-Свят, свят, свят, - замахал Уран руками, представив этих ужасных чудовищ разлинеенных густой сетью крупных, белых горошин.
А Перегуда, будто ему того и надо, продолжал наганять страсти.
- Оказалось, это сидят в своих норках грибы-мухоморы. Выставив длинные шляпы, они жадно слушают лес, и все что услышат, передают рыжим лисичкам, а те уже разносят последние известия до самых до окраин. «У ууу»- протяжно и гулко звучит где-то вдали утробное стенание да зубовный скрежет. Что это, пугаюсь я, неужели где-то в соседнем овраге волки лошадь доедают, оглашая окресности протяжным «ууу» и тутже взбираюсь на самое высокое дерево. Но вскоре выясняется, это «уууу» бурчит в моем пустом желудке, значит, думаю я, нужно нарвать мухоморов и сварить из них грибного супчику, и уже хочу спрыгнуть на землю. Смотрю, а под деревом стоят два ужасного вида ёжика, гребень из колючих иголок на голове огнем горит, глаза светятся. Посмотрел один из них в мою сторону и говорит: «Неужели это тот самый несчастный, который посмел оскорбить саму богиню судьбы». «Да это он и есть - отвечал второй ёжик- ему благая богиня определила жалкое существование, чтобы только не сдох с голоду и не больше». «Тогда почему же она позволила ему заработать триста золотых Оболов - удивился первый ёжик, - с такими деньжищами он всю оставшуюся жизнь будет кататься как сыр в масле». «Прежде всего он усердно трудился, а это всегда достойно вознаграждения. Но заработать деньги, еще не значит их потратить» - ответил второй ёжик и пропал безследно. А первый еще долго стоял и смотрел на меня как-то так озабоченно, а потом тоже изчез, будто и не было его никогда. Когда на утро я проснулся и заглянул в свой кошелёк, там не оказалось ни одной золотой монеты. Что за напасть!- я с таким трудом заработал эти деньги, а они куда-то улетучились. Как же я теперь покажусь на глаза жене и друзьям. Это все она, судьба злодейка, увела мои деньги. Так знай же, что я пойду наперекор своей судьбе,и я отправился в другой город. Там за 5 лет я заработал пятьсот золотых, а когда возвращался домой, заход солнца снова застал меня в томже дремучем лесу. И снова из темноты и мрака ночи предо мной возникли уже знакомые мне ёжики: гребень из колючих иголок на голове огнем горит, глаза светятся.» Слушай, - говорит один из них, - почему богиня судьбы позволила этому несчастному заработать пятьсот золотых? Неужели она забыла, что ему был определен достаток небольшой, лишь еда и одежда». «Нет, - отвечает второй ёжик, - она не забыла, а если забудет, я напомню», сказал и растаял. А первый ёжик еще долго стоял и смотрел на меня как-то так загадочно, а потом тоже изчез, будто и не было его никогда. Утром я заглянул в кошелёк и увидел, что в нем не осталось ни одного золотого. Зачем мне такая жизнь, вскричал я не своим голосом, только одно и осталось, повеситься на кривой березе. Сказано, сделано, сплел из травы веревку, набросил петлю на шею, взобрался на толстый сук и хотел было уже свести счеты с жизнью, как вдруг слышу над собой голос богини Судьбы. Это благая богиня вещает мне из поднебесья своим неизреченным голосом. «Постой Перегуда, погоди вешаться, это я приказала своим слугам отобрать деньги, ибо не могу допустить, чтобы ты имел больше того, что тебе положено, кроме одежды и пропитания. Так что можешь зря не стараться, сколько бы ты не трудился, денег тебе не видать как своих ушей». Врешь, вскричал я ей в ответ и тутже принялся таскать себя за уши, но так и не сумел их увидеть. Сижу, плачу, а благая богиня распростерла надо мною свою сень и говорит. «Укроти свою гордыню, смири свой упрямый нрав, довольствуйся малым и проживешь свою жизнь счастливо. К тому же я очень довольна проявленным тобой усердием, поэтому проси любую, какую захочешь награду». Коли так, молвил я, если тобой судьба мне не даровано более никаких радостей кроме нищеты, тогда я хочу чтобы деньги у меня никогда не переводились, а когда прийдет срок умереть, я буквально окунулся в них с головой. «Быть по тому», - ответила богиня судьбы и растворилась в небытие, оставив мне на память вот эту сумочку, которая досыта кормит меня, но и деньги все какие ни есть отбирает и складывает в этой пещере. Оглянись вокруг, развел руками в стороны Перегуда, посмотри сколь царственна и богата будет моя усыпальница. Разве это сказочное место не стоит того, чтобы умереть тут, вот в этом самом гробу, - подвел он Урана к дубовому гробу, изукрашенному золотой резьбой и драгоценным каменьем.
Открыл крышечку, а там красота: оббивка-шелк да парча. Пока совершенно ошарашенный Уран осматривал искуссную резьбу крышки гроба, из-за одной из колонн высунулась голова Азаеса, он миганиями и ужимками начал подавать Бриарею тайные знаки, указывая, что и как нужно сделать.
- Вот так диво, - только и смог вымолвить Уран, рассматривая дубовый гроб столь прекрасной работы.
Выхода нет
Вот так чудо, думал Гавгамеш, оглядываясь по сторонам, ибо он из мрака подземелья вступил в вязкий молочный туман едва проходимого леса. Продвигаться пришлось буквально на ощупь, то и дело путаясь среди мертвых стволов безжизненных дубов да сосен, тускло освещенных едва видимым светом. Ни шороха, ни звука не было слышно в этом загадочном лесу, не колыхнется лист на ветру, не шевельнется былинка на лугу, только густой молочный туман окутал вокруг себя сонные деревья. Несколько дней он брел этим безжизненным лесом, а вокруг него стояла густая туманная тьма, в которой не было места белому свету. Еще несколько дней он шел на ощупь, почти на угад, не различая пути-дороги, лишь щупая пред собою мертвые безжизненные деревья. Временами, наганяя жуть, ему мерещились какие-то колючие болотные огни, мелькающие пред ним, да мрачные тени, сотканные из беспросветной пустоты, заползали ему под одежды. Всюду что-то двигалось, едва улавимые шорохи усиливались, превращаясь в пульсирующие звуки. В такие минуты ему казалось, что его кто-то звал, выкрикивая далеким, скрипучим голосом: « Ё ёёё ёжик, где ты». «Ёжик, ёжик, ёжик» - возникало из тумана пульсирующее эхо, искажая и без того расшалившееся воображение. Может я в стране без возврата, думал Гавгамеш, может я уже умер, а эта страна чистилище для таких же ёжиков, как я. Временами он останавливался, прислушиваясь, присматривался к мраку, и тогда его воображение рисовало дивные картины маслом, исчерченные грубыми рваными мазками. Крылатые существа парили над его головой: «Угу, угу». А откуда-то из темного мрака им отвечали точно такие же желтые угугукающие очища, угугукая в ответ: «Угу гугу гу». И от этого ему становилось жутко, он падал на колени пред этими немигающими очами и вопил жалостливым голосом:
-Ой ты великий владыка желтых глаз! Не губи ты мою душу, не вели казнить, вели слово молвить - причитал Гавгамеш, обливаясь горючими слезами. - Не думай, что я какой-то там «ё ёёё ёжик» Я царь огражденного Урука. Это я победил стража кедрового леса, свирепого Хуваву. Это я пербил всех свирепых львов на горных перевалах. Это я…- причитал и плакал он, отбивая частые поклоны, - вы уж простите меня неразумного, что забрался в ваши владения, отдайте цветок жизни и я тут же изчезну.
А большие желтые глаза ему из темноты еще ярче светят, еще страшнее горят и пульсируют: «Угу гугу гу». От этого пуще прежнего плачет бедняга, еще больше накручивает себя, еще чаще головою о землю бьется, а глаза ему в ответ мигают загадочным огнем и еще сильнее угугукают. От этого у кого хочешь может в мозгу произойти завихрение, а уж тем болие у Гавгамеша. То ему кажется, что по телу мурашки бегают. То ему чудится, что кошки по всем углам скребутся. То горючие слезы без всяких причин по щекам ручьями катятся.
-Отдайте, - убеждал и требовал он у желтых, немигающих глаз цветочек аленький, -принесу я его в в свой город, устрою пир всем горожанам и на старике Уране его испытаю. Если седовласый старец от него помолодеет, оживлю я Энкиду и сам обрету бессмертие.
Хлоп, хлоп, хлоп - воровато моргнули ему в ответ желтоглазые очи и пропали бесследно. И вновь он оказался в плену вязкой молочной тьмы, и звенящая тишина обьяла его со всех сторон.
Куда идти? В каком направлении двигаться? Найдя в себе силы перебороть липкий страх, отвратительным слизняком ползающий по-внутреностям, он шагнул прямо в неизвестность. А вязкий скрипучий голос, сотканный из беспросветного тумана, шептал ему прямо на ушко.
-А ты наверное вкусный ёжик, - и чья-то нелегкая рука коснулась его плеча.
И без того расшатанные нервы лопнули натянутой струной, а желудок провалился вниз, аж до пукальной вены. Он бежал, не зная, где он бежит, и куда несут его ноги. Страх пронзал его тело сухим жаром лихорадки, от которого мышцы плавились и закипали, прожигая хрупкую плоть. Рот наполнило чем-то горячим и кислым, от этого он сам себе казался колючим ёжиком, настолько сухим и трухлявым, что коснись кто-либо его тело хоть пальцем, оно сразу же рассыпится на мелкие кусочки. «Ё Ё Ё ёжик» - слышалось где-то, совсем рядом, заставляя его бежать еще быстрее, взбираться на крутые горки, спускаться в глубокие овраги, скакать через пни и колоды. И вот когда он совершенно выбился из сил, на его пути оказалась речка, в которую он и свалился. Вода остудила воспаленное сознание, и он не сопротивляясь, отдался реке в обьятья. Ёёжи-ик, где-ты? Слышался где-то далекий скрипучий голос.
- Я здесь, - отвечал Гавгамеш, уже слабо понимая, зачем он это делает.
- Я здесь, здесь, здесь - эхом отразился его голос от вязкого тумана.
-Я здесь, я здесь, - возникло где-то совсем рядом и тут же пропало.
Это извращенное эхо играло с ним в прятки. А чем я хуже ёжика, думал Гавгамеш, плавая в нежных водах реки. Я лучше любого ёжика, буду плыть в реке, и она обязательно меня куда-то вынесет. И если меня спросят, не ты ли царь огражденного Урука? Отвечу нет, это не он, я водоплавающий ёжик. Так он плыл довольно долго, убеждая полосатых рыб, что он водоплавающий ёжик. Сделав крутой поворот, вялотекущая река преобразилась, стала быстрой, стремительной, и он почувствовал, что выход уже близок. Вскоре появились проблески света, а за ним конец страны непроглядного тумана.
-Выбрался! Наконец-то я выбрался на берег, - радовался Гавгамеш, ступив на твердую землю. Осмотрелся кругом, увидел едва приметную тропинку, протоптанную лесным зверьем в густой чаще леса и безбоязненно сделал шаг. Идет, любуется видом кудрявых дубов да сосен, пригибаясь к земле, срывает лазоревы цветочки, вдыхает их пьянящий аромат и радуется, ощущая, как какое-то необьяснимое тепло наполняет его сердце душевным покоем. И правда, впервые за время этого длинного пути, он шел вперед, любуясь лесными красотами, и чем дальше идет, тем дорога становится лучше. Вскоре густой лес начал редеть, словно деревья пред ним специально раступались, а часты кусты сами по себе раздвигались. Вот так чудеса……
Мировое древо
..… Вот так чудеса, удивился Уран, наклонившись ко гробу, и правда, он был сделан из твердых пород дерева, обитый тонкими металлическими полосами, в которые были вставлены драгоценные камни и жемчуг, который за прошедшие тысячелетия потускнел, превратившись в белёсые бусинки. Придирчиво осмотрев дубовый гроб, он ощупал каждую досточку и спрашивает:
- кому в этом гробе лежать суждено, для кого его делали, ты для него мелковат, а тут и слон поместится.
-Послушай меня, - отвечает ему Бриарей-Перегуда, - я ведь раньше как думал. Пока прийдет время помирать, я подросту, стану шире в коленях, выше в плечах, вот и смастерил себе этот гроб дубовый на вырост, а теперь вижу, не по мне он скроен. Может ты хочешь примеряться, полезай, не стесняйся, вещь крепкая, добротно скроенная, - по-дружески предложил он.
Уран не стал откладывать дело в долгий ящик, прислушался к совету, ложился во гроб дубовый, и до того ему там понравилось, и в длину, и в ширину он как раз оказался! Просит:
- а ну покрой сверху крышечку дубовую, полежу я в гробу, полюбуюся красотами.
Словно горный барс на кролика, бросились Бриарей с Азаесом ко гробику, в миг приладили крышечку дубовую, щелк, щелк, замкнули запоры железные. И так эта крышечка была плотно приложена, так ровненько пристругана, что даже воздух внутрь попадал едва-едва. Без воздуху стал Уран задыхаться, стал на ружу проситься.
-Ой же ты братец мой младшенький, скоро открой крышечку дубовую, подай свежего воздуха, мне в гробу лежать тяжелешенько и дышать не чем.
А Бриарей знай себе крепко накрепко крышечку прилаживает и кричит ему в ответ.
-Люди добрые, что же это право дело, делается! Крышечка то не подымается, даже щелочка не открывается.
Вновь кричит ему Уран из гроба таковы слова:
- возьми меч буланный, да разбей им крышечку.
- Сейчас возьму, - ему Бриарей отвечает, сам же берет молоток да гвозди железные, вбивает их в гроб дубовый, и куда он ударит, там становятся обручи железные.
-Что ты так долго не отворяешь, - кричит Уран из гроба.
А Бриарей ему отвечает.
-Ничего у меня не получается, что не делаю, не открывается крышечка дубовая.
Понял Уран, что тут ему и умереть прийдется, говорит таковы слова.
-Ах ты меньшой брат, мой названный, видно тут мне и кончинушка пришла, наклонись ты ко гробу к дубовому, я дохну в тебе свою силушку, у тебя её вдвое прибавится.
-Что ты! Что ты, - ему Бриарей отвечает, - мне твоей-то силушки ненадобно, у меня своей девать некуда, а если еще и твоей добавить, тогда меня сыра земля носить не будет.
- Тогда возьми моего коня богатырского, пусть он тебе послужит, как когда-то мне.
-И коня твоего мне ненадобно, - отвечал Бриарей, забив последний гвоздь в крышку гроба.
-Все, теперь не вылезет, - молвил он Азаесу, отряхивая руки. - Но меня интересует, кто будет охранять гроб, ведь может так случится, что сюда кто-то войдет, и крышечку откроет.
Азаес вместо ответа только криво ухмыльнулся, положил на крышку гроба два меча буланных, и, сотворив над ними заклинание, приказал им будто цепным псам, охранять! Теперь уже Бриарей ухмыльнулся, с недоверием посмотрел на Азаеса и молвил:
- что может сделать меч, если не держит его рука крепкая.
- Ты зря сомниваешься, - ответил Азаес, взял золотой кувшин, полный серебряных монет, бросил его, и о диво, булатные мечи в один миг порубили, и кувшин, и монеты, да так мелко, что ни одна крупица золота не упала на крышку гроба.
-Теперь не сомниваюсь, - отвечал Бриарей, выбираясь из мрака подземелья на свет божий, смотрят, а верный скакун Офион на лужке пасется, своего хозяина дожидаясь.
- Слушай, - говорит Бриарей своему сообщнику, - от свидетеля нужно избавиться, да только убивать его нельзя, вдруг тиран Крон и на его счёт имеет какие-то свои планы.
-Это не беда, - отвечает Азаес, - мы с этой бедою мигом справимся.
Затворив семь отверстий своего тела, он вложил всю энергию в заклинание: «Фримблум чох, Бримблум чох, чох, Тартаранимблум чох, чох, чох» и распрямив руки, пустил колдовские чары на Офиона, который не подозревая беды, лакомился зеленой травой да побегами молодого бамбука. Неожиданно его эйфоричный покой прервал какой-то невнятный звук, чье-то незримое присутствие потревожило его блаженно-дремотное состояние. Приоткрыв один глаз, он выглянул из под распушенных ресниц на окружающую действительность, а там два зверька серым мехом навыворот, кожистыми крыльями наружу, смотрели на него широко раскрытыми глазками, и у каждого ушки так и вибрировали. Что это за звери такие, наверное мыши летучие, успел подумать Офион, проваливаясь в бездну Тартарары. Когда он осознал, что земля под ним раступилась, а сам он находится в стране без возврата в обличии ненасытного чудовища цвета мясной мухи, ему стало дурно, в голове пошли розовые круги, и он на время потерял сознание. А тем временем, сумеречный мрак постепенно опускался на землю, из-за рваных туч выглянула окрашенная пурпурной краской Луна, на её фоне тени крылатых мышей казались чудовищно уродливы. Вроде проверяя все ли в порядке, летучие мыши сделали круг над горами Арзынян и Арзерум, взмахнув кожистыми крыльями, улетели прочь. Не долетая до Тмуторокани, они распрощались друг с другом, Азаес вернулся к себе в страну Офир. А Бриарей отпавился в Гардарику, к святилищу матери земли Геи, которое в народе прозвали Каменная могила, отмаливать свой грех. Уже стоя на коленях пред алтарем, он как на духу поведал жрецу, как схоронил старого бога Урана на горе Арзыгун, что находится между горам Арзынян и Арзерум. Услышав исповедь, жрец тутже отправился вместе с ним к богине земли Гее, где Бриарей повторил все слово в слово, дескать исполнил я волю умирающего, закрыл за ним крышку дубового гроба.
А в это самое время, гостил у своей матери тиран Крон, и когда его ушей достигли скорбные вести, лицо тирана вспыхнуло краской гнева.
- Уверен ли ты в своих словах, - воскликнул он, обращаясь к Бриарею, - не забывай, что ты говоришь с государем, и если твои слова окажутся ложью, ты дорого заплатишь за это.
Только Бриарей вновь подтвердил свои слова. Как услышал Крон о смерти своего батюшки, так и упал со стула на землю, стал по полу кататься, вырывая из своей груди клочья рыжих волос.
-Горе-то какое, горе! - причитал он, посыпая голову землей и пеплом.
Верные слуги подняли своего господина с земли, посадили на в коляску и повезли в храм, к алтарю бога Урана, где он, свершив великие жертвоприношения, оплакал отца. А затем собрав в единый кулак всю свою недюжую силу воли, сбросил с лица маску горя и печали, тутже запретил своим подданным оплакивать Урана-громовержца, аргументируя запрет так.
- Если вы считаете его богом, то не оплакивайте, а если считаете его смертным, то не приносите ему жертвы и не считайте его богом.
В большой печали вернулся тиран Крон в Вавилон, и в память об отце приказал чеканить монету со своим изображением. Богиня земли Гея по своему скорбила о бывшем муже, вспоминая его только с самой доброй стороны, ведь о покойниках говорят: или хорошее или ничего. Она не только пожелала ему царствие небесное, так еще и напророчила скорое перерождение.
-Верю, что укоренившись в сыру землю, ты проростешь ростком новой жизни. Согретый ласковым солнышком, омытый тёплым дождичком, будешь стоять и смотреть, как мимо тебя проплывают века и эпохи.
Зная, что слово богини земли вещее, многие верили, что именно так и произойдет. А старик Уран, в это самое время, лежал в горбу терзаемый воспоминаниями, ни на минуту не оставлявшими его в покое. В его воображении день за днем, минута за минутой всплывало прошлое в виде пестрокрылых, радужных мотыльков и бабочек, порхавших в темноте могильного склепа. Иногда ему мерещилось звездное небо и знакомые созвездия «гончих псов», он тянулся к ним руками, пытаясь схватить пустоту. Но чем больше силился, тем больше угасал, и вскоре, превратился в чуть тлеющую в темноте искорку сознания. Удивительно, думал он, неужели моя жизнь угаснет и я умру? А может быть я уже умер, и все эти радужные видения всего лишь искра сознания, оставшаяся от некогда бессмертной души. И тут до его слуха донеслось не то игра слов, не то отзвук сознания. Ты не можешь умереть, ибо твоя душа вечна, своими корнями она укоренится в сырой земле, ростком новой жизни проростет к солнцу, стебельком потянется к свету, и будет расти, превращаясь в могучее древо. Это было последнее, что успел осознать Уран-громовержец, умирая телесно……….
Прошли года, пролетели десятилетия, рассыпался в прах дубовый гроб, но не истлела вечная, нетленная душа, любовь к жизни пустила в землю глубокие корни. Будто стальные проволоки проросли они сквозь песок, глину да пласты рыхлого сланца, поглощая азот, впитывая редко-земельные элементы из медного дна планеты. Будто пылинка из праха возродился он крошечным зернышком. Согретый ласковым солнышком, пророс из земли былинкой, укрепился духовно. Омытый тёплым дождиком, ростком новой жизни, потянулся к бескрайнему небу. День за днем цепляясь ветками за седые облака, рос, пока не превратился в мировое древо-Ясень. Связав меж собою бездну медного дна, землю и небесный свод. И надо заметить, что соединить меж собою стихии земли и неба - это не такая уж простая задача. Мировое дерево терпит страсти, коих не знают живущие ныне. Его могучая крона, что высотою своею превышает горные вершины Арзынян и Арзыгун, упирается в небесный свод. И если вы думаете, что это спелые плоды запутались в его ветвях, то вы сильно ошибаетесь, то отдыхают в его кроне солнце, месяц и частые звезды.
-Ого, - скажет один, - куда его занесло!
-Интересно? - спросит второй, - знает хоть кто нибудь, какова высота мирового древа?
А третий ответит....
-Настолько вершина мирового древа высока - насколько его корни проросли в медное дно планеты. Один корень идет на юг. Второй на восток. Третий тянется к северу, а из под четвертого бьет ключ чистой, живой воды, которая говорят не только исцеляет больных, но и воскрешает из мертвых. Толпами к нему стекаются страждущие, одни ищут исцеления, другие обращаются к нему с просьбами, третьи вымаливают себе лучшей доли. А мировое древо живет своей собственной жизнью, мало интересуясь земными проблемами. У него свои заботы. То гусень листву обьедает, то от дождей и влаги ствол подгнивает. Да и за живностью, что издревле обитает меж его ветвей, глаз да глаз нужен. В щелях треснувшей коры снуёт бесчисленный сонм насекомых, коим благословенное древо не бремя, а друг. Тут же летают жужжащие пчелы, медвяной нектар им приманка. Тутже белка вострозубка, по-имени мысль, снует по мировому древу сверху вниз, собирая шишки, орешки да желуди. Тутже две пары оленей, вытянув свои выи, гложат его кору, обьедая молодые побеги. Да и змей, гадов хвостатых, под тем древом больше чем думают дурни иные. Пустожил и Подземельник, Серый и Скрытень, Снотворец и Витень-волкодлачи чада, ветви мирового дерева им суждено грызть вечно…… Образ мирового древа проходит через историю всех древнейших цивилизацый мира. Этот символ сопровождает верования и миропредставления многих народов. Ось мира - есть святое древо-мировой Ясень. Но что произойдет, если увянет его листва, засохнет ствол, неужто пропадет краса земная? А может оно сумеет переродиться? Поживем, узнаем. Ведь корни его в прошлом, а крона в будущем. Будучи проникнуто живым духом, оно прочно удерживает землю и небо. И если бы нашелся кто-то, и ударил по корню этого большого дерева, то оно бы истекло древесным соком, продолжая жить. Если бы его ударили по-середине, то оно истекло древесным соком, продолжая жить. Если бы его ударили по-верхушке, то оно истекло соком, но все одно продолжало жить. Ведь если жизнь покидает одну из ветвей, та засыхает; если покидает все дерево, то оно засохнет. Поистине, покинутое жизнью умирает, но сама жизнь не умрёт.
Путешествие продолжается
А в это самое время, Гавгамеш, даже не подозревая о смерти Урана, пытался отыскать для него цветок вечной жизни. Некоторое время он брел дремучими лесами, и чем дальше идет, тем дорога лучше становиться, будто деревья пред ним сами по себе расступаются, а часты кусты в стороны разбегаются. Смотришь назад–руки не просунуть. Смотришь на право–пни да колоды, зайцу косому не проскочить. Смотрит налево– дебри не проходимые, сунешься, ноги переламаешь.
- Ух и жуть! - пугается он, убыстряя шаг.
Но и впереди все не слава богу. Лес стоит, будто нарисованный, ни тебе реву звериного, ни тебе шипения змеиного, ни окрика совиного, ни голоса птичьего, будто все вымерло, а может и не рождалось вовсе. Дивуется всему этому Гавгамеш, пугается, думает, не придумает, что с ним за чудо свершается, а ноги сам несут его вперед, будто кто-то зачаровал их и манит к себе. Стоп, пытается остановить он свои ноги, ибо голос разума твердит ему- остановись, вернись назад, пропадешь. Все, дальше ни шагу, официально заявил Гавгамеш, повернулся, и только хотел сделать шаг назад. А пред глазами, будто призраки выпорхнувшие из преисподни, встали воспоминания о долине туманов, да колючих ёжиках, так ему тутже перехотелось прислушиваться к голосу разума, развернулся, и топ, топ, топ, топ твердой поступью двинулся прямо вперёд. И вскоре оказался в Тмуторокани у Меотического(Азовского) моря. Смотрит, у самой кромки воды, среди чащи густого леса притаилась избушка на птичьих лапах, своими куриными ногами крепко в землю уперлась, стоит не колышется. В окошке свет горит, огнем пылает, жаренными пирожками пахнет: с брусничкой, с черничкой ягодкой, да капусткой квашенной. Вот диво, так диво, подумал голодный путник, облизываясь, кто бы это мог в такой куриной избушке жить – дунь, плюнь она и развалится.
-Эй, есть кто живой! - вскричал Гавгамеш зычным голосом, - отзовись.
А в ответ тишина, хотя он точно знал, что в избушке есть живые, только прятались они, будто неживые, по щелям забились, сидят, свой нос на улицу не кажут. Еще издали заметила Манучехра, хозяйка этой куриной избушки, приближение лесного опудала, от страха в угол забилась, сидит, в щелочку выглядывает, нос на улицу высунула, принюхивается. И правда, было от чего испугаться, вид у бродяги был не очень, с ног до головы он был покрыт пылью и грязью дорог, одет в истрепанную звериную шкуру, а глаза, больше привыкшие к густым туманам, так и горели ультроморенговым свечением, наводя страх, тоску и ужас. Наверное это свирепый разбойник или даже убийца, решила Манучехра, и от этих мыслей её тело пронзил животный страх, ибо она вспомнила, что дверь не заперта. Бросилась закрывать, заложив её изнутри дубовым поленом. Грохот закрывающегося засова был услышан Гавгамешем, и он обратился к избушке, и всем кто в ней находится.
-Чего вы испугались, зачем заложили дверь дубовым поленом, разве плоть богов вы не распознали в моем теле.
Но в ответ ему никто не отзывается, лишь соблазнительно пахнет пирожками жаренными с брусничкой, с черничкой ягодкой, да капусткой квашенной, от такого у кого угодно может помутиться сознание, а уж у голодного Гавгамеша и подавно. Будто пред живым существом пал он на колени пред избушкой на курьих ножках, горючими слезами заливается, жалостливым голосом причитает.
-Избушка, избушка, не губи ты мою душу, не вели, меня казнить за мою дерзность безвинную, прикажи слово молвить. Пред тобою стоит царь огражденного Урука, это я победил стража кедрового леса, свирепого Хуваву. Это я перебил всех львов на перевалах горных. Это я, - скулил и плакал Гавгамеш.
А избушка на курьих ножках у него и спрашивает, голосом тоненьким, женским.
- Если ты герой, то обьясни, почему так впали твои щеки, будто у покойника. Если ты царь огражденного Урука, обьясни, почему у тебя такой затрапезный вид, более подходящий разбойнику-душегубцу.
Тут Гавгамеш пуще прежнего голосить принялся, будто пред божеством бьет пред куриными лапками поклоны частые, да все время приговаривает.
-Как не впасть моим щекам? Как лицу моему не увять и сморщиться? Как сердцу моему не быть печальным? Как тоске смертной не терзать мою душу? Ведь брат мой названый Энкиду, храбрый воин, с которым мы убили стража кедрового леса Хуваву, умер на руках моих. Много дней я над ним плакал, звал его, надеясь, что он вернется. Но все было тщетно, не поднялся он на мои призывы, и воочью я увидел тление его могучего тела. Чтобы оживить любимого друга, бросил я свое царство, и сам отправился на поиски цветка жизни.
-Уходи отсюда гость незванный, - отвечает ему Манучехра, - нет у меня никаких цветов.
Но разве этим можно остановить Гавгамеша пуще прежнего принялся он стонать и плакать.
-Ты прости меня неразумного, что без спросу сюда явился, подари цветочек аленький для моего названого брата Энкиду, - скулил он голосом жалобным, - подскажи, где сыскать цветок жизни, - всхлыпывал он пуще прежнего. - Принесу я его в в свой огражденный Урук, устрою пир всем горожанам, и на Уране цветок испытаю, и если седовласый старец от него помолодеет, оживлю я друга Энкиду, и сам обрету бессмертие, - делился он своими мечтами с хозяйкой куриной избушки.
А та дверь не открывает, да еще и гонит его прочь.
-Убирайся от сюда, доконал ты меня своим нытьем, в корень замучил, мне покой нужен, а твое нытье мне оскомину набило, - не верит ему Манучехра. - Не похож ты на героя, а тем более на царя огражденного Урука, посмотри на себя, разве такими бывают цари, голова твоя в грязи, а одежда просто куча мусора. Отвечай только правду, как ты смог сюда добраться через высокие горы и долины туманов, не растерзанный колючими ежами.
-Вначале ты меня накорми, напои, постель постели мягкую, выспаться дай, а уж потом распрашивай, - отвечал ей голодный путник.
Так за разговорами, слово за слово, разговорился он с Манучехрой, и до того прониклась она его горестями, что незнамо не ведомо, как в её сердце вспыхнула любовь. Не зря в народе говорят, от любви до ненависти один шаг, а тут все на оборот, вначале она его возненавидела, а потом втрескалась по самые уши. Ведь женщины любят именно ушами, а Гавгамеш любил рассказывать, вот и вспыхнуло меж ними сильное чувство. А надобно заметить, что до встречи с Гавгамешем её всю жизнь интересовали мужчины росту огромного, чтобы непременно головой своею доставали до бревенчатого потолка. Да размеров был таких, чтобы в двери только-только протискивался. Да с приличным голосом, чтоб рычал как буйвол, как услышишь, так сразу в дрожь. Да потной лошадью чтобы от него разило за тридцать шагов, других она просто видеть не хотела, в упор не замечала. А тут будто озарение, пленил её сердце Гавгамеш, хотя видом был он худ как палка, с черными цвета земли жирными волосами, по которым только земляные черви не ползают, да из ушей пучком торчат курчавые волосы, а о прочих достоинствах и рассказывать нечего, посмотришь, сплюнешь. Она и сама не понимала, чем он ей так приглянулся, в дом впустила, в баньке выпарила, накормила, напоила, да спать уложила.
-Спи мой милый Гавгамешек, - приговаривала сердобольная хозяйка, - утро вечера мудренее, ты отдохнешь и нужду свою расскажешь, а я как знаю, помогу.
Так усталый путник в теплой постельке целую неделю проспал-провалялся, а вставши, умылся, оделся и еще раз все подробно рассказал. Напомнил, что он царь огражденного Урука, и как он со львами сражался, и как сюда добрался, и то, что ему по зарез нужен цветочек аленький.
-Лучше укажи мне то место, где я смогу его отыскать.
А Манучехра, будто любящая мать, ему отвечает.
-Любимый мой, куда ты стремишься, вечной жизни ты нигде не найдешь, когда боги создавали смертных, они им жизнь определили короткую, себе оставив жизнь вечную. Так что ты живи, пока живется, ешь, пей, веселись, и пусть каждый новый день тебе будет праздником, а ночью засыпай в обьятьях жены, - говорила она заманчиво, подмигивая бровью.
-Я не женат! - отвечал ей Гавгамеш.
-Ничего, - успокоила его Манучехра, - я тебе и в этой беде помогу. Знаешь, я долго молчала, но теперь уже нет мочи терпеть, слова так и рувутся наружу, хочу открыть пред тобою плотную завесу своих чувств.
Прижав к груди руки, она призналась ему в любви, все это она произнесла голосом, звучавшим торжественно, как клятва, во всем чувствовалось, что Гавгамеш не первый, кому ей приходится говорить эти назубок заученные слова признания.
-Почвой для моего чувства служит восхищение твоей силой и мужеством, ведь это ты герой огражденного Урука, ведь это ты ганял свирепых львов по горным перевалам, ведь это ты уничтожил злобного Хуваву. Соглашайся на мою любовь, и я буду любить тебя вечно.
От неожиданности у Гавгамеша начало дергаться левое веко, а в глазах мелькнуло беспокойство за её душевное здоровье.
-Я впервые слышу, что в меня кто-то влюблен, - с мягкой улыбкой, почти шепотом отвечал ей Гавгамеш, смущаясь. – Если бы я раньше знал об ваших чувствах, я бы право слово ни куда из дома не вышел, а так я раб своих желаний, а оно у меня одно, отыскать цветок жизни.
-Зачем тебе какой-то мифический цветок, если я согласна отдать тебе свое сердце, - все еще надеясь на взаимность, убеждала его Манучехра.
- Я не могу на вас жениться, - оправдывался Гавгамеш, - до сих пор я избегал поспешных решений и впредь не буду торопиться, да и вы право дело стоите лучшего мужа.
На эти слова утешения, Манучехра не обратила ни малейшего внимания, казалось, она свыклась с ними и не ожидала ничего другого, лишь сухо произнесла.
-Мужчины обычно женятся, девушки вроде меня выходят замуж, ты же избрал другой путь. Но я терпелива, умею ждать. Мне не раз и не два приходилось высиживать добычу, высматривать её из засады, и теперь я намерена выждать, пока ты голубь мой сизокрылый образумишься.
-Какой из меня голубь, я скорее свободный, как ветер круторогий сайгак, потерявшийся в пустыне одиночества, - отвечал Гавгамеш смущенно. – Поверьте, мне до зарезу нужен цветок вечной жизни, только о нем я думаю дни и ночи, только в нем вижу смысл своей жизни, а всякие там романтические истории, любовь и прочие охи-вздохи меня не интересуют.
Сообразив, что её возлюбленый одержим навязчивой идеей отыскать мифический цветок, а с такими фанатиками лучше не спорить, ведь им, что пень, что колода все едино. Она махнула рукой, подвела его к географической карте, висевшей тутже у письменного стола.
-Слушай, что я тебе скажу, - молвила Манучехра все еще чувственным голосом. - Мы находимся вот тут, в Тмуторокани, - водила она тонким и длинным указательным пальчиком по тряпишной карте, расшитой лоскутами цветной ткани, которые по замыслу автора сотворившего это полотно, обозначало страны, моря и реки. - Вот это (Азовское)Меотическое море, за ним находится огражденная «змиевым валом» страна Гардарика, сразу за нею лежит Скифская земля на семь недель пути, за той землею на (Балтийском)Белом море в городе Словенске живет царь Словен. Только он и знает, где сыскать заветный цветочек.
-Ого! - аж присвиснул Гавгамеш, прикидывая, сколько ему еще предстоит пройти, - тут три пары железных сапог стоптать прийдеться, и все одно не дойдешь.
- Это точно, - кивала головою Манучехра, все еще надеясь, что он одумается и выбросит эту затею из своей головы.
Но к её удивлению он с еще большим энтузиазмом принялся скулить и канючить, рассказывая историю своей жизни, и то как он сразил свирепого Хуваву.
-Неужели нет короткой дороги, или какого иного способа, чтобы быстрее перебраться через все эти моря и страны, - утирая слезы, выспрашивал Гавгамеш.
Его горькие слезы, частые всхлыпы и жалостливые рыдания могли кого хочь разжалобить, а уж Манучехру и подавно.
- В этих краях обитает некая дева, по-имени Марена, а у нее есть сын, его так и прозывают Маресьев, он великий летчик-аватор, у него есть чудо амулеты, ими он ловит змия, по имени Аэрон. Затем запрягает его, будто коня в колесницу, и несет его крылатый змий над горами, над лесами, над широкими морями, куда он прикажет. Разыщи Маресьева, поговори с ним, если сумеешь его уговорить, он тебя быстро к Белому морю доправит. Но если он тебе откажет, лучше сразу ко мне возвращайся, ибо не пройти тебе Скифские земли.
Эти речи вселили в Гавгамеша надежду на то, что он сумеет достичь своей цели.
- Да я злобного Хуваву не испугался. Да я свирепых львов гонял по горным перевалам. Да я этого крылатого дракона как стукну по морде его шелудивой, так он меня сразу хозяином признает и довезет, куда я прикажу, - убеждал он Манучехру.
-Вижу ты парень настойчивый и от своего не отступишься, но хочу предупредить, только Маресьеву повинуется тот змий крылатый, до тебя уже было множество героев, пытавшихся справиться с ним, да все бесполезно. Одних змий огнем пожег, вторых своими лапастыми ручищами в куски изрубил, а третих….
-Ты еще не все знаешь, что я сделал с Хувавой, - вскричал Гавгамеш бодрым голосом, - да я его как стукну своим топорищем, раз-раз и голова с плеч.
Схватив свой боевой топор, он углубился в густой лес и стал подкрадываться к змию, также как это делают охотники выслеживающие добычу.
- Ну держись чудовище, ты еще не знаешь, с кем связалось, - накручивал он себя, а когда на одной из полян увидел мирно дремавшего змия, настолько завелся, что буквально вскипел гневом.
Беспричинная ярость ослепила его очи, и он, не разбирая дороги, полетел меж частых деревьев. Воспользовавшись фактором внезапности, он набросился на чудовище, в начале рубил его острым топорищем, а затем, схватив его своими ручищами, начал душить, пока не повалил на землю, помял его крылья. На это у него ушло всего несколько мгновений, а когда он насытился вспышкой ярости бушевавшей в груди, то услышал над своей головой вскрик негодования.
- Боже правый и левый, ни на минуту нельзя оставить крылатую колесницу, тутже найдется ненормальный, сломает лопасть у машины.
Гавгамеш поднял глаза и увидел над собою богатыря огромного роста. Тот без лишних церемоний схватил его за ноги и с криками:
-Что ты наделал злыдня, - пиная его, притащил к берегу моря и, отлупив по первое число, бросил откисать в воду. - Больше туда не ходи, не надо, - по-дружески предупредил его Маресьев – убью, - развернулся и ушел.
Прошло время, нащупал на своей голове шишку, величиной с куриное яйцо, посмотрел на свое отражение в воде и ахнул. Оттуда, из водных глубин, выглядывало чужое, едва узнаваемое лицо, в синяках и ушибах. И в этот самый миг, что-то горькое подкатило к горлу, и до того ему стало обидно за свою задрипанную жизнь, что хоть волком вой.
-Нет, не бывать этому, я любой ценой добьюсь своего! - вскричал он таким голосом, что испуганная рыба: бычки, камбала да толстолобики, целыми косяками выскочили из воды и улетели в неизвестном направлении.
От этого силы будто вернулись к нему вновь, уверовав в свою звезду, он тайными, нехоженными тропами пробрался к жилищу змия, смотрит, аватор-Маресьев своими сильными руками змия крылатого заговаривает, что-то в нем прилаживает, лопасти молотом на наковальне ровняет. А Гавгамеш из под смородинового куста выглядывает и от туда кричит ему голосом жалостливым.
-Ой ты великий владыка крылатого змия, не бей ты меня, позволь слово молвить. Я царь огражденного Урука, я герой победивший стража кедрового леса, свирепого Хуваву, я львов гонял на горных тропах, я ….. - долго и нудно перечислял Гавгамеш свои подвиги.
-Если ты герой, то обьясни, почему так впали твои щеки, будто и не герой ты вовсе, а бродяга. Если ты царь огражденного Урука, почему у тебя такой затрапезный вид, разбойнику подобный.
-Как не впасть моим щекам, как лицу моему не увянуть и сморщиться, как моему сердцу не быть печальным, как тоске смертной не терзать мою душу. Ведь мой названный брат Энкиду, храбрый воин, с которым мы убили стража кедрового леса Хуваву, умер на моих руках. Много дней я над ним плакал, звал его, надеясь, что он встанет, но все было тщетно, не поднялся он на мои призывы, и воочию я увидел тление его могучего тела. Тогда пустился я в дорогу дальнюю, в надежде отыскать цветочек аленький, оживить Энкиду.
- Зачем ты мне все это рассказываешь, - ругался Маресьев, - цветка у меня нет, и вообще, не верю я тебе, убирайся отсюда, поймаю возле Аэрона, убью.
Но Гавгамеш, не был бы Гавгамешем, если бы не был им, дни и ночи он возле Маресьева крутится, то из одного куста голову свою козлорогую высунит, гав, гав залает. То с другой стороны подкрадется, хвост высунет, и жалобно им так виляет, да все плачет, приговаривая.
- Я царь огражденного Урука, я…, - голосил Гавгамеш, то о подвигах своих рассказывал, то просил не бросать в него камни, не бить его дубиной.
Не смог снести Маресьев речей его слезливых, ибо душа у него было добрая, ласковая, перестал бросать в него камни, лишь только ругался.
-Надоел ты мне хуже жаренной репы, сил моих больше нет, Мегаломан ты проклятущий.
-Кто такой Мегаломан? - интересовался он, потирая на своей голове шишку, величиной с куриное яйцо.
-Мегаломан - это такой же гав, гав мешик, как и ты, одержимый манией величия, - обьяснил Маресьев и тутже почувствовал, как легкий озноб ледяными колючками пробежал по его спине.
Погода резко испортилась, небо затянуло холодными тучами, приближался «Циклон», а Гавгамеш раздет, разбут, если ночью ударит мороз, к утру окоченеет. Решил Маресьев его спасти.
-Ладно, - молвил он ему по-дружески, - пойдемте ваше царское величество со мной, - и они пошли к крылатой колеснице, подталкиваемые в спину колючим ветром.
Крылатая колесница Аэрон была видавшей виды развалюхой на четырех колесах, с покареженным пропеллером и двух этажными крыльями, но внутри она оказалась на редкость уютной и можна даже сказать комфортно устроенной, где было все, что нужно для жизни. Накормил его Маресьев досыта, напоил допьяна, приодел в одежду теплую, приобул в сапожки сафьяновы, только об одном просил, больше ему ничего не рассказывать и не рыдать так горестно. Пересидели они бурю снежную, кутаясь в теплые одеяла да шкуры медвежьи, а лишь только распогодилось, Гавгамеш за старое принялся, будто собаченка следом за летчиком-аватором бегает:
- отвези, да отвези, - упрашивает.
-Ладно, - согласился он, - ты лопасти на Аэроне сломал, теперь будь добр отработай, видишь вот этот лесок, наруби ка ты сто двадцать шестов прямых.
-А зачем нужны эти шесты?
- Ты еще спрашиваешь, зачем нужны шесты, из них ты потом выстругаешь сто двадцать пропеллеров в замен сломанных.
Почесал Гавгамеш на голове шишку, величиной с куриное яйцо, поднял одной рукою свой боевой топор, другою выхватил ножище-кинжалище и в лес ринулся, рубить шесты. На сто двадцать шестов, по пятнадцать сажен каждый, немного времени потратил. Прибегает назад с докладом:
- все что ты приказал, я выполнил.
А Маресьев ему не поверил, усомнился:
-за такой короткий срок на коробок спичек дровишек не нарубить, иди, - говорит еще столько же сруби.
- Ладно, - отвечает Гавгамеш, и снова в лес устремился, дрова рубит, только щепки в разные стороны летят, по сучкам да ращепам бьет, аж дым коромыслом валит.
А Маресьев доволен, хоть чем-то его занял, чтобы не путался под ногами, не мешал ремонтировать крылатую колесницу. Не успел он еще приладить анкерное колесо к ведомой шестерне, а Гавгамеш уже тут как тут, дескать все:
- что ты приказал, я выполнил, принимай работу.
Делать нечего, пошли смотреть работу. Идёт Маресьев лесом и видит унылое зрелище, на многие мили все ближайшие сопки некогда непроходимого леса были очищены, как будто тайфун долго бушевал в этих местах. Исковерканная земля завалена разбитым и расщепленным лесом, истерзанными и развороченными пнями, изломанными и ободранными деревьями. Зеленые кроны, недавно еще гордо уходившие в небо, лежали изрубленные в мелкое щепье, присыпанные грудой струганных опилок, или чернели тлеющими в дыму, догоравших костров. Молодая поросль елей и сосен в страхе взирала на приближающегося Гавгамеша.
- Вот они, посмотри, еле-еле отыскал я подходящие деревья, - радуясь словно ребенок, указывал он на жидкую горсточку дров, - выбирай, какие нравятся.
Придирчиво осмотрел Маресьев работу, выбрал лучшие из шестов, дал Гавгамешу инструмент и говорит:
- из каждого шеста лопасть выстругаешь, затем осмолишь их сосновой живицей, когда все сделаешь, тащи их вон к тому амбару.
Через час у амбара возвышалась высокая гора лопастей всевозможных форм и размеров. Выбрал Маресьев самые лучшие и в кабину занес, остальные про запас оставил. Затем он в кабину Аэрона завел Гавгамеша, предварительно отобрав у него топор:
- еще компас разобьешь, - молвил он ему.
Привязал к стулу ремнями, приказал:
- сиди и не вздумай отвязываться, - а сам принялся грузить в багажное отделение различные кульки, мешки да коробки.
Когда все было погружено, Маресьев посмотрел в небо, оно было чистым, безоблачным, день выдался на редкость тихим, как раз для полета. Махнув рукою, сказал летим и присел на дорожку.
-Чего сидим, - спрашивает связанный, - ты же сказал летим.
- По доброму обычаю нужно посидеть на Путя.
-Кто такой Путя? - интересуеться Гавгамеш.
-Это наш бог дорог и путей сообщения, - отвечает Маресьев, запуская движатели.
Машина работала ровно, без рывков и хлопков, новенькие лопасти подхватили легкую колесницу, и она, сделав небольшой пробег, уверено пошла на взлет. Только загудели движатели, завращались лопасти, дух вышел из героя, он поник головой, упал на дно колесницы, просил всех небесных богов, а особенно Путя-бога дорог и путей сообщения о пощаде. Аэрон, тем временем поймав восходящий поток ветра, летит, парит над облаками, оставляя за собою дымчатый след. Никогда до этого не летавший Гавгамеш, даже опешил от нового ни с чем не передаваемого ощущения, в его животе все сжалось как от морской болезни и вот вот вырвется наружу. Головокружение сначала легкое и почти приятное усилилось, мысли путались и ходили пошатываясь. Но время шло, и постепенно все эти неприятные ощущения изгладились, оставляя после себя только чувство свободного парения, несущего его к розовой мечте, отыскать цветок вечной жизни. Вполне освоившись с обстановкой, стал он с разными вопросами приставать к летчику-аватору, расскажи да покажи, как устроен змий летючий. Делать нечего, стал ему Маресьев показывать крылатую машину, которую он любовно называл Аэрон. Добавляя, что она аеродинамическая и назначение её должно быть в том, чтобы работой лопастей, приводимых в движение сильными движателями, прижимать воздух к крыльям, выталкивая Аэрон в направлении верхней воздушной области.
-Это очень сложно, обьясни проще, - просил Гавгамеш.
-Как я могу вам ваше царское величество проще обьяснить теорию воздухоплавания, - чесал он свой затылок. - Вот например, если разжечь костер из стружек, и накрыть его мокрой рогожей, огонь угаснет, а горячий пар и дым будут собираться внутри рогожи, и тебя этим горячим паром подымет под небеса. Так устроены все атмосферные, летающие Обезьяны, Крокодилы и прочие колесницы, на которых еще продолжают летать в ваших землях.
-Когда-то у нас летали на таких машинах, - подтвердил Гавгамеш, - но в последнее время я лично не видел ни одной.
-Да, - с грустью в голосе молвил Маресьев, - времена меняются, авиация чахнет, скоро о нас, летчиках-аваторах, будут вспоминать как о чем-то реликтовом, ископаемом. Дескать, летало когда-то по небу что-то такое-эдакое, а что это было, и кто стоял за этим, так и останется загадкой. И всеже мы летали, летаем и будем летать, пока в наших жилах струится гарячая кровь, круто замешанная на любви к воздухоплаванию, - молвил Маресьев и принялся обьяснять, как устроен Аэрон.
Говорил он быстро, показывал наглядно, обьяснял эмоционально, во всем чувствовалось, что это был его любимый конек, оседлав который, он уже не мог остановиться, слушай не переслушаешь.
- Моя колесница - это тебе не какая-то там Обезьяна или Крокодил, я сам её придумал и собрал из подручных материалов: дерева, материи, железа.
-Зачем ты из меня дурака делаешь, - заявил Гавгамеш обиженно, я в школе учился на отлично, но никогда не слышал, чтобы железо могло летать.
-Вот смотри, это печка, где горит минеральный камень и высокая температура сгорания этого минерала такова, что он с легкостью разогревает медный котел, в котором кипит жидкое железо–ртуть, нагреваясь, она создает реактивную тягу, приводящую в движение несущий пропеллер.
-Что такое ртуть?
- Ртуть - это металл, который обладает божественным свойствами, ибо он в родстве с богиней Селеной, у него такой же тяжелый характер, как у богини Луны.
-Я так и знал, - поднял Гавгамеш руки к небесам, - ты находишься в родстве с богами, это они своею волей подымают Аэрон к небесам.
- Эх ты, ума палата, а еще царевич. Любой сосуд, в котором кипит жидкость, и который имеет отверстие для выхода паров, создает тягу, нужно только не разбрасываться этой энергией, а применить её с толком и пользой. Вот и вся премудрость, а ртуть, как рабочее тело, имеет преимущество перед водой. Она имеет большую плотность, то есть при одинаковых массах ртути и воды, котлы под ртуть должны быть меньше, а подьемная сила больше, она то и приводит в движение лопасти винта, которые толкают воздух под крылья. Наклоненная к горизонту поверхность крыльев, дает машине подьемную силу, хвост нужен для устойчивости, да еще приборы, без которых невозможен полет. Компас, веревочный высотомер, термометр, анемометр и теплороидный духометр, служащий измерителем реактивной тяги, вот и все, что нужно для перемещения Аэрона.
-А зачем нужно что-то мерять, - интересуется Гавгамеш, - летай себе меж облаков и радуйся жизни.
- Вам ваше царственное величество нужно лучше учиться в школе, тогда будете знать, что высота - это не только прекрасно, но и опасно. Она опасна тем, что поднявшись выше облаков, можно погибнуть от переохлаждения или удушья, даже не заметив этого. Ведь высота очень коварна, она пьянит, и ты уже не отдаёшь себе отчет в своих поступках и действиях, пренебрежительно относишься к любой опасности, но при этом даже не понимаешь, что умер, а душа отлетела в чистилище.
-Давай снижаться, - схватил его за полы одежды Гавгамеш, требуя немедленной остановки Аэрона.
-Успокойся, мы летим по приборам на высоте 70 метров над землей, - успокоил его Маресьев.
Не веря услышаному, Гавгамеш стал в окошко кабины выглядывать, пытался на глазок определить так ли это, или его обманывают. А из слюдяного окошка ему вся земля, будто на ладони, раскрылась.
- Боже, какая красота, - не переставал удивляться он, созерцая высокие горы, поросшие строевым лесом, широкие реки обильные водами, сады густо засаженные фруктовыми деревьями, поля полные колосящегося хлеба да всякого рода овощи произростающие там же. - Как называеться эта земля?
-Вообще-то, эту землю называют великой Скифией, но народов здесь обитает огромное множество: и Галлы, и Анты, и Килты, и Кельты, и Варины, и Руги, и заметь, все это некогда единый арийский народ.
-А что это там впереди виднеется, неужели Словенск? - вновь интересуется он, увидев большой и красивый город.
- Нет, это это город Голяд, а за ним город Косог виднеется, а вон по правому борту идут все города скифские: и Скеф, и Скуфь, и Скоф, и Смолен, и Лужск, а за ними Аварика, большой густонаселенный город. А дальше за городами Волин, Камень и Ледян уже идут земли Лютичей, которых еще называют Вильцами, они живут на реке Одра, эта судоходная река считается самой многоводной рекой словенской земли.
-Ну и красотища, - удивляется Гавгамеш, созерцая множество городов, городков и городищ, обильно разбрасанных по этой бескрайней земле, которой, казалось, не было ни конца, ни краю.
Так незаметно, они в один день преодолели путь с востока на запад, который пешком и за месяц не преодолеешь. А когда впереди показался большой и красивый город чудно куполами изукрашенный, Маресьев устремил свою колесницу к земле.
-Это и есть город Словенск? - допытывался Гавгамеш.
-Нет, это Щетин, тут у меня есть небольшое дельце.
Выгрузив с колесницы кульки и мешки, он заставил царя, как простого носильщика, тащить их, куда скажет, а сам шел впереди, показывать дорогу. Даже согнувшись под тяжестью груза, он успевал рассмотреть этот большой, многолюдный город Щетин, в котором находилось четыре храма-Гонтины. Но одна из них была главнейшей, чудно изукрашенная изображением людей, птиц и животных, и были они сделаны так естественно, что казалось, будто они живут и дышат. Пока царь, раскрыв рот, стоял, любовался этими красотами, Маресьев, свои дела уладив, повел его обратно, запустил движатели, и колесница, сделав короткий разбег, взлетела к облакам.
-Когда мы уже прилетим в землю словенскую? - нетерпеливо спрашивал Гавгамеш у летчика, и правда, его очень беспокоил этот вопрос.
-Так вот же она под тобою, все это и есть земля словенская. Словения–это очень обширная часть Европы, населенная Венулами, которых иногда называют Вандалами, Галатами и прочими арийскими народами, которые меж собой не отличаются, ни языком, ни обычаями. Со всех сторон эта страна окружена крепкими, естественными границами, образованными высокими Альпийскими горами, покрытыми лесом и реками. В ширину, то есть с юга на север, Словянская земля распространяется от реки Лабы(Эльбы) до Скифского (Балтийского) моря.
-Так вези меня скорее к царю Словену, - требовал Гавгамеш.
- А я тебя куда везу, вот смотри, - показал он куда-то вдаль, - там где река Одра впадает в Скифское море, лежит знаменитый город Юмна - это самый большой из всех городов Европы.
-В этом городе живет Словен?.
-Нет! Он тут бывает только зимой, его жена Лада отсюда родом, а на лето они переезжают в город Словенск, туда нам еще лететь и лететь, так что сиди, не высовывайся, а то еще выпадешь.
- Удивительно, сколь густо заселена эта земля, - удивлялся Гавгамеш, ибо под ним один за другим проплывали большие города.
И город Дымина, который лежал недалеко от устья реки Пены, и Старград, и Колобжег, и Велеград, и Бибракте, и Гольштат, и Голачек, и Печа, и Ратибор, и Волын, а уж за ним открылась панорама города Словенска, стоящего у самого Белого моря.
-Тут живет царь Словен.
-Тут. Наконец-то, - обрадовался Гавгамеш, принимая горделивую осанку. – Если бы ты только знал, как мне хочеться пообщаться с особой царских кровей, - молвил он таким тоном, каким обычно цари разговаривают с подчиненными и слугами.
-Щас, ваше царское величество, пообщаешься, - обещал ему Маресьев, потянув руль высоты, начал снижаться с такой скоростью, что несчастный Гавгамеш чуть свои кишки наружу не выпустил.
Вскоре крылатый змий Аэрон, немного подпрыгивая на кочках и ухабах, остановился среди густой травы. Но пока они планировали, Гавгамеш успел рассмотреть этот большой и красивый город, расположенный на возвышенности у изгиба реки Керженец, впадающей в Белое море. Пройдя в крепость, возведенную из дубовых бревен с тремя воротами, Марысьев оставил его.
-Стой тут и никуда не ходи, - а сам отошел по делам.
Да разве мог Гавгамеш устоять на месте. когда кругом такая красота. Дерево, везде дерево, кругом и всюду дерево.
-Боже, сколько тут дерева, - удивлялся он, ступая по бревенчатым мостовым, вертел головою во все стороны, рассматривал островерхие терема, высотой в три этажа и выше. Непривычные для глаз затейливые постройки были искуссно разукрашены яркими красками и расписаны травяным да цветочным узором. Улицы были замощены целыми дубовыми плахами, канализация, дождевые и талые воды отводились по специальным берестяным и дренажным трубам, проложенным тутже.
-Боже, сколько тут дерева, вай, вай, вай, - восхищался он его обилием: дощатые мостовые, резные наличники на окнах, замысловатые украсы на воротах, деревянные навершья на крышах домов.
Такого он даже представить себе не мог, ведь это же преступление мостить улицы деревом.
- Да у нас каждая щепка на вес золота. Если бы вы только знали, сколь высоко у нас ценится древесина, вы бы сострахнулись, - обращался он к людям, вроде обвиняя их в преступлении.
А те даже не представляя ценности древесины, топчут её ногами, да еще и ухмыляются над чудаковытым иностранцем. И правда, толпы народа, молодые и старые, сновали по улицам города, в котором можно было рассмотреть с десяток торжищ и несметное множество златоглавых храмов-Гонтин. Прекрасные творения рук человеческих горделиво возвышалась среди темной масы деревянных крыш и деревьев, своими островерхими куполами стремясь ввысь, к небу, к солнцу. Пройдя незнакомой улицей, он вышел к реке Керженец, через которую был переброшен резной мостик. Под ним спешили по своим делам баржи, груженные всевозможным товаром. На тихой воде покачиваются сотни деревянных ладей и корабликов с высоко вздернутыми боками да резными птичими мордами, вырезанными впереди суден. Толпы народа снуют туда-сюда, выгружая с кораблей различные товары. Кожи, бочки меда, круги воска, кольчуги и мечи, тонкие ткани с красивыми рисунками, драгоценные украшения да тюки с сушенными фруктами, бочки с рыбой, горы мяса и хлеба, а также связки мехов пушного зверя сгружались в таком огромном количестве, что могло показаться, будто для его жителей ни одна диковинка не представляется роскошной или редкой. Все это обескураживало, он то раньше думал, что на крайнем севере холодно, голодно и кроме снега ничего нет. А тут чудес видимо, не видимо, но больше всего его удивляли люди. Высокие ростом, крепкие телом, круглолицые, краснощекие, со смешинкой в глазах пялятся на чужестранца, усмехаются ему. И правда, не каждый день людям доводиться видеть живого демоноса, да еще свободно разгуливающего городом.
-Где мне Словена сыскать? - обратился он к ним с вопросом, а те только улыбаются.
-Мы все здесь словены: и я словен, и он словянин, кто тебе нужен.
Вот задача с семью неизвесными, думал Гавгамеш, как среди толпы словян отыскать одного единственного словянина, куда не плюнь, всюду словяны, так и свихнуться не долго. А те зубоскалят над ним, усмехаются да подшучивают. Неужто я зря прошел такой длинный и опасный путь, думал Гавгамеш, и тутже принялся рассказывать, кто он есть и откуда пришел.
-Я, царь огражденного Урука, в поисках цветка жизни обошел многие страны, взбирался на крутые горы, переправлялся через глубокие моря, убивал медведей, львов, барсов, тигров, оленей и серн, ел их мясо, а шкурами укрывал свое тело. В пути мне всегда попадались добрые, отзывчивые люди, помогите и вы, - протягивал к ним руки.
А те только улыбаются, мелкие монеты ему под ноги бросают, и если бы не Маресьев, неизвестно чем бы все и закончилось, схватил он его за шиворот, ругается:
- чего ты тут стоишь, попрошайничаешь. Вот он царский дворец.
Смотрит Гавгамеш, и в правду, стоит среди заливных лугов, над тихим озером Ильмеря, в котором купается его опрокинутое отражение, бревенчатый дворец. Такой прекрасный, что просто заглядение, видом изящный, формами стройный, архитектурой совершенный, красоты неописуемой, легкий и невесомый. Сели они в лодку, оттолкнулись от берега, плывут, красотами северной природы любуются. Еще издали заметил царь Словен лодку, вышел к пристани, в лица всматривается. Маресьева он знал лично, а вот его спутник своим видом заставил призадуматься.
-Позволь отрекомендовать моего друга, - молвил Маресьев, - ручаюсь, что он совсем не такой глупый каким прикидывается.
-В этом и таится великая разница между вами и нами, демоносами, - яхидно заметил Гавгамеш.
-Ты смотри, он еще и разговаривает, - удивился Словен, придирчиво осмотрев незнакомца, - давненько я демоносов не видывал, сколько веков прошло, а они все такие же рогатенькие.
Это колкое замечание немного задело Гавгамеша за живое, он в свою очередь тоже начал осматривать Словена, решив придраться к его внешности. Росту Словен был высокого, но не слишком высок и не слишком мал, с густыми бровями и голубыми глазами. Шея толстая, плечи широкие, бороду не носил, усы были длинные, густовисящие над верхней губою. Голова у него была совсем голая, и только на одной стороне висел локон волос, означающий знатность рода, в одном ухе висела золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами с рубином посреди. Одежда на нем была белая, ничем кроме чистоты от других не отличающаяся. Гавгамеш уже открыл рот, хотел сказать что-то обидное, но осекся, ибо Словен обнял их, и как старых друзей проводил в горницу, усадил за стол. Хоть и хлопотал по хозяйству один, без всякой прислуги, но стол накрыл такой, что просто глаза разбегаются. Здесь гость на собственном опыте убедился в том, что в отношении гостеприимства нет другого народа более достойного, чем словяне, ибо все что они получают от земледелия, рыбной ловли или охоты, все это они накрывают на стол в изобилии, и того они считают самым лучшим гостем, кто сьест все, что они предложат.
-Почему ты сам по хозяйству хлопочешь, - интересовался Маресьев, - где жена Лада?
- Уехала по делам, скоро вернется обратно. Скажи лучше, кого ты мне привез, уж больно чудной у тебя друг, и видом, и одеждой.
А ты сам спроси, он тебе и расскажет, уж чего-чего, а слов в его голове понапихано, не переслушаешь.
-Кто ты путник, ответь мне, откуда и зачем ты сюда явился? - спрашивает царь Словен у заморского гостя.
А тот ему отвечает
- зря ты смеешься с моего обличия. Я, царь огражденного Урука, я обошел многие страны, взбирался на крутые горы, переправлялся через широкие моря, убивал медведей, львов, барсов, тигров, оленей и зверье степное, ел их мясо, а шкурами укрывал свое тело, отчего сам стал похож на зверя. Но при всем, при том, в пути мне всегда встречались добрые, отзывчивые люди и демоносы, они не раз помогали мне добрым советом, и вот я пред тобой. Прошу, - пал на колени Гавгамеш, - отдай мне цветок жизни, он мне очень нужен.
-Ну и ну, - подивился ответу Словен, - на две трети–ты бог, на одну—человек. Плоть богов восстает в твоем теле, и ты мечтаешь о вечной жизни, но когда отец и мать тебя создали, определили они тебе судьбу человека, а люди к сожалению смертны.
- А сам то ты небось вечен, - отвечает ему с упреком Гавгамеш, - хотя если разобраться, все в тебе обычно, и ростом ты выше меня ненамного! И обликом своим мне подобен, только рогов у тебя нет, и хвост отсутствует. Да и в привычках своих мы схожи, оба спим на спине лежа. Так скажи мне, как ты избегаешь дыхания смерти. Как в собрание богов ты был принят? Как обрел жизнь вечную?
- Послушай мою историю чужестранец, - ответил Словен. - Родился и вырос я в городе Мидгарде, теперь на его развалинах стоит город Вавилон, жил в достатке и благополучии, с отцом при матери. Но в один из дней пришла беда, коварный властелин времени, тиран Крон, решил род людской превратить в рабов, хитростью вложил в уста людей сотни языков, разьединил их на роды, на племена, и теперь они едва понимают друг друга. Те, кто не утратил язык предков, ушли за мной в эти Северные края, ибо верили в меня. Пришли мы сюда в начале осени, а зима в этих краях наступает рано, так что можешь себе представить, сколько нам пришлсь тут поработать. Пока срубили этот городок, забот у меня было больше, чем ты можешь себе представить. Я не спал, ни днем, ни ночью, все о людях заботился. С тех пор я спать совсем не могу, бессонница у меня, может быть от этого столь долго я живу на свете, ведь сон и смерть схожи между собою. А вечной жизни у меня нет.
-Не может такого быть, - не поверил услышанному Гавгамеш.
Пришлось аватору Маресьеву вступиться за царя Словена.
-Верь ему, он такой же смертный, как и мы с тобой, просто жители холодных стран всегда отличались крепким здоровьем и завидным долголетием. Прийдет время, он, как и все люди, покинет этот мир, но память о царе Словене навсегда останется в памяти человечества.
С большим вниманием, стараясь не пропустить ни единого слова, слушал их рассказ Гавгамеш, и все же не поверил услышанному. Упал на колени и вновь принялся жалобным голосом у них бессмертие выпрашивать.
-Возвращайся к себе домой, - советовали ему люди, не морочь нам головы своим бессмертием.
Гавгамеш однако был не умолим, голосит, стонет, причитает, а охал так, как это умел делать только он, и в конце концов уморил их окончательно. Маресьев не выдержал, первым, и обращаясь к царю Словену, сказал:
- это он так разминается, как спортсмен перед дальним забегом, но если всерьез, начнет стонать и плакать, плохо нам прийдется. Лучше покажи ему, где растет цветок вечной жизни, пусть только замолчит.
-Но ведь на дне морском растет тот цветок Женьшеневый, - отвечал Словен, - и найти его в море все одно, что сыскать иголку в стогу сена.
-Я найду, - заверил их Гавгамеш, - вы только покажите, где искать.
Кто его знает, думает Словен, может и повезет этому демоносу сыскать цветок жизни, ведь незря в народе речь ведется, что лишь дурням клад дается, а умному, хоть лоб себе разбей, не выбьеш и двух рублей.
Заветный цветочек
-Так и быть, поехали, - согласился он, - открою тебе тайну цветка жизни.
От услышанного, охватила Гавгамеша великая радость, он даже запрыгыл, заплясал на месте, говорит:
- скорее показывай, где растет этот цветочек Женьшеневый.
Несмотря на вечернее время суток, на тяжелые тучи, подмазанные алой краской заката, снарядили они ладью дубовую, вышли в открытое море, а Маресьев им с берега огнем светит. Уже отплыли они так далеко, что огонь в ночи едва вспыхивал и тутже изчезал. То потухнет, то погаснет, а затем загорится вновь. И было похоже, будто в глубине озера вспыхивал и тутже угасал точно такой же огонек, а может, то блеснув медной чешуей, ползла морская змея или иное морское чудище. А над ними, в мутной лиловой мгле, висел огромный глаз Луны, и вместе с нею в глубине вод мигал и колыхался слабый, фееричный огонек чего-то загадочно-таинственного.
- Приехали! Вот он край мироздания, - молвил Словен подталкивая его в бок. - ныряй. Вот он, цветочек аленький, полыхает и гаснет в глубине вод.
- Неужели это край мира? - с острахом спрашивал Гавгамеш, озираясь кругом себя.
-Может и край, а может и самое его начало, - отвечал Словен, - посмотри, вон там куда уходят друг в друга тучи и есть средина мирозданья.
Жуть пронизила его душу от одной только мысли, что прийдется нырнуть в бездну вод, свисающих за край земли, но делать нечего, привязав к своим ногам тяжелые камни, наполнив легкие воздухом, прыгнул Гавгамеш в морскую воду, только его и видели. Увлекла его тяжесть камней вглубь неведомого подводного царства, и вскорости, он достиг дна Белого моря. Удивительное дело, не умер он в этой подводной стихие, не захлебнулся водою, стоит, всему что видит удивляется, но больше прочего, абсолютной тишине и покою, царящему в морских пучинах. И правда, любого кто попадает в подводный мир, перво наперво поражает звенящая тишина и абсолютный мир безмолвия. Только и слышно, как пузыри воздуха уносятся к поверхности, да сотни-тысячи рыб машут хвостами и плывут, плотно прижавшись друг к другу. Это неисчислимые косяки селедки, словно серебряный дождь, плывут куда-то за край земли, не обращая на тебя никакого внимания. Ты их хвать-хвать своими ручищами, а они между пальцами проскакивают, еще и хвостами на прощанье машут, издеваются. Ходит Гавгамеш по морскому дну, красотами любуется. И правда, там было чему подивиться, все что только можно увидеть, блестит и переливается своим перламутровым убранством. Пышным цветом свисают с морских деревьев драгоценные кораллы, куда ни кинешь оком, везде лежат прекрасные раковины, и в каждой жемчужина величиной с голубиное яйцо. От таких диковинок глаза у него так и бегают из стороны в сторону, и не знает он, как среди этой фантастической красоты, сыскать цветочек аленький, ведь каждый новый цветок тут краше прежнего. Кто был под водой, тот знает, сколь трудно передвигаться по дну морскому, ведь кругом в какую сторону не просмотришь, растут сотни, тысячи самых удивительных цветов.
- Сорви нас! - звали его к себе золотые цветы, возникая меж сияющих деревьев, подымаясь из под земли, манили его к себе искрящимися огоньками, а то и обвивали его ноги своими цепкими стеблями, будто сковывали их цепями.
-Отстаньте от меня бесполезные сорняки, - ругался Гавгамеш, твердо ступая вперед в поисках цветка вечной жизни.
Ходил он так, ни много ни мало времени, а на четвертый день увидел мигающий огонек, присмотрелся, а то посреди морского сада лежит громадная морская раковина, чуть тронь её рукою, а створки раковины раз и отврилась в разные стороны, а от туда вырвался всполох ярчайшего пламени. Да такой сильный, что он чуть было не ослеп, а когда глаза его привыкли к нестерпному для глаз белому свету, видит он цветок пяти лепестков, цвету алого, красоты невиданной, что ни в сказке сказать, ни пером описать. У Гавгамеша дух так и перехватило, не каждому выпадает счастье найти такое сокровище.
- Так вот ты какой цветочек Женьшеневый, - всплеснул он в ладоши от радости, и дрожащею рукою преломил тоненький стебелек, отвязал от своих ног тяжелые камни, и тутже волна морская вынесла тело на берег, где его уже поджидали Словен с Маресьевым. Показал он им свою добычу.
- Ну и везунчик ты, добыл таки цветок жизни, береги его, не потеряй в дороге, донеси в свой город.
-Я донесу, - заверил их Гавгамеш, - и на мудреце Уране этот цветок испытаю, если седой старик от него помолодеет, оживлю я Энкиду, и себе бессмертие добуду.
- Рад за тебя, - по-дружески похлопал Маресьев по плечу Гавгамеша, - давай я тебя отвезу, куда скажешь.
Сели они в крылатую колесницу и в небо устремились, а когда долетели до границ страны Вавилонии, высадил его Маресьев и говорит на прощание:
- извини друг, дальше добирайся своим ходом.
- А может махнем в мое царство, я тебя своим личным летчиком-аватором сделаю, будешь у меня, как сыр в масле кататься, озолочу, если захочешь.
-Иди с богом, - отвечал ему Маресьев, - а мне домой пора, заждалась меня жена и детишки малые, - воспарил в небо, только его и видели.
Делать нечего, перекинул Гавгамеш через плечо суму переметную и в обратный путь пустился. Сколько дней он своими ногами топтал эту бренную землю, о том нам знать недано-неведомо, но вскорости он таки добрался в свой родной город. Созвал к себе всех самых искуссных знахарей и начал колдовать над цветком жизни. Через некоторое время знахари изготовили из корня Женьшеня целебную настойку. Бросился он первым делом к старику Урану, а того и след простыл, куда уехал, никто не знает. Походил вокруг Рейского сада, но даже внутрь его не впустили. Стоит у врат сада грозный стражник, двухликий Херувим, и никого внутрь не пускает. Бросился тогда Гавгамеш к могиле своего друга Энкиду, руками разрыл надгробье, но даже костей не обнаружил, истлели косточки, превратившись в прах и глину, ведь из земли и глины был сотворен Энкиду. Сел он над могилою друга и горько расплакался.
-Для кого я старался, зачем пересек землю от края до края, если судьбу нельзя изменить. Можно пить свою желчь хоть до скончания века, но жизнь нельзя удлинить.
Рассердился он на весь белый свет и выбросил целебную настойку в пустыню. А надо заметить, что рядом с тем местом, где упал сосуд с волшебным лекарством, жила в норе одна дряхлая гадюка. Заинтересовал её подозрительный шум, может это суслик или ушастый кролик, подумала голодная рептилия и выползла наружу. Осмотрелась, никого нет, лишь небольшой сосуд с какой-то подозрительной жидкостью валяется брошенным на земле. Не долго думая, схватила его зубами, а так как была голодна, то проглотила целиком, вместе с тарой. И через миг, над пустыней раздался душераздирающий крик, это кричала старая змея, вкусившая целебной настойки. Услышали люди змеиный крик радости и веселья, очень удивились, ведь нет на свете такого, чтобы хладнокровная рептилия могла кричать и улыбаться, разве что от счастья. От неожиданного крика, вздрогнул даже Гавгамеш, ибо до тех пор никто и никогда не слышал, как кричат змеи. Огляделся по сторонам, а кругом от этого крика змеиного чудеса происходят невиданные. Высокие скалы дрожат и сбрасывают с вершин громадные камни, горные водопады прекратили свое падение, и даже реки, обратив свое движение, потекли вспять. Все это произошло в один миг, пока кричала змея, а затем все также внезапно прекратилось, как и началось, реки вошли в свое привычное русло, горы встали на свои прежние места, а змея огромная и толстая, как твоя нога, прошипела.
-Спасибо друг! Спасибо!
Шмыгнула в нору и нет её. Уже по пути к своей норе змея молодеть начала, шкуру свою змеиную сбросила, шипит, молодости своей радуется.
-Пху ты, образина, - с досадой сплюнул на землю Гавгамеш, только теперь к нему дошло, что в порыве отчаяния он совершил непоправимое. - Ведь этим самым лекарством я мог продлить жизнь кому-то из своих горожан, но досталась она земляному червю. Получилось так, что нашел я колодец, да потерял черпак и ведра.
Погоревав день, проплакав другой, Гавгамеш успокоился и решил так. К чему мне домой возвращаться, засмеют горожане, махнул рукою и двинулся к своей ненагляной Манучехре, которая любила его больше жизни своей. Стали они вдвоем жить-поживать, добра наживать. А нам пора оставить в покое Гавгамеша, а то еще расплачется, начнет рассказывать, что он царь огражденного Урука и прочее, прочее, прочее.
Лучше вернемся на пол века назад, отдохнем на берегу Средиземного моря, полной грудью вдохнем соленый воздух прибоя, полюбуемся его сказочными красотами.
Солнечные пятна
-Некогда мне отдыхать, - отмахивался Крон от бога солнца, - посмотри, сколько у меня накопилось государственных дел, а все о чем ты просишь, так сразу не решается.
И правда, дел у тирана накопилось не впроворот а тут еще бог солнца Гелиос пристал, подари, да подари ему остров в Средиземном море.
-Я от восхода до заката лечу, из края в край земли, а если в пути произойдет поломка или какая другая оказия приключится, мне и приземлиться то негде.
-В том то и дело, что нет у меня пустующих островов, - оправдывался Крон, - но если хочешь, могу отселить из любого острова его жителей, но это все одно быстро не делается, так что зайди на днях, я обязательно что-нибудь придумаю.
-Нет братец, ты не отлынивай, - настаивал Гелиос, - ты мне немедленно, сию же минуту дай кусок земли, а если не дашь, пожалеешь.
-Это еще почему? - интересовался Крон.
-А потому что моя колесница совершенно дряхлая, чуть ли не каждый день ломается, вот раньше, до гибели моего сына Фаэтона, у меня была колесница, год мог летать без остановки, а теперь, то взлет, то посадка.
- Где я тебе сейчас пустой земли достану, - обиделся Крон на брата Гелиоса, - вот смотри, - развернул он карту Средиземноморя, на которой словно бисер были рассыпаны большие и маленькие острова.
Самым болшим и красивым был остров Крит, чуть меньше Лимнос, Лесбос, Хиос, Инусы, Псара, Самос, Киклады, Андрос, Тинос, Миклос, Риния, Кефнос, Серифос, Сифнос, Сирос, Гиярос, Никсос, Парос, Макронисос, Додеканес, Патмос, Лерос, Калимнос, Кос, Нисирос, Астипалия, Тилос, Сими, Халки, Карпафос, Касос да еще множество мелких островков и одиноко торчащих скал.
-Смотри сам, все кругом заселено Дорийцами, Ахейцами, Спардами, Пеласгами, Лелегами, Кавканами, Эллинами и прочими народами. Говорю же тебе, ничего пока нет, лучше зайди на той неделе, а еще лучше годика через два, тогда наверняка что-то для тебя подберу.
- Знаешь, что братишка, ты меня за нос не води, завтраками не корми, - напустился с упреками Гелиос. - У тебя время в руках, крутишь им, как я солнцем. Давай прямо сейчас и все тут, - настаивал он, - и помни, что жизнь на планете земля всем обязана солнцу, а значит и мне, богу солнца.
-Я ученый, - гордо заявил ему в ответ тиран Крон, - поэтому лучше тебя понимаю, что солнце - это не только лучистая энергия, но также свет и тепло.
- Да, но ты наверное забыл, - парировал Гелиос, - что солнечная активность имеет прямое воздействие не только на органические тела, но и на социальные процессы и направленность исторического развития общества. Вспышки на солнце! Появление и изчезновение пятен! Их перемещение по-поверхности дневного светила–эти и другие явления, а также создаваемый ими комплекс астрофизических, биохимических и иных процесов оказывают прямое и косвенное воздействие на состояние любой биосферы, животного и человеческого организма в часности.
-Скажите на милость, - взмолился Крон, - какое отношение имеют солнечные пятна лично ко мне, что я не так сделал, - оправдывался он.
- Вот именно, - что ты ничего не сделал, - упрекал его Гелиос, - вспышки на солнце - это тебе не хухры-мухры, от них происходят губительные эпидемии и разного рода аномальные явления в жизни любого общества. Например: нервные cрывы или неадекватные психические расстройства, положительные и отрицательные отклонения в мозгах людей и демоносов. Так что смотри и потом не говори, что я тебя не предупреждал, если у тебя в царстве-государстве смута какая начнется.
Выслушал Крон мудренные речи, скривил недовольную морду, а затем, наклонившись, поднял с пола мягкий комок земли, протянул его братцу и молвил.
-Вот тебе кусок земли, брось его в открытом море, скажи заклинание и вырастет из под воды остров, а меня своими около научными домыслами не пугай, я уже пуганный и не раз.
-Зачем мне тебя пугать, - отвечал Гелиос, разминая в руках горсть земли и, скорчив кислую мину, добавил, - хочешь я тебя за эту землицу расцелую.
Повсему, язвительные намеки брата не понравились Крону:
- давай, - согласился он, предупредив, - поцелуй из рота в рот получается микроб.
-Знай, я ухожу, - молвил на прощание Гелиос, разминая в руках горсть земли, - но помни, если увидишь, что солнце пятнами покрылось, будто оспина его сьедает, ждет тебя большой сюрприз.
-Ходил бы ты отсюда, искать свой остров, - молвил Крон и скривился оскоминой. - У меня жена Рея вот-вот должна сыном Загреем розродиться, у меня дел по горло, а тут еще ты меня донимаешь, иди, ищи свою землю обетованную, может чего сыщешь.
Послушавшись совета, бог Гелиос снарядил большой корабль, нагрузил туда все свое имущество и в путь дорожку припустился. В начале плыли они все время на юг и прибыли к острову Крит, не успели они еще, бросить якорь, а погода до этого добрая, ласковая взяла и испортилась. Море штормит так, что на ногах устоять невозможно, небо затянули черные тучи, густо замешанные на беспросветном тумане, который то и дело взрывался раскатами грома да молнии. К чему бы это, думал бог сонца, пять минут назад на небе не было ни тучки, а тут разыгралось прямо какое-то колдовское ненастье. Но в этот момент ветер, все время дувший им в спину, переменился и понес судно в другую сторону. Семь долгих дней они плыли в этом призрачном тумане, ничего не видя вокруг, куда плывут не ясно, куда приплывут неведомо. Устав от длительных скитаний, команда на корабле начала роптать, вот-вот мог вспыхнуть бунт, тогда обозленный на судьбу Гелиос взял комок земли и со всего размаху бросил его за борт, ругая последними словами братца Крона. Лишь только ком земли упал в воду, туман до того густой и вязкий взял и рассеялся, а пред глазами изумленных моряков открылся прекрасный остров, будто только что рожденный морской пеной. С каждой минутой все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, он переполнял всякое воображение густыми непроходимыми лесами, быстрыми ручьями, удобными бухтами, что могли дать приют множеству кораблей.
-Может это древний материк Родос снова явил миру свое великолепие, - вскричали моряки в один голос, - ведь он также прекрасен, как и погибший материк Родос.
-А почему бы и нет, - согласился с моряками бог Гелиос, - так и назовем этот остров, Родосом.
Высадившись на берег, стал бог солнца обживать этот необитаемый остров и напрочь забыл о призрачном тумане, который преследовал его несколько дней. А надобно заметить, что этот призрачный туман возник не случайно, это был самый настоящий колдовской туман, который наслала титанида Рея на остров Крит, и наверное у нее были к тому веские причины. Но обо всем по порядку.
Островок любьви
Остров Крит - самый большой и красивый из сотни островов, разбросанных среди лазурных вод Средиземного моря. Острова Лимнос, Лесбос, Хиос, Инусы, Псара, Самос, Киклады, Андрос, Тинос, Миклос, Риния, Кефнос, Серифос, Сифнос, Сирос, Гиярос, Никсос, Парос, Макронисос, Додеканес, Патмос, Лерос, Калимнос, Кос, Нисирос, Астипалия, Тилос, Сими, Халки, Карпафос, Касос и множество мелких островков и скал некогда составляли единое целое материка Родос, ставшего по воле злого рока жертвой техногенной катастрофы. В результате чудовищного взрыва унесшего жизни сотен тысяч демоносов, эти острова долгое время оставались необитаемы, поэтому тирану Крону пришлось заново заселять их людьми и демоносами. Вскоре трудом сотен тысяч переселенцев были отстроены новые города, посажены фруктовые сады, в полях колосилась пшеница, рожь, ячмень да полба. А острову Крит, как самому большому и красивому острову, судьбой была уготована участь стать не только жемчужиной Средиземного моря, но и колыбелью рождения нового бога в человечьем обличии. А произошло это так.
На Крите прекрасном и дивном, у высокой горы Дикты раскинулась тенистая роща, богата деревьями, цветами и прохладной родниковой водой. В самом укромном уголке рощи была устроена пещера, в которой с незапамятных времен обитали эфирные нимфы. Славились те нимфы по всей округе, умением исцелять многие болезни, врачевать недуги, да принимать роды у женщин. И многие жители острова Крит приходили в пещеру к нимфам, молились дочерям бога Океана, приносили им дары и подарки. Стены той пещеры были обильно расписаны знаками, рисунками и символами, и если присмотреться к рисункам, то можно было увидеть вот что. Одни женщины детей рожают. Другие высиживают яйца-Омфалы, а бестелесые нимфы им в этом помогают, детенышей пеленами укрывают, врачуют, исцеляют хвори и недуги. Но не только рисунками известна та пещера, часто селяне окрестных деревень тут брошенных детей находят, и тогда они стают их кормильцами. Вот в эту пещеру к эфирным нимфам зачастила одна беленькая овечка, отзывавшаяся на кличку Метида. Этой овечке, недавно принесшей ягненка, кормить бы своего отпрыска, ухаживать за ним, заботиться, а она будто и не мать вовсе, раз за разом бегала в пещеру к нимфам. И не раз пастух, по имени Дриас, думал, будто пропала она, унесенная разбойником волком. Надоело пастуху все время разыскивать непослушную овцу, желая её наказать и слушаться заставить, свил он из гибких прутьев веревку, скрутил петлю и пошел ловить непослушную овцу. Подойдя к пещере, увидел он вовсе не то, что ожидал увидеть. Овца, как нежная мать, подставляет соски с молоком текушим обильно, а ребенок без плача жадно хватает своим ротиком то за один, то за другой сосок. Удивился всему этому пастух, подошел ближе, посмотрел на ребенка, оказалось, что девочкой было это дитя, а также лежали с нею рядом приметные знаки: головная повязка, расшитая золотом, злаченые туфельки и браслеты чистого серебра. Сочтя, что богами ему послана эта находка, он на руки младенца берет, в сумку приметные знаки кладет и молится нимфам, чтоб дали ему счастливо вскормить малютку. А когда пришло время гнать стадо домой, возвращается он в свой дом, и жене о том, что нашел, рассказывает, найденыша предлагает своей дочкой считать, её тайну от всех скрывать, как родное дитя воспитывать. И тот час Нопа, так звали жену пастуха, матерью стала ребенку и любовью его окружила. А чтобы без имени ребенок не рос, имя ему нарекли по имени овцы кормилицы, Метида, что означает- мысль. Так и осталась Метида в доме приемных родителей, росла, овцою вскормленная, родительскою любовью окружена, светом ласкового солнца обогретая. Спустя несколько месяцев, когда казалось ничто не предвещало ненастья, а погода стояла тихая и ласковая, налетела черная туча, небо закрылось непроглядною мглою, разыгралась страшная буря. Она бушевала семь дней и семь ночей, молнии вспыхивали в огненных раскатах, грохот грома и шум бури заглушал стоны роженицы, а та все шептала, приказывая нимфам.
-Слушайте, запоминайте и точно исполните все, о чем я вас прошу. Если случится мне умереть при родах, вы должны заботиться о малютке, как о своем собственном ребенке, ибо этот отпрыск богов лишь для того на земле родится, чтобы свергнуть злобного тирана и освободить из бездны утробы своих сестер и братьев.
Все это она говорила, взойдя на родильные камни. Царица Рея, уже родившая пятерых детей, не боялась родов, только все её дети девочки: Гестия, Деметра, Гера, да сыновья: Аид с Посейдоном вылуплялись из яйца Омфала, выседеть такой плод было куда легче, чем рожать его живьем. В этот раз ей предстояло родить младенца в человеческом обличие, и она просила мать-землю Гею и слала мольбы к небесному отцу Урану, чтобы те ниспослали ей силы, так необходимые для продолжения рода. Взойдя на родильные камни, она, стиснув зубы, держалась до последнего, чтобы только не кричать от чудовищной боли. Время шло, а долгожданного разрешения от бремени не наступало, роженица мучилась и стонала. Третьи сутки длятся роды, а она никак не может освободиться от бремени, и силы её истощаются. Её верные служанки: Кельмис, Дамнаменей, Акмон, стоя у входа в пещеру, стучат в медные щиты, бьют в железную наковальню, пытаясь заглушить стоны роженицы. Звон щитов, грохот железной наковальни, смешавшись с шумом бури, превращается в настоящую какафонию звуков, от которой дрожит земля, сотрясается небесный свод. Это отец Уран и богиня земли Гея сотрясают небо и землю, пытаясь ненастьем скрыть от жестокого отца тирана рождение нового бога. Эфирные нимфы день и ночь не отходят от роженицы, а та никак не может разродиться, мучится бедняжка, теряя силы от боли и страданий, даже они, потеряв всякую надежду, стоят возле роженицы, безвольно опустив руки, не зная, как и чем помочь царице. Только одна из них, по имени Амалфея, не теряет надежду, она как заботливая повитуха поит роженицу целебной настойкой для поддержания сил, ловит каждый взгляд, молниеносно выполняя любое её желание. Но время шло, желаний становилось все меньше, голос царицы слабел, и вскоре, он походил на шелест сухой листвы. У роженицы начался бред и видения, она, как выброшенная на берег рыбка, беспомощно раскрывала рот, жадно глотая воздух. И вот когда казалось, что она уже не сможет разродиться от тяжкого бремени, раздался крик младенца. Слабое, хилое, но такое желанное существо появилось на свет, не причинив ни какого вреда, ни себе, ни матери.
-Мальчик, - сообщила повитуха Амалфея, и сердца всех, кто видел чудо рождения, наполнились радостью, ибо лик младенца был прекрасен, словно сияние луны в 14 ночь. Куреты, её верные служанки: Кельмис, Дамнаменей, Акмон старались изо всех сил, били в щиты, громом и молнией пытались заглушить крик младенца, в начале такой слабый, а теперь усиливающийся. И тутже очередная молния, будто праздничный салют, взорвала небо, расколов его на части. Это бог неба Уран слал дочери свои поздравления. А затем земля взяла и подпрыгнула, как во время землетрясения, это богиня земли Гея радовалась рождению внука. Через три дня и три ночи у младенца отпала пуповина, что еще больше обрадовало мать Рею, она всю свою любовь, всю свою нежность, которая за эти века накопилась в её душе, выплеснула на младенца, целовала его, лелеяла, не могла наглядеться. Однако, вскоре выяснилось, что у роженицы затвердели груди, молока не стало, нечем кормить ребенка. И правда, Рея физически была не приспособлена для рождения живых младенцев, ведь титаны всех своих детей высиживали из яиц-Омфалов, а когда детеныши вылуплялись на свет божий, они уже не нуждались в материнском молоке. Взмолившись к небесам, она стала сыпать в жертвенный огонь алтаря душистые травы, моля небеса, ниспослать ей кормилицу.
-О, прекрасные богини, благие богини помощницы в родах, если вы, и вправду, мне дитя даровали. Если верно, что отпрыск мне был подарен вами, молю, просьбу мою исполнить, ниспослать малютке кормилицу.
И о чудо, от воскурений и душистых трав пламя огня вспыхнуло ярче, сильнее, а нимфа Амалфея вдруг стала меняться в размерах, вытянулась в длину, обросла шерстью и заблеяла по-козьему. И было это превращение тем удивительнее, что стали её груди большим, вымям полным сладкого молока, и ребенок, припав к вымени губами, жадно его пил. По истечении недели стала Рея в обратный путь собираться, к этому времени погода наладилась, лишь только мелкий дождик накрапывал, да в небесах обагренных зарею сияла двойная радуга. На крылатой колеснице, окутанная радужным облачком, улетала царица Рея, прихватив с собою мягкий камешек, по виду похожий на яичко-Омфал. Этот камешек Омфал она заботливо запеленала в пеленки, намереваясь, выдать его за свое дитя. И надо заметить, что ей таки удалось окрутить мужа, который ничего не заподозрив, отправил его в бездну Утробы, в самый дальний уголок чистиляща. А настоящий младенец остался в пещере у нимф, козьим молоком напоенный, с каждым днем становился крепче, рос, будто на дрожжах. Когда поворачиваться научился, на животе лежать захотел, а превзойдя эту науку, начал подымать головку, едва же её приподнять сумел, глядь, уж сидит как огурчик, качаясь. Только вчера качаясь сидел, нынче ползает на четвереньках, освоив эту науку, принялся ходить, спотыкаясь. Спотыкался он не долго, вскоре твердо встал на ножки, а когда ходить научился, стал бегать в пещере, с нимфами играя. Вскоре бегать в пещере ему надоело, пожелал к ручью спуститься, побежал, но споткнувшись упал на землю и расплакался. Как раз в это время возвращался из города в деревню уже знакомый нам пастух Дриас, у ручья он услышал плач младенца, доносившийся из густой травы. Поспешил на крик, смотрит, лежит ребенок, заливается плачем во весь голос, а рядом с ним никого нет, ни отца, ни матери. Дриас пожалел младенца, взял его на руки, почувствовав ласку ребенок, сразу же замолчал, хотя человек был чужой, и понятное дело, он долго лежал один-одинешенек и горько плакал. Дриас же очень обрадовался находке, решив, что это само небо подарило ему сына, завернув ребенка в тряпицу, понес домой. Только выбрался на тропинку, глядь, а за ним из кустов коза увязалась, бежит следом, за ними не отставая, куда он, туда и она. Не стал он её прогонять и взял с собою. Смышленный и симпатичный мальчик понравился всем его родственникам, от которых они с женой Нопой уже не скрывали свою находку, считая, что в один месяц двух детей родить невозможно. Так младенец и остался в доме Дриаса и Нопы, обласканный любовью, окруженный заботой. Над именем, как назвать малютку, родители долго не думали, коза Амалфея сама проблеяла имя З е в с, так и стали звать младенца Зевсом. А через некоторое время необыкновенное проишествие произошло в их доме, а произошло вот что. В холодном поту проснулась любовница Крона, демоница по имени Шакархава. Будто что-то её укусило за правое ухо, и от этого укуса оно распухло и сильно болело. Чтобы это могло значить, думала Шакархава, а когда она погадала на печени молодого козленка, будто глаза у нее открылись, ужас пронзил все её тело.
-Не бывать этому, - вскричала она, - этот младенец станет правителем страны, он погубит тирана и меня вместе с ним, только его смерть может избавить нас от предначертанного судьбой!
Решив, что Крон не сможет лишить наследника жизни, коварная Шакархава решила, что все это она должна совершить своими собственными руками и оставить в тайне. Где искать дитя, она не знала, но была твердо уверена, что материнское сердце подскажет, где искать младенца, значит, за царицей Реей нужно установить слежку, решила она. Знаясь на приворотных чарах и колдовстве, она умела летать на вырванном с корнем деревце лавра. Так она и поступила, обернувшись сгорбленной старухой, вырвала с корнем молоденькое деревце лавра, взмахнула крылом и, будто ночная моль, упорхнула в страну Гардарику. После родов Рея переехала жить к матери, богине земле Геи, и находилась безвыездно в городе Гееполе. Шакархава под видом нищей старухи стала крутиться возле царского дворца, дожидаясь, может она хоть чем-то выдаст своего сына. Однажды Шакархава заметила, что царица Рея отсылает куда-то почтовых глубей, которые в своих клювах несли божественную Амбросию. Догадалась коварная колдунья, кому предназначены эти дары, снарядила погоню, летит следом за ними, да все время к острову Крит. Смотрит, бронзовокрылые голуби подлетели к хижене пастуха, сели у колыбели младенца и стали кормить его божественной амбросией, а он безбоязненно брал их на руки, и прямо из клюва ел сладкие плоды.
-Так вот ты какой наследничек престола, - радовалась она, хихикая.
Обернувшись красивой девушкой, зашла в хижину Дриаса и его жены Нопы.
-Радость-то какая, - запричитала добрая женщина, - у вас ребеночек родился, ну прямо писанный красавец, - радовалась она.
-Кто ты, - поинтересовался Дриаса, - зачем к нам пожаловала?
- Меня зовут Суденица, - отвечала Шакархава, - прослышала я, что у вас великая радость, ребеночек породился, вот и пришла наречь ему жизненную долю.
- Вас же должно быть трое, - молвила Нопа, - суденицы всегда в троем судьбу нарекают. Вначале судьбу нарекает старшая Лехасис, она предрекает сколько жить ребенку и день его смерти. Затем средняя Клото дарит ребенку силу и физические недостатки. И наконец самая младшая Антропис, чьё слово считалось самым главным и определяющим, с чем столкнуться в жизни, когда ему идти под венец и каким счастьем обладать.
-Я самая младшая, - обьяснила Шакархава, - вот и документы у меня имеются, - протянула она свернутый в четверо пергамент с подписью и гербовой печатью, где черным по-белому было указано, что она самая младшая из судениц. - Мои сестры задержались в пути, не беспокойтесь, они скоро прибудут, а я пока одна на ребеночка посмотрю, долюшку ему счастливую нагадаю.
-Ну раз так, тогда все в порядке, проходи, гостьей будешь, может накормить тебя с дороги, - предложил Дриас девушке.
-Мне нужно остаться с младенцем наедине, так сказать пообщаться с ним, тет а тет, с глазу на глаз.
- Да, да конечно, конечно, не будем вам мешать, - вышли во двор счастливые родители.
Когда за ними затворилась дубовая дверь, глазки Шакархавы блеснули недобрым огнем.
-Щас, я тебе буду судьбу предсказывать, судьбу скорую-скоропостижную, - радостно потирала рученки, так называемая суденица.
Ребенок аж глаза закрыл, когда над ним склонилась чужая тетка, вроде почуяв, что от нее не следует ждать добра. Жена пастуха Нопа в окошко увидела, что суденица берет на руки дитя, но не решилась возражать, ибо не верила, что такая красивая и добрая женщина могла содеять плохое против её дитя. А демоница Шакархава взяв Зевса на руки, тутже приложила его к своим грудям смазанным ядом отравы, и нежным таким голоском молвила.
-Какой же ты крепенький и смышленный мальчишка, давай милок испей напоследок молочка.
А ребенок, жадно припавший к грудям, как ни в чем не бывало начал пить яд отравы, вместе с молоком. И о чудо, демоница почуяла, как к её грудям прильнуло настоящее молоко, будто она сама только-только родила ребеночка. А дитя жадно присосалось и тянет сиську, вытягивая из тела жизненные соки. Никогда до этого не испытавшая радость материнства, Шакархава вдруг почувствовала себя матерью, кормящей грудью свое дитя. А ребенок, знай себе пьет молоко, причмокует, а вместе с отравой высосал и жизненную силу демоницы. А та ничего не могла поделать с собою, стояла и зачарованно смотрела на младенца, чувствуя, как из тела вместе с молоком исходила энергия жизни. Так на смертном одре силы покидают живое существо.
Что со мною происходит, или я сошла с ума, пронеслось у нее в голове, ощущая, что она теряет рассудок, но поделать ничего не может. Прожорливый ребенок тянет и тянет жизненную силу, высмактывая её капля за каплей. А когда она собралась с последними силами и попыталась освободиться от младенца, то ей показалось, что чья-то неведомая рука схватила её за горло и тянет обратно. Перед глазами возникли вспышки огня, это жизненная сила покидала ее тело. По змеиному извиваясь и корчась от боли, она собрала остатки силы, но её хватило только на то, чтобы раскрыть свой черный рот, из которого вырвался истошный крик. Ноги подкосились, как будто их кто-то подрезал острым серпом, она упала на пол и превратилась в сморщенную и совершенно высохшую гадюку. Услышав душераздирающий крик, встревоженные родители вбежали в дом и увидели, что возле младенца лежит гадюче тело ведьмы, от которой на землю падало две тени, одна была красивой - девой суденицей, а вторая - отвратительного вида старая Грая. Чтобы сохнанить все проишедшее в тайне, тело гадюки сожгли в печке, предав тайной кремации без погребальных обрядов. А маленькому Зевсу ничего не повредило, согретый родительской заботой, он рос, подростал, а вместе с ним и его сестра Метида. Ведь одногодками были оба эти ребенка, выросли быстро, и красотой заблистали они ярче, чем дети простых поселян. Когда Зевс и Метида достигли совершенолетия, их родителям приснился такой сон. Будто нимфы той самой пещеры прилетели в их дом и парили над спящими детьми, осыпая их полевыми цветами и душистыми травами, обратившись к Дриасу и Нопе, крылатые нимфы велели Зевсу пасти козье стадо, а Метиде присматривать за овцами. Увидев этот сон, отец и мать огорчились, ведь родителям казалось, что им то должно быть предсказана лучшая доля. Потому что с младенчества они детей грамоте обучили, да и кормили более нежной пищей, не хуже чем детей знатных демоносов. Но все же подумали они, раз дело идет о судьбе детей, посланных им божьим проведением, нужно эфирным нимфам покориться. Друг другу об этом сне рассказав и жертву в пещере у нимф принеся, они со стадами коз и овец своих детей посылают в горы, всему их обучив. Как и где их нужно пасти до полудня. Когда к водопою водить. Когда обратно в загон отводить. Когда посох в ход пускать, а когда лишь прикрикнуть на своих питомцев. А они обрадовавшись, словно важное дело им поручили, тутже своих коз и овец полюбили больше, чем бывает у простых пастухов в обычае. Ведь Метида среди прочих овец пасла ту, которая её спасла и выходила. А Зевс в своем стаде присматривал за козой Амалфеей. Это время было началом весны, и все леса, луга и горные склоны были покрыты яркими бархатистыми цветами. Воздух, прогретый теплым солнцем, был наполнен жужжанием пчел, птичим звоном да козьим блеяньем - это резвились и прыгали недавно рожденные козлята с ягнятами. Барашки скакали по холмам, пчелы жужжали в лугах, птицы пением своим оглашали густые заросли, и так как все вокруг было охвачено радостью и весельем, что Зевс и Метида, юные, нежные, стали сами подражать тому, что слышали и видели. Слыша пение птиц, сами пели. Глядя, как прыгают овцы, сами скакали и резвились, как малые дети. Подражая пчелам, они цветы собирали и на грудь, за одежду себе их кидали. Или веночки сплетая, их нимфам в дар посвящали. Все это они делали вместе, стада свои выпасая друг от друга неподалеку. И часто Зевс пригонял овец, отбившихся от стада, часто и Метида сгоняла с крутых утесов слишком смелых коз. Бывало и так, что один из них сторожил стада, когда другой чересчур увлекался игрою, а игры были у них пастушьи, детские. Метида на болоте собирала стебли злато-цвета, плела из них клетки для цыкад, и часто делом этим занявшись, овец своих забывала. А Зевс, нарезав тонких тростинок, узлы их колен проколов, одну с другою склеив мягким воском, до ночи учился играть на свирели. И вместе порою они пили молоко, а еду что с собой приносили из дома, делили друг с другом. И можно б скорее увидеть, что овцы и козы врозь пасутся, чем встретить Зевса и Метиду отдельно. Так росли они, будто прекрасные цветы под теплым солнцем, и казалось, будто кто-то неусыпно следит за ними, помогает, беды отводит стороною от стад их. В пещере у Нимф они часто находили лакомство: для других незаметное, это дивные плоды божественной Амбросии, мед и сладкий нектар. Наверное, все эти угощения поселяне жертвовали нимфам, а те их Зевсу и Метиде оставляли. И казалось тогда, что богини отдавали им свои плоды с радостью, не отпуская их из пещеры, даров дивных не вкусивши. А пока они так веселились, вот какую беду против них измыслил крылатый мальчишка Эрот. Тут не подалеку, в горах, было волчье логово с выводком волчат. Волчица из соседних стад часто похищала добычу, ведь много пищи ей нужно было, чтобы прокормить своих щенят. Тогда поселяне ночью вырыли ямы-ловушки на волчих тропах. Большую часть земли они раскидали далеко от ямы, а над самой ямой положили сухие длинные ветви и засыпали их остатком земли, чтобы месту придать прежний вид. Если бы даже заяц здесь пробежал, то и тогда эти ветви сломались, ведь они были тоньше соломы, а земли лишь подобье. Но хотя и вырыли они много таких ям по горам и равнинам, не пришлось им поймать волчицу, учуяла она, что в земле устроены ловушки, стала еще осторожней. А козы и овцы по-прежнему гибли, да к томуже чуть –чуть не погиб и сам пастух. А все потому, что от природы Зевс был очень добрым, ведь уже не раз ему говорили, что драчливый баран лишь тогда укрощается, если ему пробуравить рога в изгибе возле ушей, но Зевс не слушал, ему было жаль своих питомцев. И вот однажды, два козла прийдя в ярость от ревности к козе Амалфее, кинувшись друг на друга, вступили в бой. Столкнулись они так сильно лбами, что у одного из них сломался рог, было ему ужасно больно, и весь задрожав, он пустился бежать, а победитель, за ним гоняясь, не давал ему передышки. Зевсу стало жалко, рассердившись на дерзкого козла, схватил он свой посох и стал преследовать того, кто преследовал сам. И конечно, ни козел убегавший, ни Зевс в гневе его догонявший, себе под ноги не смотрели. Оба падают в волчью ловушку, первым козел, а Зевс за ним следом. Это его и спасло, при падении козел опорой ему послужил, смягчив падение. Козел сломал себе рога, а Зевс сидел в яме и ждал, не прийдет ли кто-нибудь помочь, выбраться из ямы. Метида увидела все, что случилось, помчалась к яме, узнала, что Зевс жив, и на помощь позвала пастуха, сторожившего быков на соседнем лугу. Прийдя к яме, Пан, так звали пастуха, стал искать длинню веревки, чтоб, за нее схватившись, вытащить Зевса из ямы. Но не случилось веревки под рукою, тут Метида развязав свою набедренную повязку, дает её пастуху вместо веревки, и в двоем стали тянуть Зевса наверх. Вскоре вытащить им удалось и злосчастного козла, оба рога сломавшего, вот какая настигла его кара за учиненную драку. Этого козла они пастуху Пану подарили, как дар за спасение, а домашним решили неправду сказать, придумав, что волки напали и сьели козла. Сами ж, вернувшись назад, осмотрели своих коз и овец, и увидав, что козы и овцы пасутся спокойно, они уселись на сваленный ствол дуба и стали осматривать, не поранил ли Зевс себя до крови, в яму свалившись. Но ни раны, ни крови на нем не было, только волосы и все тело было в земле и грязи.
-Тебе нужно обмыться, пока не узнали родители о том, что случилось, - сказала Метида.
-Клянусь всех высшими небесами, - отвечал ей Зевс, - это не козел смягчил мое падение, а чья-то рука спасла меня. Только чья это рука мне знать не дано, может та, что во время горного обвала отвела от меня каменную осыпь, или та, что отводит от наших стад хищных зверей и диких драконов.
-Все ты выдумываешь, - смеясь отвечала Метида, - драконы уже почти все вывелись, лучше козла благодари за свое спасение.
Так они шли, разговаривая, к ручью, что бежал в пещере у Нимф. Зевс отдал девушке свой хитон и сумку, а сам, став у ручья, принялся мыть свои кудри и все тело. Кудри у него были черные и густые, тело-загорелое, и можна было подумать, что это тень от кудрей его делает смуглым. Удивительно, думала девушка, я Зевса без одежд видела сотни раз, и никогда он мне не казался таким прекрасным, как сегодня, а так как прекрасным он ей показался, то причиной его красоты она сочла купанье. Когда же она стала водой омывать ему спину, то его нежное тело легко поддавалось её руке. Боже, какая у него прекрасная и мягкая кожа, думала девушка, и так понравилось ей прикосновенье к Зевсу, что она не раз украдкой к своему телу прикасалась, желая узнать, какое тело нежнее. День клонялся к закату, одевшись, они свои стада погнали домой, и Метида ничего больше с тех пор не желала, кроме как вновь увидеть Зевса купающимся. Утром, когда на луг они пришли, Зевс, как обычно севши под дубом, стал играть на свирели и присматривал за козами, а его питомцы паслись тутже рядом, словно им нравилась его музыка. Особенно любила музыку коза Амалфея, она улеглать тутже под деревом, и казалось, могла часами слушать божественную свирель. Метида, севши рядом, следила за стадом своих овец, но чаще на Зевса глядела. И вновь прекрасным он ей показался, и снова она решила, что причина его красоты это прелестные напевы свирели. Так что когда он закончил играть, она и сама взялась за свирель, надеясь, что может быть, станет сама столь же прекрасной. Только свирель не слушалась её, издавала хриплые звуки. Нет, не в свирели дело, думала девушка. Тогда в чем, может быть вода источника нимф всему виной. Вскоре она убедила Зевса опять пойти к ручью, и вновь увидела его во время купания, а увидав, к нему прикоснулась, и вновь восхищалась, и восхищение это было началом любви. Что с нею происходит, она не понимала, ведь выросла она в деревне, и ни разу ни от кого не слышала даже слова: «любовь». От неизвестности томилась её душа, взор рассеяно скользил по прилестным цветам, а она их даже не замечала, думая только о Зевсе. Извелась бедная в терзаниях, есть перестала, по ночам не спала, все думала и не понимала, что с нею происходит. Неужто я заболела, думала она, но что за болезнь, я не знаю. Страдаю я, но нет на мне раны. Тоскую, но из овец у меня, ни одна не пропала. Пылаю как от солнечного ожога, даже когда сижу в тени кипарисов. Сколько раз терновник царапал меня, и то я не стонала. Сколько раз пчелы меня жалили, а я от еды не отказывалась. Но то, что теперь ужалило мое сердце, намного сильнее. Зевс красив, но и цветы красивы. Прекрасно звучит его свирель, но соловьи поют еще краше, а я о них вовсе не думаю. О если б я сама стала свирелью, чтобы его дыханье в меня входило, или по волшебству я превратилась в козочку, чтобы он пас меня.
-О злой ручей у пещеры нимф! Ты только Зевса сделал прекрасным, я же напрасно купалась в тебе. Гибну я милые нимфы, и даже вы не даете спасения девушке, вскормленной здесь на ваших глазах! Кто ж вас венками украсит, когда меня не станет. Кто будет кормить моих бедных ягнят. Кто будет ходить за моей цыкадой болтливой, которую я с большим трудом поймала, чтобы она мой слух услаждала пеньем своим. Зевс лишил меня сна, и напрасно поет цыкада.
Так страдала Метида. А пастух по имени Пан, который из ямы вытащил Зевса, а с ним и козла, был от рождения полукровка, в его жилах было намешано крови не мало, были там и люди, и демоносы. Рождение Пана было немение таинственным, чем рождение Метиды и Зевса. Поговаривали, что Пана родила прекрасная нимфа, по имени Дриопа, от кого она родила малютку, она и сама наверное не знала, да только когда ей показали новорожденного синочка, Дриопа в ужасе вскричала:
- Ой?
Потому что очень испугалась его вида. Сын был рогат, бородат, от рождения имел козлиные ножки, громко ржал, будто онегр, к тому же видом своим он больше напоминал человека, нежели демоноса.
- С кем ты его нагуляла? - насмехались над нею подруги-нимфы, а та не помня себя от стыда бросилась бежать и, споткнувшись, упала на землю, превратившись в молоденький стройный дубок.
Эта история с нимфой была чистой воды сказка, придуманая его приемным отцом Дионисом, которого на Крите считали чуть ли не богом виноделия. И правда, неслыханное дело, отродясь, бестелесые нимфы не рожали детей, а уж тем болие таких безобразных, как Пан. Правдоподобнее выглядит совершенно другая история, ребенка подбросила одна беспутная девица, с которой Дионис имел любовную связь, и тому уже ничего не оставалось, как приукрасить его появление, насочиняв с три короба. Несмотря на свое увлечение настойками, наливками из винной ягоды, которая была завезена на остров из Кавказа, Дионис, оказался на редкость заботливым отцом. Ухаживал за мальчиком, холил, лелеял его, а когда подрос, отправил выпасать домашнюю скотину, бычков да телят. Нельзя не отметить и тот факт, что Пан оказался прирожденным пастухом, поля и леса стали его вторым домом, там он прыгал по каменистым тропинкам, пробирался сквозь лесные чащи, держась по-дальше от посторонних глаз. Ведь даже нимфы и те насмехались над ним, и он дал себе клятву, никогда ни кого не любить.
- Ни одну девушку любить я не буду, - твердил упрямый мальчишка, - лучше я с телятами водиться стану, - грозился он своим поселянам.
Иногда ему нравилось неожиданно появляться перед людьми и пугать их своим видом, а тех от его появления охватывал панический страх. Когда он подрос и повзрослел, ему надоело пугать своих односельчан, тогда он пытался с ними подружиться, всячески пытаясь им понравиться. Ведь не страшен я, говорил он сам себе, и тот час его непостоянный характер менялся, он начинал играть на флейте, наигрывая веселые мелодии, что даже душу заставляли танцевать. В тот день, когда он помог Зевсу выбраться из ямы, в его сердце вспыхнуло влечение к прекрасной Метиде. И чем больше дней протекало, чем чаще он видел её, тем сильнее его сердце распалялось. На Зевса, как на мальчишку, он даже внимания не обращал, а Метидой, во чтобы то ни стало, решил овладеть, подарками или силой. Сначала он принес им обоим подарки. Зевсу - пастушью свирель в девять колен, скрепленных не воском, а медью. А ей—шкуру лани, одежду вакханок, пятнистую, словно красками всю расписанную. С тех пор, считаясь им другом, он мало –помалу небрежно к Зевсу стал относиться. А Метиде каждый день приносил или нежного сыру кусок, или из цветов сплетенный венок, или рано созревший яблони плод. А один раз принес ей теленка—сосунка, да чашечку с золотым узором. А она, не искушенная в хитрых приемах любви, принимая эти подарки, рада была, а еще больше радовалась тому, что ими может порадовать Зевса. Но так как и Зевсу пора уже было узнать, какие мучения любовь оставляет, то волею случая у него с Паном возник спор, кто из них красивей, и судьей была выбрана Метида. Наградой же было назначен приз, кто победит, тот целует Метиду. Первым Пан начал говорить.
-Милая девушка! Ростом я Зевса выше. Я пасу быков, а он коз. И настолько я лучше его, насколько быки лучше козлов. Молока я белее и кудри мои золотисты, как колос хлеба поспевший для жатвы. А он безбород, словно женщина, и черен, как волк. Пасет он козлов, а от них отвратительный запах. Если как говорят его молоком вскормила коза, то чем же он лучше козленка. Подари мне свой поцелуй красавица.
-Ах так! - молвил Зевс, принимая вызов. - Это верно, что я пасу козлов, но они покрупнее некоторых быков в его стаде, и запах их ничуть ко мне не пристал. Я безбород, темна моя кожа, но темен и цвет гиацинта, а ведь гиацинт белолицих лилий получше. А этот козлорогий Пан рыж, как лисица, с козлиной бородою и бел лицом, будто покойник. И если тебе прийдется из нас одного целовать, у меня поцелуешь ты губы, у него щетину. К тому же тебя тоже вскормила овца, а ты писанная красавица.
Метида не стала медлить, решила их спор. Сама давно желая Зевса поцеловать, быстро вскочила и его одарила свом поцелуем: бесхитростным, безискуссным, но таким, что смог воспламенить всю его душу. Огорченный Пан быстро ушел, и другого пути стал искать для своей любви. Зевс же, будто его не поцелуем одарили, а укусили, тотчас стал грустным, часто вздрагивал, стараясь сдержать быстрые удары сердца. День и ночь хотел на Метиду смотреть, а как взглянет, так и зальется весь краской. Тогда-то, в первый раз, он увидал с восхищением, что золотом кудри её отливают, и глаза у нее огромные, словно у телки, а лицо намного белее козьего молока. Он впервые прозрел, и еще не понимая, что с ним происходит, стал томиться любовной тоской, потеряв сон и аппетит. Больше молчал, нежели говорил, а ведь прежде болтал не хуже цыкады, перестал за стадом смотреть, и свирель свою забросил. Об одной только Метиде были его мысли. Что со мною сделал этот поцелуй, задавал он себе сотни раз один и тот же вопрос. Этот горячий поцелуй обжег меня больнее пчелиного жала. Но чем она меня так обожгла, задавал он себе вопрос и тутже отвечал: наверное её губы нежнее лепестков роз, а уста слаще меда. Часто я козлят целовал, целовал и щенят, целовал и теленка, но её поцелуй перевернул мою душу. Дух мой захватило, сердце выскочить хочет, тает душа, и все же я вновь хочу её целовать. Может умастила она свои губы каким-нибудь приворотным зельем, терзался сомнениями Зевс, искал ответа и не находил. Как резво скачут козлята, а я сижу недвижим! Как весело поют соловьи, а моя свирель замолчала! Как пышно цветы расцвели, а я венков не плету! Вон фиалки распустились, а я увядаю. Неужели этот козлорогий Пан скоро станет красивее меня? Так говоря, томился юноша дни и ночи напролет, ведь впервые вкусил он дел и слов любовных. Нельзя не отметить, что с Метидой творилось тоже самое, будто обжег её победный поцелуй, весь день промучилась бедняжка. Только ночью смогла она отдохнуть от своей болезни, и усталось дня было ей лекарством от любовной тоски. Но когда вновь день наступил, они опять стали все также страдать, радовались, встретившись, раставаясь, печалились, желали чего-то,но не знали чего желают. Одно лишь знали они, что юношу погубил поцелуй, а девушку купанье в ручье. А надо заметить, что не только юный возраст разжигал в их душе прекрасные чувство, сама пора года разожгла в их сердцах любовь. Был конец весны и лета начало, и было все в цвету. Деревья в плодах, равнины в хлебах, нежное цыкад стрекотание, плодов сладкое благоухание, овечих стад веселое блеянье, и солнце, пригревая теплом, заставляло их снимать свои одежды. Спасаясь от жаркого зноя, Зевс в реки бросался, он то окунался, то за рыбами гонялся, игравшими возле него, и часто глотал холодную воду, как будто желая затушить пылавший внутри пожар. Видя купающегося Зевса нагим, Метида поражалась его красотой и млела, убегая доить коз да овец. Управившись с молоком, она надевала венок из веток сосновых, и накинув на бедра шкуру лани, чашу с молоком наполняла, и этот напиток с Зевсом вместе пила. Он же, видя её одетой в шкуру лани и в сосновом венке, думал, что видит одну из нимф, обитавших в пещере. А девушка, желая к нему прикоснуться, вытирала его мокрое тело холщевым полотенцем, зачесывала его волосы косым пробором. И Зевс млел от её прикосновений, но целовать не решаясь, придумал такую хитрость. Делал вид, что учит её играть на свирели, а когда она начинала играть, отбирал свирель, и своими губами скользил по всем тростинкам. С виду казалось, что он её ошибку поправлял, на самом же деле через эту свирель скромно целовал её губы. Как-то раз, в полуденную пору, когда он играл на свирели, а их стада лежали в тени, Метида уснула, разморённая зноем. Зевс это подметив, свирель свою отложил и ненасытным взором любовался спящей, ведь теперь ему нечего было стыдиться. И склонившись над девушкой, шептал ей робкие слова любви.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ