Избранные произведения

Кувшин сиропа

Это повествование начинается со дня смерти главного героя. Сайлас Димер скончался шестнадцатого июля 1863 года, а его бренные останки предали земле двумя днями позже. И, поскольку в поселке его знали абсолютно все, то похороны, по словам местной газеты, "привлекли широкое внимание". По обычаю того времени, гроб стоял открытым у разверстой могилы, а друзья и соседи шествовали мимо, чтобы бросить последний взгляд на лицо покойного. И затем на глазах у всех тело Сайласа Димера предали земле. У некоторых взор затуманился, но в целом можно отметить, что все формальности по части почтения и внимания к усопшим были соблюдены. Сайлас был мертвее мертвого, и никто бы не смог указать на какую-либо оплошность в соблюдении ритуала, которая оправдала бы восстание его из гроба. Тем не менее, если свидетельские показания чего-нибудь стоят (а ведь именно благодаря им удалось искоренить ведьмовство в Салеме), он восстал.

Забыл сказать, что смерть и похороны Сайласа Димера имели место в городке Хиллбрук, где он и жил последние тридцать лет. Он был "коммерсантом" — так называют лавочников на Юге нашей свободной страны, то есть держал мелочной магазинчик, где продавал всякую всячину, которой обычно и торгуют в подобных заведениях. В честности его, насколько известно, никто никогда не сомневался, и он пользовался всеобщим уважением. Если уж очень придираться, то упрекнуть его можно было разве что за излишнюю преданность делам. Впрочем, это ему в вину не ставилось. Хотя другим за тот же грех доставалось изрядно.

Дело, которому с таким пылом отдавался Сайлас Димер, было его собственным — вот и вся разница.

На похоронах никто не смог припомнить ни единого дня, кроме воскресений, когда бы его не видели в лавке, — и так все двадцать пять лет со дня ее открытия. У него было несокрушимое здоровье, и он знать ничего не желал, кроме своего прилавка, — никакой силой нельзя было Сайласа от прилавка оторвать. Говорили, что когда его однажды вызвали в окружной суд как свидетеля по важному делу, а он не явился, адвокат имел наглость ходатайствовать о том, чтобы Сайласу вынесли порицание. Суд выразил адвокату свое "изумление" по этому поводу. Изумление суда — не совсем то чувство, которое жаждут вызвать адвокаты. Ходатайство быстро отозвали. Было достигнуто соглашение с противной стороной по вопросу о том, что сказал бы Сайлас Димер, присутствуй он на суде, и эти гипотетические показания противная сторона сумела истолковать в свою пользу.

Короче говоря, считалось, что Сайлас Димер был единственной незыблемой твердыней во всем Хиллбруке, и его перемещение в пространстве могло бы вызвать серьезнейшие потрясения в обществе или даже катаклизмы.

Миссис Димер со взрослыми дочерьми занимали этаж над лавкой. Но все знали, что Сайлас нигде, кроме как на кушетке за прилавком, не спит. Здесь же как-то вечером по чистой случайности и нашли его уже при смерти. К утру он отдал Богу душу — как раз перед тем, как наступило время снимать ставни. Умер он в сознании, хотя говорить уже не мог, и близкие считали, что если бы с кончиной дело, на беду, затянулось и открытие лавки пришлось отложить, он бы очень расстроился.

Таков был Сайлас Димер. И столь неизменными были вся его жизнь и привычки, что местный остряк (он в свое время даже в колледж ходил) растрогался и подарил ему прозвище Столп, а в газете, вышедшей после смерти старика, объяснил безо всякой насмешки, что Сайлас, мол, на денек взял отпуск. Впрочем, он взял его больше, чем на денек, но, как гласит летопись, менее, чем через месяц, мистер Димер ясно дал понять, что лежать в могиле ему недосуг.

Одним из наиболее достойных граждан Хиллбрука был банкир Алван Крид. Он жил в самом лучшем доме, держал собственный выезд, и все к нему относились с почтением. Признавая пользу путешествий, он неоднократно бывал в Бостоне и, говорят, один раз даже добрался до Нью-Йорка, хотя сам он скромно отрицал за собой этот выдающийся подвиг. Вот какой человек был мистер Крид. Мы об этом упоминаем, просто чтобы показать, сколь он был просвещен, если хотя бы изредка приобщался к столичной культуре, и сколь правдив, если ничего подобного не было.

Примерно в десять часов вечера прелестным июньским вечером мистер Крид закрыл за собой калитку. По засыпанной гравием дорожке, белеющей в лунном свете, он проследовал к своему великолепному дому, ступил на крыльцо и, секунду помедлив, всунул ключ в замочную скважину. Приоткрыв дверь, он увидел жену, которая направлялась из гостиной в библиотеку. Она нежно приветствовала его и придержала дверь, чтобы ему было удобнее войти. Но вместо того чтобы войти, он повернулся, недоуменно глядя себе под ноги.

— Какого черта? — вопросил он. — Где кувшин?

— Какой кувшин, Алван? — равнодушно отозвалась жена.

— Кувшин кленового сиропа. Я принес его из лавки и поставил у порога, чтобы открыть дверь. Какого…

— Ну-ну, Алван, пожалуйста, не выражайся, — прервала его супруга.

Хиллбрук, между прочим, не единственное место во всем цивилизованном мире, где нежелательно поминать всуе имя врага рода человеческого.

Кувшин кленового сиропа, который, по сельской простоте, наиболее видный гражданин Хиллбрука лично принес домой, этот самый кувшин сиропа бесследно исчез.

— А ты уверен, что купил его, Алван?

— Дорогая моя, ты что, полагаешь, что можно не заметить, несешь ты кувшин или нет? Я купил этот сироп у Димера, когда проходил мимо лавки, и сам Димер нацедил мне его и одолжил кувшин, а я…

Эта фраза осталась неоконченной и по сей день. Мистер Крид, пошатываясь, вошел в дом, ввалился в гостиную и, весь дрожа, рухнул в кресло. Он вдруг спохватился, что ведь Сайлас Димер вот уже три недели как лежит в земле. Миссис Крид подошла к мужу, глядя на него с тревогой и удивлением.

— Ради Бога, скажи, что с тобой?

Но поскольку Бог не имел никакого отношения к тому, что беспокоило мистера Крида, то он не внял жениной мольбе и не счел нужным что-либо объяснять. Он молча сидел и смотрел в одну точку. Молчание длилось долго, прерываемое лишь мерным тиканьем часов, которые, казалось, шли медленнее обычного, милостиво давая супругам время прийти в себя.

— Вот что, Джейн, я, должно быть, спятил, — невнятно и торопливо заговорил он. — Что ж ты мне раньше об этом не сказала? Ведь были же, наверно, какие-то признаки. А теперь это проявилось так явно, что я и сам заметил. Мне показалось, что я проходил мимо лавки Димера. Она была открыта, и свет горел. Почудилось, конечно, она ведь теперь всегда закрыта. А Димер стоял у конторки за прилавком. Господи, Джейн, я видел его так же, как сейчас тебя. Я вспомнил, что ты просила меня купить кленового сиропа, зашел в лавку и купил — купил две кварты — две кварты кленового сиропа у Сайласа Димера. А ведь он умер, и тем не менее он нацедил мне из бочки кленового сиропа и подал его в кувшине. Он был как всегда угрюм, угрюмее, чем обычно, но я не могу вспомнить ни единого его слова. Джейн, я видел его, клянусь Богом, видел и даже разговаривал с ним — с покойником! Так что я спятил, Джейн, точно спятил — а ты от меня скрывала.

Столь длинная речь дала его супруге возможность собраться с мыслями.

— Алван, клянусь, я не замечала в тебе ни малейших признаков сумасшествия. Тебе определенно что-то примерещилось — и не сомневайся. А то ведь это же просто ужас какой-то. Ты совершенно нормальный, просто переутомился у себя в банке. И зачем ты сегодня остался на правление? Ясно же, человек заболел. Я так и знала, что быть беде.

Может, супругу и показалось, что данное предсказание несколько запоздало, но он промолчал, поскольку был слишком озабочен собственным состоянием.

— Несомненно, — сказал он, нелепым образом переходя на научный жаргон, — это был субъективный феномен. Явление призраков и даже их материализация признанный факт, но явление и материализация глиняного кувшина объемом в полгаллона — предмета грубой кухонной утвари, представляется вряд ли возможным.

Когда он закончил вещать, в комнату вбежала их маленькая дочка в ночной рубашке. Кинувшись к отцу на шею, она сказала:

— Папка, противный, что же ты забыл поцеловать меня на ночь? Мы слышали, как ты пришел и открывал калитку, и выглянули. Пап, кстати, Эдди спрашивает, можно ему взять этот кувшинчик, когда он будет пустой?

Когда полный смысл этого вопроса дошел до Алвана Крида, он заметно вздрогнул, потому что ребенок не мог слышать ни слова из предыдущего разговора.

Душеприказчик Сайласа Димера счел за благо ликвидировать его "дело" лавку закрыли сразу же после Сайласовой смерти. Товары увез другой "коммерсант", который закупил их оптом. В комнатах наверху никто не жил вдова и дочери покойного переехали в другой город.

В тот же вечер, сразу же после происшествия с Алваном Кридом (каким-то образом весть о нем распространилась по всему городу) напротив лавки собралась толпа мужчин, женщин и детей. Теперь каждый знал, что данное место посещает дух Сайласа Димера, хотя многие делали вид, будто этому не верят. Самые недоверчивые, они же и самые юные, стали кидать камни в фасад единственно доступную часть здания, тщательно, впрочем, следя за тем, чтобы не попасть в незакрытые ставнями окна. Скептицизм в озлобление не перерос. Несколько храбрецов всего только перешли через улицу и стали громко стучать в дверь. Некоторые зажигали спички и, заглядывая в окна, пытались рассмотреть внутренность лавки. Кое-кто старался привлечь к себе внимание, изощряясь в остроумии: кричал, ухал и вызывал призрак побегать наперегонки.

После того как энное количество времени прошло впустую и толпа начала рассасываться, оставшиеся заметили, что лавка озарилась тусклым желтым светом. Все выходки тут же прекратились. Смельчаки, стоявшие у окон и дверей, бросились на другую сторону улицы и затерялись в толпе. Мальчишки перестали бросать камни. Все возбужденно перешептывались. Сколько времени прошло с тех пор, как появился свет, никто не заметил, но он делался с каждой минутой все ярче, и вскоре стало можно рассмотреть все помещение лавки. За конторкой у прилавка стоял Сайлас Димер.

На толпу это произвело потрясающее впечатление. Она начала быстро таять с обоих концов. Кто-то удирал со всех ног, кто-то удалялся с большим достоинством, время от времени оборачиваясь назад. В конце концов осталось человек двадцать, в основном мужчины. Они стояли молча, как вкопанные, и, выпучив глаза, наблюдали за всем происходящим. Призрак не обращал на них ни малейшего внимания, с головой уйдя в свою бухгалтерию.

Наконец от толпы отделилось трое мужчин и, как будто их одновременно что-то подтолкнуло, перешли улицу. Один из них, здоровенный детина, собрался было навалиться на дверь плечом, как вдруг она отворилась, явно сама по себе. Любознательные храбрецы потянулись внутрь. Но не успели они переступить порог, как зрители, трепещущие от благоговейного страха, увидели, что смельчаки ведут себя очень странно. Вытянув руки, они бродили по магазину, натыкаясь на прилавок, коробки и тюки, лежащие на полу, и друг на друга. Они беспорядочно блуждали и, похоже, пытались отыскать дорогу обратно, однако тщетно — выход они найти не могли.

Призрак Сайласа Димера не проявлял к ним ни малейшего интереса, как будто его это совершенно не касалось.

Почему вдруг сразу все — мужчины, женщины, дети, даже собаки одновременно рванулись к дверям лавки, никто потом не помнил. В дверях возникла давка — каждый хотел быть первым, но в конце концов они выстроились в очередь и шаг за шагом продвигались вперед. Благодаря какому-то духовному или физическому чуду зеваки превратились в действующих лиц, зрители стали участниками спектакля, сцену заполонила публика.

И все это происходило при ярком свете, на глазах у единственного человека, оставшегося на другой стороне улицы, — на глазах у банкира Алвана Крида. Он ясно видел все странности, которые там творились, для тех же, кто находился внутри, вокруг царил кромешный мрак. Каждый, кто оказывался в лавке, словно внезапно лишался зрения и рассудка. Люди кружили наугад, пытаясь пробиться наружу через толпу себе подобных. Они суетились, пихались локтями, иногда даже пускали в ход кулаки, падали, их топтали ногами, а они поднимались и, в свою очередь, топтали других. Они хватали друг друга за одежду, за волосы и бороды — вели себя совершенно по-скотски. Раздавались ругательства и проклятия, люди осыпали друг друга непристойной бранью. Когда Алван Крид увидел, что последний человек переступил порог, сделавшись участником этого кошмарного действа, свет на сцене внезапно погас, и для Алвана Крида все стало таким же черным, как и для тех, кто был внутри. Тогда он повернулся и ушел.

Наутро новая толпа зевак собралась у лавки. Частью она состояла из тех, кто сбежал ночью, но при солнечном свете опять осмелел, а частью из тех, кто с раннего утра зарабатывает себе на хлеб насущный. Лавка была открыта и пуста, но на полу, стенах, мебели оставались клочья одежды и пучки волос. Хиллбрукское воинство каким-то образом выбралось наружу и разбрелось по домам. Бойцы принялись залечивать раны. Каждый клялся, что всю ночь провел дома, в постели. На пыльной конторке лежала счетная книга. Записи, сделанные димеровским почерком, оканчивались шестнадцатым июля. Кувшин сиропа, проданный Алвану Криду, в ней не значился.

Вот и вся история. Правда, когда страсти улеглись и разум снова обрел свои неотъемлемые права, жители Хиллбрука признали, что ввиду честного и мирного характера первой же сделки, совершенной в новом качестве, Сайласу Димеру, покойнику, вполне можно было дозволить торговлю на старом месте и обойтись без уличных беспорядков. К каковому мнению местный летописец, из чьих неопубликованных трудов мы и почерпнули эти факты, полностью присоединяется.