил Штольц. — Не каждый чекист выигрывает у теневого префекта, пусть запомнит эту ночь. Верно, Андрюха?

— Пить-то я не особо мастер, — сказал Новиков, отметив про себя, что Герман Штольц хоть и авторитет, но мужик, чувствуется, начитанный и с юмором. Один «теневой префект» чего стоит, то есть главный, если не главнее главного, но без выпячивания. — А из чего коктейль-то? Из водки? Бр-р.

Тут он, ясное дело, придурился, показав, что боится водки хуже смерти.

— И из водки тоже, — внушительно пробасил Штольц, — Если интересно, состав попозже распечатаю на принтере.

— Интересно, — сказал Новиков. — А где тут сортир?

— Их тут два, — ответил Штольц. — Один, стало быть, по коридору направо, другой налево. Дипломат-то оставь, потеряешь еще.

— Привычка, — произнес Новиков, но убыл-таки с дипломатом.

В торжественном, как мавзолей, вылизанном сортире он вынул из дипломата заветную аптечку и схряпал две таблетки — одну от алкоголя, другую от яда. Вторая, разумеется, не гарантировала спасения от лошадиной дозы цианистого калия, но легкие дозы рассасывала. Одновременно она значительно усиливала действие таблетки номер один.

Итак, во всеоружии Андрей Новиков вернулся в игровой зал и присоединился к бывшим своим соперникам, которые уже пересели за обеденный стол, уставленный пивом и легкими салатами. Перед каждым стоял бокал с ядовито-зеленым напитком, из бокала, как положено, торчала соломинка, а на дне угадывалось что-то неаппетитное, свернувшееся кольцами.

— Что это? — спросил Новиков. — Закусь?

— Кому закусь, а кому накось-выкусь, — ответил Штольц. — Это детеныш гремучей змеи, жрать не рекомендую. Но в целом польза агромадная.

«Надо было выпить две таблетки номер два», — немедленно подумал Новиков.

Напиток вызвал жжение во рту, однако пился легко, освежая и напитывая энергией. После бокала (Новиков на палец не допил до детеныша) расхотелось спать и со страшной силой потянуло к полуголой барменше, которая к тому же стала строить глазки.

— Черт побери, — пробормотал Новиков.

— Что? — нагнулся к нему Штолц.

Он один и говорил, остальные потягивали андроповку и смотрели кто куда, но, что удивительно, только не на барменшу. Вот Ростик скосился на неё и вдруг сделался похотливым-похотливым, глядеть тошно. «неужели и я такой?» — подумал Новиков и, поскольку Штолц к нему обратился с вопросом «Что?», сказал первое, что взбрело на ум:

— Зачем пиво, если есть коктейли?

— А на любителя, — охотно отозвался пузатый Штольц. — Скажем, в тебе сейчас проснулась игривость, но ты как дзен-буддист секса не приемлешь. Засасываешь, значит, бутылочку «Старопрамена», и у тебя желание согрешить перерастает в желание помочиться. Что ты с превеликим удовольствием и делаешь, сохранив свои принципы в чистоте.

Тем временем Ростик, будто услышав, схватил бутылку «Старопрамена» и принялся жадно пить.

— Он дзен-буддист? — спросил Новиков.

— Сионист, — небрежно отмахнулся Штольц и хлопнул в ладоши: — Детка, тащи брежневский.

В брежневском коктейле зверюшек не было, зато было много водки. Между прочим, он нейтрализовывал желание не хуже пива, а после коктейля сталинского с примесью томатного сока и потому кровавого Новиков вырубился.

Его не просто оглушило, а задушило нечто, что в коктейль по незаметному (всего лишь один жест, понятный обоим) приказу Штольца подсыпала бессердечная красотка барменша.

После этого злодейства Штольц вывернул на зеленое сукно содержимое дипломата, похмыкал, глядя на кучу денег, из которой торчали какие-то документы, записки, нож, коробки с патронами, мобильник, рукоятка пистолета и т. д., и т. п., тщательно отделил котлеты от мух, то есть деньги от прочего хлама, свалил хлам обратно в дипломат и приказал ушастому: «Возьми Громилу, один не справишься. Перевезите Андрюху в переулок Огородной Слободы, положите в сквере на скамейку будто спит. Дипломат сунь под голову. Но сперва проверь — чисто ли, чтобы ни одна сволочь не видела».

— А пистолет, шеф? — вмешался Ростик. — Я бы взял, это же бесшумник.

— Обойдешься, — отрезал Штольц. — Еще неизвестно, где этот бесшумник светится.

Глава 3. Ну уж, извини

Кто-то осторожно вытягивал из-под головы жесткую, как доска, подушку, сопя и жутко воняя сортиром.

— Пошел вон, — сказал Новиков и сел.

Подушкой оказался дипломат, за который ухватился кудлатый беззубый пахучий бомж. Как только дипломат освободился, бомж, не выпуская его из цепких рук, дал деру в глубину сквера.

Этот вонючка оказался неожиданно резв, пришлось поднапрячься, чтобы его догнать. Дальше банальная подножка, бомжара носом роет землю, выпускает дипломат, Новиков подхватывает его и, уже не спеша, направляется обратно, потому что целью имеет дом номер 2/6 в Хоромном тупике.

Но что это? Невесть откуда вдруг начали появляться серые, расхристанные, воняющие мочой фигуры, начали окружать, бормоча угрозы. Оно и понятно: заветный дипломат был уже в их руках и внезапно всё срывается, кто же потерпит?

— Дорогу, — негромко сказал Новиков, не замедляя шага.

Два бомжа впереди посторонились, третий встал внаглую и улетел на газон после короткого неуловимого для глаз удара.

— Долго я тут валялся? — спросил Новиков, крепко взяв за руку одного из бомжей, которому не терпелось смыться. Остальные, видя такой отпор, немедленно попрятались по кустам.

— Минут десять, — буркнул бомж, наблюдая за тем, как один из его товарищей подкрадывается к Новикову сзади, держа на отлете булыжник.

— Что ж сразу-то не взяли? — сказал Новиков и, не оглядываясь, саданул этого, с булыжником, ногой в живот.

Выше ногу задирать не стал, боясь порвать джинсы. Именно при этом ударе брюки как гнилая тряпка моментально лопаются в паху.

— Боялись, что бугаи вернутся, — пытаясь высвободиться, ответил бомж.

Чувствуется, ему было тошно, муторно от этого допроса.

— Они что — припугнули? — продолжал допытываться Новиков.

— Поначалу всё вокруг обнюхали, потом тебя из машины вытащили, — ответил бомж. — Потом опять сквер обежали, но мы-то не дураки, мы по кустам как мыши сидели.

— Понятно, — сказал Новиков. — Кем был в прошлой жизни?

— Никем, — скривившись, отозвался бомж. — Шкрабом. Отпусти, начальник, больно же.

— Ладно, — сказал Новиков и отпустил.

Пошагал к переулку, не оборачиваясь и слыша сзади легкие шаги, которые понемногу отстали. Наверное, шкраб крался, увлекаемый аурой дипломата, набитого деньгами. Вот тоже судьба-индейка — работал человек в школе, неизвестно, правда, кем, но в школе же, и вдруг в какой-то несчастливый для себя миг оказался бомжом. Сам ли из дома ушел, поругавшись с благоверной, или кинули с квартирой — сейчас уже неважно, главное, что ничего не поправишь, со дна к нормальному существованию не возвращаются, ты вычеркнут из списков, да и привык к такому житью вне списка. Ты, черт возьми, свободен от всех этих глупых обязанностей и претензий, которые к тебе предъявляет жизнь.

Надо, наверное, было дать этому несчастному Шкрабу денег, не убыло бы.

Потом уже, в Малом Харитоньевском переулке, Новиков обнаружил, что денег в дипломате нет, и это удвоило его хамство по отношению к Штольцу.

Он прекрасно запомнил, код на подъездной двери, а к Штольцу позвонил именно так, как звонил длинный Евгений.

На сей раз открыл не Штольц, а Ростик, которого Новиков вырубил надежнейшим ударом в солнечное сплетение. После такого удара крикнуть не успеваешь, крик застревает в глотке, потом либо сипишь и портишь воздух нежданчиками, либо отдаешь концы.

Аккуратно прикрыв дверь, Новиков направился к игровой, откуда пробивался свет, но Штольца там не было, Штольц по-хозяйски спросил из соседней комнаты:

— Ну? Кого еще там принесло?

И, так как ответа не последовало, вышел в холл. Сперва, естественно, появилось поросшее курчавыми рыжими волосками белое брюхо, потом сам Штольц, который пока еще ничего не понял, но уже был настороже. Его Новиков рубанул ребром ладони по горлу. Получилось смачно, от левого соска, наотлет. Краем глаза Штольц увидел Андрюху, выскочившего слева, как чертик из табакерки, однако ничего не успел сделать и, словив по кадыку, повалился на пол с таким грохотом, будто упала бадья с цементом.

Из игровой вылетел ушастый качок и, получив ногой в нос, улетел обратно, под визг барменши круша столы.

Тут же на шум изо всех комнат начали вылезать сонные обитатели, в основном скудно одетые, а то и вовсе голые девицы, среди них замелькали смуглые мальчики в плавках — сначала их было двое, один с ножом, другой с коротким топором, потом появился третий, вооруженный «Береттой». Новиков прострелил ему предплечье, мальчик выронил пистолет и, шипя, принялся нянчить покалеченную руку.

Показав жестом, что нож с топором нужно бросить на пол, Новиков поднял «Берету», сунул в бездонный дипломат, спросил негромко у бывшего обладателя топора:

— Где ключ от игровой?

— От чего, простите?

— От казино. Так понятно?

Парень показал глазами на распластанного Штольца.

— Вынь, — приказал Новиков.

Кто-то из дам принялся подвывать, Новиков шикнул на неё.

Парень вынул из кармана бридж, в которые был одет Штольц, связку ключей, согбенно поднес Новикову, сказал заискивающе:

— Тут от всех комнат.

— Это радует, — ответил Новиков, которому перспектива согнать голых дамочек в игровую с её обширным баром не особенно импонировала. — Все по комнатам.

Но так как никто не сдвинулся с места, рявкнул:

— Я что сказал?

Через пять секунд огромный, как теннисный корт, холл был пуст, только на полу валялись Штольц, Ростик да холодное оружие.

Подбирая ключи, Новиков принялся одну за другой закрывать комнаты, хотел было принести раненому пареньку бутылку водки из бара, но тот угрюмо отказался — есть, мол. Над ним, раскинувшимся на кровати, уже хлопотала одна из девиц, протирая руку вокруг раны салфеткой. Ничего, разберутся, подумал Новиков, закрывая дверь на ключ. Пуля прошла навылет, от этого не умирают.

Вот ведь что странно: паренек вышел убивать, но не успел, потому что сопля еще был зеленая, и по идее не жалеть его надо было, а сурово наказывать, но почему-то не видел в нем Новиков смертного врага. Может, зря? Не один он тут такой, с «Береттой», все они такие, отведавшие вольной жизни и легкой наживы, контуженные недоразвитым капитализмом. Всех их по идее следовало бы упечь на лесоповал, чтобы тяжким трудом исправляли собственную контузию. С другой стороны — собственную ли?

Новиков направился в игровую.

Здесь его уже ждали, не пригнись он вовремя — получил бы в лоб бутылкой шампанского, но он пригнулся, и бутылка улетела в холл, врезавшись в стену. Брызнули осколки, по светлым обоям разлилось рваное желтое оплывающее пятно.

А качок, еще нетвердый в ногах, но непреклонный в намерениях, уже схватил следующую бутылку, уже занес над головой, однако швырнуть не успел — меткая пуля разнесла её вдребезги.

— Ой-ёй-ёй, — запричитал бедный качок, схватившись за ухо.

Из-под пальцев его проступили красные капли.

— В каске надо ходить, — посоветовал Новиков. — Иди уж, бомбист, там тебя перевяжут.

Заперев качка в комнате с раненым в руку, где перевязкой его тут же с азартом занялась сердобольная девица, Новиков вернулся к барменше, которая сидела за столом и курила. Спросил, усмехнувшись:

— Не ожидала?

Она пожала плечами: дескать, мне-то что?

— Герман поругает — я ведь жив, — сказал Новиков. — Что влила в коктейль?

— А Штольц разве не помер? — равнодушно отозвалась чернокудрая прелестница. — Он так шарахнулся.

— И всё же?

— Чё дали, то и влила. Я чё — понимаю?

— За это во Франции голову отрубают, — кровожадно сказал Новиков и вышел в холл, где началось какое-то шевеление.

Штольц сидел на пятой точке, держался за горло и смотрел то на недвижимого Ростика, то на пятн на стене.

— Что, друг? — сказал Новиков, подойдя к нему. — Домкрат нужен?

Штольц перевел взгляд на Андрея с дипломатом в левой и бесшумным пистолетом в правой руке и прохрипел:

— Ты мне, гад, горло перешиб. От этого рак бывает, сволочь ты этакая.

Куда только девался густой дьяконовский бас.

— Ничего, — сказал Новиков, — оклемаешься. Ты меня тоже не в санаторий отправил.

— Ну уж, извини, — Штольц развел руками. — В следующий раз будет цианистый калий.

— А зачем?

— действительно, зачем? — подумав, сказал Штольц. — Дай руку-то.

— Сам вставай, — Новиков отступил на шаг. — А то своей клешней уцепишь — и никакого яда не надо.

— Это верно, — согласился Штольц, после чего встал на карачки, а потом в полный рост. — Ростик, кажись, готов.

— Кажись, жив, — в тон ему возразил Новиков, заметив под веками движение глазных яблок.

— Коль уж ты такой непотопляемый, отложим разговор до завтра, — сказал Штольц, к которому понемногу возвращался прежний бас. — Могу выделить раскладушку.

— Нет, друг, — ответил Новиков. — Ты будешь спать, где я скажу и под замком. А я, так и быть, выбираю твою спальню.

И похлопал по карману, в котором забренчали ключи.

Глава 4. Понедельник. Чем не демократия?

В воскресенье, как и договаривались, Кислов позвонил Фадееву, и теперь, в понедельник, миновав площадь Ленина, а затем Молсковскую и Володарского, шагал тенистым сквером на новую работу. До одиннадцати оставалось четверть часа, можно было не торопиться, потому что ООО Фадеева располагалось чуть дальше здания городской администрации.

Кислов знал, что Фадеев под свою фирму занял двухэтажный особняк и прилично обновил его снаружи, но никогда бы не мог подумать, что эту старую развалину можно так облагородить внутри. Серый мрамор, зеркала, навесные потолки, скрытая подсветка, ковровые дорожки на полу, чтоб штиблеты по мрамору не скользили, двери с золотыми ручками, перед которыми рука сама стягивает с головы шапку, и прочее, и прочее. На второй этаж ведет лестница, которая была бы украшением любого музея, в проеме под подобием купола висит хрустальная люстра о пяти ярусах. На входе охранник в белых брюках, белоснежной рубашке, с черной бабочкой. Чист, свеж, гладко выбрит, аккуратно причесан, пахнет дорогим парфюмом, не хам, разговаривает на чистом русском — если, конечно, впустит.

Кстати, просто так не войдешь, нужно еще по домофону объяснить причину прихода.

Но все эти причиндалы, куда как часть макаронной продукции для посторонних ушей входит и охранник, лишь внешний антураж, в кабинетах всё гораздо проще, функциональнее, домашнее, что ли. Там по жаре люди сидят в трусах, выключив кондиционеры, от которых постоянный насморк, и подставив свои потные тушки жужжащим вентиляторам, каждый час бегая в душ.

Да и сам Фадеев по типу гоголевского персонажа запросто может решать вопросы, сидя в прохладной ванне.

Чем не демократия?

Но как только встаёт вопрос об официальной встрече, которая, скажем, состоится через пятнадцать минут, сотрудник мигом освежается в душе, обпшикивает себя дезодорантом, надевает всё, что положено, ждущее своего часа в шкафу, и на встрече он уже не ванька, а Иван Иваныч, цедящий слова через губу.

Так что всё тут было продумано.

Обо всё этом Кислов узнал несколько позже, так что был весьма удивлен, когда увидел Фадеева, разговаривающего в кресле по телефону и облаченного в махровый синий халат.

— Чего вылупился? — закончив разговор и положив трубку, весело спросил Фадеев. — Привыкай, чувак, у нас тут всё попросту. Но! — поднял палец. — Главное — дело. Хоть на голове стой, а чтоб задание было выполнено. Сам понимаешь, человек с улицы сюда не попадет, кадры свои, проверенные, поэтому многое позволено. В отличие от ФСБ, Игорек, тут никто ни на кого не капает, а если капает — значит, не ко двору, значит пошел вон. Усёк?

— Усёк, — ответил Кислов. — Вопрос можно?

— Валяй.

— Чем занимается фирма? Вдруг кто спросит.

— Если вдруг кто спросит, то официально мы называемся «ООО. Подрядные и договорные работы», — объяснил Фадеев, развалясь в кресле. — Тут плети всё, что хочешь, только не особенно завирайся. Неофициально же это Сургутнефть. Ясно?

— Ясно.

— Работа у тебя, Игорек, будет разъездная, — сказал Фадеев. — В пределах области и в столицу — на машине, если куда подальше — естественно самолетом, паровозом. Когда проявишь себя, милости просим за рубеж. Чуешь?

— Ох, чую, Василий Гордеевич, — ответил Кислов и понял, что угодил.

Понравилось Фадееву это уважительное «Василий Гордеевич», он даже зажмурился от удовольствия, сделался масляным, как блин, но тут вдруг резко, требовательно зазвонил телефон.

Всё еще жмурясь, Фадеев поднял трубку, выслушал какую-то информацию, стал скучным, сказал: «Я передам» и аккуратно, точно боясь поцарапать аппарат, повесил трубку. Побарабанил по столу пальцами, хмыкнул, поведя головой, будто не веря, вслед за чем произнес:

— А ведь Андрюха-то того — сгорел в угнанной Тойоте. Кузнецов опознал.

— Когда? — как сквозь вату, не слыша своего голоса, спросил Кислов.

Вот это был удар так удар, погиб непотопляемый, пуленепробиваемый, несгибаемый Андрей Новиков.

— Этой ночью, — наблюдая за ним, сказал Фадеев. — Ты, братец, аж посерел. Возьмешь отгул?

— Может, не он? — отозвался Кислов. — Не мог Андрей угнать машину, зачем ему эта глупость?

— Спасался от погони.

Фадеев встал, вынул из встроенного шкафа бутылку коньяка, пару стопок, налил себе и Игорю, сказал:

— Помянем Андрюшку. Я на него зла не таю, работа у него была такая — рыскать по чужим домам.

Кислов махнул коньяк и даже не почувствовал вкуса.

— Вам бы, чудикам, сразу ко мне пойти, — произнес Фадеев, пригубив из стопки. — Мне такие, как вы, во как нужны. Надоело с дураками-то. А вы и тренированные, и законы знаете, и нюх у вас, как у ищеек. Вот бы где у меня губернатор был.

Сжал кулак.

— И не только он, — добавил Фадеев. — А и кто-нибудь много выше.

— Что же вы тогда на Новикова зэка натравили? — тихонечко так пробормотал Кислов, но Фадеев услышал.

Откинулся в кресле и сказал, барабаня пальцами по столешнице:- Если бы мне нужно было Андрюху уконтрапупить, я бы выбрал зэка постарше и пограмотнее. И не одного, а трех-четырех, чтоб ножи метать умели и стреляли без промаха. Вышел, скажем, Андрюха из твоего, Игорек, подъезда, выстрел — и нету Андрюхи. Кто стрелял, зачем стрелял? — одному Богу известно. Я же выбрал пацана — попугать, чтобы знал, что за ним следят.

— Правильно, согласился Кислов. — Но пацан сказал, что вы приказали ему замочить Новикова.

— Замочить Андрюху? — Фадеев расхохотался. — И как ты себе это представляешь, если у тебя всего лишь нож? Андрюху замочить могла либо верная пуля да и то в упор, чтоб не увернулся, либо стена в Гусятниковом переулке. Ну так что — берешь отгул или оклемался?

— Оклемался, — ответил Кислов, хотя без Новикова не видел уже никакого смысла в дальнейшей операции.

Но что-то же надо было делать.

Кислову был выделен кабинет на втором этаже рядом с шикарной лестницей. Обставлен он был намного лучше, чем прежний, что на улице Славы, но почему-то в нем было неуютно, тоскливо, и Кислов сам напросился на выезд в Нижний Ломов, где в подотчетной фирме обнаружилась очередная задолженность.

Уже в дороге Кислов понял, что дело вовсе не в кабинете, а в той неустроенности, которая возникла в его существовании после известия о гибели Новикова. Вот уж никогда бы не подумал, что он так привязан к Андрею, однако это было именно так.

Глава 5. Понедельник. Проколы

Сразу после полудопроса-полуразговора у Сапрыкина Кузнецов из своего кабинета позвонил Уханову и сказал единственную фразу?

— Поезд приходит в три по московскому.

Фраза эта, естественно, была записана на магнитофон Шуриком Голуновым из группы контроля особого отдела. Прослушав её, аналитики пожали плечами, дескать — ну, приходит, и фиг с ним приходит, после чего углубились в сегодняшнее расписание движения поездов, понимая, что ничего толкового в расписании не найдут, так как неясно было, что за вокзал и что за поезд — дальнего следования или электричка.

На самом же деле Кузнецов сказал Уханову: «Действуем по третьему варианту». Третий вариант предполагал встречу в «Детском Мире» на втором этаже у эскалатора. Время встречи определялось временем, необходимым, чтобы добраться до «Детского Мира» наиболее удаленному абоненту, каковым являлся Уханов. Кузнецов-то, напомним, сидел на Большой Лубянке, то есть в двух шагах, а Уханов, который был на каникулах, жил на Селезневской, минут тридцать отдай.

Через полчаса Кузнецов и Уханов встретились в «Детском Мире» у эскалатора.

— По телефону больше никакой информации, — сказал Кузнецов.

— Это ты мне говоришь? У нас, кажется, кто платит, тот девушку и танцует.

— Не обижайся, шеф, — миролюбиво произнес Кузнецов. — Я только что был в особом отделе и на 80 процентов уверен, что я теперь под плотной слежкой. Потопали вдоль прилавков, проверим — нет ли хвоста?

Переговариваясь, они пошли по второму этажу. Похоже, хвоста не было.

— У Сапрыкина был Титов из уголовки, — сказал Кузнецов. — Целый допрос учинил.

— Юрок, не разводи канитель

— Этой ночью Новиков разбился и сгорел в чужой Тойоте, — сказал Кузнецов. — А немногим раньше в Лялином переулке убил двух парней Сапрыкина. В Управлении траур. Я под подозрением, так как есть свидетели, что Андрей посещал мой кабинет.

— Точно Новиков сгорел? — спросил Уханов, физиономия у которого была кислая-прекислая.

— По фотографии не скажешь, там такое, что смотреть тошно, — ответил Кузнецов. — Я подтвердил, что это он и расписался в освидетельствовании.

— А ежели объявится?

— Ежели объявится — парень он смекалистый, знает, как сообщить о себе и не проколоться. Но в Тойоте он точно был, видели, как он её угнал и при трупе обнаружено недогоревшее удостоверение.

— Что, прямо с фамилией? — усмехнулся Уханов.

— Просто удостоверение сотрудника ФСБ, — сказал Кузнецов. — Его не подделаешь. По расчетам угро именно Новиков должен был находиться в угнанной Тойоте. Это случилось в Гусятниковом переулке.

— Похоже, похоже, — согласился Уханов. — Лялин и Гусятников рядышком. Только что его понесло на Мясницкую? Хотя, Москвы-то он не знает. В смысле, не знал. Жаль, жаль… А что он на ночь глядя делал в Лялином переулке?

— Певца опекал, — Кузнецов вздохнул. — Допекался: двое из особого отдела обнаружены в квартире мертвыми, певец же зверски замучен. И всё висит на Андрее.

— Чепуха на постном масле, — пробормотал Уханов. — А как узнали, что Новиков у певца? Следили за ним, что ли?

— В том-то и дело, что нет, — ответил Кузнецов. — Эти двое, Логус и Шагалин, ждали его на квартире убитого певца. Кстати, это первый прокол в версии Титова: Новиков не знал, что певец убит, а если бы знал — нипочем бы туда не пошел. Кроме того, непонятно, как они разнюхали, что певец убит? Святой дух подсказал? Неувязочка-с. Отсюда вытекает и второй прокол: в районе часа ночи дежурному позвонил неизвестный и сообщил, что по такому-то адресу ликвидированы Логус и Шагалин, а убийца Сергеев все еще там. Кто позвонил — сосед? Откуда ему знать фамилии чекистов?

— Фантастика, — сказал Уханов. — Оккультизьм. Чем дальше в лес, тем больше дров. Твои предложения?

— Продолжать работать, но уже по варианту Б, — ответил Кузнецов.

— Любите вы, лубянцы, темнить да мозги пудрить, — сказал Уханов. — Хорошо, в подполье, так в подполье. Надолго?

— Это зависит от спонсора.

– Подождем, пока Андрей воскреснет, — произнес Уханов. — Хорошо парень шел по дистанции.

— Да уж, — отозвался Кузнецов, которого по поводу воскрешения одолевали большие сомнения.

Тем временем Сапрыкин, которому именно в этот момент, кровь из носу, понадобился Кузнецов, нашумел на секретаршу, не знающую, где её начальник, а потом на Вартана Самвелова, в обязанности которого было вменено следить за передвижениями Юрия Николаевича. Самвелову досталось по самую сурепицу, поскольку он был подчиненным Сапрыкина, подчиненных же Сапрыкин полоскал нещадно — аж брызги летели.

Главное, что и оправданий-то у бедного парня никаких не было. По всем признакам Кузнецов должен был находиться в сортире в одной из кабинок, которая до сих пор была заперта. Что он там делал так долго — неизвестно, может запор у человека, но то, что из сортира он не выходил, было абсолютно точно.

Самвелов попытался было вякнуть про нужник, но Сапрыкин, для которого эта тема была болезненной, поскольку сам был слаб желудком, взбеленился еще больше. Когда же экзекуция закончилась, Кузнецов уже был на своем месте, а кабинка, естественно, открыта.

Тут, пожалуй, нужно внести некоторую ясность, поскольку получается тень на плетень.

Перед уходом в «Детский Мир» Кузенцов, который мигом вычислил неопытного Самвелова, действительно, имея при себе кожаный дипломат, зашел в сортир, где, закрывшись в кабинке, сменил рубашку, напялил рыжий парик, прилепил усы и надел черные очки, после чего перемахнул в соседнюю кабинку и преспокойно без дипломата прошел мимо Самвелова, делающего вид, что читает засиженную мухами стенгазету. Кто же в рыжем патлатом чудике распознает представительного вальяжного начальника отдела?

На лестнице Кузнецов сложил маскирующие причиндалы в пакет, с которым спокойненько и вышел на улицу, а вернувшись в Управление, на лестнице же надел их.

Юного филера на посту не было, поэтому он без проблем залез в запертую кабинку, где вновь превратился в вальяжного Кузнецова.

Едва он утвердился в своем кресле, позвонил Сапрыкин. После этого звонка Кузнецов направился в его кабинет, а несчастный Самвелов сломя голову бросился проверять сортир.

В принципе, что Сапрыкин, что Кузнецов имели одинаковый статус и первый мог бы запросто навестить Кузнецова, а второй послать Сапрыкина куда подальше, но как-то так повелось, что высокое руководство всегда принимало сторону особого отдела, вот и прижилось его первенство во всём. Но Кузнецов сильно от этого не страдал, потому что знал — везде так, везде фискалы в почете: и в Англии, и в Германии, но больше всего в демократической Америке.

— Что, проблемы с желудком? — участливо спросил породистый Сапрыкин, проверяя реакцию.

— Дыни вчера отведал, — сказал Кузнецов. — А эта штука, оказывается, ни с чем не совмещается. Интересное дело? Дыню можно есть либо за два часа, либо через два часа после еды.

— Что ты говоришь? — качая головой, произнес Сапрыкин. — Надо учесть, а то у меня, знаешь ли, тоже возникают нюансы.

— Да, да, неприятное обстоятельство, — понимающе сказал Кузнецов.

— Ну, хватит расшаркиваться, — посерьезнел Сапрыкин. — Взрослые люди, а валяем ваньку. Вот ты, Юрий Николаевич, почему валяешь ваньку?

— Так ведь и ты, Олег Павлович, не без греха.

— Я-то ладно, а вот ты, Юрий Николаевич, почему не сказал, кто такой майор Сергеев на самом деле?

— И кто же? — озадаченно спросил кузнецов.

— Ох, притвора, — восхитился Сапрыкин. — А ведь ты с этим Сергеевым учился в одной школе. Только тогда он был Андреем Новиковым.

Кузнецов пожал плечами.

— Да ты чего, старик? — подначивал его Сапрыкин, превратившись в развеселого дядьку. — Андрюха Новиков из параллельного класса. Вы еще в футбол вместе гоняли.

— Не гоняли, — ответил Кузнецов. — Терпеть ненавижу гонять пузырь. То ли дело боди-билдинг и каратэ.

— Во-во, — подхватил Сапрыкин. — Я перепутал, извини, друг. Вижу — вспомнил.

— Черт его знает, — неуверенно сказал кузнецов. — Пацанов тогда было море, а дружбана такого что-то не помню.

Сапрыкин согнал с себя веселье и произнес:

— Подскажу. Он так же, как и ты, стал комитетчиком. Наезжая в Пензу, ты не мог не услышать про такого крутого силовика, как Андрей Новиков. Лучший знаток в тайском боксе и кунфу.

— Прости, Олег Павлович, но как уехал после школы в Москву, так в Пензу ни разу и не попал, — вздохнув, признался Кузнецов. — Грешен.

— Да что же ты за колобок-то такой — ни с одного боку не укусишь?

Сапрыкин вынул платок, вытер вспотевший лоб и этак ненароком заметил:

— А вот Игорь Кислов говорит, что ты Новикова знаешь.

«Экий бульдог, — подумал Кузнецов. — Вцепится и жует, жует».

— Игорь Кислов? — переспросил он. — Кажется, год назад он приезжал в Управление. Приглашал пивка попить, но я отказался, не люблю быть кому-то обязанным, особенно землякам. Эти из-под земли достанут.

— Тьфу ты, — в сердцах сказал Сапрыкин. — Я ведь не подловить тебя хочу, я думал — поможешь. Есть подозрение, что в Тойоте сгорел не Новиков.

— А в чем сомнение? — спросил Кузнецов.

— На правом виске у трупа повреждение, как при сильном ударе, — ответил Сапрыкин. — С чего бы вдруг? И какого черта его понесло в Гусятников, когда погони-то не было? Шпарил бы себе и шпарил по Мясницкой. Что-то, стало быть, вынудило резко свернуть вправо, а потом не справиться с управлением. Что? Единственный вариант: Тойоту вел кто-то второй, который потом и сгорел. Между ним и Новиковым завязалась борьба, Новиков оглушил или убил его ударом в висок, в результате потерявшая управление машина въехала в Гусятников переулок и врезалась в стену. Тойота загорелась, Новиков ушел огородами к Котовскому.

Кузнецов вздохнул, поморгал, демонстрируя усиленную работу мысли, после чего сказал:

— Похоже на правду, но откуда взялся этот второй, если Сергеев угнал Тойоту?

— Не Сергеев, а Новиков, — поправил его Сапрыкин. — Вот это-то и смущает — откуда он взялся? И ведь, как на грех, ни одного свидетеля, сотрудники угро не в счет, были слишком далеко. Да тут еще ты, Николаич, палки в колеса вставляешь.

Задумался, наморщив высокий, с залысинами, лоб, потом произнес:

— Вызовем Загрицына, чтобы опознал труп. Если не поможет, сгоняем за родителями Новикова. А лучше пусть Загрицын привезет их на своей тачке, время сэкономим.

«Ой-ёй-ёй», — подумал Кузнецов и сказал:

— Пожалел бы родителей-то, Олег Павлович, достаточно и Загрицына. Но если уж так неймется, объявите Новикова в розыск, а труп заройте, не берите грех на душу. Оповестите Новиковых, что их сын героически погиб, тисните в пензенской и московской прессе некролог. Узнав об этом, Новиков, если, конечно, он жив, потеряет бдительность, где-нибудь да высветится, и тут вы его цап-царап.

— В смысле, предлагаешь не костоломить, — внимательно выслушав Кузнецова, сказал Сапрыкин. — Похитрожопее. Что ж, вижу ты всё-таки на нашей стороне. Добро? так и сделаем, уговорил. Только не думай, что ты один такой умный, этот вариант нами тоже прорабатывался. Лично мне гораздо важнее было узнать: врёшь ты или не врёшь.

— Ну и как?

— Да фиг тебя знает. Вроде не врешь.

Сказав это, Сапрыкин осклабился и протянул Кузнецову руку.

Разговор этот кроме естественного раздражения оставил чувство недосказанности и кукиша в кармане, который ему, Кузнецову, незаметно показывал Сапрыкин. Дескать, ты тут можешь как угодно ловчить и вешать лапшу, но нас, гусей лапчатых, не проведешь. Вот с Новиковым разберемся, а следующим будешь ты.

Глава 6. Понедельник. Знакомство с бригадой

Кровать у Штольца была отменная, на ней что вдоль, что поперек запросто уместились бы четыре человека. Матрас такой, что его не чувствуешь, подушка из пружинящего лебяжьего пуха бережно, точно на весу, поддерживает голову и не нагружает шею, простыни ласковые, пахнущие весенней свежестью, а наброшенный на ноги плед невесом и тепел в ту самую меру, когда ни холодно, ни жарко.

Новиков как улегся, так через восемь часов в той же позе и проснулся, прекрасно выспавшийся, полный энергии. Рана на ноге затянулась и ни капельки не беспокоила.

В спальне была изумительная звукоизоляция, и то, что в соседних комнатах шумят, стало ясно лишь тогда, когда он, почистив зубы, побрившись и одевшись, вышел в холл. Понятное дело: было уже одиннадцать, личный клозет имелся только в спальне Штольца, приспичило, однако, народонаселению.

Всего в гигантской квартире на данный момент обитало пятнадцать душ, хотя ночью показалось, что их все тридцать. Новиков по очереди открывал комнаты, потом после моциона закрывал, выпускать возбужденных павианов (а как еще называть этих девиц и пареньков, с утра остограммившихся и накурившихся анаши?) на волю было опасно. Тише всего вели себя в игровой, где ночевали Штольц, ушастый, Ростик и барменша. Когда Новиков заглянул в игровую, оказалось, что трое мужчин режутся в очко, а барменша кемарит на предназначенной Штольцу раскладушке.

— А-а-а, узурпатор, — отреагировал Штольц на появление Новикова, вооруженного бесшумным пистолетом. — Сразу шлепнешь или сначала дашь попысать?

— Идите, ваша очередь, — строго сказал Новиков.

Отведавшие его кулаков пацаны только зыркнули на Штольца и промолчали, хотя чувствовалось — накипело у них изрядно.

— Чур, я первая, — встрепенулась вдруг только что похрапывающая барменша, выскользнула из-под простыни и как есть голышом рванула в туалет.

Новиков потупился.

— Иди проследи, — посоветовал Штольц. — У неё в сливном бачке пистолет припрятан.

Пацаны хмыкнули, но тихо так, приглушенно, можно сказать — деликатно.

— А вы что же, господа, всю ночь не спали? — полюбопытствовал Новиков, всё так же стоя у дверей и контролируя одновременно игровую и холл.

— Не впервой, — ответил Штольц. — Давай, что ли, еще одну.

Ростик кинул ему карту и скромно потупил глаза.

— Перебор, — сказал Штольц и поднес к носу Ростика огромный кулак. — Чуешь?

— Чую.

— Не на базаре.

— Ничего не могу с собой поделать, — признался Ростик.

— Вот так всю ночь, — пожаловался Штольц Новикову. — Разве тут заснешь?

Виляя пышным задом, вернулась красавица-барменша, нырнула под простыню и тут же заснула.

— У вас тут всё просто, как в обезьяннике, — заметил Новиков, садясь на стул у дверей и положив пистолет на колени.

— Короче, — сказал Штольц, повернувшись к нему. — Чего тебе, сволочуга, от нас надо?

— Во-первых, верни деньги, — ответил Новиков. — Во-вторых, бери в боевые замы, на меньшее не согласен. Мне астролог предсказал крутое будущее.

— На кладбище у тебя будет крутое будущее, — процедил Штольц, не подозревая, насколько близким окажется к истине. — Зароем вверх тапочками — и ништяк.

Пацаны хихикнули.

— Смотри, — зевнув, сказал Новиков. — Свои бабки я всё равно найду, а заодно найду и твою кассу. Вы у меня, братаны, будете сидеть на ливерной колбасе, от которой понос, и ходить в сортир строго по расписанию два раза в сутки. Телефоны обрежу, мобильники на правах сильного отберу, из комнат буду выпускать только в сортир. Через месяц ты, Штольц, добровольно перепишешь на меня эту квартиру, а через пару месяцев то, что от вас останется, я сдам мусорам и получу за это грамоту. А чо, лишняя грамота не помешает.

— Совсем ты, Андрюха, ополоумел, — сказал Штольц, вставая и потягиваясь. — Озверел от безнаказанности. Как там у волка? Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать. Очкнись, Андрюха, мы же не шпана какая-нибудь. Удручил ты меня, Андрюха, ливерной колбасой, прямо-таки оскорбил насмерть. Ну как я теперь тебя в замы возьму, когда ты в любой момент готов скормить мне свою вонючую колбасу?

Говоря, он принялся прохаживаться от стола к окну и обратно.

— Я, быть может, тебя и взял бы, но уж больно ты унтер Пришибеев. Разве ж можно вводить запрет на сортир? Я — человек суровый, не отрицаю, но даже я до такого бы не додумался. Потому, Андрюха, полный тебе отлуп, хош стой, хош падай. Ты вызываешь омерзение, и я при удобном случае сверну тебе твою курячью шею. А ты меня, сволочуга, пристрелишь. Ведь пристрелишь?

— Пристрелю, — согласился Новиков, нимало не кривя душой.

— Вот и договорились, — удовлетворенно сказал Штольц. — Условие такое: либо у меня рядовым исполнителем, либо стреляй.

— Замом, — твердо произнес Новиков.

— Зама еще заслужить нужно. У нас как в КПСС: проявишь себя, будешь и замом.

— Была не была, — сказал Новиков. — Но долг верни…

Штольц вернул деньги, после чего Ростик переулками и дворами провел Новикова к трехэтажной вставке между двумя восьмиэтажными домами и постучал в неприметную занюханную дверь. Открыл тощий мужичок в сером халате, в нос, заставив задохнуться, ударила тяжелая вонь.

— Черт, — пробормотал Новиков.

— Это новенький, — сказал Ростик.

Мужичок кивнул и ушел вглубь помещения, к обшарпанному столу, к многочисленным квитанциям, которые он, спустя секунду, принялся споро и деловито заполнять.

Помещение было заставлено высокими стеллажами, на которых хранилась кожа.

«Как он здесь сидит?», — подумал Новиков, просмотрев на мужичка.

Тот в свою очередь кинул на него цепкий колючий взгляд и вновь нагнулся к квитанциям.

А дальше всё было, как в кино. Задрызганный, но объемистый трехстворчатый шкаф, в котором висела пара старых халатов, после того, как Ростик нажал неприметный выступ и задняя стенка уехала вбок, оказался входом на уходящую вниз лестницу. Лестница эта привела их к снабженному двумя мощными стальными дверьми тамбуру, миновав который, они очутились вовсе не в бомбоубежище, как ожидал Новиков, а в длинном коридоре с рядом закрытых комнат. Коридор был прекрасно освещен, стены оклеены светлыми обоями, пол задрапирован ковровым покрытием — офис, да и только.

— Не отсыреют? — по-хозяйски спросил Новиков, пощупав обои, которые были сухи и теплы.

— С чего бы это? — ответил Ростик. — Внизу еще пара этажей, а то и больше.

«Вот так да, — подумал Новиков, следуя за Ростиком. — Ничего себе — склад вонючей кожи».

Между прочим, кожей здесь и не пахло, воздух был свеж, полон озона.

— Твоя халупа, — объявил Ростик, распахивая третью в правом ряду дверь. — Знакомься с бойцами. Твоё место, э-э, братва, где место новенького?

— У параши, — ответил один из бойцов.

Халупа была большая, больше двадцати квадратных метров, и на халупу вовсе не похожа. Вполне приличная комната с обоями и линолеумом, только что люстры не хватает. Холодильник, телевизор, компьютер, пять односпальных кроватей, четыре из которых заняты крепкими ребятами в черной форме СОБРа. Лежат, поплевывая в потолок, притомились с утра пораньше, уже позавтракавши обеда ждут. Одна кровать, что в углу, заправленная по всем правилам, свободна, параши рядом не наблюдается.

Новиков подошел к ней, сел, поставил у ног дипломат.

— Кто бригадир? — строго спросил Ростик.

Парень рядом с Новиковым поднял руку.

— Вводи в курс, — сказал Ростик и вышел.

Какое там «вводи в курс», Новиков всем был безразличен.

Так, никаких шкафчиков, лишь тумбочка у кровати. В комнате лишней одежды нет, значит бойцы переодеваются в другом месте.

— Где здесь переодеваются? — спросил Новиков у бригадира.

Тот не отреагировал, как лежал себе, таращась в потолок, так и остался лежать. Хороши порядочки.

Поместив дипломат на тумбочку, Новиков тоже лег и тут же услышал негромкое:

— Кто разрешил?

Скосился на бригадира, тот уже лежал на боку, подперев голову рукой, и изучал его холодными серыми глазами.

— Встань, — всё так же негромко сказал Бригадир. — Не заслужил еще.

— Что: встать и стоять? — не трогаясь с места, уточнил Новиков.

— Встань и стой.

— Это уже дедовщина, — сказал Новиков. — Давно из армии, сынок?

Реакция бригадира была мгновенной: вылетел из кровати, будто подброшенный пружиной, подскочил к лежащему Новикову, ткнул без замаха в нос и почему-то не попал, зато сам схлопотал по печени, отчего, скрючившись, повалился на пол.

— Нокаут, — с удивлением констатировал один из бойцов, увлеченно следивший за происходящим. — Чуваки, Носка завалили.

Тут уже все они вскочили, здорово это у них получилось, слаженно, и кинулись на новенького, каждый готовя свой удар, но через пару-тройку секунд непостижимым образом оказались на полу. Боль пришла чуть позже, сменив жажду крови на покорность судьбе.

— Ну что, связать вас, братцы? — добродушно спросил Новиков. — А то ведь снова полезете драться.

— Ну тебя, братец, нафиг, — сказали бойцы, стараясь не шевелиться, чтобы не ломило. — Накормил по самую маковку.

И надо же такому случиться: именно в этот момент, момент наивысшего позора, в комнату зашел Ростик. Зашел, скривился и произнес:

— Забыл предупредить — поаккуратнее с ним.

Бригадир, ощущая под ребрами резкую боль, а во рту привкус едкого мыла, проворчал:

— Спасибо, уже в курсе…

Спустя полчаса вся бригада сидела на кухне, гоняла чай с лимоном и ванильными сухариками с изюмом. В знак примирения и единения хороша была бы водка, но водка в течение дня не полагалась.

Новиков, переодевшийся в форму чернорубашечников, ладную, надо сказать, и приятную для ношения форму, сидел по правую руку от бригадира Носкова и слушал, о чем тот говорит. Носков же говорил следующее.

В бункере одновременно обретается 30 человек: 6 команд по 5 бойцов. Работа в режиме «сутки — трое», то есть сутки работаешь, трое отдыхаешь. Отдыхаешь, разумеется, дома либо на снимаемой жилплощади, но не в бункере, так как он рассчитан только на 30–40 голов. Оно, кстати, и благоразумно: в случае облавы накрывается лишь текущая смена, прочие же остаются невредимыми. Были ли облавы? Нет, не было, но чем черт не шутит. Оплата 1000 баксов в месяц, поэтому все бойцы держатся за неё зубами.

Схема организации держится в секрете, известно лишь, что наиглавнейшим начальником является Герман Оскарович Штольц, а поскольку вся шатия-братия в округе знает его по имени-отчеству, то скорее всего он свадебный генерал. Настоящий же главнокомандующий известен лишь узкому кругу лиц. Нет, разумеется Штольц обладает огромнейшими правами, тут никто не спорит, и любого из сидящих за этим столом смахнет в помойный бак одним мизинцем, однако стратегических вопросов он скорее всего не решает.

Сказав это, Носков посмотрел на Новикова и добавил:

— Это строго между нами.

— Разумеется, — ответил тот. — С твоими рассуждениями, друг, я целиком и полностью согласен. Станет секретный начальник, как дурак, жить в окружении ночных бабочек и педиков? Ясное дело, не станет.

— Ты, уважаемый, путаешь кислое с пресным, — сказал ему Носков. — Штольц — человек новой формации, он крутой и стилем своей жизни подчеркивает крутизну. Мальчики и девочки — это его бомонд, его постоянное окружение, которое его развлекает, составляет ему компанию во время пиршеств и житейских невзгод. Бомонд всегда разный, трогать его не стоит, Штольца это может рассердить.

— Житейских невзгод? — переспросил Новиков. — Разве у него бывают житейские невзгоды?

— У всех бывают, — уклончиво ответил Носков.

Глава 7. Малиновая коробочка

Показывая полное радушие и расположение, Носков после чая провел Новикова по помещениям бункера. Людей в комнатах оказалось от силы человек десять, остальные, как объяснил бригадир, были на заданиях.

— Какие задания? — спросил Андрей.

— Увидишь, — ответил Носков. — Вот, кстати, и наша оружейная палата.

Оружейной палатой, длинной, узкой комнатой, заставленной и завешанной огнестрельным оружием, командовал мрачный хромой одноглазый детина — лысый, с черной повязкой на выбитом глазу. Новикову он не особенно обрадовался, посмотрел брезгливо, буркнул что-то невразумительное и явно неодобрительное, после чего занес в журнал приема-выдачи стволов.

— Ты ему понравился, — сказал Носков, когда они вышли в коридор.

— Ты уверен? — отозвался Новиков.

— Другим салагам он выдает такое, что уши вянут. Ноги вытирает.

— Сподобился, значит, — сказал Новиков.

Были также в бункере столовая, душевая с десятью кабинками, кабинет информатики, в котором на компьютерах обрабатывались детали операций, комната отдыха с домашним кинотеатром, где на случай особого периода можно было разместить с десяток гавриков, скрывающихся от наших и ваших, то есть от правосудия и от конкурирующей братвы. Еще здесь имелись аж три клозета и, разумеется, раздевалка с личными шкафчиками, запирающимися на ключ.

В столовой из-за демаскирующего запаха не готовили, еду привозили в термосах и судках, остатки складывали в здоровенный холодильник, напоминающий трехдверный платяной шкаф.

В час привезли обед, но перекусить толком не удалось — началась внеплановая операция.

Лысый детина сноровисто выдал заряженные автоматы УЗИ, Носков, скомандовав «За мной», помчался в противоположную от лестницы сторону — к неприметной двери в конце бункера, за которой оказался скудно освещенный коридор с цементным полом. Четверо бойцов, в том числе и Новиков, топая, неслись за ним. «На цырлах», — обернувшись, проорал Носков, вслед за чем все побежали на цыпочках, не гремя каблуками.

Лампочки закончились, Носков, не снижая скорости, врубил фонарь и припустил дальше по темному коридору.

Так они бежали еще минут пять, оставляя позади узкие переходы, бойницы с шумящими вентиляторами, выемки, в которых шевелилось что-то неприятное, мохнатое. Разумеется, это были преломленные тени, по крайней мере так хотелось думать, но вот в одной из таких впадин раздался пронзительный крысиный писк, смолкший на полуноте, затем чавканье, и сделалось как-то не по себе.

Носков остановился у поворота, подождал, пока подтянется последний боец, и вновь рванул вперед. Еще через три-четыре минуты они оказались в подвале жилого дома с едкой кошачьей вонью, каким-то смрадным тряпьем и тухлыми зелеными лужами. Амбре было такое плотное, что в желудке заекало, того и гляди вывернет наизнанку.

— Тут надудонили до нас, — пошутил один из бойцов, пока бригадир возился с замком в поржавевшей двери.

«А что на первом этаже? — подумал Новиков. — Живут же люди — прямо над выгребной ямой».

— В каждом подвале так, — заметил Носков. — Непонятно только, кто дудонит.

Замок, щелкнув, открылся. Бригадир пропустил всех на лестницу и запер за собой, вслед за чем, поднявшись по ступеням, без особых хлопот вскрыл металлическую дверь, за которой оказался тамбур подъезда.

Во дворе их ждал бардовый минивэн с тонированными стеклами. Дом был панельный, двенадцатиэтажный, в глубине обсаженного деревьями двора. В тени на лавочке у подъезда сидел небритый бомж, который подмигнул Носкову.

Как только минивэн с бойцами отъехал, он зевнул и разлегся на лавке пузом кверху.

— Наш человек, — объяснил Носков. — Бабок как ветром сдувает, а зачем нам лишние языки?

Действительно, прав бригадир, есть о чем покалякать, когда из подъезда, откуда ни возьмись, вываливают пять амбалов в черной униформе с автоматами на пупке.

— И как часто вы тут выходите? — спросил Новиков, поглядывая в окно. Нет, этих мест он категорически не знал.

— Когда как, есть и другие выходы, — уклончиво ответил Носков, давая понять, что рановато пока совать нос куда не просят.

Между тем минивэн вывернул на Покровку, далее промчался по Садово-Черногрязской, ушел вправо и вниз на Каланчевскую улицу, нырнул под мост и, оставив справа Казанский вокзал, выехал на Комсомольскую Площадь. На словах это получилось быстро, на самом же деле экипаж собрал все светофоры.

Не успел Новиков, вывернув шею, полюбоваться на родной вокзал, как уже справа промелькнул ЦДК железнодорожников, и лихой шоферюга, найдя прогал между стоящими у тротуара машинами, припарковался напротив левого крыла универмага «Московский».

«Быстро — быстро», — скомандовал Носков, выскакивая из машины.

Вызывая любопытство у прохожих, группа вооруженных людей бегом преодолела десять ступенек, до смерти напугала сидящего в маленьком холле молоденького охранника и остановилась у лифта. Носков нажал кнопку вызова.

Примчался бледный с трясущимися губами охранник, который вдруг оказался в роли Матросова.

— Новенький? — небрежно спросил Носков.

— Вам куда, господа? — отважно спросил охранник срывающимся голосом.

«Где их набирают?», — подумал Новиков, которому стало смешно.

— Мы от Штольца, — терпеливо объяснил Носков, но тут приехал лифт, из которого вывалило пять молодых мужчин, в том числе трое армян.

А армяне народ горячий, тем более сотрудники универмага. Один из них, плечистый, надувшись спесью, сдвинув густые брови, побагровев, начал издавать начальственные звуки, но ближайший боец двинул ему локтем в живот, и всех остальных как ветром сдуло. Бригада загрузилась в лифт, который медленно-медленно пополз на пятый этаж.

Пару раз лифт остановился, но никто из вызвавших его не осмелился подсесть к вооруженным людям. Стояли и хлопали глазами.

Охранники на пятом этаже уже были предупреждены, ждали с газовыми пистолетами наизготовку. Их было трое, потом появился четвертый с резиновой дубинкой, надо полагать — добивать раненых. Вид у него был решительный, и вообще он крупный такой был, представительный мужчина. Носков заухмылялся.

— Носков, ты, что ли? — сказал представительный. — Чего пугаешь?

Носков расплылся.

— Чего тебе, друг? — продолжил представительный. — Извини, у нас ревизия.

— Я именно по этому поводу, — сказал Носков.

— Пропустить не могу, — произнес представительный. — Начальство высушит. В любой другой раз, но не сегодня.

— Евсеич ждет, — улыбаясь, сказал Носков. — Будешь под ногами путаться, кишки выпущу.

— Вот оно что, — пробормотал представительный. — Сам Евсеич? Ну, тогда проходите, ребятки.

Охранники расступились, пропуская.

Кабинет Евсеича был где-то в середине этажа, по которому туда-сюда сновали люди с документами. Видно, не врал охранник — шла нешуточная ревизия. На бойцов смотрели одновременно с испугом и интересом — по чью вы душу, служивые?

Когда Носков с командой ввалился в кабинет, Евсеич, лысоватый, носатый дылда с бегающими глазками, аж крякнул с досады. Сказал чуть ли не с обидой:

— Ну, нету пока.

— А когда? — спросил Носков. — Завтра будет поздно.

— Почему бы это?

— Завтра половины вас здесь не будет.

— Ой ли?

Евсеич, который при появлении посторонних вскочил было с кресла, вновь утвердился в нем и уже как бы ерничал.

— Компромат дикой силы, — сказал Носков. — А если еще и это найдут…

— Ну, если врешь, из-под земли достану, — пообещал Евсеич, не трогаясь с места.

Взгляд у него вдруг стал дикий, пронзительный, как у отпетого наркомана, увидевшего голову Медузы Горгоны, и Новиков понял — речь идет о наркотиках.

— Не тяни волынку, Евсеич, — ласково сказал Носков. — Ты же знаешь, как это бывает. Я уйду, а ты принародно кинешься с крыши. Это называется внушение.

— Гипнотизер фигов, — раздраженно произнес Евсеич.

Подошел к стене, сдвинул вбок портрет Путина, открыл секретный сейф, вынул маленькую, обтянутую малиновой замшей коробочку и со словами «На, сволочь, подавись» протянул Носкову.

Тот отошел к окну, посмотрел, отвернувшись ото всех, что там внутри, сунул коробочку в карман, после чего подошел к Евсеичу и без размаха ударил в челюсть. Вроде бы несильно ударил, но у Евсеича подломились колени. Упав на карачки, он прогундосил:

— За что?

— За сволоча, — ответил Носков. — Сколько?

— Как договаривались, — вставая на трясущиеся ноги, сказал Евсеич. — Штольц знает.

— Половину, — торгуясь, предложил Носков. — И полную свободу, а то компромат ну просто дикой силы, ты даже не представляешь, как долго придется сидеть.

— Ничего, посижу, — отозвался Евсеич, подходя к креслу и как бы в подтверждение своих слов плюхаясь в него.

— Как знаешь, — сказал Новиков.

Глава 8. Не лез бы ты в это дело

Обратная дорога показалась короче, и, кстати, Носков не врал, когда сказал, что у бункера есть другие выходы, на сей раз в бункер они попали совсем из другого дома. Подвал здесь был почище, но зато метров через пятьдесят дорогу преграждала широкая и глубокая трещина, которую они преодолели с помощью всплывшего снизу узкого, ходящего ходуном трапа. Всплыл он, естественно, не сам по себе, а по команде Носкова, нажавшего замаскированный рычаг…

Вся эта операция оставила у Новикова, привыкшего анализировать результаты труда, чувство какой-то недодуманности, профанации, может даже глупости.

Зачем, спрашивается, было наряжаться в спецформу и вооружаться, привлекая к себе всеобщее внимание? Чтобы напугать Евсеича? Чтобы пройти сквозь охрану универмага? Носкова там знали, мог бы прийти к Евсеичу в одиночку, в гражданском, и точно так же с помощью того же шантажа получить эту дурацкую коробочку. Это, кстати, было бы много умнее: во-первых, своих людей зря по жаре не гонять, а во-вторых, эти люди ничего бы про коробочку не узнали. Глупо, глупо. Но может быть, Носков опасался засады или погони? Тогда присутствие бойцов необходимо. Нет, не похоже, ведь там работала ревизионная комиссия, какая уж там засада, да и Евсеич был явно ошарашен появлением Носкова. Концы с концами, извините, не вяжутся. А вот насчет компромата — тут всё ясно, работа Штольца, но при этом и вопросов возникает куча. Зачем пускать под нож дойную корову, от которой одна польза? Нехозяйственно это, господа хорошие, не по Матроскину получается, а по-матросски, по-железняковски. Следующее «может»: может, Штольц желает посадить на сверхдоходный универмаг своих в доску людей, которые будут не просто делиться, а отдавать всю прибыль?..

— Ты что мычишь? — спросил Носков, кровать которого, как мы помним, находилась по соседству.

После тяжких трудов так приятно было оттянуться на упругой постели, век бы так работать за тысячу-то баксов. Пожалуй, они двое в разгар рабочего дня и не спали, прочие ребятишки кроме Витька похрапывали, но вот и Витёк присоединился к ним, да с таким рвением, что стены задрожали.

— Если не секрет, что в коробочке? — отозвался Новиков, вынужденный прервать свой анализ, который, в принципе, уже был близок к завершению.

— Бомба.

— Дурак ты, — сказал Новиков, изучая тупые носки своих ботинок.

Все в ботинках так и валялись — на случай экстренного подъема. Совсем обленилась братва, Новиков в этом убедился, когда они скакали по ступенькам ко входу в универмаг, только Носков да он, Андрей, сделали это быстро, остальные отстали.

— Тогда презерватив.

— Тьфу на вас, — сказал Новиков. — Не хочешь, не надо.

Спустя минуту, закемаривший было Носков вдруг пошевелился и прошептал:

— Слышь, Андрей, только никому. Там микрочип, стоит мильон баксов, а то и больше. Помнишь кремлевскую таблетку? Так это в тысячу раз лучше — и тебе лечит, и учит, и силу даёт. Жутко секретная штука, смотри не проболтайся, и сам погоришь, и меня под монастырь подведешь.

— Кто ж тебя за язык-то тянул? — шепотом же ответил Новиков, не веря ни единому его слову. Уж он-то по долгу службы знал бы про такое чудо, на страже либо на краже именно таких особо важных секретов специализировался главный контрольный орган государства, который поистратился было при Ельцине, а теперь вновь набирал силу.

— Хочешь, покажу? — совсем уж разоткровенничался Носков, открывая коробочку, которая у него хранилась под подушкой.

Внутри коробочки на черной бархатной подставочке в выемке лежал крохотный поблескивающий микрочип.

— Солидно, — сказал Новиков. — Надо бы хозяину отвезти, пусть у него голова болит.

— А кто у него хозяин, знаешь? — спросил Носков, пряча коробочку под подушку. — Думаешь, почему Президент так складно говорит?

— Ладно болтать-то.

— Пусть пока полежит, его срок еще не пришел, — туманно сказал Носков.

В этот день вызовов больше не было, похоже — отдувались за них другие бригады, микрочип перевешивал все остальные задания. К вечеру народу в бункер набилось порядочно, всё ребятишки крутые, с норовом, плечиком не задень, сразу в стойку и в лоб. На Андрея, который из своего убежища выходил три раза: в столовую на ужин в составе бригады, в клозет и за книгой в комнату информатики, — посматривали косо, неодобрительно, очевидно не подходил по каким-то параметрам, слишком интеллигентен. Но ничего, обошлось, не хотелось при первом же знакомстве махать кулаками.

Где-то в два ночи Андрей проснулся оттого, что кто-то сел ему на ноги, а еще кто-то, накинув на шею удавку, принялся душить. В комнате было темно, глаз коли, свободными были только руки, он ударил кулаком наугад, попал, услышал остервенелое рычание и принялся бить уже не переставая, чувствуя, что времени отпущено мало. Кабан на ногах сидел мёртво, не шевельнешься, а тот, который душил, во время одного из удачных ударов на секунду ослабил хватку и Новиков сумел ухватить его за шею. Резко дёрнул на себя, так что мерзавец с размаху врезался носом в подставленный лоб. Раздался хруст, негодяй, взвыв, отпрянул, и Новиков, поднатужившись, сбросил с себя и кабана.

Бросился к выключателю. Вспыхнувший свет высветил залитого кровью Носкова с удавкой в руке, которую тот немедленно швырнул под свою кровать — не было, мол, ничего, поди докажи, и встающего с пола разъяренного Витьку.

Два других бойца, сонно помаргивая, лежали на кроватях. Не очухались еще, не врубились.

Витька кинулся на Новикова, и тот его послал в нокаут минут на двадцать, после чего повернулся к угрюмому Носкову, который даже не подумал прийти на помощь своему подельнику. А Витька, с пылу еще, с жару, поди на это рассчитывал, иначе нипочем не стал бы связываться с чекистом.

— Тебя как звать-то? — ласково спросил Новиков, потирая ноющую шею. — А то как-то не успели познакомиться.

— Зови меня чудила, не ошибешься, — мрачно ответил Носков. — Потому что я самый настоящий чудила и есть. Столько есть способов, нет — черт дёрнул выбрать самый культурный — удавочку.

— За что? — коротко спросил Новиков.

— За то, что хотел умыкнуть чип, — ответил Носков, усаживаясь на кровать и поднимая лицо к потолку, дабы остановить кровь.

— Врешь, на кой он мне сдался? — сказал Новиков, натягивая штаны. — Поди за то, что побил?

— И за это тоже.

Новиков надел рубашку, ботинки и скомандовал:

— Одевайся.

— Зачем?

— Доложишь о происшедшем Штольцу. Заодно отдашь чип.

— Дурак ты, — скучно сказал Носков. — Не лез бы ты в это дело, всё равно ведь уконтрапупят.

Уж неизвестно, на какую кнопку он нажал, но в коридоре раздался топот многочисленных ног. Схватив с тумбочки Носкова фонарь, Новиков выметнулся из комнаты навстречу мчащимся бойцам, которые, увидев его, радостно заулюлюкали. Любой другой при виде этих мускулистых, в одних плавках, решительно настроенных парней количеством не менее семи человек сдрейфил бы, пустился наутек, хотя утекать-то особенно некуда, смирился бы с мыслью, что сейчас его стопчут, сожрут с потрохами, но Новиков был не такой. Ему, специально обученному, в толпе было легче, потому что в толпе всяк сам по себе, тут только знай уворачивайся, сами друг друга перебьют. Так оно и вышло, хотя пришлось изрядно покрутиться.

Сзади что-то негромко хлопнуло, это настроенный на душегубство Носков стрелял из бесшумного пистолета, того самого, из дипломата Андрея. Вот тебе и личный шкафчик с личным ключом. Виляя, как заяц, оттаптывая чьи-то руки, ноги, Новиков кинулся к спасительной двери в конце коридора, которая к счастью оказалась не заперта. Дернул, почувствовал, как что-то толкнуло в левое плечо, ввалился в черный провал и понял, что ранен. Попал-таки этот дурак, хорошенечко прицелился, перестал выдувать кровавые пузыри из своей носопырки и попал, кретин озлобленный.

Эх, фонарь обронил, простофиля, сказал себе Новиков, захлопывая дверь. Дальше будет ни фига не видно. Что-то оттягивало карман, это был фонарь, который он машинально, борясь с семерыми, сунул туда. Найдя подходящий обрезок стальной трубы, подпер дверь как раз в тот момент, когда в неё гулко саданули ногой. Труба выдержала, но надолго ли? Ага, обрывок электропровода — то, что надо. Примотал верхний конец трубы к ручке, а к нижнему привалил ожидающий своего часа обломок бетонной плиты. Кушайте, ребята, жрите, чтоб вам подавиться.

— От двери, — услышал он приглушенную команду и рванул вдоль по слабо освещенному коридору.

Раздался грохот, дверь вышибло вместе с косяком, Андрея обдало мелкой жалящей крошкой, под зад, придав еще большее ускорение, ударило что-то увесистое. Ударило уже на излете, иначе бы всё переломало, обрушилось на пятки, но он поднажал и успел избежать травмы. Икры, однако, горели, значит — изрядно ободрало.

Что-то заставило на бегу оглянуться.

В рваном, зияющем проеме в потоке яркого света стоял лысый одноглазый оружейник и целился в него из базуки.

«Черт», — подумал он, ускоряясь как только можно и понимая, что это конец.

Через секунду лопнул оглушительный выстрел, Новиков метнулся влево в узкий переход (как только углядел?), это-то его и спасло. Но не надолго.

Глава 9. Во-во, учти

Работа у Кислова была не пыльная, и в чем-то созвучная с недолгой работой Новикова у Штольца, но с некоторой разницей: бойцам Штольца, дабы выкачать должок у аолевшеего клиента, приходилось бряцать оружием и поигрывать бугристой мускулатурой, людей же Фадеева в подотчетных населенных пунктах откровенно побаивались. Разумеется побаивались и раболепствовали перед Фадеевым, но часть раболепия доставалась и его опричникам.

В том же Нижнем Ломове директор ао-водочного завода в собственном кабинете валялся в ногах у полуграмотного Стрижкова, возглавлявшего группу опричников из трех человек, в которую входил и Кислов. Валялся, стало быть, потел, так как был жирен не в меру, естественно вонял и, норовя чмокнуть Стрижкову ручку, умолял подождать день-два, пока из Центра не поступят очередные перечисления. Стрижков отступал, отпихивал его ногой, а тот полз по ковру следом и ныл-ныл.

В конце концов Кислов, не выдержав, сказал:

— Да Бог с ним, дадим два дня.

— А тебя кто спрашивает? — тут же повернулся к нему красномордый Стрижков, и Кислов немедленно понял, что тот ждет хорошей такой, увесистой взятки.

И еще он понял, что негоже на глазах у дойной коровы вмешиваться в действия непосредственного начальника, каким бы лопоухим тот ни был, однако счел нужным ответить:

— А ты хочешь загнать его в угол?

— Посторожи, чтоб черным ходом не ушел, — велел Стрижков третьему опричнику и сказал Кислову: — Пойдем-ка выйдем, друг ситный.

Миновав приемную с секретаршей и тремя посетителями, вышли в пустой коридор, и тут Стрижков немедленно полез с кулаками, но пара точных выверенных ударов заставила его охнуть и сесть на пол.

— Тебе, холую, Гордеич прилично отстегивает, чтобы ты, хапуга, не воровал у фирмы, — объяснил Кислов. — Ведь взятка в десятикратном размере будет вычтена из прибыли, причитающейся фирме. Нам выгодно, чтобы директору было выгодно делиться и чтобы прибыль на добровольной основе всё время увеличивалась, а не уменьшалась. Усёк?

— Усёк, — ответил Стрижков, поднимаясь.

Он был на две головы выше приземистого Кислова, детство провел в драчливой деревне, и всё не мог понять, как тот, не мельтеша кулаками, сумел свалить его с ног.

Вот так, на первом же задании Кислов заимел в своем тесном окружении врага, который хоть и оценил, что Игорь не доложил Фадееву о случившемся, но от этого мягче не стал, а напротив оброс бронёй ненависти и скрытого хамства, которые у людей недалеких вырабатывают невероятную изворотливость с точки зрения напакостить конкретному человеку.

Как видите, почти одновременно у Новикова появился скорый на расправу Носков, а у Кислова изобретательный пакостник Стрижков.

Кстати, история с Нижним Ломовым имела весьма примечательное продолжение, знаменующее начало новых отношений между дойной коровой и дояром. Через два дня директор перечислил на счет фадеевской фирмы кругленькую сумму, несколько превышающую официальную задолжность, по телефону же объяснил Фадееву, что благодарен за поддержку новому фадеевскому работнику — господину Кислову, который, войдя в положение, пошел навстречу. Мол, так держать, драгоценнейший Василий Гордеевич, хороших работников воспитали, не хамов, а посему вот вам приварок к задолжности, который от всей души.

Фадеев, который из этой сюсюкающей бедиберды ничего не понял, вызвал к себе Кислова. Узнав про задержку, разъярился, хотя она, эта задержка, была ему глубоко до лампочки, просто нарушался принцип железного кулака, да и скрыли, выходит, холуи этот факт от начальника, что должно быть наказуемо, но, выслушав Кислова, вынужден был с ним согласиться. Да, в определенных случаях можно не ломать через коленку, не стучать кулаком по столу, а поступиться собственной гордыней и в результате остаться в барыше. Тоже, понимаете, политика.

Работать у Фадеева было поинтереснее, чем у Налейкина, хочешь — валяйся на диване, хочешь — освежайся в душе, главное, чтобы тебя не застали врасплох с очередной операцией по изыманию денег. Со Стрижковым в паре Кислов больше не аботал, сам Стриж не захотел, тошно ему было с Кисловым, которого, кстати, Фадеев назначил руководителем группы.

Дня через три вечером Кислову домой позвонил Налейкин, полюбопытствовал, как дела у подопечного, то бишь у Фадеева. Пока никак, ответил Кислов, но если что — сразу звякну. Ну, ну, сказал Налейкин.

Этим же вечером пришло электронное сообщение от Кузнецова, что в одном из помойных баков в районе Измайлово найден дипломат Новикова с его паспортом, разрешением на ношение огнестрельного оружия, сбруей, ножом и какой-то мелкой дребеденью. Ни пистолета, ни денег, ни записной книжки с телефонами. Сам он дипломат, естественно, не выбросил, значит, либо ограбили, либо убили, а так как два раза не умирают, жди, Игорек, вызова на опознание трупа из Тойоты. Поедешь вместе с Загрицыным.

Кислов отстукал: «Кто занимается делом?»

Кузнецов ответил коротко: «ФСБ»…

Действительно, следующим уже утром Фадеев вызвал Кислова и сообщил, что звонил Загрицын, попросил отпустить Игоря Анатольевича на три дня в Москву. В чём дело?

— Ну, так Новиков же помер, — ответил Кислов. — Надо опознать.

— Надо, так надо, — сказал Фадеев. — Оформляй командировку дней на десять, заодно, чтобы не гонять лишний раз транспорт, решишь парочку вопросов. Видишь, как я тебе доверяю?

— Польщен, — отозвался Кислов.

Ехать пришлось в одном купе с Загрицыным, который с момента посадки на «Суру» где-то до десяти вечера нёс какую-то ахинею, пытаясь выведать у Кислова несуществующие тайны. Нашел дурака. Кислов отвечал с серьезным видом, но при этом получалась такая чушь, что находившийся в купе рабочий сахарного завода из Каменки, потихоньку, банка за банкой, накачивающийся пивом, в конце концов не выдержал и заявил:

— Вы бы, господа хорошие, подрались бы, что ли.

— Это зачем? — надменно спросил Загрицын, решивший сразу же по возвращению из Москвы строго наказать секретаршу, заказавшую билеты не в СВ, а в купе, где, как известно, всегда найдутся две пары лишних ушей.

— Всё интереснее, чем слушать эту вашу галиматью. Вы, случаем, не в Кащенко направляетесь?

Ишь ты, начитанный, отметил про себя Кислов, делая вид, что возмущен не меньше Загрицына.

— Документы, — строго потребовал Загрицын и увидел в ответ прямо у своего носа немытую фигу, состроенную в ответ не старым еще, ироничным рабочим.

— Не те времена, — сказал рабочий. — Ручонки коротки. Я сразу вычислил, что вы гэпэушники. От вас, ребятки, нафталином несёт.

И тут же без всякого перехода, показав всю широту русской души, предложил:

— Может, пивка?

Произошло это в десять вечера. С этого момента Загрицын, играя желваками, заткнулся, а Кислов показал себя отщепенцем, не отказавшись от баночки баварского пива. Больше того, он даже сходил перекурить с пьяненьким работягой в тамбур, где тот, дыша ему в лицо тяжелым перегаром, сказал следующее:

— Ты, парень, с этим человеком поаккуратнее. Заложит в момент, так что ухо держи востро?. Это, извини, не твой папик?

— Нет, — ответил Кислов. — Учту.

— Во-во, учти…

Утром перед прибытием в Москву Загрицын с усмешкой посматривал на страдающего от тяжелого похмелья рабочего, который был хмур и молчалив. Посматривал, как бы обещая: вот приедем, и я тебя, козявку, сдам первому же попавшемуся милиционеру. Но работяга, не будь дурак, выскочил со своим набитым рюкзаком первый и как дунет к переходу, только его и видели…

По традиции они остановились в забронированном номере гостиницы «Пекин», откуда после легкого завтрака направились на Лубянку, где в кабинете Сапрыкина их уже ждал полковник Титов из уголовного розыска. Не медля ни секунды, Титов провел приезжих через заднее крыльцо к белой Волге, которая, поколесив по городу, привезла их к невзрачному унылому двухэтажному зданию, огороженному со всех сторон высоким бетонным забором.

Здесь в подвале под ярким светом люминесцентных ламп на жестяном столе возлежало страшноватое, пахнущее землей и гарью, коричневое с прозеленью длинное тело.

Сгоревший Новиков выглядел бы именно так, и Кислов сказал без колебаний:

— Это Новиков.

— Вы, — повернулся к Загрицыну Титов.

Тот подошел к столу, нагнулся над трупом, внимательно осмотрел зубы, вгляделся в жуткое лицо, вернее в то, что от него осталось, и с сомнением произнес:

— Пожалуй, я соглашусь с коллегой. Чисто внешне — он, но если есть сомнения, то можно ведь провести и сравнительный анализ.

— Вы имеете в виду родительские клетки? — уточнил Титов.

— Конечно.

— Это можно сделать? — спросил Титов, повернувшись к присутствующему при этом медику.

Тот кивнул.

— Я распоряжусь немедленно, — сказал Загрицын. — Образцы тканей будут у вас завтра-послезавтра.

Глава 10. Не побрезгуй

Включив фонарь, Новиков затрусил по узкому переходу, именно затрусил, чуть быстрее обычного шага, бежать мешали камни на неровном полу, да стальные прутья, хаотично торчащие то сверху, то из стен.

— Здесь, — приглушенно сказали сзади.

Вновь выстрел из базуки, реактивный снаряд прошил несколько метров, обо что-то задел и взорвался, превратившись в тесном бетонном проеме в поток огня и металла. Новиков заспешил прочь, понимая, что от осколков никуда не деться, споткнулся и полетел куда-то вниз, в кромешную тьму. Выпущенный из рук фонарик, кувыркаясь, летел рядом. Вот в его хаотичном дергающемся свете что-то блеснуло внизу, и в следующую секунду Новиков, подогнув к животу ноги, врезался в теплую, отдающую химией воду. Вода погасила удар, но всё равно он саданулся боком о близкое скользкое дно.

Вынырнул, отплевываясь и ничего перед собой не видя, встал на ноги, поискал, вертя головой, фонарь, углядел неподалеку на дне сла-абенькое пятно света. Вот он, родимый.

С фонариком в руке по горло в воде он побрел прочь от спасительного обрыва, на краю которого уже переговаривались преследователи. Голоса были приглушены расстоянием, но Новиков разобрал, что кто-то, очевидно Носков, предлагает спуститься вниз по веревочной лестнице, а кто-то, вероятно оружейник, настаивает на том, чтобы закидать яму гранатами.

Вероятно, никто из них эту подземную клоаку не исследовал, иначе бы они знали, что вовсе это не яма, а на половину заполненный водой тоннель, уходящий неизвестно куда. Короче, когда начали взрываться гранаты, Новиков был уже далеко.

Несчастный фонарик начал вдруг гаснуть, слепнуть, но, бывают же такие чудеса, когда он окончательно увял, Новиков разглядел впереди колеблющиеся проблески света, как будто там горел костер.

Так оно и было, в выемке на пологом «берегу» горел костер, а вокруг него сидели три плоховато одетых небритых мужичка, которые резались в карты и пили водку, заедая сырокопченой колбасой и кружочками ананаса из семисотграммовой банки. «Берег» за их широкими спинами плавно переходил в чернеющий проём, откуда они и притопали на свой пикник.

— Здорово, приятель, — увидев беззвучно подобравшегося к ним Новикова, сказал один из мужичков, нисколько при этом не удивившись. — Вода теплая?

— Приятная, — ответил Новиков, которого от этой теплой воды уже начал пробирать озноб.

— И мне, что ли, скупнуться? — сказал другой мужичок, па третий рассудительно предложил:

— Чего там, в болоте, гузку-то мочить? Присоединяйся, четвертым будешь. Водяры, может, и маловато, а жратвы навалом.

На «берегу», когда Новиков начал обсыхать у костра, все болячки разом заявили о себе. Заныли простреленное плечо и ушибленный бок, засаднило исцарапанные икры, даже ножевая рана в ляжке, нанесенная грабителем Тойоты, и та начала постреливать, хотя о ней Новиков напрочь забыл. Она как-то очень быстро зарубцевалась, и уже на следующее утро после безмятежной ночи, проведенной на королевской постели Штольца, совсем не беспокоила. Но главное, пожалуй, — вдруг жутко разболелась голова, особенно в затылке, как тогда, в квартире певца, когда рядом лежали убиенные Логус и Шагалин.

— Да ты, брат, совсем плох, — заметил первый мужичок и снял с себя засаленный пиджачок, чтобы застелить припорошенный песком бетонный пол.

К нему присоединились двое других, без сожаления снимая с себя обноски, которые худо-бедно, но грели, ибо под землей было сыровато.

— Спасибо, ребята, я чуть-чуть покемарю, — благодарно сказал Новиков, устраиваясь на этом жестком ложе и тут же засыпая.

Проснулся он через полчаса. Одежда уже высохла, болячки поутихли, сил заметно прибавилось.

Мужички всё так же сидели рядом. Чувствовалось, что они аккуратно, со знанием дела шарили у него, спящего, по карманам, но ничего не нашли.

— Тебя что — свои же того? — спросил первый, самый словоохотливый мужичок.

— В смысле? — уточнил Новиков.

— Ну, судя по форме, ты из спецназа? — предположил мужичок. — Свои же в канализацию-то скинули или кто еще?

— Какая ж это канализация? — усмехнулся Новиков, умиляясь деликатностью этих подземных, похожих на гномов, жителей. — Ни какашек, ни вони.

— Это верно, — согласился мужичок. — Просто мы её так зовём. Не каналом же называть венецианским.

— Никакой я теперь не спецназовец, а самый натуральный бомж, — вздохнув, ответил Новиков. — Да еще в розыске.

— Не побрезгуй, — сказал словоохотливый, протягивая руку. — Давай знакомиться, что ли?

Звали его Никитой, был он когда-то старшиной в одной подмосковной части, да стырил, понимаешь, канистру спирта, после чего, убоявшись суда, дал дёру, вот с тех пор так и числится в бегах. Это уже, почитай, двадцать лет с гаком.

Второй мужичок, Лёва, будучи студентом МГУ, натурально спятил от умственного перенапряжения и набил ректору морду, потом, войдя в раж, поколотил в туалете проректора и декана, обоих сразу, воспользовавшись тем, что они стояли лицом к писсуарам, а к нему, Лёве, спиной. На улице дал в рыло прохожему мусору, и пошло-поехало. Это сейчас он усох, а тогда он здоровый был, Лёва-то, к тому же бегал хорошо. Так бы и дрался до посинения, но, слава Богу, попался хороший человек, который так ему, Лёве, вмазал, что тот брык с катушек и затих. Человек этот, оказавшийся ворюгой с большой дороги, пожалел опупевшего студента, пригрел на чужой хате, начал обучать доходному ремеслу, но Лёва был настолько не в себе, что ничего не воспринимал, о чем теперь, по прошествии многих лет, сильно жалеет, потому как был это не просто ворюга, каких много, а сам Викентий Прохоров по кличке Лось.

Третьего мужичка звали Славой, он всё больше улыбался и помалкивал, так что его прошлое осталось неизвестным.

Это поначалу Новикову показалось, что мужички эти, как и все бомжи, на одну харю — нет, разница была. У Славы вообще не было зубов, и он терзал твердую колбасу деснами, причем весьма успешно, у Никиты не хватало двух передних, а у Левы зубы были все, правда потемневшие, с выщерблинами, но все. Характер у каждого свой, привычки свои, к примеру, Славка любил плеваться, а Лёва ворчал при этом, то есть показывал свою образованность. Никита был дипломат, умел всех мирить, даже в дупель пьяных. Ну и так далее. И всё равно это были малопочтенные, спившиеся, с коричневыми морщинистыми рожами, без возраста люди дна.

Единственное, на что они раскошелились — это на водку, так как от самогона мухи дохнут, колбасу же и ананасы раздобыли в помойном баке за «Рамстором» (адрес во избежание нездорового ажиотажа называть не будем), о чём им вовремя сообщил специальный уведомитель. Продукты, естественно, были просрочены и оказались в помойке, так как в супермаркете ожидалась комиссия санэпиднадзора. Ананасы в банках, что им будет? Открыл да лопай, а вот колбасу, дорогущий приплюснутый сервилат, который покрылся плесенью, знающие жизнь мужички протерли растительным маслом, и она сделалась как новая. Так, между прочим, поступают и на рынках.

От водки Новиков отказался, колбаски же, чтобы не обижать радушных хозяев, отведал.

Пока что предсказания астролога Редутова сбылись лишь в одном — Андрей упал на дно. Если это начало и сверху скоро посыплется золотой дождь, то это еще ничего, но вдруг всё дном и закончится? Не хотелось бы.

— Чем на жизнь-то промышляете, дружбаны? — спросил Новиков.

— Когда помойка помогает, когда кто из старушек денежку даст, а то и профи подкинут, мы же как бы в одной связке, — ответил Никита.

— А пузатые не раскошеливаются на милостыню?

— Попрошайничать нам не велят, для этого есть профи, — сказал Никита, — а что касаемо пузатых, так эти могут бесплатно ботинком по харе, другого от них не дождешься.

— Вот ты говоришь — вы в одной связке, — произнес Новиков. — А кто хозяева?

— Да есть, — неопределенно ответил Никита.

— Это они не велят?

— А кто же еще.

— Как бы с ними связаться? — сказал Новиков.

— Э, брат, — щербато улыбнулся Никита. — Ты сначала себя покажи, в учениках походи, а там тебя сами найдут.

— Не шепнешь, где надо, что есть, мол, такой человечек, который всё может, но вынужден скрываться от мусоров и от братков? — попросил Новиков.

— Может, и шепну, — отозвался Никита, всё так же безмятежно улыбаясь. — Если кто слушать будет.

Глава 11. Нечаянная встреча

Ночлежка у трех друзей была маленькая, но теплая и уютная, с лампочкой на стене. Цементный пол устлан ватными матрасами, в углу аккуратно сложена стопка шерстяных одеял. Каморка эта без окон, но с дверью и дыркой в стене, откуда поступает свежий воздух, расположена рядом с теплоцентралью, поэтому здесь всегда комфортно. Лампочка работает от аккумулятора, спроворенного где-то бывшим старшиной Никитой. К аккумулятору есть зарядное устройство, однако лишний раз лампочка не включается, режим строжайшей экономии, так как кому охота таскать тяжеленную батарею за триста метров до халявной розетки, да еще сторожить рядом, чтобы никто не приделал ножки? Матрасы и одеяла также раздобыл Никита, где — не говорит, но ясное дело, что спёр. Хозяйственный мужик.

Новиков выспался просто замечательно, если не считать, что ночью с сервилата пару раз бегал до ветру в специальный закоулок, где есть дыра прямо в канализацию.

Утром бомжи намазали ему физиономию и руки кремом, имитирующим загар, выделили вместо черной униформы запасные обноски — не шибко рваные, но и не с иголочки, в самый раз для кочевой жизни от помойки до помойки, на голову напялили шляпу-лохань, какие любят носить иностранцы, и получился из капитана Андрея Новикова, кстати небритого, натуральный бомж. Только характерного запаха не хватало, но это, как уверили товарищи, не проблема, достаточно в течение дня хорошенечко надраться и переспать под забором. Сам не обдуешься, так собаки обдуют или свои же в дупелину пьяные соратники…

От ночлежки до колодца они добрались минут за пятнадцать, петляя при этом по каким-то закоулкам и порою бредя по щиколотку в воде. Никита шел впереди с факелом китайского производства, который скворчал, как яичница на сковородке, плевался искрами и отчаянно дымил, но при этом расходовался весьма экономно, так что цены ему, опять же халявному, не было.

Наверх они вылезли в безлюдном загаженном прогале между двумя алюминиевыми ангарами, откуда, миновав двор, вышли на неширокую улицу.

Утро было свежее, румяное от низкого еще солнца, живи да радуйся, вот Андрей, зная, что никуда не надо спешить и ни за что не надо отвечать, и возрадовался солнышку этому, птичкам, щебетавшим на деревьях, юной длинноногой красотке, шедшей по тротуару навстречу и чему-то улыбающейся. Ощерился, понимаешь, и получил кирпичом промеж лопаток.

Устояв, повернулся, увидел трех пацанов, вооруженных камнями.

Девица, пройдя мимо, прошипела «Ублюдок» и присоединилась к пацанам.

— Вот я вас, — хрипло прорычал Новиков, боком набегая на них.

Подростки с завизжавшей девицей бросились прочь к ближайшему переулку.

Товарищи, стоя в отдалении, укатывались над обиженным Новиковым.

— Что ржём? — спросил он, подходя.

— Поглядел бы на себя, — сказал Никита. — Чего на неё глаза-то растопырил?

— А разве нельзя?

— Другим можно, а нам лучше не надо. Мы же отбросы.

— Так хорошо же, — сказал Новиков. — И она, вроде, улыбалась.

— тебе, что ли, чучело гороховое? — усмехнулся Никита. — Пацанам этим. И знаки подавала, что ты на неё ноздри раздул.

— Я как-то не заметил. Что же не предупредили?

— Быстрее обучишься не пялиться, — сказал Никита, подходя к урне. — Ну всё, завязали об этом. Делай, значит, как я.

Вынул из урны пустую жестяную банку из-под джин-тоника, поставил её стоймя на тротуар и выверенным ударом каблука сплющил до размеров хоккейной шайбы.

Новиков выудил следующую банку из-под спрайта, поставил торцом и ударил вроде как надо, но банка, как живая, выпрыгнула из-под ботинка и угодила бы безмолвному Славику в нос, если бы тот не увернулся.

Прохожих не было, так что никому не досталось…

Через полчаса Новиков навострился и плющил банки только так, набивая ими грязную клетчатую безразмерную сумку из дерматина.

Помаленьку, понемножку, шаря по урнам и помойным бакам, передвигаясь с улицы во двор, а потом вновь возвращаясь на улицу, которая уже кишела косящимся на них народом, они вдруг очутились в таком месте, где для Новикова всё стало узнаваемым. Был он здесь когда-то. Миг — и он вспомнил ту роковую ночь, когда пришлось спасаться от погони незнакомыми дворами. Да, да, вон там стояла Тойота, дальше, за домом, должна быть опоясанная двухметровым забором охраняемая территория, а еще дальше окаянное жилище певца. Надо же, куда занесло. Вроде бы велика Москва, а всё приходится крутиться на одном пятачке, как будто он заколдован…

Сдав банки в цветмет, они переключились на пластиковые бутылки. Деньги были небольшие, но в итоге на водку хватило с избытком.

Так прошло три дня. Новиков втянулся в работу на свежем воздухе, и если вдруг на горизонте появлялся конкурент, запросто обгонял его, приходя к жирной помойке первым. Тут и товарищи поспевали, соратники, так сказать. В московских помойных баках можно было обнаружить массу полезных вещей, отчего в них не брезговали ковыряться и обычные люди, не бомжи, но мы зацикливаться на этой благодатной теме не будем.

На четвертый день ближе к обеду у метро «Чистые Пруды» он нос к носу столкнулся с Игорем Кисловым. Тот машинально скользнул по нему взглядом, и вдруг насторожился, внутренне напрягся, а Новиков, уловив его реакцию, нахлобучил свою дурацкую панаму на глаза, присоединился к трем дружбанам, и пошли они вчетвером, пьяно базаря, ибо уже остограммились, через Мясницкую в сторону Сретенского бульвара. Перейдя дорогу, Новиков оглянулся. Кислов стоял на том же месте, то есть на площади у метро, смотрел в его сторону, и как только Андрей обернулся, махнул ему рукой — стой, мол. Новиков покрутил пальцем у виска и равнодушно отвернулся, но сомнений у Кислова не снял…

В Москве Кислов находился уже второй день. Первый день ушел на опознание трупа и решение фадеевских вопросов, которые для подкованного Кислова оказались пустяковыми, хотя и заняли определенное время на препирание и оформление. Между прочим, поразила юридическая беспомощность паренька-секретаря, от которого зависела подпись на документах. Шеф ему полностью доверял, как же — выпускник юрфака, а юный олух, полный столичной спеси, путаясь в соплях и понятиях, городил такое, что у Кислова волосы вставали дыбом. В конце концов, послав этого референта на три буквы, Кислов вышел напрямую на шефа, и уже наедине с ним быстренько решил оба вопроса. Но оформлением-то документов ведал всё тот же олух, который опять начал мекать да бекать. Слава Богу, вмешался умный шеф, так что следующий день был свободен.

Второй день у Кислова был выстроен по необременительному графику, так как Кузнецов назначил встречу с Ухановым на вечер, причем именно в том номере гостиницы на набережной, который в своё время занимал Новиков.

Времени до вечера было хоть отбавляй, и Кислов, удрав от утомительного Загрицына из гостиницы «Пекин», отправился бродить по городу. Бродил, бродил по Тверской, по Столешникову, по Кузнецкому Мосту, потом махнул на Чистопрудный бульвар посмотреть на пресловутый Гусятников переулок. Переулок этот, и без того узкий, был густо заставлен иномарками, тут на приличной скорости и не захочешь во что-нибудь врежешься, а Тойота наверняка свернула сюда с хорошим разгоном. Свернула и тут же впечаталась в этот вот выступ, так по крайней мере было запротоколировано в милицейском отчете, который Кузнецов любезно переслал Игорю по факсу. Но почему она, Тойота эта, загорелась? Это только в голливудских боевиках машины горят и взрываются, на самом деле это происходит не так уж часто.

Ну да ладно, что ж теперь. Следов аварии, кстати, не было, всё было затёрто, замыто, зализано, в этом Москва, где машин и, естественно, аварий тьма, хороша, надо отдать ей должное.

Здесь же, на углу Мясницкой и Чистопрудного бульвара, Кислов перекусил в Макдональдсе, раскошелился на БигМак и чашечку кофе, вслед за чем направился к метро и тут, на площади, столкнулся с чудесно воскресшим Андрюхой Новиковым. В смысле, это, конечно же, был не Андрей, а длинный, дочерна загорелый бомж, от которого разило черт-те чем, но похож просто разительно. Глаза, когда тот зыркнул, были его, и походка была его, хотя двойник и волочил ноги, показывая, что спешить ему некуда.

Кислов стоял и смотрел вослед, а когда «Андрей», перейдя дорогу напротив спуска в метро «Тургеневская» оглянулся, решил идти следом. Разумеется, он отпустил эту живописную четверку за угол и лишь потом двинулся к «зебре».

Его хватило на полчаса. Двойник до того самозабвенно рылся в урнах и баках, что сомнение развеялось, Новиков ни за какие коврижки не стал бы этого делать. Зачем, спрашивается, рыться, когда можно связаться с Кузнецовым или Ухановым и запросто решить все финансовые проблемы. Никакого смысла в этом добровольном самоотречении не было.

Кислов отстал от бомжей, которые его уже заприметили и ехидно показывали на него пальцами, вернулся к метро и рванул на «Маяковскую» в «Пекин». Загрицына в номере не было, убыл куда-то по своим сволочным делам. Уедет он только лишь следующим вечером, но уедет, и это славно, тяжелее и занудливее человека Кислов не встречал. Загрицын ему казался безжалостным кровожадным бульдогом, который как вцепится в пятку, так и не отвяжется, пока не доберется до горла. Будет жевать, жевать кожу, понемногу перебираясь от пятки к горлу и выматывая душу, пока не ухватится зубами за яблочко. Но и яблочко сразу не перегрызёт, а будет терзать, смакуя.

Нехорошо, конечно, так думать о человеке, но что поделаешь, если сам человек принуждает к этому. Наверное, он, Загрицын, испытывает особое удовольствие от того, что его, ненавидя, страшно, до судорог, бояться.

Глава 12. Халатик для видимости

Вечером за богато сервированным столом в гостинице на набережной Кислов рассказал Уханову и Кузнецову об этой своей нечаянной встрече. Кузнецов в ответ усмехнулся и покачал головой, Уханов же сказал:

— Может, надо было бы подойти, поговорить? Вдруг это он? Накачали наркотиками, отшибли память.

— Больно уж он умело в помойке ковыряется, — ответил Кислов. — Вот это-то и смутило. Но я думаю, что завтра они опять будут работать на этом же маршруте. Попробую подойти.

— А что? — сказал Кузнецов. — Вдруг и правда накачали? Тогда многое встаёт на свои места. Что, Игорёк, дать тебе человечка?

— Что за человечек?

— Гуцало, — ответил Кузнецов. — Он, кстати, Новикова знает в лицо. Вдвоем легче.

— Давай, — согласился Кислов.

Далее пошли вопросы технического характера, мы же тем временем вернемся к Андрею Новикову.

С ним, привыкшим себя полностью контролировать, происходило что-то странное. В мозгу поселился некто посторонний, который бесцеремонно вмешивался в ход рассуждений, поправлял, подсказывал, а то и настаивал. Нет, это был не Голос и не Шепот, а нечто более тонкое, не материальное, на уровне подсознания, призрачное, оккультное. Это было непривычно, это пугало, так как в конечном итоге рождалась мысль, абсолютно чуждая мировоззрению Новикова, но выдаваемая за свою.

Странное дело — когда Андрей шуровал в помойке, это нечто отпускало. Может, потому, что желания были примитивные, животные, как у пса, нашедшего не обглоданную кость? И напротив, стоило подумать о чем-то серьезном, как немедленно возникал подсознательный диктатор, начинающий назидать и указывать.

В тот миг, когда Новиков нос к носу столкнулся с Кисловым, мозг бешено и эмоционально заработал, родив к жизни диктатора-паразита. Навязанные мысли были до того кровожадны («Замани в тупик. Убей»), что оглушили. Кислов же явно узнал, навострился на разговор, и тогда Андрей, нахлобучив панаму на глаза, вразвалочку ушел к своим пахучим друзьям.

В самую пору было превратиться в безмозглую амебу.

Этой ночью ему снились кошмары, а утром Никита заявил:

— Куда это тебя черти за полночь носили?

Новиков и сам чувствовал неладное — под грязными отросшими ногтями была запекшаяся кровь. Ночью во сне он безжалостно придушил какого-то пузатого здоровяка, проникнув в его спальню, где тот почивал один, через открытый балкон.

— А я, думаешь, знаю? — ответил Новиков, сидя на матрасе и с тоской разглядывая погруженное во мрак безрадостное жилище. — Братцы, может, я лунатик?

— Хренатик ты, — беззлобно сказал Лева. — Все ноги оттоптал, дубина стоеросовая.

Славик хмыкнул. Ему Новиков наступил на брюхо — и ничего, хотя поначалу желудок полез в горло.

Днем в газетном киоске у метро «Красные Ворота» в глаза Новикову бросился портрет человека с отъевшейся ряшкой на развороте какой-то желтой-прежелтой газеты. Это был он — пузан из кровавого сна, задушенный, как явствовало из пояснительного текста, нынешней ночью авторитет Аристарх Романюк.

Читать дальше не дала киоскерша, отогнала от своего заведения.

Киоск этот располагался напротив булочной, что рядом с аркой, ведущей в дом Штольца.

Ворота в арке были распахнуты, по асфальту в глубину двора змеились шланги, натужно и громко работал компрессор, дробно тюкал отбойный молоток. Заходи, не стесняйся, можно под шумок и пострелять.

«Попозже», — сказал себе Новиков, хотя растворенная арка так к себе и манила.

Теперь всё было отложено на попозже: и Штольц, и Носков с лысым оружейником, и уж тем более Игорь Кислов, который так внезапно появился на горизонте. Какая там месть, какое расследование, когда ни оружия, ни денег? Сейчас надобно отлежаться, выждать время, пока о тебе подзабудут, не возникать, как Феникс из пепла. Погиб и погиб: для чекистов в Тойоте, для Штольца в канализации. Кислов, конечно же, будет искать, значит — лишний раз не попадаться на глаза, исключить из маршрута Чистопрудный бульвар.

— Эй, — окликнул его, нисколько не стесняясь прохожих, черный, как негр, Никита. — Пошли давай. Утроба водки требует.

Новиков, стоявший в десяти метрах от газетного киоска, махнул в ответ рукой и вдруг увидел идущих к нему от станции метро, широко улыбающихся Кислова и Гуцало. Ах, как не вовремя. Повернулся, пошагал к бомжацким своим дружкам, но резвый Гуцало поднажал и крепко взял за локоть.

— Отпусти, — глухо попросил Новиков.

— Слава Богу, нашли, — произнес, подоспев, Кислов. — Андрей, если это так нужно, то скажи. Ты же нам не фуфло какое-то.

— Пусти, гад, — дернув локтем Новиков, освободился от железных клешней Гуцало — Чего пристали? Сейчас ментов позову.

И дурашливо заорал:

— Грабю-ют!

Никита с дружками уже спешил на помощь.

— Можно? — спросил Гуцало, и когда Кислов кивнул, с разворота двинул Новикову под ложечку.

Да уж, лучше таких ударов не пропускать, немудреный завтрак немедленно полез наружу, а Новиков согнулся пополам, потом встал на карачки и, подвывая, замотал головой. Хорошо хоть не сблевал.

— Какой это Новиков, — с пренебрежением сказал Гуцало. — Пошли, Игорёк.

— Придуряется, — колеблясь, отозвался Кислов и одним движением свалил с ног набежавшего Никиту.

Гуцало расправился с Лёвой и, глядя вослед давшему дёру Славику, сказал:

— Ну, если есть сомнения, отвезем его в стационар, чтоб привели в чувство. На клизме пару деньков посидит, вот на такеньской, — показал, широко разведя руками, — живо память-то вернётся.

Новиков побежал на карачках к распахнутой арке, потом на полном ходу встал на ноги и рванул, как конь. Чекисты среагировали, но куда им до ходуль Новикова. Он успел набрать код и юркнуть в дверь прежде, чем они настигли его. Дверь клацнула перед самым их носом.

— Стрелять? — спросил Гуцало.

— Давай.

Гуцало со знанием дела перешиб пулей ригель, после чего они вошли в темный прохладный подъезд.

Лифт уже уносил Новикова вверх, вот он остановился, зашумела, открываясь, дверь, судя по всему это пятый этаж. Приглушенный звонок, Новикову открывают, вскрикивают, с шумом падают, щелкает, закрываясь, замок и всё на этом, звуки стихают.

— Да нет, — задумчиво сказал Гуцало. — Пожалуй, это Андрей.

Вызвав лифт, они поднялись на пятый этаж. Вошел он, похоже, вот в эту, обитую кожей дверь.

На звонок открыла симпатичнейшая девица в распахнутом халатике, который ничего не скрывал. Девица была нагишом, а халатик — это так, для видимости.

— Э-э, — сказал Кислов.

— Да-да? — ответила девица, изображая живейшее участие.

— Сюда вошел человек, — сказал Кислов. — Будьте любезны, барышня, разрешите нам войти.

— Будьте любезны, разрешите, пожалуйста — пробормотал Гуцало и, отодвинув Игоря плечом, рявкнул: — С дороги, швабра.

Попёр на неё медведем и лбом воткнулся в брюхо возникшего перед ним Штольца. Как обычно Штольц был в неизменных своих салатовых бриджах и по пояс гол. На красной ряшке просто-таки вопил о себе свеженький, наливающийся фиолетовым соком фонарь под левым глазом.

— Спецоперация ФСБ, — сказал Гуцало, сунув под нос Штольцу своё удостоверение и тут же спрятав его. — Откуда у вас синяк под глазом?

— Синяк? — удивился Штольц. — Нету никакого синяка.

— Да пустите же, — сказал Гуцало, с натугой пропихиваясь в дверь и оказываясь в огромном холле.

Девица тем временем уже исчезла в одной из многочисленных комнат.

— Действительно, откуда? — сказал Штольц, ощупывая толстыми пальцами фингал. — Постойте, постойте, а по какому праву вы, господа, врываетесь на частную территорию?

Глава 13. Не верь, Оскарыч

— Мы, сударь, преследуем опасного преступника, — вежливо ответил Кислов, который всё еще находился на лестничной клетке. — Он только что проник в вашу квартиру.

— Ерунда, — категорически возразил слоноподобный, под два метра, Штольц. — Я ответственно заявляю, что никто посторонний в мою квартиру не проник, не проникал и проникать не будет. Моя фамилия Штольц. Она вам о чем-нибудь говорит?

— Тот самый, что ль, крутой? — уточнил Гуцало. — Герман, э-э, Оскарович, если не ошибаюсь?

— Именно.

— Просим извинить, — сказал Гуцало, протискиваясь мимо него обратно на лестничную клетку. — Ошиблись этажом.

Уже на улице он сказал недоумевающему Кислову:

— Если он контролирует самого Штольца, то лучше ему не мешать. Ну, Андрюха, ну, артист.

— Кто такой Штольц и почему Новиков его контролирует? — спросил Кислов.

— Раз Штольц покрывает Новикова, значит, Андрюху он уважает. Получить от Андрюхи в глаз и стерпеть, не выдать — это говорит о том, что Новикову он чем-то обязан, — ответил Гуцало, после чего объяснил, что за гусь этот Штольц.

Кислов согласился, что если это всё так, то Новиков самостоятельно вышел на принципиально новый источник информации, который может весьма сильно продвинуть захиревшую операцию. При всех сомнениях по поводу личности бомжа, конечно же это Новиков, не станет крупный авторитет Штольц брать под опеку какого-то вонючего бродяжку. Да и не смог бы обычный босяк поставить громиле Штольцу фингал, тот бы просто-напросто придавил его своим выдающимся брюхом — и аминь.

Значит, нужно Новикову держать дистанцию от прежних товарищей по работе, потому и вжился в роль бомжа, что теперь у него новая задача, где нет места бравым чекистам. Похоже, что это так, хотелось бы думать, что это так, по крайней мере Гуцало именно в таком аспекте преподнес Кузнецову результаты сегодняшнего совместного с Кисловым дела, а Кислов это подтвердил…

Получив по харе от ворвавшегося, как вихрь, Новикова, Штольц полез было на рожон, однако уже через пару секунд опомнился и последовал совету комитетчика любым способом отвадить непрошенных гостей от своего дома. Нету, мол, его, Новикова, в этой квартире и никогда не было. А уж разговор потом.

Благополучно спровадив незваных гостей, Штольц прошел в игровую, где Новиков с наслаждением потягивал пивко, и сказал ему:

— Ну, давай, начинай врать, Андрюха. Так, чтобы я поверил.

— Про чип знаешь? — спросил у него Новиков.

— И что?

— Носков тебе его отдал?

— Та-ак, — произнес Штольц, багровея.

— Тебе Евсеич ничего не сказал?

— С Евсеичем связи нет, он в СИЗО. Оч-чень интересно.

И вдруг рявкнул:

— Ростислав! Носкова ко мне, живо!

Через сорок минут Носкова, который в этот день был свободен, а потому расслаблялся с какой-то шлюхой в VIP-сауне, на бронированном БМВ доставили в резиденцию.

Носков был навеселе и держался орлом, но увидев Новикова, поскучнел.

— Садись, — сказал Штольц пьяненькому бригадиру, а поскольку тот продолжал стоять, шлепком увесистой длани по плечу вогнал в кресло. — Гуляешь, значит?

Сел напротив, с усмешкой уставился на скривившегося Носкова.

— Это не преступление, — ответил Носков.

— Евсеич, значит, в тюряге, а ты гуляешь, — продолжал ёрничать Штольц. — Потому с ним и не расплатился, что знал про тюрягу. Хитёр, парниша.

— Оскарыч, ты не подумай чего, — пробормотал Новиков. — Всё в целости-сохранности, я просто не успел отдать.

И с такой ненавистью посмотрел на Новикова, что испепелил его.

— Ну, так отдай, — спокойно предложил Штольц.

— Он у меня дома, — хмуро отозвался Носков и, кивнув на Новикова, как на какую-то падаль, сказал? — Этого-то гада зачем пригрел? Ишь, сидит тут, воняет.

— Чипа он не коммуниздил, — отрезал Штольц. — В отличие от некоторых.

— Как раз этот вонючка и пытался это сделать, — воодушевившись, ответил Носков. — Есть свидетели.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал Штольц.

— Ночью чую — кто-то тянет из-под подушки коробку с чипом, — понизив для таинственности голос, проговорил Носков. — Ни хрена не видно, но я этому поганцу удавку на шею, кинул на кровать, потом оказалось, что это его кровать. Тут и Витька подоспел, сел ему на ноги, чтоб не вырвался, но он, сволочь жилистая, начал махать мослами, короче — вырвался. Так что не верь, Оскарыч, этому уроду, он не тот, за кого себя выдаёт.

— Это правда? — Штольц повернулся к Новикову.

— Есть одно обстоятельство, — сказал Новиков, вспомнив про диктатора. — Ты меня видел, бригадир? Какой я был, когда тырил чип?

— Ночь, однако, — озадаченно пробормотал Носков, никак не ожидавший, что Андрей вот так запросто признается в воровстве. — Но какой-то ты был не такой. Как лунатик, что ли? Как зомби, который двигается рывками, аж страшно. Главное-то не это, вьюноша. Главное, что ты раскололся, как орех.

«Вот оно что, — подумал Новиков. — Поди, диктатор был еще слаб, только-только вылупился из яйца, а потому всё сделано было без подготовки, неумело. Где же я эту заразу подцепил?»

— Обстоятельство в том, сказал он поглядывающему на него с этакой хитрецой Шольцу, который уже наверняка решил, что делать дальше с этими двумя прохиндеями, — что этого момента, когда я полез под подушку, я не помню, хоть ты тресни. Помню, что меня начали душить, поэтому и проснулся. Только потом подумал: как же мне удавку-то на шее умудрились закрутить, если я валялся в постели? Такая вот была неувязочка. Но теперь всё понятно. Значит, это было, тырил, только ни шиша не помню. Да и зачем он мне — этот чип?

— Всё, баста, — Штольц хлопнул ладонью по столу так, что зазвенели пивные бутылки и фужеры, подтаявший студень покрылся рябью, а одна из вилок, как живая, взвилась под потолок. — То ли оба вы идиоты, то ли придуряетесь, причем весьма умело. Ладно, прощаю обоих, но в следующий раз пристрелю без всякого сожаления.

Носков как-то сразу размяк, подобрел, сказал, улыбаясь:

— А ты знаешь, Оскарыч, что это за фрукт?

Выдержал паузу и, давясь от смеха, продолжил:

— Капитан ФСБ Андрей Петрович Новиков. Могу представить его удостоверение.

— Удивил Москву лаптями, — ответил Штольц. — Я это раньше твоего знаю. Короче, тебе, Носок, полчаса, чтобы привезти чип, а ты, Андрюха, иди-ка в баню, чтоб не смердеть. Обвонял тут всё, бомжара недорезанный.

Глава 14. Щупальца осьминога

Штольц приказал своему заму по кадрам Ростиславу перевести Новикова в другую смену, чтобы не контактировать с бригадой Носкова.

Вообще-то, он умный был, этот Герман Оскарович, шел навстречу, только почему-то всё время получалось так, что Новиков вынужден был бить его по харе. А он, здоровенный, спесивый лоб, прощал. Понятное дело, долго это запанибратство продолжаться не могло, поэтому Новиков твердо сказал себе: Оскарыча, что бы ни произошло, мизинцем не трогать. Золотой ведь человек, хотя и гад. Об этом Новиков думал, пока мылся под душем.

Между прочим, Носков привёз чип, как миленький, а потом, уже протрезвевший, валялся в ногах у Штольца, чтобы тот простил эту его промашку. «Да я и так простил», — ответил ему Штольц, но присутствовавший при этом Новиков заметил в глазах Оскарыча холодный блеск и понял: ничего он не простил.

Когда Новиков в присутствии Штольца спросил Носкова про дипломат, тот замялся, потом признался, что, посчитав Андрея погибшим, выбросил его на помойку. «А пистолет? А удостоверение? Бабки? Записи?» — осведомился Новиков. Носков вспомнил, что кое-что из дипломата на всякий случай выложил в шкафчик на работе. «Ну, так пошли», — сказал Новиков.

В шкафчике у Носкова обнаружилось содержимое дипломата, не хватало паспорта, пистолета, материалов по делу Лопатина, кое-какой мелочи. Денег также поубавилось, Носков обещал возместить. Был он подавлен случившимся, даже жалок, однако Новиков прекрасно знал, что это состояние временное, оклемавшись, Носков отомстит. Вместо дипломата Новиков получил неплохой кейс питерского производства.

Насчет паспорта Штольц обещал помочь.

Вечером чистый, опрятно одетый Новиков посетил катакомбы дружбанов-бомжей, имея при себе пять бутылок водки и кучу всякой снеди. Бомжи, которые уже похоронили Андрюху, обрадовались, закидали вопросами, Новиков какое-то время отвечал, потом заторопился, некогда, мол, в следующий раз покалякаем пообстоятельнее и ушел, не притронувшись ни к водке, ни к еде.

Эту ночь он должен был провести у Штольца, а потом подыскать себе отдельное жильё, не в бомжатнике же ночевать.

Утром Ростик представил Новикова новому бригадиру, невысокому усатому крепышу Белоусову, который в противоположность Носкову тут же перезнакомил его со всей командой. День выдался не особо хлопотный: до обеда Новиков за четыреста баксов нашел себе однокомнатную квартиру рядом с работой, получил ключи от хозяев, оплатил за месяц вперед, а после обеда на минивэне съездил с бригадой в пару местечек, где бегать и думать было не надо. Вылезли, предварительно надев маски с дырками для глаз, походили туда-сюда, поигрывая автоматами, чтобы задолжавший клиент дал сок, потом, когда клиент раскошелился, залезли обратно и укатили.

Вроде бы всё налаживалось, но ночью Новиков пробудился от того, что кто-то крепко ухватил его сзади за локоть и внушительно сказал: «Куда, дружок? Не положено».

Он в гражданской своей одежде стоял в пяти метрах от выхода. Часовой отпустил локоть и мягко произнес:

— Давай, Андрей, топай в кровать. Я никому не скажу, но ты с этим поаккуратнее, у нас приказ стрелять без предупреждения.

Новиков повернулся и побрел в свою комнату, а в голове, надрываясь, вопил диктатор: «Убить, немедленно». Далее всплывал маршрут, это было недалеко, всплывали также дом, подъезд, лицо жертвы, чтобы не ошибиться. Дверь нужно было вскрыть отмычкой. И вновь, вопя, возникал диктатор, от истошного крика которого лопался череп.

Это было невыносимо. Андрей повалился на пол, принялся кататься, сжав виски ладонями. Диктатор долбил и долбил, как дятел.

— Пристрели, браток, — прохрипел Новиков склонившемуся к нему часовому.

— Может, скорую? — предложил часовой.

— Только не скорую, — сказал Новиков, поднимаясь на ноги. — Лучше я выйду.

От усилия у него, как у клоуна, фонтанчиком брызнули слёзы.

— Давай, — сжалился часовой, поняв, что у этого бедного парня в бункере что-то происходит с головой и ему нужно на свежий воздух.

Открыл дверь, проводил через вонючий склад на улицу, сказал:

— Давай, друг, дыши, у нас там и вправду, как в подлодке.

А дятел долбил и долбил, да тут еще луна, круглая и желтая, как сыр, выедала воспаленные глаза, и никуда было не деться от этого дятла и от этой круглой, беспощадной дурынды. Взвыв от тоски, Новиков побежал прочь от всей этой подлости, дряни, от давящего бункера, от самого себя, понимая, что бежать-то, собственно, некуда, далеко не убежишь, раз уж началось, то непременно завершится логическим финалом — в дурдоме.

Мечась, как заяц, неожиданно быстро Новиков примчался туда, куда и не думал бежать, а именно к бомжатнику. Хотел было рвануть обратно, но что-то, потом он понял что, вернее не что, а кто — ангел-хранитель — остановил (так же, как до этого направлял), заставил спуститься в канализационный люк.

Бомжи, опившиеся халявной водкой и обожравшиеся дармовой снедью, дружно храпели и пускали газы.

Новиков лег в угол, свернулся калачиком, с минуту терпел, потом принялся мычать и ругаться.

— Кто здесь? — наконец-то встрепенулся Никита. — Ты, что ль, Андрюха?

— Ноги привели, — жалобно сказал Новиков. — Спаси, Никитушка, калган трещит — спасу нет.

— Водки? — немедленно среагировал Никита.

— Не поможет.

— Ну-ка, покажи, — Никита встал, врубил свет, склонился над головой Новикова и присвистнул. — Да у тебя, парень, на самой маковке кровяная шишка. Хочешь, ножом вскрою? Прокалю и вскрою.

— Делай что хочешь, — сказал Новиков. — Только еще пять минут назад никакой шишки не было.

— Не было? — Никита шмыгнул носом и утер рукавом сопли. — Тогда опасно вскрывать-то. А знаешь, чувачок, у меня тут недалеко знакомый доктор живет. Пошли?

— Пошли, — согласился Новиков.

Ветеринар Родькин, которого Никита назвал доктором, действительно жил неподалеку. Он был одинок и мог позволить себе далеко за полночь смотреть по телеку бокс, какой-нибудь новомодный блокбастер или порнуху. Если при этом пил, то самую малость, чтобы взбодриться.

Несмотря на свою зверскую внешность, Родькин был натурой тонкой, эстетической, но дамы видели в нем лишь большую обезьяну с кривыми желтыми зубами и профессией мясника, а потому вниманием не баловали. Вот и жил себе в двухкомнатной квартире, оставшись здесь один-одинешенек после смерти маменьки. Было ему, кстати, уже тридцать пять.

Сегодня Родькин тоже припозднился, и Никита с Новиковым не застали его врасплох.

«Э-э, братишка, — подумал он, увидев безумные выпученные глаза Новикова, — да тебе в самую пору в желтый дом, а не по гостям шастать». Но, услышав просьбу давнего своего дружка Никиты помочь Андрюхе и тем более увидев вздувшуюся, готовую лопнуть шишку на голове Новикова, сменил точку зрения. С такой дулей еще не так глаза вытаращишь.

В маленькой комнате за ширмой у него был врачебный кабинет, куда он притаранил с работы списанный операционный стол, рефлектор и набор инструментов. Последнее он, втайне мечтающий о профессии хирурга, мягко говоря присвоил, таская домой по инструментику, пока не собрал полный комплект.

Заставив Новикова раздеться до трусов, Родькин облачил его в длинную белую рубаху, уложил на стол, приподняв изголовье так, что шишка встала почти вертикально, а подбородок уперся чекисту в грудь. Нет, так было неудобно, да и Новиков начал задыхаться. Тогда он усадил Андрея на стул и приспособил ему на шею специальную клеенку таким образом, чтобы кровища и гной скапливались в ней, а на пол не попадали.

Обработав шишку спиртом, подумал немного и вдруг вонзил в неё скальпель. Новиков, естественно, заорал, он же сказал ему мягко, почти задушевно:

— Чего орешь-то, дурик? Чай, не зубы сверлю.

Выпустив из дули неаппетитную жижу, надрезал кожу, раздвинул пинцетом и, присвистнув, заметил:

— Знакомая вещица.

Ухватил что-то пинцетом, начал вытягивать из раны, Новиков взвыл.

— Вижу, вижу, — сказал Родькин.

— Что видишь? — полюбопытствовал Никита, которого Родькин за ширму не пустил, а усадил у окна.

— Да тут такие фиговинки, — отвечал Родькин, выуживая наружу кровавый комок и отстригая ножницами мешающие движению розовые нити. — Финтифлюшечки такие, Никита. Уж и не знаю, может это нейроны? Я не нейрохирург.

— Так он же дураком станет, — сказал Никита. — Ты, Колян, смотри, лишнего ему не отстриги.

— Нет, Никита, это, пожалуй, не нейроны, — отозвался Родькин. — Это щупальца осьминога.

— Что, что? — спросил Новиков, испытывая огромное облегчение от того, что дятел перестал мучить, а боль сделалась притупленной и после пережитого почти приятной. — Какого осьминога?

— Вот этого, — Родькин показал ему зажатый пинцетом кровавый комок со свисающими нитями, после чего опустил «осьминога» в фарфоровую чашечку и занялся обработкой раны.

Новиков терпел, хотя порой было очень больно.

Зашив рану, «доктор» щедро обмотал его голову бинтами, а сверху натянул вязаную шапочку.

— В какой банк перевести счет? — сказал Новиков, чувствуя себя в этой шапочке дурак дураком.

— Да ладно, отмахнулся Родькин, наливая в фарфоровую чашечку воду, которая тут же стала красной.

— Так что же за осьминог? — спросил Новиков.

— Понимаете, товарищ, — ответил Родькин несколько отстраненно, потому что был занят промывкой. — Как-то в одной собаке, которая загрызла человека, мой коллега нашел точно такую же вещицу. Только та не умела врастать в мозг, а эта, черт её задери, похоже умеет.

Глава 15. Удача

— Был у меня приятель, некто Аскольд Шубенкин, — продолжал Родькин, очищая «вещицу» от мяса. — Как-то он, как и ты, пришел ко мне и пожаловался на то, что в башке его кто-то постоянно орёт, отчего она, в смысле башка, вот-вот лопнет. И была у него, товарищ, на голове такая же шишка, как и у тебя, только он не дал её вскрыть. Потом исчез, будто корова языком. Ну вот, какая прелесть.

Отмытая «вещица» оказалась микрочипом, точно таким, какой хотел замылить, а потом дорого продать хитрый Носков.

— Не вредно его водой-то? — спросил Новиков, подавив в себе острое желание немедленно забрать микрочип. Рано еще, Родькина нужно было раскрутить.

— Что вода, что кровь, — ответил Родькин, положив микрочип сушиться на салфетку. — Думаешь, коротнёт? Если бы коротило, в черепушку не вставляли бы. Как думаешь, что это?

Новиков пожал плечами.

— Как она к тебе попала?

Новиков вновь пожал плечами и спросил:

— А что за собака? И кого загрызла?

— Пенсионера одного с чудной фамилией, — ответил Родькин. — Не помню.

— Шмака? — подсказал Новиков.

— Точно, — согласился Родькин. — Откуда знаешь?

— Читал где-то, — соврал Новиков.

Вот уж удача, так удача, зацепочка такая, что будь здоров.

— И я читал, — ввернул Никита, которому у окна было скучно, тоже хотелось поболтать.

— Пошли на кухню, — предложил Родькин. — Обмоем.

Они перешли на кухню, и здесь Родькин, поставив на газ чайник, продолжил:

За эту штукенцию, что нашли в собаке, нам с коллегой, между прочим, отвалили десять тысяч. Не возражаешь, товарищ, если я и эту, твою, пристрою тысяч за двадцать? Делим на троих, получается почти по семь тысяч на брата.

— Третий — это Никита? — предположил Новиков.

— Естественно, он же тебя привёл.

— А не привёл бы, я бы помер? — наивно спросил Новиков.

— Не знаю, не знаю, — ответил Родькин. — Шубенкин же куда-то делся.

— Расскажи-ка мне про этого Шубенкина поподробнее, — попросил Новиков. — Что-то фамилия знакомая.

— Ты мне сначала ответь — да или нет?

— А я разве не сказал? — «удивился» Новиков. — Вот память. Конечно, да. По семь тысяч как палкой сшибем, верно, Никита?

— Ну, что Шубенкин? — произнес Родькин удовлетворенно. — До того как залететь в бомжи, был электромонтером, жил в коммуналке, которую недавно приватизировал. Вес стабильный — полста килограммов, мужик хороший, но слабохарактерный, где надо ответить матом, там он помалкивает. Может, потому, что хил? Естественно, нашлись люди, которые его опоили, околпачили. Уговорили подписать документы на получение безвозмездной ссуды для расширение жилплощади. Оказалось, он добровольно отказался от собственной коммуналки. Кто он такой после этого? Бомж.

— А жена что же?

— Да кто ж за такого пойдет?

— Сильно пил?

— Не особо. И что его дёрнуло с незнакомыми жлобами выпивать?

Всё время, пока Родькин говорил, перед глазами Новикова стоял урод в черной мантии, которого он ранил в квартире певца и который исчез, как какой-нибудь ниндзя. А еще в памяти всплывали легкие шаги, раздавшиеся в телефонной трубке, когда Новиков звонил Дудареву. Пятьдесят кило — невелик вес, подростковый. Неужели он?

— Какого цвета у него глаза? — спросил Новиков.

— Желтого, — ответил Родькин. — Как у волка. Только какой он, к свиньям, волк? Суслик, тощенький хомячок.

— Точно, он, — сказал Новиков. — Мир тесен. А ты, Никита, его тоже знаешь?

— А то, — ответил Никита.

Между тем, поспел кипяток, Родькин налил каждому по бокалу, щедро, не скупясь, добавил черной, как деготь, заварки, поставил на стол плошку с карамелью в выцветших фантиках, видать еще советского производства. Новиков решил их не есть, как-никак на дворе давно уже капитализм.

Попив чайку, Новиков сказал Родькину:

— Спасибо тебе, дружище, огромное, но микрочип я заберу. Взамен получишь не семь тысяч, а все двадцать. Никита тоже будет не в накладе. Я, ребятки теперь при деньгах. Служу в спецназе Германа Оскаровича Штольца. Есть возражения?

Родькин хотел что-то сказать, но, посмотрев в глаза Новикову, решил не возникать…

Увидев Новикова в повязке и шапочке, часовой признался, что грешным делом заподозрил того в самоволке и доложил бригадиру, а какое решение принял Белоусов, только ему одному известно. Вообще-то за такое и даже менее, чем такое, Штольц увольняет. Вдруг что? Вдруг ночная операция? Нужно быть на месте, дружок. Да ладно, ответил Новиков, хлопнув его по плечу, как-нибудь отбрешусь.

Белоусов оказался человеком вменяемым, никому ни о чем не доложил, решил всё оставить до утра, а потому махнул на происшедшее рукой и лишь спросил, что с головой? Аппендикс вырезали, ответил Новиков, а если серьезно, то чуть от этой поганой головы не помер, спасибо рядом знакомый доктор живет. Ну и ладненько, сказал Белоусов, после чего пожелал спокойной ночи и заснул.

На следующий день, освободившись со смены, Новиков нашел Никиту, вручил ему пачку сотенных купюр (больше давать не стал, знал, что пропьёт либо вызовет подозрение), Лёву и Славика также одарил, дав каждому по тысяче, отчего те ошизели, вслед за чем направился к Родькину.

Тот открыл еще сонный, появлению Новикова обрадовался, признавшись, что ночью не поверил ему, думал, что денежки тю-тю. Не первый и не последний раз встречаемся, успокоил его Новиков, вытаскивая пачку банкнот и предложив её пересчитать. В пачке оказалось тридцать тысяч.

— За что? — спросил Родькин, но спросил радостно, удовлетворенно.

— Как-нибудь потом объясню, — ответил Новиков. — Пока рано…

Кто-то в его отсутствие уже побывал в снятой им квартире, поменял в коридоре новый телефонный аппарат на старый, довоенный, а вместо стосвечовых лампочек везде ввинтил сорокасвечовые. Жмоты несчастные, подумал Новиков про хозяев, будто им за коммунальные услуги платить. Надо бы, что ли, замок сменить?

Приняв душ и позавтракав, он позвонил Кузнецову на работу и сказал:

— Вам посылка.

— Понял, — узнав голос и оттого разволновавшись, ответил Кузнецов. — Там же, где в первый раз через полчаса. Устроит?

— Вполне, — сказал Новиков и повесил трубку.

Через двадцать минут он уже прогуливался по Красной Площади напротив ГУМа, а спустя десять минут сзади тихой сапой подобрался Юрок Кузнецов и крепко хлопнул его по плечу. Радостно воскликнул:

— Привет, пропащий.

— Ну, ты умеешь подкрадываться, — сказал Новиков и бдительно огляделся. — Хвоста не привёл, легавый?

— Обижаешь, начальник, — ответил Кузнецов. — Пойдем отсюда.

И повлёк его в непривычно пустой ГУМ. Здесь, на одном из лестничных переходов, остановившись, полюбопытствовал:

— Что за посылка?

— Микрочип, — Новиков передал ему спичечный коробок. — Аналогичный, но пожиже, был в черепе у собаки, которая загрызла Шмаку, и такой же вмонтирован Аскольду Шубенкину.

— А этот откуда? — пряча коробок, спросил Кузнецов.

— А этот был в черепе у меня.

— Иди ты, — Кузнецов посмотрел на него с восхищением. — Ну, ты, коллега, даёшь. Ну, ты вживаешься в материал.

— Этот чип особый — врастает в мозг, — сказал Новиков. — Запускает туда щупальца, боль адская.

— Кто такой Аскольд Шубенкин? — деловито спросил Кузнецов.

— Пока не знаю, но чувствую, что мы на пороге больших открытий, — ответил Новиков. — Как наши дела?

— Хуже нет. Перешли на нелегальное положение — ребятишки Сапрыкина отслеживают каждый шаг. Тебя, кстати, ищут.

— Я же, вроде, помер.

— Помер, но не слишком убедительно, — сказал Кузнецов. — Думаешь, почему здесь Кислов и, между прочим, Загрицын?

— Ну и?

— Приглашены Сапрыкиным на опознание твоего трупа. А поскольку есть сомнения, Загрицын будет брать образцы ткани у твоих родителей.

Новиков покачал головой и сказал:

— Тут, Юрок, пахнет крупным скандалом, а они дёргают своих же. Ладно, кто-то идет, разбежались. Меня не ищи, сам найду, когда надо будет.

И быстро пошагал по ступенькам вниз…

Родькин, который сегодня был выходной, на неожиданно свалившиеся бабки накупил всякой снеди и бутылку дорогущего виски, который ни разу в жизни не пробовал. Так бы, на свою грошовую зарплату, нипочем бы не купил, а тут сказал себе: «Дай хоть раз в жизни попробую». Принес всё это домой и принялся ублажать утробу.

По вкусу хваленый виски мало чем отличался от самогона, правда не заурядного, мармунделя, а от первача, но раз уж куплено — должно быть выпито.

Короче, к десяти вечера большая бутылка была наполовину пуста, а малопьющий Родькин, глупо улыбаясь, сидел напротив включенного телевизора и пялился на экран, по которому, мешая хохляцкий говорок с одесским, сновала «прекрасная няня» Заворотнюк. Приторную эту дамочку Родькин по трезвой не выносил ни секунды, а сейчас она была очень даже ничего.

Кто-то позвонил в дверь, он пошел открывать, опрокинув по дороге стул, что его весьма рассмешило. Хохоча, открыл, увидел тощего, нахохленного, простенько одетого Аскольда Шубенкина, который явно терпел нужду, бедняга, и радушно вскричал:

— Заходи, дорогой. Как твоя голова?

Шубенкин деловито вошел, закрыл за собой дверь и суховато осведомился:

— А что моя голова?

— Ну, как же, — радуясь гостю, ответил Родькин. — У тебя же был вживлен микрочип. Вот я и спрашиваю: как дела?

— Откуда ты знаешь, что у меня микрочип? — спросил Шубенкин, заглядывая по очереди в обе комнаты, а потом на кухню. Ответ его, похоже, вовсе не интересовал. — Ты что, приятель, празднуешь один?

— Теперь вдвоём.

— Так, откуда?

— Вчера у одного товарища из такой же, как у тебя, Аскольдик, шишки вынул.

Глава 16. Раньше надо было думать

— Вынул, значит, — сказал Шубенкин. — Тогда, стало быть, пойдем выпьем.

Таким деловым стеснительного Аскольда Родькин еще не видел. Обычно «здрасьте, позвольте, будьте любезны», на чем они, собственно, и сошлись — два холостяка, два, можно сказать, неудачника, да тут еще афера с коммуналкой, закончившаяся для Шубенкина печально. И вдруг бесцеремонное «Пойдем, выпьем». Совсем офонарел человек от этого микрочипа.

Родькин обижаться не стал, настроение было не то, а провел хиленького приятеля в комнату, где напротив телевизора стоял видавший виды журнальный столик с литровой бутылкой виски и остатками снеди. Придвинул к столику еще одно кресло, усадил в него Шубенкина. Тот как-то сразу потерялся среди широко расставленных подлокотников, да оно и немудрено, кресла Родькин подбирал под свой широкий зад и свою могучую спину.

— Чем травимся? — спросил Шубенкин, наблюдая, как Родькин разливает по стопочкам шотландский скотч.

Поднес стопочку к носу, поморщился, но осушил весьма лихо.

— Заночуешь? — спросил Родькин, выпив и поднеся ко рту ломтик буженины.

— Зачем?

— Так поздно же, — ответил Родькин, перемалывая мясо своими тяжелыми челюстями. — Вот я и подумал.

— Раньше надо было думать, — нагловато сказал Шубенкин.

— Совсем тебя, Аскольдик, микрочип испортил, — произнес Родбкин сокрушенно. — А какой мужчинка раньше был — тихий, скромный, интеллигентный, даром что монтер. Или это жизнь тебя испортила окаянная?

— Ну, понесло, — проскрипел из кресла Шубенкин, живо напомнив Родькину гофмановского крошку Цахеса. — Тащи лучше стаканы, что толку от этих наперстков?

Хмыкнув, Родькин принес из кухни граненые стаканы, подумал, глядя на расхрабрившегося Шубенкина: «Где тебя потом искать, шибздика?»

— Наливай, — подмигнув, сказал Шубенкин и повторял «давай, давай, давай, краёв, что ли, не видишь?», покуда оба стакана не наполнились доверху.

— Поехали, — сказал он. — За удачу.

— За удачу можно, — отозвался Родькин.

Пока он цедил вонючее пойло, Шубенкин встал, подошел к нему и заглянул в прижмуренные глаза — будто плетью огрел.

От неожиданности Родькин поперхнулся едкой жидкостью, которая обожгла дыхательное горло и в несколько секунд задушила его. Стакан выскользнул из пальцев, дорогое виски залило штаны и пол.

— Пить тоже надо умеючи, — назидательно сказал Шубенкин, одним махом осушив свой стакан. — Вот мне, голуба, спиртное теперь нипочем, что оно есть, что его нету. А почему? Да потому, что, поступив в организм, алкоголь немедленно расщепляется на полезные фракции. Система фильтров, умник. Я теперь могу цистерну спирта выдуть, и всё мне будет нипочем. Молчишь?

Он посмотрел на замершего в неудобной позе Родькина, лицо которого на глазах бледнело, теряя свекольный цвет, какой бывает в первые секунды после удушения, и тихонечко так, язвительно захихикал.

Потом, успокоившись, сказал:

— А нечего было у Андрюшки недозревший чип вырезать. Никто не просил.

Затем он вымыл и убрал на место свои стакан и стопку, переставил кресло к стене и получилось, что Родькин пил один.

Произнеся удовлетворенно «Ну, вот», ушел, никем не замеченный…

Первым тревогу забил ветеринар Бугаец — уже полдвенадцатого, а Родькина всё нет. Служебным псам нужно делать прививку, одному, что ли, по клеткам шастать? Тут и начлаб пристал, Ксенофонт Прокопич: «Где, тудыть твою, Родькин?»

— А я почем знаю? — ответил Бугаец, после чего, озаренный, начал бить тревогу: Я ему, понимаешь, звоню, а он трубку не берет. Это как? Он же горилла, этот Родькин, ему даже стригущий лишай нипочем. Что-то случилось, Прокопич, гадом буду.

— Пузыри пока распускать не будем, — раздумчиво сказал начлаб. — Федька свободен, сгоняй-ка к Родькину домой, я за тебя подежурю.

— А вдруг что? — заколебался Бугаец. — Вдруг не откроет?

— Вызывай спасателей, пусть режут замок, — решительно произнес Ксенофонт Прокопич. — Родькин у нас малопьющий, вряд ли пошел похмеляться.

— Откуда вызывать? — спросил Бугаец. — Дверь-то закрыта.

— Мы кто? — сказал ему начлаб. — Мы МВД. У Федора на машине рация. Пусть свяжется с дежурным, а тот уже вызывает шойгаков и заодно высылает наряд.

Машина у Федора была классная — ГАЗ-фургон, в котором ездили все, кому не лень, начиная от собак и кончая майором Никифоруком, а также перевозилось всё, что нуждалось в перевозке: термоса с обедом, не стиранное и стиранное белье, оборудование, медикаменты, аккумулятор в личный гараж Никифорука, кирпич на дачу Никифорука, рубероид на гараж и дачу майора Никифорука, и так далее, и тому подобное. Сейчас майор был в отпуске, в Турции, а потому машиной без особой опаски распоряжался начлаб Прокопич.

Знающий Москву как свои пять пальцев Федор за какие-то полчаса доставил Бугайца к дому Родькина, ну а дальше уже, ясное дело, пошли стандартные процедуры, закончившиеся тем, что тело Родькина было отправлено в морг. Исследовавший труп прозектор сделал вывод, что попавшее в дыхательное горло виски вызвало сильнейшую аллергическую реакцию, что-то типа отёка Квинке, что задушило Родькина. Потом отек спал. Ничем другим смерть ветеринара не объяснишь, насильственных следов нет и в помине, да и мыслимо ли к такой горилле применить насилие?

Именно этот вывод попал в милицейский отчет и окольными путями стал известен Бугайцу, который поделился секретом со своими знакомыми, а те со своими, и пошло-поехало, пока не докатилось до Никиты. Докатилось весьма быстро, быстрее даже, чем милицейский отчет до Кузнецова и Сапрыкина, который вел картотеку сомнительных смертей. Ведь, согласитесь, не такая уж это редкость для русского человека поперхнуться водкой, самогоном или даже спиртом. Но ведь никто от этого не помер, больше того — еще сильнее потреблял, чтобы, значит, клин вышибить клином.

В картотеке Сапрыкина фигурировало уже несколько смертей, приписываемых Новикову, в том числе и смерть неизвестного в Тойоте. Последняя до получения данных из Пензы была пока под знаком вопроса, однако никаких сомнений в причастности к ней Новикова не вызывала, теперь появилась еще одна — на первый взгляд таинственная, но вполне доступная специально обученному чекисту. А главное — в его стиле. Догадки, однако, к делу не пришьешь, нужно было ждать явного прокола и искать, искать, искать мерзавца. Поистине, Новиков был той самой ложкой дегтя, которая напрочь портила бочку лубянского меда…

Микрочип Кузнецов передал Уханову, а тот обратился за помощью к своему товарищу, с которым вместе заканчивал МГУ. Товарищ этот работал в оборонке и имел связи с разработчиками высокоточного оружия. У этих ребят оборудование было такое, что чекистам и не снилось, однако и они развели руками — разобрать, мол, разберем, потом соберем, может даже испытаем, а дальше что? Не лучше ли сразу обратиться в спецлабораторию Кологорова? Это именно их тематика. Но к Кологорову так просто было не подлезть, пришлось Уханову применить финансовые рычаги и немалые. Короче, целая история. Тем не менее, на следующий уже день Уханов получил отчет, в котором черным по белому было написано, что данная модификация микрочипа является компиляцией с оригинальной разработки спецлаборатории Кологорова, предназначенной для создания биороботов новейшего поколения. Назначение микрочипа следующее: (далее перечисление); применяемость (далее перечисление, в том числе и человеческий мозг); степень приживления — 30 %, степень отторжения — 70 %; риск — 70 %. И так далее в том же духе. Отдельной строкой приписка: последствия вживления в человеческий мозг изучены мало и потому непредсказуемы. А еще ниже меленько-меленько, почти стыдливо: вживление в мозг осужденного Х. позволило взять под полный контроль его поведение.

Что произошло дальше с этим осужденным, не сказано.

Интересно, интересно, подумал Уханов, прочитав отчет, который в связи с пожеланиями Кологорова по прочтении следовало сжечь. И такую ерунду со степенью отторжения 70 % нам хотят засунуть в череп? Это именно с такой техникой, у которой риск всё те же 70 %, нас хотят пересчитать и поставить на учёт? Так это же полный караул, ребята. Немедленно на приём к президенту, колонной по двое, зависимые и независимые, шагом — марш. Вот так и только так.

Мда, только так, если бы да кабы. Вздохнув, Уханов сунул кологоровский отчет и микрочип в папочку, а папочку в кейс, с тем, чтобы до лучших времен спрятать в домашний сейф, служебному он не доверял.

Глава 17. Там посмотрим

В этот же день ближе к вечеру Новиков посетил квартиру Родькина и, найдя дверь опечатанной, направился искать Никиту. Маршруты бомжей он знал, а потому обнаружил их весьма быстро в одном дворике рядом с помойным баком. Они уже обожрались жирных помоев и двигались замедленно, по очереди икая. Какое свинство, будто ни копья у людей.

— Андрюха пришел, — заявил Никита, узрев Новикова.

Был он до безобразия пьян, другие не лучше.

— Что такое? — сказал Новиков. — Себя бы пожалели, чавкают прямо из параши. Это ж докатиться надо.

Лапая его перепачканными руками за грудь, Никита с места в карьер начал изливать душу. Да, мы свиньи, говорил Никита, да, мы жрём всякую блевотину, потому что жизнь нас, козлов, кинула и мы никому не нужны. Мы, как черви, копошимся в навозе, в падали. Думаешь, нас кто жалеет? Вот у меня маманя еще жива, думаешь, она меня жалеет? Она и знать-то не знает, где я, чего ей меня, дурака, жалеть. А может, уж померла, ве-ечная ей память. С другой стороны, Андрюха, когда пьешь — закусывать надо? Надо. Вот мы и закусываем. И ничего, очень даже вкусненько, само проскальзывает.

— Так я ж вам дал деньги-то, — кривясь от запаха, источаемого Никитой, сказал Новиков. — Понос ведь прошибёт, дураки глупые. Или, того хуже, заразу подхватите.

Славик беззубо хихикнул, а Никита возразил:

— Не боись, мы привычные. Если жратву покупать, на водку не хватит, а водки в помойках не бывает, Андрюха. Это аксиома. Поэтому тратимся мы только на водку. Экономим.

Лёва со Славиком дружно закивали.

— Родькина обмываем, — добавил Никита и тяжело вздохнул. — Кто бы мог подумать.

— Рассказывай, — потребовал Новиков.

Никита рассказал, что знал, а знал он с гулькин нос.

— Захлебнулся, значит, — в задумчивости произнес Новиков. — Сперва, значит, был отёк, потом спал. Когда это случилось?

— Случилось вчера, а обнаружили сегодня, — ответил Никита.

— И уже успели вскрыть?

— Первым делом.

— Вот что, Никита, как бы мне найти Аскольда Шубенкина? — сказал Новиков.

— Э-э, друг, где ж ты его найдешь? Это раньше мы нет-нет да столкнемся, а теперь даже не знаю. Давненько не видел. Но!

Поднял грязный палец и победно произнес:

— Ищи его там, где в чердаки вставляют чипы. Тебе вот где вставили?

— Не знаю.

— Вот там и ищи.

А что? — подумал Новиков. Пьяный, а соображает. Вставили-то мне его, похоже, в Лялином переулке, там же, где пришили Логуса и Шагалина. Узнать бы — кто, а главное зачем? — и полдела сделано.

— Ладно, — сказал он. — Хватит, мужики, по отбросам шарить, пошли домой, по дороге куплю вам нормальной жрачки.

Проводив бомжей до «ворот», то есть до канализационного люка, он вернулся в своё новоприобретенное логово и позвонил Кузнецову. Тот смотрел телевизор и уже готовился ко сну. Звонку обрадовался, однако намекнул, что не исключено подслушивание, а потому нужно встретиться завтра по варианту номер три. На этом разговор был закончен.

Вариант номер три означал встречу в 15.00 на третьем этаже ЦУМа…

Назавтра в три часа пополудни, как и было оговорено, он встретился с Кузнецовым, который выглядел мрачноватым и усталым. Сунув Новикову копию отчета Кологорова, Кузнецов сказал «Читай», а сам принялся прохаживаться туда-сюда, делая вид, что рассматривает товар, сам же исподтишка наблюдая за покупателями.

— Подтереться этим отчетом, — прокомментировал Новиков, вернув копию. — Что хмурый?

— Ну, во-первых, Загрицын прислал пробу, труп в Тойоте, как ни странно, не твой. То есть, облава на тебя продолжается, это один конец палки. А второй конец, понятное дело, огревает по заднице меня, любимого. Получается, что я тебя всеми правдами и неправдами покрываю. Шеф орёт, как мартовский кот, короче, хорошего мало. Сейчас еле ушел от слежки. В открытую уже, нагло приглядывают, как будто я не начальник отдела, а нашкодивший пацан.

Он хотел еще что-то сказать, но вместо этого махнул рукой.

— Плюнь, — посоветовал Новиков. — Я вот что думаю. Через Никиту на Шубенкина не выйдешь, а вот через каких-то его начальников попробовать можно.

— Кто такой Никита? — спросил Кузнецов.

— Бомж.

— А разве у них бывают начальники? — удивился Кузнецов.

— Еще почище наших, — подмигнул ему Новиков. — Пожалуй, так и сделаю. У меня сутки — трое, время есть. Буду работать на два фронта. Кстати, вот тебе мой телефон, звони, если что. Разбежались?

— Мне бы твои проблемы, — вздохнул Кузнецов…

Как-то незаметно подкралась осень. Вот уже и листья на деревьях пожелтели, и воздух пропитался гарью подмосковных торфяников, и этакая затаённая грусть притаилась в душе, в чём-то даже приятная, щемящая, но приятная. Черт её знает, откуда в нас это появляется осенью, подумал Новиков, шагая утром на работу в толпе таких же, как он, неприкаянных, полных своих проблем людей. Может, атавизм? Может, раньше, как медведи, мы всю зиму дрыхли в пещерах, и поэтому прощались с природой до весны? Кто знает? Говорят же некоторые ученые, что каждые тринадцать с лишним тысяч лет земная ось меняет свой наклон и вся географическая оболочка слетает с Земли к чертовой бабушке. В смысле, человечество гибнет. Но, как утверждает Мулдашев, остаются некие хранители генофонда, которые возрождают земную расу со всеми её записанными в нуклеиновых кислотах предрассудками и архаизмами.

Эк тебя понесло, сказал он себе и перестал думать на отвлеченные темы.

До обеда был выезд на объект, а после обеда пришлось сопровождать Штольца в поездке к другому, не менее крутому авторитету. Здесь, рядом с особняком авторитета к прогуливающемуся по двору Новикову, оставившему автомат в машине на попечение шофера, прикололся местный охранник — бугай редкостного сволочизма. Новиков молча направился к машине, а бугай шел следом и матерился в его адрес, чувствуется, вошел в раж от безнаказанности. Пришлось воздействовать ему на болевую точку, иными словами дать в лоб. Бугай опрокинулся на спину, но тут набежали другие амбалы, принялись лаяться, грозить пудовыми кулаками. Подходить отчего-то боялись. На гавканье вышли оба авторитета — хозяин и гость.

— Эвон, — удивился хозяин, увидев лежащего на асфальте бугая. — Гудкова завалили. Кто?

Амбалы показали пальцами на Новикова, Штольц при этом хохотнул.

— Ну и чо ты ржешь, компаньон? — спросил хозяин. — Гудков у меня лучший.

— А у меня Андрюха лучший, — отозвался Штольц и что-то сказал ему на ухо.

— Слушай, продай, — попросил хозяин. — Мне такой позарез нужен.

— Дорого встанет — ответил Штольц.

— Сколько? — ни секунды не задумываясь, осведомился хозяин.

А ведь продаст, подлец, — подумал Новиков. Ишь, вещь нашли, даже не спросят — хочу ли я?

— Пошли в дом, — предложил Штольц.

Видя такое, амбалы поутихли, тут и бугай Гудков зашевелился, сел на широкое своё седалище, упер руки в боки и грозно посмотрел на Новикова. Я, мол, тебя. Но когда встал, понял, что в ногах правды нет, и уволокся куда-то за угол.

На обратной дороге Новиков спросил у Штольца, не знает ли тот Аскольда Шубенкина, и Штольц ответил, что не знает, после чего принялся закидывать удочки по поводу смены работы, на что Новиков твердо ответил «нет». «Жаль», — сказал Штольц, потом, подумав, добавил:

— С другой стороны, ты мне нужнее. Ты, наверное, подумал, что я тебя хочу продать? А? Обижаешь, у нас же не Африка, а ты не какой-нибудь вонючий негр. Да и вообще, говорят, рабство отменено. Плохо, конечно, но ничего не попишешь.

— Эх, Герман Оскарович, Герман Оскарович, — сказал Новиков. — А еще интеллигентный человек. Ты мне лучше вот на что ответь, Герман Оскарович: где сделали микрочип, который хотел свистнуть Носков?

— В Америке, — немедленно ответил Штольц.

— А для чего он, не знаешь?

— Это не моё дело, — сказал Штольц. — Моё дело сделать на нем крутой бизнес. Понял?

— Кому-нибудь уже продавал?

— Продавал, — нехотя ответил Штольц.

— Кому?

— Да кто ты такой? — возмутился Штольц. — Это коммерческая тайна, большие деньги. Отвали, моя черешня.

— У Аскольда Шубенкина в башке именно такой чип, — сказал Новиков. — Интересно, сколько теперь сто?ит этот Аскольд Шубенкин?

Штольц помолчал, заглатывая наживку, потом этак нехотя произнес:

— Что это за фрукт — Аскольд Шубенкин? Где его в последний раз видели?

— В том-то и вопрос, — ответил Новиков. — Если найдешь, сразу чип не выковыривай, это его убьет. Дай мне с ним поговорить минут десять. Хорошо?

— Там посмотрим, — сказал Штольц.

Глава 18. Встреча на Мясницкой

Делать в Москве больше было нечего, и днем Кислов купил на завтрашний вечер билет на «Суру». Фадеевское поручение было выполнено, Андрюха, слава Богу, оказался жив-здоров, работоспособен, а его неадекватность объяснялась наличием в голове микрочипа, который удалось извлечь. Об этом сообщил Юрка Кузнецов, вслед за чем посоветовал побыстрее уехать из столицы, так как ясно было, что Загрицын выдал Кислова Сапрыкину с потрохами. И теперь за Игорьком следят так же, как за ним, Кузнецовым.

С Казанского вокзала понесло его побродить по городу, который он любил, но бывать в котором доводилось не так часто, как хотелось бы. В пределах Садового Кольца Кислов знал Москву довольно прилично, и поэтому решил пройтись пешочком до Чистопрудного Бульвара, оттуда через Лубянскую Площадь по Никольской на Красную Площадь, далее на Тверскую с заходом в Макдональдс, что в Газетном переулке, потом Столешников, Петровка, и на этом, пожалуй, можно остановиться, маршрут получался солидный.

С Орликова переулка он перешел на Мясницкую, и здесь, во дворе между домами, что по левой стороне, увидел безобразную и довольно бессмысленную картину: маленький тощий человечек лупил портфелем большого вусмерть пьяного бомжа, а тот загораживался руками от сыпавшихся на его голову ударов и что-то бормотал. Рядом валялись еще два бомжа, не поймешь — то ли побитые, то ли бухие в дым.

— Эй, — крикнул Кислов. — Может, хватит?

Тощий не обратил внимания, а бомж, выделывая вензеля, поспешил на голос. Маленький шел следом и лупил.

Голова у бомжа была в кровищи, и Кислов устремился навстречу, приговаривая: «Да ладно вам, ребята. Сколько можно?»

Перехватил руку тощего, но не удержал — портфель оказался неожиданно тяжел. Бомжу опять перепало, правда уже поменьше.

Тощий, оскалясь, повернулся к Кислову. Был он похож на крысенка, маленькая мордочка, острые треугольные зубки, узкие глазки — желтые с красными белками. Густая, смахивающая на парик, шапка черных курчавых волос. Без них голова была бы совсем крохотная.

— Что? — прошипел тощий. — Тебе тоже надо?

И замахнулся портфелем. Кислов сделал шаг в сторону, развернулся и ребром ладони врезал ему по шее. Если бы попал, удар надолго бы утихомирил драчуна, но факт, причем весьма прискорбный, в том, что опытный боец Кислов впервые в жизни не попал. Зато сам получил по кумполу портфелем, в котором наверняка лежали кирпичи, и позорно рухнул на пыльный асфальт. Правда, тут же вскочил.

Бомж с криком «Беги» уже вовсю улепетывал в сторону метро, туда, где народу было побольше.

Еще чего, подумал Кислов, не привыкший сдаваться, и провел хитрый прием, после которого даже здоровенные верзилы оказывались на полу, но не тут-то было. Хитро извернувшись, дохляк вновь остался вне опасной зоны, зато сам вновь треснул портфелем, на этот раз сильнее. Асфальт был тверд, Кислов расквасил себе нос.

А хилый довольно улыбался, нравилось ему, видишь ли, он даже давал вставать, ждал, пока Игорь начнет атаку, и, непостижимым образом увернувшись, бил точно, с оттяжечкой.

Очень скоро Кислов понял, что еще немного, и билет на «Суру» ему не понадобится, а, поняв, взял ноги в руки и помчался вслед за бомжом, который уже удрал весьма далеко. Какое-то время дохляк, поддавая Кислову портфелем под зад и придавая тем самым ускорение, держался рядом, потом, сказав «На первый раз хватит», отстал.

Кислов догнал бомжа у метро, схватил за рукав, увернулся от размашистого удара и приложил палец к губам — молчи, мол.

— А-а, это ты, — сказал бомж. — Я думал, что Аскольд?

— Как фамилия у этого Аскольда? — встрепенулся Кислов, слышавший это имя от Кузнецова.

— Шубенкин, — отозвался бомж. — Я смотрю, тебе тоже досталось. Пошли тыквы мыть.

Кислов пошел за ним, натянувшим на разбитую голову грязную свою куртку. Народу на бульваре было много, и все смотрели на них. И чего толкутся? — подумал Кислов, нагнув подбородок к груди.

Спустившись к пруду, они умылись, почистили одежду. Когда-то, вспомнил вдруг Кислов, этот пруд был не Чистым, а Поганым, потому что купцы топили здесь протухшие туши крупного рогатого скота. Теперь, сказал он себе, мы с немытым дядькой его поганим.

— Хорошо, что тепло-то, — заметил бомж. — Зимой морду не особенно помоешь. Ну, спасибо тебе, кореш, вовремя подоспел.

Они выбрались на пешеходную дорожку.

— У меня не шибко нос на боку? — спросил Кислов.

— Сойдет за третий сорт, — ответил дядька. — Меня Никитой зовут. У тебя есть где ночевать?

— Найду, — сказал Кислов, сдержав ухмылку. — Пошли, вон лавочка свободная, побазарим. Я, кстати, Игорь.

Над лавочкой поработали вороны, поэтому она и была свободна. Бомж сел, Кислов, который знал, что воронье добро не берет ни один растворитель, остался стоять. Народу здесь, в конце сквера, было поменьше, все скапливались поближе к метро, к магазинам, к лоткам с пивом.

— Ты этого Аскольда хорошо знаешь? — спросил Кислов.

— Ага, — отозвался Никита, вытаскивая из недр своей куртки весьма солидный бычок и закуривая. — Раньше был ничего паренек, а теперь скурвился. Здоровый стал, трактором не своротишь.

— А где его можно найти?

— Ты же вот сегодня нашел, — Никита хохотнул.

— Я думал, ты знаешь, — сказал Кислов. — Одному человеку он позарез нужен. Постой, постой, а не с тобой ли я его на днях видел?

— У меня друзей полно, — самодовольно отозвался Никита, вкусно смоля сигарету. — Твоего-то как звать?

— Андрей Новиков.

Едва он это произнес, Никита поперхнулся сигаретным дымом, вскочил с лавочки, схватил его руку грязной своей лапой и принялся трясти, приговаривая:

— Да что ж ты раньше-то не сказал? Это ж мой самый лучший в мире дружочек. Вот так да, вот ведь бывает.

— А этих-то двоих Шубенкин своим портфелюгой не прихлопнул? — ошалев от такого наскока, спросил Кислов.

— Славку-то с Лёвкой? — уточнил Никита, выпуская кисловскую руку. — Да пьяные они, пальцем ткни — упадут. Вот и валяются.

Рискуя наткнуться на Шубенкина, пошли проверять. К счастью, Аскольда и след простыл, а вот мычащих Славку с Левкой пара дюжих ментов грузила в «воронок».

Подойдя к ним, Кислов сказал миролюбиво:

— Кто ж бомжей-то забирает? Какой с них навар? Потом машину не отмоете.

— Эт точно, — согласились менты. — Воняют, как свиньи.

И выкинули Славика с Левкой в кучу мусора.

Когда «воронок» укатил, Кислов подобрал брошенный Шубенкиным портфель, открыл его. Там в ворохе тряпья действительно имели место пара кирпичей с намертво присохшим раствором.

— С чего всё началось? — спросил Кислов Никиту, показав ему содержимое портфеля.

Оказалось, что Шубенкин нашел троицу в этом дворе, с которого, как известно, можно пройти на задворки харчевни, куда периодически вываливаются объедки и очистки, нашел совершенно случайно, чему весьма удивился, сказав обрадованно: «Вот так встреча». Как же: бывшие друзья по вольной жизни с её рагу из голубей и обильными возлияниями из бодрящей смеси самогона со стеклоочистителем. Вслед за этим он пристал к Никите с предложением вступить в Добровольческую Армию, где жизнь хоть и опасна, и трудна, но зато щедро оплачивается и, эт-та, служит благородной цели построить справедливый мир. Потом он начал молотить что-то про однополярную власть, цель у которой ограничить человечество «золотым миллиардом», про многополярную власть, которая хотела бы этот миллиард приумножить до двух-трех миллиардов, еще про какую-то фигню на постном масле, и, короче, так всем надоел (объедки-то не ждут, желающих на дармовщинку в округе навалом), что все трое, то ли сразу, то ли по очереди, сейчас уж и не вспомнишь, послали долбанутого Шубенкина куда подальше.

Тот осерчал, сказал: «Я вам покажу, как микрочипы вырезать», — и куда-то исчез, а через пару секунд появился уже с этим портфелем и начал им гвоздить бывших своих приятелей, которые его, дурака, в свое время пригрели.

— Очень, очень любопытно, — произнес Кислов, выслушав Никиту. — Жаль, что Андрюхи рядом не было, он бы, пожалуй, согласился вступить. Весьма интересно узнать, что это за Добровольческая Армия?

— Ну да, — на полном серьезе согласился Никита. — Это ж ваша работа. Думаешь, я не знаю, кто вы такие?

— Кто? — похлопав глазами, спросил Кислов.

— Известно кто — спецназ, — ответил Никита. — А может, и вовсе чекисты.

— Откуда знаешь?

— Лезете везде недуром, будто больше всех надо, вот вас и хлопают, как мух.

Глава 19. Нигде от вас не спрятаться

Прозорливость Никиты Кислова поразила. Действительно, подумал он, везде лезем и вместо награды получаем по ушам. Правда, деньжата порой перепадают, но это ж далеко не всем, в основном по ушам. А про Добровольческую Армию, в рядах которой, само собой разумеется, состоит тощий монстр Шубенкин, надо бы разузнать побольше. И не просто узнать, а желательно бы внедриться. Экое поле деятельности, хоть не уезжай. Вот бы на пару-то с Андреем, подстраховывая друг друга, поработать, глядишь — на что-то крупное бы и вышли, что-то за всем этим стоит: могучее, едва угадываемое в тумане.

— Как бы найти Новикова? — спросил Кислов и понял, что своим вопросом весьма огорошил Никиту.

— Э-э, — сказал тот, раздумывая — говорить или не говорить. — А что же врал, что вы с Андрюхой не разлей вода?

— Вот об этом базара не было, — возразил Кислов. — Пойми, друг, я не москвич, у меня на завтра билет до Пензы.

— Эх, в ногах правды нет, — сказал Никита, усаживаясь на выпачканную задницу Славика, мирно похрапывающего на куче мусора. — Садись, — шлепнул по Левиному пузу. — Тут мягенько.

Кислов сел рядом на шубенкинский портфель. Славик между тем завозился, наподдал задом, и Никита, не удержавшисмь, полетел с него кубарем

— Бабки есть? — встав, спросил Никита.

Кислов кивнул.

— Тогда нечего тут дуру валять, — сказал Никита. — Андрюха хоть на дежурстве, хоть не на дежурстве, каждый вечер заглядывает. Шефство над нами, дураками, взял, стыдит, что пьяные. Мама нашелся. Пойдешь? Не побрезгуешь?

— О чем разговор? — ответил Кислов и принялся тормошить Леву.

Никита взялся за Славика…

Вечером, отряхиваясь от пыли, в бомжацкую заявился ни о чем не подозревающий Новиков. Увидев сидящего на матрасе, ноги калачиком, Кислова, он вздохнул и сказал:

— Ну нигде от вас, от пензюков, не спрятаться. Даже под землей найдут.

Сел рядом, пихнул плечом и первым заржал, когда Кислов повалился на бок.

— Дубина стоеросовая, — проворчал Кислов, возвращаясь в прежнюю позу, то есть ноги калачиком. — Сегодня видел Шубенкина — как тебя.

— Ну и? — Новиков посерьезнел.

— Ты что-нибудь слышал про Добровольческую Армию?

— Май-Маевского? Кое-что слышал.

— Аскольд набирает в неё кандидатов из бомжей, Вот Никиту хотел забрить, только он отказался и был бит портфедем, — сказал Кислов. — Никита, ты на бомжа не обиделся?

— А я и есть стопроцентный бомж, — с гордостью отозвался Никита.

— Если набирает Аскольд, то вожди должны быть в курсе, — произнес Новиков. — Он же не только к Никите обращался. Верно, кореш?

— А я почем знаю? — удивился Никита. — Может, и верно, потому что он как-то сразу про это замолотил. Пожалуй что верно.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Новиков. — Момент настал. Знакомь, дорогуша, с вождями или отдувайся сам.

— В каком смысле отдувайся? — не понял Никита и посмотрел на своих товарищей. Те вообще были ни бум-бум, жевали купленную Кисловым копченую курицу, и глазки у них были осоловелые, тупенькие-претупенькие. На всякий случай Лёва пожал плечами.

— То есть вступай вместо меня в Добровольческую Армию и узнавай, зачем она, почему она, кому подчиняется и так далее, — объяснил Новиков. — Не пойду же я к Шубенкину, которого чуть не застрелил. А ты запросто, осознал, мол, хочу жить честно, дурак был, что отказался.

— А давай я тебя сведу с Шубенкиным, и ты ему скажешь, что был дурак, потому и стрелял, — прищурившись, предложил Никита. — А теперь осознал и хочешь в Армию.

— В принципе, я уже был в этой Армии, — отозвался Новиков. — Только Родькин у меня вырезал микрочип.

— Во как, — подытожил Никита. — Нафиг мне такая Армия.

— Давай, Никита, веди к вождям, кончай выпендриваться, — сказал Новиков. — Родина тебя не забудет.

— А с чего ты взял, что вожди должны быть в курсе про Армию? — спросил Никита, пропустив последнюю фразу мимо ушей.

— Шубенкин был кто? — вопросом на вопрос ответил Новиков. — Бомж. Шубенкин набирает кого? Бомжей. Вожди контролируют кого? Опять же их, родимых. Только не впаривай мне, что вожди вас не контролируют.

— Железная логика, — согласился Никита. — Давай завтра в это же время. Игорёк тоже пойдет?

— У меня билет на Суру, — отозвался Кислов и посмотрел на Новикова. — Может, сдать?

— Ни в коем случае, — сказал Новиков, поднимаясь. — Пошли проводишь…

На улице было еще светло, но сумерки наваливались гораздо быстрее, чем летом, когда в эту же пору солнце вовсю плавилось в окнах и стояла еще одуряющая жара.

— В восемь, значит, — сказал Новиков, посмотрев на часы.

— Почему так категорически? — спросил Кислов.

— Ты про что?

— Про ни в коем случае.

— Видишь ли, Игорь, — сказал Новиков. — Когда в систему внедряется один чекист, это еще полбеды, а когда сразу два — это беда, это полундра, это туши свет. Со мной проще, я уже как бы не чекист, меня свои же ловят, а как объяснить твоё появление? И сам камнем на дно, и меня за собой потянешь.

— За слишком умных их имеешь, — сказал Кислов. — Откуда им знать, что я чекист?

— Э-э, брат, там сидят такие зубры, что нам и не снились, — ответил Новиков, закрывая этот вопрос.

Дальше уже они болтали на разные темы, касающиеся в основном нынешнего положения Новикова, и когда дело дошло до его недавнего бомжацкого периода, совпавшего с приездом Кислова в Москву и нечаянной встречей у метро «Чистые Пруды», когда Андрей «не узнал» Игоря, Новиков немного замялся, потом вынужден был признаться, что под воздействием микрочипа был очень даже не в себе, то есть до такой степени не в себе, что едва не выполнил команду «диктатора» убить Кислова.

— Вот даже как, — сказал Кислов, поежившись. — Но в Армии тебе опять вошьют микрочип, и тогда уже ты меня точно уконтрапупишь.

— Именно поэтому уезжай, — ухмыльнулся Новиков. — Когда понадобишься — свистну.

Разговаривая, они незаметно подошли ко вставке между двумя восьмиэтажными домами.

— Здесь я работаю, — сказал Новиков. — С сегодняшнего дня, как особо отличившийся, могу свободно уходить и приходить в любое время суток, переодевшись в гражданку.

— И чем же ты, извини, отличился? — полюбопытствовал Кислов.

— Гудкова завалил.

— Не помню такого авторитета.

— Это телохранитель авторитета, — объяснил Новиков. — Хочет перекупить меня у Штольца, поэтому я сейчас в цене.

— Ты что — бультерьер, чтобы тебя покупать и перепокупать? Я не понял, Андрюха, ты, что, добровольно продался в рабство?

— Думай, как хочешь, но у этих ребят всё возможно.

На этом они и расстались, Новиков полез в свой комфортабельный бункер, а Кислов отправился в гостиницу.

Глава 20. Это скорее биоробот

Своего дома у Аскольда Шубенкина не было, на данной стадии эксперимента не полагалось, но попозже при удачном исходе опыта вполне мог появиться, и тогда Аскольд запросто, юркой рыбкой, вливался в раздувшиеся, как опара, интернациональные ряды москвичей. Ему было проще, по всем сохранившимся в архивах документам он проходил, как коренной москвич. Сейчас он, находясь под плотным наблюдением опытных врачей, биологов и психологов, жил в той самой частной клинике, где мы уже ранее его видели.

Место было хорошее, зеленое, скрытое от глаз людских и от грохота машин. Тут уж мэрия расстаралась, так как, напомним, здесь бесплатно лечились многие её сотрудники, а также члены их семей. Что, про семьи раньше ничего не говорилось? Ай-яй-яй, а ведь это именно так.

Наука двигалась вперёд семимильными шагами, и теперь так горбивший Шубенкина ПММ (прибор магнетический малогабаритный), уменьшенный до размеров расплющенного наперстка, был вшит ему между лопатками под кожу, ничуть не мешая спать на спине. Правда, что-то в нём, в ПММе, сегодня расстроилось, и наведенный гипноз не сработал, бомжи никак не среагировали на магнетически подкрепленный призыв вступить в ряды Добровольческой Армии.

Шубенкин отдыхал в своем номере, когда вошли могучий хирург Анохин и психолог Михайлов, приставленный следить за психическим здоровьем экспериментального образца, что также было поставлено на научную основу — специальный радиомаячок, сопряженный с микрочипом, в определенное время передавал на Центральный Пульт клиники данные о физиологических параметрах образца, которые опытному Михайлову говорили о многом. Сейчас он имел при себе распечатку с такими данными.

При появлении врачей Шубенкин открыл желтые свои глаза и фальцетом сказал недовольно:

— Запираться, что ли, от вас? Надоели.

Всё-таки много в нем было агрессии, Анохин многозначительно посмотрел на Михайлова, тот понимающе кивнул.

— Как самочувствие? — бодренько спросил Анохин.

— Что вы мне в попу вшили? — вопросом на вопрос ответил Шубенкин, глядя в потолок.

— Датчик коррекции, — подумав, сказал Анохин, не вполне, впрочем, уверенный, что это именно вышеозначенный датчик. — А что?

— Что, что? — недовольно сказал Шубенкин. — Стреляет в ногу. Раньше не стреляло, а теперь стреляет.

— Так ведь раньше и датчика там не было, — успокоил его Анохин. — Не волнуйся, приживётся, это явление временное. Ты нам, Аскольд, ответь-ка лучше на пару вопросов. Готов? Давайте, коллега.

Михайлов посмотрел в распечатку и спросил:

— Скажи, пожалуйста, Аскольд, что случилось сегодня в пятнадцать часов четырнадцать минут?

Такого рода вопросы в последнее время, а именно после восстановления и корректировки экспериментального образца, были не новы, поэтому образец, то есть Шубенкин, без всякого раздражения, поскольку знал, что спрашивающие пекутся о его здоровье, ответил:

— Не сработал ПММ.

— Хорошо, а тридцатью секундами позже?

— Сработал инстинкт.

— Я вижу большой выброс андреналина, — сказал Михайлов, глядя в распечатку. — Женщина?

— Бомжи, — ответил Шубенкин. — Всё дело в них, гадах.

И, повернувшись на бок, продолжил:

— Вербую я их, значит, в добровольцы, то есть в люди, а они, видишь ли, отказываются. То есть, ПММ однозначно не фурычит. И отказываются эти сволочи не просто так, а издеваются, посылают, стало быть. Беру я, значит, портфель потяжелее и начинаю учить. Вот и весь выброс андреналина.

Анохин с Михайловым подумали, пожевали губами, потом Анохин уточнил:

— А не были ли они, бомжи эти, пьяные?

— Еще как были.

— Ну вот, — сказал Анохин. — На пьяных гипноз не действует. Равно как при молитве, учти, Аскольд. А теперь выпей-ка таблетку.

Шубенкин послушно выпил и отрубился, вслед за чем Анохин вогнал ему пистолетом в ягодицу очередной датчик, назначение которого было известно только руководству и разработчику Кологорову…

Выйдя от Шубенкина в длинный узкий коридор без окон, ученые какое-то время шли молча, потом Анохин сказал:

— Вам не кажется, коллега, что его агрессия может добром не кончиться?

— Опасения есть, — ответил Михайлов, который был лет на десять моложе сорокалетнего Анохина. — Но вполне возможно, что это реакция организма на инородные тела. Согласитесь, напичкали мы в него всякой электроники в избытке, особенно за последнюю неделю.

— Да, да, — согласился Анохин. — Напичкали.

Воспользовавшись электронными пропусками, они миновали отсекающий тамбур и вышли на улицу.

— Это уже не человек, — сказал Михайлов. — Это скорее биоробот.

— Угу.

— А что за добровольцев он вербует и по какому праву? — спросил Михайлов.

Оглянувшись по сторонам, Анохин обнял его за плечи сказал: «Пойдемте, у меня поговорим», — и увлек в соседний корпус.

Кабинет у Анохина, как у всякого начальника сектора, был просторен, уставлен итальянской мебелью, устлан ковром и скорее напоминал какую-нибудь гостиную, а не приемную хирурга. Впрочем, приемная у Анохина была, и не одна, только располагались они в том самом засекреченном корпусе, где жил Шубенкин. Там же размещалась операционная и масса специальных кабинетов для научной работы. В этих хоромах, с итальянской мебелью, Анохин принимал высоких пациентов из столичной мэрии, а кромсал их, само собой разумеется, в несекретной операционной клиники. То есть, как во всякой частной организации, имелась внешняя, открытая, сторона процесса и имелась внутренняя, закрытая, часть. Да, и еще: в засекреченном корпусе ухо нужно было держать востро, повсюду были понатыканы жучки — слова лишнего не скажи, а в корпусе обычном жучки не приветствовались, себе могло выйти дороже.

Усадив Михайлова за стол для заседаний, Анохин выставил полупустую бутылку коньяка, наполнил стопочки и, усевшись напротив, спросил:

— Сколько вы в нашей системе?

— Вот уж три года, — ответил Михайлов.

— Оклад устраивает?

— Вполне.

— Зачем тогда задаете лишние вопросы?

Анохин откинулся на спинку стула и испытующе посмотрел на Михайлова.

Тот едва не поперхнулся обжигающим коньяком. Промямлил:

— Но, согласитесь, я должен знать своего пациента.

— Так-то оно так, — сказал Анохин и пригубил из стопочки, — Но вы, сами того не подозревая, задали краеугольный вопрос. Сколько у нас сейчас экспериментальных образцов?

— Один, — без запинки ответил Михайлов. — Плюс клоны.

— А сколько штатных чистильщиков?

— Представления не имею.

— А сколько чистильщиков владеют гипнозом?

Михайлов поднял руки — дескать, сдаюсь.

— Так вот, один образец типа Шубенкина заменяет полтыщи чистильщиков, — сказал Анохин. — А может, и тысячу, точно не знаю. Чистильщика можно убить, а образец, сами видели, способен к регенерации. Уловили?

— Что именно уловил? — уточнил Михайлов, поставив пустую стопочку на стол. — А-а, так вы хотите сказать, что из добровольцев мы с вами будем делать биороботов?

— Уловили, — Анохин одобрительно улыбнулся. — А из кого легче всего набрать добровольцев?

— Из тех, кого не хватятся родные и близкие. Действительно, всё просто, можно было и не спрашивать.

— Учтите, я вам ничего не говорил, вы сами дотумкали, — сказал Анохин. — Мне ведь тоже никто ничего не говорил, но за всем происходящим что-то да стоит, дорогуша. Так что, нас ждут великие дела. Вот за это и выпьем…

А Шубенкина между тем ломало. Всё, протыкая стены, росли ноги, потом руки, теперь вот, заполняя комнату, пухла голова. Впору хоть вой. Одно было хорошо и останавливало от опрометчивого шага расквитаться с жизнью — после таких ломок он вдруг приобретал какие-то не присущие ему ранее способности. Наверное, только через жуть, через боль достаются щедрые дары, которыми обделены обычные люди. Зато как приятно открывать в себе что-то новое. Он, хилый от природы, завидовал тому же Брюсу Ли в его умении уложить на землю любого ломтя и смотрел его фильмы с восхищением, открыв рот, но вдруг в один прекрасный момент оказалось, что он умеет делать то же самое, а в сочетании с гипнозом куда больше, чем то же самое. Не нужно даже было владеть искусством замедленной смерти Дим-мак, жертвой которого, как поговаривают, стал Брюс Ли. Стоило внушить приговоренному, что у него сейчас остановится сердце, и на этом крышка. Можно было до смерти напугать, что Головастиков сделал с Лисовым, можно было заставить истечь кровью, как того же гиганта-певца, или поперхнуться, как Родькина, и при этом пальцем его не тронуть, не оставить ни следа. Удобно? Еще как.

Шубенкин на своей кровати выгнулся дугой от долгой мучительной боли, и вдруг — финиш, отпустило. Он провалился в мягкий обморок, а через двадцать минут очнулся, полный энергии и желания что-то делать. Но что хорошего или плохого можно сделать взаперти? Разве что в туалет сгонять, благо удобства рядом. После туалета встал под ледяной душ, и стоял до тех пор, пока не окоченел.

Нет, всё это очень и очень глупо, будто пёс на цепи, у которого одна дорожка — вдоль проволоки, на которую цепь накинута. Право же, лучше бы память напрочь отшибли, превратили бы в зомби, которому что прикажешь, то и сделает, не моргнув глазом.

Дурак ты, сказал он себе, ты и есть стопроцентный зомби, тебе, дураку, что прикажут, то ты, болван, и будешь делать, ни о чем не думая. А потом ворошишь старое, кретин, вспоминаешь, как заставил лопнуть аорту у любимого когда-то певца. И ведь ни жалости, ни сострадания, только любопытство и холодная констатация, что это, оказывается, так просто — убить человека.

«Внимание, — услышал он не терпящий отлагательств голос, заставивший немедленно забыть всякие там рассусоливания на личные темы и безоговорочно подчиниться. — Задание на два часа ночи. Цель задания…»

Далее как обычно последовали детали ночной операции, мы же на этом Шубенкина, больше уже биоробота, чем человека, до поры, до времени оставим.

Глава 21. Фрак есть?

Пенза встретила Кислова низким серым небом и противным холодным дождем. Миновав привокзальный сквер с уже пожухшими, мокрыми деревьями, он, не торопясь, вышел на пустую Московскую, улыбнулся, вспомнив гудящую, как улей, переполненную народом и транспортом Москву, и пошагал к драмтеатру Луначарского. Улица была чиста, омыта дождем, а ведь раньше, говорят, грязи на ней было столько, что сверху, от Советской площади, аккурат до Фонтана люди запросто съезжали на санях. Было это очень давно, когда еще не было ни Советской площади, ни Фонтана, вернее, они как бы были, но назывались совсем по-другому.

Обогнув драмтеатр, Кислов вышел на Кирова, и через несколько минут уже открывал дверь своей квартиры.

На клацанье замка немедленно примчалась Юленька, кинулась обнимать колени. За Юлей в коридор вышла мама, потом отец, и пошла-поехала семейная идиллия с поцелуями, с расспросами, с обязательной котлетой под жареную картошечку, не той котлетой, что замораживается до минус восемнадцати и хранится в морозильнике годами, а настоящей, из говядинки со свининкой, с лучком и вымоченной в молоке булкой.

Короче, Фадееву Игорь позвонил где-то через полтора часа и сказал разнеженным разморенным голосом:

— Приветствую, Василий Гордеевич. Кислов. Я, стало быть, после обеда выйду.

— Можешь не выходить, — ответил Фадеев и замолчал.

— Э-э, — произнес Кислов, выждав паузу. — В каком смысле?

Фадеев вдруг весело заржал, после чего сказал довольно:

— Купился, купился, чекист. Отдыхай. Вечером «Сурой» едем в Москву, жду у десятого вагона. А завтра летим в Мюнхен, так что не забудь загранпаспорт.

— Как-то всё это неожиданно, — пробормотал Кислов. — Надолго?

— Думаю, за недельку управимся. Фрак есть?

— Нету.

— И не надо, — сказал Фадеев. — Напрокат возьмем.

— А как билет-то на меня купили? Спросил Кислов. — Без паспорта же не дают.

— Тебе не дают, а мне — пожалуйста, — ответил Фадеев. — Дорастешь до моих седин, тебя на поезд без паспорта будут пускать. Ну, ладно, шутки в сторону. Много барахла не бери, всё ждет в номере.

Повесил трубку.

— Опять ехать, — сообщил родителям Кислов и набрал номер Новиковых, которые оказались дома…

Визит к родителям Андрея оставил тягостное впечатление. Действуя гестаповскими методами, Загрицын до смерти напугал стариков (Андрей был поздний и единственный ребенок), подверг унизительному допросу, а потом, угрожая, заставил сдать пробу тканей. Главное, что они до сих пор были уверены, что Андрей погиб.

— Враньё, — ответил на это Кислов. — Я вчера с ним разговаривал, просто он в подполье. Так нужно. Он и от Кузнецова скрывается, а если выходит на связь, то с большой осторожностью.

— И что понесло? — тускло сказал Новиков-старший. — Жил бы и жил себе в Пензе-то. Москва не для нас, шебутная и бестолковая. Это уже Чикаго какой-то, а не наша столица.

По тону чувствовалось — Кислову он не поверил.

— Зря вы так, — мягко укорил Игорь. — Она сейчас еще лучше, чем была. А Андрей, скажу вам по секрету, неплохо устроился, получает большие деньги. Только позавидовать можно.

— Что ж тогда ни разу не позвонил, коль хорошо устроился? — резонно спросила Новикова. — Нет, Игорек, мы-то правду знаем.

— Ну, хорошо, — сказал Кислов, чувствуя, что переубеждать бесполезно. — Вы тому же Загрицыну, если спросит, говорите эту свою правду. Но на самом деле это не так. Вот вам Андрей велел передать.

Положил на кухонный стол сверток с двадцатью тысячами рублей и ушел, кляня себя за то, что не догадался взять у Андрюхи записочку для родителей. Но кто ж знал, что всё так плохо?

Кстати, деньги эти были остатком его командировочных, не растраченных в Москве, и Андрей никакого отношения к ним не имел, но всё равно было приятно хоть как-то помочь старикам…

В Москву они с Фадеевым отбыли в спальном вагоне в двухместном купе. Рядом ехал Сергей Пенкин, который Фадеева прекрасно знал, так что вечер выдался хоть куда — в дыму и пьяном угаре вагона-ресторана. Потом оказалось, что Пенкина как всегда обчистили, но обчистили весьма странно — из всего багажа пропали лишь концертный малиновый пиджак с серебряными блестками да трико с лампасами для посещения туалета.

Такие пассажи с Сергеем случались довольно часто, и он на сто процентов был уверен, что это происки фанатов, у которых от идолопоклонства заклинивает ум за разум. Какой дурак наденет на улицу пиджак с блестками и портки с лампасами? Какой козел будет принародно сморкаться в платок, который он спер у Джона Леннона, или надевать трусы, которые выкрал у Оззи Осборна?

Пенкин со своим скарбом занимал целое купе, которое халатно променял на ресторан, понадеявшись на двух своих охранников, разместившихся по соседству. Охранники, молодые лбы, рады стараться — улеглись по полкам, лапти кверху, и в момент уснули. Заходите, люди добрые! Как только самих не умыкнули?

Короче, обнаружив пропажу, Сергей завалился к соседям за утешением и ушел от них где-то в два ночи с ба-альшими мешками под глазами, а утром, в отличие от опухших, желтоватых, с блуждающими глазами земляков, был свеж и бодр, как огурец. Всё похохатывал над ними, хохотун такой, норовил ткнуть пальцем в живот. Но тут он, конечно, рисковал первым попасть под фонтан.

«Сколько ж вчера выдули-то? — думал Кислов, глядя на расшалившегося певца, который за несколько последних лет солидно раздобрел и чем-то стал похож на актера Смирнитского в роли Портоса, которого утолщали с помощью подушек. — В ресторане два, нет три пузыря на троих. Да в номере еще один. Нет, два. И третий Серега принес. Боже мой, по две бутылки коньяка, умереть можно».

Но худа без добра не бывает. На Новорязанской улице, примыкающей к Казанскому вокзалу, Пенкина и холуев, тащивших его скарб, ожидал минивэн, куда певец заманил и Фадеева с Кисловым. Якобы подвезти, Москву показать, а сам привез к себе домой и насильно приютил. И всё, думаете, ради чего? Страсть как любил принимать гостей. Не всяких, разумеется, какого-нибудь мордвина из Калдаиса не стал бы привечать ни за какие коврижки, а вот миллионера Фадеева и его личного юриста, из которого нет-нет да и выглядывал хитроватый чекист, с превеликим удовольствием.

Радушно, не скупясь, покормив, начал показывать свои двухуровневые апартаменты, но увидел, что гости разомлели, ничуть не обидевшись, повел в спальню и через два часа разбудил, поскольку нужно было отправлять их в аэропорт.

Ну вот, всё как в тумане, по крайней мере именно такое ощущение от этого отрезка времени осталось у Кислова. Приятно было положиться на добрую волю открытого, как дитя, великодушного обладателя несравненного голоса, поющего аж в семи октавах, но труба звала, и Игорь, мчась в том же минивэне всё дальше и дальше от дома Пенкина, понемногу стряхивал с себя радужную паутину, возвращаясь в прежнее состояние сосредоточенности и внимания к мелочам.

Пенкин, у которого вечером было выступление, не поехал, и правильно сделал. Хорошего помаленьку…

Германия встретила русских туристов, а именно в таком качестве путешествовали Фадеев и Кислов, меленьким дождем, который в отличие от вчерашнего, пензенского, был теплым и каким-то уютным.

В аэропорту их ожидал русскоговорящий немец с лицом рязанского Степы, который, погрузив в багажник сверкающего Фольксвагена фадеевский чемодан, сел за руль и повез гостей по мокрому блестящему шоссе в Мюнхен. В городе, нарядном, как игрушка, и одновременно чопорном, ощетинившимся островерхими кирхами, Фольксваген не остановился даже у Музея Пива, а, проехав насквозь, помчался зелеными всхломлениями по трассе, плавно огибающей поля и темные лесные массивы. Вдруг серое небо разорвалось, и в просвет щедро брызнуло уже заходящее солнце, облив холмы золотом и медью.

Глава 22. Замок

Километрах в десяти от окраины Мюнхена Фольксваген свернул под кирпич с предупреждающей надписью на узкий проселок, проехал сотню метров и перед густым лесом остановился, поскольку дорога была перегорожена шлагбаумом. Из застекленной будки вышел военный в плаще и фуражке, пролаял: «Пропуск».

«Степа» молча подал ему пропуск и какую-то бумагу с внушительной печатью.

Военный принялся изучать документы, а Фадеев подтолкнул Кислова локтем и показал подбородком — посмотри, мол, направо, но Игорь уже и сам увидел. Справа, метрах в двадцати от дороги, под видом холмика имел место замаскированный дот, а далее за ним под маскировочной сетью угадывался БТР. Всё вроде бы и скрыто, но кому надо — тот увидит.

Военный перехватил его взгляд и усмехнулся. Вернув документы, козырнул, махнул рукой кому-то в будке, и шлагбаум плавно поплыл вверх.

Машина въехала в лес, в салоне стемнело.

— Серьезные ребята, — заметил Фадеев, подмигнув Кислову, который никак не мог понять, куда их везут, но делал вид, что всё в порядке.

— Будто не знаете, Василий Гордеевич, — сказал «Степа».

Фадеев хохотнул.

Вот черные стволы впереди перечеркнула серая полоса бетонного ограждения, и вскоре они подъехали к массивным, выкрашенным в зеленый цвет стальным воротам. Телекамера наверху, поерзав туда-сюда, изучила Фольксваген, потом в калитку вышел офицер, и процедура проверки документов повторилась.

На этот раз пришлось выйти из машины и предъявить загранпаспорта, что Фадееву откровенно не понравилось. Привык, орелик, что его везде встречают по одежке. Оттопырив тугой зад, офицер залез в салон, всё обнюхал, даже заглянул под сиденья, открыл бардачок, посветил фонариком, после чего велел открыть багажник и капот. «Степа» сказал резко, что поставит в известность господина Кирхгоффа, офицер ответил коротко: «Нам приказано».

Знающий немецкий язык Кислов ничем не показал, что понял, о чем речь.

«Степа» открыл багажник, потом капот, а Фадеев между тем спросил:

— Ну, и о чем они гутарят?

Кислов пожал плечами.

— Ты же в школе изучал немецкий.

— Я и английский изучал, — ответил Кислов. — А что толку?

— Да, учителя у нас аховые, — согласился Фадеев. И, развеселившись, добавил: — А ученики вообще пни.

Кислов согласно кивнул. Всегда полезно прикинуться шлангом — спросу меньше.

Но вот ворота окрылись, и Фольксваген помчался в глубину леса. Несколько поворотов, и лес начал редеть, уступая место зеленым лужайкам и причудливо подстриженным кустам, а справа начал выплывать невысокий, каких-то три этажа, широко раскинувшийся замок с башенками, фигурами на крыше и посверкивающим золотом гербом над двустворчатыми воротами.

Автомобиль вывернул на центральную аллею, миновал брызжущий радужными струями фонтан и остановился напротив ворот.

Сунув водителю разноцветную денежку, Фадеев вышел из машины и направился в замок, Кислов последовал за ним со своим кейсом, слыша, как «Степа» достает из багажника фадеевский чемодан и, пыхтя, крячит его следом.

Надо сказать, что вблизи замок оказался гораздо более внушительным, чем издалека, а внутри так он вообще был огромным. Мраморный, залитый ярким светом холл был не ниже пяти метров, а площадью был с какой-нибудь танцзал. Наверняка здесь до сих пор лихо отплясывали нагрузившиеся шнапсом и баварским пивом славные наследники тевтона, а потом отдыхали на велюровых банкетках, стоявших вдоль зеркальных стен.

Что и говорить, нехудо жили нынешние хозяева замка, всё здесь сверкало, всё было вылизано до блеска, даже плитки, устилающие пол, были особыми — на каждой изображен тот же герб, что над воротами, правда более блеклый, потускневший, но ведь изображен, и потускнел он вовсе не от множества подошв, цвет что с краю, у стен, что в центре зала, где основной пляс, один и тот же.

Попирая гербы своими давами, Фадеев прошел к лестнице на второй этаж, покрытой алой дорожкой, и занес было ногу над ступенькой, но тут из боковой двери вышел длинный, седой, сухопарый человек в ковбойке и джинсах и воскликнул:

— Васья, я ошен р-р-рад.

Далее, идя навстречу устремившемуся к нему Фадееву, он бегло залопотал по-немецки и всё лопотал, пока они не состыковались на полпути и троекратно не облобызались. Игорь из этого лопотания не понял ни слова, и это его насторожило. Язык был внешне похож на немецкий, такой же гортанный, грубый, лающий, но немецким не был. Фадеев же, судя по всему, прекрасно его понимал.

Ввалился «Степа» с чемоданом, выждал, пока хозяин, он же герр Кирхгофф, его заметит, и доложил, что офицер на въезде оскорбил досмотром. «Я разберусь», — ответил Кирхгофф и кивнул, отпуская.

Фадеев подозвал Кислова, представил длинному хозяину, которому Игорь едва доставал до плеча.

— А я думал, все русские офицеры — гренадеры, — сказал Кирхгофф, пожимая Кислову руку.

Игорь посмотрел на Фадеева — переводите, мол.

— Ты ему понравился, — объяснил Фадеева, после чего сказал Кирхгоффу:

— Он не понимает.

— Ой ли? — не поверил Кирхгофф. — Чекисты — очень хитрый народ, смею вас уверить. Так что поаккуратнее.

При этом он внимательно смотрел на Кислова, но у того и мускул не дрогнул, только глазами луп-луп, как наивный дурачок.

— Контр-р-разведка, — одобрительно сказал Кирхгофф и потрепал Игоря по плечу. Дескать — молодец, придуряйся и дальше.

Русских гостей разместили на втором этаже, в отдельных комнатах, по соседству. Удобства были в пяти шагах, там же имелись душ и рукомойник. В одной из пристроек имелся бассейн, куда перед ужином Фадеев затащил Кислова. Он, Фадеев, был здесь уже не в первый раз. Бассейн порадовал морской водой, искусственными волнами и тем, что они здесь одни.

Вообще, замок казался пустым, лишь изредка по высоким коридорам прошмыгивал какой-нибудь учтивый прислужка, гнущий при каждой встрече спину.

Перед ужином старый лакей с прилизанными волосами принес Кислову фрак, манишку и бабочку. Одев всё это, он почувствовал себя полнейшим идиотом. Во-первых, душно, во-вторых, некуда деть руки, болтаются, как макароны, туда-сюда, в-третьих, фрак к чему-то обязывает, в нём не ляпнешь, не почешешь в маковке, когда приспичит, а совсем наоборот — ты должен вести себя так, будто лом проглотил. В зеркале, однако, Кислов выглядел вполне прилично, что подтвердил и Фадеев, который вскоре зашел за ним.

Глава 23. Ужин в замке

В трапезной за длинным, ломящимся от кушаний столом, уже размещались шесть мужчин — все во фраках, всем за пятьдесят, так что Игорь был в этой компании самым молодым. После того, как русские заняли свои места, герр Кирхгофф, сидящий во главе стола, сказал, что все в сборе, можно приступать к чревоугодию, а разговоры потом, когда будет заморен червячок.

Что тут началось. Гости со всем пылом накинулись на еду, принялись стучать вилками, ножами, чавкать, лакать пиво, рыгать, отпыхиваться и молотить языками. Каких-то шесть бурбонов подняли такой гам, как будто было их в десять раз больше.

Вот кто-то с шумом пустил ветры,

Игорь с недоумением посмотрел на Фадеева, и тот объяснил, что здесь все свои, что сдерживаться в таком случае вредно, врачи не рекомендуют, а потому если приспичит, то валяй, никто не обидится. Вообще, добавил он, немцы очень рациональная нация, есть чему поучиться. «Этому и учиться не надо», — подумал Кислов и сказал, что странно, что дам нет.

— Это, батенька, не какая-нибудь идиотская тусовка, а деловая встреча, — ответил Фадеев. — Сейчас, погоди маленько, все напитаются, основная часть и начнется. Ты не встревай, даже если что-то и поймешь. Когда надо, я тебя спрошу.

— Что спросите? — не понял Кислов.

— Что надо. Там увидишь.

Действительно, весьма скоро гости принялись метать пореже, перешли на коньячок, на ветчину, на маслины.

Кирхгофф постучал вилкой по тарелке и, когда гам утих, сказал:

— Я намеренно не назвал нашего юного друга из Москвы. Это чекист Игорь Кислов. Делает вид, что не знает языка, но у меня есть подозрение, что знает. Будьте внимательны.

После его слов гости, жуя, уставились на Кислова, потом на Фадеева — ты, мол, что себе позволяешь? Фадеев поднял перед собой ладонь — дескать, спокойно, всё схвачено.

Гости переглянулись. Ну что с них, с этих русских миллионеров, возьмешь? Что хотят, то и делают.

Дальнейшая беседа проходила на тарабарском языке, и Игорь остался не у дел. Сидел себе, вылавливая порой из речи немецкие слова, которые никак не складывались в общую картину, жевал вкусную рыбку, чередуя с крупной черешней, разглядывал высокий сводчатый потолок, украшенные барельефами и лепниной стены, в общем валял дурака. Когда надоело пялиться по сторонам, принялся разглядывать гостей. Очень забавно было наблюдать за тем, как, почувствовав его взгляд, какой-нибудь из мужчин начинает поёживаться, бегать глазками, потом сердито смотрит, бормочет: «Чего уставился, свинтус?» и отворачивается, но ненадолго, вскорости проверяет, отстал ли от него Кислов. Нет, не отстал, всё пялится.

Кирхгофф что-то сказал Фадееву, и тот произнес, не поворачивая головы:

— Прекрати, тебе не пять лет. Что о нас подумают?

— Скушно, — ответил Кислов, балуясь. — Я, может, пойду?

— Сиди.

Наконец, дошла очередь и до Кислова.

— Я закупаю в Германии партию медицинского оборудования, — сказал ему Фадеев. — Составишь договор и распишешься, как юрист фирмы.

— Но я не юрист фирмы, — возразил Кислов.

— С позавчерашнего дня именно что юрист, — ухмыльнулся Фадеев. — Нужно читать приказы.

— Но позавчера я был в Москве, — резонно заметил Кислов.

— А сегодня под Мюнхеном, — ответил Фадеев. — Есть разница?..

После ужина бурбоны и примкнувший к ним Фадеев переместились в соседнюю комнату играть в карты, а Кислов вышел подышать свежим воздузом.

Стемнело уже, в воздухе еще стояла сырость, но дождь прекратился, небо прояснилось и над горизонтом слабенько проявилась Венера. Брусчатая площадь перед замком была ярко освещена фонарями, а расположенные дальше фонтан и ландшафтный кустарник были лишь искусно подсвечены, будто покрыты серебристой изморозью.

Сунув руки в брюки, Кислов не спеша направился к фонтану, но едва он миновал площадь, откуда-то сбоку вынырнула темная фигура, и перед Игорем, перегораживая дорогу, встал некто в облачении ниндзя, называемом, помнится, синоби седзоку. Не сказать, что стало не по себе, но от неожиданности по спине пробежал холодок.

— Нельзя, — сказал человек. Голос его был приглушен и искажен маской.

— Говорите по-русски? — удивился Кислов.

— Дальше нельзя, — повторил человек.

— А туда? — Кислов махнул рукой вправо.

— Никуда нельзя.

Пожав плечами, Кислов направился в замок. Не драться же с каким-то придурком в синоби седзоку, да еще соотечественником. Наверняка он здесь не один. Это что же за такой особо охраняемый объект на границе с Австрией?

Рашен ниндзя шел следом, и Кислов, всё так же идя не торопясь, руки в брюки, спросил через плечо:

— Давно здесь?

Человек вдруг остановился, прислушиваясь. Тут и Кислов уловил в отдалении какую-то возню, потом слабый крик. Ниндзя метнулся на шум, пропал в темноте, а через секунду раздался противный хруст, и его безвольное тело подобно тряпочной кукле было выброшено под фонарь. Следом за телом из тьмы выпрыгнул некто в черном плаще и полумаске. Шапка темных курчавых волос, судорожный оскал, мелкие заостренные зубки. Это же надо — счастливо удрать в Москве, чтобы через двое с небольшим суток нос к носу столкнуться не где-нибудь, а на особо охраняемом объекте под Мюнхеном.

Погрозив Кислову тощим пальцем, Шубенкин прошипел:

— Если б не метка, тебе, чекист, труба.

И метнулся на приглушенный топот многочисленных ног, навстречу невидимым врагам, а Кислов, понимая, что избежал смертельной опасности, заторопился в спасительный замок.

Сзади о брусчатку шмякнулось еще одно бездыханное тело. Шубенкин с противниками расправлялся скоро, чуть ли не в одно касание, и выкидывал на свет, чтобы все-все видели. Вот кучка борющихся появилась из темноты. Нет, эти ребята в синоби седзоку не были пушечным мясом, приемами они владели и скорость у них была приличная, просто враг достался не по зубам.

Схватив всё это краем глаза, Кислов прибавил ходу, вихрем влетел в парадные двери и едва не сшиб Фадеева, который спешил на выход с серебряным свистком в руке.

— Назад, — прошипел Кислов, оттаскивая его от дверей.

— Пусти, дурак, — пробормотал Фадеев, отбиваясь. — Он их там всех перебьет.

— Он и тебя перебьет.

— Отвали, козел.

Вырвавшись, спортивный Фадеев выскочил на крыльцо и, надув щеки, принялся дуть в свисток, который начал издавать негармоничные переливчатые трели.

Странные эти звуки, от которых ныли зубы, заставили присмиреть раздухарившегося Аскольда, который уже уложил под фонарь с десяток ниндзя, и с понурой головой подойти к Гордеичу.

— Игорек, — позвал Фадеев. — Поди-ка сюда.

Кислов вышел, Шубенкин ожег его взглядом, точно кнутом перетянул. Что же это за чудище-то такое в человечьем обличии? С виду тощ, малахолен, пальчики на руках тоненькие, почти детские, а силища, как у демона.

— Слушай меня, Аскольд, — сказал Фадеев внушительно. — Это хозяин. Хозяина зовут Игорь Анатольевич Кислов. Хорошенько запомни его. Хозяина Кислова нужно охранять и защищать. Запомнил?

— Запомнил, — ответил Шубенкин и ощерился. Десны у него кровоточили, а потому зубки были в крови.

Или это он кого-то задрал? Как волк — острыми зубами по горлу.

Ну да, вон у верхней жертвы разодрано горло, вроде как тень упала — сразу и не поймешь, что это рваное мясо.

Глава 24. Странные дела в замке

На крыльцо вышел герр Кирхгофф, увидел на брусчатке трупы и сказал сакраментальное «Майн Гот». Вот и прочие тевтоны появились, сытые, довольные, с отвисшими животиками, и сказали по-немецки: «Твою мать». Выходило, что спор Фадееву они проиграли, экспериментальный образец, который ни на кого впечатления не произвел и никто кроме русского миллионера на него поставил, запросто голыми руками выкосил десяток добровольцев из спецотряда барона фон Пампуха.

Денег, и немалых, конечно же было жаль, но что деньги, когда вдруг открылась страшенная перспектива. Прав был Фадеев, четырежды прав, убеждая, что век чистильщиков, какими бы они фанатами ни были, уходит, для чего и привез с собой экспериментальный образец. И, разумеется, был поднят на смех — этой жертве Бухенвальда впору было сражаться с яичницей, а не с отборными бойцами, перед которыми пасовали японцы.

Теперь всё, теперь двусторонний договор можно подписывать запросто, но это уже утром.

— Герр Кислов? — сказа Кирхгофф, провернувшись к Игорю. — Можете завтра себя не утруждать, договор уже составлен. Вам только нужно будет расписаться, как юристу.

Фадеев перевел.

Кислов согласно кивнул, вслед за чем они отвели послушного Аскольда в глухую комнату, сбежать из которой было невозможно, где и заперли на ночь.

— Как он здесь оказался? — спросил Кислов, когда они выщли в коридор.

Фадеев довольно ощерился.

— Сперва самолетом, потом машиной. В качестве багажа. В клинике Шубенкина усыпили, и он дрых всю дорогу, заколоченный в ящик.

— Но это же, не знаю как назвать, контрабанда, — сказал Кислов. — Так можно перевезти каждого.

— Не каждого, — возразил Фадеев. — Во-первых, Аскольд весит всего пятьдесят кило, а во-вторых, он не храпит и не воняет, так что даже собака его унюхать не может. Вот так-то, брат. Выпьем?

— Охотно, — ответил Кислов, и они отправились в бар при трапезной…

Тем временем герр Кирхгофф отчитывал бойцов из спецотряда фон Пампуха за неумение. Бизнес бизнесом, а национальная гордость превыше всего, поэтому он и шипел сквозь зубы, сдерживаясь, чтобы не гаркнуть на всю площадь. Заплывшие жирком тевтоны согласно кивали, а ниндзя слушали, понурив головы и втайне радуясь, что не лежат сейчас в скорбной куче под ярким фонарем.

— Оказаться у каких-то варваров на поводу — стыд и позор, — заключил своё пламенное шипение Кирхгофф. — Не умеете кулаками — зарезали бы к чертовой бабушке, пристрелили, мало ли способов.

Бойцы переглянулись, и один из них ответил:

— Стрелять не велено, а зарезать пытались. Бестолку.

— То есть как — бестолку? — не понял Кирхгофф.

— Нож не берет, — уже побойчее объяснил ниндзя. — Вязнет. Это великий воин.

— Ладно, — Кирхгофф махнул рукой. — Отнесите трупы в ледник и отдыхайте. В столовой вас покормят…

Герр Кирхгофф всерьез подумывал убрать лишних свидетелей, и лишь в последнюю минуту отказался от своего решения. Поэтому еда в столовой оказалась не отравленной, а ночь для бойцов фон Пампуха началась весьма спокойно, хотя циновки на полу в одном из отдаленных залов замка не делали каменные плиты мягче.

Около двух ночи, прошив толстые стены, в зале появилось некое слабо светящееся образование, которое облетело по очереди каждого из спящих воинов, потом вновь ушло в стену, оставив на циновках бездыханные тела.

В это же время Кислову приснилось, что он, мечась по замку, во всю прыть удирает от обмотанного черным полотном привидения, которое для ускорения покалывает его сзади острым копьем и хлещет в миллиметре от пяток огненной плетью, оставляя на мраморе выжженные рубцы. И так без передышки до утра, так что проснулся он измочаленный, весь мокрый, с бешено колотящимся сердцем.

Фадееву такая ахинея не снилась, но тяжесть на сердце была, оттого, поди, что он как последний дурак спал на левом боку.

Всем эта ночь далась нелегко, видно накануне переели жирного, когда же утром обнаружилось, что добровольцы Пампуха мертвы, многие припомнили, что далеко за полночь слышали в замке подозрительные звуки. Даже Кирхгоффу, которого во сне мучил отек слизистой, сделалось не по себе. Отек для него был делом привычным, да и смерть ниндзя скорее приветствовалась, чем категорически отрицалась, но такого в его дворце еще не было. Всё и вся во все времена здесь было под строгим контролем. Даже фамильное привидение много грешившего при жизни прапрадедушки Вильяма было под присмотром и не беспокоило редких гостей.

Семейный врач, который безвылазно паразитировал в замке, надзирая за здоровьем Кирхгоффа, осмотрел трупы и заявил, что это во всех случаях похоже на внезапную остановку сердца. Насильственных признаков нет, и слава Богу, а уж вскрытие покажет, что там на самом деле. Главное, что никто их не душил, не кромсал, не молотил по голове ломом.

«Какое там к черту вскрытие», — подумал про себя герр Кирхгофф и, позвонив фон Пампуху, объявил, что его взвод героически погиб, сражаясь с превосходящими силами противника.

— Это дорого встанет, — пророкотал в трубку здоровяк Пампух.

— Не дороже денег, — ответил Кирхгофф. — Родственников, как и договаривались, у них нет?

— Нет.

— Смерть в горячей точке вас устроит?

— Вполне. Где-нибудь на Огненной Земле.

— Хороша горячая точка, — проворчал Кирхгофф. — Ладно, будь по-вашему. Приезжайте с рефрижератором, всё и оформим. Надеюсь, не в обиде?

— Всякое бывает, — проворчал фон Пампух. — Но впредь с подобными просьбами прошу не беспокоить.

Задело, задело старого перца, подумал Кирхгофф, положив трубку. Да и кого бы не задело? Эх, жизнь окаянная.

Впрочем, сомнения по поводу окаянной жизни, как всякого делового человека, его мучили недолго. Вскоре уже в компании тевтонов и русских он завтракал с шампанским и жульеном из трюфелей, перемежая это тяжелыми мясными и легкими овощными салатами.

После завтрака русские подписали договор на двух языках, забрали второй экземпляр и, прихватив упакованного в коробку придурка Аскольда, отбыли на Фольксвагене русскоговорящего «Степы».

Надо сказать, что при таможенном контроле на просвете скрюченный в три погибели Аскольд напоминал сложенное зимнее пальто, но поскольку сопроводительные документы на коробку имели специальную пометку, что груз досмотру не подвержен, никаких затруднений с провозом багажа у них не возникло. В аэропорту Москвы коробку с дрыхнувшим Аскольдом забрали трое дюжих парнюг, и с этого момента Кислов почувствовал значительное облегчение.

— Ну что, к Сереге? — спросил Фадеев, когда они спускались по пандусу к такси (ни маршруток, ни тем более электричек он не признавал). — Стресс снять.

— У вас, сэр, тоже стресс? — удивился Кислов.

— А то как же, — ответил Фадеев и подмигнул. — Секёшь момент, парень? Мы же в потенциале миллиардеры. Олигархи, черт побери…

По дороге заехали за билетами на СВ, и в результате такси обернулось Фадееву вдвое дороже, но что для него, для крутого, лишняя тысяча-другая?..

Пенкин оказался дома. Землякам обрадовался, будто век их не видел, сказал, хохоча, что вечерами в одиночестве тоскует, частенько плачет. Врун такой. Тут же позвонил какому-то хмырю по имени Боря и сказал, что тусовка на сегодня отменяется.

Вновь остаток дня и часть ночи пролетели феерическим вихрем, а назавтра Фадеев потащил вялого Кислова на Воздвиженку в, страшное дело, Медицинский Центр Управления делами Президента РФ, где Игорь в ожидании Гордеича полчаса сидел в кресле с толстым глянцевым журналом, потом на Гоголевский Бульвар в Международный Валютный Фонд, ну а уж затем в «Жигули» на пару кружек пива Кронбахер. Нет, всё-таки столица — очень суетливый город, от него устаёшь.

Вечером уже в спальном вагоне, радуясь, что всё позади, Кислов вскарабкался на верхнюю полку и залег до утра, но не тут-то было — Фадеев приволок из дальнего купе некоего доктора экономических наук Оленина, директора крупнейшего в области оборонного завода, которому вознамерился передать заказ на производство микрорадиодатчиков для семейства Аскольдов. Пришлось встать.

Оленин был крупный, очкастый и шибко себе на уме, хотя и строил из себя демократа. Ушел он за полночь, оставив приятное впечатление и не сказав ни да, ни нет, то есть скорее да, чем нет, но не окончательно, потому что вопрос серьезный, вот так с бухты-барахты при всем уважении к Гордеичу не решишь, нужно ведь откорректировать существующий план, открыть новый участок в девятом цехе, освоить, так сказать, новое производство с определенными издержками заказчика, а так, вообще-то, идея привлекает.

— Видишь разницу? — спросил Фадеев, когда они с Кисловым остались одни. — Немцы заказ подписали сразу, как только увидели Аскольда в действии. Миллиарды евро, даже не почесались, потому что чуют прибыль. А наш директор, Юрок Оленин, всё чего-то крутит, осторожничает, как бы где не промахнуться, как бы не нацепили. Хотя ведь друг друга уже лет десять знаем, когда он еще директором НИКИРЭТа был. Вот оно — совковое воспитание. Бизнес по-русски, Игорек, это не дело сделать, а нагреть кого-то, отсюда и вся эта хитрозадость. Опасно у нас быть директором, я Юрка понимаю. Но, полагаю, одумается, я его еще ни разу не подводил.

Кислов, у которого слипались глаза, согласно кивнул и подумал: «К черту такой бизнес, когда дни напролет пьешь, а спать толком не спишь. И еще думай при этом, соображай».

А чуть позже, засыпая, признался себе, что о такой удаче еще три дня назад не мог бы и подумать. И, не удержавшись, сонно сказал:

— Спасибо, Гордеич.

— За что? — осведомился с нижней полки Фадеев.

— Мир повидали, себя показали.

— Это тебе не с Загрицыным воевать, — сказал Фадеев и словоохотливо добавил. — Я вот тоже зациклился на игорном бизнесе, потом думаю — а дальше что? Ну, гребу бабки, имею счётец за рубежом, а всё равно у Березовского больше. Тем более у Абрамовича. Маловато будет дёрнуть куда-нибудь в Лондон и забыть о родном ФСБ. Вот я и решил, гм, э-э, давай-ка лучше поспим.

Но Кислов, придавив подушку, его уже не слышал.

Глава 25. Константин Борисович

Вернемся, однако, к Новикову. В восемь вечера, как и договаривались, он явился в бомжацкую к Никите, который его уже ждал. По такому случаю, как же — визит к вождям, Никита был одет цивилизованно, то есть в джинсы и пусть в пятнах, но довольно опрятную куртку. Всё, разумеется, из помойного ящика, но ящика особого, расположенного в богатом районе Москвы, где вещи особо не занашивают. Если особо не принюхиваться, то джинсы смотрелись на все пятьсот долларов, примерно в таких, но подороже, выступал на Сенатской Площади в Питере Пол Маккартни. Подобные штаны таскает и наш музыкант Владимир Кузьмин, и ничего — зрители хлопают за милую душу, невзирая на тертые портки, так что Никита молодец, расстарался. А Новиков был одет просто, без выпендрежа, дабы показать, что с деньжишками у него не густо и что он готов на любую работу.

Одна из явок вождей была на Сретенке, туда они и отправились, благо рядом. Дом был неброский, трехэтажный, вожди занимали на втором этаже две квартиры, соединенные потайной дверью. Естественно, у каждой квартиры был свой хозяин, но это так, для проформы, а вообще-то собственность была артельная. Вернее, числилась таковой по внутреннему уставу, то есть здесь по идее мог заночевать любой состоящий на артельном учете бомж, однако шиш ему в нос, кто б ему позволил?

Дверь открыл мордоворот почище санитара Кавлягина, брезгливо помахал волосатой ладонью перед носом, дескать — амбре, осведомился брезгливо: «По записи?»

— Да свой я, свой, — начал объяснять Никита, но детина отпихнул его и начал закрывать дверь, и тогда Новиков саданул в дверь ногой, та двинула ражему хлопцу по носу. Чистейший нокаут.

— Прошу, — сказал Новиков, пропуская вперед Никиту.

— Что сейчас будет, — пробормотал тот, но послушно вошел.

— Кто там? — спросил, выходя в коридор, толстый лоснящийся вождь, одетый в синий махровый халат до пят. Увидел лежащего мордоворота и удивился: — Это что с Петрухой? Это кто так зашиб Петруху?

— Я, — ответил Новиков, скромненько сложив ручки на причинном месте.

— Вот погоди, встанет, тогда увидишь, — пообещал вождь и протяжно позвал: — Константин Борисович, Серафимчик, полюбуйтесь-ка на Петра, пока не встал. Тайсона завалили, вот те и хрен.

В коридор вышел еще один вождь, посуше первого, поосанистее, в белой рубашке и черных брюках, не вождь, а какой-нибудь менеджер из М-Видео, только в предпенсионном возрасте. Увидев его, Никита принялся класть поклоны, кинулся было лобызнуть ручку, но сухой жестом остановил его и произнес:

— Вы кто, друзья? Что-то ваши физиономии мне незнакомы.

— Я Никита, Константин Борисович, — отозвался бомж. — Старшина. Вспомнили?

— А-а, канистра спирта, — сказал Константин Борисович. — Как же, как же. Из-за неё, в смысле из-за тебя, и меня из замполитов попросили. Хорошее было время, честное, не то, что теперь. Так ты что здесь-то? Постой, постой, так это ты тот самый Никита, который должен привести какого-то, э-э, человека из органов? Привел, значит. И этот человек вместо здрасьте вырубает нашего Тайсона.

— Щас Петька-то очухается, он этого органиста на котлеты разделает, — пообещал вождь в халате, который на фоне Константина Борисовича никаким вождем не казался. Так, какая-то деревенщина пузатая.

— Глянь, глянь, встаёт, — обрадовался пузатый. — Серафимчик, идёшь, что ли? Сейчас из органиста отбивную будут делать.

Детина встал, принял боксерскую стойку и, пританцовывая, пошел на Новикова. Со свистом нанес сокрушительный удар. Новиков отбил кулак ладонью, заставив бугая потерять равновесие, двинул в печень, а потом сбоку в челюсть. Всё было сделано чисто, показательно, без хитроумных восточных приемов.

Петруха грянулся оземь.

Именно в этот момент, когда «Тайсон» еще был в воздухе, из кухни выглянул мальчонка лет десяти и разинул от изумления рот.

— Молчу, молчу, — пробормотал пузан и заспешил на кухню, задвинув с собой и Серафимчика.

Итак, единственным вождем оказался бывший замполит Константин Борисович, который покачал головой, как бы говоря: «Не понимаю я этого», — и пригласил визитеров в комнату.

Комната была обставлена так себе, бабушкиной еще мебелью. Из всего барахла выделялся четырехстворчатый шкаф на гнутых ножках, занявший целиком одну стену. Также имелся сундук с клопами — в длину метра два, в ширину метр и столько же в высоту. По скромным прикидкам ни в дверь, ни в окно он пролезть бы не смог, однако же стоял себе в углу, покрытый чем-то мягким. Про шкаф и говорить нечего, этого монстра собирали, наверное, по частям прямо в комнате.

Были, правда, вещицы и современные, к примеру мощный, шумящий вентилятором компьютер на компьютерном столе, плазменный телевизор, музыкальный центр, но вся эта современность жила жизнью на задворках, тон задавали шкаф и сундук. И это на Сретенке, в центре цивилизации.

Уселись за крытый клеенкой круглый стол с толстыми надежными ножками, вслед за чем Константин Борисович сказал:

— В чем вопрос, Никита? Только покороче.

— Этот человек, Андрюха Новиков, хочет поработать в нашей системе, — доверительно ответил Никита. — Человек он не простой, за ним и милиция гоняется, и братки. А жрать-то надо. Вот он и к нам.

— Как-как? — переспросил Константин Борисович, пересаживаясь к компьютеру. — Новиков Андрей…

— Петрович, — подсказал Новиков, сделав губы бантиком.

Посмотреть на него, так скромнее и не найдешь. Только вот отчего-то «Тайсон» всё еще ворочается в коридоре на полу.

Константин Борисович пробежал пальцами по клавишам, выждал какое-то время, потом сказал «Хе-хе» и повернулся к Новикову. Спросил весело:

— Чекист? Из Пензы? Что привело в белокаменную?

— Никита правильно сказал: жрать-то надо, — ответил Новиков. — Вытурили меня из чекистов, Константин Борисович. Заставили уволиться. Там должно быть написано.

— Там так и написано, — подтвердил Константин Борисович. — И что ты в розыске — тоже написано. И за что же, любопытно, ты в розыске?

И этак ласково посмотрел на Новикова, прямо-таки духовник, а не бомжацкий барон.

— За серию убийств, — легко и просто ответил Новиокв. — Ясное дело — врут, никого я не убивал.

— А смог бы? — спросил Константин Борисович. — Петруху смог бы, если он на тебя с дубиной кинется?

Показал глазами на дверь, в которой с бейсбольной битой стоял озлобленный «Тайсон».

— Это раз плюнуть, — усмехнулся Новиков. — Человека убить очень просто. Только зачем брать грех на душу?

— Тогда до свидания, — сказал Константин Борисович, вставая с кресла и жестом показывая набычившемуся Петрухе, чтоб убирался. — Именно это место у меня было вакантно.

— Постойте, постойте, — пробормотал Новиков, наморщив лоб. — Вам нужен киллер?

— Ага, — просветленно ответил Константин Борисович.

Вот ведь как вывернулся-то, был в овечьей шкурке, а оказался в волчьей.

— Буду откровенен, — сказал Новиков. — Мне нужна не абы какая работа, а я хочу послужить в Добровольческой Армии. В печенках уже этот беспредел.

— Вот те раз, — произнес Константин Борисович, явно удивленный. — Я сам-то про эту Армию во второй раз слышу. Первый раз от одного человечка, теперь от тебя. Ну, и при чем здесь я? Я давно уже не замполит, сменил, так сказать, знамёна, но даже будь им — вряд ли смог бы помочь. Не моя это епархия, Андрей Петрович. Иной нищий побольше моего про эту Армию знает.

— Жаль, — сказал Новиков, вставая. С ним поднялся и Никита, которому было неловко, отчего он поджимал губы и прятал глаза.

— А может, поможете, Константин Борисович? — спросил Новиков. — Только без смертоубийства, а к каким-нибудь нищим. Скажем, на Ваганьковском кладбище, туда ведь без вас никак не возьмут. Они, говорят, хорошие бабки зашибают.

— экий ты, брат, жадина, — отозвался Константин Борисович. — Бабки ему подавай. Киллер-то, чай, больше зарабатывает, и в зиму студиться не надою.

Подошел к Никите, осведомился:

— Что, старшина, возьмем Петровича в нищие?

— А как же, — расцвел Никита и забормотал радостно: — Константин Борисович, товарищ замполит, я же знал, что вы человек справедливый. Думаю: как же так, товарищ замполит и скурвился? Теперь вижу — ошибался, такой человек скурвиться не может. Это ведь была проверка, Константин Борисович? Я по поводу Андрюхи.

— А? — переспросил Константин Борисович, уже не слушая его и что-то строча за компьютерным столиком на клочке бумаги. — Погоди, Никита.

Расписавшись, передал бумагу Новикову и сказал:

— Как ты и просил, чекист, на Ваганьковском кладбище. Но с условием: будешь нужен — являешься по первому зову.

После чего повернулся к Никите:

— А ты, старшина, язычок попридерживай. Не все такие добрые, как я, чтоб твою правду-матку слушать. Сюда ходите пореже, нечего привлекать внимание.

На улице уже, старинной и тесной, мало еще тронутой перестроечной лихорадкой, от которой только блеск, треск и пустота, Новиков сказал мечтательно:

— Вот бы заиметь эту базу данных.

— Ты о чем, Андрюша? — заботливо спросил Никита, мало сведущий в компьютерной чепухе.

— Да я так, мысли вслух, — ответил Новиков, не представляя, что же это за связи у бомжацкого барона, что он имеет досье на каждого россиянина? Ну, может, не на каждого, а только на тех, кто представляет из себя определенный интерес, но тем не менее, тем не менее.

Глава 26. Ваганьковское

Дома Новиков вынул из чемодана кожаную папку на молнии, в которую сложил материалы по делу Лопатина. Чемодан на колесиках с выдвижной ручкой он купил в связи с переездом, и хранил в нем свой нехитрый скарб, чтобы в случае внезапного бегства не метаться по метро с пакетами, а чинно-благородно, не вызывая подозрений, везти пожитки в неизвестном направлении.

«Надо бы понемножку выпрямлять закорючки, — подумал он, раскрывая папку. — Этак незаметно, без личных встреч. Звякнул по телефону — и баста, никаких тебе трупов».

В папке в основном записки, заметки для памяти, планы с отметками, всё, что осталось от материалов, хранящихся в дипломате, который выбросил на помойку дебильный Носков. Все, понимаешь, телефоны, игральный кубик, колечко с бриллиантами, Дударевскую папку, записи Лопатина и прочее, и прочее. Тамара уже, поди, ждёт не дождется передать материалы по Руденскому, ан телефончика-то и нету. Пропал следователь Сергеев, сгинул на ровном месте.

А вот Ираклию Арабескову звякнуть можно, его телефон запечатлен в памяти навечно. Не поздно еще? Одиннадцать с минутами, они так рано не ложатся.

Трубку долго не брали, потом гудки прервались и Ираклий произнес вяло: «Алло».

— Ираклий, привет, — сказал Новиков. — Это Андрей. Помнишь такого?

Помолчав, Ираклий спросил:

— Ты куда пропал? Катя в шоке.

— Мелкие неприятности, — сказал Новиков. — По Лопатину что-нибудь вспомнил?

— Заходи.

— Завтра в семь вечера, — сказал Новиков. — Не рано?

— Лучше в восемь.

— Договорились. Кате привет, — Новиков положил трубку.

Так, подумал он, что еще упустили? У Уханова должны быть материалы по Завьялову, может, и Руденского на него перекинуть? Пусть работает. Что еще? Портфель Шубенкина, таблетки, свисток, изъятые органы. Это не к спеху, подождет, а лучше вообще пока не трогать, не теребить Кузнецова, ему, бедняге, от Сапрыкина и так достается.

Мда, не густо, не густо. Вот и получается, что единственный шанс выйти на организацию — это красавчик Аскольд с волчьими глазками. Что за организация, зачем организация, почему убирают людей — одному рогатенькому известно. Но есть подозрение, что сюда каким-то боком затесался и Лопатин. Каким — непонятно, но связь есть. Это косвенно подтвердил и Моллюсков, подтвердил своим страхом, своим нежеланием говорить правду, своим чувством откровенной безысходности. «Они приходят, и вскипают мозги, а из ушей льется кровь. Это не просто больно, это ужасно больно». Примерно так. Откуда-то знал об этом, либо поделился кто-то, всё изведавший и помилованный, либо, что вероятнее, изведал сам, но до поры, до времени прощен, оставлен в живых. А потом отложенный приговор был приведен в исполнение.

Новиков вспомнил, как у него при столкновении с Шубенкиным всё плыло перед глазами, как навалилась слабость и заломило в затылке. Чистейшей воды гипноз.

Нет, определенно, в этой истории сам черт ногу сломит.

Спрятав бумаги в чемодан, он почистил зубы и лег спать, хотя не было еще и двенадцати…

Пятница для него началась ударившим в глаза солнышком, которое, постранствовав по стене, добралось и до его подушки. Забыл вчера задернуть штору.

Было уже полдевятого, славно придавил.

Наскоро позавтракав, он поехал на Ваганьковское кладбище, и здесь перед входом обнаружил с пяток кучкующихся нищих, которые перед стартом пили пиво и курили Мальборо. Новиков подошел, сказал бодро «Физкультпривет» и, понизив голос, добавил: «От Константина Борисовича».

— От какого еще, нафиг, Константина Борисовича? — осведомился нищий поосанистей и получше всех прочих одетый, то есть в менее рваном рванье.

— Вы бригадир? — спросил Новиков.

— А тебе-то что?

Нищий смерил его взглядом, поморщился оттого, что нельзя сшибить с ног плевком, и вдруг догадался:

— Это ты, что ль, вчера к Борисычу закатывал?

— Я.

— Петра завалил тоже ты?

— Тайсона-то? Я.

— Так чего же молчишь, шут гороховый? Физкультпривет, физкультпривет, спортсменов, нафиг, нашел. Намяли бы бока-то не зафиг, ребята, вон, уже кастеты навострили.

Подмигнул седым, обросшим ребятам в лохмотьях, те недружно заржали.

— Ладно, — продолжил бригадир. — Давай записку.

Новиков отдал ему послание барона, нищий мельком прочитал, сунул в недра своих лохмотьев, спросил:

— Прямо сейчас заступишь или понаблюдаешь?

Он грамотный был, этот нищий, не дурак, да оно и понятно — дураков в бригадиры не берут

— А чего время-то тянуть? — сказал Новиков. — Где у вас раздевалка?..

В одном из домишек слева от входа Новиков переоделся в драное пальто до пят, сверху убогое, дыра на дыре, а изнутри на теплой непродуваемой подкладке. Переобулся в стоптанные бесформенные бахилы, имеющие внутри мягкий толстый сапожок, так что ноги оказались как в вате. Прицепил кудлатую неопрятную бороду, которая крепилась с помощью завязочек, а чтобы бантик сверху не был виден, надел на голову продавленную шляпу с приклеенными к ней пегими космами, так что и не узнать. В зеркало на него глядел не Новиков, а старый, потрепанный, нечесаный нищий.

— Не жарковато будет? — засомневался Новиков, который мигом вспотел в этой амуниции.

— Жар костей не ломит, — успокоил его бригадир, которого звали Тарас. — Часика три-четыре постоишь, поймешь, что в самый раз.

Кстати, Тарасу не было и сорока, а на Ваганьковском он промышлял чуть больше десяти лет, то есть был уже старожилом. Мало кто столько продержался, многие пошли в бизнес, в смысле легализовались. На этом Тарас прикусил язычок, дал понять, что пока информации достаточно. Кстати, за плечами он имел авиационный институт и неоконченную аспирантуру.

— Одень вот перчатки и поройся в земле, а то ручки больно белые, — посоветовал Тарас.

Перчатки были с наполовину срезанными пальцами и какими-то уплотнениями на суставах.

— Это вроде кастета, — объяснил Тарас. — Тебе-то оно, может, и ни к чему, а нам, а нам, худосочным, в самый раз. Пацана своего веса сшибаешь с катушек только так.

Новиков хмыкнул, надел перчатки и приготовился слушать вводную о том, как надобно клянчить денежки, а также в каких случаях надобно клянчить, а в каких не надобно, чтобы не получить по шее.

Тарас был инструктором толковым, и вводную провел за две минуты, добавив в конце, что на пальцах всего не объяснишь, ситуации бывают разные, поэтому действовать следует по обстоятельствам. Если, мол, что, то он, Тарас, подстрахует.

Вымазав руки головешкой, Новиков встал неподалеку от входя, и вот ведь везуха, за два часа сшиб полтыщи. Этак, прикинул он, при восьмичасовом рабочем дне, восемь делим на два и умножаем на пятьсот, получим за день две тыщи. За месяц, то есть за двадцать рабочих дней, получим сорок тысяч. И зачем, спрашивается, напрягать мозги в каком-нибудь дурном офисе, если здесь, на свежем воздухе, можно заработать вдвое больше? Это сейчас, в будний день, а сколько можно зашибить в выходные? Может, ну его нафиг, этого Штольца? — меркантильно подумал Новиков. Всё равно ведь на Шубенкина не выйдет.

Какой-то пьяный в нахлобученной на нос кепке сунул ему скомканный доллар, он машинально сунул в карман, потом развернул бумажку. Вот те на — сто долларов, правда тертые, жеваные, но ведь сразу сотня. Видать, ошибся мужик.

— Эй, господин хороший, — крикнул он вдогонку.

Мужик вернулся, проворчал недовольно:

— Что? Мало?

— Наоборот — многовато.

— Жри что дают, — сказал пьяный. — Видать — новенький. Я раньше таких фантиков по десятку кидал, чтоб помнили Кольку Есина.

— А кто такой Колька Есин? — наивно спросил Новиков, чтобы успокоить мужика, который, похоже, готов был разрыдаться.

— Я, — ответил пьяный. — Директор завода, который в самое тр-рудное время сохранил кадры. А ему за это коленом под зад. Мне, то есть.

— Извините, господин хороший, — сказал Новиков, поднеся руку к шляпе, чтобы снять её.

Шляпу он не снял, так как вспомнил про бантик на маковке.

— Мне бы по хорошему-то за мои заслуги здесь лежать., — он ткнул указующий перст в сторону кладбища. — А ведь уроют где-нибудь в Гнилушках под Барыбино, как последнюю собаку. Так что извини, друг, завтра дам больше. Если попаду сюда.

И заколбасил по тротуару — всё больше не по прямой, а проитволодочным зигзагом.

Что же за трудная судьба у людей? — подумал Новиков, засовывая доллары в карман.

После этого битых полчаса не было ни копейки дохода, потом подъехала длинная VIP-машина, из нее вылезли пять молодых дамочек в черных вуалях, а с ними хлыщ в черном костюме, который шустренько сбегал к Новикову, потом к Тарасу, единственным нищим, пасущим вход, сунул им в алчущие ладошки доллары и заспешил вслед за дамами, на удивление быстро семенившим в сторону колумбария — к новым VIP-захоронениям.

На сей раз обломилось двести долларов. Хоть вообще отсюда не уходи. Странные люди: как увидят нищего — сразу несутся к нему делиться своими кровными. Или это поверие такое, что чем больше отдашь нищему, ошивающемуся у элитного кладбища, тем больше тебе вернется? А может, таким образом вымаливают у Господа местечко на этом самом кладбище? Известно же, что нищий да убогий — Божьи человечки.

Не успел Новиков моргнуть, как настало время обеда. Дабы свято место не пустовало, у ворот встали свои же дыроносцы, уже вкусившие трапезу, которую сготовила повариха тетя Фрося. Еда была вкусная, питательная, а название каждого блюда привязано к местной тематике. Например, щи по-ваганьковски или битки кладбищенские отпевальные. А как вам жаркое Есенинское, суфле монастырское, картофель а-ля Высоцкий, кисель Листьевский, азу Мироновское, рагу Альметовское, гречневая каша поминальная, соус Ворошиловский? Очень тонко, правда? А главное, вызывает зверский аппетит.

До пяти вечера Новиков насшибал еще триста долларов, которые отдал Тарасу — в общую кассу, другими словами общаг. После этого он переоделся и поспешил домой, а в восемь, принаряженный, чисто выбритый, пахнущий дорогим одеколоном, с цветами в одной руке и пакетом с продуктами и выпивкой в другой, звонил в дверь Арабесковых.

Глава 27. Не искал бы ты его

Открыла Катя, вспыхнула, увидев его, погрузила лицо в хризантемы и сказала оттуда, косясь на пакет:- Всё своё ношу с собой?

— Ага, — жизнерадостно ответил Новиков. — Что, думаю, объедать приличных людей? Купил в Теплом Стане картошки, понимаешь, морковки, луку. Там всё дешево, славно перекусим.

Пока он это молол, Катя, прищурившись, смотрела на него, потом, когда он закончил, неожиданно спросила:

— Скучал?

— Скучал, — признался Новиков.

— Что вы там застряли? — раздался из столовой голос Ираклия. — Катюха, тащи его сюда, этого затворника. Ишь, пропащий.

Стол был накрыт, Ираклий с Ниной уже повязали слюнявчики, показывая, что готовы слопать слона, даже бабуля сидела с краешку, но была она какая-то снулая, не агрессивная. Новиков вытащил из пакета три бутылки шампанского, торт, конфеты, ананас, сел рядом с Катей, и понеслось.

Три часа промелькнули незаметно, глядь — а уже одиннадцать. Уже и переговорено было немало, и шампанское кончилось, и бабуля уже часа два как почивала в своей спаленке, но ощущение было такое, будто всё это только-только началось. Однако, пора было и честь знать, Новиков начал прощаться.

— Останься, — попросила Катя.

— Завтра на работу, — вздохнув, ответил Новиков.

— В субботу-то? — сказал Ираклий.

Новиков развел руками — судьба, мол.

— Я тут тебе папочку приготовил, — вспомнил Ираклий и утопал из столовой, потом вернулся с прозрачной папкой, в которой лежало несколько рукописных листов. — Извини, что на компьютер не скинул, всё как-то недосуг. Ну, ничего, разберешь, у меня почерк хороший.

— А что там? — немедленно спросила Катя.

— По работе, — туманно ответил Ираклий, в том смысле, что ты-то, малявка, чего лезешь к взрослым людям?

— Ой, ребята, — сказала Нина. — Если левый бизнес, то нынче Меркурий это не приветствует. А-то бы остался, Андрей, места у нас много.

Предложение это было весьма неожиданное и, черт возьми, очень приятное. Новикова не просто принимали в эту семью, а принимали с охотой. Эх, жизнь поломатая, подумал он. Знали бы вы, ребята, в какой я сейчас дыре, по другому бы запели. Но ничего, ничего, будет и у нас праздник, не вечно же за лошадями подметать.

— Завтра рано вставать, — сказал он, не особо при этом привирая…

Вернувшись домой, Новиков первым делом открыл папку. Почерк у Ираклия был каллиграфический, но при этом он, Ираклий, был еще и хорошим специалистом. Наблюдения его были точны, а выводы аргументированы. Психологически Лопатин был выписан так ярко, так выпукло, что хоть портрет пиши, или роман. К сожалению, это была всего лишь психологическая зарисовка с акцентом на наиболее характерные черты характера Лопатина, то есть с точки зрения чекиста — молочная река с кисельными берегами, ни за что не уцепишься, но один фактик всё-таки Новикову показался любопытным. Касался он того момента в жизни Лопатина, когда тот исчезал на злополучных два часа. Так вот, после данного события Лопатин был замечен в том, что иной раз начинал разговаривать сам с собой, вернее, не сам с собой, а с каким-то сторонним оппонентом, которого слышал он один. Диагноз ему Ираклий влепил однозначный: слуховые галлюцинации. Бывало это крайне редко, так как Лопатину было неприятно, если его заставали за этим занятием, да и разговаривал-то он, кстати, таким образом, что не сразу догадаешься. Замыкался в себе и порою шлепал губами, ну да Ираклия на мякине не проведешь. Вот так, господа.

«Интересно, — подумал вдруг Новиков. — А я губами шлёпал? У меня ведь тоже был сторонний оппонент».

После этого он сложил бумаги Ираклия в стопочку, стопочку — в папочку, папочку — в кожаную папку, а папку — в чемодан. Бог знает до чего можно доболтаться с этими психологами. Мало ли о чем мог думать государственный муж и при этом шлепать губами? После того, как сцепишься с Жириком, будешь не только шлепать, а и ручками-ножками сучить, орать будешь в голос, пока тебя в психушку не увезут. Опасное это дело — быть депутатом, запросто можно тронуться.

«Ну что? — сказал он себе, ложась спать. — Воз и ныне там?»…

В девять утра он уже был на кладбище. Никого из нищих еще не было, и он позавтракал у тети Фроси. Она подала кладбищенские котлеты с поминальной кашей из гречки и компот из вишни, растущей на могилке купца Игнатова. Всего-то сто рублей, зато какая вкуснотища. Брала она по прейскуранту, писанному собственной рукой, где против каждого названия, придуманного ею же самой, стояла твердая цена. Цена колебалась в зависимости от инфляции, но не как на рынке, а в разумных пределах.

Вскоре начали подтягиваться нищие, Тарас приволокся предпоследним. Именно приволокся, так как на нем лица не было.

— Что такое? — забеспокоился Новиков, который, вспомнив слова Константина Борисовича о том, что «иной нищий побольше моего про эту Армию знает», решил сегодня озадачить бригадира вопросом о Добровольческой Армии.

— Да ничего особенного, — вяло ответил Тарас. — Всю ночь в казино отыгрывался.

— И много отыграл?

— Ни фига не отыграл, всё, что было, продул.

— А зачем играешь? — спросил Новиков. — Я понимаю — Кобзон. Но ты-то, нищий.

— Хватит пилить, — попросил Тарас. — Дай лучше часок покемарить. Постой на моем месте. А?

— Запросто, — ответил Новиков.

Новое место, напротив ворот, было не просто оживленным, а и дико, просто дико, рентабельным.

Тарас появился через пару часов и выглядел еще более мятым, чем до того. Сознался, что дико стареет, и сделал в рядах нищих рокировку, перебросив всех на старые места. Новикову он по-прежнему трафил — оставил поблизости от ворот, метрах в двадцати от себя.

На обеде Новиков подъехал со своим вопросом к Тарасу, который, сняв накладную бороду, истово хлебал борщ. От неожиданности бригадир поперхнулся и мучительно заперхал. Хлопотавшая у электропечи тетя Фрося сказала «Ай, батюшки» и как врежет Тарасу промеж крыльев тяжелым половником. Помогло немедленно.

— Откуда знаешь? — сипло спросил Тарас, вытирая рукавом слезы.

— Никита рассказал, — ответил Новиков.

— Какой Никита?

— Бомж.

— Ах, Никита, — «вспомнил» Тарас.

— А ему Шубенкин.

— Ах, Шубенкин, — Тарас скривился. — Вот у Шубенкина и спрашивай.

— Не могу найти.

— Не искал бы ты его, — сказал Тарас. — Себе же дороже выйдет.

— А как иначе попасть в Добровольческую Армию? — возразил Новиков.

— Слушай, друг, — Тарас положил ему на колено горячую ладонь. — Не лез бы ты в эту погань. Тебе что — здесь бабок не хватает? Золотое ведь место, всем на зависть. Нет, подавай ему погань, после которой место в аду обеспечено на двести процентов. Сходи-ка вон лучше в церковь да свечку Богородице поставь, чтоб оградила тебя, неразумного, от мерзости.

— Честно говоря, мне встречаться с Шубенкиным не к надобности, — сказал Новиков. — Встречались уже, и он меня хорошо запомнил.

— Повезло, что живой остался, — проворчал Тарас, вновь принимаясь за стынущий борщ. — Дай пожрать спокойно, потом побазарим.

Поев, они вышли на свежий воздух, Тарас закурил, смачно сплюнул в кучу мусора и сказал:

— Ты больно-то про эту Армию не ори. Понял?

— Не понял.

— Ни к чему тетке Фросе об этом докладывать.

— Что ж сразу-то не предупредил?

— Да ты сразу за горло, я и упустил. Сейчас вот вспомнил, что как-то раз болтанул лишнего про патрона, а рядом случилась эта самая Фросинья. Потом еле отвертелся. Нынче, Андрюха, время такое, что лучше помалкивать в тряпочку. Может, я насчет тетки Фроси и ошибаюсь, а вдруг нет? И что тогда прикажете делать? Короче, что за необходимость в этой сволочной Армии?

— Откровенность за откровенность, — ответил Новиков. — Во-первых, неудовлетворенность в существующем строе, а они, говорят, за монархию. Во-вторых, лучший друг вступил туда и сгинул, ни ответа, ни привета. Игорек Кислов.

Подумал при этом «Эк меня несёт».

— Что за чушь? — усмехнулся Тарас. — Какая к черту монархия? Кто тебе сказал эту дурь? Это чисто полицейская структура, заруби себе это на носу и не строй иллюзий. Я сам оттуда чудом ускрёбся, еще до того, как в тыкву чип всадили.

— Так значит, Игорьку вогнали чип, — продолжал ломать комедию Новиков. — В голову, говоришь? Не в задницу?

Тарас, прищурившись, посмотрел на него, но игры не уловил, тут чекистская школа Андрея не подвела.

— Когда в задницу — оно легче выправить ситуацию, — пояснил свои слова Новиков. — А если в тыкву, то это просто финиш. Как ты думаешь?

— Финиш, финиш, — согласился Тарас, выбросив докуренную до фильтра сигарету. — Закончили на этом? Тогда пошли работать.

— Э-э, нет, — сказал Новиков. — Игоряху я не брошу.

Глава 28. В шесть вечера

В воскресенье на Ваганьковском, как на всяком другом солидном кладбище, был самый жор, но Новиков еще в субботу был вынужден раскланяться до понедельника, чем вызвал недовольство Тараса.

— Так, братишка, дела не делаются, — сказал Тарас. — Или там, или тут. Выбирай.

Именно поэтому в воскресенье, отпросившись с дежурства, Новиков направился в Хоромный тупик. Штольц был дома, но к нему приехал известный генерал, поэтому его как бы не было. Однако, как только Андрей заикнулся об увольнении, он немедленно примчался в игровую, где сидел Новиков.

— Да ты чё, братан? — сказал Штольц. — Остынь. Я тебя перевожу в телохранители на должность моего зама.

— Не могу, дорогой, — вздохнул Новиков. — Обстоятельства.

— И слушать не хочу, — ответил Штольц. — Посиди маленько, я генерала провожу, надоел хуже горькой редьки.

Побежал было к выходу, но Новиков сказал тихонечко: «По здоровью, Герман Оскарович. Права не имеете», — и он вернулся. Спросил непонимающе:

— Как, то есть, по здоровью?

— Опухоль, Герман Оскарович. По голове били, вот и опухоль.

— Зачем били? Кто бил? — грозно вопросил Штольц и посмотрел на умирающую со смеху красотку барменшу, юбочка у которой не прикрывала даже выпуклой попки, не юбочка, а недоразумение. — Что ржешь, фитюлька?

— Сами фитюлька, — ответила барменша и закатилась еще больше.

Новиков тоже хохотнул, но этак невесело, как бы жалея себя, обреченного на тяжкие муки. Сказал:

— Кто бил, кто бил? Все, кому не лень. Не видел, как боксеры дерутся? Только так друг дружку окучивают, и всё по голове. Поэтому и помирают рано.

Барменша аж зашлась.

— Ну, чего ржешь? — беззлобно спросил Штольц.

— Помирать он собрался, — ответила барменша. — А сам за здесь хватает.

— Это машинально, — сказал Новиков, который действительно не удержался от того, чтобы ткнуть пальцем в тугую розовую попку. — Из последних сил.

Штольц хватил ладонью по столику и проорал:

— Хватит тут из меня дурака делать. Хочешь сваливать — вали, а лапшу вешать не надо. Пиши, гад.

И, пока Новиков писал заявление, зудел, что вот, мол, пожалеешь иного хмырёныша, пригреешь на широкой груди, выкормишь, научишь уму-разуму, выведешь в люди, сделаешь, понимаешь, своим замом, то есть определишь в наследники всего этого богатства, в прямые, можно сказать, наследники, других-то нету, а ведь весь, считай, Красносельский район под тобой в самой богатой столице мира…

Увидел, что Новиков расписался под заявлением и закончил:

— А он, сволочонок, нос воротит.

Новиков припечатал перед ним бумагу.

— Не подпишу, — издевательски произнес Штольц.

— Все равно до свиданьица, — сказал Новиков, поднимаясь и выходя из-за стола. — Рад был познакомиться.

— А я Шубенкина нашел, — заявил вдруг Штольц.

Новиков остановился, навострил уши.

— Сегодня вечером будет здесь, — продолжал Штольц. — Заглянешь вечерком-то или сразу разобрать его на запчасти?

— Что: сам придет? — уточнил Новиков.

— Сам.

— Как на него вышли?

— Есть способы, — туманно ответил Штольц, потом всё же уточнил: — Бабки, кореш, великая сила.

— Кто с ним общался? — не отставал Новиков.

— Скажем, Ростислав.

— Во сколько заглянуть?

— В шесть, — сказал Штольц. — Заявленьице-то забери.

Пробормотав что-то неразборчивое, Новиков сгреб заявление, сложил вчетверо, сунул в карман куртки…

В шесть вечера он вновь стоял у порога штольцевских хором. На всякий пожарный имел при себе бесшумный пистолет и неплохой нож, купленный по случаю в магазине «Стрелок», что на Проспекте Мира. Всё лучше, чем с голыми кулаками против боевой машины, а то, что Аскольд — машина, Новиков не сомневался.

Открыл паренек из штольцевского бомонда, узнал и, кивнув, пропустил.

— Где Оскарыч? — спросил Новиков.

Паренек пальцем показал на игровую.

— Всё тихо? — уточнил Новиков.

Паренек кивнул. Язык, что ли, проглотил?

Подойдя к дверям, Новиков прислушался — из игровой ни звука. Вынул пистолет и потихонечку приоткрыл дверь. Увидел в щель широченную спину Штольца, обтянутую в нарядную сиреневую майку, тугой затылок. Не понравилось, что сидит он совершенно неподвижно, будто лом проглотил, на Штольца, который всё любил делать этак по-барски, с оттяжечкой, не похоже.

Плохо дело, подумал он. Может, пора делать ноги? Но что-то удерживало, и это что-то имело конкретное имя: любопытство и ослиное упрямство. Как же так удрать, не узнав, что же, собственно, произошло?

Расширив щель, Новиков увидел за Штольцем Ростика, который сидел к двери лицом. Сидел тоже неподвижно, полузакрыв глаза и слегка разинув рот, из которого на подбородок тоненькой струйкой сочилась кровь

Пожалев, что не взял с собой автомат, а еще лучше базуку, Новиков боком вдвинулся в игровую. Кроме этих двоих, что сидели за столом, на полу валялись четверо ломтей и среди них барменша в растерзанной одежке, которая и на куклу-то мала.

Больше никого в помещении нет, окно распахнуто, девица, похоже, жива, чего нельзя сказать обо всех остальных.

Новиков выглянул в холл, пальцем поманил паренька, спросил:

— Никакого шума не было?

— Нет, — ответил тот.

Новиков растворил дверь и отошел в сторону — полюбуйся, мол.

— Кошкин дом, — сказал мальчонка потрясенно. — Что теперь делать?

— Кто еще дома?

— Все. По комнатам сидят, как Герман велел, — ответил паренек, глядя на Ростика и борясь с тошнотой.

— Гостя помнишь? — спросил Новиков.

— Хлипенький такой, волосатенький.

— Он и есть убийца, — сказал Новиков. — Барменша подтвердит.

— А она разве жива?

— Он её изнасиловал, от этого не помирают.

— Вот те и сморчок, — подавленно произнес паренек. — Куда он делся-то? В окно? Так ведь высоко, в лепешку расшибешься.

— Такие не расшибаются, — ответил Новиков, после чего позвонил в бункер бригадиру Белоусову. Мальчонка дернулся было уйти, но Новиков взял его за руку и крепко держал во время разговора.

Выслушав неприятное известие, Белоусов осведомился:

— Кто остался в живых?

— Как тебя зовут? — спросил Новиков парня.

— Тимка.

— Тимофей, — сказал Новиков Белоусову и передал трубку пареньку.

— Да, — неохотно промямлил Тимка. — Это вы, дядь Петь?

После чего на дурноватом современном сленге, в котором междометий больше, чем прочих частей речи, рассказал Белоусову о том, что видел. Всё совпадало с информацией Новикова, и слава Богу. Мальчонка мог бы приврать, ненароком подставить Андрея, а тут уже ни с одного боку не придерешься.

Потом Тимка сказал «Вас» и протянул трубку Новикову.

— Что предлагаешь, чекист? — спросил Белоусов.

— Ментов не вызывать, они всё испортят, — ответил Новиков. — Лучше позвонить деловому партнеру Штольца или его адвокату. Дело такое, что факты лучше замять, за этим убийством стоят страшные силы. Какие — пока не знаю.

— Придешь или пока там останешься? — спросил Белоусов.

— Я днем еще написал заявление об увольнении, — сказал Новиков, — но Оскарыч не подписал, а предложил место зама. Так что пойду-ка я, пожалуй, восвояси. Вы уж там как-нибудь без меня.

Глава 29. Позвольте спросить

Перед уходом он выглянул в распахнутое окно — мда, высоковато даже для субтильного Аскольда. С когтями на руках что-то еще можно было бы придумать, но и это помощь небольшая, стены гладкие, без выступов, зацепиться кроме как за подоконник не за что… Сиганул на дерево? В принципе, можно, но тогда следовало бы здорово разбежаться.

Барменша пришла в себя и лежала теперь, закрыв глаза ладонью. Потом она ругнулась, как извозчик, и села. Процедила: «Что же это за сволочь-то такая здесь была?» Подняла глаза на Новикова и, уловив его жалость, заскулила, захныкала, как маленький ребенок, всё больше распаляясь.

— Ну, ну, — произнес он. — Всё уже позади. Я найду эту сволочь.

И вышел, спрашивая себя, зачем он это ей сказал? Или скорее он сказал это себе, как бы давая клятву на крови?

Спустившись во двор, он нашел распахнутое окно игровой и не обнаружил на стене ни единого следочка. Пропеллер ему, что ли, вставили?..

На следующее утро он как штык явился на кладбище, и пошла писать губерния. Время до четверга пролетело незаметно, в четверг же утром Тарас принес два известия: первое — после обеда придет мужик потолковать насчет Добровольческой Армии и второе — вечером идем потрошить казино.

Мужик, который появился сразу после обеда, будто ждал, когда сытые и довольные Тарас с Андреем выйдут из «столовой», был сер, блёкл, невзрачен, да и не мужик он был, а молодой человек, тот самый молодой человек, что до смерти напугал Ивана Георгиевича Лисова своей синюшной жабьей рожей. Нет, нет, ничего жабьего в его внешности не было, но Лисов увидел именно это, после чего взял, да помер. Эх, знать бы Новикову, кто перед ним стоит.

Новиков, однако, этого не знал, и потому был с молодым человеком любезен и корректен. Тарас, которому было противно, оставил их одних, и Новиков, прогуливаясь с полпредом между старых могилок, нес околесицу насчет того, как было всем хорошо до перестройки и как стало отвратно после оной. А почему? — спрашивал он себя и сам же себе отвечал: а потому, что наш корабль встал торчмя да так и плывет. Айсберг, тудыть его. Вверху золотой миллион (у тех миллиард, а у нас миллион, пусть будет миллион, хотя много меньше), внизу же балласт, навоз, ботва, в смысле прочее народонаселение. Стыдище, позорище, срам на весь мир. Поневоле возникает вопрос: «Доколе?»

Нес он, значит, эту ахинею, и диву давался — с чего бы вдруг на него напало такое словоблудие? И как-то аллейки пропускались, проскакивали незамеченными, будто их не было. Вроде бы шли не спеша, тащились, можно сказать, а за каких-то десять минут вдоль и поперек всё кладбище исходили.

Впрочем, этих десяти минут полпреду оказалось достаточно, чтобы оценить серьезность намерений Новикова.

— А позвольте спросить, — подал он голос. — Кто вас познакомил с Аскольдом Шубенкиным?

— Никто, — произнес Новиков, отметив, что они уже стоят у выхода.

— Тогда откуда вы его знаете?

— Знакомые бомжи рассказали.

— То есть, никаких стычек между вами не было? — предположил молодой человек и глаза его на какую-то секунду сделались насмешливыми, что не ускользнуло от Новикова.

«Эх, потрясти бы тебя, Чумака недорезанного, — подумал он, ничуть не сомневаясь в том, что полпред обладает даром внушения, отчего и аллейки проскакивали незамеченными. — По другому бы запел».

— Не понимаю, к чему вы клоните? — осведомился Новиков.

— К тому, что Аскольд вас знает, — ответил молодой человек. — Я-то за вас, вы мне понравились, но вот Шубенкин.

— А что Шубенкин? Он кто — начальник? Какой-то вонючий бомж ему дороже бывшего силовика.

— Не понял, — признался молодой человек, и сразу сделался симпатичным.

Он то был гадким и скользким, то симпатичным и пушистым, не человек, а сплошное наваждение.

— На днях этот ваш Аскольд вербовал в Армию одного бомжа, — объяснил Новиков. — И ничего. А тут бывший силовик, то есть я, предлагает услуги, и у Аскрольда возникают сомнения.

— Не понял, — повторил молодой человек. — Вас уже внедряли в Армию, но вы добровольно избавились от чипа. Вы стреляли в Шубенкина и при первой возможности вновь будете стрелять. Вы сейчас на хорошо оплачиваемом месте, а у нас при опасной работе заработки невысокие. Вы что, идете к нам за какую-то идею? За какую?

— Ну, я же говорил, — скучно произнес Новиков. — Надоело всё, обрыдло.

— Свергать власть? — подсказал молодой человек, у которого в глазах прыгали веселые чертики.

— Ну да, — вяло ответил Новиков, показывая, что ему надоело толочь воду в ступе.

— В понедельник в пятнадцать ноль-ноль вот по этому адресу, — полпред вручил ему визитку с адресом. — Просьба не опаздывать.

Пока Новиков разглядывал визитку, а длилось это секунды три, не больше, он исчез. Вот ведь сволочь проворная.

— Доволен? — спросил Тарас, когда Новиков подошел к нему.

— С избытком, — ответил Новиков. — Не бывал здесь?

Тарас взял протянутую ему визитку, подумал и сказал:

— Нет, здесь точно не бывал. Улица Марии Ульяновой — это, дай Бог памяти, рядом с проспектом Вернадского, как раз напротив автосалона. Опасное местечко, этот проспект Вернадского за автосалоном, запретная зона. Масса гаражей, где и угнанные иномарки хранят, и наркотой приторговывают, и чего только не делают, о чем нам с тобой лучше не знать. Я бы на твоем месте поостерегся.

— Хе, — сказал в ответ Новиков. — Волков боятся — в лес не ходить.

— Видел я, как этот парнишка тебя по кладбищу таскал, — Тарас с сомнением покачал головой. — Не приведи Господь. Охота тебе с нечистью связываться?

— Нечистую силу еще Советская власть отменила, — воинственно ответил Новиков…

Адрес казино, куда в девять вечера завалились Тарас с Новиковым, мы называть не будем, чтобы не возбуждать у правоохранительных органов лишнего ажиотажа. Но всё по порядку.

С кладбища Тарас привел Новикова к себе домой — в двухкомнатную квартиру в восьмиэтажном доме рядом с Красногвардейскими прудами. Обстановка здесь была под стать той, что во владении Константина Борисовича на Сретенке, то есть уважающего себя ворюгу нипочем бы не прельстила, но если бы этот ворюга ухитрился открыть платяной шкаф, то обнаружил бы там не ношеные портки и рубахи с вытертыми воротничками, а новёхонькие костюмы, рубашки с иголочки и модные галстуки. В стене под картиной Агриппины Кулаковой «Цветок в проруби» он смог бы обнаружить потайной сейф с кодовым замком, но ни шкаф, ни сейф ему открыть бы не удалось, зубы обломал бы о запирающую конструкцию недоучившегося аспиранта Тараса Покровского.

— Сразу видно — холостяк, — заметил Новиков, войдя вслед за Тарасом в комнату со шкафом.

— А чем плохо? — осведомился Тарас, возясь с замком, который открывался весьма хитрым образом.

— А ничем, — ответил Новиков. — Я ведь такой же.

Тарас открыл шкаф, выбрал костюм побольше, элегантный, стального цвета, снял с вешалки.

— Примерь-ка.

— На вырост покупал? — спросил Новиков, раздеваясь.

— Был у меня дружбан, такой же фитиль, как ты, — объяснил Тарас. — Да сплыл.

— И куда же он сплыл?

— Всё туда же, — ответил Тарас. — Пойду душ приму. Потом ты, если пожелаешь.

— Помер, что ли? — не унимался Новиков. Брюки были в самый раз.

— Убили, чудик, — сказал Тарас. — У кого бабки, тот первый кандидат. Поэтому у меня как бы и есть семья, и как бы её и нету.

Начал прямо тут, в комнате, раздеваться.

— Почему «как бы есть»? — спросил Новиков, надевая пиджак. Фитиль был одного с ним телосложения.

— Официально я женат, есть сын, — терпеливо объяснил Тарас. — Исправно отдаю часть зарплаты, позваниваю, но посещать не посещаю, потому как опасно. Всем всё ясно?

И, мелькая голой задницей, направился в ванную.

Через десять минут его сменил Новиков. Пока он отсутствовал, Тарас вынул из сейфа несколько пачек зеленых, небрежно бросил на стол, а перед выходом сложил деньги в дипломат из крокодиловой кожи, объяснив, что купит на них много-много фишек, на которые в основном будет играть Новиков. Почему именно он? Потому что новичкам везёт.

Без всех этих унизительных занюханных причиндалов нищего Тарас выглядел значительно моложе, а в строгом черном костюме он был просто хлыщ, прожигатель жизни. Было в нём что-то от молодого Кадочникова, в которого без ума втюривались юные красотки.

— Могёшь, — сказал Новиков.

— А то, — ответил Тарас, сунув в зубы зажженную сигару и подхватывая дипломат.

К казино они подъехали на белом Ниссане, принадлежащем Тарасу. Водителем, кстати, он был замечательным, сразу видно — технический человек.

Заведение это было элитным, пускали сюда не всякого. Тараса с Новиковым как бы не заметили, они прошли сквозь дюжую охрану как нож сквозь масло, а вот к следующему посетителю прицепились, да так и не пропустили, хотя вроде бы и одет был нормально и деньги украдкой совал.

— Шулер, — объяснил Тарас, направляясь к неприметной двери в глубине зала. — У ребятишек память натренированная.

За этой дверью имелась лесенка вниз, которую охранял верзила в белой рубашке с засученными рукавами и черных брюках. Явно спортсмен, бицепс в три обхвата.

— Видал? — сказал Тарас, кивнув на него.

Спортсмен осклабился и жестом показал, что можно проходить.

Глава 30. Не прибедняйся, Сеня

Внизу оказалось несколько игровых залов, публика в которых была легко узнаваема. Пугачева, Королёва с Тарзаном, Буйнов, Шнур, ребятишки из пугачевской фабрики звёзд. Буйнов махнул Тарасу рукой, Тарзан посмотрел как солдат на вошь. В этом зале они не задержались, прошли в следующий, где за столом царствовал Кобзон. Вокруг него мельтешила группа юных патлатых фотографов, к которой решительно приближался фатоватый администратор. Те торопливо щелкали, хватая последние секунды, и по команде администратора безропотной струйкой утекли на выход. Кобзон покосился на вновь вошедших, задержался взглядом на Новикове, что-то припоминая, но нет, не припомнил, отвернулся. Память у мужика, чувствуется, цепкая, видел эти дурные фото в Интернете оттого и призадумался. К счастью, не вспомнил.

Это было не лишним напоминанием, потерял, парниша, бдительность, обнаглел, по людным местам шастаючи. Надо бы, пожалуй, бороденку отпустить, сказал себе Новиков. Неровен час, Сапрыкин пронюхает, тогда только держись.

Этот зал они также прошили насквозь, а вот в следующем остановились. Усадив Новикова за размеченный стол с рулеткой, Тарас сгонял поменять баксы на фишки, а пока он бегал, Андрей огляделся.

В зале было несколько столов — два картежных и этот, рулеточный. Играли человек пятнадцать, всё рожи незнакомые, с несмываемым загаром, какой бывает у зимних удильщиков, бомжей и нищих. Поскольку сейчас далеко не зима, рыбаков исключаем, остаются две последние категории, из которых можно смело вымарать бомжей. Это что же — нищие получают наравне с Пугачевой и Кобзоном? Вот так элита.

Из-за картежного стола встал человек лет пятидесяти, лениво подошел, сел рядом. Был он крепко выпивши.

— Смотрю, с Тарасом Евгеньевичем? — сказал человек. — Новенький?

— Новенький, — ответил Новиков.

— Рожа у тебя знакомая, — продолжал человек. — Где я тебя видел? Не в тринадцатом отделении милиции? Мент?

— Чекист, — усмехнулся Новиков.

— То-то я смотрю — рожа знакомая, — сказал человек. — Это не ты, случаем, к Шмаке приходил?

Говорил он тихо, но видно было, что присутствующие к разговору прислушиваются.

— Я, — ответил Новиков. — А ты откуда Петра Юрьевича знаешь?

— Я от него собаку отгонял, которая его загрызла, — произнес пьяный. — Так ты, стало быть, тот самый Новиков и есть, который косил под следователя? Ну, ты внедрился! Самому Тарасу Евгеньевичу лапши навешал. Сказать народу, кто ты есть таков?

— Зубами закусишь, — улыбнувшись, ответил Новиков. — Мне терять нечего. Слышал я, на Петра Юрьевича какой-то бомж собаку натравил. Не ты, случаем?

— А хоть бы и я, — сказал пьяный, поднимаясь. — Будь здоров, кореш.

И, вихляясь, заколбасил к выходу.

В дверях столкнулся с Тарасом, что-то шепнул ему на ухо, тот тоже шепнул в ответ, на чем они счастливо и разошлись.

— Ну, — сказал Тарас, вынимая из дипломата первую партию фишек, — ставь, Андрюха.

Новиков поставил пару фишек на чет и, что забавно, выиграл. Сумма, правда, была маленькая, но лиха беда начало. В следующий раз на прямой ставке он выиграл много больше, отчего по залу пополз слух, что новичку попёрла везуха, и несколько игроков, бросив игру, подошли понаблюдать. Все знали, чем это кончается — новичок, как правило, продувался в прах, но мог и выиграть. На этом, выиграет или продует, а также в какой по счету ставке это произойдет, наблюдатели строили свой тотализатор, не менее азартный, чем основная игра.

Вскоре Новиков уже знал, что ставить можно не только впрямую, где выигрыш наиболее велик, но также на два или три числа, на квадрат, линию, колонку, чет и нечет, и тому подобное, что фишка называется чипом, а кармашки на рулеточном колесе — челноками. Что зеро — штука опасная, так как при его выпадении ставки на красное, черное, чет и нечет замораживаются, а при повторном выпадении зеро половина замороженных ставок уходит в кассу. Но эти знания никак не влияли на стиль его игры, он по-прежнему хаотично ставил на конкретные числа, заставляя Тараса нервничать, и выигрывал много больше, чем проигрывал. Кое-кто из игроков пытался следовать его примеру, выбирая те же номера, однако именно в эти моменты Новиков продувал, выигрывал же он, только лишь оставаясь в гордом одиночестве. Сумасшествие какое-то, полнейший идиотизм.

Вот уже одного крупье сменил второй, потом третий, а Новиков всё разорял и разорял банк.

Когда выигрыш достиг двухсот тысяч баксов, бледный, потный, трясущийся администратор волевым порядком прекратил игру, заявив, что в кассе денег нет.

— Ну, нет, так нет, — согласился Тарас, стоявший за спиной у Новикова, и тихонечко шепнул бедняге-администьратору: — Наш выигрыш, Сеня, изволь заплатить.

— Изволю, — умирающим шепотом ответил тот. — Но с одним условием: ты, Тарасик, полгода сюда не ходи, дай отдышаться.

— Не прибедняйся, Сеня, — сказал Тарас. — За пару дней с лихвой вернете.

Всё слышавший Новиков усмехнулся и сгреб выигранные чипы в дипломат Тараса, тот передал дипломат администратору Сене. Сеня исчез, а секунд через десять после этого произошло неожиданное — из-за массивной кадки с фикусом вдруг вышел тот самый невзрачный молодой человек, который приходил к Новикову на кладбище и которого мы так и не назвали. Извините. Назовем его, скажем, Жабьевым и закончим на этом, так как настоящей его фамилии никто не знал.

Короче, этот самый Жабьев вышел из-за кадки, где всю игру сидел себе в удобном глубоком кресле, и подмигнул Тарасу. Тут же со стороны запертого запасного выхода, а вовсе не из зала с Кобзоном, прискакали два деятеля, в которых Шмака, будь жив, смог бы узнать странных парней с мокрой скамейки — свидетелей его смерти, и встали рядом с Жабьевым.

Тарас сразу сделался скучным-скучным. Сказал кисло:

— Пятьдесят.

— На пятьдесят, — подхватил Жабьев и воззрился на окружающих, которые чего-то ждали, не расходились.

Взгляд его разметал жирующих нищих, как вентилятор конфетти. Новиков мог бы поклясться, что некоторые из них летели над столами, будто потеряли вес, потом вдруг этот вес обрели, да так и попадали на пол, как спелые груши. Впрочем, продолжалось это какой-то миг и вполне могло быть обманом зрения, галлюцинацией. Вот только нищих почему-то рядом больше не было, спешно разошлись кто куда, но в большинстве своем на выход.

— Я имел в виду пятьдесят тысяч, — сказал Тарас.

— А я процентов, — откликнулся Жабьев.

— Имейте совесть, сэр, — Тарас посмотрел на Новикова.

Тот кивнул — не сомневайся, мол, отметелю так, что родная мама не узнает.

Тарас протестующее замотал головой, а Жабьев сказал в пространство:

— Своими же кулаками можно и себя покалечить.

— Запросто, — вразнобой подтвердили два его приятеля.

В зале возник Сеня с дипломатом, который он судорожно прижимал к груди.

Сене можно было дать и тридцать, и пятьдесят, был он похож на того хлипика, который рекламирует средство от грязи «Мистер Мускул», с такими же очочками, с прилипшими к черепу пегими волосенками, только одет поприличнее, не в трусищах до пяток.

Жабьев двинул пальцами правой руки, и Сенины волосенки вдруг распушились, встали дыбом, сделав из него пегий одуванчик.

Новиков понимающе покачал головой: да, мол, так я не могу, — а про себя подумал, что этого не смогли бы повторить и учителя Шаолиня.

Сеня безропотно отдал дипломат Жабьеву, заметьте — не Тарасу, которого хорошо знал, а совершенно постороннему человеку. Чутьем понял, кто здесь главный.

Взяв дипломат, Жабьев пошел к запасному выходу под бормотанье семенящего сзади Сени: «Господа, господа, там же закрыто», открыл дверь и очутился на огороженном дворе, где стоял черный Шевроле. Подождав, пока два его приятеля, а также Тарас с Новиковым выйдут, сел в машину на заднее сиденье, высыпал сюда же запакованные баксы, сказал, глядя на кучу: «Эх, Сеня, Сеня», — после чего сгреб половину в дипломат и отдал Тарасу.

— А что Сеня, что Сеня? — в обиде залопотал администратор, который прятался за большим Андреем.

— Тыщу уворовал? Уворовал, — ответил Жабьев. — Сам вернешь или…?

Сеня вернул сам, потом задал такого стрекача, что только пыль столбом.

На этом они и расстались — странный Жабьев с не менее странными дружками умчались на Шевроле, а Тарас с Новиковым прошествовали на стоянку к лакированной Ниссане.

Между прочим, шел второй час ночи и в одних костюмчиках было уже прохладно, но ничего, в машине они быстро согрелись.

— Переночуешь у меня, — безапелляционно заявил Тарас, видя что разморенный Новиков начал клевать носом.

— Ага, — согласился Новиков, отчаянно зевая. — А теперь объясни мне, темному, какого ляха ты отдал этому говнюку половину выигрыши?

— Так без него, без говнюка, и выигрыша бы не было, — ответил Тарас.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересованно сказал Новиков.

Глава 31. От чудес не открещиваюсь

— Телепатия, батенька, — объяснил Тарас. — А также телекинез. Одним словом, парапсихология.

— Ты хочешь сказать, что этот мозгляк всё это умеет делать? — не поверил Новиков. — Тоже мне Роза Кулешова.

А сам в это время вспомнил Сенины вздыбленные волосенки и летящих над столами нищих и сказал себе: «Как бы не подавиться этим кусочком».

— Ты спрашиваешь — я отвечаю, — произнес Тарас. — В этой системе я какое-то время варился, поэтому от чудес уже не открещиваюсь. Но одно дело, когда чудеса идут от Господа, и совсем другое, когда от дьявола.

— Ты верующий? — уточнил Новиков.

— Несомненно. А ты?

— Воспитание не то, — ответил Новиков. — Хотя сейчас и президент в церкви крест кладёт. Тоже, вроде, чекист.

— Всё время забываю, что ты чекист, — сказал Тарас. — Хотя Борисыч предупреждал. Ну, так вот. Со своей системой ты бы давно уже профукал все мои денежки, у меня, Андрюха, честно скажу, от твоей игры волосы вставали дыбом, но смотрю — прёт везуха-то, я и помалкиваю себе. Но как только этот хмырь Жабьев вышел из-за фикуса, сразу всё понял. Жабьев задавал программу в соответствии с твоей идиотской системой, и крупье кидал шарик, а шарик залетал в челнок именно тогда, когда приказывал Жабьев. Проще пареной репы.

— Но как он узнал, что мы будем в этом казино и что вообще будем в казино?

— Я в этом не шибко разбираюсь, но есть какие-то следы в астрале, есть ясновидение, — ответил Тарас и мощно зевнул. — Тоже, понимаешь, парапсихология.

— Может, просто подслушал? — предположил Новиков.

— Не исключено и это, — согласился Тарас. — Есть много способов. Но не думай, что всё так просто. К примеру, если ты, человек со стороны, не наш, встанешь на моём месте у ворот, то сколько баксов огребешь за смену?

— Да кто ж позволит встать-то?

— Ну, положим, мы где-то валяемся пьяные и нам всё по барабану. Так сколько?

— Сколько-то да огребу.

— Ни шиша не огребешь. Все пройдут мимо.

— Тогда почему тебе и мне дают да еще ого-го как?

— Хмыри Жабьевы внушают — поделись, приятель, и воздастся. Выбирают тех, что побогаче, кто всегда при боблах.

«О, сколько нам открытий чудных…», — подумал Новиков и сказал в недоумении:

— Что-то не видел поблизости никаких хмырей. Бабульки с цветами — да, сидят, но какие ж это хмыри?

— И не увидишь, — ответил Тарас. — Маскировка, брат, на грани фантастики, к тому же частенько меняются. Вот так, чтобы в киоске весь день торчать, такого не бывает. А иной раз работают через индуктора.

— А это как?

— Через ту же бабульку, как через ретранслятор.

Сказав это, Тарас посмотрел на сосредоточенного Новикова и заржал.

— Издеваешься? — спросил Новиков.

— Ни грамма. Больно уж рожа у тебя была вдумчивая. Как у хомяка.

— Пошел ты на фиг.

— Не, серьезно, — ответил Тарас. — Хомяк, пожирающий зерно, — это вылитый профессор Хитрин, который изучает поведение обратного крыла в аэротрубе. А для меня Хитрин — огромадный авторитет.

— Тогда не ходи на фиг, — сказал Новиков. — Лучше объясни-ка мне, дружище, эту вашу схему взаиморасчетов с Добровольческой Армией. Складывается впечатление, что мы работаете на эту организацию.

Да ничего подобного, ответил Тарас. Деньги они сосут отовсюду, жрать-то надо. В нашем случае существует негласная договоренность, что они нам помогают в нашем заработке, а мы им отстегиваем энную сумму. Сегодня за свою услугу Жабьев запросил пятьдесят процентов, но мог бы и больше, потому что игра была сделана им одним. Обычно хмырям мы отстегиваем процентов двадцать и еще тридцать в общаг. Сам понимаешь, если бы Борисыч начал жать соки, многие ушли бы в тень, и нужная сумма не набиралась бы. А так и закрома полны, и мы не бедствуем.

Разговор на этом закончился, потому что они подъехали к дому Тараса.

Говорят, нехорошо на ночь возиться с деньгами, но они, отбросив предрассудки, обошлись с выигрышем следующим образом: из сотни тысяч тридцать были возвращены Тарасу, как кредитору, а остальные поделены поровну, то есть по тридцать пять тысяч каждому…

С раннего утра зарядил холодный дождь, который похоронил все надежды на легкую прибыль. Прохожих на улице было мало, кладбище пустовало, было сыро, сумеречно и муторно. Прилипшие к мокрому асфальту грязные кленовые листья были подобны коровьим лепешкам, ночью ветром нанесло мусора, и дорожки между могилами покрылись разводами грязи, иглами туи, размокшими цветочными лепестками. Какое-то странное минорное зрелище, унылость которого усиливалась разлитым в воздухе запахом тлена.

Новикову, прибредшему к могиле Есенина, отчего-то стало не по себе, и он поспешил в раздевалку, где новые его друзья резались в подкидного дурака. Раздевалка была большая, отапливаемая, с рядом запираемых ячеек вдоль стены, к каждой ячейке свой ключ. Имелись также четыре топчана, на которых при желании можно было переночевать, и два стола на стальных ножках, списанных из советской еще столовой. Сейчас эти столы были сдвинуты, за ними сидели нищие в лохмотьях, азартно шлепали картами, балагурили, цыбарили почем зря. Где вы, современные Репины? Где ты, Агриппина Кулакова с никому не интересным цветком в проруби? Сколько можно лелеять и обсасывать человечьи отходы, займитесь-ка, как встарь, просто человеком, в нем кроме отходов есть и душа. Забыли про душу-то? Немодно, по-совковски, никто не купит, лучше врезать обнаженку, а еще лучше осовременить апулеевского «Золотого осла» или проиллюстрировать Баркова.

Впрочем, при чем здесь Репины, какие тут к черту Репины, куда нас занесло? Ну, сидят за сдвинутыми столами ряженые, играют от нечего делать в дурака, и влетает им эта дурацкая игра в копеечку, так как бизнес-то стоит, а поэтому что у них на душе? Да ровным счетом ничего, потому что плевать им на эту работу, на это кладбище, на этот город, а также на вчера, на сегодня и на завтра. Что тут, спрашивается, рисовать?

Примерно такие мысли мелькнули у Новикова, когда он вошел в натопленную раздевалку.

Выпив воды из чайника, подошел к Тарасу и сказал:

— Ну что, не судьба сегодня.

Тот, оторвавшись от игры, поднял на него глаза.

— До завтра не развеет, — продолжил Новиков.

— Пожалуй, не развеет, — подтвердил один из нищих.

Все посмотрели на Тараса.

— Что ж, — сказал тот. — Но завтра всем, как штык, на работу. Э-э, как штыки.

И первым направился к своей ячейке.

Переодевшись, Новиков посмотрелся в зеркало — как он в цивильном и с бородой? Всё бы ничего, да завязочки на макушке торчали, что тебе заячьи уши. Приехав домой, он позвонил Уханову и предложил встретиться сегодня вечером. О-кей, ответил тот, в семь на старом месте…

В семь вечера они встретились у гостиницы, куда Уханов провел Новикова по своему пропуску. Чуть позже к ним присоединился Кузнецов.

Как всегда, содержимое холодильника перекочевало частично на стол, частично на сковородку. Покуда велось приготовление к чревоугодию, шел легкий треп на общие темы, но как только они уселись за накрытый стол, Уханов спросил:

— Чем вам не угодил Штольц?

— Не понял, — сказал Новиков, покрываясь испариной, так как на самом деле сразу всё понял — Штольца шьют ему.

— Юрий Николаич, объясни.

Кузнецов, который разливал по рюмкам коньяк, согласно кивнул, обстоятельно завершил начатый процесс, после чего, поставив бутылку на стол, сказал:

— Я вижу, тебе нечего объяснять. Я-то знаю, что это не твоих рук дело, но, увы, есть свидетели.

— Кто? — спросил Новиков.

— Барменша.

— Очень мило, — произнес Новиков. — Этот поганец её изнасиловал, а она показывает на меня.

— Всё тот же Шубенкин, — ответил Новиков. — Разделался со всеми, кто был в игровой, справил свою похоть, а потом ушел в окно.

— С пятого этажа, — ввернул Кузнецов. — И никто его почему-то не видел.

— Отчего же, парнишка видел, — возразил Новиков. — Тимофей. Он ему дверь открывал. Это же может подтвердить бригадир Белоусов, Тимка при мне с ним разговаривал.

— Какой Тимофей? — поморщился Кузнецов. — Не было там никаких Тимофеев. А бригадира Белоусова никто не спрашивал. Вот так-то, брат. Главное, что барменша показала на тебя пальцем. Оказывается, это ты её изнасиловал. Не мог хотя бы меня предупредить, куда идешь?

— Сапрыкин? — спросил Новиков.

— А кто же еще, — ответил Кузнецов. — Ну, что насупились? Налито же.

Глава 32. Версии

Коньяк обжег, разлился по жилочкам благостным пламенем. Какое-то время после этого, стуча ножами и вилками, они истово насыщались, потом Уханов произнес:

— Теперь ваша очередь, Андрей Петрович. Зачем звали?

— Николаич, запиши адресок, — сказал Новиков и продиктовал Кузнецову адрес вчерашнего казино. — Там бывают нищие, которые знают мою родословную. Спрашивается, откуда? Один из них натравил собаку на Петра Юрьевича, в чем мне признался.

— Очень интересно, — пробормотал Кузнецов.

— Сейчас я работаю нищим на Ваганьковском кладбище, — сказал Новиков. — Зарабатывать нам помогают люди из Добровольческой Армии, запиши, Юрок.

— Ага, — отозвался Кузнецов, записывая в блокнот и эту информацию.

— В эту чертову Армию мне поможет внедриться человек, которого я зову Жабьев, — продолжал Новиков. — Настоящей фамилии, ей-ей, не знаю. Парапсихолог, владеет всякой ерундой типа телекинез, телепатия. Еще неизвестно, кто опаснее — Шубенкин или Жабьев. Запиши, Николаич вот этот адресок, — сунул Кузнецову визитку Жабьева. — Сюда я должен явиться в понедельник в пятнадцать ноль-ноль.

Уханов невозмутимо слушал. Нет, есть всё-таки в нём финские корни: невозмутим, корректен и не поймешь — слушает или спит с открытыми глазами.

Кузнецов тщательно переписал содержимое визитки в свой блокнот и сказал:

— Вот ты, Петрович, свой телефон дал, а то занято, то трубку не берешь. Неделю не могу дозвониться.

— Дела, брат, — ответил Новиков.

— Хочу предупредить, — произнес долго молчавший Уханов. — Вам, Андрей Петрович, опасно появляться на улице в обычном виде. Вас ищут. Надели бы усы, паричок.

— Да, да, — рассеянно ответил Новиков. — Завтра же зайду в театральный магазин.

— Не надо в магазин, загляните в этот сервант, левая нижняя полка, — сказал Уханов.

— Вот и я о том же, — ввернул Кузнецов. — Ходит, как обалдуй. Тебе, Андрюха, не интересно, зачем я тебе звонил?

— Ну и? — отозвался Новиков, направляясь к серванту.

— Пока ты тут хлопочешь, весь в делах, Игорек с Фадеевым побывал в Германии и встретился думаешь с кем?

— С Колем? — предположил Новиков, выуживая из ящика парик а-ля Есенин.

— С Шубенкиным, — торжествующе объявил Кузнецов. — Этот монстр весом с двухпудовую гирю на глазах у Игорька напрочь задрал кучу отборных ниндзя барона фон Пампуха.

— Самого фон Пампуха? — переспросил Новиков, примеряя парик, который шел ему, как корове седло. — У него, я слышал, сильная школа. Ничего?

Повернулся к своим собеседникам, сияя, как начищенный самовар.

— Сними, сними, — дружно сказали Уханов с Кузнецовым.

Пожав плечами, Новиков поменял седло на прическу Леннона и спросил:

— В каком смысле задрал?

— Кому сломал хребтину, а большинству порвал горло, — ответил Кузнецов. — Но самое интересное, что границу он в обоих случая пересек в багаже, и таможня об этом не догадалась. Этого монстра не берет регистрирующая аппаратура, которая засекает любую фитюльку.

— Ну, я не знаю, — сказал Новиков. — У одного люди порхают, как воздушные шарики, другого не засекает спецаппаратура. Куда я лезу?

— Если есть хоть малейшие сомнения, — начал было Уханов, но Новиков его перебил:

— Сомнений нет, просто нужна страховочка. Как, Николаич?

— По мере сил и возможностей, — ответил Кузнецов, впрочем, без твердой уверенности в голосе.

— Да тут еще этот активист Сапрыкин, — продолжал Новиков, надевая на нос черные очки. Получился Куравлев в роли Жоржа Милославского. — Уж свои-то бы под ногами не мешались, раз помогать не помогают.

— И не говори, — согласился Кузнецов, которому этот Сапрыкин был поперек горла.

— Не то, — сказал Новиков, снимая парик и вновь копаясь в ящике.

Наконец, он нашел то, что нужно: обычный такой, не бросающийся в глаза паричок, который и на парик-то не был похож, так хорошо вписывался в рисунок черепа, а к нему элегантные усы и бородка в стиле певца голубого сала Сорокина.

Новикова было не узнать, что подтвердили оба его собеседника.

— А насчет барменши я вот что скажу, — подытожил Новиков. — В борьбе есть термин «Отсроченная смерть», наверное аналогичный термин, только касательно других категорий, не только смерти, есть и в парапсихологии. Когда я уходил, барменша твердо знала, кто убийца Штольца, а настал какой-то момент, и она поменяла точку зрения. Гипноз, господа-товарищи, гипноз. А от гипноза помогает что? Экранирующая сеточка в этом парике. Юрий Николаич, родненький, помоги.

Кузнецов затосковал было, но Уханов пришел ему на помощь.

— У Юрия Николаевича дел выше крыши, да и под колпаком он, — сказал Уханов. — Я помогу. Пока поносите этот парик, он вам более всех других к лицу. К воскресенью, я думаю, новый будет готов. А теперь объясните мне, если сможете: зачем Шубенкин убил Штольца и его подручных?

Вот это был вопрос так вопрос. Разумеется, он потребовал дополнительного возлияния, не шибко, впрочем, обильного, и основательной закуски. Подкрепившись и тем самым успокоив расшалившиеся нервы, все трое принялись строить версии по данной теме, и вот что у них вышло.

Новиков: «Штольцу нужен был микрочип, и он об этом проболтался».

Кузнецов: «Намеренно, чтобы подставить Андрюху».

Уханов: «Выродок, нравится убивать».

Новиков: «Испытал новое оружие».

Кузнецов: «Узнал всё, что ему нужно, и ликвидировал».

Уханов: «Приказали».

Новиков: «Если он читает мысли, то быстро всё понял. Но зачем убивать, ведь Штольц полезен, мог бы убедить его, что они друг другу нужны. Значит, возникла какая-то угроза».

Кузнецов: «Мог бы подождать Андрея, и заодно ухлопать и его. Побоялся, стало быть, нашего Андрюху, а ведь он главный свидетель его зверств и в рожу знает. Выходит, зачем-то нужен ему Андрюха, ведет какую-то хитрую игру».

Уханов: «Просто козёл, садист».

Новиков: «Шубенкин был кто? Электромонтер, бомж, нищета подзаборная, и вдруг обрел небывалые способности. Может убить безнаказанно, не оставив следов, обвести вокруг пальца Новикова, Кузнецова, Сапрыкина. Кто он в таком случае? Исключительная личность. Юрок прав: уверовав в свою неординарность, он затеял какую-то свою игру».

Кузнецов: «Мы идеализируем Шубенкина и Жабьева и не видим тех, кто стоит за их спинами. Не могут куклы вести свою игру. Я отказываюсь от своей предыдущей версии».

Эти его слова поставили жирную точку на суемудрии присутствующих. Действительно, как можно судить об айсберге, видя лишь его крохотную вершинку? Завтра кукловоды выведут Шубенкина из игры, и что тогда?

— Кстати, — сказал Новиков, повернувшись к Уханову. — Всё забываю спросить. Есть что-нибудь на Завьялова?

— Из головы вон, — отозвался тот. — Завьялов окончательно перебрался в Лондон. Все они, у кого рыльце в пуху, чешут в Лондон.

— А Руденский?

— Этот пока здесь, но чем черт не шутит. А что Руденский? Есть какие-то сомнения?

— С Лопатиным был на ножах, — ответил Новиков. — Любопытно, а с кукловодами эти самые Завьялов и Руденский знакомы?

— Думаешь, заказали? — спросил Кузнецов, который всё это время жевал твердую, как подошва, сырокопченую колбасу. Сунул в рот кусочек и всё молотил, молотил. Поди, и сам не рад был.

— Ну, не до такой же степени на ножах, — сказал Уханов. — Этак можно всякого навыдумывать…

Назавтра, то есть в субботу, Новиков явился на работу при бородке и в парике и не на шутку напугал тетку Фросю, обратившись к ней по имени. По случаю хорошей погоды (разгулялась за ночь) тетка обирала на крайней могилке рябину, а тут сзади подкрался этот обормот и как гаркнет.

Этот случай обрадовал Новикова, пришедшего на работу первым, то есть маскировка была удачной. Потом появился один из команды нищих, которому было глубоко наплевать, что за огородный сорняк, сгорбившись, сидит в их раздевалке. Сидит, значит надо. Следующий нищий был не таков, этот возмутился, но Новиков приложил палец к губам — молчи, мол. А вот Тарас не сразу, правда, но узнал, допёр, что больше на табуретке сидеть некому.

День сегодня выдался на славу: прохладный, с ветерком, но яркий, солнечный, будто весна пришла. И настроение у всех было под стать. Подаяние давали охотно, с улыбками, пусть в основном мелочь, но от души. Грех было этим брезговать, можно было спугнуть удачу, хотя о какой теперь удаче, зная правду, можно было говорить? Везуха пряталась за чужими спинами, под чужим обличьем, поджидая какого-нибудь толстосума на крутой тачке или группу полупьяных братков, которые заваливались на кладбище почтить память безвременно ушедшего товарища, покоящегося теперь под тоннами отполированного до блеска мрамора. Эти по команде хмырей Жабьевых, отваливали щедро, не скупясь. Потом они шли в храм Воскресения Словущего, так именовалась кладбищенская церковь, жертвовали и здесь энную сумму во славу Спасителя, после чего гуськом направлялись к почившему братану, а кто-то топал по проторенной дорожке к бабке Фросе заказывать горячее. Поминали обильно, до пьяной икоты, устроившись за мраморным столом, а перед уходом, не жалея, поливали надгробие водкой. У них, у братков, всё в этом мире смешалось, и жизнь после смерти была в еще большем почете, чем пребывание в бренном теле. Лишь бы успеть нахапать, войти в авторитет.

Отлучившись с рабочего места, Новиков подошел к Тарасу, спросил, где хмыри?

— Я же объяснял — маскировка на грани фантастики, — ответил Тарас. — Рыбка в сети идет? Идет. Значит, они где-то здесь. И не ломай голову, я их тоже не вижу.

Глава 33. Что тебе, Лукич?

Вечером по настоянию азартного Тараса они вновь закатили в казино и сразу наткнулись на человека без возраста Сеню. Увидев Тараса (Новикова в парике и с бородкой он не узнал), тот покрылся лихорадочными пятнами и жалобно проблеял:

— Ну, Тарасик, ну, миленький, мы же договорились.

— Это выше меня, Сеня, — сказал Тарас. — Кроме того, Сеня, вспомни, сколько бабок я тут оставил? Не счесть. Так что извини подвинься, друг ситный.

И, отодвинув Сеню железной ладонью, направился в кассу за фишками. Новиков последовал за ним, чувствуя всеми фибрами, что охрана напряжена.

Всё, фишки в дипломате, они идут в дальний зал. Сеня куда-то исчез, охрана — трое амбалов, среди которых тот самый лом с бицепсами в три обхвата, смотрит с иронией, но действий не предпринимает.

— Может, ну её? — процедил Новиков, которому не с руки было засвечиваться в новом обличьи.

— Будет кто-то от Жабьева, — ответил Тарас. — Капитал, золотце моё, надобно утраивать, а то и удесятерять.

Знакомых лиц в проходных залах на этот раз не было, да оно и понятно — у музыкантов в субботу самый чёс, а прочие знаменитости украшают теплые гоп-компании, где им, заслуженным, от души рады.

В последнем зале сразу бросилась в глаза пьяная рожа бомжа, натравившего пса на Шмаку. Тот, застыл с поднятой вверх картой, уставился на Новикова, но не узнал и шлепнул-таки картой по столу, сказав: «А дамочку получите, спинокусы». Полно здесь было и прочих четверговых нищих, будто не уходили.

Как и в четверг, игра у Новикова то шла, то не шла, но выигрыш неуклонно рос, и когда он спустя два часа достиг солидной суммы, в зале возникла группа из пяти охранников, возглавляемая толстым шепелявым человеком, который оказался директором заведения. За ним, как за шкафом, стыдливо прятался Сеня.

Подойдя к Новикову, за спиной которого как и в прежний раз стоял Тарас, директор громогласно объявил:

— Господа, немедленно покиньте помещение.

— По какому праву? — флегматично осведомился Тарас, а Новиков встал и повернулся к директору лицом.

— Вы мухлюете, — сказал директор и приказал своей свите: — Вышвырните вон этих шулеров.

— А доказательства? — спросил Тарас, вынимая из кармана дамский пистолетик, по виду игрушечный, но на самом деле способный нанести серьезную рану.

— Вы, — директор показал на Новикова. — Снимите парик.

— Артисты сочинские, оборотни в париках, — ввернул тщедушный Сеня. — Загримируются, а нам страдай.

— Ну, что стоите? — сказал директор дюжей охране. — Чтоб духу их здесь не было.

— Спрячь пушку, — процедил Новиков Тарасу. — Я сам.

Тарас спрятал, ожидая, что вмешается Жабьев или кто-то его замещающий, но из-за кадки с фикусом никто не выглянул, не помахал приветливо ладошкой, не пресек скорую расправу над бедными нищими.

То, что произошло в течение ближайшей минуты, поразило его, стреляного воробья, до глубины души. Одного за другим Новиков положил охранников на пол, причем положил так надежно, что никто из них не шевелился. Тарас подумал даже, что он их поубивал какими-то неведомыми приемами. Покрутился, помахал руками и ногами, нанося незаметные для глаз удары, и остановился прямо напротив директора, уперев руки в боки, как бы вопрошая: ну, милок, что дальше? А из-за кадки всё никто не появлялся, и Тарас пошел туда и обнаружил, что никого там нету. Вот те, бабушка, и юрьев день, приплыли, это кто же тогда насиловал крупье, заставляя выкидывать нужные номера? Выходит, Андрей выигрывал сам без чужой помощи?

Вновь, как и в четверг, зал опустел, никому не хотелось связываться с двумя оглоедами, один из которых дерется почище Стивена Сигала, а второй вооружен.

— Будьте добры оплатить выигрыш, — вернувшись, заявил онемевшему директору Тарас. — И скажите спасибо.

— Спасибо, — сказал директор. — А за что?

— За то, что он, — Тарас показал на невозмутимого Новикова, — пальцем вас не тронул, хотя вы хамили напропалую.

Выигрыш, а он составил сто двадцать тысяч баксов, им выдали незамедлительно, директор при этом был необыкновенно любезен, подарил Новикову свою визитную карточку и пригласил возглавить охрану казино, то есть стать пусть не вторым, но третьим лицом это точно. Андрей обещал подумать.

На тротуаре у машины их поджидал бомж, натравивший пса на Шмаку. Он был сильно пьян и на этот раз настроен не так агрессивно, как в четверг.

— Что тебе, Лукич? — не совсем любезно осведомился Тарас.

— Подвези, Евгеньевич, а я тебе что скажу, — ответил бомж, одетый как Малахов на вручении премии Тэффи.

Вообще, глядя на этих завсегдатаев заднего зала казино, где они безусловно проигрывали много больше, чем выигрывали, Новиков диву давался. Откуда, спрашивается, деньги? Днем эти Лукичи шарят по помойкам, обчищают карманы пьяных, а ближе к ночи, вишь ты, сорят дензнаками точно фантиками. Кто их содержит, на кого они работают? Может, это никакие не нищие и не бомжи, а штатные осведомители, которые в нужный момент оказываются в нужном месте и не вызывают при этом никаких подозрений?

Но вернемся, однако, в Ниссану, которая уже мчалась по ярко освещенным, нарядным улицам Москвы. Новиков сидел сзади, а Лукич справа от Тараса и молчал.

— Ну? — сказал Тарас.

— Зря вы это, — произнес Лукич. — Попросили уйти, ну и ушли бы, не графья. А теперь ведь, глядишь, и нас пускать не будут.

— Это почему?

— Ты, Евгеньевич, давно в это казино наведываешься? — спросил Лукич

— А что?

— А то, что вы со своим следователем наладились банк срывать, — Лукич хрипло хихикнул. — Теперь сделают вход по пропускам, и амба. А ведь мы там не просто так собирались, это, считай, наш клуб, туда и руководство заявлялось.

— Какое руководство? — спросил Новиков.

— А этого я тебе, милок, не скажу. Какое надо, такое и собиралось.

— Жабьев — руководство? — спросил Новиков. — Ну этот, что за фикусом прятался.

— Не знаю такого.

— Шубенкин — руководство? — не отставал Новиков.

— Да какое это, нафиг, руководство, — Лукич махнул рукой. — Бери много выше. Тарас вон знает.

— Впервые слышу, — проворчал Тарас. — Это всё, что ты хотел сказать?

— А разве мало? — Лукич посмотрел в окно и попросил: — Останови-ка.

Место он выбрал темное, пустынное, какие частенько попадаются за пределами Садового Кольца. Слева за забором возвышалась махина какого-то завода без единого проблеска в высоченных окнах, справа имела место здоровенная кочковатая поляна, упирающаяся в длинный ряд гаражей.

— Отлить? — спросил Тарас, тормозя.

Вместо ответа Лукич кинул на заднее сиденье ребристый шарик, который треснул и тут же задымился, выстрелил Тарасу в голову и выметнулся из машины.

Всё было сделано так неожиданно, что Новиков сразу не среагировал, а когда среагировал, было уже поздно. Дым выел глаза, заставил задохнуться. Левая дверь была на фиксаторе, Новиков попытался открыть правую, но Лукич не дал, навалившись всем телом. В следующую секунду Новиков начал падать в черную бездну.