Искатель,1994 №2

Авраам ДЭВИДСОН
ИСТОКИ НИЛА

Боб Роузин встретил старого Питера Мартенса в конторе Рутерфорда на Лексингтон-авеню. Боб сидел в приемной, когда к нему подошла секретарша и пригласила войти в кабинет Тресслинга. Второй посетитель, старик с портфелем, поднялся в эту секунду со своего кресла, и Боб, проходя мимо, увидел, что глаза у старика были выпуклые, желтоватые, с набухшими жилками и в уголке одного из них рдело кровавое пятно.

— Очаровательный рассказ, — сказал Джо Тресслинг о произведении Роузина. — Но, видите ли, зрителям нашего «Телечаса тетушки Кэрри» нравится думать, что в войне между Севером и Югом победил Юг. И кто мы такие, чтобы говорить им обратное?

В том году пророчили гибель короткому рассказу, журналы умирали дюжинами, как майские жуки, и для того, кто хотел заработать на жизнь писательским ремеслом, разумным, по мнению Роузина, было пробраться на телевидение.

Вернулась секретарша и озарила их холодной заученной улыбкой:

— Мистер Мартенс все еще ждет.

— О, боюсь, что сегодня я не смогу его принять, — покачал головой Джо Тресслинг. — Разговор с мистером Роузином оказался столь увлекательным, что я и не заметил, как ушло время, ну и… Мартенс — великолепный старикан, — сказал он, улыбаясь Бобу и пожимая ему руку. — Один из ветеранов рекламного дела, знаете ли. В свое время неплохо писал. Да и сейчас еще рассказывает порой занятные штуки. Очень жаль, что мне некогда его слушать. Надеюсь вскоре увидеть вас здесь, мистер Роузин, — он продолжал держать Боба за руку, подводя его к двери, — с одним из ваших новых очаровательных рассказов. Только помните: никаких костюмированных спектаклей, действие не должно происходить за границей, ничего шокирующего, устаревшего или авангардистского, а превыше всего — ничего противоречивого или мрачного. Вы ведь, надеюсь, не один из этих сердитых писателей, а?

Еще не успев ответить, Роузин заметил, что для Тресслинга он уже перестал существовать.

Направляясь к лифту, Боб завернул не за тот угол и, возвращаясь, столкнулся лицом к лицу со стариком. Раздвинулись дверцы лифта, и они вошли вместе. Старик не мигая смотрел на Боба, его желто-красный глаз напоминал куриный эмбрион.

— Самое меньшее, что вы можете сделать, — сказал он без предисловия, — это угостить меня стаканчиком виски. Уж коли правдивый Тресслинг на вас возложил вину за то, что не может меня принять, лгун проклятый!.. Черт возьми! — воскликнул он. — Вот в этом старом портфеле — здесь столько всего, если бы только они…

— Идемте выпьем, — сказал Роузин. День был жаркий, и он рассчитывал на прохладу бара.

В баре действительно было прохладно. Боб не слушал старика — тот неясно говорил о содержимом своего старого портфеля, о предсказании путей развития моды, — а заговорил о своих собственных заботах. Постепенно старик, накопивший богатый опыт пренебрежения со стороны слушателей, сам стал внимать ему.

— Это было в то время, когда все читали «Аку-Аку» Тура Хейердала, — говорил Боб. — Вот я и подумал, что мой материал попадет в струю, потому что я писал об острове Пасхи и перуанцах и упоминал о древних легендах — все в этом духе.

— И?

— Ничего не получилось. Единственный издатель, который проявил какой-то интерес, заявил, что ему моя вещь понравилась, но публику это не заинтересует. Он посоветовал мне внимательно изучить массовые издания, которые выставляются в киосках. Его следовало понимать так: пойди и сделай то же самое. Ну я и сделал. А дребедень такого рода вы знаете — глупая любовная интрижка развертывается на четных страницах…

Мартенс сочувственно покачал головой. Боб не замечал» чтобы он делал какие-либо знаки бармену» но время от времени появлялась рука и заменяла пустые рюмки полными.

За соседним столиком крупная блондинка мрачно сказала:

— Знаешь, Гарольд, это хорошо, что господь бог не дал мне своих детей, а то я растратила бы на них жизнь так же глупо, как на этих испорченных пасынков…

Мартенс спросил у Боба, что же происходило на нечетных детях.

— …То есть на страницах, — поправился он.

У Боба Роузина правая сторона лица постепенно онемевала. Левая сторона начала чесаться. Он рассеянно сказал:

— О, тут ничего не меняется от книги к книге. На нечетных страницах герой пускает какому-нибудь подлецу кровь из носа, а потом пинает его ногой в живот или, наоборот» сначала пинает ногой в живот и только после этого пускает ему кровь из носа…

— Так в чем же дело? — хрипло спросил старик. — На моей памяти вкус публики изменился — от розовых романчиков, которые могли бы читать монахини, к похабщине» способной заставить покраснеть грузчиков. Поэтому мне очень интересно: как же могла провалиться ваша книга?

Боб пожал плечами.

— Монахини снова вышли на сцену. Фильмы о монахинях, книги о монахинях, монахини по телевидению, в ковбойских фильмах… Издатель сказал: вкус публики изменился, и не могу ли я написать для него историю святой Терезы?

— Ну-ну…

— Три месяца я как проклятый описывал жизнь святой Терезы, а когда закончил, оказалось, что я взял не ту святую. Мне же и в голову не пришло спросить у издателя, какую святую Терезу он имел в виду — испанскую или французскую…

— Со святыми упокой… А не выпить ли нам еще?

Боб помахал бармену.

— …Но я не понимал, почему одна святая Тереза годится, а другая пет, и попытал счастья у другого издателя. А тот сказал, что вкус публики изменился, и попросил у меня что-нибудь о малолетних преступниках. После этого я устроился на работу продавцом мороженого. Хотел бы я знать, однако, насколько вкус у публики меняется сам собой и насколько ей в этом помогают издатели…

Воздух бара стал вдруг дрожать и расплываться перед его глазами, и сквозь это марево Боб увидел, как Питер Мартенс наклоняется к нему — морщинистое лицо старика оживилось, напряглось…

— А хотели бы вы быть уверенным? — спросил старый Мартенс. — Хотели бы вы знать, знать наверняка?

— Что? Как? — Боб был немного испуган. Глаза старика, казалось, совсем залились кровью.

— Потому что, — продолжал Мартенс, — и я могу сказать — что. Я могу сказать — как. И никто другой. Один я. И не только о книгах, а обо всем. Потому что…

Послышался какой-то странный звук, будто отдаленное шуршание ветра в сухой траве. Оглянувшись, Роузин увидел стоявшего рядом с ним человека, он смеялся. Этот человек был в светло-коричневом костюме и сам был светло-коричневый — очень высокий, очень худой, с очень маленькой головой на покатых плечах. В общем и целом он больше всего походил на насекомое богомола, а с широкой голубоватой верхней губы у него свисали усы в виде перевернутой буквы.

— Все еще видишь свои сны, Мартенс? — спросил этот человек, давясь шелестящим смехом.

— Убирайся к черту, Шэдвелл, — сказал Мартенс.

Шэдвелл повернул свою крохотную головку к Роузину и ухмыльнулся.

— Он вам рассказывал басни о своих забытых успехах? Или о том, где зарождается мода?

Голова Мартенса, покрытая желтовато-белыми волосами, дернулась в сторону говорившего.

— Это, мой мальчик, Т. Петтис Шэдвелл, самый презренный из всех живущих людей. Он занимается так называемым исследованием рынка сбыта, хотя кто его нанимает, не могу себе представить. Я тебя предупреждаю, Шэдвелл, — продолжал он, — никакой информации ты от меня больше не получишь. — С этими словами он сложил руки на груди и умолк.

Самый презренный из всех живущих хихикнул, сунул костлявую руку в карман, вытащил блокнотик картонных листков, оторвал один по перфолинии и протянул Бобу.

— Моя деловая карточка, сэр. Предприятие у меня, правда, небольшое, но оно постоянно растет. Не принимайте мистера Мартенса слишком всерьез. И не давайте ему больше пить. — И он удалился.

Мартенс вздохнул.

— Такой человек просто не имеет права жить — по законам божеским и человеческим… Иногда я просыпаюсь в холодном поту: мне кажется, что я все ему рассказал… Кстати, вы когда-нибудь видели такие карточки — на перфорированных линиях? Говорят, что так они не теряются и не мнутся. Нормальному человеку это и в голову не придет.

В жужжащей прохладе бара Боб Роузин пытался поймать мысль, которая упорно пряталась в отдаленный уголок его сознания. Вообще же его мозг был ясен и проницателен, как никогда раньше. Но все-таки он упустил эту мысль и вдруг заметил, что рассказывает самому себе забавную историю на французском языке, в то же время восхищаясь чистотой произношения.

— …Не надейся на черные пеньюары, — говорила блондинка за соседним столиком. — Если хочешь сохранить привязанность мужа, сказала я ей, слушай меня…

Сбежавшая мысль по непонятной причине неожиданно вернулась, громко топая ногами, и прыгнула к Бобу на колени.

— Что именно вы боитесь ему рассказать? Я имею в виду — Шэдвеллу?

— Самый презренный из всех живущих… — механически ответил старый Мартенс. Затем на его лице появилось странное выражение: гордое, лукавое, боязливое. — Хотели бы вы узнать истоки Нила?

Пит Мартенс что-то ему шептал. Боб старался разобрать слова сквозь заглушавшее все жужжание и растерянно думал, что следовало бы все это записать…

— Хотите знать, знать наверняка, где это начинается и как… и как часто? Но нет, что я знаю? Вот уже сколько лет я была Клара — противная мачеха, а теперь я Клара — противная теща.

Бывают ли такие люди в каждом поколении? Должны быть… давно знал… давно знал… только вот кто? и где? Я искал и стремился, как Ливингстон и другие искали когда-то истоки Нила…

Кто-то, может быть, Клара, испустил длинный захлебывающийся крик, а потом некоторое время не было ничего, кроме жужжания, жужжания, жужжания в голове Боба Ро-узина; старый Мартенс умирал, откинувшись на спинку кресла, и молча сардонически разглядывал Боба кроваво-красным глазом, на который медленно опускалось верхнее веко.

Это было жуткое похмелье, медленно проходившее под воздействием черного кофе и крепкого чая.

Он не сразу понял, что в дверь к нему кто-то стучит. Боб встал, пошатываясь, и открыл ее.

На пороге стоял высокий худой человек с маленькой головкой на покатых плечах.

После нескольких неудачных попыток Боб вымолвил его имя:

— Шэдбери?

— Шэдвелл, — мягко поправил его тот. — Т. Петтис Ш-эд-велл… Боюсь, вы нездоровы, мистер Роузин…

Боб схватился за дверной косяк, застонал. Шэдвелл поднял повыше бумажный пакет, который захватил с собой.

— …так что я позволил себе принести вам немного горячего куриного бульона.

Бульон был очень приятный. Боб отхлебнул его, хрипло произнося слова благодарности.

— Пустяки, — отмахнулся Шэдвелл. — Рад был немного помочь вам. — Наступило молчание, нарушавшееся только громкими хлюпающими звуками. — Жалко старого Мартенса. Конечно, он был уже очень стар… Но вас, наверное, это потрясло. Кровоизлияние в мозг, насколько я понял? Надеюсь, полиция… э… не доставила вам хлопот?

В Боба, казалось, с каждым глотком вливались новые силы.

— Нет, они были очень любезны, — сказал он. — Сержант называл меня сынком. Они и привезли меня сюда.

— А… — Шэдвелл задумался. — У него не было семьи. Я это точно знаю.

— М-м-м.

— А вдруг он оставил после себя несколько долларов? Однако свои старые бумаги он вряд ли стал бы кому-то завещать — они не представляют никакого интереса. Но вот для меня они были бы интересны. Я ведь всю жизнь занимаюсь рекламным бизнесом. Кое-какие из его бумаг отношение имеют к одному плану, над которым мы когда-то работали вместе. Ничего не получилось, однако старик почему-то на меня разозлился. — Шэдвелл оглядел комнату, потом вопросительно посмотрел на Боба. — А где он?

— Что — где?

— Портфель. Портфель старого Мартенса?..

Они уставились друг на друга. Зазвонил телефон. Поморщившись и застонав, Боб поднял трубку. Это была Норин, девушка с претензиями на сценические и литературные способности.

— У меня ужасное похмелье, — сообщил он ей, — а дома творится черт знает что.

— Ну вот, стоило на минуту выпустить тебя из поля зрения… — Норин несколько раз прищелкнула языком, явно очень довольная. — К счастью, у меня на сегодня ничего не запланировано, так что я сейчас приеду.

— Ты с ума сошла! — Боб повесил трубку и повернулся к Шэдвеллу, который покусывал кончики своих цепких пальцев. — Спасибо за бульон, — сказал он, как бы подводя черту.

— Но портфель?

— У меня его нет.

— Он был прислонен к стулу старика, когда я видел вас обоих в баре.

— Так, может, он там и остался. Или он в больнице. Или у полицейских. Но…

— Его нет ни в одном из этих мест.

— Но я-то о нем ничего не знаю. Честно, мистер Шэдвелл, я вам очень благодарен за бульон, но не имею ни малейшего представления…

Шэдвелл задумчиво провел пальцем по усам. Поднялся. Сказал:

— Очень жаль. Эти бумаги, связанные с нашим общим проектом, — я имею на них не меньше прав, чем… Но послушайте, может быть, он вам говорил об этом? Он вообще любил заводить разговоры на эту тему. Примерно так: «Истоки Нила? Гм-м-м?» Не припоминаете?.. — Он наклонился вперед, схватил Боба за плечо. — Ну давайте я вам объясню. Вы — писатель… Идеи старика вам ни к чему. Я — рекламный делец. Мне они очень нужны. За содержание этого портфеля — хотя оно по праву мое — я вам дам тысячу долларов. А за возможность только просмотреть бумаги — сто долларов…

Боб подумал, что его последний чек не превышал восемнадцати долларов (за авторские права на детективный рассказ); он изо всех сил пытался вспомнить, куда же, черт возьми, девался портфель, но тщетно.

В сухом, приглушенном голосе Шэдвелла появились умоляющие нотки.

— Я согласен даже заплатить за содержание вашего разговора со старым ду… со старым джентльменом. Вот… — И оп сунул руку в карман. Боб заколебался. Потом он вспомнил, что Норин уже едет к нему и наверняка прихватит с собой всяческих деликатесов. Поэтому он напряг свою волю, стараясь не уступить предложению Шэдвелла, вероятно, неэтичному и явно несвоевременному.

— Не сейчас, — сказал он. Потом, отбросив деликатничание, добавил: — Я жду девушку. Уходите. В другой раз.

Раздражение и горечь на лице Шэдвелла сменились отвратительной ухмылкой.

— Ну, конечно, — сказал он. — В другой раз? По-жа-луй-ста. Вот моя карточка… — Он выудил свой перфорированный блокнотик.

— У меня уже есть ваша карточка. До свидания.

Боб быстро сбросил мятую, грязную одежду, принял душ, причесал мышиного цвета волосы, сбрил розоватую щетину — этот отвратительный оттенок помешал ему отрастить бороду, оделся и стал ждать Норин.

Она пришла, поцеловала его, стала готовить ему пищу: древнейшие обязанности женщины, любое пренебрежение коими есть верный признак упадка культуры и регресса. Затем она прочитала все, что он написал со времени их последней встречи, и кое-что ей не понравилось.

— Ты тратишь слишком много времени на первоначальные описания, — заявила она с уверенностью, свойственной тем, кто сам никогда не писал ничего «публикабельного». — Твои герои должны быть живыми с первой же фразы.

— Но Марли, между прочим, был мертв с самого начала, — пробормотал Боб.

— Что? — прошептала Норин, притворяясь, что не слышит. Ее взгляд, избегая его взгляда, неожиданно на что-то наткнувшись, вспыхнул с новой силой. — Что это? — спросила она. — У тебя так много денег, что они всюду валяются? А ведь ты, кажется, жаловался на безденежье… — Она показала пальцем на две новенькие двадцатидолларовые бумажки, сложенные вдоль. Они лежали на столе у двери.

— Шэдвелл! — в ту же секунду выпалил Боб. И в ответ на ее вопросительно взметнувшиеся брови (лучше бы она их не выщипывала, но кто решится сказать ей об этом?) пояснил: — Противный такой тип, настоящий поганец. Он приходил с каким-то предложением.

— И у него к тому же есть, — сказала Норин, переходя прямо к сути дела, — деньги.

Боб сразу решил никогда не знакомить ее с Шэдвеллом.

Как бы то ни было, — продолжала она, — теперь ты можешь подвезти меня куда-нибудь.

Боб робко упомянул о пище, которая уже стояла на огне; она немедленно закрыла газ и сунула кастрюли в холодильник…

Боб не вышел из повиновения прежде всего потому, что знал: сорока долларов Шэдвелла надолго не хватит, и вечер, сколь бы длинным он ни был, все равно закончится у него дома.

Так и получилось. Норин ушла от Боба утром следующего дня, оставив его в прекрасном расположении духа и совершенно разоренным. Он обдумывал возможность получения аванса у своего литературного агента, Стюарта Эммануэля. В этот момент вдруг зазвонил телефон. Это, как ни странно, оказался сам Стюарт с приглашением на ленч.

— Я рад, что хоть кто-то из ваших клиентов зарабатывает деньги, — едко сказал Боб.

— О, плачу не я, — ответил Стюарт, — а Дж. Оскар Рутерфорд. Нас приглашает один из его крупных деятелей — нет, не Джо Тресслинг, я знаю, что вы с ним виделись позавчера… Совсем другой — Филипс Анхальт. Я хотел бы, чтобы вы пришли.

Боб отправился на ленч со Стюартом и Филипсом Анхальтом, о котором никогда раньше не слышал. Сначала они пошли выпить в баре, название которого тоже ничего ему не говорило. Однако стоило им войти, как Боб узнал бар: здесь он был позавчера и испытал немалую неловкость, так как самым постыдным образом забыл почти все, что тогда произошло. Бармен же, очевидно, ничего не забыл. Он угрюмо посмотрел на пего.

Анхальт оказался человеком средних лет, с довольно приятным и немного озабоченным лицом.

— Мне очень понравился ваш рассказ, — сообщил он Бобу.

Боб в душе возмутился: «Ну конечно, я написал всего один рассказ, так что ты, подлец, несомненно, как раз о нем и говоришь — все равно что сказать, например: мне понравился ваш роман, мистер Хемингуэй…»

Стюарт Эммануэль, большой знаток писательских душ, попытался исправить положение:

— Я думаю, мистер Анхальт имеет в виду ваш рассказ «Короли морской пучины».

Мистер Анхальт, однако, с вежливой твердостью ответил:

— Я знаю, что за него вы получили премию, и собираюсь обязательно его прочитать, но говорил-то я о «Зеленой стене».

«Зеленую стену» тридцать раз отклоняли, прежде чем этот рассказ купил за ничтожную сумму один из самых низкопробных журналов. Боб тем не менее относил «Степу» к числу своих лучших произведений. Он улыбнулся Филипсу Анхальту, Анхальт улыбнулся ему. Стюарт просиял и заказал выпивку.

Бармен, принесший напитки, передал Бобу сложенный листок бумаги.

— Это оставила для вас дама.

— Какая дама?

— Блондинка.

Агент и рекламщик улыбнулись и обменялись приличествующими случаю замечаниями; Боб развернул записку, увидел свой почерк, не разобрал содержания, сунул листок в карман.

— Мистер Анхальт, — сказал Стюарт, обращая к своему клиенту взгляд темных с широкими зрачками глаз, — очень важный человек в компании Рутерфорда: у него угловой кабинет.

Анхальт мягко, немного устало улыбнулся и перевел разговор на свой дом в Дарьене, который он перестраивает собственными руками. Потом они переместились в ресторан.

— Джо Тресслинг говорил мне, что вы собираетесь кое-что для нас написать, — начал Анхальт разговор о делах.

Боб поднял брови, улыбнулся. Стюарт с выражением привычного отчаяния на лице рассматривал содержимое своей тарелки.

— Как вы думаете, — задумчиво продолжал Анхальт, — вкусы публики меняются под влиянием нашей рекламы, или, наоборот, это мы, рекламные дельцы, плывем, так сказать, на гребне волны, а? Вы, наверное, думали об этом — ведь ваш будущий материал предназначен именно для рекламной программы…

— Человек, который мог бы ответить на ваш вопрос, умер позавчера, — сказал Боб.

Анхальт осторожно, очень осторожно спросил:

— Откуда вы знаете, что он мог бы ответить?

— Он сам так сказал.

Анхальт положил вилку с насаженным на нее огурцом, наклонился вперед.

— А что еще он говорил, старый Мартенс — вы ведь его имеете в виду, не так ли?

Боб сказал, что да, и добавил, не сразу заметив свою ошибку, что ему предлагали тысячу долларов за эту информацию, а он отказался. Прежде чем он успел поправиться, Анхальт с внезапно покрасневшим лицом и Стюарт Эммануэль с выпученными глазами спросили в один голос:

— Кто предлагал?

Стюарт, первым придя в себя (Анхальт молчал, краска медленно сходила с его лица), сказал:

— Боб, мы ведь из-за этого и собрались сегодня. Наследие старого Мартенса может принести много денег — вам, мне, Филу Анхальту. В общем, всем. Поэтому…

— Т. Петтису Шэдвеллу тоже? — нечаянно проговорился Боб.

Эффект этих слов, как говорили в доатомную эру, был электрическим, Стюарт издал странный звук — нечто среднее между стоном и шипением — и схватил Боба за руку.

— Вы, упаси боже, ничего не подписали? — завопил он.

Анхальт, при первом потрясении густо покрасневший, сейчас, при втором, стал совершенно белым.

— Шэдвелл — подлец! — дрожащим голосом сказал он. — Настоящая свинья, мистер Роузин!

— «Самый презренный из всех живущих людей», — процитировал мистер Роузин.

— Вот именно, согласился Анхальт.

— Боб, вы ничего не подписали, боже упаси?

— Нет, нет, нет. Но я сыт по горло всеми этими загадками. И пока не получу от вас информацию, не шевельну и пальцем.

Прибыл официант с очередными блюдами; согласно традиции своей профессии он перепутал, кому что. Когда блюда были расставлены, Стюарт доверительно сказал:

— Ну конечно, Боб, — информация. Обязательно. Нам нечего скрывать. По крайней мере, от вас, — добавил он, хихикая. — Вы ешьте и слушайте, я буду есть и говорить.

В каждом поколении были зачинатели моды, властители стиля. При дворе Нерона — Петроний, в Англии времен Регентства — Ее Бруммель. В настоящее время все уже знают, какое влияние оказывают на мир парижские модельеры. А в литературном мире… всем известно, какое действие может оказать лестный отзыв одного из крупных обозревателей на отношение к неизвестному дотоле писателю.

Этот писатель вознесется к славе и богатству со скоростью света, — раздельно произнес Стюарт. — Перейдем же к сути дела, — продолжал он, быстро набивая рот вязким бараньим мясом.

Анхальт мрачно воззрился на него и сказал:

— А суть дела в том, мистер Роузин, что бедный старый Мартенс много лет твердил всем подряд, что нашел метод предсказывать моды и стили, и никто ему не верил. Честно говоря, я не верил. А сейчас верю. Переменил же я мнение вот отчего. Когда я услышал позавчера о его столь неожиданной смерти, у меня появилось ощущение, что где-то в моих бумагах должна сохраниться какая-то принесенная им вещь. Нечто маловажное — я взял и обещал посмотреть, просто чтобы от него отвязаться. Ну и, понимаете, мне стало как-то неловко, и в знак уважения к памяти Мартенса я попросил свою секретаршу найти мне эту вещь. А в фирме Дж. Оскара Рутерфорда, как и в природе, ничто не пропадает… — Он мягко улыбнулся. — Секретарша принесла мне эту вещь, и я был… — Он умолк, подыскивая нужное слово.

— Он был ошарашен! — вставил Стюарт.

— Поражен, — поправил Анхальт. Ибо в конверте, адресованном Питеру Мартенсу и датированном 10 ноября 1945 года (почтовый штемпель), была цветная фотография молодого человека в яркой разноцветной куртке.

— А вы знаете, мистер Роузин, что в 1945 году никто не носил разноцветных курток? Они вошли в моду на несколько лет позже. Откуда Мартенс знал, что они станут модными? А еще была фотография молодого человека в угольночерном костюме и розовой рубашке. Никто не одевался так в 1945 году… Я навел справки, и оказалось, что старый джентльмен оставил у меня эти снимки в декабре того года. К стыду своему должен признаться, что в то время я отказался принять его, когда он пришел второй раз… Но подумать только: разноцветные куртки, угольно-черные костюмы и розовые рубашки в 1945 году… — Он помрачнел. Боб спросил, было ли в конверте что-нибудь о серых фланелевых костюмах, и Анхальт криво улыбнулся.

— Ах, Боб, ну, Боб. — Стюарт укоризненно скривил рот. — Вы никак не хотите понять, что это серьезно.

— Да, это серьезно, — сказал Ф. Анхальт. — Как только я рассказал об этом Маку, знаете, что он сказал, Стю? Он сказал: «Фил, не жалейте лошадей».

Оба торжественно кивнули, будто получили знамение свыше.

— А кто такой, — спросил Боб, — этот Мак?

— Мак, — объяснили ему оба в один голос, — это Роберт Р. Мак-Айэн, глава корпорации, в которую входит фирма Дж. Оскара Рутерфорда.

— Конечно, Фил, — лукаво сказал Стюарт, — я не стану спрашивать, почему вы позвонили мне только сегодня. Будь на вашем месте кто-то другой, я мог бы подумать, что вы сначала хотели узнать, нельзя ли обойтись без этого вот молодого человека, чтобы не брать его в долю. А он, между прочим, является доверенным лицом и моральным наследником покойного (Боб очень удивился этому определению, но промолчал). Но для человека, работающего в фирме Рутерфорда, подобная тактика, конечно же, была бы слишком неэтична… — После секундного молчания Стюарт продолжал: Да, Боб, дело намечается большое. Если идеи старого Мартенса удастся успешно развить — а я уверен, что Фил не потребует от вас информации о них, пока мы не договоримся об условиях, — они будут совершенно бесценны для промышленников, модельеров, торговых предприятий и не в меньшей мере для рекламных дельцов. Можно будет наживать громадные состояния. Поэтому неудивительно, что этот грязный пес Шэдвелл пытается перебежать нам дорогу… Впрочем, я боюсь, что нам придется прервать беседу. Бобу нужно съездить домой за материалом, чтобы… (Каким материалом? — думал Боб. Выходит, что за несуществующий материал он уже получил сорок долларов от Шэдвелла и бесплатный ленч от Анхальта.) А мы с вами, Фил, поговорим о лошадях, которых Мак посоветовал не жалеть.

Анхальт кивнул. Боб видел, что рекламщик очень несчастлив, несчастлив оттого, что не обратил внимания на старого Мартенса, пока тот был жив, и оттого, что числится сейчас в рядах стервятников, рвущих тело покойного. А еще Боб подумал со стыдом, что и его самого можно отнести к этим стервятникам. Чтобы отогнать неприятные мысли, он спросил, кто организует похороны старика. Оказалось, что этим занимаются масоны: тело Мартенса уже отправлено в его родной город, где братья по ложе попрощаются с ним по всей форме: фартук, ветви акации и прочие ритуальные штучки.

В автобусе, который он предпочел более быстрой, но шумной и грязной подземке, Боб попытался привести свои мысли в порядок. Любопытно, сможет ли он вспомнить о пьяном разговоре, который представлял бы интерес для кого-то и стоил денег? «Истоки Нила», — сказал тогда старик, разглядывая его кровавым глазом. И Шэдвелл знал эту фразу. Может быть, Шэдвелл даже понимал ее смысл? Бобу, во всяком случае, он был непонятен. Однако фраза эта будила воображение. Мартенс потратил годы — кто знает, сколько именно? — на поиски истоков этого своеобразного Нила, великой реки моды, как когда-то Мунго Парк, Ливингстон, Спик и другие полузабытые исследователи на поиски истоков реальной реки. Все они терпели лишения, мучения, попреки и враждебность, и все — Мунго Парк, Ливингстон, Спик и старый Питер Мартенс — погибли.

Но что же конкретно сказал старый Пит? И почему Боб так по-свински напился? А может быть, блондинка за соседним столом, случайно услышав несколько фраз, запомнила их, как Боб услышал и запомнил обрывки ее разговора с Гарольдом?..

При этой мысли он вдруг вспомнил слова бармена, произнесенные где-то около полудня: «Это для вас оставила дама». — «Какая дама?» — «Блондинка…» Боб пошарил в кармане и вытащил записку. На грязном, мятом клочке бумаги было нацарапано несколько слов. После долгих размышлений Боб решил, что написано примерно следующее: «Питер говорит, надо повидать Бенсонов на Пачез-плейс в Бронксе».

— Как обидно, — сказал мистер Бенсон. — Но как любезно с вашей стороны, что вы пришли и сказали нам. — Волнисто-серые волосы Бенсона были аккуратно подстрижены «под горшок», и, судя по всему, он явно уже давно носил такую прическу. — Хотите холодного чая?

— И все же это была легкая смерть, — сказала миссис Бенсон. — Боюсь, у нас уже нет холодного чая, папочка. Когда придет мой черед, я хотела бы умереть так же. Лимонаду, может быть?

— Лимонаду нет, его выпила Китти. Масоны, между прочим, устраивают хорошие похороны. Я тоже хотел стать масоном, да так и не собрался. Кажется, есть еще немного джина. У нас есть джин, мамочка? Как насчет холодного джина с сидром, Боб? Кит нам сейчас это устроит.

Боб сказал, что это было бы здорово. Он сидел в глубоком парусиновом кресле в большой прохладной гостиной. Четверть часа назад он без особого труда нашел дом Бенсонов. Давно не крашенный деревянный дом.

— Китти, так ты несешь нам выпить? — поинтересовался мистер Бенсон. — Бедный старый Пит, он часто приходил к нам на воскресный обед — уже много лет подряд, вот так-то… Эй, это Бентли явился, да?

Боб сидел, наслаждаясь покоем и прохладой, и глазел на Китти. У Китти был трафарет в форме звезды, с помощью которого она аккуратно лакировала себе ногти на ногах. Боб с трудом верил, что эта девушка реальна. Красоту ее можно было определить одним словом: неземная. Длинные волосы неописуемого золотого оттенка падали на лицо с изящноправильными чертами, когда она наклонялась к скульптурно вылепленным ногам…

— О, Бентли, — сказал глава дома. — Ты знаешь, что случилось? Дядюшка Питер Мартенс умер совсем неожиданно, позавчера это было, а этот молодой человек, его друг, пришел специально, чтобы рассказать нам.

Бентли произнес: «А-а-а». Бентли было лет пятнадцать, он красовался в обрезанных на коленях джинсах и теннисных туфлях без носков, подъемов и каблуков. Выше пояса одежда вообще отсутствовала, а на загорелой безволосой груди красной краской было намалевано слово «гадюки».

— А-а-а, — произнес Бентли Бенсон. — Пепси-кола есть? Ну я же просила тебя принести несколько бутылок, — мягко сказала ему мать.

— Сделай-ка большой кувшин джина с сидром, — велел мистер Бенсон, — но только себе джину налей в отдельный стакан — совсем немножко.

Бентли произнес: «А-а-а», — и вышел, почесывая грудь.

Боб лениво рассматривал фотографии на камине. Потом, показав на одну из них, спросил:

— Кто это?

Молодой человек был похож на Бентли и его отца.

— Это мой старший мальчик, Бартон, — сказала миссис Бенсон. — Видите, какая на нем красивая куртка? Так вот, когда Барт был еще на флоте — сразу после войны, — он купил в Японии кусок красивой парчи и послал домой. Я хотела сделать из нее покрывало, по не хватило материала. Тогда я сшила из этой парчи красивую куртку. Бедный старый дядюшка Питер, ему так нравилась эта куртка, он даже сфотографировал в ней Барта. Ну и что бы вы думали, через несколько лет пестрые куртки вошли в моду, а Барту к тому времени его куртка уже надоела («Ну конечно», — пробормотал Боб), и он продал ее одному юноше — тот тоже в издательстве работает, как и Барт. Барт долучил за нее двадцать пять долларов, и мы все пошли в тот вечер в ресторан.

Китти тщательно вырисовывала на ногте еще одну звезду.

— Понятно, — задумчиво сказал Боб.

Все время, пока она говорила, пальцы миссис Бентли теребили, будто без определенной цели, кусок яркой ткани. Но вот руки взметнулись к голове, и через мгновение женщину украшал замысловато свернутый тюрбан.

Вошел Бентли с кувшином в одной руке и пятью бокалами — в другой.

— Тебе ведь говорили, чтобы ты для себя отдельно приготовил, — укорила его мать. Не обратив внимания на негодующее «а-а-а» Бентли, она повернулась к Бобу. — У меня целая корзина этих головных платков, — сказала она, — шелковые, хлопчатобумажные, всякие… и я весь день старалась вспомнить, как эти вест-индские женщины повязывали их на голову… Я тогда еще девочкой была… И вдруг вспомнила! Ну, как выглядит? — спросила она.

— Чудесно, мамочка, — сказал ее муж.

Боб Роузин был с ним более чем согласен…

Вот, значит, кто и где они были, истоки Нила. Как старый Мартенс открыл их, Боб не знал. Но это со временем выяснится, конечно. И как Бенсонам удавались их чудеса, он тоже не знал…

— Барт говорил, он корректировал недавно одну рукопись — он ведь корректором сейчас работает, знаете ли… — > задумчиво сказала миссис Бенсон, забыв про зажатый в руке бокал. — Хорошая, говорит, рукопись, что-то про Южную Америку. И вот он считает, что Южной Америкой долго пренебрегали и скоро к ней возрастет интерес. Тогда будет большой спрос на художественные и документальные книги о Южной Америке…

— Конец, значит, австралийским бушменам? — спросил ее муж.

— Да, Барт думает, что публике надоели бушмены. Он говорит, что бушмены продержатся еще не больше трех месяцев. А его брат Альтон корректирует художественную литературу. Так вот, он говорил, что публике приелись романы про убийства и секс. Альт думает, что публика очень скоро захочет читать романы о священниках. Он сказал одному писателю у себя на работе: «Почему бы вам не написать роман про священника?» — и тот согласился, что это очень хорошая идея.

Наступило долгое, уютное молчание.

Сомнений не оставалось. Как Бенсоны это делали, Боб по-прежнему не знал. Но они это делали. Абсолютно ненамеренно и с абсолютной точностью предсказывали пути развития моды. Это было удивительно. Это было жутковато. Это…

Китти подняла свою красивую головку, посмотрела на Боба сквозь завесу длинных шелковых волос, потом смахнула их в сторону.

— У вас когда-нибудь бывают деньги? — спросила она.

Ее голос был звоном серебряных колокольчиков… Чем был по сравнению с этим хрипловатый голос Норин? Да ничем…

— Фу, Китти Бенсон, что за вопрос, — сказала ее мать, протягивая Бентли свой пустой бокал. — Бедный Питер Мартенс, подумать только! Еще немножко, Бентли, и не мечтай, что будешь один допивать остальное.

— Потому что, если у вас иногда бывают деньги, — произнес серебряный голосок, — мы смогли бы куда-нибудь пойти. У некоторых мальчиков никогда не бывает денег, — грустно добавила она.

— У меня будут деньги, — немедленно заверил ее Боб. — Абсолютно точно. Э… когда бы мы могли?..

Она очаровательно улыбнулась ему.

— Не сегодня, потому что сегодня у меня свидание. И не завтра, потому что у меня тоже свидание. А послезавтра, потому что тогда у меня не будет свидания…

Внутренний голос, в одном из уголков мозга, сказал Бобу: «У этой девушки ума на ломаный пенни, — ты ведь это видишь, не так ли?» А другой внутренний голос, погромче, сидевший в противоположном углу, завопил: «Ну и что?» Кроме того, у Норин уже намечался второй подбородок. К тому же она давно потеряла, свежесть. А Китти-то, а Китти…

— Значит, послезавтра, — сказал он. — Договорились.

Всю ночь Боб сражался со своей совестью. Она убеждала его, что Бенсоны непременно погибнут при столкновении с современным коммерческим миром. К утру Боб победил ее аргументом: «Не будет никакого столкновения. Все переговоры буду вести я. К тому же мне очень нужны деньги…» — добавил он и уснул.

А проснувшись, поехал к своему агенту.

— Вот кое-какие образцы для мистера Филипса Анхальта, — надменно сказал он. — Записывайте. Прическа «под горшок» у мужчин. Да, я именно это сказал. А чтобы не сверкать затылками, могут сразу же облучиться солнечной лампой в парикмахерской. Слушайте. Женщины будут при помощи трафаретов наносить звездочки на ногти ног. Далее, войдут в моду головные платки, завязанные в старинном вест-индском стиле. Это очень сложная штука, так что их придется, я думаю, свертывать и закалывать заранее. Шелковые и хлопчатобумажные… Подростки будут носить — летом шорты из обрезанных голубых джинсов. И теннисные туфли, урезанные до формы сандалий. Ни рубашек, ни маек носить не будут — все с голой грудью, и… Что? Нет, черт возьми, только мальчики!

Потом он выложил Стюарту все остальное — книги и прочее, после чего потребовал и получил аванс. На следующий день Стюарт сообщил, что Анхальт сказал, что Мак-Айэн был очень взволнован. Мак сказал: «Не жалейте лишнего гвоздя, Фил, а то, не дай бог, утопим весь корабль».

Боб потребовал и получил еще один аванс. А когда к нему пришла Норин, он был сух и резок…

В середине того дня, на вечер которого у него было назначено свидание, Боб позвонил, чтобы подтвердить его. Вернее, он пытался позвонить. Телефонистка сказала, что номер, к сожалению, отключен. Боб помчался в Бронкс на такси. Дом был пуст.

Прекрасно понимая бесполезность своих действий, Боб все же прошел по всем комнатам, громко спрашивая, нет ли кого. Даже крохотной записки не удалось ему найти. Даже начертанного гвоздем на дверном косяке едва заметного значка. Ничего. Однажды ему почудился неясный шум в соседней комнате — только почудился…

Боб подошел к ближнему дому и обратился с расспросами к сидевшей в кресле-качалке даме.

— Ну, я не знаю, — сказала она тонким и дрожащим голосом. — Я видела их всех одетых по-дорожному, они садились в машину, и я спросила: «Куда это вы все собрались, Хазель?» («Хазель — это миссис Бенсон», — догадался Боб.) А она ответила: «Пора сменить обстановку, миссис Мэйчен». И они все засмеялись, и помахали руками, и уехали. А потом пришли какие-то люди, все упаковали и увезли на грузовиках…

— А, это были перевозчики О’Брайена, — небрежно сказал Боб, чувствуя себя невероятно хитрым.

— Ничего подобного. Почему это вам пришло в голову?

На грузовиках было написано «Предприятие Себастьяна…»

Больше Бобу Роузину узнать ничего не удалось. В других домах или вообще понятия не имели о Бенсонах, или сообщали маловажные детали: «Китти вернула бигуди и сказала, что они ей больше не понадобятся», «Мистер Бенсон говорил, что им тут надоело». Впрочем, может быть, эти детали и были важными…

— О боже, — простонал Стюарт Эммануэль. — Хуже не придумаешь… И вы напрасно сами пошли к перевозчикам. Теперь узнать что-либо будет еще труднее…

Боб опустил голову. Действительно, его попытки выудить там какую-нибудь информацию кончились плачевно. А перед глазами его стояло лицо Китти Бенсон, обрамленное золотистым нимбом волос, в ушах звенел ее нежный голос…

— Ну ладно, — сказал Стюарт. — Я сделаю все возможное.

И, несомненно, он сделал, но этого оказалось недостаточно. Ему пришлось рассказать все Анхальту. Анхальт же взял да и выложил все Маку. Мак мобилизовал полностью ресурсы и возможности мощной организации Рутерфорда. Выяснилось следующее:

Первое. Перевозчики не знают нового адреса Бенсона, а вся их мебель хранится на складе, за хранение уплачено вперед за два года.

Второе. Владелец бывшего дома Бенсонов сообщил: «Я сказал им, что у меня хотят купить этот дом, но я его не продам, если они согласятся на увеличение арендной платы. А они на следующий день прислали мне ключи по почте…»

— Может быть, они уехали в путешествие, — предположил Стюарт. — Может быть, они скоро вернутся. Тогда Анхальт обязательно что-нибудь услышит, у него длинные уши…

Но не успел Анхальт ничего услышать, как Мак решил, что слушать нечего.

— Я умываю руки, — заявил он. — Все это чепуха.

Улыбка Анхальта увяла, поблекла, и вместе с улыбкой он лишился своего углового кабинета и привилегированного положения в фирме. Прошли недели, месяцы…

Но Боб Роузин не терял надежды. Он искал и искал, подходя к проблеме с самых разных сторон. Можно было сказать, что он продолжал дело жизни старого Мартенса — пытался найти истоки Нила. Нашел ли он хоть что-нибудь? Да.

Странную природу циклических совпадений кто-то суммировал в ставшем классическим замечании, что можно прожить годы, ни разу не увидев одноногого человека в бейсбольной шапочке, а потом за один день увидеть сразу троих. Так и случилось с Бобом Роузином.

Однажды, будучи в плохом настроении и заметив, что звуки неповторимого голоса Китти начинают стираться из его памяти, Боб отправился к хозяину дома, где она когда-то жила.

— Нет, — сказал старик хозяин, — я с тех пор ничего о них не слышал. И, скажу вам, еще об одном человеке я тоже ничего не слышал. О том самом, который хотел купить у меня дом. Он так и не пришел, а когда я позвонил ему, он только рассмеялся в трубку. Странное у него представление о том, как делаются дела, я так думаю.

— А как его имя? — равнодушно спросил Боб.

— Шэдвелл. Что-то в этом роде.

Боб перерыл все у себя дома в поисках карточки, которую Шэдвелл — казалось, уже так давно — оторвал по перфорированной линии и дал ему. И не нашел. А еще он заметил, что клочок бумаги, на котором записал слова старого Мартенса, тоже бесследно исчез.

Тогда Боб отправился к Стюарту Эммануэлю, питая смутную надежду, что агент даст ему небольшой аванс для розысков Шэдвелла. По дороге он ни с того ни с сего вспомнил Норин и подумал, что не видел ее уже довольно давно. Он пытался сообразить, сколько же именно, и размышлял, не позвонить ли ей, как вдруг увидел третьего одноногого человека в бейсбольной шапочке.

А говоря неметафорически, он очутился прямо перед запертым в транспортной пробке «ягуаром» неприличного розового цвета, в котором сидели Шэдвелл и Норин.

Он еще не успел издать ни звука, но они оба повернулись и увидели его стоящим с открытым ртом.

— О, Боб, — сказала Норин.

— А, Роузин, сказал Шэдвелл.

— Мне очень жаль, что мы не могли пригласить тебя на свадьбу, — проговорила Норин. — Но все произошло так быстро.

Боб сказал:

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Ну не огорчайся. — Норин понимала, что он уязвлен, и наслаждалась этим.

Вокруг ревели гудки, сыпались проклятия, но машины не трогались.

— Это ты сделала, — прохрипел Боб, подходя ближе. — Ты увидела деньги, которые он оставил, и ты увидела его карточку и связалась с ним, а потом ты пришла ко мне и забрала записку и… где они? — закричал он, — хватая машину и встряхивая ее. — Мне плевать на деньги, ты мне только скажи, где они? Я хочу еще раз увидеть эту девушку!

— О, Боб, — сказала Норин, закатывая глаза и стараясь выжать из этой сцены все, что можно, — о, Боб, разве была еще какая-то девушка? Ты мне об этом ничего не говорил…

Боб торжественно поклялся, что не будет интересоваться денежной стороной вопроса, если только ему позволят встречаться с Китти, и предложил расписаться в этом кровью. Шэдвелл, поглаживая свои усики, пожал плечами.

— Напишите девушке письмо, — сказал он, самодовольно ухмыляясь.

А потом транспортная пробка рассосалась, и «ягуар» умчался; алые губы Норин сложились в насмешливом прощальном поцелуе.

Написать? Ну конечно же, Боб написал. Он писал каждый день, а порой дважды в день на протяжении нескольких недель. Но ни разу не получил ответа. И, поняв, что письма его вряд ли идут дальше Норин Шэдвелл, которая, несомненно, злорадствует и насмехается над ним среди своей роскоши, Боб впал в отчаяние и перестал писать. Где сейчас Китти с точеным лицом. Китти с золотыми волосами, Китти с серебристым голоском? Где ее мать, отец и трое ее братьев? Где сейчас истоки Нила? Ах, где же они?..