Кандидат

Глава III Элдория (продолжение)

Изолия Великая всегда была раем ничегонеделанья. Трудно было поверить, что целый мир населён миллионами праздных человеческих существ, не говоря уже о миллиардах гостей, что бывали здесь ежегодно. Идеальный климат, в котором каждый день непогоды строго подчинялся расчётам, и даже редкие островные вулканы извергались точно по расписанию туристических глайдеров. Разнообразие природных зон от красных засушливых саванн до тёмно-зелёных болотистых тундр. Великолепные рассветы и закаты, во время которых небо успевало окраситься во все цвета радуги.

Мир-труженик, став нечаянным гостем которого, ты хотел только одного — лежать вот так на спине, не шевелясь, вдыхая ароматы свежей листвы, доносящиеся из открытого окна. На этот же праздный взгляд, примерно тем же повсеместно были заняты и коренные жители. Здесь не было промышленных центров, научных лабораторий, само функционирование планетарного социума находилось в состоянии постоянного детерминированного хаоса, самоорганизуясь согласно непонятным правилам и двигаясь в мало кому приметном направлении. Нужно было потратить годы жизни, прежде чем Изолия раскрывала гостю свою истинную природу — природу постоянного, безудержного творческого эксперимента.

Но манипул «Катрад» Службы Планетарного Контроля бывал здесь лишь наскоками, да и то лишь благодаря настойчивым просьбам Юли. Ей, здесь родившейся и выросшей, стоило улучить меж их скитаний по Галактике свободную минутку, начинало казаться, что если она упустит лишний шанс побывать на родине, то будет безвозвратно потеряно что-то важное. Джон и Рэд внимали этому её желанию и с удовольствием пользовались возможностью предаться праздному отдыху, от которого в любом другом уголке человеческой Вселенной можно было помереть со скуки. Но только не здесь.

Сколько ещё понадобится таких случайных дней, часов и минут, чтобы в достаточной степени пропитаться местным ощущением вязкого, текучего времени и попробовать, например, всё-таки посетить один из Двадцати Трёх Театров, тех самых, что и сделали Изолию одним из самых популярных мест в Галактике. Сколько ещё вопросов нужно будет задать, чтобы стало понятно, чего Юля искала во Флоте, оставив родной мир.

— Твои родители до сих пор здесь?

Юля тоже не спала, просто размышляла о чём-то своём, завернувшись в простыню у Рэда под боком.

— Конечно, куда они денутся. У них вся жизнь — тут.

— Не хочешь нас с ними познакомить? Мне кажется, Джон заранее нервничает по этому поводу в каждый наш прилёт на Изолию.

Юля хихикнула.

— Да уж, с него станется. Его родная Неона проста, как кувалда, местную публику он воспринимает чуть не как представителей чужого биологического вида.

— А ты сама?

— Привычка — вторая натура, местный бардак у меня вызывает порой такую ностальгию, что плакать хочется, но жить тут постоянно — увы. Мы с тобой бездомные, Рэд.

И тут же почувствовав, что не туда повела тему, Юля поспешила её сменить.

— Почему ты всё время валяешься в номере? Вон даже Джон нашёл себе развлечение по вкусу — выставки хищных цветов посещает.

— Знаю я, чего он нашёл. Он бы безо всякой цели отсюда свалил, лишь бы нас не видеть.

— Всё так сложно?

Рэд наконец открыл глаза, эту хитрую физиономию нужно было видеть.

— Не хлопай ресницами, ты всё прекрасно понимаешь.

— А вот не понимаю, пусть он мне и объяснит, почему мне нельзя понежиться в кровати с любимым командиром.

Рэд кисло усмехнулся. «Любимым». Сложные взаимоотношения внутри манипула всё чаще благополучно обходили его стороной, хотя, иногда казалось, Юля не оставила попыток расшевелить «любимого командира» до сих пор.

— Отставить разговорчики. Между прочим, ты зря так про Джона. Капрал Алохаи ещё не был замечен в пристрастии к чему бы то ни было чрезмерно возвышенному, присутствующие не в счёт. Повод оставить нас одних — слишком нетривиальный. Знаешь, зачем он по цветам повадился?

— Изолия — признанный центр художественного растениеводства, ой!..

Рэд улучил момент и ловким движением спихнул Юлю на пол, только мелькнули голые ноги.

— Не угадала. На Неоне лепестки цветов — центральный объект кулинарии. Тем более, как ты говоришь, хищных. У него гастрономический интерес, вот увидишь, пошлёт родне очередной контейнер с лакомством.

Растрёпанная Юля тут же по-кошачьи забралась обратно, где-то по дороге забыв снова обернуться в простыню. Теперь в её глазах вместо обычной хитрой ленцы сверкал смешливый гнев и жадность.

— Значит, Джон утоляет свои аппетиты, а мы тут ему кости моем. Может, стоит тоже утолить чей-нибудь голод?

— Я уже ел, — поспешно заявил Рэд. Иногда ему начиналось казаться, что эти их время от времени случающиеся «внеслужебные отношения» больше нужны ей, чем ему. Вот и сейчас, в этой забравшейся на него голой тигрице с каштановой гривой и почти жёлтыми глазами было больше от сильного, молодого, дикого животного, чем от оперативного сотрудника СПК. Не хватает бьющего по бёдрам хвоста для полноты картины. — И вообще, что за манера уходить от темы разговора.

— Куда это я уходила? И когда? Вся тут, как есть, — Юля показательно потянулась, по ней так же показательно прошелестела тень от уличной листвы. Но Рэд недаром был негласным лидером их манипула. Его подобными трюками было не пронять.

— Я спросил, когда ты собираешься представить нас своим родителям.

— Ах, это… — под его нарочито серьёзным взглядом Юля послушно сползла обратно к нему под бок, при этом чувствительно стукнув Рэда кулаком по рёбрам. — Родители люди сложные. Я вообще не понимаю, как они друг с другом уживаются, иногда смотришь, они будто разорвать друг друга готовы, а нет, минута прошла, сидят уже в обнимку. Творцы, чтоб их. Рано им ещё.

— Что рано? Нас видеть?

— Ну, видеть они вас, положим, уже видели, — туманно протянула Юля, — а вот общаться с вами — точно рано. Они ко мне-то — такой — ещё нескоро привыкнут. В семье не без урода.

— Ты нас стесняешься? Или самой себя?

— Нет, просто не хочу всё портить. Есть у меня надежда, что однажды у них в мозгах что-нибудь очередной раз щёлкнет, и они бросятся ко мне в объятия. Ну, и к вам обоим тоже. Они могут. Увидишь.

— Вот так и ждёшь момента?

— Да.

— И он ещё не настал.

— Нет.

— Потому ты нас сюда и таскаешь.

Юля погрозила ему пальцем и ещё раз для верности стукнула. На этот раз больнее.

— Не дури, Первый. Я люблю этот мир, его воздух, и я не знаю, смогу ли найти что-то вместо Изолии. Лучше её. Хотя и не чувствую, что мне здесь место. Есть тут такой, дядя Вано, он тоже, как я, чужак, но сумел отыскать себе персональный фронт борьбы с энтропией и здесь. И потому остался. Вот вас я точно познакомлю, вы друг другу понравитесь, обещаю. Ему за полторы сотни лет, а мысль у него — моложе нас всех.

— Познакомь-познакомь.

— Одно жалко…

— Что?

— С местными вертихвостками я тебя точно знакомить не буду.

Рэд давно уже научился не реагировать на такие вот заявления. Его взаимоотношения с женским полом были его личной проблемой, и остальных это не касалось. Даже его товарищей. Даже Юли. Особенно её. А потому манипулировать им при помощи таких нечестных приёмов должно быть не повадно.

— Конкуренции опасаешься?

— Вот ещё. Просто ты для них слишком… потусторонний.

Новый шлепок ладони по мягкому месту стал достойным ответом.

— Прекрати драться, капрал. Здешние барышни дадут кому угодно фору в рассуждениях о высоких чувствах и нематериальных субстанциях. Но для них главное — чтобы ты был с ними здесь и сейчас, стоит тебе на миг утратить внимание или просто прикрыть отвисшую по причине удивления челюсть, как ты уже нанёс им кровную обиду. Вот ты не проявляешь ко мне никакого интереса, я же не обижаюсь!

— Обижаешься постоянно. Просто привыкла. Вспомни, как мы познакомились. Ты на меня разве что с кулаками не бросалась. Десантник-убийца. Бритая наголо, злая как сто чертей. Валькирия. Джон нас не успевал растаскивать.

Юля, наморщив лоб, пыталась вспомнить. А, ну да, вспомнила.

— Ты был невыносим. Каменный истукан. Замкнулся в себе, не расшевелишь.

— Изолия из тебя ещё не выветрилась, вот что. Ты привыкла к людям, открытым нараспашку. Как твой Джон.

— Вот не надо. Он больше твой, чем мой. Вы с ним знакомы ещё с Аракора.

— Неважно.

— Опять занудствуешь? Ну хорошо, я такая-сякая, остальные вокруг тоже какие-то все не такие, но неужели за все эти годы тебе никто не нравился хоть на минуту? — и добавила, по-женски нелогично: — Вот я, почему я тебе не нравлюсь?

Рэд честно смотрел на неё, не отводя взгляда.

— Нравишься. Вот прямо сейчас. Даже приставая ко мне с расспросами. Ты красивая, умная, быстрая, сильная. Во время боевых выходов тебе цены нет. Но ты в какой-то момент успокоишься и остановишь свой выбор на Джоне. Между вами нет места мне. Да я его и не ищу.

— Ой, дура-ак… — протянула Юля.

— Угу.

— Тогда что мы делаем вдвоём в этой постели?

— Откуда я знаю, — Рэд впервые за весь разговор улыбнулся, как это у него иногда получалось — открыто, широко, так что сверкнули искорками уголки глаз.

— Хам и грубиян. Ну как тебя можно не любить?

— Да запросто. Года четыре назад, помню, от меня люди разве что не шарахались.

— И я «разве что»?

— Повторюсь, ты привыкла, но тоже вовсю косилась своими ненормального цвета глазами. И в постель, прошу заметить, затащить не пыталась.

— Разве?

Они помолчали.

— Ну хорошо, но мы же сейчас здесь, вдвоём. Зачем всё усложнять, я такая, какая есть, ты тоже, уж какой случился.

Она смотрела на него в упор, прямо и честно. И Рэд снова резко посерьёзнел.

— Усложнять не будем.

Губы Юли всегда были такими жадными, в запале она могла и до крови укусить, но сейчас они словно размышляли, она пыталась распробовать Рэда, снова и снова не понимая решения этой загадки.

Вот чего она искала в этих нечастых встречах наедине, она искала ответ. А ответа всё не было, были лишь новые загадки.

Юля прильнула к нему всем телом, скользя горячей мокрой ладонью по его плечу.

Пусть гадает, пусть разгадывает. Рэд с этого когда-то и начал чувствовать необходимость в окружающих людях. Слишком много лет он был замкнут сам на себя, забыв о том, что когда вокруг — не только твои собственные отражения, ты лучше начинаешь понимать себя самого — как теперь, в зеркале этих тигриных глаз, распахнутых ему навстречу. Он искал у Юли не любви, не скромного физического удовольствия собственному телу, он тоже искал ответ.

В такие моменты Рэд особенно крепко старался держать в узде свою чуждую человеческому существу сторону, не отгораживался шершавой изнанкой соития с чужой материей. Он боялся упустить контроль, совершив нечто непоправимое. И не знал, настанет ли когда-нибудь такой момент, когда он сможет, наконец, перестать бояться.

Юля всё напряжённее дышала ему в щёку, её пальцы всё крепче сжимали его плоть, такую живую сейчас, почти отпущенную на волю железной хваткой сознания. Быть человеком. Ничего не помнить. Жить моментом между теперь и сейчас.

И не питать иллюзий, что это продлится хоть мгновением дольше.

Рэд замер, осязая последние конвульсии их разгорячённых тел.

И снова с горечью осознал, что ничего кроме вот этого, случайного и мимолётного единения с иным существом, которое нельзя удержать, которое невозможно сохранить, ему пока что не дано. Да и будет ли дано хоть когда-нибудь.

— Юля, ты замечательная.

— Прости, командир.

Именно поэтому он и останется один навсегда.

Исили, на миг перестав метаться по грязной и тесной комнатушке на втором этаже, рассматривала своё опухшее от слёз лицо, ловя чуть дрожащими руками собственное отражение в натёртом дне медной миски. Другого зеркала в её распоряжении не было, из удобств же ей полагался ночной горшок с выщербленным краем и эта миска, в неё время от времени наливали нечто похожее на еду, в остальном же самым ценным предметом, которым сын свиньи Ходар сопроводил её теперешнее существование, была тяжеленная дверь, запиравшаяся на хороший замок. Снаружи.

Вопрос, к счастью ли не было в комнате какого-нибудь нормального зеркала, Исили ставила перед собой уже много раз. И дело не в том, что она смогла бы в таком случае явственно разглядеть синяк на правой скуле, оставленный кулаком взбешённого Ходара, хозяин заведения не в первый и не в последний раз бил её. И не в том, что своё осунувшееся, насмерть перепуганное лицо теперь, наверное, не узнать. Просто Исили уже давно для себя решила — смерть гораздо лучше такой жизни. От острого же стекла смерть придёт быстро и почти безболезненно, как сон после тяжёлого трудового дня. И даже вопрос, как отнесётся к её малодушному поступку Он, её уже не взволновал бы.

Но зеркала в комнате не было, равно как и чего-либо другого.

И день за днём в этом сломленном существе оставалось всё меньше от той, прежней Исили. Скоро от неё и вовсе будут одни воспоминания.

Исили Синтан, краса и гордость вольного города Рамдара, что стоял в устье Дары, студёной северной реки. Высокий лоб, хитринка в глазах, задор молодости в порывистых движениях; дочь и сестра свободных и смелых людей, она вобрала в себя лучшие черты своего гордого народа.

Исили тихонько всхлипнула, бросила на пол миску, принялась судорожными движениями срывать с себя грязные тряпки, доставшиеся ей ещё от старых «хозяев». Зуд мучил её, она не могла больше терпеть.

Вот! На! Вот тебе, проклятое тело, былое воплощение красоты! Замерев, она осторожно погладила себя ладонью. Пройдёт ещё месяц такой жизни, она окончательно станется загнанной лошадью, и тогда, Исили знала, ей уже не видать столь уютной комнаты и столь нехлопотных занятий, как те, какими заставлял её «отрабатывать свой хлеб» скотина Ходар. Этажом ниже, на общих полатях в два яруса жили пользованные девки, как их называл сам хозяин.

— Вот она, твоя участь.

Как жить, если всё время хочешь умереть? Свить верёвку из этих лохмотьев и удавиться, закрепив её в зазоре отошедшей доски? Или, проще — изо всех сил — виском о голый камень?

Бежать она перестала помышлять ещё в прошлый полный Глаз, что призывно светил в узкую щель под потолком.

Стоит ли такому существу жить? Стоит ли продолжать думать о Нём? Да и слышит ли Он её здесь.

Идут!

Исили резким движением схватила узел с лохмотьями и, прижав его к груди, скорчилась, нагая и жалкая, в углу каморки. Замеченный ею знакомый звук шагов оборвался у самой двери, ключи загремели по жести.

— Одевайся, шлюха, твой выход.

На этот раз он даже не удостоил её своей злобой. Просто оглядел комнатёнку, кинул ей, трепещущей, завёрнутый в грубую холстину пакет и, плюнув, вышел.

— Испачкаешь платье — самолично голову оторву, — пообещал Ходар уже из-за двери. Исили знала, что такие угрозы следует воспринимать буквально. Подождав, пока грузные шаги стихнут в отдалении, она принялась торопливо натягивать безвкусные тряпки, что приготовил для её «выхода» хозяин. Покатилась коробочка с кричаще яркими румянами, вонючая пыль разлетелась по полу…

Вернулся Ходар, буквально выволок её в полутёмный коридор. Крутые сбитые ступеньки вели вниз, где за поворотом её ждала каморка с шатким деревянным полом, который, она знала, был частью вращающегося деревянного помоста, хвастливо называемого Ходаром «подмостками». О, это был настоящий театр, где каждый день разыгрывалась настоящая драма, только никто её не замечал, как не слышал её криков там, наверху. Отсюда был хорошо слышен гомон, стоящий в общем зале, и от этого похотливого улюлюканья в душе у девушки очередной раз что-то оборвалось с тоскливым звоном.

«Нет, это будет последний раз». Сколько приходилось так себя уговаривать… Открывшаяся дверь ударила по ушам воплями посетителей. Исили сделала два деревянных шага, очутившись в центре помоста, тотчас начавшего со скрипом проворачиваться — где-то справа и внизу трудился, крутил рычаг, вонзив в неё тупые масляные глаза, помощник хозяина. Оглушённая девушка, даже не замечая шарманки, хрипевшей позади, начала судорожными движениями сдёргивать с себя тряпки. Её перекошенное лицо изображало улыбку, искусанные ногти оставляли на коже багровые царапины.

Кто ты?!

Всё вокруг будто замерло — разинутые рты, клубы дыма, скрип дерева по дереву, стеклянный блеск капель пота на её груди, руки, срывающие последнюю пуговицу, краска стыда там, где кожу ещё не залила синеватая бледность отчаяния. И ощущение чудовищного унижения.

Всё было. Её часто били и не раз брали силой, не стоит вспоминать, то была физическая боль и физическое унижение, её сторицей восполняла ненависть, что клокотала в груди, но это было хуже всех прошлых надругательств. Самою её последнюю оставшуюся толику гордости втаптывали в грязь.

Нет.

Замолкли зрители, затравленно оглядываясь, замерли вопли чудовищной музыки, прекратился скрип колеса в подполье. Наступила поистине мёртвая тишина, слышно было, как с плошек капает растопленное масло и трещат фитили.

Исили увидела.

За дальним столиком сидели трое. Двое, женщина и мужчина, непривычно смуглые для здешних мест, собранно переглядывались, бросая взоры то к ней, то в сторону третьего человека, что сидел, сжавшись подобно пружине, с бледным до синевы лицом и смотрел прямо ей в глаза. Не на неё, не на её бледное измученное тело, его взор, на дне которого клокотало что-то страшное, глядел прямо ей в душу, глядел насквозь, на просвет. Словно пытался в ней найти её саму, ту, былую Исили, что жила некогда на далёком Севере, свободная, гордая и прекрасная…

Когда незнакомец встал и двинулся в её сторону, она всё-таки потеряла сознание.

Тот день был одним из немногих отчётливо запомнившихся за всё время пребывания Джона в Системе Дзеты Ориона. К счастью, а может, и к сожалению, таких дней было мало. По пальцам пересчитать. Да и локальное 27 сентября 5819 года Террианского Стандарта ничем не предполагало выпасть из череды таких же дней, всё та же давно привычная рутина солдатских будней.

Ранняя побудка, работа на тренажёрах, лёгкий завтрак на бегу, хозяйственные обязанности, непременно выполнявшиеся исключительно курсантами, потом снова тренажёры, на этот раз физуха.

Они с Рэдом торчали в офицерской палатке, куда их отправили за указаниями, мерно пережёвывая припасённый кусок белкового концентрата, смотрели в потолок, разговаривали ни о чём.

— Скоро будет очередной отсев, поверь на слово.

— С чего решил?

— Гоняют. «Бери то, принеси сё». Проверяют. Чихал я на их проверки, а ты?

— Не знаю, не заметил, сейчас сержант не так зверствует, — задумчивое ковыряние носка форменных ботинок-вездеходов, взгляд куда-то вверх. — Нас только треть осталась, теперь не отсеивать, с нами только плотнее работать будут. Новый инструктор всё ходит и советы даёт. Скоро нас в другой лагерь переведут, а там, говорят, всё — как на научной кафедре, лекции и стерильная чистота.

— Если бы. Ещё сильнее, небось, гонять начнут. Думаешь, нас в один Манипул запишут?

Слово «манипул» у Джона получилось с заметно большой буквы. Те несколько человек, что попали сюда из действующих частей Планетарного Корпуса, довольно быстро отчислились, потому что так и не смогли сжиться с необходимостью разделиться со старыми товарищами. Попасть сюда со своим манипулом было нереально, слишком жёсткий был отбор. Здесь их, хочешь не хочешь, должны были выковать заново, по новым, ещё более жёстким, чем во флоте или десанте правилам.

— Думать можно что угодно, начальству виднее, оно пуская и решает. Ты присматривайся, с кем в задание посылают или с кем в паре тренируешься постоянно — вот и первый кандидат. Но всё равно — раньше чем через год манипулы формировать не станут.

Диалог очень точно воспроизводил размеренно-протяжный, рассудительный ход мыслей, что нередко посещали их головы в то время. Подобная внешняя расслабленность, однако, никак не сказывалась на их постоянной готовности бежать, куда прикажут. Это был такой способ защиты от ежедневной психологической и физической нагрузки, которой их непрерывно подвергали.

Рэд расслабленным движением стянул со стола банку кофейного концентрата, прижал пальцем в сенсоры обогревателя, со вкусом глотнул и вернулся к процессу задумчивого изучения ссадины на собственной лодыжке. Наличие последней удивляло больше Джона, чем обладателя травмы. Рэд никогда не ошибался. Точнее, почти никогда.

— Как думаешь, опять сегодня на скалы? У меня после них результаты вечернего тестирования хуже выходят. Устаю.

Ещё одно открытие.

— Не знаю… — протянул Джон. Зевнул и добавил: — Хотя куда ж ещё, тут кругом — один колотый булыжник. Или хвощовый бурелом.

В палатку вбежал их давний приятель-курсант Генн Мэтрук, который происходил из мира с непроизносимым названием Гэл-Улоуа-Гнитче, кажется Сектор Ксилтойи. Генн был привычно взъерошен и непривычно деловит, аж вспотел.

— Вопрос! Где сержант Синао!

Согласно известной привычке десантника, вопросительная интонация у него стала отчётливо восклицательной.

— Нет сержанта, сами его ждём. Присаживайся, глотни, он сказал, всем его ждать здесь.

Генн несколько раз для порядка обернулся, как бы разыскивая пропавшего сержанта, после — столь же вольготно развалился рядом.

— Говорят, на той неделе увольнительную дадут, всему отряду. Сорок восемь часов «на посещение культурных достопримечательностей».

Ага, и разграбление города.

— Откуда информация?

— Из надёжных источников. Сэмми своими глазами видел полковником подписанный приказ.

— Хорошо бы, например на охоту слетать… Местные хищники вместо опостылевших рож, чем не вариант.

— Это каких? Уж не нас ли с Рэдом ты имеешь в виду?

— Да хоть бы и вас. Человеку нужно что? Отдыхать от коллектива на природе. Чего ж ещ…

Все трое навытяжку замерли пред входящим сержантом. Врасплох их застать не удавалось никому. Идеальная выправка. Глаза на выкате от усердия.

— Что вы тут прохлаждаетесь, когда я вас у казарм жду?

— Приказ был ждать здесь, сорр!!!

От крика трёх глоток дрожал потолок.

— Хм. Тогда слушайте вводную.

Сержант принял надлежащую позу и, недолго думая, заорал так, что прежние их крики показались теперь жалким писком:

— Курсанты Ковальский, Алохаи, Мэтрук!!! Приказываю доставить! Маршрут: склад — «скала кобольдов»! Груз — А57КС стандартной комплектации! Выполнять!!!

— Апро, сорр!!! — восторженно проорали они пустому месту — сержант уже благополучно отбыл по своим делам.

Причин для восторга, однако, было мало — А57КС, в просторечии — «свинья», был бесформенной угловатой асимметричной тяжеленной глыбой, если и рассчитанной на какую переноску, так только не при помощи человеческих рук и ног. И не втроём. Безнадёжно прождав вероятной подмоги в течение пяти долгих секунд, трое разочарованной рысью направилась к складу. При этом по пути Генн и Джон привычно вполголоса ругались, Рэд — так же привычно молчал.

«Свинья» уже поджидала наготове, какой-то трудяга постарался, чтоб ему пусто было. Их же впереди ждали каменистые джунгли. И ледяная каша под ногами, по сезону.

И всё-таки многомесячная изнуряющая подготовка сказывалась, мучение пошло вполне сносно, они двигались синхронно, груз скользил вперёд, не болтаясь и не заваливаясь, даже когда вокруг замелькали жирно блестевшие ветви, скорость передвижения группы почти не упала.

Чёткое, слаженное действие, вот что от них требовалось. Впереди ждал бурелом поваленных скользких стволов — след продиравшегося здесь не так давно трака — не будь этой просеки, с такой глыбой на спинах не стоило и надеяться продраться сквозь заросли — проще с нуля голыми руками прорубать себе проход. Время от времени то один, то другой уходил в экшн, пока хватало сил помогая остальным компенсировать случайные рывки, потом менялись. Кругом орали возбуждённые появлением чужаков древесные гады, но курсантам было не до того — бег вытягивал все силы, ослепляя, заставляя забывать обо всём.

Когда заросли растворились вдали, оставив место голым скалам, все вздохнули свободнее, опалая листва вперемежку с истоптанным никак не сходящим грязным снегом ничего радостного усталым ногам де доставляла. Впереди уже маячила «скала кобольдов», толстым кривым пальцем вершины ковыряясь в промозглом небе, её уступ ещё только предстояло преодолеть, так что трое с оглушительным сопением, окружённые клубами буквально валившего от них пара, понеслась к цели.

Уступ скалы с этой стороны был практически отвесный — градусов восемьдесят, ни травинки, ни снежинки — так что Генну пришлось остаться с их артефактом внизу, а Рэд с Джоном вдвоём ящерицами полезли к цели, в считанные секунды оказавшись наверху. Пятнадцать метров за неполную минуту в обычном «медленном» времени — хороший результат.

Над ними нависала вершина скалы, но туда, и на том спасибо, лезть не нужно — вот он, «свинарник». Поднять железяку с помощью страховавшего снизу Генна тоже оказалось делом вполне по силам, троица огляделась, вдыхая свежий ветерок, порывами доносившийся с востока. Хорошо.

Пискнуло, в воздухе материализовалось изображение сержанта. Фигурка забавно подпрыгивала в воздухе, сучила ногами, махала руками. Троица кадетов, стараясь не выдавать смеха (командир куда-то рысил, чрезвычайно занятой, так что эрвэграмма отобразила его отнюдь не в начальственном виде), доложили об исполнении распоряжения. Сержант, не останавливаясь, хмуро рявкнул «свободны!» и тут же исчез. Пожав плечами, они проверили напоследок крепление «свиньи», пожелали удачи тому, кому придётся эту хрюшку отсюда вытаскивать, и отправились обратно.

В три упругих чётких прыжка Джон одолел добрую часть крутого спуска, потом остановился и продолжил уже по-человечески, не корча из себя альпиниста-спелеолога. Низкий грозный рык он расслышал только в самом низу. Лишь задрав голову, он на один долгий миг замер, не в силах крикнуть, не зная, куда бросаться.

Над ними уже ревел, рассекая туманный воздух, рой бритвенно острого щебня, самые же крупные обломки были несколько метров в обхвате.

Зрение, тренированное, безошибочное, точно и мгновенно сообщило Джону всё. И область максимальной опасности, и то, что Генну, которому до подножия оставалось дольше всех, уже не успеть.

После Джону вспоминалось лишь какое-то мелькание, проносящиеся мимо с противным визгом крупицы каменной шрапнели, собственный крик, мелькнувшую там, в центре камнепада, фигуру Рэда, его окровавленные пальцы, отшвыривающие прочь одну за другой ставшие вдруг тёплыми глыбы, и, отчего-то, очень чётко — лёгкое недоумение на лице Генна, когда по нему в первый раз смазал осколок андезита.

Кадет пролетел, сбитый с ног, около пяти метров метров, потом ещё несколько его просто тащило, пока не засыпало мелким крошевом. Когда они его вытащили, он ещё дышал, даже крови почти не было видно, всё покрывал толстый слой серой пыли. Не теряя ни секунды: два универсальных жезла, что всегда с собой, две форменных куртки. Генна осторожно положили на импровизированные носилки, под ключицу поместили реанимационную аптечку и бросились к лагерю.

Реакция не подвела там, где пасовало сознание, послушный экшн отодвинул реальность куда-то далеко-далеко. И мерцание спасательного маячка, оравшего сейчас в инфоканале, бурелом брёвен под ногами, отчего-то вдруг потерявший былую непроходимость, спокойное расчётливое дыхание полной грудью…

Как они прибыли на базу, Джон едва мог потом сообразить, всё вытеснила огромная тяжесть в ногах — экшн всегда заставляет платить за скорость и силу — если долго в нём находиться, можно запросто отдать концы, даже помощь следовой начинки будет бесполезна. Однако об этом Джон не думал, он смотрел на удаляющийся огонёк на борту госпитального скаута.

Бежали минуты, известий не было, Джон постепенно приходил в себя, нашёл силы и для доклада о происшествии, после которого они с Рэдом почему-то получили сутки свободного времени.

Хватило сил и сходить умыться. Даже предательская дрожь — способ организма дёшево отделаться от загрузивших его продуктов метаболизма — почти прошла, когда Джон сообразил поискать глазами Рэда.

Вид товарища ему не понравился. Выражение опустошённости на его лице было заметно даже на фоне обычной для того угрюмости. Рэд стоял от него в десятке метров, отчётливо видимый под заливавшим плац светом вечерних генераторов, его руки были брошены вдоль тела, кулаки бессознательно сжимались и разжимались, глаза же, невероятно ввалившиеся и усталые, смотрели куда-то вперёд, в никуда.

Только Джон собрался подойти к товарищу и что-нибудь сказать, как в тишине плаца раздался чужой голос: «Сожалею, он скончался на подлёте».

Рэд дёрнулся, как от удара, схватился руками за плечи, весь разом ещё больше сгорбился. Дурацкая какая смерть.

— Ковальский, — попытался что-то сказать Джон, кладя руку ему на плечо, но тот деликатно посторонился, пробормотал «прости» и быстро ушёл в свою палатку. Свет внутри так и не зажёгся, Джон вздохнул и поплёлся к командиру договариваться, полноценное разбирательство происшествия лучше отложить на другое время.

Так он тебе и скажет.

Ночью он спал крепко, для десантника это обычное дело — способность погасить сознаниые в любом месте, в любое время и при любых обстоятельствах, но если надо, то и вовсе не спать без химии и следовых нейроактиваторов, с самого начала в них тщательно развивалась, поддерживалась и прививалась. Джон проспал добрых десять часов, не хмурясь и не ворочаясь, снилось ему что-то светлое, домашнее.

Проснулся он спокойным, воспоминания прошлого дня были мрачными, но вызывающими не панику, а скорее собранность. Генн одобрил бы такую стойкость перед ударом судьбы — главнейшей задачей агента Планетарного Контроля оставалась ежесекундная боеготовность, вне зависимости от обстоятельств, даже трагических.

Построение Джон прозевал, спасибо увольнительной, посему было решено отправиться к эскулапам, откуда его благополучно прогнали, для вида просветив его мнемоиндуктором. На выходе имелась в наличии слегка пустая голова и острое нежелание вновь плестись к начальству, поэтому Джон отправился в единственное место, куда ему идти действительно хотелось. Палатка Рэда ждала его, возможно, не очень приятным разговором, но зато очень хорошей и такой нужной теперь компанией. На душе до сих пор было всё-таки до безобразного гадко. К тому же Джон отчётливо помнил вчерашнее выражение лица Рэда, которое ему так не понравилось.

Войдя в палатку, Джон нахмурился ещё больше.

Честно говоря, никогда бы не подумал, что у человека может быть такое зелёное лицо, пусть Рэд и был от рождения довольно светлокожим для среднегалактического фенотипа. Произошедшее ударило по товарищу гораздо сильнее, чем можно было предположить вчера. Отчего? Джон сам никак не мог осознать трагической гибели товарища, однако из них двоих Рэд всегда давал ему фору в выдержке. Теперь же стоило взглянуть на одну только мятую форму — ситриллоновая ткань даже не успевала разглаживаться; ночка у Рэда была ещё та.

— Доброе утро, Рэд.

— А?

Рэд явно не слышал, что ему сказали. Собственно, разговора не получилось, словно они столкнулись в дверях.

Тот явно куда-то собирался, вялыми движениями перебирая в руках идентификационные карточки инфосферы. Выбрав одну, он решительно направился к двери, Джону ничего не оставалось, как посторониться да поплестись следом.

— Рэд, ты куда идёшь?

Он обернулся, задумчиво поднёс к глазам кулаки, все в чешуйках засохшей крови и лохмотьях содранной кожи. Да что он такое делал этой ночью?

— Вот, несу…

— Рэдди, сходи к врачам, я тебя прошу, так же нельзя… они тебе помогут.

Рэд усмехнулся.

— Помогут… пусть только попробуют. Не в состоянии они мне помочь. Ухожу я, Джонни. Ухожу.

— К-куда? — запнулся Джон.

— Из Корпуса. Не место тут мне.

— Рэд, да ты что?! Что ты такое себе выдумал! Не считаешь же ты себя… не надо горячиться, Рэд!

— Нет, Джон, я всё решил, нет сил. Корпус проживёт и без меня. Не гожусь я для всего этого.

— Рэд! — Джон схватил его за руку и как следует тряхнул. — Успокойся! Ты сейчас в тупике, мы оба в него попали — но это не повод вот так себя губить! Чего ты этим добьешься?! Я ведь лучше других знаю, как ты хочешь попасть в Планетарный Контроль, если уж сюда из спасателей подался, так зачем же, зачем!

Он перевёл дыхание, пытаясь подобрать слова.

— Рэд, ты никуда не пойдёшь.

— Отпусти меня, — тихим бесцветным голосом произнёс Рэд, однако в этих глазах Джону всё-таки удалось разглядеть зажёгшийся огонёк злости. Главное его растормошить, а там — время рассудит, решил для себя Джон.

— Ты никуда не пойдёшь, — жёстко, с вызовом, глядя другу в глаза, произнёс он.

— Джон, ты мой друг, прошу тебя как друга — отпусти.

— Нет.

Джон начал осторожно разворачиваться боком, чётко понимая, чем закончится то, к чему он сейчас вёл всё дело. А даже обычная потасовка между десантниками может кончиться очень плохо.

Обычная. Где ты видел здесь драки.

— Не губи себя. Там, куда ты собрался, ты погибнешь. Твоё одиночество тебя погубит, и последнее, что ты можешь себе позволить, так это замкнуться в себе. Рэд, я не позволю. Рэд, следующий твой шаг будет только в сторону медчасти. Дурак, тебе помочь хотят, так слушался бы…

Дальнейшее произошло быстро и эффектно. Возможно, в экшне оба оказались одновременно, однако сделать Джон всё равно ничего не успел. Короткая сцепка из трёх-четырёх перетекающих друг в друга обманных движений, и он сам благополучно нашёл подбородком локоть Рэда. Сквозь фейерверк искр и фонтан боли его сознание ринулось в абсолютную черноту.

Впрочем, кажется, Рэда он всё-таки тоже успел зацепить. Не только физически.

Легко дышалось, воздух бодрил голову, хотелось работы.

То есть, конечно, работы не хотелось, хотелось полёта, стремительного движения мыслей, здоровой агрессии, всего того, к чему привыкло его тело, к чему пристрастился его мозг. Он не мог разделять себя и эту бесконечную, протекающую вокруг и внутри него работу. Даже сейчас, на этой безобразной и, вместе с тем, прекрасно дикой планете, оставшейся в своём развитии где-то там, за пределами пространства, способного в нужной мере напрячь его нервные окончания, даже сейчас он продолжал работать. Шныряя подобно тени вокруг не торопящейся вперёд пары всадников, он круг за кругом искал самому себе повод для тревоги.

К сожалению, планета Элдория была лишь очередной пародией на классические патриархальные культуры, она оказалась не способна на выкрутасы, которые он так уважал в старушке-судьбе.

Звериные следы, птичий помёт, какие-то норы, лежбища. Беспрестанно трудится сознание, запоминая, записывая, анализируя. Нечего тут анализировать.

Около месяца назад он начал задумываться об одной занятной штуке.

Странной настолько, что первые несколько дней свежая эта мысль так и пролежала на задворках его обширной памяти, невостребованная. Только потом, словно следуя какому-то очередному озарению, он отряхнул мысль от пыли и снова пустил в дело.

Впрочем, какая мысль? Это был скорее намёк на таковую, лишь тень эмоции. Скорее — чуть коснувшееся его сознания настроение. Словно кто-то прошептал: «потерянный дом».

Это было непонятно, как и вся эта экспедиция.

Отыщи то, не знаю что.

Что именно?

С чего собранному и готовому к работе человеку вспоминать далёкий покинутый мир, на котором ему так недоставало того, чем он сейчас пренебрегает… ради чего? Пренебречь реальной работой ради отзвука того, что было с ним на Миттель-арен, но было принесено в жертву этой самой работе. Или логика тут его всё-таки подводит? Может, есть тут, на Элдории, нечто, чего он не помнил, чего он не ощущал раньше, чего он не постиг там, где был его дом?

Жена, дети. Что значили они для него?

Что на самом деле значили?

Вот это задачка! Вот это вопрос. Тут нужно действительно головой шевелить, а не узлом отточенных рефлексов. Поди разгадай философию своей собственной жизни. Может, и…

Далёкий звук ударил сигналом по ушам, он тут же, отложив размышления, погнал лошадь в ту сторону. Скорее всего — Рэд пугает местную фауну, но чем Галактика не шутит. Может, ему удастся сегодня поработать…

Закатный диск Вирина словно кровью заливал колышущееся на пронзительном северном ветру море трав. Бескрайние эти луга расстилались к востоку от основных путей, ведущих к Торгу и к югу от хвощовых и хвойных чащоб — там, где чуть всхолмленная равнина Итолии переходила в подножие горных круч Белого Кряжа. Сам Кряж отсюда виден не был, однако каждый порыв пронизывающего насквозь ветра ясно указывал на близость его негостеприимных вечных снегов. Насколько хватало глаз — вокруг не было заметно ни единого крупного растения, вообще ничего живого или неживого, что скрашивало бы эти ровные перекаты холмов, покрытых волнами ряби, бегущими по разнотравью куда-то в невообразимую даль.

Несмотря на более чем лёгкую для этих мест одежду, Рэд не чувствовал холода, и дело было не в привычке и не в особых возможностях организма. Его одолевали мысли, от которых он уже очень давно отвык, одолевали, отвлекая от всего, включая холод и ветер. Возвращая к тому, что он так хотел забыть. Сейчас, придерживая коленями Сфинкса — тот всё время норовил оторваться от Эрис — Рэд полной грудью вдыхал напоённый запахами вечерней степи воздух, щурился на закат, и эти неконтролируемые размышления сами собой текли вдаль.

В этой девственной природе, пусть и созданной некогда забывшимся местным человечеством, было нечто, напоминавшее Рэду безвозвратно потерянную родину. Она была юна, проста и свободолюбива, она стремилась вширь и ввысь, как эти вечерние птицы высоко в небе. Она трудилась день и ночь, как эти травы, что шелестели под неумолчный рокот мириадов насекомых, ткущих своими крохотными жизнями отдельный крошечный кусочек мироздания. Здесь во всём присутствовала какая-то глубинная душа. В Элдории было то, что Рэд искал по всей Галактике много лет, что он так поздно ощутил посреди снегов Аракора, и что считал безвозвратно утерянным: это была готовность порождать красоту не руками человека, но уже своими собственными силами. Галактика, как ему нравились эти поля!..

Нравится, нравится… эх, Рэд.

Подобное пристрастие к просторам планет голубого ряда было свойственно романтикам космоса, что готовы поделиться своими реальными или надуманными горестями с любым, кого можно встретить в ста метрах от терминалов космопорта прибытия. Что ж, он подходил под любой пункт этого описания, только никому этого никогда не показывал. Некоторые годами не могли разглядеть в нём этого, затаённого — со времён отшельничества в Системе Штаа он не очень изменился.

Мало кто видел в нём то, что он видел сейчас в этом бескрайнем поле; не спящую силу, не уверенное спокойствие-в-себе, но… что? Знаки былого, которого не вернёшь? Да нет, они попрощались тогда, и на прежнюю тропу его может вернуть только чудо. Слишком далеко Рэд тогда запрятал своё проклятие. О, Галактика, он видит вокруг то, чего нет, но ему всё-таки не отпускает желание попытаться сделать это тем, что оно ещё может быть.

Сфинкс настороженно всхрапнул, сбил седока с гребня волны стремительно разматывающихся мыслей, заставил насторожиться. Степное зверьё? Далековато для точной уверенности в ощущениях, но вряд ли. Рэд успокаивающе похлопал коня по шее, сам принялся оглядываться. Лес уже далеко, а привычка осталась. Всё-таки хорошо, что они оттуда убрались, здешние просторы честнее, здесь не нападёшь из-за угла.

Запах вокруг… не пойми какой, это всё местная живность. Не даёт проходу. На всякий случай Рэд поднял голову к небу и беззвучно издал предостерегающий высокочастотный вопль децибельного уровня. Его почувствуют на многие километры, в том числе все дикие собаки: как на четырёх лапах, так и на двух ногах.

Осторожно тронув Сфинкса, он проследил, как показалась вдалеке едва различимая отсюда фигура одинокого всадника, во весь опор несущегося в их строну. Рэд обругал себя — заставил человека волноваться. Сейчас прискачет, будет спрашивать.

Ладно. Объяснимся. Может, он теперь хоть у костра останется.

Поговорить с опытным товарищем-десантником для Рэда всегда было удовольствием, нет ничего хуже полной нелюдимости, их с Рихардом мнения часто совпадали, он был другом, почти четвёртым членом их манипула.

Даже эта неуловимая усталость в его глазах… пусть на Элдории им встретился несколько иной, неуловимо незнакомый Рихард, это не значило, что произошедшие с ним в последнее время перемены так уж разительно изменили его характер, добрую улыбку и чудовищный опыт контактёра СПК, насчитывающий десятки успешно проведённых операций на несчётном множестве планет «третьего пункта».

Единственным человеком, с которым Рэд мог чувствовать разделённую ответственность за что-нибудь по-настоящему важное, был именно Рихард. Он не помнил ни одного другого, кто был бы способен позволить Рэду эту самую малость — желание поделиться чувством опасности. Джон и Юля были замечательными людьми и настоящими мастерами своего дела, но они были ещё и товарищами, которые привыкли повсюду именно следовать за Рэдом.

Десантник придержал Сфинкса и, осторожно, стараясь не разбудить их спутницу, подозвал к себе Эрис. Та подошла, но как-то боком, гордо косясь. Полностью приручить своенравную лошадь после избаловавшей её Юли было невозможно. Мороки с тобой, ну, стой, где стоишь.

Они встали на вершине огромного пологого холма. Вокруг было разбросано множество каменных глыб, в которых, он чувствовал, прячется от ветра множество мелких животных, но ни единого человека или другого крупного хищника.

Прискакал бесстрастный Рихард, его жеребец нервно пританцовывал и горячился от быстрой скачки.

Рэд спрыгнул на землю, подошёл вплотную и едва слышно сказал:

— Извини, не сдержался, мне не стоило тебя срывать. Пугнул дикую собаку, только потом вспомнил про тебя.

Рихард молча кивнул в сторону их попутчицы, уютно устроившейся спать прямо в седле, мол, буди теперь, нужно лагерь разбивать, так же молча слез с лошади и удалился собирать сушняк.

Мрачноват. Да, мрачноват. Сам Рэд такой же. Но не рассердился же за халатность и лишнюю панику? Не рассердился.

Почему они оба, в отличие от Джона и Юли, так серьёзно относились ко всей этой операции? Каждый раз, когда их взгляды пересекались, в них читалась тревога.

Рихард сам как-то признался, что свобода действий, открытый поиск — вот что его привлекло в этой миссии. Рэд слышал про его недавний разрыв с семьёй и понимал это желание свободы по-своему. В таком случае эта тревога — лишь попытка оправдать свою необходимость здесь, ведь именно заброска на Элдорию могла стать причиной разлада дома. Профессионал боролся с человеком, и, несмотря на все усилия, борьба эта выплёскивалась наружу.

— Зачем ты это сделал?

Ясно. Всё-таки Рихард решился завести этот разговор.

— Ты бы поступил иначе?

— Я? Да.

Если бы Рэд сам был уверен в том, что на самом деле послужило причиной его срыва в Торге. Да, это был срыв, Рэду не нужна была комиссия Планетарного Контроля, чтобы быть в этом уверенным. Себя он знал лучше, чем любая комиссия. По сути, вся его жизнь после гибели Пентарры была посвящена одному — самоедству. Казалось, он сумел по клеточке разобрать каждый свой нерв, каждый миг своих воспоминаний, но каждый раз происходило нечто, ставящее в тупик. И тогда приходилось начинать с начала.

— Рихард, ты умеешь чувствовать планеты?

— Как каждый из нас. Иначе, наверное, не пошёл бы служить к СПК.

— Девяносто процентов человечества вполне может подолгу оставаться вне обитаемых миров, но всё равно стремится обратно, неосознанно борясь с подбирающимся чувством одиночества. Из оставшихся десяти процентов большинство обладают пониженной чувствительностью к Песне Глубин, они самодостаточны в Галактике, им открыт путь наружу, они ничего не теряют, и потому почти ничего не находят, возвращаясь. И только небольшая часть таких, как мы… — тут Рэд запнулся. Какие «мы»… хотя, да, между ними было больше общего, чем он иногда предпочитал себя убеждать. Он был не в меньшей степени человеком, чем Рихард, а значит, имел право на это «мы».

— Таких, кто чувствует окружающий его мир и может служить не просто исполнителем и разведчиком, но резонатором, благодаря которому Совет Вечных узнает нечто для него новое. Вот истинный, главный критерий отбора в СПК, и многие оперативники слишком поздно осознают, что они здесь лишние.

— К чему ты ведёшь?

— Это живой мир, Рихард. Я понял это с первого мгновения. Здесь есть что-то, делающее его живым. Ты видел с десяток Потерянных миров, полных безумия, но хоть один из них был живым?

Взгляд Рихарда был тёмен и непроницаем. Они продолжали устраивать лагерь, но разговор на долгие минуты прервался тишиной.

— Предположим. Мы все, если угодно, чего-то ищем. Но как из всего этого следует…

— Я принял её за другую. За ту, которой больше нет. Почему со мной такое могло случиться?

— Тебе что-то напомнило здесь Пентарру, какой она была раньше. Ты сказал — живой мир?

Рэд не афишировал, но и не скрывал своего происхождения. По Галактике были раскиданы сотни миллионов людей с именем, заканчивающимся на Иль Пентарра, большинство из них улетели из родного мира многими годами раньше, некоторые счастливчики отправились в путь за считанные часы до нападения, прежде чем была объявлена тревога и остановлены вылеты регулярного транспорта, ещё горстка несчастных защитников их мира осталась невредимой на Базе, в глубоких недрах подземных коммуникаций и оборонных комплексов. Но знать, что Рэд был единственным выжившим на поверхности, было положено лишь десятку людей в Галактике.

— Да, Рихард. И теперь я знаю, эта девушка, Исили, непременно приведёт нас непосредственно к главной загадке этой планеты.

— Но ты не уверен.

— В чём тут можно быть уверенным. Я знаю одно, даже если я прав, скорее всего, меня теперь спишут. И ребят тоже.

В этом был своего рода пароль. Два взгляда упёрлись друг в друга, не желая уступать. Теперь каждый знал, что другой знает, что тот что-то задумал.

— И что ты намерен предпринять?

— Пока — ничего. Подробный отчёт на Старой Базе ждут только через двое суток, гости на связь ещё не выходили, время ждёт. Но врать я не хочу, Рихард. Я сорвался, и даже если я окажусь прав, мне больше нечего делать в оперативниках СПК. А штабист из меня, сам знаешь.

Рихард молча отошёл в сторону, заканчивая разговор. Всё, что необходимо, он выяснил.

Рэд глядел в разведённый огонь и снова возвращался к самому себе. Можно рассказать Рихарду удобную, простую версию, но как быть с собой. Что было причиной его неуверенности? Казалось, он накрепко запер всё былое в собственном прошлом, покинув систему Штаа. Всё было гораздо сложнее. Причины происходящего — в нём самом, и его отношениях с этой планетой.

Время шло, Вирин уже часа три как скрылся за горизонтом, в безоблачном небе царил подслеповатый ущербный Глаз, разливая вокруг потоки серебристого света. Кругом укрытого в камнях костра было тихо, даже ночные серенады местных птиц и насекомых не нарушали тихого спокойствия. Звуки эти, тени скрадывающих добычу стремительных зверей, мельканье в небесах силуэтов, шелест ветра в траве — всё было лишь частью этого отстранённого спектакля, сыгранного специально для Рэда самой жизнью. Он сидел у костра, спиной к огню, и всматривался вдаль, где его тень постепенно растворялась в окружающей ночи.

Рихард снова скрылся во мгле, но оставалась неуверенность в собственных поступках, было желание повернуться, смотреть в эти замершие на язычках пламени глаза. Смотреть и теряться в них — неудержимое желание корёжило внутри него что-то давно застывшее, заскорузлое, источающее смрад и затхлость.

В тот день они вместе решили везти Исили к её родным, на север. Да что там лукавить, он сам и решил, заранее изготовившись применить для убеждения товарищей весь свой авторитет лидера манипула, заранее планируя длительные разбирательства с начальством на Старой Базе, готовил аргументы, контраргументы… не пригодилось.

Юля вышла из комнаты, где лежала в слезах Исили, обтёрла чуть дрожащие руки о полотенце и тут же встала на сторону Рэда:

— Мерз-зко… А ведь мы и правда можем ей помочь. Рэд, ты хотел полноценного внедрения в среду?

Далее всё утряслось самой собой. Они подождали прибытия Рихарда, доставившего им с «Сандорикса» всё необходимое, провели «воспитательную беседу» с охранниками бывшего хозяина Исили, которому не хватило ума спрятаться подальше, и уж точно — хотя бы не лезть к Рэду с невнятными претензиями финансового толка. Тогда Рэд впервые с удивлением почувствовал, что был бы рад, если бы тот загнулся. Сволочь оказалась живуча.

Они попрощались, разделившись, как и договаривались. на две группы. В настоящий момент Юля и Джон, регулярно выходя на связь, двигались с колонной Договорного полка наместника Великой Стабильности, их путь лежал в самое сердце южной половины материка Истар. Рэд же с Рихардом вдоль гор неспешно пробирались на север. Разумеется, за ними тенью следовала Исили.

Рэд не мог понять себя, своих ощущений от этого путешествия. Временами казалось, что всё это — обман.

Он остался без товарищей, чьи плечи за долгие годы словно приросли за его спиной, и приходится всё время оборачиваться, пытаясь понять, где же они. Исили для него олицетворяла лишь огромное разочарование — он принял её за человека, которого больше не существовало даже в его воспоминаниях. И теперь решена главная проблема — как решить вопрос с Рихардом, чей холодный профессионализм порой начинал действовать на нервы, будто тот был не таким же, как он, оперативником, а бесстрастным биомехом, которого подсунули ему вместо напарника.

Неправда.

Это он, Рэд, так пытается самого себя разубедить.

Всё было наоборот.

Виртуального общения с друзьями было вполне достаточно, если что, четыре минуты полёта на сверхзвуке и они будут рядом. Рихард же стоил восхищения, его седая голова вызывала в Рэде чувство преклонения перед мастерством и опытом человека, прошедшего многое. Неспешная поездка на лошадях по бескрайним просторам Элдории была напоена ароматом листвы, светом Вирина, пением птиц.

А Исили не была разочарованием.

Конечно же, она была не той, кем он её вымыслил, впервые увидав, но… она сама, своей грустной молчаливостью, своей скованностью движений, затаённой тоской, предстала перед ним совсем другим, но от этого не менее замечательным человеком.

Она была изломана, у неё горбились от груза пережитого плечи, ей не хватало улыбки на осунувшемся лице, но в ней, может быть, впервые за долгие годы, Рэд увидел личность, способную искренне сопереживать другим всей бездонной душой, и это покорило его навсегда.

Вот и сейчас, сидя спиной к угасающему костру, он силился и не мог перебороть желание обернуться и начать с ней долгий, бесконечно долгий разговор о том, что уже столько лет неподъёмным камнем холодело в его груди.

Он хотел сделать так, чтобы её потускневшие после беседы один на один с Юлей воспоминания и вовсе исчезли, растворились без остатка, чтобы она перестала воспринимать его великим и недоступным воином далёких государств, чтобы она почувствовала в нём душу обычного человека, жаждущего теплоты и душевного спокойствия, быть может, куда больше, чем следования заполнившему однажды его разум долгу.

Да, когда-то он ступил на тропу неудачливых планет, видя в себе эту цель — возродить свой потерянный мир где-то посреди иного. Как хотелось ему искать, искать, искать… переделывать, помогать, строить. Шагать навстречу неизвестной Галактике, пронизывающей насквозь сплетения миров, продолжать начатый когда-то путь, воплощать в жизнь задуманную когда-то цель.

В тот раз Рэд пересилил себя.

Он завернулся в ненужное ему, но дарящее бесценное ощущение уюта одеяло, поворочался немного на неровной земле, потом затих. Его сон был спокоен и глубок. Сегодня он не был похож на обычное беспамятство без сновидений, что дарило отдых телу, но не давало отдыха душе.

Исили не засыпала.

Она видела его силуэт, она слышала звук его дыхания, она не смела пошевелиться.

Один из тех, кто вытащил её погибающее сознание из ямы, в которую оно угодило после злосчастного кораблекрушения. Эти четверо все были непонятны, они все были смертельно опасны. Но Исили знала — опасаться их следовало отнюдь не ей.

Девушка помнила, какое смятение мог вызвать единый взгляд, брошенный этими чужестранцами в чью-либо сторону. С ней же, да и между собой, гости из неведомых земель общались исключительно приветливо. Много улыбались, их лица всегда были светлы, хотя и озабочены неведомыми ей тревогами. С ними всегда было хорошо, они словно излучали тепло и спокойствие, Юля лечила её, остальные помогали, как могли.

Исили не могла для себя решить, что же она такое чувствовала к этим людям… но верно сказано, что благодарность заменяет сопричастность. Девушка решила для себя, что все они были выходцами с легендарных островов, что лежат за великим Западным Океаном, а сюда приплыли по только одному Ему ведомому делу, в остальном же…

Все эти люди тщательно взвешивали каждое своё слово, стараясь её ничем не обидеть, словно приняли тем самым её в свою семью, и там, посреди Торга, когда все они ещё были вместе, Исили не могла нарадоваться сплочённости и дружелюбию этой компании чужестранцев, которых она едва знала.

Однако, несмотря на внешнюю похожесть поступков, Исили уже сообразила, каждый из них всё-таки был совершенно самостоятельным участником отряда, характеры чужаков были непохожи, она чувствовала это так же чётко, как и то, что эти такие разные люди были частью чего-то большего, особого наития, соединяющего их в единое целое. Она видела, как они сражаются, она видела, как они словно тенями мелькают в пространстве, мгновенно вливаясь в чужое движение, чувствуя друг друга и понимая без слов.

Да, они, эти одновременно жёсткие и светлые душой люди, невесть откуда оказавшиеся в её мире, были едины, но они были и различны одновременно. Как это могло быть, Исили не понимала, но искренне старалась понять. Ведь действительно, материнская забота Юли и тревога за неё сильного мужчины с детским выражением голубых глаз, Джона — они имели один корень, они происходили из общих жизненных установок и ценностей, они были… слишком необъятны для её сердца.

Совершенно иным был Рихард, похожий на мрачную тень, исполненный смертельной угрозы, он словно был механизмом, некогда забывшим свою человеческую сущность, он нечасто появлялся, он надолго исчезал, Исили долгое время не могла понять, не плод ли он её воображения.

И — другим был Рэд.

Он тоже улыбался, он тоже был средоточием силы и доблести. Он тоже был её ангелом-хранителем. Но всё же Исили не могла не чувствовать нечто особенное, заставлявшее трепетать её сердце всякий раз, когда она глядела на него. Рэд что-то недоговаривал ей, скрывал что-то.

Но те отзвуки былого, что долетали до неё из глубин его молчания, не причиняли ей беспокойства. Только нежность и горечь перед лицом чужих страданий чувствовала в себе Исили при мысли о Рэде, и это часто её сбивало с толку. Какая-то горчинка омрачала его лицо, ту почти отеческую доброту и любовь, что сияла в нём при взгляде в её сторону. Всё это отдавалось где-то в груди, так что щемило сердце. Ей самой пришлось испытать много всякой мерзости, так что же стоит за спиной этого могучего воина, чьи плечи были отнюдь не так широки, как у силача Джона, но настоящей силы которого, она знала, хватило бы на троих таких, как его напарник. Какое горе сделало его таким замкнутым и таким одиноким?

Чего греха таить, когда ей выпало отправляться в далёкий путь на родину в сопровождении именно Рэда и Рихарда, она была несказанно рада. Юля сделала всё, чтобы поставить её на ноги, да и Джон стал ей верным другом, однако если выбирать… Исили старалась не думать об этом, считать себя неблагодарной ей было непривычно и горько. Пусть же будет, как будет.

Сейчас, при мысли о Рэде, Исили словно почувствовала прикосновение материнской руки к собственной щеке, такое нежное и ласковое.

Свернувшись калачиком под тёплым даже на таком ветру волшебным одеялом, девушка заснула.

Спустя час вернулся Рихард. Его движения были по обыкновению бесшумны и стремительны. Он сделал круг, присматриваясь и проверяя. Лишь закончив вошедшую в кровь и плоть процедуру, оперативник позволил себе расположиться около мерцающих во тьме углей погасшего костра. Осторожно, чтобы ненароком не разбудить, он коснулся пальцами щеки Исили. Только убрав руку, Рихард смог выдохнуть.

Ему нужна была цель. Теперь он её нашёл.

Он был почти счастлив.

Почувствовав на лице влагу холодных капель, Джон попытался открыть глаза. После нескольких неудачных попыток это ему даже удалось. Над ним стоял, склонившись, Рэд, на его лице наливался краской грандиозный синяк — всё-таки Джону удалось в последний момент приложиться.

— Подъём, боец! — позвал далёкий голос, заполнивший голову дребезжанием сотни треснувших гонгов.

— А? Что? — с трудом ворочая головой, ответил тот. Кажется, он понемногу приходил в себя.

— Прости меня, Джон, я не должен был…

— Ничего. Сам нарвался. Нужно же было тебя как-то… растормошить.

— Будем считать, тебе это удалось.

Рэд с трудом, заметно морщась, помог Джону подняться, и они оба, только-только едва держать на ногах, на пару отправились в медчасть. Кажется, Рэд снова улыбался. По дороге Джон лишь раз спросил:

— …ты расскажешь мне, наконец, кто ты такой?

Рэд, не мигая, некоторое время смотрел Джону в глаза, потом отвернулся. Если бы это был другой человек, не Рэд, Джон бы подумал, что у того при этом на миг увлажнились глаза. Но это был именно Рэд. Человек несгибаемой воли. И Джон отбросил это глупое предположение.

В тот день поговорить не удалось, врачи лагеря подняли крику до небес, напичкали обоих своими генными активаторами, потом, не слушая ни единого слова против, уложили оперативников в саркофаги, где долгие часы у них обоих что-то латали, качая головой.

Эта история тянулась до самого вечера, после процедур Джон, верно, уснул, потому что очнулся он только на следующий день в обед.

Двигаться он ещё не мог, поэтому оставалось глазеть на мигающие огоньки контрольной панели его саркофага. Это занятие уже порядком надоело, когда вдруг зашипел гермолюк и в проёме показался Рэд, одетый почему-то в парадную униформу.

— Привет, Джон. У меня тут выдалась пара минут… Нет, не старайся, врачи сказали, что ты ещё часов восемь будешь немного не в себе. Так что и говорить — ты не можешь, а мне уже пора, срочно вызывают в Центральную.

Джон поморгал, давая понять, что понял. Рэд продолжал:

— Думаю, раз ты так просишь, стоит кое-что сказать, чтобы у тебя было время подумать до моего возвращения.

Он сел в кресло оператора, принявшись что-то настраивать в его саркофаге. Джон терпеливо ждал, куда ему торопиться.

— Ты очень интересовался моим прошлым. Ты всё время, с самого нашего знакомства на Аракоре стараешься вызнать у меня, что стоит за мной, что составляет мою, если хочешь, тайну.

Рэд улыбнулся и снова сделался серьёзен.

— Сейчас ты получишь такую возможность. И, поверь, любые слова тонут в том, что ты сейчас увидишь.

Некоторое время Джону было видно только выражение лица Рэда, морщащегося каким-то своим мыслям, но — решительного. Он что-то продолжал набирать на сенспанели управления, время шло.

— Не передумал? В последний раз задаю вопрос.

Только тут Джон догадался, о чём речь. Рэд предлагал ему транскраниальную имплантацию части собственной памяти. Джону даже приходилось прежде пользоваться этой процедурой, весьма неприятной и… слишком интимной, чтобы повторять её без надобности. Впрочем, сомневаться поздно, второго такого шанса Рэд ему просто не даст.

Джон твёрдо кивнул, и вокруг померкло.

Во мраке, пронзаемом колючим светом звёзд, плыл голубой шарик. Невероятным теплом веяло от этой крошечной искры, родины Рэдди. Вокруг его космоатмосферника танцевали свой восхитительно стройный танец такие же отточенные силуэты. Чувство полёта было потрясающим.

Во мраке, лишь изредка пронзаемом проблесками силовых башен, нёсся в пустоту флайер. Рэдди любил эти полёты под самыми облаками на недавно заселённых территориях. Только здесь, на километровой высоте, активировав все наружные сенсоры, вслушиваясь в живую тишину ночи, начинаешь понимать, что каждая планета, каждый заселённый мир — это поистине живое существо. Рэдди любил этот маленький тихий уголок в бушующем океане вселенной.

Во мраке, напоённом криками настоящих птиц и цоканьем белок-эйси, погружённый в беззлобное шуршание сосен, стоял дом. Ощущение непреодолимой тяги к этому месту было запредельным.

Тут жила она.

Оля.

Копна пепельных волос до пояса, расчёсанных на пробор, грация быстрых движений, остро торчащие ключицы, цветущая женская ласка в глазах и мягкий-мягкий смех. Это суть она.

— Какой ты, Рэдди, глупый.

— Да, я глупый.

— Но ведь солдат не должен быть таким мечтательным.

— А я вот такой.

Оля. Личное, специально для Рэдди, единственное во всей Галактике солнце. И что ему свет остальных звёзд! Свет великолепного Канопуса не заменит тепла Керна.

Во тьме, заполненной беспощадной радиацией, появилась ещё одна жёсткая нотка.

Голос Хронара. И голос Оли.

— Рэдди, что же это?..

— Это война.

И последний удар — на всю Вселенную.

На черном фоне — лёгкая вспышка на траектории беспомощных «Колонизаторов». Они не успели уйти.

Во мраке небытия прозвучали слова обвинения:

Её называли Пентарра.

Джон очнулся, не в силах выдержать эмоционального шока.

Пентарра.

Рэд — один из уцелевших в той бойне. Благодаря оборвавшемуся, но услышанному зову Пентарры и усилиями КГС прорыв рейдеров врага был ликвидирован, потери — только среди личного состава Флота, да и то — минимальные, слишком был велик перевес сил. Общее число погибших во флотах Содружества не составило и миллионной доли от числа жертв пентаррианской трагедии. Враг же большей частью вновь ушёл во Внешний Космос, в радиоактивную пустоту войда.

Вот так. А он ещё пытался понять. Как-то попробовать себя поставить на его место. Дурак.

Рэд молчал, склонившись к самому пульту. Потом поднял голову, и тут Джон всё-таки заметил вновь блеснувшую слезу.

— Мне повезло. Меня долго восстанавливали по госпиталям, — тут лицо его заметно дрогнуло, как от предельно гадкого чувства, — а потом я прятался от всех на Аракоре. Но после нашей встречи снова вернулся в мир. Ты мне в этом тоже — очень сильно помог.

Рэд нахмурился, словно в который раз пытаясь что-то припомнить. Что-то очень давнее, забытое.

Вздохнув, Рэд решительно встал и вышел, захлопнув за собой дверь гермолюка.

Джон же остался размышлять.

Ощущение шока никак не проходило.

Неужели он смог бы так же…

Джону было всего семнадцать лет, когда Галактика содрогнулась от ужаса, узнав о судьбе Пентарры. Тогда самому Джону потребовалось несколько месяцев, чтобы хоть частично осознать весь чудовищный смысл того, что произошло, масштабы трагедии поражали воображение, её просто не с чем было сравнить, жизненный опыт человека того времени попросту не мог справиться с подобным кошмаром. История Пентарры так до конца и не уложилась в юном сознании, такими чудовищными были обычные серые цифры.

Один из тысячи обитаемых миров. Для Третьей Эпохи это было слишком большой ценой.

Однако время шло, Сектор Керна был где-то далеко, среди знакомых Джона не было никого из слишком поздно вернувшегося из злополучной Экспедиции флота ГКК, как не было и никого родом оттуда. Пентарра стала ещё одной, пусть титанической строчкой в списке жертв Третьей Войны, что никак не могла завершиться уже столетия.

Почти два века как ужасы прошлого, казалось, окончательно покинули пределы их Галактики, однако эта нежданная трагедия стала лишним напоминанием — враг не побеждён, мирная жизнь миллиардов разумных существ по сию пору оставалась возможной лишь благодаря силам КГС, который изо дня в день продолжает сражаться там, за Вторым Барьером.

Забытая планета… одна из многих. И вместе с тем единственная.

Размышляя об этом, Джон привёл свои мечущиеся мысли в порядок и незаметно для себя уснул беспокойным сном.

Ему снился Рэд, в боевой броне пехотинца, испачканной чьей-то кровью.

Он был мрачен, даже зол.

Он был зол на Джона. Правда, тот так и не понял, почему.

Ранним утром, когда для обычного человека вокруг ещё царила полная темнота, Рэда разбудило тревожное чувство — за ним кто-то пристально наблюдал.

Один рывок, и он уже на ногах.

Прислушавшись к собственным ощущениям, он заставил себя успокоиться. Было тихо, в траве шуршали лишь припозднившиеся грызуны, да метрах в ста от лагеря чувствовалось дыхание пары зверей покрупнее. Обстановка, подходящая для семейного пикника. Что же такое его разбудило?..

Немного напрягшись, оперативник сумел ощутить в полукилометре отсюда дыхание спящего чутким сном Рихарда. Вокруг — никого, просто согласись с этим, даже приученные реагировать на малейшую опасность десантные лошади похрапывали, спокойно жуя.

«Галактика знает, что такое. Чудится невесть…» — мрачно подумал Рэд, осторожно, чтобы не потревожить уснувшую тут же Исили, укладываясь на успевшую к утру остыть землю.

Тут ему удалось увидеть то, что он безуспешно пытался почувствовать.

Едва заметная на фоне блёклых звёзд, не издавая ни единого звука, скользила к ним человеческая фигура. Волна озноба пробежала по спине Рэда, он отказывался считать это человеком. Пусть ты сто раз великолепно подготовлен, двигаешься абсолютно бесшумно, не выдавая себя ничем, но даже высочайший профессионал не способен полностью погасить мысли, чувства, эмоции. Их ореол сопровождает каждого человека, тончайший фон, присущий живому, разумному существу. Почувствовать его может каждый специально тренированный оперативник, для этого даже не нужно было обладать даром и проклятием Рэда.

Он же сейчас не ощущал — ничего.

Паника комком рванула к горлу. И закопошилось что-то на самом дне его памяти.

Бестелесным призраком ночной гость подошёл почти вплотную, на секунду нависнув над ним, словно присматриваясь к чему-то, затем кивнул в сторону от лагеря, как бы приглашая отойти.

Рэд стряхнул с себя оцепенение, ему уже нетрудно было догадаться, кто перед ним. Нежданный союзник в этом ставшем невероятно щекотливым задании, помощь Совета, которой они не просили, да просто и не осмелились бы просить ни при каких обстоятельствах. Это был тот, о вероятном прибытии которого сообщал в своём послании Сиреал Паллов.

Отойдя на два десятка шагов, Рэд выжидающе, стараясь не выказывать нервозной своей реакции, уставился на фигуру гостя, резонно полагая, что первым говорить в данном случае следовало отнюдь не ему.

Однако вступать в диалог незнакомец отнюдь не спешил. Несколько долгих секунд Рэд чувствовал себя редкой бабочкой в руках опытного энтомолога. Его изучали. Его раскладывали по полочкам. При этом оперативник продолжал чувствовать вокруг одну лишь необъятную тишину, от этого было не легче, по телу пробегали холодные и горячие волны, волосы на голове шевелились, мысли сбивались в кучу, так что позже он, не будучи в полной уверенности, едва мог вспомнить этот невероятной силы голос, что прозвучал в тот момент у него в голове. Он произнёс что-то вроде «Первый, как всегда, прав», и чувство тёплого участия, искреннего интереса не замедлило тут же бросить Рэда в очередную волну горячечного смятения.

Его тайну, его беду раскрыли за доли секунды. Это мог сделать только его собрат по несчастью.

Неизвестный чуть дрогнул в момент узнавания, и тут же преобразился, будто разом потёк раскалённый добела металл. На его лице проявились эмоции, он явственно зазвучал в пси-сфере, Рэд почувствовал, будто с его затылка сняли ладонь, только сейчас стало возможным ощутить, как давил на него этот… человек. Ощущение тут же съёжилось, померкло, но всё равно, оно было здесь, рядом, стояло и смотрело прямо ему в глаза.

— Простите, я каждый раз… сгущение — несколько непривычный для меня процесс, мне бывает сложно его контролировать. Ещё раз простите, что тем самым я вам доставил некоторое неудобство.

Голос пришельца был размеренным, чуть глуховатым, он произносил слова с большими паузами, словно каждое из них тщательно взвешивалось, предварительно выверялось. Впрочем, несомненно, так оно и было.

— Впрочем, мне показалось, этот эпизод… был вполне познавательным для нас обоих.

— Ничего, ничего… — пытаясь собраться с мыслями, Рэд мямлил какую-то невнятицу, а сам всё глядел на своего вдруг обретшего плоть собеседника. Куда девались неуловимые колебания материи, пронизывающий тебя насквозь взгляд? Теперь могло показаться, что перед тобой и вправду простой смертный… не могло, подумал он тут же.

— Не спешите с выводами. Вы, я вижу, жаждете узнать, как меня называть. Извольте, моё имя в первом — Риэлт Хард, но вам оно ничего не скажет. Зовите меня Элн, Воин Элн, — поправил он тут же себя.

Рэд опешил. Нетвёрдой рукой он потянул из ножен свой именной клинок десантника и уставился на гравировку лезвия. Copiae portum in Eln Bellator habitant. Во Элне Воине живёт Десант. Кажется, это был новолат времён Второй Эпохи.

— Это вы… — неуверенно произнёс Рэд, пряча элн обратно в ножны.

— Скорее, наоборот. Моё имя восходит к этому символу. Но с Планетарным Корпусом мы действительно ровесники. Вас это смущает?

Рэду оставалось покачать головой. Нарочитое обращение «на вы» выбивало из себя. Воин Элн был тем, кто некогда создал, выпестовал Десант согласно ведомому одному Совету плану. Кто знает, какие глубины простой человеческой скорби скрываются теперь за этими глазами, и совесть не позволяла тяготиться подобным обществом, разве что он мог опасаться теперь совершить какую-нибудь непоправимую оплошность.

— Вы здесь как представитель Совета, или, может, Клана Воинов?

— Не представитель, нет, — раздался голос в ответ. — Мне следует лишь наблюдать. Каждый в этой Галактике должен быть занят своим делом, благо их хватает на всех, ваше же… Ваше истинное дело ещё далеко впереди.

— Что вы имеете в виду?

Элн пожал плечами.

— Поймёте, когда настанет время. Главное в этой жизни, вы уж поверьте, просто наслаждаться ею, радоваться тому, что имеешь, и не слишком загадывать на будущее. Не стоит спешить, время — жестокая штука. Оно всегда всё расставляет по своим местам, загоняя в свои ловушки.

Гость словно в задумчивости постоял, склонив голову, потом поглядел куда-то за спину Рэду. Тот не стал оборачиваться, если будет нужно — Элн сам скажет.

— А вы, молодой человек, всё-таки обернитесь, собственно, для этого знакомства мы и пришли.

У него за спиной — пятеро человек, двое мужчин, три женщины. Все, не мигая и вообще не шевелясь, молча смотрели на него. Их лица синхронно отражали ту же гамму чувств, что и новое лицо Элна.

— Здравствуйте, — окончательно сбитый с толку, непроизвольно произнёс Рэд.

Но те в ответ смолчали.

— Вообще-то, мы действительно не здоровались, — спокойным тоном сказал Элн, — однако зря вы это. Это мои эффекторы, если хотите — эф-Элны, исполнители.

Рэд моргнул, никогда в жизни так близко не видел биотехов, тем более — эффекторов Воина. Они фактически лишены центральной нервной системы, вспомнил он, их мозг, их воля, их разум — сам Элн. Иногда, по несчастливой случайности, эффекторами становились и простые люди. Каково это — быть неотъемлемой частью чужого разума? Рэду стало тоскливо от подобного соседства. Представить себя в такой компании посреди жаркой пустыни — мороз по коже продирает.

— Запомните нас, Кандидат. В другой раз на долгое приветствие времени может не оказаться.

Это произнёс один из эффекторов, сделав движение вперёд. Кандидат? Почему они его так называют?

— Запомните нас как следует. И ещё, вот вводная со Старой Базы, советую ознакомиться.

На раскрытой ладони блестела-переливалась искра инфокристалла. На ощупь ладонь оказалась тёплой и вполне человеческой.

— И возвращайтесь, вас там ждут, — не нарушая молчания, шесть фигур одновременно канули во мрак. Некоторое время Рэд пытался их отследить, однако метрах в тридцати они снова разом исчезли.

С лёгким щелчком инфокристалл занял своё место на поясе, Рэд поспешил обратно в лагерь, он уже отчётливо чувствовал волны панического страха, доносящиеся до него оттуда.

Исили, бесшумно всхлипывая, дрожала на ветру, сжатые кулачки прижаты к горлу, глаза широко распахнуты, бледность на щеках. Она, казалось, была готова умереть от страха, если к ней кто-то приблизится.

— Исили, что случилось? — тихонько позвал он.

— Рэд! — выдохнула Исили, тут же подбежала к нему и спряталась лицом на его груди. — Почему ты ушёл? Мне показалось, что я снова одна…

Рэд обнял её худые плечи, приговаривая тихо-тихо: «ну… всё уже прошло, я с тобой…» Постепенно девушка перестала дрожать.

— Не оставляй меня, — сказала она, взглянув ему в глаза.

— Хорошо, — тихо ответил Рэд.

Спустя пару минут Исили уже снова спала, уютно утроившись на сгибе его локтя. Грустно глядя на неё, Рэд включил инфокристалл на воспроизведение, и вот так, стараясь не разбудить спящую, он провёл остаток ночи.

Убежище. Так они называли это место. Гулкое подземное сооружение, возведённое добрых пять веков назад. Неживая коробка серых силикатных стен и перекрытий, вплавленная в базальт на трёхсотметровой глубине, окружённая непроницаемой защитной оболочкой, глухая к нуждам этого мира, бессмысленная для них, спасателей.

Впервые за недолгую историю своих операций манипул «Катрад» перестал быть разведчиками Галактики в недрах архаичных отколовшихся человеческих сообществ. На Альфе они чувствовали себя не оперативниками, а именно спасателями.

Зачем спасателям Убежище, от кого тут прятаться? От тех людей, что остались снаружи, тех людей, которым они не знают, чем помочь?

Их место было там, наверху, но все информационные каналы сходились к этим мёртвым древним катакомбам, почти таким же древним, как и проблемы этого мира. А недостаток информации всегда был их слабым местом.

СПК не имело права ошибаться, но безошибочен только бездушный атомный метроном. Именно сама возможность ошибки, заложенная в человеческое существо, некогда и была причиной создания Планетарного Контроля взамен спонтанно возникшего самопровозглашённого движения Конструкторов. Закон же Бэрк-Ланна был плотью и кровью СПК, и часто именно он заставлял их прятаться в Убежище, и ждать, тревожно ждать худшего.

Альфа же сама была ошибкой в себе, миром, обречённым на ошибки. И они не забывали проявиться. Двадцать три столетия существовал Планетарный Контроль. Из них полтора тысячелетия были отмечены чередой провалов операций СПК на Альфе. Так что Убежище было не самым древним форпостом на планете, но необходимость возвращаться каждый раз именно сюда доставляла Рэду особо неприятные ощущения. Здесь он был как в ловушке, постоянно ощущая собственную беспомощность. Здесь сам воздух пах фатальной ошибкой.

Альфа была плацдармом для бесконечных спасательных операций, которые никого не спасали, бесконечным полигоном для новых социометрических теорий, которые ничего не объясняли. Проклятый мир. Тут на постоянной основе базировалось три сотни оперативников, больше, чем на любом из миров предконтактного уровня, но тянулись столетия, а прогресса не случилось, Альфа жила свой жизнью, погружённая в анабиоз собственного одиночества.

Таким же одиночеством сейчас был пропитан и Рэд. В недрах Убежища сейчас трудятся полторы сотни человек, его коллег, товарищей, таких же, как он, спасателей. Неподалёку его манипул, только позови, придут, поддержат.

Только всё это бесполезно. Одиночество было лишь эхом чего-то внешнего, с ним всегда можно справиться, а вот что делать с беспомощностью?

В тот день он чувствовал её особенно остро. Всевидящий, знающий об этом мире всё, держащий в руках нити управления самым мощным разведывательно-оперативным комплексом во всей человеческой вселенной, не являясь формально даже руководителем группы, он может отдать приказ, и он будет исполнен. Остальные, вплоть до самого высокого начальства, помогут воплотиться любой идее, будь она хоть сколько-нибудь разумной, лишь бы не сидеть вот так, и не ждать.

Но Закон был строг, и приходилось сидеть. И ждать. Начиная тоскливо подвывать глушащей тебя тишине. Великая Галактика, как же страшно.

Приглушённо прошелестел генератор, гася силовую переборку. В образовавшийся проём серой тенью скользнул Джон. На него было неприятно смотреть — мимические мышцы свело от длительного напряжения, под глазами засели тени, кожа блестела от пота и отливала серым. Наверняка, сам Рэд выглядел сейчас не лучше.

— Что там?

— Юля до сих пор наверху. Приказ вернуться поступил ей двадцать три минуты назад. С тех пор она на связь не выходила.

Джон вполголоса выругался, скорчившись во втором операторском ложементе. Как и у Рэда, выжидательно замершая напротив аппаратура продолжала молчать. Тянущееся время было невыносимым, но ждать самого худшего, наблюдая во всех подробностях, как планета валится в пропасть, было выше их сил. На то были дежурные наблюдатели. Оперативников же в эти минуты спешно отзывали отовсюду, откуда можно.

— Где мы ошиблись?

Рэд оторвал взгляд от серого полимера, покрывающего стены однообразным узором пятен и прожилок. Этим его взглядом можно было плавить окружающий их укрытие базальт.

— Мы ошибаемся на каждом шагу. И первая ошибка — то, что некогда СПК сюда вообще ввязалось. Нужно было давным-давно оставить Альфу в покое. А теперь поздно, они слишком много о нас знают. Уйди мы столетие назад, стало бы только хуже, войди мы с ними в прямой контакт то же столетие назад — они бы нас прокляли. После всего, что было. Мы бы навсегда стали для них символом беспомощного, инертного, чванливого могущества. Это мы носимся с Законом Бэрк-Ланна, сверяясь с ним на каждом шагу. Они никогда не поймут, почему Закон оказался сильнее их несчастного мира. Они были нами, а стали — чем угодно, только не нами.

— Даже те, кто был отобран для контакта?

— Одиночки, несчастные уже тем, что они знают меньше нас, но страдают от этого ничуть не меньше. Назад к своим они уже не могут, а с нами улететь — никогда и не могли. Закон.

— Ты хочешь возвращения Конструкторов?

— Конструкторов вели те же, кто ведёт человечество сейчас. Совет Вечных, Соратники, Воины, не вижу особой разницы. Вспомни историю Большого цикла. Первый не был способен что-то изменить, потому что был внутри, он был частью гибнущей Терры. Прошли тысячелетия, прежде чем у него получилось хоть что-то устойчивое, прежде чем началась Третья Эпоха. Мы же сейчас для них — и вовсе снаружи. И Первый снаружи. Весь наш многомудрый Совет не в состоянии помочь сейчас Альфе, как не был способен помочь раньше. Потому что мы не понимаем. И никогда не поймём. И потому мы обречены на провал.

Джон сморщился. Логика Рэда вела в никуда. В пустоту.

— А они?

— Они?

— Они — обречены?

Рэд не ответил. Огромная Галактика не в состоянии помочь крошечной планете. В этом было что-то настолько неправильное, что не поддавалось даже внятной вербальной формулировке. А ведь уже завтра, возможно, эту дилемму им придётся решать, и решать быстро.

— Что у нас с системами перехвата? Что с противоракетами? Силовыми щитами?

— Ты всё-таки думаешь, что нам придётся?..

— Неважно, что я думаю. От меня это уже никак не зависит. И, похоже, никогда и не зависело.

Рэд выжидательно продолжал смотреть на Джона.

— Системы постановки помех накроют планету, но этого может оказаться мало. Решётка способна надёжно обезвредить лишь порядка 80 процентов доступной им мощности. Плюс частично её успеет поглотить стратосферный щит.

— Всё равно недостаточно. Почему мы не можем ударить первыми, а? Открыто, показательно, безопасно для них, но абсолютно убедительно. Пусть накрывают нас в ответ. Лишь бы не самих себя.

— Ты уже всё за них решил? Думаешь, они не способны на благоразумие?

— Если бы я всё решил, я бы уже ударил.

Джон посмотрел на Рэда и — поверил. Если бы Рэд сейчас что-то решил, он бы уже действовал, несмотря ни на что. Но пресловутый Закон сидел и в нём, крепко сидел. И не давал двинуться. Не давал решать за других.

Время шло, минута, другая, десять. Юля на связь не выходила, оба оперативника погружались в пучину собственных мыслей, окончательно теряя нить рассуждения и силу воли.

Даже ощущение собственной слабости, которое душило их с самого первого их мгновения знакомства с Альфой, не могло их сломить, пугало другое — чувство полной безысходности, полной безнадёги. Все возможности оказались тупиками, все прогнозы оправдывались только в худшую сторону, в отчётах это называлось «неизбежным провалом операции», в жизни это была надвигающаяся тень близкой катастрофы. Не той, о которой столько лет учился не вспоминать Рэд, его родина погибла благодаря трагической случайности, внешней угрозы, тут же царила жестокая неизбежность.

И вот они спрятались, дожидаясь чего-то, не пытаясь больше ничего предпринять, спасатели, которым больше некого было спасать.

Снова раздался приглушённый шелест, оба подались навстречу звуку, готовые к чему угодно, лишь бы хоть что-то уже произошло.

Юлино лицо было предельно бесстрастно, ни одна чёрточка не изломлена, рыжие глаза — спокойные и сухие, щёки без излишней бледности или лихорадочного румянца. Прямая спина. Поднятый подбородок. Только безвольно опущенные руки выдавали в её фигуре то, что умирало сейчас в её душе.

Ни Рэд, ни Джон не посмели задавать ей какие-то вопросы. Пусть скажет сама. Она была там, пока они сидели тут. Через этот барьер невозможно пробиться снаружи.

— Ребята, мы будем нужны выжившим.

У Рэда внутри словно схлопнулась так долго набухавшая там пустота.

Это был приговор.

Спустя секунду в общем канале заревел сигнал общей тревоги.

Спасатели… когда СПК ошибалась, оперативники всегда становились первыми прибывшими на место спасателями.