Искатель. 1963. Выпуск №3

ЗДРАВСТВУЙ, МИНГИ-ТАУ[3]

До войны Сулаквелидзе был аспирантом Тбилисского университета и инструктором альпинизма. Воевать ему тоже пришлось в горах. Но и теперь, когда он снова жил в Тбилиси, когда прошло столько лет, Георгий Константинович не расстался с вечными снегами гор. Он видел снег — белый и голубоватый, легкий и грузный, то порхающий светлым мотыльком, то лавинный, сметающий гордые корабельные сосны на горных склонах. Снег был для него не только воспоминанием, а делом, поиском. Сулаквелидзе работал над темой «Тепловой баланс снегового покрова». В Грузии? Да. Линия снегов здесь куда больше, чем линия пляжей, и это не только слалом в Бакуриани, но и лавина, нависшая над селением. Девяносто шесть лавинных логов, этих постоянных путей снежинки, ставшей хищником, насчитал Сулаквелидзе со своим сотрудником Читадзе на каких-нибудь пятнадцати километрах пути от Коби до Гудаури!

Он работал над своей темой, когда в Геофизический институт позвонили из Академии наук Грузии, попросили его, Сулаквелидзе, включиться в бригаду научных работников, которой надлежало дать заключение о деятельности Гидрометеорологического института. Попросили лично познакомиться с работами института по изучению града…

Он ясно сознавал все народнохозяйственное значение этой проблемы в масштабе республики. Именно проблемы… Капелька, поднятая током воздуха с земли, капелька, плывущая облаком в сонме себе подобных, из переохлажденной зоны возвращается на землю ее врагом, этакой ледяной саранчой. Один ее налет на виноградные долины Алазани — и разор чуть ли не в миллионы рублей, зачеркнутый за минуты труд людей в течение всего года!

Он это знал, но теперь, когда пригляделся внимательнее…

Солнечное майское утро. И только где-то над дальними хребтами несколько пятнышек-тучек. Сулаквелидзе едет в Руиспири: поручение горкома побывать, как лектору, в селах вокруг райцентра.

Утром он спустился с галерейки, опоясывающей домик в Телави, с аппетитом вдохнул и свежего воздуха гор и кисловатого духа сложенного большими, с автомобильные скаты, кругами деревенского сыра. По старой инструкторской привычке оглядел синие, и пурпурные, и золотистые горы, небо над ними.

— День, видать, подходящий, — приветствовал его шофер. — И по прогнозу так же.

Сулаквелидзе покачал головой.

Он уже приметил в небе небольшое пятнышко. Что-то не так в небесном котле! Ему вспомнилось давнее восхождение. И простодушный, мудрый сван Чичико Чартолани, который вел их, новичков из Тбилисского университета.

Утром Чартолани распахнул полог палатки и придирчиво оглядел небо слева направо. И еще раз — справа налево. Что это ты так, Чичико? Небо, как вымытое к Первомаю окно, погода кондиционная. Ребята сильные. Маршрут подходящий.

— Погоды не будет, — только и сказал Чичико.

А всего-то пятнышко висело. Одно на всю небесную светлоту. Сван повернулся к Эльбрусу. Над ним вставало солнце, но сам двуглавый словно покрывался марлей, и она повторяла его очертания. Ветер принес холод ледников.

— Только и успеем спуститься, — сказал Чичико.

Спустились на три веревки. И тут ветер — сырое и ледяное дыхание горы. Взметнувшийся снег. Ослепший воздух. Не видно было даже соседа по веревке… Успели добраться до скал, втиснуть и расчалить палатки. И четыре дня отсиживались, слушая, как град царапает по полотнищу.

Сейчас машина катила по Алазанской дороге, но Сулаквелидзе все еще видел перед собой ледяную пустошь Ушбинского плато, то пятно на горизонте, которое породило высотную бурю. Вот и теперь… Машина взбиралась на гору, когда по склону скатилась первая волна крупы. На вершине Сулаквелидзе распахнул дверцу. Ну и шпарит этот град!.. Он поднял воротник пиджака, пошел по склону, раздувая намокшие усы. Опустил к земле вытянутый палец — ушел до второй фаланги в белесый слой. Сулаквелидзе выбрал градину, положил на маленькую загорелую ладонь. Поднял к глазам, повернул в сторону солнца. Мутный наружный слой. Под ним только угадывается плотность льда.

— Поехали дальше, — сказал, сильно захлопывая дверцу.

…Виток дороги за витком. Сулаквелидзе высовывается из кабины, оглядывается.

Вчера ехал здесь же — сплошной виноградной улицей, в нежной зелени плодов. А сейчас километра на четыре, определил он глазом бывалого артиллериста, оголенные, поникшие лозы, ну, совсем как человек, бессильно опустивший руки. И это — град.

Новая полоса зелени… Сулаквелидзе на миг зажмурился. Льющееся навстречу дыхание наливающихся плодов. Так бывает, когда спускаешься с гор к морю и просоленное его дыхание заглушает запах шоссе. Промелькнули шпалеры «хихви» и «твиши».

И снова километровые плеши.

«Град!..»

Он сердито жевал потухшую папиросу и напоминал самому себе, что его тематика сегодня — снег, баланс теплопроводности, механические и физические свойства снегового покрова, с прицелом сказать свое слово по лавинам.

Час спустя они сели за стол, и ему вспомнился услышанный в заграничной туристской поездке извечный тост виноградарей Вероны или Сицилии: «За спасение от града!» А что? Для них — тех, кто своим потом поливает виноградную лозу и охаживает ее похожими на корни корявыми пальцами, эти слова — надежда, мольба. Не будет града — будет еда за столом и хлеб в амбаре.

Скандинавский ученый Лудлам, работающий в одном из колледжей в Англии, установил, что в среднем на жителя Англии приходится меньше одного града за всю его жизнь: такова вероятность градобитий на Британских островах. Другое — сельская Италия, где нет человека, который не встретился бы с этим беленьким дьяволенком хоть раз за сезон!

Весной, в пору цветения первых завязей, бывают и самые ожесточенные градовые бури.

Они бьют короткими кинжальными ударами. Налет недолог: пять минут, десять. Но безобидная капелька становится демоном: сбивает листья, завязи, ломает ветви, втаптывает в землю посевы. Не лучше и его осколки — режут подобно бритве.

Сулаквелидзе внимательно слушал собравшихся в столовую райпо алазанцев-виноградарей в круглых войлочных шапочках, с тяжелыми ладонями, которые они, осушив стакан, клали на стол.

Они рассказывали об августовском налете. Это было в прошлом году, девятнадцатого августа. Поколотило шифер на крышах, в медпункт приходили за пластырем раненые. Но такой град — редкость, чаще всего он с вишневую косточку. Вот какой! Понял нас, ученый гость?

Сулаквелидзе молча кивнул: он ведь и об Италии вспомнил потому, что совсем недавно узнал — по градобитию его родная восточная Грузия занимает одно из первых мест в Юго-Восточной Европе.

Сказал ему об этом в институте «Гидромет» профессор Валентин Мирианович Гигинеишвили.

Они стояли у большой, на полстены, карты, Валентин Мирианович вел по ней канцелярской линейкой.

— Повторяемость несомненна, хотя траектория каждого, отдельно взятого града чрезвычайно сложное явление.

Сулаквелидзе кивал, следя за линейкой, — зарождается где-то на Триалетском нагорье, часто идет над Бакуриани.

(Мелькнуло: «Но там-то ни одной лозы не водится. Вот там бы, над хребтами, и высыпать облака…»)

Словно угадав его мысль, профессор развел руками.

— И ведь даже близлежащие метеостанции зачастую не могут отметить выпадение града, слишком узкие полосы. Однажды, — он вынул заполненную карточку, — да, однажды вот, одиннадцатого июля, я проследил такую полосу. От Малого Кавказа двигалась одним фронтом к Гомборскому хребту, дальше разделилась: одна — на Алазань, другая — к Главному Кавказскому хребту. — Профессор постучал линейкой у кружочка с надписью «Руиспири». — В таких вот межгорных котловинах, как наша Алазанская, интенсивность выпадения возрастает.

По наблюдениям Валентина Мириановича, долгие годы придерживается град избранных им дорог. Его тактика — вторжение узкими, но длинными полосами. Можно допустить, что зарождение его связано с рельефом, местным перегревом почвы, такими же местными ветрами. Зародившись где-то у вершин, зреющее градовое облако, подобно бомбардировщику, пикирует на цели в долинах, где люди, цветы, плантации. И после него на год и на два — ничего!..

Сулаквелидзе внимательно перебрал полевые записи профессора, собранные в летних экспедициях: если усреднить множество цифр, можно, видимо, считать, что наиболее частое, так сказать, стандартное градовое облако имеет что-то порядка пяти километров по ширине и вряд ли больше десяти в длину.

— Не так ли?

— Видимо, близко к этому.

— Но тогда это расходится с господствующими воззрениями: длительный фронтальный процесс больших масштабов. А тут что-то местного происхождения, локализованный процесс, чуть ли не в масштабах одного отдельно взятого облака.

…Потом Сулаквелидзе шагал по спускающемуся под гору переулку, вглядывался в облака, думал. Одно из них почему-то обласкает землю дождем, другое почему-то высыпается градом. Но в науке нет такого вечного, прочного, непоколебимого «почему-то»! Новая цель — как вершина, пока не подступились к ней… Как было с Ушбой! Даже храбрецы сваны в знак клятвы поднимали жесткую ладонь: «Этому так же не бывать, как человеку не бывать на Ушбе». А его учитель в жизни и в альпинизме Алеша Джапаридзе на третьем приступе достиг Ушбы. И вот уже шестая сотня альпинистов восходит теперь на «недоступную»,

А облако?.. Повыше. Понепонятней. Посложней. С ледорубом да с мотком веревки на него не вскарабкаешься. Но неужели правы французы Роже Клосс и Леопольд Фаси, писавшие: «Не следует надеяться, что мы когда-нибудь сможем по своей прихоти создавать над нашими головами какое угодно небо — то ясное, то грозовое, — не считаясь с незыблемыми законами, которым подчиняются облака».

Кто же вы, облака? Само имя ваше говорит: вы то, что облекает планету, ее одежда, с тем, правда, уточнением, что Земля не вольна накинуть на себя сегодня пуховое слоистое, завтра более плотное, кучевое. Она даже не может знать, во что оденут ее через день или неделю. И по сей день где-нибудь у тверских либо керженецких бабок услышишь великолепное в своей певучести: «Тучи оболочили небо», либо: «Облачится нонче».

И еще…

Давно уже сказал в поговорке простой народ: «Облака ходят, дела людские соглядают». Но это же сложили сотни лет назад. И не пора разве самим нам соглядать за тем, что готовит нам небо, и научиться отвращать от себя то, чем оно угрожает человеку.

…Они встречались в эти дни с Гигинеишвили не раз. Приходили к общему мнению: если в борьбе с градом придется воздействовать не на весь огромный фронт, а на одно-другое опасное облако, это уже легче. Сравнительно легче, конечно. Но без современной науки просто не дотянуть рук до облака. Без физики, локатора, химии, реагента, самолета.

ЛОЦИЯ ОБЛАКОВ

Задрав плоскость, рейсовый «ИЛ-14» закладывал вираж.

Сулаквелидзе наклонился к иллюминатору… Пылающая холодным свежим блеском громадина наплывала на самолет. Она напоминала материализованное, утвердившееся на земле облако, чуть тронутое пастелью восхода.

Эльбрус!

Слитный рокот моторов. Осевшие на крыльях капли, похожие на клепку, и ряды клепок, похожих на застывшие капли. Машина вспотела, набирая высоту от лакколитов Пятигорья к вершинам Главного хребта.

Эльбрус, чей контур и на первом его значке альпиниста и на медали, которую получил Сулаквелидзе за оборону Кавказа.

Он летит принимать дела Эльбрусской экспедиции. Президиум Академии наук СССР предложил доктору наук профессору Сулаквелидзе пост ее начальника.

«Ну, так что же, Георгий Константинович, выходит, сможем вскоре поздравить нового хозяина Эльбруса?» — принял его в одном из московских институтов академик. Улыбнувшись только уголками рта, он поглядел на лежащее под стеклом стола фото горы. Академик не один год сам был начальником возрожденной после войны Эльбрусской экспедиции.

Теперь речь пошла о будущем. Пусть в самом академике, в конкретном, деловитом их разговоре не было ничего от фантастики, от романтики вообще. На рабочем столе — лишь несколько библиотечных карточек. Перекидной календарь с пометкой:

Но Сулаквелидзе знал, что в судьбе этого человека и плавание на первой дрейфующей в полярной ночи льдине и широкие генеральские погоны военных лет.

Академик ничего не сказал о славных традициях Эльбрусской экспедиции, этого братства искателей, созданного по инициативе таких двух корифеев, как Иоффе и Вавилов. Не напомнил о том, что это ведь Сулаквелидзе, невысокий техник-лейтенант в пилотке (альпинисты даже зимой не сменяли ее на ушанку), именно он в феврале сорок третьего сбрасывал свастику с вершины Эльбруса, водружал советский флаг, и теперь под его алым пламенем поведет в наступление эльбрусское подразделение передовой советской науки.

Академик был конкретен…

…Лавины. И в смысле физики снега и в более прикладном понимании. Оптика атмосферы, Сток ледниковых вод. Все это остается. Но не склонен ли Сулаквелидзе, если пойдет в экспедицию, подумать о серьезной проблемной теме? Есть ли такая фундаментальная проблема? Есть.

И он назвал град.

Кому браться за это, как не эльбрусцам! Где-нибудь в лаборатории на пике Терскол, тем паче на Ледовой базе, только высуни руку в дверь — и прямо у тебя на ладони отличнейшая мощнокучевая облачность, за которой другие охотятся на самолетах.

Он встал рано и первым делом распахнул окно. Чистейшее небо над Нальчиком. И разметанные по эмали облака — рваные ведьмины хвосты цирусов, про которые в альпинистские годы он говаривал: «Появились цирусья — встали дыбом волосья». Вестники непогоды. Но отныне и надолго такая и будет для него и всех тех, кто соберется в их коллективе, нужной рабочей погодой — значит, полезной.

Повисшие в восточном секторе неба облака плавно наполнялись цветом наступающего дня, всеми оттенками красного: от тихого, цвета вялой розы, до тяжкого багрянца, словно облако было слитком металла, вынутого из термички и еще пылающего изнутри.

По горизонту, над аллеями парка, подобная прибою, возникла и утвердилась изогнутая линия вечных снегов Безенгийской стены, которую зовут Президиумом Главного хребта. Рафинадной чистоты конус Коштан-Тау. Тяжесть массива Дых-Тау, что значит «Небо-гора».

Он быстро оделся и запел вполголоса — конечно же их фронтовую, «Баксанскую» — и дважды повторил куплет: «Помнишь, товарищ, вечные снега, стройный лес Баксана, блиндажи врага. Помнишь гранату и записку в ней, на скалистом гребне для грядущих дней».

Не он ли с боевым дружком Андреем Грязновым складывал эту песню, которая давно уже позабыла авторов и стала безыменной, общей? Не он ли вынул тогда запал из трофейной гранаты и, обезвредив гадину, вложил листок со словами «для грядущих дней».

И ведь наступило оно — грядущее! Стало настоящим.

По асфальту протопали коваными ботинками ребята из Дома туриста. Сразу видно, что новички, «турики»: альпинист обует такие даже не в лагере — только перед льдом и фирном.

Он глядел на «туриков» — они с полотенцами через плечо шли к Комсомольскому озеру, — и ему хотелось крикнуть на весь Нальчик: «Вы, кто вступает на тропу восходителя, и туриста, и исследователя в горах, стойте! Вы, молодые и беззаботные, скиньте шапки. Помолчим минуту в память тех — Пети Глебова, Резо Чабукиани, Дидлы Молоканова, Яши Бадера, всех, кто сложил голову за нас».

…А ту, свою записку, он пошукает. Преотлично помнит это место на предвершинном гребне. Левой ногой идешь по Балкарии, правой — по Сванетии. Похрустывает под кошками фирн.

И слева печет из-за Эльбруса солнце. А справа холодит ветер с ледников. Скоро вершина Донгуза, Стоят разодранные капелькой скалы; потягивается, проснувшись, рвет капля гору. Здесь и положил он в расщелине скал ту гранату. И в ней записка.

Сулаквелидзе принял эспедицию. Вписал в план тему: «Подготовительные мероприятия по изучению физики мощнокучевой облачности и градовых очагов». Для начала… И скорее в Терскол, где у подножья Эльбруса главные лаборатории и точки на ближайших хребтах!

Машина бойко запылила, но Сулаквелидзе запротестовал, когда водитель хотел поднять стекло: «Буду глядеть».

…Степи. Предгорья. Горы. Каскад Баксанской ГЭС. Городок добытчиков Молибдена Тырныауз. Рассыпанными по изумрудному бархату рисинками овцы на альпийских лугах.

Вот и Терскол. Тупик, в который уперлось Баксанское ущелье: справа — отрог пика Терскол, впереди — вынесенный в долину фасад Эльбруса, по левую руку — зеленоватые лапы оборванных ледников, стекающих с вершин Накры, Донгуз-Оруна, Чегета.

Утром на диспетчерской пятиминутке, пока дежурный метеоролог докладывает синоптическую обстановку, Сулаквелидзе успевает оглядеть собравшихся.

Кое-кого он знает по годам альпинизма. Других — по эльбрусским окопам сорок второго года. Вот Николай Гусак: немолодой, с обветренным, прокаленным лицом. Эльбрусский старожил, восходитель, зимовщик, спасатель, острослов. Руководитель «Спасательной службы экспедиции», он то спешит ночью к трещинам Терскольского котла, где заплутались ленинградские оптики, то к Седловине, где бродит никого не признающий и малость запсиховавший альпинист-одиночка. И как установил по отчетам Сулаквелидзе, ни одного несчастного случая в горах за все эти годы.

А вот Виктор Вяльцев. Видного роста, статен, заметен. Сулаквелидзе запомнил Вяльцева еще с той альпиниады, когда кабардинцы шли на приступ своего Минги-Тау и одним из инструкторов был молодой инженер-строитель Вяльцев.

Рядом изящная, даже элегантная, несмотря на суровую горную обстановку, Валя Лапчева. Она капризно выпячивает почти детские губы, но выступает толково, со знанием дела. Валя из Одессы — выпускница тамошнего Института гидрометслужбы.

О притолоку двери облокотился высокий стройный грузин — Нодар Бибилашвили. Как сказали Сулаквелидзе — из «перспективных». Он красив, этот грузин… Матовая смуглота. Глубокие темные глаза с заплясавшей в них искоркой, когда синоптик с унылой дотошностью завхоза перечисляет и температурные градиенты, и характер облачности, и бесконечные барические элементы вплоть до тех пунктов, которые никак не могут влиять на погоду Эльбруса.

Уж не думает ли он, что Эльбрус и впрямь «кухня погоды», как звала его даже метеорология, не говоря уже о людях непосвященных, А никакая он не кухня. Такой вообще нет. Если и варится где-то погода, то в черных безбрежностях Галактики.

Сулаквелидзе внимательно выслушивает каждого. Да, эта Валя рассуждает очень толково. Умен и ее сосед (непонятно только, почему он — молодой ведь! — так осторожничает: во всем оглядка и ссылка на то, что апробировано). Нас ведь ждет поиск. И такие пути, которые не всегда освящены авторитетами. Не потому, конечно, что они мало сделали. Просто надо двигать дальше.

Говорят, восходитель добирается до невзятой вершины на плечах своих предшественников — тех, кто шел, но не дошел до нее. Правда, начинает с завоеванного, а дальше — поиск, разведка нехоженых маршрутов.

…И еще одно утро — серое, хмурое. Сулаквелидзе разбирало нетерпение. Но облака надо ждать. Он увидел их с балкончика своего домика — что-то похожее на больших баранов, нерешительно остановившихся в небе, перед Чегетским подъемом. Прикинул ветер: юго-юго-западный. Давай, работяга, тяни их на нас! Нахлобучив маленькую сванскую шапочку — пагу и закинув за ухо тесемку, жадно вдохнул ветра, полного свежестью дальних вершин.

Деловито напомнил товарищам:

— Сегодня проводим первую совместную серию наблюдений. С работами каждой группы я познакомился. Сегодня, как и условились, в один общий физический момент — график у всех на руках — берем во многих точках пробы из одного облака.

И, проверяя еще раз себя и других, огляделся…

Два грузовика, торчащие из-за бортов приборы. Похожие на металлические гитары, ловушки для тех капель, из которых и состоит любое облако. Бобины с покрытой сажей пленкой: на ней капли будут оставлять свой автопортрет — реплику, как говорят физики. И другие приборы: для измерения электрических полей, скоростей воздушных течений, тепла и холода в этом небольшом мире, который зовется облаком.

Закинув голову, увидел светлую тушу аэростата. На тросах через каждую сотню метров подвешены ловушки и счетчики. Будут дрейфовать вместе с облаком и докладывать о водности.

Последним он глянул на стоящий в стороне зеленый автофургончик локаторщиков с выжидательно уставившимся в сторону облачности дюралевым ухом. У этих ребят сегодня день большого старта: проникнуть радиолучом в облако, первое из многих, ожидающих их. Отразившееся от скоплений влаги радиоэхо прочертит на экране локатора вздрагивающие импульсы. Они-то и станут после расшифровки первыми строками будущей лоции облаков.

Четверть часа спустя головная машина начала подниматься по дороге, которая вьется серпантинами, то уходя в боковое ущелье Волчьих Ворот, то снова возвращаясь на склон Терскол-Ака.

— Держись все время у верхней границы облака, — напутствовал шофера Сулаквелидзе. — Другая машина пойдет в нижнем горизонте этого же облака. Понятно?

Тоскливо заверещала альпийская галка. Ей ответила другая, заголосили и где-то повыше. Совещаются, значит: не пора ли уходить от непогоды. Пока там метеорологи разложат пасьянсом свои карты, галка по своему птичьему прогнозу уже уйдет в убежище среди скал.

Лапчева, за ней химик Балабанова и синоптик Глушкова подняли капюшоны. Первая волна сырого холодного дыхания. Еще не облако — только текущий от него ветер. Сулаквелидзе с Гусаком стояли у края дороги, глядя в долину, где мерно вздрагивало серо-белое колыхание. Сулаквелидзе бросил в пропасть недокуренную папиросу. Задумался. «Что еще?» — сердито обернулся к Гусаку, который на правах старого друга без всяких церемоний ткнул его в бок. Гусак молча указал трубкой.

Перед ними парил упавший было вниз окурок. Сулаквелидзе следил за ним с пристальным вниманием. Окурок вибрировал, на какой-то миг даже недвижно повис перед ними. «Типичное вертикальное движение свободной атмосферы».

— Похоже, Гоги, что долина уже прогрелась, — деловито пыхнул дымком Гусак. — Окурок твой не просто так улетел. — Глянул в сторону Азау. — Облако к нам уже поднимается. Только бы ветер не сменился.

Сулаквелидзе, прищурившись, разглядывал белые валы над долиной. Она уже действовала как многокилометровый цех по производству мощнокучевой облачности, и никто не срывал ей поставки влаги, тепла, ветра, восходящих потоков.

Сулаквелидзе стоял, выдвинув вперед ногу и выжидательно пригнувшись, похожий на занявшего боевую стойку боксера; маленький, взъерошенный, сдвинувший на затылок войлочный грибок шляпы, поглядывающий на сотрудников, фигуры которых то выплывали в окнах наползавшего тумана, то снова превращались в мутные, дрожащие пятна.

Наконец-то! Голос в поданных ему наушниках. И синхронно поданный с командой по радио удар в обломок рельса, исполняющего роль гонга.

— Приступаем к серии.

«Дело в том, — думал он, — чтобы использовать наше, в полном смысле слова, высокое положение. Ведь даже низшая точка, обсерватория «Терскол» — это уже «2 200», а можно работать, если это понадобится, по всему Эльбрусу, вплоть до самой вершины — «5 633». Вот что надо использовать! Забираться в каждое рабочее облако. Оседать в нем. Прослеживать за его невидимой снаружи, скрытой в этом непрерывном колыхании жизнью — от возникновения до распада».

И зашагал по вьющейся серпантинами дороге. Первой стояла Лапчева. Сдвинув брови, она подняла металлическую гитару-ловушку.

Сулаквелидзе молча наблюдал, потом раскрыл пошире входной люк другой ловушки. С еле различимым шорохом ползла внутри прибора покрытая сажей пленка. Влетавшие в приемную щель капли из стремительно надвигавшегося облака натыкались на пленку и, прежде чем умереть, испарившись, оставляли автопортрет на целлулоидном кадрике, Заполняли анкету — исповедь жителя небес людям земли.

Сулаквелидзе орудовал теперь с другой ловушкой. Метров на триста повыше.

Тяжело отфыркиваясь, подоспел «газик». Сулаквелидзе заторопился на вершину одной из высотных точек — пик Терскол, отметка «3 000».

Там сразу взял наушники, решил связаться со всеми точками.

— Слушай, вольный сын эфира, — повернулся к радисту. — Неужели нельзя отстроиться от этого треска?

В наушниках шипело, щелкало, трещало.

— Облако, начальник, — сказал радист. — Слишком наэлектризованное. Средние волны вовсе не проходят. Перехожу на УКВ.

— А аэростат? — тревожно осведомился Сулаквелидзе.

— Уже спустили, сейчас застропливают на стартовой площадке.

Сулаквелидзе связался со всеми точками по УКВ: «Обстановка? Приборы? Люди?»

…Он не стал откладывать до утра и забрал в свой домик все показания ловушек. Разложил по столу отпечатки капель, монтируя их во времени и пространстве. А ну, капелька, развяжи-ка язычок, расскажи о себе! Но капелька, сказав несколько слов, умолкла. Неполным оказался весь ее ответ: с паузами, долгими пропусками. А ведь осадки из облака выпадали обильные, они же видели их! Но ловушка не показала такой водности в облаке. Не поспевает, что ли, пленка за каплями, отстает в этом забеге с облаком по узенькой целлулоидной дорожке прибора?

Дело, значит, в ловушке! Сулаквелидзе вышел, пошаркал несколько минут по гравию возле одного из домиков и решительно постучал в темное окно.

…Они долго толковали. Благодушный умница Левин — физик, теоретик, расчетчик — и всегда озабоченный, подстриженный по-солдатски под нулевку, скуластый, в сильных очках Чудайкин — приборист, зимовщик ледника Федченко, знаток всех форелевых мест на здешних реках. Решили: мастерим новую ловушку. Начали с модернизации на большую водность заборной щели. Кончили принципиально новой схемой. Теперь-то попробуй только не ответь, капелька, на поставленные новой ловушкой вопросы!

День уже подходил к концу, когда репродуктор сдержанно забулькал и распорядился: «Никому из группы физики облаков не покидать территорию. Метеорологи обещают рабочую облачность».

Чудайкин паяльной лампой приваривал последние планки к ловушке, вслушиваясь в доносившийся с разных концов терскольской усадьбы чуть осипший, с резко перекатывающимся «эр» голос Сулаквелидзе.

Снова забулькало радио: «Серия назначается на семнадцать ноль-ноль. Машине подниматься на Терскольский склон. Микрофизикам брать пробы каждые десять минут. На точках «пик Чегет» и «пик Терскол» проводить метеонаблюдения над облачностью. Ввиду грозовой обстановки аэростата поднимать не будем. Подготовиться к сбросу ловушки с шара-зонда».

Облако чуть коснулось бокового ущелья Волчьих Ворот, но, словно поняв, что его ждут, приблизилось и нависло над терскольскими соснами. Ближе к турбазе раздувалась серебристым пузырем оболочка шар-пилота. Сейчас скажут о полном развитии облака. Скажут высоту верхней границы. Чудайкин протер очки: облако не больше чем метрах в двухстах над ними, И штиль. Поглядел на последние сосны на склоне. Разве что чуток шевелятся ветви. И там вроде тихо. Значит, не унесет черт те куда ловушку. Хорошо — одна ведь такая!

«Даем данные: высота верхней границы облачности одна тысяча двести метров».

— Установить сброс ловушки на тысячу триста ровно!

И шар светло поблескивает сначала на фоне леса, потом выходов базальта, потом на светлом вечернем небе.

На юге темнеет быстро. В загороженном хребтами Терсколе особенно. Чудайкин поднес к близоруким глазам часы. Только семь минут после запуска. А казалось… Тут яркая вспышка прочертила линию в сторону Ирикского ущелья. Это выпущенной в момент приземления ракетой давала знать о себе ловушка.

— Искать пойдем с утра. Темно.

Утром они вынули пленку. То, что надо, — все облако!

— Это не просто модификация известного до нас прибора, — веско сказал Сулаквелидзе. — Теперь мы сможем увидеть всю картину распределения водности в облаках.

И ему, нетерпеливому, горластому фантазеру, показалось, что он уже нашел контакт с облаками.

Правы ли те французы? Нет, ему больше по душе слова Дмитрия Ивановича Менделеева: «Настанет время не только точного предсказания погоды, но и полного ее ведения, мыслимая в будущем даже борьба с погодой».

Еще одна серия наблюдений подходит к концу.

Шумно топая, что-то кому-то на ходу внушая, вваливается Сулаквелидзе.

— Включили сегодня все новые и старые ловушки, следим за температурой, ветром — всеми, словом, параметрами облака. Меня радует, ребята, что забираемся мы в него со всей аппаратурой, оседаем, так сказать, в облаке!

Уселся на табуретку, взялся за ручку настройки. Благодушно мурлыкал, когда понимал, что он видит, сердито жевал папиросу, размышляя над непонятным сигналом. На экране были перед ним только иероглифы, знаки, символы. Не облако, форма которого всегда башня. Не очаг, форма которого скопление, сгущенность, вроде рождающихся галактик. Не падение града, форма которого косая полоса. Ничего этого! Только иероглифы, И ему труднее, чем египтологу или специалисту по клинописи, ибо их ошибка — ну, самое большее не та датировка чьей-то гробницы. Его — почти равна ошибке на пограничной заставе: проморгал приближение, пропустил врага — ущерб полям и садам.

— А ведь разобравшись с тем, как поднимается поток в облаке, мы сможем подобраться и к тому, чтобы найти меру оценки градоносности, а значит, и меру воздействия, — сказал Сулаквелидзе.

Как идет заполнение водой плывущей по небу бочки? Где в ней больше и где меньше влаги? Равномерно растекается она или образует еще одно озеро внутри главного? И каковы размеры капель, из которых состоит вся система? И когда и как вырастают они в облаке до таких размеров, чтобы сначала уравновесить силу поднявших их течений, дрейфовать над ними, а затем, набрав веса, пересилить их и, пробив воздух, возвращаться на землю?

Когда эльбрусцы подступались к этой теме, многим казалось, что одного летнего сезона хватит, чтобы подвести нужную численную основу под все известное науке об облаках. Как спокойно жилось и думалось тогда! Облако, где, как было известно, слева поднимаются в нарастающем с постоянной скоростью потоке капли, а справа выливаются дожди или грады, это облако представлялось элементарным, вроде покачивающегося над Землей коромысла. Слева — приток. Справа — отток. Качайся себе коромысло на плече у планеты! А теперь…

Каждый день приносил новые данные, и они, эти данные, расшатывали устоявшиеся, традиционные представления.

Не о таком ли сказал французский физик Бион: «В науке самое простое — найденное вчера и самое сложное то, что будет найдено завтра».

ВОСХОЖДЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

— Отсчет, — бросает Бибилашвили, не отрываясь от экрана.

Отразившись от поднимающегося в облаке шара, радиоэхо возвращается на экран. За полетом шара следят и по теодолиту.

— Дальность пять километров сто пятьдесят метров. Угол — сорок. Азимут — двести пятьдесят.

Такой отсчет проводится каждую минуту. Меняются цифры. Их записывают, прослеживая движение шара: пространственные координаты, дальность, угол наклона, словом, его место в небе. Теперь достаточно простых расчетов, чтобы знать скорость восходящего в облаке потока: десять метров в секунду… двенадцать… двенадцать три четверти — все нарастает. За шестнадцать уже… Да, так и должно быть по утвердившемуся в науке представлению — нарастать ей до той неосязаемой линии, где, собственно, кончается облако.

Но Сулаквелидзе одолевают сомнения. Так ли распределяются воздушные течения внутри облака, как показывают столбцы цифр?

— Ведь мы решаем с вами, — говорит он, — не какую-нибудь стационарную задачу. Мы не можем даже исходить из каких-то безразмерных величин. Должны получить все данные для решения из самого облака, а беру я наши графики и задумываюсь над одной простой вещью: по теории ускорение восходящих потоков в облаке — величина постоянная. Но тогда для созревания града нужно много времени, а это значит огромные облака. А что имеем мы? Находит совсем даже небольшое облачко, а град шпарит из него вовсю.

Кирюхин, физик из Ленинграда, дал справку:

— Помнится, Лудлам довольно близко подходил к этому же. Из последних его работ прямо напрашивается вывод: постоянной скорости не бывает, с высотой она как-то изменяется,

— Но членораздельно Лудлам этого не сказал.

— Чего нет, того нет. Скажи хоть ты, Нодар.

Бибилашвили смущенно улыбнулся.

Вспоминая тропы своих путешествий, Юрий Николаевич Рерих рассказал автору: на одном из самых тяжелых, ведущих в Тибет перевалов, где с весенним таянием снегов проступают отмечающие весь путь черепа и скелеты, высечено на скале: «А научились ли вы радоваться препятствиям?»

Сулаквелидзе не довелось бывать в этой стране. Но он был альпинистом и не боялся никаких дорог, пусть ведут они в облака. А если так, то и он и те, кто работал рядом с ним, научились любить препятствия.

Он вылетел в Москву. «Ваша аудиенция не будет продолговатой?» — вежливо осведомился дожидавшийся академика иностранец. «Нет, что вы!..» Они договорились с академиком: «Работы по физике облаков продолжаем — развиваем вширь и вглубь, увеличиваем число лабораторий, то есть проблем, а с весны начинаем новые опыты прямого воздействия на градовые облака». — «Чем же?» — «Химией». — «А транспортировка?» — «Ракетами и дымлением».

И эльбрусцы раскинули свой табор в Алазанской долине, на этом главном виноградарском проспекте Грузии.

Над здешним Гомборским хребтом господствует вершина Цвитуры. С ее поднятой на 2 тысячи метров площадки, как и со старинных башен вдоль Военно-Грузинской дороги, можно было загодя видеть возникавшие на горизонте вражеские полчища. И так же, как стража зажигала огни над зубцами башен и их тревожно поблескивающий пунктир будил столицу Картли, почти так будут и они при появлении туч зажигать костры на вершине Цвитуры, и дым, возгоняя йодистое серебро в облака, не даст созреть граду.

Как это произойдет?

Если водяной пар замерзает при соприкосновении со льдом, то же будет и при его соприкосновении с любой имитацией льда. Все довольно просто: не замерзшие капли непрерывно испаряются, их дыхание начнет оседать на введенных в облако кристалликах, центрах замерзания, появятся хлопья первых снежинок, а если заморозим не успевшие укрупниться капли, не вырастет крупный град, и, растаяв на пути, они упадут на землю дождем.

У кристаллов йодистого серебра идеально близкое к ледяным кристаллам строение. Удается обмануть этим сходством и каплю. И она, капля, которая вопреки нашим земным представлениям на большой высоте замерзает лишь при температуре минус 40 градусов, она же при встрече с крупинками аргентум йода замерзает при минус пяти…

Потом, возможно, должность такого вот облачного провокатора будет поручена и более дешевым субъектам, вроде соли или сажи. Пусть поработают как очаги замерзания.

…Экспедиционный самолет летел над Алазанью. По сигналу второго пилота перешли к большому стеклу штурманской кабины. Сверили часы: через две минуты самолет вытрусит порцию соли на облака. За их разрушением уже следят наблюдатели снизу.

Машина накренилась, входя в вираж. Кирюхин показал на склон. Сулаквелидзе согласно кивнул: вижу. Облако оседало, словно, проходя над ним, самолет с силой подтолкнул его плоскостью. Быстро оседает. Он и не ожидал, что так будет! Вот уж только белесые клочки, зацепившиеся на склонах Гомбор, над пастбищами, прилипли к хребту, а потом задвигались… Почему-то кверху — непонятно маленькими кучками.

В селе Руиспири они взяли острого тушинского сыра, зеленого лука, травы цицматы и деревенского «Киндзмареули». В этом деле ленинградский гость оказался сведущим не хуже грузин. Вошел седой почтальон, с простой воспитанностью сельского жителя поклонился сначала приезжим.

— Говорят, вы, ученые люди, знаете уже, как град от нас отгонять, — начал он.

— Не сразу это будет, дорогой, пока только учимся, как опасные градобойные облака разбивать.

— И это хорошее дело, товарищ, а я вот почту вез и все на самолет твой глядел… Не понимал, товарищ, что это он сверху солить собирается.

Буфетчик в круглой черной шапочке поставил блюдо с жарким.

— Молодой барашек, кушайте, пожалуйста.

Сулаквелидзе улыбнулся.

— Не баранину, понятно, солить, а облака. Мы ими занимаемся.

Почтальон разгладил усы, принял поднесенный ему стакан.

— А за баранов ты не обижайся, уважаемый. Твое здоровье!

— Твое тоже. Но при чем тут бараны? Наше дело — облака, погода.

— Очень даже при чем. Они твою науку первыми у нас признали. Каждый день, кроме выходного, я в горы иду, каждый день одно и то же вижу. Только самолет ваш загудит, вся баранта бегом в гору. Как на спартакиаде.

— Ничего не могу понять у тебя, извини, конечно.

— Почему это не можешь. Соль вы сыплете? Сыплете. Овцы соль уважают? Еще как! Скучают, когда ее нет! А самолет, значит, у тебя летает, солью травку нам посыпает. Овцы и приучились. Он загудит—они за ней бегут. Здоровья тебе и твоему дому, хороший человек!

Ученые переглянулись. Округлое лицо Кирюхина, сохранившее задорные черты саратовского комсомольца, расплылось в неудержимой улыбке. Вот это да! Не облака, значит, на склонах оседали, а бараны по ним поднимались.

О многом говорили они после этого с Кирюхиным.

Лесовед по образованию, потом физик, Кирюхин возглавлял до войны Институт искусственного климата. Живой, мыслящий, увлеченный, доброжелательный, широко осведомленный, он увидел в Сулаквелидзе то чутье, без которого нет открытий. А Борис Викторович Кирюхин пришелся по душе всем в экспедиции.

Они сошлись на том, что град — явление поразительно сложное. Но воздействие на него — они не то чтобы твердо знали, только почти неосознанно чуяли, — это воздействие может оказаться элементарно простым.

Два друга подолгу бродили в горах, поглядывали на дымки дальних селений и на вечерний туман, не спеша вползавший в долину. В раздуваемых ветром плащах они чем-то напоминали аквилегов, так именовались у древних этрусков жрецы, «повелевающие» облаками.

…Сколько веков наблюдают эту мелочишку — град, а подступились мы к ней всерьез, на сколько-то продвинулись — и как в глухую тайгу зашли. Глядишь на нее, градину, и даже простым глазом заметно, что она вроде луковицы: слоистое строение, слои то мутные, то прозрачные — прямо хрусталь. Так и видится, как в атмосфере пульсировала она вместе с потоком в облаке: где намерзает, где лишнюю воду стряхнет, где еще ею умоется. И вот лежит у тебя на ладони, и в этом комке застыл пульс всего облака, дразнится — попробуй разгадай!.. Пора пришла сочетать все наши визуальные наблюдения с самой строгой микроскопией, с моделированием, воспроизведением, вплоть до чисто математической модели, всего: и облака, и града, и потока. Да, нужно! Кое-что мы уже понимаем. Знаем, что здесь на десять, двенадцать гроз в горах один град. Что вертикальные движения в облаке для града — вещь обязательная, что градовые облака привязаны к горной местности, — так, во всяком случае, и в Алазани и Приэльбрусье. Знаем и роль конкурирующих частиц, которые забирают у капель переохлажденную воду и, как хороший насос, откачивают ее, уменьшают водность всего облака.

Тупоносая машина Сулаквелидзе моталась теперь между тремя углами географического треугольника. Обсерватория Терскол под Эльбрусом: продолжение работ по физике градоносных облаков, водность, восходящие потоки, градовые прогнозы. И новый форпост в Долинском, курортном предместье кабардинской столицы Нальчика: моделирование градин в большой, от подвала до крыши, трубе, микроскопия, химический аппарат воздействия, вся длатематика. А здесь, на временной точке на Цвитуре, — воздействие на облака. Курьезный случай с баранами не зачеркивал, конечно, метода, но Сулаквелидзе хотел добиться большего.

Со стороны он напоминал человека, который в одно и то же время держал экзамены в вуз, заканчивал девятый класс, работал над кандидатской. Но он был не один, а во множестве лиц и умов. Он понимал, что, если, расчленив проблему, решать ее только последовательно, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, разрешение растянется на долгие годы. А так — каждый на своем участке, и важно только не упускать из поля зрения хода работ каждого, чтобы к нужному дню сошлись все участки и возникла цельная картина, хотя и выложенная из мозаики.

Сулаквелидзе нарисовал на папиросной коробке пирамиду. Это облако. В нем три устремленные по вертикали стрелки: восходящий поток. Допустим, что скорость потока в границах облака непрерывно возрастает. В конце концов это признано всеми. Он полистал труды Воейковской обсерватории. Конечно же… В семьдесят четвертом томе это еще раз подтверждается и цифрами и выводами. Скорость потока возрастает все время, пока живет облако, на один-два метра в секунду.

Это пульс облака. Прощупать его трудно — не наложишь руку на запястье. Но луч локатора — та же рука, только вытянувшаяся на тысячи метров, до облаков.

Однажды они с Нодаром видели облако — оно образовывалось над Гори, и перемещалось к Кахетии, и завершало цикл странствий и жизни над Лагодехи. Прошло больше двухсот километров. Неплохой это был водовоз. И тащил он над Грузией целое море — не выливая, не расплескивая. Море без берегов, но со своим облачным ритмом приливов и отливов, течений и мертвой зыби.

Сулаквелидзе и занялся на этот раз течениями.

Восходящий поток… Все эти месяцы Нодар специально занимался тем, чтобы узнать, как он меняется по высоте.

Теперь можно, исходя из полученного, нарисовать на коробке схему рождения ливня. А град — тот же ливень, только в свежезамороженном виде.

Значит, так… Идет вверх, в облаке, поток. Подъемной его силы хватает на то, чтобы поднимать не только мелочь (она в пролете обдувается, испаряется), но и крупные капли.

Какое-то время поток удерживает на себе скопище влаги. Но вот капель уже столько, что они перебарывают удерживающую их силу, начинают падать. Встречный поток останавливает падение. И капля парит в полете и снова растет за счет сонмов набегающих на нее мелких капель.

Казалось бы, скорость падения уже больше скорости поднимающегося воздуха, но нарастает ведь и сам поток, и капля висит и обдувается набегающими снизу.

Как это все стройно получается. Логично! Умно!

Возникает и растет крупнокапельная фракция — очаг града, и понятно, почему бывают мощные осадки из небольших облаков.

Все встает теперь на свои места. Подставить только под каждый пункт найденного механизма численное обоснование и приступать к воздействию на град, исходя из новой схемы.

Сулаквелидзе объяснил все Нодару: мол, механизм возникновения градовых осадков продуман. Все весьма логично. Нужно теперь оснастить некоторые моменты наблюдениями.

Но не зря предупреждали капитанов лоции Арабского Востока: «Не так дуют ветры, как хотят корабли». Новые наблюдения Нодара разметали логические построения.

Сулаквелидзе вынужден был признать:

— Нет постоянно возрастающей скорости. Нет моей гипотезы, — Обернулся к Нодару. — Ну, а что ты скажешь насчет завихрений в потоке, о которых сообщается в литературе?

— Наблюдения показали: они бывают только на стадии разрушения облака, когда пошли осадки.

Тогда… два мощных потока — вверх и вниз. Наливает и выливает. Столкновение сил, бой потоков. Баламутят все облако. В такие не залетают даже самолеты: ни сталь не выдерживает, ни клепка, ни дюраль. Капли, разбивающие металл…

Усмехнулся: «И почему им было не разбить и мою концепцию?»

Нодар деликатно коснулся спортивной курточки Сулаквелидзе. Тот вспылил:

— Да, не гляди ты на меня, как на обманутую невесту! Мы же получаем больше, чем теряем. Я уверен.

И все-таки было обидно. Он-то с Кирюхиным собрался было выводить подытоживающее уравнение. И вот, пожалуйте!

Но в эти именно дни задумался Сулаквелидзе над термином, который укрепился, когда от чисто описательной, не очень-то надежной метеорологии с приходом в нее представителей точных дисциплин отпочковалась физика облаков. «Отрицательная подъемная сила». Сила! Но о т р и ц а т е л ь н а я.

Нет, они вовсе не в тупике. В самом отрицании равномерного нарастания скорости потока и таится утверждение: падение скорости создает ту область, где может аккумулироваться влага. И так в любом по размерам облаке.

Нет, мы вовсе не заблудились в непроглядном тумане, ребята! Сейчас я определюсь. Пусть нет на руке компаса и дуют ветры не наших румбов. Давай, альпинист, двигай, попотей сначала под рюкзаком на сползающих под ногой моренах, взмокни на крутых подъемах, но войди, чтобы быть на вершине.

Восхождение продолжается!

Назавтра он явился на работу спозаранку. Стал перелистывать труды Главной геофизической обсерватории, которая носит имя Воейкова. Нашел, вчитался, заложил куском лавы с вершины Эльбруса страницу и улыбнулся совсем мальчишеской улыбкой. В том научном споре, который он то уверенно, то сомневаясь вел этот год, в споре с устоявшимися формулами постоянного нарастания восходящих потоков, споре не только с другими, но и с самим собой, и с собственными ошибками и заблуждениями, его теперь почти неожиданно поддержали исследования обсерватории. Вот выведенные там кривые скоростей потока. Они показывают то же, что нащупано и здесь: сначала скорость воздушного потока в облаке действительно нарастает, но только до того условного экватора, который делит облако. А выше? Да, выше этот поток — смотрите записи Бибилашвили, Хоргуани, Лапчевой, — выше он теряет силу, поднимается все медленнее, пока не сойдет на нет. А если скорость спадает, вот вам и условия, чтобы на верхних этажах облака, в его тихих заводях, ничем не тревожимая накапливалась влага. Зона аккумуляции. Считали, что ее не может быть в облаке небольшой высоты, но она есть. Зона набирает влагу. Она — как инкубатор. И здесь может вылупиться не только благодать дождя, но и ярость града. Его высиживает царящий в зоне холод. И тяжесть градин заставляет пульсировать в облаке зону влажности, пока ее сила не переборет подъемной силы потока. Тогда ливень. А замерзший ливень — это град.

Они увидели, наконец, высунувшуюся из облака нитку. Ухватили, вытащили. Облако — это труба, сквозь которую протягивается влага. И где-то в нем — работающая подобно губке зона аккумуляции.

— Чем, собственно, подкупает новая теория восходящего потока? — рассудил Кирюхин, — Тем, что не создает идеализированного представления об облаке. Взята из природы, а не навязана ей.

Сулаквелидзе смущенно улыбнулся. Чуть было не навязали. И потом… Ведь даже теперь, когда усилиями многих найдено главное, за каждыми распахнутыми воротами возникают стены новых крепостей. Ледяная росинка таит еще множество неясного.

ВЫСТРЕЛЫ НАД ПЛАТО

Они разгадали ее.

Было известно и до эльбрусцев, что в атмосфере появляются крупные водяные частицы (10–30 микрон). В полете такие капли растут, увеличивая свои размеры до 20–50-100 микрон. Обычно их приходится по одной на кубический метр облака.

Они и есть зачинщики ливня или града.

Исследования экспедиции показали, что вопреки учению Лудлама в образовании града все решает не набегающая, облепляющая великанов водяная мелочь. Это было заблуждением. Данные опытов Лапчевой свидетельствуют: мелочь — та, что распыляется в полете, — не в силах создавать устойчивые скопления влаги. А град, установили они, порождают большие водности — целые водохранилища внутри облаков.

Эльбрусцы смоделировали все условия для возникновения града и увидели, какой же это жадный и беспощадный захватчик — крупная капля. Каждая из них, падая, способна увеличиться в десять раз. А снизу, навстречу ей, подает сырье транспортер воздушного потока. По оси этого столба и идет фронтом на три-семь километров рост града. Созревает он за три-пять минут.

Для того чтобы разобраться в этих трех минутах, они работали больше четырех лет. Но, когда разобрались, стало ясно, как с ним, градом, воевать.

На этот раз в разговоре с академиком решили: пора взять под охрану от града какую-то определенную территорию. И найти, испытать более надежные средства транспортировки химии в облака — не дымить наугад. Пожалуй, лучше всего использовать зенитные орудия.

…Осенний лагерь разбили на покрытой жесткой травой вершине Мушта, высотная отметка «2130».

Вечером, перед первым выстрелом, Сулаквелидзе показал Нодару вырезку из газеты:

«Однажды я был в деревне и беседовал с крестьянами. Меня спросили:

— Скоро будет так, что кнопку нажмешь — и дождь пойдет?

— Будет и такое время, — ответил я.

Вы знаете, что еще не настало такое время, чтобы после нажатия кнопки начинался или прекращался дождь, но в нашей стране советским народом осуществляются самые дерзновенные мечты».

— Это Хрущев?

— Да.

— А где выступал?

— Перед строителями Братска. Но там уже нажали кнопку. Да не одну!..

— Очередь за нами…

— А знаешь, Нодар, — без обычной задиристости, с большой внутренней верой произнес Сулаквелидзе. — Я чувствую: она уже почти под рукой — эта кнопка.

Спать в эту ночь Сулаквелидзе не ложился: ждал облака. В четвертом часу его позвали локаторщики, показали пятно на экране. Пятно явно приближалось, белело, словно в него подливали свежее молоко.

Сулаквелидзе знает: критерий градоносности облака — это и критерий воздействия на него. Знаешь силы скопившегося для удара противника — знаешь, и чем их отразить.

И еще: выдержка, но только бы не передержать — ведь в предельно яркую зону отражения палить поздно: из такой уже пошел град.

Он вышел, огляделся. Чернота холмов. Смутное видение Эльбруса. Тени людей на сероватом небе. Снопы от зажженных на автомобилях фар, озарившие батарею.

Локаторщик обнаружил зону в три пятьдесят.

Первый снаряд послали в четыре десять.

Какие-то минуты — и на плато упали первые капли. Хлынул крупный дождь. Сулаквелидзе запрокинул лицо: «Это уже мы, наша работа! Была градовая зона — превратили в капельную!»

— Быстренько связываться со всей сетью! — гаркнул так зычно, что приказ не понадобилось дублировать по радиоголос начальника отразился где-то в дальних балках.

Скоро подгонит новую зону. Вон оно, облако!..

Сулаквелидзе пошел к радистам: как там летчики?

«Объем вашего облака более двадцати кубических километров», — сообщили с борта самолета. «Пробы берете?» — «По всему вертикальному разрезу». — «Хорошо! Теперь улепетывайте подальше от облака. Ровно через три минуты обстрел. Еще через одиннадцать — заходите снова, берите пробы».

— А облако содится, честное ведь слово! — возбужденно закричал он после этого, второго выстрела.

…Утро.

К северу уже идет устойчивое волновое возмущение. Будут облака. Будет град. И для него припасена теперь не соль, как для алазанских баранов, кое-что посущественнее.

«Надвигается мощная фронтальная зона, — сообщают локаторщики. — Длиной километров десять, шириной — около двадцати. А очаг, где зарождается град, находится на высоте примерно двенадцати километров».

Да, такой дымом не достанешь — только снарядом.

— Пожалуй, пора, — бросил Сулаквелидзе.

— Огонь!

…Это в минуту волнения Сулаквелидзе бросил «содится», вообще-то он отлично знает русский и сейчас торжествующе произносит…

— Садится…

А отражение зоны на экране локатора начинает заметно расплываться. Бибилашвили смотрит на часы: пять минут прошло после обстрела. И все больше размывается пятно, только дрожащая вуаль, клочок. И ничего! А над плато — мелкие моросящие осадки, плач тучи по неродившемуся граду.

День спустя посылали по снаряду в градовые очаги, прекращали обстрел и снова — по снаряду. Объехали поля. У деревни Кызбурун ни градины, на пути, где не стреляли, — все бело. Град выпал там, где прекращался обстрел. Начинался обстрел — прекращался град.

И локаторщики подтвердили: когда зенитка замолкает — очаг в облаке начинает на глазах распухать, как тесто в кадке.

Особенно внушительно выглядело чугунное, отливающее мраком облако, двигавшееся от Пятигорска. В него послали дюжину снарядов. Тут же объехали округу. Увидели: склоны вдали сплошь седые — град, а в том секторе, где вели направленное воздействие, — ни крупинки.

Локаторщики сообщили: облако было в основном капельным с малой примесью кристаллов. Загнанные в него конкурирующие частицы забрали переохлажденную воду, уменьшили водность всего облака. А это уже то, что нужно: не осталось в нем ресурсов для роста крупных ледяных частиц. А мелочь? Она дойдет до земли теплыми жидкими каплями. Не страшно!

— Еще лучше найти бы способ прервать восходящий поток, — задумчиво произнес Сулаквелидзе. — Правда, это из разряда мечтаний, а кристаллизация — то, что мы держим в руке. Но вообще работы впереди непочатый край. — И улыбнулся. — Для грядущих дней…

Так были расстреляны первые шесть облаков. Теперь их больше пятидесяти.

Эльбрус — Москва