Как воспитать ниндзю

Глава 88 Ча-ча-ча, выхожу за палача

Оказывается, мы въехали на площадь, запруженную солдатами и народом, плотной стеной окружившую лобное место, на котором, возле палача, ожидая казни, презрительно стоял чудовищно избитый и окровавленный человек, так что лицо его было не узнать, но тело еще сохраняло мощные и прекрасные пропорции Праксителя – высокий, сильный, мощный, хотя и весь синий, израненный и окровавленный.

Он, к моему ужасу, стоял там с видом человека, который сделал свое дело хорошо и гордится этим, хотя и о чем-то горюет, что не успел что-то сделать окончательно... Но вообще все сделал правильно и доволен этим, и ни капли не раскаивается.

Было в нем что-то знакомое, я никак не могла вспомнить, от греческого бога... Я смотрела. И потом вдруг во мне что-то заворочалось...

Медленно заворочалось. Будто животное внутри, раздирающее невыносимым тягучим присутствием внутренности.

Я начала обмирать.

Во мне все застыло и взгляд мой остановился на нем. Тяжелый взгляд. Я все вспомнила. Я узнала его.

Я закричала.

– Воооргооот!!! – я забыла про все, и что он мне сделал.

Я не помнила, как в своем белом платье я пробилась сквозь толпу, разбрасывая кое-кого ударами... Я услышала какие-то разговоры, про невинную девушку мне вслед и спасение ею висельника, если она выйдет за него замуж, но не обратила на них внимания. Я забыла все, все, все, я не слышала все, я кинулась ему на грудь, замурзывая его слезами.

– Что с тобой?! – ревела я.

– Это ты? Ты жива!!! – счастливо засмеялся он, прижимая меня к себе. – Боже, как я боялся, что ты не придешь, и что я не увижу тебя перед смертью... – откровенно и счастливо целовал он меня, откидывая мои волосы и открыто любуясь мной. – Боже, как я люблю тебя!

– Ты любишь меня?! – потрясенно спросила я.

– А зачем же бы я еще всю ночь непрерывно убивал дипломатов и иностранцев?! – счастливо спросил он, подкидывая меня на руках.

Я раскрыла рот, предполагая от шока, что он чокнулся от избиений и его заявлениям грош цена. Вечное проявление любви.

– Невеста, чистая девушка... – пронесся по замершей толпе странный гул. Все застыло. Все уставились на нас. Время застыло.

Палач подошел к нам. Медленно. Как сама смерть.

– Пора! – тихо сказал он.

Я застыла от ужаса. Точно в страшном сне.

– Обычай! – вдруг тихо всколыхнулась толпа. Но так что палач отпрянул. – Невеста, чистая девушка, хочет выйти за него...

– Этот человек, – громко сказал палач в отместку, – совершил такие страшные преступления, что даже если бы за него заступился король, никто б ему не помог... Он жестоко убил всех послов и иностранцев в Лондоне...

– Обычай... – упрямо тихо, словно каменная волна, упрямо всколыхнулась толпа. – Если чистая юная девушка выберет его, его должны помиловать!

– Какая это чистая девушка!? – воскликнул палач.

Я удивленно обернула к нему свое растерянное, детское, ничего не понимающее лицо.

– Это... – хотел сказать палач, но угрожающий рокот толпы забил то, что он хотел сказать.

– Она чиста... – тихо прогремела толпа, и от этого шепота палач содрогнулся.

Я отчаянно вцепилась обеими руками в одежду Воорготу, растеряно и испугано оглядываясь у него на руках, совсем маленькая для него, словно маленький ребенок. Никогда меня еще так грязно не оскорбляли, как этот палач. И я в первый раз ничего не могла сообразить, и тщетно и отчаянно напрягала усилия, что, очевидно, отражалось перекашиванием на моем испуганном и растерянном детском лице.

– Разве не видно, что это еще совсем ребенок... – яростно крикнула в лицо палача мама, наконец подскакавшая сквозь толпу и увидевшая, куда я исчезла. Она с силой оттолкнула палача. – Это же ребенок, негодяй!

Палач замялся.

– Обычай! – закричали уже требовательно и непримиримо. Толпа надвигалась на солдат немецкой гвардии, охранявших посольства, плотной стеной оцепивших эшафот, и была готова растерзать тех, кто осмелился бы сейчас тронуть меня.

– Вы хотите стать его женой и взять его в мужья? – громко спросил герольд, до этого читавший вслух список преступлений так и не пожелавшего назвать свое имя убийцы.

– Хочу! Хочу! – звонко и забыв про все, и видя только угрожающую ему опасность, выкрикнула я, и отчаянно вцепилась кулачками ему в грудь, так что было не оторвать. – Хочу, хочу!

– Проклятье, она совсем ребенок и не понимает, что говорит! – воскликнул кто-то. – Жалко такую девочку отдавать совсем убийце!

Старухи отвели меня в притвор, где по обычаю осмотрели меня, действительно ли я девственна, но все было как в тумане, и я этого даже не осознавала.

Где-то искали священника, но я плохо все это понимала, видя только Вооргота. Кто-то достал мне цветы... Я не помнила, как закалывали их.

Герольд еще раз настойчиво спросил, хорошо ли я сознаю, что я делаю, и желаю ли я за него замуж.

– Я согласна... А ты? – спросила я, и вдруг отшатнулась, побледнев от боли. Я вспомнила, как он отвернулся от меня и отказался жениться. – Ты не хочешь жениться на мне? – с болью спросила я, смахнув слезы. – Я спасу тебя и разведусь, но насильно навязываться не буду...

– В чем ты сомневаешься? – недоуменно спросил Вооргот.

– Но ты же отказался от меня и отказался жениться на мне, когда узнал, что я Берсерк... – через силу сказала я. – Отвернулся и побежал прочь...

Вооргот напряг лоб, и было видно, что он ничего подобного не помнит...

– Я ничего подобного и вообразить сделать не мог, а не то, что сделать... – растеряно сказал он, морща лоб. – Я, наверное, о чем-то думал себе.

– Но ты же отвернулся и побежал... – с трудом выдавила я сквозь ужас боли и страдания и омертвения души.

– Ну, так дверь же закрывалась, а мне надо было бежать и убить дипломатов, потому что кто-то выдал, кто это Берсерк, и они спешили послать убийц... А дверь с этой стороны не открыть... – наконец, недоуменно объяснил он, не соображая, что он сделал, и не помня, что он вообще сделал плохое для любимой девушки. Совершенно не понимая. – Ты же понимала, что мне надо было быстрей бежать и защищать тебя... – совершенно искренне ответил он, так и не поняв, что было плохое. – И я кинулся спасать, пока не поздно, иначе они послали бы киллеров и убили бы тебя... Я просто не терял, наверное, времени...

Я не понимала и не верила, застыв.

Наконец и Мари, и я сообразили, и Вооргот тоже сообразил, что сделал что-то не то, невинно смотря на меня своими честными обожающими овчарочьими глазами.

– Как ты могла подумать на меня такое! – разъярился и вспыхнул Вооргот, когда ему объяснили. – Да я убил бы тогда за тебя... Я и не думал ничего плохого! – в сердцах воскликнул Вооргот. – Я же тебя спасал! – гордо ответил он, возмущенный женской глупостью.

– О боже, какой идиот! Я всегда думала про мужчин очень плохо, – простонала Мари у меня за спиной, – но никогда не думала, что они настолько хуже!

Я же просто разревелась у него на груди, застучав по нему кулачками, а мама исподтишка пыталась убить дурака. В отчаянье она чуть не убила его по-настоящему.

Пока я плакала, уткнувшись ему в рубашку, готовили священника. Увидев его, я вспомнила, что я же ничего не знаю про галочек и прочие птички, в чем покаянно и призналась Воорготу. Выяснилось, что он тоже ничего не знал, о чем я тут же встревожено заявила вслух моим. Не хватало еще мне, чтобы мы вдвоем всю ночь занимались разгадыванием кроссвордов и ребусов, гадая и ломая тщетно голову над загадкой, что же это значит и чем же еще могут заниматься влюбленные наедине. Не люблю вещей без инструкций – потом гадай в отчаянье, как от этих часов появляются дети и что значит какая кнопка!

Призвав к ответу почему-то вдруг какую-то попунцовевшую и ставшую пришибленной от этого вопроса Мари, Вооргот как-то быстро пришел к пониманию проблемы исходя из ее междометий и сдавленных жестов, и попыток удрать. Как ни странно, он быстро уразумел суть вопроса, очевидно оттого, что уже знал, что я такое, и даже пообещал, что все понял, и не только расскажет, но даже покажет, и очень много раз.

– Но ты точно разобрался? – подозрительно спросила я. Подозревая его в том, что мальчишки всегда учатся спустя рукава, оставляя все на авось и надеясь на то, что потом как-то разберутся. – А то многих потом дети не получаются, а признаться боятся, что не все правильно поняли... Не нужно глупой мальчишеской скромности, я же знаю, чему и как они учатся...

– Все, все... – как-то сдавленно выдавил Вооргот. Но мне почему-то показалось, что он боится этих галочек, как непуганых идиотов, со злобой смотря на них, потому что как-то настойчиво выяснял, что еще мне рассказали про капусту, и где находят детей, и когда прилетают аисты. Мне кажется, он боялся тех идей, который могли у меня возникнуть на почве галочек, и что я могла под этим навоображать...

И особенно вздрогнул, когда я опять храбро соврала, что во всем уже разобралась, осталось лишь чуть-чуть понять, и что Мари мне даже все показала, отчего Мари почему-то стала просто бурая...

А когда я вспомнила, что в одиночку это не могут, и даже для пущего эффекта правды «вспомнила», что она показала мне это с капитаном, чтоб Вооргот успокоился, то Мари стала просто черная. И даже пыталась меня убить под расширившимся взглядом Вооргота, пока мама, вдруг подозрительно удивленная, вдруг начала с прищуренным волчьим взглядом внезапно подозрительно и жестко выяснять у нее, какие это галочки Мари это вдруг показывала мне с капитаном, и сколько?

Я же вдруг вспомнила, что Джордж читал взаперти стихи четыре сутки, и очень встревожилась... Я уже поняла, что у меня особый склад... Справедливо рассудив, что после четырех суток со стихами я бы тоже убила бы всякого, кто бы сунулся ко мне со стихами, и это было бы тоже справедливо... Не все же мучиться одному...

Но Вооргот, по слухам, был куда галантнее Джорджа... И я с дрожью попыталась ему на это намекнуть, что за розы я конечно буду его любить, но непрерывно считать звездочки и розы, и читать друг другу стихи больше определенного предела это слишком.

Вооргот как-то подозрительно напрягся, услышав про стихи, но, быстро выяснив мои страхи и про Джорджа, и угрожающе поглядев на Мари и маму (что они еще такого наговорили!?), быстро разобрался и успокоил меня... Я начала говорить, что лучше вместо стихов организовать бы философский диспут. И даже лихорадочно стала придумывать тему, тщетно пытаясь придумывать, о чем же мы станем беседовать, чтобы выглядеть влюбленными, как в книгах, целых четыре сутки, и поклялась себе, что я и это выдержу, раз это надо, чтоб удержать любимого мужчину женщине... Чтоб детки под кустом появились...

Вооргот как-то подозрительно напружился при мысли о философии, но потом улыбнулся, и, поцеловав меня в щеки, успокоено пообещал мне, чтоб я не волновалась, он все сделает сам, он все может:

– Будет тебе и диспут, и философия, и фейерверк в глазах! – торжественно пообещал мне он, с любовью разглядывая меня и щелкнув по носу.

Все вмешательство мамы в воспитания невесты и ее последние наставления свелись к тому, что она сказала мне, что муж будет снимать с меня одежду, когда спать, ну ты сама понимаешь, и делать так каждый день... Ну ты сама понимаешь... Там внизу... И смущенно отошла, еще раз повторив «ну ты сама понимаешь»...

Я, конечно, поняла, не вчера же я родилась, (сколько путешествую!) не спать же в вонючем и потном доспехе или кожаной кольчуге вместе. Впрочем, некое злорадное удовольствие доставила мне мысль, что он каждый день будет снимать мои сапоги с индейской шнуровкой там внизу, и особенно мои носки, что отказывался делать даже в детстве даже китаец, но на этом все удовольствие от брака пока было не слишком большим, чтобы жениться...

– То, что мужчины снимают с женщин сапоги – это хорошо, – удовлетворенно подумала я, – не удивительно, что я не часто видела это, ведь они, наверное, этого стыдятся и делают это наедине. Я вспомнила, что они делают это наедине, и окончательно поняла, почему...

Осталось выяснить лишь галочки и птички, но мама так и не рассказала про них мне, покраснев ужасно... Мне кажется, это произошло оттого, что Вооргот взглядом пообещал убить ее, если она еще расскажет мне о птичках и тому подобных аистах, и я печально поняла, что это, наверно, что-то ужасно неприличное, раз он так сердится на нее... Он был такой чистый и незапятнанный, прямо непорочный!

Я успокоилась, и чтобы скрасить минуты, стала сама вспоминать, что мне известно по книгам про любовь...

Памятью я отличалась отличной, профессиональная выдрессировка разведчика, помнящего все и всегда, и потому штук сто старинных рыцарских романов сидело во мне, и я быстро вычленила в них все фразы про цветочки, звездочки во всех вариантах, любованием листиков и т.д., что они делали наедине во всех вариантах, собрав все вместе, готовя Воорготу счастливую жизнь...

Я честно поклялась себе не ударить лицом в грязь и обеспечить ему счастливую супружескую жизнь по полной программе, чтобы все было как у людей, хоть восемь суток не повторяясь... Если надо, я вытерплю и буду читать ему не только стихи про цветочки и его губки...

Надо сказать, что Вооргот, уже зная меня как свои пять пальцев и подозревая, какие мысли носятся в моей голове, почему-то с ужасом смотрел на мои приготовления. Особенно когда я успокоила его, заявив, что обладаю профессиональной памятью разведчика и ничего никогда не забываю, что подтвердила мама, с радостью ухватившись за нейтральную тему.

И тут же подтвердила, что я знаю тысячи томов стихов наизусть... Я поспешила заверить его, чтоб он не волновался, все будет по высшему разряду, я никогда не повторюсь, хотя за четыре сутки только любовной лирики не ручусь, разве только на арабском и итальянском...

Мама со смехом сказала, что у меня и на три сутки лирики не хватит... Вооргот побледнел до синевы, услышав это, и я поспешно поспешила успокоить жениха, быстро соврав, что могу читать и пять, лишь бы он слушал, соврав в мелочи, лишь бы душа у него пела, и он не волновался, решив про себя, что буду переводить ему на ходу, рифмуя, с хинди, арабского и других...

Впрочем, муж явно нервничал в ожидании священника. Я поняла, что это вызвано присутствием палача...

Чтобы отвлечь, а заодно выяснить тактично и незаметно все про галочки, я снова уверила, что справлюсь по высшему разряду, как в песнях поется, такая любовь будет, что все звездочки вместе пересчитаем, ибо я считаю мгновенно, число само вспыхивает, и меня это не тяготит нисколечки... вот нисколечки... – я показала. И стала проводить свой план, отвлекая его и рассказывая ему истории из своего детства. И хитро переводя речь на нужную мне тему, надеясь на свое искусство вести допросы и незаметно вытягивать подробности.

Смеялись все. А я перевела разговор на близкую тему, незаметно ввинтив случай из детства – это была совершенно незамысловатая и неинтересная история.

– Как-то, – рассказывала я, – выяснив в детстве с Мари от одной дамы, что леди могут напугать не ограбления, а изнасилования, мы с Мари, соответственно переодевшись, выскочили на них из кустов парка замка, стреляя в воздух с громкими криками:

– Это изнасилование!! Ни с места!!!

И совершенно растерялись, когда четыре юных девушки упали в обморок, а их мама, углядев юношеские фигурки, шепнула – мне первой, можно?

Мы так растерялись, что во всем признались, ибо дальше не знали, что дальше делать, и до сих пор не понимали, почему мама смотрела на нас зверем и перестала приглашать старую даму, а та везде говорит, что мы гадкие и совершенно испорченные девчонки.

Ну и что, что мы спросили подбежавшую на выстрелы маму, что же нам дальше было надо с леди делать, чтобы все было правильно, на мгновение сняв маски, потому что плохо подозревали, что это такое...

Я подробно пересказывала им ее с детской добросовестностью и точностью, и так и не поняла, почему от этой незамысловатой истории все прямо поумирали, вздрагивая от моих реплик, мама красная, а с солдатами, охранявшими Вооргота, творилось что-то страшное... Они падали, свихаясь от хохота...

Мама резко оборвала эту совершенно детскую невинную историю и так и оставила меня, резко уйдя прочь, так и не доведя до конца свои наставления.

Сумбур у меня в голове был полный.

Глава 89 Рука висельника приносит счастье

Слава Богу, тут показался отец, уходивший за священником, и я, сжав зубы, обратилась к нему, ибо так и не знала, что такое галочки. Слава Богу, он понял меня с полуслова. И, по-военному коротко бросив мне: «Жди», – сказал, что все сделает о’кей. За годы страшной тайной войны мы сработались как боевые товарищи, и он не мог не помочь хоть чем-то, по-военному исполнительный и точный. Он поговорит с Воорготом, поскольку он помнит, что тот тоже не знает, что такое галочки, он это отметил, о чем тут же и сказал. Поскольку он не мог удалиться дальше, чем на сто метров, я поняла, что тоже услышу все... Когда он вернется.

Я вынула из кармана разрешение, которое лично получила из кармана старшего принца, чтобы у него не возникало соблазна... Поскольку на нем не было еще никаких имен, так как принц предпочел никому предварительно не объявлять до факта и избегать ненужной огласки, я сочла, что это очень полезная вещь в хозяйстве... У отца вытянулись глаза, а у Мари – шея, когда она эту бумагу узрела...

Но отец сказал, что он уже получил временное разрешение насчет брака преступника, благо это рядом, и китаец обещал привезти самого епископа, сколько нужно для свадьбы в любых количествах...

– Ничего, когда-нибудь пригодится, – меланхолично сказала я, деловито засовывая бумагу в карман. – Запас карман не тянет.

Мари выхватила у меня бумагу, прежде чем Вооргот успел сообразить, что слово «запас» имеет несколько непредусмотренных значений, и разорвать ее к черту.

– Я тебе дам запас! – прорычал он, пытаясь отобрать бумагу у Мари. – Я твой навеки!!!

– Она оставлена на случай твоей смерти! – возмущенно хихикнула Мари, якобы с праведным негодованием и возмущением защищая меня. Невинно взглянув на него, меланхолично рассматривая бумагу с блаженным видом; бросив при этом мимолетный взгляд на стоящего за спиной Вооргота палача.

– Не верь ей, она уже спит и видит, как просыпается утром и видит, как рядом спит капитан, – буркнула я. – Если два танца компрометируют девушку, то те сорок три, которые она отплясала с ним, ей уже не повредят...

– Чья бы корова мычала, а ты со своими ста шестидесяти тремя танцами с Джекки за один бал лучше бы совсем заткнулась... – огрызнулась Мари. – У тебя совсем нет чувства меры...

– Принц мой родной брат! – громко заявила я. – А тебя с капитаном связывают лишь подозрительные эмоции...

Подошедший священник понял, что девочки шутят, или сделал вид, что не заметил, что они тронуты. В конце концов, кто же выходит за повешенного? И еще и тревожится, и платит деньги организовать брак юной дочери с убийцей сотен иностранцев? Только тот, кто знает, что она очень тронутая, вывод очевиден...

– Вы еще можете отказаться от этого брака... – сострадательно намекнул священник Воорготу. – Вы знаете, – задушевно сказал он, – душевная болезнь – это так тягостно... лучше – «раз»! – он отмахнул рукой, – и не мучиться!

Я хихикнула, и даже палач, подозрительно скучавший в одиночестве и потому очень с интересом на меня поглядывавший и пытавшийся все привлечь внимание к своей юной особе, подозрительно оживился.

– Если вы ищете жениха своей умной и красивой, но видимо чуть эксцентричной дочери (все посмотрели на мою головку)... – дипломатично вдруг заявил этот рубака парень с таким топором и красным фартуком моим родителям, – то я как раз себе и ищу такую жену. И меня не волнует, что она с приветом, я сам того, мне как раз и нужна такая, чтоб не свихнуться... – он заискивающе улыбался и оттирал Вооргота в сторону. – Вы не волнуйтесь, я человек нежный, заботливый, положительный, с чуткой душой, сентиментальный, люблю музыку, мухи не обижу и буду ее любить, лелеять и баловать... Самое главное, я человек душевно теплый...

Родители мои подозрительно оживились, а Вооргот посмотрел на него немного зверем.

– Именно за меня как раз вам ее и надо отдать, – волнуясь, быстро заявил палач, – для меня как раз и надо жену с приветом, чтоб она убийц не боялась и бросалась мне на шею, никто ей и слова не скажет... – уговаривал он. – Все будут уважать... Зачем вам зять-убивец, как этот хмырь? – он толкнул Вооргота. – А я человек серьезный, положительный, у меня постоянный доход, имею свое дело, постоянная работа... – он поправил свой окровавленный фартук.

Подозрительно оживившаяся Мари уже начала от имени моей мамы соглашаться на такое выгодное предложение за меня, громко шепча мне, чтоб я не упустила выгодного жениха и сейчас же бросала своего нищего висельника, но папá дал ей такой подзатыльник, что она заткнулась.

– А насчет мальчика не волнуйтесь... – ласково погладил палач Вооргота по головке, поняв их опасения и поспешив их предупредить. – Ради вас удушу его ласково, так что он и не почувствует; я человек добрый, чик, и в раю... – он сострадательно погладил еще раз его, а потом потер руки от возбуждения. – Ради вас похороню его нежно и бесплатно... Я человек добрый, нежный, сострадательный... – в волнении повторил он, потирая руки.

Мари просто выходила из себя, пытаясь привлечь гримасами мое внимание, призывая меня не упускать такое чудо и жениться тут же.

– Я готов жениться тут же и сейчас! – смиренно сказал нежный палач. – И исполнять супружеские обязанности с сегодняшнего вечера! И ваша дочь не испытает лишения ни в чем... и таких душевных страданий, – начал давить он на эмоцию, – от того, что этот мальчик предпочел смерть жизни с ней! – он почти с ненавистью посмотрел на посмевшего так поступить со мной, но быстро спохватился. – Но конечно, я исправлю ошибку мальчика, ведь ты отказался от нее, правда? Видите, он молчит, соглашается... – показал он на мычащего от злости и злобы Вооргота, соглашавшегося таким странным образом.

Тот замычал громче, в муке и ярости, не в силах достать его кулаком, и очень страдая от этого.

– Ну, смелей скажи, что ты собираешься сделать... – ласково подбодрил палач Вооргота. – Скажи священнику, что ты отказываешься, и порадуй людей зрелищем, не зря же они собрались... – Громче скажи, что собираешься отказаться...

– Я собираюсь сделать ее счастливой! – наконец, сквозь зубы выплюнул Вооргот, сгорая от бешенства.

– Вот честный человек! – умилился палач. – Собирается отказаться от любимой женщины, чтоб сделать ее счастливой! Ну пошли, пошли... – он быстро потянул его за собой к эшафоту. – Всего мгновение, и твои мечты исполнятся... Ты сделаешь ее счастливой... Я быстро, это классное приключение... Похвастаешься потом друзьям, будешь героем и кумиром, выделишься, ведь никому из них не отрубали голову... – совсем как ребенка уговаривал он его, быстро ведя к эшафоту, как к красивой игрушке.

Я с интересом смотрела на Вооргота.

– Мама, он от меня отказался? – недоверчиво и обречено спросила я, прижавшись к ней в новом шоке.

– Я не знаю, он такой дурак, что от него всего можно ждать... – растеряно сказала она, успокаивающе прижимая меня и тоже гладя по головке.

– Что ж ты негодяй, обещал сделать счастливой, а вешаться не хочешь!?! – донесся до меня раздраженный вопль палача.

Оказалось, что Вооргот вдруг вырвался и подбежал ко мне.

– Ты пришел ко мне попрощаться? – со слезами жалобно спросила я.

Вооргот крепко обнял меня.

– Я всегда буду помнить тебя! – ревя, заявила я. И, захлебываясь, подтвердила: – До самой смерти!

– До моей смерти? – поднял брови Вооргот.

– У меня профессиональная память разведчика! – оскорбилась я как воин. – До твоей смерти чего уж помнить две минуты!?!

Я была оскорблена в лучших чувствах.

– Хочешь, я твою казнь перескажу во всех деталях даже через десять лет? – предложила на спор я.

– Нет уж, не надо, спасибо! – подло уклонился от пари Вооргот, уклончиво уклоняясь. – Умрем вместе!

– Ты хочешь, чтоб я легла с тобой на плаху? – удивленно спросила я.

Он моргнул.

– Ты так получаешь удовольствие?

Он моргнул и в глазах его появился странный огонь.

– Я хочу лечь только на одну постель! – громко заявил он.

– Героическая смерть! – догадалась я. И умилилась. – Ты такой благородный!!!

Вооргот сказал, какой он. Но это было, почему-то, ругательство.

– Ты еще и самокритичный! – умилилась я.

Он еще больше стал самоунижаться и самокритиковаться. И очень громко и очень грязно.

– Но ты не такой! – наконец недоуменно сказала я. – Ты благородный, а вовсе не (...)

– Я хочу тебя как жену!!! – наконец заревел он. – И мне плевать, где это будет!!! И если ты еще будешь себя вести так, то ты станешь моей женой здесь, при всех и без брака!!!

– Ты уже не хочешь, чтоб я стала женой этого человека?! – удивленно спросила я.

– Я хочу его убить!!! – заявил Вооргот на это сквозь зубы.

– А раньше ты хотел меня! – обиделась я.

– Я могу совместить удовольствие! – успокоил меня Вооргот.

– Ребята, ребята, вешай его быстрее пока он еще раскаявшийся! – вдруг закричал палач, уловив общий смысл разговора, изменившего направление. – Помоги его душе, намыливай веревку быстрее!

Палач засуетился.

– Вешайте быстрее, пока человек не одумался, а то потом будет поздно, и он расхочет! – истерически вопил он. – Быстрей, пока желание есть, а то он еще и женится, сукин сын!!

Вооргот начал отбиваться. И ругаться... Я висела у него на шее и плакала, визжала и царапала когтями помощников...

– Быстрей, быстрей, а то желание уже прохоооодит! – визжал палач.

Я голосила, как паровоз.

– Дайте мне жениться, – самозабвенно голосила я. – А потом делайте с ним все, что хотите!

– Он богатый человек?! – на мгновение прекратил визжать палач.

– Очень! – ухватилась я за последнюю возможность.

– Так пусть пишет сразу и завещание! – мигом ухватил суть палач. – Я возьму тебя, дорогая, и вдовой!

Офицеры то давно разглядели и узнали графа, и посмеивались себе в дудочку от таких заявлений, но солдаты то те сразу ухватили корыстолюбие палача и потащили его вон.

– Дай ему исполнить обычай, – горланили они, – Давид несчастный! Хочешь чужую жену увести, убив мужа! Растлитель слабых умов! – тут опять все смотрели на меня. – Как тебе не стыдно соблазнять чужую жену! Дон-Жуан в фартуке!!!! Дать ему по первое число!

Надо сказать, что мне, как слабоумной и чуть тронутой, все симпатизировали, что бы я ни делала. И уносили палача.

Палач, поняв, что все потеряно, самозабвенно вырывался и горланил нам, жалобно все оборачивая голову, не в силах смириться с потерей:

– Мальчик, помни, – кричал он, – если раздумаешь жениться, мой топор всегда к твоим услугам! Я же добровольно, от всего сердца!

Еле-еле утащили его, так было жалко чужих разбитых надежд.

Только тут все вздохнули.

– Вот это напутствие жениху! – с уважением сказала мама. – Каждому бы жениху такое!

Она посмотрела при этом на отца.

Все офицеры вокруг эшафота почему-то поежились.

– Быстрей женитесь и не подавайте дурного примера женщинам! – выругался один из них.

Но тут вдруг оказалось, что священник уже слинял.

Солдаты заругались.

– Вон он пьет, сейчас мы его искупаем, и будет как тепленький! – выругался один из них. Отец хотел пойти, но тут его отстранили, сказав, что солдаты сами этим займутся и нечего ему видеть полковые секреты...

Я свернулась на руках Вооргота – мне хотелось спать, а ему было не тяжело, а мне хотелось прижаться к нему, и было легко и приятно.

– Ты можешь мне пока рассказать стихи, раз любишь... – вспомнив про любовь, чуть сонно пробормотала я ему, засыпая от переутомления.

Отец же вспомнил свое обещание и стыдливо подошел к Воорготу.

– Вооргот, можно вас на минутку... – загадочно сказал он.

Тот удивленно поднялся, передав меня маме.

– Я понимаю, тут нет вашего отца, чтоб он мог поговорить с вами перед браком и объяснить вам, что к чему... – шепотом сказал отец, – ну вы понимаете, ну как мать невесте перед браком... ну, я могу объяснить вам, что делать с невестой... Ведь вы не знаете, что такое галочки, как я слышал...

Стоявшие вокруг Вооргота офицеры подозрительно оживились. Вооргот сначала даже не понял, что ему сказали, а когда понял, то лицо у него вытянулось. Глядя на лица солдат, подозрительно вытянувшихся вдруг в абсолютной тишине в нашу сторону, он понял, что место в истории, по крайней мере, армейской, ему уже обеспечено. Он на глазах становился живой легендой, о которой еще долго будут рассказывать.

– Но... – побурел он.

– Вы не волнуйтесь... – тихо сказал отец. – Раз вашего отца нет, чтоб он вас научил, я вам сейчас все объясню, ну как мать невесте...

– Я уже все знаю сам!!! – зло брякнул Вооргот.

Теперь уже даже никто не притворялся, что не слушает, а жадно боялись упустить хоть слово.

Вооргот зверел на глазах.

– Да знаю я всё! – не выдержал и заорал он.

– Папа, он говорил, что уже знает, он учился в Итоне... – заявила через головы всех я, забыв, что мне слышать это не положено. – Вооргот, ты прости, папá долго не был в Англии, был оторван от Родины и не в курсе, чему учат в Итоне... – церемонно извинилась перед всеми я.

Судя по лицам офицеров, и закрытых от ужаса их глаз, а особенно по виду стоявших впереди перед эшафотом воспитанников Итона, жадно дублировавших разговор, Вооргот понял, что место в истории, по крайней мере Итона, ему уже обеспечено.

– Он сказал, что знания его, полученные там, крепки, и у него была хорошая практика... – добавила я, пытаясь успокоить Вооргота.

Вооргот почувствовал, как у него вытаращиваются глаза, и как, судя по вниманию школьников, что это такое, когда ты на глазах превращаешься в живую легенду.

– Легендарный ответ! – слышала я восторженный шепот. – Это правда, что ему предложили переговорить перед свадьбой с отцом, как мать с невестой, чтобы объяснить?!?

– Но я боюсь, что он все забыл с того времени, как учился, – рассудительно добавила совсем по-взрослому я, немного, правда напуганная их реакцией. – Знаю я, знаю, как они учатся...

– Я могу поговорить с мальчиком, чтобы заменить ему отца... – предложил Воорготу каждый третий из офицеров, но почему-то глаза у него вылазили.

– Ну уж нет!!! – рявкнул, подпрыгнув Вооргот.

– Ты испугался и отказываешься!?! – в ужасе растеряно спросила я. – Ты все забыл и перепутал? Я слышала, что у невест бывает предсвадебный синдром, когда они вдруг начинают бояться, сомневаться и отказываться?

Вооргот смирился, что в историю он уже вошел. Судя по оглушенному виду окружающих. И теперь надвинул на глаза воротник, лишь бы кто-нибудь его в этом виде не узнал. И что-то бормотал себе.

Но отец всегда был человеком долга. Он понял, что это нужно прежде всего мне. И к тому же он совершенно замотался с этими хлопотами.

– В общем так... – сказал он. – Галочки это...

Вооргот вскочил до потолка.

– Я давно хотел поблагодарить вас, за то, как вы воспитали дочь, – рявкнул, перебивая, он.

Отец поклонился.

– Я понимаю, вы смущаетесь, но все мы делаем что-то в первый раз. В общем так – у мужчины есть внизу... – все равно начал отец, понимая, что тот во власти ложного смущения и не может сам решиться попросить старших пояснить, и что человеку надо все равно помочь, он же потом лишь поблагодарит.

– И теперь решаю, сделать это ножом или пистолетом... – рявкнул изо всех сил Вооргот.

Отец отшатнулся.

– Но как же вы будете с моей дочерью... – растеряно сказал он. – Ваше ложное смущение приведут вас к катастрофе... Я помню, что дочь говорила, что у вас странные... гм... и китаец рассказал, что вы издаете звуки, думая, что женщинам этого...

– Хватит!!!!! – заорал Вооргот, которого подкосил вид лежащих вокруг эшафота солдат и школяров, особенно упившихся одновременным пересказом китайца индейцу той истории, которую он, будучи телохранителем, незаметно слышал, а теперь вводил в курс дела, чтобы были понятны слова отца... Образность и умение разведчика передать все в нескольких словах сделали свое дело – люди на земле стонали и корчились...

Вооргот молча отстранено сидел и смотрел в пространство, ни на что не реагируя – похоже, его всерьез занимала мысль пойти на плаху, чтобы быстрей все кончилось и никогда их больше не видеть... Тем более, что палач сверху соблазнял его, украдкой соблазнительно показывая ему петлю и махая рукой...

Увидя его злые глаза, я, не понимавшая, что я же наделала, вдруг заплакала. Никому не улыбается идти на брак со злым женихом, выбравшим тебя как затычку веревке и нимало тебя не любящего. Я чувствовала себя растерянной, убитой, брошенной.

– О Боже! – заглянув в мои залитые слезами и отчаяньем глаза, вдруг воскликнул Вооргот, мгновенно перестав видеть все остальное, схватив меня в охапку и прижав к себе. – Не бойся, я люблю тебя... – заглядывая мне в душу и мигом став как-то мудрее и посерьезнев, сказал он, – и все будет хорошо, мне наплевать, что они думают... Он мигом выбросил из головы все, целуя мои глаза и высушивая мои слезы, как тогда и забывая все на свете... – Не обращай на них внимания, все будет хорошо, все это глупости, я просто дурак, моя маленькая колючая орхидея... – он укачивал меня на руках и просто топил в любви и ласке, как-то непонятно просвечивавшейся в его ставшими странными и громадными глазах.

Я подняла на него заплаканные глаза.

– Но я действительно ничего не знаю, и просила отца объяснить тебе, чтобы я услышала, я же все слышу, он бы рассказывал мне... – захлебнулась я слезами, ничего не понимая и что случилось, обиженная и расстроенная, больно ударенная его злостью, непонятным поведением. – Я тоже боюсь!

Меня крепко прижали.

– Успокойся, я дурак, я ничего не понял, – покаянно, как-то по священному серьезно сказал он, заглянув мне в глаза. – Мне и в голову не пришло. Но мы обязательно с тобой прослушаем отца... А пока не бойся и доверься мне...

Я успокоилась.

Вооргот на секунду отвлекся и пригрозил таким страшным голосом окружающим, кто еще позволит себе смех над его невестой и ее недоумениями, что все мгновенно пристыжено примолкли.

– Нечего издеваться над невинным ребенком, если сами грязны... – жестко сказал Вооргот им, так, как это умеет делать человек, прошедший тысячи боев и знающий свое достоинство. И от слова которого ясно, что он может отвернуть голову и вовсе не шутил, когда об этом сказал. Тем более эшафот и список преступлений не располагал к шуткам. А оба моих вдруг выросших телохранителя, когда я заплакала, обвели людей таким страшным взглядом, блеснувшим отражением взгляда Вооргота, что люди испуганно сжались, и, как говорили потом, уже почувствовали себя чуть-чуть мертвыми. Вооргот еще раз оглядел всех, бережно баюкая и успокаивая с полным серьезом меня, принимая все мои беды всерьез.

На него посмотрели с уважением.

Я же ничего не видела сквозь счастливые, счастливые слезы...

Глава 90 Свадьба и философский диспут

Не знаю, сколько бы я плакала и от боли, и от обиды, и от сладости и счастья, что он меня понимает, но тут китаец напомнил, что он привел епископа. И зачем-то этот толстяк тут надо, чтобы пошаманить над новобрачными, как понимал он.

– Двоих достал... – потирая руки, сказал он.

– Не надо, не надо меня бить, – раздался истерический голос, когда китаец прервал молчание, – я и так согласился спасти невинную душу и повенчать ее с чистой, безгрешной душой...

Это был епископ, который смотрел по сторонам в поисках спасения или новобрачных.

Тут он увидел. Вооргота. И челюсть у него отпала. Очевидно, как частый посетитель дворца, он помнил его с детства.

– Что!? Это невинный грешник!?! – истерически взвыл он.

Епископ нервно взглотнул, а потом обернулся. Ему, наверное, захотелось посмотреть на невесту. Посмотреть на чистую, невинную, детскую душу.

– Что!!?!! Это чистая безгрешная невинная душа!!!???!!!

У него началась нервная дрожь. Которую он с трудом унял.

– А родится кто? – наконец выдавил он, согласившись с сочетанием с невинным грешником и чистой безгрешной душой. – Вурдалаки?

Подозрительный вопрос замяли. Тут подъехали люди от убитых дипломатов, и, узнав, что убийцу помилуют по обычаю, из-за того, что он женится на невинной чистой девушке, устроили яростный крик.

Толпа, разжигаемая злобными криками, заволновалась.

Вооргот только крепче подхватил меня, вызывающе глядя на разъяренных людей, готовый защитить меня от всего света.

Больная, как потом сказал Вооргот, от сильных чувств и чрезмерных переживаний, я широкими напряженными распростертыми глазами смотрела на бесноватую толпу.

– Убейте обоих, преступника и маленького змееныша, ишь, как скалится!! – орал, подъюживая толпу, один из негодяев. – Бей обоих!!!

– Будем убивать? – сглотнув, отчаянно и деловито спросила я. Мой свист прорезал толпу, и человек двадцать уже оказались убиты, когда мои телохранители вдруг выросли передо мной. Они хладнокровно замерли, уже ужасно хладнокровно смотря на толпу как на «мясо» по терминологии ниндзя, мысленно уже разделывая ее и прикидывая варианты, ибо те уже были лишь материалом, хоть от этого им, наверное, стало холодно.

Это страшное возникновение на мгновение вдруг создало момент тишины перед бурей.

– Стойте! – вдруг воскликнул епископ толпе, выступив вперед и заслонив нас, чтобы предотвратить кровопролитие. – Неужели вы пойдете против служителя Божьего!?

Поджигатели истерически завопили.

– Вы убьете и невинную девочку, и ее родственников, которые, конечно, будут ее защищать и которую же сами вызвали своими криками про обычай, чтобы самим вызвать на себя армию, как на преступников? – холодно поинтересовался у ревнителей справедливости епископ.

– А чего она полезла? – раздался ехидный голос.

– Она по вашему обычаю и с вашего же разрешения спасала любимого человека... – холодно ответила мама в тишине.

Никто и не заметил, как установивший военный полевой алтарь епископ начал свой обряд прямо на глазах сотен тысяч людей, незаметно собравшихся на площади. Все равно возможности уйти в церковь здесь не было, ибо окружение тысяч людей было настроено довольно враждебно, и ему пришлось смириться с убогостью обстановки и спасать людей.

Во время разговора незаметно исчезнувшие и растворившиеся в толпе телохранители убили человек сорок подстрекателей, которых они давно засекли и отметили со всеми приметами еще при их внезапном появлении. Я подозреваю, что оба просто держали их всех и их расположение в уме постоянно, следя за перемещениями их всех одновременно, как специально тренированные охранники. Еще до конца обряда они были снова рядом со мной, будто так и было.

Но я этого уже не видела – все поплыло передо мной. Заглянувший мне в глаза Вооргот спросил, люблю ли я его и согласна ли я выйти за него замуж, и я, судорожно кивнув, поплыла словно на волнах.

Площадь заворожено слушала.

– Любите ли вы вашего жениха? Согласны ли вы выйти за него замуж?

Я, так и будучи у него на руках, изо всех сил ответила да, что вызвало смех, и, пожалуй, было одним из самых невероятных отступлений от обряда, не считая того, что жених так и не выпустил меня из рук... Но я была полностью счастлива!

– Любите ли вы вашу невесту и согласны ли вы взять ее в жены?

– Очень! – с чувством ответил Вооргот, что опять вызвало добрый смех.

Но епископ не принял шутки и не принял такого ответа и повторил раздельно вопрос, и муж громко и четко по-военному повторил – Да! Да! – мол, и любит, и согласен, что вызвало опять добродушный смех.

Дипломат и юрист, отец проверил самолично все документы, потом это сделала мама, потом это сделала Мари, потом китаец и индеец тоже посмотрели в бумажку и даже обнюхали ее.

Одна я проявила полное отсутствие меркантильности, что заметили все, и не заинтересовалась ими. И просто глазела на них на руках Вооргота, проявив лишь детский интерес к оформлению виньеток и живую реакцию на щелканье бумаги и нарисованную кем-то собачку, свесившись с его рук чуть и являя удивительное легкомыслие к содержанию. Нетерпеливо дергая рукой и сдувая пылинку, и откровенно балуясь ею у него на руках, что он даже сделал мне замечание и попросил не мешать... Он внимательно читал, я же легкомысленно бросала на это мимолетные взгляды...

– Прочитай! – приказал Вооргот.

Но я только презрительно хмыкнула. Взяла бумагу, поднесла к носу, долго сосредоточенно сопела, сосредоточившись на первых строчках, а потом с гордым видом протянула ее отцу...

– Я уже прочитала! – торжественно заявила я.

Но никого не обманула.

– Нельзя быть такой легкомысленной, вы должны сами прочитать документ, чтоб потом не было неожиданностей! – злился епископ.

Но я его уже не слушала, закручивая локоны Вооргота, чем очень ему мешала и отвлекала, совершенно не смотря вниз.

– А что такое «рууиз»? – капризно спросила я.

– Где ты нашла выкопала такое слово? – нетерпеливо дернул плечом Вооргот.

– А вот! – свесившись, легкомысленно ткнула я пальчиком, читая слово наоборот и с другого конца. Я протянула его по буквам...

– Где? – резко переспросил Вооргот, а потом вмешался отец, и, прочитав его, выругался.

– Это описка адвоката... – зло сказал отец. – К тому же в случае бессмысленности этого слова, она меняет смысл пассажа, и позволила бы какому-то крючкотвору оспорить этот пункт твоего права на управление деньгами... – сквозь зубы сказал он. – Здесь должно быть другое слово... Простите, Вооргот, но я должен переделать тут, как вам это не неприятно...

Я еще сделала два таких же легкомысленных незначащих замечания насчет звучания слова муму, после которых отец заругался и начал тщательно, и чудовищно скрупулезно, и занудно изучать и просматривать каждую деталь...

Пока отец исправлял с адвокатом, у которого были очень большие глаза от имен и цифр, Вооргот поцеловал меня:

– Хоть это и неприлично, но я счастлив, что ты такая непрактичная и равнодушная к финансовым вопросам, – он подбросил меня на руках, – не то что твои меркантильные родственники...

Я счастливо зажмурилась и потерлась о его шею.

– Она такой далекий от этих финансовых дел невинный ребенок, – вздохнул офицер. – На фоне ее родных это отрадное зрелище...

– Хорошо, что я забираю тебя, – шепнул Вооргот, – ты из них самая бескорыстная и равнодушная к этим бумагам, хотя это тебя касается больше всех...

Я церемонно закивала, подтверждая это лестное для меня мнение. Безусловно правильное и точное. И мнение о жадности и меркантильности моих родных. Я даже покачала головой в укоре.

Мари сжала зубы.

Вооргот, неодобрительно вздохнув, осуждающе поглядел на отца, что словно взбесился после того, как я случайно указала на слово, прочитанное мною вверх ногами, которое оказалось ключевым и могло изменить смысл, и потом нечаянно попала пальчиком на два просто так ткнутых места, где мне показалась клякса в виде цветочка, но отец совершенно случайно обнаружил там, вынужденный терпеть идиотские выходки ребенка, смысловые пропуски и неточности в формулировке, которые могли иметь разночтения. Мари же, поняв, что она пропустила такое, заново внимательно вычитывала первые листы просто с какой-то маниакальной меркантильностью.

– Как хорошо, что ты ими даже не интересуешься, а то твоя сестра настоящий крючкотвор и торгаш... Каждую галочку вынюхала. А ты даже их не прочитала!

Мари не выдержала, как не крепилась.

– Еще бы, если она сама их и продиктовала... – сквозь зубы выцедила она. – Пока такой болван как ты, хлопал ушами... А отец и китаец обладают абсолютной памятью, чтобы успеть записать их потом у адвоката по памяти! – уничтожающе выговорила она.

– И к тому же она не просто читает страницу с одного взгляда, но именно ухватывает сразу тысячи подробностей и связей и даже мельчайшие ошибки, описки и неточности смысла... – процедил за чтением оскорбленный Логан, внимательно просматривающий контракт, как брат мамы.

– Она не просто запоминает любой документ мгновенно, продолжая его потом видеть по желанию, как могут многие шпионы и дети, – оторвался на мгновение от бумаг папá, оживившись и хмыкнув, ибо мог часами рассказывать посторонним о достоинствах любимой дочери, – но именно осознает и оценивает мгновенно все особенности, мелочи и соотношения как наблюдатель. Словно все знание тут же в точке прилагается и вырывается из нее в этом месте... – он мечтательно вздохнул. – Никто никогда не может уследить за ее выводами и определить, как же она догадалась и сделала правильный вывод... Хоть и умение просто абсолютно точно скопировать пропуск, разрешение или документ, увидев его лишь один раз и из любого для нее положения, подделав потом его со всеми сотнями ухищрений и тайных особенностей, чтоб он не отличался от оригинала, и чтоб офицер сам не отличил его, не раз спасало нам жизнь на войне... – мечтательно сказал он.

Я оскорблено посмотрела на этих предателей, чернящих мой светлый образ в глазах жениха.

– И тебя, Вооргот, ждет громадный приятный сюрприз, ведь ты совсем идиот, – сострадательно перебила Мари, – если ты думаешь, что единоличная директор и управительница чудовищного многомиллиардного состояния, державшая все расчеты в уме и памяти, и создавшая его почти без нашей сиятельной помощи с нуля, владелица половины Англии и части большинства стран мира, и контролирующая в Африке, Сибири и Америке отдельные территории, сравнимые с территорией Англии, может быть удивительно наивной, чтоб даже не прочитать свой брачный контракт! Который, по дурацким английским законам, отдает право распоряжаться имуществом жены мужу, если она специально этого хорошо не оговорит... Она даже подтирки в нем указала у тебя на руках и приказала заменить, – злорадно сказала Мари. – Не говоря уже о юридических смысловых неточностях и полученном казусе из-за преступной ошибки, могущей подставить под сомнение ее право полностью распоряжаться своим состоянием и самою собой, если б ты захотел отстаивать мужское право распоряжаться женой и ее имуществом, что она сделала абсолютно невозможным... – издевательски закончила она. – Это милое дитя, – она вызывающе ткнула меня пальцем, – представляет собой самого расчетливого, холодного и жесткого дельца в этой части континента, которому нет и не было равных!

Я обижено захлопала ресницами.

Вооргот в ужасе посмотрел на меня, и я ахнула в растерянности.

– Ну перестаньте, перестаньте! – засуетился отец, поняв, что что-то сказал не то такому гордому и большому зятю. – Она ведь не притворялась, она просто умеет делать сотню дел одновременно в уме, одновременно развлекаясь, и всегда так делает... – успокаивающе сказал он мне. – Я еще помню, как она управляла домохозяйством моего отца прямо у меня на руках в трехлетнем возрасте, одновременно с искренним интересом откручивая у меня часы одной рукой и другой сосредоточенно вырывая из усов волосы... – блаженно улыбнувшись, добавил он. – Ни на секунду не прекратив давать сложные указания соответственно двоим слугам сразу...

Вооргот обессилено откинулся на стенку, вырвав бумаги заново нервно неверяще просматривая те места, куда я случайно и легкомысленно тыкала пальчиком, ведь у него тоже была профессиональная память, он помнил. И при этом бешено ругался, а руки у него мелко дрожали.

– Она мне доверяет! – по инерции сказал он.

– Она доверяет только собственному коню, – сквозь зубы ехидно буркнула Мари, – и то только тогда, когда сама его воспитает, сама запряжет, сама объездит, сама все абсолютно переделает и тщательно проверит, и сама же еще накинет страхующую удавку на вообще невероятный случай... – она безжалостно ухмыльнулась. – Это милое дитя, между прочим, слышит и анализирует все разговоры и все виденное в пределах ста метров одновременно, это ее боевая особенность, даже если она самозабвенно танцует, а уж на документы ей наверняка хватило только части своего сознания... Ей и в голову не пришло, что их можно проигнорировать!!!

– Но этого не может быть! – истерически говорил Вооргот.

– Да вы что, сдурели что ли, какая корысть, я всегда так делаю!!! – заорала в ярости я и только тут спохватилась, что выдала себя. Но меня уже было не остановить от обиды и ярости. – Я даже не обратила на них толком внимания, равнодушно глянув и забыв, как всегда!! Какая меркантильность, я что, совсем дура портить себе свадьбу из-за такой мелочевки!!! – слезы ярости, боли и обиды разлетались у меня в стороны, когда я вздрагивала и захлебывалась от безумного крика, так мне было больно. И я совсем опять потеряла рассудок, помутившись, с болью в разлетающемся мозгу словно понимая, что моя свадьба опять кончилась так плохо...

Вооргот, очевидно, что-то понял, и с криком подхватил меня на руки. И не дал рухнуть, отчаянно вглядываясь в мои глаза и криком зовя доктора. Так яростно гарыкнув на моих, что они притихли. Мол, еще одно слово, пока он и Лу с ними, и он клянется, что он их убьет. Но мама не слушала – она с Мари кинулась ко мне, плача и ругаясь, что они пошутили. И китаец снова пытался меня спасти.

– Господи, какая я дура, – чуть не плакала мама. – Я и забыла, что она до сих пор больна и не отошла от тех смертельных приступов умственной горячки...

– Так она еще и пьяница!! – растеряно в шоке сказал офицер.

От неожиданности я ахнула и даже чуть очнулась. То, что не смог сделать китаец, то смог сделать простой офицер. И я попыталась его ударить, хотя непослушное тело только дернулось.

– Не волнуйся, я сам его ударю, – ласково, очень ласково, как совсем малому ребенку, тихо сказал Вооргот с такой любовью, что я вздрогнула. – Только не умирай! Прошу тебя, любимая, любимая, любимая, – я этого не переживу, – с такой тоской и болью тихо прошептал он мне, что я тихонечко очнулась и стала пить вливаемое китайцем пойло.

– Что с ней такое?!? – наконец, спросил он Мари почти истерически и отчаянно. Странно было видеть такого крепкого человека в таком отчаянии.

– «Гиперчувствительность сознания», – ответила Мари, использовав сложный перевод конструкции индусско-китайско-тибетской медицины. Мы с Мари учились этому в одном из Ашрамов, откуда меня чуть не выгнали, узнав, чем занимаюсь. Наставник несколько часов уговаривал ее и меня стать монахиней в миру – но, понадеялись, что я использую свои знания на благо людей. [Здесь и ниже все термины, все названия микстур, лекарств, веществ заменены современными]. – Бесконечная сила чувств. Бесконечная сила переживаний. Небывалая сила ощущений, красок, форм, звуков, запахов, вкусов, тактильных ощущений. Лу воспринимает все в тысячи раз сильней обычного человека. То, что она может определить по тихому голосу человека с двух километров или навсегда запоминать все запахи в лесу, имеет свои недостатки.

– Какие?!? – истерически спросил Вооргот.

– Мозг может быть условно «перегрет». Она может усиливать свои чувства по желанию в десятки, сотни, тысячи и даже тысячи тысяч раз по сравнению с обычными людьми. Она видит ночью лучше, чем мы днем, и это дает свои следствия [Реальный случай из нашего опыта, когда человек, выросший до эпохи электричества на хуторе в лесу, то есть вынужденный постоянно двигаться ночью по ночному лесу без всяких фонарей, видел, по воспоминаниям своим и воспоминаниям близких, ночью так же, как мы днем, а днем в четыре раза лучше обычных ста процентов – но ничем особым этот человек, кроме хорошей памяти, не отличался, – прим. авт.]. Но что хорошо с безличной любовью и творчеством, то не всегда хорошо в остальных случаях. Она не должна была влюбляться лично, а если и влюбилась – так переживать по этому поводу, когда ей показалось, что ее предают. Она не должна была усиливать личные чувства – об этом всегда предупреждают. Ее сила чувств может сжечь и вырубить ее сердце.

– Я не слишком-то понимаю, – сказал отчаянно Вооргот.

– Хорошего коня надо поить и нельзя загонять, – вздохнув, сказала Мари. – Хорошей собаке нельзя давать нюхать духи или табак. Сокола нельзя кормить черным хлебом или поить кофеем. Хорошему коню – хороший корм, и ему нельзя давать конскую траву. Лу может выжить в жерле вулкана при извержении, и такое однажды было, когда она сумела удрать и спастись, просчитывая мертвые зоны, но для нее может быть опасно то, что для тебя является обычным и естественным.

– Это как?

– Она, например, не любит касания незнакомых людей, ибо этот запах и ощущения для нее сохраняются до десяти часов, и по нему она может сказать даже состояние, в котором человек был, иногда чувства, а в редких случаях – иногда даже мысли и намерения, обычно примитивные, ибо люди обычно не мыслят. Для нас это неощутимо, но для нее это ощущение чужого человека рядом с закрытыми глазами, которое ее сознание достраивает.

– Я понял, – сказал Вооргот. – Каждое хорошее качество имеет свою противоположность самим хорошим качеством. Ее чудовищный слух, как у коня, скорей всего ведет к тому, что она не любит выстрелов и шумных мест, ибо слышит все далеко...

– Не любит – это мягко сказано. Она может спать при артиллерийской канонаде или буре, когда надо, засыпая где угодно по желанию, но предпочитает покой гор, природы и пещер.

Мари помолчала и, наконец, сказала:

– Она дает тебе бесконечную силу лучших чувств, постоянную их положительную силу, яркость, разнообразие, сознательно усиливая их в десятки, сотни, тысячи и даже сотни тысяч раз по сравнению с обычными людьми, но взамен нуждается в полной преданности людей самого близкого круга, куда допущены самые близкие и к кому эти чувства проявляются ею в беспредельной мощи. Самый ближний круг для нее должен быть нерушимым – и на него она обрушивает все сердце, как и на Бога, и своего Учителя.

– А почему? Мне представляется цунами.

– Потому что каждое чувство в человеке имеет свою противоположность. Вспомни, что было, когда тебе отказали. И если ты невольно случайно вызовешь его противоположность, она погибнет, как было в том случае, когда она приняла за миг твое поведение после объяснения в любви за внезапное предательство. Ведь бесконечная вызванная любовь и бесконечное чувство по переживанию может стать бесконечной болью сердца, своей противоположностью, бесконечной тоской, и убить ее. Она просто не успевает проконтролировать и смягчить его – все на уровне инстинкта. Она объединяет сознание с тобой, но внезапный разрыв целостности с тобой, разрыв нити, разрыв связи вызывает бурю в сердце, бурю в мозге и бурю в крови. Разрыв из ближнего круга должен иметь какое-то время. Тогда она оправляется и даже не замечает этого.

– Подозреваю, что это будет не моя измена плюс боль в сердце, а кинжал в мое сердце, – шутливо сказал Вооргот.

– Ну, я просто тебя не успела застрелить в спину за оскорбление и предательство, не успев понять, заметить и оценить, – сказала шутливо Мари.

Ну, я б не стала на его месте принимать это за шутку никаким образом, никогда и ни при обстоятельствах. Мари честью никогда не шутит.

Для нее данное слово – есть навсегда. И сама она – абсолютно верна. У нее даже девиз на всех пряжках и ее личная молитва начинается: «Абсолютно верен! Абсолютно предан!»

– Но как такое сознательное усиление чувств возможно?

– А как актеры управляют собой и своими чувствами на сцене? Неужели гении сцены только имитируют чувства? – сказала Мари терпеливо.

– Любовь – управляется?!?

– Любовь – есть внимание. Любовью можно управлять. Естественным вниманием можно управлять. Лу абсолютно управляет естественным вниманием. Для нее уделить абсолютное внимание человеку также естественно, как дышать. Она училась управлять собой десятки тысяч часов с помощью концентрации, внимания, медитаций, молитв, она развивала способность забывать время и окружающее с помощью особого полного поглощения работой, тренировкой и мастерством до полного отключения в них иногда на дни. А все это внимание. Она управляет своим мозгом и сознанием в мастерстве. Она училась часами и днями терпеливо наблюдать, сидеть в засадах, ждать. Все это стороны внимания и любви. Она может полностью поглотить внимание любым делом, она училась контролировать свои чувства. Она училась останавливать, менять, очищать, обострять мысль. Она училась быть сознательно бодрой и активной в самых страшных условиях усталости, сосредотачиваясь на задаче и не замечая усталости, боли, ран, холода, темноты, времени – ничего. А это – управление вниманием и любовью. Она училась вызывать в себе интерес к любому делу. Она училась быть счастливой в любых обстоятельствах. И это внимание и любовь. Она училась топить свое сердце молитовкой, мантрамом, мыслью, сосредоточением на Учителе. Она может настолько сосредоточить внимание и концентрацию, что может слиться с огнем, став огнем, раствориться в природе, став молитвенным пейзажем, раствориться в небе и слиться с ним, раствориться в молитве, став Учителем. А это уже – абсолютное внимание и любовь. И все она довела до мастерства, безумно отдавая себя до бесконечности каждому занятию. Она научилась настолько сливаться с любым объектом, природой, образом Учителя, что доходит до самадхи в этом полном слиянии. До экстатического полного абсолютного единения, слияния сознания, перевоплощения и беспредельного ощущения целостности. А это уже даже не внимание – это уже Самадхи (целостность – санскр.). Сейчас отдавать кому-то полное внимание, весь интерес – для нее незаметная черта. А, научившись ощущать Любовь по желанию, вызывая ее как чувство, она научилась и ощущать ее градации, менять ее интенсивность.

– Любовь есть Внимание? – переспросил Вооргот.

– Любовь – это полное внимание, полное внимание уже сердца, – поправила Мари. – Любовь – это естественное полное внимание сердца и сознания, направленное на объект. Вдохновение или гениальность иногда сравнивают с любовью – у них одна природа. Вот почему именно Мудрецы, то есть люди абсолютного Разума вдруг часто начинают учить Любви. «Какой Владыка знания не будет Владыкой Любви?» – учит мудрость Востока. Ибо любовь – это есть пассивное развитие Разума и внимания, которое взаимно усиливает друг друга. Любовь во всем рождает Разум. А Разум и дисциплина мысли приходят к естественному вниманию Сознания-чувства, то есть любви... – тихо рассказывала Мари, поддерживаемая китайцем. – Разум рождает Разум, или Любовь на другом конце.

– А причем тут сердце? – спросил священник. – Вроде, сейчас в Сорбонне уже учат, после Галена, что главное мозг.

– Как считают врачи Индии, у младенцев первым делом появляется сердце. И только потом мозг. И каждое сердце на самом деле имеет свой мозг. И мозг сердца контролирует мозг головы. Почему нам и кажется, что все чувства, мысли, переживания в сердце. Сердце на самом деле контролирует все в организме, как самый первый орган, зародившийся у младенца. Оно или активизирует системы организма, или подавляет их.

– Ты хочешь сказать, сперва – лечить сердце?

– Точно. Потому во всех восточных системах лечение всегда следует начинать с активизации сердца, жизнедателей, лечения сердца и чувств, лечения сознания, сердечных препаратов, стимуляторов, усилителей, пробудителей... Сердце – основа всего. И оно – основа мозга и творчества. Мышление сердцем, понимание сердцем – основа основ любого настоящего мышления и управления собой, а не иллюзия. Но, в отличие мозга головы, на котором можно делать открытую операцию, мозг сердца все ощущает, будто открытая рана – и оно ощущается здесь. Поэтому его активация чувствуется. Особенно при мышлении. Практически у всех гениев и Мыслителей есть практические указание типа: «Положи мысль на сердце», «Выноси мысль и произведение в сердце», «Для того, чтоб роль уродилась здоровой, нужно очень долго проносить ее под сердцем», «Сердцем судите» и пр. – так они отмечали, что сердце у них основа мышления, которую они реально постоянно чувствуют.

– А тогда причем тут к мышлению Любовь? – спросил священник.

– Ну, если Любовь есть Внимание, то какое может быть мышление без внимания? – отмахнулся Вооргот, недовольный его вмешательством, тогда как тут такое!

– Психическая энергия, дух, сознание, поток – двуеродны. На одном конце его – Мысль, на другом – Любовь. Они как два крыла птицы Руах, птицы Агни – гласят слова мудреца и Святого. Мысль и Внимание составляют поток Творчества, то есть Мышление. То, что принимаем как Любовь, и есть пассивное проявление Сознания – а результат его Мысль.

– То есть любовь или внимание есть основа мысли – если мы не проявим внимание, мы увидим в книге фигу, а вместо мысли – голых красоток, – пояснил Вооргот себе.

Мари почесала голову на такую трактовку.

– Ну, любовь это гарантия проявления сознания, вроде напряженного внимания, напряженного мышления, – сказала она, долго помолчав. – Ведь, чтобы выносить мысль, нужно сначала сосредоточить внимание, или сознание-чувство, на проблеме. Так что ты прав, как и великий мудрец. Это долгое напряжение мысли, внимание, рождает Мысль. Внимание вынашивает Мысль мышлением и вниманием, которое есть полное внимание на проблеме, то есть выявление Сознания к проблеме, то есть выявление чувства, а не рассудок. Любовь есть целостное сознание, внутреннее сознание, сознание сердца.

– То есть любовь – это дух, – перебил священник. – Наша сущность, наша основа, наше сознание. Это внешнее проявление его.

– Любовь и есть Сознание-Бытие-Блаженство, – сказала Мари.

– Это то наше подлинное внимание и наше подлинное сознание, которое должно быть, – тихо вмешалась я, видя, что разговор заходит не туда, но меня не услышали.

– Наше сознание должно быть – как экстаз святого, должно быть целостным и исполненным блаженства, охватывая все, а внимание должно быть исполнено Любви, – сказала Мари. – Все остальное – дикость.

– Святые Востока говорят: Мысль как бы является венцом чувства Любви, – вмешалась я, но меня не услышали.

Я что, дух?

– То есть наше внимание – это любовь? – спросил Вооргот.

– Наше настоящее полное внимание, когда забываешь все, а не имитирование его мозгом – это Любовь, – поправила Мари. – Все остальное – смотришь в книгу, видишь фигу.

– Я знаю, – встрял капитан. – Прочтешь сто раз, а оно не запомнится.

– А где же гениальность?

– Гениальность как раз чаще всего в силе чувств.

– Это как?

– Естественное внимание гения к проблеме сродни Любви, вернее это она и есть, но направленная на проблему и произведение. Полное приложение Сознания и чувства к объекту, отождествление сознания в смысле с объектом как чувства, углубление чувства и смысла. Потому чисто физиологически, а вовсе не мистически, Йоги говорят, что пламя сознания-чувства, ибо оно как пламя словно пылает и светится в сердце, оно жжет в сердце, двуеродно и двуедино, – на одном конце Любовь, на другом Мысль. И оба являют единое целое – Сознание-чувство. Ибо полное внимание вынашивает Мысль... И оба нагнетают и раскручивают друг друга, как змея кусает свой хвост. Но Любовь первична...

– По-твоему, Любовь есть Разум! – возмутился Вооргот. – Очень по-женски!

Пока они спорили о философии, я успокоилась.

– Кх... – презрительно сказала Мари. – Культ Любви есть на самом деле и есть культ Разума... Многие гении отмечают, что не могут творить, когда не влюблены. Гения и вдохновение часто связывали с любовью. Муза была женщиной!

– Культ Любви не только развивает внимание и Сознание, но он еще сопряжен с человечностью... – холодно сказал китаец.

– И что же надо делать с такими людьми и детьми, чтобы убрать негативные аспекты их гения? – заинтересованно спросил Вооргот.

– Привить дисциплину ума, то есть направить его на дело, и научить этому, – поморщился подошедший отец. – Направить мышление не на личные чувства, которые губительны при гиперактивации мозга, а на проблему. Проблемы бывают, когда при гиперактивации нечем заняться – нет мировых проблем или требующих решения обстоятельств. И тогда энергия направляется в безделии на личные чувства, на себя и свои переживания, а не на какое-нибудь творчество или науку. Ибо сосредоточение на личных чувствах дает чудовищный всплеск личного чувства, который подавляет все окружающее до забвения окружающего. И тогда личная проблема становится первой в мире, приобретает мировую остроту, бесконечно важной. Такое личное чувство стремится к кажущейся бесконечности личного переживания, как при приеме индейских грибов – вон вождь однажды всему парламенту подсыпал, когда требовалось пробить решение. Человек обычно захвачен личным или отрицательным чувством абсолютно.

– Я не увидел решения!

– Решение – творчество, мастерство и наука, сознательное направление такого человека туда.

– Как?

– Ну, если это Мысль, то есть наука или искусство, то оно, – чувство, – не бывает тупиковым, и, наоборот, разрешается в произведение, охват проблемы, теорию, открытие. В умение. Хоть мысль-чувство тоже захватывает полностью, но, безличное, не направленное на себя, оно не подавляет, а наоборот приносит радость... Безумная концентрация делает гениев. Работа – на первом уровне. Погружение же в личные чувства иногда есть самоубийство для развитого Ума-чувства. Хотя и в личных отношениях таким личностям свойственна экстатическая любовь, дающая много радости и счастья и горя, но не волнуйся Вооргот, она как чувство и обычная мысль, не держится долго...

– Ничего себе не волнуйся! – выругался Вооргот.

– В дальнейшем она переходит в ровное сердечное чувство и полное понимание любимого вплоть до мысли, – сказала Мари, – ведь это было фактически тщательное изучение Любимого в чудовищной интенсивности внимания, то есть Любви... Более того, поскольку у них дисциплинировано и выдрессировано внимание, то они обычно именно любят всех, потому супругу не грозит утрата Любви, в отличие от большинства семей, ибо внимание и есть сердечное чувство...

– И много таких людей? – шокировано спросил Вооргот.

– Все... – равнодушно ответил китаец.

– Все дети, пока в них не подавили Сознание ложным воспитанием... – поправила Мари. – И все любящие взрослые, а это все абсолютно люди хоть раз в жизни, ибо половая Любовь есть природный пробудитель Сознания в человеке. То, что мы называем Любовью, есть пробуждение Сознания с помощью природного механизма.

– С помощью Любви бывший ребенок создаст семью и обеспечит ее бытие, с помощью Любви к детям он обеспечит их выживание в опасном мире. Создалась новая ячейка, и мозг должен работать на ее выживание.

– То есть Любовью пробуждается наше Сознание?

– Угу.

– А почему все глупые?

– Большинство даже не знает Любви – для них Любовь какая-то помеха от жизни. Создать Аппассионату они и не думают. Большинство просто переживают ее, направляя на личное, вместо того, чтоб раздувать этот огонь, вместо того, чтобы любить самоотверженно и абсолютно. Часть занимается только личными чувствами и семьей. И считают, что должны заниматься семьей. Часть погружаются в личные мелкие переживания. Часть полностью выливает Любовь в страсти. Часть просто смотрит. Часть вообще не понимает, что происходит.

– Просто большинство вместо того, чтобы закрепить естественно выявленное Сознание в творчестве, в мысли, в действии, в мастерстве, просто ждут, когда он проходит. Убивают этот природный шанс выявить дух, данный каждому самой природой, – или подавляя, или растрачивая впустую этот чудовищный импульс творить, созидать, или не хотят создать что-то важное и т.д., хотят остаться простыми и прежними, мечтают вернуться в бывшее, так и оставаясь полными ничтожествами... – равнодушно и даже беспощадно холодно сказала Мари, брезгливо окинув взглядом толпу самосделанных ничтожеств. – Они не только не закрепили Сознание, данное им как Любовь, но именно делают все, чтобы угасить его...

– Встречаются два двоечника школяра Итона, – начал тут же анекдот папá, обрадовавшись. – Один спрашивает другого:

– Ты знаешь, на меня иногда находит такое желание учиться, что я даже не знаю, что делать...

– Ты знаешь, на меня тоже... – покаянно говорит другой.

– И что же ты делаешь в этом случае? – оживившись, спрашивает с надеждой первый. – Поделись опытом!

– Выхожу, сажусь на лавочку, сцепляю зубы и жду, пока пройдет! – говорит второй.

Все захихикали.

– Лу, я пошутила... – покаянно подошла ко мне Мари, тихо гладя мою руку, увидев, что я прихожу в себя. – Ты никакая не меркантильная...

– Я пошутил! – сказал папá.

– А я вовсе не читал эти бумажки... – бросил их к черту Вооргот, крепче беря меня на руки, – и не видел этих описок и пропусков...

А я только вздохнула и шмыгнула носом...

– Почему вы не дадите то, что дают английские врачи, то есть «бром» [здесь и во всей книге названия микстур, веществ, комплексных лекарств заменены на современные упрощенные аналоги]? – тихо спросил епископ. Отойду, я ему такую шутку придумаю! – Дали, и никакой гиперактивности сознания!

– Потому что «бром» есть один из изысканнейших восточных ядов, которые дают только тем врагам, которых ненавидят, смертной, бесконечной ненавистью, желая погубить их душу навсегда... – тихо ответила Мари уже Воорготу. – Он действительно убивает гиперчувствительность психики, но на самом деле эта гиперчувствительность есть чувство, которое и есть сознание, которое «бром» и убивает. Чем сильнее мы чувствуем, тем часто сильнее сознаем себя. Можно навсегда убить гениальность, талант, духовное развитие или чувство этим «бромом». Ибо сознание Лу, когда она в одном чувстве мгновенно словно обнимает мыслью события, есть именно чувство. Это небывало могучее, нечеловеческое чувство. Оно может быть опасно, когда направлено на личное, например, на тебя. Мы есть чувство. Чувство есть сила человека. Чувством мы живем. Чувством мы побеждаем себя и обстоятельства. И убить его, значит именно убить гениальность, мощное единое Сознание, чувство, то ощущение единства деталей, которое дает смысл, сам смысл, саму индивидуальность... – тихо и печально проговорила она.

– Почему ж такое «лекарство» против чувства иногда применяют? Говорят, даже против несчастной любви применяли. И даже солдатам подливали, чтоб не бегали по бабам?

– Не знаю, еда с бромом или насыщенная продуктами, содержащими подобные вещества, запрещена в любых религиозных и творческих практиках, – сказала Мари обтекаемо. Китаец просто убил бы, если б заподозрил. – Лу «постится» или не ест некоторые деликатесы не потому, что она религиозна, а потому, что еда, которую она ест, напрямую влияет на ее реакцию, скорость мышления, границы активности, силу творчества, остроту наблюдательности, силу и ощущаемую бесконечность чувств, и невероятную память, легкость.

Кому она говорит, она б еще солдатам лекцию читала, это же солдат, а не восточный врач!

Вооргот покачал головой.

Мари пожала плечами.

– «Бром» доказано вызывает те самые признаки в пациентах, которые якобы призван лечить. Он доказано блокирует память, доказано поражает чувства, доказано уничтожает навыки и дрессировку даже у собак, доказано уничтожает мастерство и доказано вызывает часто необратимый тремор рук – то есть вызывает все те признаки сумасшествия, от которых он якобы лечит.

– Но этим лечили...

– Они и ртутью лечили. И мышьяком лечили. И цианистым калием лечили. И кровопусканием лечили. И бурундуками лечили. Некоторые даже разрезали мозг надвое.

– Говорят, что это лекарство!

– Это не лекарство – это подавитель. Блокатор. Чаще всего даже от простых бромных ванн отказывает сердце. Иногда печень, почки, руки, другие органы... Ибо мозг и нервы управляют этим всем, и каждый орган имеет свой маленький мозг, а бром его блокирует, вызывая распад функций органа [Все, здесь перечисленное, это клинические, военные и прочие испытания, а также исследования жертв катастроф и отравившихся бромом, но использовали его как яд очень давно].

– Как же могло подобное стать лекарством?

– Как всегда становилось. Врачи, предлагавшие лечить подобное подобным сверхмалыми и сверх-сверхмалыми дозами, специально выбрали такое вещество, которое вызывало искусственное сумасшествие. Опасный яд. Некоторые специально чуть-чуть колют кровь переболевших коров, чтоб защитить от болезни других коров. Они думали, что вылечат подобное подобным, включив защитные функции организма против подобного вещества. Как против болезни, будто организм реагирует на стороннее вещество в крови как на болезнь. Оно было пробуждением защитных реакций, баланса, каковое пробуждение должно было исправить патологии, как реакция на болезнь, которой, переболев, больше не болеют. «Лекарство» сознательно выбрали за эти признаки «сумасшествия». Они не были преступниками, потому что малые дозы яда не вредили. Но когда забыли это, забыли про сверхмалость доз, и стали «лечить» этими «лекарствами» в больших дозах, такими «лекарствами» стали просто убивать людей. В больнице в среднем смерть, потеря памяти и деградация личности развивалась за два-три года, а ее приписывали «сумасшествию». Тогда как на воле те же или такие же люди с такими же признаками проживали сотню лет, и еще и были невероятно здоровыми и сильными, что не удержать.

– Но иногда такие люди после лечения живут!

– Но и «жизнь» таких «полеченных» иногда страшна. Я видела их немало, потому что сама лекарь в своей семье и поместьях. Живые трупы, иногда утерявшие чувства, а часто и вдохновение, мастерство, энергию ума, живость сознания. Чуткая девочка с небывалой яркостью переживаний становится старичком-сухарем. «Бром», как и другие вещества, накапливается в мозгу, и может вызывать атаку своего организма на мозг. Блокаторы опасны. Один из лекарей нам показывал, как организм пожирает заблокированные нервы за несколько недель, считая, что они умерли, ибо они не дают сигналы нервов ему в ответ. Паралич нервов приводит к их распаду, ибо организм тут же уничтожает ненужное. Организм пожирает мозг. Заблокируй ногу, и через какое-то время ты не сможешь ходить. Блокировать нервную систему, которая управляет – самое опасное, что могли придумать идиоты.

– Ну, я знаю, что бывает, когда перестаешь заниматься оружием... – сказал Вооргот. – Неужели нет противоядия таким ядам, убивающим мозг?

– Ну, вообще-то соль и особенно сода есть природные противоядия против брома, который входит в большинство продуктов в малых дозах. Соль и особенно сода выводит бром из организма, если он не накопился только в клетках мозга, как обычно бывает. Потому мы все овощи, которые обычно содержат бром и некоторые другие вещества, хотим есть с солью – это природное противоядие. Чем больше нам хочется посолить какой-то овощ, салат или еду, тем с большей вероятностью там содержатся вещества, которые надо вывести. Только у соли есть неприятная особенность – она связывает бром, и потому в природных месторождениях часто содержится вместе с бромом в большом количестве, если не очищена – противоядие и яд одновременно, и мы часто вводим в организм и яд тоже. Потому сода иногда лучше. Сода и соль – это близкие по составу вещества, только сода легче усваивается организмом. Потому йоги рекомендуют пить немного соды на кончике чайной ложке каждый день вечером с валерианой и молоком – сода это и противоядие, и слабый стимулятор мозга, потому его часто йоги пьют с валерианой, чтоб не впасть в излишнюю активность, стимулятор нервной системы и стимулятор мышц, как и соль. Тренировки вымывают соль (соду) из организма, отсутствие солей приводит к спазмам мышц во время тренировки, потому при тренировках воду лучше иногда подсаливать или добавлять чуть соды перед тренировкой. Сода купирует спазмы в мышцах при тренировках и позволяет бегать и тренироваться спортсмену в среднем на тридцать процентов больше [она электролит – пр. авт.]. Мы видели, как животные иногда идут чуть ли не на смерть, чтоб полизать соль или соду.

– То есть наш организм уже сам ищет противоядия!

– Если б люди сами себя не травили, то обычно он и гадость сам не ест – горько и отвратно.

– То есть это «лекарство» еще подавляет и активность не только нервной системы? Не удивительно, что они чувствуют хроническую усталость, принимая его...

Мари подтвердила.

– Но самое страшное – распад и изменение личности. Такие люди после брома, который входит во многие микстуры, могут лишь повторять чужое, они ужасно сухи и рассудочны, вялы, у них даже почерк меняется, у них разрушается личность, а хуже всего – проявляется что-то животное, пустоглазое в глазах, и все удивляются почему, ведь он раньше был такой сердечный, чуткий, чувствительный, энергичный...

– Ты хочешь сказать, что любое лекарство убьет Лу? – спросил Вооргот.

– Да, и это будет уже не Лу с ее гениальностью, да и гильотина не лекарство. Я не знаю ни одного случая за всю историю медицины, когда лекарство вылечило бы сознание, потому что норма – это культурное состояние, то есть волевой баланс убеждений, культуры и поступков. В Индии, например, нормально видеть Бога посреди улицы. Там нормально встать после молитвы с просветленным лицом и сказать, что я только что видела Бога.

– Ты хочешь сказать, что они видят Бога прямо на улицах?

– При любой молитве могут. Если б я только перечислила, что нормально в разных странах, ты бы сошел с ума. Можно лечить функции и симптомы, но восстановление сознания дело социальное. Любовь – не болезнь, хотя мы сходим от нее с ума и делаем невозможные поступки. Лу – это динамика, процесс, вечные сражения и биения воли, чувства, непрестанные потоки любви и внимания. Их нельзя перегораживать, их можно только направить. Лу – это поток. Поток гениальных идей, образов, мощных чувств, мощной мысли, навыков, абсолютной памяти, вечного творчества. Сознание – поток, как говорят буддисты. Останови его, и ты увидишь пустоту.

– Она так сильно меня любит, что впала в горячку? – спросил странно Вооргот.

Я успокоилась – вряд ли он понимал те термины индийской, тибетской, йогической, буддийской, аюрведической, арабской, китайской, аристотелевской, галеновской, парацельсовской и гомеопатической медицины, которыми сыпала Мари. Мы-то поездили по миру и учились у лучших врачей, учителей и в лучших Ашрамах Египта и других стран, но вряд ли он понял больше солдат.

– Скорей наложились ранения, потеря крови, усталость, отсутствие сна три дня, любовная лихорадка первой любви и действия лекарств, которыми лечили ранения, – буркнул китаец. – Так бы она просто тебя прибила и отлупила.

– Может, лучше ей дать лекарства? – встрял капитан.

– А как же болезни мозга и сумасшедшие? – спросил Вооргот.

– Говоря лекарскими словами, в большинстве случаев то, что принимают за болезнь, есть, как и любовь, временная гиперактивация какого-то раздела мозга. Просто гиперактивация абсолютно здорового мозга. То есть это не болезнь, а, наоборот, болезненная гиперактивность здорового мозга, типа испуганная здоровая лошадь, которая понесла. Она, наоборот, чаще всего бывает именно у здоровых мозгом людей. Чаще всего вызывается длительным подавлением каких-то потребностей личности или нашей природы – тогда мозг принудительно активирует эту сторону. Как и любовь, эта гиперактивация не может физически продолжаться долго, и проходит сама чаще всего за несколько лет. Сильный всадник обуздает любую лошадь. Более того, приблизительно в пятьдесят лет эта гиперактивация происходит у всех. Абсолютно у всех. И абсолютно всего мозга. Происходит природная принудительная активация. Если она не совершена человеком ранее самостоятельно. Но если человек научился управлять своим мозгом, медитацией, сном, чувством, собой, творчеством, мыслью, если он Творец, Святой, Мыслитель, Мастер, то он этого даже не заметит – примет за естественное вдохновение. Святой – станет еще святее. Они часто становятся в этом возрасте естественными святыми. Творец, контролирующий себя и свое мастерство – гениальнее. Сколько книг написано после пятидесяти! Правитель или Вождь – гениальнее, чаще всего именно в этом возрасте создают империи мирно. Философ – умнее и мудрее. Они часто и пишут основные труды после пятидесяти. Все зависит от накопленных навыков. Будет ли это Творчеством или наваждением, Гениальностью или сумасшествием, Мудростью или безумием, зависит от человека. И предшествующего опыта. Свет в глазах или безумие мы выбираем сами.

– Как это может быть?

– В руках мастера все – оружие. Опытный корабел использует любой ветер. Мастер использует любое свое чувство или состояние. Для мастера любая гиперактивация мозга, включая любовь – вдохновение и активность. На Востоке иногда это состояние гиперактивации даже называют вторым рождением – в их культуре оно окружено и сопровождается духовными, умственными, медитативными, религиозными техниками, окультурено, направлено и часто приводит к духовному преображению. Именно к рождению новой личности, еще одной яркой жизни. Если оно введено в культуру или религию, и есть этическая система и техники преодоления, то, наоборот, это может сопровождаться радостью, известностью, насыщенностью жизни, гиперактивностью и жизненным успехом, как это было у Сократа с его Даймоном-Гением, Жанны Арк с Голосами и других, – ибо это и есть гиперактивность и гениальность.

– Но есть же и патологии?

– Патологии обычно вызваны патологиями собственной этики, тогда это просто выходит наружу, не сдерживаемое страхами.

– Только ли?

– Как говорил один Поэт и Святой: «Я почувствовал то подступившее к сердцу волнение, которое всякий образ, пролетавший в мыслях, превращало в исполина, всякое незначительное приятное чувство превращало в страшную радость, которую не в силах вынести природа человека, и всякое сумрачное чувство претворяло в печаль...» Сердце – безумная энергия. Все это – безумная энергия. Ты можешь усилить свои мысли до невероятной мощи. Ты можешь усиливать свои чувства в работе до невероятных вершин, уходя без малейшего остатка в эти чувства, как и в любые чувства. Но если человек не творит, не контролирует свои мысли, то эта энергия его разорвет. Он сойдет с ума за первые несколько минут. Но это – только энергия, безумная гиперактивация мозга. Один поэт говорил даже про «сверлящий стих», что он даже катался по земле из-за чудовищной концентрации и силы чувства в его произведении. Злой человек, усилив свои чувства, сойдет с ума. Святой будет любить и задыхаться от Любви. Гений – задыхаться от бесконечной силы чувств и образов, творить, будто его раздувает изнутри столб пламени, источник энергии, бесконечный поток идей.

– Но есть голоса, видения, галлюцинации, черти...

– ...белая горячка, зеленые человечки, – продолжила Мари. – В любой религии, изученной нами, есть стадия, когда рекомендуется все голоса, видения посылать к черту, просто посылать к черту, не заморачиваясь на них, и следовать только требованиям этики, которые обычно жестки. Нет ни одного монаха любой религии, который бы через это (бесогон) не прошел. И где-то через два года это проходит абсолютно и часто навсегда, если человек учится управлять собой. В тихой одиночной келье или тюремной камере, одиночной больничной палате такие голоса обычно начинаются за месяц-два, а иногда за три дня. Проходит обычно за два-три года, когда человек учится управлять собой, своими чувствами, своими мыслями и состояниями.

– Разве можно этим управлять? – не поверил епископ. – Иногда целые монастыри чертей годами гоняют!

– И напрасно. Дайте им творить – будут не чертей гонять, а слышать ангелов и муз, напевающих гениальные песни в ухо, видеть героев книг, как бы самостоятельно живущих в уме. Гениальные, известные и опытные творцы могут заставлять по желанию своих героев вести себя самостоятельно в рамках произведения в выдуманном мире, будто они живые, и также останавливать, убирать, превращать в куклы, менять поведение на противоположное, заставлять петь псалмы, ангельские хоралы, гимны, фривольные песенки и выть по волчьи, и делать что угодно. Вдохновение часто связано с этим процессом, когда мысли становятся как бы самостоятельными и уже несут нас. Вернее, оно всегда связано с этим процессом, ибо несет нас.

– Ты хочешь сказать, что самостоятельность мысли можно контролировать... – заходил вокруг епископ.

– Опытный Творец может как давать мыслям или героям произведений свободу, так и останавливать мгновенно их, перенося мысль на другое. Есть специальные техники и медитации, которые позволяют почувствовать эту зону, где мысли или образы становятся самостоятельными, ощутить ее, и по желанию управлять ею – усиливать или погружаться в нее, выходить, останавливать, прекращать, полностью останавливать мысль и чувства до пустоты.

– Ты хочешь сказать это управляется? – не поверил Вооргот.

– Ага... – отвлеченно кивнула Мари, потеряв интерес к разговору. – Сильному человеку иногда нужно всего семь дней круглый день или семьдесят два часа, чтоб научиться на первом базовом уровне останавливать мысль, почувствовать, как это делается. Потом уже можно усиливать и оттачивать это. У нас все в семье умеют это делать – достигать абсолютной пустоты сознания. Любой реализованный Йог управляет своим мозгом по желанию, может погружаться в эти состояния вплоть до самадхи, усиливать, акцентировать их по желанию и выходить из них по желанию.

– Это какая-то мистика, мистическая зона?

– Да нет, – пожала плечами Мари. – Каждый день ты погружаешься в нее, как в сон. Просто в болезненных состояниях эта грань между сном и бодрствованием размыта или не существует.

– Есть еще какие-то упражнения? – почему-то быстро спросил помощник палача в сутане.

– Учитесь концентрироваться на любой работе, действии, мышлении или Учителе настолько, чтоб, несмотря на открытые глаза не видеть окружающего [буддизм, ЖЭ «Сердце»], несмотря на открытые уши, не слышать окружающего шума, несмотря на зной, не замечать его, не ощущать течения времени, тепло или холодно, голодно или сыто, день или ночь. Концентрируйте внимание, мысль, действие или мастерство с тренировкой. Прежде всего учитесь забывать о времени – пока вы его осознаете, вы еще не сконцентрированы, вы еще не достигли необходимого напряжения мысли. Если вы будете настолько поглощены мыслью или работой, что не будете слышать крик, шум, лай собак, трясения вас за плечи рядом, то и никаких «голосов» вы тоже не услышите. Утеря чувства времени, контроль над временем – первый шаг владения над собой.

– Но как можно контролировать видения? – не поверил помощник палача.

– Значительная часть гениальных художников могли представлять любые образы с открытыми глазами, – сказала мама, тоже бывшая лекарем, ибо постоянно приходилось латать отца, Мари, телохранителей. – То есть буквально накладывать образы на окружающую реальность, менять их, заставлять двигаться. Точно так же, как мы по ощущениям разделяем окружающую реальность и воспоминания, даже самые яркие, разделяем наши мысли и наши тактильные ощущения, точно так же человек учится на уровне чувств отделять внутренние образы и мысли, созданные волей, от образов, приходящих от глаз. Более того – им кажется даже нелепым, что это можно спутать. На уровне ощущений каждого образа, если ты внимателен к себе, со временем это сделать почти невозможно. А когда ты можешь ими управлять, то уже даже не видение и мысли, а простое творчество. У них может даже вызвать шок, что кто-то это не разделяет по градациям. Все галлюцинации, наглядные мысли и видения включают в себя совершенно другие отдела мозга, разные по ощущениям.

– Вы хотите сказать, леди, что спутать их невозможно? – недоверчиво осведомился Вооргот.

– Достаточно почитать любые мемуары святых или рассказы о них, чтобы понять, что они редко путали видения и жизнь. Обычная зрительная мысль. Обычно спутать их может лишь совершенно невнимательный к своим собственным ощущениям человек, не привыкший мыслить и творить образно, не привыкший контролировать зарождение своих чувств, свое внутреннее пространство и свои уровни мышления. Только тот, для которого все свои мысли одинаковы, может подумать об этом.

– Но люди ж часто не отличают галлюцинации?

– Обычно неотличимые галлюцинации и видения чем-то сильно значимы для пациентов и вызывают особо сильные ощущения и эмоции – именно поэтому они иногда могут не замечать, насколько они сильно отличаются по ощущениям от реальности. Мозг как управляющая система – самая выносливая, самая защищенная часть организма, и обычно просто так не болеет.

– То есть реальных болезней мозга нет? – быстро спросил епископ.

– Есть, и много, – сказала мама, улыбнувшись. – При болезнях сердца могут поражения мозга и кровоизлияния в мозг – вплоть до потери памяти и расстройства функций речи. Только это преодолевается и не является необратимой болезнью – иногда можно за пять месяцев восстановить упражнениями даже на более высокий уровень, чем было до этого. Может быть повреждения при болезнях и горячке. Но они так же восстанавливаются при излечении тренировками. Могут быть раны мозга и опухоли мозга. Может быть болезнь, когда мозг распадается. Может быть гидроцефалия мозга. Может быть поражение сифилисом...

– Столько болезней! – неприятно удивились Вооргот и Логан.

Мама пожала плечами:

– Но, поскольку эти болезни постепенные, то иногда при вскрытии оказывается, что мозг был уничтожен на девяносто девять частей, а человек сохранял яркое, здоровое и активное мышление. Мозг приспосабливается даже при смерти самого себя. Есть много таких случаев, когда только смерти узнавали, что у ученого или студента мозг поражен. А он до конца жизни писал гениальные статьи, картины, работы. Может быть поражение памяти особой болезнью, когда распадаются функции мозга – но она почти никогда не поражает ведущих постоянное активное мышление и тренировки, и в Китае, где принято постоянно трудится и тренироваться, почти неизвестна. Но, достоверно известно, что даже при ней особыми постоянными тренировками и постоянным мышлением можно сохранять до самой смерти хорошую и достаточную память. Мозг (сознание) – единственная система, которая может постоянно приспособляться и учиться. Всегда. Нет таких состояний, когда он не может обучаться.

– То есть необратимых сумасшедших нет?

– Чаще всего настоящие сумасшедшие, которых вы видите – люди с задержкой развития в детстве, неразвитые люди. Люди, не перешедшие к саморазвитию. Чье самосознание не состоялось. Но специальными тренировками и усилием и их превращали в здоровых людей. За редкими исключениями врожденных поражений мозга, которые обычно очевидны и видны. Реально превращали отсталых детей в успешных и счастливых нормальных людей и даже выпускников университетов. За несколько лет. Но никто не хочет заниматься столько с отдельным человеком и тратить свою жизнь на него – проще дать успокоительное и забыть.

– Но есть же и сошедшие с ума люди?

– Да, есть. Хуже всего, когда это вызвано обстоятельствами, которые человек не смог выдержать и преодолеть – человек переходит в зону медитации, творчества, гипермнезии (просмотр всей жизни одновременно) или делириума, где личность становится пластичной. Это зона пластичности – пластичности личности, пластичности окружающего восприятия и прочего. И человек либо сам формирует новую сильную личность, легко изменяясь и изменяя себя применительно к новым обстоятельствам, либо, если сдался или впал в горячку, распадается как личность. В этом состоянии даже видение окружающего пластично, ибо нужно приспособиться иногда к новым обстоятельствам, увидеть новое. Часто возрастает гиперчувствительность. Иногда с этим распадом происходит регресс в детство на стадии успешности или амнезиум, когда вытесняется то, с чем человек не смог справиться. Нет сумасшествия, есть распад личности. Иногда происходит уход в внутренний мир и подмена реальности. Иногда этот уход полный до каталепсии, иногда подмена частичная. Так происходит распад личности, но не мозга. Но сам этот механизм не патологичен, ибо смена личности при смене обстоятельств и окружения – естественный процесс приспособления. Патологичен его пущенный на самотек или идущий как придется результат.

– А как лечить?

– Изоляция таких людей приводит к тому, что им некому подражать, тогда как чаще всего просто нужно сменить обстановку и окружение на успешные. Состояние «сумасшествия» очень подражательное состояние, иногда они просто отождествляются с чем-то – с камнями, полководцами, вещами. Мы перенимаем с помощью этого механизма чужие качества. Святой концентрируется на Христе настолько, что становится самим Христом с его качествами личности со стигматами, как Франциск. Физические повреждения мозга редко приводят к болезни сознания, ибо мозг самая приспосабливаемая, пластичная и выживаемая часть организма – его клетки тут же перенимают функции других клеток, может остаться даже сотая часть его, а мозг будет работать активно, если человек яростно активен. Он адаптивен и постоянно адаптируется к успешным организмам.

– По-твоему, в этом состоянии он учится?

– И очень активно, он просто бешено поглощает информацию. Главное, чтоб это не был асоциальный пример – тот, кто привлек его внимание. Очень опасно распространять негативные примеры. А так, состояния «сумасшествия» – это адаптивная зона мозга, зона психики.

– Может они еще и успешны?

– Истерики чаще всего собираются возле вождя, святого, подвижника, чтоб стать такими. Они помешаны на нем. Они первые последователи. И часто становятся – соратниками, учениками. А такие выдающиеся личности – остаются в истории. И мы изучаем их и их не всегда адекватное окружение.

– Болезнь временная?

– Как и белая горячка у допившихся, когда они резко прекращают пить или ломка опиумных наркоманов.

– То есть везде воля, упражнения и навыки?

– Горячо.

– А как же гениальность?

Тут уже Мари вмешалась с китайцем:

– При гениальности мозг всегда подконтрольно гению гиперактивен в рабочем направлении. Потому что гениальность или чувство – это всегда динамика, всегда процесс, всегда движение. Если остановить мозг веществами, заблокировав его, то человек вылетит из гениальности, как с коня на всем скаку. Потому в мозг гения вмешиваться нельзя никакими «лекарствами» ни из каких побуждений и оправданий. Некоторые ученые даже после сильной травмы, например, реально упав с коня, переставали быть гениями.

Китаец вмешался:

– Потому и коня гения, мозг, гениальность, нельзя трогать. Туда нельзя вмешиваться, ибо никогда не знаешь, как создавалась гениальность и работоспособность. Иногда сапожник, размышляя, становился известным философом – и заставить прекратить его тачать сапоги было бы равнозначно прекращению гениальности. Иногда стекольщик, размышляя, становился известным философом. Иногда особенности мозга делали гения, помогали ему, и туда нельзя вмешиваться. И благо, если он не погибнет, если кто-то вмешается, и не поломает руки и ноги, и потом сможет ходить и ездить. Это как убить коня. Чаще всего убьешь и скакуна, и всадника. Поток можно отвести, направить на другое, ввести в новые русла, оросить им творческие и рисовые поля, разбить на арыки, но нельзя преградить – это будет не река.

– Но как же работать с такими людьми? Если у гения творческое перенапряжение?

– Многие гении, святые, творцы обладают чудовищной чувствительностью, чуткостью, страшной, даже болезненной интенсивностью чувств, чудовищным слухом, нюхом и т.д., чему часто сопутствуют неврозы... – Мари задумалась, вспоминая.

Вооргот кашлянул.

– Одного из гениальных композиторов даже называли – стеклянный мальчик, – сказала Мари, вспоминая его, – настолько была чудовищна его чувствительность и чуткость ко всему... А еще один святой постоянно впадал в экстаз даже от красоты окружающей природы. Лечить это? Я с ужасом вспоминаю угрозы одного из чудовищно невежественных европейских известных врачей, который, прочитав мемуары о композиторе, с гордостью заявлял, что вот сейчас бы они его избавили от гиперчувствительности... Даже не подозревая, что он избавил бы его именно от чуткости к Красоте, которая и создала гения, от гениальности, от потока образов... Этот гений со своими могучими чувствами, прожил счастливую, творческую, насыщенную и очень интенсивную жизнь, о которых врач, принимая чувства с их следствиями за слабость, и не мечтал.

– Ты так говоришь, будто их не вылечили.

– Невозможно вылечить любовь, ибо это не болезнь. Невозможно вылечить гиперактивацию [high-activation] каких-то отделов мозга, ибо это не болезнь. Невозможно вылечить абсолютно здоровый мозг. Невозможно лекарствами вернуть норму.

– Но есть же исключения?

– Да, многих вылечили, и они застрелились. Если не умерли в больнице в течение нескольких лет, как несколько тысяч европейских талантов.

– Ты говоришь так, будто нет болезни, а есть потенциальная гениальность.

– Да, гиперактивация мозга обычно предшествует потенциальной гениальности. Жанна Арк, услышав Голоса, спасла Францию. Рафаэль нарисовал Сикстинскую Мадонну через видение Мадонны. Магомет записал Коран с голоса архангела Джебриила, хотя он плохой пример и доказано по его собственным словам вставлял постоянно отсебятину.

– А ужасные симптомы, навязчивые мысли, голоса, галлюцинации, видения?

– Навязчивые мысли при управлении собой становятся памятью на мысль, когда ученый месяцами обдумывает проблему или художник будущее произведение. При управлении собой навязчивые мысли становятся легко управляемой концентрацией и исчезают как вид навязчивых мыслей. Самостоятельные мысли становятся активностью героев и вдохновением. Голоса превращаются в звучащие в мозгу стихи или божественную музыку. Это пробуждается мозг, Сознание, работая на холостом ходу без задач.

– То есть все то же есть и у гениев, но у них оно меч?

– Все оружие. Если суметь овладеть мозгом и направить его на работу – будет гениальность, если не овладевать и ничего не делать, пустив на самотек – спящее сознание родит хаотические кошмары, и будет «сумасшедший». Даже дикого коня укрощают, прежде чем ездить на нем, и годами долго учат. Как они думают подчинить мозг, не укротив и не уча его, не прекратив его взбрыки?

– Ты что, считаешь, что обратившиеся к нашим передовым лекарям с их кровопусканиями...

– ...убили в себе гениальность? – закончила резко Мари. – Для лечения нужно уметь отличать здоровый и естественный процесс от патологического, это тебе расскажет каждый лекарь, а они не умеют это делать. Если кто-то из них лечит любовь и гиперчувствительность, это скорей повод их повесить.

– Они, я имею в виду тех, кто сошел с ума, бывшие гении?

– Они куколки гения. Еще отвратительные червяки и гусеницы. Между первыми проявлениями гиперактивации отдельных частей мозга и гениальностью лежит пропасть в десятки лет тяжелого накопления мастерства, в десятки лет непрестанных усилий, непрестанных попыток и страшной борьбы по овладению собой, своим телом, своим мозгом, своим мышлением, а потом еще десятки в попытках создать что-то новое. Десятки тысяч часов тренировок, реальное море пота и десятки тысяч часов работы. Каждое произведение гения – часто десятки лет тяжелого труда для обычного человека.

– Ты хочешь сказать...

– Гений – это достижение. Самое лучшее достижение в мире на данный момент. Гений – тот, кто принес человечеству эволюционный сдвиг на века. Понятие гения от рождения не существует – это бессмысленное понятие. Юноши видят, как кого-то называют гением после того, как он создал в веках нечто великое, и думают, что их можно назвать гением, когда они еще ничего не создали. Понятие Мастер на Востоке куда более понятнее. Назвать себя Мастером с большой буквы ты можешь назвать лишь тогда, когда что-то создал и чего-то достиг.

– Они не гении, но несут тот же физический потенциал?

– Их мозг – да. Это тот инструмент, с которым начинали работать гении, превращая его в гениальный инструмент. Как то же пианино, с которым начинал работать Моцарт. Они младенцы в мире гениальности. Они младенцы в мире мастерства. В человеке нет абсолютно ничего, чему бы он не учился управлять – он учится ходить, говорить, слышать, смотреть, танцевать, сочинять стихи, писать и какать. Люди с пробудившимся мозгом еще не умеют им пользоваться. Это не делается в мгновение, этому нужно посвятить годы, как и у младенца.

– Они младенцы?

– Лучше считать этот момент вторым рождением. Как делают на Востоке. Твое тело изменилось, мозг изменился, в игру вступает совершенно новая система тела. Ты меняешься. Твой мозг вступил в адаптивную зону мозга. И лучше тебе быстрей избрать свой Идеал.

– Зачем?

– Чтоб стать Им. Стать Мастером. Стать Гением. Стать Подвижником. Слиться с Богом. Стать Богом. Это открытое состояние достижения, оно как безбрежный океан, все зависит только от тебя.

Я им дам мне портить свадьбу!

Блин, если еще и после свадьбы будет с Воорготом философский диспут четыре дня, я ж не выдержу-у-у-у!!!

Глава 91 А сейчас фокус

Все успокаивали меня.

– Да, да, чего мы накинулись на девочку, совсем свихнулись, какая там корысть... – присоединился к общему хору покаяния Логан. – Это я со своими чудовищными четырьмя миллионами фунтов по сравнению с ней жалкий нищий, а для нее этих пятнадцать миллионов фунтов приданного это карманные деньги, плюнуть и растереть, она на платья только на один раз потратила полтора миллиона...

– Вы что, сдурели, какие пятнадцать миллионов приданого?! – взревел Вооргот, так и не дошедший до этих цифр в контракте. – Да меня же даже последняя собака будет считать охотником за приданным, хоть пожертвуй я за свою жену жизнью, даже собственные дети будут презирать и ни за что не поверят в мою любовь, не говоря о жене!!!

Он, забыв про мою болезнь, схватил бумаги, которые он не дочитал до этих денег и в ярости уставился на дурацкую цифру.

– Я же сам давал за ней вам, как за бесприданницей, пятьдесят тысяч фунтов! – застонал он.

– Да, это естъ очень занимательный пунькть, – коверкая слова, занимательно с интересом сказал адвокат немец, – и мы много недоумеваль над нимь и смеялься, пока не поняль, что это быль мужской символь гордости, такой знакъ в сторону жени, что ты ее любишь и показываешь мужской гордость и достоинство, а не продаешься за деньги... – торжественно проговорил он.

– Не надо нам ваших денег! – в ярости сказал папá Вооргот. – Я сам могу обеспечить жену!

– Успокойтесь Вооргот, – успокоила его мама, – ведь вы их и не получаете даже в случае смерти Лу и не сможете снять без ее разрешения ни пенни... – ласково проговорила она. – И об этой сумме приданного никто не знал, не знает и не узнает, если вы не расскажете, ведь мы не совсем же дураки, чтобы отдать вторую дочь в руки охотников за приданым, Лу всегда была бесприданницей и сиротой, мы назначили приданое лишь после вашей помолвки с ней, и в глазах мира вы герой! – успокаивающе сказала она.

– Я могу ее содержать! – упрямо сказал Вооргот.

– Она не содержанка, мальчик... – ласково сказал папá, но таким тоном, от которого холодели тигры в Африке. – И платья ее фантастические за миллион фунтов вы будете оплачивать из собственного поместья в цену двести тысяч фунтов или она вынуждена будет забыть про свое мастерство? – ехидно спросил он ласково. – Я не могу позволить, чтоб моя дочка и внуки жили в нищете и не могли себе позволить купить понравившийся остров в Тихом океане! – строго сказал граф, посерьезнев. – И она будет жить и работать широко на полную катушку во всем мире, как привыкла, ворочая глобальные дела, а не сидя куклой-содержанкой в жалком поместье!

Вооргот, упрямо сжав зубы, смотрел на контракт.

– Вооргот, не будьте таким идиотом, отвергающим то, за чем другие охотятся, ведь вы сами богатый человек (подольстил он, ибо даже наш адвокат получал больше за то, что держал свои зубы тюрьмой для языка)... Подумайте не только о себе и своей гордости, но и о любимой, ее чувствах и нуждах, о том, что она еще дитя и нуждается в куклах, игрушках и т.д. И о наших с мамой чувствах, ведь она все состояние и поместья держала в памяти. И дочери ничего не стоит чего-то забыть размером в миллиард, если она и ее дети будут голодать, не видя целые дни изюму, бананов, шербета и шоколадных замков с индийским кремом... И если вы будете сопротивляться как идиот, я просто рву эти бумаги, и вы отправляетесь прямиком на эшафот, а Лу королева обещала подыскать французского дофина, который, кстати, за Лу здорово ухлестывал, когда она выполняла одно задание во Франции, и который, оторвав с руками, женится на ней...

– Нет, папа, ты не можешь это сделать! – сдавлено закричала я от страха.

– Если будет глупить, то сделаю... Он даже не понимает, что каждую минуту он подвергает нас всех с Лу во главе в первую очередь опасности тоже от бешеной толпы и убийц в ней... – хладнокровно сказал папá. – Зачем мне зять дебил!? – он пожал плечами. Отец вдруг достал какой-то пузырек из кармана. – Я вот тебе снотворное достал. Тебе надо отдохнуууть... – ласково проговорил он мне. – Поспишь, и все развеется как туман, все будет хорошо, мы найдем тебе человека, который поймет тебя...

Вооргот вдруг резко выхватил у него пузырек.

– Почему это я не понимаю Лу?! – вызывающе спросил он, быстро подписывая бумаги.

Я облегченно вздохнула.

– Потому что в Англии еще пещерное мышление и муж полностью распоряжается женой и ее имуществом как хозяин. И женщина даже не имеет право самой распорядиться своим приданным или деньгами, ибо ей по закону не позволят ни вложить, ни распорядиться ими, – сказала безжалостно мама, – и сколько мерзавцев превратили жизнь любимых в вашей прелестной Англии в ад, еще и ограбив и унизив их... А Лу выросла как свободная личность в полном уважении, равенстве и достоинстве, сложилась, как мощная индивидуальность... И если вы не понимаете, что родители не могут отдать ее в руки мужа без перестраховки и защиты, десять раз не перепроверив, то значит вы дурак! – уверенно сделала вывод она. – Когда к тому же кто-то допустил уже ошибку в контракте, по которой она бы лишилась приданого!

– Я не дурак, а муж Лу! – обиделся, нахохлившись Вооргот.

– Как будто это не может быть одновременно! – фыркнула мама. – Простите, дорогой, но у вас мышц больше, чем мозгов, вы это никак не скроете... – сказала она, с восхищением разглядывая его ладное тело, пока отец ее не дернул. – Иначе бы поняли, что после той ошибки тут все прямо озверели кроме Лу. И подозревали вас в чем угодно, в том числе и намеренном соблазнении юной дурочки Лу, пока не поняли, что отец сам диктовал завещание в случайно выбранной нашей конторе, и вы не могли бы подкупить адвоката... И вы не могли знать о размере приданого... Признаюсь, в первое мгновение тогда у меня был соблазн отправить вас на виселицу тут же...

Старый адвокат при этих словах про описку и смысл схватился за бумагу.

– Клянусь, я убью этого молодого переписчика-адвоката... – ахнул он, увидев эту ошибку, поняв ее смысл и потому побелев, как полотно, кусая губы. – Он, наверное, хотел получить потом деньги с мужа за свою находчивость, – прошипел он про себя зло, – когда тот будет отсуживать капитал у своей жены... Но он у меня получит пулю! Сволочь, сволочь, проклятая сволочь, как он меня подставил!!! – чуть не плакал немец. Старик глотал воздух.

– Не волнуйтесь дядя Зигфрид, мы вас знаем давно... – ласково коснулась я его рукой. – И никогда ни в чем не подозреваем. Вы человек кристальной чести и честности... И потом, вы от наших сделок стали миллионером, вам-то рисковать, да еще и зная нас, вообще было невозможно...

Тот был в ужасе и ужасном, чудовищном расстройстве. И держался за сердце. И отцу пришлось дать ему валерианы, ибо потрясение и неприятное состояние старика было слишком сильно – подумать только, на праздник свадьбы, а он меня любил как дочь, получить такой сюрприз для любимого человека, еще и от твоего имени... У старика действительно никого не было, кроме той, что заменила ему дочь. Когда у него умерла дочь, он чуть не свихнулся и перенес всю любовь на меня, совсем маленькую тогда, и уже работавшую с ним. Он гордился моими успехами. И он действительно любил меня, я в таких делах не ошибаюсь. И я даже тайком знала, что я тоже вхожу в число его наследников, ибо он считал меня сиротой и отмякал душой в моем обществе, а однажды, проверяя его офис на надежность, я читала его тщательно запечатанное завещание в неоткрываемом чудовищно защищенном сейфе...

Вооргот, наконец, понял, в чем его обвиняли, и лицо у него вытянулось.

– Лу, клянусь, я в этом не виноват!!! – он в ярости хотел разорвать проклятую бумагу.

– Успокойся, я знаю... – тихо шепнула ему на ухо я. И сама же засмеялась, ибо его губы защекотали меня. – Я не выпустила тебя из поля зрения ни на мгновение, ни звуком, ни губами, ни запиской ты передать не мог, ибо те люди, которые видели тебя, когда я тебя не видела, не покинули поле зрения, пока отец не приехал, это у меня автоматическое... И потом, я чувствую людей, и отец часто отправляет меня в министерства и на заводы, ибо обычно мне нужно всего лишь их понаблюдать, чтобы вычленить шпиона и тут же его... – тут я спохватилась, что это же человек чуткий и трогательный, и плохо переносит чужую гибель... – пожурить за то, что он плохо себя ведет... – прикусив язык и ласково улыбнувшись, продолжила я, увидев там вдруг интересное.

– Я не идиот! – обиженно ответил Вооргот.

– У Лу бы хватило ума выбрать по юности самого красивого идиота с такими мышцами, но совершенно без мозгов... – с ехидцей сама себе осуждающе пробормотала под нос Мари.

– Вооргот не идиот! – возмущенно воскликнула я, повторив дословно слова мужа. – У него есть ум! – вызывающе сказала я Мари сквозь зубы. – Просто его трудно разглядеть...

Все дернулись.

– Я имею в виду за мышцами... – спохватилась я.

Все опять дернулись. На этот раз хихиканье было громче.

– Его ум так тонок и высок, – совершенно взбесилась я, привстав на его руках и чуть не крича, – что его даже невозможно заметить... для таких глупых как вы!!!

Все опять подпрыгнули.

– Его юмор так тонок и уникален, – яростно провозглашала, озверев за мужа, я, – что вы даже не можете осознать, а ведь его слова так смешны!

На этот раз дернулся Вооргот и чуть не выронил меня из рук.

– Так, кончай за меня защищать меня, я и сам могу за себя постоять! – сказал он мне, смеясь. – А то выроню тебя из рук! – пригрозил он.

Я успокоилась.

– Они не понимают, какой ты красивый! – обиженно сказала я максималистски.

– Если б красота всегда была равна уму... – мерзко хихикнула Мари.

И вот тут уж мерзко хихикнула я, соответствующе поглядев на Мари.

– Какая красавица! – поцокала я языком.

Мари прикусила язык.

– Получила! – мягко шлепнула Мари мама по заднице, добродушно смеясь. – Говорю тебе, не лезь к Лу, когда она так восторженна, женщина за молодого красивого мужа горло перегрызет родной свекрови.

– К сожалению, как раз это и нереально, – хихикнула я. – Я всегда буду путать свекровь с тещей...

Мари хихикнула.

– У человека целых две тещи, а он этого не знает... – хихикнула снова Мари.

Вооргот как-то не среагировал. Похоже, он вообще не слышал.

– Ты очень счастлива, Лу... – шепнул он с любовью, обнимая меня. – У тебя целых две любящих свекрови, и я хочу тебя быстрей с ними познакомить... Вот, представляю, как они обрадуются...

Я с тоской уныло вздохнула.

– Чего ты вздыхаешь?

– Я тоже представляю, как они обрадуются...

Мари хихикнула вместе с невоспитанным Логаном.

– Нет, нет! – вскричал Вооргот. – Я даже представляю, какими ласковыми словами она будет с тобой разговаривать!

Я наморщила лоб и несколько минут тщетно растеряно терла себе лоб.

– Что с тобой, ты опять не заболела? – встревожено заглянул в мои глаза Вооргот.

– Нет, я вспоминаю, какими словами – типа бродяга, скотина, прислуга, – она меня уже называла... – я жалобно пискнула. – Надеюсь, остальные будут не слишком матюки? – жалостно спросила я.

– Она тогда тебя хорошо не узнала! – шокировано воскликнул Вооргот.

Тут уж хихикнули все.

– Уверяю тебя, ты еще не знаешь, что будет, когда она узнает... – ласково сказал он.

Тут уж все начали ржать, как лошади, уже не сдерживаясь.

Вооргот насуплено отвернулся.

Увидев его, какая-то дама внизу захлопала в ладоши и завопила:

– Какой очаровашка, кто это, красивая девочка? – не отрывая глаз от Вооргота, сладко обратилась она ко мне, когда он грубо отвернулся.

– Мой муж! – гордо ответила я.

– Так он еще и мерзавец! – воскликнула дама.

– И девочка какая уродливая! – сказала ее соседка.

Я сцепила зубы и отчего-то обиделась.

– Ну, скоро ли там вешать будут этого маньяка!? – нетерпеливо постучала дама по эшафоту. – А то мы уже пришли, теперь можно и начинать, даром что ли такие деньги заплатили за место.

Я широко открыла рот.

– Молодой человек, давайте, давайте... – нетерпеливо дернула дама Вооргота. – Скажите палачу, чтоб там поспешили с вами, быстрей... Я опаздываю на званый ужин... И, пожалуйста, мучайтесь подольше... – смущенно попросила она.

– Она имеет в виду: быстрей начинаем, но мучаемся долго до своей смерти, где-то полчаса... – скомандовала командирским менторским голосом ее экономка, разложив все как прислуге. Видя, что человек не понимает. – Живо, живо, суетитесь!

– Хм! – вызывающе сказала я, в упор разглядывая ее и засунув от удивления палец в рот. – Это нормальная английская леди? И после этого меня кто-то называет чудовищем!?!

Толпа, услышав женщин, заволновалась. Они подумали, что их лишают зрелищ. Оказывается, здесь должны вешать!

Послышались снова разжигающие выкрики и явные провокации.

Китайцы, мрачно переглянувшись, вдруг исчезли в толпе.

Вооргот, чтоб занять толпу, вдруг взял у палача топоры и стал ими жонглировать.

– Дядя, а после того, как тебя разрубят, ты опять станешь целеньким, как в цирке? – смущенно поинтересовался выдвинувшийся вперед малыш.

Тут же послышались голоса детей.

– Можно я тебя пилить буду? – наперебой пропищали они. – Я первый!

Я потрясенно молчала, а на Вооргота вообще нужно было смотреть в цирке.

Толпа начала выражать впечатление.

– А сейчас я покажу вам фокус! – громко крикнула я. – Прошу добровольцев! Мы отрубим им головы, а потом сделаем так, что они будут выглядеть как целенькие! – радостно сказала я громко. – Прошу, прошу, не бойтесь... Вон вы, вы...

Почему-то добровольцы, так сказать, пытались исчезнуть как дым.

– Не волнуйтесь, поймайте мне любого из них, кто поближе... – попросила я незаметно вернувшихся китайцев, ухода которых никто и не заметил.

– Сейчас будет лучший фокус! – я весело хлопнула в ладоши.

Толпа вдруг поспешно отхлынула.

Напрасно я это сделала.

Отхлынувшая волна людей обнажила вдруг около шестидесяти трупов людей, будто отхлынувшая волна, оставившая рыбу и мертвых крабов на песке.

Вздох ужаса пронесся над площадью.

А я уставилась на это.

– Ничего себе фокусник, мать твою та-та-та... – шокировано сказал офицер на всю площадь, в ужасе глядя на меня.

Я в потрясении замерла, увидев открывшееся зрелище трупов на счет три.

– Перебор получился... – через силу выдавила я.

Люди медленно пятились.

– Но вы не волнуйтесь... – с фальшивой веселостью проговорила я. – Следующий раз все получится правильно... Дайте мне любого мальчишку, я сама отрежу ему голову и, клянусь, он оживет, он оживет, я, клянусь, в цирке была и все там хорошо запомнила, как там делали...

Мальчишки исчезли еще быстрей, чем я договорила.

– Ну, если вы боитесь, что я буду резать тупым ножом, и он будет мучиться, то я попрошу палача... – оскорблено сказала я.

Люди исчезали как в сказке – еще секунду был тут, а потом раз – и нету...

– Ну, хотя бы девушку дайте... О, я поняла, почему не получилось! – вдруг радостно и облегченно воскликнула я. – В цирке ведь девушку резали! Дайте мне вот этих тетенек, лучше двух, про запас, если первый раз не получится...

Тетеньки медленно отодвигались назад, все время оказываясь вдруг в окружении пустоты, хоть до этого это была густая непроходимая толпа.

– Вы не волнуйтесь! – закричала растерянно я. – Тут есть гильотина, мы сделаем аккуратно, вы даже ничего не почувствуете!!!

Дамы вдруг вспомнили, что у них вечеринка, и дернули, визжа как свиньи, так, что только туфельки замелькали.

– Держите их!!! – растеряно заорала я. – А то фокус не получится, мне придется показывать на мужчине...

Дамы драпали так, что цокот стоял.

– Женщины, обещаю вас потом сшить! – жалобно выкрикивала я, пытаясь мольбой смягчить их жестокое сердце.

Я была обижена и расстроена до невозможности и топала ногами.

– Фокус хочу! – кричала я. Вооргот пытался меня успокоить, но я вырывалась, как трехлетний ребенок в истерике, царапалась и кричала: – Хочу фокус! Фокус дай! Фокус! Несите сюда хоть кого-то!!!

Толпа уже рассредоточилась по самому краю площади, стараясь держаться от меня как можно дальше, как от бешеной собаки на поводу, и чтоб не подойти близко, лишь осторожно с опаской наблюдая за мной издалека, чтоб я не кинулась и чтоб не привлечь мое внимание, пока они тихо на цыпочках не отступят прочь с глаз. Люди нервно щулились, пытаясь отодвинуться подальше и жалобно вжаться в стенки в сотнях метров, кто не успел удрать из-за стен.

Никто не знал, как со мной поступить.

И вдруг мой взгляд упал на герольда. Который читал этот самый список преступлений. Мое лицо тут же успокоилось и разгладилось, и просветлело. Зато лицо герольда, уловившего это, вытянулось, сморщилось и почернело.

– Герольд! – хлопнула в ладоши я. – Он похож на девушку!!! – я радостно захлопала в ладоши, схватив в руку громадный нож. – Сейчас мы тебя разрежем, положим в коробочку... – потирая руки приговаривала я. – Разрежем... А потом я произнесу то, что говорил дядя в цирке... – счастливо говорила я, сияя, и приближаясь к нему, широко размахивая ножом.

Человек медленно пятился. Лицо у него было искажено.

– Не волнуйся, дядя, это недолго! – солнечно сказала я, и подпрыгнула. – Вот увидишь, у меня получится! Это быстро, я в цирке видела!!

Бросая затравленные взгляды в разные стороны, человек отступал, истерически дергая головой по сторонам и тщетно ища спасения.

– Дяденька, дяденька, тебе вот сюда! – заявила я, видя, что он пятится не совсем к гильотине. – Ложись, ложись... – успокоено сказала я, видя, что он как раз рухнул, оступившись, рядом. – Правильно, только левее...

Тот затрясся на ватных ногах.

– Ну, помогите же ему... – нетерпеливо попросила я. – Видите же, что он в первый раз и все промахивается... Левее, левее, неумеха! – рассерженно сказала я.

Палач отправился помочь человеку.

Но тот отчего-то не захотел принять идущую от всего сердца помощь доброго человека, а вдруг, резко вывернулся и юркнул под стол, а потом на четвереньках побежал под выступами, уворачиваясь от заботливых рук.

– Стой, стой, ловите его! – заорала в ярости я. – Мальчик, ты куда, я хорошая!

Но мальчик извивался как змея, выскальзывая из рук, пока вдруг не перевалился через бортик, как угорь, плюхнувшийся в воду, и не рванул прочь от эшафота прямо на четвереньках. Быстро-быстро перебирая руками, и, очевидно, боясь подняться, чтоб его не увидели...

Он так пробежал метров пятьсот площади, пока на него все шокировано смотрели.

– Вернись! – отчаянно кричала я с надрывом в страшной жалобе, так жалобно и тоскливо, будто расставалась с родной мамой, бьясь в руках Вооргота и пытаясь вырваться. – Я тебе денюжку дам, мальчик, в накладе не останешься!!!

Я плакала.

Но человек бежал на четвереньках быстрей лошади, и солдаты, засунув от удивления пальцы в рот, удивленно смотрели ему в след.

Воорготу с трудом удалось меня успокоить, и то лишь оттого, что я увидела генерала.

– Генерала не дам! – жестко сказал Вооргот.

Генерал побледнел.

– Хватит тебе фокусов! – сурово сказал Вооргот. Я напряглась.

– Хочешь, я тебе сам фокус покажу? – успокоил Вооргот.

Тут уж побледнели все.

В общем, все утихомирилось. Тихо, как в раю. Все молчат, не дышат. Никого не слышно. Никто не выпендривается со своими идеями. Привлекать внимание не хочет, по углам жмутся...

Я успокоилась на руках Вооргота. Который отнес меня к моим родным.

– Хочешь, я тебе почитаю? – вздохнула я. – На сон грядущий?

Я достала из-за пазухи тот самый официальный приговор с перечислением преступлений и тех пыток, и казней, которые предписывалось совершить, чтоб мужа четвертовали, и собралась ему почитать чуть. Который был у герольда.

Вооргот побледнел и быстро вырвал у меня из рук бумагу, пока никто ее еще не заметил и ничего не понял.

– Давай, давай еще раз перечитаем вместе договор! – торжественно громко сказал он, быстро поедая бумагу.

– Проголодался... – ласково сказала я, догадавшись и похлопав мужа, который ел так быстро, что давился. – Ты же не ел несколько дней, бедняжка...

Я с любовью зачаровано смотрела на мужа. Мне все нравилось в нем. Даже как он ест.

– Да ты не спеши, не спеши, пережевывай тщательно, никто у тебя, бедняги, ее не отберет... – как верная заботливая жена радела за него я.

Я никак не могла понять, почему меня за мою же заботу муж смотрит так, будто хочет убить.

– Если так быстро глотать, вкус теряется... – растеряно сказала я, видя, как он поспешно зажевывает веревочки с печатями, глотая их так.

Вооргот блеснул на меня глазами. Но промолчал с полным ртом. Усиленно работая челюстями, глотая и мыча.

– Но ты же даже не разжевал! – со слезами сказала я.

– Может ему еще что-то дать? – встревожено сказала подошедшая мама, держа в руках кожаный фартук палача, увидев, как он отчаянно давится, и побледнев от этого.

Вооргот, увидев фартук, побледнел.

– Вы же столько не ели, правда? – ласково спросила мама.

Тот стал совсем плох.

– Не волнуйся, я обязательно накормлю тебя до отвала! – как верная жена заботливо проговорила я.

– Ммм... – сказал Вооргот, почернев.

– Тебе не кажется, что он какой-то невыдержанный? – тихо шепнула мне мама. – Так давиться едой, проголодав всего денек, это слишком!

– Он хотел показать, что съест все, что я ему приготовлю... – так же тихо прошептала я маме. – Но, боюсь, что твой фартук он будет есть медленней, не обижайся...

Вооргот почернел и замычал в ярости.

Глава 92 Как Мари меня обскакала

По счастью тут подошел адвокат, услышавший, что мы вместе, по-семейному, сев на гильотине рядышком обнявшись, хотим перечитать брачный контракт.

– Брак уже заключен! – строго сказал он, не доверяя Воорготу. – Но то, как выделить вам эти пятнадцать миллионов приданого в распоряжение новой семьи действительно надо обговорить с родителями...

Стоявший за ширмой офицер, которого адвокат не заметил, дернулся из-под нее.

– Какие пятнадцать м-м-миллионов! – в шоке воскликнул он, вырвав бумагу из рук старенького адвоката.

Солдаты парализовано замерли – они таких сумм даже не слышали – и раскрыли рты.

Адвокат растерялся – до этого все разговоры велись в кругу своих, и офицеры ничего не подозревали. И у него еще никогда ничего так нагло не вырывали из рук.

– Принцесса Луна... – прочитал, заикаясь вслух офицер, прежде, чем Мари отобрала у него бумагу.

– Что?!? – дернулся епископ, который до этого прятался где-то за ширмой. Наверное, боялся, что он тоже похож на девочку в этом платье.

Люди замерли.

– А кто тогда этотъ проходимецъ? – генерал-немец обернулся к Воорготу.

Он долго смотрел на него и вдруг побурел, очевидно, вспоминая, что я тогда кричала осужденному.

– Воорготъ!!! – заорал он. Он задыхался от ярости и злости, и не мог ничего выговорить:

– Ви... ви... ви... Ви козел!

– А где у него рога!? – обиженно и чувствуя, что меня, наверно, дурят, спросила я, щупая его голову.

Я недоумевала.

– Но ведь ты... только сегодня вышла за него замуж... – недоумевала Мари.

Вооргот обозлился и прижал меня к себе.

– Не будет у меня рогов! – шепнул он.

– Успокойся... – сказала я, еще раз ощупав его голову. – Я ничего, никакой выпуклости не ощущаю, а я хороший врач...

Мари снова отчаянно захихикала.

– Лу все еще называют маленьким олешкой! – сказала она, выжидающе глядя на него.

– Ну и что?! – сквозь зубы спросил Вооргот.

– Он не умен! – сквозь зубы шепнула, покачав головой, мне мама.

– Папу тоже все считали дегенератом, пока ты за него не вышла! – обиженно буркнула я.

– Он солдат, а не дегенерат! – резко прервала меня мама.

– Я же так и сказала – военный! – топнула ногой я.

– Ну и хорошо... – примирительно сказала мама.

– Ну и Вооргот тоже военный...

Вооргот, который в это время долго думал, почему его назвали глупым, вдруг обрадовался.

– Если она олешка, значит я рогатый ОЛЕНЬ! – догадался он, довольный, что разгадал глупую загадку.

Раздался такой гогот, что все присели.

Я недоуменно оглядывалась.

Старый генерал немец наконец-то пришел в себя.

– Воорготъ!!! Сколько вы выпиль, чтобы всю ночь убивать бедный дипломать?!? – он кричал и топал ногами. – Я не скрою ваше плохой поведение! Я буду жаловаться вашей маме!!!

– Пля-хой мальчишка! – укоризненно тоже сказала ему я. – Мамка тебя бюдет больно бить!

Вооргот нахмурился.

– Ты учти, что теперь я тебя воспитывать буду, – вытянулась я на цыпочках вдоль него, пытаясь поцеловать, – теперь я твоя жена!

Я так и не поняла, куда все исчезло вдруг. А остались только его тепло и покой, и ощущение Вооргота, и его глаза, словно распахнувшиеся навстречу мне... И ничего больше... Ни времени, ни пространства, ни холодного зимнего вечера... И мои руки, которые как-то независимо притянули его голову, и его губы, которые нашли мои, и все, и застыло, и завертелось, и исчезло в вихре вспыхнувшего в сердце света и чистого, безумного, прохладного и горячего огня, кинувшего меня к нему...

Я даже не знаю, сколько так длилось, даже сколько нас трясли...

– Прочь, все прочь, – услышала я издалека сдавленный шепот Вооргота, который не мог, и не хотел оторваться от меня, как его не трясли и били. – Мы будем спать... Я имею... имею... имею право теперь быть с ней сейчас брачная ночь... Прочь! – ничего не понимая, шептал он, лишь крепче прижимая меня к себе, распустив мои волосы и буквально вжимая меня с неистовой силой, так и не оторвавшись от губ.

Нас буквально трясли и били, но я ничего не хотела понимать и реагировать, не в силах заставить себя оторваться от этих теплых губ и даже думать об этом.

– Не трогать... Кто будет мешать – убью! – на секунду чуть приведенный в себя такой наглостью каких-то теней, мелькавших возле нас и пытавшихся оторвать законных супругов друг от друга, проревел в сторону муж, так и не оторвав ни губы, ни себя, ни рук от меня, а лишь сильней судорожно запустив их в мои волосы...

Я почувствовала, как какая-то чудовищная сила оторвала нас от друга, и застонала от разочарования и боли, которую доставило моей душе разъединение с ним.

Я стояла с перекошенным лицом, ничего не в силах сообразить – что, кто, как, зачем причинил мне такую боль, разорвав меня пополам, оторвав от меня часть моей души.

С трудом я смутно сообразила, что мы все еще так и стоим с Воорготом на эшафоте, что, судя по изменению солнца, прошло часов пять времени, что рядом стоит королева и что-то яростно спрашивает меня, что между нами стоят китайцы, упираясь нам в грудь и не давая соединиться.

– Вы здоровы!?! – спросила королева. – С вами все нормально?

Я поняла, что она спрашивает, как давно мы чокнулись и давно ли у меня очередной приступ сумасшествия, когда я заразила Вооргота и можно ли нас отправлять в желтый дом. Хотя и не поняла, откуда она взялась.

Они ошарашено смотрели на нас, на наши лица, на наше поведение странными, удивленными, большими глазами. Удивление, странная зависть, странный восторг и открытые рты, будто это спектакль из тех самых нехороших кабарэ. Мне кажется, они что-то подозревали.

– Мама? – спросила через силу я, все еще покачиваясь. – Откуда ты взялась? И зачем? – я еще никак не могла примириться с оторванностью от Вооргота. А тот буквально рычал от злости, тяня руки ко мне и чувствуя себя еще хуже в смысле прихождения в себя.

– Вы не сошли с ума? – встревожено потребовала королева. – Доченька, ты опять странно выглядишь! Может тебе поспать?

Я застонала, все еще не в силах преодолеть ощущение Вооргота, стоявшего так близко.

– Ты хоть что-то понимаешь? – ласково спросила она меня.

– Угу... – сказала я. – Вооргот рядом, а мне мешают...

– Так, она больна! – сказала королева строго и яростно. – И ей надо поспать!

– Она будет спать только в моем присутствии! – заявил Вооргот, не отрывая от меня глаз и все еще не видя абсолютно никого вокруг.

– И ты говоришь, они простояли так пять часов? – подозрительно и пронзительно спросила королева маму.

Мама промолчала. Ответ был очевиден.

– И давно они чокнулись? Если так, почему вы сразу не вызывали врача! – рассердилась королева.

Вооргот хмуро смотрел мимо всех на меня.

– Мы поженились! – вызывающе сказал он. Королева вздрогнула. – И я не понимаю, кому пришло в голову отрывать нас, – сказал он сердито и обиженно, – если она моя жена...

– Конечно, – сказала королева успокаивающе, как дебильному ребенку, – конечно... Но только это не повод на протяжении пяти часов устраивать театр для зрителей, которые ошарашено до сих пор смотрят на то, как вы целуетесь. И делать это на глазах у всех столько часов подряд на радость людям... – она повела рукой, и я увидела, что площадь полностью забита народом, который висит даже на деревьях, фонарях и домах в окнах, а крыши усыпаны маленькими человечками с биноклями... – И платят за место такие деньги, которых хватило бы, чтобы наполнить казну... – расстроено сказала она. – Никогда не видела такого поцелуя, на которого хотелось бы смотреть и смотреть, и от которого мурашки по коже идут...

– Ты можешь не издеваться?! – мрачно спросила я, убирая за спину дрожащие руки и еле сдерживаясь, чтоб снова не броситься к Воорготу.

– А что я должна делать, если место на крыше продают старикам за тысячу фунтов, поскольку это зрелище настолько улучшает потенцию, что они тут же все могут с молодыми женами без всяких штук... А вон в том соборе предприимчивый викарий устроил публичный дом, пользуясь якобы тем, что сам епископ смотрит на ЭТО сблизи, и продает людям немножко поглядеть в окошко, а дальше они сами с женами...

Епископ подпрыгнул.

Я помрачнела.

– Я сама приехала сюда с королем, чтобы пережить медовый месяц, и какая-то скотина еле перепродала мне место за десять тысяч фунтов, – сказала она со злостью. – Да и то давая посмотреть лишь на несколько минут, ибо было достаточно, чтоб заниматься самим... И что вы думаете, когда я на третий раз узнаю вдруг свою дочь! – гневно и разъяренно сказала она.

Я хихикнула.

– Так меня даже не пропустили сюда! – в ярости выкрикнула она, покраснев от гнева. – Уверяя, что я не заплатила!

– О мам, а ты заплатила?

Королева побурела.

– Я только тут заметила, что щеки и губы у нее красные, глаза огромные, а губы припухшие... А вид у короля ужасно довольный и виноватый...

Вооргот тоже заметил и ахнул.

– Это что, они на нас смотрели и... – в ужасе выдохнул он.

– И не они одни! – мрачно выплюнула я, оглянувшись.

То, что я увидела, меня не слишком обрадовало. Сотни тысяч человек махали мне руками и кричали:

– Горько!

– Что вы стоите, сукины дети, работайте! – услышала я чей-то недовольный брюзгливый старческий голос. – Я только один раз успел сделать с женой и всего минут на сорок, а заплатил за целых три!

Я пришла в ужас.

– Они что, на нас смотрели!? – дошло до Вооргота.

– Угу! – наконец сказала королева, разъяряясь и наливаясь праведным гневом. – Смотрели!!! И что же вы думаете, когда я неожиданно увидела там своих сыновей с дочерью, занимающихся тем, чем и грешно говорить!!! – с яростью сказала она.

– Сыновей!? – подозрительно спросила я. И тут мой взгляд словно в первый раз упал на выскочившую откуда-то Мари, лихорадочно оправлявшую помятую юбку и выглядевшую подозрительно счастливой с яркими красными губами и растрепанными волосами. Ее крепко держал за руку старший принц, который казался сейчас вовсе не толстым, а скорей крепким и поджарым с суровым лицом.

– Мари!?! – тихо яростно вскрикнула я, и даже не заметила, как из-за голенища в руку мне незаметно прыгнул нож. По счастью, Вооргот был с китайцами наготове, и на этот раз успел меня перехватить, иначе я убила бы его. – Что он с тобой сделал!? – с болью спросила я.

– Я сделал ей предложение! – вызывающе сказал он, слишком крепко и как-то удивительно нежно держа ее и не собираясь отпускать.

– До или после? – как-то медленно лениво сквозь зубы процедила я, не собираясь его прощать.

– Только что... – хладнокровно ответил тот. – И удержи мою сестренку крепче, Вооргот, пока нас не обвенчают, а то у нее волчьи повадки...

– А капитан? – шокировано спросила я.

– Он оказался нашим родственником... – вздохнул отец. – Как ни странно, он двоюродный брат Дженни, которых у нее штук двадцать и которых она совершенно не знала, ибо с той семьей ее мама рассорилась... То есть ее двоюродный дядя... Более того, он родственник и с моей стороны. Здесь к тому же обнаружилась двойная петля родства, наши семьи уже когда-то были в родстве. И уже рождались уроды. На это можно было закрыть глаза, но хуже всего, есть подозрение, что он сын моего отца от чужой жены, китаец поехал и разведал сплетни... – сказал отец тихо. – Это трудно подтвердить, потому что семьи уже были в родстве, и у них бывают похожие глаза, но я отказал не думая. Потому Мари так легко приняла его – я уже показал Мари наши родовые признаки в нем, хотя он их скрывает под волосами. Естественно, он не может быть ее женихом, хотя тут в Англии и странные традиции, и страшно ругался и чуть не плакал... и даже спрашивал у своей мамы, может он чужой сын, но только получил по морде...

Я вздохнула. Я, конечно, видела, что после расправы с бандитами в городе, когда у старшего принца оказались списки, Мари совершенно по-иному на него поглядывает, как ни на кого другого, особенно, когда оказалось, что он воспитан так же, как она – с абсолютной памятью, умением драться, политическим умом и всем комплексом разведчика, – и, особенно поразил он ее участием в спасении родителей Вооргота.

– Не волнуйся, она оказалась девств... – он не договорил, потому что я прыгнула на него и только Вооргот смог сбить меня в воздухе.

– Черт! – сказал Вооргот принцу яростно, бешено прижимая меня к себе. – Ты можешь сделать это быстрей, дурень, пока я ее держу!

– У них будет настоящая свадьба! – жестко сказала королева.

Старший брат счастливо улыбнулся.

– Я такой добрый! – сказал он. – Я такой добрый, я такой скромный! Я подпишу брачный контракт прямо сейчас, не ломаясь и не привередничая и меркантильничая, как Вооргот, и даже не глядя на него, – он смущенно потупился, и скромно сказал, – даже если в нем будет цифра в три миллиарда!

Я схватилась за сердце.

Мама ахнула.

– Сто пятьдесят миллионов! – тихо сказала она. – И ни копейки больше...

Принц молча выдвинул Мари вперед, крепко держа ее перед собой. Мари была слишком счастлива, и, похоже, ничего не соображала. Он молча шуровал ногой туда-сюда, будто его все не интересовало. И даже смотрел только на ногу.

Мама сжала губы.

– Пятьсот миллионов!

Принц пожал плечами и нежно поправил на Мари юбку. Явно демонстрируя всем своим видом, что они в полной его власти. Мари явно ничего не соображала от счастья и, разомлевшая, и прикрыв глаза, полезла целоваться, как Венера после сна с картин Боттичелли, где она сидит.

– Вымогатель... – тихо прошептала мама. – Миллиард и не копейки больше!

Королева делала вид, что ничего такого не происходит, легкомысленно разглядывая себе солнышко.

– Два миллиарда! – сказала в отчаянье мама. – Вы нас разорите!

– Я всегда знала, что у него государственный ум! – невинно сказала она, явно «не понимая», почему мама смотрит на нее с такой яростью.

– Я все равно лишь возвращаю сокровища, накопленные сестрой, в родную семью, – целомудренно сказал он, слишком занятый обмахиванием невесты веером, чтобы уделять внимания таким скучным вопросам. – За что обо мне так дурно думать, я забочусь и о Лу, я все-таки старший брат...

Я действительно разрывалась между ними.

Мари являла вид полнейшего женского глупого помешательства, прижатая к его груди. Губы красные, опухшие, глаза сонные, ничего не соображает.

– Пусть Лу подготовит такой же контракт как себе... – одними губами сказала она, так чтоб муж не видел. – И пусть себе подписывает, не читая, сколько угодно...

– И еще пятьдесят миллионов лично в мое распоряжение на мои карманные расходы... – тут же поспешно сказал принц, понимая, что большего от родителей Мари он ждать не может, и просить полностью дать ему управление, было бы неосторожно, осторожно невинно поправляя зеркало перед собой, чтоб ему лучше было видно лицо семьи. – Два миллиарда и пятьдесят... – шмыгнул носом, подчеркнув, толстяк.

Я хихикнула.

Солдаты дурно молчали, глупо уставившись на принца, а у адвоката мелко дрожали руки.

– Как ты могла так поступить! – сказала укоризненно я Мари, находившейся полностью в руках принца. – Теперь мама в его руках!

– Она как раз поступила очень мудро, ведь ты получила всего пятнадцать миллионов, а эта вымогательница вытянула два миллиарда, – буркнул мне тихо сзади король. Он явно был обижен, что за его родной дочерью эти жадные люди дали так мало приданного его приемному сыну.

– Теперь, муж, ты видишь, как глупо ты себя вел, когда отказывался от денег... – хихикнула я, обращаясь к Воорготу. – Ты жалкий нищий, муж...

От этого слова – муж – его сердце снова куда-то улетело. Я видела, каким странным стало его лицо, будто маленький мальчик съел весь шоколадный торт и весь измурзался, и вдруг отчего-то очень по-глупому счастлив.

– Я уверенна, что он теперь чувствует себя обделенным и обманутым... – неодобрительно поглядев на него, сказал папá.

– Он военный, чего ты от него хочешь... – слишком занятая своими подсчетами и невеселыми мыслями, сказала мама.

Я не выдержала и хихикнула.

Вооргот крепко прижал меня к себе.

– Он младший мой брат... – легкомысленно махнул рукой старший брат. – А они ничего не получают, все получают старшие братья, потому он не обижается... Наоборот, он хочет и должен отдать мне свои пятнадцать миллионов...

– Шиш тебе... – сказала я, вытягиваясь перед Воорготом в струнку. Мы снова поцеловались... И снова мир рванул прочь, будто от взрыва, удирая со скоростью ринувшихся осколков... оставив только его глаза, его близость, его тепло и руки, и губы, и свет души... И экстаз, и счастье, и невыносимая сладость, разрывавшая сердце...

Глава 93 Как горько, горько, горько расставаться

Но на этот раз нас очень быстро разорвали.

– Что вы себе позволяете?!? – прорычала мама-королева прямо с рук короля. – Они снова начали брать деньги и очень рады! Теперь они смотрели еще и на королеву!!!

– Ты тоже целовалась? – невинно спросила я.

Мама королева выругалась.

– У людей плавятся мозги, – яростно выпалила она, совсем потеряв соображение и потому проговорившись о том, что можно и что нельзя говорить дочери; и что вообще не хотела бы говорить, – когда они на вас смотрят!

Тут она вспомнила, что она мама, и, наконец, сумела вспомнить про свой благородный гнев:

– Моя дочь не должна выставлять себя на этой сцене в такой сцене! – благородно вознегодовала она.

– А ты все-таки использовала все разы, за которые заплатила, или не успела? – с интересом спросила я.

Королева разъярилась, а мама Дженни фыркнула.

– Постойте, а когда же принц успел сделать плохо Мари, если тут были папá и мама? – в шоке спросила я.

– Ааах! – ахнула королева, только тут вспомнив. – Все знаю про твоих «родителей»! Ты не представляешь, что именно они тут вытворяли!!! – рявкнула она. – Я сразу поняла, у кого ты, дочь, набралась таких мерзких привычек!

– Они... – шепотом спросила я. – Открыто на гильотине?

– Они спрятались за ширму, – обличающе сказала королева, – но сверху-то всееееее видно! – она подняла палец вверх, и потрясла рукой, указав на высокую каланчу.

Все хихикнули, а мама покраснела.

– Ну, хоть слава Богу, не с одной меня деньги брали... Так это мама им показывала! – облегченно догадалась я.

– Всю семейку смотрели! – перебила меня королева.

– Да уж, хороши мы... – вздохнула я. – Интересно, а сколько сейчас берут за королеву с королем?

Королева подавилась, ибо король все еще обнимал ее после нашего второго поцелуя, и губы ее подозрительно припухли.

– Мы с Мари приглашаем вас когда угодно приезжать и гостить у нас в поместье! – тут же сказал принц Воорготу.

Мы с Мари хихикнули.

Я потянулась к Воорготу.

– Вооргот, я тебя прошу, не целуй Лу, пока мы не доберемся до постели... – взмолилась мама. – Этот ящик для четвертования такой жесткий, вся моя спина надавлена!

Я от неожиданности ахнула.

– Неужели вы не могли стоя, пап? – ахнула я.

Папа ахнул.

– Так удобней целоваться! – рассудительно заметила я.

Вооргот ахнул.

– Вот Вооргот настоящий джентльмен, он простоял стоя пять часов, – высчитала время я, скосив глаза на солнце, – и ни разу не поддался соблазну положить меня... – я внимательно оглядела, куда бы он мог меня положить, и гордо сказала: – на гильотину...

Королева-мама ахнула.

– С Лу еще не побеседовали как мама с невестой... – тихо сказал королеве Вооргот. – А мама Дженни не успела ей ничего объяснить...

Та опять ахнула.

– Зато Вооргот уже все выучил... – вздохнула я. – С ним уже поговорили... Он сказал, что все хорошо запомнил и не ошибется на этот раз...

Старший принц подозрительно, так сказать, заинтересовался этим, широко раскрыв глаза и напоминая кота, который увидел мышь и смотрит на нее потрясенными глазами, боясь спугнуть... Так, потирая руки от свалившегося на его голову подарка, глядел он на Вооргота, и я подумала, что между ними всегда было некое соперничество и подкалывания. Ибо он выглядел так, словно ему подарки подарили за все дни рождения долгой жизни здесь и сразу, а Вооргот, будто это у него их отобрали, и это ему еще и аукнется...

– Я могу поговорить с мальчиком... – подозрительно, каким-то странным голосом промурлыкал старший принц.

– Так! – сказал Вооргот. – Я все понял! Еще одно слово, и я тебя убью!!!

– Ай-яй-яй, какая черная неблагодарность к своему брату за его заботу... – покачал головой тот. – Если вы все боитесь, я объясню сестре все сам!

Королева ответила так и таким тоном, что человек мигом закопал в землю свой талант гувернанта...

Я не знаю, чем бы это кончилось, но тут на арене вырисовался старый генераль. Находящийся под руку с какой-то девицей в помятом расстегнутом кителе и тщетно пытавшийся засунуть в карман толстую пачку денег в чеках, которая туда не влазила.

– Он всю ночь воеваль дипломать! – желая быть гневным, подошел к королеве генерал-немец, но с девицей у него был не такой вид и плохо получалось. – Но мы ему это простить, потому что у него таланть...

Я мигом сообразила, кто организовал всю эту лабуду и продавал места на площади, ибо солдат и офицеров немцев нигде не было видно.

Королева вызверилась на него и заставила стать по стойке смирно и заправить рубаху, которая все равно оттопыривалась во всех местах, но помрачнела, когда поняла, о чем он говорит.

– Восемьсот человек дипломатов и иностранцев? И как у тебя рука не отнялась! – в сердцах сказала она Воорготу. – Как я буду оправдываться перед их правительствами!?!

– Не волнуйся мама, они все посягнули на мою невесту, – вздохнув, сказал он, – на Берсерка!

Все хихикнули от неожиданности.

– Чудесное оправдание! – хихикнула королева.

– Ничего смешного, как и жених и джентльмен я обязан был честью защитить невесту, чем бы это не грозило. И все эти люди практически преступники! – жестко сказал он. – Раз они посягнули на фактически члена королевской семьи, невесту, это бунт! – яростно оправдывался он, пытаясь переубедить королеву самым простым и прямым способом. – Мне попали в руки списки тайного общества дипломатов, которые поставили себе целью отомстить Берсерку!

– О! – сказала я, папá, и два китайца, вдруг сильно заинтересовавшись.

– А нельзя ли нам посмотреть на них хоть одним глазком... – заискивающе спросила Мари. Понимая, что эта же самая просьба в моих устах после сегодняшнего скандала с контрактом перед Воорготом будет выглядеть немного по-другому: дай мне скопировать список, мне достаточно взгляда, чтобы я пошла и убила...

– Я сам видел, как они посылали убийц в замок, мама... – вздохнул Вооргот.

– Так они бунтовщики! – вдруг догадалась королева и захлопала в ладоши. – Чтоб замять это гнусное дело их монархам еще и драгоценности, и извинения придется присылать униженно... Они напали на мою дочь, а покушение на королевскую семью карается смертью независимо от чина!!!

Я вдруг поняла, что Вооргот был в городе и слишком занят, и ничего не слышал, что произошло в замке, и что был настоящий бунт. Потому что он как-то странно уговаривал маму.

– Я думаю, если ты скажешь, что они напали на жену моего сына и одновременно агента Берсерка... Ты можешь оправдаться, сказав, ведь жена моего сына...

– ...моя дочь... – закончила она за него. – Только, боюсь, они сочтут меня тогда совсем окончательной идиоткой от такого оправдания... – вздохнула королева.

Вооргот все еще ничего не понимал. Он был солдатом от мозга до ума.

– Я рад, что сестра попала в надежные руки... – похлопал того почему-то по заднице вместо рук старший принц. – Невозможно было бы отдать фамильные драгоценности, – при этих словах он глянул на меня, – в чужие руки!

Тот и опять ничего не понял.

– Не волнуйся, я не обижу сироту! – сказал тому замороченный Вооргот.

– Ты слишком торопишь события... – ехидно сказала королева. – Мы с королем еще живы! Тебе, дорогой, необычайно повезло с тещей! Я рада отдать тебе дочь!

– Дочь? Сестра? – растеряно спросил Вооргот и явно почувствовал себя совсем идиотом первый раз в жизни. Он ничего не понимал и переводил взгляд с меня на королеву.

– Разрешите поздравить вас, принцесса! – поклонился мне офицер, приехавший как охрана королевы.

– Принцесса?!? – подозрительно спросил Вооргот. – Как моя жена может быть принцессой, если я женился на сироте без тещи?!?

Королева хихикнула и смутилась.

– У тебя большая радость! – рассматривая носки, сказала она. – Ты приобрел не только тещу, но и свекра!

Она дернула короля.

– Я на солнышке перегрелся! – сказал Вооргот жалобно. – У меня мозгов нет...

Я удивленно подняла брови. Уж чего-чего, а такой трезвой оценки я от мужиков никогда не ожидаю.

– Точнее они плавятся от Лу... – быстро поправился Вооргот.

– Нет-нет, мне жестокая первая правда больше понравилась, чем комплименты... – шмыгнув, мягко укорила его за лесть я.

– Леди должна быть романтичной и чуть наивной, – строго сказала королева, – и не замечать мелкие недостатки мужа!

– Да, я помню, что ни в коем случае нельзя показывать, что ты знаешь, что он дурак, – вздохнула я, – чтоб такая мелочь не портила жизни... Всегда приятней работать, когда человек гордится своим умом, но ведь должно же у мужчин быть хоть какое-то соответствие с реальностью?

Я была печальна.

– Нельзя же вечно жить в миражах! – хмуро поддержала меня Мари.

– Немедленно прекрати, дочь!

– Но кто, как не самый близкий человек, – женщина, – должна сообщить мужчине самую страшную правду? – со слезами сказала я. – Подумать только – прожить всю жизнь в страшном невежестве, и даже не подозревать, что ты идиот, это же невыносимая тягостная, несмешная трагедия!

У меня катились слезы сострадания к несчастной обманутой половине человечества. Вынужденной прожить жизнь и так и не узнать, кто они были на самом деле, о своей страшной трагедии, – их было так жалко. Какой тяжкий груз они вынуждены нести – ведь многие из них все-таки подозревают, что они дураки, а женщины их всю жизнь обманывают, обманщицы несчастные!

То-то говорят, что все женщины обманщицы, но ведь никто не виноват, что все мужчины... это самое... что у них этого нет... но ведь и опасно больному не говорят, что он болен, но только из сострадания мы всегда такие добрые, что скрываем от них их горе и трагедию...

– Прекрати! – сказала мама-королева. – Это не самое лучшее, что можно сказать мужчине в первую брачную ночь!!

– Он дрожит и напуган, – сообразила я, прислушиваясь к своим ощущениям, – и испугается, задрожит отчаянно и убежит от меня, да?

Я успокаивающе вздохнула.

– Как-то и первую ночь переживем, – успокаивающе сказала я, – все всё делают в первый раз, не надо волноваться, и эта страшная ночь пройдет, раз люди придают ей такое важное значение...

Я важно качала головой.

– Дочь? – тихо прошептал Вооргот.

Я важно кивнула, мол, дочь.

– Кто это?!? – истерически спросил Вооргот, попеременно глядя на меня, то на королеву. – Я чокнулся, уведите меня!

– Официально представляю тебе мою дочь: знаменитого агента и тунеядку, которая делает, что хочет и гуляет, где хочет, – сказала королева. Она обернулась ко мне и громким тоном широко улыбаясь, объявила: – Принцесса Луна, родная сестра-близнец Джекки!

Вооргот замер с открытым ртом.

– Прошу любить и жаловать!

Вооргот обессилено обмяк.

Я поклонилась.

– Но как?!? – помертвев, спросил Вооргот.

Вместо ответа королева вдруг накинула нам с ней на плечи плащ и завертела нас так, чтоб было трудно определить, где кто.

– Попробуй угадай, где кто? – смеясь, сказала она Воорготу, смешав наши с ней волосы в обнимку. Мы прижались лицами друг к другу. Обе были счастливые, с опухшими губами, припухшие от поцелуев и любви, и такие похожие, как я видела в зеркале краем глаза.

– Мама, у вас у обоих есть седые волосы и косы тронула седина... – вдруг тихо и серьезно печально сказал Вооргот.

– Ты лучше скажи, на кого моя дочь похожа? – грустно посмотрела на меня королева, оценивая мою седину. – У тебя в волосах седина, а я и не видела... – чуть не заплакала она от сострадания и боли ко мне.

– Мама! – наконец сурово проговорил Вооргот, решившись. – Я не дам тебе больше никуда ее отправлять, как бы ты не думала о благе Англии и не собиралась жертвовать еще и еще своим дитем ради этого! Отныне я ее муж, и по английским законам имею право руководить ей, и черта с два я еще раз позволю ей авантюры...

Он еще говорил, а я с удивлением поняла, что он считает, что королева посылала меня на задания и потому скрывала даже от него существование дочери, пойдя на такой шаг – создание тайного агента из своей семьи ради политики. И что она ради этого не пожалела дочь...

– Она будет посылать нас на задания вместе! – хихикнула я.

Король вздохнул.

– Убил бы Джорджа. Никуда вы не поедете!

От поцелуя Вооргота я куда-то унеслась. И снова я куда-то плыла... И снова словно ударили струны... И потому я даже не слушала, как мама рассказывает ему мою родословную и историю. Я была занята, слегка сама выцеловуя лицо этого меркантильного человека... Который разрывался на две части, пытаясь совместить такие сладкие поцелуи с делами, и пытаясь ее выслушать; и то и дело замирал, отключался, глупо переспрашивал по десять раз одно и то же, ничего не понимая по часу... А то вообще просто не понимая вообще...

Королева и не заметила, что все вокруг давно мертво замерло и что все сотни тысяч людей, не дыша, ловят каждое слово этой истории как рождественскую сказку.

– И еще раз представлю своему приемному сыну Воорготу, мою дочь Лу, законную принцессу Луну... – тихо сказала королева в окончание ошарашенному Воорготу.

– А ведь наступило рождество... – тихо сказал кто-то.

И вдруг я поняла, что вся площадь, затаив дыхание, ловит каждое слово мамы.

Запала какая-то хорошая тишина, которая очищает души и сердца, какая-то женщина заплакала, а потом вдруг у меня мурашки побежали по спине, потому что вдруг площадью покатился гром:

– Ура, Лу, Ура! – закричала в восторге площадь. – Ура, Лу, Ура!

Мне казалось, что все взорвалось и бушует стихия любви.

Под крики Вооргот вдруг поцеловал меня.

– Горько!!! – заревела площадь. – Горько! Горько! Горько!

А я плыла... медленно плыла....

– А я скажу проще... – прошептал мне Вооргот: – Люблю, люблю, люблю...

И было небо, и были звезды в ночи, и буйство счастья, и первая боль любви, и безумие долгих ночей, длившееся годы...

И вся жизнь в любви, вся наполненная бесконечной ярой безумной любовью к мужу, вся пронизанная чистой и светлой любовью к обеим матерям, вся украшенная братской любовью к сестре, обоим братьям и куче племянников, вся обезумевшая сумасшедшей, безрассудной любовью к своим детям...

И целых двадцать своих детей, и теплый огонь в сердце, при одной мысли о нем, не угасший до конца жизни, но всю жизнь гревший, крепивший, вдохновлявший и поддерживавший меня в жизни, и пламя ночей, и дней, и верный товарищ, мое второе Я, прошедший со мной бури и воды, пропасти и шторма; и я всегда знала, что на его руку я могу опереться, в его глазах – почерпнуть тепло, когда вокруг мороз, а в нашей Любви – силу жить, побеждать и нести добро людям.

И я всегда говорила ему в ответ:

– Люблю, муж,

ЛЮЮЮБЛЮЮЮ!!!

Эпилог

И жили они долго и счастливо.

Очень долго и очень счастливо, конечно.

Тысячи лет, ага.

Да и вообще, могла ли Лу, бывшая всегда счастливой в любых обстоятельствах каждую секунду в самом аду, быть несчастливой? В любых обстоятельствах? Слишком многих людей она неистово любила, слишком многие ее окружающие неистово любили ее, чтобы еще там быть какой-то несчастной. А когда пошли дети, так вообще времени на такую чепуху не осталось.

Вот и была она счастливой вопреки всему.

И рай, и ад супружеской жизни были ей по вкусу, просто потому, что она была всегда счастлива.

Всегда можно было чему-то научиться и стать более совершенной.

Эльф мерзкий, королевский.

К тому же всегда можно было кого-то отлупить, чтоб не зазнавался.

Муж любил ее и никогда не изменял ей – он не хотел оставить такую молодую супругу вдовой.

Муж никогда не поднимал на нее руку – она требовала, чтоб он поднимал каждый день не только руку, но и ногу на постоянных тренировках и спаррингах, а не только спал утром сладко.

И все с Лу были вежливы, а кто не был, жил плохо, но недолго.

И вообще, у нее было столько дел на ее маленьком шарике, что времени на хренотень не оставалось.

И я там был, виски-бренди пил.

По ушам текло, а в нос не попало. По усам, бороде прошло, врагу не попало. Ни капли, свят-свят. Все выдули!

Конец

Это конец, увы...

И сколь не дергай ты за хвост коня всех гениев Пегаса, получишь ты лишь свет подков и звезды галактикой...

Использованная литература и благодарности

В книге были использованы прямые цитаты и парафразы из таких книг и трудов:

1. Евангелие и Библия.

2. Буддийские сутры, Канжур и Танжур.

3. Индуистские писания, особенно «Бхагават Гита».

4. Живая Этика Рерих, в частности книга «Сердце», откуда взяты многие цитаты о Сердце.

5. Добротолюбие и книги о сердечной молитве.

6. Воспоминания об известных деятелях.

7. Медицинские труды.

8. Все остальное.

Специальные благодарности:

1. Особая благодарность всем ученым мира за то, что создали такое прекрасное понимание мира.

2. Особая благодарность всем философам мира за то, что расширяли наши мысли.

3. Особая благодарность всем религиозным деятелям мира, что подымали наше понимание духовности.

4. Особая благодарность всем культурным деятелям мира за идеи и вдохновение, вольное или невольное.

5. Особая благодарность всем деятелям интернета, что обсуждали на форумах, распространяли, выставляли знания, идеи, мысли.

6. Отдельная благодарность всем жителям мира за то, что они есть, они прекрасны, и мы их любим.