Изумруды для (не)любимого (СИ)

15 глава. Последний амулет

Таааак! Вот только родителей мне сейчас для полного счастья и не хватало!

Казалось бы, чего проще? Приедет родная мать Эсми. Если предположить, что у них были хорошие отношения, такие, как у меня с моей мамочкой, то, может быть, даже стоит рассказать этой женщине всю правду и попросить о... помощи? О том, чтобы помогла понять, как сделать так, чтобы всё вернулось на круги своя...

Вдруг болью в сердце кольнула мысль о том, что где-то там... В другом мире? В другом времени? Где? Где-то там мои мама и папа пришли ко мне в квартиру и... А что если я, я настоящая, умерла? Ну, вот как бывает в некоторых книгах, которые мне приходилось читать. Умерла и попала в тело этой вот Эсми?

От этой страшной мысли, только сейчас пришедшей в мою голову, у меня сжалось сердце. Неужели? Хотя вот нет, Дашка! Нет! Не раскисать! Ты здесь, ты есть, ты мыслишь, а, следовательно, как говорится в одной крылатой фразе, существуешь! А значит, продолжай жить и радоваться тому, что это пока возможно! И, вообще, как говорится в другой крылатой фразе, проблемы решаем по мере их возникновения!

Я всегда умела придать себе правильный настрой. Поэтому, убедив себя таким вот нехитрым образом, быстро оделась и, тихонько прикрыв дверь, не забыв напоследок полюбоваться прекрасным телом "своего мужа", поспешила в кабинет.

Когда я появилась на пороге большой залы, все также, как и вчера вечером, заполненной раненными, меня охватили сомнения и страхи. Ну, как так? Вот ведь я, современная, взрослая женщина, а верю в то, что какие-то там камешки могут вылечить страшные раны! А ведь я своими глазами видела, что здесь есть воины, которые лишись руки, например. Ну, не отрастет же рука-то, в конце концов?

Но... Старик, которого я вчера запомнила по маленькой девчонке-внучке, безотрывно сидящей рядом, метался на своем тюфяке и бредил, по-секундно прося пить. Но... Могучий мужчина с окладистой бородой, так и не пришедший со вчерашнего дня в сознание, стонал так душераздирающе и страшно, что мне стало стыдно за то, что я уснула вчера и так и не принесла им то, что, пусть теоретически только, но может им помочь! Пусть не отрастить утраченные руки, но хоть как-то облегчить страдания...

Подошла к девочке. Она подняла на меня уставшие воспаленные глаза, наполненные слезами. Узнав, видимо, тут же вскочила со своего места — она сидела прямо на полу у головы мужчины.

— Госпожа, — девочка склонила голову, разглядывая носки своих грубых деревянных башмаков.

— Как тебя зовут? — спросила я, выбросив из головы сомнения насчет того, что, вероятно, настоящая Эсми знает имена своих подданных. Пусть думают, что у меня проблемы с памятью...

— Люцина, — девочка робко взглянула на меня и тут же опустила взгляд снова.

— Люцина, я принесла тут кое-что для твоего... — с сомнением покосилась на мужчину. Кого? Отца? Дедушки? Кто этот мужчина для нее?

— Отца? — подсказывает она.

И, конечно-конечно, я не великий психолог. Да, что там! Я вообще ни грамма не психолог. И, если уж честно, то никогда не была слишком уж добрым человеком! Я любила покомандовать. Я любила, чтобы все было по-моему. Поэтому и в начальники выбилась, и училась всегда хорошо — и в школе, и в институте. Я не подбирала на улицах бездомных животных и не рассматривала на специальных сайтах брошенных малышей, чтобы в будущем забрать в свой дом. А тут вдруг... Что-то такое болезненно-жалостливое проснулось в душе! И оно, это необъяснимое ощущение, заставляло то и дело на глаза наворачиваться слезы. Мне хотелось помочь! Мне хотелось быть полезной! Мне хотелось... чтобы меня любили? Не знаю...

— Да-да, отца, — словно очнувшись, киваю головой.

Протягиваю ей амулет. Агат уже однажды помог страдающему от боли, поэтому выдумывать что-то иное, я не стала.

Люцина пораженно, буквально открыв рот, смотрит на амулет.

— Госпожа, — ахает, не отводя от него глаз. — Это... это же не простой камень, да? Мне говорили, что в вас проснулся дар, а я, глупая, не верила! И этот камень поможет отцу? Он спасет его?

Девочка начинает рыдать, потом падает передо мной на колени. Люди, пришедшие к другим раненым и ухаживающие за ними, посматривают на нас.

— Так, Люцина, — от неловкости я не могу подобрать слов. — Ты это... Давай! Надень на него побыстрее. И, пожалуйста, не надо плакать. Я не знаю... Я не уверена, что это поможет! Но я бы очень хотела, чтобы помогло, слышишь?

Приподняв голову отца, девочка с каким-то благоговением, как мне кажется, надевает на него амулет. Осторожно, словно камень может ее ужалить, кончиками пальцев поправляет его на груди мужчины.

Нет, конечно, чуда не происходит, хоть я, затаив дыхание, и жду его. Старик не подхватывается со своего места и не бежит, здоровый и счастливый, домой. Но ведь эффект может быть и не сразу наступит?

Сказав пару обнадеживающих, я надеюсь, слов, я иду к тому раненому, который громко стонет. Он лежит один. Поэтому, позвав с собой очень вовремя подошедшую Пиппу, мы сами надеваем на него амулет.

Следующий, юнец, лишившийся в сражении правой руки, плачет, когда я, сама едва сдерживая слезы, пою его водой, а потом снабжаю своим украшением.

— Госпожа, госпожа, — шепчет он и, кивая головой на культю, замотанную в кровавую тряпку, продолжает. — Как мне теперь такому жить? Кому я теперь нужен? Я работать в поле не смогу! Я меча теперь не удержу... Моя невеста бросила меня, когда узнала...

— А родители? — намочив во воде платок, ласково вытираю у него со лба выступивший пот.

— Я — сирота. У меня никого нет.

Мне его так жаль, так жаль, что просто слов никаких нет. Но что я могу сказать ему? Что могу пообещать, чтобы убрать из взгляда вот это вот страшное отчаяние, застилающее разум? Ничего.

— Я попозже приду к тебе еще, — легонько треплю его по волосам. Сколько ему? Лет 18-19? Он мог бы быть моим сыном... Там, в моем настоящем мире.

— Пиппа, — шепчу служанке. — Присматривай за ним, ладно!

Она согласно кивает, преданно глядя в мои глаза.

Так мы снабжаем всех раненых моими камнями, пока не остается всего один. Тот, который лежит за занавеской.

Да, конечно, всё можно оправдать тем, что человек ранен и страдает. Да, для меня этот молодой и красивый парень, явно неравнодушный к той, в чьем теле я по воле каких-то необъяснимых сил оказалась, такой же чужой, как и мой, так называемый, муж, как и все люди, находящиеся в этом замке, но...

Я не могу просто так туда пойти! Вот просто чувствую, что не могу, и всё!

Оглядываюсь вокруг, не торопясь туда идти.

И вдруг натыкаюсь взглядом на стоящего в дверном проеме, и опирающегося плечом на косяк, Дэймона. И давно он за мной наблюдает?

Он медленно обводит взглядом залу, останавливается на каждом раненном. И я очень отчетливо ощущаю то, что он чувствует при этом. Боль. За каждого из них. Из тех, что пошел за ним, доверился ему, своему предводителю. Наверное, такую боль ощущает каждый полководец, каждый генерал, обходящий поле битвы и видящих мертвых и раненных, тех, кто послушав его приказ, потеряли самое дорогое, что имели — жизнь и здоровье.

Но, в то же время, когда он снова возвращается глазами ко мне. И смотрит прямо в глаза, я вижу боль и усталость обычного человека и... гордость... Как если бы он гордился мною за то, что я им пыталась помочь.

И, повинуясь внезапно возникшей в моем сердце потребности, не отдавая себе отчета, вместо того, чтобы нести последний амулет раненому, я иду навстречу своему мужу и...