Уильям АЙРИШ СРОК ИСТЕКАЕТ НА РАССВЕТЕ[2]

Рисунки С. ПРУСОВА

ДВАДЦАТЬ МИНУТ ТРЕТЬЕГО

Тамбур был похож на гроб. Ключ дрожал, когда Куин вставлял его в замочную скважину — третий раз в эту ночь. Человек, который говорит, что он никогда ничего не боялся, лжет.

Замок щелкнул. Они вошли. Он придержал дверь плечом и медленно, бесшумно закрыл ее.

— Он там, на втором этаже, — раздался его шепот. — Я не хочу зажигать свет внизу: могут увидеть с улицы.

— Ты иди вперед, — сказала Брикки, — а я буду держаться за тебя. Только поставлю чемодан.

Она ощупью добралась до стены и поставила чемодан так, чтобы его легко было найти. Потом она взяла его за руку. Они двинулись.

— Ступеньки, — шепнул он вскоре.

Она нащупала ногой ступеньку, и они стали подниматься по лестнице. Есть ли еще кто-нибудь в доме? Может быть, кто-нибудь и есть. Ночные убийства часто обнаруживаются только утром.

— Поворот, — прошептал он.

Новый марш лестницы. Наконец ступеньки кончились.

— Поворот, — выдохнул он.

Его рука повела ее направо. Теперь они шли по верхнему коридору.

Здесь стоял запах дорогой кожи и дерева. Она почувствовала аромат сигарного дыма, очень слабый. Еще что-то ощущалось в воздухе, почти воспоминание о запахе: может быть, кто-то пудрился здесь. Или, может быть, духи.

Они переступили порог и остановились. Он протянул руку, и она услышала, как закрылась дверь.

Зажегся свет — невыносимо яркий после долгого путешествия в темноте.

Стены были светло-зеленого цвета, панели — из орехового дерева. Окон комната не имела.

Самым заметным в ней был мертвец.

Комната принадлежала, наверное, одному человеку, а не всей семье. То, что светские молодые люди называют «берлогой». Две или три короткие полки с книгами, вделанные в стену, — можно считать, что до некоторой степени это библиотека. Здесь стоял письменный стол — комнату можно назвать и кабинетом. В разных местах стояло несколько удобных кожаных кресел, шкаф с бутылками, пепельница. Так что скорее всего — это мужской вариант гостиной.

Она была продолговатая; две короткие стены — глухие, в третьей — дверь, через которую они вошли, а в четвертой — две двери: одна в спальню, другая рядом — в ванную. Куин пошел в спальню. Она увидела, как он задернул тяжелые портьеры на окнах спальни, чтобы с улицы не видно было света.

В ванную Куин не пошел, там, наверное, тоже нет окон.

Она считала, что многое повидала в жизни, все знает. Но этого она не знала. Она никогда не видела мертвых.

Она посмотрела на его лицо. На вид ему лет тридцать пять или около того. Должно быть, у него было красивое лицо. Но в конце концов красивы и ангелы и дьяволы. Морщинки, которые двигались, когда человек жил, превратились в неподвижные швы. Рот, который выражал силу или слабость, горячий или спокойный характер, был теперь просто зияющим отверстием. Глаза прежде были жесткие или добрые, умные или глупые; они стали просто блестящими безжизненными инкрустациями. Смерть отобрала мысль и движение.

Он был безукоризненно одет: крахмальная рубашка не помята, и бутоньерка все еще торчит в петлице смокинга.

Подошвы его туфель немножко поблескивают — от воска натертых полов. Значит, он не так давно танцевал? Но какой толк думать обо всем этом!

Куин вернулся. Она почувствовала — он стоит рядом, и была рада, что он рядом; это хорошо.

— А ты знаешь, как его… — спросила она тихо. Как это сделали — чем?

Она нагнулась. Он — тоже.

— Должно быть, здесь. — Ее рука потянулась к пуговице смокинга.

— Обожди, дай я, — сказал он быстро. Он что-то сделал пальцами, и полы смокинга разошлись. — Вот. — И он глубоко вздохнул.

Маленькое красновато-черное пятнышко нарушало белизну пикейного жилета слева, под сердцем.

— Должно быть, из револьвера, — сказал он. — Да, пуля. — Ранка круглая. От ножа не такая рана.

Он расстегнул жилет. Под ним тоже было красное пятнышко, только крупнее — рубашка впитала кровь.

— Должно быть, очень маленькая пуля, — сказал он. — Я не специалист, но дырочка очень маленькая.

— А может быть, они все такие.

— Может быть, — сказал он. — Я не знаю.

Она сказала:

— Значит, в доме никого, кроме нас, нет. Выстрел услышали бы.

Он огляделся.

— Револьвера не видно, — сказал он.

— Как фамилия людей, которые живут в этом доме?

— Грейвз.

— А это — глава семьи, отец?

— Отец умер лет десять или пятнадцать тому назад. Остались мать, два сына и дочь. Это старший сын; младший — студент, учится где-то в колледже, а дочь — одна из тех, кого называют «дебютантка». Знаешь, о них пишут в газете, в светской хронике.

— Если бы мы могли понять — почему, если б мы знали причину!..

— У нас всего несколько часов, а полиция тратит на это недели.

— Давай начнем с самого простого. Он не застрелился, иначе здесь лежал бы револьвер.

— Да, наверное, — сказал он не слишком уверенно.

— Чаще всего убивают с целью ограбления. Что-нибудь взято из сейфа с тех пор, как ты был здесь первый раз?

— Не знаю, — ответил он. — В тот раз я не включал свет. И споткнулся об него. Потом я зажег спичку, увидел его, кое-как добрался до сейфа, бросил деньги и выбежал на улицу.

— Тогда давай посмотрим. Как ты думаешь, ты сможешь вспомнить, что там лежало?

— Нет, — признался он. — Я очень нервничал тогда, понимаешь ли… Но давай попробуем. Может, я вспомню.

Они вошли в ванную. Куин — первым.

Зеркало на стене создавало неприятное впечатление, будто вместе с ними вошли и другие люди. Кто эти испуганные дети, такие юные, такие безнадежно-беспомощные?

Она не стала об этом думать.

В стене зиял аккуратный квадрат. Куин вынул заднюю часть деревянной обшивки, за которой находился сейф, затем медленно вытащил стальной ящик с деньгами. Открыть такой сейф не труднее, чем отрезать ножом кусок масла.

— Не очень-то крепкий сейф, — заметила она.

— Наверное, его сделали много лет назад… — Он замолчал и покраснел: он сгорал от стыда, она видела, от стыда за то, что он сделал. Все его инстинкты восстали. Хорошо. Так и должно быть с мальчишкой из соседнего дома, если он совершил такую вещь.

Они поставили тяжелый ящик на трехногий табурет и открыли его.

Деньги лежали сверху — деньги, которые он только что вернул. Они их отложили и начали разбирать кипы бумаг — желтые, старые бумаги.

— Вот завещание. Может быть, оно имеет какое-нибудь отношение.

Он продолжал рыться в бумагах, а она стала просматривать завещание.

— Завещание его отца. А он, — она кивнула в сторону комнаты, — был его душеприказчиком. Его зовут Стивен. — Затем просмотрела еще страницу и сказала: — Не думаю, что это имеет какое-нибудь отношение к делу. Все завещано вдове. Дети ничего не получают, пока она не умрет, а ведь убили не ее, а сына. — Она сложила завещание и положила его на место. — Ты говорил, что здесь были какие-то драгоценности; я их не вижу.

На какое-то мгновение у нее зародилась надежда, что похитили их.

— Они во втором ящике, сейчас я тебе покажу. И, по-моему, они не очень дорогие, то есть, конечно, они дорогие, но это не бриллианты или что-нибудь в этом роде.

Он достал второй ящик. Нитка жемчуга, старомодное ожерелье из топазов, аметистовая брошь.

— Жемчуг, наверное, стоит тысячи две.

— Я все это видел; отсюда ничего не взято с тех пор, как я…

Он снова осекся и замолчал, опустив глаза.

— Это не ограбление, — сказала она трезво. — Кое-что посложнее.

Они быстро уложили все в ящики. Последними положили деньги. Он посмотрел на них с ненавистью. Она понимала, она его не винила…

Они закрыли ящики, вставили их на место. Не было смысла закрывать отверстие в стене занавеской. Когда рядом лежит труп, стоит ли пытаться скрыть другое преступление? Да и вообще бесполезно пытаться отделять одно от другого: как только обнаружат убийство, его, конечно, свяжут со взломом.

— Ну, с этим покончено, — сказала она, обескураженная.

Они вернулись в комнату, остановились и беспомощно посмотрели друг на друга. Что делать теперь?

— Бывают и другие мотивы, такие же простые, — сказала она. — Ненависть или любовь. Теперь мы должны…

Он понял. Подойдя к трупу, он опустился на колени.

Она подавила отвращение, подошла и стала на колени рядом с ним.

— Ну, тогда придется посмотреть, что у него в карманах, — сказала Брикки. — Я тебе помогу.

— Не нужно, не притрагивайся к нему; я достану все из карманов, а ты смотри.

Они улыбнулись друг другу, делая вид, что им не так уже омерзительно то, что они собирались делать.

— Я начну отсюда, — сказал он.

Грудной кармашек. Ничего, кроме тонкого полотняного носового платочка.

— Посмотрим левый боковой карман. — Ему пришлось приподнять тело. — Здесь вообще ничего нет, — и вывернул атласную подкладку кармана. — А теперь правый.

— Тоже ничего.

Вывернутые карманы торчали, как маленькие плавники.

— Теперь внутренние карманы.

На этот раз ему пришлось коснуться рукой мертвой груди.

— Вынимай все, — прошептала она.

Он доставал из кармана вещи и передавал ей, а она клала их на пол.



Они сидели, согнувшись, подняв колени. Он молчал, но она по его лицу понимала: ему кажется, что у них нет никаких шансов — слишком мало времени оставалось до рассвета.

Позади них, на книжной полке, стояли часы. Усилием воли — только усилием воли! — они заставляли себя не оборачиваться, но они их слышали. Часы мелко рубили тишину и говорили: «Тик-так, тик-так», — столь насмешливо, столь безжалостно, столь быстро. Они не останавливались, не прерывали своего движения, а шли, шли, шли…

— Портсигар. Серебряный. С надписью: «С. от Б.». В нем три сигареты. Его звали Стивен? Подарил кто-то, чье имя начинается на «Б». — Она захлопнула портсигар и положила на пол. — Спички. Бумажник, кожаный. Две пятидолларовые бумажки и одна долларовая. Два корешка от билетов на сегодняшний спектакль в «Винтер Гарден». Третий ряд, места сто тринадцать и сто четырнадцать. Что ж, по крайней мере мы знаем, где он был сегодня с восьми тридцати до одиннадцати.

— Два с половиной часа из тридцати пяти лет, — сказал он мрачно. — Выходит, нам нужно проследить примерно два — два с половиной часа с того момента, как кончился спектакль в театре. Еще что-нибудь там есть?

— Визитные карточки, деловые, — ответила она. — Какой-то Стафорд, какой-то Холмз, какой-то Ингольдсби. Кажется, все… Нет, обожди минутку, в маленьком отделении есть еще что-то. Фотография. Любительская. На фото — девушка и он сам, оба верхом.

— Покажи-ка! — Он посмотрел и кивнул головой. — Это та, с которой он сегодня вечером вышел из дому. В спальне тоже есть ее фотография — в серебряной рамке. Там написано «От Барбары».

— Значит, это сделала не она. Иначе фотографии в серебряной рамке не было бы. Рамка, может, и осталась бы, но фотографии там бы не было. Здравый смысл подсказывает.

— Ну вот и все — из внутренних карманов. Теперь посмотрю четыре кармана в брюках. Два боковых и два задних. Левый задний. Ничего. Правый задний — еще один носовой платок. Левый боковой — ничего. Правый… Ключ от входной двери и немного мелочи.

Она пересчитала мелочь, задумчиво, понимая, что это не имеет значения.

— Восемьдесят четыре цента, — сказала она и положила деньги на пол.

— Вот и все карманы. А мы не сдвинулись с места.

— Нет, сдвинулись, Куин, очень сдвинулись!.. Не говори так. В конце концов мы же не ожидали, что найдем здесь лист бумаги, на котором написано: «Меня убил такой-то». Мы уже знаем одно имя — Барбара. И мы знаем, как Барбара выглядит, и знаем, что она провела с ним первую половину вечера. Мы также знаем, где они были примерно до одиннадцати часов. Мне кажется, что это очень много. И это мы узнали, только осмотрев карманы.

«Тик-так, тик-так, тик-так…»

Она сжала его руку, чтобы успокоить его, придать ему бодрости.

— Я знаю, — сказала она чуть слышно. — Не смотри на них, Куин, не оборачивайся. Мы сможем это сделать, Куин, сможем, мы успеем!..

Она поднялась.

— Положить все обратно? — спросил он.

— Не имеет значения; оставь, где лежит.

Он тоже поднялся.

— Давай теперь осмотрим комнату, — сказала она. — Ты начинай там, а я начну здесь.

— А что мы ищем? — спросил он хмуро.

Ей хотелось крикнуть. «О господи, я сама не знаю!..»

«Тик-так, тик-так, тик-так…»

Она опустила глаза, чтобы не смотреть на циферблат, когда проходила мимо часов, как страус, который прячет голову в песок. А ведь это не так легко. Часы здесь, на ее стороне комнаты и смотрят прямо на нее.

Книги на полке разделены на две части, и часы стоят посередине.

— «Зеленый свет», — бормотала она, проходя вдоль книг, — «Китайские фонарики», «История…» — Она быстро опустила глаза, — «Тик-так…» Еще один миг из их запаса прошел! Она снова подняла глаза, уже правее часов. — «На север от Востока», «Трагедия Икс…» Не очень-то он много читал, — решила она.

— Откуда ты знаешь? — спросил он.

— Так мне кажется. Когда человек много читает, у него книги более или менее одинаковые. Я хочу сказать — одного типа, а здесь какой-то сброд, совсем разные книги. Наверное, он читал одну книжку по полгода или около того, когда не спалось.

Она первая подошла к столику.

— Куин! — окликнула она после минуты раздумья.

— Да?

— Человек, который курит сигареты, — а мы нашли сигареты у него в портсигаре, — он сигары тоже курит?

— Может быть, многие курят и то и другое. А ты что, нашла окурок сигары?

— А он мог выкурить две сигары? В этой пепельнице два окурка…

Он подошел и посмотрел.

— Мне кажется, здесь был кто-то еще, — сказала она, — какой-то мужчина. Столик стоит между двух кресел. Окурки лежат на противоположных краях пепельницы.

Он наклонился и посмотрел более внимательно.

— Сигары разных сортов, никто не курит так. Здесь в самом деле кто-то был с ним. И посмотри-ка, один из них очень волновался. Посмотри на этот окурок: он гладкий, немножко разбухший, но все же целый, да? А теперь посмотри на второй: он изжеван совершенно. Один из этих курильщиков очень волновался, говорю тебе! — Он посмотрел на нее. — Это самое интересное, что мы нашли, самое интересное!

— А кто волновался и кто был спокоен? Грейвз или другой человек? Этого мы не знаем.

— Неважно! Мы знаем, что здесь был еще один мужчина, и даже то, что они курили сигары разных сортов, показывает, что их разговор не был дружеским. Один из них отказывался курить сигары другого, или ему просто не предложили, и он курил свои. Они курили одновременно, но не вместе, — ты понимаешь, что я хочу сказать? Было какое-то напряжение — ссора или спор.

— Да, это важно, — согласилась она. — Но этого мало. Мы не знаем, кто был тот, другой человек.

Он обошел одно из кресел.

— А вот бокал, который один из них поставил на пол, рядом со своим креслом.

— А около другого есть? — спросила она быстро.

Он обошел второе кресло, посмотрел вниз.

— Нет.

Она вздохнула с облегчением.

— Да, разговор был не дружеский. Я даже начала волноваться. А кроме того, это значит, что Грейвз сидел с этой стороны, где стоит пустой бокал. Он хозяин. Он себе налил, а своему посетителю не предложил. Или, может быть, предложил, но посетитель сердился на него и отказался.

— Все довольно разумно. Наверное, ты права. Хозяин, который не испытывает добрых чувств к тебе, не предложит тебе выпить. Значит, с этой стороны сидел Грейвз. И он не волновался.

— Нам неважно, где он сидел, — сказала Брикки с досадой. — Важно, с кем он сидел.

— Обожди-ка минутку! — Его рука нырнула в узкое пространство между подлокотником и подушкой кресла, на котором, как они решили, сидел посетитель.

— Картонные спички, отрывные, — сказала она разочарованно.

— Я тоже надеялся, что это нечто поважнее, — признался он. — Я заметил уголок. У Грейвза были собственные спички, я их вынул из кармана. Должно быть, эти принадлежат тому, другому. Наверное, он их сунул сюда в волнении. — Он раскрыл конвертик, потом закрыл, хотел бросить, но раскрыл снова.

Он нахмурился.

— Подойди-ка сюда, — сказал он, не отрывая глаз от спичек. — Замечаешь что-нибудь?

— На внешней стороне — реклама жевательной резинки.

— Да нет, не на внешней стороне! Посмотри на спички.

Они рассматривали спичечный конвертик, как какой-то талисман.

— Здесь осталось пять спичек: две в первом ряду и три во втором. Он сжег больше половины спичек для одной сигары, ты это хочешь сказать?

— Нет, ты не понимаешь. Ну, хорошо, смотри: пять оставшихся спичек находятся с правой стороны.

— Да, конечно, — сказала она, — это я с самого начала видела.

— Нет, обожди. Видишь, вот мой конвертик. — Он вынул спички из кармана и дал ей. — Оторви одну спичку, зажги ее и погаси; не задумывайся над тем, что делаешь, просто зажги спичку, как ты зажгла бы ее, например, если бы хотела сварить кофе. Ну, зажигай. Не думай!

Она зажгла спичку, погасила ее и посмотрела на него неуверенно.

— Ну, откуда ты оторвала спичку? С правой стороны. Всякий, кто пользуется такими спичками, держит их в левой руке и отрывает одну спичку за другой справа налево. А в этом конвертике — наоборот. Теперь понимаешь? Человек, который сегодня вечером сидел в кресле, напротив Грейвза, был левшой.

Она раскрыла рот и застыла.

— Я не знаю, кто это был, — продолжал Куин, — как выглядит, был ли он убийцей, но я знаю: он из-за чего-то нервничал, изжевал сигару, у него плохие отношения с Грейвзом, — и он левша.

Она протянула руку и взяла спички. И вдруг он увидел, что она как-то странно на него смотрит.

— Прости меня, Куин, — сказала она сочувственно.

— Что такое?

— Все это никуда не годится.

— Почему, как?..

— Это была женщина. Понюхай, — сказала она. — Просто поднеси их к носу.

Он возмутился:

— Ты хочешь сказать, что эту сигару изгрызла женщина? В этом кресле сидела женщина?!

— Я ничего не хочу сказать ни о кресле, ни о сигаре, просто прошу тебя понюхать эти спички. Ну что?

Она видела по его лицу, что он сдается.

— Духи, — сказал он кисло. — Очень легкий запах духов.

— Спички из дамской сумки. Их носили в сумке целый день. В надушенной сумке. Это сразу видно. Она открывала сумку здесь раз или два. Я почувствовала запах и в коридоре, в темноте. В этой комнате сегодня была женщина.

Он не хотел сдаваться.

— А как насчет сигары? Кто выкурил две сигары — одну крепкую и одну слабую, одну спокойно, а другую — нервничая? Не думаешь ли ты, что он сам?

— Может быть, здесь сегодня был и мужчина — раньше женщины, — а может быть, после. А может быть, вместе!

— Нет, этого не может быть, — сказал он твердо. — Окурок сигары показывает, что мужчина сидел в этом кресле лицом к нему, и, судя по спичкам, женщина тоже сидела здесь. Не могли же они сидеть одновременно!

— А может быть, он попросил спички у нее. Он сидел здесь в кресле и разговаривал с Грейвзом, а она сидела где-нибудь еще и слушала их.

— Не пойдет! Если бы у него кончились спички, здесь где-нибудь была бы пустая коробка или пустой конвертик. Нет, они были не вместе.

— Ну, хорошо, они были не вместе, но это нам ничего не дает. Кто пришел первый? Ведь убийца — тот, кто пришел последним.

— Мы очень скоро разберемся в этом деле, — сказал он мрачно.

«Тик-так, тик-так, тик-так…»

Они стояли около кресла и посмотрели вниз, на пол. Может быть, потому, что они так внимательно смотрели на пол, чтобы не смотреть на часы, они заметили это, хотя ковер был коричневый. Она внезапно нагнулась и подняла что-то, лежавшее на полу, возле кресла, на котором они нашли спички.

— Нашла еще что-то? — вздохнул он.

— Посмотри, — ответила она.

Маленькая, коричневая: две дырочки и полукружья других двух. Завиток коричневой нитки в одной из них.

— Сломанная пуговица, — прошептал он.

— От жилета?

— Нет, пиджачная, от манжет. Знаешь, с наружной стороны рукава. Она, наверное, давно треснула, а сегодня, наконец, оторвалась. — Он вдруг замолчал. — А может, это пуговица Грейвза? Может, она валялась уже давно?

— Ну что ж, давай посмотрим его костюмы, прежде чем пойдем дальше. Слава богу, это-то мы можем сделать. Пуговица от коричневого или бежевого костюма. Не надо быть мужчиной, чтобы знать, что на серых или синих костюмах не бывает коричневых пуговиц. А он лежит в смокинге. Значит, нужно посмотреть в шкафу.

Она вошла в спальню, открыла шкаф, протянула руку к выключателю.

— Окна в порядке?

— Да, я задернул. — Он широко раскрыл глаза, посмотрев через ее плечо. — Смотри-ка! Сколько же человеку нужно прожить, чтобы сносить такое количество костюмов!

Они одновременно подумали об одном и том же, но ничего не сказали: он-то прожил недолго.

— Вот коричневого цвета костюм, к которому такая пуговица могла бы подойти, — Она сняла вешалку, подняла один рукав, затем другой, провела пальцем по пуговицам жилета. — Все здесь. — Повесила на место. — Вот коричневый, — она сняла его, проверила.

— Посмотри еще пуговички на заднем кармане брюк, — сказал он, — там обычно карман застегивается на пуговицу; по крайней мере у меня так.

— И здесь пуговицы на местах. — Она повесила костюм на место. — Вот и все. Нет, подожди, еще какой-то пиджак висит на вешалке сзади: наверное, очень старый. Тоже коричневого оттенка. — Она проверила его и повесила обратно. — Не такие пуговицы, здесь они без дырочек, с глазком на задней стороне. — Она закрыла дверцу. — Так вот, пуговица от пиджака человека, который приходил сюда, который жевал сигару, злился на него и — может быть! — был левша.

Они вернулись в комнату.

— Теперь, Куин, мы знаем о нем еще кое-что. Ты понимаешь? На нем коричневый или бежевый костюм, на рукаве которого не хватает одной пуговицы. Господи, если бы мы были настоящими сыщиками, знаешь, что мы могли бы с этим сделать?! Да нам и половины этих сведений хватило бы.

— Но ведь мы, слава богу, не сыщики, — сказал он.

— Сегодня нам придется ими быть.

— Нью-Йорк — самый большой город в мире.

— Ну что ж, может быть, нам поэтому будет только легче, а не труднее. Если бы это был маленький городок, почти деревня, как у нас там, дома, они бы знали, что их могут обнаружить, и прятались бы. Они бы приняли меры предосторожности, и мы бы никогда не смогли… А Нью-Йорк такой большой, что они чувствуют себя в безопасности. И они, может быть, даже не будут прятаться. Ведь можно и так смотреть на это, да?

— Все бесполезно, Брикки! — простонал он. — Какой смысл обманывать себя? Это не детская сказка, где при помощи колдовства все можно сделать.

— Не надо, — сказала она тихо. — Пожалуйста, не надо. Не заставляй меня стараться за двоих. — Она опустила голову.

— Я трус, — сказал он. — Прости меня!..

— Нет, ты не трус, иначе мы не были бы сейчас здесь.

«Тик-так, тик-так, тик-так…»

— Я сейчас обернусь и посмотрю на них, и ты тоже, — сказала она. — И тогда нам потребуется настоящая храбрость. Но прежде подведем итог. Что мы знаем? Два человека. Две тени, но все-таки они существуют. Один из них — а не оба! — убийца. Нам надо найти его, иначе они решат, что ты…

Он хотел что-то сказать.

— Нет, дай мне кончить, Куин! Я говорю столько же для себя, сколько для тебя. Итак, мы должны найти их, узнать, куда они пошли, и пойти за ними и вытрясти из них признание. Вот задача, которая стоит перед нами. И мы должны это сделать, пока не кончится ночь. На рассвете, в шесть часов, отходит автобус домой, последний автобус. Запомни это, Куин, — последний! Мне наплевать на расписание. Для нас этот автобус — последний, последний во всем белом свете. Автобусы будут продолжать ходить, но не для нас. Нам нужно выбраться из Нью-Йорка до рассвета. Теперь за дело, — кивнула она. — Мы не можем вместе заниматься обоими.

Он удивился.

— Ты ведь хотела, чтобы мы были вместе, ты поэтому и пришла сюда со мной, а не пошла на станцию.

— Теперь у нас мало времени. Нам придется разделиться, хотим мы этого или нет. Вот послушай: у нас тут есть две возможности — мужчина и женщина, которые оба приходили сюда сегодня в разное время. Один из них ни в чем не виноват, а другой — убийца. Надо узнать кто. Мы не можем искать сначала одного, а потом другого. Надо идти за ними одновременно, это наша единственная возможность. Мы можем ошибиться только один раз, а если мы ошибемся вместе — мы пропали. Если мы разделимся, и один пойдет за одним, а другой — за другим, у нас равные шансы. Один из нас может охотиться понапрасну, но зато другой — нет. В этом наша надежда. Ты займись мужчиной, а я — женщиной. Теперь слушай внимательно. У нас мало улик, и нам надо выжать все из того, что мы знаем. Ты должен найти человека в коричневом костюме или костюме коричневого оттенка, на котором не хватает пуговицы. Может быть, он левша, а может быть, и нет. И вот все, что у тебя есть. А я буду искать женщину, которая наверняка левша и которая душится очень резкими духами. Я не знаю, как эти духи называются, но я узнаю их, если опять почувствую.

— У тебя меньше шансов, чем у меня, — запротестовал он. — У тебя вообще ничего нет.

— Да. Hо ведь я девушка, а поэтому наши шансы равны — мне интуиция поможет.

— Но что ты сможешь сделать, даже если ты ее найдешь? Голыми-то руками? Ты ведь знаешь, с кем столкнешься…

— У нас нет времени для того, чтобы бояться. У нас есть время только для того, чтобы броситься в это дело и как-нибудь выплыть. Мы встретимся опять здесь, в этом же доме, не позже чем без четверти шесть… Может быть, с пустыми руками, а может быть, с успехом. Нам надо будет так сделать, чтобы успеть на автобус в шесть часов.

Она подошла к трупу и нагнулась.

— Я возьму его входной ключ — тот, что был у него в кармане, а у тебя останется первый. — Она глубоко вздохнула. — А теперь давай обернемся и посмотрим…

«Тик-так, тик-так, тик-так…»

— О боже! — голос ее сорвался. — Три часа!..

ТРИ ЧАСА

Внезапно тишина исчезла.

— Что это такое?! — Ужас был, как холодный поток воды, хлынувший на них. Они были как две мышки, попавшие в затопленный подвал; они были на поверхности водоворота и знали, что их сейчас затянет. Страх был похож на тихий звон колокольчика — тоненький, мягкий звон: «Тинга-линга-линг!» Все снова и снова — невидимый для них, но относящийся к ним, относящийся к дому, в котором они находились.

Сначала они окаменели, и только их глаза пытались найти место, откуда идет этот ужас. Они не могли понять, откуда идет звук. А он был повсюду — «тинга-линга-линг!» — мягкий, бархатный, нескончаемый звук.

— Это что, сигнализация от воров? — прошептала она. — Мы до чего-нибудь дотронулись?

— Это оттуда, из спальни; должно быть, там будильник…

Они бросились к спальне — мышки на волне страха. Там, на туалетном столе, — маленький будильник. Куин поднял его, потряс, приложил к уху.

«Тинга-линга-линг!»—звук был не ближе, чем прежде, он был повсюду.

Он поставил часы, опустился на четвереньки и начал заглядывать в разные места как зверек.

— Обожди минутку, там какой-то ящик, у стены под кроватью, белый. Отводной телефон!

Куин вскочил на ноги, бросился к изголовью кровати, обошел ее, потом протянул руку за спинку — примерно на уровне матраца — и вытащил аппарат.

— Он подвешен вот здесь, за кроватью. Он мог снять трубку, не поднимая головы с подушки. Звонок приглушен, чтобы не слишком сильно било в уши. Должно быть, внизу есть еще один телефон, а здесь только отводная трубка, поэтому нам казалось, что звук идет отовсюду.

А телефон продолжал звонить в его руках — неустанно, как мольба: «Тинга-линга-линг!»

Он посмотрел на нее беспомощно.

«Тинга-линга-линг!» Это никогда не прекратится!

— Кто-то, кто не знает, что случилось, пытается дозвониться ему. Я сейчас отвечу.

Она схватила его руку, холодную как лед.

— Смотри, это может привести сюда полицию. Тот, кто звонит, узнает, что это не его голос.

— А если я буду говорить тихо, неясно, то не догадаются… Может быть, мы что-нибудь узнаем. Может быть, какое-нибудь слово нам что-нибудь подскажет. Стой рядом со мной. Ну, я начинаю.


Он поднес трубку к уху так осторожно, как будто она была заряжена током.

— Алло, — сказал он.

Она едва слышала его слова, так тихо говорил он, глотая звуки.

Ее сердце колотилось, их головы были прижаты друг к другу, ухо к уху. Они слушали этот призыв из ночи.

— Дорогой, — сказал голос, — это Барбара.

Она посмотрела на фотографию на туалетном столе. Барбара, девушка в серебряной рамке.

«Боже, — подумала она с ужасом. — Можно обмануть кого угодно, но не любящую девушку. Она слишком хорошо его знает, нам никогда не…»

Его лицо побледнело от напряжения, и ей казалось, что она ощущает, как пульсирует кровь в его виске.

— Стив, дорогой, не оставила ли я у тебя мою золотую пудреницу? Я ее не могла найти, когда вернулась домой, и я беспокоюсь о ней. Посмотри, может быть, она у тебя. Может быть, ты сунул ее в карман?

— Твою пудреницу? — сказал он невнятно. — Подожди минуту…

Он прикрыл трубку рукой.

— Что мне делать, что говорить?

Брикки бросилась в другую комнату, затем вернулась, держа в руке что-то, блестевшее при свете лампочки.

— Скажи «да» и продолжай, только говори тише, очень тихо. Пока все в порядке. Ей ведь на самом деле не это нужно, она не из-за пудреницы звонит. Если ты будешь осторожен, то сможешь что-нибудь узнать.

Она снова прижалась ухом к трубке. Он снял руку с микрофона.

— Да, — промямлил он, — она у меня.

— Я не могла заснуть, поэтому я тебе и позвонила. Не из-за пудреницы.

Он посмотрел на Брикки взглядом, говорящим: «Ты права».

А голос ждал. Теперь была его очередь что-то сказать. Брикки подтолкнула его локтем.

— Я тоже не мог заснуть.

— Если б мы были женаты, насколько все было бы проще, правда? Тогда бы ты вынул мою пудреницу из своего кармана и положил ее на наш туалетный стол в нашей спальне.

Брикки на мгновенье закрыла глаза и поежилась. «Она делает предложение мертвецу», — подумала Брикки.

Голос продолжал:

— Мы никогда не расставались поссорившись, как сегодня…

— Я сожалею об этом, — сказал он тихо.

— Может быть, если бы мы не пошли туда, в этот ресторан «Пероке», ничего бы не случилось.

— Да, — согласился он покорно.

— Кто она?

На этот раз он ничего не сказал. Голос был терпелив.

— Кто она, Стив? Эта высокая рыжая женщина в светло-зеленом платье?

— Я не знаю, — ответил он, потому что это было единственное, что он мог сказать. Оказалось, что это правильный ответ.

— Ты уже говорил мне это. Поэтому мы и поссорились. Если бы ты не знал ее, зачем бы она подошла к тебе?

Он не отвечал — не мог ответить.

— И она передала тебе записку. — Голосу казалось, что его молчание означает отрицание. — Я видела, как она это сделала, когда ты отошел к стойке бара. Я видела собственными глазами! А потом, когда мы вернулись к нашему столику, почему ты кивнул ей? Да, я это тоже видела, я видела это в зеркальце моей пудреницы, когда ты не мог видеть, что я смотрю. Кивнул, как будто хотел сказать: «Я прочел то, что вы написали, и я сделаю то, что вы хотите».

Наступила пауза. Голос давал возможность сказать что-нибудь, но Куин не мог воспользоваться паузой.

— Стив, я поступаюсь своим достоинством и звоню тебе. Неужели ты не пойдешь мне навстречу? — Она ждала, что он что-нибудь скажет.

Он молчал.

— Ты сразу изменился с этого момента, как будто тебе хотелось поскорее проводить меня домой, избавиться от меня. Я плакала, Стив. Я плакала, когда ты ушел, и я плачу теперь. Стив! Стив, ты слушаешь меня?

— Да.

— Ты так далеко. Это что, телефон?

— Наверно. Плохо слышно, — сказал он полушепотом.

— Но, Стив, ты говоришь так, будто боишься со мной разговаривать. Я знаю, это смешно, но мне кажется, что ты не один. Ты как-то странно… Как будто кто-то стоит с тобой рядом и подсказывает тебе, как суфлер на сцене.

— Нет, — пробормотал он.

— Стивен, ты не можешь говорить громче? Ты шепчешь, будто боишься кого-нибудь разбудить.

«Мертвого», — подумала Брикки.

Он снова закрыл рукой трубку.

— Она чувствует! Что говорить?

Брикки поняла, чго от отчаяния он сейчас повесит трубку.

— Не надо! Не вешай трубку, ты себя выдашь.

— Стивен, мне не нравится, как ты себя ведешь. Что там происходит? Это Стивен? Я со Стивеном говорю?

Он снова прикрыл микрофон.

— Она догадалась, мы погибли.

— Не теряй голову! Поверни трубку в мою сторону.

Внезапно она заговорила — громко, грубым, пьяным голосом, прямо в телефонную трубку:

— Миленький, мне надоело ждать, я хочу еще выпить. Долго ты там будешь разговаривать?

Там, на другом конце, произошел взрыв — неслышный, невидимый взрыв, однако он почувствовал взрывную волну, идущую по проводу. И потом голос как будто скрылся под пластом боли.

Он зазвучал снова, и в нем не было возмущения, только совершенно нейтральная вежливость.

Голос сказал: «Извини, Стивен», — потом мучительно вздохнул раз или два: «Извини, я не знала». Потом в аппарате что-то щелкнуло и наступила тишина.

— Она — человек, — сказала Брикки с горечью, когда он повесил трубку.

Он вытер рукой пот. Ему было стыдно.

— Жестоко… Она, наверное, его невеста.

Потом он посмотрел на Брикки с удивлением.

— А откуда ты знала, что это заставит ее повесить трубку?

— Но я же тоже девушка, — сказала она с грустью. — А мы все устроены в общем одинаково.

Они посмотрели на портрет в серебряной рамке.

— Она сегодня уже не будет спать, — пробормотал он. — Мы разбили ей сердце.

— У нее все равно было бы разбито сердце. Но мне кажется, что она меньше страдала бы, если б узнала сейчас, что он убит. Не спрашивай меня — почему.

Они вернулись к своим заботам.

— Ну, теперь мы знаем немного больше, чем прежде, — сказал он. — Заполнили еще один пробел во времени. Сначала они пошли в театр, а потом в этот ресторан, где они поссорились. Как он называется?

— «Пероке». — Она знала всю ночную жизнь ненавистного города. — Это на пятьдесят четвертой улице. Там произошло самое главное. Он, наверное, действительно получил записку.

Брикки подошла к фотографии.

— Посмотри на нее: она слишком хороша и уверена в себе, чтобы выдумывать что-то и потом беспокоиться. Если она говорит, что видела, значит видела. Записка была. Теперь надо узнать, что с ней стало. Если бы мы только могли узнать, что он с ней сделал.

— Порвал ее на миллион кусочков.

— Нет! Он не мог сделать это при ней: он же не хотел, чтобы она знала о записке. А когда он проводил ее, уже незачем рвать — она все равно не видит. Он мог оставить записку в целости. Наверное, он так и сделал. Хотелось бы знать, куда он ее спрятал, когда сидел рядом со своей девушкой в ресторане. Ведь записку-то он получил там.

— Мы вывернули все его карманы, там записки нет.

Она задумчиво барабанила пальцами по губам.

— Давай начнем снова, Куин. Ты мужчина. Наверное, вы все действуете одинаково в такой ситуации. Ты находишься в ресторане с девушкой, с которой ты обручен, и тебе только что какая-то незнакомка передала записку, и ты не хочешь, чтобы твоя девушка эту записку видела. Что ты с ней сделаешь? Куда ты ее денешь? Отвечай быстро, не задумываясь.

— Ну, я ее могу просто уронить на пол.

— Она может заметить, нагнуться и поднять. Ведь самое главное — она не видела, как он это сделал, а она следила за ним. Он получил записку, и записка исчезла.

— Значит, он ее держал сложенной в руке.

— Ах, да, подумай снова: ты сидишь за столом, и она уже пытается говорить с тобой об этом. Ты закрыт до сих пор. — Она провела линию чуть повыше его пояса. — Записка у тебя в руке, и тебе надо быстро избавиться от нее. Ты не можешь спрятать ее в верхний карман, или в бумажник, или в портсигар, потому что она увидит, это выше «ватерлинии».

— Я бы бросил ее под стол.

— Нет, ты ее прочел наспех, один раз. Ты хочешь прочесть снова, но ты сможешь это сделать, когда останешься один. У тебя после записки сразу изменилось настроение — она только что сказала об этом по телефону, — значит, записка была важная, он должен был о чем-то подумать, принять какое-то решение. Такие записки не выбрасывают после того, как один раз на них взглянут. Он спрятал записку, но куда?

— Может быть, он подсунул ее под скатерть со своей стороны?

На мгновенье она остановилась, удивленная, потом сказала:

— Нет, не думаю. Как мог он это сделать, чтобы она не заметила? Помни: он успокаивает девушку, которая рассердилась и имеет право сердиться, — девушку, которая сидит рядом с ним, а у девушек примерно шесть глаз и не пять чувств, а дюжина.

Он пытался что-нибудь придумать, но у него ничего не выходило.

— Ну, я не знаю, Я не знаю, куда он мог ее спрятать.

— Куин, — она покачала головой, — твоя жена будет очень счастлива, в тебе нет никакой хитрости.

— Но мне никогда никто не передавал записок в ресторане, когда я был там с кем-нибудь другим, — пробормотал он извиняющимся тоном.

— Я готова поверить тебе, — согласилась она сухо.

Они прошли из спальни в комнату; она остановилась и посмотрела на труп. Всю ночь, казалось ей, они смотрят на этот труп.

— На нем записки нет, я в этом уверен, — сказал Куин. — Может быть, он ее здесь где-нибудь положил, когда вернулся? В письменный стол? Мы еще не смотрели в письменном столе.

— Господи, это займет у нас всю ночь, — сказала она, подходя к письменному столу. — Посмотри, сколько в нем разных бумаг. Я тебе вот что скажу: ты займись ящиками, а я посмотрю, что сверху.

«Тик-так, тик-так, тик-так…» Они были так заняты своим делом, что часы звучали вдвое громче.

— Куин! — вдруг воскликнула она.

Он поднял голову.

— Что, нашла?

Однако она стояла спиной к письменному столу.

— Нет, Куин. Я вот повернулась сейчас и вдруг мне бросилось в глаза — у него дырочка на носке, сбоку, над краем туфли. Это странно, он так хорошо одет. На левой ноге, Куин.

Он подошел к Грейвзу.

Башмак упал с легким стуком. И дырочка исчезла.

— Записка, — сказал Куин.

Записка была написана наспех, карандашом, на клочке бумаги, оторванном от чего-то, и карандаш ложился неровно. Наверное, записку писали на скатерти, во всяком случае — не в удобном месте.

«Вы — мистер Грейвз. Мне бы хотелось поговорить с Вами наедине, у Вас дома, после того как Вы проводите свою даму, именно сегодня вечером. Вы меня не знаете, но я уже чувствую себя членом Вашей семьи. Я не хочу разочароваться, не застав Вас дома».

Подписи нет.

Брикки радовалась:

— Понимаешь, она была здесь, была здесь. Она приходила сюда. Она-то и есть та женщина, спички которой мы здесь нашли. Мы были правы!

Он не был так уверен.

— Но ведь тот факт, что он получил записку и спрятал ее в башмак, не доказывает, что она в самом деле приходила сюда.

— Она была здесь! Можешь быть в этом уверен.

— Откуда ты знаешь?

— Эта женщина не нежный цветок. Женщину, которая пишет такую вызывающую записку и передает ее при всех, но стараясь, чтобы никто не увидел, такому богатому человеку, как Стивене Грейвз, не будучи с ним знакома, — ты обратил па это внимание, — и под носом у его невесты, — такую женщину ничто не остановит. Раз она решила прийти сюда, к нему, — она это сделала. Ты вот прочти: «…именно сегодня вечером». Эта дамочка была здесь, могу спорить на свой последний доллар.

Потом она добавила:

— И если тебя не убеждают мои соображения, вспомни о другом.

— Что ты имеешь в виду?

— А вот что — духи, какими пахли спички, подходят именно такой женщине. Как только мы вошли в эту комнату, мне показалось, что здесь была женщина немного вульгарная. Такого рода женщина именно такую записку и напишет, и у такого рода женщин сумки бывают надушены. Она здесь была, — повторила Брикки упрямо.

— И все же из этого не следует, что она его застрелила. Может быть, она и была здесь, а потом ушла. И пришел человек, который изжевал сигару, после того как она ушла.

— Об этом ничего не знаю. Я знаю, что в этой записке достаточно много сказано, чтобы можно было подозревать все, что угодно.

— Да, в этой записке есть угроза, — признался он.

— Есть угроза? Да вся эта записка — сплошная угроза, с первого слова до последнего. Смотри, как она начинается: «Вы — мистер Грейвз», — и кончается: «Я не хочу разочароваться, не застав Вас дома». Разве все это не угроза?

Он снова прочел записку.

— Наверное, это вымогательство. Как ты думаешь?

— Конечно, вымогательство. Когда люди угрожают, они большей частью требуют денег, а особенно когда женщина угрожает мужчине.

— «Я уже чувствую себя членом Вашей семьи». Что она хочет этим сказать? — недоуменно проговорил Куин.

— А он догадывается, что она знает что-то о нем — он сам пошел ей навстречу. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Барбара боялась записки другого сорта: она ревновала, она боялась слишком дружеской записки, она думала, что он с кем-нибудь флиртует за ее спиной; он мог бы ее очень просто успокоить — показать записку. А он не показал, хотя она с ним из-за этого поссорилась. Почему он не хотел показать ей записку? Или скажем так: почему он не встал из-за стола и не пошел сразу к той женщине? Почему он ей не сказал: «Кто вы такая, что вам нужно и чего вы хотите, — говорите прямо».

Она покачала головой и продолжала:

— Он знал, что за запиской что-то кроется, что это не просто блеф. Главное — мы знаем, что здесь была женщина. И я уверена, что мы ее найдем. Я сейчас пойду и буду ее искать.

— Но мы не знаем ее имени, не знаем, как она выглядит, где ее искать.

— Мы знаем, что она была в ресторане «Пероке» около двенадцати часов ночи. Наверное, ее там кто-нибудь заметил. Его девушка кое-что рассказала. Высокая женщина, с рыжими волосами, в светло-зеленом платье. Не может быть, чтобы все женщины в ресторане были рыжеволосые и в светло-зеленых платьях. — Брикки развела руки. — Посмотри, сколько у нас примет.

— Но ресторан уже закрыт.

— Люди, которые действительно могут помочь, все еще там: официанты, гардеробщицы, женщина в туалетной комнате. Я буду ее искать, и я найду ее!

— Я иду с тобой.

Он прошел в спальню и выключил там свет. Потом прошел в ванную.

— Одну минутку, — сказал он, — я хочу выпить воды.

Она вышла на лестницу и ждала его, спустившись на две-три ступеньки. Он все не шел. Она вернулась в освещенную комнату.

Он стоял там неподвижно у двери в ванную. Еще прежде чем она подошла к нему, она поняла, что он что-то нашел.

— В чем дело?

— Посмотри, что лежало в ванне. Должно быть, занавеска от душа прикрыла эту бумажку, а когда я открывал кран — я задел за занавеску. И вот это лежало там, на дне ванны.

Это было светло-голубого цвета.

— Чек, — сказала она. — Что это за чек? Дай-ка посмотреть.

Чек на двенадцать с половиной тысяч долларов, на имя Стивенса Грейвза. Подписан Артуром Холмзом. И по диагонали, по всему чеку, крупными буквами:

«Возвращается. На текущем счете средств нет».

Они озадаченно посмотрели друг на друга.

— Каким образом такой чек мог попасть в ванну? — удивилась она.

— Это несущественно. Должно быть, чек лежал в сейфе, а когда я вытаскивал ящик — дыра как раз над ванной, — он мог просто выскользнуть и упасть в ванну, а я этого не заметил. А потом я задернул занавеску и увидел его только сейчас. Но не в этом дело. Неужели ты не понимаешь, что это значит?

— Мне кажется, я понимаю. Ты хочешь сказать, что Холмз и есть тот нервный посетитель, который жевал сигару?

— Я готов держать пари, что это так. Убить человека за двенадцать с половиной тысяч!.. Ого-о!.. Есть люди, которые и за тысячу…

— Так, значит, этот Холмз пришел сюда поздно вечером — повидаться с Грейвзом и расплатиться или попросить его не подавать в суд, пока он не соберет достаточно денег, чтобы расплатиться? И, может быть, потому, что Грейвз не смог найти чек в сейфе, Холмз решил, что он подаст на него в суд? Они начали спорить об этом, и Холмз застрелил его.

— Холмз… — сказала она задумчиво, покусывая палец. — Я слышала это имя или видела его где-то сегодня. Обожди-ка минутку! Разве у него в бумажнике, среди визитных карточек, не было карточки Холмза?

Она встала на колени возле трупа, подняла бумажник и просмотрела две или три карточки. Потом подняла голову.

— Ну вот, я тебе говорила! Холмз — это его маклер. Вот посмотри.

Он подошел к ней, все еще держа чек в руке.

— Смешно. Я не очень много знаю о таких вещах, как чеки, но мне казалось, что клиенты дают чеки своим маклерам, а не наоборот. Да еще чек, по которому нельзя получить деньги.

— Наверно, есть какая-то причина. Может быть, Холмз присвоил себе какие-нибудь акции, которые он пускал в оборот для Грейвза, а потом Грейвз потребовал у него отчета раньше, чем он ожидал, и он попытался оттянуть время тем, что дал ему негодный чек. А когда чек вернулся из банка и Грейвз пригрозил, что он его арестует…

— А на карточке есть адрес?

— Нет, только название фирмы в уголке.

— Ну, все равно. Я его разыщу. — Он подтянул пояс. — Пошли. Ты можешь отправляться на автобусную станцию и ждать меня там.

Она не двигалась с места.

Он спросил:

— Ты ведь согласна, что это Холмз?

— Нет, — к его удивлению, сказала Брикки. — Нет, не согласна. Я все еще считаю, что это дама из ресторана.

Он помахал чеком перед ее лицом.

— Но почему? Ведь мы нашли это.

— По разным причинам. Во-первых, если Холмз действительно убил его, то ради того, чтобы забрать чек. Правильно? Уж если бы он убил человека из-за чека, он бы искал его, пока не нашел, потому что он знал, что чек все равно приведет к нему, когда его найдут.

— А что, если он искал его и не мог найти?

— Ты же нашел? — только и ответила она. — А еще кое-что заставляет меня думать, что последней здесь была женщина. Я знаю, ты будешь смеяться, но… Грейвз был в смокинге, когда его убили.

— Ну, Брикки… — запротестовал он.

— Я так и знала, что ты не примешь это всерьез. Но у меня создалось такое впечатление, не знаю почему, что он не мог без пиджака принимать женщину, даже если эта женщина — шантажистка. Не такой он был человек, мне кажется. Если бы последним здесь был Холмз, мы нашли бы Грейвза либо в жилете, либо просто в рубашке. Так мне кажется, и я не пытаюсь убедить тебя в этом. Просто мне так подсказывает интуиция. И я уверена, что права: последней здесь была женщина.

После небольшой паузы он невесело засмеялся.

— Сначала никаких следов, а теперь слишком много!

— Нам нужно разделиться, времени у нас совсем мало. Один из них — преступник, а один — нет. Мы не можем себе позволить ошибиться. Нам надо с первого же раза угадать. И мы не можем пойти сначала по одному следу, потом — по другому.

— Это сделал Холмз! Больше некому. Все говорит о том, что это он!

— Да, у Холмза достаточно мотивов застрелить Грейвза, — согласилась она. — Вполне достаточно. Но мы даже не знаем точно, был ли он здесь сегодня. Да, женщина… Он получил от нее записку, и в записке сказано, что она придет сюда. И женщина здесь была. Но ведь это не доказывает, что была именно та женщина. Может быть, другая? Человек, по имени Холмз, дал ему чек, который вернулся из банка. И какой-то человек был здесь сегодня ночью, спорил с ним, жевал сигару. Но, может быть, это тоже два совершенно разных человека?

— Теперь у тебя уже получилось четыре человека.

— Нет, все еще два: один для тебя, один для меня. Я пойду за женщиной, а ты — за мужчиной. И без четверти шесть мы должны вернуться сюда.

Свет погас, и мертвое тело исчезло в темноте. Они спустились вниз.

— Увидимся, Куин, — вот и все, что она сказала, когда стояла рядом с ним в темном холле.

Она обождала несколько минут, чтобы не выходить сразу вслед за ним. Когда она вышла, его уже не было видно. Исчез, словно его никогда и не было. Или, вернее, словно она его никогда больше не увидит.

А Нью-Йорк не исчез. Подлый, насмехающийся, гнусный город.


(Окончание следует)
Загрузка...