Каллисто

Глава третья
МЕДЛИТЬ НЕЛЬЗЯ!

Инженеры комиссии упорно осаждали Куприянова, и профессор, наконец, сдался. В тот же день, а не «завтра», состоялось техническое совещание с участием командира звездолета- Диегоня и его старшего инженера- Мьеньоня. Переводчиком был, конечно, Широков.

Куприянов понимал, как важно выяснить, какие меры надо принять, чтобы восстановить «сердце» звездолета, если оно серьезно повреждено, и упорствовал только потому, что опасался за состояние здоровья Мьеньоня, который тяжелее всех переносил последствия отравления. Диегонь был уже совсем здоров. Перед своим отъездом Синьг рассказал товарищам о диверсии, и каллистяне сами просили ускорить это совещание. Под таким натиском с двух сторон Куприянову пришлось отступить со своих «медицинских» позиций. Все же он заставил Широкова переговорить по телефону с Синьгом и, только получив согласие каллистянского врача, разрешил Мьеньоню встать с постели.

Поздно вечером в палатке Куприянова собрались все члены экспедиции, правительственная комиссия и оба звездоплавателя.

Профессор Смирнов подробно ознакомил собравшихся с устройством дверей звездолета. По его мнению, оставалось только одно- прорезать стену, но сплав, из которого состоял корпус корабля и все его перегородки, был настолько тверд, что никакой инструмент не мог справиться с ним.

— Электродуговые, автогенные и термитные способы резки металлов не годятся в этом случае, — сказал он. — Они могут дать температуру не больше трех-четырех тысяч градусов, а для расплавления металла Каллисто требуется не менее одиннадцати.

— Может быть, у них есть что-нибудь вроде «каллистянского» сварочного аппарата? — спросил Неверов.

— Насколько я знаю, — ответил Смирнов, — нет. Они уверены в крепости частей звездолета и не предполагали, что возникнет необходимость ремонта.

Широков, сидевший рядом с каллистянами, слово за словом переводил им все, что говорилось. Мьеньонь подтвердил, что сварочного аппарата на корабле нет.

— Сколько времени находился диверсант у агрегата? — спросил он.

— Около полутора часов.

— Товарищ Мьеньонь говорит, — перевел Широков, — что этого времени недостаточно для того, чтобы разобрать даже верхнюю часть кожуха машины. А не разобрав, нельзя ничего испортить. Он считает, что диверсия привела только к тому, что придется резать стену и опять сваривать ее.

— Скажите ему, что наши сварочные аппараты не могут дать больше четырех тысяч градусов.

— Это я ему уже говорил.

— Можно попытаться размягчить металл токами ультравысокой частоты, — сказал один из инженеров комиссии. — Спросите его мнение об этом.

Перевод занял много времени. Знание Широковым языка каллистян было еще недостаточно, чтобы перевести такую сугубо техническую фразу. С помощью профессора Смирнова, прибегнувшего к рисунку и математике, задача все-таки была решена.

— Этого делать нельзя, — ответил Мьеньонь. — Такая операция нарушит изотропность металла.

Слово «изотропность» осталось непереведенным. О его значении догадались по смыслу фразы.

Положение оказалось затруднительным. Проникнуть внутрь помещения «котла» и установить, в какой мере потребуется помощь земной техники, надо было как можно скорее. Но как это сделать, если не видно способов открыть дверь?

— Товарищ Диегонь спрашивает, — сказал Широков, — можем ли мы сделать аппарат… я не совсем понимаю, что он говорит… Такой аппарат, чертежи которого имеются на звездолете. Кажется, так? — повернулся он к Ляо Сену.

— По-моему, так, — ответил китайский лингвист.

Инженеры комиссии переглянулись.

— Все зависит от того, что для этого нужно.

Совещание затягивалось по мере того, как переводчики запутывались в дебрях технических слов. Почти каждое из них приходилось переводить очень сложным способом. В переводе принимали участие Смирнов, Манаенко и Аверин.

Совершенно неожиданно пришлось рассказать каллистянам о ранении Вьеньяня. Это произошло тогда, когда Мьеньонь обратился к Широкову с просьбой слетать на звездолет и принести оттуда нужную ему книгу и какие-то чертежи.

— Передайте Вьеньяню записку, — сказал инженер. — Он найдет то, что нужно.

— Синьг просил ничего не рассказывать о Вьеньяне до его возвращения, — сказал Куприянов, когда Широков перевел просьбу. — Но теперь ничего не поделаешь! Расскажите!

Как и следовало ожидать, сообщение о ранении товарища произвело на каллистян очень большое впечатление. Мьеньонь вскочил и взволнованно заходил по палатке. Он что-то сказал Диегоню, на что командир звездолета молча пожал плечами.

Куприянов видел, как Широков и Ляо Сен недовольно поморщились, но не перевели слова каллистянского инженера.

Мьеньонь подошел к Широкову.

— Придется мне самому слетать на звездолет, — сказал он. — Проводите меня!

Они вышли из палатки.

— Не сердитесь! — сказал Мьеньонь, протягивая руку. (Каллистяне переняли этот жест, не употреблявшийся на их родине.) Широков пожал руку.

— На что же я могу сердиться? — сказал он. — Вы совершенно правы. Но ваши слова справедливы не для всего человечества.

— Я это знаю, — сказал Мьеньонь.

— Мы именно к тому и стремимся, чтобы эти слова исчезли из сознания людей, — сказал Широков.

— Это не так просто. У нас на Каллксто уже давно изменились отношения между людьми, но, как видите, я смог их сказать.

— Память о прошлом сохраняется долго, — сказал Широков.

На корабле Мьеньонь достал нужные ему материалы. Потом он спустился вниз и внимательно осмотрел обе двери и помещение «котла».

— Пройдет много времени, пока мы попадем туда, — сказал он. — Тело вашего товарища будет лежать…

— Там нет нашего товарища! — как ужаленный воскликнул Широков. — Там лежит тело врага и… и…

Он хотел сказать «негодяя», но не знал, как произнести это слово по-каллистянски.

— Кажется, — сказал Мьеньонь, — я сегодня совершаю одну ошибку за другой. Извините! Я не то хотел сказать. Диверсия на корабле, ранение Вьеньяня- все это вывело меня из равновесия. Мы все очень дружны между собой, — добавил он как бы в пояснение.

— Я вас понимаю, — сказал Широков. — И не сержусь на ваши «промахи».

«Что они думают о нас в глубине души? — мысленно задавал себе вопрос Широков, когда они летели на вертолете обратно в лагерь. — Как говорят о нас между собой? Может быть, они считают нас дикарями и негодуют на то зло, которое человек Земли причинил им? Их приветливость и дружеские чувства, которые они высказывают, — все это, возможно, только маска вежливости».

Эти вопросы мучили его, но ответа на них пока было невозможно получить. Со временем все станет ясным. Он сам искренне полюбил этих чернокожих пришельцев из другого мира, и ему было очень горько думать, что они не относятся к людям так же. В лагере все были убеждены в искренности каллистян. Их откровенность, явное желание помочь ученым разобраться в технике Каллисто, полное доверие к людям- все это говорило о том, что они смотрят на своих хозяев, как на братьев. Но Широкова не удовлетворяли эти внешние признаки доброжелательства. Он хотел знать затаенные мысли каллистян. Почему? Он сам себе не любил задавать этот вопрос.

Они вернулись в палатку, где участники совещания с нетерпением ожидали их.

Мьеньонь принес книги с описанием сварочного аппарата Каллисто и его чертежи.

Выяснилось, что для того, чтобы сделать этот аппарат, надо было предварительно изготовить тот материал, из кочорого был построен звездолет, и найти способ получения из земных материалов не известного до сих пор газа. Сварочный аппарат Каллисто был газовый.

— Задача, которую не решить в один день, — сказал один из инженеров комиссии. — Но она не является невыполнимой. Медлить нельзя. Когда мы откроем дверь, могут появиться новые проблемы. Завтра утром надо возвратиться в Москву и решить, каким заводам поручить этот необычайный заказ. Кто из каллистян будет нас консультировать? — обратился он к Широкову.

— Мьеньонь и Ньяньиньгь, — ответил Диегонь.

— Ньяньиньгь, — пояснил Широков, — это второй инженер корабля. Кроме того, он химик.

— Необходим будет переводчик.

— Петр Аркадьевич нужен здесь, — поспешно сказал Куприянов.

Ему не хотелось отпускать своего любимого ученика. Намерение Широкова, в котором он сам себе не хотел признаться, давно уже не составляло тайны для профессора. Вдали от него это намерение могло только укрепиться. Куприянов надеялся, что Широков еще передумает.

— Лучше всего отправить с вами Лежнева, — сказал Козловский.

На том и порешили. Лежнев завтра должен был вернуться в лагерь вместе с Вьеньянем и Синьгом.

— Изготовить металл, могущий выдержать температуру в одиннадцать тысяч градусов, нелегко, — сказал Неверов. — Если этого не удастся сделать, то придется прибегнуть к токам высокой частоты. Тогда мы обойдемся меньшей температурой.

— Я уже говорил, что это нежелательно, — ответил Мьеньонь. — Но, если не будет другого выхода, придется помириться с ухудшением качества металла двери.

— Что сказал Мьеньонь? — спросил Куприянов, когда совещание окончилось и они с Широковым шли «домой». — Почему вы не перевели его слова?

— Гомо гомини люпус эст, — ответил Широков, — вот смысл его слов. К сожалению, он совершенно прав.

[Гомо гомини люпус эст(лат.)- «Человек человеку волк».]

— Прав, но не по отношению ко всей Земле, — сказал Куприянов.

— Это я ему сказал, и он согласился со мной, — ответил Широков.