Искатель, 2003 №3

Андрей, как правило, засиживался на работе допоздна, но сегодня вернулся домой раньше обычного, и на то имелась веская причина. Быстро приняв душ и переодевшись, он посмотрел на часы. Шесть тридцать — время еще есть. Мария должна заехать за ним в семь. Секунду поколебавшись, он плеснул в стакан глоток виски, сел в кресло, предварительно сняв пиджак, чтобы не помять, и постарался расслабиться.

Андрей Быстров вполне мог гордиться собой. Он был из тех настойчивых молодых людей, которые, кажется, впитали житейскую мудрость с молоком матери; о таких говорят: «Сам себя сделал». Принадлежи он к благородному сословию, девиз под его щитом гласил бы: «Упорство и ответственность». Он, однако, родился в самой заурядной семье. А вот, поди ж ты, с отличием окончил университет, сумел получить престижную работу, и на текущий момент, когда ему нет и тридцати, он уже руководитель управления кредитования в солидном банке. Так-то. Но это еще что! Как раз сегодня вечером будет объявлено о его помолвке. И не с какой-нибудь пастушкой, а с дочкой Председателя Правления. Наконец произойдет то, к чему он стремился всю сознательную жизнь, чего добивался последовательно, шаг за шагом, с терпением муравья, пробирающегося к своему жилищу. Господин Быстров, топ-менеджер. Звучит? Еще как! А кому он всем этим обязан, скажите на милость? Только себе. Себе и своему трудолюбию.

Работа всегда была единственной его страстью. Хотя врагом развлечений он себя не считал. Потому как отдыхать тоже любил. Ну, в смысле, сходить с девчонкой в кино. Или там, в боулинге потусоваться. Почему нет? Просто по-настоящему увлечь и полностью захватить его могла только работа. Когда ее случалось особенно много, он прямо лучился довольством. Бывало, целый день бегает, суетится с каким-нибудь проектом, а под вечер остановится перевести дух да и воскликнет: «Ах, какие дни пошли, какие дни! Как мне это нравится!» И на недоуменные вопросы коллег: «Чем же они такие особенные?» — пояснит: «Скучать некогда».

Разумеется, такая жизненная философия способствовала карьерному росту Андрея. Он был замечен руководством, приближен и, в конце концов, как у них говорили, получил доступ к телу Председателя.

Сладко потянувшись, он сполз в кресле пониже и ощутил какое-то неудобство; сунув руку между подлокотником и сиденьем, нащупал мешавший ему предмет. Это оказалась книга. Наверное, Маша оставила, больше некому. Сам он старался книг в доме не хранить. Во-первых, из-за аллергии на пыль, а во-вторых, здраво полагая, что с появлением Интернета надобность в бумажных носителях информации в значительной степени отпала. Имя автора — Николай Реми — ни о чем ему не говорило. Тем не менее, любопытства ради, он пролистал несколько страниц, но, наткнувшись на непонятное слово — «гомагиум», — неодобрительно хмыкнул и прикрыл веки.

Вероятно, он задремал, потому что не слышал, как Мария — у нее были ключи от его квартиры — открыла дверь.

— Кро-олик! Ты готов? Уже девятнадцать десять.

— О Боже! — воскликнул он, вскочив с кресла. — Разумеется, Машунчик. Как штык!

— Тогда пошли — машина у подъезда. По дороге мне еще нужно рассказать тебе кое о чем весьма важном.

Их помолвку организовали в большом банкетном зале центрального офиса, куда кроме членов семьи (разумеется, только одной) были приглашены некоторые наиболее приближенные к Председателю исполнительные директора, руководители бизнес-блоков и направлений. Впрочем, все они также состояли в той или иной степени родства с правящей фамилией — банк во многом являлся предприятием семейным.

— О чем же ты хотела мне рассказать? — спросил Андрей, устраиваясь на заднем сиденье рядом с Марией.

— Видишь ли, кролик, сегодняшний банкет очень важен для тебя, для меня — для нас обоих…

— Ну, разумеется…

— Не перебивай! — повысила голос Мария и ущипнула его за предплечье — довольно чувствительно. Андрей поморщился, но смолчал. Пусть себе командует. Пока. После свадьбы он, Бог даст, сумеет ей втолковать, кто в семье главный. А заодно запретит называть себя «кроликом». И щипаться отучит. Но это все потом.

— Я пытаюсь сказать, что сегодня произойдет не только наша помолвка, а нечто большее, гораздо большее… Ты войдешь в нашу семью, все так. Но еще ты станешь членом нашего круга, одним из нас, понимаешь?

Андрей молча кивнул и усмехнулся про себя: если это было бы не так, на хрена тогда огород городить? Или она всерьез считает себя неотразимой? Да, ножки у нее ничего… личико тоже… востроносенькое. А задница? Где, спрашиваю я вас, задница?! Нет ее. А женщина без задницы — без круглой оттопыренной попки — это уже… ни богу свечка, ни черту кочерга.

— Так вот, чтобы тебя приняли в наш круг, нужно пройти, гм… как бы точнее выразиться… своеобразную процедуру инициации.

— Чего, чего? Вакцинации?

— Ох, кролик… Ты кроме «Вестника ФКЦБ» что-нибудь читаешь?

— На беллетристику всякую времени у меня нет, — обиженно проворчал Андрей. — Потом, я всегда считал это пустой тратой времени…

— Ладно, не дуйся. Я имею в виду обряд посвящения.

— Гы! — не сдержался Андрей. — Обряд? Посвящения? Отпад!

— Разумеется, ты можешь отказаться, — пожала плечами Мария, — но и о помолвке тогда…

— Что ты, что ты, Масюнчик! — Он крепко обнял ее за плечи, заодно пресекая попытки ущипнуть. — Я что, я — ради Бога! Для тебя — все, что хочешь. Надо понимать, это какая-нибудь корпоративная присяга там или клятва, верно?

— Почти. — Она слегка отстранилась и поправила кофточку. — Я все сейчас объясню, потерпи. Только не поминай имя Господа всуе… да еще столь часто. Ты ведь у меня христианин?

— А как же. Да и кто сегодня атеист? По нынешним временам это даже неприлично.

— Вот и хорошо. Скептики нам ни к чему. Так вот… с чего бы начать? Пожалуй, немного предыстории не помешает. Ты никогда не задавался вопросом, каким образом мы… ну, мой папа, прежде всего, добились нынешнего своего положения?

— О Господи! Прости… я хотел сказать — при таких-то деньгах…

— Не разочаровывай меня, кролик. — Мария все ж таки ущипнула его снова. — Что за верхоглядство? Ну, а деньги — откуда у него такие деньги?

— Ха! Это как раз понятно… Председатель Правления крупнейшего инвестиционного банка, что ж ты хочешь? Еще глубже? Нефтегазовый комплекс, конечно. Из него мы вышли, от него наша… — Андрей было замялся, но потом решительно закончил: — Да, от него наша денежная мощь. И что говорить, когда папа твой состоялся именно как руководитель одной из нефтяных компаний, это он уж потом создал и возглавил банк. Чтобы ту же нефтянку обслуживать.

— Уже теплее, — с легкой улыбкой заметила Мария, — но так мы никогда не доберемся до сути. Ладно, слушай. Известная тебе сырьевая компания, безусловно, основа нашего благосостояния. Но если бы она до сих пор находилась в руках государства — ничего бы, как ты понимаешь, не было… Поэтому началось все в девяносто втором году, вместе с приватизацией…

— После шестьдесят шестого указа президента?

— Вот именно. Даже еще раньше, поскольку сам этот указ явился следствием… некоего события, о котором я и веду речь… В то время мой папа руководил крупным предприятием добывающей отрасли.

— Знаю, знаю. И одновременно немалый министерский пост занимал.

— Верно. Как и большинство нынешних…

— Олигархов.

— Дурацкий газетный штамп!

— Согласен. А как тебе это — харизматических лидеров российского бизнеса?

— Лучше. Так вот, когда вопрос о переходе госсобственности в частные руки назрел, возник еще один вопрос: где эти самые руки взять? Вернее так: как сделать, чтобы стратегические объекты собственности попали в нужные руки. Стоимость крупного предприятия миллиарды долларов…

— Тем более отраслеобразующего, как в… папином случае, да?

— Да, да… О чем я? А! И где нашим доморощенным капиталистам было взять тогда такие средства?

— Действительно. А уж чиновникам тем более.

— Может, дальше ты сам расскажешь?

— Все, все — молчу!

— Так вот… И тут к папе из Госкомимущества прислали одного консультанта — это после уже выяснилось, что не только к нему… и не совсем из Госкомимущества — но ты, наверное, о нем слышал: Анцыбалов Антип Анафидович…

— А! Это брюхатый такой? Как же, как же! Только вчера в офисе видел. Он вроде советником Председателя числится. С таким имечком и таким пузом…

— Сказала, не перебивай! — взвизгнула Мария и, когда бы не толстый твидовый пиджак, наверняка отщипнула бы от него кусочек. — Да, он. И да — только числится. — Секунду помолчав и успокоившись, она продолжила: — Прошу тебя, кролик, отзывайся о нем с уважением. Даже когда мы наедине…

— Извини, Мася. Просто… я так возбужден сегодня!

— Ладно, — смягчилась Мария. — Постарайся сохранить свое возбуждение — оно тебе скоро пригодится… Так вот, Анцыбалов предложил папе интересную схему приватизации и одновременно взялся воплотить ее в жизнь. Не буду грузить тебя подробностями, но суть состояла в создании при предприятии частной структуры, через которую пропускалась вся прибыль; тем самым достигался двойной эффект в одном флаконе: само предприятие нищало и обесценивалось, а руководство получало значительные суммы наличности. На эти деньги скупались ваучеры. Потом они обменивались на контрольный пакет акций. Короче говоря, в девяносто пятом году на залоговом аукционе — который тоже организовал Анцыбалов — папино предприятие окончательно стало… папиным. Ну вот…

Однако Антип Анафидович, понятное дело, взялся за осуществление этого плана не за здорово живешь, а с условием. Уговор был таким: четырежды в год — 1 февраля, 30 апреля, 1 августа и 31 октября — папа и все члены семьи должны приносить ему гомагиум… Догоняешь, о чем я?

Слово показалось ему смутно знакомым. Но что оно означает?

— Говорить-то можно? — пробурчал Андрей и, получив утвердительный кивок, пожал плечами. — Процент с прибыли, полагаю, отстегивать, чего же еще.

— Ты ж моя умница! Почти угадал — и это тоже: десять процентов ежегодно.

— Ого! Не многовато ли?

— Многовато?! Да ты знаешь, что с девяносто второго по девяносто восьмой у нас в стране приватизировали сто тридцать две тысячи предприятий по средней цене меньше семидесяти тысяч долларов за штуку?. Бюджет Бразилии с того же и за тот же период получил в восемь с половиной раз больше. И это при том, что их объемы в сравнении с нашими — тьфу! Да что там Бразилия — маленькая Венгрия и та выручила в полтора раза сверху! Нет, без Анцыбалова и восьми других нам бы никогда не провернуть подобного.

— Я чего-то не пойму, Масюнчик: при чем здесь вся страна?

— Так я же говорю, что консультанта прислали не только в папино министерство — еще восемь были направлены по другим отраслям. Они там тоже реализовали аналогичные схемы.

— М-м… Ну, хорошо. А помолвка наша здесь при чем?

— Сегодня, если ты помнишь, 30 апреля — время гомагиума. Вот и было решено приурочить к нему нашу помолвку и твою инициацию. И, коль скоро ты хочешь стать полноправным членом семьи, тебе придется пройти посвящение и участвовать в ритуале. Кстати, мы уже приехали.

Зал приемов, или, иначе, большой банкетный, был выдержан в традиционном офисном стиле: искусственный мрамор, сверкающий металл, функциональная мебель. Но сегодня, по случаю события столь интимного, организаторы вечера постарались на славу и буквально преобразили весь этот официоз. Пол устилал огромный ковер, стены были задрапированы вишневым бархатом, столы заменили пузатыми дубовыми бочонками, и — самое главное — никакого электричества: сотни, если не тысячи свечей в антикварных бронзовых канделябрах и медных подсвечниках освещали зал. Уютно пахло воском, духами, дорогим вином.

Андрей обратил внимание на гирлянду из цветов и листьев папоротника, выложенную над барной стойкой: «Grand Sabbat».

— Ну и как тебе, кролик? — поинтересовалась Мария.

— Прикольно! А что означает вон та надпись?

— Ну-у… сейчас банкет сначала будет, потом церемония гомагиума, наша же с тобой помолвка начнется после ноля часов, то есть уже завтра. А завтра суббота, разве нет? Вот от того и «sabbat».

— Понятно. А первое слово?

— «Grand» означает «великая». Великая суббота.

— Согласен, — довольно усмехнулся Андрей.

Как только они вошли, грянула бравурная музыка («Это Вагнер», — шепнула Мария) и от толпы приглашенных отделился Ликантропов — будущий тесть Андрея.

— Вот и дети! — воскликнул он, простирая длинные руки. — Значит, можно начинать.

— Так точно, Сан Саныч, — отрапортовал Андрей.

— Папа, я не вижу Антипа Анафидовича. Он здесь? — спросила Мария.

— Вот-вот будет, — ответил Ликантропов, значительно понизив голос. — А пока — Маша, Андрейка — давайте к гостям. Марш, марш! — легонько подтолкнул он их в спины. — Веселитесь!

Они смешались с гостями, и те на время разъединили их. Пожимая руки знакомым и кивая прочим, Андрей протиснулся к бару и заказал мартини с апельсиновым соком. Оглядевшись, он с удовлетворением отметил, что среди приглашенных присутствуют не только сотрудники банка, но и ряд персон, хотя и не знакомых ему лично, однако хорошо всем известных, — из газет и телевизионных передач. Был даже один церковный иерарх, причем в роскошном парадном облачении. Андрей наморщил лоб, пытаясь вспомнить его имя и чин. Архиепископ? Митрополит?

Не успел он поднести бокал к губам, как на его плечо опустилась тяжелая длань директора фронт-офиса.

— Вот ты где, старик! — Директор радостно поблескивал загоревшей в офшорах лысиной. — Рад, чертовски рад. Добро пожаловать в наш круг. Я Александру Александровичу давно говорил: присмотрись, говорил. Надо, говорю, подтягивать парня. Ну вот… Рад, чертовски рад!

Они чокнулись, но Андрей снова не донес мартини до рта — между ними ввинтилась сутулая старуха в пламенно-ярком наряде — начальник управления активами. Собственно говоря, она была старше Андрея лет на десять, не более. Но сутулость, болезненная желтизна кожи и выцветший взгляд бледно-голубых глаз придавали ей вид вполне старушечий.

— Веселится и ликует весь народ! — пропела она и клюнула Андрея своим удивительно длинным носом, которым умела к тому же пренеприятнейшим образом шевелить. — А где же Маша?

— Где-то здесь, Анна Антиповна, — ответил Андрей, завороженно глядя на дергающийся кончик ее носа, украшенный бородавкой. «Вчера еще, — подумал он, — бородавки не было. Откуда взялась бородавка?» И, зажмурившись, тряхнул головой.

— Славный вечерок, не правда ли? — заметила она, сладко улыбаясь. — А ты какой-то скованный. Почему? Немедленно расслабься! — При этом она ткнула Андрея указательным пальцем меж ребер, отчего он поперхнулся, закашлялся и облил себе галстук.

Пока он перхал, выпучив глаза от удивления и удушья, Анна Антиповна вместо извинений визгливо рассмеялась и чуть ли не вприпрыжку скрылась в толпе.

«Что за хреновина, — думал он, продолжая надсадно кашлять, — пьяная она, что ли? Еще эта бородавка…» В чувство его привели два порядочных хлопка по спине. Он обернулся, зверея от новой неделикатности, однако слова возмущения замерли у него на губах — позади стоял Лео Хоффман — исполнительный директор и глава влиятельного бизнес-блока международного банковского обслуживания.

— Гутен абенд, майн фройнд. Унд во ист Маша?

— О! Хер Хоффам! — Андрей растерянно огляделся в поисках обычно сопровождавшей Лео переводчицы. Той нигде не было, вероятно, она не получила сюда доступа. — Мария где-то здесь, полагаю.

— Натюрлихь хиир, абэр во? Ага, видеть! Она беседовать с господином Зоплински. О, майн фройнд, вам надо быть зер осторожен, ви он есть — как это? — Лео защелкал пальцами. — А! Известный йобар, я? Ха-ха!

— Да, да, — поморщился Андрей и, извинившись, поспешил к Марии, которая, в самом деле, стояла рядом с Вадимом Жоблинским — скандальным адвокатом и — как он сам себя называл — правозащитником. Тот, привалившись к Маше раскормленным торсом, что-то шептал ей на ушко. Подавив негодование, он тронул Марию за локоть.

— Кролик! — нимало не смутившись, улыбнулась она. — Познакомься, это Вадим, мой давнишний приятель. Вадим, это Андрей, мой жених.

— Счастливчик! — театрально восхитился Жоблинский и подмигнул Андрею.

Андрей холодно улыбнулся в ответ.

— Что ж, не стану мешать, — откланялся Жоблинский. — Вам сегодня не до меня. Пока, Маш. Рад знакомству… кролик! — И с утробным смешком нырнул в толпу.

— Спасибо, что избавил меня от его общества, — сказала Мария, беря его под руку.

— Зачем же с ним общаться, если он тебе неприятен? — Как ни старался, Андрей не смог скрыть нотки недовольства в голосе.

— Потому, кролик, что он крупный вкладчик нашего банка.

Андрей хотел сказать еще что-то, возможно даже язвительное, но неожиданно смолкла музыка. «Пришел! Он пришел», — послышались тут и там голоса. Андрей растерянно огляделся. В проеме распахнутых дверей стоял Анцыбалов. Андрей сразу его узнал, хотя видел до того раз или два. Просто спутать его с кем-то другим было невозможно. Сан Саныч подошел поздороваться и почтительно отступил в сторону. Анцыбалов же неспешно направился к центру зала.

Он шел, точнее, выступал, лавируя меж гостей танцующей походкой. Андрей невольно залюбовался. Все движения Антипа Анафидовича были исполнены своеобразной грации. И это несмотря на двухметровый рост и пузо в три арбуза. По прикидкам Андрея, в нем было никак не менее ста двадцати кило. Щеки — раздутые бурдюки с красным вином — плавно перетекали в могучие покатые плечи; туго обтянутые ляжки упруго подрагивали при ходьбе. Само собой напрашивалось сравнение с перезрелой, готовой вот-вот лопнуть грушей.

Столь колоритная фигура оказалась бы в центре любого общества. И сейчас, по мере продвижения Анцыбалова, присутствующие затихали, провожая его долгими взглядами.

Маленький красный рот кривился в усмешке, блестящие, слегка навыкате глаза остро вглядывались в примолкших гостей, задерживаясь на каждом.

Динамики снова ожили, но — странное дело! — смолкшую музыку сменило какое-то несуразное бормотание. Андрей прислушался… и не смог разобрать ни слова. Точнее — понять, поскольку доносящийся из динамиков голос, был хотя и низким, шепелявым, но вполне различимым. Просто Андрей, как ни пытался, не мог определить, что же это за язык.

— …Ш-шепсес-анхх-Маммон, ишешни нут… — плыло над залом среди общего молчания. Андрей заморгал и глянул вокруг. Но, похоже, удивлен был только он. Все прочие смотрели на Анцыбалова, который почти достиг середины зала.

— Небш-шуит… упаут тауи… тефни нун… — монотонным речитативом тянул голос, походивший на сипение забитой канализации. — Неб Нехех, Неб Шу… хеди хепер Саххх…

Тут Антип Анафидович остановился и медленно поворотился к гостям. Динамики сразу умолкли.

Полная тишина воцарилась в зале. Треть свечей мигнула, словно от ветра, и погасла. Стало заметно темнее, а стены как бы отступили в стороны, растворяясь в наползающих тенях.

Анцыбалов простер перед собой руки и неожиданно звонким голосом воскликнул:

— Приветствую вас, газары!

— Здравствуй, Шепсес-анх-Маммон! — ответил ему слитный хор.

— Повторяй за всеми! — шепнула Маша, толкая Андрея в бок. Тот покрутил головой и прошипел в ответ:

— Ничего не понимаю! И что это за «шеспе… шепсес ах» еще такой?

— Живое подобие, значит… повторяй, говорю!

— Ладно, ладно! Не щиплись, только…

— Отрекаетесь ли вы от зачатого во чреве еврейки, газары? — продолжал тем временем Анцыбалов, шевеля растопыренными пальцами-сардельками.

— Да-а!

— Отрекаетесь ли от рожденного в стойле?

— Да-а-а!

— Придите же ко мне, дети! Придите, газары! Приобщитесь шиккуц, вкусите мешомем!

С этими словами Анцыбалов стукнул увесистым кулаком по стоящему рядом бочонку. Верхнее днище встало на ребро, и на ковер плеснула красно-коричневая струя. Бармен подкатил к нему стеклянный столик на колесиках, с горкой тостов и большой чашей в форме ковша.

Еще треть свечей погасла, а гости потянулись к центру, образуя плотную толпу вокруг Анцыбалова. Разглядеть их лица в наступившем полумраке стало уже довольно трудно. Андрей безотчетным движением крепко взял Марию за руку.

— Ничего не бойся, — снова шепнула Маша, пожимая его ладонь.

— А я должен? — спросил он, растерянно оглядываясь.

Примолкшие гости стали по одному подходить к столику, и каждый получал из рук Анцыбалова тостик, а после осушал ковш, которым тот щедро зачерпывал из бочонка.

— Что мы пьем? — обеспокоился Андрей.

— Это кагор, кролик. Всего лишь кагор.

— Целый ковш! Я, пожалуй, не осилю. Потом, все из одного… негигиенично.

— Осилишь! Ты мужик или кто? Что до ковша… представь, что на причастии.

— И все равно я брезгую, — заупрямился Андрей. Но Маша молча ткнула его кулачком в поясницу. От неожиданности он сделал шаг вперед и как раз очутился перед Антипом Анафидовичем.

— Новенький? — спросил тот, пристально его разглядывая.

— Новопосвящаемый Быстров, — ответила за него Мария. — Подготовлен к таинству евхаристии.

— А поручители у него есть?

— Есть, есть! — подал голос Ликантропов.

Антип Анафидович хмыкнул, взял со столика тост и протянул Андрею. Тот хотел было поблагодарить, но Анцыбалов ловко вложил ему в открытый рот угощение и торжественно произнес:

— Се хлеб беззакония, вкуси его!

«Балаган, да и только», — возмутился про себя Быстров, разжевывая тост. Он оказался вкусным, хотя и несколько пресным. Анцыбалов тем временем зачерпнул полный ковш кагора.

— Се вино хищения, испей его!

Смирившись, Андрей осушил ковш до дна. Вино было сладким.

Отойдя от столика, он стал ждать Марию. Она подошла к нему, с улыбкой вытирая губы.

— Ну? — с раздражением спросил он. — Может, объяснишь, что это за…

Поцелуй — неожиданно страстный и долгий — заставил его умолкнуть. Отстранившись, Маша звучно — и довольно вульгарно — рыгнула.

— Эх, Андрей, держи хвост бодрей и не печаль бровей! П-пздравляю! С посвящением!

«Эге! Да она, никак, захмелела», — удивился он и почувствовал, что сам тоже далеко не трезв: голова изрядно кружилась, а глаза застила сиреневая дымка. Посмотрев по сторонам, он увидел, как от бочонка отходят последние гости — все неестественно оживленные, раскрасневшиеся, некоторые обнявшись. «А пьянка-то намечается нехилая!» — сообразил Быстров и втянул носом воздух. У него возникло ощущение, что сама атмосфера вокруг напиталась густым винным духом — тяжелым, одуряющим, какой бывает в дешевых кабаках. Он с усилием протер глаза, помассировал виски.

— Не сопротивляйся этому, — промурлыкала Маша, щекоча ему ухо кончиком языка.

Вдруг разом погасли последние свечи и воцарилась кромешная тьма. Но лишь на миг, потому как под зычный троекратный возглас Анцыбалова: «Шиккуц мешомем!» — стоящая радом с ним бочка полыхнула языками призрачного голубого пламени, осветив всю центральную часть зала.

И тут началось! Смех, гиканье, женский визг; все вокруг заметались в необъяснимом веселье, кривляясь и хрюкая будто одержимые. Несколько человек схватились за руки и побежали по кругу, вовлекая в свой хоровод остальных. Мгновение — и почти все гости закружились по залу, крича, подпрыгивая и опрокидывая на своем пути бочонки. Все быстрее и быстрее… быстрее и быстрее. Андрей только глазами хлопал от удивления. А темп стремительной пляски продолжал нарастать, так что вскоре тела и лица танцоров уже сливались перед его взором в смазанную пеструю ленту. Казалось, еще чуть-чуть — и дикая круговерть оторвется от пола, словно подхваченная осенним ветром палая листва. Наконец бешеный хоровод дрогнул, задергался и рассыпался на отдельные группы.

Совершенно обескураженный, Андрей повернулся, чтобы увести Машу из этого бардака, но она куда-то исчезла. Чертыхаясь, он стал искать ее по залу. И картины одна чуднее другой предстали его глазам. Если в освещенной части помещения солидные топ-менеджеры, другие известные, и не только в их банке, люди из числа приглашенных ошалело танцевали — это при отсутствии какой-либо музыки! — или хлестали спиртное прямо из бутылок, а иные так даже по-собачьи лакали из бочек, то по темным углам — судя по доносившимся оттуда характерным стонам — творилось и вовсе нечто немыслимое!

Перед его затуманенным взором картинки менялись с калейдоскопической быстротой; он слабо понимал, что происходит, но упорно продолжал поиски.

Мимо него пробежала какая-то растрепанная девица, а следом за ней вприпрыжку несся директор фронт-офиса. Рассмотрев его, Андрей не поверил глазам: тот был без штанов! Поскольку на ногах директора волос было значительно больше, нежели на голове, он весьма напоминал пьяного сатира, настигающего нимфу. Не успел Андрей оправиться от этого потрясения, как следом за ними проскакал Лео Хоффман, тоже без штанов и с восставшим мужским орудием наперевес. «Интересно, за кем из них он гонится», — подумал Андрей, решив больше ничему не удивляться.

Неожиданно он обо что-то споткнулся и едва не упал. Глянув себе под ноги, Андрей не сдержался и захихикал: прямо перед ним адвокат Жоблинский шпарил Анну Антиповну сзади, раздвинув ей тощие ягодицы. Заметив Андрея, та подняла голову и облизнула тонкие губы, медленно и со значением.

— А, женишок! — воскликнула она хриплым голосом и томно предложила: — Суй сюда свой петушок. Давай, давай — сегодня можно.

Андрей икнул.

— Ну же! Хочешь же, сквернавец эдакий, вижу, что хочешь.

Тут Андрей заметил, что его штаны и правда вздулись колом. Он снова икнул и поспешил ретироваться. Жоблинский проводил его насмешливым козлиным блеянием.

Добравшись до бара, Быстров спросил стакан виски.

— О да, крошка! — простонал бармен и шваркнул перед ним целую бутылку «Jack Daniel’s». Из-под стойки донеслось влажное чавканье. Андрей обреченно пожал плечами и отхлебнул из горлышка. Закашлявшись с непривычки, он обвел слезящимися глазами зал, освещаемый неверными сполохами спиртового пламени: Марии нигде не было видно. Дабы справиться с кашлем и непрекращающейся икотой, он сделал еще пару глотков и, отдышавшись, что есть силы выкрикнул в наполненный беснующимися, визжащими и хохочущими тенями полумрак:

— Ма-ша! Мария!

— Марррыя! Не вижу зари я! — передразнил его директор фронт-офиса и тяжело оперся — почти упал — на стойку рядом. Он был уже мертвецки пьян: язык заплетался, глаза то и дело закатывались, а из вялого рта стекала струйка слюны. Скосив глаза вниз, Андрей с облегчением заметил, что тот, хотя и с расстегнутой ширинкой, но снова в штанах.

— Д-далась она тебе! Сегодня шабаш, пы-понят-но? Ша-баш!

— Какой еще шабаш?

— Великий.

— Все равно не понимаю.

— Ох, молодежь!.. Ну, шабаш, шабаш… черная месса, иначе.

— Что за бред!

— А ты плакатик этот ч-читал? — строго спросил директор и указал пальцем ему за спину.

— Мне сказали, что это как «великая суббота» переводится, — удивился Андрей, оборачиваясь к выложенной из цветов надписи.

— В-вот ду-урень! Ххех! Ну, ду-у…

— Ладно, хватит! — разозлился он. — Пускай шабаш. И что это значит?

— Значит? А то и значит: чпокай кого хошь! Кого хошь, того и ч-чпокай… и никто не может того… этого… отказать, вот… ххех! Захочу вот — и тебя… чпокну.

Быстрову не хотелось «чпокаться» с лысым директором, и он отодвинулся на всякий случай подальше. Но тот, видно, потерял к нему всякий интерес и, мотая отяжелевшей головой, всхлипнул:

— Только я не хочу… Не хочу! Я девочку хочу… маленькую такую… — Он снова всхлипнул и, приподняв над стойкой руку, показал насколько именно маленькую: — Малю-юсенькую! А такой здесь нет. П-п-чему? — Неожиданно озверев, он шлепнул ладонью о стойку и гаркнул в лицо бармену: — Холуй!

Бармен вздрогнул, округлил глаза и произнес: «О!» Потом еще раз: «О!», и снова: «О!о! о! О-о-о-о!» — и медленно осел за стойку.

Прихватив бутылку, Андрей решил поискать Марию в неосвещенной части зала. Он не столько волновался за нее, сколько хотел потребовать ответа на кое-какие назревшие вопросы. Виски придало ему смелости; он шел, бесцеремонно расталкивая упившихся топ-менеджеров и дам в растерзанных одеждах или вовсе без оных. Полумрак, делающий лица едва различимыми, несмотря на пляшущие языки голубоватого пламени, только добавлял ему решимости.

Когда он попытался исследовать очередной темный угол, раздавшийся оттуда яростный звериный рев буквально отшвырнул его; споткнувшись о брошенную кем-то пустую бутылку, он приземлился на задницу, а из мрака, словно медведь из берлоги, появился замеченный им в самом начале вечеринки церковный иерарх. Только теперь он был в одном залитом вином подряснике; глаза его горели, борода и волосы стояли дыбом. Нависнув над Быстровым корпулентным туловом, пастырь ухватил его за плечи.

— Не сейчас, сыне, — прогудел он оперным басом, вздергивая Андрея с пола, — ибо — увы! — крантик мой пуст безнадежно.

— Как же это вы, святой отец, — мстительно спросил Быстров, одергивая пиджак, — при таком, можно сказать ангельском чине, а в этой, как ее… черной мессе участвуете?

— Какой, к бесу лешему, мессе?! — возмутился иерарх и сокрушенно покачал головой. — Вот они, плоды пагубные прозелитизма римского! В православной стране живем… иэх! — И, погрозив кому-то кулаком, удалился.

Проводив борца с католической экспансией ошалелым взглядом, Андрей запрокинул голову и приложился к уже наполовину опустевшей бутылке. И тут чья-то рука ухватила его за промежность. От неожиданности он едва не захлебнулся, исторгнув изо рта все содержимое. Перед ним стояла Мария, мокрая и злая. Андрей истерически захихикал.

— Хочешь, я угадаю, как тебя зовут?

— Дурак!

— Согласен. — Он решительно взял ее под руку. — Потому как ровным счетом ничего не понимаю. Что здесь, собственно, происходит, а? Говорила, банкет, помолвка, потом, как его…

— Гомагиум.

— Пускай. А тут шабаш, говорят, какой-то. И действительно, на вечеринку не похоже: сплошной Содом и Горгона!

— Гоморра.

— Пускай. — Отведя в сторону, он развернул ее к себе и как следует встряхнул. — Ну?! Я требую объяснений!

— Остынь, кролик. — Она уже полностью взяла себя в руки, одновременно освобождаясь и от его ладоней. — Будут тебе объяснения. Раз сам не дотумкал. Спрашивай.

Андрей помолчал, собираясь с мыслями, потом обвел широким жестом зал.

— Что означает весь этот… бордельеро, во-первых. Во-вторых, почему хозяйничает тут не твой папочка, не Сан Саныч, а какой-то Анцыбалов, и кто он такой на самом деле. В-третьих, какое отношение наша помолвка…

— Не части, куда разогнался? Мне казалось, что многое я тебе уже объяснила. Остальное мог бы и сам… ладно. — Маша вздохнула и тоже повела кругом себя рукой. — Все мы здесь — газары. Служим Маммону. Почему и для чего, я говорила и дважды повторять не намерена. Служба наша, как видишь, не очень обременительна, — она усмехнулась, — порою даже приятна. Вот. Однако, так сказать, широкой общественности знать все эти… подробности ни к чему. Надеюсь, понимаешь? А поскольку ты вознамерился стать моим мужем, естественно, встал вопрос о твоем приеме в ковен…

— Куда?

— В члены нашей организации, если тебе так понятней.

— Уф! Секта, что ли, какая? — пробормотал Быстров, утирая вспотевший лоб. — Ну, хорошо, а Маммон — это, выходит, Анцыбалов, так?

— Он и Симон, он и Елимас, и Живое Подобие Мамона, — загадочно и как-то нараспев ответила Мария. — Только учти, кролик, — тут она схватила его за галстук и притянула к себе, — если раньше ты мог еще отказаться (я ведь спрашивала тебя, помнишь?), то теперь дороги назад у тебя нет.

— Почему? — растерялся Андрей.

— По кочану! — Маша пристально посмотрела на него и усмехнулась. — А ты что же, раздумал на мне жениться?

— Что ты, Мася, наоборот…

— Вот и славно. Да чего ты переживаешь? Воспринимай это как своего рода закрытый клуб для избранных. Посмотри — весь топ-менеджмент нашего банка здесь.

— Ага, весь… а первый вице, Гирей Девлетович Кильдибаев, где? Из Мурзоевых никого тоже нет.

— Ты не понимаешь. Просто они в другом ковене.

— Как это?

— Ну, если тебе интересно, они Иблису руку держат. Национальные традиции, что делать? Тсс! — Приложив палец к губам, она указала в центр зала. — Ты хотел понять, кто такой Антип Анафидо-вич? Так смотри!

За время их беседы разбросанные по всему залу бочки снесли в середину и расставили полукругом, в центре которого установили массивное кресло, почти трон, на гнутых ножках, с высокими резными подлокотниками, но без спинки. И сейчас на этот трон усаживался Анцыбалов; он был без пиджака, ярко-алая шелковая рубаха туго обтянула массивный, выпирающий чрев. Стоило ему сесть, как над всеми бочками занялось спиртовое пламя — синее и невесомое; Антил Анафидович оглядел своих раздрызганных, полупьяных подданных, и красные губы его раздвинулись в ухмылке.

— Хо-хо! — гулко хохотнул он. Потом снова: — Ха-хо-хо!

— Заключительная часть начинается, — шепнула Мария.

Анцыбалов тем временем продолжал гоготать, теперь уже без остановки.

— О-хо-ха-хо-ха-хо! — Покатые плечи, жирная грудь, живот — все тело Антипа Анафидовича тряслось, как подтаявший студень. — О-хо-ха-хо-ха!

Заслышав утробный смех хозяина, газары начали постепенно стягиваться к центру помещения. Анцыбалова же распирало от хохота так, что пуговицы его рубахи стали одна за другой отскакивать и огромное чрево полезло наружу. Андрей охнул и протер глаза: ему внезапно привиделось на животе Анцыбалова второе лицо — гротескная копия первого, — тоже искаженное в пароксизме смеха. Вдруг он умолк, медленно поднялся во весь рост и, грозно насупив брови, проревел:

— Где моя невеста?!

Андрей с ужасом обернулся к Маше. Та, искоса на него глянув, покачала головой:

— Речь не обо мне.

Тем не менее он, кажется, уловил нотку сожаления в ее голосе.

— Здесь! Я здесь! — раздался из толпы Хриплый женский возглас. Отчаянно расталкивая всех локтями, к Анцыбалову устремилась Анна Антиповна. Она была абсолютно голой, спина расцарапана, сморщенные груди ее вольготно болтались туда-сюда. Достигнув трона, она пала на колени и начала лихорадочно расстегивать на Антипе Анафидовиче брюки.

— Я здесь, Шепсес-анх, вот она я, голубчик, сквернавец мой аспидный…

Справившись, наконец, с ремнем и молнией, Анна Антиповна поднатужилась и сдернула с него брюки до колен.

Слитный восторженный вздох прокатился по залу; многие дамы завизжали, мужчины одобрительно угукали. И было отчего! Полуторалоктевой фаллос, почти достигал подбородка и при этом, подобно змее, то свивался кольцами, то вновь распрямлялся; покрывающая его блестящая с зеленоватым отливом чешуя еще более подчеркивала сходство с рептилией.

— Смотри, смотри! — прошептала Маша, останавливая за рукав невольно попятившегося Быстрова. — Ну, разве не прелесть?

Андрей только крякнул. «Наверняка фокус какой-нибудь или муляж, не иначе», — решил он про себя. Тут Анна Антиповна повернулась к Анцыба-лову спиной и опустилась на четвереньки, а он надул щеки, покраснел и издал отвратительно-неприличное: «Пдррру-у-у!». Зловонное желтое облако практически полностью скрыло происходящее от глаз зрителей; некоторое время были слышны лишь надрывные стоны и рычание; потом стоны, достигнув особенно высокой тональности, резко оборвались; через минуту рычание также стихло.

Когда зловонное облако рассеялось, стал виден Анцыбалов, вновь усевшийся на свое кресло-трон, и обнаженное женское тело, неподвижно лежащее у его ног. К телу мигом подскочили двое газаров и осторожно отнесли в сторонку.

— Не бойся, оклемается, — успокаивающе зашептала Андрею Маша. — Ей не впервой, она у него любимица.

Быстров с сомнением покачал головой, а Мария вновь приникла к его уху.

— Теперь, кролик, соберись, потому как начинается собственно церемония гомагиума.

— Да в чем он заключается, этот ваш гомагиум?

— Ну, это род оммажа…

Андрей аж зашипел от раздражения и неожиданно для себя ущипнул Машу за предплечье.

— Ты по-русски можешь объяснить?!

— Ой! Все забываю, какой ты у меня… ладно. Когда-то оммажем называли присягу вассала на верность своему сюзерену. Надеюсь, эти слова тебе знакомы? Такая присяга сопровождалась обычно поцелуем. В нашем же случае речь идет о так называемом «osculum infame» или «osculum obscenum» — непристойном или обсценном поцелуе…

— Непристойном? — заволновался Андрей. — Почему…

— Все! — перебила его Мария. — Церемония началась. Сейчас ты все поймешь.

Зазвучала музыка, протяжная, томительная, словно воплощенное ожидание, совсем без лада. Среди газаров произошло движение, они стали выстраиваться парами, образовав таким образом колонну, голова которой находилась шагах в десяти от трона с восседавшим на нем Антипом Анафидо-вичем, а хвост терялся во тьме. Быстров вместе с Машей оказались в самом конце, поэтому из-за спин впередистоящих почти ничего не видели.

Какой-то человек в красном балахоне с надвинутым на лицо капюшоном быстро пошел вдоль колонны, раздавая всем длинные, тонкие свечи, вроде церковных, только из черного воска. Когда он поравнялся с ними, Андрей узнал в нем Председателя — своего будущего тестя. Ликантропов ободряюще ему улыбнулся, вручил свечу и встал позади.

Колонна начала медленно продвигаться вперед; одновременно все стали раскачиваться из стороны в сторону и затянули гнусавое: «Ом! Омм!».

Неспешное движение продолжалось, звучала музыка, странная, завораживающая, и Быстров почувствовал, что общий транс захватывает и его тоже: тьма вокруг будто сгустилась, став плотной, как вата, и липкой подобно паутине, и он уже ничего не видел, кроме равномерно покачивающихся спин идущих впереди газаров.

Завершившие церемонию отходили и молча становились по обе стороны от трона, вдоль ряда пылающих бочонков. Когда перед Андреем остались две пары, он смог, наконец, рассмотреть, что там происходит. Анцыбалов теперь не сидел на троне, а возлежал на нем животом, выставив на всеобщее обозрение свои обширнейшие ягодицы. До Быстрова стал постепенно доходить «потаенный» смысл церемонии, он хотел было что-то сказать, может, даже возмутиться, но язык его как будто прилип к гортани, а все члены занемели, утратив подвижность.

Вот подошла очередь предпоследней пары; незнакомые Быстрову мужчина и женщина, развернулись к Анцыбалову спинами и, склонившись в почтительном полупоклоне, стали пятиться к трону. Не дойдя шагов двух, они задули свечи, развернулись и, проделав оставшийся путь на коленях, одновременно приникли к заду Антипа Анафидовича.

— А! Неофит Быстров! — раздался густой голос. — Пускай подойдет один.

Андрей растерянно заморгал: он готов был поклясться, что с ним сейчас говорила сама задница; он вполне явственно различал пару налитых кровью глаз на толстых ляжках и ритмичное, в такт произносимым словам, сокращение сфинктера.

— Давай, сынок, — дружески похлопал его, а скорее, подтолкнул в спину Ликантропов, — у тебя все получится.

— Это большая честь, — поддержала его Мария, — неслыханная привилегия!

На негнущихся ногах, словно во сне, сделал он несколько шагов, задул свечу и обернулся. Два выпуклых круглых ока уставились на него со шек-яго-диц. Неожиданно зад Анцыбалова заговорщически подмигнул Андрею одним глазом и призывно чмокнул анусом! «Господи ты. Боже мой!», — пробормотал Быстров и обреченно склонился для поцелуя.

Струя удушливо-вонючего газа ударила ему в лицо; дыхание у него сперло, голова закружилась, и он хлопнулся лбом об пол…

— Фу! Противный кролик! Ты выпивал перед нашей помолвкой?

Андрей Быстров с трудом разлепил веки, потряс головой и огляделся в испуге: он полулежал в кресле, в своей квартире; в руке у него был пустой стакан из-под виски.

— Немедленно вставай, уже девятнадцать десять! — скомандовала стоявшая над ним Мария.

— Господи, Машунчик, — простонал он, выбираясь из кресла, — какой кошмар мне приснился, если бы ты только знала!

— Пить, спрашиваю, было обязательно?

— Да я один глоток, — отмахнулся Андрей, отчаянно протирая глаза и потягиваясь.

— Тогда пошли — машина у подъезда.

— Айн момент, только пиджак надену. — И, почувствовав неприятный вкус во рту, добавил: — И зубы почищу.

Когда он вставал, с колен его на пол соскользнула раскрытая книга. Подняв ее, он прочитал на обложке: Н. Реми, «Демонолатрия». Секунду он смотрел на книжку, хмурясь и о чем-то размышляя. Потом с облегчением рассмеялся. Ну, теперь все ясно! Ох уж эти бумагомараки, фантазеры хреновы, кому хочешь мозги запудрят. «Идущих вместе» на них нет. Покачал головой и швырнул книгу за диван.

В ванной, чистя зубы и наблюдая себя в зеркале, он испытал моментальное чувство дежа вю: дверь в коридор была открыта, и зеркальный стенной шкаф позволял ему видеть себя со спины, одновременно умножая его отражения и уводя их куда-то в дурную бесконечность.

— Поторопись, кролик, — крикнула ему из комнаты Маша, — по дороге мне еще надо рассказать тебе кое-что очень, очень важное.