Искатель. 1986. Выпуск №2

Александр ПЛОНСКИЙ ЕСТЬ БЕСКОНЕЧНОСТЬ БОЛЬШАЯ

Люблю Землю. В орбитальном полете не устаю любоваться ею. Командир, бывало, шутит:

— Смотри не прилипни к иллюминатору, Ким!

Но как оторваться от величественного зрелища: разорванные облаками, проплывают за бортом материки и океаны. Индийский — голубой, Тихий — большей частью серо-стальной, Саргассово море изжелта-зеленое, а Красное — оно и есть красное, вернее, грязновато-бордовое…

Впрочем, все это весьма приблизительно: земные цвета изменчивы, оттенков множество, их динамика не укладывается в словесные описания, здесь место компьютеру. Он — бесстрастный и безошибочный регистратор, ему чужды эпитеты и метафоры. Великолепие красок для него лишь спектр электромагнитных колебаний. Обыкновенный энергетический спектр.

Я же вижу, как поминутно меняются краски, Земля на глазах хорошеет. Дышит, движется, работает, словно увлеченный великим делом человек… День ото дня появляются все новые нити транспортных магистралей, растут мегаполисы, там и сям возникают стрелки взлетных эстакад. Рои авиаторов снуют в атмосфере — на первый взгляд хаотически, а на самом деле упорядоченно, согласованно, по строго рассчитанным коридорам.

Предпочитаю смотреть на Землю невооруженным глазом. Мне кажется неэтичным разглядывать, точно мошек под микроскопом, людей на многоярусных тротуарах, вырывать из массы и проецировать крупным планом фигурки хорошеньких девушек. Да и не думаю я о девушках. Меня завораживает сама Земля, она красивее любой женщины! Странное утверждение для двадцатипятилетнего? Пожалуй… Но я вовсе не женоненавистник. Просто всему свое время. А пока мое сердце принадлежит не женщине, а богине — Земле. И космосу. Иначе я был бы там, внизу, среди многих миллиардов себе подобных.

Прекрасны космические зори. Алая полоса вдоль горизонта, оранжевая над ним, затем последовательно желтая, синяя… Взгляд скользит выше, и вот уже топаз сменяется аметистом, фиолетовый цвет густеет, переходит в черноту, пронзенную мириадами звезд-лазеров.

Дивно хорош восход Солнца, если наблюдать его с орбиты. Едва родившись, заря с каждым мгновением набирает силу, делается все более яркой, светлой и насыщенной, развертывает растр чистейших цветов. Внезапно линию горизонта взламывает столб света. Следом всплывает край солнечного диска. Солнце растет, становится ослепительным. А заря истончается, увядает. Вот уже и нет ее…

Каждые полтора часа две зари — утренняя и вечерняя. Пора было привыкнуть, но я не уставал восторгаться волшебной феерией этих встреч и прощаний…

Вспоминаю их в мучительной ностальгии: вот уже третий месяц «Каравелла» виток за витком навивает кокон вокруг Верги. Счет времени земной, но сама Земля — страшно подумать) — за пределами видимой отсюда Вселенной…

Верга прячет лицо под паранджой туч. Местами на их сплошной сиреневой пелене видны свинцово-серые спирали: в центре темное пятно, по радиусам — веер зыбких лучей. Так выглядит с орбиты мощный вергианский циклон.

Нечто подобное я наблюдал на затянутых облаками участках земной поверхности. Но нет, никаких аналогий! Здесь — Верга. И даже имя, которое мы ей дали, действует на меня угнетающе. Чужая, враждебная, недоступна» планета. Планета-мумия. И над ее саркофагом зловеще нависло багровое угасающее светило.

Столетие назад, в начале двадцать четвертого века, метаастролог Ред Викки выступил с дерзкой гипотезой. До него Вселенную представляли не только бесконечной в пространстве и времени, но и структурно бесповторной. Согласно общепринятой теории ни одно созвездие, ни одна планетная система не имели двойников.

Ред Викки предположил, что Вселенная подобна атомной решетке кристалла, то есть обладает симметрией, состоит из периодически повторяющихся частей — галактических доменов. В каждом из бесчисленного множества доменов есть свои Кассиопея, Андромеда, Лебедь, есть Солнце и Земля.

Викки утверждал, что в структурном калейдоскопе Вселенной пространство и время соотносятся подобно массе и энергии, только, в отличие от знаменитой формулы Эйнштейна, их взаимозависимость так сложна, что с помощью существующего математического аппарата выразить ее невозможно. Это утверждение вызвало массу кривотолков и даже насмешек. К метаастрологам вообще относились с недоверием: сам термин «метаастрология» казался вызывающим, он как бы подчеркивал преемственную связь с астрологией, которая на протяжении веков сохраняла скандальную репутацию лженауки.

Спустя семьдесят лет, еще при жизни Викки, профессор абстрактной математики Маркьян Винницкий, занимавшийся, по его собственным словам, наукой ради науки, воссоздал теорию бесконечно больших функций. Никто из специалистов не смог в ней разобраться. Казалось, она непостижима для человеческого разума. За это одно ее следовало объявить безумной. Прежде так бы и сделали. Но формальную правильность теории Винницкого подтвердили компьютеры, а люди привыкли полагаться на их непогрешимость. Тем более что речь шла об абстрактной математике, намного опередившей практические потребности человечества игре интеллекта.

Но неугомонный Винницкий не довольствовался абстракцией. Исходя из своей теории, он подтвердил правильность гипотезы Викки, нашел фундаментальное соотношение между пространством и временем в структуре Вселенной и определил период повторения галактических доменов.

Так была создана модифицированная теория бесконечно больших пространств Викки — Винницкого, или, сокращенно, «теория Ви-ви». Ее предстояло экспериментально проверить экипажу гравилета «Каравелла»…

Отсчитав несколько пространственно-временных периодов, гравилет должен был оказаться на околоземной орбите. Той же самой эллиптической орбите, с единственной оговоркой: и орбита, и сама Земля будут в ином галактическом домене.

«Ви-Ви-переход»… Его еще не совершал ни один человек. Чем он чреват для живого существа? На этот вопрос никто не мог ответить с уверенностью. Даже академик Винницкий уклончиво пожимал плечами. Теория утверждала, что переход безвреден. Так ли?

Риск был огромен. Но во все времена находились герои, готовые пожертвовать собой ради будущего. А практическая проверка «теории Ви-Ви» не была прихотью ученых. Вопрос стоял о будущем человечества, о бессмертии человеческого разума. И добровольцев, желающих участвовать в смертельно рискованном эксперименте, оказалось больше, чем требовалось. Отбор прошли немногие, и среди них — Ким Волин. Его не могли не взять. Он принадлежал к числу незаменимых.

Я с детства мечтал стать музыкантом. И стал бы им, не родись волновиком. Но музыкантов много, а нас… Сначала пришло понимание необычности моих способностей. Затем заговорило чувство долга: никто не вправе пренебречь доставшимся ему даром. Наконец я ощутил в себе призвание.

Впрочем, все было не так просто. Я боролся с собой, метался, не находя места. Как в омут, окунулся в музыку, но чувствовал себя так, словно совершал преступление. Расстался с музыкой, страдал… С трудом преодолел депрессию. Что потом? Учеба, практика, космос, «Каравелла»…

Биоволновая связь… О том, что она возможна, догадывались много столетий назад. Ясновидение, телепатия, парапсихология, экстрасенсорное восприятие… Мистика, шарлатанство, оккультизм? Было и такое. Недаром серьезные ученые отмежевывались от телепатии, и не случайно столько раз ее именовали лженаукой.

Но еще великий Энгельс писал о множественности форм движения материи. Исследование энергетических полей человеческого организма привело к открытию биоволн, природа которых не связана с электромагнетизмом. Ученые выяснили, что биоэлектрические потенциалы и обусловленные ими биотоки — лишь один из механизмов жизнедеятельности. Как, ни парадоксально, его доскональное изучение затормозило поиски принципиально иных жизненных сил. А они существуют, и роль их отнюдь не второстепенна.

Под напластованием телепатической «шелухи» погребли рациональное зерно. Правда, «погребли» — слишком сильно сказано. Просто не обнаружили своевременно, а могли бы еще лет пятьсот назад…

Кажется, я увлекся. Но ведь речь о моей профессии. Нет, я не телепат, не парапсихолог и не экстрасенс, а обыкновенный специалист по биоволновой связи — исключительно надежной и помехоустойчивой. Я бы сказал даже «заурядный специалист». Но, увы, нас слишком мало: природа не больно-то щедра к людям. И при всех достоинствах биоволновая связь до сих пор не получила распространения. Ею пользуются лишь в самых ответственных случаях.

Конечно, со временем ученые промоделируют нашу уникальную способность, сумеют размножить ее, а возможно, и воспроизвести в роботах, как это произошло с другими интеллектуальными способностями. Но пока биоволновая связь остается редким искусством…

С недоумением смотрели вивинавты в иллюминаторы. Небо, как и в околоземном пространстве — ближнем космосе, — холодное, черное, с немерцающими яркими звездами. Однако россыпь звезд неузнаваема. Как будто кто-то сгреб их в кучу, перемешал и вновь высыпал, нарушив прежний порядок. И возникли созвездия, каких нет ни в северном, ни в южном небе Земли.

Если бы не звезды, никто не поверил бы, что переход позади. Они готовились к нему как к подвигу, мысленно простились со всем, чем дорожили. И вот «Каравелла» вместе с экипажем перешла из вещественного состояния в гравимо — форму материи, еще недавно неизвестную человечеству, а затем, совершив скачок через пять галактических доменов, возвратилась в вещество. Но все это осталось незамеченным. Как в древней сказке о спящей красавице, вивинавты выпали из времени — на сколько? — и, снова оказавшись в его русле, не смогли осознать случившегося.

С тех пор прошли дни и месяцы, а они все еще находились в положении путников, тщетно стучащих в наглухо закрытые двери.

— Что будем делать дальше, друзья? — спросил главный навигатор «Каравеллы» Нильс Олафсон. — Мы ведь ровным счетом ничего не узнали о Верге.

— Феноменальная планета, — посетовал галакт Бруно Стефаник. — Отгородилась от всех и вся. Ионизированный слой точно броня.

— И пробить ее не смог даже гамма-локатор, — заметил астрометролог Тони Хоралес.

— Древние хирурги говорили: «Ворвемся — разберемся», — пробурчал корабельный авиценна Бен Скиф.

— А что, если в самом деле? — загорелся Ким Волин.

— Ты представляешь, какой это риск? — неодобрительно откликнулся старший биоволновик Андреас Миль.

— Значит, возвратимся ни с чем? — нахмурился Олафсон.

— Как это ни с чем? — возразил Стефаник. — А карта звездного неба, орбитальные параметры? Не так мало, чтобы посрамить Винницкого!

— Посрамить… Разве затем мы транспонировались?

— И все же, — настаивал Ким, — нельзя упустить шанс! Подумайте: аппаратура гравилета бессильна, управлять зондом с борта «Каравеллы» мы тоже не в состоянии, о программе для автомата и говорить не приходится — нет исходных данных. Какой отсюда вывод?

— Не торопись с выводами! — покачал головой Олафсон. — Догадываюсь, куда ты метишь. Но это крайняя мера, обсуждать ее преждевременно. Мы ведь не все испробовали.

— Сэнтиллект! — подсказал Хоралес.

— Вот именно.

— А если он не выдержит? — не отступал Ким. — Мы не Знаем, какие поля на Верге.

— Рискнем! — подвел черту Олафсон. — Лучше сэнтиллект, чем…

Зонд, пилотируемый сэнтиллектом — самопрограммируемым высокоинтеллектуальным роботом, — не вернулся…

Когда ожидание стало бессмысленным, Олафсон вновь собрал экипаж на совет.

— Предлагаю возвратиться. С нас хватит, — махнул рукой Стефаник. — Пусть Винницкий…

— Поддерживаю, — встал Андреас Миль. — Сделали все, что могли, никто не осудит. Итак, «теория Ви-Ви» ошибочна. Результат отрицательный. Но в науке…

— О чем вы, Андреас? — повысил голос Олафсон. — Если теория Викки — Винницкого действительно ошибочна, с нами покончено! Ни о каком возвращении тогда нельзя и мечтать. «Каравелла» затеряется в хаосе Вселенной, словно капля в океане!

— Мы знали, на что шли… — потерянно пробормотал Миль.

— Эх вы, горе-исследователи! — едко усмехнулся Бен Скиф. — Раз, два — и в кусты…

— Вам легко рассуждать, Бен! — вспыхнул Стефаник. — Небось вы-то не полетите туда… На Вергу… в неизвестность… в эту чертову бездну!

— Положим, от вас там тоже не будет проку…

— На самом деле, — подхватил Ким. — Лететь надо мне, и только мне. Это как раз тот случай, когда искусственный интеллект не может соперничать с человеческим. Верга экранирует электромагнитные излучения. И наверняка там огромный фон помех. Магнитные бури, каких на Земле не видывали. Значит, остается одно: биоволновая связь. Я полечу на Вергу и буду передавать…

— Мальчишка! — взревел Миль. — Он, видите ли, полетит! Решил за всех… Если уж лететь, то мне! Я опытнее. Напряженность моего биополя выше. Я старше, наконец.

— Да, вы опытнее, — срывающимся голосом проговорил Ким. — Как волновик, я не стою вас. Именно поэтому должен лететь. Ваши рецепторы на порядок чувствительнее моих. Что проку, если полетите вы, а я не смогу принять сигналы?

— Он прав, — подытожил Нильс Олафсон. — Принимаю решение…

Я не считаю себя смелым. Мне часто приходилось испытывать страх. Отвратительное ощущение! Чувствуешь себя ничтожным, жалким. Воля парализована, хочется сжаться в комок, стать неприметной амебой, отдаться течению, авось пронесет…

Вероятно, кто-то из моих пращуров был отчаянным трусом, и эта постыдная черта передалась мне через множество поколений. То, что я научился преодолевать страх, — не моя заслуга. К счастью для меня, ученым удалось вывести его формулу. Страх разложили на компоненты, аппроксимировали многочленом Лэннока и подобрали компенсирующую функцию. Какой-то шутник назвал ее «антихристом».

Математика — универсальный ключ. Воспользоваться им, как говорили древние, — дело техники… «Вакцина антистраха»? Ничего подобного! Анализ и синтез на молекулярном уровне, юстировка гормонального аппарата.

Трус становится героем? И снова нет — обыкновенным человеком, способным сопротивляться страху, не попадать к нему в зависимость.

Я не имел права быть трусом: биоволновая связь незаменима в дальнем космосе, а там трусу нечего делать. Несколько лет меня держали «в запасе» — на каботажных рейсах по Солнечной системе. Это была хорошая школа. Я обрел уверенность, научился владеть собой в обстоятельствах, которые принято называть экстремальными, взял за правило быть там, где трудно. И конечно же, узнав о готовящейся экспедиции, тотчас подал на конкурс. В числе претендентов оказался еще один в о л новик — легендарный Андреас Миль; пример этого прославленного астронавта помог мне в выборе жизненного пути. И вот теперь…

К счастью, мы не были конкурентами: волновики работают в паре. И хотя формально один из нас старший, другой — младший, оба незаменимы. Каждый на своем месте. Сейчас мое место здесь…

Да, я на Верге, в ее неистовой атмосфере. И если рассуждаю о преодолении страха, то потому лишь, что из последних сил борюсь с ним. Стоит страху восторжествовать, мне конец. Впрочем, так или иначе, едва ли выберусь отсюда… И это не печальное открытие: я ведь представлял, что меня ждет…

Хватит! Нужно трезво и бесстрастно оценить происходящее. Абстрагируйся от эмоций, Ким! Сосредоточься, настрой мозг — передатчик биоволн. Усилить излучение…

На другом конце биолинии — Андреас Миль. Вспыльчивый и нетерпимый, но безмерно добрый, щедрый, самоотверженный. Сейчас он прикрыл бледно-голубые глаза набрякшими веками, свел к переносице лохматые брови, отключился от всего постороннего. На льняной голове кружево датчиков. Тонкие — уголками вниз — губы непроизвольно шевелятся: «Ким, что с тобой? Почему молчишь? Давай, Ким, давай, голубчик…»

Сумбур в мыслях, нельзя так! Вот, уже лучше… Андреас, Андреас! Слушайте меня! Вокруг вакханалия… Приборы сошли с ума! Сигнальные матрицы стреляют беспорядочными огнями. На дисплеях сплошная засветка. Горизонт… Черт его знает, где горизонт! Автопилот докладывает самоотключение. Он честен, этот автомат. Не прикидывается всемогущим… Пытаюсь управлять вручную, наугад двигаю рулями… Атмосферные вихри швыряют винтокрыл из стороны в сторону, вырывают штурвал из рук. Но хоть какая-то обратная связь, поэтому и не перехожу на кнопки. Удар следует за ударом! Странно, что до сих пор не раздолбало в крошево…

Сиреневая мгла и всполохи. Над головой яркий бледно-фиолетовый круг бешено крутящегося винтокрыла. Мертвенное пламя статического электричества пытается испепелить авиар вместе со Мною, омывает кабину, срывается с выступающих частей. Время от времени веред глазами взрывается молния. Затем — чернота, медленно отступающая перед фиолетовой свистопляской. И снова всполохи, удары, слепящие вспышки…

Вот и вся информация, Андреас! Вся! Как хорошо, что вы на «Каравелле»… Обнимите за меня Землю…

— Академик Винницкий? Вы ли это?

— Конечно же, я, дорогой Ким! Вот, решил навестить. Хотел и раньше, еще неделю назад, но врачи не позволили. В таких случаях они неумолимы: больному нельзя волноваться, и все тут!

— Я совершенно здоров, — улыбнулся Ким.

— Ну, насчет совершенно, это вы слишком…

— Правда, здоров. На днях обещают выписать. Я уже договорился с Андреасом…

— Как договорились?.. — поразился Винницкий. — А меня уверяли, что я первый посетитель. Ах, да… Какого я свалял… Вы же с ним можете…

— Да, мы с ним общались все это время. Но я так и не могу поверить…

— Что Верга и Земля одно и то же?

— Но ведь я был там…

— И передали уникальную информацию.

— Уникальную? Я же передавал бог знает что!

— Ну уж и «бог знает»… Очень впечатляющая передача. Все, кто прослушивал запись, поражались вашей выдержке.

— Но какое отношение…

— Я обратил внимание, что запись сопровождается странными помехами. Андреас Миль уверял, что они нетипичны для биоволновой связи. Все это время мы с коллегами занимались их расшифровкой. И вот вчера… Заметьте, Ким, вчера, и вы первый, с кем я делюсь своим новым открытием… Хотя оно скорее ваше. Да-да, по праву ваше!

— Ничего не понимаю… — прошептал Ким Волин.

— Сейчас поймете. Оказалось, что это и не помехи вовсе, а модулирующие сигналы, которые накладывались на излучаемые вами биоволны. Вы передали на «Каравеллу» послание к нам, миллиарды байт ценнейшей информации.

— Если я не сошел с ума, то…

— Верга — Земля, какой она станет в нашем галактическом домене через полтора миллиарда лет. Вам посчастливилось открыть будущее нашего разума. Да, Верга-Земля воплощает в себе сверхразум. Вы вторглись в его святая святых. Представляю, авиар вынесло из атмосферы Верги, как… пузырек воздуха на поверхность воды. Подобрать вас «Каравелле» было уже нетрудно.

— Подождите… Дайте прийти в себя… — с трудом выговорил Ким. — Земля… Верга… Будущее…

Винницкий помолчал, направился к двери, остановился. Обернувшись, сказал:

— Я ухожу. Отдыхайте. Понадобится время, чтобы осмыслить все это.

И уже с порога добавил:

— Вселенная бесконечна, Ким. Но есть бесконечность большая — разум.