Клан волчицы

Тетушка Крисельда

Анаид медленно жевала котлету, не смея поднять головы от тарелки, чтобы не встретиться взглядом с восемью парами уставившихся на нее глаз.

За ужином девочка оказалась в центре внимания не ожидавших такого бесплатного развлечения семи сыновей Елены и ее мужа.

— Видите, как ест Анаид! Медленно! Не чавкает, не рыгает, не вытирает жирные руки о скатерть. Смотрите, как ведут себя воспитанные дети!

Анаид сгорала от стыда. Муж Елены едва не показывал на нее пальцем, как на дрессированную обезьяну.

Елена решила поменять тему разговора.

— Оставьте Анаид в покое… Рок, ты уже решил, какой костюм наденешь на маскарад у Марион?

— Это секрет, — неохотно пробормотал Рок.

Анаид на маскарад не пригласили. При мысли об этом котлета застряла у нее в горле, а руки затряслись. Девочка поняла, что Рок не желает рассказывать о своем костюме в ее присутствии. Неужели Елена этого не понимает?! Что за дурацкие попытки подружить ее с Роком! Не видно, что ли, как он к ней относится?!

Пытаясь проглотить проклятую котлету, Анаид чуть не подавилась. Не поднимая глаз, она потянулась за стаканом и выпила глоток воды.

— Она не вытерла свою жирную пасть! — немедленно завопил один из молокососов-близнецов с огромной шишкой на лбу.

Анаид попыталась пригвоздить гаденыша к стулу взглядом сквозь искажавшее его до неузнаваемости стекло стакана.

Муж Елены решил исправить положение:

— Ничего страшного, ее пасть вовсе не жирная!

— Жирная! Жирная! Вся в котлете! — завизжал второй близнец — с подбитым глазом.

Анаид поняла, что близнецы всегда подпевают друг другу, и не могла решить, что лучше сделать — вытереть губы салфеткой, окатить близнецов водой или вскочить из-за стола и сбежать отсюда. На помощь пришла Елена.

— Оставьте ее в покое. Анаид ничем не хуже вас!

— Она девчонка!

— А у девчонок должны быть сиськи!

— А у нее нет сисек!

— Молчать!!!

Анаид сидела красная, как помидор. Маленькие чудовища продолжали зубоскалить. При этом они внимательно разглядывали Анаид, запоминая все ее недостатки — уж, конечно, для того, чтобы потом непрерывно ее дразнить.

— Можно мне погулять сегодня вечером? — обратился к отцу Рок.

— С Анаид? — спросила Елена.

— С Анаид?! — удивился Рок. — С какой стати мне гулять с Анаид?

При этом он наверняка подумал: «Разве можно с ней появиться на улице?!» Девочка это прекрасно понимала.

— Но ведь Анаид у нас в гостях, — не унималась Елена.

— Я собираюсь туда, где ее не ждут.

Неожиданно Анаид нашла в себе силы положить конец этому нелепому разговору:

— Мне надо сходить домой, чтобы распечатать домашнее задание по обществоведению, — на одном дыхании выпалила она.

Это были первые слова, произнесенные ею за ужином. Анаид хотела помочь Року выкрутиться из неприятного положения и избавить себя от дальнейших унижений, но юноше не пришло в голову поблагодарить ее хотя бы взглядом.

Выйдя на улицу, девочка бросилась бежать, но не домой, а в некое место, известное только ей. Именно там она оплакивала смерть Деметры.

Анаид направлялась в свою тайную пещеру в дубовом лесу.

Пока Деметра была жива, Анаид часто ходила с ней в дубраву. Еще совсем маленькой она стала помогать бабушке в поисках корней мандрагоры, листьев белладонны, цветов дурмана, стеблей белены и других целебных трав для настоев и мазей.

С бабушкой Анаид изучала лес. Деметра предостерегала ее от росших под сенью дубов, навевавших странные сны мухоморов, ядовитых листьев тиса и смертоносной цикуты.

В тишине ночи зимнего солнцестояния, глядя на север, Анаид с Деметрой исполнялись вдохновения. Утром дня весеннего равноденствия они смотрели на восток, где рождалось солнце, и просили у него мудрости. В полдень дня летнего солнцестояния бабушка и внучка обращали свои взоры на юг, надеясь, что сбудутся все их мечты. Когда же наступало осеннее равноденствие и солнце пряталось на западе, наступала пора пожинать плоды, размышлять над накопленным опытом и готовиться к новому солнечному циклу.

Иногда Анаид было лень помогать бабушке, и она пряталась от нее в кустах. Так девочка обнаружила «свою» пещеру — узкую расщелину в скале. Сначала она пробралась в нее на четвереньках, а потом скатилась, как с горки, в высокий и величественный подземный зал. Исследовав все его прекрасные сталактиты, подземные водоемы и гроты, Анаид решила, что эта пещера станет ее тайным убежищем, уединенным местом, выбравшим маленькую девочку, чтобы укрывать ее в минуты печали и опасности.

Этим вечером Анаид безбоязненно пересекла темный лес, оглашаемый лишь криками совы, и скатилась в недра своей пещеры. Там, при свете одинокого светильника, она аккуратно отколола от своего черного небесного камня кусочек в форме слезы, как сделала это тогда, когда умерла Деметра.

Черный каменный метеорит упал в дубраве прошлым летом. Он был твердым и блестел.

Анаид, сняла со щеки две слезинки и зарыла их у входа в пещеру. Никто не объяснял девочке значение этого ритуала, никто ее ему не учил. Так она утешала себя, помечая слезами территорию своего горя, а на шнурке на ее шее сверкали две черных блестящих слезинки — по одной на каждую из женщин, которых она любила и потеряла: в память о Деметре, рассудительной и строгой, но всегда справедливой, и о Селене, странной, почти безумной, но очень доброй.

Эти такие разные женщины вскормили Анаид, воспитав ее рассудительной и разносторонней.

После смерти бабушки Деметры у Анаид не осталось никого, кроме Селены, и Анаид ухватилась за мать, как утопающий за соломинку. Анаид признавала, что порой ей было стыдно за Селену, и та часто вела себя не так, как другие матери, не так одевалась, была не так же скромна и неприметна. И все же Анаид ее обожала.

Теперь, после исчезновения матери, Анаид осталась совсем одна. Однако девочка старалась не поддаваться тоске и страху, твердя про себя, что Селена вот-вот вернется.

Сидя на корточках у входа в пещеру, Анаид разровняла землю над закопанными слезинками. Ей хотелось побыть здесь еще, наедине со своими воспоминаниями, но вдруг она уловила еле слышный шорох и почувствовала едва заметное движение воздуха. Вскочив на ноги, девочка углубилась в пещеру. Отряхивая прилипшие к джинсам листья, Анаид внимательно огляделась. Ее не покидало ощущение, что кто-то смотрит на нее из темноты леса.

Возвращаясь в селение, Анаид все время невольно ускоряла шаг. Ей казалось, что за ней кто-то идет. Возможно, это был просто беспочвенный страх, порожденный усталостью и глубокой печалью, но девочка готова была поклясться в том, что с воздухом вокруг происходит нечто странное, а яркий свет молодого месяца стал глуше.

Без Селены все вокруг показалось Анаид маленьким и тусклым, словно кто-то накрыл долину Урта большой крышкой из матового стекла.

— Анаид!

Шагавшая с портфелем в руке, Анаид подняла голову. Это ее окликнула Елена, поджидавшая девочку у дверей школы.

— Приехала твоя тетушка Крисельда!

Анаид так удивилась этому известию, что совершенно растерялась.

— Моя тетушка? Какая тетушка?!

— Сестра твоей бабушки. Ты ее сразу узнаешь. Она приезжала в прошлом году на похороны.

Теперь Анаид и сама сообразила, о ком идет речь, хотя эта женщина совершенно не походила на Деметру. Девочка не очень хорошо помнила невыразительные черты лица тетушки Крисельды, зато помнила, что от нее пахло лавандой, а рука, которой та гладила ее по волосам, была мягкой и теплой. Эта рука очень успокоила тогда сильно горевавшую по Деметре Анаид.

Впрочем, сама тетушка Крисельда была совсем иной. Маленькая и подвижная, несмотря на полноту, она хваталась одновременно за несколько дел, и все валилось у нее из рук — тарелки, стаканы и вазы. Даже оказавшаяся на пути Крисельды собака могла быть уверена, что та обязательно отдавит ей лапу или хвост.

Вот и сейчас, пока тетушка ее обнимала, Анаид убедилась, что вся их кухня уже перевернута вверх дном.

— Зачем это?!

— У вас на кухне был страшный кавардак, все заросло грязью! Так нельзя! Кухня — сердце дома и любит чистоту и порядок!

Анаид не стала ломать голову, кто вызвал тетушку, как она проникла в дом и с чего вдруг решила, что ее первоочередная задача — опорожнить кухонные шкафы и холодильник, высыпать все из банок Деметры, попробовать на язык пряности, которые использовала Селена, выстроить в ряд горшки и кастрюли и обнюхать травы, пучки которых свисали со стропил.

К счастью, тетушка Крисельда ограничилась кухней. Библиотека, гостиная и спальни еще не успели пострадать от ее бурной деятельности. Впрочем, привычная к эксцентричному поведению Селены, Анаид решила не обижаться на тетушку, которая своим появлением очень ее выручила. Теперь девочка могла вернуться домой, в родную кровать, вместо того чтобы ужинать за одним столом с семейством Елены и лежать по ночам, сжавшись в комок в спальном мешке в одной комнате с Роком. Если тетушка будет всюду совать свой нос, в нынешней непростой ситуации Анаид сумеет с этим смириться… Но все-таки зачем она приехала? Почему появилась в осиротевшем доме именно сейчас?

— Ты знаешь, где Селена, тетушка?

— Скоро мы все узнаем, детка. Очень скоро.

С этими словами Крисельда положила руку на лоб Анаид, которая, как по мановению волшебной палочки, успокоилась.

Скоро из кухни появилась хозяйственная Елена с очень вкусно пахнущим мясным рагу с картошкой, горохом и капустой. Обычно Анаид не притрагивалась к рагу, но сейчас была так голодна, что даже не задумалась, кто приготовил такое сложное блюдо и откуда взялась капуста — редкий гость в доме Селены, питавшей к ней стойкое отвращение.

Вместе с Крисельдой и Еленой Анаид уселась за стол и сделала три вывода из довольно загадочной беседы, которую вели, поверх ее головы, тетушка и библиотекарша.

Во-первых, Елена снова была беременна и снова ждала мальчика.

Во-вторых, тетушка Крисельда понятия не имела, как ухаживают за детьми, но была полна решимости позаботиться об Анаид и выяснить, куда подевалась Селена.

В-третьих, тетушка выбросила из кухни все банки, включая горшочек с лекарством, которое принимала Анаид.

Это обстоятельство вывело девочку из себя.

— Я уже четыре года пью эту микстуру! С десяти лет, когда мне сказали, что я очень медленно расту…

Тетушка Крисельда разинула рот.

— Тебе что, четырнадцать лет?!

Удивление особы, самочинно расправившейся с ее лекарством, окончательно разозлило Анаид.

— Вот именно! И видите, на что я в этом возрасте похожа?!

Тут тетушка разинула рот еще шире и задала вопрос, который можно было ожидать только от бесцеремонной родственницы:

— У тебя уже начались месячные?

Анаид почувствовала на себе взгляд двух пар любопытных глаз. Женщины с нетерпением ждали ответа, и Анаид не стала кривить душой, томившейся в ее столь неразвитом теле.

— Нет.

Тетушка Крисельда и Елена озабоченно переглянулись, и библиотекарша с извиняющимся видом пожала плечами.

— А мама говорила тебе о том, как это бывает? Говорила, что надо делать, когда… ну, когда…

Анаид обиделась. За кого они ее принимают!

— У нас в классе уже у всех девочек были месячные. Я прекрасно знаю, что такое прокладки и тампоны. Можете не переживать, я не упаду в обморок!

Однако ответ Анаид почему-то не успокоил ни Крисельду, ни Елену. Наоборот, вид у них стал еще более озабоченным.

Анаид всегда интересовало выражение лиц взрослых, столкнувшихся с неожиданной проблемой. С детских лет она старалась вникать в многозначительные взгляды, которыми молча обменивались мать и бабушка. Вот и сейчас тетушка Крисельда и Елена смотрели друг на друга с таким видом, словно хотели сказать: «Вот так задачу задала нам Селена!» При этом Анаид не понимала, о какой задаче идет речь. На данный момент она гораздо больше переживала за свою микстуру для роста.

— И какое же лекарство прикажете мне теперь принимать?! Только Селена знает рецепт, который оставила ей Карен, а Карен сейчас работает в Танзании.

Не успела Анаид выпалить свой упрек, как сообразила, что никто не сообщал ей о том, что Карен в Танзании. Почему же она настолько в этом уверена?! Анаид это просто знала — так же, как знала сейчас, что Селена жива, и знала в три часа ночи год назад, что Деметра мертва.

— Не волнуйся. Крисельда приготовит тебе новое лекарство по ее рецепту. Я где-то его видела!

Хотя было совершенно не ясно, где именно Елена видела столь важный рецепт, ее уверенность приободрила Анаид, которая почти совсем успокоилась, убедившись, что тетушка Крисельда пощадила ее особый шампунь. У Анаид были ужасные волосы. Они нуждались в укрепляющем средстве и витаминном ополаскивании — иначе выпадали клоками.

А ведь у высокой и стройной Селены были потрясающие волосы! Анаид совсем не походила на мать, чувствуя себя рядом с нею маленьким уродцем. Но, несмотря ни на что, она очень ее любила.

Глядя на Селену, красноречивую, обаятельную, открытую, девочка обретала уверенность и в собственных силах, мечтая о том, что когда-нибудь станет такой же.

Вот и теперь Анаид расстраивалась не оттого, что тетушка Крисельда вылила ее микстуру — в конце концов, ей сделают другую, — а из-за исчезновения матери.

Тетушка взяла Анаид за руку и заглянула ей прямо в глаза.

— Расскажи мне все с самого начала. Расскажи, что случилось накануне исчезновения Селены. Все без утайки!

В голосе Крисельды было что-то такое, от чего перед глазами у Анаид немедленно стали всплывать события, о которых она предпочла бы не вспоминать. Девочка заговорила, роясь в тайниках своей памяти, а тетушка внимательно слушала ее, пытаясь постичь истинный смысл описываемого.

— Накануне вечером Селена напоила меня черничным соком, который я очень люблю, и мы сели на крыльце разглядывать звезды. Мы часто так сидим и смотрим на небо. Я как раз искала Кассиопею, когда Селена вдруг предложила мне поехать на летние каникулы на Сицилию — к своей подруге по имени Валерия. Мол, у той дом на море, в Таормине,[2] у подножья Этны, возле самого пляжа, и дочь — моя сверстница. И показала билет на самолет. Я не поверила своим ушам, я просто не могла понять, почему мама ничего не сообщила мне заранее. Поэтому повела себя не так, как она ожидала. Я не запрыгала от радости, не бросилась ей на шею и не помчалась примерять прошлогодний купальник. Я всего лишь спросила, как ей могло прийти в голову, что я захочу провести лето без нее, у чужих людей, в чужой стране.

Тогда мама занервничала, и у нее начал косить глаз. У нее всегда косит глаз, когда она сильно нервничает. Ей явно не хотелось, чтобы я догадалась, что ей нужно меня сплавить. Поэтому она притворилась, будто ничего особенного не произошло, и стала оправдываться. Мол, эта мысль пришла ей в голову случайно, когда Валерия позвонила и похвалила ее комиксы с Зарко. Что, мол, ей понравилась эта идея и она тут же купила билет, чтобы сделать мне сюрприз. Селена сказала, что если я не хочу ехать, она его сдаст. Но лучше мне как следует подумать, потому что дочь Валерии Клаудия очень хорошая девочка, у нее много друзей, а мне уже пора повидать мир и научиться общаться со сверстниками. А я сказала, что никуда не поеду, потому что не испытываю ни малейшего желания. И не потому, что мне неинтересна Сицилия. Совсем напротив. Я бы с огромным удовольствием посмотрела на греческий театр в Таормине, побывала в древних Сиракузах,[3] вступила в неравную схватку с сицилийской мафией в Палермо, взошла бы на Этну и нырнула с нее прямо в Средиземное море. Но я ни за что на свете не соглашусь служить посмешищем для какой-то там Клаудии и ее приятелей. Многочисленные достоинства этой особы меня абсолютно не вдохновляли. Я спросила у Селены — неужели она не понимает, какие у меня отношения со сверстниками, и добавила, что скорее бы поехала на Сицилию, если бы узнала, что бедная Клаудия прокаженная и не выходит из дома из-за прогнившего носа.

Мама наверняка подумала, что я нарочно ее злю, и сказала, что я глупая и ничего не понимаю. А потом произнесла такое, на что я очень обиделась. Она заявила, что я всего боюсь и цепляюсь за ее юбку. И что если ее вдруг не станет или она куда-нибудь уедет, мне придется нанимать няньку.

Вот тут я действительно разозлилась — на примитивную уловку, с помощью которой она надеялась избавиться от меня и побыть наедине с кем-то другим, кто значит для нее гораздо больше, ради кого она покупает дорогие духи, косметику, обтягивающие платья и с кем проводит вечера в городе. Я уже не сомневалась, что у Селены появился любовник, в котором она души не чает и которому стесняется меня показать. Поэтому уперлась и заявила, что ни за что на свете не поеду ни в какую Таормину. А потом нарочно сделала Селене больно — встала и молча ушла.

Мама проводила меня до спальни, упрашивая не дуться и что-нибудь сказать. Она, конечно, еще надеялась уговорить меня, но я не произнесла ни слова, легла в постель, выключила свет и притворилась спящей. С тех пор я ее больше не видела.

На следующее утро меня разбудил луч солнца. Он был таким ярким, что, просыпаясь, я не поняла, что происходит. Мне чудилось, будто я загораю на пляже в Таормине вместе с прокаженной молодой итальянкой, а неподалеку Этна извергает потоки лавы.

Несмотря на солнце, небо было темным и страшным, а земля тряслась от раскатов грома… Эхо землетрясения из моего сна звучало прямо над моей головой — видимо, это были остатки уходящей грозы… Даже вороны испугались и непрерывно кружили перед окном. Они показались мне очень большими, уродливыми и как будто хотели влететь прямо в дом. А одна из них уставилась на меня через стекло большими разумными глазами. Мне почудилось, что я слышу ее голос, который требовал, чтобы я открыла окно, и я едва его не открыла, но потом зажмурилась и решила спать дальше.

Я не пошла в спальню к Селене, чтобы она не решила, что я подлизываюсь и согласна уехать. Я по-прежнему злилась и хотела показать ей свою обиду. Поэтому тихо лежала в своей комнате, а не забралась к ней в кровать, как делала всегда, когда мне было страшно. А мама не позвала меня в сад петь и плясать под дождем до упаду, как обычно, хотя раньше Деметра всегда ругалась и называла нас безмозглыми дурами.

Утром мамы в доме не оказалось, а окно ее спальни было открыто.

Сначала я решила, что она в ванной или на кухне, но это было не так. Все осталось на месте — ее зубная щетка, расческа, тапки, все шпильки и заколки, не было только ее самой.

Я не нашла никаких следов борьбы — крови на полу, волос на подушке. Было такое впечатление, что Селена просто испарилась или вылетела в окно и в любой момент может вернуться, чтобы снова лечь спать. Я не стала ничего трогать и все оставила на своих местах.

Утром я обошла лес, разыскивая убитую молнией маму, но нашла только мертвую волчицу и внезапно поняла, что моя мама жива. Не знаю почему, но я в этом уверена.