Кейн. Ветер ночи

Глава восьмая
ИСПЕЙ ПОСЛЕДНЮЮ ЧАШУ…

Туман, родившись где-то в истоке мира глубоко под Керсальтиалем, выполз по невидимым скважинам и щелям, окутав город, заполнив широкие мощеные улицы, обвив колоннады портиков. Лишь надменные башни, обдуваемые верхним ветром, избежали его душных объятий. Рожденный двумя стихиями, воздухом и водой, он вился и плыл, влекомый третьей стихией — огнем, он был словно воплощение четвертой стихии — земли, плакавшей тысячами глаз. Огни улиц и площадей светились тусклыми золотыми шарами сквозь плывущую дымку, словно плыли сами, и город напоминал гигантское мрачное болото, где плывут над топью неверные огоньки.

— У тебя нынче какое-то странное настроение, Десайлин, — заметил Кейн, зажигая огонь под плоской широкогорлой чашей.

Она двинулась прочь от узкого окна-бойницы.

— Тебе оно кажется странным? Удивляюсь, что ты заметил. Бессчетное множество раз говорила я тебе, что мне противны твои колдовские опыты, и

столько же раз ты не обращал на это ни малейшего внимания.

— Все, что исходит от тебя, для меня важно и дорого, Десайлин. Извини. Твое присутствие здесь необходимо. Я делаю то, что должен делать.

— И это тоже? — почти взвизгнула она, указывая на искромсанный труп девочки-подростка.

Кейн проследил ее жест. Боль исказила черты лица колдуна, он сделал какое-то движение руками и почти пролаял то ли фразу, то ли длинное слово из коротких звукосочетаний.

В распахнутый ставень вползла тень и окутала труп. В ее колеблющейся тьме детское тельце пропало без следа. Затем исчезла и сама тень, только ветер донес шорох гигантских крыльев, когда чудовище улетало.

— И ты думаешь, я забуду, из чего ты готовишь то мерзкое снадобье, которое каждый раз заставляешь меня пить?

Кейн нахмурился и молча уставился на фосфоресцирующую жидкость, исходящую паром в небольшом тигле.

— На тебе случайно нет ничего железного, Десайлин? Цвет изменился. Я просил тебя не приносить железа, когда я занимаюсь этим колдовством, ты помнишь?

Холод клинка, спрятанного под туникой, обжег ей тело.

— Я помню, Кейн. На мне только мои кольца.

Но Кейн уже был весь поглощен процессом перегонки и не услышал ее последних слов. Внутри алой чаши что-то булькало, закипало, вспыхивало огненным светом, отбрасывая кровавые блики на стены башни. Наконец большая радужная капля повисла на конце выводной трубки. Кейн быстро подставил под нее кубок.

— Что же ты не требуешь, чтобы я выпила это, Кейн? Или те цепи страха, которые ты наложил на меня, еще достаточно крепки?

Он скосил на нее удивленный взгляд, и, хотя это могло быть и просто игрой теней, ей показалось, что в этом взгляде есть и усталость, и боль. Словно все неисчислимые столетия, что прошли мимо Кейна, не задев, разом вдруг легли ему на плечи.

— Тебе непременно нужна эта игра, Десайлин?

— Мне нужно только одно: быть свободной от тебя, Кейн.

— Ты любила меня когда-то. Все возвращается, ты полюбишь меня снова.

— По твоему велению? Ты глуп, если надеешься на это. Я ненавижу тебя, Кейн. Убей меня или держи при себе, пока я не состарюсь и подурнею. Я умру, переполненная ненавистью к тебе.

Он вздохнул и отвернулся. От его дыхания вздрогнуло пламя.

— Ты останешься со мной, потому что я люблю тебя, и красота твоя останется при тебе навсегда, Десайлин. Когда-нибудь ты поймешь. Ты никогда не задумывалась об одиночестве бессмертия? Это бесконечное изгнание. Изгнание человека, который никогда нигде не знает покоя, чья тень оставляет руины, где бы он ни прошел. И в каждом триумфе — падение, а каждая радость — мимолетна. Его царства рушатся, его песни забываются, его любовь обращается в прах. Дни и ночи напролет с ним лишь царство пустоты — скелеты в мантиях памяти, и больше никого… И так ли преступно для такого человека пытаться всеми силами удержать при себе то, что он любит? Даже если силы эти темнее ада. Сотни цветов завянут и погибнут — разве преступно желать сохранить красоту хотя бы одного цветка? Даже если цветок ненавидит садовника — разве тот сможет поднять руку на своего подопечного?

Но Десайлин не слышала Кейна. Она, не отрываясь, смотрела на гобелен, на цветущем лугу которого не шелохнулся пока ни один цветок. Услышал ли Кейн скрип потайной двери? Нет, он говорит о чем-то, весь поглощенный своей мыслью.

Сердце ее забилось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Маурсел уже стоял за гобеленом: сощурясь, она могла разглядеть его. Сумеет ли он подобраться к Кейну незамеченным? Кинжал под одеждой жег ее, как раскаленный уголь. Она осторожно пододвинулась к Кейну, заслоняя собой Маурсела.

— Ну вот, напиток готов, — сказал Кейн, внезапно выходя из своей меланхолии. Ярко-янтарные капли горели на дне кубка. — Пей скорее.

— Я не буду снова пить этот яд.

— Пей, Десайлин. — Его глаза снова подчинили ее своей воле. Словно в бесконечно повторяющемся кошмаре Десайлин поднесла кубок к губам, чувствуя, как вязкая жидкость касается ее языка.

Свист летящего кинжала рассек тишину. Хрустальный кубок тысячью осколков брызнул из ее ослабевших рук.

— Нет! — дико крикнул Кейн. — Нет! Нет!

Он в немом ужасе уставился на маленькую лужицу на полу.

Выпрыгнув из своего укрытия, Маурсел кинулся к Кейну, рассчитывая вонзить тесак в сердце чародею прежде, чем тот обернется.

Беда капитана была в том, что Кейн ожидал визита гостя не человеческой расы, а увидел всего лишь моряка с тесаком. Оскалясь, колдун развернулся к вторгшемуся в святая святых — и Маурсел оторопел от выражения искренней радости на лице колдуна.

Нырнув под удар тесака, Кейн схватил Маурсела за запястье — и поскольку он сделал это левой рукой, тесак выпал из руки капитана, зазвенев по камням, а сам моряк взвыл от боли. Длинные пальцы Кейна сомкнулись на его бычьей шее. Маурсел беспомощно лупил колдуна по чему попало здоровой рукой, извиваясь изо всех сил, но Кейн с хохотом поволок его обратно к гобелену, удерживая за шею и слегка придушив.

Красная мгла застилала капитану глаза, звон в ушах рвал барабанные перепонки. Кейн убивал его медленно, наслаждаясь его беспомощностью.

И вдруг Маурсела отпустили.

Кейн как раз выгибал ему спину, намереваясь сломать позвоночник, когда Десайлин изо всей силы вонзила свой кинжал в плечо чародею. Кровь брызнула ей на руку. Прежде чем Кейн успел отшатнуться от удара, кинжал сидел в нем по самую рукоять.

Десайлин вскрикнула — одним рефлекторным движением локтя он отбросил ее на каменный пол. С упорством кошки она поползла к осевшему у стены Маурселу — полузадохшемуся, но живому.

Страшно выругавшись, Кейн всей тяжестью навалился на свой рабочий стол, обрушив при этом большую часть колдовских инструментов. Опрокинувшийся перегонный куб вспыхнул на полу синезеленым пламенем.

— Десайлин, — в изумлении выдохнул он. Кровь потоком лилась у него по груди и руке, но опасен он был не менее, чем раненый тигр. — Десайлин!

Что-то тяжелое влетело в окно с отвратительным чмокающим звуком. Кейн выкрикнул длинную непонятную фразу.

— Если ты убьешь его, на этот раз убьешь и меня! — кричала Десайлин, заслоняя собой капитана, который очнулся уже настолько, что пытался встать на четвереньки.

— Оставь ее в покое, колдун! — прохрипел он, скосив глаз на свой тесак, по-прежнему лежавший посреди обломков алхимической лаборатории. Слишком далеко. — На ней нет никакой вины, кроме той, что она любит меня и ненавидит тебя! Ты можешь убить и ее, и меня, но не заставишь ее полюбить тебя!

— Так, еще один, — сказал Кейн неожиданно спокойно и горько. — Ты дурак. Знал бы ты, скольких я уже убил — таких же дураков, как и ты, спасавших Десайлин от коварного чародея. Это ее любимое развлечение. С самого первого дурака… Просто игра. Ее забавляет то многообразие способов, которыми я могу вернуть ее назад. И я потакал ей, раз ей так хотелось. Но она не любит тебя.

— Тогда почему она воткнула кинжал тебе в спину? — Отчаяние придало Маурселу мужества. — Она ненавидит тебя, колдун, — и любит меня! Ты не в силах даже разглядеть чувства женщины, не то что направить их! Ну так убей меня и будь проклят — но ее любви ты все равно не получишь!

Лицо Кейна превратилось в маску нечеловеческой муки, голос стал странен и страшен.

— В таком случае — убирайтесь! — прошипел он. — Убирайтесь отсюда — вы оба! Я отдаю тебе твою свободу, Десайлин. Капитан, я отдаю тебе ее любовь! Забирай свое сокровище и выметайся из города! Не стоит благодарности!

Переступив порог потайного хода, Маурсел сорвал кожаный ошейник с Десайлин и швырнул его Кейну под ноги.

— Забирай свой рабский ошейник! — крикнул он. — Довольно того, что на ее шее остались следы от твоих поганых лап!

— Ты дурак, — повторил Кейн тихо.

— Как далеко мы теперь от Керсальтиаля? — прошептала Десайлин.

— В нескольких лигах, если по прямой, — ответил Маурсел сжавшемуся у него под боком дрожащему комочку.

— Я боюсь.

— Не дури. Мы разделались с Кейном. Скоро рассвет, мы уплываем все дальше и от Керсальтиаля, и от всего, что в нем осталось.

— Тогда прижми меня к себе крепче, любимый. Мне так холодно.

— Морской ветер холоден, зато чист, — улыбнулся капитан. — Он уносит нас на всех парусах к новому берегу.

— Я боюсь.

— Тогда прижмись ко мне крепче.

— Кажется, теперь я вспоминаю…

Но морской волк уже спал. Крепким, безмятежным сном — последним безмятежным сном в своей жизни.

На рассвете он проснулся в объятиях трупа — безобразного, полуразложившегося трупа девушки, которая двадцать или двести лет назад повесилась в городском парке от несчастной любви.