Кейн. Ветер ночи

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ РОДА
Глава первая
ОДИН НА ОДИН С ВЕТРОМ НОЧИ

Солнце, угрюмый багровый диск, медленно погружалось в однообразие каменистой пустыни, бессчетными милями тянувшейся у него за спиной. Бессчетными и, вероятно, нехожеными — разве что копыта его коня оставили на них след. Безжизненная равнина всосала последние капли тепла задолго до сумерек, так что теперь в свой предсмертный час солнце грело не больше, чем луна, как раз показавшаяся над горизонтом. Ее набухающий красным светом диск — словно в насмешку над умирающим солнцем — упрямо лез вверх, наглый, как нетерпеливый наследник, который в хищной алчности вышагивает взад-вперед подле смертного одра своего благодетеля. На какое-то время в безграничности сгущающейся тьмы над кромкой мира повисли два одинаково кровавых светила, одно против другого, так что Кейн усмехнулся про себя: уж не оказался ли он в конце концов в неком сумеречном краю, где два древних солнца вечно тлеют между мертвой землей и безжизненным небом. Было нечто потустороннее в этой холодной заброшенной равнине, где каждый камень серой тенью окружила аура таинственности и неразгаданности.

Покидая Керсальтиаль, Кейн не преследовал никакой иной цели, кроме как убраться подальше от этого города. Злые языки утверждали, что Кейна увезли насильно; что некий колдун, завидуя его немеркнущей славе и встревоженный тем, как высоко поднялся Кейн по лестнице власти, сумел наконец сломить волю героя и выслать его в иное столетие. Сам же Кейн полагал свой отъезд более или менее добровольным, оправдываясь тем, что если бы он и впрямь захотел, то запросто смог бы отразить этот удар давних своих соперников — притом не связывая себя никаким обетом. Скорее уж все объяснялось тем, что величайший город всех времен и народов последнее столетие варился в собственном соку. Тот дух юности, весны и возрождения, который привел его когда-то в еще строящийся Керсальтиаль, ныне выветрился совершенно, и Скука — вечная Немезида Кейна — снова стала одолевать его. Его все чаще тянуло прочь из города, в земли дальние и неизведанные, еще не вкусившие присутствия человека. Вся неожиданность и поспешность его возвращения к жизни скитальца выражалась лишь в более чем скромном на этот раз количестве пожитков: кое-какие припасы, несколько мешочков с золотом, резвый конь да меч прославленной керсальтиальской стали. Те, кто жаждал выяснить, так ли мало осталось у Кейна сил, как говорят, смело могли писать завещание…

С наступлением темноты поднялся ветер — холодное, пронизывающее дыхание гор, чьи вершины еще горели в последних лучах заката. Кейн зябко передернул плечами и плотнее запахнул коричневый, оттенка красного дерева, плащ, сожалея о мехах, оставшихся в Керсальтиале. Гератлонай была долиной безжизненной и холодной. Ночи здесь нередко выдавались холодными. Кейн в рубашке и штанах простой зеленой шерсти и темной кожаной куртке был легкой добычей для холодного ночного ветра.

Минувшим днем он доел последнюю, припасенную на самый черный день горсть сушеных фруктов и ломтик вяленого мяса, хотя растягивал припасы, как мог, и последнюю неделю питался почти воздухом. Воды, по счастью, оставалось еще порядочно. Перед самой пустыней он наполнил все мехи, да и по дороге время от времени попадались родники… Хотя, пожалуй, дорогой это назвать нельзя было никак. Бескрайняя пустыня, лежавшая во многих днях пути к юго-востоку от Керсальтиаля, слыла границей одного из королевств давно ушедших времен. Множество легенд рассказывало о городах невыразимой древности, похороненных под каменистыми холмами. Поэтому Кейн полагал или хотя бы надеялся, что следует той же самой древней дорогой, которая вела через глушь к легендарным горам Восточного континента. Кейн решил придерживаться этих почти неприметных остатков древнего пути, и временами ему случалось подбирать отдельные камни, явно сохранившие следы резца, испещренные странными знаками, которые могли быть полустершимся отзвуком той письменности, фрагменты которой встречались в книгах древних знаний, — а могли быть и прихотливым узором — творением ветра и льда. Помимо этих обломков, однообразие пейзажа нарушали лишь редкие заросли сухого кустарника и еще более редкие черные башни деревьев с пышными кронами и узорчатой корой. Травы, хоть и невысокой, хватало коню с избытком; сам же Кейн не добыл себе даже ящерицы. В самом деле, лишь безрассудством можно было назвать такую поездку в самое сердце пустыни, до противоположной границы которой не добрался ни один смертный. Но, во-первых, так сложились обстоятельства, а во-вторых, многие годы приключений так и не отучили Кейна потакать своим прихотям. Как и пристало настоящему философу, он поздравлял себя с тем, что выбрал путь, которым не отважится последовать за ним ни один враг.

Когда в первый раз в неверной утренней дымке появились на горизонте горы, похожие на ряд огромных пожелтевших зубов, Кейн заметно воспрянул духом. По крайней мере это означало конец пустоши. Но надежда на скорые перемены заметно угасла в тот же день, когда, уже ближе к вечеру, каменистые склоны холмов под копытами его коня стали подниматься все выше и круче — по-прежнему оставаясь пустынными и безжизненными. Колючий, сухой кустарник, изредка попадавшийся в оврагах, был не в счет.

А в этот вечер холодный горный воздух принес откуда-то новый, давно забытый запах — запах дыма. Запах обычного ночного костра — вещи столь же невероятной, сколь и желанной в этой глухомани. Кейн пригладил свою устрашающе спутанную, как куст ежевики, бороду, заправил выбившиеся пряди рыжих отросших волос под кожаную повязку, расшитую лазоревыми бусинками, и еще раз, не веря собственному носу, вдохнул ночной воздух. Конь его веселее пошел вперед, кругом быстро темнело. И вдруг где-то вдали, у самого подножия гор, показался огонек костра. «Нет, — поправил сам себя Кейн. — Пока просто огонек. Не стоит обольщаться. Впрочем, если его видно издалека, это должен быть именно костер». Кейн направил коня прямо туда, осторожно пробираясь среди холмов в призрачном лунном свете. Порыв ветра снова дохнул ему в лицо — и у Кейна забурчало в животе: он почуял запах жаркого. Такой довод перевесил все остальные. Придержав коня и привстав в седле, Кейн стал издали вглядываться во тьму, силясь определить, чей это может быть лагерь. Никаких признаков жилья поблизости не было, да и не могло быть в столь не подходящем для этого месте. Не то чтобы это казалось более вероятным, но похоже, Кейну посчастливилось натолкнуться на такого же скитальца, как и он сам. Но вот кто это мог быть… Кейн терялся в догадках. Никто ничего не знал о жителях (если таковые здесь были) северо-западного изогнутого, как гигантский лук, края Великого Южного континента. На заре мира землю населяли не только люди.

Кто бы ни был тот странник, который развел этот огонь, сейчас он лакомился жареным мясом и хотя бы поэтому не был вовсе чужд человечьей породе. По высоте костра Кейн определил, что, вероятнее всего, это — небольшой отряд кочевников или дикарей, пришедший откуда-то с другой стороны гор. Но жареное мясо разрешило его сомнения. Облизнув пересохшие губы, Кейн снял меч с седла и повесил его себе за спину так, что удобная рукоять приходилась как раз над правым плечом. Соблюдая крайнюю осторожность, Кейн приблизился к костру.