Искатель, 2001 №9

Сейчас я рыжеват, но тогда был огненно-рыжим, имел чин лейтенанта и служил опером в уголовном розыске. Энергии во мне клокотало столько же, сколько и горело огненной рыжины. Проработав два года в группе по раскрытию квартирных краж, я понял, что начинаю увядать. Заедала какая-то мелочевка и бытовуха. В открытую форточку, путем подбора ключей, отжали ригель, сняли дверь с петель… Унесли аппаратуру, меховую шубу, спиртное, ну, и деньги… Сейфов в квартирах не было, картин Айвазовского не хранили, скрипок Амати не имели, слитков золота с бриллиантами не прятали…

Не говорю, что раскрыть квартирную кражу просто. Бывает сложнее, чем раскрыть убийство. И нюансики бывают. Как-то поступило заявление женщины о краже меховой шубы и пустых водочных бутылок. Сочетаньице. Замки целы. Задержали мужа-выпивоху. Клянется, что не брал, да и жена на его стороне. Но какой дурак полезет в квартиру за пустыми бутылками? Я догадался, что полезет. Кража была вечером, шубу сразу не продать, выпить хочется, а бутылки принимают до девятнадцати часов. Так и оказалось. При помощи стеклотары ворюгу и взяли.

Но меня тянуло к делам о мафии, киллерах, бандитах; тянуло к тому, о чем показывали трескучие телесериалы. И потихоньку я ускользнул из-под опеки пятого отдела Управления Уголовного розыска ГУВД, который занимался раскрытием квартирных краж, и перешел в «убойный» отдел.

Задержания, обыски, погони, перестрелки — все так. Но не обошлось и без рутины. Короче, работа, и вот посреди этой круговерти я споткнулся, как о камень, торчащий посреди дороги. Что-то во мне дрогнуло. Нет, я не изменился, но после этого случая стал пристальней смотреть на мир.

Дежурный РУВД прислал за мной машину в четыре утра.

Не загород, не пригород, не город. Шоссе пересекал пустырь, заросший чахлым кустарником. Справа за пустырем дыбились многоэтажки новостроек, слева чернел далекий лесок. В этот ранний июльский час, когда движение автотранспорта еще не раскочегарилось, асфальт, особенно по краям, казался голубым от осевшей росы.

Труп лежал посреди проезжей части. Мужчина лет сорока. В распахнутом плаще. Голова в крови. Руки вразброс. Глаза открыты широко, словно он видел что-то в пустом утреннем небе.

Следователь прокуратуры Рябинин и судмедэксперт уже начали ворочать тело, исследовать одежду, искать повреждения, надеяться на какую-то улику… Без сомнения, человека сбила машина. Автотранспортное происшествие.

Следователь, кончив писать протокол, спросил меня:

— Ну, лейтенант, твое мнение?

Человек с разбитой головой лежит на проезжей части… Тут мнение только одно.

— Автонаезд.

— Крови маловато, лейтенант.

— Голова вообще мало кровоточит.

— Роса на асфальте, а следов протектора нет…

— Сбил и умчался.

— Плащ не порван, туфли на ногах…

— Но плащ испачкан, видимо, колесом.

— Чем испачкан-то?

— Желтой глиной.

— А где здесь желтая глина?

Я огляделся: черная торфянистая земля. Можно было возразить, что автомобиль где-то проехался по глине. Но меня остановил взгляд мертвеца, точнее его глаза. Цвета прозрачной голубизны… Как жидкая бирюза… Небо отражается? Но утреннее небо затянул поднявшийся с земли туман.

— Причина смерти? — спросил Рябинин у медика.

— Только после вскрытия.

Документы оказались при потерпевшем. Денег, правда, не было. Рябинин написал на бумажке адрес и фамилию — для меня:

— Лейтенант, займись.

Это значило найти родственников и предъявить тело на опознание. Я еще раз взглянул на покойного…

Есть такие картинки-портреты: куда ты, туда и взгляд. И хотя я встал с другой — с левой — стороны трупа, голубой взгляд мертвых глаз снова уперся прямо в меня, словно не существовало никаких законов геометрии. Я поежился — от утреннего холодка. Может быть, все трупы так разглядывают оперативников? Спросить у Рябинина постеснялся. Все проще: мало я видел мертвецов, потому что квартирные воры редко идут на убийство. Рябинина я спросил о другом:

— Сергей Георгиевич, почему вы считаете, что это не автонаезд?

— Уж больно тут чистенько.

— А что должно быть?

— Или осколки от фары… Или следы автомобильной краски… Или одежда на трупе порвана… А тут ничего.

— Саданул бампером.

— Смотри дальше… Труп ровно посреди шоссе, которое тут ровное, как по линеечке. Значит, водитель его видел. Вот след протектора… Но он не только не притормозил, а даже и не вильнул.

— Считаете, что сбил умышленно?

— Он его не сбил.

— А как же?

— Человека выбросили из машины на полном ходу.

Когда просят рассказать о первом опасном деле, оперативники вспоминают схватки, ножи, засады, выстрелы… Я тоже рассказываю — этого ждут. Но потрясло меня другое, что словами вроде бы и не передашь…

Дверь открыла женщина лет тридцати пяти. Мне бы сразу сказать, в чем дело… Побоялся, да и квартира была коммунальной — люди прислушивались. А вот как я догадался, что она жена погибшего? По глазам, которые чего-то ждали. Мужа, который не ночевал дома? Я начал издалека; мне казалось, что я ее подготавливаю:

— Вы жена Анатолия Сергеевича Зятькова?

— Да…

— А где муж?

— Он не ночевал.

— И вы не беспокоитесь?

— Он иногда работает по ночам.

— Хотя бы звонил?

— В гараже нет телефона.

— Ваш муж попал в больницу.

— Что с ним?

— Поедемте, глянем, — успокоил я ее.

А ведь у меня чуть было не вырвалось: «он сломал ногу». В машине женщина ловила мой взгляд, надеясь хоть на какое-то объяснение, но я отворачивался. Откровенно говоря, мне вообще хотелось выпрыгнуть из машины…

Наш городской морг, в отличие от зарубежных, камер для покойников не имел. Мы вошли в секционный зал, где трупы лежали на кафельных топчанах. Когда с ее мужа откинули простыню, я почувствовал на плече тяжесть — женщина повисла на мне. Ноги ее не держали. Лицо стало белее кафеля. Белыми, прямо-таки кожистыми губами она шепотом подтвердила, что это ее муж, Зятьков Анатолий Сергеевич.

На шоссе лежал труп, здесь — покойник. Там мне казалось, в нем еще брезжит жизнь; здесь — холодное тело. Может быть, потому, что теперь закрыты глаза? Но я знал, что они голубые и как бы просящие.

С трудом я составил протокол опознания. Рябинин поручил мне ее опросить. Но не в морге же? И не в милиции. Да и вряд ли она могла идти. Поскольку все равно ее везти домой, там можно и поговорить. Ехали опять молча. Женщина не плакала. Лицо так и осталось кафельно-белым. Не мертва ли она, как и ее муж?

Она провела меня в свою пятнадцати метровую комнатку. Мебель дешевая и только самая необходимая. Бабушка с маленькой девочкой ушла на кухню.

— Вторая девочка в школе, — сказала Зятькова.

— Четверо в этой комнате?

Она только вздохнула. И заплакала — сделала то, чего не могла сделать в морге. Наверное, с полчаса я сидел и смотрел, как она меняет платки. И ведь не поторопишь. Спросила она первая, продавив вопрос сквозь всхлипы.

— Как же… случилось?

— Видимо, сбило машиной. Анна Кимовна, вы должны помочь следствию и ответить на вопросы.

Она кивнула. Я узнал, что они приехали из Казахстана и поселились у бабушки; что Зятьков работал автослесарем, не пил и даже не курил; что врагов у него не было и объяснить его гибель она никак не может.

— Вы сказали, что иногда он работает по ночам…

— Да, если срочный ремонт.

— Значит, вчера он с работы не возвращался?

— Нет, пришел, поел, а часов в девять вечера телефонный звонок. Толя сразу же убежал.

— Звонили с работы?

— По-моему, нет.

— Как вы догадались?

— Он сказал в трубку: «Бегу, дорогая». А на работе женщин нет.

— Но вы спросили его: что, куда, зачем?

— Толя сказал, что вернется и все объяснит.

Ей было не до допроса. Наверное, не до чего. Даже не до будущего, хотя осталась с бабушкой и двумя детьми. Она не смотрела на меня, а лишь возвращалась взглядом, когда надо было отвечать. Шоковое состояние?

— Анна Кимовна, что за женщина ему звонила?

— Не знаю.

— По какому делу?

— Не знаю.

Красива ли Зятькова, молода ли она, умна ли… — все заслонило горе. Она не плакала, но щеки оставались мокрыми. Ее взгляд рассеянно лег на меня:

— Думаю, Толя побежал по квартирному вопросу.

— Почему так решили?

— Он взял деньги.

— Сколько?

— Двадцать тысяч.

— Прилично.

— Долларов.

— Вот как? Откуда же у вас такие деньги?

— Толя частникам машины ремонтирует. Все продали: старенький «Москвич», дом в садоводстве, бабушкину избу в деревне… Пять лет копили на квартиру.

Мне следовало войти в ее положение — я вошел. Но мне требовалась срочная информация о звонившей женщине. Анна Кимовна не знала — у мужа знакомых женщин вообще не было. Я оставил ей номер своего телефона и пообещал помочь с похоронами.

Дело все-таки прояснилось: убили за двадцать тысяч долларов. За доллары, за квартиры, за вещи, по пьянке… По-моему, даже из ревности перестали убивать.

Следователь Рябинин выслушал меня и вроде бы обрадовался. По крайней мере, очки протер с довольной улыбкой.

— Лейтенант, как во Франции.

— Что во Франции?

— Ищите женщину.

— Да, это лучше, чем «ищите киллера», — согласился я.

— Боря, в России другой принцип — «ищи водку».

— Сергей Георгиевич, основной процент убийств дают киллеры?

— Это выдумка журналистов. Большинство убийств на бытовой почве, то есть из-за водочки.

О Рябинине я уже был наслышан: зануда, психолог, демагог, книгочей, уголовные дела предпочитает сложные, с товарищами держится особняком, водку не пьет, пишет в журналы… И очень лохмат, добавил бы я, — волосы на очки падают. Не знаю, хорошо ли, когда в человеке намешаны противоположности, но знаю наверняка, что такие люди интересны.

— Лейтенант, пришел акт вскрытия Зятькова. Как думаешь, какова причина смерти?

— Повреждение головы.

— Нет, всего лишь содрана кожа, и даже кость не задета.

— Ножевое, пулевое?

— Никаких других ран, если не считать повреждения хрящей носа. Но от этого не умирают.

— Значит, сердце. Когда выбросили из машины, оно не выдержало.

— Из машины выбросили уже труп.

— Отчего же он умер?

— Боря, он утонул.

Моя первая мысль — а она всегда дурная — была: Зятьков схватил двадцать тысяч долларов и пошел купаться. С женщиной. И утонул. В заливе, в реке, в пригородном озере. Вернее, его утопили, деньги взяли и труп выбросили на дорогу. Якобы сбила машина. Вторая мысль, уже здравая, пошла по пути криминалистики:

— Если утонул… Надо исследовать воду в легких и желудке.

— Сделали, лейтенант: вода водопроводная.

— Утопили в ванной?

— Не знаю. Его вызвала женщина, а если женщина, то что?

— Что?

— Ищи ядохимикаты: в крови Зятькова обнаружено снотворное.

С Рябининым мне пришлось работать почти два десятка лет. И мне всегда казалось, что он знает больше, чем говорит; вернее, знает то, чего мне никогда не понять.

Ищите женщину… Не знаю, как оно там во Франции, но у нас найти женщину оказалось сложнее, чем доллар на панели.

Сперва я прошелся по верхушкам. Любовницы у Зятькова не обнаружил, родственниц он не имел, с женщинами не дружил… Работал в сугубо мужском коллективе: даже диспетчером у них сидел парнишка.

Взялся я за знакомых — случайных и мимолетных. Перебрал всех женщин, с какими сталкивался погибший: соседок по коммунальной квартире, жилиц по дому, плановичек и бухгалтерш, девиц с раздачи в столовой… Подруга жены, жена друга… Старые знакомые, уже отодвинутые временем… Информации — ноль.

У меня сложилось впечатление, что Зятьков вообще был женоненавистником.

А если попробовать логикой? Известно, хотя бы из детективов, что труп преступник старается спрятать: в землю, в лес, в озеро, в цемент… Чем дольше его не найдут, тем больше надежды, что дело зависнет в «глухари». Убийца Зятькова прятать труп не стал. Видимо, было некуда или не под силу. Скорее всего, это женщина — они и детективы не читают. Тогда бы знала, что отличить задавленного автомобилем от утонувшего — для следствия дело плевое. Логика выводила на женщину. Но и без логики известно, что Зятькова вызвала женщина.

А современный детектив или, вернее, триллер ничему научить не может, потому что гонит выдумку пустую, как пьяный лепет. Прочел детектив «Наслаждение смертью». Интересно, Зятьков насладился? В этой повести множество перлов, блескучих, как мелко битые бутылки. Скажем, автор утверждает про киллеров, что они убивают, почувствовав вкус крови. Да киллер крови и не видит — всадит пули и смывается. Киллера не вкус крови влечет, а вид доллара.

К Рябинину я заскакивал почти ежедневно. Он только что кончил разговор с Зятьковой и попросил ее подождать в коридоре. Мне он сказал:

— Бедная женщина: теперь ни квартиры, ни кормильца.

— Может быть, найдем.

— Вряд ли.

— Почему такой пессимизм, Сергей Георгиевич?

— Плохо соображаем. Вот я сказал, что Зятькова утопили… Ты сразу: в ванне. А одежда сухая!

— Раздели, — промямлил я.

— Раздели, утопили, одели и привезли на шоссе?

— Со снотворным, — вспомнил я.

— Так у него и тело сухое.

— Мною проверены все женщины, — попробовал, перевести я разговор на свою деятельность последних дней.

За стеклами очков следователя блестели глаза; нет, пожалуй, не глаза, а ирония блестела. Это почему же? Я добросовестно крошил собственные каблуки: для того чтобы узнать, есть ли у Зятькова знакомые женщины, обегал половину города.

— Боря, не может посторонняя женщина вызвать мужчину на свидание с двадцатью тысячами долларов.

— Может, — упрямо возразил я.

— Каким образом?

— По просьбе мужчины и сославшись на его имя.

— Зятьков назвал имя?

— Нет.

— По этому поводу я полдня допрашивал жену, но она не помнит.

К чему же ирония в мой адрес? Руководить всегда проще. Спросил я не обидчиво, но суховато:

— Что делать дольше?

— Проводи Зятькову домой.

— Я спрашиваю про оперативную работу.

— Ия про нее: у Зятькова осталась коробка с бумагами — покопайся.

Теперь я разглядел ее. Нет, не разглядел, ибо понял, что глаза, губы, нос вообще-то не имеют значения — имеет значение выражение лица. Заостренное выражение горя. Именно, заостренное. Или она похудела за эти дни?

— Анна Кимовна, была у мужа записная книжка?

— Нет, только эта коробка.

Я разбирал ее. Многолетние пыльные залежи. Пачка инструкций и паспортов на телевизор, холодильник, стиральную машину… Много пособий по автоделу — остались от проданной машины. Отвлекали частые вздохи хозяйки, почти бесшумно царапавшие душу.

— Анна Кимовна, жизнь продолжается. У вас дети…

— Я чего-то боюсь.

— Что может быть страшнее происшедшего?

— Беда не приходит одна.

— А счастье?

Письма из деревни, штук пятнадцать, от той бабушки, которая теперь жила здесь. Пачка открыток и телеграмм по случаю дней рождения и юбилеев. Почетные грамоты, полученные в гараже.

Зятькова вздохнула.

— Анна Кимовна, выгляньте в окно.

— Зачем?

— Поток машин и людей — вечный. Жизнь продолжается.

— Не для меня.

Армейская папка: грамоты, письма однополчан, письма жены, фотографии… Вырезки из газет про гараж, про микрорайон и про озеленение. Брошюры по плотницкому делу. Журналы «Садоводство»… А женщина продолжала вздыхать:

— Анна Кимовна, безвыходных положений не бывает.

— Вот мое…

— Если задуматься, то в любом безвыходном положении отыщется несколько выходов.

Хорошо, что она не спросила, каких. Я углубился в самую объемистую папку — про бывшую дачу. Фотографии дома, яблонь, колодца… Кошка на окне. Зятьков колет дрова. Дочка на качелях. Бабушка кормит собаку. Брошюрка «Как пробурить скважину»…

Хозяйка, наблюдавшая за моей работой, опять вздохнула. И я подумал: не беда страшна, а состояние после.

— Анна Кимовна, видимо, муж был хорошим человеком?

— Зарплату до дому не мог донести.

— Пил, что ли? — удивился я.

— Давал в долг. Говорил, что давать в долг — удовольствие.

— А если не отдадут?

— Говорил, Бог с ними.

Мне попалась толстая тетрадка, испещренная цифрами. Столбики, по графам, по месяцам, по годам. Суммы мелкие и крупные. Перевод рублей в доллары. Видимо, давать деньги все-таки не такое уж большое удовольствие.

— Анна Кимовна, должников-то муж записывал?

— Это копёжка.

— Что за копёжка?

— Деньги на квартиру копили.

Дно коробки было устлано пожелтевшими бумажками. Я разгладил каждую. Квитанции, счета, уведомления, расписки…

И зарытая в них, скорее, забытая цветная фотография Зятькова. Я узнал его, хотя здесь он был жив и молод…

Узнал не по лицу, а по глазам, голубым, даже на фотографии полупрозрачным. Как у трупа они казались живыми, так и на фотографии не умерли. В них был смысл: то ли они укоряли, то ли просили? О чем?

Я поскорее сунул карточку в бумаги, словно она была под током. Коробку разобрал: лишь белел клочок бумаги, который остался, потому что лежал под фотографией. Я взял его ради полного завершения работы. Уголок листка школьной тетради, на котором карандашом крупно написано «Кира». И номер телефона.

— Анна Кимовна, чей почерк?

— Мужа.

— Кто такая Кира?

— Не знаю.

— Подумайте, вспомните…

— Нет, впервые слышу это имя.

Кроме женского имени и телефонного номера, маленький клочок чем-то еще привлекал мое внимание. Ага, свежестью. Среди пожелтевших и полежавших.

— Анна Кимовна, когда звонила женщина, муж что-нибудь записал?

— Не заметила. Он мог раньше черкнуть.

— Как же бумага так хорошо сохранилась и попала на дно коробки?

— Господи, да я перетряхиваю ее почти ежедневно. Все Толино кладу туда…

Человек предполагает, а Бог располагает. Я хочу сказать, что оперативник предполагает, а начальник РУВД располагает. Только я приехал, как клич-приказ: всем свободным сотрудникам ринуться на товарную станцию. Кто, зачем и как загнал в тупик цистерну с портвейном — неизвестно. И дело не в хищении — хотя в этом тоже, — а в том, что работа товарной станции была, мягко выражаясь, дестабилизирована. К бесхозной цистерне бежал народ с канистрами, бидонами, чайниками и бутылками.

Освободился я только к вечеру. Особых надежд на звонок не было, но проверить надо. Я набрал номер, женский голос, прочувственно-приятный, отозвался:

— Вас слушают…

— Кира? Извините, не знаю отчества…

— Ничего, я еще молода.

— Кира, нам необходимо встретиться.

— А кто вы?

Если она причастие к долларам, то оперуполномоченным лучше не называться — может сбежать. Или просто не пожелает вести беседу. Я замешкался — не припас версии. Она переспросила:

— Так кто же вы?

— Мужчина.

— Да неужели?

— Мужчина необычный: не брюнет, не шатен и не блондин.

— Лысый?

— Не угадали: я рыжий.

— Наверное, клоун?

— Если серьезно, то нам с вами надо поговорить.

— О чем же?

— Тема разговора вам очень понравится.

— Тогда приезжайте, — заинтригованно решила Кира.

Я прикинул. Семь часов вечера, женщина после работы, может быть, у нее семья… Не допрос, а разговор, скорее всего, краткий. Нас в кабинетике сидело двое: лейтенант Тюнин на весь вечер расположился с какой-то шумливой торговкой. Короче, я записал адрес и поехал.

Далековато, район блочных пятиэтажек. Дом оброс тополями и сиренью. Тихое местечко. Нужная однокомнатная квартира оказалась на первом этаже.

Дверь открыла молоденькая женщина лет двадцати пяти. Она провела меня в уютно обставленную комнату; впрочем, уютной ее делали ковры: один во весь пол, второй — во всю стену. И диван, и круглый стол посреди.

— Все-таки, как ваше отчество? — начал я разговор.

— А что случилось и кто вы такой?

— Оперуполномоченный уголовного розыска Леденцов.

Ее лицо прострелило какое-то незаметное движение вроде мгновенной судороги, я не сумел его истолковать, могло означать все что угодно: от причастности к убийству до элементарного удивления. Не каждый день опера посещают девиц. И я потянул время. Требовалась хоть какая-то о ней информация. Вернее, мне нужно было почувствовать ее.

— Одна здесь живете?

— Разумеется.

— Не замужем?

— Разумеется.

Разумеется, прическа «чероки», расписные джинсы, батник из хлопка в мужском стиле, двухцветные сапожки… Узкоглазое симпатичное лицо; узкоглазость может быть красивой, и пример тому Мэрилин Монро.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— Ну, я бы дал меньше.

— Моя бабушка до самой смерти ходила на высоких каблуках.

Мне следовало начать с ее паспорта, но не хотелось портить беседу официозом — еще успеется. Поскольку я сидел за столом, Кира вежливо поинтересовалась, не желаю ли я кофе. Я пожелал, кофе разговора не испортит. Она сбегала на кухню и скоренько принесла две горячие чашки. Само собой, растворимого.

— Кира, если не секрет, почему живете одна? — спросил я, запив глупый вопрос двумя глотками кофе.

— Нет бравых мужчин.

— Бравый — это какой?

— Сексапильный.

— Неужели нет… бравых?

— Если и есть, то пьют.

Мне нравился ее голос. Такой называют воркующим. Или таинственным? Казалось, что говорит об одном, а имеет в виду что-то другое, скрытое. Я допил кофе и расправил плечи: хотелось выглядеть бравым. Она выправку оценила.

— А вы не назвались.

— Как же, оперуполномоченный Леденцов.

— А имя?

— Борис, — невнятно выдавил я, потому что не знал, надо ли добавить отчество.

Кира отнесла чашки на кухню. Теперь, после того как узнала мое имя, должна спросить, зачем я пришел. Да и пора переходить к делу. Но у меня был еще вопрос, на который паспорт не ответит.

— Кира, чем вы занимаетесь?

— Я артистка.

— Драматическая?

— Эстрадная.

— Поете?

— Нет.

— Э-э… разговорный жанр?

— Нет.

— Показываете фокусы, — догадался я, потому что ее глаза…

Узкие глаза округлились и увеличились до размера донышка пивной бутылки; почему пивной, потому что позеленели-потемнели. Мэрилин Монро так бы не смогла. Так ведь и уши удлинились… А за головой и над ней заколебалась белая аура, как у святого.

— Значит, не фокусы, может, танцуешь? — спросил я с некоторым трудом.

— Нет, не танцую.

— Тогда что же?

— Двигаюсь.

— Куда?

— По эстраде.

— И зачем… двигаешься?

— Раздеваюсь.

— Ага, стриптиз.

Я погрозил пальцем. Она хохотнула. И было отчего: палец-то мой изогнулся сосисочкой. Но белый дымок над ее головой… Ни хрена себе аура — поползла на меня. Все белело и пропадало. Или это я исчезал?

Если исчезал я медленно, то появился сразу. Там же, где исчез. Вот ковер на стене, вот круглый стол с двумя чашками на нем… Но что-то было не так. Свет, много солнечного света. Неужели день?

Я сел, скинув ноги в ботинках с дивана.

— Даже не разулся, — укорил раздраженный голос.

У двери стояла пожилая женщина и смотрела на меня, как смотрят на бомжей.

— Ты Киркин хахаль?

— Нет, я не Киркин хахаль.

Женщина сняла плащ и подошла ближе, чтобы меня рассмотреть. Ее одутловатое лицо краснело на глазах, видимо, от моего присутствия. Я глянул на часы — десять. Мне, правда, хотелось уточнить, какое число… Вряд ли я был в отключке больше двенадцати часов: значит, сейчас утро следующего дня. Женщина спросила:

— Голубчик, кто же ты такой?

— Неважно.

— Милицию все-таки вызову…

Ага, я же и есть милиция. Эта мысль пронзила — нет, не сознание — а все тело какой-то конвульсией. Я вскочил и ощупал карман: удостоверение было на месте, деньги целы. Главное… Кобура висела высоко на боку. Пощупал, нащупал, но не поверил — расстегнув, выдернул пистолет…

Женский визг пуганул так, что мне почудился самопроизвольный выстрел «Макарова». Женщину я настиг у двери и схватил за руку, отчего она вообще осела на пол.

— Гражданка, я из милиции.

Она не верила, сидя на моих ботинках. Не отпуская ее руки, я спрятал пистолет и достал удостоверение. В силах ли она прочесть?

— Гражданка, я оперуполномоченный уголовного розыска Леденцов.

Женщина поднялась. Я отвел ее к столу и усадил. Она продолжала изумляться: ей бы стало легче, если бы она знала, насколько изумлен я. За столом она еще раз, уже не просто прочла, а изучила мое удостоверение.

— И почему ты здесь спал?

— Караулю эту Киру, — нашелся я.

Жаркая краснота с ее лица схлынула: успокаивалась женщина долго, как мятежная погода. Я поторопил:

— Как вас звать?

— Мария Егоровна.

— Мария Егоровна, чья это квартира?

— Моя, сама живу у сестры, а эту площадь сдаю.

— Кому?

— Желающим.

Рябинин бы начал издалека: сколько лет, семейное положение, место работы… Про погоду, про самочувствие… Да еще бы затеял разговор на отвлеченную тему. Я же стремился понять, кто и зачем меня усыпил.

— Мария Егоровна, эта Кира вам кто?

— Квартиросъемщица.

— Как ее фамилия?

— Не знаю.

— Не может быть, — усмехнулся я.

— Она сняла всего на месяц, без прописки.

— Паспорт ее видели?

— Видела. А фамилию не запомнила. Кира и Кира.

Ничего удивительного в этом не было: квартиры сдавали студентам, военным, приезжим, беженцам и разным национальным диаспорам. Я надеялся, что, окончательно успокоившись, женщина вспомнит не только ее фамилию.

— А где Кира работает?

— Не интересовалась.

— Есть ли у нее семья, муж?

— Не опрашивала.

— Откуда приехала?

— Не знаю.

— Друзья, знакомые?..

— Никого не видела.

— Мария Егоровна, так что же вы о ней знаете?

— Ничего, молодой человек. Зачем знать, если квартиру она сняла всего на месяц?

— До какого числа?

— Вчера срок кончился. Сегодня расплатилась, и до свидания.

И все. Еще с полчаса я пробовал пробиться хоть к какой-то информации — по нулям. Женщина не обманывала и не запиралась, а просто о жиличке она ничего не знала. Но квартиру я покинул в бодром расположении духа. Во-первых, хорошо выспался. Во-вторых, удостоверение и оружие целы. И, в-третьих, самое главное, я выполнил задание — нашел убийцу.

По мере моего рассказа следователь улыбался, кивал, протирал очки и вздыхал. Не настолько я знал его, чтобы эти телодвижения — вернее, лицедвижения — как-то истолковать. Вот прическу истолковать мог: старший следователь по особо важным делам, младший советник юстиции, принимает граждан, у него берут интервью, а волосы сплелись в нечесаном буйстве — веник со шваброй. Он поправил очки, еще раз кивнул с особым доброжелательством, огляделся и почти шепнул:

— Боря, только никому не говори.

— О чем?

— Как пил кофе. Засмеют, потому что эти снотворные обыграли уже все авторы детективов.

— Ну и что? Киллеров тоже обыграли, а они есть и будут.

Огрызнулся, а самого прошибла запоздалая противная мысль: оперативник, называется. Расселся пить кофе у незнакомой девицы, у преступницы. Но я не знал, что она преступница. В американских фильмах детективы пьют виски даже на месте происшествия.

— Сергей Георгиевич, я нашел убийцу.

— А почему ты уверен, что это она?

— Потому что испугалась и сбежала.

— А если ей не понравился цвет твоих рыжих волос?

— Все-таки я нашел ее. — Упрямства мне не занимать.

— Нашел? Так где она?

— Знаем ее имя…

— А сколько Кир в многомиллионном городе? А в пригородах? А если она вообще приезжая?

О Рябинине говорили по-разному. Волокитчик: ни одного дела в срок не расследовал. Зануда: на допросах берет измором. Высокомерен: презирает тех, кто сидит у телевизора и не читает книг. Лейтенант Тюнин утверждал, что сам-то Рябинин читать не умеет: по слогам, полчаса бумагу мусолит. И тугодум, как древний старик, хотя ему пятьдесят. Весь его букет мне вспомнился, потому что меня он раздражал чем-то другим. Апломбом, что ли?

— Сергей Георгиевич, мое дело собирать информацию.

— Где она?

— Уже сообщил о подозреваемой…

— Где результаты осмотра квартиры? Где допрос хозяйки? Где твоя чашка, в которой могло остаться снотворное? Где ее чашка с отпечатками пальцев?

Я обомлел. Нет, не от его обвинений, а от собственной тупости. Азы криминалистики. Не знал про отпечатки пальцев? Одурел от снотворного. Или от радости, что нашел преступницу.

— Боря, едем.

— Куда?

— На место происшествия.

— Опять убийство?

— Едем на квартиру, где ты пил кофе.

Следователи нередко осматривают места, где развивались криминальные события. Речь не о месте убийства, а, допустим, прослеживается путь преступника, его скрытые квартиры, тайники с оружием, разные явки… Рябинин же собрал полную оперативную бригаду. Он, следователь; я, оперативник; эксперт-криминалист и двое понятых. Лишь доктора не взял.

Хозяйка оказалась дома. Ее удивление по мере наших действий возрастало. Сперва ввалилась толпа мужиков, начала все осматривать и вынюхивать, опылять порошком дверные ручки и подоконники; а когда эксперт откатал ее пальчики, она вообще впала в шок. На вопросы следователя отвечала дремотно и не сразу.

Впрочем, ничего нового: знала только имя жилички. Но Рябинин, потряхивая кудлатой головой, лип с вопросами:

— Мария Егоровна, вы же квартиру проверяли?

— Раз в неделю.

— Кто-нибудь к жиличке приходил?

— Никого не видела.

— За весь месяц?

— Одного видела, — вспомнила хозяйка и кивнула на меня: — Дрых на диване.

Понятые — два пенсионера — уставились на меня, видимо, решив, что я задержан, как тот самый дрыхнувший на диване. Рябинин их не разуверил, продолжая допрос:

— Мария Егоровна, утром Кира расплатилась и не ушла?

— Звонить осталась.

— А ключи?

— Я взяла. Замок-то захлопывается.

Мне казалось, что вопросы у следователя кончились. Чего воду в ступе толочь? Но Рябинин толок:

— Мария Егоровна, раз в неделю заходили… Ничего не замечали?

— В смысле безобразий?

— В любом смысле.

— Не замечала.

— А в смысле пустяков?

— Замечала: свету Кира жгла много, плиту макаронами заляпала… Бутылками из-под пива всю кухню заполонила…

Одутловатое лицо женщины выражало, по-моему, задавленную усмешку. Солидный пожилой мужчина в очках расспрашивает о чепухе. Да и понятые с экспертом томились. Рябинин же невозмутимо поправил очки.

— Мария Егоровна, при последнем посещении квартиры на что-нибудь обратили внимание?

— Нет.

— На пустяк, на мелочь, на ерунду…

— Ну, если на ерунду… Ковер был загнут.

— Покажите, где.

Хозяйка встала между столом и дверью и загнула довольно-таки большой угол ковра:

— Наверное, девка споткнулась после пива.

— Мария Егоровна, что еще?

— Ну, чего… Пиво она пролила у дивана, пятно величиной с таз. Видать, целую бутылку шуранула. До сих пор не просохло.

Рябинин опустился на колени и посеменил к дивану. Блеклая зелень ковра в том месте темнела сочно, как орошаемый лужок на краю выгоревшей степи. Следователь разглядывал его под разными ракурсами, гладил, нюхал… И подключил криминалиста… Неужели он думает, что это кровь?

— Боря, поработай с жильцами дома.

— На предмет?

— Может, кто-нибудь видел, как труп волокли из этой квартиры в машину.

— Считаете, что здесь убили?

— Да.

— Сергей Георгиевич, но это не кровь.

— Конечно, не кровь. Это вода.

Эксперт подтвердил — вода. В квартире мы ничего не нашли, не нашел я и свидетелей. Не было и отпечатков пальцев Киры. Рябинин удивился:

— Неужели она все протерла?

Уже в прокуратуре я все-таки его спросил:

— Сергей Георгиевич, какая связь между пятном на ковре и смертью Зятькова?

— Я же говорил, что его утопили. Вода в желудке, вздутые легкие…

— Утопить можно только в ванне.

— Женщине? Надо раздеть, утопить, потом одеть…

— Можно не раздевая.

— Мы нашли Зятькова сухим.

— Где же его утопили? На диване?

— Именно. У него на крыльях носа гематома.

— Ударили что ли?

— Топили.

— Не врубаюсь, Сергей Георгиевич…

— Сперва кофе со снотворным, сильным, как и тебе. Видимо, уснувшему на всякий случай связали руки. Есть такой способ убийства: зажимают нос, человек начинает дышать ртом, в рот вливают воду, а нижнюю челюсть сильно прижимают к верхней. Рот и нос закрыты, дышать нечем — все. Для смерти достаточно стакана воды.

— Ну, а что делать с трупом?

— Первый этаж, подогнала машину и выволокла ночью. Хотя бы под видом перепившего.

Просто. Может быть, я еще мало проработал в уголовке, но слова «убить человека» не укладывались в сознание. Не оскорбить, не избить, не отобрать имущество и даже не испортить жизнь, а отобрать ее. Это уже за пределами — дьявольщина. На убийство способен лишь дьявол. Или дьяволица? Рябинин набросал примерный план, как изловить ее, дьяволицу. Используя внешнее описание Киры, пройтись по близлежащим от квартиры общественным местам — магазинам, салонам, кафе — и расспросить; побывать во всех риэлторских конторах — возможно, она занималась жилищным бизнесом; поискать через адресное бюро — в конце концов, молоденьких Кир в городе не так уж много…

Но… Не жуй, не глотай — только брови поднимай.

Наш с Тюниным кабинетик таков, что вытянутой ногой я могу пнуть его стол. Когда он говорит по телефону, мне голос в трубке слышен. Одно утешение: редко мы бываем в кабинете — все бегаем.

Тут сошлись. Обменявшись оперативными новостями, предались легкому трепу. Мишка Тюнин сообщил, что в этом сезоне доминирует рыжий цвет — намекнул на мою шевелюру; я рассказал, что входят в моду дамские ошейники, имея в виду любвеобильность; он употребил выражение «сексуальный пораженец», намекая на мою разборчивость; я ввернул про римскую империю, погибшую не от нашествия варваров, а от импотенции…

Нашу перепалку пресек телефонный звонок. Я снял трубку. Голос тихий и очень далекий спросил:

— Лейтенант Леденцов?

— Так точно.

— Это Зятькова…

— Слушаю, Анна Кимовна.

Видимо, мой голос тоже стал тихим и далеким, потому что меня скребло чувство вины — милиция всегда в ответе. Но у меня вина конкретная, индивидуальная, что ли: я упустил преступницу. Трубка совсем умолкла. Я крикнул:

— Да-да, Анна Кимовна!

— Я вспомнила, кто такая Кира…

Я молчал, боясь ее спугнуть. Почему-то выжидала и она. Разумеется, не вытерпел я:

— Так кто же?

— Кира — это женщина, которой муж продал машину…

При упоминании о муже моя мысль как бы отлетела на то утреннее шоссе. Лицо покойника с живым взглядом, следящим за мной… Не помогает ли он следствию? Дважды вмешалась случайная положительная сила. Первый раз лежала бумажка с именем и телефоном этой Киры; лежала на дне коробки, хотя по времени быть бы ей сверху; лежала под фотографией Зятькова. И вот наверняка второе вмешательство: жена вспомнила эту Киру.

Теперь, как говорится, дело техники.

В ГАИ новая хозяйка «Москвича», разумеется, была зарегистрирована. Не женская фамилия: Гайкина Кира Петровна. Не буду рассказывать, как ее забирали, делали обыск и допрашивали — я пишу не детектив. Но на одном сладостном моменте остановлюсь…

Звоню в дверь. Она открывает. Брючный бархатный костюм цвета густого изумруда, светло-кремовые волосы, узко-припухшие глазки… Мэрилин Монро. И я ласково спрашиваю:

— Кира, не угостишь ли чашечкой кофе?

Разумеется, на допросе у Рябинина она ни в чем не призналась. Зятькову не звонила и к себе не приглашала. Никаких долларов не видела и о них не слышала. Почему я отключился после чашки кофе, не знает: мне рекомендуется проверить здоровье — не диабет ли?

Мы надеялись на обыск, но в квартире ничего не нашли. Как и в автомобиле, в котором она вывезла труп. А что там могло быть, если человека утопили? Кровь-то появилась потом, когда тело выбросила на асфальт. Правда, на заднем сиденье Рябинин нашел два черных волоска, которые он упаковал, как драгоценные алмазы.

Деньги… Их не было в квартире: простучали стены, распороли подозрительную одежду, муку с крупой из банок высыпали, в поисках тайника мебель с лупой разглядывали… В гараже криминалист по стенам с прибором прошелся, цементный пол в двух местах расковыряли… «Москвич» изучили… Рябинин запросил все банки — вкладов на гражданку Гайкину не было.

Говоря строго, моя работа по этому делу кончилась — преступница найдена. Теперь дело за следователем. Я поехал с ним в прокуратуру, полагая, что он едет брать санкцию на арест. Но в своем кабинетике Рябинин буднично спросил:

— Чаю хочешь?

— Надо же сперва Гайкину оформить…

— Боря, я не буду ее арестовывать.

Я знал современную тенденцию: лучше убийцу отпустить, чем невиновного посадить. Каждому хотелось быть гуманным — за счет потерпевших. Я гулко кашлянул, словно подавился:

— Страхуетесь?

— Боря, у нас нет веских доказательств.

— Зятькова же говорит, что мужа вызвала женщина…

— Какая женщина?

— Меня Кира усыпила…

— Тебе как менту в суде веры мало.

— Пятно воды на ковре…

— Гайкина объяснила: пролила кипяток.

— Она ведь и работает квартирным маклером…

— В ее пользу: сняла квартиру, чтобы принимать клиентов.

Рябинин помолчал, выбирая наиболее доходчивый аргумент. А что тут выбирать? При аресте человека всегда есть доля риска: оперативно-следственная работа осторожных не любит. По-моему, бояться арестовать — то же самое, что оперу бояться стрельбы.

— Боря, ты знаешь что такое оправдательное решение суда? Газетчики напишут про репрессии, произвол и непременно приплетут тридцать седьмой год. Перечисленные тобой доводы не поймут и не упомянут. Обыватель еще поднивелирует: Кира Гайкина сидела дома, пила чай, ворвались менты — и в камеру.

— Сергей Георгиевич, она же сбежит!

— С деньгами?

— Неужели без денег?

— Прекрасно, тут ты ее и схватишь. Пока это единственный способ отыскать доллары. Последи за ней, проверь связи, найди друзей и знакомых.

Одному наружное наблюдение не осилить. Рябинин, видимо, считает, что я сам себе голова. Начальников надо мной много, да и дел полно, кроме чисто розыскных. Например, завтра всех оперативников бросят в оцепление, послезавтра я заступаю на суточное дежурство по РУВД.

— Пишите бумагу на имя полковника, — пробурчал я.

— Да, оформлю как официальное поручение.

— Сергей Георгиевич, а вы что же: будете ждать, когда я поймаю ее с деньгами?

— Я буду ждать заключения эксперта по двум волосинкам.

— Скажет, что волосы мужские или женские…

— Нет, я назначил генетическую экспертизу: определит, принадлежат ли волосы именно Зятькову.

— И когда это будет?

— Вопрос интересный. Если уж покойники на вскрытие в очереди стоят, вернее, лежат, то уж генетическая экспертиза…

А пока я следил. Плотной наружка не получалась, хотя Мишка Тюнин мне помогал. Родственников у Гайкиной не было. Сложность заключалась в том, что она вкалывала «диким риэлтером» — подыскивала людям варианты обмена квартир и поэтому носилась по городу на своем стареньком «Москвиче». Все-таки двух ее подруг я засек. Но что толку: Рябинин на обыск у них не решился.

Дважды звонила вдова Зятькова. Ее больше интересовала не преступница, а деньги: еще бы, четверо душ осталось на пенсиях да пособиях. Постепенно и я проникся этой заботой. Над желанием арестовать Гайкину возобладало желание отыскать и вернуть деньги. Думал я о них…

Вряд ли держит у подружки: ведь той придется объяснить происхождение двадцати тысяч долларов. Оставила у знакомой на хранение какую-то вещь, где спрятаны деньги? Опрометчиво, знакомая может их найти. Еще опрометчивее спрятать на чердаке, в лесу или на какой-нибудь свалке. Носит деньги с собой? Но мы ее обыскали. Есть мужик-соучастник? Никак и нигде не прорисовывался…

Отследив Киру до дому, вечером я вернулся в РУВД. Накопилась бумажная работа. Заявления граждан, например. Муж жалуется на жену, которая, пользуясь его пьяным и бессильным состоянием, нанесла множество телесных повреждений…

Мишка Тюнин взял у парня из спецназа бронежилет и теперь примеривал, как девица у зеркала.

— Боря, двадцать слоев арамидной ткани, пуля «Макарова» не пробьет.

— Уже есть полиэтиленовое волокно покрепче арамидной ткани.

Я читал. Школьники, взяв банку из-под кофе, изготовили взрывное устройство, набив ее головками от спичек и кинопленкой; подожгли и бросили в форточку учительской, отчего произошло сильное задымление.

В салон иномарки гражданина Шварцмана трижды проникали ночью, взламывая дверцы. Этим материалом я уже занимался: дело в том, что гражданин Шварцман оставляет в салоне спиртные напитки.

— Боря, в специальные кармашки вставляются тонкие листы из сверхпрочного металла. А вес жилета всего десять килограммов.

— Уже есть жилеты до трех килограммов, тонкие, носятся под рубашкой вроде майки.

Муж, заподозрив жену в измене, пытался задушить ее веревкой бельевой, но теща не дала. Тогда муж пытался задушить веревкой бельевой тещу, но веревка бельевая оборвалась.

— Боря, а есть пластины керамические, «калашник» не пробьет.

— В Канаде разработана биосталь для бронежилетов: белковое вещество из молока коз, которым имплантирован ген паука.

Но мне было не до бронежилетов.

Думаю, Кира засечь меня не могла, потому что машинами я пользовался случайными и поэтому разными. Во дворе РУВД уже месяц стояла обшарпанная бесхозная «Волга», найденная у кладбища. Дежурный по РУВД разрешил денек покататься.

Я ехал за Тайкиной, выдерживая расстояние и маскируясь, насколько это возможно в автомобиле. На этот раз она не металась по городу от клиента к клиенту, а катила целеустремленно. К серому зданию, стоящему на отшибе. Кира заглушила двигатель, выскочила и скрылась в этом доме. Энергичная, независимая, деловая, будто не висело на ней тяжкого преступления и не следил за ее машиной оперативник.

Я взглянул на полуметровые буквы под крышей: «Технический центр». Ремонт автомобилей. Но Тайкина свой оставила у здания. Продажа запчастей? Опять-таки вопросы обмена квартир? Или ее приятельница здесь работает?

Тайкиной не было два часа. От любопытства я истомился и, когда она вышла и поехала, я за ней не двинулся, а поспешил в этот самый «Технический центр».

Коридоры, коридоры… Комнаты со столами, диаграммы, таблицы… Я нашел что-то вроде канцелярии. Девушка на тонких пружинистых ногах узрела во мне постороннего.

— Хотите записаться?

— Возможно, — осторожно согласился я.

— Куда?

— А куда лучше?

— Зависит от ваших склонностей.

— Люблю поспать и поесть.

— И похохмить, — добавила она. — У нас курсы по вождению автомобиля, механиков, ремонту холодильников, ковке металла и так далее. Восемнадцать специальностей.

Разговор уперся в логический конец. Пришлось показать удостоверение и перейти на другой тон, добавив ему требовательности. Оказалось, что общего списка учащихся всех курсов нет. Девушка согласилась любезно помочь, начав обзванивать руководителей. После седьмого звонка она довольно сообщила:

— Нашла. Гражданка Гайкина записалась на курсы сварки.

— Хотите сказать, на курсы варки?

— Какой варки?

— Пищи.

— Нет, сварки металлов.

— Разве женщины того… металл варят?

— Современная женщина и металл варит, и котлеты жарит.

Я хотел спросить не это… Зачем Кире курсы сварки? Для ремонта автомобиля? Не проще ли что-либо заварить в автосервисе?

Не знаю, был ли прок от нашей выборочной слежки. Тюнин влетел в кабинет взвинченным: он к концу дня не уставал, а делался суетлив. Только что отследил Гайкину до дому, поэтому я ждал какой-нибудь информации. Она была.

— Борь, я видел рекламу агентства путешествий: «Тур по домам терпимости Европы».

— С заходом или без?

— Куда?

— В дома терпимости.

Тюнин, как и я, был не женат. Это обстоятельство придавало нашему разговору живость и долготу. С блондинок на брюнеток, с бюстов на ножки, с сексуальности на сексапильность… Само собой, что разговор скатился на криминал. Мы вспомнили, какой банкет устроили в ресторане путаны, когда мы повязали их хозяев-сутенеров; вспомнили бизнесмена, который дал взятку не деньгами, а своей красавицей-женой; сошлись на том, что протокольное слово «сожительница» противнее слова «любовница», но оно имеет право на существование, поскольку выражает то, что вместо любви…

— Ну, а Гайкина? — спросил я.

— Ездила на выставку. Догадайся, какую?

— Элитной одежды?

— Бери покруче.

— Автомобилей, что ли?

— Выставка-продажа электромеханического и технологического оборудования.

— Видимо, хотела купить запчасти для своей машины?

— Купила, только не запчасти. Облысеешь, пока догадаешься.

— Газонокосилку?

— Сварочный аппарат.

Тюнин что-то напутал. Видимо, не сварочный, а варочный аппарат: какой-нибудь современный кухонный комбайн. Но я тут же вспомнил, что Кира записалась на курсы сварщиков. Не хочет ли она сменить работу и вместо квартирного бизнеса открыть мастерскую резки и сварки металлов? Да ведь дело-то не женское.

— Мишка, аппарат тяжелый, дорогой…

— Двенадцать кг веса, цена вроде бы тысяч шесть.

— Что же это за сварочный аппарат? — удивился я.

— Новой конструкции, зовется «Лига», нужна только дистиллированная вода и напряжение сети двести двадцать вольт.

— Зачем он ей?

— Заварить что-нибудь в автомобиле.

— Дешевле же сделать в мастерской… Может, спросить Гайкину? Хочется самому догадаться. Впрочем, озадачу-ка следователя.

Услышав про сварку, Рябинин обрадовался. Я этой радости не понял: купила бы Кира иномарку или трехкомнатную квартиру, то есть засветила бы доллары… Но следователь не то улыбался, не то ухмылялся. Не знаю, как себя чувствуют свидетели и подозреваемые, но его лицо было полно потаенной иронии. Уверен, что товарищи по прокуратуре его не любят. У меня вырвалось:

— Восторг по поводу Кириной покупки?

— А ты почему не радуешься?

— С какой стати, Сергей Георгиевич?

— Боря, в квартире есть что сварить?

— Нет.

— А в гараже?

— Там бетон да цемент.

— Остается автомобиль.

— Сергей Георгиевич, проще отволочь его в автосервис.

— То, что ей надо заварить, никто не должен видеть.

Я молчал, догадавшись. Но не поверил: уж очень сложно и даже заковыристо для женщины. А утопить в комнате человека, а усыпить опера — не заковыристо? Мои сомнения Рябинин убежденно пресек:

— Боря, доллары в машине.

— Мы же ее осматривали…

— Сиденья, обивку, поверхностно. Нужно миллиметр за миллиметром и со знатоком автодела.

Я заерзал, готовый сорваться с места. Рябинин задумался вслух:

— Видимо, во время обыска денег дома не было. Там, куда относила, долго держать нельзя. Теперь не спеши — пусть заварит.

Следователь взялся за бумаги и папки, которых на его столе, что в метель снега наметено… То, что он искал, видимо, касалось нашего дела. Несколько листков, отпечатанных на машинке. Но сперва Рябинин сделал хитрый подходец:

— Лейтенант, как думаешь, с чего я начинаю расследование?

— С проверки алиби?

— Нет, с вопроса: мог ли этот человек совершить преступление?

Я не поверил. А работа по горячим следам, всякие отпечатки и окурки? В конце концов, все начинается с выезда на место происшествия. Рябинин засек мое несогласие и добавил:

— Об этом я пишу даже в обвинительном заключении.

За его обвинительными охотились юристы-ученые, психологи и социологи. Особенно диссертанты. Говорили, что известный писатель, не отличавший розыска от следствия, на его обвинительных намакулатурил не один детектив.

— Боря, я вчера ехал в электричке и читал журнал. Рядом сел мужчина. За час я ни разу не взглянул ему в лицо. Ну?

— Оказался знакомый?

— Не знаю. Кто ехал со мной: хороший человек, гений, дурак, сосед, инопланетянин?

— К. чему говорите?

— К тому, что мы не любопытны.

— «Мы» — это я?

— В том числе: ты не поинтересовался прошлым Киры Гайкиной.

Помолчал я обиженно. Во-первых, подозреваемую я нашел, что и требуется от уголовного розыска; во-вторых, изучать личность преступнике дело следователя. Надо было бы огрызнуться, но меня заинтересовало: какое там прошлое может быть у девчонки? Ну, обманула пару клиентов. Видимо, я хмыкнул, поэтому Рябинин ядовито сообщил:

— Она дважды судима.

— Не может быть…

— Сидела три года и пять лет.

— Да ей всего двадцать с небольшим!

— Тридцать шесть. Ты что, ее паспорта не видел?

Рябинин пошелестел, наверное, приговорами. Мой возраст давал право на ошибки, но должность оперуполномоченного обязывала быть проницательным. Какая там проницательность, если я даже в информации следователя усомнился.

— И за что судима?

— Мошенничество. Первая ходка за компьютеры, которые в то время еще были в дефиците. Гражданин искал в магазине компьютер, Гайкина предлагала свой, который якобы дома. Ехали. «Ах, муж уже его продал. Вот пустая коробка, но я вам достану другой, дешевле магазинного, давайте деньги». Гражданин давал без сомнения: квартира, муж, коробка… Двадцать семь человек обманула.

— Ну, и как же она выходила из положения?

— Не догадываешься?

— Подставная квартира?

— Да, снятая на пару месяцев. Второй эпизод: сдавала квартиры в выселенном доме. Третий эпизод, за что и получила пять лет: продажа квартир в строящихся домах. Брала большие деньги.

— Люди-то дураки, что ли?

— Она устраивала продуманный спектакль. Был соучастник, якобы работник мэрии, водила к нему на прием, брала у людей расписки о согласии именно на эту квартиру, показывала дом, приглашала к себе, ей якобы звонили и благодарили за решение жилищного вопроса, якобы поздравляли с защитой диссертации… В общем, убеждала.

Я знал, что есть крупные мошенники. Но уголовный розыск завязан на кражах, взломах, грабежах, стрельбе и крови. Мошенничество мне казалось делом бумажным, женским, хитрым. Вот и Гайкина тому пример.

Естественно, что следователь ее раскусил, поскольку он обязан проверить судимость подозреваемого. Меня интересовало другое: Рябинин заподозрил в Кире Гайкиной рецидивистку еще до получения справки ЦАБа?

— Сергей Георгиевич, вы как-то сразу догадались, что она закоренелая… У нее что, на лбу написано?

— Только исходя из тяжести преступления.

— Преступление могло быть и внезапным, случайным…

— Боря, внезапных и случайных убийств не бывает.

Следить за человеком в городе непросто. Тем более, если этот человек ездит на машине, а мне получить транспорт — что выпросить надбавку к зарплате. Перебивался: когда дадут «Волгу» отдела уголовного розыска, когда патрульный газик, когда Тюнин одолжит своего «жигуленка».

Мужчины к Кире не ходили. Да и женщины тоже, кроме двух подружек. Сама она бегала по своим клиентам постоянно. По-моему, слежку Кира не замечала.

Я же искал какую-нибудь зацепку, какое-то нарушение ее обычного ритма жизни. И нашел, правда, пустяк. Некоторая странность: Кира любила сидеть в гараже, который был во дворе. Приедет, загонит машину и добрый час там просиживает, По-моему, дамы авторемонтом не занимаются.

Гаражей было несколько: бетонных, приземистых, задними стенами примыкающих к ряду помойных бачков. В каждом боксе в стене под крышей круглели вентиляционные отверстия величиной с блюдце. Я забрался на бачок и глянул. В гараже горел свет, поэтому все было видно, как в подзорную трубу…

Кира сидела в машине и слушала музыку.

Я хотел было поделиться с Рябининым. Но что он скажет? Сергей Георгиевич считал человечество удивительно однообразным, живущим по моде и по указке телеведущих. А я даже в преступниках старался найти человеческую самобытнику. Почему одинокой женщине не послушать музыку в собственном автомобиле?

Я старался приглядывать за ней и по выходным. В воскресенье встал за трансформаторную будку пораньше, часов в девять. Кира вышла из парадного в одиннадцать и прямиком в гараж. Думал, сейчас поедет. Но она гаражную дверь закрыла, оставшись внутри.

Простояв минут сорок, я подошел к бачкам, взобрался и глянул в отдушину. В гараже горел яркий свет. Кира сидела на раскладном стульчике за столиком-верстаком, заваленным ветошью и деталями, залитым маслом и бензином…

Она пила кофе, наливая его из термоса.

Почему одинокой женщине не выпить кофе в собственном гараже?

Романтизм оперативнику не к лицу, как женщине пистолет. Может быть, Рябинин прав и люди однообразны, вроде шариков в лототроне? Он утверждает, что у человечества есть потребности физиологические и материальные, но нет потребностей интеллектуальных. А в поэзии? Надо быть сверхпоэтичной натурой, чтобы получать удовольствие от аромата кофе среди паров бензина и смазочных масел.

Прав Рябинин: охраняет она! Двадцать тысяч долларов. Мой последующий поступок можно расценить как дурь или как преступление. Но я исходил из того, что на монотонной ленте жизни должен появиться пик; исходил из того, что однообразие должно быть взорвано. Говоря проще, мотив у меня был тот же самый, что и у пушкинского Балды: чтобы выскочил черт, надо взмутить море.

Какой на гараже замок? Сувальдный, цилиндрический, встроенный, накладной?.. Из сейфа я взял накопленные ключи и отмычки — несколько связок килограммов на пять. Плюс хороший фонарик.

Действовать ночью не годилось: слишком подозрительно. Я выбрал час поздний, но еще жизнепульсирующий — двадцать три ноль-ноль. Сперва постоял под окнами. Кира не спала и, судя по рассеянности света, наслаждалась телевизором. Вряд ли она в это время спустится в гараж…

Замок оказался простоватым, висячим и могучим: дужка, что стальная баранка. Эта могучесть удивила меня своей податливостью, поскольку уже на седьмом примерочном ключе корпус ослабил запорочные пазы. Еще больше удивил ключ, торчавший в замке зажигания. Мне осталось только выехать. Я вышел из машины, чтобы прикрыть дверь гаража.

— А где же хозяйка?

Из смежного гаража возник пожилой мужчина, до сих пор сидевший там тихо. Я отер со лба пот и сдвинул кепку ближе к глазам, поскольку летние ночи светлы. И хрипло кашлянул для солидности.

— Кира-то? Смотрит телевизор.

— Извините, а вы кто будете?

— Супруг.

— Разве она замужем?

— На прошлой неделе расписались.

— Что-то о свадьбе я не слышал…

— А свадьба, папаша, была на Сейшельских островах. Еще вопросы есть?

Вопросов не было. Я сел в машину и укатил. Куда? Во двор РУВД, загнал ее в кусты за ремонтный бокс.

Не знаю, полезны ли оперативнику сомнения. Редко, но они меня угнетали — после неудач или выходок, вроде угона чужого автомобиля. Говорят, сомневаться полезно. А если это на какое-то время лишает жизненной энергии? Был у меня розыск…

Парень по фиктивным документам взял кредит в семьсот тысяч и смылся. Полгода искали. Помотался я по стране, даже в Биробиджан ездил. И нашел. Все деньги мошенник отдал монастырю, и сам ушел в монахи. Что делать, отбирать у монастыря деньги и монаха сажать?

В середине дня позвонил Рябинин.

— Боря, ты в курсе?

— В курсе чего?

— У Гайкиной машину украли.

— Такую лохматку, — удивился я поестественнее.

— Дурак, в натуре, — подтвердил следователь.

Я спохватился: откуда он знает про кражу? Впрочем, догадаться труда не составило.

— Сергей Георгиевич, Кира заявила в милицию?

— Нет.

— Откуда же вы узнали?

— Из газеты.

— Ага, Гайкина дала интервью по поводу кражи?

— Гайкина дала объявление о вознаграждении за возврат машины.

— Сколько же?

— Тысяча долларов.

— Да машина и пятисот не стоит, — вырвалось у меня.

Рябинин не ответил, ожидая чего-то. Его расчет был точен до мига, потому что через пять-шесть секунд я следователя обрадовал:

— Сергей Георгиевич, тогда вы правы: деньги в автомобиле.

— Угу.

— Надо поймать угонщика и машину распотрошить.

— Угонщика поймать, машину вернуть.

— И что?

— Распотрошить процессуально: при владелице, при следователе, при понятых, с протоколом.

Мой был черед говорить, потому что поймать и вернуть — дело оперативника. Пишут, будто голова любого человека окутана невидимой аурой. Не знаю про голову, но трубка… Из трубки текла рябининс-кая усмешливая ирония.

— Итак, Боря, когда угонщика поймаешь и машину вернешь?

— Завтра, Сергей Георгиевич.

— Во сколько?

— В десять ноль-ноль.

Следующий день пошел по минутам. В девять ноль-ноль я обратился к гаишникам, в девять пятьдесят они доставили Гайкиной «Москвич» без всякого вознаграждения, в десять ноль-ноль подъехал Рябинин со следственной бригадой. Теперь в нее входил специалист по автоделу, инженер-механик. Ну, и понятые.

Автомобиль стал похож на вареную курицу, с которой объели мясо, потому что раскурочили его до скелетообразного состояния, отвинтив все, что было можно… И ничего.

Рябинин подошел ко мне. Полушепотом я сообщил:

— Сварочных швов не видно.

— И правильно.

— Почему же?

— Они или закрашены, или затерты.

Рябинин вернулся на свое место, под стопятидесятисвечовую лампу, рядом с Кирой, сидевшей отрешенно — в понятых было больше жизни. Я, в сущности, помогал эксперту-автомеханику, подавая да принимая.

Меня удивлял следователь, который должен бы наблюдать за действиями эксперта. Картина складывалась такая: я смотрел на руки эксперта, эксперт смотрел на детали, понятые смотрели на нас с экспертом. И лишь Рябинин не спускал глаз с лица Тайкиной. Нашел время изучать психическое состояние подозреваемой…

Эксперт оказался дотошным до туповатости, которую следователь, похоже, одобрял. Обшивку салона мы сдирали при первом осмотре — он снял ее вторично. Можно ли спрятать деньги в выхлопной трубе? Эксперт чуть ли не продул ее. А бензобак? Он запустил туда световод и осмотрел изнутри, как желудок больного.

Кира сидела на раскладном стуле, словно равнодушный божок. На ее лице было прямо-таки написано: искали ребята, где лежат деньжата. Дурак ищет, где в поле ветер свищет. А Рябинин продолжал изучать психологию по ее лицу.

Сколько прошло? Часа два с лишком. Обыск утратил первоначальный напор и уверенность. Мы ковырялись в деталях уже на каком-то автомате.

Я в который раз полез в багажник, где ничего, кроме домкрата, запаски и пустой канистры, не было. Да еще бухточки троса. Я вертел их с рассеянностью человека, потерявшего интерес к жизни. Десятилитровая канистра…

— Стоп! — крикнул Рябинин голосом, которого я в нем не подозревал.

Не знаю, что он увидел в Кирином лице, но следователь сорвался с ящика, подбежал ко мне и выхватил канистру. Пустую, внутри проверенную экспертом. Рябинин вертел-крутил ее и даже нюхал. Наконец заключил, жмурясь от удовольствия:

— Давненько в ней не бывало бензина.

— Ну и что?

— И десять литров в нее не войдет.

— А сколько? — глуповато спросил я.

— Девять. Граждане понятые, прошу подойти…

На нижней части канистры облупилась краска. В рябининскую лупу проглядывался бисерный шов, затертый этой самой желтовато-бурой краской. Очевидно, что дно канистры было отрезано и вновь приварено. Все знают про двойное дно в чемодане, но никто не слыхал про двойное дно в канистре. А дальше, как говорится, дело техники…

Доллары были упакованы в жаропрочную материю.

Опущу дальнейшие процессуальные подробности как неинтересные. Скажу о главном: именно тогда я понял, как говорит Мишка Тюнин, высший кайф от нашей работы. И он оказался не в раскрытии преступления, не в захвате преступника, не в поощрении приказом с вручением денежной премии…

Он, высший кайф, в благодарности потерпевших. Когда в прокуратуре Анне Кимовне Зятьковой вернули деньги, она поцеловала меня в щеку.

Любая криминальная история кончается арестом преступника, но моя не кончилась, потому что пишу я не детектив. Это лишь вступление к другой короткой истории, для меня более важной.

После дела Гайкиной я отсыпался ночь и половину дня. У какого-то народа крепко спать считается опасным: душа способна отлететь так далеко, что может и не вернуться. Видимо, моя отлетела на приличное расстояние, потому что приснился мне сон дикий, но не страшный. Видел я, нет, не «видел» (это слово не очень подходит), а как бы присутствовал…

Место происшествия. Труп Зятькова на асфальте шоссе… Почерневший… Только глаза прежние, прозрачной голубизны. Смотрят на меня с жизненной силой. И главное, слышу его голос, хотя рта он не открывает. Какая-то глупость: «Возьми с собой Тюнина». Что и к чему? Зятьков раз пять повторил. Впрочем, сны и логика несовместимы.

Глаза прозрачной голубизны… «Возьми с собой Тюнина…»

Я встал, принял душ, поел и к вечеру явился в свою контору.

Наш район охватывает значительную часть окраины, где есть старенькое кладбище. Головная боль участкового и патрульных служб. То памятник опрокинут, то надгробную плиту расколют, то металлическую оградку уволокут… Стали возникать подозрения, что на кладбище прячут краденое. Что-то болтали про наркоманов, живущих в склепах. А потом поползли слухи, темные и расплывчатые, с намеком на мистику. Старушки крестились и коротко сообщали, что нечисто там. Да кто их будет слушать?

Но пошли официальные заявления. Гражданин Деньцов, шедший поздним вечером через кладбище, был избит человеком в черном и с горящей свечой в руке. Парочку молодых людей, засидевшихся на погосте допоздна, фигура в черном ткнула горящей свечой. Ночные прохожие, шедшие вдоль ограды, подтверждали, что этих горящих огоньков-свечей меж крестов, как светлых мотыльков. Терпение начальника РУВД переполнили заявления о чертовщине уже откровенной: якобы под землей играет музыка сурово-печальная. Предстояла ночная облава. Поскольку людей, как всегда, в обрез, то подключили и уголовный розыск. Начальник распределил всех по парам. Мне выпало с участковым. Какая-то нервная сила дернула меня за язык:

— Товарищ майор, разрешите дежурить с Тюниным.

Он разрешил, ибо ему без разницы.

В квартале от объекта мы вылезли из машин, разбились на пары и двинулись к ограде. Как назло, небо затянули сухие непроницаемые тучи. Прямо-таки осенняя тьма легла на кладбище, и прочесать его оказалось непросто. Ни фонарика не включить, ни спички не зажечь. Условия засады, если не хуже.

Мы с Тюниным двигались не шагами, а шажками. Путь преграждали могилы, массивные надгробья, мелкие оградки… Цеплялись кусты… Вывороченные плиты… Какие-то ямы… Мишка провалился в неглубокий склеп. Моя штанина зацепилась за металлический крест, который почему-то зазвенел…

Говорить мы не могли, общались прикосновениями. Мишка придержал меня за плечо — метрах в двадцати колебался огонек. Второй, третий… Как горящие бабочки…

Мы пали на землю и поползли меж могил. И тогда я услышал музыку: классическую, далекую, из-под земли. Сколько проползли? Метров пять.

Прямо-таки раскаленный добела луч какого-то спецфонаря ослепил. Мне бы лежать, а я вскочил — выстрел и свист пули над головой прозвучали одновременно. До следующего выстрела оставались какие-то секунды; Мишка прыгнул и загородил меня своим телом, поэтому вторая пуля попала в него, и он рухнул куда-то за высокую могилу. Третьего выстрела я не допустил, разрядив всю обойму «Макарова» в фонарь и в блуждающие огоньки…

Страх за Мишку бросил меня к высокой могиле. Он улыбнулся и сел; и, улыбнувшись еще раз, встал.

— Борька, на мне бронежилет.

— А почему упал?

— Сшибло динамическим ударом, а так ни царапины.

На выстрелы сбежались все сотрудники…

Теперь о мистике. В дьявола я не верю, потому что негоже оперативнику бояться чертей — они пусть нас боятся.

И к вере в Бога я не склонен: работник милиции сталкивается с такой бесчеловечностью, которую Бог, существуй он, не допустил бы.

А всякая мистика, в конечном счете, объяснима. Взять хотя бы кладбище. Там похоронили крупного «авторитета». В основании креста был вмонтирован музыкальный центр, у могилы стояла круглосуточная охрана, съезжалась братва и ежесубботно его поминала… Кстати, одного бандита я уложил и двоих ранил.

Всякая мистика объяснима. Только одного не могу до сих пор ни понять, ни объяснить…

Тюнин спас мне жизнь, закрыв от пули своим телом в бронежилете… Но ведь Тюнина в конечном счете бросил мне на грудь мертвый Зятьков? В благодарность за возвращенные его семье деньги?