Иллюзия реальности

ЭПИЛОГ

— Ну, и как ты себя чувствуешь? — спросил Яфет, поудобнее усаживаясь в кресло рядом с медицинским ложем Алексея Сковородникова.

— Нормально. Сколько мне здесь лежать?

— Медики говорят, еще не более трех дней. Счастливчик, мол. Пустяковинами отделался. Раны легкие, не опасные для жизни. Крови только из тебя много вытекло, потому и сознание потерял. Но кровь — дело наживное. Здесь главное вовремя попасть в руки врача. Смазали тебя эскулапным гелем и влили почти литр хирургического раствора. Это такая гадость с махонькими, еле различимыми глазом роботами-червячками. Сейчас они наводят порядок внутри тебя. Энергию получают извне. От излучателей твоей кровати. Как только последнего выделишь из себя — иди, гуляй.

Алексей Сковородников прислушался к себе. Ничего не болит. Голова немного кружится — стоит закрыть глаза, так словно плывешь куда-то. Дышится легко, но в груди, там, куда в него воткнули ассагай, чувствуется что-то инородное, мешающее вдохнуть как следует. На шее будто гипсовая повязка, не позволяющая быстро ворочать головой из стороны в сторону. Живот не чувствуется. Ободранные почти до костей ноги и руки покрыты какой-то слизью, но кажется, что с ними давным-давно все в порядке, как и с порезанной ладонью.

— Кто доставил меня на «Элеонору»?

— Как кто? Мой император, конечно! Сгреб вас всех в кучку, миг — и вы уже в медицинском отсеке. Навел он тут шороху! Нашу Лидочку отстранил от работ и посадил под домашний арест. То бишь запретил выходить из своей каюты. Пищу ей роботы доставляют. Сейчас Экселенц…

— Экселенц — это кто?

— Так я называю моего императора. В одной старой книжке так подчиненные обращались к своим руководителям. А я ведь личный телохранитель Олмира Удерживателя. Имею право на особое обращение. Так вот, Экселенц отбыл на Яшар вместе с нашим Ваном Лусонским и Диким Магом.

— Что с ними?

— Да кто ж его знает! Ван подвергся какому-то воздействию Перворожденных и сам не в себе. А Дикий мертв, и мозг у него сильно поврежден. Я подслушал, как Экселенц говорит по дальней связи с магом Месенном о незамедлительном воскрешении. Есть сомнения, удастся ли сохранить Дикому его магические способности. Для них это большая потеря.

— А Лиду за что арестовали?

— Не знаю. Я не присутствовал, когда Экселенц устраивал разнос капитану.

— Ник Улин в порядке?

— Ну, двое суток эскулапы продержали его у себя. Потом отпустили. Зря, наверное.

— Почему — зря?

— Да какой-то он не такой. Странные речи ведет. Как ты говорил-то… «тихо шифером шурша, крыша едет не спеша»… во, крыша у него поехала.

— Не может быть!

— Честно говорю. Из медицинского отсека он сразу прошел в командную рубку и потребовал свернуть все работы — Перворожденные, мол, начали ликвидацию Шара.

— Откуда ему это известно?

— Так его все про это и спрашивают. А он отвечает: знаю, и все. Наверное, когда стоял рядом с тем камнем, напитался какой-то гадости. Не зря Рональд Грей настаивал, чтобы Ника досконально обследовали психоаналитики. Но поскольку требовал заодно, чтобы Ника отправили куда-нибудь за пределы звездолета, Благов не стал его слушать — уж больно интересные вещи говорил Ник. Утверждал, например, что Шар — это лаборатория, где Перворожденные пытались найти вход в нашу реальность. Помощников себе хотели создать, но ничего у них не получилось. Поэтому они покидают местное скопление галактик. Будут искать другие пути вторжения.

— Что за ерунда!

— Вот и все так говорят. Я читал его давнюю докладную по результатам Четвертой экспедиции к Сумеречным Созвездиям. Тогда он предполагал, что Перворожденные обрели разумность самыми первыми в нашей Метагалактике. Уже в то время, когда образовались звезды только первого поколения. А вернувшись из Консервы, стал говорить, что ошибался. Что они вообще не отсюда. И не могут к нам проникнуть.

— Ты сам вслушайся повнимательнее в то, что говоришь. Ну как они не могут и куда проникнуть? Какой вход в нашу реальность они не могут найти, коли в ней уже находятся? Перворожденные эти самые твои.

— Они не мои. Они вообще не наши.

— Наши, не наши — о чем речь?! Какая разница, чьи они!

— Вот как раз по этому поводу Ник и создал новую теорию.

— Расскажи.

— Рассказать-то я могу, да ты не поверишь. Никто не верит. Я тоже не верю.

— А я попробую. До этого все его предположения сбывались.

— В общем, Ник утверждает, что Перворожденные прибыли к нам из чужого мира. Не из нашей метагалактики и даже не из соседней, а вообще извне. И воспринимают они нас совсем иначе: для них не существует нашего времени — оно для них уже прошло, — поэтому все наши материальные предметы для них нечто вроде еле заметного колыхания.

— Ну-ну. В детстве у меня считалочка была: все быть может, все быть может, все на свете может быть, но, конечно, быть не может то, чего не может быть.

Яфет, шевеля губами, помолчал, запоминая новое для себя сковородниковское выражение, потом с жаром продолжил:

— Вначале я думал, будто Ник имеет в виду, что Перворожденные пришли из какого-то искусственного мира. Примерно такого же, как Ирий, созданный Экселенцем. Потом понял, что не так.

— Давай, объясняй.

— Дело в том, что Перворожденные вообще чужие для нас.

— Долго ты будешь еще по кругу ходить? Заладил одно и то же: чужие, не от нас. Говори по существу.

— У нас, говорил Ник, все физические закономерности соответствуют структуре нашего мышления. Как мы мыслим — такова и наша реальность.

— Позволь, в школе — в той, которую я посещал еще в прежней жизни, — мне настойчиво внушали, что сознание есть свойство материи отражать самую себя. Мол, материя первична, сознание — вторично. Мне, правда, тогда было все равно, кто кого отражает, и что это значит — «отражает», что такое «первичное» и «вторичное».

— Я тоже не понимаю, что за смысл у вас вкладывали в слово «первично», но могу предположить, что плохо вас учили.

— Смысл, как я запомнил, в том, что какова жизнь — таковы и мысли. Материя порождает сознание и определяет его поведение… в нашем, человеческом лице.

— Э, Лешик, Ник Улин утверждает, что не так все просто. Он говорит, что Сознание и Материя есть одна и та же сущность. Только Сознание уже прошло свою эволюцию — он говорит «проявилось», — а Материя еще только проявляется. Движется, как условились говорить ваши философы. Проявляется так, как того желает Сознание.

— Ничего не понимаю!

— Я предупреждал.

— Короче, дело к ночи.

— Короче не получится. В общем, Ник утверждает, что диада «Сознание — Материя» в определенном смысле аналогична диаде «Время — Пространство».

— Откуда он набрался этих диад?

— От Перворожденных, наверное. Но его слова, он говорит, не противоречат современным научным представлениям. Ник привел в пример, что еще Аристотель, разбирая апории Зенона… Ты знаешь, что это такое?

— Конечно же нет.

— Апория то же самое, что и парадокс. То есть обыкновенное противоречие. Этот Зенон подметил, что ваше, человеческое описание движения противоречиво. Самый известный его парадокс называется «стрела»: пущенная стрела в каждый конкретный момент времени занимает какое-то конкретное место в пространстве, то есть неподвижна; так когда же она перемещается?! Есть у него еще парадоксы на эту же тему. Например, «Ахиллес и черепаха»: Ахиллес очень быстро бегает, но никогда не сможет догнать медленно передвигающуюся черепаху. Почему? Да потому, что когда он пробежит половину расстояния до черепахи, та успеет отползти на какое-то маленькое расстояние; когда он пробежит половину образовавшегося расстояния, черепашка успеет отползти еще чуть-чуть, и так далее.

Откуда-то из далеких глубин памяти пришли строчки: «Движенья нет, сказал мудрец брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить». Алексей Сковородников готов был поклясться, что в той, прошлой жизни, не помнил их. Возможно, когда и слышал, но существовали они далеко за его сознанием. Не помнил он, разумеется, и того, что автором их был знаменитый поэт, многие выражения которого, оторвавшись от автора, употреблялись повсеместно. Надо же, что с ним сотворили те, кто воскрешал к новой жизни. Опять же, память его скорее всего натренировалась под влиянием общения с Амадом.

— Слышь, Яфка, а что сталось с моим Амадом?

— Что-что, да ничего! Откуда я знаю? Там остался. Погиб, видимо. Ты не переживай за него. Он конс. А они все неразумны. Как роботы.

Алексей Сковородников с горечью покачал головой, но ничего не сказал. Язык не повернется назвать Амада, славного его боевого товарища, неразумным. Того, кто принял с ним неравный бой. Сделавший выбор: либо сгинуть, коснувшись алтаря, либо умереть, как… как достойный человек. «Нет, лучше с бурей силы мерить, последний миг борьбе отдать».

Яфет хотел было что-то добавить, пораскрывал рот, словно вытащенная на сушу рыба, но раздумал говорить и нахохлился в кресле.

Повисла тишина. Через некоторое время Яфет зашевелился и спросил:

— О чем мы говорили-то?

— О Зеноне.

— Да не… Я тебе рассказывал о новой теории Ника. Так вот, разбирая апории Зенона, Аристотель строго логически вывел, что время и пространство единородны. Единосущны. То есть могут быть измерены в одних и тех же единицах. Скажем, температуру мы меряем в градусах, а вес — в килограммах, и нельзя складывать градусы и килограммы. Соответственно, температура и вес — совершенно разные характеристики, соизмерять их неправильно ни при каких обстоятельствах. А время с пространством можно соизмерять, складывать. Как, например, вес железа и ваты. Понятно?

— Понятно, — вздохнул Алексей Сковородников.

— Аристотель имел огромный авторитет среди ученых. Каждое его слово, каждая мысль на разные лады обсуждались множество раз в течение тысяч лет. Тем не менее, его вывод о единородности пространства и времени лежал втуне. Только в двадцатом веке, в результате совершенно иных рассуждений пришли к такому же умозаключению и ввели в науку так называемый пространственно-временной интервал. Удивительный пример робости человеческой мысли!

— Но при чем здесь Ник?

— Да при том! Я же сказал: он пошел дальше. Понял, что сознание и материя также единородны. Примерно так же, как и время с пространством. Мол, нет пространства без времени, нет и сознания без материи. А каждая материальная частичка несет сразу все сознание Мироздания.

— Неужели? — не смог не съязвить Алексей Сковородников. — Как такое возможно?

Яфет был серьезен.

— Ник говорит, что примерно так же, как каждое мгновение времени «пролетает» во всем пространстве. Мол, представление о невидимом тотальном Сознании, может, кого-то и шокирует, но не противоречит традиционной физической картине мира.

После паузы, необходимой для тяжких раздумий, Яфет неуверенно добавил:

— А еще Ник говорил, что диада «Время-Пространство» всего лишь м… отражение? Да, наверное, отражение м… диады «Материя-Сознание». И о каких-то триадах он говорил с такими диадами, как «Явление-Сущность» и «Информация-Мера». Не помню точно его слов. Надо посмотреть запись.

— Ты не помнишь, а я, честно признаюсь, совершенно не понимаю, — спокойно сказал Алексей Сковородников. — И не буду напрягаться.

— Слова Ника вызвали бурное обсуждение. Громче всех ему возражал Макуайр: мол, все эти диады и триады на сегодняшний день лежат далеко за границами Ниши познания человечества, и нет людей, готовых обсуждать суть этих вопросов. Потому говорить о них бессмысленно. Любые представления о них нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

— Ну вот видишь: не я один.

— А Ник возражал, что тезис об единосущности Сознания и Материи и не должен доказываться, поскольку по природе своей относится к мировоззренческим, формообразующим психическим конструкциям. Таким, например, как представления о гелиоцентрической или геоцентрической модели Солнечной системы. Солнце, по его словам, в свое время было «остановлено и отцентрировано» по самой, что ни на есть, прозаической причине — чтобы проще было рассчитывать движение планет. Можно было бы и далее представлять светило бегающим по неподвижному земному небосклону: допустимо описание Метагалактики при мысленном размещении себя в ее центре. Земная наука пошла б совсем иным путем, но пошла бы. Макуайр, кстати, здесь соглашался с ним.

— Если нельзя ни доказать, ни опровергнуть, так зачем, в самом деле, об этом вообще говорить?

— Ну как же! Одно дело — использовать правильное представление о природе, совсем иное — неверное.

— Помнится, Ник говорил, что у науки нет критерия истинности. Отличие истинного знания от заблуждения относительно. Мы не знаем, что на самом деле правильно, а что неправильно.

— Да, говорил, — согласился Яфет, снижая тон, — в общем, из слов Ника я понял пока одно: то, что мы видим перед собой, — иллюзия. Иллюзия реальности, которую мы рано или поздно научимся изменять по своему усмотрению. Все равно, что те импульсы тока в проводах, когда люди переговаривались по телефону. Как те фантомы, которые мы используем для общения между собой. На самом деле, в действительности, в неизменности существует только то, что спрятано глубоко внутри нас. То, что делает нас разумными. Это «что-то» сотворило весь наш мир.

Закрыв глаза, Алексей Сковородников вспомнил недавно прочитанную научно-популярную статью об устройстве Вселенной. Предназначалась она для нынешних дошкольников, но для него содержание ее звучало как откровение. Что же получается, если к фактам, считающимся общеизвестными, присовокупить слова Ника Улина?

Планета. Любая планета, где человек может свободно жить. Необозримые пространства. Моря и океаны. Равнины и горы. Пустыни и болота. Глубины тропических лесов и бескрайние просторы тундры. Вряд ли за всю жизнь обойдешь и осмотришь все это.

Но планета — всего лишь ничтожно маленький пупырышек в своей звездной системе.

Созвездия раскинуты на расстояния, не подвластные воображению. «Элеонора», совершив надпространственный прыжок, преодолела путь, по которому световой импульс бежит тридцать лет. Но в масштабах Галактики это пренебрежимо малая величина.

Местное скопление галактик. В ней наша Галактика — ничтожная искорка. А на гипотетической карте Метагалактики с превеликим трудом, с мощнейшей лупой придется выискивать области с повышенной плотностью галактик.

Метагалактика, то есть вся видимая человечеством сейчас и в отдаленном будущем часть Вселенной. Теперешняя наука склоняется к мысли, что метагалактик, подобных нашей, много — как виноградин на грозди. Ладно, предположим, что Ник Улин прав: объединяет метагалактики одной грозди некое Сознание, надмировой Дух, а Перворожденные — посланцы иного Духа. Неожиданно Алексея Сковородникова пронзила мысль, пришедшая, казалось бы, извне, но он готов был поклясться чем угодно в ее правильности: там, где два, там и три, и четыре, и так далее. В природе все либо в единственном числе, неповторимо и уникально, либо в неопределенно большом количестве. Значит, и скоплений метагалактик, подобных нашей, неисчислимо много? Объединяются они разными сознаниями. Но ежели пойти еще дальше и представить, что эти сознания объединяются некой метаматериальной основой, а у нее свое сознание… и так до бесконечности… точнее, неизвестно сколько… В какое ничтожество вгоняет нас квартарец!

— Иллюзия, говоришь? — вырвалось у Алексея Сковородникова. — Что-то уж очень большая иллюзия. И прочная. Можно больно удариться, когда упадешь.

— Можно, — послушно согласился Яфет.

Потеряв нить разговора, он сидел несколько минут молча. Потом принялся рассказывать, какие теории были созданы на «Элеоноре» для объяснения свечения нижней части лица Сковородникова при включении передатчика. Такое же свечение окружало Дикого и невыносимо било в глаза, когда в Консерве появился Олмир в магических доспехах.

Потом хола долго рассказывал, почему, по мнению теоретиков экспедиции, Ник Улин не мог ни прикоснуться к алтарному камню, ни отойти от него. Алексей Сковородников услышал много чудного.

Вдруг звездолет тряхнуло. Замигал свет, заверещал звуковой сигнал тревоги. Яфет вскочил. В медицинском отсеке не было информэкранов, и он, извинившись, побежал в свою каюту. Алексей Сковородников остался один на один с неведением. О произошедшем он узнал только через несколько часов, когда хола вновь навестил его.

Причина тревоги была удивительной не менее, чем услышанное им от холы утром. Непостижимой для человеческой науки, существовавшей до полета «Элеоноры».

Ник Улин ушел из их мира в маленькую «черную дыру». Подобные области сколлапсированного, свернутого в сферу пространства, из которых ничего, даже свет не может вырваться, а всю внешнюю массу они засасывают непреодолимой гравитационной силой притяжения, были хорошо изучены.

В дальнейшем поведении возникшей «черной дыры», во взаимодействии ее с конструкцией звездолета не обнаружили ничего необычного. Необъяснимо было одно: как вместо человеческого тела Ника Улина образовался коллапсар.

Каждый астронавт на «Элеоноре» был под наблюдением множества телекамер. Вся информация записывалась в архивные базы данных. Ничего не пропадало. Сколько раз и с каких ракурсов смотрели фильмы о последних минутах пребывания квартарского трибуна на звездолете, подсчитать невозможно.

По окончании импровизированной лекции и последовавших за ней дебатов Ник Улин из командной рубки прошел в свою каюту, но долго в ней не задержался. По одним им известным внешним признакам и особенностям поведения психоаналитики утверждали, что у квартарца случился нечто вроде приступа клаустрофобии — неприятия замкнутого пространства. Явно не в себе, он сначала неспешно, затем почти бегом проследовал в выходной отсек. В нетерпении стал облачаться в скафандр, но вдруг скрючился… запись прерывалась.

Там, где мгновением раньше находился Ник Улин, возникла микроскопическая «черная дыра». Далее все происходило так, как и должно было быть.

Несмотря на исключительную прочность, звездолет разрушался гравитационной сингулярностью. Засасываемые в коллапсар фрагменты корпуса разгонялись и нагревались. Суммарная реактивная сила, однако, действовала в противоположном направлении и отбросила распухающую «черную дыру» на сотню метров от звездолета. Там, лишившись внешней подпитки, она бесследно испарилась в полном соответствии с квантовыми законами сохранения. Упрашиваемый холой, Алексей Сковородников позже, на обратном пути к Ремите повторил расчеты эволюции образовавшегося коллапсара и убедился, что поведение его точно описывалось известными физическими закономерностями.

Было б много хуже, показывали расчеты, если бы «черная дыра» образовалась в командной рубке звездолета — экспедиция погибла бы. Ранее в истории космической деятельности человечества бывали случаи, когда автоматика приводила домой безлюдные звездные корабли. К счастью, «Элеонору» миновал сей жребий.

Вероятно, это Рональд Грей подбросил астронавтам загадку, смущающую умы: чувствовал ли сам Ник Улин, что представляет собой смертельную угрозу для экспедиции, или нет. По своей ли воле он пытался покинуть звездолет, или Перворожденные запрограммировали его поступить именно таким образом, послав очередное предупреждение человечеству не искать контактов с истинно Чужим разумом?

На это счет было высказано много противоречивых суждений. Для Алексея Сковородникова же изначально было ясно, что его товарищ чувствовал нечто непонятное в себе и сознательно решил покинуть звездолет, чтобы отвести беду от астронавтов.

Как бы то ни было, все закончилось небольшим испугом. В боку звездолета образовалась огромная рана, но автоматически сработавшая защита жилого отсека предотвратила человеческие жертвы. Далее же конструкционные витаматериалы «Элеоноры» сами, без дополнительных указаний и понуканий, лишь потребляя дополнительную энергию, начали устранять повреждения. Уже на следующие сутки провал в корпусе со всех сторон затянулся наплывами, раскаленными до тысячи градусов по Цельсию, — точь-в-точь как воспаленная рана на живом теле.

После гибели Ника Улина весь личный состав экспедиции был собран в жилом отсеке звездолета. За пределами «Элеоноры» функционировали лишь автоматические космопланы. Все технические устройства, находящиеся внутри и на поверхности «ядер», были взорваны.

Несколько суток «Элеонора» выжидала, сохраняя дистанцию от Шара в двести тысяч километров и обильно засевая ближний космос астрозондами, снабженными аппаратурой для измерения квантовых полей. Каждый из них имел систему самоликвидации на случай, если звездолету придется в экстренном порядке покинуть район Шара. Подводя итоги работы экспедиции, многие утверждали, что позаботившись о получении этих бесценных с научной точки зрения данных, Благов с лихвой искупил допущенные им просчеты и недочеты.

Из своей каюты, чувствуя над головой дыхание Яфетовского фантома, Алексей Сковородников наблюдал, как первым начало разрушаться силикоидное «ядро», Четверка. В ней скорость схлопывания квантовых кластеров частот была максимальной.

Без всяких предвестников, без какой-либо видимой причины отверстие шахты, проделанное в квантитной оболочке, начало расширяться. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Раскрылись внутренности, превращающиеся в прах. Вместо сферы образовался плоский диск, медленно растворившийся в пространстве. Вслед за Четверкой таким же образом разрушилась Семерка, затем — Консерва. Остальные «ядра» одновременно стали съеживаться, пока не исчезли совсем. На месте Шара осталось бесформенное облачко пыли.

Потом началось то, что впоследствии поэты Содружества назовут космической грозой. Где-то в бахроме Медузы Страута возникли мизерные свободные заряды. Межзвездные расстояния огромны, и через несколько часов в космосе появились области, в которых текли электрические токи с напряжением в миллиарды вольт, выбивая из вакуума потоки виртуальных частиц. Сделанные с «Элеоноры» фотографии много веков служили наглядным пособием на уроках эстетики в школах.

Научные работы экспедиции Благова прекратились по причине пропажи объектов исследований. Убедившись, что окружающее космическое пространство чисто, «Элеонора» отправилась в обратный путь.

Задолго до швартовки к причалу ремитского космопорта все повреждения звездолета были устранены. И только девять имен, пополнивших список погибших в космосе, напоминали о перипетиях первой исследовательской экспедиции Ремиты.

Но список этот содержит много миллионов позиций. Да и погрешность его заполнения велика. Так что со спокойной совестью можно сказать, что понесенные жертвы оказались пренебрежимо малыми.