Карнавал страха

Глава 6

Утренний свет, пробиваясь сквозь узкие высокие окна тюрьмы, падал на печальное лицо Моркасла Удивительного. Глаза его были красными и тревожными из-за бессонницы и темной-темной ночи.

Долгие-долгие часы он сидел, закрыв уши руками, стараясь не пускать угрозы Доминика к своему разуму. Но они все звучали и звучали. Моркасл пытался обратиться мыслями к массе других вещей: карточным трюкам, зрителям, воспоминаниям о путешествиях, но в памяти вставала лишь Мария – нежная, беззащитная, испуганная, нуждающаяся в помощи. Но Моркасл знал, что глубоко внутри он был еще беззащитнее и слабее слепой женщины.

Деревянная кровать скрипнула, Мария повернулась. Она зевнула и потянулась.

– Наверное, уже утро, – сказала она, дотрагиваясь до ноги в том месте, куда падал солнечный луч.

Моркасл бросил на нее лихорадочный взгляд, встал и начал расхаживать по камере.

Опуская ноги на пол, Мария еще раз потянулась.

– Не скажу, что я отдохнула, – заметила она печально, – но хотя бы время прошло быстрее. А тебе удалось заснуть, Моркасл?

Маг поднялся. Он всю ночь молчал, поэтому голос показался чужим и скрипучим:

– Я был слишком занят ловлей блох. Мария встала с кровати и взбила жалкую подушку из сена.

– Ложись. Суд будет только вечером. Волшебник подошел к деревянному ложу, опустился на него и пробормотал:

– Всю ночь думал, как быть. Я убил бы Доминика голыми руками и прямо сейчас только для того, чтобы оказаться в моем вагончике и в своей постели.

Мария прижалась к нему, обняв худой рукой за плечи, поцеловала в горячечный лоб, как это сделала бы мать, и заставила лечь.

– Отдыхай. Ты будешь мне нужен сегодня вечером.

Моркасл повернулся на бок, пытаясь устроиться поудобнее, а Мария сняла с плеч его плащ и укрыла.

– Спокойного сна, – пожелала она, но он не слышал ее. Его уже унесли с собой тьма и сны.

Во сне ему привиделся человек с лицом отца и голосом матери. Лицо и голос говорили:

– Если я когда-нибудь поймаю тебя с этими книгами еще раз, то сам отведу в Совет, а потом буду продавать каштаны в день твоей казни.

Но Моркасл не послушался, он снова открывал волшебные книги, постигая описанные в них премудрости. Магические слова легко срывались с его губ, рисуя в воздухе темные линии, подобные каббалистическим символам с белых страниц. Линии росли и множились, пока не превратились в мрачный потолок лаборатории, своды которого напоминали своды камеры, в которой он сейчас находился. Высоко на одной из стен висело, нервно улыбаясь, окно, а язык зимнего солнца, просунувшийся в него, облизывал тайную лабораторию изнутри, касаясь столов и книг, реторт и папирусов, тайн и секретов, которые в них были заключены много веков назад.

Касались они и Моркасла, Волшебника.

Но однажды ночью, страшной ночью, солнце ворвалось в окно, как обжигающий поток, залив своим светом Моркасла, склонившегося над магической книгой. Перо в его руке было изящной женской ножкой, которую он обмакивал в банку черных чернил, чтобы царапать ее ногтями слова справа налево по белым страницам. Вдруг он замер.

Раздался шум, поэтому он и перестал писать.

Моркасл отложил манускрипт, и женская нога испуганно задрожала в его руке. Он посмотрел в окно и там увидел чьи-то глаза.

– Наверное, отец, – пробормотал он во сне, прекрасно сознавая, что Мария слышит его, – пришел продавать каштаны.

Глаза из улыбающегося окна исчезли, и теперь шаги раздавались в коридоре. Воздух наполнился запахом жареных каштанов. Моркасл знал.

Он закрыл книгу, и из нее выпорхнули мокрые черные слова, превратившиеся в летучих мышей. Моркасл поднял со стола фолиант, а тяжелые «бум-бум» шаги отца уже раздавались на пороге комнаты. Моркасл побежал к большой красной букве X, нарисованной на песочном полу, быстро смел песок с крышки люка и открыл дверцу, ведущую вниз. Он опустил туда книгу, опустил крышку и присыпал ее песком.

Дверь лаборатории отворилась, внутрь с криками ворвались отец и пять-десять жандармов, их лица были неопределенны в бликах ярких факелов. Они казались пчелами, вырвавшимися из улья. Моркасл отступил с крышки тайника, пот горячо стекал по его лицу. Начальник стражи, черный, как чернила, взлетел к потолку, протягивал к шее Моркасла свои лишенные цвета руки. Вдруг впереди всей толпы оказался маленький мальчик с бородой и окровавленными ладонями. Он указал обвиняющим перстом на Моркасла и гневно объявил голосом матери:

– Это он! Это колдун!

Жандармы разразились зловещим хохотом, схватили Моркасла за руки и напустили на него кроликов, выскочивших из их странных черных шляп. Один из зверьков ударил по лампе, она упала, и вокруг разлилось горячее масло. Жидкость немедленно вспыхнула, и огонь принялся рыскать по лаборатории. Языки пламени лизали столы и полки, принимая форму лица отца и крича голосом матери. Моркасл завопил, но его уже волокли прочь люди в черной форме. Он еще несколько раз обернулся, увидев, что вся лаборатория обратилась в горящий шар, похожий на звезду на ночном небе.

Когда фокусник проснулся, то глаза тут же защипало от света факела, который держал перед собой Л'Арис. Юрист наклонился над кроватью, всматриваясь в лицо испуганного волшебника, и сказал:

– Вставайте, Моркасл. Пришло время суда.

Моркасл резко поднялся, отбрасывая шелковый плащ. Ноги его как будто налились свинцом, а кости казались ржавым железом и едва не скрипели. Он провел рукой по волосам, потер заспанное лицо. Сухое сено оставило красные полосы на его пухлых щеках. Л'Арис взял Марию за руку.

– Я собрал все улики и свидетельства, которые нам требовались. Будем надеяться, что Брюсин ничему не удивится.

– Удивится? – переспросила Мария.

– Да, – просто ответил молодой законник. – После того как я отвез на кладбище двух членов суда, Брюсин тоже был там с тремя советниками.

Странный звук гонга прорезал воздух. Потом раздался второй гонг и третий, каждый из которых был другого тона и гулко отдавался в каменных стенах тюрьмы. Моркасл потер уши руками и встал.

– Что это такое?

– Зов Совета, – ответил Л'Арис. – Зов Л'Мораи. Граждан города созывают в зал суда.

Глаза Моркасла вспыхнули ужасом.

– Там будет весь город?

– Да, – ответил Л'Арис, направляясь двери камеры. – А потому нам надо идти.

Моркасл едва не прослушал открытие заседания. Он никак не мог придти в себя от страшного сна, а тяжелые стены и потолок зала суда давили на него, как могила. Сегодня фрески на стенах все были подсвечены факелами. Они тоже пугали его. На первом панно изображалась сценка ареста несколькими жандармами пухлощекого школяра. Она украшала входную дверь в зал. Слева от двери тот же школяр уже представал перед комиссией обвинителей и судьями. На последней фреске в торце зала старый изможденный человек выходил из тюрьмы, у ворот которой собралась большая толпа любопытных.

Рисунки на правой стене зала изображали разные моменты суда, разбирательства и вынесения приговора. Последней среди них была сцена казни. То, что накануне вечером в полутьме показалось Моркаслу свечением и потоками силы, исходившими от тела и головы человека, на самом деле оказалось веревками, плотно обхватывающими его шею. Преступник не взмыл в воздух над толпой, его просто вздернули на виселицу.

Сердце Моркасла снова забилось, а в ушах раздалось эхо угроз Доминика, которые он слушал всю ночь. Он несколько раз моргнул, потер виски ладонями и приказал себе: сосредоточься, а то кончишь как человек на картинке.

– В заключение, – услышал он голос Л'Ариса с трибуны, – я хочу спросить, как мы могли быть настолько слепы, чтобы не видеть жестокости и преступлений этого человека? Почему мы так долго не могли осознать, что человек, живущий рядом с нами и забивающий для нас животных, к тому же убийца людей, страшный палач? Вы, кто пришел сюда сегодня с детьми, я обращаюсь к вам, вы ведь помните те времена, когда улицы славного Л'Мораи были приветливыми и спокойными. Теперь, до тех пор пока мясник Доминик гуляет на свободе, наши улицы больше не будут такими спокойными, туда будет страшно выпускать детей. Его надо обвинить и наказать для нашего же блага.

Немного походив по подиуму, Л'Арис продолжил:

– Вы услышите рассказ о двух преступлениях Доминика, о которых вам сообщат двое несчастных. Не судите их, а слушайте.

После этого юрист театрально поклонился собравшейся толпе и председателю суда. Среди зрителей раздались шепоты, некоторые захлопали в ладоши. Молодой юрист сошел со сцены и направился к своему месту.

Теперь на возвышение вступил Брюсин. Он поправил мясистыми руками смявшиеся панталоны и обратил к толпе гневный взгляд.

– Изящная и сильная риторика моего юного коллеги, – иронично заметил он, делая жест в сторону судей. – Но это всего лишь риторика, не больше. Во всем, что говорил Л'Арис не было ни слова правды. А вот вам правда! – вдруг выкрикнул Брюсин, топая тяжелым ботинком и заставляя всех в зале вздрогнуть от неожиданности. – Обвинение в убийстве пришло не от граждан Л'Мораи, не от тех, чью историю и жизнь мы отлично знаем. Нет! Обвинители на этом суде – артисты Карнавала, те, кого один из почтенных лордов назвал «уродами из степи». – Он сделал паузу, в зале раздались смех и поощрительные выкрики, и Брюсин плотоядно улыбнулся. – И нам придется учитывать тот факт, что эти артисты зарабатывают себе на хлеб не тяжелым честным трудом в поте лица своего, а тем, что дурачат зрителей, фокусничают и гримасничают, выставляя нам на обозрение свои уродства и аномалии. И нам придется принять во внимание…, э…, ненормальность этих людей. Впрочем, все вы бывали на Карнавале и прекрасно знаете, о чем идет речь.

И против кого эти люди выставили свои обвинения? Против Доминика, который родился в Л'Мораи, вырос на наших глазах, вырос в прекрасной семье Кисиу, да упокоится его отец с миром.

В свете всего сказанного и в связи с высокой риторикой коллеги хочу просить достопочтенный Совет и граждан Л'Мораи признать этого человека – нашего друга и соседа – невиновным, – закончил Брюси под аплодисменты зала.

– Приведите вашего первого свидетеля, обвинители, – раздался голос из темной ниши Совета.

Поднявшись, Л'Арис поклонился и выкрикнул:

– Первой я вызываю Марию – жонглершу.

Он взял Марию за руку, и, поджав губы, слепая женщина поднялась с высокого деревянного стула. Л'Арис подвел ее к возвышению и помог встать на трибуне, положив руки на камень. Камень тут же потемнел и вспыхнул разными оттенками красного и пурпурного.

– Постарайтесь казаться испуганной, если можете, – прошептал он сквозь сжатые губы.

Невеселая улыбка тронула рот слепой женщины.

– Это не так уж трудно.

– А теперь я хочу восстановить последовательность событий, – объявил Л'Арис толпе. – Пока я буду задавать вопросы этой очаровательной женщине, постарайтесь представить, что произошло в ту ночь, когда умер карлик Борго – шпагоглотатель. Представьте себе и того, кто мог быть в этом виновен, – с пафосом произнес юрист, указывая на Доминика. – Позвольте мне представить вам эту красивую молодую женщину по имени Мария, чей дом был обезображен и залит кровью. Скажите нам, Мария, что случилось в ту ночь, когда вы обнаружили убийцу в своем доме?

Мария тяжело вздохнула. Камень порозовел, а потом стал белым.

– Видите ли, я жонглирую кинжалами…

Карлик-шпагоглотатель Борго стоял неподалеку от арены, на которой выступала Мария, и прислушивался к реву и гулу возбужденной толпы.

– Мария необычайно привлекает зрителей, – восхищенно пробормотал он себе под нос, сдвинув пушистые брови. И тут его бородатое лицо омрачила тревога. Всегда трудно выступать за таким популярным артистом.

Он нервно отвернулся от сцены, ощупывая узловатой рукой рукоять шпаги. Он вытянул клинок из ножен и выставил перед собой. На его острие тут же блеснул лучик света факела, горевшего в жилом квартале. Шпага была такой же высоты, как и сам карлик, он снова убрал ее в ножны, бормоча:

– Интересно, а этим Мария могла бы пожонглировать?

Раздался новый крик восторга, Борго подошел к кулисе и прислонился к ней, дожидаясь финальных аплодисментов и выхода арлекинов.

Тут его глаза упали на артистический квартал, где происходило какое-то странное движение: между вагончиками и палатками шел какой-то незнакомый человек. Подозрительно оглядываясь, человек остановился перед одним из вагончиков. Свет факела хорошо освещал его – мясистый торс, большая лысеющая голова, огромные руки. Человек повернулся, кинул взгляд назад, который попал точно в удивленного карлика, а потом быстро открыл дверь вагончика и вошел внутрь.

– Это что такое? – важно прошептал Борго. Он повернулся и прислушался, до конца выступления Марии оставалось несколько минут. – Надо посмотреть, – продолжал он разговаривать сам с собой, сжимая рукоять шпаги.

Он отступил от стены и направился в актерский квартал к вагончику, в который зашел чужак – вагончику Марии.

– Что это за парень? – бормотал Борго, подходя к маленькому домику и внимательно вглядываясь в темное окно.

Он решил не связываться с тяжелой и большой шпагой и вынул из-за пояса кинжал. «Маловат для рта», – так он говорил об этом ноже во время своих представлений.

Поднявшись по ступенькам, Борго взялся за дверную ручку. Дверь распахнулась. Внутри была тьма, лишь слабый свет уличных фонарей и факелов проникал через зашторенные окна.

«Слепой девушке не нужно много света, – подумал Борго. – Мне, к счастью, тоже – глаза у меня, как у кошки».

Он всмотрелся в темное пространство и не заметил непрошеного гостя, а потому уверенно вступил внутрь. Длинная тень коротенького тела вползла в дом, падая на жалкую, но аккуратную мебель. Кровать и стул были пусты…

Тут позади Борго раздался металлический звук, карлик замер, хватаясь за шпагу и не выпуская кинжала.

Но шпаги на поясе не было.

А потом пол вагончика затрясся от тяжелых шагов. Борго развернулся, цепляясь за стол. В слабом отсвете фонарей он увидел блестящее лезвие собственной шпаги, направленной прямо на него. Вскрикнув, карлик отступил, но клинок уже вошел ему в горло, он рухнул на кровать, а дверь сзади бесшумно захлопнулась.

– Хочу напомнить уважаемому суду, – заявил Брюсин, появляясь на помосте и останавливаясь напротив Марии, – что мы слышали не столько рассказ слепой жонглерши, сколько сказку, которую сочинил Л'Арис. А теперь, моя дорогая, мы хотим услышать правду. Вы вернулись со сцены в свой вагончик и обнаружили на собственной кровати мертвое тело. Это верно?

– Да, – ответила Мария.

Брюсин театральным жестом вынул из кармана шелковый носовой платок и положил его перед Марией.

– Юрист Л'Арис тоже показывал этот кусок ткани с очень четким кровавым следом ладони, где не хватало указательного пальца. Он действительно взял его в вашем вагончике?

– Да, конечно, – подтвердила Мария.

– Ложь, – гордо бросил Брюсин, набрасывая платок ей на плечо. – Ложь, ложь, ложь. – Он вынул из-за спины, где держал его в руке, мятый льняной обрывок, который представил суду Л'Арис. – Вот ткань, о которой вы говорили, милая. – Помахивая уликой, Брюсин спросил:

– Насколько вы слепы, дорогая Мария?

– Я могу слышать, что вы весите примерно двадцать стоунов. Я слышу, как вы почесываете выбритый подбородок.

– Насколько вы слепы? – повторил вопрос Брюсин.

– Совершенно! – ответила Мария.

– Понятно, – ответил Брюсин, отступая назад. – Значит, вы никогда не видели ни отпечатков пальцев на постели и стенах, ни потоков крови на потолке? Значит, вы не видели следа ботинка на полу? Не видели вы и лица человека, который оказался в вашей комнате?

– Конечно, нет! – бросила Мария. – Но я пометила его ножом…

– Поправьте меня, если я ошибусь, – сердито перебил ее Брюсин. – Прошлой ночью вы сказали Совету, что у предполагаемого убийцы нет указательного пальца на левой руке, тогда как у Доминика не хватает пальца на правой.

– А как насчет царапины на спине?

– Прекратите! – прорычал Брюсин. – Жандармы сказали, что вы не упоминали о шраме до тех пор, пока Доминика не схватили, они говорят, что вы вообще ничего не говорили до тех пор, пока подозреваемый не оказался у вас в руках. Неудивительно, что он так хорошо соответствует описанию!

Вы просто подогнали улики под моего подзащитного! Мария скрипнула зубами:

– А как же кровавый отпечаток на моей простыне?

– Если это правда, – язвительно бросил Брюсин, – то жандармы могут отыскать любые отпечатки на простынях женщины вроде вас.

Это заявление исторгло презрительно-сладострастный смешок из колышущейся толпы, смех, который эхом пробежал по каменным коридорам здания Совета. Брюсин снял платок с плеча слепой и произнес торжественно:

– Вопросов больше нет. Вы исключаетесь.

Мария сжала губы:

– Надейтесь, что он не захочет убить кого-нибудь из тех, кого вы любите.

Оттолкнув его протянутую для помощи руку, она ощупью спустилась с помоста и направилась к своей скамье.

Брюсин отступил, брезгливо вытирая руку, до которой дотронулась слепая, а потом, сложив платок, убрал его в карман серого камзола.

Под мрачными сводами раздался женский голос:

– Л'Арис, приведите своего второго свидетеля.

Юрист встал и поклонился, лицо его было немного бледным в ярком свете фонарей и факелов.

– Я вызываю мсье Моркасла.

Он сделал волшебнику знак выйти на трибуну, и тот, поднявшись с места, направился к помосту. Моркасл чувствовал себя странно беззащитным без черного плаща, который так перепачкался и смялся за ночь, что его пришлось оставить в камере. Добравшись до трибуны, он встал перед залом и положил руки на камень справедливости, который вдруг превратился в ярко-зеленый. В зале раздался шепот.

– Люди Л'Мораи, откройте свои глаза, уши и умы, чтобы услышать о втором преступлении, – начал Л'Арис, снова указывая на Доминика. – Приготовьтесь вместе со мной представить то, как произошла трагедия, унесшая жизни близнецов Панола и Банола. Месье Моркасл, расскажите нам о той ужасной ночи.

Моркасл кашлянул и начал:

– Первое, что я помню, относится к тому моменту, когда я положил голову на гильотину…

Панол сидел на стуле на покрашенной в белое сцене, дожидаясь, пока толпа внизу умолкнет. Он бросил взгляд на своего близнеца. Банол был одет в точную копию одежды брата, чтобы полностью соответствовать образу разговаривающей куклы чревовещателя. Ему были приделаны даже фальшивые ноги. Костюм работал – кажется, никто среди зрителей даже не догадывался, что это не манекен, а живой человек из плоти и крови, который был соединен с братом единой нижней частью туловища. Впрочем, скоро им предстояло узнать об этом.

– Ну и ну, – выкрикнул Панол, когда смех замер, – значит, ты считаешь, что у меня грязная одежда?

– Посмотри! Птичка плюнула тебе на рубашку, – отозвался Банол, передвигая искусственные ноги и указывая на грязь на плече брата. – И на шляпу тоже!

Панол снял грязную шляпу и уставился на пятно. Выражение ужаса на его лице вызвало веселое возбуждение зрителей.

– Это всего лишь шляпа, а не рубашка, – обиделся Панол.

– Какая тебе разница, – весело бросил Банол, заставляя зрителей хохотать. – Главное, что это была птичка, и скажи спасибо, что коровы не летают!

Панол повернул к нему нарочито глупое лицо.

– А знаешь, почему птичка выбрала именно меня? – Он наклонил голову, чтобы все увидели, что на лысине у него нарисованы красные бычьи глаза.

– Почему птица выбрала тебя? – невинно переспросил Банол, трогая красную картинку. – Не имею понятия!

Отталкивая его руку, Панол все старался извернуться, чтобы рассмотреть свою испорченную одежду, а в это время Банол плюнул на шляпу, и возле первого пятна тут же появилось второе.

– Вот видишь, и вторая прилетела. Посмотри!

Панол заморгал, поднес шляпу к самому лицу и стал ее рассматривать, принюхиваясь.

– Эй, да она пахнет чесноком! Разве птицы едят чеснок? – объявил Панол. Банол пожал плечами.

– Может, они это делают, чтобы отгонять комаров.

Панол бросил шляпу на пол и внимательно посмотрел на брата.

– Птицы не едят чеснок! – заявил он. – А ты ешь! Ты все время ешь чеснок!

– А ты ешь ворон, – испуганно заметил Банол. – Может, поэтому ты так и привлекаешь птиц.

– Может быть то…, может быть се…, может…, ничего! – закричал Панол, хватая брата за шею и встряхивая его. – А может, это ты плюнул на меня?

– Плюнул на тебя? – с театральным ужасом переспросил Банол. – С какой стати мне на тебя плевать? Я тебя очень люблю!

– Может быть, – на минуту задумался Панол, – но все-таки ты на меня плюнул.

– Наверное, я слишком многого ждал от тебя! – провозгласил Банол.

– Думаю, да! – ответил Панол, покрепче сжимая худую шею партнера.

– Подожди! – умоляюще завопил Банол. – Как я мог на тебя плюнуть? Я ведь кукла, манекен! Куклы не плюются!

На лице Панола появилось сконфуженное выражение, и он ослабил хватку.

– Думаю, ты прав, маленький очаровашка.

– Конечно, я прав, – снова уверенно заверещал Банол. – Я выструган из дерева. И все, что я делаю, я делаю по твоей указке.

Панол глупо кивнул и подтвердил:

– Да.

– Значит, ты сам заставил меня плюнуть на себя! – с триумфом закричал Банол. – И, наверное, ты сам скоро превратишься в манекен!

– Подожди, – снова возмущенно перебил его Панол. – Я не манекен! Посмотри! У меня есть ноги! – Он сел на стул и замахал в воздухе ногами.

– Правда? – изумился Банол, откидываясь назад, как сделал только что его партнер. – Может, у меня тоже есть ноги. – Его фальшивые ноги не двинулись с места, но настоящие ноги Панола снова задергались.

Вдруг Панол замер и сложил руки на груди.

– Эй, а почему это я двигаюсь, когда я не двигаюсь? – спросил он удивленно.

Толпа замерла, а ребенок в первом ряду широко открыл рот от изумления. Банол продолжал махать ногами брата.

Панол выпрямился, бросил шляпу на пол и начал расстегивать рубашку.

– Давай-ка все-таки посмотрим, у кого из нас есть ноги, – сердито объявил он.

Танец прекратился.

– Не делай этого! – закричал в притворном страхе Банол. – Лучше не надо! – Он попытался схватить партнера за руки, чтобы тот перестал расстегивать пуговицы, но ловкие пальцы продолжали работу.

Полы рубашки раскрылись, открывая безволосую грудь и живот. Панол оттянул пояс брюк.

Какая-то женщина в первых рядах вскрикнула.

И тут в ярком свете фонарей вся толпа увидела, что живот раздваивается, из него вырастает маленькое тело Банола.

– Это не манекен! – закричал мужской голос. – Это два урода!

Шум отвращения, ужаса и гнева пробежал по толпе. Мальчишки, устроившиеся на деревьях, чтобы лучше видеть происходящее, принялись кидать в артистов огрызки яблок.

Панол, привыкший к такому приему, встал со стула, чтобы быстро сбежать со сцены. Он отступил назад, прикрывая своего близнеца-паразита могучей рукой нормального человека.

Занавес позади треснул и в образовавшуюся дырку просунулась мускулистая рука, которая схватила артиста за ногу. Панол упал на сцену, зацепившись за стул, который с грохотом повалился рядом с ним. Рука потащила его по грубым доскам. Панол кричал и пытался вырваться, но хватка была крепкой. Человек волок его по Аллее уродов.

Неожиданно тьма заслонила звездное небо. Перед Панолом возникла огромная темная фигура с занесенным ножом. Нож легко вошел в податливую плоть. Тело несколько раз вздрогнуло и замерло.

Банол был еще жив.

– Еще одно чувствительное и лживое «воспроизведение преступления» из уст Л'Ариса, – констатировал Брюсин.

Моркасл вздохнул и сказал:

– Оно не лжи…

– Перевернутый стул и отпечаток ботинка, – перебил его адвокат обвиняемого. Прохаживаясь мимо Моркасла, он покачивал головой. – Вы утверждаете, что мой подзащитный – друг многих в этом зале и гражданин Л'Мораи – совершил убийство, потому что вы нашли брошенный стул и отпечаток ноги?

– Да, но…

– Согласно вашей истории, Панол и Банол исчезли перед десятками свидетелей, но ни один из них не готов подтвердить вашу версию?

Моркасл улыбнулся и стер пот со лба.

– Наверняка они думали, что это часть представления. Но мы нашли тела…

– Вы нашли тела! – объявил Брюсин, резко поворачиваясь и тыкая пальцем в волшебника. – Вы и слепая женщина! Еще до того, как кто-либо узнал, что артисты пропали, вы уже побывали на их могиле. Как вы можете это объяснить?

– Зачем мне лгать? – в отчаянии спросил Моркасл. Зеленый цвет камня потемнел. – Зачем мне просто так обвинять Доминика?

– Страх, – ответил Брюсин, и голос эхом прокатился по залу. – Вот что означает зеленый цвет камня. Вы боитесь жителей Л'Мораи, а Мария ненавидит их. Все уроды боятся нас и ненавидят нас, потому что у нас есть все, чего нет у них. Моркасл покинул трибуну.

– Мне нечего больше сказать.

Брюсин покачал головой и несколько раз, пока волшебник шел к своему месту на высокой скамье, повторил:

– Страх. Страх.