Искатель, 2001 №9

Утро выдалось прекрасное, ярко светило солнце. Ральф Конрад вышел из отеля «Бридж» и, подвигав плечами, поудобнее устроил рюкзак на спине; он улыбнулся, глядя в лик еще низко стоящего солнца, и вытер лоб носовым платком в красный горошек. На автостоянке было несколько машин, но дорога в этот ранний час оставалась пустой, и Ральфу это безмятежное спокойствие очень нравилось. А особенно ему понравилось то, что администратор в отеле, сонный и плохо соображавший, сделал при расчете ошибку в десять шиллингов в его, Ральфа, пользу, а он был бережлив и даже, можно сказать, скуповат. Потому он, кстати, и отправился в пешее турне по Дартмуру. После ухода несколько лет назад на пенсию он подумывал заняться игрой в гольф — моцион человеку необходим, — но расходы, связанные с этой игрой, беспокоили его больше, чем собственная полная неспособность предсказать путь мяча, а поскольку прогулки по открытой местности не менее полезны, чем забавы с белым мячом и лунками, Ральф отказался от гольфа в пользу неспешных пеших путешествий. Он обошел весь Северный Уэльс и уже третий день ходил по Дартмуру. Он собирался когда-нибудь погулять и по континенту, но конкретных сроков визита в Европу не устанавливал, ибо любил английскую жизнь, к которой привык; ему нравилось неторопливо приближаться к какому-либо месту, где — он точно это знал — его ждет горячая пища и удобная постель; все будет знакомым и родным, язык тоже будет родным — на этом языке так приятно поговорить у камина после долгого пути… А еще он слышал, что на континенте все ужасно дорого.

Ральф вышел на хайвэй и побыстрее, пока администратор не обнаружил свою ошибку, отошел от отеля подальше. На нем были прочные ботинки, и он нес трость для ходьбы со встроенным в рукоятку электрическим фонариком; карта помогала ему ориентироваться на местности, к тому же он умел пользоваться наручными часами с компасом для определения сторон света. Подобное умение весьма ему нравилось, ибо избавляло от необходимости тратиться на компас. При себе он имел легкий ленч и термос с кофе, а к следующему месту назначения планировал без особых усилий подойти примерно в обеденное время. Весь путь был тщательно проложен на карте, и сейчас Ральф свернул с дороги на моховые болота.

Солнце грело все сильнее. Ральф подумал, что позже может стать совсем жарко, и прибавил скорость, чтобы потом, если заставит жара, можно было двигаться медленнее и не выбиться из расписания. Шел он вдоль гребня холма. Слева, внизу, извивался по болотистой почве ручей, справа, повыше, торчали по самому гребню каменные пики. Все эти пики были отдельно изображены на его превосходной карте, по ним он следил за своим продвижением, одновременно любуясь видами. Места эти были одними из самых красивых и пустынных в Англии, и Ральфу они очень нравились. Здесь он был совсем один. Шум машин и фабрик не нарушал его душевного равновесия, выхлопные газы не забивали сухой аромат хорошо выделанной кожи, а черный дым не портил изящества перистых облаков. Ручей поблескивал на фоне мхов, тяжелые ботинки Ральфа похрустывали, ступая на грубые пучки травы, или начинали чуть подхлюпывать, если ему случалось спуститься слишком низко по склону. Ральф глубоко вдыхал чистый воздух. Курить он бросил давно, когда повышение налога на табак сделало расходы несоразмерными получаемому удовольствию, но здешний чистый воздух был даже лучше никотина, и он похвалил себя за силу воли, помогшую отказаться от сигарет — а уж экономия какая получилась…

По прошествии приблизительно часа Ральф заметил большой плоский камень и сел отдохнуть. Он соскреб грязь с ботинок концом трости, отвернул крышечку термоса, налил в крышечку кофе и уже собрался пить, как вдруг заметил что-то в тростнике у ручья. Опустив крышечку с кофе, он присмотрелся повнимательнее. Однако никак не получалось разглядеть, что же это такое. Тут бы помогли солнечные очки, но Ральф считал, что относительная редкость солнечных дней не оправдывает покупку темных очков. А вот бинокль… интересно, сколько может стоить бинокль в ломбарде?

Ральфу не хотелось спускаться с холма, потому что почва внизу была болотистая и он мог промочить ноги, но он от природы был любопытен: а вдруг там лежит что-нибудь ценное? Да он себе не простит никогда, если пройдет мимо, не выяснив, что это такое.

Ральф встал на свой камень, чтобы посмотреть под другим углом, но так ничего и не разобрал. Похоже на человека, подумал он, но этого не может быть. Человек не станет лежать на этой мокрой земле. В химчистке сейчас такие деньги дерут…

Он опять сел на камень и допил кофе, спрятал термос в рюкзак, посмотрел вперед, куда собирался идти, потом вздохнул, пожал плечами и начал спускаться по склону.

Чем ниже, тем более рыхлой становилась почва. Трость глубоко проваливалась и не давала хорошей опоры. Грубая трава сменилась тростником, и ему все труднее было удерживать в поле зрения непонятный предмет, так как он, хотя и приближался, смотрел-то теперь уже не с возвышенности. Ральф хотел было повернуть назад, вверх, пригасив свое любопытство, но тут как раз наткнулся на ботинок.

Глаза его сузились, он замер. Да, это определенно был ботинок, глубоко увязший в грязи. Ральф нагнулся и выковырял его тростью, потом поднял двумя пальцами. Очевидно, ботинок стянуло тягучей грязью с ноги хозяина, когда тот шел или бежал по болоту. Ральф отметил, что ботинок в довольно хорошем состоянии, каблук чуть стерт, но вообще-то его хватило бы еще надолго; примерив к своему ботинку, он решил, что найденный ему будет маловат. Странно. Кто-то недавно прошел здесь в большой спешке — настолько большой, что даже не остановился и не подобрал свой ботинок. Столь вопиющее пренебрежение ценной вещью находилось за пределами понимания Ральфа. Он огляделся по сторонам в смутной надежде найти второй ботинок. Вдруг все же ему подойдут. Второго ботинка не было, но он заметил углубление в земле и подошел к нему. Похоже на отпечаток ноги. В ямку просочилась вода, и ее край осыпался. Дальше находилось точно такое же углубление, и Ральф двинулся в ту сторону, ботинок он по-прежнему осторожно сжимал в пальцах. Любопытство его разыгралось всерьез. Что ни говори, а один ботинок человеку не нужен, значит, вполне может статься, что и второй брошен где-то поблизости.

А потом он увидел предмет, который первоначально и привлек его внимание. К нему вели следы, а сквозь тростник он больше всего походил на кучу тряпья. Возможно, подумал Ральф, это полный комплект одежды, выброшенной в припадке безумия.

Сделав несколько шагов, он резко остановился.

Перед ним, несомненно, находилась куча одежды, а из одного ее конца высовывалась человеческая нога. Ральф вперился глазами в эту ногу. Носок на ней был, а ботинка не было. Ральф посмотрел на ботинок, который держал в руке, потом опять на ногу. Он пребывал в полнейшем смятении. С подобной ситуацией он никогда не сталкивался за все время своих блужданий и сейчас чувствовал, что нужно что-то предпринять, но никакой прецедент из прошлого не подсказывал ему — что именно. Через несколько мгновений он крепче ухватился за свою трость и, сделав несколько решительных шагов, вплотную приблизился к телу. Одна рука была откинута, другая скрывалась в измочаленных тряпках. Тряпки пестрели темными пятнами крови, а пиджак был сильно подтянут на плечи и скрывал голову.

— Эй, послушайте, — проговорил Ральф.

Ответа не последовало.

— Послушайте, любезный. С вами все в порядке? Тряпки молчали.

Ральф сделал глубокий вдох. Он терпеть не мог вмешиваться в дела, которые его не касались, но сейчас просто не было выбора. Он нагнулся и стянул пиджак вниз, чтобы разглядеть лицо человека.

В следующее мгновение он испустил жуткий вопль.

У человека не было головы.

Джон Уэзерби имел обыкновение обедать несколько раз в неделю в своем клубе. Он неизменно съедал один и тот же хорошо сбалансированный обед, запивая его бургундским, затем переходил в бар — к одному и тому же превосходному бренди с гаванской сигарой. Однако Уэзерби не был бездумным рабом привычек. Просто он считал заведенный порядок удобным и разумным и не собирался его менять, как не собирался, например, менять портного и несколько старомодный покрой своих костюмов.

Клуб Уэзерби назывался «Искатели приключений». Он был его членом много лет, но, нужно сказать, за последние годы клуб в немалой степени изменился. Теперь для членства в нем требовалось скорее формальное положение в обществе, нежели действительные достижения. Сейчас Уэзерби вряд ли выбрал бы для себя этот клуб, ибо сам к социальному положению относился равнодушно, но и менять его не хотел, так как вряд ли какой-то другой клуб показался бы ему более подходящим, а к тому же он считал — если вообще задумывался об этом, — что перемены произошли прежде всего в современной жизни, а уж потом — в «Искателях приключений». А возможно, он вздыхал при мысли, что изменился сам, изменился с возрастом, и за жизнью угнаться не может.

Вот как сейчас, например, когда он вошел в бар и увидел более молодых членов клуба, хорошо одетых и плохо подстриженных; они сидели в непринужденных позах и со скучающими лицами. Уэзерби был терпимый человек. Он умел сожалеть, не чувствуя недовольства. Но он тосковал по былым дням, тогда членов клуба объединяли общие интересы — приключения, о которых вспоминали за бренди, или, еще лучше, новые приключения, которые они вместе планировали и предвкушали. Но все это уже в прошлом. Прошло немало времени с тех пор, когда Уэзерби пережил приятные минуты или часы какого-либо приключения, и если даже сейчас в клубе он встретил бы кого-нибудь из старых членов, их разговор по необходимости ограничился бы обсуждением того, что уже было; печальная участь — говорить о том, чего впредь быть не может.

Уэзерби оглядел небольшой зал. Здесь не было никого знакомых. К этому он, впрочем, успел привыкнуть. Из всех друзей и знакомых прошлых лет только Байрон не поддался возрасту, только у Байрона с его необычными теориями о жизни и смерти могло бы сейчас возникнуть какое-то новое увлечение. Но Байрон теперь не появлялся в Лондоне. Он по-прежнему стремился к приключениям, а не жил воспоминаниями о прошлом. Уэзерби восхищался Байроном, не завидуя ему, хотя и не одобрял его жизненных позиций. Прошло почти десять лет с их последней встречи, и Уэзерби хорошо помнил тот вечер.

Они пили бренди, сидя в баре. Байрон только что вернулся из Африки, а Уэзерби только что решил навсегда отказаться от охоты на крупную дичь. Они поговорили о последней экспедиции, в которой были вместе, а ездили тогда в северо-западную Канаду, и потом Уэзерби упомянул о своем решении уйти на покой. Байрон отреагировал с раздражением, почти со злостью. Уэзерби и самому было не радостно, но менять свое решение он не собирался. Он был уже не молод, глаза утратили остроту, мышцы — упругость. Всю молодость он посвятил охоте, но молодость прошла, и не имело смысла упорствовать в занятии, которое, возможно, перестало бы его радовать. К тому же он мог стать и обузой для своих спутников.

Однако для Байрона охота была чем-то гораздо большим, чем удовольствие или времяпрепровождение, и даже большим, чем страсть, — для него это была философия жизни. Байрон разволновался, ему хотелось убедить Уэзерби, что тот совершает огромную ошибку, обрекая себя на комфортабельную жизнь в Лондоне. Голос у Байрона был звучный и глубокий, от возбуждения он говорил громко, яростно жестикулируя.

Неподалеку у стойки бара стояло несколько более молодых членов клуба, они с интересом поглядывали на Байрона, удивляясь эмоциональности его речи и, несомненно, считая этого человека анахронизмом в их современном мире. Один из них, крупный молодой человек с неприятным лицом, считавший себя лидером новой либеральной аристократии, подошел ближе. Подмигнув своим друзьям, он наклонился над Байроном, выжидая. И тот, хоть и был очень увлечен, не мог его не заметить.

Байрон приостановился посреди фразы и, повернувшись к молодому человеку, уставился на него. Глаза у Байрона были пронизывающие, он смотрел не так, как смотрят в городе, а с полнейшей сосредоточенностью и вниманием — так человек смотрит в джунглях. Он ничего не сказал. Молодой человек попытался ответить на этот взгляд, но его цивилизованные глаза не выдержали, и он нашел прибежище в словах:

— Я слышал вашу речь, сэр. — У него был голос культурного человека, и он подчеркнул слово «сэр».

Байрон не реагировал.

— Вы, как я понимаю, охотник на крупную дичь? Байрон молчал. За него ответил Уэзерби:

— Это верно, молодой человек. Мы оба охотники.

— Возможно, вы объясните мне — я всегда хотел это знать: какое же необыкновенное удовольствие получают взрослые и, предположительно, разумные люди от истребления беззащитных животных? Ведь это просто убийство…

При Байроне таких вещей нельзя было говорить.

Уэзерби и сам разозлился. Терпимости есть пределы. Спутники молодого человека придвинулись ближе, они ухмылялись за спиной своего предводителя. Но Байрон по-прежнему не разжимал губ. Лишь выражение его лица постепенно изменилось: он взирал на молодого человека так, будто тот — нечто грязное и скверно пахнущее, случайно прилипшее к подошве.

Молодой человек быстро потерял уверенность в себе, ему стало неловко. Друзья ожидали от него какого-нибудь остроумного замечания, которое и разрешило бы ситуацию, но он никак не мог заставить себя встретиться с Байроном взглядом.

— Извините, что я вмешался в ваш разговор… — пробормотал он. — Однако мне хотелось бы знать… — Ободренный звуками своего голоса, он улыбнулся. — Скажите, это все ради власти, превосходства? Ради победы? У вас это нечто вроде отката в прошлое, когда убийство было делом почетным и необходимым?

— Я не могу вам сказать, — ответил Байрон.

— Так я и думал. — Молодой человек повернулся, собираясь отойти, его губы скривились в презрительной усмешке. Друзья заулыбались, довольные.

— А вот показать вам я могу, — неожиданно добавил Байрон.

Молодой человек вновь повернулся к нему, очень удивленный. Байрон поднялся с табуретки, лицо его освещала улыбка. Может быть, именно так улыбается тигр — если это не сказки.

— Прошу прощения? — молвил молодой человек.

— Удовольствие, которое я получаю от убийства, — проговорил Байрон. — Я мог бы показать вам, что это такое. Мне доставит большое удовольствие такой показ, но вы-то вряд ли сможете умереть с достоинством животного.

Все притихли. У молодого человека приоткрылся рот, но он ничего не сказал. Друзья его уже не улыбались. Они увидели в глазах Байрона что-то темное, что-то такое, чего постичь не могли. В следующее мгновение молодой человек отвернулся и пошел прочь, а Байрон пожал плечами и сел на свое место. Уэзерби медленно выпустил задержанный в легких воздух. Ему доводилось видеть, как Байрон убивает, и он хорошо знал, какое у него при этом бывало лицо. Такое лицо забыть нельзя.

— Мне подумалось на какую-то секунду… — проговорил Уэзерби.

Байрон кивнул.

— Это было бы так легко, — без нажима сказал он. Уэзерби в этом не сомневался.

Таков был Байрон…

Официант принес счет, зная по опыту, что Уэзерби пить бренди за столом не будет. Уэзерби подписал счет и направился к бару, путь его лежал через несколько комнат, где стены были обшиты дубом. Внешность у него была приметная: высокий, в волосах седина, угловатые черты лица, отлично пошитый костюм. Возможно, возраст и притупил его зрение и рефлексы, но комфортабельная жизнь не очень на нем сказалась. Он остался стройным и поджарым и весил ровно столько же, сколько в последнюю свою охотничью экспедицию — с Байроном в Канаде. Уэзерби думал о Байроне, когда вошел в бар.

Странное получилось совпадение.

У стойки пил пиво детектив-суперинтендант Джастин Белл. В неприметном сером костюме и с кирпичного цвета лицом, он как раз на полицейского и был похож больше всего. Приветственным жестом он поднял свою кружку, и Уэзерби присоединился к нему. Уэзерби был рад видеть Белла, который относился к числу старых членов клуба (когда-то он сам его и рекомендовал), причем на обсуждении некоторые члены усомнились: в достаточной ли мере полицейская работа связана с риском и, следовательно, достоин ли Белл членства? Это было еще до того, как правила изменились; тогда в «Искателях приключений» царил совсем иной дух…

— Хелло, Джон, — поздоровался Белл.

— Как поживаешь, Джастин?

— Устал.

— Ты давно здесь не появлялся.

— Некогда было. Завидую я твоей беззаботной жизни. Всегда завидовал. Везет человеку, который может перейти от жизни-развлечения к жизни-отдыху без какой-либо работы в промежутке.

Уэзерби рассмеялся. Он думал точно так же и без тени снобизма считал, что ему очень повезло родиться богатым.

— Выпьем? — предложил он.

Белл согласно кивнул и поставил свою кружку на стойку бара. Бармен, в винного цвета куртке, был очень проворный и вежливый. Он, несмотря на молодость, умел отличать старых членов клуба от новых, знал различие между достоинством и фамильярностью. Уэзерби взял бренди, а Белл — еще пива. От любви к пиву у него уже начала расплываться талия.

— Рад тебя видеть, — обронил Уэзерби.

— Собственно говоря, сюда я пришел как раз для того, чтобы встретиться с тобой. Я рассчитывал, что ты будешь в клубе.

— Господи. Опять тот штраф за неправильную парковку?

Оба рассмеялись при упоминании о его маленькой провинности.

— Мне нужен твой совет, Джон, — пояснил Белл.

— О чем идет речь?

— Возможно, об убийстве.

Уэзерби удивленно моргнул. Белл сделал большой глоток пива.

— По крайней мере, мы рассматриваем это как убийство. А что произошло в действительности, я не знаю.

— Но разве я могу что-то советовать по таким вопросам?

— Возможно, нет. Если это в самом деле убийство, то нет, конечно.

— Звучит загадочно, — заметил Уэзерби. Он начал очень аккуратно набивать свою трубку. Бренди он еще не попробовал.

— Да, в чем-то и загадочно. Думаю, ты об этом где-нибудь читал. Обезглавленное тело в Дартмуре. Кажется, так назвали это газеты.

— О да. Да, я что-то такое читал. Не совсем твоя территория, а?

— Ну, там было кое-что необычное. Местный главный констебль сам не смог разобраться и попросил у нас помощи. И правильно сделал, по-моему. Но я тоже в замешательстве. В общем, комиссар полиции поручил это дело мне и Тэрлоу. Я только что вернулся оттуда. Специально для того, чтобы увидеться с тобой.

Уэзерби набил свою трубку, зажег. А Белл закурил сигарету.

— Итак… — поторопил его Уэзерби.

— Существует вполне определенная вероятность, что это убийство совершено каким-то хищным животным. Такое предположение подтверждается всем, кроме одного любопытного факта. И я не знаю никого, кто мог бы лучше тебя помочь мне в этом деле.

— Вот как, — нейтрально ответил Уэзерби. Он наконец попробовал бренди. — А какое животное ты представляешь в этой роли?

— Никакое. Я же ничего не знаю о хищниках, а Тэрлоу знает еще меньше. У моей жены была когда-то кошка, но она убежала. И, кажется, в моем саду живет крот. Вот и все.

Уэзерби улыбнулся.

— Я подумал — может быть, ты сможешь что-то подсказать мне, осмотрев раны на теле и гипсовые слепки следов на земле.

Уэзерби кивнул:

— Да, вероятно, я смогу. На земле следы отчетливые?

— Не очень.

— Ну что ж, я хотя бы выскажу предположение о том, какое это могло быть животное. Плотоядное, надо полагать?

— Даже этого я не знаю точно. Тело не обглодано, если это о чем-нибудь говорит. Однако оно растерзано. Сильно. Полицейский врач клянется, что это мог сделать только дикий хищник. Мы бы однозначно и пришли к такому заключению, если б не один интересный факт — тот самый, который подчеркивали все газеты: примечательный инцидент обезглавливания, как мог бы выразиться сэр Артур Конан Дойл. Вот это и смутило местную полицию. Ну, там главный констебль совсем старикан, к тому же увлекается портвейном…

Белл помолчал.

— Голову мы не нашли.

Уэзерби размышлял несколько мгновений, затягиваясь трубкой. У него было легкое ощущение возврата старых времен: он обдумывает проблему в этом уютном баре, хотя разговаривают вокруг о людях и искусстве, а не о жизни и смерти.

— Значит, это животное — если там действительно было животное — оказалось настолько сильным, что смогло оторвать голову мужчине, да?

Белл пожал плечами.

— В Англии? Вряд ли. Разве что свора одичавших собак, но я так не думаю. Ваши люди, разумеется, проверили все зоопарки и цирки — не сбежал ли крупный хищник?

Белл обиженно взглянул на него. Уэзерби чуть смутился.

— Да, да. Извини, Джастин.

— Вообще-то ситуация еще более неясная… — со вздохом проговорил Белл. — Дело в том, что голова не была оторвана. Зверь так не оторвет. Тело было чуть ли не изодрано на клочки зубами и когтями, а голова — отделена весьма аккуратно…

Уэзерби нахмурился, окутанный табачным дымом.

— Это означает, что была приложена огромная сила. Какое-то животное оказалось достаточно сильным, чтобы схватить голову лапами и оторвать ее одним резким, взрывным движением. В то же время придерживая тело…

— Получилось очень чисто — будто нож или гильотина, — проговорил Белл. Он помрачнел, вспоминая, как выглядело тело. — Какое животное могло так сделать?

— Я не знаю. Возможно, если бы я увидел следы… Бизон, к примеру, мог бы отделить голову человека от туловища одним ударом рогов. Но если тело было изодрано лапами — я просто не знаю, Джастин. Возможно, какой-то сумасшедший с оружием наподобие когтей?

— Нет. Следы на теле были оставлены настоящими когтями. И зубами. Человек этого не мог сделать.

— Ну что ж, я буду рад помочь, если смогу.

— Тогда поезжай со мной в Дартмур. За наш счет, разумеется. Земля была мягкая, и мы получили неплохие слепки. Вдруг ты определишь, чьи ноги оставили эти следы вблизи тела.

Белл вдруг вспомнил, что его расходы тоже оплачиваются. И еще заказал выпивки обоим.

— Я уже давно не ходил по следу, — заметил Уэзерби. — Хотя вряд ли эти навыки забываются быстро. Попробую.

Белл вытащил из кармана карту и развернул ее на стойке бара, придавив один уголок кружкой. Это привлекло любопытные взгляды некоторых молодых членов клуба. Давно уж в этом баре не рассматривали карту. Белл ткнул толстым пальцем:

— Тело нашли вот здесь. Рядом с ручьем.

Уэзерби кивнул, автоматически воссоздавая облик местности по контурной карте. Потом он нахмурился и вытащил трубку изо рта.

— Ты ведь знаком с Байроном?

— О да, — кивнул Белл.

— А он, кстати, живет в этих местах. — Уэзерби еще раз окинул взглядом карту. Карта была хорошая, очень подробная. — Его дом не более чем в миле от того места, где было обнаружено тело.

— Да, я знаю.

— Ты мог бы и не ехать сюда, а попросить совета у него. Или он сейчас уехал куда-нибудь?

Белл досадливо поморщился.

— Вообще-то я побывал у Байрона, — проговорил он после короткой паузы. — Но он не захотел мне помочь. Он всегда был какой-то странный, этот Байрон. Похоже, история с обезглавленным телом его просто позабавила, он выразился в том смысле, что людей нужно убивать побольше, а то слишком уж их много расплодилось. Весь мир, говорит, переполнен людьми…

— Да, это в духе Байрона. Но как же его могла не заинтересовать такая загадка?

— Гипсовыми слепками он заинтересовался, тут никаких сомнений. Долго их рассматривал, и мне показалось, он догадывается, кто мог оставить такие следы. Но потом лишь пожал плечами и никакого мнения не высказал. Вместо того порекомендовал встретиться с тобой. Сказал, тебя судьбы человечества интересуют больше. — Белл помолчал. — Разумеется, я и так собирался тебя повидать. А к Байрону отправился первому, потому что было ближе.

Уэзерби ухмыльнулся:

— Примерно как охотиться на тигров в Африке. А ты уверен, что справился во всех зоопарках?

Оба рассмеялись, и теперь выпивку заказал Уэзерби.

— Собственно говоря, на Байрона это не похоже — упустить такой случай. — Уэзерби задумался, хмурясь. — Не то чтоб он особенно ценил жизнь, человеческую или другую — его больше интересует смерть, — но если бы он считал, что это опасное животное, он схватил бы свою винтовку. И чем опаснее животное, тем скорее он бы за ним пошел. В последнюю нашу встречу он меня выругал за то, что я ушел от опасностей и живу в городе. Или он не думает, что это опасный зверь, или просто не захотел помочь властям, так тоже может быть. И даже вероятнее всего. Возможно, он сейчас самостоятельно ищет убийцу. Насколько я знаю Байрона — он его найдет. Но все же, как ты и сказал, он странный человек, я не смог бы предугадать его поступки.

— Так ты поедешь со мной, Джон?

— Ты мог бы захватить слепки сюда.

— Да, я об этом подумал. Но я хотел, чтобы ты сам приехал на место. Произошло убийство без явного мотива — оно может остаться нераскрытым. А хуже всего, что такие немотивированные и нераскрытые убийства очень часто повторяются. Человек это или зверь, существует большая вероятность, что он будет убивать и дальше.

— Потому ты и хочешь, чтобы я был там.

— Вот именно. Если кто и способен найти убийцу, то как раз ты. А если, Боже упаси, произойдет новое убийство, тебе будет проще идти по свежему следу. В нашей ситуации больше пользы принесет прямое действие, чем дедукция. Как никогда, разумеется, не говорил Дойл.

Уэзерби кивнул. Его ничто не удерживало в Лондоне, и мысль о том, что он скоро опять окажется под открытым небом, была ему приятна. Да и Байрона будет интересно повидать. Он и Байрон много раз делили опасность, и если это была единственная связь между ними, то, несомненно, связь сильная.

— Хорошо, Джастин. Я поеду.

Белл сложил карту и засунул в карман. Все карманы его костюма оттопыривались, чем-то переполненные, и Уэзерби мысленно улыбнулся: а нет ли в одном из них увеличительного стекла? Перед тем как расстаться, они решили выехать в Дартмур рано утром.

— Деталей и очень много, и в то же время недостаточно, — продолжил Белл рассказ об убийстве. — Человек, обнаруживший тело, определенно не был с ним связан ничем иным, кроме этого обстоятельства. Тело опознали, хотя и не без труда. Это был старик по имени Рэндол, живший отшельником в тех местах; его несколько раз арестовывали за браконьерство. Вероятно, как раз браконьерством он и занимался, когда его настигла смерть. Следы показывали, что Рэндол шел по холму, а потом, увидев своего убийцу, бросился вниз, к ручью. Он уже почти достиг воды, когда убийца нагнал его, и умер на том же месте, где нашли тело. Не было никаких признаков того, что он получил ранения во время бега — а так бывает, когда зверь, догоняя добычу, заваливает ее в несколько приемов. Нет, как только преследователь настиг человека, он тут же его и убил. Мы нашли следы непродолжительной, но яростной борьбы, Рэндол перекатился несколько раз, у него сломаны ногти. Одежда разорвана в клочки, а вот из карманов ничего не взято, там остались деньги и немного табаку. Рэндол был забавной и колоритной личностью, ни с кем не враждовал. Кому понадобилось его убивать?

Белл умолк, он несколько раз тряхнул головой в недоумении.

— Ужасная смерть, — вновь заговорил он. — Не хотел бы я увидеть еще один такой труп.

Белл опять тряхнул головой.

Ему предстояло увидеть в скором будущем как раз то, чего он видеть не хотел.

«Будь я проклят, — подумал Брайан Хэммонд. — Ну и дурак же я».

Он наклонился вперед, обеими руками стискивая рулевое колесо, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь струи дождя на ветровом стекле. Но дорога была почти не видна. Бледные лучи фар/ едва высвечивали стволы деревьев. На угловатом лице Хэммонда застыло хмурое, обеспокоенное выражение. Он был коммивояжером, но походил больше на торгового моряка. Да и работал в торговом флоте, раньше, когда был моложе, но тогда он походил на коммивояжера. Брайан напряженно сидел на своем месте, зажав в зубах сигару, и с трудом вел машину по извилистой проселочной дороге.

«Ну как же, — ругал он себя, — я мог пропустить тот поворот? И почему не ставят указатели на этих проклятых дорогах? Тут любой заблудится, без ука-зателей-то. Я плачу большие налоги, а даже знака дорожного найти не могу. Не говоря уже о бензозаправочной станции».

Он опустил глаза — взглянуть, сколько осталось бензина. Стрелка дрожала в самом низу: бак был почти пустым.

«Вот уж Богом проклятые места, — подумал он. — Все эти деревенщины спят, не у кого спросить дорогу, ни одного дома нигде не видно. А если и есть дома, их не увидишь в такой дождь. Бензина хватит на милю или две, не больше. Проклятая машина буквально глотает бензин. Надо бы купить другую, поменьше, но тогда будет слишком мало места для всех этих проклятых образцов. Хотя какая разница. За весь день я ничего не продал. Босс будет визжать, как свинья недорезанная, чтоб ему пусто было. Как я, интересно, могу продавать электронику в этих проклятых местах. Здесь нет ничего, кроме овец. Тут и об электричестве, наверное, еще не слышали…»

За поворотом, довольно крутым, простиралась все та же пустынная дорога.

«А этот проклятый Эд Дэйвис работает в Лондо — не, — мрачно думал он. — Сегодня, должно быть, много чего продал и сейчас празднует. Везучий мерзавец. Шампанское пьет, зараза. Будь он проклят. Получил хорошую территорию только потому, что работает в фирме дольше меня. Это несправедливо».

Машина задела высокую обочину дороги, и Хэммонд скрипнул зубами, выворачивая руль. Ему было очень жаль себя. Если бы в мире была справедливость, он бы сейчас сидел дома у камина, а жена готовила ему чай. «А кстати, чем сейчас занимается жена? Она терпеть не может, когда я в разъездах. Конечно, она знает, что со мной здесь ничего случиться не может. Просто любит, чтобы я был дома. Страстная она у меня, это точно. Интересно, пошла она сегодня в пивную? Он сильнее прикусил сигару. Да нет, одна она в пивную не пойдет. Она не такая. Она у меня верная жена. Но этот проклятый Хамфриз все время пытается с ней флиртовать в пивной. А однажды я заметил, как она ему улыбается. Могу спорить, она пошла в пивную флиртовать с Хамфризом».

Хэммонд взглянул на часы. Пивные уже закрылись.

«Нет, она не в пивной, — подумал он. — Должна быть дома. Я бы ей позвонил, если б в этой дыре были телефоны. Столько налогов плачу, а даже телефонную будку найти не могу, когда нужно. Но если бы я позвонил и ее не оказалось на месте… да ладно, дома она, дома. А вдруг с ней этот проклятый Хамфриз? Если бы я хоть на минуту…»

Хэммонд тряхнул головой, всматриваясь в черную ночь. Машина виляла из стороны в сторону. Образцы товара елозили по заднему сиденью, гудели шины, сильно пахло сигарным дымом. Он провел уже очень много времени в дороге. Двигатель вдруг закашлялся.

«О нет», — в ужасе подумал Хэммонд.

Двигатель всосал последнюю унцию бензина, и машина, прокатившись еще немного по инерции, остановилась. Брайан сидел за рулем, злобно хмурясь. Настроение у него было жуткое. Он уже нисколько не сомневался, что жена его сейчас весело проводит время с Хамфризом, а работу он потеряет, потому что за весь день ничего не продал. Сигара у него потухла, и он снова зажег ее, думая — что же делать? Где он сейчас находится, Хэммонд не имел ни малейшего представления, и куда-то идти в темноте явно не было смысла. Дождь лил по-прежнему. Хэммонд вздохнул, примиряясь с мыслью о том, что ночь придется провести в машине. Фары он выключил, чтобы поберечь аккумулятор. Однако дорога была узкая и темная, сидеть без огней было опасно: другая машина могла, проезжая, задеть. Он открыл ящичек для перчаток и вытащил «мигалку», поднял воротник и открыл дверь. Дождь набросился на него, как на личного врага, и сразу нашел все щели в одежде; ругаясь про себя, Хэммонд прошел назад сколько положено ярдов и установил «мигалку» на треноге. Включил, и сразу замигал красный огонек. По ближним деревьям побежали блики, казавшиеся нереальными, иллюзорными. Хэммонд постоял немного, наблюдая, как то появляются, то исчезают красные деревья. Сигара опять погасла. Хэммонд смотрел на лес — и вдруг из-за деревьев что-то появилось. Сначала он просто удивился, но потом его глаза расширились от ужаса, а сигара выпала изо рта. Рот открылся, чтобы закричать, но из него вырвалось только испуганное повизгивание.

Хэммонд повернулся и побежал, не разбирая дороги. Он пробежал мимо своей машины, ослепший и оглупевший от ужаса. Всего он успел пробежать ярдов пятьдесят, не больше…

Джон Уэзерби сидел у догорающих углей камина, допивая бренди и обдумывая историю, рассказанную Беллом. Комната была комфортабельная. В углу уютно постукивали старинные часы, их маятник чуть отблескивал теплой медью. На полках по всем стенам стояли книги в прекрасных переплетах, ковер лежал пушистый и мягкий, широкие окна были прикрыты тяжелыми шторами. Однако Уэзерби, погрузившийся в мысли, ничего вокруг не видел, он как бы вернулся к прежнему образу жизни, хотя и в другом режиме. Сейчас он пытался прикинуть, с чем именно встретится в Дартмуре, чьи там остались следы, какого животного. Слишком уж много странного в этом деле. И не только в самом убийстве. Байрон… Любому, кто знаком с ним лично, было бы непонятно, почему он никак не отреагировал на столь неожиданную загадку, хотя бы из чисто эгоистических соображений. Уж он-то всегда шел на что угодно, влезал в любую ситуацию, чтобы только подвергнуть свою жизнь опасности: ради чувства опасности он и жил. Причем эта потребность у него росла с возрастом. Уэзерби старался рисковать все меньше, чувствуя, что годы притупили его реакции, он полагался на опыт и выбирал легкий путь; Байрон же ставил перед собой все более и более трудные задачи. Они много раз охотились вместе, в Индии и Африке, и один раз, последний, в самых диких лесах северной Канады. Уэзерби хорошо помнил эту канадскую экспедицию. Никогда прежде Байрон не шел на риск столь бессмысленный — опасность ради самой опасности. В тех местах водились особенно крупные медведи, и Байрон хотел выйти на такого медведя в одиночку, он настаивал, чтобы Уэзерби находился на значительном расстоянии и помочь Байрону, в случае необходимости, никак не сумел бы. К тому же, хотя у Байрона были прекрасные мощные винтовки, он позаимствовал у проводника легкую винтовочку — вообще-то, ствол неплохой сам по себе, но калибр был маловат для медведя. Уэзерби попытался его переубедить, но Байрон и слушать не стал. До сих пор Уэзерби хорошо помнил нервное напряжение, в котором пребывал в тот день. Он ждал на холмике, в кустах. Была осень. Лес переливался и горел красками, на желтом фоне пламенели красные пятна. Земля уже чуть похрустывала от ранних заморозков, с севера тянул пальцы ледяной ветер. Уэзерби провожал взглядом уменьшавшуюся фигуру Байрона: он шел к тому месту, где, как они знали, залег медведь. Красная с черным охотничья куртка Байрона не вырывалась из цветового ансамбля осенних листьев. Он казался уже очень маленьким, удаляясь в сторону густых зарослей, в которых ждала добыча. На таком расстоянии Уэзерби уже не смог бы помочь ему выстрелом. Он сжимал винтовку, но понимал, что она сейчас бесполезна. Байрон был там совершенно один. Когда он подошел к самой чаше, медведь встал на задние лапы, взметнулся ввысь во весь свой рост. Даже на таком большом расстоянии Уэзерби поразили размеры этого чудовища. Выло видно, как Байрон поднял ружье — крошечный человечек в нескольких ярдах от этих четырнадцати сотен фунтов силы и ярости. Казалось, одна голова зверя больше всего Байрона. Внезапно медведь потерял равновесие и начал падать, поворачиваясь вокруг своей оси, а когда упал, долго еще извивался в предсмертных судорогах — только после этого до Уэзерби донесся щелчок выстрела. Байрон повернулся и поднял винтовку, подзывая Уэзерби. Уэзерби быстро пошел к нему.

Байрон улыбался, рассматривая медведя. Это была улыбка чистейшей радости. Он выстрелил один раз, вверх, в возвышавшуюся над ним голову, и пуля, пробив небо этой ужасной пасти, вошла в мозг. Выходного отверстия не было. На трофее не осталось никаких следов.

— Прекрасный выстрел, — оценил Уэзерби.

— Я не мог промахнуться с такого расстояния. Да и позволить себе промах просто нельзя было.

— Да, с таким стволом. — Уэзерби взглянул на винтовку.

— О, из этой винтовки можно убить медведя, если попадешь в нужное место.

— Очевидно.

Байрон улыбнулся.

— Зачем мне более тяжелое оружие, чем нужно?

Это только портит охотника. Вот, например, твоя винтовка. Из такой ты мог бы свалить медведя и плохим выстрелом, раздробив ему, скажем, плечо или ногу, а затем добить без спешки. Но это не охота, Джон. И не жизнь. Нельзя таким образом сохранять жизнь свою и отнимать чужую. Ты хороший охотник и прекрасный стрелок, но у тебя не та шкала ценностей.

— Возможно, — ответил Уэзерби со смесью восхищения и раздражения; он недопонимал Байрона, и ему это не нравилось.

— Никаких «возможно». Это категорический факт. Объективная правда.

— Но если бы у тебя не получился идеальный выстрел — если бы что-то случилось, если бы медведь в ту секунду отклонился на несколько дюймов, — ты бы не остановил такого зверя с помощью легкой винтовки. Уж ты-то знаешь, как бросается раненый медведь: каким бы удачным ни оказался второй выстрел, он успел бы тебя убить.

Байрон опять улыбнулся. Сейчас улыбка была уже совсем иной.

— Да, — согласился он. — Но это не имеет значения.

Уэзерби поднял брови.

Байрон швырнул ему винтовку. Уэзерби ее поймал. Вдруг он понял, что имеет в виду Байрон. Он передернул затвор. Вылетела пустая гильза. В винтовке был всего один патрон.

— Ты сумасшедший, — прошептал Уэзерби.

И Байрон расхохотался в безумном восторге…

Позже, у костра, Байрон пребывал в задумчивом, философическом настроении. Первоначальное чувство радости попригасло, и ему, очевидно, хотелось поделиться с Уэзерби своими воззрениями. Они были наедине. Проводник свежевал медведя на том же месте, где он был убит, — слишком большая туша, не перетащишь. Уэзерби все еще был под впечатлением риска, на который пошел Байрон: такой риск ему казался действительно безумным.

— Неужели ты не понимаешь, Джон? — Казалось, для Байрона было очень важно, чтобы его поняли.

— Я не знаю. Эмоциональную сторону я могу понять, да. Но это же самоубийство, Байрон. Когда-нибудь…

Байрон жестом заставил его умолкнуть. В меркнущем свете костра глаза Байрона блестели неестественно ярко.

— Опасность, Джон. Только в тисках опасности мы живы. Только рискуя жизнью, можно по-настоящему ее оценить. Сравни нас и городских мужчин, кастрированных цивилизацией, размягченных безопасностью. В городах нет жизни, нет опасности и радости, нет риска, а значит, и рисковать нечем. А отнимая жизнь, мы ее дарим, Джон. Убитый мною медведь никогда не был более живым, чем за мгновение до того, как моя пуля пробила его мозг. Если мы, охотники, становимся более живыми и острее воспринимаем окружающее, то еще сильнее это должно действовать на нашу добычу. Я люблю зверей, которых убиваю, Джон. Зверей, которые убьют меня, если я замешкаюсь, если чего-то не замечу, если промахнусь. Так вот, я их люблю. Из меня мог бы получиться величайший в мире укротитель диких животных. Мы с ними друг друга понимаем. Я чувствую их мысли и переживания. Не существует животного, с которым я не мог бы справиться. Если же я решу подружиться со зверем, вместо того чтобы его убить… — Голос его стал мягче, он смотрел куда-то вдаль, где едва угадывались в темноте поросшие лесом холмы. Он не посмотрел на Уэзерби, когда заговорил снова. Возможно, он не к Уэзерби и обращался.

— Но я люблю убивать, — промолвил он. — И может быть, даже хочу, чтобы меня убили, но — только так, как делаю это я сам.

Вернулся проводник, он приволок шкуру медведя на специальной повозке, и больше они о таких вещах не говорили. То был последний раз, когда они охотились вместе.

Уэзерби стало не по себе, когда он вспомнил эти странные слова, произнесенные очень давно и очень далеко. Байрон вызывал у него такое чувство — будто зверь, от которого не знаешь что ожидать: то ли он бросится на тебя, то ли убежит. Ну… в Байроне было много от дикого зверя, тут уж никаких сомнений. Человек-диковина. Интересно, подумал Уэзерби, изменился ли он с годами, и увидеть его сейчас будет интересно. При этой мысли он вспомнил, что времени уже много, а завтра рано вставать. Они с Беллом договорились встретиться в восемь утра. Уэзерби принципиально не пользовался будильником и умел настраивать себя на пробуждение в определенное время, однако прошло немало лет с тех пор, как он практиковал этот свой метод. Получится ли сейчас, он не знал и решил поскорее лечь в постель.

Уэзерби допил рюмку, глядя на тлеющие угли. Вдруг послышался стук кольца на входной двери, резкий звук пронизал тишину пустых комнат.

Уэзерби нахмурился. Поздновато для визитов, а неожиданных гостей он не любил ни в ранний час, ни в поздний. Он пожал плечами, вышел в коридор и направился к двери.

У порога стоял Белл, вид у него был взволнованный.

— Извини, что беспокою, — пробормотал он.

— Ничего. Входи.

Белл вошел, шляпу свою он держал обеими руками. Казалось, это уже совсем не тот человек, который еще недавно был с Уэзерби в клубе.

— Ты что-нибудь забыл мне сказать?

Белл покачал головой.

— Идем в кабинет. Там камин. Хочешь выпить?

— Некогда, Джон. Я должен немедленно ехать в Дартмур. Хорошо бы и ты со мной поехал.

— Сегодня? — удивился Уэзерби. Идея эта ему не нравилась. — А нельзя подождать до утра? Я бы сел на поезд и встретился с тобой там.

— Я хочу, чтобы ты посмотрел на следы, пока они еще свежие.

— Ты о чем? — недоуменно спросил Уэзерби.

Белл будто очнулся.

— Извини, Джон. У меня ум за разум зашел. Я же тебе не объяснил.

— Что не объяснил?

— Убийца, кем бы он ни был, убил еще одного человека.

Машину, очень быструю, вел искусный водитель-полицейский, а дороги в этот час были пустыми. Уэзерби и Белл сидели сзади. На Уэзерби была старая охотничья куртка, он захватил с собой одну из своих спортивных винтовок. В душе его звучал отзвук былой мелодии — радостное волнение в начале охоты, — но лишь отзвук, ибо обстоятельства изменились. Теперь шла скорее охота на тигра-людоеда, а не погоня за эффектным трофеем. Они почти не разговаривали. У Белла был усталый вид, лицо осунулось, и он беспрестанно курил сигареты. Ехали в полной темноте. Огни Лондона остались позади, а на Сэлисбери-плэйн они попали под дождь с сильным ветром. Однако скользкая дорога не смутила водителя, и они даже не снизили скорость. Небо едва начало светлеть, когда машина въехала на автостоянку у отеля «Бридж».

Водитель достал карту, быстро в ней разобрался, что говорило о немалом опыте, выехал со стоянки и свернул на узкую дорогу, ведущую на север. Теперь пришлось ехать медленнее. Вскоре в глаза ударил яркий свет.

Место происшествия было огорожено лентами и освещалось лампами. Среди деревьев по обе стороны дороги сновали полицейские в форме. Несколько машин стояло вдоль обочины, а предупредительная «мигалка» Хэммонда все еще равномерно вспыхивала, но свет ее терялся на фоне ярких ламп.

Сержант уголовной полиции Тэрлоу быстро подошел к ним и открыл дверцу машины. Лицо у него было мрачное. Он держал в руке электрический фонарь, а его ботинки были в грязи.

— Я оставил тело на месте, — доложил он.

— Опознали? — спросил Белл. Он вылез из машины со своей стороны, Уэзерби — со своей.

— Да. Удостоверение водителя и кредитные карточки в ящике для перчаток. Мужчина по фамилии Хэммонд. Коммивояжер из Лондона. Очевидно, у него кончился бензин, и он отошел от машины, чтобы поставить аварийную сигнализацию. — Тэрлоу взглянул на «мигалку». Вид у нее в потоке света от ламп был жалкий.

— Выключите эту штуку, Бога ради, — раздраженно потребовал Белл.

Кто-то мгновенно выполнил указание.

— Убийца вышел из-за деревьев вон там, и Хэммонд успел пробежать примерно пятьдесят ярдов. — Белл посмотрел в ту сторону, куда показывал Тэрлоу.

— Он пробежал мимо своей машины?

Тэрлоу кивнул.

— А ведь логичнее было бы вернуться в машину и запереть дверцу. — Белл сказал это больше себе, чем кому-либо другому.

Тэрлоу кивнул.

— Замки действуют на всех дверцах, — сообщил он. — Я об этом тоже подумал. Наверно, у него не было времени открыть дверцу или он от испуга перестал соображать.

Уэзерби, обогнув машину, подошел к ним. В руках он держал свою винтовку. Тэрлоу поднял бровь, и Белл представил их друг другу. Они пожали руки, у Тэрлоу ладонь была влажная.

— Что-нибудь еще? — осведомился Белл.

— Все как в тот раз. Множество следов. По виду они такие же. Тот же зверь, который убил Рэндола.

— Кто нашел тело?

— Молодой парень. Он ехал на велосипеде домой от своей девушки. Сейчас он в моей машине. Наверное, он появился здесь всего через несколько минут после того, как это произошло. Тело было еще теплое, когда я сюда приехал. Парень до сих пор трясется от страха.

— Ему повезло, что он не проехал тут чуть раньше, — заметил Белл. — Я с ним потом поговорю. Давайте осмотрим тело.

Они прошли мимо машины Хэммонда. Уэзерби не расставался с винтовкой. Тело было прикрыто резиновой простыней, рядом образовалась лужа крови. Рядом стоял молодой констебль с очень бледным лицом.

— Откройте, — потребовал Белл.

Констебль присел на корточки и осторожно стянул простыню. Уэзерби поморщился. Тело было чудовищно обезображено, из разорванного живота вывалились внутренности. Уэзерби уже доводилось видеть такую смерть, и сейчас первой мыслью было — убил леопард. Молодой констебль быстро поднялся и отошел к краю дороги, там его вырвало.

— Голову нашли? — осведомился Белл.

— Нет. Она исчезла, — ответил Тэрлоу.

«Не леопард», — подумал Уэзерби.

— Ну, Джон? — спросил Белл.

Уэзерби, опустившись на колени и чуть увязая в грязи, разглядывал следы. Дальше, под деревьями, детектив делал гипсовые слепки. Техники-криминалисты снимали отпечатки внутри машины, измеряли расстояния и позиции. Работали все быстро, искусно, и можно было не сомневаться, что они ничего не пропустят. Уэзерби поднял голову, хмурясь. Лицо Белла вдруг ярко высветилось фотовспышкой — рядом работал полицейский фотограф.

— Я не знаю. Мне кажется, что такие следы я уже когда-то видел. Но никак не могу сообразить, чьи они. Вот здесь похоже на гигантского хорька, однако обрати внимание, как глубоко уходят когти. А там, дальше, они другие.

— Другие? — резко переспросил Белл.

Уэзерби кивнул.

— Ты хочешь сказать, могло быть два хищника? И они разные?

— Возможно. Но, вероятнее всего, следы изменились, когда это существо побежало. При шаге следы иные, чем при беге.

Билл кивнул. Уэзерби поднялся, отряхивая колени.

— До этого места зверь шел, — продолжал Уэзерби. Он бросил взгляд на дорогу. — А отсюда побежал за своей добычей. Поэтому изменились следы. Но, Джастин, когда зверь шел, то шел он на двух ногах.

Некоторое время они молчали.

— Ты можешь его выследить? — спросил Белл.

Они вернулись к его машине. Струи дождя еще косили в свете ламп, в начавшем светлеть небе проявились черные тучи. Тэрлоу стоял рядом, нервно поглядывая то на одного, то на другого.

— Может быть. Когда рассветет. Мне понадобится дневной свет.

Белл кивнул.

— Значит, здесь мы сейчас больше ничего не сделаем. Можно поехать в отель «Бридж» и подождать до утра. Оттуда и начнем пораньше.

— Если бы мы только знали, кого ищем, черт возьми, — пробормотал Тэрлоу. — Человека или животное?

— Что-то такое, что ходит на двух ногах и бегает на четырех, — добавил Белл. — Человек это или зверь?

— Может, какое-то сочетание? — предположил Тэрлоу.

Белл посмотрел на него, и Тэрлоу в смущении пожал плечами.

— Вы же не верите в такие вещи? — спросил Белл.

— Нет. Конечно, нет.

Но лицо его в предчувствии ожидавших их событий было сумрачным.

К утру дождь перестал, но день был тусклый из-за тумана. Уэзерби и Белл сидели в комнате отдыха отеля «Бридж» у окна, их небритые лица казались смуглыми, обувь была в грязи. Оба очень устали. Ночь получилась долгая, но ничего не принесла. Ранним утром Уэзерби попытался пройти по следу убийцы и сначала довольно легко различал его, но потом потерял. След исчез внезапно, как будто его специально уничтожили, не было никакого перехода. Вот след есть, а вот следа нет. Белл просто сопровождал Уэзерби и никаких предположений не высказывал: в следах диких животных он совершенно не разбирался. Вместе они описали широкий круг, потом еще один, в обратном направлении: животное могло вернуться по своим следам и свернуть в сторону, но ни впереди, ни позади продолжения следа не обнаружили. Они даже прошли дугой по ту сторону дороги — вдруг хитрый зверь вернулся по собственным следам до места убийства, — но тоже безуспешно. Просто нигде и ничего не было. Существо ходило, как человек, бегало, как зверь, и в усталом мозгу Уэзерби родилось предположение: может быть, оно еще и летает, как птица?

Наконец они вернулись к дороге. Их ждала полицейская машина, водитель, опершись о крыло, курил сигарету. Тело Хэммонда убрали, но по темным пятнам крови было издали видно место, где он погиб. Белл остановился у машины, а Уэзерби хотел выяснить еще кое-что. Он присел на корточки и, пользуясь наливной ручкой как линейкой, измерил глубину следов животного, потом измерил также следы Хэммонда и свои. Белл стоял, почесывая голову. Уэзерби сошел с дороги и сделал четвертое измерение в том месте, где убийца еще шел, а не бежал. Он сильно морщил лоб, разглядывая свою ручку, затем медленно подошел к машине, и они поехали в отель.

— Мне очень жаль, Джастин. — Уэзерби смотрел в окно. Туман длинными полосами гулял над моховым болотом, по дороге проезжали редкие автомобили.

— Ты сделал все, что мог, Джон. Если уж ты потерял след, значит, шансов не было никаких.

Уэзерби пожал плечами и отрицать не стал.

— Что теперь? — спросил он.

— Не знаю. Я очень обеспокоен, Джон. Мне пришлют собак, я уже звонил, но я на них не рассчитываю. Так ты по-прежнему не можешь даже предположить, кто это был?

— Сейчас еще меньше, чем прежде. В этом деле ничто ни к чему не подходит, все рассыпается. К примеру, раны на теле. Я бы сказал, что это работа кошки. Особенно если учесть, что разодран живот. Однако это не был ни лев, ни тигр. Зверь, настолько сильный, как эти двое, обязательно сломал бы кости, терзая тело, а в нашем случае раны относительно поверхностные… ребра не сломаны, хотя живот вырван. Похоже больше на леопарда. Какой-то довольно легкий и безумно яростный зверь, острыми когтями он разрывает жертву, а не раздавливает. И это не увязывается с силой, необходимой для такого чистого отделения головы. Сила в этом случае потребовалась бы невероятная.

Белл кивнул, забросил ногу на ногу. Кусок грязи упал на ковер, и Белл задумчиво уставился на него.

— А следы? — спросил он.

— Они мне смутно знакомы, но я никак не могу вспомнить, где видел такие раньше.

— Но не может же быть много животных, которые ходят на задних лапах и бегают на всех четырех, — резонно заметил Белл.

— Возможно, одна из разновидностей обезьян… медведь, хотя это маловероятно. Но в этих следах на земле меня больше смущает нечто иное. А именно — то, как они меняются, когда животное переходит на бег. Следы становятся менее глубокими. Естественно, при распределении веса тела на все четыре ноги так и должно быть, но слишком уж велика разница. Я измерил глубину углублений, используя следы собственных ног для определения резистентности почвы и ориентируясь на следы Хэммонда для контроля — не слишком ли изменились свойства почвы под влиянием дождя. Вывод получился совершенно неожиданный.

Белл ждал, опираясь на локоть. В дверь заглянул официант, но тут же исчез. От стойки регистратора доносились приглушенные голоса.

— Когда животное шло, — проговорил Уэзерби, — оно весило чуть больше, чем я. Вероятно, оно балансировало на задних ногах, и отпечаток в земле был примерно таким же по площади, как мой, но вдавлен глубже. Такому весу соответствует зверь не крупнее леопарда. А когда животное побежало, следы получились совсем неглубокими, это никак не соответствовало распределению веса на две пары ног. Следы с такими характеристиками могло оставить лишь небольшое животное. Весом всего фунтов сорок.

Лицо Белла осталось неподвижным, он спросил:

— Какое это могло быть животное?

— Получается, что это существо будто скользило по земле… как если бы это была большая птица, страус, например; он летать не умеет, но при помощи крыльев приподнимает большую часть своего веса над землей. А если оно еще умело летать, это объяснило бы внезапное исчезновение следа.

— Гигантская птица-людоед? — проговорил Белл намного громче, чем собирался.

Улыбка, появившаяся на лице Уэзерби, казалась неимоверно усталой.

— Нет, это невозможно. Я лишь перебирал противоречивые факты. Ни одна птица не бегает на четырех ногах, да и пятипалых ног у них не бывает.

— Тогда что же?

— Я представляю себе только один вариант: огромная скорость этого существа при беге, даже фантастическая. Тогда оно может в прямом смысле скользить по поверхности земли.

Глаза Белла блеснули — он добавил еще крупицу к собираемой информации об убийце.

— Итак, мы знаем, что оно чрезвычайно быстрое, — подвел он итог.

— Но тут возникает другой парадокс.

— Какой же?

— Жертва… Хэммонд… он пробежал около пятидесяти ярдов…

— Пятьдесят три и несколько дюймов, — уточнил Белл.

— Да. Но как мог человек пробежать такое расстояние, если его преследователь умеет развивать огромную скорость? Наше гипотетическое существо не схватило Хэммонда сразу, оно преследовало его с большой, судя по всему, скоростью, однако же не могло догнать на протяжении пятидесяти ярдов.

Вероятно, шесть или семь секунд… И это были ужасные секунды для Хэммонда.

— Ну, оно, вполне возможно, дало ему возможность отбежать немного… играло с ним… как кошка, да?

— Может быть. Я не знаю, что и думать. Тут чуть ли не создается впечатление, что животных было два и они разные. Одно большое и двуногое, второе поменьше и о четырех ногах — но я не видел двух разных картин в следах, а только переход одной картины в другую.

Наступившее после его слов молчание затянулось, но мозг Белла лихорадочно работал.

— Животное… существо… которое умеет произвольно менять свою форму? — спросил Белл у окна. Или у темного тумана за окном. Он думал о том, на что намекнул Тэрлоу, и Уэзерби знал, что у него на уме. Но это было уж слишком чудовищно для серьезного рассмотрения. Слишком абсурдно, чтобы поверить хотя бы на секунду. В этой стадии…

— Должно быть какое-то объяснение, — проговорил Уэзерби. — Какой-то факт, вероятно, ускользает от нас, что-то очень простое, чего мы не понимаем.

— Конечно, — согласился Белл. Он продолжал смотреть в туман.

Опять заглянул официант. Это был нервный маленький человечек, подавленный присутствием крупного полицейского чина — не столь уж редко совершенно невинные люди больше боятся закона, нежели преступления.

Белл сделал ему знак, и официант медленно подошел к ним.

— Сэр?

— Кофе, — потребовал Белл.

— Сию секунду, сэр.

— И принесите бумагу.

— Бумагу, сэр?

— Бумагу, черт возьми. На чем писать.

— Да, сэр.

Официант отошел, плечи его распрямились.

— Вот, совершенно очевидно, человек, никогда не нарушавший закон, — заметил Белл, проявляя знание психологии, не всегда свойственное полицейским. И он улыбнулся холодной улыбкой человека, который, не колеблясь, поступится законом ради правосудия.

— Мы так мало знаем, — продолжал он. — Перед нами самые разнообразные факты, и они не складываются в единое целое. Такого убийцу не поймаешь, пока не проявится какая-то закономерность, а ее проявления приходится ждать — очевидно непригодный метод. Сколько еще смертей должно произойти, прежде чем из них сложится полная картина? Скажи, Джон, звери тоже последовательны в убийствах?

— Безусловно. По-моему, даже больше, чем люди. И конечно, у зверей есть свои особенности.

— А этот убийца тоже будет последователен?

— Да. По меньшей мере в территориальном отношении и времени нападений… их частоте. Но он не пожирает свои жертвы, так что мы не сможем предугадывать его действия по циклу голода. Цикл будет зависеть исключительно от жажды крови, но чтобы делать какие-то выводы, мы должны знать, кто именно убивает… Ну или действительно ждать развития событий.

Белл болезненно поморщился. Возвратился официант с кофе и блоком писчей бумаги на подносе, осторожно разложил эти предметы на столике и встал, вытянувшись, рядом. Белл махнул рукой, и он отошел. Оторвав лист от блока, Белл заговорил размеренным тоном:

— Обе смерти произошли не далее мили друг от друга. Возможно, это сужает поле, возможно, нет. — Он начал делать пометки на бумаге шариковой ручкой. — Если это животное, у него должно быть логово где-то в этой зоне… пещера, дупло в дереве… какое-то место, которое оно считает домом. У всех животных есть, как я понимаю, развитое чувство территориальности. — Уэзерби кивнул, но Белл смотрел на бумагу и говорил главным образом себе. Его ручка буквально летала — он чертил грубую карту. Уэзерби смотрел, как линии приобретают форму и содержание: Белл хорошо запомнил местность. У вертикальной линии он поставил крестик, кончик ручки завис над ним, потом переметнулся и начертил второй крестик. Задумчиво кивнув, Белл написал на карте несколько слов, опять кивнул и повернул карту к Уэзерби. Он постучал ручкой по бумаге. Опытным глазом Уэзерби сразу увидел, что Белл включил все необходимые пункты и что карта прекрасно отражает территорию в привязке к событиям.

Главная дорога шла по диагонали, плавной, выгнутой к юго-западу дугой от верхнего правого к нижнему левому углу; эта линия пересекалась ручьем, извивавшимся в центре листа. Ручей протекал под дорогой, и на этом месте стоял отель. По отношению к дороге отель находился в южной стороне, а напротив другая линия, представляющая узкую проселочную дорогу, сворачивала направо, к северу. Рядом с ручьем, к западу от отеля, крестиком было показано место, где погиб Рэндол; на проселочной же дороге к северу от отеля чернел крестик Хэммонда. Отель и два мрачных креста образовывали треугольник.

Ручка Белла перепрыгивала от крестика к крестику.

— Как видишь, если по прямой — расстояние между убийствами небольшое, — прокомментировал он.

— Сколько там, мили две?

— Приблизительно.

— А где дом Байрона?

— Байрона?

— Я хотел бы с ним поговорить.

Белл придвинул лист к себе и прибавил еще одну линию и квадратик. Линия изображала узкую дорожку, ведущую на запад от проселочной дороги, в конце ее располагался дом Байрона.

— Эта дорожка ответвляется от проселочной дороги чуть ли не рядом с тем местом, где был убит Хэммонд, — пояснил Белл. — Она идет через живые изгороди примерно милю и кончается у дома Байрона. Это была когда-то помещичья усадьба, но давно, еще до появления автомобилей, так что дорожка узкая.

Уэзерби прикидывал расстояния, думая — не сходить ли к Байрону. Он видел, что если прибавить дом Байрона к трем точкам треугольника, получится чуть неправильный квадрат. Но это ничего не значило. Белл опять что-то чертил на бумаге, но уже просто так, загогулины. В Англии не такие уж большие расстояния, и Уэзерби, продолжавшему смотреть на карту, пришла идея. Он выглянул в окно и поднял брови.

— Есть какие-нибудь соображения? — поинтересовался Белл.

— Возможно. Я думаю, нужно относиться к этой проблеме так же, как если бы мы имели дело с тигром-людоедом. Мне уже доводилось этим заниматься. Вместо того чтобы выслеживать зверя или предугадывать его действия, мы могли бы его заманить в какое-то определенное место.

— Устроить ловушку?

Уэзерби кивнул.

— Как? — спросил Белл.

— Привяжем козу или что-то в этом роде. Хотя этот зверь, очевидно, предпочитает человека…

— А человека мы привязать не можем.

— Вот если бы оставить труп на месте…

— Здесь не Индия, Джон. Ты же знаешь, что я так не могу. Скандал будет огромный.

— Конечно. Поэтому приманкой стану я. Но не в одном конкретном месте, а стану прогуливаться по болотам и дорогам — что ты на это скажешь? Вероятность успеха невелика, но не столь уж и мала. На болотах по ночам не может быть много людей, а если территория небольшая, то и возможности убийцы ограниченны. Если я буду афишировать свое присутствие…

Белл нахмурился.

— Хочешь стать потенциальной жертвой? Я тебя не за этим сюда привез.

— Такие прецеденты уже были.

Белл покачал головой, скорее размышляя, нежели отказываясь от этого предложения. А Уэзерби своей идеей сразу увлекся. Давно уж он не…

— Я не могу отпустить тебя одного, — заявил Белл.

— Но я должен быть один. Это работа для одинокого охотника, а не для отряда. Если появится толпа, это сразу насторожит зверя. И, разумеется, не может быть и речи о твоем разрешении. Я имею полное право гулять по болотам ночью. Ничего официального. Ты ни при чем.

— Ну что ж, помешать я тебе не могу.

— Может получиться, Джастин. Я думаю, попробовать стоит.

Белл по-прежнему хмурился.

— Ну что мы можем потерять? — настаивал Уэзерби.

— Твою голову.

В молчании они допили кофе.

— Не исключено, что я уговорю Байрона присоединиться ко мне, — продолжил Уэзерби. Он опять взглянул на карту. — Мы с ним работали вместе по людоедам. Я схожу к нему сегодня. Но я хотел бы попробовать, с Байроном или без него.

— Как я уже сказал, остановить я тебя не могу. Официально. Мешать не буду. Разрешения на стволы у тебя не просрочены?

— Нет, все в порядке. Да, в общем-то, и не должно быть никакой опасности. Мы слишком зациклились на непонятных сторонах этого дела, Джастин. А ведь тут не может быть ничего более опасного, чем обычная охота на крупную дичь. Это же не привидение, не что-то сверхъестественное, а просто зверь, которого нужно убить, — я часто их убивал из спортивного интереса. Но поскольку здесь Англия, а не джунгли, обстоятельства дела произвели на нас значительно большее впечатление, контраст разжег наше воображение. Однако если я не стану приближаться к деревьям и скалам, буду держаться на открытых местах, где меня нельзя застигнуть врасплох, опасность уменьшится. Обе жертвы не ожидали нападения и были без оружия, и обе смогли пробежать какое-то расстояние, прежде чем были убиты. Но даже если этот зверь действительно настолько быстр, как можно заключить по оставленным следам, я буду наготове. И не побегу.

— Послушать, так тебе очень нравится эта идея.

— О, я так давно не ходил на охоту…

— Если понадобится какая-то помощь…

— Неофициальная?

— Я никогда не устанавливаю пределов, — ответил Белл.

Уэзерби кивнул.

— Я дам знать.

— Еще кофе? — осведомился Белл.

Он заметил глаз официанта, появившийся за углом. Глаз опять исчез, и они услышали шепот в коридоре. Белл хмуро уставился на дверь.

— Нет, не нужно. Я хочу привести себя в порядок, а потом пойду к Байрону.

— Я дам машину и водителя в твое распоряжение.

— Хочешь со мной?

Белл отрицательно покачал головой. Видеть Байрона еще раз он не хотел. Ему показалось, что Байрон мысленно смеялся над ним, когда он приехал посоветоваться. А вот вторую чашку кофе он бы выпил с удовольствием, потому и смотрел на дверь в ожидании официанта. Но появился другой человек. Уэзерби встал, и этот человек направился прямо к их столику. Это был рано облысевший, невысокого роста человек, с незлобивыми глазами и в до неприличия мятом пиджаке. В нем сразу угадывался репортер, даже если бы из нагрудного кармана и не торчали блокнот и ручки.

— О Господи, пресса… — простонал Белл.

Репортер протянул руку Уэзерби.

— Суперинтендант уголовной полиции Белл?

— Неужели я похож на детектива? — изображая ужас, спросил Уэзерби.

— Аарон Роуз, — представился репортер и назвал свою газету. Это был скандальный воскресный листок. Роуз обошел Уэзерби и протянул руку Беллу. Тот поднял к нему мрачное лицо.

— Суперинтендант головной полиции Белл? — повторил Роуз.

— Я похож на детектива? — прорычал Белл.

Голос его звучал в точности как у детектива. Уэзерби, пряча улыбку, прошел к двери, а репортер Аарон Роуз остался у столика, почесывая лысину и размышляя о том, как обманчива бывает внешность.

Водитель знал, где расположен дом Байрона. Уэзерби сел рядом с ним и, пока они выезжали с автостоянки у отеля и пересекали хайвэй, набил свою трубку. Ехали они сейчас в ту же сторону, что и раньше, когда впервые посетили место убийства, и потом, уже при свете, когда Уэзерби пытался разобраться в следах. Однако в этот раз они не поехали столь далеко по проселочной дороге, а свернули на хоть и узкую, но проезжую дорожку слева. Уэзерби уже видел прежде этот поворот и запомнил его. Машина мягко петляла среди живых изгородей, в просветах мелькала открытая местность. Туман еще не рассеялся. Уэзерби смотрел на его густые клочья, висевшие совсем низко, и думал, что ночь в одиночестве на болотах, как бы оптимистично ни говорил он об этом Беллу, может оказаться более страшной, чем ночь в любых джунглях. А причина заключалась в том, что здесь работал фактор неожиданности, резкий контраст между опасностью и мирной повседневной реальностью этой английской равнины. Впрочем, осознание этого лишь подогрело в Уэзерби нетерпение заждавшегося охотника…

Примерно через полмили они увидели пивную, на которую водитель бросил жаждущий взгляд. Это маленькое строеньице с тростниковой крышей называлось, в духе местных традиций, пивная «Торс Короля». Недавние события придавали этому названию зловещее звучание.

— Вам не нужно будет ждать меня у Байрона, — сообщил Уэзерби.

Лицо водителя просветлело. Еще через полмили они остановились у дома Байрона. Уэзерби вышел, а водитель развернул машину и отправился к «Торсу Короля». Некоторое время Уэзерби постоял, сжимая трубку в зубах, рассматривая бывший помещичий дом. Он впечатлял. Здание являло собой творение прошлых времен и непривычного сейчас архитектурного стиля — с фронтонами, башенками и каменными дымоходами, серое и мрачное на фоне болот. Из-за дома доносился характерный ритмичный звук: рубили дрова. Звук этот прекратился, когда Уэзерби направился к входу, а в поле зрения появился Байрон с топором на плече. Улыбнувшись, он пошел навстречу Уэзерби.

— Я так и думал, что без тебя здесь не обойдется, — проговорил Байрон.

Рукопожатие его было таким же крепким, как всегда. Байрон нисколько не изменился; время, казалось, оставило на нем не больше следов, чем на его доме. Это был высокий и стройный, чрезвычайно сильный человек, даже по виду очень выносливый. Лицо его напоминало дубленую кожу, глаза горели жизнью, волосы коротко подстрижены, а одежда на нем была старая. Он оперся о ручку длинного топора.

— Значит, Белл уговорил тебя присоединиться к охоте на ведьм, да?

Уэзерби улыбнулся и пожал плечами.

— Я и не сомневался, что увижу тебя здесь. И рад, что ты не утратил вкус к действию.

Глаза Байрона медленно осмотрели его сверху донизу, и Уэзерби с неудовольствием почувствовал, что его оценивают критически. Он ответил невозмутимым взглядом, выпуская клубы дыма из трубки. Потом Байрон рассмеялся, хлопнул Уэзерби огромной ручищей по плечу, и они вместе двинулись к дому.

— Меня удивило, что ты отказался от предложения, — заметил Уэзерби.

— О, у меня другие интересы. Я еще не перестал жить, Джон. В начале следующего года собираюсь в Южную Америку. Хочешь присоединиться?

— Нет, я от этих дел совсем отошел.

Байрон покачал головой. Переступив порог, они прошли по холодному и безликому коридору. Затем свернули в зал с трофеями. В камине жарко горели полешки, отбрасывая блики на уютные кожаные кресла. Они сели у огня. Уэзерби узнал медведя, которого Байрон свалил из винтовки, слишком легкой для такой работы. Чучело стояло в углу, его гигантская голова скалилась футах в девяти над полом, и Уэзерби заново пережил тогдашнее восхищение: выйти на это чудовище с одной пулей в легкой винтовке…

— Выпьешь? — предложил Байрон.

— Если только кофе.

— Грант! — рявкнул Байрон.

В двери появился человек. Одежда на нем была еще более старая, чем на хозяине, кисти рук с шишковатыми суставами казались несуразно большими, а лицо было изборождено глубокими морщинами.

— Принеси кофе, — скомандовал Байрон.

Человек с мрачным видом кивнул и, подволакивая ногу, удалился.

— Мой слуга, — пояснил Байрон.

— Я думал, ты слуг не терпишь.

Байрон покачал головой.

— Нет, я не терплю угодливых людей. Грант — слуга никудышный, но угодливости в нем нет. Он работал когда-то на оловянном руднике, а это — жизнь у предела. Я нанял его потому, что однажды он чуть было не оказался сильнее меня.

— Как это?

— Да очень просто, в состязании — кто чью руку положит на стол. Ну, ты знаешь…

Байрон поднял руку, раскрыв кисть и вытягивая пальцы вверх, и надавил себе на грудь. Уэзерби кивнул.

— А, вот ты о чем. Я понял.

— Мы с тобой однажды так боролись.

— Ты победил.

— Да. В этой игре я не проигрываю. Но мне понадобилось семь минут по хронометру, чтобы положить твою руку, и с тех пор я питаю к тебе большое уважение, Джон. Гранта я, кстати, положил за пять минут. Ты еще не потерял форму?

Байрон поставил локоть на стол, лицо его светилось радостным ожиданием. Но Уэзерби только засмеялся и покачал головой, и Байрон вздохнул.

— На вид ты вполне.

— Я в порядке, — согласился Уэзерби.

— Жаль, что ты отказался от жизни.

— Всего лишь перешел к жизни другой.

— О, это одно и то же, — махнул рукой Байрон.

— Ты же не рассчитываешь, что все будут соглашаться с твоими идеями.

— Неважно. Так что с этим людоедом? Как ты думаешь?

— Да я просто не знаю. Ты слыхал, что прошлой ночью он опять убил человека?

— Да.

— Я приехал из Лондона с Беллом сразу после этого происшествия.

— Следы видел?

— А как же. Они показались мне немного знакомыми.

Байрон отклонился на спинку кресла.

— Ты сможешь их идентифицировать?

— Нет. Где-то я такие следы встречал, но чьи они, никак не вспомню.

— А ведь ты должен бы их узнать, Джон. Десять лет назад ты бы узнал.

Уэзерби это не понравилось.

— Белл говорит, по слепкам ты ничего не смог определить.

Байрон улыбнулся, хотел что-то сказать, но лишь пожал плечами.

— Ну? Ты что-нибудь разгадал?

— О, слепки — это совсем другое дело… Думаю, сами следы я бы узнал.

— Но ты решил не утруждать себя.

— Вот именно.

Уэзерби хотелось сказать еще кое-что, но вместо этого стал набивать свою трубку. А промолчал он потому, что не мог решить, всеми ли соображениями можно поделиться с Байроном. Вернулся Грант с кофе на серебряном подносе, удивительно быстро переваливаясь со здоровой ноги на больную. Он неуклюже поставил поднос на стол, и кофе пролился в блюдца. Руки, привыкшие к рудниковой породе, не годились для более тонкой работы слуги. Грант повернулся и вышел с громким топотом, ничего не сказав.

— Я уверен, Джон, что ты это животное так или иначе выследишь, — проговорил Байрон. — Ты не мог утратить все свое искусство.

— Утром у меня не получилось.

— О, у тебя, вероятно будет другой шанс.

Уэзерби уставился на него.

— Ну, если зверь убил дважды, он ведь, скорее всего, сделает это еще раз, а? Так что я всего лишь высказываю вероятную версию.

— Значит, по-твоему, это животное?

— Несомненно.

— Вот и я так думаю. Но какое животное могло отделить голову подобным образом?

— Да, интересно было бы выяснить.

— Интересно? Боже мой, Байрон. Зверски убиты два человека. Мы не о пустяках говорим, не о развлечениях.

Байрон с мирным видом пил кофе.

— Охота всегда должна быть развлечением, Джон. Ты же знаешь. Если для охоты есть веская причина, это делает ее даже более развлекательной, приятной. А еще лучше, если охота связана с опасностью для охотника.

— Меня эта ситуация захватила, — признал Уэзерби.

— И она может оказаться опасной, — подчеркнул Байрон.

— Ну, во всяком случае, человека убить это существо может.

— Какой у тебя ствол?

— Я захватил «Винчестер».

— Слишком мощная винтовка. — Байрон едва заметно поморщился, вздохнул и отпил еще немного кофе. — Ты видел следы, животное не очень большое. Ты всегда предпочитал крупные стволы. А это портит стрелка, он целится уже не столь тщательно.

— Но пуля из такой винтовки зверя остановит.

— О, конечно. Если ты попадешь.

— Попаду. Я не все навыки растерял.

— Прекрасно. А как ты собираешься найти это животное?

Судя по тону, интерес у Байрона был, и Уэзерби энергично наклонился вперед, надеясь увлечь старого компаньона идеей совместной охоты.

— Я собираюсь применить обычные методы, как будто это охота. Попробую пройти по свежему следу, если произойдет еще одно убийство. Или… подставлю себя, пусть зверь сам на меня выйдет.

— На болотах ночью? — Глаза Байрона блеснули. — Как в прежние дни, а, Джон? Помнишь тигра-людоеда в Сунде?

Байрон показал на стену. Уэзерби повернулся. Сверху злобно скалилась голова тигра. О да, Уэзерби его помнил. Они оставили полусъеденный труп индийца из деревни и стали ждать, когда тигр вернется к добыче. Вдова погибшего истошно вопила, протестуя против такого надругательства над телом мужа, но старейшина деревни проявил больше здравого смысла, или меньше эмоций: в данном случае одно равнялось другому.

— Ты ждал на дереве, Джон, — продолжал Байрон.

— А ты — на земле рядом с телом. Да, я помню. Ты был на волоске.

— О, до тебя не дошло самое главное… риск должен быть одинаков и для зверя, и для охотника. Только тогда ситуация красива, если у обоих есть равный шанс умереть или остаться в этой жизни.

Уэзерби опять посмотрел на голову тигра. Ему вспомнилась внезапная вспышка оранжевого с черным в ночи джунглей и стремительный полет смерти, который пронес мертвое тело огромной кошки мимо убившего ее охотника. Байрон стрелял низко пригнувшись, почти с земли, и бросился в сторону, пропуская летящее тело уже мертвого тигра — тот упал у подножия дерева, где ждал Уэзерби, так и не успевший выстрелить.

— Этот зверь успел убить больше двухсот человек, Байрон. Поэтому там могла идти речь только об отстреле, а не о каком-то поединке с благородным животным. Так что поступили мы правильно.

Байрон тоже смотрел на свой трофей.

— Ты действительно считаешь, что жизни двухсот невежественных дикарей равноценны жизни этого великолепного убийцы? Да, именно так ты и должен думать. Тебе непонятно, что жизнь убийцы неизменно ценнее жизни жертвы?

Уэзерби поднял брови, не уловив, насколько серьезно говорит Байрон. Даже в былые времена его оригинальничанье не заходило столь далеко.

— Ты обладал всеми способностями, необходимыми человеку, Джон. Если б у тебя еще были правильные взгляды… Ты мог бы быть не хуже меня, но тебе не хватало моей философии. Стрелял ты не хуже меня, но — ты сидел на дереве, Джон, ты ждал тигра на дереве. — Презрение прозвучало очень явственно. Скрыть его Байрон не мог, хотя, наверное, и не хотел обидеть Уэзерби. — Я же считал невозможным для себя сидеть в безопасной засаде или воспользоваться слишком мощной винтовкой, способной свалить зверя даже в том случае, если выстрел будет не очень хороший. Вот в чем мы отличались и в чем я не состоялся.

Уэзерби почувствовал себя уязвленным. Он напряженно выпрямился в своем кресле.

— Разве я как охотник не был точно таким же, как ты?

— Да, возможно. По-своему. Я не об этом говорил, Джон. Способности, достижения — все не то. Понимание. Образ жизни. Я упоминал, что пишу книгу? — Он поднялся. Уэзерби последовал за ним. На столике в углу стояла старенькая пишущая машинка, рядом с ней валялись в беспорядке бумаги. Байрон взял несколько листов, просмотрел, опять положил на место. — Книга о моей философии, — прокомментировал он. — Хорошо бы ты ее прочитал когда-нибудь. Тогда, я думаю, ты смог бы понять. Но она еще не закончена.

Он повернулся и выглянул в окно. Вдали клочья низких облаков смешивались с клубами тумана.

— Или, может быть, там, ночью, — проговорил Байрон.

— Ты о чем?

— На болотах ночью. Возможно, тогда ты поймешь, Джон.

— А ты не пойдешь со мной?

— То, что ты задумал — больше в моем вкусе, я бы сказал. Ты поступаешь правильно, делая из себя приманку. Мне это нравится. И, будь ты прежним, я мог бы с тобой пойти — и отдал бы тебе этого зверя. Но ты обленился, Джон. Мы друг другу не подходим.

— Я не обленился, — возразил Уэзерби.

— Нет? Ну, возможно. Я мог ошибиться в тебе. Но я редко ошибаюсь в людях или зверях.

— Ладно, я пойду, — решил вдруг Уэзерби.

— Ты можешь остановиться у меня.

— Я уже снял комнату в отеле.

Они снова подошли к камину. Над ними возвышался медведь, в вечном свирепом оскале замер тигр. Но это были лишь мертвые чучела.

— Ты сердишься, Джон, — заметил Байрон.

Уэзерби пожал плечами.

— Возможно, я был не прав. Если это действительно так, я присоединюсь к твоей охоте. Ты докажешь, что я не прав?

— Доказать я ничего не могу, — ответил Уэзерби.

— Можешь, можешь.

Байрон сел. Он поставил локоть на крышку стола и улыбнулся Уэзерби.

— Когда-то ты продержался семь минут, Джон. А сейчас сможешь? Или хотя бы пять? Ну… если продержишься одну минуту, я к тебе присоединюсь.

— Это детство какое-то.

— Детство? Уж скорее, речь идет об инстинктах. Но как же нам судить о людях? Начинаем, Джон.

В Уэзерби вспыхнул гнев, и он сел напротив Байрона. Он несколько раз сжал и разжал кулак, затем уперся локтем в стол. Они сомкнули руки. Уэзерби очень хотелось победить Байрона. Для него это уже не было игрой, он буквально вибрировал от сильных чувств. Байрон по-прежнему улыбался. Рука его была шершавой и сухой на ощупь, в ней не чувствовалось никакого волнения. Противники внимательно смотрели друг на друга.

— Ты готов, Джон?

Уэзерби кивнул.

Байрон взглянул на часы.

— Давай.

Сделав глубокий вдох, Уэзерби напряг все силы, пытаясь сразу получить перевес, но словно натолкнулся на гранитную глыбу. Рука Байрона не шелохнулась, не дрогнула. И даже улыбка осталась неизменной.

— Десять секунд, — проговорил он. — Я жду, Джон.

Уэзерби постарался выжать из себя все что можно. Мышцы его чуть ли не звенели от напряжения. Он чувствовал, что лицо его раскраснелось, а рука слабеет. Байрон же будто не замечал, что против него направлены такие усилия. Он взглянул на часы — и плавно увеличил давление. Рука Уэзерби по дуге пошла назад. Он ничего не мог сделать, чтобы остановить ее давление. Ему казалось, что даже кости у него гнутся. И вот его рука коснулась стола.

— Пятьдесят секунд, — сообщил Байрон.

Уэзерби потряс рукой. Она была вялая и безжизненная. Вся его энергия истощилась, даже гнев пропал.

— Да, я редко ошибаюсь в человеке, — задумчиво проговорил Байрон. — Ну что ж, я желаю тебе удачной охоты, Джон.

Уэзерби пошел обратно по узкой дорожке. У него болела рука. Полицейская машина была припаркована у пивной «Торс Короля», но он прошел мимо, едва на нее взглянув. Он ощущал горечь поражения. Его грызли сомнения в себе и ужасное подозрение, что Байрон все-таки был прав…

По болотам ветер поднимал клубы тумана, который лишь чуть-чуть осветлял объявшую Уэзерби темную ночь. Он не пытался идти бесшумно, крадучись. Трубка потрескивала при каждой затяжке, вырывавшийся из нее дым был светлее тумана — теплый спутник в ночи. Уэзерби кутался в толстый плащ, при нем была фляжка с бренди и электрический фонарь. Винтовку он нес заряженной, разумеется, и большой палец держал на предохранителе. Сейчас Уэзерби шел вдоль ручья — к западу от хайвэя и к югу от гребня холма. На фоне темного неба торчали по-ночному черные скалы, журчание ручья то и дело прерывалось кваканьем лягушек. Его резиновые сапоги хлюпали в мягкой грязи, подминали стебли тростника… Уэзерби нравились эти одинокие блуждания, он и не подозревал, как истосковался по чувству опасности, сколь приятным окажется ощущение собственной готовности ко всему… Уж в этом, по крайней мере, Байрон был прав.

Уэзерби покинул отель сразу как стемнело. Свет в баре был еще включен, хайвэй не успел опустеть, машины выезжали с автостоянки и въезжали на нее. Но как только он сошел с дороги, то сразу же остался один. Дело было не в расстоянии, он прошел не больше мили по ручью, однако же одиночество объяло его. Как будто он очутился в темнейшем сердце леса. Но ведь к этому чувству он и стремился, в эту ситуацию и хотел попасть. Уэзерби наметил пройти вдоль ручья до того места, где был убит Рэндол, потом вернуться по прямой через гребень холма и открытую местность, пересечь дорожку, ведущую к дому Байрона, и выйти на проселочную дорогу приблизительно там, где смерть нашла Хэммонда. Оттуда он мог по проселочной дороге дойти до хайвэя и отеля. Расстояние получалось не очень большое, а в его распоряжении была вся ночь. Так, думал Уэзерби, у него больше всего шансов встретиться с противником. Поскольку он выступал в двух ролях — охотника и дичи, — не имело смысла ждать в неподвижной засаде. Да он и не увидит ничего на болотах, если зверь сам к нему не приблизится.

Уэзерби шел размеренным шагом, осторожно избегая крупных камней и редких здесь деревьев, в которых мог укрыться противник: он стремился быть на виду и в то же время не подвергнуться внезапному нападению. Передвигался он зигзагообразно — то в сторону гребня, то вниз, к ручью. Когда у него догорела трубка, он некоторое время насвистывал какую-то простенькую мелодию, изображая человека, который ничего не подозревает, слыхом не слыхал об опасности. Потом опять набил трубку и зажег, прикрывая спичку рукой, чтобы не слепило глаза.

Рядом с местом, где нашли тело Рэндола, он остановился и выпил немного бренди из фляжки. Местность показалась ему вполне мирной, журчал ручей, луна пыталась пробиться сквозь облака. Здесь трудно было представить внезапную смерть. Однако Уэзерби не поддался этому ложному чувству безопасности. Он слишком хорошо помнил разодранное в лохмотья тело. Выше по склону холма камни встречались чаще, и, обходя самые большие из них, Уэзерби знал, что существу, на которое он охотится, каким бы оно ни было, необходимо к нему приблизиться, чтобы убить, а если он увидит приближение хищника, все будет в порядке. Ему нужно лишь несколько ярдов, чтобы вскинуть винтовку и выстрелить. Уэзерби поднялся на гребень холма и приостановился, заметный на фоне неба со всех направлений. По хайвэю двигались фары автомобиля, а все остальное пространство было залито чернотой. Где-то там его мог ждать зверь — хорошо, если ждал. Он пошел дальше.

Однако зверя не нашел.

Или, может быть, зверь не нашел его.

Пивная «Торс Короля» принадлежала отставному моряку по имени Брюс Ньютон. Брюс, всегда подтянутый и красиво одетый человек с аккуратно подстриженными усиками, не очень беспокоился о том, чтобы у него было много посетителей. Поэтому он и обосновался здесь, в этом обычно пустынном месте между домом Байрона и проселочной дорогой. Одним из немногих постоянных посетителей в «Торсе Короля» был молодой Рональд Лэйк, живший со своей молодой женой в уютном коттедже на болотах, в десяти минутах быстрой ходьбы от дорожки. Лэйку приходилось ходить пешком — автомобиля у него не было, да и никакая дорога к его коттеджу не вела. Лэйк любил пешие прогулки. Он отказался от удобств современного мира после нескольких лет лихорадочной предпринимательской деятельности в Лондоне, и ему повезло с женой — она полностью разделяла его вкус к простой жизни. Оба они были изящно ленивы. Лэйк располагал небольшим частным доходом, который позволял им, не работая, жить в достатке. Все свободное время Лэйк занимался живописью — чисто любительской. Особых способностей у него не было, он это знал и не стремился достигнуть каких-то высот: как получается, так и хорошо. Жена его любила читать. В общем, милые люди без претензий. Брюсу Лэйк нравился. Такими он и представлял себе клиентов, открывая пивную в глуши, и Лэйк заглядывал к нему четыре или пять раз в неделю выпить пива. Он всегда угощал Брюса, а Брюс всегда угощал его. Случалось, они метали дротики, разыгрывая, кто будет угощать следующий. Часто Лэйк оказывался единственным посетителем в «Торсе Короля», и это обоих вполне устраивало.

Лэйк встал и потянулся.

Он писал натюрморт с цветами и баклажаном, и его одежда была в красных, желтых и пурпурных пятнах. Когда он убирал со лба упавшую прядь волос, на коже оставался цветной развод. Лэйк на такие мелочи не обращал внимания. Его жена читала у камина — красивая молодая женщина, хотя и склонная к полноте.

— Ну, на сегодня достаточно, — объявил Лэйк.

— Гм-м-м.

— Прогуляюсъ-ка я к Брюсу на полчаса, милая.

— Гм-м-м.

— Хочешь со мной?

— Нет, пожалуй. Я лучше почитаю, дорогой. Буду ждать тебя. — Она улыбнулась, возвращаясь к своей книге. Лэйк восхищенным взглядом провел по чистой линии ее шеи. Он очень любил жену и считал, что ему повезло; часто он жалел, что не умеет выразить свою любовь более пылко, понимая в то же время, что необходимости в этом нет. Наклонившись, он поцеловал ее в шею, а она улыбнулась, не поднимая головы.

— Я скоро вернусь, дорогая, — пообещал Лэйк.

Он накинул вельветовую куртку и вышел. Дверь за собою закрыл, мысленно отметив, что засов опустился на место с легким щелчком. Замка на двери не было — в соответствии с их простым образом жизни. Врагов они не нажили, крупных ценностей тоже: какой смысл запираться?

Лэйк шел довольно быстро для человека со столь апатичной натурой и еще размахивал при этом руками. Впереди были видны огни пивной, а справа и чуть подальше светился большой дом Байрона. С Байроном он знаком не был и сейчас без зависти подумал, как, наверное, приятно жить в таком шикарном доме. Но эта мысль лишь промелькнула. Он вышел на дорожку и направился к пивной. Посетителей там не было. Брюс, прислонившись к стойке бара, жевал зубочистку, в камине уютно горел огонь.

— Не ожидал тебя сегодня увидеть, — заметил Брюс.

— Почему?

Брюс налил ему пиво в кружку.

— Ну, я подумал, ты не выйдешь из дома вечером, если поблизости убийца.

— Убийца? — удивился Лэйк.

— Ты не читал в газетах?

— Да я газеты никогда не покупаю. Удалившись от дел, я много чем перестал интересоваться.

— Н-ну. Так вот, это произошло совсем недалеко отсюда. Двое мужчин были убиты за последние несколько дней. Ты знал старого Рэндола?

— Рэндол? Странный такой старик? Конечно, я его видел в этих местах.

— Он-то и стал первой жертвой.

— Боже милостивый.

— Потом еще какой-то коммивояжер прошлой ночью. Его убили чуть дальше по дороге.

— Маньяк?

Брюс пожал плечами.

— Говорят, какое-то животное. Наверно, сбежало из зоопарка. Сюда заглядывал легавый, он мне все и рассказал. Легавый этот возил какого-то охотника на крупную дичь, его специально пригласили из Лондона. Значит, точно животное.

Лэйк взглянул на окно.

— Так что я не стал бы гулять в темноте, — заключил Брюс.

— О, все будет в порядке.

Они выпили.

— А вот Хэйзел я зря оставил дома одну. Она же ничего не знает, вдруг услышит что-нибудь и выйдет посмотреть.

— Да, может нехорошо получиться, — согласился Брюс.

— А что думают, какое это может быть животное?

— Ну, тот легавый не сказал. Может, правда, сам не знает. Но я-то думаю, они уже догадались, просто легавые никогда ничего не говорят. По-моему, если уж привезли охотника из Лондона, то должны представлять себе, для чего он здесь нужен. Кого именно должен отстрелить. Логично, а?

Лэйк неуверенно кивнул. Он был обеспокоен, не столько самой смертью, сколько тем, что смерть могла вторгнуться в его мирное существование. Он допил пиво.

— Давай еще по одной, — предложил Брюс.

— Ну… может, я лучше пойду домой. На всякий случай. Не хочу, чтобы Хэйзел там перепугалась.

— Да. Ты и сам будь осторожен. На твоем месте я пересек бы болото как можно быстрее. Говорят, эта зверюга разорвала старого Рэндола на куски. — Брюс кивнул, добавив как о чем-то менее важном: — Коммивояжера, кстати, тоже.

Лэйк потемнел лицом.

— Ну, спасибо, что предупредил меня, — проговорил он. Уже направившись к двери, он заколебался. Вечер был темный, и ему захотелось выпить еще одну пинту пива. Но не мог же он оставить Хэйзел одну. Лэйк махнул Брюсу и вышел. Он спешил, шаги были быстрее обычного, плечи горбились от тревожных мыслей. Сильно похолодало, и он подрагивал, жалея, что не надел что-нибудь более теплое. Свернув с дорожки через провал в живой изгороди, он двинулся прямо к коттеджу — тропы здесь не было, и приходилось лавировать между кочками. Он заметил, что в особняке свет еще горит, и взглянул на часы, щурясь в темноте: прошло всего двадцать пять минут как он вышел из дома. Может, Брюс пошутил, сам придумал эту страшную историю? Да и в любом случае бояться нечего. Однако он нервно оглянулся через плечо. Нет, все же откуда взяться зверю-людоеду в этой цивилизованной стране? Тем не менее его не оставляло ощущение, что кто-то за ним наблюдает… Он пошел еще быстрее, так что совсем запыхался, когда увидел наконец огни своего коттеджа. Немного успокоившись, он пошел медленнее, потом вдруг нахмурился. Окно светилось как обычно, квадратом, но рядом сияла полоска света из приоткрытой двери. Ну да, дверь была приоткрыта. Лэйк быстро огляделся по сторонам и опять пошел быстрее.

Дрожащей рукой Лэйк распахнул дверь — но тут же улыбнулся. Его страх смешон, он позволил своему воображению разыграться. Все было таким же, как во время его ухода. Рука жены покоилась на подлокотнике кресла.

— Я вернулся, милая.

Ответа не последовало.

Лэйк, сделав несколько шагов, оказался около своего мольберта. В глаза бросились яркие пятна, красные и желтые. Красного было слишком уж много. Лэйк подумал, что, наверное, был неаккуратен с краской: красным пестрил ковер, красная краска капала с книжного шкафа. Его лицо помрачнело. Походило на то, будто он рассеянно брызгал масляной краской из тюбика во все стороны. Длинный красный мазок оказался даже на спинке кресла, в котором сидела Хэйзел. Вероятно, он тут намазал, когда наклонился поцеловать Хэйзел в шею, подумал Лэйк. Ну да, на этом самом месте он и стоял, завороженный тем, какая у жены изящная шея, и думал, до чего же ему повезло. Сейчас он посмотрел, но шею не увидел. Только красный мазок. Ах, она же могла откинуться назад и запачкать волосы краской.

— Ты не спишь, милая?

Ответа не было.

— Брюс мне рассказал ужасную…

Жена молчала.

Наверное, уснула, подумал Лэйк. Он направился к ее креслу. Нужно стереть краску, пока она не выпрямилась и не коснулась ее головой. Вот только цвет показался ему не тем. Оттенок красного был более темным, чем у краски, которую он накладывал на полотно. Лэйк оглянулся на картину, не понимая, в чем дело, и коснулся плеча жены. Его рука лежала на ее левом плече, и он смотрел на картину. Там красный цвет был не таким интенсивным. Он повел рукой, хотел погладить Хэйзел по волосам. Рука скользнула сразу на ее правое плечо… Казалось, что на ее плечах очень много скользкой масляной краски.

Лэйк повернулся, очень медленно, и его глаза увидели то, что находилось в кресле…

Воистину Уэзерби был охотником.

Он пригнулся, вскидывая винтовку, еще до того как неожиданный звук дошел до его сознания. Палец лежал на спусковом крючке, а нервы вибрировали от выплеска адреналина, в душе звучала песнь действия. Но потом магия готовности исчезла, и он безмолвно выругался.

— Уэзерби! — прокричал Тэрлоу.

Фонарь Тэрлоу описывал дугу неподалеку.

Уэзерби вновь поставил винтовку на предохранитель и распрямился. Тэрлоу подпрыгнул, испуганный, и Уэзерби увидел, что у детектива в руках ружье.

— Все в порядке, — успокоил он Тэрлоу.

Уэзерби направился к детективу, тот стоял и ждал.

— Вот вы где, — пробормотал Тэрлоу. Ружье он отвел в сторону.

— Черт возьми! Если бы убийца был поблизости, вы бы его спугнули, — упрекнул его Уэзерби. — Я говорил Беллу, что мне никто не должен мешать.

— Белл послал меня за вами, сэр.

— Но ведь можно было и не поднимать шум.

— Извините, если я вас напугал. — В голосе Тэрлоу извинения слышно не было.

— Уже не говоря о том, что я мог вас застрелить, вы лишили меня шансов найти сегодня этого зверя.

— Сегодня осторожничать поздновато.

Уэзерби начал отвечать, но остановился. Он заглянул в глаза Тэрлоу и увидел там правду.

— Еще одно убийство, — проговорил Уэзерби. Это не было вопросом, и Тэрлоу кивнул, показывая через плечо на дорожку, ведущую к дому Байрона.

— Сразу по ту сторону дорожки, — пояснил он.

Туда они и пошли вместе.

Яркие фотовспышки выбеливали маленькую комнату, заливали белым лица детективов, которые пытались найти отпечатки пальцев, делали черными потеки крови. Лэйк сидел в углу, смотрел на свои окровавленные руки глазами, широко раскрытыми от ужаса. До его сознания еще не дошел полностью смысл происшедшего. Белл ничего не сказал. Он показал на кресло, Уэзерби пересек комнату и заглянул в него. Лицо Уэзерби чуть исказилось. Он не ожидал, что это будет женщина. На коленях лежала книга, одна страница была почти оторвана, безжизненная рука свисала с подлокотника, и ноги были вытянуты к догорающему камину. Голова отсутствовала. На кресле виднелись следы окровавленных когтей.

— Ну? — спросил Белл.

Уэзерби открыл рот, но голосовые связки ему не повиновались. Он закрыл глаза, борясь с приступом тошноты.

— Животное? — поторопил его Белл.

— Скорее всего. Животное, или же какое-то исчадье ада.

— Но как оно сюда проникло?

Лэйк застонал.

— Я закрыл дверь, — проговорил он.

— Уберите его отсюда, — потребовал Белл.

Тэрлоу двинулся к Лэйку, но тот не шелохнулся. Ноги и руки у него будто одеревенели.

— Дверь была закрыта, — настаивал он.

Уэзерби посмотрел на Белла. Тот поморщился. Они отошли за кресло, но им по-прежнему была видна рука женщины, свисающая с подлокотника; еще они увидели, как тяжелая капля крови медленно проползла по ее безымянному пальцу и повисла на мгновение, прежде чем упасть, булькнув, в скопившуюся на ковре лужицу. Тэрлоу и констебль пытались поднять Лэйка на ноги.

— Что бы это ни было, оно открыло дверь, — подчеркнул Белл.

— Запертую?

— Нет. Дверь без замка. Но есть щеколда, ее нужно поднять снаружи. — Они подошли к двери. Детектив снимал отпечатки с задвижки, и они подождали, когда он закончит. Фотограф сделал снимок со вспышкой. На двери крови не было. Уэзерби присел на корточки, определяя расстояние от пола до задвижки.

— Что за существо с такими когтями могло открыть дверь? — проговорил Белл. Совершенно очевидно, ответа он не ждал. Они отступили в сторону: Тэрлоу выводил Лэйка. Лэйк по-прежнему смотрел на свои руки.

— Я думал, это краска, — пробормотал он.

Вдруг он рассмеялся — внезапный взрыв смеха, за которым последовало истерическое хихиканье, оборвавшееся всхлипом. Тэрлоу повел его к полицейской машине, которая не без труда добралась сюда по болоту. В машину Лэйк сел не сопротивляясь, выпрямившись на сиденье, он замер. Констебль уселся рядом с ним, а Тэрлоу вернулся в дом.

— Здесь есть что-то такое, чего мы не понимаем, — проговорил он.

— Блестящая мысль, — рявкнул Белл.

— Нет, я не это имею в виду. — Тэрлоу испытующе посмотрел на Белла, и тот отвел глаза. — Что-то, о чем мы, возможно, не узнаем никогда, — продолжал Тэрлоу. — Нечто за пределами человеческого понимания… Пожалуй, я уже в это верю, сэр. Что-то из древней легенды и древних суеверий ходит ночами по болотам. Я теперь ничему не удивлюсь.

— Помолчите, Тэрлоу.

Тэрлоу покачал головой.

— Но думать вы мне не запретите, сэр.

— Вы устали. У вас мысли путаются.

Тэрлоу пожал плечами. Он плотно сомкнул губы, однако посмотрел на кресло, затем на дверную щеколду.

Тело убрали, полицейские эксперты произвели тщательный обыск, который ничего не дал, и Уэзерби с Беллом остались в коттедже одни. Уэзерби не рассчитывал обнаружить что-либо, ускользнувшее от опытных глаз полиции, однако надеялся увидеть что-нибудь под другим углом, дать новое толкование чему-то уже отмеченному и отринутому. Однако ничего найти не удалось. Удивляло, что при столь яростном нападении вокруг не осталось даже волоска животного. Следы окровавленных когтей были только на кресле и вокруг него. К двери кровавый след не вел. Как будто… как будто убийца перед уходом вытер когти о ковер.

— Ты не узнаешь эти отметины? — спросил Белл без всякой надежды.

— Нет. Здесь посложнее, чем следы на земле. Когти длинные и острые, но больше ничего не скажешь. Однако мы можем найти что-нибудь за пределами дома. Хотя, как ты заметил, конечно, кровавый след к двери не ведет. Если этот зверь не умеет прыгать на значительное расстояние без разбега или летать, он вполне намеренно скрыл свои следы.

— Посмотрим снаружи?

— Можем попробовать, но лучше было бы сделать это утром.

Они вышли из дома. В их сторону двигались фары автомобиля, покачивающегося на неровной дороге. Уэзерби пригнулся и осмотрел землю рядом с дверью при свете фонаря. Но ничего не нашел. Почва была довольно твердая, и все же какие-никакие вмятины должны были остаться. Машина подъехала ближе, блеснув лучами в стену коттеджа, и остановилась. Хлопнула дверца, послышался разноголосый раздраженный вой. Фары погасли, к коттеджу стал приближаться одинокий фонарь, сопровождаемый воем. Появился Тэрлоу.

— Собаки прибыли, сэр, — доложил он.

— У меня есть уши, — огрызнулся Белл.

— Здесь ничего нет. — Уэзерби поднялся с земли. Собаки лаяли, натягивая поводки, державший их констебль едва с ними справлялся. Белл быстро объяснил ему, что нужно делать. Он не любил использовать собак, для него они были чем-то из прошлого, методом устаревшим и ненаучным… но вот сейчас пришлось. Такое уж дело он расследует, слишком необычное.

— Ты лучше подожди, — сказал он Уэзерби. — Если они возьмут след, без тебя не обойтись.

— Конечно.

— Если запах остался, собаки его возьмут, — вставил констебль.

— Ну так за дело.

Констебль повел собак в коттедж. Уэзерби и Белл остались ждать снаружи. Чуть посвистывал холодный ветер, создавая фон возбужденному лаю собак. У обоих мужчин возникло чувство смещения во времени, как будто перед ними была сцена из прошлого и они наблюдали ее, сами не принимая участия. Лицо Тэрлоу отражало его мысли, и он ничего не говорил. Собаки вернулись, натягивая поводки и царапая когтями землю.

— Запах есть, точно, — сообщил констебль. — Я и сам его почуял.

Уэзерби кивнул.

— Ты тоже заметил? — спросил Белл.

— Уловил. Думаю, он был довольно сильный, пока комнату не заполнил дым и запах мужского пота. Но различить его еще можно было. Как и следы, он показался мне знакомым, но определить его я не могу.

— Запах животного?

— Явно не человека.

— Убийца, должно быть, какое-то животное, — размышлял вслух Белл. — Животное чудовищно хитрое, оно умеет открывать двери и уничтожать свои следы… настолько хитрое, что нетрудно принять его за человека. Но почему оно убивает, черт возьми? Те двое… они могли внезапно столкнуться с животным, и оно напало чисто инстинктивно, когда жертвы бросились бежать… но здесь… ведь в коттедж нужно было войти. Животное открыло дверь и вошло с целью убить. Какая-то мотивация должна ведь быть и у животного, не только у человека, совершающего убийство. Так что же?.. Голод можно исключить, жертвы свои оно не ест… — Белл умолк. Лицо его исказилось в мучительной гримасе.

— Разве что… — проговорил он. — Разве что оно съедает только головы.

По какой-то причине, конечно же чисто эмоциональной и чисто человеческой, идея эта показалась им ужасной.

Собаки шли по следу очень уверенно, очевидно, не сомневаясь, что дело свое сделают. Однако уже через десять минут они остановились в полном замешательстве. Похоже было, они не понимают, что от них нужно и куда идти дальше. Порыскав в разных направлениях от этого места, собаки ничего не нашли и от раздражения начали злобно скалиться друг на друга. Уэзерби внимательно наблюдал за ними. Ему уже доводилось работать с собаками, и он их понимал. Даже раньше самих собак он понял, что неудача их постигла полная. Ему вспомнилось, как в предыдущем деле изменились следы, когда они сошли с дороги, и он подумал — не это ли сбивает собак с толку, отбивает запах. Нет, пожалуй, это еще менее вероятно, чем само изменение следов. Можно представить, что зверь бегает на четырех ногах и ходит на двух, но изменение запаха — это уже совершенно иное дело. Тем не менее оставался тот факт, что собаки потеряли след на открытой местности. Здесь не было ни воды, которая помогла бы скрыть след, ни дерева, на которое зверь мог бы взобраться. А собаки остановились в растерянности: запах исчез в нескольких сотнях ярдов от двери. Их повели вокруг коттеджа — оставалась вероятность, что убийца вернулся по своим следам и запах удастся обнаружить в другом месте, — а Уэзерби задумчиво посмотрел на небо. Трудно было представить, что существо с установленными уже характеристиками умеет летать, он и не считал это возможным, но на небо посмотрел. Ничего он там не увидел, кроме туч.

— Очевидно, это животное каким-то образом уничтожило свой след, — проговорил вернувшийся с собаками констебль. — Собаки дальше этого места не идут.

— Тогда убери их отсюда, у меня уши отваливаются, — приказал Белл.

И действительно, собаки создавали неимоверный шум, но не от возбуждения, как вначале, а от бессильной ярости; хвосты у них были опущены, глаза горели злым огнем. Обратно к машине — маленькому фургончику — они пошли охотно, теперь повизгивая. Дверца захлопнулась за ними.

— Хочешь попробовать утром? — спросил Белл.

— Попробую. Только не стоит особо надеяться, Джастин. Если уж обученные собаки…

— Собаки! — фыркнул Белл.

— Не нужно их недооценивать, — возразил Уэзерби. — Я был уверен, что они по следу пройдут. Может, не очень далеко, но хотя бы до воды или до деревьев, где след исчезал бы естественным образом.

— Теперь уж я совсем не знаю, что делать дальше, — признался Белл. Он развел руками. — Возможно, это дело вовсе не для полиции. Тогда надо во главе ставить тебя. Наши методы оказались не очень эффективными. Ну как применять современные способы расследования против существа, которое убивает без мотива? И притом, что между жертвами нет ничего общего? Даже в действиях сумасшедшего есть какая-то закономерность. Мы бы поймали Джека Потрошителя, если б он еще был жив, — в его убийствах определенная схема прослеживалась. Все жертвы были проститутками. Но это существо… оно не убивает проституток, или браконьеров, или коммивояжеров, или домохозяек. Оно просто убивает. Улик на месте преступления остается множество, однако нет никакой возможности выследить убийцу или высчитать, куда он делся. Что мне делать, черт возьми?

Уэзерби этого не знал.

Они вернулись утром, в плохом настроении. На успех не рассчитывали. Водитель остановил машину у края дорожки сразу за «Торсом Короля». Коттедж был отсюда почти не виден из-за неровностей местности. Белл велел водителю остаться с машиной, и они вышли. Водитель закурил, намереваясь их ждать. По дорожке приближался мужчина в пыльнике с поясом и фетровой шляпе, шел он чуть вприпрыжку. Этот человек стоял у «Торса Короля», дожидаясь их приезда. Белл нахмурился, узнав в нем Аарона Роуза, репортера. Позади Роуза шел мужчина с камерой в руках.

— Есть что-нибудь для прессы? — осведомился репортер.

— Нет, ничего.

— Вы можете предположить, когда произведете арест?

Роуз держал наготове большой блокнот.

— Каким же чертом я могу это предположить? Я даже не знаю, кого мы собираемся арестовывать, а уж когда…

— Могу я это процитировать?

— Нет, Бога ради.

— Вы не делали никаких заявлений репортерам в отеле? — Роуз вдруг забеспокоился: он приехал сюда раньше полиции, и это могло произвести плохое впечатление.

Белл не ответил. Он направился к дыре в живой изгороди, Уэзерби последовал за ним.

— Можно я увяжусь за вами? — попросил Роуз.

— Нет, — ответил Белл с отрешенным спокойствием, без сарказма и гнева.

— О. А как насчет сделать несколько снимков в коттедже? Констебль нас не впустил.

— Нельзя. Я не разрешаю. Мне известно, в каком грязном листке вы работаете.

Роуз поморщился при таком отзыве о своей газете.

— Послушайте, вам лучше ждать здесь. Когда вернусь, я, возможно, сделаю заявление. Хорошо?

— Да. Конечно.

Роуз мрачно смотрел им в спину. Фотограф, подрагивая от нетерпения, тискал свою камеру. Пока он успел сфотографировать лишь коттедж снаружи и чувствовал себя уязвленным. А Роуз вдруг оживился, выражение его лица изменилось. Он понял, как нужно подавать эту историю. Убийствами уже никого не удивишь, а звери, нападающие на людей, — новинка, хотя и это уже было. Что ему нужно, так это совершенно новый подход, нечто, передающее в ярчайшей манере муки и страдания человека. Роуз выполнял сейчас свое первое крупное задание, и ему хотелось отличиться.

— Кажется, я нашел, — пробормотал он.

— Что нашел?

— Угол подачи. У меня вроде есть идея.

Фотограф громко хмыкнул. Он терпеть не мог идеи. Их не захватишь на пленку. Роуз медленно пошел обратно к пивной, в голове у него прыгали мысли. Он ни на минуту не верил тому, что собирался написать, но это не имело никакого значения. Из читателей тоже мало кто поверит. Однако они увидят броский заголовок и купят газету — это будет успехом Аарона Роуза. Ему не терпелось сесть за стол и написать увлекательную статью… Жаль, что сейчас он слишком мало знает, ему не хватит исходного материала, научного и полунаучного… Но в Лондоне он сможет покопать библиотечные фонды, там он найдет все необходимое о мекантропии, то есть о том, как человек превращается в волка или другого хищного зверя… И пусть кто-то усмехнется, считая это «суевериями», пусть. Роуз уже отчетливо видел свой заголовок в газете, на первой полосе:

«ВОЛК-ОБОРОТЕНЬ НА БОЛОТАХ?»

Как ни удивительно, следы были.

На такой твердой почве Уэзерби не ожидал ничего найти, однако же нашел — хорошо видные, глубокие следы. Они шли от дома, но у дома не начинались. Почва не изменилась, она была такой же твердой, как и у самой двери, следы же начинались на некотором расстоянии от нее и продолжались по прямой линии приблизительно на север — а там пропадали. Направление получалось то же, по которому шли собаки, и начинались следы там, где они потеряли запах. Как будто след был специально оставлен здесь или специально уничтожен с обоих концов, и это несоответствие буквально сводило с ума. Существо, способное передвигаться не оставляя следа, и не оставило бы совершенно ничего — а тут следы были на одном отрезке. Значит, если случайной ошибки, «прокола», у зверя быть не могло, это намеренная попытка отправить преследователей в ложном направлении? Но в таком случае логичнее было бы оставить след прямо у коттеджа, а не в сотне ярдов от него.

— Здесь он шел, — проговорил Уэзерби.

— На двух ногах?

Уэзерби кивнул.

Белл повернулся взглянуть на коттедж. У двери стоял полицейский в форме.

— Никто не смог бы прыгнуть так далеко, — уверенно сказал он.

— Никто из известных нам существ.

— А могло оно прибежать сюда, потом оставляя след только при ходьбе?

Уэзерби пожал плечами.

— Я начинаю думать, что это существо способно на все что угодно.

— Собаки…

Уэзерби мрачно кивнул.

Собаки прошли по запаху до того места, где начинались следы. И не дальше. Они не пошли по следам, ясно видным на земле, хотя именно там должен был быть запах, если он вообще существовал. Даже Белл понял, что это значит, — и у него перехватило дух.

— Но животное — или человек — просто не может перестать оставлять запах, — проговорил Белл. — И уж особенно там, где есть очевидный след.

— Да, верно. Однако если собаки пришли сюда по какому-то запаху от коттеджа и этот запах вдруг изменился здесь, в этом месте…

Уэзерби помолчал, не решаясь продолжать, хотя мысль у него вполне сформировалась.

— Когда существо пошло на двух ногах…

Белл внимательно смотрел на него.

— Если произошло какое-то изменение… если каким-то образом оно изменилось и стало другим, уже не тем существом, которое бежало на четырех ногах…

— Это возможно, — прошептал Белл. Он не собирался говорить шепотом, так уж получилось.

— Я знаю, — Уэзерби коротко кивнул.

Вот они, эти следы, перед ним, они начинались там, где исчезал запах, где собаки растерянно остановились, а неизвестный убийца пошел на двух ногах, как человек…

Уэзерби не смог больше ничего найти в этом общем направлении и попытался взять след, описывая круг, центром которого был коттедж. Белл молча следовал за ним. Первый круг они закончили, ничего не обнаружив, и Уэзерби предложил сделать еще один, подальше от коттеджа. Оба понимали, что смысла в этом нет, но и делать больше было нечего, а они чувствовали большую потребность делать что-то. Удалившись от коттеджа примерно на полмили, Уэзерби и Белл повернули по дуге на запад, стараясь, чтобы круг получался по возможности ровный. Шли они медленно. Время от времени Уэзерби приостанавливался осмотреть землю, он раздвигал траву и вереск, пальцем пробовал упругость почвы. Сами они следов не оставляли и никаких не нашли. Окружной путь провел их в нескольких сотнях ярдов от дома Байрона, затем опять к востоку и немного вдоль дорожки, далее мимо «Торса Короля» до деревьев, обрамлявших проселочную дорогу, и потом назад, к исходной точке. Так они и вернулись, ничего не отыскав. Небо потемнело, пахло близким дождем. Они постояли, беспомощно переглядываясь, и, ничего не сказав, направились к дорожке. Скоро они вновь оказались у цепочки следов.

— Пожалуй, я пришлю сюда группу, пусть сделают слепки, — проговорил Белл.

— Исключительно ради формальности, — отмахнулся Уэзерби. — Здесь такие же следы, как те, и слепки не будут отличаться.

— Я думал о том, что ты сказал, — проговорил Белл, глядя в сторону коттеджа. — Если… если такое изменение возможно, то как объяснить, что эти следы, вначале ясно видимые, потом вдруг исчезают?

Уэзерби тоже думал. И мысли эти ему не нравились, ибо заключения*, вытекавшие из фактов, противоречили его убеждениям… Даже больше, они противоречили тому, во что он не верил. Ответил он не сразу.

— Если произошла такая метаморфоза, чего я не допускаю… то все очень просто. Зверь, бегущий на четырех ногах, вдруг трансформируется. Он становится существом, ходящим на двух ногах. Такая перемена должна сопровождаться сильнейшими побочными явлениями. Возможно, даже потерей сознания. А потом, через некоторое время, это существо, изменившееся существо, должно уйти, шатаясь и оглушенное, даже не помня, как оно здесь оказалось, или мучаясь невыразимым ужасом и раскаянием. Постепенно оно осознает возможные последствия того, что сделано им в предшествующем обличье. Вот тогда, возможно, это существо и начнет скрывать свои следы, повинуясь инстинкту самосохранения. Все это досужие домыслы, разумеется. Ничего подобного быть не может…

— Уж раскаяния быть не может, это точно, — живо отреагировал Белл.

Уэзерби чуть заметно кивнул.

— Если это существо чувствует раскаяние, оно должно стремиться бежать отсюда подальше и скорее забыть о содеянном, правильно?

Уэзерби и на этот раз ограничился кивком.

— А голову с собой забирать не станет, ни в коем случае.

— Я тоже так думаю, — согласился Уэзерби. — Они прошли сквозь дыру в живой изгороди к полицейской машине. Водитель спал, натянув фуражку на глаза. Он легонько похрапывал.

— Мне необходимо выпить, — заявил Белл.

Уэзерби его поддержал, и они пошли к «Торсу Короля». Выпить было необходимо обоим.

Душу Аарона Роуза раздирал конфликт между совестью и честолюбием. Он сидел в баре «Торса Короля», положив рядом с кружкой пива раскрытый блокнот. Фотограф тоже при сем был. Камера его лежала тоже рядом с пивом, но что такое совесть, он не знал. Фотограф пил большими глотками, а Роуз не спешил, погруженный в мысли. Не то чтобы у него был какой-то выбор в этом деле, ему не приходилось принимать решение, и он никак не мог бы повлиять на конкретный результат. Однако Роуз был из тех людей, кто беспокоится обо всем, а сейчас его надежды устремлялись в двух разных направлениях. Вообще-то, ситуация была простая, но для человека, привыкшего беспокоиться, простых ситуаций не бывает. Как человек с совестью Роуз надеялся, что убийцу поймают или уничтожат, прежде чем он убьет еще раз. Последнее убийство в этом смысле особенно на него повлияло, показавшись намного ужаснее прежних, ибо воистину трагичным было то, как погибла беспомощная женщина у себя дома. А вот будучи молодым репортером на первом своем крупном задании, он надеялся, что убийцу не найдут раньше уик-энда и его материал не окажется устаревшим к воскресному выпуску. Сообщение о поимке просто не сможет быть столь же волнительным, как подробный рассказ об ужасных нераскрытых преступлениях, — а уж он-то постарается написать погуще… Даже любой намек на то, что полиция идет по следу убийцы приглушит шоковое действие материала, так как оно зависит от фактора тайны, загадки. Роуз инстинктивно понимал, что нужно для того, чтобы газеты хорошо продавались. Но, будучи человеком беспокойным и совестливым, и даже несмотря на то, что исход от него не зависел, Роуз страдал, надеясь, что убийцу не отловят до уик-энда, если, разумеется, он не совершит нового убийства. Его лицо исказилось от тревоги: он понял, что еще одно убийство резко увеличит сенсационность материала в газете. Это вызвало новый конфликт в его душе, и на лице сразу отразились душевные муки.

Роуз повернулся на звук открывшейся двери. Уэзерби и Белл прошли к стойке бара, и сразу же рядом возник Брюс, спешивший их обслужить.

— Вы полицейские? — осведомился Роуз. Вид у него был очень печальный.

— Я — да, — ответил Белл.

— А я репортер, — представился Роуз и назвал свою газету.

— Что-нибудь получилось? — прямо спросил Брюс.

Белл помолчал.

— Мне пинту пива.

— Ничего не получилось, да? Разве вы не можете пройти по следам этого животного или еще что-нибудь. Ну, вы же должны что-то сделать, я это имею в виду. Нельзя, чтобы такой зверь бегал на свободе и убивал людей, правильно? Почему вы не там, не ищете улики и вообще?..

Роуз пододвинул к себе блокнот, чуя «местный колорит».

— Мы его найдем. Со временем, — проговорил Белл.

— Со временем? А пока что? Он будет и дальше убивать невинных людей, этот зверь?

— Вы считаете, что полиция делает не все, что в ее силах? — поинтересовался Роуз. — Как местный житель, да?

Брюс его проигнорировал.

— Дайте мне пива, пожалуйста, — напомнил Белл.

Брюс пожал плечами и начал наполнять круж — ку. — Извините, я не хотел собачиться, но миссис Лэйк… она… прекрасная была женщина. Ее муж — мой постоянный клиент. Ужасное дело… — Он покачал головой и толкнул кружку по стойке бара. — Вы можете вызвать сюда военных или еще кого-нибудь? Организовать поиски? Они найдут, это точно.

— Я обдумаю ваш совет, — ответил Белл.

— Должны обдумать.

— Бренди, — заказал Уэзерби.

— Могу я вас цитировать? Об армии? — спросил Роуз.

— Вы можете просто заткнуться.

— Мои читатели имеют право знать.

— Читатели? Думаете, люди читают ваш листок? Они его покупают ради фото голых женщин и описаний громких разводов.

Роуз обиженно скривился.

— А ведь он прав, — поддержал полицейского Брюс. — Я сам только из-за этой бодяги и покупаю.

— Могу я вас процитировать? — быстро спросил Роуз, но, подумав, озабоченно нахмурился. Он сидел у стойки рядом с Беллом, смотрел же не на него, а в сторону. Брюс поставил перед Уэзерби бренди, и тот сразу сделал большой глоток, не разбирая аромата и вкуса. Напряжение немного оставило его, мысли постепенно успокаивались. Он сделал еще глоток, и тут открылась дверь. Вошел Байрон.

— Я увидел машину дальше по дороге, — проговорил он. На Байроне была твидовая кепка, в руке он держал тяжелую трость для ходьбы. Приблизившись к стойке бара, он остановился рядом с Уэзерби. Белл сразу отвернулся.

— Проводите расследование здесь? — осведомился Байрон.

Уэзерби заметил, как напрягся Белл. И поспешил заговорить:

— Вероятно, ты слышал о прошлом вечере?

Байрон кивнул. Белл залил свой гнев пивом.

— Следы есть? — спросил Байрон.

— Да, но слишком мало, они ничего не дают.

— Вот как? Просто срам. Я-то думал, что к тебе могло вернуться прежнее умение.

— По тому следу никто не смог бы пройти, — твердо заявил Уэзерби.

Байрон улыбнулся. Он заказал пива и прислонил свою трость к стойке бара. Брюс поставил перед ним пиво.

— У вас есть возможность самому попробовать, — предложил Белл.

Байрон покачал головой.

— Но вы же как раз тот человек, который всегда прав, не так ли? А вот и проблема, достойная вас. Уэзерби утверждает, что по следу, который остался, никто не смог бы пройти. Ну, что скажете?

— О, несомненно, он прав, — ответил Байрон, опять улыбаясь.

— Кажется, вы были охотником на крупную дичь, мистер Байрон, — вставил Брюс.

— Я охотник. Да. Вы злоупотребляете прошедшим временем, любезный.

— Возможно, вам удалось бы найти убийцу?

— Я не пробовал.

Брюс перевел взгляд с Байрона на Белла.

— Если бы вы, полиция, не старались присвоить всю славу себе…

Белл вскинул брови.

— Мистер Байрон отказался помочь нам. Я его просил.

Брюс опять посмотрел на Байрона.

— Меня все это не касается, — подтвердил тот.

— Не касается — вы с ума сошли? Неужели вам все равно, что этих людей жестоко убили? — Он оперся о стойку, пожирая Байрона глазами. Байрон безмятежно потягивал пиво. — Прошлым вечером была убита Хэйзел Лэйк, — продолжал Брюс. — Вы были с ней знакомы? Она за всю свою жизнь никому не причинила вреда, не сделала ничего плохого…

— Я думаю, она за всю свою жизнь ничего не сделала. Точка.

Брюс моргнул. Сейчас он был похож на разозленного барсука. Лицо потемнело от прилившей крови.

— Я не желаю иметь вас своим клиентом, — прошипел он. — Допивайте и уходите отсюда.

Кружка Байрона приостановилась в воздухе. Было видно, что он еще не решил, разгневаться или рассмеяться. Конфронтация с человеком, не разделяющим его взглядов, на мгновение озадачила. Наконец Байрон рассмеялся.

— Вы сердитесь, — проговорил он, отставляя кружку на стойку. — Это хорошо. Мне нравится, когда человек негодует, когда ему хватает смелости высказать свои убеждения… даже если они глупые. По крайней мере, это живые, непосредственные чувства.

— Если я перескочу через эту стойку, полицейским придется оттаскивать меня от тебя! — прокричал Брюс. Он был чуть не вполовину меньше Байрона и весь дрожал от ярости.

— Ну а вы как, Джастин? — спросил Байрон. — Вы что-нибудь чувствуете? Что-нибудь начинает вяло шевелиться в ваших полицейских мозгах?

— Что с тобой такое, черт возьми? — возмутился Уэзерби.

— Со мной? Ничего. Может быть, я излишне откровенен, чуточку. Но неужели ты не понимаешь? Если люди чувствуют что-то, пусть гнев, пусть страх, даже сомнения, они по крайней мере живы. — Несколько мгновений он молча смотрел на Уэзерби. — Если ты еще жив, то найдешь убийцу.

Байрон повернулся и вышел, постукивая тростью. Он не спешил. Брюс провожал его выпученными глазами, будто хотел глазные яблоки выпустить, как пули, в спину Байрону.

— Бессердечный ублюдок, — пробормотал он.

Роуз сидел с открытым ртом.

— Кто это был? — спросил он.

Никто ему не ответил. Байрон оставил за собой черную дыру молчания… Дыру эту можно было заполнить только мыслями, а мысли возникали неприятные и вели к невыразимым заключениям.

Все в округе окуталось страхом. Его невидимое тяжелое покрывало давило, под ним трудно стало дышать. Особенно силен страх был потому, что люди не знали, чего им нужно бояться, какое чудовище нанесло три столь страшных удара. Говорили теперь об этом реже, чем поначалу, а думали почти постоянно. И это в Англии, где люди привыкли считать свой дом своей крепостью, неприкосновенным убежищем. Хэйзел Лэйк погибла как раз в своем неприкосновенном убежище… Значит, безопасности нет нигде, чудовище может прийти в любое время, в любой дом, и кто же станет следующей жертвой? Не смерть порождала этот всепоглощающий страх, а то, что природа грозящей смерти оставалась неизвестной, ну и обстоятельства гибели людей очень уж захватывали воображение… Суеверия, которые никогда не исчезают под поверхностной лакировкой современного цивилизованного человека, бурно разрослись, вытесняя рациональные мысли.

Крупные газеты разнесли эти страхи на всю страну. Но с особым волнением раскрывали каждый свежий номер именно здесь, в местах проклятых, эпицентре ужаса. Большинство газет проявляли умеренность, но скандальный листок Аарона Роуза стыда не знал и выжимал из темы волка-оборотня все что можно. Редактору материал Роуза понравился чрезвычайно, и он поместил сопутствующую статью, где рассказывалось о якобы подтвержденных случаях появления волков-оборотней и вурдалаков на Балканах; убивая двух зайцев одним камнем, редактор намекал, что убийца, очевидно, иммигрант: англичане оборотнями не бывают. Газета громко ставила под сомнение способность полиции разобраться в ситуации и спрашивала, делалась ли попытка сопоставить убийства с лунным циклом и измеряли ли объем крови, оставшейся в трупах — вдруг это вампир? Никто в редакции этим бредням не верил, разумеется, но читателям об этом было знать не обязательно…

Аарон Роуз, однако же, не был столь доволен своим успехом, как мог бы быть. Он находился ближе к убийствам и дальше от редакции и чувствовал охвативший людей страх. Его беспокоило, что опубликованный им материал мог только усилить этот страх, но он утешал себя тем, что бояться, в общем, нужно, от страха люди становятся более осторожными. Тем временем Роуз готовил новый материал, намереваясь дать полную картину местных настроений, но это совсем неожиданно оказалось затруднительным. Люди, которых он пытался расспрашивать, смотрели на него мрачными глазами и ничего не говорили: им было невыносимо обсуждать эти трагедии, случившиеся так близко от их дома. Просто темой для разговора эти события быть не могли. Роуз отказался от прямого подхода и поехал в ближайший рыночный городок, чтобы послушать, о чем говорят люди. Городок был совсем маленький, нечто вроде большой деревни на болотах, с узкими, мощенными булыжником улицами и несколькими пивными нарядного вида, однако настроение в этих пивных, как сразу убедился Роуз, было самое мрачное. В полумраке светились бледные лица, разговоры велись чуть ли не шепотом. Роуз устроился в темном углу и стал слушать. Главная тема звучала так: что за чудовище ходит по ночам и убивает людей? А в глазах стоял один вопрос: кто следующий? Роуз чувствовал, как холодный хоботок страха охватывает и его сердце…

Полиция была бессильна, и Джастин Белл переживал буквально муки ада, не зная даже, кого ему искать, человека или животное — а вдруг это какой-то фантастический гибрид, наделенный чертами и человека и зверя? В душе полицейского проснулись первобытные страхи, он стал плохо спать по ночам. Иногда, при свете дня, Белл высмеивал себя за такие мысли, однако по ночам они возвращались: его противник — существо, которое ходит как человек и бегает как зверь, у него когти, которые разрывают человеческую плоть и в то же время умеют открывать двери, а силы существу этому вполне хватает, чтобы оторвать у человека голову и унести ее в свое логово. Оно умеет изменять свой запах и следы, возможности его могут оказаться неограниченными…

Белл все больше и больше надежд возлагал на Уэзерби, вероятно, в силу подсознательного стремления снять с себя хотя бы часть бремени и вины, если неизвестный убийца нанесет еще один удар.

Уэзерби, однако же, сделать ничего не смог. Каждую ночь он выходил на болота и каждое утро возвращался, осунувшийся не только от физической усталости. Охота перестала быть удовольствием. Когда ночью он оставался один, вдоль позвоночника ему будто льдом водили, а плечи оставались напряженными до самого утра; ему постоянно казалось, что за ним наблюдают, что зверь умеет отличать беспомощную жертву от опасного противника и ждет, когда Уэзерби сделает роковую ошибку по невнимательности и сразу из охотника превратится в жертву. Порою ощущение, будто за ним кто-то наблюдает, становилось настолько сильным, что Уэзерби резко останавливался и поворачивался, пригнувшись и готовый к стрельбе, уверенный, что зверь подкрался сзади. Но он никого и ничего не видел. Бывало, из отвращения к собственному страху он вдруг начинал громко кричать, бросая вызов невидимому зверю, потом напряженно замирал, вслушиваясь, ожидая ответа, — а ответ не приходил, на болоте даже эха нет…

Уэзерби не относился к тем, кого легко испугать. Он не искал рискованных ситуаций намеренно, как делал это Байрон, однако от риска необходимого не уклонялся никогда. Случалось, он преследовал раненого льва в густом буше, без дрожи вставал на пути у разъяренного бизона, но теперешняя ситуация неопределенности разъедала его храбрость, чувство, что за ним следят из темноты, лишало его уверенности в себе, и он знал, что скоро начнет делать ошибки, знал, что даже одну ошибку не может себе позволить, и ему уже казалось, что прав Байрон и он просто утратил свои охотничьи навыки. С наступлением темноты ему было трудно покинуть уют отеля, целеустремленности совсем не осталось — лишь гордость вела его на еженощный поиск. А когда кончался очередной ночной поход, он даже не скрывал своего облегчения, с которым возвращался в комфортабельную спальню… Желание заползти в постель и уснуть выходило далеко за рамки просто физической усталости.

Спал он, однако же, плохо.

Закрывшись шторами от рассвета, он ложился в постель, но сон неизменно был тревожный. Его мучили сновидения. Образы из прошлого и будущего смешивались и создавали нечто совершенно неузнаваемое. Уэзерби видел самого себя, чувствовал неподъемную тяжесть в руках и ногах, знал, что двигаться быстро не сможет… Он слышал завывание ветра и ощущал себя бесконечно одиноким, а потом вдруг на него что-то бросалось, стремительно и страшно, он начинал очень медленно поворачиваться, с трудом поднимая винтовку… Неизвестное и непонятное существо разрывало его тело когтями, обдавая лицо зловонным дыханием. Уэзерби вглядывался в морду зверя и с ужасом видел смутно проступающие в ней человеческие черты. Для оборотня нужна серебряная пуля, думал он и просыпался…

Уэзерби сидел в комнате отдыха отеля с Аароном Роузом, когда вошел Байрон. Роуз, можно сказать, полюбился Джону Уэзерби. Последний, будучи проницательным человеком, заметил, что репортер неглуп, в меру тщеславен и поговорить с ним можно не без приятности — если, конечно, он в это время не записывает себе что-нибудь в блокнот. Роуз первый заметил Байрона и вспомнил, где видел его раньше — в «Торсе Короля». Уж Байрон-то был личностью запоминающейся. Уэзерби удивился, увидев его, и почему-то не мог вспомнить, злится он на Байрона или нет. Впрочем, Байрон всегда вызывал в нем противоречивые чувства.

— Доброе утро, — поздоровался Байрон.

Он любезно улыбнулся. На нем была потрепанная одежда из твида, на плече висел очень хороший полевой бинокль. А на отвороте куртки блестела металлическая бляха.

— Я еду на лошадиные скачки, — проговорил Байрон. — Это недалеко, в Ньютон-Эббот. Может быть, присоединишься ко мне?

В какой-то момент Уэзерби захотелось согласиться. Неплохо было бы уехать отсюда, забыть об убийствах и своей бесплодной охоте. Но он знал, что от мыслей все равно никуда не деться.

— Нет. Спасибо, что пригласил, но мне сейчас не хочется.

Байрон пододвинул стул и сел. Роуз смотрел на него внимательно и с большим интересом.

— У тебя удрученный вид, Джон.

— Ну, естественно, я удручен.

— Результатов пока нет, как я понимаю?

— Совершенно ничего. Я выхожу туда каждую ночь, но все впустую. Однако же у меня такое чувство, будто я был близок к нему много раз. Ты знаешь, что это за чувство, Байрон. Мне кажется, что за мной наблюдают, и от этого жутковато. Ну… как будто убийца ждет, когда я сделаю ошибку. Примерно так же бывает, если преследуешь раненого бизона — и чертовски хорошо знаешь, что он успел забежать тебе за спину.

— Да, мне знакомо это чувство, — согласился Байрон. Голос его прозвучал так, будто он говорил о чем-то сверхрадостном, о редком и приятнейшем явлении жизни…

— Если бы я только мог быть уверен…

— Уверен? Уверен в чем?

— Если бы я знал точно, что это существо ждет меня, мне было бы легче. Я бы не дергался так. Но я же не знаю, как определить, действительно ли что-то чувствую или это просто игра воображения.

— Ах, Джон. Возможно, ты утратил рефлексы, но интуицию — нет. Если ты чувствуешь что-то, значит, что-то действительно за тобой крадется. Так что не сомневайся в себе, сомнения — это болезнь цивилизованного человека. Когда ты шел за раненым бизоном, сомнений у тебя не было. Ты знал, что он тебя ждет. Ты не мог знать, когда бизон появится и откуда, но что появится — не сомневался. Он и появлялся. У тебя было мало времени, Джон. Бизон бросается, опустив голову, лобная кость у него толстая, и ты должен сделать быстрый и точный выстрел. Такие выстрелы ты и делал, конечно, иначе не сидел бы сейчас здесь. Но в те дни ты знал точно, что именно произойдет. А сейчас говоришь, что не уверен, не можешь доверять своим ощущениям? — Он заглянул Уэзерби в глаза, и у того по позвоночнику прошлись холодные пальцы. — Ты все потерял, Джон. Когда это существо захочет тебя взять, оно тебя возьмет. Выждет время, поймает тебя на зевке — и все. Когда захочет.

Уэзерби и Байрон смотрели друг на друга, а Роуз, разинув рот, переводил взгляд с одного на другого. Потом Уэзерби опустил глаза. Зашевелилась мысль, что все это ему очень не нравится.

— Возможно, — ответил он.

Некоторое время они молчали. Затем Байрон проговорил, уже совсем другим тоном:

— Беда в том, Джон, что ты слишком увлечен эмоционально. Чувства мешают разуму. И нужно думать не столько о том, что совершило это существо, сколько о том, что намереваешься делать ты. Для тебя это не охота, ты считаешь, что должен убить зверя до того, как он убьет еще раз. Но, знаешь, эти убийства… может, оно и к лучшему… — Байрон выглянул в окно. — Я вижу, что люди ожили от страха. Фермеры идут в собственный сарай не иначе как с ружьем, домохозяйки оглядываются через плечо на людной улице. Они всегда настороже — теперь, они живы, потому что ни на секунду не забывают о возможной смерти.

— И это хорошо?

— Думаю, да. Человек наиболее полно ощущает жизнь именно на пути к виселице. А есть ли сигарета вкуснее той, что выкуривается на глазах у расстрельного взвода? Эти смерти могут в конце концов оказаться благом. Не сейчас, а когда время позволит смотреть на них непредвзято. Несколько бесполезных жизней погасло, а тысячи людей осознали, что такое жизнь, как радостно остаться в живых.

— Не думаю, что ты в это веришь, — проговорил Уэзерби, но он знал, что Байрон высказал истинные свои убеждения.

Байрон пожал плечами.

— Ну, это одна из возможных точек зрения, — пробормотал он. — Так ты уверен, что не хочешь поехать со мной? Скачки с препятствиями. Опасный и красивый спорт. Жокей — вот кто чувствует жизнь в нашем вялом обществе. Я бы и сам хотел быть жокеем… — Байрон мечтательно улыбнулся.

— Нет, я не поеду, — сухо сказал Уэзерби.

Байрон чуть развел руками. В двери появился Белл, лицо его неприязненно кривилось, пока он пересекал комнату. Байрон поднялся.

— Ну, мне пора.

С Беллом они разминулись молча, ни тот, ни другой не попытался заговорить.

— Он сумасшедший? — спросил Роуз.

— Вот и я часто задаю себе этот вопрос.

— Есть что-то у него в голосе — какой-то особый тон, — когда он говорит о смерти. Мне показалось…

Белл уселся рядом с ними. На Роуза он тоже взглянул неприязненно, но не в такой степени, как на Байрона.

— Есть новости? — осведомился Роуз.

— Я решил привлечь к поискам военных, — проговорил Белл. Он обращался к Уэзерби, но Роуз быстро достал блокнот.

— И что же им будет велено искать? — поинтересовался Уэзерби.

— Бог знает, — вздохнул Белл.

Роуз добросовестно все записал.

Уэзерби следовал все той же схеме ночных поисков: вначале шел по ручью, затем возвращался через гребень холма и пересекал узкую проезжую дорожку, направляясь к проселочной дороге. Он не видел оснований расширять эту зону, поскольку она включала все три места, где произошли убийства, однако решил немного изменить путь, начав с другого направления. При этом он не рассчитывал на какие-то результаты, но все же получалось некое разнообразие, а он мог таким образом стать менее уязвимым; к тому же, если неизвестное существо действительно наблюдает за ним, Уэзерби, возможно, захватит его врасплох, появившись с противоположной стороны. Однако и на это надежды было мало; Уэзерби чувствовал, что противник всегда знает, где он находится, и сам ошибок не сделает; до отчаяния доводила уверенность в том, что существо, неизвестный зверь, само выберет время и место встречи. Мысли эти сводили с ума, ибо косвенно подтверждали правоту Байрона: он действительно уже не тот — инстинкты притупились и нервы не те. А отделаться от подобных мыслей Уэзерби не мог.

Физических и моральных резервов у него оставалось все меньше.

Он вышел из отеля в сумерках. Вечер был приятный, удивительно теплый и безоблачный, болота пятнистым ковром расстилались в лунном свете. Уэзерби отчасти сожалел, что не поехал на скачки с Байроном, уж там-то он смог бы отдохнуть. Пока он ждал у обочины хайвэя, когда пройдет машина, его догнал Аарон Роуз.

— Можно я пройду с вами немного?

— Пожалуйста.

Они пересекли хайвэй и двинулись по проселочной дороге.

— Красивое у вас оружие, — заметил Роуз.

— Свою задачу оно выполнит. Если у меня будет возможность им воспользоваться.

— Судя по голосу, вы настроены пессимистично. Уэзерби пожал плечами.

— Послушайте, есть у меня хоть какой-то шанс сопровождать вас сегодня?

— Совершенно никакого.

— Я совсем не боюсь.

— Дело не в этом. — Уэзерби немного хотелось взять его с собой. Ему будет намного легче со спутником. Но он знал, что это все испортит: зверь никогда не приблизится, если он пойдет не один. Получится, что и без того небольшие свои шансы он отдаст в жертву разгулявшимся нервам, боязни одиночества. Уэзерби ответил:

— Я не хочу нести ответственность за кого-то еще, а это существо, конечно же, станет осторожничать, если я буду не один.

— Да. Наверное, вы правы. Я вами восхищаюсь, вы занимаетесь этим один. Храбрость нужна немалая. Я хотел бы написать об этом в газете. Потом, ясное дело. Когда все кончится.

Уэзерби кисловато улыбнулся. Сейчас они шли по узкой проезжей дорожке между живых изгородей. Мимо проехал старик на велосипеде, он раньше обычного возвращался из пивной. Теперь никто не задерживался допоздна. Вскоре Уэзерби и Роуз оказались у «Торса Короля».

— Хотите выпить на дорожку? — спросил Роуз.

Уэзерби взглянул на небо. На востоке еще оставались проблески заката — вполне весомая причина, чтобы выждать время.

— Хорошо, — согласился он.

В пивной был только один посетитель — старый Грант, бывший горняк с оловянных рудников. Он сидел в углу с пинтой пива. На новых посетителей он и не взглянул, его глаза были обращены в прошлое, заглядывали во внутренности земли. Роуз взял виски, а Уэзерби — бренди. Вкус ему понравился, и он с удовольствием выпил бы еще рюмку, но понимал, что этого делать не следует. Восток совсем потемнел, и Уэзерби решительно выступил в путь.

— Хороший он человек, — заметил Роуз.

— Ну, Хэйзел Лэйк от него проку не было, — возразил Брюс.

— А от кого было? Он старается.

— Да, вы правы, конечно. Будь у меня винтовка, я бы сам пошел. Но у меня ее нет. Я читал вас в воскресной газете. Много всякого старья вы туда понапихали.

Роуз не стал спорить.

— Волки-оборотни! Их не бывает. По крайней мере, в Англии. Хотя кто их знает, могли откуда-нибудь переселиться. А может, какое-то животное, которое провезли, минуя карантин.

Тут Грант посмотрел на них. Его глаза были глубоко утоплены в до странности пустых глазницах, напоминавших дыры, которые он в бесконечном множестве выбил в рудоносной породе.

— Это не животное, — заявил Грант.

Голос у него был глухой и странный — в горле как будто образовывалось эхо.

— А что же это, по-вашему? — спросил Брюс.

— Зря они ищут его над землей. Вот и все, что я скажу.

— Думаете, оно живет в пещере? — начал «копать» его Роуз.

— Не в пещере. В земле. Никто из вас в глубине земли не бывал. Там есть странные вещи.

— Например?

Грант заглянул в свою пустую кружку.

— Может, выпьете со мной?

Грант кивнул и подошел к стойке. Брюс налил ему пива.

— Так о чем вы говорили? — напомнил Роуз, записывая стоимость кружки пива для отчета в бухгалтерии.

— А?

— Какие-то подземные создания?

— Ну да. Диковинные штуки. Их слышно, когда они ползают в шахтах и туннелях. И в скале тоже. Они умеют двигаться по жилам. Странные такие, скользкие животины, просачиваются сквозь землю. А вонища! Несколько дней чуешь, если такая проползла по туннелю.

— Вы их когда-нибудь видели?

— Только не я. Один мужик видел… Они с ним разделались!

Последние слова он прошипел Роузу в лицо, схватив его за грудки. Роуз показался себе пушинкой в его сильных руках.

— Уж, коль они схватят человека своими скользкими лапами, больше его не увидишь. Они его засасывают к себе в скальную породу. Прямо так. Слюрп — и нет его. Они ненавидят людей, потому что люди пришли к ним в дом, понимаете? Люди не дают им покоя взрывами и бурением, а они мстят, устраивая обвалы. Мы же в тех самых местах, где они живут. Мы-то все про них знаем…

— А почему горняки никому не рассказали об этих зверюгах?

— Мы говорили. Но это всегда скрывают, понимаете? Хозяева рудника не хотят, чтобы люди знали. Они все заодно с политиками. Если люди узнают, что скрывается там, внизу, никто не пойдет работать горняком, вот так-то. Они хитрые, эти хозяева рудников. Им плевать, сколько людей подземные твари всосут к себе в камни.

Грант буравил Роуза взглядом. Роуз с трудом высвободился из его рук.

— Значит, вы думаете, что убийца выходит из-под земли?

— А откуда еще? Ну? Откуда? Все совпадает, правильно? Мы влезаем к ним, должны же они вылезти к нам. А их тысячи. Может, миллионы.

— Какие-нибудь подтвержденные случаи известны?

Грант криво улыбнулся. За одну кружку пива он наговорил уже достаточно. Не ответив, он вернулся к своему столику.

— Не обращайте на него внимания, — посоветовал Брюс. — Полоумный. Работает на этого сумасшедшего ублюдка Байрона, так что и сам сумасшедший, надо полагать. Я не удивлюсь, если это заразное.

— Байрон-то неуравновешенный, точно.

— Сволочь он.

Роуз сидел в глубокой задумчивости, его плечи слегка подергивались. Для следующей статьи «подземельный ракурс» очень даже хорош. Случайно взглянув в окно, он вздрогнул: стало совсем темно. Как неудачно получается… До отеля далеко, быстро он не доберется, а Роуз вообще рисковать не любил — он был их тех, кто учитывает статистическую вероятность попасть не только под машину, но и под падающий метеорит. Сейчас он испугался и от себя этого не скрывал. Жаль, что он так увлекся поисками материала и забыл о времени.

— Пойду-ка я, что ли, — объявил он, слезая с табуретки.

— Послушайте, вы пешком? — поинтересовался Брюс.

Роуз кивнул с несчастным видом.

— Ну, будьте осторожны.

— Да. Я постараюсь побыстрее.

— Осторожничай, не осторожничай, все одно, — поделился своим мнением Грант.

Роуз бросил на него нервный взгляд.

— Вы и не заметите, как оно появится. Они же не по земле ходят, вот в чем дело. Одно из них вдруг окажется у вас прямо под ногами, вы ничего сделать не успеете. Бац! Только что рядом никого не было, а теперь и вас нет. Слюрп! Вы уже под землей, нету вас. Ужасная смерть.

Роуза всего передернуло, когда он выходил из бара.

Грант подошел к стойке, заказал еще кружку.

— Послушайте, а что, под землей действительно водятся такие страшилища? — спросил Брюс, опасливо поглядывая на вход в погреб.

— Фу, глупости какие. Пиво — это пиво.

Роуз быстро шел по дорожке. Смотрел он только вперед, не позволяя себе оглянуться через плечо или даже подозрительно взглянуть на землю: он убеждал себя, что нервничает зря и вероятность того, что с ним что-либо случится, ничтожно мала, прямо-таки невероятна эта вероятность. Беспокоиться он не перестал от собственных убеждений, но хотя бы свел это беспокойство до обычного «статистического» уровня, то есть до всегда существующей, например, возможности попасть под машину. Вечер показался ему чрезвычайно темным, хотя стояла яркая луна и облаков не было; но как раз луна-то и отбрасывала от живых изгородей тени, которые нисколько не помогали его разгулявшимся нервам. Роуз начал играть с собой в игру, он выбирал какое-нибудь место впереди и не спускал с него глаз, пока не подходил к нему вплотную, потом переводил взгляд на что-либо иное по направлению движения… и так далее. Таким образом один длинный переход он дробил на множество маленьких.

Перед ним выросла огромная тень.

Роуз подпрыгнул, у него перехватило дыхание. Тень подпрыгнула вместе с ним. Он в ужасе повернулся — и тут же испустил вздох облегчения. Тень оказалась его собственной: сзади приближались фары бесшумно катившегося автомобиля. Роуз отступил в сторону, давая машине проехать, и успокоил себя мыслью о том, что здесь действительно больше опасности от автомобилей, нежели от безымянного ужасного зверя.

Машина проехала мимо него очень медленно. Это был полицейский автомобиль. Водитель внимательно осмотрел Роуза, и ему стало легче оттого, что полиция патрулирует эти места. Машина чуть прибавила скорости, мигнула красными огоньками у перекрестка с проселочной дорогой и свернула на эту дорогу. Роуз удивился себе: что же это он не попросился в машину, его бы обязательно подвезли… Да вот не сообразил, слишком испугавшись собственной тени. Он пошел дальше. Впереди показалась красная телефонная будка — у перекрестка, в нескольких сотнях ярдов. Как раз удобный ориентир, за который можно цепляться взглядом. Казалось, телефонная будка удаляется, это с Роузом играл обманчивый лунный свет. Он пошел быстрее. А затем, постепенно, он начал осознавать, что нечто, идущее по другую сторону живой изгороди, тоже убыстрило ход, оставаясь с ним наравне. Он столь плотно закупорил свой разум от страха, смыкавшегося со всех сторон, что это осознание не проявилось сразу, а лишь просачивалось к нему постепенно, маленькими кусочками. Ужас вспыхнул, только когда он наконец повернул голову, увидел, как расступилась живая изгородь, и заглянул в чудовищное лицо смерти.

Роуз бросился бежать.

Бежал он стремительно, не помня себя, обезумев от страха. Он взглянул на лик убийцы, но в мозгу его от этого образа не осталось ни малейшего следа. Мозг Роуза просто не функционировал, он даже ничего не чувствовал, и всеми его действиями управляли инстинкты. Возможно, звуковые волны от ног, бежавших за ним, и достигали его ушей, но от ушей ничего не поступало в мозг. Мозг Роуза слишком громко вопил, чтобы слышать что-либо. Он споткнулся, но бежал слишком быстро и не упал, потом налетел на кабинку с телефоном и рывком распахнул дверь. Оказавшись внутри, потянул дверь за собою. Что-то с дикой яростью обрушилось на закрывающуюся дверь. Роузом по-прежнему управляли инстинкты, и это были инстинкты цивилизованного человека. Он уже просунул палец в дырочку диска и поднял трубку, чтобы воззвать о помощи, которой быть не могло… но дверь открылась и его вытащили наружу…

Уэзерби вышел на гребень холма рядом с грудой камней и остановился, глядя вниз. Ручей извивался в лунном свете, как след улитки, а пространство между его петлями казалось серебристым от тонких теней тростника. Уэзерби стоял совершенно неподвижно и ощупывал глазами местность. Если бы что-нибудь двигалось там, внизу, он бы обязательно увидел тень. Сегодня впервые луна была его союзником. Однако ничего не двигалось, и он решил дальше в этом направлении не идти. Лучше вернуться по гребню к проселочной дороге, осторожно обходя каждое каменистое возвышение…

Уэзерби буквально подпрыгнул, когда до него дошло.

Он уже сделал первую ошибку. Поднявшись на гребень, остановился рядом с каменным пиком, едва его замечая. И простоял здесь несколько минут. Если бы убийца скрывался в камнях неподалеку, Уэзерби уже был бы мертв. Невероятная беспечность, ошибка, которую он бы никогда не сделал в прошлом, когда предельная осторожность была для него второй натурой.

Уэзерби весь покрылся потом. Он вытер лоб и достал из кармана фляжку бренди. Прав был Байрон, тоскливо подумал он. Постоянное напряжение подточило его силы, и начались ошибки. Он сделал большой глоток и почувствовал, как жар алкоголя прошел по озябшей спине. Глубоко вздохнул, понимая, что здесь ему не место. Дни его ушли, умение развеялось, и если он будет упорствовать, то с жизнью расстанется очень скоро. А умирать Уэзерби не хотел.

Он медленно повернулся и пошел назад, по своим следам. Поступь его была тяжела, плечи опустились. На этом все, конец. Вот только как сказать Беллу…

Уэзерби вышел на дорожку чуть восточнее «Торса Короля». Пивная была закрыта, свет выключен. Ну и хорошо: Уэзерби никого не хотел видеть, он был уверен, что поражение написано у него на лице и всякий сразу увидит эти руины провала, печать неудачника. Он медленно шел по середине дороги и смотрел по сторонам. Твердо решив не делать больше никаких ошибок, он подумал, как нелепо получится, если смерть настигнет его сейчас, когда он уже фактически отказался от своих поисков. Оставалось вернуться в теплую безопасность своей комнаты, завтра уехать в Лондон и не обращать внимания на голос совести. Но вот последнее-то и было самым трудным для такого человека, как Уэзерби, и эмоции начали восставать против разума.

Он по-прежнему осматривал живые изгороди, но чувства его были отвлечены борьбой с разумом, и поэтому он заметил телефонную будку, только когда подошел к ней совсем близко, достаточно близко, чтобы увидеть за приоткрытой дверью что-то бесформенное, лежавшее внутри. А приоткрыта дверь была оттого, что из будки торчала нога. Трубка висела на проводе. Уэзерби открыл дверь и заглянул в будку. От движения воздуха трубка начала очень медленно вращаться. Она болталась как раз там, где полагалось быть голове мужчины. Уэзерби узнал окровавленную одежду, но почему-то ничего при этом не почувствовал.

Для газеты, в которой работал Аарон Роуз, мог бы получиться роскошный заголовок.

Рука Уэзерби уже потянулась к телефонной трубке — он хотел позвонить в полицию, — когда в его мозгу вспыхнула дикая ненависть. Это была ненависть к себе. Он смотрел на свою руку, так спешившую вызвать помощь, и ненавидел себя с невыносимой силой — настолько, что эту ненависть было необходимо на что-нибудь перенести, иначе мог повредиться рассудок. Он вышел из будки, позволив двери, закрываясь, мягко коснуться ноги Роуза, и стал осматривать землю. Следы были. Уэзерби пошел по этим следам, уже не думая об осторожности. Сейчас он был будто одержимым, и осторожность была не обдуманной, а инстинктивной: он должен жить, чтобы убить врага. Ошибок не будет. Охотник не ошибается, если не тратит себя на размышления.

Следы вели вдоль живой изгороди, в ту сторону, откуда пришел Уэзерби. Он подумал без особых эмоций, что когда проходил здесь, это существо вполне могло быть совсем рядом — сидеть, притаившись, в нескольких шагах. След был отчетливо виден и не менялся, а потом исчез. Однако Уэзерби лишь на мгновение задержался в том месте, где пропали следы. Он пошел дальше. Его вели мельчайшие приметы: сломанный стебель травы, чуть примятый мох, едва различимый отпечаток ноги… Все те вещи, которые были ему сейчас видны и понятны, но которые он раньше не замечал. Сейчас и смотреть-то почти не приходилось. Путь его был прям, и он знал совершенно точно, куда идет.

Байрон ждал его.

Ждал он рядом с домом. Но Уэзерби не воспользовался пешеходной дорожкой, а появился из-за дровяного сарая, и лунный свет играл на стволе его винтовки. Байрон встал, улыбаясь. Улыбка получилась странная, можно было подумать, что он испытывает облегчение.

— Ты подошел бесшумно, — заметил он. Свой топор Байрон аккуратно прислонил к стене дома.

— Я уж думал, ты никогда не придешь, — продолжал Байрон.

Уэзерби ничего не сказал.

— Скачки были превосходные. Жаль, ты пропустил. Не обошлось без происшествий. Две лошади убились, жокей сломал ключицу. У одной лошади был сломан позвоночник, так они позволили ей мучиться, пока сооружали палатку — чтобы публика не видела, как ее приканчивают. Это говорит что-то о нашем мире, а?

— Где это, Байрон?

— Ты о чем, Джон?

— Я не знаю, что это, конкретно. Но за этим я пришел. Я совершенно хладнокровен, Байрон, и могу убить тебя, если придется.

— Это хорошо. А вообще-то ты должен был узнать следы гораздо раньше, Джон. Должен был по ним пройти. Я знаю, потому что проложил след весьма тщательно. Сейчас ты пришел по следу или просто догадался?

— Вероятно, я знал с самого начала, — проговорил Уэзерби. Дуло его винтовки смотрело в землю, но предохранитель был снят. — Однако сегодня я кое-что понял, вспомнив твои слова… Может быть, ты пытался объяснить мне… И это как магнитом повлекло меня сюда.

— Нет. К тебе немного вернулось прежнее искусство. Вот и все. Инстинкт охотника. — В лице его читалось уважение и вполне искренняя привязанность. — Ты понимаешь, почему я это сделал?

— Мне известно, что творится в твоем больном уме.

— Ты по-прежнему считаешь, что я безумен? Но — умен, ты это должен признать. И я сумел встряхнуть этих деревенщин, им теперь есть ради чего жить. Может быть, даже больше, чем они заслуживают. — Байрон оперся спиной о стену дома. Его рука легонько поглаживала длинную рукоять топора… Если б они были храбрыми, я мог бы оставить им жизнь. А мог и не оставить. Но, Джон, этот страх! Глаза их были полны такого страха…

— От Хэйзел Лэйк тоже ожидалась безупречная храбрость?

— Да какая разница? Ее смерть еще больше напугала остальных, вот в чем суть.

Уэзерби коснулся пальцем спускового крючка. Но убить он пока не мог, вопрос еще не решился. И в себе он не разобрался до конца.

— Как ты думаешь, что это было? — поинтересовался Байрон.

— Что именно из?..

— А, ты понял. Хорошо. Двуногие следы сделал, разумеется, я. Очень просто, брал лапы от разных трофеев и прикреплял их к паре старых сапог. Просто и хитро. Ты, во всяком случае, на это попался. Наполовину медведь, наполовину лев. Но ты не забыл, что видел еще и другие следы?

Уэзерби теперь ничего не забывал, потому что не мыслил осознанно.

— Росомаха? — предположил он.

— Превосходно, Джон. Превосходно. Помнишь, мы однажды изучали эти следы вместе. Лет десять уже прошло. Ты сказал что-то в том роде, что росомаху никогда нельзя приручить. Да, это оказалось нелегко. Мне пришлось вырастить росомаху в неволе, чтобы хоть как-то ее контролировать. Но у меня ведь всегда получался контакт с дикими животными. Приручить ее по-настоящему мне, конечно, не удалось. Я просто «спустился по лестнице развития» и встретился с росомахой на ее уровне. Она знает, что я необходим для ее выживания, и мы охотимся вместе, как равные.

— Боже мой, — выдохнул Уэзерби.

— Теперь она довольно охотно заходит в клетку, — продолжал Байрон. — После убийства это сложнее, но я справляюсь. Видишь, как все просто, если разобраться? Как эффективно! — Рука Байрона обхватила рукоятку топора. Уэзерби никак на это не отреагировал.

— А теперь вопрос, Джон… Что ты собираешься делать?

Байрон чуть согнул ноги в коленях — поза готовности. Ему эта ситуация нравилась чрезвычайно.

— У тебя нет ни шанса, — молвил Уэзерби.

— Я не об этом. Ты знаешь, что от страха я свободен, во мне страха нет. И в этом смысле я, возможно, сумасшедший. Приятное сумасшествие. Но я очень хотел, чтобы ты пришел, Джон. Может быть, ты единственный из живых, у кого есть шанс победить меня. Маленький шанс. Я был разочарован, когда увидел, насколько ты изменился. Как легко сейчас с тобой справиться. Ты попытаешься убить меня, Джон? Или сообщишь в полицию? Сколько же осталось от человека, которого я знал?

— Трудно сказать, — пробормотал Уэзерби. Потом добавил: — Осталось достаточно.

— Идем. Я покажу тебе мою кровожадную зверюшку, — проговорил Байрон, вдруг отступая от стены. Топор он оставил на месте, и Уэзерби не отреагировал на его резкое движение. Байрон прошел мимо него, близко, и Уэзерби проводил глазами то место у него между лопаток, попав в которое, пуля убьет. Он пошел следом за Байроном. Тот распахнул двери, ведущие в погреб, и погрузился в темноту. Уэзерби вошел сразу за ним. Было очень темно. Какое-то мгновение он не видел Байрона. Но потом Байрон включил свет. Росомаха злобно оскалилась в своей клетке, ее резкий запах заполнил тесное помещение. Тридцать фунтов когтей, клыков и чистой ярости, она обратила свой ненавидящий взгляд на Уэзерби. А он смотрел на нее — маленькое чудовище, способное привести в ужас большого медведя и обратить в бегство стаю волков. Байрон стоял рядом с клеткой. Он улыбался. Уэзерби неохотно оторвал глаза от гипнотического взгляда зверя и посмотрел на Байрона. При виде того, что находилось дальше, за Байроном, у него перехватило дыхание.

Со стены на него смотрели стеклянными глазами три человеческие головы, прикрепленные к изящным дубовым дощечкам. Губы кривились так, будто каждая мертвая голова вот-вот издаст рычание. А с потолка свисало на крюке, зацепленном за скальп, лицо человека, которого Уэзерби знал и который ему нравился. Голова Аарона Роуза чуть повернулась, и Уэзерби увидел его лицо глаза в глаза: выражение невыразимого ужаса еще усиливалось для зрителя каплями густой крови, медленно стекавшей из обрубка шеи. На горле беловато поблескивала кость. Байрон сделал широкий «представительский» жест:

— Мои трофеи.

Улыбка, игравшая на его лице, исчезла. Он нагнулся, руку положил на замок клетки. Росомаха инстинктивно потянулась когтями, потом неохотно спрятала их, когда Байрон другой рукой погладил ее по шее.

— Ну? — спросил Байрон.

Уэзерби не шелохнулся.

— Это стремительный зверь, Джон… Возможно у тебя будет время для одного выстрела. Но и я тоже быстрый.

— Не здесь, — молвил Уэзерби.

У Байрона дугою выгнулись брови.

Уэзерби знал, что он должен сделать. Сделать во что бы то ни стало, за пределами правильного и неправильного, за пределами ненависти и страха… ценою своей жизни, если потребуется.

Уэзерби стал передергивать затвор. Патроны вываливались на бетонный пол и катились по нему, тупо позвякивая. Он считал щелчки. Байрон тоже считал. Загнав патрон в патронник, Уэзерби остановился.

— Две пули, Джон? — спросил Байрон.

— Давай сюда своего зверя.

— А. Так. Я недооценил тебя, Джон.

Байрон все так же поглаживал росомаху. Гладить росомаху невозможно, но Байрон это делал. Он был способен на нечеловеческие действия, ибо от обычных людей ушел далеко. Но в какую сторону ушел? Был ли он чем-то большим, чем человек — или чем-то меньшим? Росомаха терлась о его руку, однако глаз не сводила с Уэзерби, и ее челюсти то и дело приоткрывались в предвкушении.

— Если я ошибался, Джон… — медленно проговорил Байрон. — Если людей уже нельзя спасти, то, по крайней мере, я спас тебя. — Он опять улыбнулся.

— Здесь? — спросил он.

— Нет. Под открытым небом.

— Намного лучше.

— Я пойду в сторону скал.

— Прекрасно.

— Не медли, Байрон.

— Да. Разумеется.

Уэзерби пошел обратно, к лесенке. Сначала он пятился, но потом повернулся спиной к Байрону. Байрон одобрительно кивнул.

— Скоро увидимся, — обронил он.

Уэзерби было страшно.

Но это был здоровый страх. В отличие от прошлых ночей, сейчас все его чувства были обострены, кровь бурлила, а мышцы оставались спокойными, их не стискивало болезненное напряжение. Он улыбался в темноте, шагая по гребню холма. Каждая деталь местности живой картой фиксировалась у него в мозгу. Одинокое облачко не спеша подплывало к луне. Когда оно закроет луну, станет совсем темно. Уэзерби это вполне устраивало, он в свете не нуждался. Ему очень хотелось жить, но наконец он понял Байрона. Уж это, во всяком случае, Байрон осознал. Уэзерби любил жизнь, и поэтому в его винтовке было только два патрона…