Рассекреченное королевство. Испытание

13

«Билль о реформе» не давал горожанам ни минуты роздыха: едва в него вносились какие-либо поправки или изменения, город тотчас же наводняли листовки и памфлеты. Эмми рассказывала, что Красные колпаки собирались под окнами зала заседаний послушать дебаты и чутко ловили каждое слово: от них не ускользали ни изысканные выверты, ни логические несуразицы в речах выступающих. По вечерам они печатали листовки на дешевой бумаге и на следующее утро распространяли их по всему городу, вызывая ожесточенные споры в каждом кафе и в каждой кондитерской каждого квартала.

Помимо памфлетов и бюллетеней с комментариями, выходивших почти ежедневно и висевших на всех столбах, желтые газетенки и даже некоторые солидные журналы выпускали карикатуры и шаржи, которые – в зависимости от взглядов главного редактора – восхваляли и шельмовали либо сторонников Билля, либо его противников. Меня в прессе поносили не раз, изображая в виде мерзкой уродливой пеллианки в мешковатом платье, с вязальной иглой в одной руке и флакончиком крысиного яда в другой.

Эту оскорбительную картинку я и показала Теодору как-то вечером, когда мы, изнуренные словесными баталиями, словно вирус поразившими таверны, концертные залы и аристократические салоны, укрылись в тишине и покое его дома.

– А ты вязать-то умеешь? – усмехнулся Теодор, вглядываясь в газетную вырезку.

– Очень плохо. Но именно так, как я понимаю, образованная часть населения и представляет себе процесс наложения чар.

– Мне кажется, ты делаешь из мухи слона. – Пожав плечами, Теодор скомкал отвратительную картинку и запустил ею в мусорную корзину возле потухшего камина: когда осенью камин растопят, бумажка полетит в огонь.

Но все пасквили и листовки, все памфлеты и прокламации, все карикатуры и пародии Теодор сжечь не мог. Они наводнили город словно грязевые потоки, ринувшиеся с гор после урагана, затопили кварталы и улицы, замарали честные имена последователей реформ.

Я сомкнула пальцы на хрупкой золотой цепочке: она повязала меня столь прочными узами, что я была не в силах их оборвать.

– Ты уверен, что мы поступаем правильно? – прошептала я. – Твои родители сторонятся нас, может, наша женитьба принесет больше вреда, чем пользы?

– Софи! – Он расхохотался, схватил меня за руки, но мгновенно посерьезнел, когда увидел мое лицо. – О, всемогущая Дева Галатии! Да ты не шутишь…

– Я не могу тянуть тебя за собой на дно. Ты не можешь вознести меня наверх. Те, наверху, все равно вышвырнут меня обратно.

– Нет! – Он неистово стиснул мою кисть, его ногти вонзились в мою ладонь. – Нет. Они пытаются устранить все, что может стать у них на пути. С таким же рвением они избавляются и друг от друга.

– Все это так, но я говорю об ином… – Я подняла руку, не дав сорваться с его губ протестующему возгласу. – Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить. Но что, если… – Я поперхнулась словами. – Мы оба прекрасно знаем, как эта страна нуждается в реформах. Иначе она развалится на куски, как гнилое дерево. Но что, если я – помеха реформам?

– Ты – их неотъемлемая часть!

– Что, если мне пора уйти с политической арены? Что, если мы с тобой упрямимся из чистого эгоизма?

Я осторожно высвободила руку, но Теодор в мгновение ока снова завладел ею.

– Ты для меня – все на свете!

– Но это тоже – эгоизм! – отшатнулась я от него.

Теодор вздрогнул, губы его сурово сжались.

– Я разбиваюсь в лепешку ради Билля, и я – эгоист?

– Да! – Я почти орала на него. – Я, страна, реформы – все это для тебя не больше чем кусочки забавного пазла, которые ты хочешь сложить воедино, чтобы получить прелестную картинку. Но кусочки не складываются. Как бы ты ни старался, они не сойдутся. Это не игра, Теодор! Почему ты не можешь это понять?

Теодор застыл, задумался и тихо произнес:

– Возможно, я действительно не могу это понять… Наверное… наверное, я надеялся, что все как-нибудь встанет на свои места.

– Потому что все обычно так и случалось, да, мой принц? – съязвила я, но вовремя одернула себя и смягчилась: – Поначалу всегда трудно. Может, лет через десять люди станут меньше трепать языками. Может, лет через двадцать они станут больше мне доверять. Но слухи, косые взгляды, из-за которых я начинаю сомневаться в тебе, не денутся никуда. – Меня понесло, но я уже не могла остановиться. – И если я – камень преткновения для «Билля о реформе», если злые языки срываются с цепи, а дворяне голосуют против реформ только из-за меня, то мне здесь не место.

– Я бы ни за что не сделал тебе предложение, если бы не полагал себя правым. Озлобленная элита, потирающая нос, по которому ее больно щелкнули, – ничто по сравнению с доверием народа. Это доверие – бесценно.

Я молчала. Злословие, безразличие семьи Теодора, недоброжелательность, гнусные наговоры за спиной – ради своей страны я вынесла бы все, но как же я устала выносить это все в одиночку! О Теодоре так не судачили, он и понятия не имел, каково это, и не воспринимал мои переживания всерьез.

– Но если ты предпочел простой народ знати, если ты предпочел меня, то наветы и злословие не прекратятся. А я больше не в силах тащить эту ношу одна.

– Но я не могу заткнуть им рты! – возмутился Теодор.

– Не можешь. Но хотя бы перестань попрекать меня, что я делаю из мухи слона. – Вздохнув, я взяла его за руку. – Это невыносимо, Теодор, и твой оптимизм совершенно неуместен. Пойми, мне ужасно тяжело.

Теодор прислонился к нагретой солнцем стене, глаза его увлажнились слезами – наконец-то он все понял. Я чувствовала опустошение и в то же время странное облегчение. Я была сыта по горло жизнью в сказочном замке из мыльных пузырей – радужных и невесомых, готовых лопнуть в любое мгновение. Впереди – если мы пойдем дальше – нас ждет суровая жизнь, от одного прикосновения с которой они разобьются на тысячу мыльных осколков.

– Я хочу тебе кое-что показать, – мягко произнес Теодор.

Он провел меня в кабинет, где мы вместе творили чары: он – своей музыкой, я – своим мастерством.

Чары, вплетенные в ткань портьеры, не погасли. Мы вместе создали их, создали этот немеркнущий огонь. Я судорожно вздохнула.

– Они горят до сих пор. Они когда-нибудь ослабнут, исчезнут?

– Пока не сгниют нити, пока не расползется ткань, мои чары останутся в силе. – Я крепко сжала руку Теодора. – Вряд ли они когда-нибудь померкнут.

– Как и наши с тобой чувства. Я не эгоист, нет. Я просто верю в тебя.

Я заколебалась – могу ли я, должна ли я попросить Теодора о помощи?

– Я в некотором затруднении, – начала я. – Предполагается, что я вместе с тобой поеду на саммит, так? – Теодор кивнул. – А потом… потом у меня почти не останется времени, чтобы завершить все заказы на зачарованные платья, которые я приняла, так?

– Насколько понимаю, мне не следует просить тебя отложить их или вовсе от них отказаться?

– Само собой, нет, – решительно отвергла я подобное предложение. Теодор был крайне щепетилен в вопросах дворянской чести и в то же время считал, что я запросто могу пренебречь долгом перед своими клиентами. Иногда мне казалось, что он не принимал за чистую монету ни мои договоренности с покупателями, ни мои обязанности перед сотрудниками, ни мою ответственность перед самой собой. – Я обязана передать Алисе магазин с незапятнанно чистой репутацией. И ты можешь мне в этом помочь. У меня возникли некоторые сложности с наложением чар, и теперь мне проще работать с чарами, созданными твоей игрой на скрипке, чем моим колдовским даром.

– Сложности? – Теодор обеспокоенно приподнял брови.

– Уверяю тебя, ничего страшного. – На самом деле все было с точностью наоборот, но Теодор, новичок в чародействе, все равно не смог бы докопаться до сути вставшей передо мной проблемы. – Мне сложно… сложно удерживать чары. Я не хотела тебя обременять: тебе вполне хватало головной боли с «Биллем о реформе» и саммитом.

– Ты вообще понимаешь, что такое семейная жизнь, а?

Я озадаченно затрясла головой.

– Это когда ты на законных основаниях имеешь полное моральное право делиться тяготами и невзгодами с близким тебе человеком.

– Не валяй дурака, Теодор, – рассердилась я. – Сейчас на кону стоят куда более важные вопросы.

Под его дотошным взглядом мне стало не по себе. Я знала: он многое хотел мне еще сказать, но воздержался. Я даже знала, что между нами осталось невысказанным. Теодор был прав – годы независимости оставили на мне свой неизгладимый отпечаток. Я умела позаботиться о себе, но у меня язык не поворачивался просить кого-либо о помощи.

Пора положить этому конец.

– В общем, так. Ты создаешь чары, я переношу их в виде нитей в какое-либо готовое изделие, и оно зачаровывается. Насколько могу судить, такие чары держатся и творят волшебство точно так же, как если бы я сама вшила их иголкой и ниткой.

– Идет, – согласился Теодор. – Заодно попрактикуюсь в наложении чар.

– Да, конечно, – удивленно кивнула я. – Никак не ожидала, что ты так быстро одобришь мою затею. Правда, я понятия не имею, как и что ты должен делать, так что мы оба будем бродить впотьмах.

– Справимся. Когда мне прийти в ателье? Устроить перерыв между заседаниями не составляет труда. Вот уж какое предложение все советники принимают единогласно, так это предложение побыстрее покинуть душный зал заседаний.

– Я думала, я буду приносить работу сюда.

– Зачем оно тебе – тащить на себе шелка, суетиться, когда мне достаточно прихватить с собой скрипку. Несообразно.

– А по-моему, несообразно заставлять тебя появляться в моем магазине. Принц, играющий на скрипке в ателье? – Я расхохоталась. – Представляешь, какие слухи поползут по городу?

– Такие же, какие по нему уже расползлись. Кроме того… – Теодор хитро улыбнулся. – В последнее время мы слишком мало с тобой видимся.

Я прильнула к нему, радуясь, что могу выкинуть из головы и разгневанных сторонников реформ, и их противников.

– А что, светские рауты и обсуждение реформ уже не в счет?

– Я имел в виду в прямом смысле слова. – Посмеиваясь, он рывком сдернул с меня накинутый на плечи платок.

Он склонился надо мной, обдав ароматом гвоздики, и поцеловал горячо и уверенно со страстностью человека, сбросившего тяжкий груз ответственности. Я обвила его шею, он подхватил меня на руки и двинулся к лестнице. Я хохотала и брыкалась, а он покрывал мою шею и плечи жгучими поцелуями.

Но не успели мы покинуть кабинет, как в переднюю дверь настойчиво застучали.

– Пускай горничная открывает, – пробормотал Теодор, пнул дверь кабинета и попытался закрыть ее, не выпуская меня из рук.

Передняя дверь распахнулась, и Теодор спешно поставил меня на ноги. Я набросила на плечи платок, а Теодор кинулся навстречу незваному гостю.

– Эмброз, какого черта!

– Такого, что двери надо открывать, – огрызнулся тот. – Вечер добрый, Софи. Прошу прощения за… вторжение.

Он покраснел, скользнув взглядом по моей голове. Мой чепец съехал набок, из-под него выбились несколько прядок волос.

– И на каком основании ты ко мне врываешься? – спросил Теодор. – Мы, знаешь ли, больше не дети, существуют некие…

– На Площади начались беспорядки, – стиснув зубы, резко ответил Эмброз. – Дела принимают худой оборот.