Кесарь

Глава 16

Поднявшись на довольно высокий — метров шесть, ну никак не меньше! — вал бывшего Димитровского кремля, я с невольно замершим сердцем устремил свой взгляд к раскинувшемуся внизу полю будущей битвы. Да, сражение ожидается масштабным — куда как масштабнее всех предыдущих…

И да, в настоящих условиях — битве, безусловно, быть!

Донские казачки, присоединившиеся к нашему войску и используемые Михаилом Васильевичем прежде всего в качестве диверсантов и разведчиков, дают отличные результаты. В настоящий момент нам известна практически точная численность королевской армии, следующей к Москве, армии действительно поражающей своим масштабом! Итак, с учетом выступивших на соединение с Вазой гетманов, итоговая численность его крылатых гусар составит не менее шести тысяч всадников, плюс полк реестровых панцирных казаков, это уже средняя, но также вполне себе ударная конница. Плюс двести уцелевших рейтар королевской гвардии… А также пять сотен легких венгерских гусар, столько же татар и конных запорожцев — полторы тысячи конницы легкой. И в общей сложности около трех тысяч конной шляхты, а там все подряд — и легкая конница с одними сабельками (боевые слуги, «почт» или «почет», но только совсем бедный), и вполне себе сильная панцирная, с хорошим огнестрельным оружием.

Итого — одиннадцать с лишним тысяч конницы, практически двенадцать. Из которых больше половины — тяжелая, ударная конница…

Но не одной лишь конницей сможет оперировать гетман Жолкевский в предстоящей битве. Тысяча немецких наемников, четыре тысячи отборной запорожской пехоты реестровых полков, пять тысяч казачьей голытьбы разной степени боеспособности… Итого порядка десяти тысяч пешцев — и все это при тридцати орудиях. Единственный плюс поспешного отступления Сапеги из-под Дмитрова — он оставил всю свою артиллерию, не имея возможности оперативно вывезти ее по зимнику. Ну как оставил — привел в полную негодность… Но пушки — пушки это единственное, чем Михаил Васильевич всерьез и кратно превосходит врага.

Само войско кесаря куда как скромнее. Пять тысяч пикинеров-крестьян, тысяча донских казаков, четыре тысячи стрельцов, две с половиной тысячи дворянской кавалерии и пятьсот моих рейтар. Последних за счет трофеев удалось неплохо вооружить и бронировать… И две с половиной тысячи наемников: еще полторы тысячи пикинеров, пять сотен мушкетеров — и столько же рейтар.

А вот благодаря отправки артиллерии из Троице-Сергиева монастыря и Москвы, число легких вертлюжных пушек и более серьезной полевой артиллерии достигает целой сотни орудий! Что неминуемо влияет на план грядущего сражения…

Сейчас поле перед сожженным Сапегой Димитровским кремлем — размерами, кстати, ну крайне маленьким, — представляет собой какую-то огромную стройку. Вои рубят, строгают дерево, вкапывая в землю надолбы по всей линии боевого соприкосновения — для верности обливая их водой, чтобы вморозить… Также ратники собирают сотни противоконных рогаток, роют снег, сгребают снег, и даже топят снег в больших чанах! Чтобы после вылить уже остывшую воду на те же надолбы — или снежные стенки трех вытянутых артиллерийских редутов… С одной стороны, лед делает их крепче, с другой — более неприступными для вражеский атаки, ведь вражеской пехоте по ледяному панцирю практически невозможно взобраться.

С одного фланга глубокий овраг, для верности усеянный противоконным чесноком и контролируемый казачьим дозором с вертлюжной пушкой, заряженной картечью. С другого — непроходимый зимой лес (сугробы по пояс!), но на всякий пожарный лесок-то мы укрепили засеками, выставили еще один дозор. Не обойти, не проехать… И четыре версты по фронту, полностью перекрытые тройной линией надолбов!

Вот только имеющимися числом пикинеров надолбы невозможно перекрыть от слова совсем. Даже с учетом того, что строй пикинеров не монолитен, что на каждого солдата по фронту приходится полтора метра, ибо справа и слева остаются небольшие просветы для нацеленных вперед пик стоящих позади товарищей… Даже с учетом этого в пятишеренговом строю шести с половиной тысяч пикинеров по фронту может встать только тысяча триста копейщиков. Перекрыв, таким образом, чуть менее двух километров…

А потому фланги нашего войска прикрывают казачьи таборы с укреплениями по типу «гуляй-город» — то есть нашитыми на телеги ростовыми стенками с бойницами. Слава Богу, донцам вряд ли придется держать круговую оборону, так что по четыре с лишним сотни казаков на каждую крепостцу — вполне себе солидный гарнизон. И три редута в центре; с учетом сложности строительства зимой и растущей нехваткой дерева, возвели не остроги с настилом для стрелков и пушкарей, а именно невысокие снежные укрепления, вморозив надолбы прямо в их стенки — а получившиеся рвы, пусть и не очень глубокие, также засыпали чесноком. Имеющиеся орудия Скопин-Шуйский распределил равным числом между всеми укреплениями, так, чтобы создать систему перекрестоного огня по всему полю; также в каждом редуте встало по стрелецкому приказу в пятьсот ратников. Еще пять сотен их встало на валах Димитровского кремля, прикрывая тыл войска и охраняя размещенные внутри склады. Оставшиеся же две тысячи, разбитые на четыре приказа, по плану Михаила будут до последнего вести огонь по врагу, укрывшись за надолбами, после чего отступят за спины пикинеров. Те же, в свою очередь, будут встречать на пики всякого, кто осмелится протиснуться сквозь них…

Кроме того, промеж каждого из укреплений остались проходы для всадников — последние прикрыты не вмороженными в снег кольями, а легко переставляемыми противоконными рогатками. Учитывая высокую ответственность и опасность, проходы защищают не русские крестьяне-новобранцы (хотя больше половины их уже получили солидный боевой опыт и неплохо натасканы шведскими инструкторами, все еще воюющими в рядах ополченцев), а наемники. Н-да, решение отчасти спорное — наемники могут изменить… Но, зная про битву у Клушино, где солдаты Делагарди сражались даже тогда, когда русское войско бежало, и отразили до десяти атак крылатых гусар… Нет, сейчас наемникам Якоба можно доверять всецело. Швеция и Речь Посполитая ведут собственную войну, и эта встреча будет вполне себе «принципиальной» — тем более, что основная масса воинов генерала, это уже не сборная солянка ландскнехтов со всей Европы (разбежавшихся после Твери), а именно ветераны-свеи.

Ну, за исключением рейтар и части мушкетеров…

Таким образом, Михаил Васильевич делает ставку на превосходство в огневой мощи (просто подавляющее в пушках) и большей численности своей пехоты, лишив врага всякой возможности ввести в бой тежелую конницу. Хотя… В то же время кесарь очевидно готовит теплый прием гусарам и рассчитывает на возможность их атак — как раз на наиболее простреливаемых нашими орудиями и стрельцами участках. Собственную кавалерию он, кстати, тоже не забывает — суля по всему, нам начинать битву; впрочем, на большем протяжении ее мы, очевидно, все же будем играть роль мобильного резерва, второго эшелона, так сказать. Ну а что? Слезший с коня ратник из числа детей боярских, это вполне себе универсальный боец, опытный рубака, к тому же вооруженный стрелковым оружием — когда луком со стрелами, когда карабином или пистолем.

Более того, врагу готовится особый «сюрпризец». Ибо из числа донцов, более привычных стрелять не только строем, но и одиночно-прицельно, мы отобрали сотню лучших стрелков, большинство которых вооружили нарезными штуцерами — иезуиты подарили мне отличную идею! Таким образом, в боевых порядках нашей рати будет действовать сотня снайперов с весьма дальнобойным оружием, по моему предложению выцеливающих именно вражеских командиров. Я даже предложил название для нового рода войск — егеря… Впрочем, в душе по привычке именуя собранный отряд пластунами.

А в целом — несмотря на серьезное численное превосходство польско-литовского войска, шансы на победы у нас весьма высоки. Даже если Жолкевский сумеет воспользоваться самой главной нашей слабостью — а именно статичностью обороны вытянутой в линию рати — и нанесет удар по любому из казачьих таборов… Число их защитников можно будет очень долго пополнять за счет резервов спешенных детей боярских, вообще не ослабляя пехоту на других участках, и лишь постепенно концентрируя артиллерию на направлении вражеского удара. Кроме того, за счет имеющихся вблизи проходов мы можем нанести и фланговый удар собственной кавалерии! Как раз во время очередного отхода противника, превратив его отступление в бегство… Плюс стрелецкий приказ в Дмитрове — это тоже своего рода резерв. Одним словом, мы готовы практически ко всему, наладив отличную оборону — и вынуждая врага принять бой на совершенно невыгодных для него условиях!

Вот идти в бой или не идти — до недавнего времени король обладал свободой маневра, и вполне мог позволить себе вернуться к «тушинской» тактике второго самозванца, начав осаду Москвы, не пытаясь атаковать в лоб позиции Скопина-Шуйского под Дмитровым. Нет, он мог отправить в нашу сторону заслоны и дозоры, выбрав для поля решающей схватки более ровную и гладкую местность с возможностью самого широкого маневра своей конницы! Вынуждая самого кесаря идти в бой с королем, отгоняя врага от столицы — гарнизон которой, к слову, все еще составляет пять тысяч стрельцов и прочих ратных людей.

Но… Но до нас также дошла весть, что Шеин сумел разбить под Смоленском осадный польский корпус — после чего энергичный воевода очень быстро перерезал все пути снабжения коронного войска. И последний наверняка бы повернул назад, если бы не успел так далеко углубиться в сторону Москвы… Пока что грабежи дают ляхам возможность себя прокормить — но в случае отступления польской армии Сигизмунда грозит катастрофа зимнего отступления Наполеона из России, по всей той же старой Смоленской дороге, окрестности которой разграблены до последнего предела. Значит, только вперед, только победа!

При этом Москву королю точно не взять, пока со стороны Дмитрова ее прикрывает рать кесаря — хотя бы потому, что в крайней для обороняющихся ситуации Михаил пойдет не в лобовую атаку на ляхов, а просто отступит в столицу со всем войском, многократно усилив ее гарнизон. Нет, теперь королю нужна победа над великим князем, победа громкая и решительная — чтобы лишить Русь самого боеспособного войска и ее лидера, или убив его, или развеяв по ветру славу его непобедимости, обратить в пустой миф… Только на фоне разгрома Скопина-Шуйского можно подорвать в москвичах волю к сопротивлению, спровоцировать выступления против Шуйских и принудить столицу к сдаче.

Но для этого Михаила нужно именно что разгромить!

Так что в лоб, только в лоб, не теряя времени… Ибо панам скоро будет нечего кушать — от слова совсем!

Конечно, Василий писал Михаилу, чтобы тот выступил на встречу ляхам и встретил бы их где-нибудь на подходах к столице, и вовсе не допустив ее осады. Однако же кесарь отказал, исходя сразу из нескольких причин: во-первых, при движении на юг нашим тылам будут угрожать воры из Калужского лагеря самозванца — последний, хоть и провозгласил о борьбе с поляками, на контакт с царским правительством не пойдет и пойти не может. Ну и ладно, пускай лучше его воры и казаки орудуют в тылу поляков и литовцев, промеж них особой любви нынче нет… Во-вторых, время. Передислоцировавшись под Дмитров, великий князь организовал грандиозное строительство укреплений, имея солидный запас времени на их возведение. Выступи мы на юг — и пока нашли бы подходящее поле, пока начали бы возводить «острожки»… А между тем, и ляхи бы до южной «точки» дойдут быстрее.

В-третьих, плечо доставок пороха, боеприпасов и продовольствия с армейских складов из Калязина куда как короче до Дмитрова, чем до Тушина, или еще куда… Короче, Дмитров так Дмитров — и тыловая позиция, и какие-никакие запасы строительного дерева, использованного нами для возведения укреплений, и подходящее поле битвы, и выигрыш во времени — и стратегически удобное положение…

— Себастьян, тебя ведь ждет Михаил.

Я отвернулся от поля, устремив взгляд на Тапани, до того молчаливо стоящего позади:

— Зараза… Задумался, извини. Поспешим…

Степан вновь последовал за мной; уже спустившись с вала, он невольно восхитился:

— И все-таки, как московиты делают их столь высокими? Не бояться, что оползут?

— Ну, так они и оползают постепенно… Но крепостные валы насыпаются на деревянные клети-срубы, которые забиваются камнем либо также землей. Оттого и прочность, и устойчивость, и сохраняются они много десятилетий…

Вспомнив про крепостные валы Старой Рязани — а потом и вполне себе дожившие до нас валы того же Димитрова, я поправился:

— А то и веков…

Тапани только покачал головой:

— Н-да… Как думаешь, чего кесарь сегодня тебя вызвал?

Я только пожал плечами — после чего с усмешкой ответил:

— Не иначе наградить.

Йоло аж поперхнулся:

— Да куда еще-то?! Пернач воеводы, инкрустированный золотом и самоцветами, украшенный серебром панцирь-зерцало, сабля из чистого дамасского булата — черного булата! Владения под Калязином, уже переписанные на тебя…

Я на мгновение остановился, и хитро подмигнул Тапани:

— Ну, так вас с Лермонтом кесарь вроде бы не забыл? И потом, вроде как сабля из черного булата с крупным рубином в рукояти досталась в итоге не тебе ли?

Но нисколько не смущенный финн (я действительно тотчас отдал понравившийся Тапани клинок в благодарность за спасение от иезуитской пули) только мотнул головой:

— Все одно. Если будет награждать тебя, пусть и про нас с шотландцем не забывает…

Коротко хохотнув, я ответил другу:

— Даже если забудет, я обязательно напомню!

…Просторную терем-избу Михаила, отстроенную рядом с Успенским собором, уцелевшим после пожара, охраняет целая сотня моих рейтар, разбивших подле нее бивуак. Непосредственно же вокруг дома несет охрану два десятка солдат при одном фальконете; они радостно поприветствовали нас с Тапани. В свою очередь, на ведущей к сеням лестнице я раскланялся со служивым из окружения Василия Петровича. Старый знакомец-то мой после отравления князя спешно отбыл в Рязань…

Ну что же — выходит, есть уже новости и от Прокопия.

У двери меня встретил осунувшийся Лермонт, временно исполняющий обязанность командира телохранителей кесаря; впрочем, он уже вроде как подыскал себе замену — и вовремя: горцу явно нужен отдых.

— Ты как, Себастьян? — он устало улыбнулся.

— Да уж получше, чем ты! Иди, хоть немного отдохни, Тапани тебя сменит.

Горец отвесил глубокий поклон.

— Премного благодарен! А то с позором вырублюсь на посту…

Я понимающе кивнул:

— Как великий князь?

— Лучше — кажется, к кесарю вернулась прежняя энергия… Кстати, он вызвал Давыда Жеребцова, вместе тебя дожидаются.

Я кивнул, вспомнив свое заминку на валу, после чего хлопнул товарища по плечу:

— Отдыхай, Джок. Вечером поговорим.

Тот вновь устало улыбнулся, после чего шутливым поклоном пригласил Тапани к своему посту — я же двинулся вперед, сквозь сени; в них мало света, но приятно пахнет восковыми свечами и лесными травами.

— Себастьян? Ну наконец-то мой спаситель соизволил явиться! — голос князя действительно звучит бодро, даже несколько неожиданно бодро. Войдя в горницу, и глубоко поклонившись вначале кесарю, а затем и стоящему чуть поодаль воеводе, я с интересом спросил:

— Так что же, Прокопий все же успевает?

Князь радостно улыбнулся:

— Да. Боярин Ляпунов наспех собрал три с половиной тысячи детей боярских и казаков, его усилил пятисотенный отряд служивых Зарайского воеводы Димитрия Пожарского. Теперь они вместе спешно следует к Москве и уверяют, что успеют присоединиться к нам прежде, нежели круль Жигижмонт пойдет на нас бранью…

— Пожарский?

Кесарь утвердительно кивнул, а я невольно улыбнулся. Вот и ты, Дмитрий Михайлович…

Пока что военный лидер «второго ополчения» и герой Смуты, князь Пожарский еще не успел покрыть себя лаврами неувядаемой славы. Он успел разбить лишь несколько отрядов тушинского самозванца, включая воровских казаков атамана Ивана Салкова на речке Пехорки — и спасти Коломну от ляхов, лихой ночной атакой разгромив крупный польской отряд в селе Высоком!

Однако в известной мне версии истории князь Пожарский проявил себя подлинным героем в боях за Москву. То есть во время польской резни городского населения — и одновременного штурма столицы ратниками первого ополчения, ведомого как раз Ляпуновым. Тогда Пожарский крепко потрепал ляхов, но был тяжело ранен — а уже после излечения его и пригласили стать военным лидером второго ополчения, так как князь был лучшим из оставшихся в строю кандидатов. Но все же стоит упомянуть, что в решающей битве с Ходкевичем на Девичьем поле Дмитрий Михайлович впервые командовал столь значительным войском — чуть более, чем в десять тысяч ратников…

От «воспоминаний» меня отвлек вопрос Давыда Жеребцова:

— А что же наши посланцы в Калужский лагерь? Есть ли от них какие вести?

Тут кесарь впервые помрачнел:

— Вестей пока нет. Мы отправили нескольких казаков и келарей Троице-Сергиевского монастыря к воинам самозванца, но пока что от них ни слуха, ни духа. Боюсь, что…

Великий князь сделал красноречивую паузу, после чего продолжил, внимательно посмотрев в мою сторону:

— Мы неплохо укрепились под Дмитровым и вроде как держим все дороги, ведущие как в Калязин, так и в Москву. Но… Один раз отряды Лисовского уже сумели просочиться сквозь наши заставы. И пусть не столь и велико его войско — но ежели ударит в самый тяжелый момент боя, да в спину, много бед сотворит… Кроме того стрельцы, вставшие в заставах на пути из Суздаля, здорово бы пригодились нам здесь и сейчас.

Я кивнул, прекрасно понимая, куда клонит Михаил Васильевич.

— Полностью согласен.

Кесарь с одобрением посмотрел и на меня, и на Давыда Васильевича, после чего деловым тоном отдал боевой приказ:

— Тогда, братцы, вот вам моя воля: воевода Жеребцов берет примерно половину своих лыжников, семь сотен стрельцов. Ты же, полковник, весь свой рейтарский полк — за исключением, конечно, моей охраны.

Последние слова прозвучали после моего недоуменного взгляда, обращенного на князя — и тот вскинул руки в жесте притворного испуга, невольно вызвав мою улыбку.

— Общее командование осуществляет Давыд Васильевич; по дороге соберете ту тысячу стрельцов, что стоит сейчас на кордонах. Насколько мне известно, в Суздали заперлось не более двух тысяч лисовчиков, может, и того меньше… Вокруг Суздаля леса, в некоторых местах дубрава едва ли не к стенам подходят. Так что пред очами разбойников только часть вашего войска покажется, пусть рейтары да местные стрельцы. Лыжники Давыда Васильевича же в засаде встанут… Остановитесь на ночь, напротив двух ворот разобьете лагеря. Не стерпит Юзеф — или на рывок пойдет оставшимся проходом, или же нападет на один из лагерей.

— А сколько всего ворот в Суздале? — уточнил я.

— Трое. Северные, точнее уж северно-восточные, но они практически на северной оконечности кремля расположены. И двое южных — юго-восточные и юго-западные. У последних, перекрыв мост через Каменку, встанет фон Ронин с рейтарами, на лесной же дороге, ведущей к восточным, устроит засаду Давыд Васильевич. Северные перекроют стрельцы; они же начнут копать подкоп… На всякий случай я отправлю с вами немецкого осадного мастера и требуемый запас пороха. Если вдруг Лисовский не клюнет и не пойдет на вылазку, то можно и подкоп вырыть, коли земля не совсем промерзла… А если и клюнет — Давыд Василевич успеет прийти на помощь ратникам обоих лагерей; вы только окружите их телегами на манер казачьего табора. Особых, для гуляй-города, у меня уже не осталось… Ну, а коли Лисовский пойдет на рывок по восточной дороге, то ты, Давыд Васильевич, уже перекрой ему путь не далее, чем за версту от ворот вот этим, чтобы конные лисовчики далеко не ушли…

Михаил вытянул руку с железной рогулькой, состоящей из звездообразно соединённых острых штырей, направленных в разные стороны. Так-то «чеснок» использовался еще в битве с македонцами при Гавгамелах, но конкретно этот экземпляр удивил меня искусной выделкой — так, на остриях рогулины имеются зазубрины, словно на гарпуне.

— Монахи лавры его нередко использовали во время последней осады. Знаете, как называют?

Я отрицательно мотнул головой, и князь улыбнулся:

— Троицала. Вот эту красоту вы и рассыплете на восточной дорожке; наши умельцы так наточили их острия, что и сапожки пеших воров не уберегут, что говорить о лошадках. Да ты не морщись, фон Ронин! Жалко коней, но это война. Тут и людей никто не жалеет…

— Я вас понял. — согласно кивнул я. — Сколько времени на сборы?

— Выдвинуться нужно на рассвете, времени у вас обрез. Остаток текущего дня — на сборы.

— Мои люди будут готовы еще до зари. — расправил плечи Давыд Васильевич.

— Мои также — не сомневайся, воевода. Выходит, все-таки повоюем плечом к плечу!

Кесарь согласно кивнул:

— Именно так, братцы. Ну, с Богом!

…Покинув сени, я тотчас столкнулся с Тапани, поймав его вопросительный взгляд Степана. Я сделал знак рукой. Позже.

— Ну, что, Себастьян. — протянул мне ладонь Жеребцов. — Собирай своих молодцов, увидимся завтра.

— Не подведем, Давыд Васильевич, сам знаешь. — улыбнулся я.

— Знаю. — серьезно кивнул воевода и перекрестился. — С Богом!

— С Богом. — эхом повторил я уже в спину удаляющемуся Давыду.

— Опять в поход. — Тапани дождался-таки своего часа.

Я серьезно кивнул:

— Охота на Лисовского. Будем освобождать Суздаль и кончать лисовчиков.

Финн расцвел, словно нидерландский тюльпан.

— Вот это дело по мне! Славный бой с очевидным врагом! А не все эти тайные убийства и заговоры…

— Так мы не знаем, на какие уловки пойдут заговорщики. Кто-то из нас должен остаться с князем.

— Не-е-ет! Что хочешь делай, а я с тобой еду! Ну, не могу я на месте сидеть!

Я тотчас представил несчастное лицо Лермонта — но тут же вспомнил, как финн в последний миг сбил меня с ног, спасая от пролетевшей над самой головой пули… После чего, зябко поежившись, утвердительно кивнул:

— Хорошо. Сдашь дежурство — и возвращайся к нашим, собирай все свободные сотни рейтар. Джок останется с князем, будет меняться сменами с Никитой Кавериным — он ведь его прочил в княжескую охрану? Сейчас пусть отдыхает, а ты зови Никиту, да еще раз все подробно ему объясни.

Финн просиял:

— Будет сделано!

…Зажегши свечи и невесело усмехнувшись — как говорится, из огня, да в полымя! — я с легким вздохом уселся за стол. После чего, немного посидев в безмолвии, достал из-за пояса пистоль, подарок отца Себастьяна, и немного покрутил его в руках, внимательно разглядывая… Дуло украшает узор с плющом, а на рукояти красуется родовой герб семьи фон Рониных — ворон со сложенными крыльями. Искусная работа…

Решив подлечиться от безделья, я заботливо протер его и смазал — а потом и каждый из набора своих пистолей. Как ни крути, надежный колесцовый механизм крайне дорог, причем свою дороговизну он оправдывает отсутствием страха перед дождем. Но в тоже время взводящийся замок категорически не выносит грязи…

Постепенно я погрузился в текущие дела, готовясь к будущему походу — переключившись с пистолей на кирасу, с кирасы на прочую броню, затем на клинки и Хунда, а потом и запасную кобылу-Зайку. За этими повседневными делами я не сразу обратил внимание, что начало смеркаться, разгорелись костры, аппетитно потянуло солдатским кулешем.

Хорошо, когда есть надежные и исполнительные заместители, на которых можно переложить ответственность за подготовку воинов к выходу, не чувствую при этом никаких угрызений совести и страхов. Кстати, о нем…

— Все готово, Себастьян. Люди собраны, лошади, оружие и броня — все проверено. Также я приказал им лечь пораньше, пусть наберутся сил!

Белоглазый Тапани предстал передо мной в прекрасном расположении духа.

— Это хорошо. Молодец. — улыбнулся я. — Джок не проснулся?

— Спит мертвецким сном.

— Пусть отдыхает… Если повезет, успеем уйти без объяснений! Иначе может и покалечить…

Тапани коротко хохотнул над шуткой, после чего неожиданно серьезно произнес:

— Мы не подведем, Себастьян.

— Я знаю.

Я действительно это знаю…