Как стать богом

Сцена 23. Господин Фираго

СЮЖЕТ 23/1

Суббота

— Он не музыкант! — нетерпеливо повторяет Сэнсей (в третий раз), — Он совсем не музыкант и никогда не станет музыкантом.

— Но он же не расстается со скрипочкой! — настаивает папаня, — Мы купили ему скрипочку, и он прямо готов с ней спать…

— С игрушечными машинками он ведь расстался со временем? И с железной дорогой, не так ли?

— Но это же совсем другое дело! Тогда он был дитя.

— Он и сейчас дитя, — говорит Сэнсей, — Не делайте из него взрослого. Если бы он был взрослый, я бы за него не взялся.

— Но ведь педагог сказал, что у него абсолютный слух!

— Господин Фираго, у меня тоже абсолютный слух. Но я не музыкант. Более того, у меня абсолютный нюх, но я не служебная собака.

— Это совсем другое дело.

— Вы читали мое заключение?

— Конечно! Мы читали его как священное писание.

— Вы поняли, что там написано?

— Там написано…

— Там написано, что мальчик по природе своей — по сути своей, понимаете? — по организации психики, по настрою души, по структуре подсознания — систематизатор. Он талантливый архивист, коллекционер, может быть, будущий Линней или Менделеев… А вы хотите сделать из него лабуха. Чтобы обслуживать второразрядные свадьбы. Или вообще пиликать с шапкой на полу — в переходах метрополитена.

— Но согласитесь, Стэн Аркадьевич, если приложить усилия… Если бы вы все-таки взялись…

— Усилия здесь ни при чем. Я не могу сделать хорошего музыканта из хорошего архивариуса! Я вообще никого и ни из чего не делаю. Черт возьми, я же объяснил вам с самого начала! Я только говорю: вот дорога, по которой ему лучше всего идти…

— Если это потребует дополнительных занятий, мы готовы увеличить гонорар до необходимых…

— Вы ни черта не понимаете, Фираго. Вы меня не слушаете. Сколько вам лет, сорок?

— Сорок два.

— Сделайте себе еще одного ребенка. Может быть, получится музыкант. А сейчас я занят. До свидания. Роберт, произведите расчет с господином Фираго.

СЮЖЕТ 23/2

И он мчится, яростно крутя головой, растягивая на ходу ненавистный парадный галстук. Роберт сейчас же поднимается, руки по швам, — демонстрирует таким вот образом необходимое почтение. Не то чтобы так у них заведено, но на клиентов это должно производить — и производит соответствующее впечатление. Вот и сейчас господин Фираго тоже судорожно подскакивает на месте — круглый и розовый, как надутый шарик, — и даже делает попытку поклониться в адрес стремительно удаляющегося мэтра. Господин Фираго бизнесмен, а значит, уж наверное не полный осел, но он, видимо, просто никак не может уразуметь, что есть вещи, которые невозможно купить.

«Если приложить усилия. Если постараться. Если очень хорошо постараться и приложить все необходимые усилия…»

— Вы думаете, мне его не переубедить? — озабоченно спрашивает он у Роберта, — Если, например, очень постараться?

— Я бы вам не советовал, — отзывается Роберт, тоже озабоченно. Со всей доступной ему озабоченностью, — Можно перегнуть палку. Давайте лучше пока ограничимся уже достигнутым. А там видно будет.

Это безотказная проверенная идея. Главное — построить в воображении клиента перспективу, остальное начнет совершаться как бы само собою.

— То есть, вы думаете, через месяцок-другой?..

— Правильнее: через полгодика-год, — говорит Роберт, вынимая из принтера распечатку счета-договора.

— Ну что ж… — перспектива обрисовалась, процесс пошел, — Наверное, вы правы. Я готов положиться на вашу компетентность. Вы известите меня, когда это потребуется?

— Мы еще не раз с вами увидимся, — обещает Роберт. — Мы теперь в прочном контакте. Наверняка понадобятся дополнительные консультации. И неоднократные. Так всегда бывает… Вот ваш счет. Как вам удобнее — чеком или наличными?

Господину Фираго оказывается удобнее наличными. И почему-то дойчемарками. При том, что аванс он выплачивал, помнится, английскими фунтами. Видимо, он что-то как-то таким вот образом выгадывает. Он, видимо, из тех, кто постоянно выгадывает четверть процента. Это его модус операнди, плавно преобразовавшийся уже в модус вивенди. Наверное, это способствует его процветанию. Наверное, он богат. («Мерседес», мордастый шофер-охранник, бумажник, плотно набитый кредитными карточками и валютой). Но при всем при том он все-таки еще и дурак.

— Позвольте мне… — говорит он, протягивая Роберту радужную бумажку (кажется, двести марок), — В знак признательности… и с особой благодарностью…

Роберт мельком глядит на бумажку и, поджав губы для значительности, смотрит господину Фираго в лицо, но не в глаза ему, а ниже, в румяные нервно шевелящиеся губы. Наступает минута острой неловкости, и длится она секунд десять.

— Все! Понял! — господин Фираго поднимает руки (в одной бумажник, в другой — бумажка), — Намек понят и усвоен! Все деньги — из одного окошечка, правильно, разумно. Был бестактен. Забудем, договорились? Забудем?

Роберт мысленно усмехается. Ну нет.

— Договорились, — говорит он. И чувствует в тоне своем некое невольное пренебрежение, высокомерие даже какое-то барское, поспешно добавляет, — Нет проблем. Дело житейское.

СЮЖЕТ 23/3

И тут в лице господина Фираго, в румяном этом, глуповатом личике фарфорового поросенка, что-то неуловимо меняется, и сам он меняется весь, — как бы выпрямляется и делается даже выше ростом. Роберт, удивившись и насторожившись, гоовится уже выслушать горделивую тираду (в защиту незапятнанной чести и достоинства), но господин Фираго, напротив, понижает почему-то голос и спрашивает вдруг:

— А мы с вами как, не мешаем маэстро? Не слишком здесь галдим? Словечко «галдим» в устах его звучит совершенно неожиданно и неуместно, да и сам вопрос кажется Роберту как бы из другой пьесы, словно Сальери-Смоктуновский говорит вдруг в манере Юрия Никулина.

— Не думаю, — говорит он озадаченно, — Не думаю, что он нас вообще слышит… Но орать при этом, разумеется, не следует, — добавляет он на всякий случай,

— Ни боже мой. Наоборот. А как здесь у вас насчет «жучков»?

— Каких жучков?

Господин Фираго меняется на глазах. Куда девается розовый надувной шарик с поросячьими манерами? Перед Робертом стоит озабоченный и внимательный джентльмен, склонный, правда, к полноте, но при этом вполне элегантный и даже значительный.

— Я, собственно, имею в виду записывающие устройства, — поясняет он деловито, — Как тут у вас насчет?

— Не знаю, — говорит Роберт, от удивления рассердившись, — А в чем, собственно, дело?

— А в том дело, что я хочу поговорить с вами сейчас о довольно интимных вещах. Можно? Или лучше не рисковать?

У Роберта мелькает мысль, что с папаней случился приступ мании преследования пополам с манией величия, однако господин Фираго эту мысль немедленно развеивает.

— Вам большой привет от Германа Тихоновича, — говорит он, еще основательнее понизив голос и глядя Роберту прямо в глаза — зрачки в зрачки, совершенно так, как некогда делал это сам Герман Тихонович.

И хотя Герман Тихонович в своей роли смотрелся безусловно гораздо более убедительно, но и у господина Фираго получается тоже очень даже недурно.

«Так, — думает Роберт, почувствовавши неприятный холодок в подвздошье, — Начинается. Квартал прошел, и ничего, оказывается, не кончилось. Эти не отпускают: рубль за вход, четвертной за выход…»

СЮЖЕТ 23/4

— Спасибо, — говорит он, стараясь, чтобы голос звучал по возможности ровно, но, видимо, то ли с голосом у него, то ли с лицом что-то делается не в порядке, потому что господин Фираго вдруг усмехается (не без тонкости) и продолжает:

— Герман Тихонович просил меня узнать, как продвигается ваша рукопись. Три месяца уже прошло, хороший срок, роман можно успеть написать.

— Я не романист, — говорит Роберт, с трудом побеждая в себе желание облизнуть губы. Сухие губы — клейким языком. Мерзость какая.

— Само собой, — тут же соглашается сотрудник Германа Тихоновича, он же — в недавнем прошлом — папаня, — Само собой, кто бы спорил. Но — все-таки? Это не я, это Герман Тихонович интересуется. Когда все-таки можно ждать обещанного?

Тут, разумеется, напрашивается «обещанного три года ждут», но это слишком уж жалко, мелко и злобно. И беспомощно.

— Я предпочел бы говорить на эти темы с самим Германом Тихоновичем, — говорит Роберт.

— Понятное дело! Но раз уж я здесь, то как ему передать?

— Так и передайте, — говорит Роберт со всей возможной твердостью. Слово в слово.

— Господи, да вы не волнуйтесь! — восклицает господин Фираго, — Не хотите — не надо. Конечно, так и передам. Слово в слово. Что вы, в самом деле, Роберт Валентинович! Даже с лица спали, ей-богу. Работайте себе спокойно, мы не спешим. Никто вас не торопит. Главное, лишь бы дело делалось…

Роберт не отвечает, и господин Фираго тут же совсем отступается, спешит, снова делается папаней — озабоченным и слегка дураковатым, прощается, суетится фарфоровым личиком.

Роберт, держа каменное лицо, провожает его в прихожую, подаёт пальто, шарф, шляпу. Кейс. Господин Фираго пыхтя упаковывается, спрашивает озабоченно:

— Значит, вы полагаете, он меня еще вызовет?

…и, не дожидаясь ответа, двигается на выход, да так споро и энергично, что Роберт еле поспевает отпирать перед ним двери. Прощаются у решетки.

— Очень на вас рассчитываю, Роберт Валентинович, по моему делу. Если будет малейшая возможность, попытайтесь его подвигнуть, так сказать… Мальчик не расстается со скрипочкой…

Роберт кивает. Ему очень хочется что-нибудь сказать напоследок (для передачи Герману Тихоновичу персонально), что-нибудь веское, значительное что-нибудь, но он не знает, что именно. В голове у него вертится только:

«Подите прочь! Какое дело поэту мирному до вас?»

Это и крепко, и веско, но абсолютно не соответствовует ситуации. Поэтому он не говорит ничего. Он даже не прощается. Потом он возвращается на рабочее место, извлекает из нижнего ящика стола папку с рукописью и бездумно перебрасывает несколько страниц. Пытается читать, но тут же оказывается, что он ничего перед собою не видит, кроме поросячьего личика папани с внимательными глазами Германа Тихоновича. Сволочьё. А чего ты, собственно, от них ожидаешь? Что оно все само собой потихонечку изноет и рассосется? Нет, миленок: рубль — вход, четвертной выход. Но ведь я и рубля вам не платил, вы меня бесплатно к себе запустили. Професс-сионалы…

СЮЖЕТ 23/5

Он вынимает из папки последнюю страницу и перечитывает примечания Сэнсея. Четыре пункта. Хотя нет, строго говоря, три.

'1. Иногда его схватывает позыв на низ (это называется императивным позывом), он все бросает и мчится в сортир.

2. Когда питается — весь подбородок замаслен.

3. Халат никогда у него не стирается, попахивает козлом.

4. Еще что-нибудь. Подумайте'

Думает. Но ничего новенького так и не придумывает. Противно. И думать противно, и придумывать. А, главное, непонятно, зачем, елки-палки, все это нужно и для чего?

«Не забывайте, что Ваше умение „помнить все без исключения“ должно быть им хорошо известно. Поэтому обратите внимание на Ваши неудачные выражения типа „если не ошибаюсь“, „не помню точно, кто“, которые в свете названного факта выглядят для внимательного читателя странновато и малоестественно…»

Потом — еще полуабзац, перечеркнутый крест-накрест, но разобрать текст можно без особого труда:

«Не надо так много об обстоятельствах личной жизни. Это бесполезно…»

А ниже приписано:

«А впрочем, пишите, как хотите»

Собственной Его Императорского Величества рукой начертать соизволяет…

Зачем ему это надо? Зачем-то надо. Никакого представления не имею, зачем. А вот мне бы надо было сразу же отказаться. Наотрез. Без размышлений. Нет — и все разговоры. Что бы они мне сделали? За границу бы не выпустили? Так я туда и не рвусь, мне и здесь неплохо…

Плевать я на вас хотел. Не прежние времена на дворе… Но порядки, похоже, старые, думает он с горечью.

«Новый год, порядки старые, холодной проволокой ржавою наш лагерь окружен, кругом глядят на нас глаза легавые, и сталь холодная блестит со всех сторон…»

Ну-ну-ну, говорит он себе. Не до такой же степени, все-таки… Правильно, не до такой. Не смертельно, но зато тошнит. Меня. А его? Неужели же его — не тошнит? Он поднимается и, на всякий случай ступая осторожно, чтобы не скрипеть и не шуршать, проходит по коридору. Спальня: дверь настежь, форточки настежь, шторы опущены, тихо, пусто. Гостиная: дверь настежь, тихо, темно, торшер выключен. Сам лежит на диване, в любимой позе: газета поперек живота, горбатый длинный нос уставлен в потолок, один тапочек свалился на ковер. Спит. Глаза закрыты.

— Что-то случилось? — тут же спрашивает Сэнсей.

Глаза у него, оказывается, наоборот, вполне открыты, просто смотрят с прищуром, но очень внимательно и с интересом.

— Они опять на меня вышли, — говорит Роберт.

Сэнсей несколько секунд молчит, потом спрашивает (или объявляет?):

— Господин Фираго.

— Да. Спрашивал, как идет работа над рукописью.

— То-то он меня доставал, как умел. Я еще подумал: что за осел нам попался, прости господи. А он просто хотел, чтобы я выкатился побыстрее… И что вы ему сказали?

— Сказал, что не буду с ним разговаривать. Пусть начальство вызывает.

СЮЖЕТ 23/6

Сэнсей с кряхтением поднимается и садится, нашаривая потерянный тапочек. Газета съезжает на пол, он не обращает на нее внимания.

— А что это вы с ним так сурово, Робин?

— А как было надо?

— Ну, не знаю… Удовлетворили бы законное любопытство сотрудника компетентных органов. Рассказали бы, как идет работа: заканчиваю-де, как только, так сразу… Подневольный же человек, зачем его так уж сурово отшивать.

Роберт делает два шага, нагибается, подбирает газету, складывает по возможности аккуратно и пристраивает на журнальном столике среди бумаг. Потом он говорит:

— Затошнило меня, Сэнсей, вот и все.

Сэнсей произносит (словно максиму цитирует):

— Они знают о нас только то, что мы им сами говорим. Вот пусть и знают. То, что мы с вами им говорим.

— А зачем им вообще что-нибудь о вас знать?

— Работа у них такая. Сволочная. Но интересная! Скажете, нет?

— Не знаю, — говорит Роберт, — И знать не хочу. Меня от них тошнит.

— Нормальная реакция нормального человека, — говорит Сэнсей с одобрением, — Вы абсолютно здоровый и нормальный человек, Робин. С чем я вас и поздравляю.

— То есть вы по-прежнему настаиваете, чтобы я…

— Настаиваю, Робин. Самым решительным образом. Это пойдет на пользу силам мира и прогресса. Вы уж мне поверьте.

Ясно, что он опять ничего толком не объяснит и не намекнет даже. И ясно, как день, что у него есть цель, есть план, есть замысел. И придется ему споспешествовать. Раз уж вообще взялся на него работать.