Искатель, 2003 №3

Я встретил этого человека в дальневосточном портовом городе. Он подошел к моему столику в жуткой забегаловке под названием «Весна», куда я, человек командированный, заскочил по незнанию местной ситуации перекусить. Было раннее утро, гостиничный буфет еще не открывали, и мне ничего другого не оставалось, как поискать чего-нибудь съестного на стороне. Так я, увидев вывеску первого же попавшегося на глаза кафетерия, оказался в «Весне». Откуда мне было знать, что по утрам, прежде чем разбрестись по всему городу, здесь собираются все отбросы местного общества — портовые проститутки, безработные рыбаки со списанных в металлолом кораблей (за последние три года из-за хронической нехватки средств на эксплуатацию местным рыболовецким колхозам пришлось перегнать в металлолом чуть ли не каждый пятый сейнер), окончательно спившиеся бомжи со всего дальневосточного побережья, начиная от Магадана и кончая Владивостоком. Каждую осень и зиму эти перелетные «птахи» кучкуются здесь, благодаря сравнительно мягкому климату и постоянному присутствию иностранцев, у которых можно, если повезет, выклянчить пару-тройку долларов на пропой души.

Он подошел к моему столику и молча стал глядеть на меня. Незнакомец был одет в драный матросский бушлат, небрит и — я видел это по его глазам — элементарно голоден. Но, в отличие от разнузданно галдящей и пробавляющейся на опохмелку красным вином всей прочей публики, он просто молчал и смотрел на меня, пожалуй, единственного более или менее прилично выглядевшего человека.

Кормить, а тем более поить его у меня не было никакой охоты. Но чувствовалось что-то во взгляде этого человека такое, что не позволило мне отогнать его от стола.

— Ладно, — сказал я. — Закажи себе стакан вина. Так и быть, я плачу.

Когда он поднял руку, чтобы подозвать некое существо неопределенного пола и возраста, сновавшее между столиками и называвшееся официанткой, его бушлат слегка распахнулся. Под ним была простая матросская тельняшка, и ничего более. Но на ней, на этой тельняшке, я увидел две орденские планки — итого шесть орденов.

— Слушай, — сказал он, когда принесли стакан красного и две сосиски с ломтем серого хлеба, — стандартный здесь, как я понял, завтрак. — У меня сегодня особенный день. Сегодня ровно четыре года, как я перестал быть человеком. И сегодня я должен пить по-черному, чтобы как-нибудь этот день пережить. Ты угостил меня, ну так слушай, как все это было…

Старший лейтенант Борис Сошальский (имя и фамилия изменены), стоя на мостике большого пограничного катера № 62 (пограничные суда, в отличие от крупнотоннажных военных кораблей, имеют не названия, а только номера), внимательно вглядывался в небо, теша себя надеждой, что не увидит на нем ничего, кроме редких облаков, плывущих невысоко над свинцовыми водами Охотского моря.

Увы, стрекот мотора раздался даже раньше, чем он ожидал. И почти тут же маленький красно-голубой вертолет, выскочив из облаков, пошел на снижение.

Сошальский матерно выругался сквозь зубы: уж он-то хорошо знал, что будет дальше. Соблюдать конспирацию теперь не было никакого смысла, и старлей резко повернул рычаг реверса на «полный вперед».

— Эх-ма! — послышалось по внутренней ГГС (громкоговорящая связь) кряхтенье стармеха, старшины первой статьи Николая Пичугина. — Есть полный вперед. Что, командир, уже выследили?

— Давай, Коля. — Сошальский даже не стал отвечать на его вопрос: и так ясно, что раз «полный вперед», значит, выследили. — Поддай газу.

Звук мотора стал выше и напряженнее, стальное тело катера слегка вздрогнуло от удара волны, и он рванулся вперед. Впрочем, «рванулся» — в данном случае, наверное, не совсем точное слово. Судно просто увеличило ход, насколько было возможно. А возможности его были не так уж велики. Вот лет двенадцать назад о «Шестьдесят втором» можно было сказать, что он рванулся. Свеженький, только что со стапелей, катер с новейшим движком в шестьсот пятьдесят лошадиных сил наваливался на волну, разрезая ее острым бушпритом, как нож масло. Именно таким, могучим морским красавцем принял его под свое командование Борис Сошальский. Он хорошо помнил, каким мощным и в то же время чутким, послушным был тогда «Шестьдесят второй». Когда он отдавал команду «полный вперед», это был действительно «полный вперед» — корабль не шел, он летел над морем, и никто не мог сравняться с ним в скорости. Зато он мог догнать любого — для этого, собственно, и был предназначен.

Но двенадцать лет без капитального ремонта — это очень много. По прежним временам, просто невозможно, невероятно. И в те уже давние, полузабытые советские времена Сошальский даже мысли допустить не мог, что возможна ситуация, когда, например, на базе морского погранотряда нет в запасе горючего и катера, вместо того чтобы выходить в рейс по охране Государственной границы СССР, стоят на приколе. Даже в страшном сне ему, старому морскому волку, не могло присниться, что зампотех отряда будет беспомощно разводить руками: «Ну, где я вам нарожаю запчастей!» И что, в конце концов, боевой корабль дальневосточной пограничной службы превратится в старую рухлядь по той причине, что у вышестоящего начальства не то что на капитальный ремонт двигателя — даже на своевременную выдачу морским офицерам довольствия и зарплаты ассигнований не хватает.

«Шестьдесят второй» (впрочем, положение других катеров было ничуть не лучше) был изношен до предела, и только Божья милость да искусство моториста, старого верного друга Николая Пичугина, поддерживали его в рабочем состоянии.

Чем больше старилось судно, чем сильнее изнашивалась его матчасть, тем сложней и напряженней становилась ситуация в приграничных рыбопромысловых водах. Сошальский хорошо помнил времена, когда (случалось, что по ошибке, но чаще — умышленно) иностранные рыбаки забредали в советские территориальные воды. Это были крайне редкие случаи, и «Шестьдесят второй» без труда настигал нарушителя. Затем следовали действия, положенные в подобного рода ситуациях: сигнал — требование остановиться, в случае неповиновения предупредительная очередь из крупнокалиберного пулемета. До стрельбы из скорострельной пушки, тем более запуска находящихся на вооружении катера ракет, не доходило ни разу. Нарушитель предпочитал безоговорочно сдаться вместе со своей допотопной шаландой и лучше заплатить штраф, чем найти вечный покой где-нибудь на морском дне. Пограничный катер советской морской охраны был серьезной силой, способной внушить уважение любому.

Нынче — другие времена. Вся эта браконьерствующая братия — польские, вьетнамские, китайские и прочие рыболовецкие компании, неплохо поживившиеся на промысле в богатейших рыбой нейтральных водах Охотского моря, — продвинула свой бизнес куда как далеко. Обзавелись супертраулерами с тысячесильными моторами от «Роллс-Ройса» и «Тошибы», современными средствами ночного лова, спутниковой связью, вертолетами, вооружением… А морская пограничная служба к тому времени окончательно захирела.

Сошальский помнит тот черный для него лично день 18 июля 19… года, когда началось вторжение мародеров — иным словом это, пожалуй, и не назовешь.

В тот день он закрывал границу на своем обычном маршруте крейсирования: вдоль северного участка так называемых внутренних нейтральных вод Охотского моря, от Егорьевской банки и на тридцать миль западнее острова Скалистый. То, что увидел он вдруг, стоя на капитанском мостике, было способно поразить воображение: не один и не два, а около сорока нарушителей «паслись» в российских территориальных водах, вломившись туда из нейтральной зоны. Это было настоящее вторжение — рыболовецкие суда под польским, южнокорейским, китайским и вьетнамским флагами, самым наглым образом оттеснив три затерявшихся в этой массе сейнера местного колхоза «Рыбачий», вели разбойный лов минтая.

Сошальский дал команду «полный вперед», но… Это был первый случай, когда ему не удалось догнать нарушителей. Обычный в таких случаях прием — выйдя на полградуса мористее, отсечь их от нейтральных вод и гнать к берегу — не удался по одной очень простой причине. Изношенный движок «Шестьдесят второго» не смог дать необходимую скорость. Браконьеры успели собрать свои сети и преспокойно ускользнуть в нейтральную зону.

С тех пор каждый выход в море превратился для Бориса Сошальского в сплошной кошмар и бесконечное унижение. Без всякой надежды на успех гонялся он за нарушителями вдоль линии нейтральных вод — оттуда они откровенно насмехались над ним, всякий раз успевая ускользнуть от пограничного катера. Первое время браконьеры еще опасались забираться дальше чем на две-три мили в глубь российской территории, но затем, когда в их распоряжении появился еще и вертолет (он базировался на палубе южнокорейского супертраулера «Кейху»), обнаглели вконец. Вертолет поднимался в воздух и наблюдал, когда и откуда появится патрульный катер. В случае опасности он просто подавал сигнальную ракету и тем самым заблаговременно оповещал тех, внизу. За то время пока катер добирался до района незаконного промысла, они преспокойно успевали собрать свои снасти и улизнуть в нейтральную зону. Сошальскому же, «на всех парах» прибывшему к месту нарушения границы, оставалось лишь видеть скорбные следы их пиратства — выпотрошенные тушки минтая, которыми была буквально забита вся акватория у острова Скалистый. В очередной раз фиксировал он, что здесь похозяйничала банда южнокорейцев. Это они облюбовали для себя район Скалистого — одно из крупнейших во всей акватории мест нагула молоди минтая. Это они в последнее время обнаглели до того, что стали засылать сюда не просто траулеры, а целые рыбозаводы, которые здесь же, на месте, обрабатывали рыбу. Для фарша «суреми», который, как слышал Сошальский, подавался в лучших ресторанах Сеула, годилась лишь спинка молодого минтая. Все остальное не использовалось и попросту выбрасывалось в море за ненадобностью. Иначе как варварством назвать их действия было невозможно: ведь ради этого фарша, от которого корейские гурманы балдели в своих кабаках, запасы минтая российской части Охотского моря были практически сведены на нет. И никто ничего с этим не мог поделать. Морские хищники совершенно безнаказанно творили что хотели только лишь потому, что у морской погранслужбы не было средств отремонтировать свои катера. А порой не было и горючего, чтобы выйти в море.

…Стоя на капитанском мостике, старлей Сошальский в бессильной злобе смотрел, как красно-синяя стрекоза скользит в голубом небе. Вот сейчас… Да, уж в который раз повторился этот убийственный для него, морского офицера, сюжет. Вертолет дал сигнальную ракету и пошел к своим, на посадку. К тому моменту когда его «Шестьдесят второй» выйдет к месту лова, корабли браконьеров преспокойно «нырнут» в нейтральную зону — поди докажи, что это они час назад грабили великую страну!

Как обычно, возвращаясь на базу, Сошальский сдал вахту прямо в море «Пятьдесят восьмому», вышедшему на смену. Как обычно, составил рапорт об обнаружении места браконьерского лова рыбы. И, как обычно, рапорт заканчивался словами: «Задержание нарушителей не было произведено вследствие позднего прибытия на место происшествия».

Что крылось за словами «позднее прибытие», начальству погранотряда было хорошо известно: в очередной раз пограничному катеру не хватило скорости, чтобы догнать браконьеров.

— Слушай, командир, — уже на берегу догнал Сошальского стармех Пичугин. — Домой не очень торопишься?

— Да вроде нет, — пожал плечами Сошальский. — А ты почему спрашиваешь?

— Заглянем ко мне, пропустим по двадцать грамм? День-то сегодня какой — не помнишь? Три года, как померла моя Антонида.

На берегу, вне служебных рамок, отношения командира и стармеха уже много лет были дружескими, неуставными. Дружили семьями, пока не отошла в мир иной Тоня, жена Пичугина. Второй жены Николая Сошальский не одобрял — уж больно молода для него, да и вида была стервозного. Потому старался пореже бывать у Пичугиных. Но сегодня отказаться, не помянуть покойницу, было никак нельзя.

— Ну, давай, — вздохнул он. — Ты только погоди, я в «Гастроном» заскочу на минутку…

— Ничего не надо, — махнул рукой Пичугин, — все в доме есть: и выпивка, и закуска. Да и рассказать тебе кое-что хочу, посоветоваться…

Помянули они Антониду, пусть ей земля будет пухом. Побалакали о том о сем, вспомнили прошлые времена. Когда же Сошальский засобирался домой, стармех вдруг хлопнул себя по лбу:

— Слушай, а главное-то я тебе забыл показать. Вот посмотри, что умные люди о нас с тобой пишут. Точнее говоря, не про нас, конечно, но к нам это дело прямое отношение имеет.

И он подсунул другу номер газеты трехдневной давности.

«Охотское море — безрыбная зона», — прочитал заголовок статьи Сошальский и усмехнулся: ну уж, загнули эти корреспонденты.

— Да ты прочти сначала, а уж потом скалься, — настаивал изрядно уже захмелевший Пичугин.

«Охотское море, — начал читать Сошальский, — уникально не только в силу своих естественных географических условий. Оно представляет собой редчайшее исключение из правил морского судоходства, поскольку является почти внутренним морем России. Но это «почти» и создает здесь весьма своеобразную обстановку. Поскольку с северо-запада к акватории Охотского моря выходит Япония, то Россия, в соответствии с международными нормами, имеет право лишь на 120-мильную зону собственных территориальных вод. Таким образом, внутри Охотского моря образовалась нейтральная зона длиной 325 и шириной 62 морские мили. Это — «ничья» территория, на которой имеют право находиться и вести промышленный лов рыбы суда любых стран мира…»

— Ну и что, — прочитав начало статьи, недоуменно пожал плечами Сошальский. — Ты решил со мной ликбезом заняться? А то я не знаю, где в Охотском море находится нейтральная зона. Мы же с тобой третий десяток лет утюжим ее вдоль и поперек…

— Ты читай, читай, — настойчиво произнес Пичугин. — Дальше будет кое-что поинтереснее.

— Ну-ну, — скептически хмыкнул Сошальский. Но стал читать дальше.

«…Столь необычное месторасположение нейтральной зоны существенно облегчает иностранным судам пиратский лов рыбы в российских территориальных водах. За последние годы отдельные случаи браконьерства сменились беспрецедентным в международной практике грабежом. Иностранные сейнеры и траулеры буквально вытеснили российских рыбаков с мест постоянного промысла. В иные дни до девяноста судов появляются на небольшом «пятачке» нейтральных вод. Ну и, разумеется, они не упускают возможности зайти за эту черту, половить рыбку в наших внутренних водах. Идет, по сути, уничтожение морских запасов рыбы: иностранные суда, оснащенные современными средствами обнаружения и лова косяков, буквально опустошают некогда богатейшие рыбные угодья, вылавливая в колоссальных количествах палтуса, минтая, дальневосточную сельдь, крабов, моллюсков… Как считают эксперты, только минтая иностранный флот вылавливает здесь до полутора миллионов тонн, в то время как наши рыбаки, подлинные хозяева этих мест, не вылавливают и пятидесяти тысяч тонн. 750–800 миллионов долларов в год — таков минимальный ущерб, который несет государство из-за этих пиратских действий…»

— Ну, прочитал, — откинулся на спинку стула Со-шальский. — Будем считать, что ты восполнил мои пробелы в образовании. Что дальше?

— А тебя все это не беспокоит, да? — распаляясь, крикнул Пичугин. — Ведь это же мы, понимаешь, мы, пограничники, из-за своей нищеты и беспомощности, из-за нашего долбаного начальства, которое довело до ручки не только корабль, но и всю службу морского патрулирования, позволяем всем этим полякам, корейцам, вьетнамцам грабить страну.

— Сильно сказано, — усмехнулся Сошальский. — Вполне оценил твое красноречие. Только ты-то там у себя, в машинном отделении сидишь да газетки почитываешь. А я — наверху, в рубке. И не тебе, а мне эти подонки чуть ли не в морду плюют, когда я мимо них проплываю, а тронуть не моги, потому что они уже в нейтральной зоне. А ты видел, как эти скоты выстраиваются вдоль борта и мне, боевому моряку, свои голые жопы показывают? А что я могу сделать, что? Дать пулеметную очередь по этим желтожопым гадам? Пустить ко дну пару их кораблей? Могу, очень даже свободно могу. Но потом ведь идти под суд придется: они же в нейтральной зоне…

— Не надо под суд, — тихо и медленно произнес Пичугин. — Можно по-другому… Скажи, ты помнишь стармеха с «Сорок третьего», Ваню Лисичкина?

— Ну, помню. Хороший был механик, только закладывал крепко. По-моему, за это его и списали вчистую…

— Правильно. Списать-то его списали, а где он сейчас находится, ты знаешь?

— Ну… на пенсии, наверное. Где-нибудь на материке цветочки в своем саду выращивает.

— Правильно, на материке. В Костроме он. Только не цветочки поливает, а начальником смены на «ящике» работает.

— Ты имеешь в виду…

— Угадал. На заводе, который дизели для таких, как наш с тобой, катеров выпускает. И в прошлом месяце я письмо ему отправил. Ну, там, то да се, как поживаешь… А в конце спросил: нельзя ли кое-какую запчасть через него для нашего движка раздобыть?

— Ну да, держи карман шире! Кто ж тебе с закрытого завода запчасти-то даст?

— А вот и нет, — усмехнулся Пичугин. — Они нынче давно уже не закрытые. Конверсия, понимаешь? Они свои движки теперь кому хочешь продать готовы, был бы покупатель.

— Ну-ну… А тебе-то это все откуда известно?

— Оттуда. Ответ мне Иван прислал. Пишет, затоварились они вконец, вся территория готовыми движками забита, покупателей нет. И вот что я подумал: если поднапрячься да и… самим движок для нашего «Шестьдесят восьмого» купить? У меня и банковский счет ихнего завода имеется. Представляешь, через месяц будет у нас новый движок. Может, и раньше.

— Ты больше не пей, — предупредил Сошальский, — а то тебе скоро вместе с этим движком чертики зеленые сдуру начнут мерещиться.

— Да не спьяну я, — перегнувшись через стол, вдруг горячо заговорил Пичугин. — Я об этом уже давно думаю. Понимаешь, тут все уже рассчитано: если я продам свою дачу, да ты — свои «Жигули», да еще кое-что поскрести по сберкнижкам… Словом, худо-бедно наберем на движок.

— Так, хорошо, — остановил его Сошальский. — Ты тут, я вижу, распорядился и своим, и моим имуществом. Давай поэтому на сегодня закончим разговор, мне домой пора.

— Да ты сам подумай — завтра-то что будет? Ты подумай хорошо, у тебя голова умная. Ведь совсем загибается катер. Вот ты говоришь, противно смотреть, как эти желтозадые над тобой измываются. А мне противно думать, как они, паскуды, страну нашу грабят, нас с тобой. Ведь на наших же глазах жиреют, суки, и мы, поставленные родину охранять, ничего поделать не можем.

— Это все ты прав, — грустно усмехнулся Сошальский. — Но вопрос не ко мне — к начальству. Я не виноват, что катер третий срок без капремонта мотает.

— «Жигули» пожалел, — с разочарованием произнес Пичугин. — А когда катер наш окончательно встанет, что будешь лопать? Спишут ведь подчистую, и тебя, и меня. Кому мы нужны, моряки без корабля? Об этом подумал?

— Подумаю, — помолчав, согласился Сошаль-ский. — Вот Андрюха, сосед мой, из рейса вернется, с ним тоже посоветоваться надо.

— Это ты о командире «Пятьдесят восьмого»?

— Ну да, о сменщике нашем.

— Ну, давай, посоветуйся. Он мужик головастый. Да и положение у него похуже нашего. Его-то катер скоро вообще с места не сдвинется.

— Да и к зампотеху зайду, к Ревякину, — поднимаясь из-за стола, задумчиво проговорил Сошальский. — Идея-то… Идея у тебя неплохая, в общем. Интересно, что он, Ревякин, на это скажет?

Командир «Пятьдесят восьмого» Андрей Размаев, идею оценил сразу и безоговорочно поддержал ее.

— Только к Ревякину ходить не вздумай, — предупредил он. — Дело загубишь моментально. Все это надо прокрутить так, чтобы никто не знал…

— Почему? — не понял Сошальский. — И как это — капремонт движка без ведома зампотеха?

— А потому, — внушительно произнес Размаев. — Ты что, не понимаешь, что вокруг тебя происходит?

— А что происходит? — недоуменно воззрился на него Сошальский.

— То самое… У тебя «Жигули» затертого года выпуска, а у Ревякина что? Полгода назад «Тойоту» купил новехонькую. Специально для него сухогрузом из Йокогамы доставили. Усек?

— Ну, допустим, усек. Дальше что?

— Дальше вот что. Ты свой отпуск где отгулял? Дома сидел, так? Деньжат на поездку на юг не хватило. А Ревякин в Крыму два месяца по кабакам гудел. Хотел вообще в заграничный круиз податься, да не отпустили, поскольку военнослужащий. И дачу отгрохал двухэтажную, тебе такая и не снилась.

— Все так, но к чему ты клонишь?

— Дурак, значит, если не понимаешь. А дело в том, что валюту берет он, вот что. От этих самых желтозадых и берет. За то, чтобы они преспокойно ловили нашу рыбу в нашем море и чтобы ты, морской офицер погранслужбы, не мог их поймать.

— А ты, брат, не слишком, не загнул?..

— Да об этом по всему поселку сплетни идут, один ты, святая простота, ничего не знаешь. Потому ни мне, ни тебе не дают капремонта, чтобы мы на последнем издыхании в море выходили. А когда у нас горючки нет и граница вообще открытой остается, ты знаешь, где эти сволочи заправляются топливом? Да в море и заправляются. Наши танкеры нашу же го-рючку им перекачивают. Тоже за валюту. Или ты и этого не знаешь?

— Ну, бывают… отдельные случаи, конечно.

— Отдельные, — передразнил собеседника Разма-ев. — Нам бы с тобой такие отдельные, мы бы горя с топливом не знали… Короче, я с вами, если только все будет делаться втихаря.

— Да, но как же можно сменить движок втихаря? Это же махина…

— А не надо весь движок. Корпус пусть старый остается. А начинку сменить можно в несколько ночей. Никто и не узнает. Как двигатель с завода придет на адрес твоего стармеха, так мы его разберем и на мой катер запчасти тихо-тихо перетащим. Верные люди у меня на судне есть, помогут, Ие выдадут. Ты к тому времени свой катер на профилактику поставишь, а ночью я к тебе бортом пристыкуюсь. Все, что нужно для ремонта, перенесем — и с Богом. Твой стармех, да мой стармех, да мы с тобой в качестве подручных — за неделю, глядишь, управимся. И станет твой движок как новенький, вот какая будет у нас стратегия. И еще… Мое материальное участие в этом деле будет такое. Дам я тебе ракету ручного наведения. С плеча бьет, класс «поверхность-воздух». Что делать с ней — сам знаешь…

— Ракету? — поразился Сошальский. — Откуда у тебя ракета?

— Ну, откуда-откуда… С прошлых учений неучтенная осталась. Я давно уже на этот паршивый вертолет зуб имею, да все случая никак не было. А тут ситуация такая… Словом, владей. Да, и еще Валерку Воронова, командира «Пятьдесят шестого», надо в известность поставить. Он парень надежный, честный. Да и втроем-то легче будет управиться…

Когда после профилактических работ, продлившихся больше недели, «Шестьдесят восьмой» вновь вышел на охрану границы, погода резко изменилась. Задул норд-ост, который, как показывала многолетняя практика, через пару недель будет достигать ураганной силы. По утрам над морем опускался туман. Все это было на руку Сошальскому и его друзьям в задуманном ими деле.

Катер шел по обычному маршруту, и никто из непосвященных не мог сказать, что это был совсем другой катер. Ничуть не жалея, вспоминал Сошальский, как спустил он какому-то барыге свои «Жигули», старую развалину, обладавшую, тем не менее, одним неоспоримым достоинством: она имела подлинные документы завода-изготовителя и номер ее был официально зарегистрирован в ГАИ. Что и необходимо было местным фарцовщикам: они из этой старой рухляди новенькую машину делали под старыми номерами и «толкали» ее потом с трехкратной выгодой для себя.

Он продал машину, Пичугину пришлось расстаться с дачей… Но зато через месяц на его имя пришло извещение с железной дороги о прибытии судового двигателя. Там же, на станции, договорившись с начальством, разобрали они движок по винтикам, перевезли всю начинку, ну а дальше… Дальше все было делом техники.

И вот теперь «Шестьдесят второй», прошедший минимальную обкатку движка, готов был к любым испытаниям.

Стоя на капитанском мостике, Сошальский включил громкоговорящую связь.

— Как ситуация, Николай, — спросил он старме-ха.

— Порядок, — ответил тот из машинного отделения. — Ты только команду дай — полетит, как птица.

— Рановато еще. — Сошальский глянул вверх. Уже рассвело, но небо, слава Богу, было покрыто облаками. — Потерпи малость.

Стрекочущий звук вертолета раздался, как всегда, неожиданно. Красно-голубая стрекоза еще не успела показаться из-за облаков — значит, и те, в вертолете, их пока не увидели. Сошальский — он был один на капитанском мостике — приготовился. Мини-ракета теплового наведения с ручным пусковым устройством — российский аналог «Стингера» — находилась рядом. Он взял ее, приладил на плече.

— Ну, приятель, — прошептал сквозь зубы Сошальский, чувствуя, как охотничий азарт овладевает им, — давай, покажи-ка свою задницу. Сегодня ты получишь от меня подарок… Ты только сигнал своим дружкам-браконьерам подавать не спеши, а уж я-то постараюсь…

Наконец красно-голубая стрекоза появилась в небе. Из-за облачности она летела ниже обычного, и это, как и рассчитывал Сошальский, облегчало задачу. Только бы вертолет не успел подать сигнальную ракету, только бы не спугнул добычу.

Толчок в плечо был резкий, но не сильный. Едва палец Сошальского коснулся спускового крючка, ракета с шелестом ушла в небо. Стиснув зубы от напряжения, он следил за полетом и видел: ее траектория неумолимо приближается к красно-синей стрекозе. Та еще не заметила опасности и в эти последние свои секунды безмятежно кружила под облаками.

— Ну… — выдохнул Сошальский, когда, наконец, траектории сошлись. Он увидел, как вертолет вдруг резко качнуло, как задымил вдруг его мотор и машина камнем пошла вниз.

Какой-то дикий восторг овладел Сошальским. Глядя, как падает в море этот ненавистный ему вертолет, он вдруг седьмым чувством осознал, что сегодня — его день, что именно сегодня все у него будет получаться как надо и что, быть может, ради вот именно этого дня он родился и сорок пять лет жил на земле.

Вертолет падал вниз, будто в замедленной съемке. Сошальский понимал, что он совершил преступление — сбил над нейтральными водами иностранное воздушное судно, лишил жизни, как минимум, двух человек. Но он понимал также: никто и никогда не сможет доказать, что вертолет был сбит ракетой и что это сделал именно он, командир «Шестьдесят второго». Море пустынно, на палубе тоже никого нет. Весь боезапас катера в наличии. Значит, никто не стрелял. Ну, а то, что вертолет потерпел аварию, — так мало ли что бывает.

Вертолет упал и почти мгновенно затонул в волнах Охотского моря, метрах в двухстах от катера. Был — и нет, и никто ничего не видел… Легкость и быстрота, с которой все произошло, чувство безнаказанности, овладевшее Сошальским, — все это вылилось вдруг в какой-то яростный всплеск энергии, в желание действовать немедленно, в готовность встретиться с любой опасностью. Ведь он знал: сегодня у него все должно получаться. Что будет завтра?.. А будь, что будет! У него было СЕГОДНЯ, СЕЙЧАС, и эту единственную в жизни возможность он теперь ни за что не упустит.

— Один-ноль, — прошептал про себя командир. — Поехали дальше…

И резким движением передвинул ручку реверса на «полный вперед».

— Понял, командир, — раздался голос Пичугина.

И в ту же минуту катер рванулся вперед.

На этот раз он действительно рванулся; тонкое и длинное стальное тело корабля не вышло — взлетело — на волну, и, приподняв нос так, что стала видна ватерлиния, он пошел, пошел… Это было легкое и стремительное движение; Сошальский ощутил то, что было им уже почти забыто, — неудержимое нарастание скорости, ровный и исполненный молодой силы звук мотора, ради которого он отдал все, что имел, и вот теперь все будет зависеть от него, и только от него.

До места базирования пиратских рыболовных судов оставалось, по его расчетам, не больше десятидвенадцати миль. Их он, двигаясь на предельной скорости, преодолеет минут за сорок. Эти гады даже глазом моргнуть не успеют, как он им сядет на хвост. И уйти в нейтральные воды им уже не удастся: он, Сошальский, будет гнать их на запад, к острову Скалистый, куда еще ночью должны были подойти и скрытно, прячась у обрывистого берега, встать «Пятьдесят восьмой» и «Пятьдесят шестой».

— Командир, — раздался по внутренней связи недоуменный голос помощника, лейтенанта Неверова. — Что с катером? Несется как угорелый…

— Так профилактику же прошли, забыл, что ли, — отмахнулся от него Сошальский. — Ты лучше займись экипажем. Имеем шанс захватить сегодня эту банду…

— Понял, — раздался довольный голос Неверова. — Есть заняться экипажем. Через десять минут объявляю боевую готовность.

В этот день все, решительно все было на стороне Сошальского. Его катер, слегка сбавив ход, вынырнул из тумана, когда до пиратских сейнеров — их было не меньше трех десятков — оставалось каких-нибудь две мили. Эти скоты вели себя как полные хозяева. Они даже не удосуживались прослушивать море — кто-то включил во всю мощь динамики, и над волнами неслись разудалые звуки рок-н-ролла.

Какая же началась паника, когда они вдруг увидели несущуюся на них стальную громаду пограничного катера! Первым поднял тревогу китайский траулер. Сошальский видел в бинокль, как забегала на корме траулера команда, обрубая топорами рыболовные сети. В тот же момент, заглушая музыку, раздались тревожные звуки морского колокола — рынды.

— Ага, гады, всполошились! — возбужденно крикнул Сошальский, не отрываясь от бинокля. — Ну, теперь держись, суки! Теперь-то уж я до вас доберусь!..

Он видел, как пиратские суда, оставляя за бортом снасти вместе с уловом, в спешке заводили моторы и бросались врассыпную от неотвратимо надвигающейся опасности. Опытным глазом Сошальский уже наметил для себя жертву, — кучно державшуюся группу из пяти судов, в спешке пытавшихся развернуться все одновременно и тем самым очень, кстати, мешавших друг другу маневрировать.

— Эти будут мои, — сразу решил Сошальский, — остальные, черт с ними, пусть уходят. Всех не возьмешь, но эти…

Его внимание полностью сконцентрировалось на этих пятерых — трое из них были «вьетнамцами», один — «южнокореец» и один — «поляк». Того, что творилось вокруг, Сошальский уже не замечал, сознательно отключившись от всего остального: только эти пять пиратских судов, которые он должен был гнать, отрезая дорогу в нейтральную зону, к острову Скалистый, где ждала, прячась в тени обрывистого берега, подмога. Он только один раз позволил себе глянуть в сторону, услышав глухой удар металла о металл, и мгновенно зафиксировал: сейнер под болгарским флагом столкнулся в спешке с каким-то китайцем, и китайцу, кажется, крупно не повезло: его носовая часть оказалась перерубленной почти начисто.

— Два-ноль, — отметил про себя Сошальский, — этот китаец — точно кандидат в покойники, если никто не придет на помощь. Да кто же придет! Сейчас они каждый сам за себя, каждый свою шкуру спасать будет.

Впрочем, эта мысль мелькнула лишь на мгновение — Сошальский тут же забыл о погружавшемся на дно китайском траулере, целиком захваченный погоней. Те пятеро, закончив, наконец, разворот, улепетывали от него, рассчитывая на свое преимущество в скорости. «Напрасно, — иронически усмехнулся Сошальский, — очень напрасно вы, сволочи, на это рассчитываете».

Впрочем, раскрывать себя, идти на пределе скорости, Сошальскому было еще рановато. Этих мародеров надо было отогнать как можно дальше от нейтральных вод, в идеале — прижать к острову Скалистый. Пусть думают, что, разогнавшись, смогут обойти его.

Море на этом крохотном пятачке буквально кипело, взбаламученное десятками бешено вращающихся винтов. Но путь «Шестьдесят второму» был открыт: все прочие разбегались от него в разные стороны. И только те пятеро (им просто некуда было деваться) вынуждены были держаться в узком секторе между границей нейтральной зоны, проходившей в полумиле от них, и пограничным катером, гнавшим их вдоль этой линии.

Один из «вьетнамцев» попробовал было высунуться из общего строя и податься мористее, к спасительной нейтральной линии, но с левого борта катера тут же раздалась предупредительная пулеметная очередь.

«Молодец Неверов, — удовлетворенно подумал Сошальский. — Четко среагировал».

У него возникло ощущение, что он как бы слился воедино со своим кораблем, что команда, дорвавшаяся, наконец, до настоящего дела, понимает его без слов. И тогда он произнес то, что с нетерпением ждали от него все, каждый человек на катере.

— Боевым постам, — скомандовал Сошальский, — доложить готовность!

— Первый готов, — послышалось тут же в динамике. Это был доклад расчета торпедистов.

— Второй готов. — Стволы спаренной скорострельной пушки, словно в подтверждение докладу, вышли из своего гнезда с правого борта судна.

— Третий…

— Четвертый…

— К атаке, — скомандовал Сошальский и снова поразился тому, как точно, словно по нотам, разыгрывается диспозиция боя. Потому что именно в этот момент командир обратил внимание: на корме ближайшего к нему преследуемого судна под польским флагом трое мародеров засуетились возле какого-то механизма, накрытого брезентовым чехлом. В мощный цейсовский бинокль с восьмикратным приближением он увидел, как сбросили они чехол. Под ним оказалась ракетная установка.

«Так, понял, — отметил про себя Сошальский. — Если они запустят эту штуку, и если она с тепловым наведением…» Его мысленному взору снова представился сбитый недавно им самим вертолет… Однако первым открывать огонь на поражение он не имел права. Поэтому ничего не оставалось, как следить за действиями противника.

Ракетный залп заметил весь экипаж даже без биноклей — вспышка была яркой, звук выстрела гулко прокатился над водой. Было всего несколько десятков секунд, которые Сошальский имел для того, чтобы принять решение. И он принял его. Команды следовали одна за другой.

— Стоп-машина!

Пичугин едва успел выполнить ее, как получил новую:

— Полный назад!

Там, в машинном отделении, конечно, не могли видеть, что происходит на поверхности. Но команды Сошальского выполнялись мгновенно.

Катер резко сбросил ход, а затем, отрабатывая винтами назад, почти совсем остановился. Глядя на полет ракеты, Сошальский видел, как, пойдя было вниз по навесной траектории, она вдруг опять спрямила линию полета — значит, тепловая — и сориентировалась на маневр катера. Что ж, была не была!

Ракета снова пошла вниз, нацелившись на корму, на высокую температуру выхлопа движка. И тогда Сошальский резко сдвинул ручку реверса до отказа.

Мотор взревел от непосильной нагрузки, и катер буквально прыгнул вперед. Его прыжок был стремителен и неуловим, словно машина понимала, что только так можно спастись от смертельного удара. Расчет оказался точным: ракета, будучи уже на излете, не успела вслед за маневром катера резко скривить свою траекторию и зарылась в воду там, где «Шестьдесят второй» находился секунду назад.

А он неудержимо мчался за нарушителями, компенсируя те несколько сотен метров, которые потерял во время торможения. На горизонте уже показался остров Скалистый, и тогда Сошальский решил, что пора выходить на связь с катерами. До этого момента они соблюдали полное радиомолчание, чтобы не раскрыть раньше времени свой замысел. Теперь с этим можно было уже не считаться: карты были выложены на стол. К тому же неприятельское судно первым открыло огонь.

— Иду на сближение, — коротко предупредил свою команду Сошальский. И, включив рацию, открытым текстом вышел в эфир. — «Сирена», «Заря», — вызвал он находившихся в засаде. — Вперед, братцы!

На преследуемых судах или не слышали, или не поняли его. Там, видимо, тоже по рации сговорились занять совместную оборону, решив, что один катер для них особой опасности не представляет. Они разом сбросили скорость, и когда «Шестьдесят второй» приблизился на расстояние прицельного выстрела, пулеметные очереди хлестнули по нему со всех пяти бортов.

— Огонь! — скомандовал Сошальский.

И в ту же секунду заработала спаренная пушка. Старпом Неверов однозначно ориентировался на того «поляка», который шел последним, — понимал, конечно, что оттуда может последовать еще один ракетный залп и во второй раз это может кончиться для них не столь удачно. Сошальский видел, как, ведя пристрелку короткими очередями, пушкари подбирались к самой уязвимой, кормовой, части пиратского сейнера — к его моторному отсеку.

— Ну, ребята, давайте! — в азарте боя кричал он своей команде. — Покажите этим салагам, как дерутся российские моряки!

В этот момент его пронзила тупая боль в плече.

Звякнуло разбитое залетевшей в рубку пулей стекло компаса.

— Ах ты, черт! — выругался Сошальский. В пылу погони он забыл элементарную вещь: опустить пуленепробиваемое стекло рубки. Здоровой рукой (пробитое пулей правое плечо мгновенно онемело) он опустил стекло. А бой тем временем разгорался не на шутку. Подбитый снарядом «поляк» дымил и резко терял скорость. Все остальные поливали катер градом пулеметных очередей.

— Командир, — услышал он голос Неверова, — они снова готовятся к ракетному залпу. Давай команду!

Но Сошальский все видел сам и прекрасно знал, что именно надо делать.

— По крайнему судну, — скомандовал он, — торпедой… Огонь!

С тихим шелестом из своего ложа вылетело тонкое веретенообразное тело торпеды, и, проследив ее пенный след, Сошальский понял: удар неизбежно придется в самую середину судна. «Поляк» потерял маневренность и уклониться от торпеды не мог.

Мощный взрыв буквально расколол его надвое. Над «поляком» тут же взметнулся столб пламени: взорвалось горючее в его баках.

— Так тебе, сволочь, — удовлетворенно произнес Сошальский. — Кто следующий?

Желающих уйти на дно вслед за польским траулером не оказалось. Потому что именно в этот момент из-за обрывистого островного мыса, отчетливо видимые уже без биноклей, показались силуэты еще двух пограничных катеров… Первым выбросило белый флаг южнокорейское судно.

— Дальше все было просто. — Мой собеседник в кафе «Весна» допивал уже третий стакан вина. — Дальше мы взяли их как миленьких и отконвоировали на базу. А потом я попал под суд…

— Как это — под суд? — поразился я. — За что под суд?

— А вот так. Ты помнишь, что мне рассказывали про этого суку, зампотеха Ревякина? Так вот, правду мне про него рассказывали. Да и не только про него. Все мое начальство, я думаю, оказалось замазанным во взятках, все они кормились от этих скотов, пиратствующих в наших водах. Как уж у них происходили расчеты, я не знаю, но и те и другие были заинтересованы в том, чтобы наши катера не были в состоянии задержать даже самое тихоходное судно. На том и строилась вся политика. Ну, а когда я испортил им эту музыку, понадобилось срочно от меня избавиться. Конечно, я задержал нарушителей — это суд учел. Потому и срок мне дали небольшой — «всего» четыре года. За превышение полномочий и ущерб, нанесенный катеру… Все пулевые дырки посчитали — вот тебе и ущерб. А то, что я ему движок новый поставил, по сути, корабль снова в боевую единицу превратил, — до этого никому дела не было…

— Ну, и?..

— Вот тебе и «ну, и»… Два года отсидел, потом по амнистии вышел. Но, конечно, ни о каком корабле, ни о какой службе и речи уже не шло. Жена… — Тут он пожал плечами… — За это время дом, имущество продала, куда-то на материк перебралась. Где она и что с ней, я не знаю. Да и не интересуюсь особо. Ну, а сам я… Как видишь… Бомж, одним словом. Или БИЧ — бывший интеллигентный человек, — так это называется.

— И не хочешь свою жизнь изменить? — поинтересовался я. — Ведь не старый еще, все можно наладить…

— Кому я нужен? Судимость — раз. Гражданской профессии нет — это два. К тому же инвалид — правая рука после той раны практически бездействует. И ни гроша за душой.

— Так как же ты живешь?

— Так и живу… Но… — Он вдруг придвинулся ко мне и, дыша прямо в лицо перегаром, сказал: — Тот бой, понимаешь… Им и живу. Это было то, ради чего стоило положить свою жизнь. И не жалею. Когда я давил этих гадов, когда я пускал их, сук, на дно, это было такое… Если я мог что-то сделать для своей страны, то вот это самое я и сделал.

«Эх, дорогой мой, — подумал я. — То, что ты сделал… Конечно, сделал все, что мог. Да только что от того изменилось? Вместо тех, кого ты распугал и пустил на дно, пришли десятки новых, еще более ловких, находчивых, хищных. Охотское море давно уже перестало быть нашим, российским морем. Хозяйничают все, кто угодно. Наживаются, жиреют на нашем добре…»

Впрочем, ничего этого я ему, конечно же, не стал говорить. Я только подозвал к столику бесполое существо с жиденькими слипшимися волосами и испитым лицом, именуемое здесь официанткой, отдал ей всю свою командировочную «заначку» и сказал:

— Вот тебе деньги, и сегодня ты будешь давать этому человеку столько вина, сколько он сможет выпить. Сколько сможет, столько и будешь ему подносить вина.

А что еще я мог для него сделать?..