Искривлённое пространство

1

День выдался ясным с самого утра. Пожалуй, поэтому Антона Сухова, как только он проснулся, охватило просветленное настроение. Сухов радостно и бодро ехал на работу в клинику. Искусно и быстро прооперировал. Операция оказалась сложной, но все прошло удачно.

Из клиники Антон вышел не спеша и с удовольствием вышагивал по тротуару вдоль магистрали, огибавшей овраг правильной дугой. Он не торопился. Рядом с дорогой красовались золотисто-багряные клены, на противоположной стороне оврага зеленели не пожухшие еще акации и дубы. Солнце светило вовсю после дождей, ливших непрерывно три дня.

Сухов, сам того не замечая, улыбался, радуясь солнечному дню. Легкий ветерок перебирал его шевелюру с сединой. Домой идти не хотелось, но и в клинике оставаться надобности не было.

Осень. Солнце. Удачная операция. Переутомившиеся мозг и тело невольно стремятся к покою. Что может быть лучше таких вот минут?..

«Вероники еще нет дома. — Мысли о ней врываются сами собой. Какой-то невидимый барьер пролег между нами. И барьер этот, пожалуй, невозможно разрушить, хотя теперь уже нет и желания крушить какие-то барьеры. Они дарят нам передышку, и за это им спасибо. А то, что вместе с отдыхом они приносят и одиночество, может, и не беда, в одиночестве никто тебя не унизит, не оскорбит…»

Когда-то он искренне любил ее. По-настоящему. Это теперь приходится спрашивать себя, что же все-таки такое — любить по-настоящему. А прежде не спрашивал. Просто каждой клеточкой своего существа ощущал, что ему жизненно необходимо быть с нею.

Солнце. Осень. Прекрасный день. И не хочется идти домой. Не хочется ни о чем вспоминать.

— Ах, звезды-звезды, вечно вам сиять… — послышался за спиной знакомый мотив. Сухов обернулся, так и есть. Его догонял анестезиолог Митрофан Степанюк. — …и одарять кого-то счастьем… Славный денек выдался, Антон. А?

— Осенний подарок галерным.

— …И лишь звезда, моя звезда, упала с неба и погасла… Сегодня осчастливлю жену. Возвращусь домой не среди ночи… Ах, звезды-звезды, вечно вам сиять…

Между собой они называли друг друга галерными. В шутке этой содержалась крохотная доля правды. Как известно, галерными когда-то были рабы, ну а они, как говорится, если и носят вериги, то по зову сердца. Можно бы и избавиться от них, но никто не торопится это делать, пока не испытает себя до конца. Светя другим, сгораешь сам. Однако всегда кажется, что сам сгоришь не так скоро. Бессонные ночи, суматошные дни, больные, пациенты, диспуты, симпозиумы, поиски новых направлений и поиски самого себя. Трудно работать в клинике, знаменитой на всю планету. Зато не стыдно и сказать, где работаешь. Иногда даже порисоваться, щегольнуть этим приятно. Трудно, но зато чувствуешь себя на переднем крае научного поиска. Не остается времени ни для болезненного самоуничижения, ни для вынашивания «гениальных» прожектов. В сущности, кроме неудовлетворенности своей семейной жизнью, Сухова все вполне устраивало.

Осень. Ласковое солнышко. Операция прошла удачно. И незачем так рано возвращаться домой. Нужно воспользоваться возможностью понаслаждаться ароматами осеннего дня.

— Возьмем машину?

— Торопишься? — спросил Антон.

— Нет. Но в такой день просто грешно терять время. Просто не верится, насколько великолепна погода. Приедешь домой, а окна залиты солнцем. Заберу дочурку из садика. Томка сейчас такая потешная. Такой возраст, что и не рассердишься… А там и жена придет… Ах, звезды-звезды, вечно вам сиять…

Шагал Степанюк (был он кряжистым здоровяком) неуклюже, как казалось со стороны. Но Антон едва успевал за ним.

— Ну, берем машину? Или я вызову одноместную?

Вместо ответа Сухов остановился у ближайшего пульта магистрального селектора и нажал зеленую клавишу.

— …и одарять кого-то счастьем… — напевал Степанюк.

Машина остановилась возле них минуты через три. Открылась дверца голубого геликомобиля. Митрофан пропустил Антона:

— Садись, тебе дальше ехать, а я в центре сойду.

— Торопитесь? — спросила машина.

— Нет, но и терять время… Прекрасный день сегодня выдался, не правда ли?

— Для меня все дни одинаковы, — ответил геликомобиль. — Плохо только, когда пассажиров нет. Куда едем?

Они назвали адреса, и машина тронулась с места.

— Мы с тобой завтра не вместе работаем?

— Мог бы не напоминать про завтра, — раздраженно, но с улыбкой сказал Степанюк. — Завтра у меня Гирзанич оперирует…

Антон Сухов заговорил про операции и сам удивился, что думает о них.

За окнами машины пролетали дома, деревья, фигуры прохожих… Женщину с ребенком Антон заметил издалека. Почему-то припомнились ему маленький Витасик и Вероника… Как они все тогда были счастливы! Радовались каждому пустяку, как дети. Но почему, как все улетучилось? Исчезло сразу. Случались и раньше размолвки с Вероникой, даже ссоры, но Антон ни на мгновение не сомневался, что все это даже не временные осложнения, а просто смешные недоразумения. Прежде он не представлял себе жизни без Вероники. И в ее глазах тоже видел отражение настоящей любви. Теперь же начал думать, что все это ему когда-то лишь казалось. Но ведь ничто не исчезает бесследно. Какой-то шутник утверждал: если в душе поселилась ненависть, значит, были когда-то и зерна любви. Но сейчас даже ненависти в душе не чувствовал Антон. Ему самому казалось, что душа с какого-то времени опустела, в ней ничто не задерживалось, все проваливалось, как в старое ведро без дна…

— Остановимся… — неожиданно для самого себя приказал Сухов геликомобилю. — Подвезем эту женщину… Место в салоне есть…

Степанюк недовольно пробурчал:

— Она никуда не собирается ехать. Я тебя понимаю, красивая женщина, но напрасно ты рыцарствуешь. Она просто гуляет с ребенком.

— Ты видишь, поблизости нет пульта магистрального селектора. А у нее ребенок…

Сухов обратил внимание на то, как неуверенно женщина держала ребенка на руках. Что-то необычное чувствовалось в ее фигуре. Стройная, белокурая, в легком зеленоватом плаще, сама словно из цветного воздуха сотканная, женщина была спокойна, но в то же время ощущались ее напряжение, волнение.

Машина остановилась метрах в десяти от нее. Сухов выглянул из салона и крикнул:

— Вас подвезти?

Женщина стояла неподвижно, будто не слышала. Потом медленно обернулась, вопросительно посмотрела на Сухова, как-то настороженно и боязливо, но сразу ответила громко:

— Да, безусловно. Большое спасибо, — приветливо улыбнулась (именно приветливо, но не благодарно, отметил мысленно Антон) и уверенно направилась к машине.

Ребенок почему-то вдруг расплакался. Голос у него оказался неприятный, дребезжащий. Сухов подвинулся, и женщина села рядом.

— Тихо, Серафимчик! Тихо. Замолчи!

Пола ее плаща легла на колено Антона, а длинный золотистый локон, упав на плечо, щекотал щеку.

Геликомобиль тронулся и набрал скорость.

— Куда вам ехать? — спросила машина.

Женщина окинула взглядом все вокруг, странно улыбнулась:

— Мне с вами по пути, — сказала уверенно, будто знала, куда едут Антон с Митрофаном. — Ну-ну, тихо, Серафимчик! Что это с тобой?!

А мальчишка никак не унимался. Сквозь плач он старался что-то говорить, но невозможно было понять ни слова. Он вытирал кулачком слезы. Сам полненький, розовощекий, в голубом комбинезончике.

— Так куда вам ехать? — снова спросил геликомобиль.

— Я скажу, где остановиться, — уклончиво ответила женщина.

А малец на руках у нее орал — в ушах звенело. Антон и Митрофан иронически переглянулись.

— Ах, звезды-звезды, вечно вам сиять…

— Как тебя звать, мальчик? — спросил Сухов, перекрывая капризный рев малыша. — Ты умеешь уже говорить? — И он взглянул на маму.

Красивая. Антон даже глаза отвел.

— Меня зовут Серафимом, — совсем спокойно произнес мальчик. — Вы же слышали, как меня называла мама, а спрашиваете… — И заревел с новой силой.

— Сколько ему?

— Два, — как-то неуверенно ответила женщина.

— Такой симпатичный мальчик, а капризный… Ах ты, капризуля… Антон взял мальчика за ушко и слегка подергал, имитируя умиление, хотя Серафим и его противный голос раздражали его. — Я таких привередливых всегда забираю с собой. Видишь, какой у меня большой портфель? Я специально ношу такой, чтобы забирать с собой таких капризных. Слышишь, Серафимчик?

— Слышу?! Да-а ты все равно не заберешь меня! — воскликнул малец и раскричался еще громче.

Женщина, извиняясь, посмотрела на Антона и с наигранной беззаботностью произнесла, отчеканивая каждое слово:

— Так вот, сейчас я отдам тебя дяде. Мне не нужен такой плохой, непослушный мальчик.

Антон напустил на лицо строгую мину, раскрыл и вправду очень большой портфель.

— Остановите, пожалуйста, я сейчас выхожу, — промолвил Митрофан. — До завтра, Антон. Желаю получше провести этот день, — и многозначительно улыбнулся.

Степанюк вышел из машины, за ним мягко закрылась дверца. Геликомобиль помчался дальше, а малыш горланил, умолкая лишь для того, чтобы перевести дыхание.

— А ну-ка, давай посмотрим, привереда, поместишься ли ты в моем портфеле?

Сухов уже и не рад был, что начал эту игру. Мог бы ехать себе спокойно, не встревая в разговор. Кричит малый, ну и пусть кричит. Он же с матерью, а она знает, что ему нужно и чего не нужно. И, действительно, прав оказался Митрофан, ни к чему было рыцарство. Но… Ладно… Еще минута-вторая… Эта женщина… Эта красивая женщина выйдет из салона, и Антон помчится прямым ходом домой.

— Видишь, какой у меня большой портфель? И сегодня он почти пустой. Я словно предчувствовал, что встречу такого плаксивого мальчика.

— Забирайте его, — заявила женщина. — Раз он плачет, не слушается, значит, не любит свою маму. Забирайте его с собой, — и как бы машинально положила ладонь Антону на колено.

Антона почему-то передернуло от этого. Казалось бы, по-другому должен был отреагировать на прикосновение очаровательной спутницы, но ему стало жутко, будто кто-то жестокий и всеядный коснулся его.

— Конечно, я заберу его, — сказал Сухов, превозмогая неприязненное чувство. Взял мальчика к себе на колени, внутренне приготовившись к еще большему крику. Но Серафим спокойно перебрался к Антону, не изменив тональности своего плаксивого воя.

— Вот так, Серафимчик, — заявила женщина. — Ты не слушался меня, живи теперь с чужим дядей. Остановите, пожалуйста.

Геликомобиль покорно затормозил.

Антон Сухов не успел ничего сообразить. Золотоволосая женщина выскочила из машины и быстро пошла по тротуару.

А Серафим моментально замолчал и облегченно вздохнул, заявив совершенно спокойно, не по-детски рассудительно, вытирая слезы:

— Ну, наконец-то…

Сухов никак не ожидал такого поворота событий. Он сидел, стараясь скрыть свою растерянность…

— Тебе совсем не жаль расставаться со своей мамой?

Мальчик посмотрел на него сосредоточенно, на мгновение заколебался, подыскивая слова, но так ничего и не сказал. Жуткая минута прошла.

— Простите, сейчас мы тоже выйдем, — громко произнес Сухов.

— Да, я вас понял, — ответил геликомобиль. — Желаю всего наилучшего.

Сухов с ребенком на руках вышел из салона и, внутренне сосредоточившись, как перед операцией, осмотрелся вокруг. Женщины в зеленом нигде не видно. Словно растворилась. Но не приснилось же ему… Мальчуган-то вот он, приснившимся его не назовешь…

— Поставьте меня на землю! — властно приказал малыш. — Я умею ходить не хуже вас.

— Так что же нам делать? — произнес Сухов. — У тебя, малец, откровенно говоря… Не знаю даже, как и сказать… У тебя не очень-то разумная мамочка…

— Нормальная мама, — заявил Серафим. — Просто вы ее не знаете. Недостатки имеются у каждого. А моя мама очень устает.

— ?

— Пошли.

— Куда?

— Погуляем.

— Где ты живешь?

— Что?

— Ты знаешь, где ты живешь?

— А разве мы не к вам идем?

— ?..

— По этой улочке мы скоро выйдем к чудесному парку. А ты молодец! Как тебя звать?

— Меня? — в растерянности переспросил Сухов.

— Тебя, тебя.

— Антон… Сухов.

— Ты мне сразу понравился. От тебя больницей пахнет, — мечтательно пояснил Серафим. — Ты доктор?

— Доктор…

Антон остановился, пытаясь разобраться в случившейся с ним несуразице. Теплые лучи солнца. Золотистые кроны деревьев. Чистое небо… Чужой ребенок с ним…

— Тебе действительно два года?

— А-а, тебя удивляет, что я такой умный? Просто я вундеркинд.

Антон старался вернуть себе утреннее чувство просветленной радости, но это ему никак не удавалось, будто не стало вдруг ни долгожданного солнца, ни предстоящего необычно свободного вечера.

— Мне завтра очень рано вставать. Операция назначена на восемь.

— До завтра еще дожить нужно, сказала бы моя мама. Не волнуйся, что-нибудь придумаем. Все будет хорошо. Я тебя не подведу, многозначительно изрек малец.

Мальчик в голубом комбинезончике топал удивительно быстро.

— У тебя дети есть, Сухов?

— Двое…

— Это хорошо. Я их многому научу. Кто они — мальчики или девочки?

— Мальчик и девочка.

— Ну, ты просто молодец! Полная гармония… Но мне кажется — ты не рад нашей встрече, — выпалил Серафим и пристально посмотрел на Сухова.

Антон явно ощутил, что ноги перестают слушаться его. Он, сам хирург, почувствовал себя так, будто он на операционном столе. Он ничего не понимал, не мог поверить в реальность происходящего.

Внезапно явилась мысль отстать от Серафима. Попросту — сбежать. Вундеркинд не пропадет. Но тот шага через три-четыре, не оборачиваясь, громко спросил:

— Что случилось? Почему ты остановился?

Пришлось снова идти рядом.

— Давай прокатимся вон с той горки?

— Мне неудобно, — буркнул Сухов. — Там одни дети.

— Неважно. Дети тоже люди. Идем.

Маленькая кабинка пневматического лифта, смешно подергиваясь, подняла их на верх башни, откуда начинался отполированный до блеска детьми пластиковый спуск. Он тянулся до самого конца парка. Сели, оттолкнулись, и сразу же их понесло, закружило, завертело на виражах и спиралях, на замедляющих движение подъемах и внезапных, захватывающих дух спусках.

Когда они (наконец-то!) стояли на земле. Серафим оценивающе осмотрел Антона и сказал:

— Ну разве плохо? То-то же! Просто прекрасно! Но, знаешь, у меня оторвалась пуговка… Смотри, — на маленькой ладошке лежала голубая пуговица. — Я успел поймать ее на лету. Я молодец, правда же, Сухов? У меня мгновенная реакция.

— Да, ты молодец.

— Но теперь мне нужно ее пришить, — решил Серафим. — У тебя случаем нет иголки с ниткой?

— Нет. Поехали ко мне домой. Подумаем, как разыскать твою маму… И пуговицу пришьем… У моего Витасика сейчас каникулы. А вечером Вероника, моя жена, придет, — сказал Антон, чувствуя, как по спине побежали мурашки.

— Я не могу с оторванной пуговицей знакомиться с людьми. Давай сначала зайдем в какую-нибудь квартиру и попросим иголку с ниткой. Если не хочешь, то поедем в ближайший магазин… Но лучше и быстрей — попросить у кого-нибудь. Пошли! — и мальчик решительно направился к выходу из парка.

Антон теперь и не пытался отстать, шел как под гипнозом. В подъезде ближайшего от парка дома Сухов подошел к первой попавшейся двери на первом этаже, позвонил. Но никто не ответил. В соседних квартирах тоже никого не оказалось.

— Ну что, поднимемся выше? — предложил Серафим.

Сухов послушно подошел к лифту и вызвал кабину. Через минуту двери открылись.

— На каком этаже выйдем? Может, на третьем? — Сухов взглянул на мальчика.

— Все равно на каком.

Сухов нажал кнопку третьего этажа, но не успели двери закрыться, как вдруг к лифту подбежал какой-то человек.

— Подождите меня! — крикнул он и схватился руками за створки…

Двери сразу раздвинулись, пропуская его. Запыхавшийся мужчина вскочил в кабину:

— Спасибо… Мне на пятьдесят восьмой…

И вдруг воскликнул удивленно:

— Антон?! Привет, какими ветрами?..

Сухов узнал своего одноклассника по школе. Василия Бора.

— Твой сынишка? — спросил Василий. — Ты здесь живешь?

— Нет, — улыбнулся Сухов, не зная, что сказать дальше. — Я не здесь живу и… сын не мой, а моей знакомой.

— В гости приехал?

— Да. В гости, — произнес уверенно, опасаясь, как бы Серафим не подкинул и своего словечка.

— Тебе на который?

— Мне? Мне на третий, — поторопился ответить Сухов, надеясь, что они с Серафимом выйдут, а Василий поедет дальше к себе.

— Как поживаешь? Ты все на том же месте работаешь? В той же славной «концентрационной» клинике? — Василий громко рассмеялся.

— Да.

Створки лифта раздвинулись на третьем этаже. Антон протянул руку попрощаться, но Василий вышел вместе с ними.

— Ты надолго к знакомой?

— Не знаю… — Антон вконец растерялся. Он понимал — сейчас откроется его обман, и в предчувствии стыда, сознавая бессмысленность ситуации, покраснел.

— Может, потом ко мне заглянешь? Посидим, поболтаем. Сколько мы с тобой не виделись?.. Моя квартира — сто пятнадцатая. Слышишь?

— Да, слышу.

— Так я жду. Поднимешься ко мне? — лукаво улыбнулся.

— Не знаю…

— Ты женат?

Сухов почему-то обрадовался этому вопросу.

— Да. Уже давно. Сын и дочь у меня, — и вдруг вспомнил, что Василий был на их свадьбе, и когда родился Витасик, Бор заходил поздравить. Вспомнил и понял, почему Василий спросил об этом. Хотел объяснить, что-то выдумав, но побоялся, как бы не подал голос Серафим; тогда вообще ничего не объяснишь, особенно второпях, вот здесь, на этой площадке третьего этажа.

— Ты в какую квартиру сейчас?

Сухов решил играть до конца, наобум кивнул на одну из дверей, а Василий подошел к ней и позвонил. Ему страшно хотелось узнать, к кому же пришел Антон?

Сухов зажмурил глаза на миг, вытер пот со лба одеревеневшей рукой и подумал: «Будь проклят этот солнечный день!»

Дверь открылась. На пороге стояла старая худая женщина в сером с мелкими цветочками домашнем халате. Лицо желтое, с глубокими морщинами на лбу. Женщина молча внимательно оглядела Антона.

— Добрый день, — выдавил Сухов и облизнул пересохшие губы.

Старушка не ответила, но ее тонкие губы шевельнулись, словно в приветствии.

— Галина дома? — как сумел беззаботнее спросил Сухов, назвав первое пришедшее в голову имя.

— Галина? — переспросила она удивительно молодым и звонким голосом.

— Да… Она здесь живет? — Сухов настаивал на своем, только бы поскорее услышать, что произошла досадная ошибка и, безусловно, старушка ничем помочь не может… Лишь бы Серафим не вмешался. Но, как ни странно, казалось, что вундеркинд прекрасно представлял ситуацию.

— Да, да, безусловно. Заходите, пожалуйста. Галина давно вас ждет.

Антон сумел скрыть свое удивление, пожал руку Василию, пообещал забежать к нему, если сумеет. Пропустил Серафима и следом за ним нерешительно переступил порог.