Иллюзия реальности

Обещание

Провидение, движущее Ником Улиным, в очередной раз подарило ему невероятную удачу: Шоанар, Главный императорский советник, обещал ходатайствовать о включении его в исследовательский состав экспедиции к Шару.

До встречи с советником он почти месяц пробыл на Ремите. В последние годы ему редко выпадала возможность отдохнуть от бешеного квартарского ритма жизни. А здесь у него фактически не было никаких обязательств. Разве что — как дань традиции обмена знаниями между человеческими общинами, разделенными межзвездными расстояниями, — несколько лекций по антропологии аспирантам университетов Мифополя и Шера. Все остальное время он оказался предоставленным самому себе.

Ремита цвела и притягивала, как девица на выданье. Мгновенно перемещаясь с помощью кабинок нуль-транспортировки, плотной сетью опутавших всю планету, Ник Улин вволю налюбовался горными пейзажами Конды и ее подвесными дорогами, ловил свое изображение в бесчисленных хрустальных колоннах Шера, окунался в болотное марево Сольдерио и в негу Беззаботных островов, терял чувство реальности в парках Коколь-Вуха, углублялся в обманчивую хрупкость вечной сельвы. После объединения с меритской общиной ремитцы получили в свое распоряжение неограниченные ресурсы и, как малые дети, принялись воплощать в жизнь самые смелые фантазии. Всюду возникали причудливые постройки, парящие в облаках замки и плавающие в океанских глубинах города. Повсеместно, всевозможные — от малых в бытовых закутках до циклопических, высеченных из цельных скал, венчающих горные кряжи, — изображения Олмира Удерживателя, императора.

Когда-нибудь большинство шедевров помпезного новостроя, красочных, но неудобных для обитания, отомрет, прогнозировал Ник Улин. Останется лишь то, что строго функционально. И лики, коробящие как рационально мыслящих, так и по-настоящему верующих людей, пропадут. А пока… пусть потешатся. Ну не возникло еще у ремитцев чувства ответственности перед собственным разумом и приютившим их миром. Не привыкли они смотреть дальше собственного носа — что поделаешь? Перестройка бытового сознания сообразно внезапно возросшим материальным возможностям всегда требует времени.

Шоанар принял его в беседке, прятавшейся в тени цветущих яблонь. Резиденция Главного советника, окруженная большим садом, прилепилась к подножию Замка Размышлений. Черные беспокойные тучи, весь день грозящие дождем, наконец-то рассеялись. Наступал вечер, и небо Перекрестка наполнялось огромными немерцающими звездами. Легкий ветерок ласкал кожу.

Ник Улин пересмотрел много видеоматериалов с Шоанаром, был готов увидеть перед собой человечище-глыбу с грудной клеткой, втрое толще нормальной, и с непомерной талией. Но действительность превзошла ожидания. Подобные уникумы, вспомнилось ему, появляются и матереют всего на нескольких планетах Содружества, отличающихся повышенной силой тяжести. Надо бы посмотреть, где Шоанар провел детские годы.

— Прочитав Ваше второе обращение, не скрою, я был удивлен содержащейся в нем просьбой. То Вы против самой идеи экспедиции к Шару, то желаете лично принять в ней участие. Что за непоследовательность! Сопоставление обоих Ваших посланий невольно рождает ощущение, будто Вы решили посеять разброд в моих мыслях. Когда Вы искренни — в первый или во второй раз?

— Всегда.

Советник бросил молниеносный недоверчивый взгляд.

— И готовы сейчас подтвердить все свои аргументы?

— Да. Со всей серьезностью.

— Что ж, придется мне изменить представления о квартарцах. Не представляю, как можно заниматься каким-то делом в твердом убеждении в его бессмысленности.

— Но вы же живете с пониманием, что рано или поздно умрете.

Маленькие шоанаровские глазки удивленно расширились. Затем страдальчески закатились.

— Не совсем точное сравнение, — прокомментировал советник, — не те граничные условия. Ну да ладно. Что бы Вы там ни писали, я решил принять Вас. Исключительно из уважения к Вашему общественному положению.

Ник Улин промолчал, опустив взгляд. Что он мог сказать? Из ложной скромности пуститься в заверения, что исполнять обязанности трибуна на Квартаре по силам каждому? Что народные лидеры его уровня часто просятся в звездные экспедиции? Это было бы неправдой. Повторить причины, по которым не следует отправлять экспедицию к Шару? Разъяснения заняли бы слишком много времени, которым советник наверняка не располагает.

Не дождавшись отклика, Шоанар продолжил:

— Однако перейдем к делу. Как всегда, существуют казалось бы непреодолимые затруднения. Состав экспедиции к Шару давно определен и промульгирован.

Ник Улин легким наклоном головы выразил сожаление.

— И все же я изыскал возможность удовлетворить Вашу просьбу. Герцог Лусонский неожиданно выразил желание лично посмотреть на Шар. Поэтому император принял решение расширить экспедиционные штаты. Создается особый исследовательский отряд во главе с герцогом. Я буду ходатайствовать о включении Вас в его состав.

— Благодарю.

— Ваше подчинение герцогу, как говорится, — не более чем пустая формальность. Вы можете всецело сосредоточиться на выполнении собственной программы исследований. Однако у меня все же будет к вам одно пожелание, в какой-то степени отягощающее ваше участие в предстоящей экспедиции. Если не сочтете это чересчур обременительным, то по возможности держитесь ближе к холе Яфету. Надеюсь, вы найдете с ним общий язык.

— Хола… это искусственное существо?

— Как посмотреть. В каком-то смысле, конечно, искусственное. Холы созданы Лоркасом, это так. Но как разумное существо каждый хола формируется сам.

Поскольку Ник Улин промолчал, советник продолжил:

— В общем, всем на удивление — а в первую очередь самого Лоркаса — мы у себя под боком обнаружили уникальнейшую цивилизацию. С полностью нашей структурой мышления, но в ином телесном облике. Это явилось огромной неожиданностью.

— Да-да, припоминаю… чрезвычайное происшествие… на Блезире.

— Вы совершенно правы. Блезирцы и в кошмарном сне не могли представить, что их заурядные биологические конструкции обретут собственное сознание и способность к самостоятельному мышлению. Преодолевая человеческие стереотипы, холы вынуждены были пойти на крайние меры. Подняли чуть ли не вооруженное восстание. К счастью, обошлось без жертв.

— У нас, на Квартаре те события аукнулись очередным реанимированием повального увлечения проблемами искусственного интеллекта… А холы вроде бы требовали предоставить им удобную для проживания планету. Заявляли, что будут строить собственную цивилизацию, независимую от нашей.

— Было такое. Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. До сих пор холы пребывают на Блезире. Их эмиссары побывали на нескольких планетах, пригодных для колонизации. Но приемлемого плана их освоения разработать не удалось. Почему так, перечислялось много обстоятельств. Однако, я полагаю, причина одна: хол катастрофически мало для самостоятельного освоения дикой планеты. Новый мир, своя биосфера — это не островок в океане. И даже не материк. Недаром в первую партию колонистов включают не менее пяти тысяч человек.

— Согласен с Вами.

— Император предложил холам поселиться в Ирии — подавляющее большинство планетных систем в нем вообще не требует никаких переделок для комфортного пребывания. В настоящее время делегация хол подбирает себе пристанище покрасивее.

Опять Ирий! Ник Улин не смог сдержать гримасы осуждения. Глаза Шоанара смотрели не мигая.

— В общем, возьмите негласное шефство над Яфетом. Он является основным объектом и по сути единственным действующим лицом уникального научного эксперимента и потому исключительно ценен для всего ученого мира. Третий сын Индры и Афины — вначале холы выбирали себе весьма претенциозные имена — он первым среди сородичей прошел генную реконструкцию. В отличие от родителей, при благоприятных условиях продолжительность его жизни неопределенно длинна. Для науки важен постоянный мониторинг его физического и психологического состояния.

— Понятно.

— Кроме того, чрезвычайно высоко положение Яфета в нашем, человеческом обществе — он личный телохранитель императора.

— Даже так?

— Покидая Ремиту после завершения преподавательской деятельности в королевском лицее, Лоркас обещал подарить одну холу своему любимому ученику, Олмиру.

— Подарить? Подарить разумное существо как какой-то неодушевленный предмет?

— Давая свое обещание, Лоркас не знал о действительном статусе своих созданий. А Яфет сам выразил желание служить императору.

— Тогда почему его отправляют к Шару?

— Согласно его желанию слетать туда. После рождения наследника император планирует некоторое время находиться в своей новой резиденции в Ирии. Яфет там не нужен. В то же время участие в межзвездной исследовательской экспедиции, как он считает, благотворно скажется на его общем уровне развития, расширит кругозор.

— Должен ли я воспринимать Ваши слова как поручение о способствовании его обучению?

— Ну, не поручение, не указание… благое пожелание… при условии, если это Вас не затруднит. Я полагаю, что просто общение с таким человеком, как Вы, будет ему полезно. Быть может, и Вы сможете извлечь кое-что полезное для себя при общении с ним.

— Я понял Вас.

— Итак, наш разговор, как я понимаю, закончен? У Вас есть еще какие-нибудь просьбы или пожелания?

— Нет, благодарю Вас. Единственно — один вопрос.

— Слушаю.

— Вы проигнорировали мою аналитическую справку. Ту, что содержала рекомендации прекратить вообще все контакты и с Медузами, и с Шаром, и с прочими созданиями Перворожденных, каковые могут быть выявлены в будущем. Почему? Показались неубедительными мои аргументы?

— Ваше первое послание? Где вы настаивали на полном запрете полетов к Шару?

— Да-да, именно оно.

Советник склонил голову, и глаз его не было видно. После долгого молчания сказал:

— Ладно, буду предельно откровенен с вами. Я имел доверительную беседу с императором. Он назвал нежелательным любые исследования Медузы Страута. А также высказал опасения по поводу результативности наших исследований Шара. Более того, он… скажем так, дал неблагоприятный прогноз судьбы всей подготавливаемой экспедиции.

— Прогноз? Будьте добры, расскажите подробнее. Какие формулировки прозвучали из уст Олмира… э… Держателя…

— Удерживателя!

— Ох, простите. Олмира Удерживателя. Конечно, Удерживателя — у меня просто не то вырвалось. Какие при этом слова он использовал?

Советник явно смутился.

— Видите ли, особы такого ранга, как император, обычно высказываются иносказательно. Существует целый штат царедворцев, чтоб интерпретировать их пожелания и… ожидания.

— И все же, что конкретно сказал ваш император?

— Что сказал — останется только между мной и им, — твердо ответил советник. После непродолжительно паузы добавил: — Считайте, он мимоходом выразил озабоченность безопасностью экспедиции. А затем задал риторический вопрос о ее целесообразности, что вынуждает ускорить ее подготовку.

Видя недоумение собеседника, Шоанар счел нужным пояснить:

— Скажите, вам в детстве не случалось заставлять себя забегать в неосвещенную комнату только для того, чтобы еще разочек пережить страх темноты?

— Ну, мои детские фобии здесь ни при чем… Я, кажется, понимаю, что вы хотели сказать: нельзя идти против человеческой природы. Возможность дерзать — одно из главных наших качеств. Новый полет к Шару необходим хотя бы только потому, что возникли опасения в его благополучном исходе, — Ник Улин глубоко задумался.

Разговор застопорился, и Шоанар поднялся для прощального рукопожатия.

— Понравилась ли вам Ремита? Надеюсь, вас, как нашего уважаемого гостя, принимали с должным радушием?

— Я не жалею о времени пребывания здесь. Очень интересная планета, приветливые и уверенные в себе люди.

— Все же, мне кажется, вы что-то не договариваете, не так ли? Мне показалось, что вам было неприятно упоминание об Ирии. Это так?

— У меня сложное отношение не только к новым рукотворным мирам, но и ко всей космической деятельности Содружества.

— ?

— Помните скандальное заявление Уренара о том, что изобретение алфавита в конечном счете затормозило прогресс человечества? Альтернативное направление — письменность, основанная на языке символов, преемница древнейших рисунков, пиктограмм — не выдержала конкуренции, оказалась заброшенной. В результате было нарушено равновесие между развитием нашего образного и логического мышления. Это отразилось даже на физическом строении человека — левое полушарие мозга, специализирующееся на выполнении простейших действий, логических и математических, стало подавлять правое, оперирующее сложными, образными понятиями. Возможно, мы уже навсегда ушли с равновесного пути эволюции мышления. По моим представлениям, примерно такая же картина с нашей безудержной космической экспансией: вместо того, чтобы сосредоточиться на изучении своего внутреннего мира, человек впустую тратит силы и время на исследования дальних созвездий и освоение новых планет.

— Впустую, говорите? — с внешне безучастным видом спросил советник. — Интересно было бы узнать, каким образом удалось бы на бедной нашей крошечной матушке Земле достичь благоденствия всех человеческих рас и народов со всеми естественно присущими им предпочтениями и антипатиями.

Ник Улин, вздрогнув, промолчал.

— Как известно, степень любви к соседу с иными привычками и взглядами на жизнь пропорциональна расстоянию до него, — начал дожимать собеседника Шоанар. — Гармонизация общественных отношений в Галактическом Содружестве оказалась возможной благодаря тому, что потенциальные недоразумения между различными общинами были приглушены гигантскими межзвездными расстояниями. Вы согласны?

Ник Улин неопределенно пожал плечами.

— Мы, квартарцы, пошли иным путем, — сказал он, — и сотворили гармонию за счет близости людей и исключения всякой дискриминации во взаимоотношениях.

Шоанар хотел было возразить, но в свою очередь промолчал. После необходимой паузы сказал:

— Но давайте не будем хвататься за краеугольные, как говорится, камни, чтобы не надорваться. Не будем переубеждать друг друга и спорить по основополагающим, мировоззренческим вопросам. Значит, вы противник самого существования Ирия? К счастью, немногие в наше время разделяют вашу точку зрения.

— Почему — противник? Мне он не мешает. Глупо бороться с уже наличествующими материальными сущностями. Я всего лишь призываю не зацикливаться на исследовании вещного мира, а обратить взор внутрь себя.

Шоанар опять помолчал, и по его виду было не ясно, разделяет он или нет мнение своего собеседника. После некоторой паузы он спросил:

— Что больше всего вас поразило на Ремите?

Ник Улин смутился.

— Вы можете быть со мной откровенны, — подбодрил его советник.

— Гм… больше всего, наверное, обилие портретов, скульптур и… этих вот штуковин, — Ник Улин показал на бюст императора, стоящий на углу обширного стола советника.

С загадочной улыбкой Шоанар подошел к бюсту Олмира, зажег ароматические свечи и застыл, полуотвернувшись от собеседника. То ли молился, то ли глубоко задумался о чем-то чрезвычайно важном.

Помедлив немного, Ник Улин засобирался уходить.

— Извините, если я… э… ненароком задел… э… ваши религиозные чувства.

— Меня трудно задеть, — тут же повернулся к нему советник, — но публично все же старайтесь относиться к предметам нашего культа более почтительно. Для ремитцев император — живое божество. Да и не только для ремитцев…

— Я не привык к подобному распылению мыслительной энергии. Великие сущности упоминаются вами всуе, без надлежащего благоговения. Мое мироощущение жаждет трепетной сдержанности. По моим представлениям, любое изображение Бога, любой призыв к Нему за помощью есть оскорбление Его величия. Гораздо глупее и несуразнее, чем, например, когда ваша собака в порыве любви стремится облизать вам лицо или, скажем, начинает грызть ваши туфли.

— Возможно, вы и правы. Но у нас иные, немного варварские представления о дозволенности и недозволенности. Будьте снисходительны. До свидания.

Подождав, пока Ник Улин удалится на расстояние, не позволяющее расслышать его слова, Шоанар с улыбкой сказал:

— Возможно, мы и оскорбляем свой разум, но… приобретаем возможность опереться на воспитательную силу ритуала. Важный нюанс.

Какой чудесный вечер! Зажав в руке предписание, она выскочила из Управления. На одном дыхании перемахнула площадь. По широкой парковой лестнице спустилась к фонтанам. Не глядя под ноги, не обращая внимания на степенно гуляющих, помчалась в дальний угол сада, к заветной беседке. Новость столь огромна, столь неожиданна и радостна, что требует привыкания к ней в одиночестве.

Сбылись самые несбыточные мечты: она полетит в одной команде с Ним!

Вот она, награда за трудные годы учебы, за изнурительные тренировки. Сколько раз превозмогая телесную слабость и боль, скрипя зубами над нерешающейся задачей, она повторяла: Он стремился стать астронавтом, но обстоятельства ему не позволили… Сколько раз, выплакивая горечь очередной неудачи в подушку, повторяла потаенную молитву Удерживателю: яви чудо, разреши встретиться, хоть на мгновение оказаться у Него на глазах, услышать из Его уст словечко… Правильно говорят: верь — и все сбудется.

Что-то зашелестело у нее за спиной. Какая досада! Нельзя побыть несколько минут в одиночестве, мелькнула мысль… и словно мутная пелена упала.

Она не знала, сколько времени пробыла без сознания. Видимо, недолго, так как внешне ничего не изменилось. И сидела она в той же позе.

— Ну как, вам лучше? — услышала она участливый вопрос. Над ней склонился незнакомый мужчина, придерживая за плечи. Она улыбнулась ему, отстраняясь.

— Все хорошо, — многолетние упражнения по оттачиванию умения быстро оценивать обстановку и собственное состояние не прошли даром: она чувствовала, что с ней полный порядок. Ничего нигде не болит, зрение и слух в норме, голова ясная. Что же с ней произошло? Упала в обморок от счастья, как великосветская дамочка из бульварного романа? Она, дипломированный астронавт! Ну и позор! Полная негодования на саму себя, добавила: — Спасибо. Все прошло.

— Мне показалось, что вы стали заваливаться набок, — пояснил мужчина, — и на всякий случай я решил поддержать вас.

— Вам показалось.

Сейчас она сама была почему-то твердо уверена, что не произошло ровным счетом ничего. Не было никакой потери сознания потому, что просто не могло быть, и все!

— Извините, если что не так. Право дело, я хотел только помочь.

Незнакомец развернулся и пошел прочь.

А ведь я, пожалуй, знаю, кто это, подумала она. Как-то он был у них членом экзаменационной комиссии. Это граф… имя его забыла. Ах, можно не вспоминать. Лучше о нем поскорее забыть. Нежелательный свидетель… чего? Ее минутной слабости?

Слабости или чего другого? Всплыла в памяти страничка Кодекса астронавта: все болезненные и неприятные ощущения, все отклонения от нормального самочувствия, особенно связанные с временной потерей сознания, обязательно фиксировать в медицинском дневнике. Но была ли у нее потеря сознания? Что фиксировать? Может, рассказать о случившемся курсовому врачу? Не, спокойнее будет промолчать, а то однокашники засмеют насмерть. Да и что, собственно говоря, произошло? Ровным счетом ничего!

Ладно, нечего сидеть, столько дел впереди — порадовать родителей да навестить их, поделиться новостью с друзьями, попрощаться перед долгим расставанием… она встала и быстрым шагом направилась к ближайшей кабинке нуль-транспортировки.

Маги

На Перекрестке, входных вратах Ирия, не могло быть ненастья. Грозовые тучи, проносящиеся над Замком Размышлений, являлись материализацией чувств, переживаемых собравшимися в императорском кабинете магами.

После долгого молчания Маргрит сказал:

— Случившееся с Ваном может быть объяснено только тем, что этот ваш Левер…

— Леверье, — поправил Олмир. — Граф Герман Васильевич Леверье.

— В Содружестве он известен как Левер, — резко возразил Марий. После Соглашения, де-факто лишившего его неформального, но почетного звания главы сообщества магов, он по каждому поводу, по делу и без, поправлял Олмира.

— Ну, в общем-то, особой разницы не вижу. Левер — так Левер. Леверье — так Леверье, — счел нужным сгладить неловкость Маргрит, степенно поглаживая свои длинные усы. — Не все ли равно, как его зовут? Что вообще представляет собой этот человек?

«Человек» в устах Маргрита звучало пренебрежительно, почти как «букашка». Каждый молодой маг по-своему переживал период, в котором представлялся себе всемогущим.

— Вот объективка на него, — сказал Олмир, и посреди кабинета возник инфонтан.

Подобные приспособления, занесенные из виртуальных реальностей и непостижимые по принципу действия, пользовались особой популярностью среди магов. Олмировский инфонтан содержал полную справку на Леверье, как бы овеществляя информацию. Глянув мельком на бьющую струю, каждый мог оперировать всеми содержащимися в ней сведениями, а коснувшись — надолго запечатлевал в памяти.

— Ну вот, — удовлетворенно проговорил Маргрит, — участие в Четвертой экспедиции к Сумеречным Созвездиям. Нет сомнений: Леверье — марионетка Перворожденных! Я сразу почувствовал неладное.

— Да не ты один, — с еле заметной усмешкой вставил Марат. Он, единственный ученик Дикого Мага, считал себя непревзойденным искусником в чтении мыслей и в понимании скрытых причин человеческих поступков.

— Не трудно увидеть очевидное, — в тон ему отозвался Месенн. — В этом мире только Перворожденные выпадают из-под нашего предвидения. Ни один мой Промысл не…

Он болезненно воспринимал каждый случай, вскрывающий несовершенство его конструкций. Давнишнюю неудачу с внедрением Промысла в Медузу он до сих пор расценивал как личное оскорбление.

— Ба, а Леверье-то был секретарем Первой Школы Гуро! У него диплом высшего посвященного. Неужели такой человек мог попасть под чары Перворожденных? — недоуменно воскликнул Маргрит.

— Значит — мог, — отрубил Месенн, недовольный тем, что его прервали.

— Но теоретически, как полагают в Содружестве, пси-защита Шамона непреодолима! Если мы чего-то недопонимаем и наши теории неверны, что тогда? Получается, что любой человек может попасть под контроль Перворожденных и даже… — Маргрит сделал паузу перед тем, как сказать казалось бы невероятное — …один из нас, магов?

— Оснований для страхов нет, — спокойно сказал Марий тоном учителя младших классов. — Как я неоднократно информировал наше высокое собрание, при любом внедрении в подсознание каких угодно замкнутых психических конструкций, на сленге психоаналитиков именуемых то «червяками», то «жучками», происходит сдвиг несущих моар-частот…

— Ой ли? Так уж «каких угодно»? — упорствовал Маргрит.

В ответ Марий легким взмахом руки превратил Олмировский инфонтан в настоящий водопад. Обрушившийся на магов информационный шквал демонстрировал: даже малое препятствие — и поток, имитирующий виерный посыл, неизбежно меняет свое русло, не достигает затона, в котором мог бы приобрести материальные силы.

— Есть все же в мире явления, которые прогнозируются с абсолютной точностью, — прокомментировал свою модель Марий. — Лишившись свободы воли, маг теряет власть над вещным миром. Это незыблемая истина.

— А также истина в том, что на сегодняшний момент мы вообще не представляем себе намерений Перворожденных. Тем более — планов их дальнейших действий в отношении человеческой цивилизации. Если таковые планы, естественно, имеются, — возвысил голос Маргрит, обводя серьезным взглядом собравшихся магов. Поскольку никто ему не возразил, продолжил, подняв руку: — И это крайне тревожно. Мы, маги, взяли на себя тяготы хранителей человечества. Поэтому обязаны иметь надлежащий ответ на все происки Перворожденных. Задача момента — раз и навсегда отучить их соваться в наши дела.

Еще не известно, кто к кому суется, подумал Олмир. Как ни крути, но люди первыми потревожили Перворожденных, вторгшись в пределы их обитания. Зомбирование большинства участников Четвертой экспедиции к Сумеречным Созвездиям можно расценить как ответ на наше назойливое любопытство. Потом они — в предупреждение? — направили одну из своих Медуз в направлении Ремиты, но позже изменили ее полет. По человеческим меркам их реакция на наше поведение неадекватна, недружественна. Нам бы остановиться. Подумать, к чему бы это. Но, закусив удила, мы рвемся к их Шару. Зачем? Для чего? — сами толком не понимаем. Наверное, просто потому, что испуганы.

— Чем больше я размышляю о нашей встрече с Перворожденными, — сказал он, — тем все явственнее возникает передо мной образ двух мчащихся навстречу друг другу линкоров. Взаимного крушения не избежать, если только у одного из кораблей не обнаружится трещина в корпусе.

— Боюсь, что наш корабль послабее. Не то водоизмещение — они строили свое судно на много миллиардов лет дольше, — живо откликнулся Маргрит.

Вновь воцарилась гнетущая тишина.

— Случившееся с герцогом Лусонским не имеет обычных внешних проявлений, — продолжил доклад Олмир. — Тщательное медицинское обследование не выявило аномалий. Стандартные психотесты также не указывают какой-либо патологии. Только виерному зрению видны произошедшие с ним изменения. Сам Ван утверждает, что телесно чувствует себя как обычно, но утратил контроль над виерным узлом и не может войти в свой Дуат.

— Я неоднократно предупреждал его о необходимости сопоставлять буйные желания и хилые возможности, — вставил Марий, и его указательный палец назидательно взмыл вверх.

— Вот подробная запись попытки Вана пройти по темпорали Леверье. В самом начале — типичная картина монотонного нарастания энтроса. На суточной же глубине закон увеличения сопротивления унива резко меняется — становится полиномиальным. Понадеявшись на свои силы, Ван максимально увеличил скорость проникновения, сняв внутреннюю защиту. Итог плачевный: в неожиданно возникшей области экспоненциального роста силы сопротивления виерная отдача сдвинула осцилляторную базу…

Олмир говорил и говорил, комментируя визуальный ряд. Какой убогий язык! Собравшиеся понимали его только потому, что сами неоднократно совершали виртуальные путешествия в прошлое. Слова мало что значили — прозвучавшие термины «энтрос», «унив» и прочие воспринимались ими на чувственном уровне.

Во все времена научно-технический прогресс сопровождался изобретением великого множества новых слов и наполнением старых терминов новым смыслом. И чем сложнее была созданная конструкция, тем больше приходилось о ней говорить. Один гоминид взял в руки палку — его поступок тут же повторили те, кто находился рядом. Особые пояснения были не нужны. Однако уже лепка хорошего горшка требовала длительного обучения, терпеливого растолковывания ученикам премудростей и секретов мастерства. Строительство многомачтового парусного судна было немыслимо без детальных чертежей. От появления идеи полета до изготовления первого самолета прошли тысячелетия, в течение которых люди мечтали, пытались понять ощущения будущих воздухоплавателей, экспериментировали, создавали научные теории и технические приспособления. Первые космические путешествия предварялись гораздо большей интеллектуальной работой…

Чье-то вольное фантазирование на тему «хорошо бы» подхватывалось и внедрялось деятелями искусства в общественное сознание с тем, чтобы через много-много лет, а то и столетий облечься сначала в научные теории, затем в экспериментальные образцы, далее — войти в быт. Миллионы людей на разных языках и для разных аудиторий со всех сторон представляли словами каждую новинку. В сообществе магов все иначе: были фундаментальные открытия, удивительные устройства и алгоритмы — не было для них нужных слов.

Каждый маг осенен талантами. Марк — величайший физик, Месенн — изобретатель, Марий — высочайший интеллект, способный препарировать любую жизненную ситуацию, предусмотреть и предугадать самые отдаленные последствия, Маргрит… к чему перечислять? Не было среди них гениев классификации. Не было выдающихся лингвистов. Философов и науковедов, как говорится, от бога. Они действовали, но почему именно таким образом, а не иначе? — объяснить толком не умели ни себе, ни другим. Один и тот же результат каждый маг, как правило, получал своим, сугубо индивидуальным путем. Каждый придумывал свои приемы обращения с виерными полями, и вопрос, какие из них лучше, какие хуже, до последнего времени даже не поднимался.

Став полноправным членом магического сообщества, Олмир начал вносить элементы научной организации труда, упорядочивать и унифицировать методы работы с виерными силами. Добился принятия Соглашения, во исполнение которого маги стали регулярно вести довольно подробные дневники — по выражению Месенна, открылась Олмировская летопись волшебства. Простое сопоставление различных записей натолкнуло на массу неожиданных открытий. Подчиняясь решению Совета, Олмир стал писать Энциклопедию магии, включая в нее наиболее удачные приемы применения виерных сил. Достигнутые успехи впечатляли и… порождали все новые и новые потребности в понимании. Будто бы взбирались они по крутой лестнице, каждая ступенька которой лишь отодвигала линию горизонта.

Суть произошедшего с Ваном Мерсье, консортом Лусонским и Главным императорским прокурором, раскрывалась в нескольких словах: лично расследуя ряд уголовных преступлений, предположительно связанных с графом Леверье, он надорвался и потерял умение управлять виерными силами. Событие досадное, но не смертельное. Не первое и, вероятно, не последнее. Всякое случается. Чародеи и посильнее, бывало, надсаживались. Человеческие тела, в которых маги обитали в обычном мире, обладали огромным восстановительным потенциалом. Следовало надеяться, что со временем магические способности к нему вернутся.

Настораживало иное: то, что Леверье обладал защитным коконом, природа которого была абсолютно загадочной.

С момента появления первых устройств, известных как Таблицы Месенна-Корева, громоздких и быстро изнашивающихся, магические технологии установления слабых причинно-следственных связей шагнули далеко вперед. Уже не только маги, но и обычные люди, используя специальные приспособления размером с футбольный мяч, на компьютерных экранах изучали реконструкции важных событий прошлого и судьбоносных поступков знакомых и незнакомых им исторических личностей. На промышленные рельсы было поставлено возвращение к жизни умерших людей. Даже тех, от чьих тел осталось всего ничего, — тому подтверждение хотя бы оживление кремированных останков родителей Олмира.

Выяснилась общая закономерность: чем сложнее и неординарнее личность, тем труднее было пройти вспять по ее жизненному пути. Еще труднее оказывалось увидеть прошлые деяния представителей иных рас разумных. Снуссы с их необъяснимыми представлениями о законах Мироздания — так вообще почти выпадали из магического поля зрения. Последить прошлое любого из членов сообщества магов также было практически невозможно: накладывались друг на друга равновероятностные поступки, и тонула в них истина.

Случай с Леверье был особым: проникновение в его прошлое наталкивалось на яростное сопротивление. Невидимый барьер, словно насос, выкачивал виерные силы любопытствующих. Олмиру пришло на ум, что до сих пор подобное наблюдалось, пожалуй, только тогда, когда кто-нибудь пытался разузнать прошлое самого себя или человечества в целом.

— Весьма похоже на вхождение в авторезонансный режим, — подтвердил ощущения императора Марий. — Надеюсь, у присутствующих хватит благоразумия не повторять попытку Мерсье. Легкомысленность его просто преступна!

Марий в упор смотрел на Олмира. Император выдержал взгляд. Не признался, что пытаясь разобраться с произошедшим с Ваном, скользнул в прошлое Леверье, вовремя остановился, но третий день мучается неясными головными болями.

— Отдача способна разрушить мозговые клетки, — сказал банальность Марий, — да так, что потребуется длительное лечение. Не обойтись без оперативного вмешательства на субмолекулярном уровне.

Пауза была необходима, чтобы маги в полной мере уразумели угрозу.

— Опасно проникновение в прошлое не только самого Леверье, но и всех людей, с кем оный уникум имел контакт. Надеюсь, это всем понятно?

Марий обвел глазами присутствующих и вновь впился тяжелым взглядом в Олмира.

— Понятно, что с Леверье придется еще разбираться и разбираться. Я давно говорю, что от авторезонансов следует не шарахаться, а включить в перечень наиболее приоритетных направлений исследований. Сложно? — да. Опасно? — да. Но надо, — произнес молчащий до этого Морис.

— Вот где наша ахиллесова пята! — воскликнул Маргрит. — И Перворожденные бьют именно в нее. Интересно, они вычислили нашу слабость или случайно наткнулись на нее?

— Не верю я в случайности, — буркнул Морис.

— Призываю вас быть предельно осторожными, — забеспокоился Марий. — Об авторезонансы споткнулось и множество зеленых юнцов, и такие столпы магии, как Мерк и, вероятно… мм… сам Моар. Возможно, для нас это нечто вроде логического круга. Принципиально неразрешимо и непреодолимо. Остерегайтесь!

— Пока не разберемся с ними, будем получать по носу. Но что это мы все о грустном и о грустном? — сбросил напряжение Морис. — Вроде бы собрались мы по другому поводу.

— Да-да, — подхватил Месенн — пора вернуться к объявленной повестке дня — чествованию Олмира, нашего молодого отца. Вот мой подарок.

Перед Олмиром возник ярко синий медальон размером с голубиное яйцо.

— Это транспространственный репер для нуль-переходов, — пояснил Месенн. — Сделай копию для своей Зои, и ты всегда будешь в шаге от нее. Двумя реперами с выставленными одинаковыми частотами связываются любые две пространственные точки — доказано экспериментально. Хоть между галактиками летай. Не нужны никакие расчеты и прочие мучения. Правда, классная вещь? Только что сделал! — еще никому не показывал.

— Не может быть! — усомнился Марий. Старейший из них, великий искусник в создании моделей-пробников, позволяющих видеть даже самые отдаленные последствия обращения с виерными силами, долгое время он был для магов нечто вроде дядьки, удерживающего неразумную молодежь от рискованных и необдуманных поступков. Однако умелый в одном, довольно часто в чем-то другом являет жалкое зрелище. До сих пор каждый межзвездный переход для него представлял мучительную проблему, на решение которой порой уходило несколько суток. — Всего-то такая финтифлюшка — и все, больше ничего не нужно?

— Ничего!

— А откуда берется энергия для переноса материальных тел?

— Тайна фирмы.

— И все же?

Какой Марий ретроград, подумал Олмир, все новое доходит до него как до жирафа. Ясно же: конденсируется рассеянная в вакууме.

— Так же, как у инфонтана, — нехотя раскрыл секрет Месенн.

— Спасибо большое, — поспешил поблагодарить друга Олмир. — Твой подарок весьма кстати.

Лично ему, наверное, репер пока не понадобится, так как отправляться куда-либо далеко от Зои и маленького Олми он не собирается. А вот снабдить этими устройствами экспедицию Антона Благова к Шару — дело полезное.

— Ладно, давайте займемся тем, ради чего собрались, — важно сказал Марий и закатил длиннющую хвалебную речь в честь Олмира. Вслед пошли поздравления других магов.

Олмир внимал хвалам, принимал подарки. Голова продолжала противно ныть. Исподволь терзала неясная тревога. Да и вообще настроение у него оставалось хуже некуда.

Возможно, тайная причина беспокойства императора была связана с происходящим в те минуты разговором двух мужчин, находящихся довольно далеко от всех населенных мест — на искусственном космическом объекте, именуемом Вторым биологическим комбинатом. Вредное и экологически опасное производство изначально размещалось не на поверхности Ремиты, а в ближнем космосе. После ж объединения с меритской общиной было полностью перемещено к границе планетной системы.

Один из двух беседующих, мощный телом, одетый в наряд, мало подходящий для пребывания в космосе, сидел напротив иллюминатора, полуотвернувшись от своего собеседника. Тот же, подобострастно согнувшийся, выжаренный жесткими космическими излучениями, говорил и говорил, второпях проглатывая окончания слов:

— …так вот, я нашел способ ввести в заблуждение все используемые ныне медицинские программы! Оказывается, недостаточно выделять только то, что потенциально может принести человеческому организму вред. Поистине величайшее открытие, граф! Надо же: столько блестящих умов создавало системы защиты, столько сложных алгоритмов анализа продуктов предложено, а элементарного не предусмотрели…

— Короче, пожалуйста, — с непонятной брезгливостью бросил граф.

— История ядов — это лебединая песня человеческой изобретательности и коварства. Самый непритязательный путь — разрушение, не мудрствуя особо, белкового вещества. Надежно, бесповоротно, но чересчур прямолинейно. А потому неэффективно. Любой активный химический реагент словно вопиет: «вот я, такой хищный и злобный, покажите мне жертву». Да только кто ему позволит смертоубийствовать? — простейшие детекторы поднимают тревогу. Попробуй заставить здравомыслящего человека выпить, скажем, ведро уксуса. Второй путь — нарушение либо обмена веществ, либо прохождения нервных импульсов. Поскольку процессы метаболизма млекопитающих чрезвычайно сложны, вносить нежелательные изменения в них можно неисчислимым количеством способов. Соответственно, велик и список потенциально опасных для здоровья веществ. Некоторые из них могут быть химически малоактивными, почти инертными. Распознать, какой эффект в организме человека они способны произвести, довольно трудно. Общая схема всех используемых в настоящее время анализаторов строится вокруг компьютерных моделей, с помощью которых просчитывается, насколько «полезна» или «вредна» та или иная пища, сбалансировано ли поступление различных веществ, и так далее. Так вот, накопление «пользы» тоже может нести смертельную опасность!

— Давно известно, что везде и во всем нужна мера.

— Именно так! Я открыл белковую группу, повышающую энергоотдачу в мышцах. Своего рода витамин, катализатор, ускоряющий реакции с аденозинтрифосфатом. Может применяться как легкое лекарство. Все сертифицированные программы Межзвездного Флота воспринимают мое детище как полезную пищевую добавку. Абсолютно безвредную. Никаких ограничений на объем потребления! А вот тут-то подстерегает пренеприятнейший сюрприз: мой белок не выводится из организма полностью. Постепенно накапливаясь, он заполняет сперва вакуоли, потом… мм-м… пропустим технические подробности… в общем, в один прекрасный миг концентрация моего белка превышает критическое значение и он чуть ли не целиком вбрасывается в клеточные митохондрии. Полностью раскрываются все каналы прохождения ионов водорода в мышечной ткани. В результате — жесточайшие судороги, заканчивающиеся полным параличом. В первую очередь это касается самых затребованных, постоянно работающих мышц. Как вы думаете, каких именно?

— Каких? — граф, не моргнув, вернул вопрос в той же интонации.

— Сердечной и дыхательных! В такой ситуации обычные процедуры скорой медицинской помощи бесполезны. Спасти жизнь может только незамедлительное подключение к большой реанимационной установке. Снабженной системой принудительной вентиляции легких. С искусственным кровообращением. С тотальным витооблучением организма. Согласитесь, что в полевых условиях возить за каждым реаномобиль невозможно. Поэтому все, кого постигнет удар вне звездолета, обречены. На борту «Элеоноры», конечно, есть возможность оказания экстренной помощи. Тут все будет зависеть от кого, сколько окажется жертв, и где в критической ситуации они будут находиться. К сожалению, из-за индивидуального разброса скоростей обменных процессов, различной чувствительности, разного количества потребленного продукта и различия в скорости потребления, а также… мм-м… еще некоторых факторов, одновременного поражения всего экипажа ожидать не приходится. Ну уж, как говорится, что могем-с. Извиняйте, если что не так.

— Как же вы заставите астронавтов поедать свою отраву?

— Да они сами будут рады стараться потребить ее как можно больше! Помимо разнообразных консервированных и искусственных продуктов, в рацион астронавтов в обязательном порядке входят витаминные экстракты, полученные, как говорится, естественным путем — образующиеся в аквакультуре, специально выращиваемой на борту звездолета. Эти добавки подкладываются во все салаты, в соусы, супы и так далее. Одним словом, всюду. Для современной генной инженерии добиться того, чтобы водоросли помимо заданного набора веществ синтезировали б еще кое-что — не проблема.

— Вы подготовили модифицированную аквакультуру?

— Так точно, граф! Хоть сейчас отправляй на борт «Элеоноры». Заявка от них, кстати, имеется. Ждет исполнения.

Воцарилось глубокое молчание. Ученый отравитель нетерпеливо сопел, дергал головой, моргал изо всех сил, ерзал в кресле, но не смел нарушить размышления собеседника.

— Хорошо. Предположим, ваша аквакультура окажется на борту «Элеоноры». Астронавты начнут ее регулярно потреблять. Когда следует ожидать наступления первых летальных исходов?

— Трудно сказать, — нервный смешок, — маловато экспериментальных данных.

— Ну, хотя бы ориентировочно.

— По моим расчетам, где-то через полгода. Самый оптимистичный срок — четыре месяца. Примерно тогда, когда планируется завершение исследований Шара. Возможно, когда «Элеонора» будет уже на обратном пути.

— Ускорить нельзя?

— Не, не получится. Анализаторы могут почувствовать угрозу, если мой реагент будет проявлять чрезмерную активность.

— Жаль. Не ясно, что они могут там накопать. Однако гибель всего экипажа на обратном пути — тоже психологически впечатляюще. Хорошо, пусть будет так.

Вновь молчание.

— Извините, что не полностью оправдал ваши надежды, — прервал тягостную тишину говорливый собеседник. — Старался как мог. Открытие поистине мирового уровня!

— В последнее время, если я не ошибаюсь, вы работали над совместным, мирро-ремитским проектом. Кто конкретно в курсе ваших изысканий?

— В сути — никто! У всех осуществляемых здесь совместных научных проектов иные цели, иная направленность. Но, конечно, миррийцы славятся своей дотошностью — иначе б не достигли таких успехов в медицине. Думаю, через год-полтора они смогут докопаться до моего открытия.

— Не раньше?

— Не, не получится. Очередной этап исследований по моей теме заканчивается через пять месяцев. Пара месяцев отводится на подготовку отчета. А там — отправка материалов обычным звездолетом на Ценодва и Мирру… нет, полтора года — крайний срок. И еще не факт, что найдут.

— Даже в случае гибели экипажа звездолета? — вопрос содержал явную издевку.

— Ах да, забыл. Конечно определят, будь они неладны! Да и не только они — по патологоанатомическим пробам любой поймет, что к чему.

— Хорошо. Сделаем так. Вы немедленно отправляете ваши водоросли на «Элеонору». И намертво забываете о содеянном.

— Но, Ваша Светлость, мое открытие… Мне бы не хотелось лишаться приоритета. Такое достижение! К тому ж, вы ведь тоже должны быть заинтересованы… если мой авторитет в научных кругах возрастет, в будущем я смогу оказать вам более весомую помощь.

— Гений и злодейство несовместимы. Выбирайте. Либо лавры великого отравителя, либо мировая научная слава. На двух стульях не усидишь.

— Но мне жаль…

— Впрочем, как всегда, есть третий путь. При определенных обстоятельствах, самый оптимальный. Кто представил исходную аквакультуру? Чья она?

— Миррийская.

— Насколько я осведомлен, медицинский аспект исследований лежит тоже на миррийцах? Вы, стало быть, отвечали только за производственную сторону?

— И генетическую устойчивость аквакультуры к мутациям, Ваша Светлость. Иначе я не смог бы наделить ее нужными мне качествами.

— А нельзя ли сделать так, чтобы ваши изменения казались случайными? Вы улавливаете мою мысль? В идеале — чтоб любая следственная комиссия в качестве основной версии рассматривала бы вариант, по которому предоставленная вам аквакультура изначально обладала бы патогенными свойствами.

— Но ведь я сам додумался…

— Да или нет?

— Наверное… Да, можно… Это просто устроить. Достаточно подчистить кое-где лабораторный журнал да избавиться от личных записей. Материальных следов я не оставлял.

— Вот и сделайте это.

— Но тогда я не смогу претендовать на пионерские теоретические построения… Предвидение в науке высоко ценится…

— Придется пожертвовать хоть чем-то. Стало быть, делаем так. Вы оставляете себе контрольные образцы аквакультуры и забываете о содеянном вплоть до получения сообщения о неполадках со здоровьем личного состава экспедиции Благова. Как только дурная весть доходит до вас, вы проводите инициативные… м… якобы инициативные исследования контрольных образцов. Вскрываете механизм поражения астронавтов и описываете свое открытие. В срочном сообщении обязательно укажите, что аквакультуру вы получили с Мирры и посчитали излишним ее дотошную медицинскую проверку. Тем самым ваше открытие никуда от вас не девается. Кроме того, наносится огромный ущерб престижу миррийских медиков, что также полезно. Надеюсь, после поднявшегося шума прикроют много совместных научных проектов, и на Ремите сильно уменьшится количество всевозможных командировочных. Вам все понятно?

— Вы так масштабно мыслите, Ваша Светлость…

— Не слышу ответа по существу.

— Да-да, я исполню все, что вы велели.

Цунами

Плохой детектив можно отшвырнуть куда подальше, чтоб не раздражали содержащиеся в нем ляпы. От шокирующих неправдоподобностей жизни некуда деться. Происходящее казалось Нику Улину странным сном, но проснуться он не мог.

Несмотря на бурное строительство последних лет, Ремита оставалась молодой колонизированной планетой, пока еще не способной предоставить людям абсолютно безмятежное проживание. Человеческая инженерия не коснулась ни ее атмосферы, чтобы управлять погодой, ни, тем более, ее недр. Катастрофические дожди и снегопады, засухи, ураганы, землетрясения и прочие стихийные явления можно было прогнозировать, бороться с ними, ликвидировать последствия — нельзя было предотвращать. Такие неприятности, впрочем, происходили чрезвычайно редко и особо не досаждали.

Редко, но бывали. Подводное землетрясение в середине Тихого моря, что к западу от Третьего материка, было предсказано всего за неделю. Сейсмологи рассчитали ожидаемые параметры цунами и наводнили новостные каналы яростными предупреждениями.

Обитатели нескольких островков бросились паковать пожитки. Подвергшийся опасности материковый берег, круто ниспадающий к воде, был лишен удобных бухт и практически необитаем. Ни жилых поселков, ни иных строений там не было. Единственно, возникла угроза уничтожения Малого Храма, возведенного почти у самого среза воды. Располагаемое время не позволяло думать о строительстве каких-либо защитных дамб. Оставалось одно — отдать культовое сооружение на милость стихии. Заодно приходилось жертвовать сопровождающими храм гостиницами, художественными мастерскими и школой.

Ник Улин ожидал срочной эвакуации храмовых служителей и учащихся вместе с оказавшимися в опасности паломниками. Но прозвучало из ряда вон выходящее: барон Ким, настоятель Малого Храма, приказал своим подчиненным оставаться на месте и… молиться Олмиру Удерживателю, дабы тот отвел напасти. Оголтелое мракобесие! — иначе не скажешь.

Трудно, но еще можно представить себе подобное поведение людей, необразованных и битых жизнью, на заре цивилизации. Однако в эпоху победного шествия человека по Галактике, когда каждое государственное образование Содружества обязывалось всемерно развивать таланты и расширять знания всех своих граждан… Век живи — век дивись!

А ведь пару недель назад Ник Улин сподобился непосредственно пообщаться с настоятелем Малого Храма. Впечатления остались самые приятные. Биографические данные настоятеля, сообщенные местным Информаторием, также вселяли уважение: барон Ким, один из наиболее знаменитых художников Ремиты, до того, как податься в иконопись и в религиозное руководство, был крупным общественным деятелем — возглавлял общепланетный профсоюз творческих работников, заседал в Коронном Совете.

Ну ладно, пусть барон сошел с ума. Но слова сумасшедшего, вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения, восприняли сотни людей как руководство к действию. Никто и палец о палец не ударил, чтоб пресечь массовое помешательство, вразумить, насильно отправить заблудших овечек в безопасное место. Что творится в этом мире!?

Вначале, правда, витала в воздухе определенная нервозность. Раздавались призывы гнать барона в шею вместе с его нездоровым оптимизмом. Потом пошли сообщения — Ник Улин не понял, каков был их первоисточник, — мол, Олмир Удерживатель внял молитвам и отвел беду. Каким образом!? Отменил землетрясение? Повелел цунами не быть?

После сообщения о том, что морское дно встряхнулось, а образовавшееся цунами полностью соответствует прогнозам и оценивается как катастрофическое, Ник Улин не смог усидеть на месте. Взяв лит, полетел к Малому Храму. Он ощущал потребность увидеть собственными глазами то, что произойдет. То, что должно произойти.

Приземлившись метрах в двухстах от кромки воды, он не спеша вылез из воздушного аппарата и огляделся вокруг. До рассчитанного момента прихода волны оставалось менее получаса. Вокруг царила мертвая тишина, как будто природа замерла в ожидании беды. Всегда перед буйством стихии воцаряется умилительное спокойствие.

Мощная материковая оконечность прогибалась дугой, в центре которой размещался Храм с прилегающими строениями. Берег был облагорожен серией террас и устремлялся к воде, словно ступеньки гигантской лестницы. Найдя тропинку вниз, Ник Улин стал спускаться, прикидывая где безопасно остановиться. Вроде бы максимальную высоту волны предсказали около шести метров, разумно не опускаться ниже второй террасы.

Так же рассуждали, видимо, и другие любопытствующие, разбившиеся на маленькие группки. Рядом оказались двое мужчин, налаживающих телеприемник. Один, с характерным загаром постоянного обитателя космоса, был одет, назло погоде, в плотный комбинезон. На плечи опускалась грива белесых волос. Его напарник, по общему виду одичавший от безделья курортник, с трудом выносил на своем тощем, иссиня черном теле спущенные до неприличия шорты и расстегнутую рубаху навыпуск. Ник Улин подошел к ним, представился.

— Александр Ней, космобиолог, — ответил астронавт. — Можно просто Алекс. А это мой гость. Сокрош. Мирриец.

— Тоже, если можно так выразиться, космобиолог. Отчасти, — лениво протянул руку курортник. — Меня просвещают. Открывают, как говорится, глаза.

Ладонь его была потной и холодной, словно болотная змея. Да, мирриец: у местных не было под кожей столько меланина.

— Просвещают — в чем?

Взгляд Александра Нея неожиданно стал колючим. Презрительно фыркнув, он отвернулся. Сокрош отвечал как ни в чем не бывало:

— Что чудес на белом свете нет и быть не может, а есть один только обман, обман и еще раз обман. Надо же: дожив до седых волос, я не постиг сей глубокой истины.

— И успешно просвещают? Есть результаты?

— Пока еще не знаю. Посмотрим. Не желаете? — Сокрош, вытащив из стоящей на земле сумки разовый термос с охлажденным соком, протянул его Нику Улину.

— Спасибо. Не откажусь. Жарко здесь.

Закончив программирование телеприемника, Александр Ней зажег мультиэкран и удовлетворенно хмыкнул:

— Ну вот, теперь мы пронаблюдаем процесс со всех сторон. Я поставил на автоматический выбор каналов, передающих сообщения или о самом землетрясении, или из ближайших к нам районов.

— Почти все твои каналы заполнены сетованиями морской разведки о том, что взбесились рыбные косяки. Надо же, до чего важно сейчас это знать!

— Однако замечу: замалчивай — ни замалчивай, но волна-то идет.

— Идет, — согласился Сокрош.

— И что сейчас здесь будет? Угадаете с двух раз?

— Да ничего хорошего. Мне как-то не по себе. Не слишком ли низко мы спустились? Не люблю бегать, когда можно не бегать.

— Во, гляди, на тех островках что-то происходит.

Сокрош поставил свой термос на землю и, вглядываясь в изображение на правом верхнем экране, увеличил громкость. Но при этом встал так неуклюже, что направленный звуковой сигнал доходил только до него.

— Идет сообщение о сильном взрыве, — поведал он. — Накрылись какие-то склады со взрывчаткой.

С моря донесся неясный гул. Почувствовались рваные порывы ветра.

— Звуковая волна, — поставил диагноз Александр Ней. — До нас добралась.

Малый Храм лежал перед Ником Улиным как на ладони. Из него доносилось еле слышное пение. Открылись центральные ворота и на пороге стали скапливаться люди.

— А взрыв-то мощный.

— Да, приличный. Откуда взялись там эти склады?

— Говорят, что была перевалочная база, — пояснил Сокрош. — Когда формировали берега Гранта, там хранили расходные материалы. Взрывчатку использовали не всю, и она более четырех лет мирно себе лежала и лежала. Дождалась своего звездного часа.

— Все к одному. Сдетонировала от удара.

— Не все так просто, — пробормотал Сокрош. — Она не хотела. Ее специально взорвали.

— Ну что ты говоришь! Кому надо было ее подрывать?

— Так комментатор говорит — я не виноват.

Пение у Храма стало громче. От центральных ворот отделилась группа, к ней пристраивались новые и новые люди. Образовалась большая нестройная колонна, неспешно двинувшаяся вокруг Храма.

— Крестный ход, однако, — сказал Сокрош.

— Хочешь к ним присоединиться?

— Не, не хочу. Больно близко к воде они идут.

— Зато молятся. Находятся под личной защитой Олмира Удерживателя.

— На всякий случай я побуду под защитой матушки-земли. В месте, куда волна не должна дойти и моей драгоценной шкурке ничего не угрожает.

— Волны не будет, — твердо сказал Ник Улин, вмешиваясь в разговор. — Она пропала.

— Растворилась! — съехидничал Александр Ней. — Ушла в подпространство. Превратилась в камень. Метнулась в виртуальную реальность. Приснилась.

— Ее действительно не стало, — недоумевающее протянул Сокрош, показывая на телеэкран. — Только что была — это факт. Мне, честно признаюсь, было очень страшно. А сейчас она пропала. Со спутников ничего не видно.

Александр Ней прильнул к экрану. Больно было на него смотреть.

В монотонное молитвенное пение вмешались резкие хлопки ветра. Море почернело и наполнилось тысячами пенистых яростных волн, обгрызающих берег.

— Вот и все катаклизмы, которых мы так ждали, — прокомментировал Ник Улин.

— Не может быть! — не поверил Александр Ней. Он готовился увидеть разрушения, метания гибнущих людей, мольбы о помощи, и сейчас, когда его ожидания не сбылись, он чувствовал себя обманутым.

Сокрош сказал:

— Комментаторы говорят, что цунами была уничтожена встречным взрывом. Склады со взрывчаткой подорвали в строго определенный момент. Так, чтобы образовавшиеся волны были в противофазе с цунами. Вон там приводятся расчетные схемы. Блестящая инженерная работа — иначе не скажешь.

Александр Ней, чернее тучи, молча переваривал поступающую информацию. Наконец произнес, смирившись с действительностью:

— Хорошо, что обошлось без человеческих жертв. Я рад этому.

Выдавленные пустые слова, подумал Ник Улин. Очень обозлен на что-то Александр Ней. На Квартаре им давно б занялись специалисты. Вернули б его метущейся душе гармонию. А здесь, в варварском мире, он так и продолжит нести свой тяжкий крест.

— Скажите же мне, — вновь взвился Александр Ней, — где здесь чудо?! Что конкретно сделал великий Олмир Удерживатель?

Со стороны Сокроша последовало неопределенное пожатие плечами.

— Тебе виднее, — тихо пробормотал он. — Ты местный, а я гость, удостоенный великой чести лицезреть результаты Божественного промысла.

Александр Ней растерялся.

— Так было чудо во славу Олмира Удерживателя или нет? — спросил он, обращаясь сразу к обоим своим собеседникам. На миг рациональные аргументы у него кончились.

— Это не важно. Вера не требует чудес — она их творит, — сказал Ник Улин.

— Но что здесь сотворено?! Природное явление? Оно было предсказано. Уничтожение катастрофической волны встречным взрывом? Было проделано безвестным инженером из службы по чрезвычайным ситуациям. Может быть, вы будете утверждать, что великий Олмир четыре года назад уже знал о грядущей катастрофе и заранее побеспокоился о запасе взрывчатки на пути цунами?

— Не думаю. Хотя, кто знает… Может, и побеспокоился. Он маг — он все может.

Сокрош заулыбался и внес поправку:

— Он не только маг. Он живой Бог.

— Да он и не вникал в рабочий процесс постройки Техцентра на Гранте — вы уж мне поверьте! Однако все лавры спасителя достаются ему. Где логика!? Что за всеобщий обман!

— А мне, между прочим, тоже захотелось быть обманутым, — мечтательно сказал Сокрош. — Вон какое умиротворение на лицах молящихся. Божьи человечки. Как глубоко они верят! Как близки к Богу…

— Безбожники! — возразил Ник Улин.

— Как так?

— Веровать и жить под Богом — это совершенно разные вещи. Вера должна быть правильной. Надо знать, во что верить.

— А как узнать, во что правильно верить?

— Каждый решает сам для себя. По моим представлениям, исходный критерий истинности веры — постулат о свободе воли, независимости духа человека от окружающего материального мира. Только тогда можно придти к существованию надмирового Начала.

— Разве? А куда вы дели единственность и благость Бога?

— Единственность Бога, если Он существует, доказывается чисто логически. А Его благость определяется утилитарными соображениями — чтобы иметь основу для улучшения жизни. Злой Бог есть антисистемная сущность и в жизни просто мешает. Он не нужен.

— А если мне никакой не нужен?

— Путь отрицания Бога начинается с ощущения себя неотъемлемой частичкой Мироздания. Следуя далее, рано или поздно приходишь не к одному, а двум-трем или больше божествам, вводишь сонм святых, их сподвижников и прочие объекты поклонения. На сей почве подспудно зреет предположение, что этот ряд можно продлить, и где-нибудь ближе к концу списка найдется местечко для каждого. В том числе лично для тебя. При желании, трудолюбии и терпении можно стать Буддой и творцом части Мироздания. А существующий вокруг мир действительно окажется всего лишь Майей, иллюзией. Люди внизу нас поклоняются не только Олмиру, но попутно всем прочим магам, как меритским, так и доморощенным — своим соотечественникам, основная заслуга которых состоит в обладании какими-то неординарными способностями. То есть существам во плоти, со страстями и заблуждениями. С моей точки зрения все они, — Ник Улин махнул рукой в сторону крестного хода, — просто-напросто безбожники. Верят только в себя.

— Но некоторые говорят, что вообще ни во что не верят.

— Говорить и быть — это тоже совершенно разные вещи. От человека скрыты глубинные основы его личности. Про себя можно сказать все, что угодно. Можно даже самому искренне поверить в сказанное — чрезвычайно трудно определить, насколько произнесенное истинно. Вера, понимаемая как осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом, есть необходимый и неотъемлемый элемент человеческой психики, дополняющий знания. Нет по-настоящему неверующих людей. Более того, по моим оценкам во все времена количество действительно религиозных людей примерно равнялось количеству отрицающих Бога. При этом некоторые из фанатично верующих — так называемые воинствующие материалисты — относили себя к атеистам. Однако нельзя не признать, что последовательный атеизм — та же религия. От замены слова «бог» на слова «мировой порядок» ничего не меняется.

— И кто ж тогда прав?

— Не знаю. Возможно, правы все. И первые, и вторые, и десятые. Для каждого мир становится таким, каким он его представляет.

— А на самом деле?

— На самом деле, наверное, он есть и то, и другое. И третье.

— Кончайте схоластику! — не выдержал Александр Ней. — Давайте поговорим о конкретных вещах. Попробуйте переубедить меня в том, что весь культ Олмира не строится на гнусном обмане и тонком подлоге.

Ник Улин то ли почувствовал, то ли увидел краем глаза, что над ними, на верхней террасе кто-то стоит.

— Никто никого не обманывает, — сказал он. — Вы же сами только что беспрепятственно использовали возможность получать полную информацию обо всем происходящем. Со всеми комментариями. Можете составить собственное мнение. Мне ясно пока только одно: то, что Олмир палец о палец не ударил, чтобы предотвращение катастрофы приписали ему.

— Но почему все считают свершившееся чудом!? — почти закричал Александр Ней, указывая пальцем на толпу молящихся, в религиозном экстазе застывших преклоненными на площади перед храмом.

— Не все. Вы, например, думаете иначе. Уважаемый Сокрош, как мне кажется, склоняется к вашей точке зрения, хотя и не отказывает себе в удовольствии поддразнить вас намеками на свое признание божественной природы вашего императора. Я также не разглядел ничего сверхъестественного.

— А они? Те, кто совершает там внизу крестный ход?

— Каждый человек видит только то, что не противоречит его внутреннему образу окружающего мира, возникшему перед ним в момент рождения. В процессе воспитания и обучения этот образ изучается и лишь в малой степени корректируется. Поэтому каждый думает и воспринимает мир по-своему.

— Но почему!?

— Такова человеческая природа. В ней много иррационального. Одна из ее странностей — потребность в сверхъестественном. Люди просто не могут не верить в чудо. В то, что в этом мире они один на один с бездушной материей. Без особой натяжки можно утверждать, что вся история цивилизации сводится к эволюции религии. Человечество возникло с идеей Бога. И нет ничего удивительного в том, что до сих пор не отказалось от нее.

Ник Улин не удержался и посмотрел вверх.

Над ними никого не было.

У Олмира вошло в привычку взгляд на каждого незнакомого человека сопровождать познавательным посылом. Группка из трех беседующих у телевизионного мультиэкрана мужчин привлекла своей необычностью. На одном из них явственно проступала «печать Леверье» — специальная указывающая на опасность метка, которую пришлось придумать после неприятных переживаний при углублении в прошлое графа. А двое других, до этого никогда не встречающиеся и не оговорившие встречу заранее, не были ремитцами. Гляди, так и сбудутся старые страхи Служителей, и коренные жители планеты составят на Ремите меньшинство среди праздных туристов со всей Галактики.

Один из двух чужаков, бритый наголо мужчина в простом льняном костюме, оказывается, был неординарной личностью — обладал званием народного трибуна Квартара, то есть считался духовным наставником сотен миллионов людей. Звали его Ник Улин — после приема виерного посыла Олмир при желании мог поднять в памяти все сведения на заинтересовавших его людей, содержащиеся в планетарном Информатории.

Оказавшись ближе, Олмир уловил несколько фраз. Слова трибуна смутили его.

Дабы не попадать под людскую назойливость и не отвлекаться от размышлений, в прогулках по своим императорским владениям Олмир принимал меры, чтобы остаться незамеченным. И сейчас он, как обычно, набросил на себя Вуаль. Удобная вещь: никаких физических ухищрений, он был виден и слышен, но люди, даже столкнувшиеся с ним или отвечающие на какой-либо его вопрос, обращали на него только минимум внимания. Однако стоило, скажем, кому-то сделать фотографию, он обнаруживал на снимке, что стоял рядом с императором, и переживал, что не воспользовался счастливым случаем пообщаться.

Никогда ранее Вуаль не подводила. Однако сейчас Ник Улин каким-то образом уловил присутствие постороннего. Чтобы не попадать в неловкое положение подслушивающего, Олмир сделал нуль-шаг и оказался внутри Храма. Одного из многочисленных культовых сооружений, воздвигнутых в его честь на Ремите и еще на доброй сотне планет Галактического Содружества.

«Такова человеческая природа», не давали ему покоя слова трибуна. Если б только знал квартарец, сколько потрачено усилий, чтобы воспрепятствовать расцвету новой религии, в центре которой — он, Олмир! Удерживатель. Направляющий. Спаситель. Благой. Милостивец. Дарящий. Справедливый… и еще невесть какой нужный и великий. Все признания, что он обычный человек, ну, разве что, обладающий паранормальными способностями, оборачивались хвалами неземной его скромности. Разъяснения устройства предметов, используемых в храмах, воспринимались как доказательства фундаментальности новой религии. Попытки отвадить особо ретивых от посещения культовых мест лишь усиливали потоки почитателей. Когда ж Олмир предложил специальным декретом Коронного Совета установить запрет на преклонение перед императорской (тогда еще королевской) особой, Шоанар, ставший Главным советником, предостерег: только этой мелочи не хватает, чтобы породить вереницу мучеников и взрывное распространение по Галактике нового верования. Вот и приходилось мириться с действительностью, лелея смутную надежду, что игнорируемое сверху отправление культа утонет в обыденности, и со временем проблема сама рассосется.

Поскольку настоятель храма вместе с основной массой прихожан вышел, огромное пространство молельного зала было погружено в полумрак. Световым конусом ярко освещалась лишь скульптура Олмира Направляющего за главным алтарем да икона Олмира Милостивца. Слабый свет струился у иконы Олмира Дарящего, где младший жрец зачитывал записки о ниспослании помощи.

Несколько посетителей, пришедших со столь важными личными проблемами, что посчитали допустимым не участвовать в крестном ходе, образовали смиренную очередь у иконы Уединения. Они ждали своего, маленького чуда и, стоило признать, надежды их были вовсе не беспочвенны — количество свидетельств избавления обратившихся к ней от непреодолимых, казалось бы, жизненных затруднений множилось день ото дня. Появилось даже соответствующее течение в литературе.

Икона прикрывала заурядный компьютерный терминал. Проситель, излагая свои мольбы о помощи, задействовал программу, способную осуществлять поиск информации по полезности, — ту, что Месенн добыл в виртуальных реальностях и подарил Олмиру в одну из первых их встреч. Она одним ей известным способом подбирала нужный отклик, и ее подопечному выпадал счастливый случай: то неожиданная встреча с нужным человеком, то какое-либо архиважное для него сообщение или приглашение куда-нибудь, то еще что-то, резко меняющее прежнее безрадостное существование, — всего, что с каждым может произойти буквально через минуту-другую, не предугадаешь, не перечислишь.

Механизм реагирования на просьбы прихожан не скрывался. Жрецы даже навязывали специальные брошюрки с разъяснениями, как правильнее формулировать свои запросы машине, чтобы той было проще переводить устную речь на свой, внутренний язык из единиц и нулей. Это лишь увеличивало поток посетителей.

Особо проницательные мыслители — их было немного — делали глубокомысленные выводы: люди, погруженные в океан компьютерных устройств, полагают, что успешно руководят этим многообразием, но и прислуживающие им машины могут, оказывается, исподтишка воздействовать на хозяев. Подавляющее большинство согласно поддакивало и… связывало причину преодоления людских затруднений со сверхъестественным, божественным вмешательством.

Причины… следствия… Олмира вдруг пронзила мысль о том, что все наблюдатели за сегодняшними событиями, включая Александра Нея, Сокроша и Ника Улина, не смогли составить полную картину того, что происходило после подводного землетрясения.

Выбирая метод предотвращения надвигающейся катастрофы, Олмир построил несколько пробных виерных моделей возможных вариантов действий. Прямой путь — устранение самого землетрясения — показался ему невыгодным по энергетическим соображениям. К тому ж не снималась угроза сдвигов земных пластов в будущем. Предпочтительным выглядел альтернативный способ — уничтожение опасной волны подрывом старых и никому не нужных складов, размещенных на необитаемых островах. При этом, однако, для сведения цунами «в нуль» приходилось заняться массой мелочей: позаботиться о том, чтобы обитатели морских просторов своими телами изменили в нужную сторону приповерхностную плотность океана на огромных площадях, чтобы атмосферные потоки двигались в нужную сторону, и так далее.

Точно рассчитанное виерное воздействие дало блестящие результаты. Как всегда — не оставив прямых улик, было ли оно в действительности. Необычное поведение рыбных стад получило разумное и естественное объяснение. Феноменально быстрые изменения ветров и загадочное с точки зрения опытного метеоролога образование нескольких атмосферных циклонов вообще оказались не замеченными рядовыми наблюдателями. Сейчас, пожалуй, только Олмир держал в памяти все, что и как происходило. И неприятно кололо его иррациональное впечатление, что склады со взрывчаткой всплыли из небытия только после того, как он решил побороться со стихийным бедствием. Если б спросили его, что на самом деле было первичным: его желание сохранить Малый Храм или давнишняя безалаберность строителей при сдаче в эксплуатацию Техцентра на Гранте? — он затруднился бы с ответом.

А, вообще, насколько правильно устанавливаются человеком причинно-следственные связи? Испокон веков руководящий критерий здесь — по временной шкале следствие лежит после своей причины. Условие необходимое, но, очевидно, не достаточное. Поэтому для устранения возможных сомнений принято указывать еще и механизм производства следствия именно данной причиной. Но с этим делом почти всегда возникали проблемы. Особенно когда происходило столкновение интересов и намерений. Старая шутка — поучение опытной обезьяны молодой товарке: «Если захочешь банан, то постарайся догадаться, чего хотят вон те люди в белых халатах, называющие себя лаборантами. Научишься доставлять им удовольствие — они засыплют тебя вкусностями».

Даже с реконструкцией истории взаимодействия неодушевленных предметов не все гладко. Не последнюю роль играет несовершенство органов чувств и технических средств измерений. Человек способен выхватить только видимый диапазон спектра электромагнитных колебаний, далеко не все запахи и звуки, не ощущает сверхслабых прикосновений. Созданные им физические приборы, словно костыли, отчасти исправляют дело, но все равно позволяют прослеживать не все действующие силы. И не ясно, насколько это обстоятельство существенно для правильного познания мира. Ежели представить, например, что люди могут различать только «светло» или «темно» — каковы будут их умозаключения? За днем всегда следует ночь. Один мудрец по этому поводу скажет: темнота — причина света. Его оппонент возразит: свет — причина тьмы. Более умный примирит спорщиков, указав на круговорот света и тьмы в природе. Все будут в какой-то степени правы и, одновременно, далеки от истины. Мы же, много видевшие и знающие, умеющие просчитывать движения небесных тел, можем только пояснить, почему день следует за ночью, а ночь за днем. Однако ответа, скажем, на вопрос, почему вокруг такой-то из звезд образовались планеты именно на таком удалении, на каком образовались, у нас нет.

Абсолютная уверенность, где причина, а где ее следствие может быть, вероятно, только в отдельных разделах механики. Кто-то бросил камень, и всем ясно: бросок — это причина полета камня; летящий камень — следствие броска. Можно не видеть бросающего, но по траектории камня восстановить начальный момент его движения.

В других случаях человеческой прозорливости, как правило, не хватает. Для задавшегося невинным вопросом, почему камень был брошен, открывается не одна столбовая дорога в прошлое, а множество извилистых тропинок, дробящихся на тысячи и миллионы своих подобий — с какой целью был брошен камень, кто это сделал, что он хотел этим показать, почему бросил именно в этот момент… и так далее. Начав движение по ним, рано или поздно понимаешь, что причины и следствия не принадлежат вещному миру — они есть эфемерные порождения человеческой психики. А там, как известно, каждая палка имеет два конца и ни одного начала.

Задумавшись, Олмир чересчур близко подошел к стенду реликвий, занимающему левую храмовую стену. Предостерегающий сигнал охранного колокольчика вернул его в действительность. Он оглядел выставленные на обозрение артефакты почти с ненавистью.

Основная коллекция реликвий, связанных с обожествляемой его персоной, экспонировалась в главном столичном храме. Здесь, у барона Кима, были собраны предметы, которыми он когда-то оперировал, можно сказать, на периферии своей жизни — лыжи, на которых он якобы шел в походе по Северному материку, пользовавшийся им столовый набор из дома Варги, где его ждал радушный прием после многодневных блужданий по сельве, и прочие. Центральное место в коллекции занимал осколок электронной книги, послужившей ему в Конде, при побеге от сподручных Виктора Луонского. По пестовавшейся легенде, сама книга — кажется, это была «Энциклопедия оружия» — была раздавлена манипулятором робота-конвоира в момент, когда будущий король Ремиты рванулся из тесных объятий стражи.

Ни к чему выставлять все это, подумал Олмир, негодуя, и незамеченным быстро пошел к выходу.

Яфет

Процедура вхождения в экспедиционный состав «Элеоноры», исследовательского звездолета Ремиты, не отличалась оригинальностью. Как и всюду в Галактическом Содружестве, надо было установить надежную ментальную связь с центральным компьютером космического корабля. Не только на «отлично» отработать навыки мысленного управления всеми обслуживающими агрегатами, но и добиться положения, чтобы всюду и при любых обстоятельствах, в любом эмоциональном состоянии идентифицироваться бортовыми киберсистемами как «свой». Ник Улин, обладающий солидным опытом космических странствий, считал себя довольно подготовленным человеком. Тем не менее, даже у него прохождение многочисленных тестов заняло долгие часы и вымотало донельзя. А когда он, плохо соображающий и, казалось, нетвердо державшийся на ногах, вновь оказался в гостевой каюте, то столкнулся с чудовищем.

Метнувшееся навстречу ему существо по всем измерениям было много больше любого человека, в том числе Шоанара в талии. Ручищи до колен, толщиной превосходившие ноги. Глубоко посаженные глаза победно горят. Кожа какая-то ячеистая, будто змеиная. Под ней непрестанно перекатываются мощные бугры мышц. На голове ни волосинки, даже брови, кажется, из роговицы. Стандартный астрокомбинезон, обтягивающий его, выглядел случайно прилепившейся тряпкой.

— Вы Ник Улин, квартарец?

— Он самый.

— Я — Яфет, команда 22. Вы тоже из двадцать второй?

— Да-да, рад познакомиться.

— А как я рад! — наконец-то встретил коллегу. Известный мне Ван Лусонский не в счет: он начальник, его дело руководить. А мы с вами, как я полагаю, будем жить и работать плечом к плечу. На днях я вычитал интересный оборот: будем тянуть… э… одну лямку. Нам необходимо как следует познакомиться, узнать друг друга — у Шара некогда будет притираться. Больше никого из наших не встречали?

Нетерпелив Яфет, подумал Ник Улин. Впереди длинный перелет, многосуточное зондирование Шара. Будет достаточно времени для завершения любой из стандартных программ боевого слаживания подразделений.

— Не могу сказать. Не знаю, кто еще включен в нашу команду. Я сам-то попал в штат экспедиции всего пару дней назад.

— Могу перечислить. Герцог, вы, я, некий Сковородников — не знаю, что за фрукт. Не здешний, и в ремитском Информатории о нем никаких сведений. Благов, наш капитан, обмолвился, что это «засланный казачок». Не понимаю, почему, и что это значит. Ну да ладно, это несущественно. Самую сладкую новость я приберег напоследок: пятым и последним членом нашей команды будет женщина. Точнее — молодая девушка, выпускница местной навигаторской школы. Только что получила диплом. Зовут Лида. Лидочка, Лидуся. Как вам эта новость?

— Замечательно.

После разговора с Шоанаром Ник Улин много что прочитал о холах и сейчас с интересом присматривался к будущему товарищу по экспедиции.

— И я так же думаю. Тем более что она, как я могу судить, весьма симпатична по вашим, людским меркам. Вам, должно быть, будет приятно с ней общаться. Для меня же важнее то обстоятельство, что в ее лице в нашей команде окажется один профессионал. Будет, у кого мне учиться. Да, кстати, Шоанар, Олмировский советник, говорил, что если у меня возникнут вопросы, на которые я не найду ответа, то могу обратиться к вам. Он был прав?

— Да-да, я всецело в вашем распоряжении.

— Вот и прекрасно! Я сейчас изучаю политику. До чего же запутано там у вас! Все эти советы, комитеты, кабинеты, заседания, коллегии, комиссии, избираемые и наследуемые руководящие должности — полнейший хаос! В одном месте такой-то совет — высший законодательный орган, в другом — исполнительный, со всей полнотой властных полномочий, в третьем — имеющий лишь совещательный голос. Неужели трудно раз и навсегда навести порядок?!

— Названия, как правило, исторически обусловлены. Закреплены силой привычки, обычая. Говорят: хоть горшком назови — только в печь не ставь. Не стоит обращать на них внимание… — Ник Улин почувствовал дурноту, но закончил высказывание: — Более того, зачастую важна не официальная структура общественной власти, а стихийно сложившаяся. Неофициальная.

Яфет заметил, что с собеседником не все в порядке. Не такой уж, видно, был он толстокожий.

— Мне кажется, что вы неважно себя чувствуете. Я прав?

— Да, немного. Переусердствовал. Давно уже не проходил астротесты.

— Надо же… а для меня это как легкая разминка. Какие же вы, люди, нежные создания! Только и умеете, что уставать. Чуть ли не всю сознательную жизнь спите, едите и отдыхаете. Ну да ладно, вам надо подкрепиться. Давайте, пройдем в столовую, — и не слушая слабых возражений, Яфет чуть ли не на себе потащил Ника Улина по длинным коридорам.

В столовой после долгих колебаний, Ник Улин взял себе чашку обжигающе горячего какао и маленькую ореховую булочку. Сделал осторожный глоток, смакуя напиток. Яфет поизучал его реакцию, поводил ноздрями, подумал и заказал себе двойную порцию жаркого. Присел напротив на самом краешке стула, напружинившись, и скомандовал:

— Давайте, рассказывайте.

Ник Улин почувствовал себя не в своей тарелке.

— Видите ли, — неуверенно начал он, — здесь не совсем подходящее место для лекции. Хотя бы потому, признаюсь, что я просто не владею понятной вам терминологией. И даже не представляю, где и как искать интересующие вас сведения — у нас, на Квартаре, мы постоянно находимся в общей информационной сети, и каждое слово автоматически комментируется компьютерами, вытаскивающими нужную справку из общего архива… Так что могу рассказать только образно. На уровне общих понятий и грубых аналогий.

— Как раз именно это мне и надо. Давайте!

Ник Улин сделал еще глоток какао, собираясь с мыслями. На Ремите вся еда и напитки были необычайно вкусны и ароматны. Не потому, что планета была колонизована относительно недавно, и фермеры использовали самые передовые агротехнологии. И не потому, что благоприятный климат и богатейшие почвы не требовали искусственных удобрений и каких-либо ускорителей роста растений, всегда пусть на немного, но ухудшающих их потребительские качества. Секрет был в ничтожных добавках, получаемых из местных, неземных растений, — в так называемых проявителях вкуса. Концентраты этих веществ и ныне составляли основу ремитского экспорта на общегалактический рынок.

— Начнем с того, что влияние официальных органов власти на жизнь любого человеческого сообщества гораздо меньше, чем принято про то думать. Каждый социум самоорганизуется и живет по своим, внутренним законам, вскрыть которые бывает ой как непросто. Ключевой элемент здесь — так называемые модели поведения, сложившиеся вокруг ценностных ориентиров.

— Это еще что такое?

— Ценностные ориентиры? Если в двух словах, это некие понятия и связанные с ними ассоциативные цепочки образов, являющиеся признаками того, что такое хорошо и что такое плохо. С их помощью человек направляется на принятые в обществе способы поведения с тем, чтобы обеспечить саму возможность коллективных действий. Так как точек приложения человеческих сил и возникающих жизненных коллизий неисчислимое количество, таких психических конструкций много. С самого раннего детства родители и воспитатели внушают и демонстрируют на собственных примерах, что, скажем, бездельничать, обманывать, завидовать, причинять кому-то боль — плохо. Быть полезным членом общества, помогать старшим, соблюдать законы — хорошо. С помощью более частных ценностных ориентиров раскрывается, что это значит — быть полезным, и так далее. В результате в каждой человеческой общине образуются свои поведенческие стереотипы для реальных жизненных ситуаций, обладающие огромной инерционностью. Такой, что подспудно существуют в неизменном виде тысячелетия.

— Извините, но лично я, например, не вижу и не ощущаю этих ваших ориентиров и стереотипов. Уверен, что к этим моим словам присоединятся и все знакомые мне люди. Не выдумали ли вы их?

— Это выдумка в такой же степени, как и прочие научные понятия и термины. А не чувствуете их вы потому, что самое трудное для человека — найти границы клетки, в которую заключено его мышление.

— Что-то очень туманно вы говорите. Но продолжайте, пожалуйста. Что это за тысячелетние «поведенческие стереотипы»?!

— Вот вам грубая аналогия. Мы двигаемся, не раздумывая, как управлять тем или иным мускулом, как поднимать колено ноги при ходьбе, на какой угол повернуть голову, куда направить локоть руки и так далее. Все это происходит автоматически. Примерно таково предназначение и психических поведенческих стереотипов человека: чтобы не задумываться надолго, какое решение принять в той или иной ситуации. Чтобы не начинать, как говорится, от Адама оценивать правильность или неправильность своих поступков.

— Но почему тогда в каждой человеческой общине — свои эти ваши поведенческие стереотипы? Неужели нельзя взять, да раз и навсегда перечислить их?

— Для всех сразу и навсегда? Не получится. У людей, выросших в разных условиях, разные наборы жизненных ситуаций. Вам должны быть известно, как живут рядовые блезирцы. Поместите мысленно одного из них на Ремиту — разве он будет чувствовать себя уютно без своих многочисленных клубов, театров, ресторанов, бань и прочих заведений, обихаживающих и тело, и душу? У нас же, на Квартаре, вообще мало кто из пришлых сможет прожить и пару дней без длительной психологической подготовки. Тем не менее, каждый истинный квартарец считает свои пенаты лучшими. Новые поколения блезирцев и квартарцев предпочитают жить на своих планетах. Эмигрирует ничтожно малая часть. А со всей Галактики на Блезир переселяются люди с блезирским мироощущением, как и на Квартар — с квартарским. К нам, кстати, иммигрирует гораздо больше народу.

— Да, насчет блезирцев вы правы. Очень избалованы. Думают только о наслаждениях. А у вас, я читал, жуткое перенаселение. Яблоку, говорят, некуда упасть. Спите в каких-то пеналах.

— Не верьте слухам.

— Хорошо, не буду. Продолжайте про ориентиры. Так почему их нельзя перечислить?

— Причин много, но главная — нюансы трудно различимы. Человек, как правило, думает одно, говорит другое, а поступает иначе. К тому ж далеко не все психические переживания могут быть выражены словами. А у других не ясна их действительная важность.

— Вступая в должность телохранителя императора, я поднял много исторических материалов по истории освоения Ремиты. Предки основной массы ее первопроходцев были весьма успешным народом. Занимали на Земле самую большую территорию — всю северо-восточную часть самого большого материка и приличную часть соседнего. Добились больших успехов в науках и искусствах. В те времена у них был монархический строй. И сейчас у них король, император… это — что, проявление их прежних… этих… стереотипов?

— Насколько я могу судить по известным мне квартарским научным публикациям, — Ник Улин лихорадочно восстанавливал в уме видеоряд, разворачиваемый перед ним компьютером, когда он заинтересовался происхождением первопоселенцев Ремиты. В памяти всплывали лишь бессвязные обрывки. Вот оно, следствие привычки постоянно ожидать информационной помощи из сети, — ремитцы восстановили только внешнюю форму государственного устройства, коренным образом изменив содержание. Монархия в классическом ее понимании — чуждая им структура власти. А исторические достижения их предков получены, как правило, вопреки желанию властей. В действительности они почти пятьсот лет конфликтовали со своими правителями. Несоответствие между чаяниями народа и особенностями государственного устройства привело в начале двадцатого века — это тот период истории человечества, когда была освоена энергия атомного ядра и осуществлен первый выход в космос, — к сильнейшему системному кризису. А в конце того же века — ко второму, не менее страшному кризису.

— И в чем же заключалось это ваше несоответствие, как вы говорите?

— Э-э… мне трудно дать цельное описание… Скажем, на бытовом уровне граждане в большей своей части воспринимали государственную машину управления как враждебную им. Сложилась парадоксальная ситуация: народные массы как бы жили своей жизнью, а государство и допущенные к власти лица — своей, и почти не вникали в проблемы друг друга. Одна из причин такого положения была вызвана пренебрежением роли личностного статуса.

Яфет вспарил, готовый выпалить внезапно возникший вопрос, но сдержался. Заглотил большой кусок мяса, сжевал и спокойно заговорил:

— Опять вы говорите чересчур туманно. Ладно, пусть будет так. Допустим, мне рассказали о каких-то правилах поведения. Но вдруг я не хочу быть, как все? Что мне мешает поступать по-своему?

— Ценностные ориентиры — довольно хитрая вещь. Обычно человек следует им не потому, что считает это правильным, а потому, что поступать именно так ему приятно. Его приучают оценивать свои поступки и мысли исходя из действующей в обществе линии поведения, эмоционально окрашенной для него положительно.

— А если я не приучился? Например, если я вырос на каком-нибудь отдаленном островке и за всю жизнь не видел ни одного другого человека?

— Вы забываете про младенческий период, когда человек не в состоянии самостоятельно существовать. Принятые в обществе модели поведения прививаются каждому ребенку с самых первых минут его жизни.

— Ну, а если меня вскормили, скажем, какие-нибудь животные? Я как-то читал о… о Маугли — ребенке, выросшем в волчьей стае.

— Наивная сказка! Человеческий детеныш, выросший вне общества, никогда не станет человеком в полном значении этого слова.

— Почему?

— Потому что мы, люди, общественные существа. Никто из нас не в силах полностью отделить себя от себе подобных.

— Да? Ну не может быть…

— Так устроена природа. Любой биолог засвидетельствует, что во всякой группе живых существ, даже у нескольких амеб в физиологическом растворе, очень быстро возникает специализация, начинают проявляться отношения соподчиненности. У людей же все неизмеримо сложнее и скрыто от поверхностного взгляда в глубинах психики. Наш социум есть продукт эволюции человека как биологического вида, и каждый индивид есть результат воздействия на него социума. Вопрос, что первичнее — человек или общество? — по сути аналогичен курьезному «что появилось раньше — курица или яйцо?». Ответа на него нет. И не может быть.

— У нас, холов, не так. Первые два с половиной года жизни мы просто растем, и лишь после операции… — Яфет заговорил очень быстро, применяя узкопрофессиональную терминологию. Ник Улин, приветствуя передышку, внимательно слушал.

Не только маги способны удивлять мир диковинками. Обыкновенные люди тоже могут творить чудеса, создавая невообразимые предметы. Всеобщее восхищение вызывают, например, Решатели Уренара. А относительно недавно Галактическое Содружество поразило рядовое на первый взгляд творение Лоркаса — холы, биологические роботы, изначально предназначавшиеся блезирцами для имитации гладиаторских боев древности.

Вскоре после того, как подросли первые холы, Лоркас выяснил, что их генетическая программа слишком рано прекращала формирование центральной нервной системы. Он тогда торопился на Ремиту и, «на ходу» подправляя досадный, как он полагал, дефект, не придумал ничего лучшего, чем простое вшивание в мозг холам компьютерных узлов. Но как это было проделано! Мало того, что холы смогли создать самообеспечивающуюся и самопроизводящуюся общественную систему. Некоторые из них под воздействием специальных упражнений приобретали самосознание, разум ничуть не хуже человеческого.

Побывав в тысячах звездных систем, человечество столкнулось всего с несколькими расами разумных. Только у тхланков структура мышления оказалась похожей на земную. Но снуссы мыслили совсем по-другому. Мышление Движущих Лесов Тары-2 казалось совершенно непознаваемым. Испарилась прежняя надежда на взаимовыгодный обмен научно-техническими достижениями, создание братств Галактического Кольца и расцвет космической дипломатии. Вообще любую взаимовыгодную совместную деятельность с представителями иных рас разумных стали относить к пустым фантазиям. Единственная польза человечеству от контактов с Чужими, как заявил как-то Рон Шер, состояла в получении новых игр и прочих изысков для досуга. В результате окрепло убеждение об исключительной редкости и уникальности каждого очага возникновения Разума во Вселенной, каждый раз идущего своим путем. И вот на тебе — появление у себя под боком разумных, качественно иных телесно, но с той же, земной системой категорий мышления.

Чуть ли не весь семидесятимиллиардный Квартар несколько лет бился над проблемой научного объяснения достигнутого Лоркасом результата. Был разработан целый ряд принципиально новых методов конструирования компьютеров. Далеко продвинута алгоритмистика. Сделано несколько открытий в области высшей нервной деятельности человека. Но загадка, из чего «состоит» собственно разум и где его «вместилище», так и осталась тайной за семью печатями. Прав Шоанар: даже простое наблюдение за Яфетом с научной точки зрения чрезвычайно важно.

— … в общем, мы, Именитые, имеем возможность изменять первоначально заданные базовые эмоциональные потенциалы, но полностью обнулить их не можем, — закончил Яфет путаную длинную речь и, странно подергивая плечами, уткнулся в тарелку.

Что это с ним, подумал Ник Улин, и тут же догадался: смущается. Действительно, не каждый сможет без сильных душевных переживаний рассказать первому встречному о внутреннем устройстве и функционировании своего организма.

— Вы упомянули какой-то личностный статус, — продолжил разговор Яфет дождавшись, когда Ник Улин доест булочку. — Не поясните подробнее, что это такое?

— Общественное влияние любого человека определяется не только занимаемой им должностью в каком-либо учреждении, но и тем, что он собой представляет в глазах окружающих как личность. От их оценки его морального облика, умений и возможностей. От его места в семье, в других естественных общественных ячейках. Подобное восприятие человека в социологии называется личностным статусом. Когда-то употреблялось слово репутация. Чем выше личностный статус человека, тем больше людей добровольно подчиняется ему.

— Это мне понятно. У нас, холов, вообще нет постоянных органов власти. Уполномоченных для решения различных возникающих вопросов мы назначаем на общем собрании Именитых. Говоря вашими словами, исходя только из этого «личностного статуса».

Своеобразная структура холовского общества, конечно же, широко обсуждалась в Содружестве. Нику Улину попадалось много сенсационных сообщений, когда нещадно приукрашивающих, но чаще грубо искажающих действительность. Хола, обладающий правом на имя, и хола, не имеющий имени, были фактически неотличимы. Разница нащупывалась лишь тонкими тестами психоаналитиков. Однако Именитые обладали абсолютной властью над отданными под их покровительство холами, не пробудившими самосознание. Могли делать с ними что угодно. Бывало, обменивали «своего» холу у другого Именитого на какую-нибудь безделушку. А иногда даже умерщвляли по случайной прихоти.

Ник Улин, впитавший каждой своей клеточкой догму о равенстве прав каждого человека, ловил себя на мысли, что категорически не приемлет подобных порядков. Но, помня события вокруг меритских каперадов, держал свои возражения при себе.

— Возможно, у вас еще не произошла естественная дифференциация общества, — сказал он. — Вот будет вас несколько тысяч — тогда и вам понадобятся профессиональные руководители.

— Ну, когда это еще будет. Так трудно получить Именитого… Но продолжайте, не обращайте внимания на мои сентенции.

— В общем, должностное и лично-статусное положения человека следует четко различать. Повторю: должностное положение — это выполнение некой функции в придуманном людьми учреждении, а лично-статусное — данное окружающими его людьми. При этом оценивается, насколько глубоко человек понимает действующие в обществе модели поведения и лично поступает в соответствии с ними. Знает, как положено вести себя в той или иной сложной жизненной ситуации. Иными словами, насколько высок его моральный авторитет, хороший ли он толкователь нравственности. Кроме того, определенное значение имеют личные деловые качества, а также общественная активность человека, его планы на будущее.

— Не понимаю, почему какой-то авторитет на первом месте.

— Ну как же! Не знаю, как у вас, холов, но в человеческом обществе за всеми приказами стоит мораль и лишь в редчайших, исключительных случаях — сила. С серпом-молотом и формулами имеют дело работники только низового звена, а любой руководитель фактически только тем и занимается, что убеждает подчиненных в необходимости гореть на рабочем месте, улаживает всевозможные производственные и личные конфликты. В общем, формирует благоприятную атмосферу на порученном ему участке общественной деятельности. Что это, как не исполнение функции морального авторитета?

— Ладно, допустим.

— Руководитель должен также служить примером работоспособности. Вот и получается, что личностный статус слагается, словно трехголовый Змей-Горыныч, из трех составляющих: из морального авторитета, таланта и инициативности.

— Под талантом вы понимаете работоспособность?

— Не совсем. Талантливый человек — это уникум, обладающий какой-то завидной способностью, выделяющей его из общей массы, и сумевший реализовать ее. У него могут быть прекрасные физические данные — медвежья сила или кошачья ловкость, орлиное зрение и так далее. Но для потенциального народного вождя в первую очередь важны какие-либо из ряда вон выходящие интеллектуальные задатки.

Ник Улин сделал паузу, чтобы глотнуть какао — кружка хорошо сохраняла тепло, напиток еще не остыл — и с горечью продолжил:

— Говорят, что талант всегда пробьет себе дорогу. Спорное утверждение. Незаурядные потенции проявляются только при исключительно удачных обстоятельствах — при благоприятном сочетании психических особенностей человека и условий его жизни. А с удовольствием зарывать свои таланты в землю каждый умеет.

— Это вы к чему?

— Да так, накопилось. Лично ко мне это не относится, но я наблюдал, как многие талантливые люди не смогли реализовать свои огромные потенции. Как могу, я им помогаю, что является одной из моих общественных функций.

— А ваша профессия?

— По образованию и душевным склонностям я интерпретатор.

— Это еще что такое?

— Специалист по осмыслению разнородных, порой противоречивых фактов и выдвижению научных гипотез.

— Ну, насчет гипотез — это у нас запросто. По любой теме я вам тут же выдам тысячу предположений и догадок.

— Не уверен. Более того, уверен в обратном. К тому ж я имел в виду не пустые фантазии, а действительно новые предположения. Увидеть их чрезвычайно трудно. При этом большие проблемы всегда представляет введение нового в существующий контекст. Трудно найти возникшей гипотезе достойное место, просмотреть возникающие логические взаимосвязи с известными, неоднократно проверенными фактами. Соответствующая наука — системный или, как еще называли, концептуальный анализ — существует давно, и я являюсь ее скромным представителем. На Квартаре исполняю обязанности народного трибуна, главной обязанностью которого является установление контактов между различными членами нашего общества. У нас, видите ли, отрабатывается принципиально новый уклад социального устройства…

Поздно спохватился Ник Улин. Узрев новую тему, Яфет выдал длинную серию вопросов. Понятие усталости было ему неведомо. Ник Улин смог оторваться от него только поздно вечером, когда подошло время сеанса связи с Квартаром.

Мгновенная межзвездная связь была дорогим удовольствием. Поэтому передаваемые сообщения сжимались, накладывались друг на друга, и одним проложенным в пространстве каналом одновременно пользовались, бывало, до сотни человек. Однако когда со своими подопечными разговаривал трибун Квартара, пропускной способности самой лучшей аппаратуры кодировки информации не хватало. Ник Улин один занимал переговорной пункт в течение всех двух часов, заказанных его далекими согражданами для общения. После этого он в привычном возбуждении гулял по пустынным улицам Мифополя до самого утра, размышляя о всякой всячине. В том числе о своем новом знакомом.

Леверье

Граф Герман Васильевич Леверье отказался появляться на Перекрестке, и Шоанару пришлось назначить ему аудиенцию в императорском кабинете, что располагался в разросшемся в последние годы левом крыле королевского дворца.

Заочно они были известны друг другу с незапамятных времен, когда в Галактике еще мало кто что знал о Ремите — на центральных планетах Содружества случайные знакомства удивительнейшим образом превращались в знак судьбы. Жизненные пути их пересеклись, когда Шоанар писал типовой устав школ Гуро, а Леверье ему оппонировал. Затем они участвовали в нескольких галактических видеоконференциях, неоднократно обменивались пространными письменными посланиями. И тот, и другой несли нелегкий крест учителей Уренара. Когда Шоанар принял приглашение Олмира возглавить институт королевских советников, часто сталкивались на официальных мероприятиях, но до сих пор один-на-один вживую не разговаривали. Вот почему готовясь к нелегкой беседе, Шоанар просмотрел множество видеозаписей с графом, пытаясь понять образ его мыслей.

С годами Леверье набрал вес, и дородный, лишенный каких-либо запоминающихся черт, с огромной головой и бесцветными короткими волосами, выглядел глыбой, высеченной из единого куска мрамора. Это впечатление усиливалось его чрезмерно свободной одеждой, похожей на древнеримскую тогу.

Шоанару казалось, что дух императора незримо витает в просторном кабинете, и потому не занял хозяйского кресла, а сел у приставного стола. Там тоже места было предостаточно, чтобы удобно разложить все бумаги.

Войдя, граф легким кивком изобразил нечто вроде приветствия и без приглашения уселся в кресло напротив.

— Я вас внимательно слушаю, — сказал он, перекидывая ногу за ногу.

Шоанар, привыкший к почтительности, оказываемой ему ремитцами, — как никак, но занимаемая им должность Главного императорского советника считалась весьма почетной — растерялся.

— Ваши вольные манеры, дорогой граф, повергают меня в недоумение…

— И это все, что вы хотели мне сказать?

— Нет, не все, — Шоанар лихорадочно искал правильную линию поведения. Отвык он на равных общаться с людьми. Вот Ник Улин, квартарец, мигом нашел бы, что сказать, чтобы поставить необычного посетителя на место.

— Могу предложить вам свежего соку, — наконец выдавил он из себя. — Мне давеча доставили великолепные фрукты.

— Да? — у Леверье поднялась бровь, — с удовольствием.

Увлекаемый Шоанаром, он подошел к сервировочному столику в углу и критически оглядел разложенное на нем богатство.

— Вот эта ужасающая штука, как я понимаю, ваша соковыжималка? — спросил Леверье, указывая на блестящий цилиндр с длинным рычагом.

— Так точно. Я, видите ли, привык к незатейливым вещам. Пользуюсь любой возможностью, чтоб почувствовать себя независимым от автоматики и электроники… всего того, что не видит глаз, не ощущают руки. И, поелику разумею, предоставляю себе эту самую возможность.

— Похвально. Мне нравятся люди, способные лично поухаживать за собой и заботящиеся о том, чтобы мировая энтропия нарастала с меньшей скоростью.

Шоанар, стараясь не обращать внимания на уколы, смиренно сказал:

— Позвольте порекомендовать…

— Не надо. Я разберусь, что достойно моего выбора. Если и буду мучиться потом желудком — так винить придется самого себя.

Прозвучавшее показалось Шоанару по-детски задиристым. Нервничает, однако, граф, подумал он.

— Я, пожалуй, могу угадать, откуда у вас эти фрукты, — Леверье, почувствовав неловкость, попытался смягчить разговор. — Они беттийские?

— Да, мне их прислал…

— Бент Красс? Эдакий назойливый старикашка?

— Совершенно верно.

— Он многим навязывает свою продукцию. Я, например, неоднократно получал его посылки. Хотел было отказаться от беспричинного внимания, да, подумав, решил, что не стоит. Отличные фрукты.

— Да, неплохие. Между прочим, Бент Красс открыл школу для ремитских садоводов. Как я знаю, у него нет отбоя от желающих поучиться, повысить квалификацию.

Леверье с полным стаканом сока снова опустился в кресло. Очищать соковыжималку после себя он демонстративно не стал.

— Не понимаю, зачем он это делает, какой ему прок.

— Активная жизненная позиция.

— Ну, разве что только это.

— У вас, как я понимаю, тоже общественная позиция весьма активна, — Шоанар начал разговор по существу.

— Что вы имеете в виду?

— Скажем, ваши усилия по препятствованию экспедиции к Шару.

— После того, как судьба подарила мне счастье побывать в Сумеречных Созвездиях, — вы, должно быть, знаете, что я был в Четвертой экспедиции — я стал противником любых новых контактов с Перворожденными. И всюду, при каждом удобном случае я пытаюсь донести свое мнение до общественности. Вы желаете лишить меня возможности открыто высказывать свои мысли? Хотите ввести цензуру?

— Нет-нет, что вы…

— Я имею право по своему выбору и желанию выступать перед публикой?

— Ну конечно.

— Тогда не понимаю, в чем ваши претензии.

Шоанар медленно ворочал бумаги, подбирая нужные слова.

— По нашим данным, вы не только говорите, но и действуете…

— Слишком велики ставки, — перебил граф. — В жизненно важных случаях нельзя скаредничать, бороться в полсилы.

Шоанар продолжал как ни в чем ни бывало:

— В частности, вы организовали пикеты своих сторонников, которые блокировали доставку на звездолет крупногабаритных ремонтных комплектов с космодрома Мифополя. Конкретно, второго и пятого числа…

— Не спорю, было такое, — разулыбался Леверье. — Способствовал в меру сил стихийному проявлению народными массами недовольства проводимой императором политикой. Согласитесь, что пространство для маневра у меня крайне малое. И все благодаря вашим иезуитским усилиям…

Шоанар предостерегающе почмокал губами, и Леверье, спохватившись, виновато замолчал. Он сам в стародавние времена настаивал на включение в профессиональный кодекс чести психоаналитиков полного запрета на любые, напрямую не связанные с повесткой дня обсуждения методов их воздействий на общественное мнение. Аргумент, выдвигаемый им тогда, был своеобразным: после совершения казни палачи ж не обсуждают, удачно ли их нож резал человеческую ткань.

Советник не стал пользоваться промахом собеседника.

— Ага, так же стихийно возникли печатные воззвания, говоря иначе — прокламации, — сказал он. — До этого почти неделю в компьютерной сети распространялись призывы к блокаде космопорта. Все само собой, спонтанно и вдруг. Народное творчество такое.

— Ну и что? Кто-то, видимо, позаботился направить народное возмущение в правильное русло. Возможно, я входил в число этих «кто-то». Что с того? Вы задумали запретить митинги и манифестации?

— Нет, мы не замахиваемся на неотъемлемые права граждан.

— Чего же вы хотите?

— Самое обидное, что доставленные на «Элеонору» фрагменты рабочих мест астронавтов — довольно сложные сборки, между прочим, хитрая механика и электроника, они традиционно собираются и тестируются на земле, — оказались испорченными. А отправляли их предельно бережно, с малой стартовой перегрузкой, что повлекло огромный расход планетарного горючего и сложные экологические проблемы. Я уж не говорю о том, что сами эти сборки стоят многие тысячи часов ручного труда.

— Значит, на Ремите еще не научились делать такие сложные конструкции. Мне очень жаль.

— Да нет, делать-то научились. И не на такое замахиваемся. Сборки были испорчены в космопорту, в момент погрузки. Их отправляли без защитных кожухов, а кто-то из пикетчиков просветил их гамма-интровизором. Возможно, был использован узкополосный хадрайвер. В результате капризная аппаратура получила такие повреждения, что восстановлению не подлежит. В завершении наших бед, сие обнаружили только на борту «Элеоноры». Потеряли кучу времени, протянув хлам через всю планетную систему.

— Случаются неприятности и похуже.

— Согласен, случаются. Однако здесь проглядывает система. Вот далеко не полный список некондиционных поставок на борт «Элеоноры», — Шоанар протянул собеседнику несколько густо испещренных листов.

Леверье углубился в изучение записей. Хмыкнув, вернул.

— Все это вы вешаете на меня? Право дело, зря. Я не занимаюсь мелочевкой. И не обладаю вездесущностью, вставляя вам палки в колеса где только возможно.

— Согласен, лично вы не занимались всеми этими делами, но навербовали уйму сподвижников. Что ж, что сделано — то сделано. Я не собираюсь сейчас искать всех виновных. Тем более что некоторые из них уже понесли наказание за ненадлежащее исполнение профессиональных или должностных обязанностей. Я хочу понять, почему вы развили столь бурную деятельность, пытаясь помешать подготовке экспедиции к Шару. В чем причина?

Леверье с видимым удовольствием отпил глоток сока.

— Только не повторяйте, пожалуйста, что в основе ваших действий лежат чисто абстрактные соображения о нецелесообразности новых контактов с Перворожденными. Я не в состоянии воспринять ситуацию, когда ради каких-то теоретических посылок портят людям жизнь и уничтожают материальные ценности. Назовите более приземленные причины. Может, вы поступаете таким образом неосознанно, безотчетно, находясь в плену непонятного вам внутреннего влечения? Может, нечто двигает вами, как безвольной марионеткой?

— Не надо оскорблений! — с холодом в голосе произнес Леверье. — С давних пор, как я закончил Школу Гуро — вы этот факт должны были узнать, если готовились к разговору со мной — так вот, с тех самых пор я всегда и везде полностью контролирую свое поведение. У меня — в отличие от большинства людей — развиты навыки восприятия первых слоев подсознания. Я абсолютно устойчив ко всем известным видам суггестивных воздействий.

— Так в чем дело?!

— Действую я по собственной инициативе. Никто ничего мне не указывал и не приказывал — прошу считаться с этим фактом.

— Но почему вы поступаете именно так?

— Я безмерно удивлен, любезный вы мой, вашим нежеланием обсуждать общие аспекты желательности или нежелательности общения с Перворожденными. Если говорить предельно коротко, можно привести народную приговорку, как-то услышанную мною из уст Кокроши, бывшего воспитателя вашего уважаемого Олмира. Звучит она так: по одежке протягивают ножки. Применительно к обсуждаемому случаю эта мудрость интерпретируется как очевидный и абсолютно достоверный факт пребывания человечества и Перворожденных в совершенно разных категориях, в разных познавательных нишах. Посему и держаться от них следует подальше. Мы для них что муравей для слона. Или того меньше. Они сметут нас, не моргнув и глазом. И, возможно, даже не поняв, что сотворили. Вот почему я прикладываю все силы, чтобы обуздать вашу гордыню, не дать вам и вам подобным лезть в огонь в призрачной надежде выхватить из него что-нибудь стоящее.

— Примерно то же самое я читал у квартарцев. Получил не так давно длиннющее послание от них. Вы не только среди ремитцев пропагандируете свои пораженческие взгляды?

— В последние лет сто не имел честь общаться ни с одним квартарцем. Если они говорят то же самое, что и я, — значит, я недалек от истины. Как-никак, их много миллиардов — неисчерпаемый кладезь мудрости. Умные мысли приходят в голову многим, лишь глупость уникальна.

— Спорные слова.

— Кому — как.

— Для меня слова есть слова и ничего более.

— Ну, ежели вы не удовлетворены прозвучавшими разъяснениями, мне придется сказать следующее: мое противление отправке экспедиции к Шару есть проявление… э… верноподданнических чувств к Олмиру Обаятельному, Вернувшемуся королю Ремиты.

— Не понял.

— Мой патрон — а граф-то, спохватился Шоанар, член королевской администрации, один из ближайших советников Олмира Обаятельного — как-то произнес, что можно было бы придумать иную цель первой исследовательской экспедиции Ремиты. Мы планировали отправиться к Медузе семь лет назад. За это время много воды утекло. Неужели не возникло более неотложных проблем? Однако вы, имперцы, даже не удосужились обсудить в Академии наук возможные корректировки программы космических исследований. Из верноподданнических чувств я пытаюсь в меру сил обратить ваше внимание на допущенную бестактность в отношении королевской особы.

Шоанар хмыкнул. «Имперцами» называли сотрудников аппарата управления, подчиненного Олмиру Пятому, магу, сыну Олмира Обаятельного. Властной и деятельной натуре воскресшего короля претила сама мысль быть в чем-либо на вторых ролях, даже у собственного сына, и он лихорадочно расширял сферу своего влияния.

— Не было альтернатив. Академия наук не пересматривала прежнее решение. Из королевской канцелярии, между прочим, тоже не поступало никаких предложений.

— Вы немного неправы. Было по крайней мере одно письмо. Я сам подписывал его у Олмира Обаятельного и сдавал на рассылку.

— Но все прочие члены Коронного Совета высказались против обсуждения. В этом случае вопрос закрывается автоматически.

— Может быть, когда поднимаемая проблема незначительна. Но у Ремиты всего один исследовательский звездолет. Более пяти лет его эксплуатировали в Содружестве. А как вернули — так сразу же на него наложили лапу имперцы. Словно это ваша собственность. Надо же ремитцам когда-то и самим воспользоваться плодами своих трудов! Вы могли б соблюсти хотя бы видимость приличий?

— Причем здесь какая-то видимость! В чем суть ваших упреков?

Между королевской и императорской администрациями в последнее время усилились трения. Им было, о чем поговорить, что обсудить.

Объединение ремитского королевства с крошечной меритской общиной, рассеянной на пятнадцати фактически необитаемых планетах, породило множество головокружительных проблем, связанных с «подгонкой» жизненных стандартов жителей возникшей империи и унификацией юридических норм. Меритцы жили, что называется, не по законам, а по понятиям, за долгие годы изгнания не удосужились заняться юриспруденцией, не составили писаного свода нормативно-правовых актов. Главную общественную заботу видели в удовлетворении духовных запросов магов. Ремитцы, переселявшиеся на их планеты, — а таковых набралось уже не один миллион — несли свой, устоявшийся уклад жизни, не всегда могли или просто не хотели подстраиваться под коренных жителей. Это создавало сложнейшие бытовые коллизии, и императорская администрация с головой окунулась в них.

По обоюдному согласию отца и сына, власть на Ремите вроде бы полностью перешла Олмиру Обаятельному, император оставил за собой лишь право вето на решения Коронного Совета да внешнеполитические вопросы. Однако управление государством настолько сложная вещь, что четко разграничить сферы влияния различных политических фигур не получается. Обслуживающие их всевозможные информационные и аналитические учреждения, спецслужбы и наблюдательные советы подминают, как правило, неопределенно обширные зоны ответственности, и не ясно, кому конкретно они должны подчиняться. В качестве примера Леверье вскользь упомянул, что Олмир Обаятельный пытается взять под контроль службу некоего Шерлока — Шоанар, к своему стыду, впервые услышал это имя — но император, якобы, решительно возражает.

Поговорили они и о сложности проблемы предоставления всем подданным империи «равных» прав, когда те по-разному понимают эти самые права и связанные с ними обязанности. В унисон было отмечено, что было бы справедливо установить для всех граждан одинаковые правила посещения и получения вида на жительство на всех планетах империи и созданных рукотворных мирах. Однако совет магов сохранил в силе запрещение посещать меритские планеты без исключения всем, кто побывал в Сумеречных Созвездиях. Поскольку данный запрет касался лично Леверье, он не мог пройти мимо этого вопроса. Шоанар был вынужден выразить сочувствие.

К намеченной теме разговора они вернулись минут через пятнадцать.

— Вы, кажется, состоите в Ордене Третьей Силы? — спросил Шоанар, на полуслове оборвав свое предыдущее предложение.

Леверье вздрогнул от неожиданности.

— Не понял, к чему вы это спрашиваете.

— Я вдруг вспомнил, что высшие иерархи ордена — Аранд Гот, Рон Шер и, кажется, Астаройт — в последнее время начали весьма нелицеприятно характеризовать интеллектуальные возможности человека.

— В какой-то мере они правы. Одного того, с какими мучениями во все века претворялись в жизнь новые идеи, достаточно, чтобы с презрением относиться к человечеству. Но к чему вы спрашиваете? Я не афиширую свое членство в ордене, но и, само собой разумеется, особо не скрываю сей факт. Какое отношение имеет это обстоятельство к нашему разговору?

— Мне не нравится итоговый вывод, который делают ваши орденские братья: ценность человеческой жизни пренебрежимо мала. Как с точки зрения продолжительности — по сравнению с Вечностью. Так и с точки зрения важности для Мироздания — вследствие ничтожности в отношении творческого потенциала.

— Ну и что?

— В последний год вокруг вас произошла череда несчастных случаев, повлекших человеческие жертвы. Вот, например, пропажа в тундре вашего напарника по команде во время соревнований по экстремальному туризму.

— Да, было такое. Я так за него переживал. Искал несколько дней. А он, болезный, как в воду канул…

— Если бы только он, — пробормотал Шоанар, протягивая графу список имен. — А как вы объясните другие летальные случаи?

— Наверное, я просто притягиваю несчастья. Мне попадались подобные уникумы. Мы с достопочтенным Нилом — пусть ему всегда сопутствует удача в изучении Будущего! — даже провели специальное исследование. Опубликовали большую статью в журнале «Родиниловский вестник». Я, видимо, заразился, попал в число притягивающих неприятности, — сказал Леверье, с неподдельным интересом читая предложенные бумаги. — Надо же, сколько людей пострадало, оказавшись рядом со мной. Неужели это все ваши тайные агенты?

— Не лицедействуйте, граф!

— Тем более когда речь идет о человеческих жизнях.

Последняя фраза была произнесена Олмиром Удерживателем, внезапно очутившимся в кабинете. Воздух, вытесненный телом императора, породил еле слышный хлопок и резкую волну, сдвинувшую бумажные листки, разложенные советником.

Шоанар и Леверье синхронно вскочили, согнувшись в поклоне, как то предписывали требования дворцового этикета, и хором произнесли:

— Здравия желаю, Ваше Императорское Величие.

— И вам того же. Ваш разговор, насколько я могу судить, подошел к концу. Вы свободны, граф. А вы, советник, останьтесь.

— Ох, стар я стал. Никак не могу привыкнуть к нуль-транспортировке. Выскакивают тут, как черт из табакерки… — пробормотал Леверье как бы про себя. Уже громче добавил: — До свидания, Ваше Императорское Величие.

— Всего хорошего.

Оставшись наедине с советником, Олмир не спеша прошелся по кабинету, потрогал виньетки, украшающие книжный шкаф. Когда на Ремите укоренились земные леса, в моду вошла массивная, замысловато украшенная мебель из древесины, считающейся в незапамятные времена на Земле драгоценной. А поскольку жили такие изделия многие столетия, то так и законсервировались в привычные украшения большинства родовых гнезд.

Шоанар молча наблюдал за императором, не решаясь заговорить.

Принимая приглашение Олмира возглавить аналитические службы Дома Медведя, он полагал, что долго, по обыкновению, на Ремите не задержится. Поможет преодолеть временные затруднения, наладит тонкие общественные механизмы прироста авторитета королевской власти, попутно продвинет свой «геронтеллект» — и вновь продолжит нескончаемые странствия. Как обычно, жизнь внесла коррективы в как обычно наивные планы.

Бурное кипение верхушки ремитского общества выковывало удивительно яркие личности — вот где в полной мере оказались затребовательными его навыки психоаналитика. Он проявлял чудеса изобретательности, выкладываясь на все сто, не спал ночами. А в итоге прикипел сердцем к Ремите, к новым друзьям в окружении Олмира, и уже не представлял себе существования в ином месте. Вдобавок к первому своему дому, построенному сразу по приезду на Ремиту, рядом с Замком Размышлений на Перекрестке он воздвиг второй. С большим садом и глубоким прудом, с двух сторон затененным высокими крытыми верандами из красного дерева. И все чаще мысленно представлял себе: вот он отойдет на покой и начнет по-настоящему — не так, как сейчас, в случайных промежутках между делами, — ухаживать за цветами.

Жаль только, что нежно лелеемый проект его, условно называемый геронтеллектом, пробуксовывал.

В былые годы он гордился тем, что его называли одним из столпов-зачинателей новой науки — психоаналитики, позволяющей отыскивать хитрые ключики скрытого манипулирования общественным сознанием. Причислили его к когорте классиков, величайших мыслителей человечества, открывающейся именами Пифагора, Аристотеля, Бэкона, Ньютона… и сквозил за дифирамбами безапелляционный приговор: все, больше ничем ты нас не удивишь. Не позволено человеку в своей жизни стать великим более одного раза. Из чувства противоречия он пытался доказать обратное. И нашел: разработать способ предотвращения старения психики. Сейчас, когда продолжительность каждой человеческой жизни стала неопределенно большой, эта проблема приобрела особую актуальность.

Все согласны, что мышление человека с возрастом изменяется. В молодости бурлящие эмоции выплескивают нетривиальные мысли и внезапные озарения. Ум гибок, за счет богатого ассоциативного мышления способен решать головокружительные задачи. Но несерьезное, игривое отношение к жизни часто препятствует поступать рационально. С возрастом человек яснее видит возникающие перед ним цели, в состоянии с математической точностью — вплоть до циничности — рассчитывать последовательность их достижения. Однако из-за снижения творческого потенциала и закоснелости не всегда может найти самый правильный путь. К тому ж приобретенные за долгие годы привычки и трафареты застилают глаза, лишая возможности воспринимать новое, — старые стоптанные тапочки всегда комфортнее новых модных туфель. Как преодолеть тенденцию постепенного, но неотвратимого превращения человечества в рыхлое собрание брюзжащих ретроградов, чурающихся любого нововведения?

В полной мере использовав свои обширные связи в научном сообществе Галактического Содружества, он разделил единую проблему на множество казалось бы независимых, частных задачек и распараллелил процесс ее решения. Тысячи людей занимались узкими исследованиями, не догадываясь, для чего они, собственно говоря, нужны, какова конечная цель их изысканий. Он объединял полученные ими результаты, словно выкладывая гигантский паззл, а самому себе оставил самый лакомый объект изучения — Олмира с его друзьями по королевскому колледжу, которые с ранней юности получили возможность существования в Дуатах, изобретенных меритскими магами. В этих надпространственных образованиях время текло в миллионы раз быстрее, чем в человеческом мире. Тем самым он мог наблюдать уникальное явление: многотысячелетний человеческий ум в юном теле.

Все бы ничего, но изменения в мышлении императора противоречили результатам, полученным другими участниками геронтеллекта. Словно бы Олмир при каждом посещении своего Дуата истончал человеческое начало.

— Леверье уверен, что действует полностью самостоятельно, что за ним никого нет, — констатировал Олмир.

Император мог бы добавить «как я и говорил, что вы понапрасну потеряете время на пикировку с графом», и Шоанар был благодарен ему, что не было такого продолжения фразы. Кивнув в знак согласия, он поспешил подтвердить:

— Вы совершенно правы, Ваше Императорское Величие. У меня сложилось такое же впечатление. Тем не менее, разговор с графом Леверье был нужен. Мы убедились, что он явный враг.

Олмир промолчал, и советник тщетно пытался понять, согласен император с его последними словами, или нет. Поскольку молчание затягивалось, произнес нейтральное:

— Что-то много недоброжелателей вокруг нашей экспедиции. Леверье оседлал стихийно возникший процесс. Многие ремитцы, очень многие, не желают ее. Мне не совсем понятны причины такого поведения.

— Потребность присесть перед дальней дорогой.

— Простите, не понял.

— Когда смотришь на кошку — кошка смотрит на тебя. Изменяя мир, изменяешься сам. Встретил Перворожденных — готовься к крупным неожиданностям. Люди это чувствуют, но не могут выразить свои опасения словами.

— Я подумаю над тем, чтоб у наших граждан было больше оптимизма.

— Не надо.

— Но почему?

— Не надо… их разочаровывать. Опасения их не беспочвенны.

Шоанар замер в почтительном внимании. Как-никак, но перед ним сидело Живое Божество, сам Олмир Удерживатель, вроде бы склоняющийся — о, счастливое мгновение! — поделиться с собеседником своими сокровенными мыслями.

Олмир протянул вперед руку. Покачал кистью из стороны в сторону, насторожено глядя на расслабленные пальцы.

— Магическая наука не стоит на месте, — сказал он. — Но открытия ее почти всегда лежат за пределами человеческого разумения. Мы с Месенном… м… на днях — Олмиру трудно было привязать стрелы времени, в которых он обитал в различных магических мирах, с обычным человеческим календарем — испытывали защитные экраны из абсолютных сил Марка. И открыли Ветер. Не ясно, что это такое. У меня он почему-то ассоциируется с материализацией… мне трудно выразить это словами… некоей силы. Или желания…

Шоанар молчал, боясь спугнуть удачу. После недолгого молчания Олмир продолжил:

— Да, с дуновениями какой-то всеобщей, мировой воли. Течения ее очень сложны, порождают массу бифуркационных узлов. Но со всей очевидностью населенные планеты являются ее усилителями. А еще очевидно, что эти потоки давят на объекты, приписываемые нами Перворожденным. Будто бы выталкивают их из нашего мира…

— Что бы это значило? — осторожно спросил Шоанар, чтобы не возникало слишком долгой паузы в откровениях Удерживателя.

— Да кто ж знает?! Впрочем, возникла у меня одна сумасшедшая гипотеза, связанная с давним парадоксом, называемым Молчанием Космоса. Для людей эта тема весьма болезненна.

Шоанар замер, удивленный донельзя.

— Я имею в виду тот факт, что мы до сих пор не встретили ни одной цивилизации, возраст которой составлял бы миллионолетия. Снуссы не в счет. Как и, видимо, Р-фактор — уж больно ограниченны их личностные интеллектуальные способности. Сейчас, после строительства Ирия мы можем предположить, что все сверхцивилизации из нашей, общей Метагалактики уходят в свой, рукотворный мир. Но этот ответ неполный. Все разумные продолжают познавать, и добываемая ими информация о Мироздании не может никуда пропасть или закуклиться. Наиболее естественно предположить, что наши старшие братья по разуму, огородившись физически, в духовной сфере со временем объединяются со всеми себе подобными. Создают некий Астрал, из которого при определенном навыке можно получить абсолютно любую информацию. Иными словами, порождают Вселенский разум… который, может, всегда и существовал… А мы, люди, пошли слишком затратным, экстенсивным путем познания мира. Вместо быстрейшего присоединения к Астралу бороздим пространства, строим все более дорогие огромные экспериментальные устройства, создаем все более сложные научные теории. Короче, попусту суетимся. Зазря тратим силы.

— Очень смело, — счел нужным прокомментировать Шоанар.

— Согласен, — улыбнулся император. — Пока давайте ограничимся очевидным: я научился ощущать потоки мировой воли и чувствую, что отправка нашей экспедиции к Шару приветствуется Ветром. Успокаивает его. Иными словами, гармонизирует мир.

— Не верю я ни в какую гармонию, — пробормотал Шоанар.

Поехали!

Легко оттолкнувшись от шершавых поручней наблюдательной площадки, Ник Улин полетел в бездну. Дал максимальное увеличение оптике скафандра. То ли обман зрения, то ли разрешающая способность датчиков действительно была очень высока, но перед его взором застыли манящие немерцающие звезды, заструились разноцветные газовые облака вокруг сгустков далеких светил. Сердце замерло в восхищении.

Рядом мощной торпедой промчался Яфет. Притормозил локтевыми движками, отстал, затем медленно приблизился, уравняв скорость.

— Красота-то какая!

Ну не может хола молча любоваться громадой мира! Подавив досадливую гримасу — наверняка Яфет видит его лицо — Ник Улин молча кивнул.

— Здесь звездная плотность на десять процентов выше, чем у Блезира, — сообщил Яфет учительским тоном. Подумав, добавил: — И почти в полтора раза выше, чем в окрестностях Земли. Потому что ближе к главной плоскости Галактики. Я прав?

Наученный горьким опытом, что любой вопрос холы требует ответа, Ник Улин поспешно сказал:

— Ну конечно.

Яфет застыл рядом, но молчал недолго.

— У меня не выходит из головы тот наш первый разговор, — сказал он. — Где вы рассказывали о личностном статусе и ценностных ориентирах. Вы говорили, что эти ориентиры нельзя или очень трудно описать словами. Но как тогда про них рассказывать, чтобы привить? Не понимаю…

— Посредством эмпатии.

— Как это?

— Путем сопереживания одинаковых эмоций. Это происходит — в социологии давно придуман специальный термин — в так называемой первичной общественной группе. То есть в том кругу общения, в котором возможно зарождение и существование единомыслия: мать и ребенок, ближайшие родственники, наиболее близкие знакомые и так далее. Поскольку эмоциональные переживания особенно сильны в ранней юности, именно тогда заводятся «настоящие» друзья, от которых нет тайн.

— А в более зрелом возрасте?

— В любом. Хорошего друга можно обрести даже в глубокой старости. Главное — оказаться в новой первичной общественной группе. В компании, созданной на основе симпатии, мысленного распространения себя на другого, близкого и понятного тебе человека. В любом коллективе, вынужденном преодолевать непреодолимые трудности величайшим напряжением физических и душевных сил, на основе взаимопомощи и взаимовыручки.

— Вы хотите сказать, что мы на «Элеоноре» тоже сможем создать эту первичную группу?

— Ну, если эти группы и появятся, то их будет много. В каждой — не более восьми-десяти членов.

— Так мало? А, понятно. Предельное количество одновременных собеседников…

Яфет надолго замолчал, обдумывая услышанное.

Кто-то приближался к ним. Ник Улин вывел на мультиэкран лица двух людей, ближайших к нему в данный момент. Вторым после Яфета оказался Алексей Сковородников, их товарищ по команде-22.

— Куда, куда вы удалились, друзья мои грядущих дней? — пропел Сковородников. Потом ворчливо добавил: — Не слишком ли далеко вы забрались? Может, решили домчаться до канадской границы?

— Докуда? — удивился Яфет.

— Ну, это я так, к слову пришлось. Вон, наша «Элеонорка» как далеко.

Ник Улин развернулся, чтобы вместить звездолет в прямое поле зрения, и порадовался точности и экономности своего управления реактивными движками. Не пропали навыки астронавта, оттачиваемые много лет назад. Яфет, чрезмерно резкий в движениях, забултыхался в разные стороны и застыл только после того, как значительно облегчил запас топлива в скафандре.

Они и в самом деле отдалились неоправданно далеко, где-то на край разрешенной для индивидуальных прогулок зоны. Четырехкилометровая громада «Элеоноры» казалась детской игрушкой, подвешенной в безбрежном пространстве. Других звездолетов у причалов в это время не было, и их корабль загораживал всю осьминогоподобную конструкцию ремитского космопорта.

— Словно ружейный ствол с патронташем на поясе, — пробормотал Сковородников.

Ну откуда у ружейного ствола пояс? И почему ствол обязательно ружейный? И почему именно ствол, а не гвоздь? — не принял неуклюжего сравнения Ник Улин, но промолчал.

— Главный корпус «Элеоноры» имеет цилиндрическую форму с максимальным линейным размером четыре тысячи двести двадцать один метр, радиус округлых оснований около четырехсот восьмидесяти шести с половиной метров, — медленно произнес Яфет, почти дословно цитируя по памяти официальную инструкцию. — А в середине главного корпуса по цилиндрической оси в два ряда крепятся батареи двигательных устройств. Нам отсюда видны только реактивные движки.

Поскольку никакой реакции на его слова не последовало, хола после непродолжительной паузы продолжил:

— Я вчера изучал эти реактивные движители. Ужасно сложная конструкция, должен заметить. Зато необычайно надежная и многорежимная, а также долговечная.

— Насчет надежности и долговечности ты прав, — счел нужным прокомментировать Ник Улин. — Звездолеты практически не стареют. Используемые витаматериалы самовосстанавливаемые. Трущиеся конструкции и детали либо саморемонтирующиеся, либо легко заменяемые на изготовленные в корабельных мастерских. Энергетические запасы почти неограниченны. В общем, исчезни в один прекрасный миг все человечество — его звездолеты еще долго будут блуждать в космических просторах.

— Но почему так? Разве оправданна подобная долговечность? Я читал, например, что все применяемые в быту приборы специально делают из непрочных материалов. А здесь — да на тысячи лет!

— Ну, разработана целая философия. Как говорится, предусмотрено все, что можно было, и что нельзя. В двух-трех словах не перескажешь, так что тебе придется самому копать. Долговечность конструкции звездолетов проявляется как побочный кумулятивный эффект от обеспечения высочайшей надежности всех корабельных подсистем. А насчет хрупкости бытовых приборов — неужели кому-то хочется рисковать жизнью, случайно задев какой-нибудь шкаф или приняв на голову любимую вазу своей тетушки?

— Да, но утверждается, что не всякая подсистема звездолета сконструирована наилучшим образом.

— Согласен. Оптимальность в целом далеко не всегда предполагает оптимальность в частном. Из высших соображений, например, принято решение: основная расходуемая масса — обыкновенная вода. Более рациональным казалось бы использовать, скажем, свинец: и плотность повыше, и дополнительная защита от жесткого космического излучения, и еще кой-какие полезные качества, включая устойчивость к постоянно возникающим конструкционным автоколебаниям. Допущена явная глупость? Как посмотреть. Свинец нельзя пить, и трансмутация его в другие химические элементы довольна сложна. А вот если рабочее тело — вода, то хотя бы ее на борту всегда будет в избытке. Если мне не изменяет память, сейчас на «Элеонору» загружено чуть более двух миллиардов тонн чистейшей воды.

— Совершенно правильно — два миллиарда тонн. Не считая запасенной для внутреннего потребления экипажем и используемой для поддержания корабельных систем в рабочем состоянии. А почему именно вода? — нет вопросов. Она позволяет добиться коэффициента полезного действия — кэпэдэ — реактивных движков почти в сто процентов. Девяносто девять и еще три девятки после запятой.

— Надо же, — с деланным удивлением протянул Сковородников и пропел: — Какая мощь, какая мощь — пять девяток в кармане, и я не прочь…

Яфет принял игривый тон.

— Ваш сарказм неуместен! Пока вы блуждали в загробных снах, люди старались изо всех сил и далеко продвинулись по лестнице научно-технического прогресса.

— Да, славно я поспал. Более двух тысяч лет. Вам того же желаю.

— Я бы не советовал принимать на веру любые цифры, не разобравшись в существе, — поспешил сгладить скользкий момент Ник Улин. — Кэпэдэ под единицу какого-то реактивного движка? — ну, брат, это из области фантастики.

— Но я же своими глазами читал вчера!

— Упустили из виду прилагаемое мелким тестом разъяснение, что подразумевается под этим кэпэдэ. Реактивные движители основаны на отбрасывании вещества и потому просто не могут иметь высокий коэффициент полезного действия. Вам знакомо выражение «сохранение центра масс изолированной механической системы»? В первом приближении это означает следующее. Пусть наш Леша будет представлять собой точку отсчета, — Ник Улин подлетел к Яфету и коснулся его плеча. — Прошу для чистоты представления не пользоваться двигателями скафандров. Чтобы набрать скорость за счет реактивной силы, я должен отбросить в противоположную сторону некую массу. В данном случае вас, милейший.

Оттолкнувшись от холы, Ник Улин чинно поплыл в сторону от «Элеоноры». Яфету не так повезло: толчок заставил его медленно вращаться, но он мужественно терпел неудобство наглядного пособия.

— Так вот, дорогой Яфет, мы с вами составляли единую механическую систему. Центр масс ее будет всегда находиться рядом с Алексеем, если пренебречь действием внешних сил. Я за счет отталкивания вашей массы приобрел скорость движения во-он к той звездочке. Когда я подлечу к ней, вы — чтобы наш общий центр масс все время оставался на прежнем месте — окажетесь далеко в противоположном направлении. Так и любая ракета: кончик хвоста ее реактивной струи оказывается, как правило, гораздо дальше от точки старта, чем она сама. Если под полезным действием понимать перенос звездолета на определенное расстояние, ваши девятки надо делить по крайней мере пополам.

— Но что тогда там понимали под кэпэдэ?

— Возможно, всего лишь рабочий коэффициент для расчета относительного количества тепловой энергии, которую необходимо отводить от дюз при работе двигателей.

— Ладно, посмотрю.

— Я получил напоминание о необходимости возвращения на «Элеонору», — сказал Сковородников. — Чтоб не опоздать на общее экспедиционное собрание.

— Ну и возвращайся, — ответил Яфет, замедляя вращение. — А я ничего не получал.

Ник Улин заглянул в свой полетный журнал. О нем тоже никто не побеспокоился. М-да, интересно… Социальный статус каждого члена человеческого общества не виден глазом, но отражается во множестве мелких деталей. В частности, в опеке со стороны окружающих компьютерных систем. О Сковородникове позаботились, а о личном телохранителе самого императора и трибуне Квартара — ни-ни. Что это за глыба такая, что за сверхважная шишка — Алексей Сковородников? Обычный человек, погибший в далеком двадцать первом веке, то есть более двух тысяч лет назад, и только сейчас вместе со многими другими людьми возвращенный к жизни.

— Понравилось в открытом космосе? Но, к сожалению, нам в самом деле пора возвращаться, — сказал он примирительно, обращаясь к холе. — Успеете еще нагуляться, когда будем кружить у Шара.

— Ладно, поехали, — буркнул Яфет.

Включив двигатели скафандров, они, увеличивая скорость, помчались к звездолету. Ник Улин успел затормозить у поручней, ограждающей входной люк, Яфет неуклюже ударился головой. Ни вскрика, ни сетований, но несколько раз хола все же дернул головой, как отряхивающаяся от воды собака. Сковородников спланировал неумело, но без неприятных последствий.

В первом тамбуре, под леденящим светом асептических ламп, они сбросили в утиль-аппараты навешиваемую амуницию — плечевые и поясные каркасы с реактивными двигательными установками — и разошлись по кабинам плазменного душа. Предстояло избавиться от внешней многослойной оболочки скафандров из витаматериалов. Отработанные в веках технологии лепки конструкций из атомарных составляющих и «пропитки» их электромагнитными полями позволяли изготавливать броню, не затрудняющую движений, но надежно защищающую не только от жестких космических излучений, но и от опасных для жизни быстропротекающих механических воздействий, даже от ударов микрометеоритов.

Ухватившись за специальные скобы и широко расставив ноги, Ник Улин с закрытыми глазами терпеливо переждал, пока с него не сползли последние капли тошнотворной пузырящейся массы в приемное отверстие под ногами. Уши заложило от сопровождающего пронзительного звука, и он несколько раз открыл и закрыл рот, восстанавливая слух. Довольно неприятная процедура. Зато гарантирующая полную хаотизацию всех химических структур и, тем самым, исключающая любую гипотетическую возможность заноса внутрь звездолета не то что чужеродной жизни, но даже простейших упорядоченных образований, создающих разве что сугубо теоретическую опасность заражения корабельных материалов коррозией.

Во втором тамбуре Ник Улин освободился от «бриджей» — нижней части скафандра, оснащенной системой сбора отходов жизнедеятельности астронавта, затем отстегнул «безрукавку», содержащую дыхательную систему. В ней были предусмотрены также карманы для термосов с питательной смесью, но поскольку они подавали заявку на выход в открытый космос на непродолжительное время, эти емкости на сей раз были пусты. После этого настал черед избавления от шлема с встроенным микрокомпьютером, гармонизирующим функционирование всех систем скафандра и работу распределенных датчиков. Управление было комбинированным — посредством команд, снимаемых с глазных мышц, и мысленное. В обиходе ходило «мультиэкран», «дневник», «полетный журнал», но все это были надуманные сущности. Необходимая астронавту информация проецировалась непосредственно на сетчатку глаза.

Сняв шлем, Ник Улин подсоединил его главный разъем к считывающему устройству, чтобы запись о пребывании их в космосе осела в корабельных архивах. На нем осталась лишь внутренняя оболочка скафандра, плотно облегающая тело, словно вторая кожа. Тоже из витаматериалов, но предназначенная не защищать, а лелеять человека. Она мгновенно устраняла все неприятные ощущения, в том числе нервный зуд и блуждающие боли неясной этиологии, впитывала потовые выделения. Содрав ее с себя, Ник Улин запихал все в утиль-аппарат. Вслед, когда загорелся зеленый огонек, оповещающий о завершении процесса считывания данных, отправил шлем.

Когда-то простейшие рукотворные изделия — топор, нож, шуба и так далее — служили и сделавшему их, и его детям, внукам, правнукам. Сейчас Ник Улин уничтожил сложнейшие устройства, само появление которых было вызвано его минутной прихотью. Образ жизни на Квартаре подразумевал строжайшую экономию природных ресурсов для обеспечения сносного существования многомиллиардного населения. Дома он бы еще подумал о нерациональности изготовления подобных вещей для разового пользования. Но здесь, на звездолете, его совесть даже не екнула: что поделаешь, таков порядок. Корабельные производственные линии наштампуют таких поделок сколько хочешь — зачем скаредничать? Астронавты находятся на острие человечества, и глупо экономить за их счет.

Совершенно голый, он прошел в медицинскую кабинку. Водный душ, ионный массаж, осмотр каждого миллиметра тела, просвечивание, взятие анализов, затем обсушка мощными потоками горячего воздуха — и наконец-то открылась комната для одевания. Процедура возвращения на звездолет завершена.

У лифта его догнал Яфет.

— Может, заглянем в столовую? Она вот-вот закроется. Часа на три или четыре. Пока не закончится общее собрание, а затем — пока не отцепят буксиры. На всякий случай надо бы подкрепиться. И, кстати, я упустил один вопрос.

Ник Улин не ощущал голода, но решил составить холе компанию. В столовой взял себе стакан первого попавшего сока. Яфет, притащив на стол горшочек с жарким, с вожделением разглядывал его, ожидая когда тот остынет. Подошел Алексей Сковородников и пропел нечто вроде «спрашиваю Яфку, че он будет пить, а он мне отвечает, мол, голова болит». Хола не мог не ответить какой-нибудь колкостью — и начался разговор ни о чем.

Только при расставании Яфет, спохватившись, спросил:

— Когда вы говорили о сохранении положения центра масс изолированной механической системы, произнесли слова «в первом приближении». Что вы имели в виду и каково тогда ваше второе приближение?

Времени для разговора уже не осталось, и Ник Улин ответил коротко:

— В первом потому, что то пустое пространство, которое мы видим собственными глазами и представляем себе продолжающимся куда-то очень далеко, — обман чувств и заблуждение разума. «Чистое» пространство, в котором справедливы изучаемые в начальной школе законы сохранения импульса, центра масс и прочих механических величин, — это абстракция, не имеющая никакого отношения к реальности. Выдумка, возникшая в незапамятные времена и используемая до сих пор только по причине экономии мыслительной энергии. Примерно то же, что и представление электрического тока в проводнике как направленного движения электронов.

— А что же тогда это такое — пространство? — растерялся хола.

— В сущности то же самое, что и время, — функция гравитирующих масс. И не существует в их отсутствие. Если б было иначе, то люди не смогли бы создать звездолеты, совершающие надпространственные прыжки, и поныне жили бы все на Земле.

Яфет замер в задумчивости. Ник Улин, махнув ему рукой, вошел в свою каюту.

Как он и запрашивал, ему было предоставлено самое маленькое из помещений, предназначавшихся для проживания членов экспедиции, — всего-то шесть на шесть метров. Личный санитарный блок, примыкающий к ней, был больше.

В полном соответствии с корабельным уставом в каюте не было свободно лежащих, незакрепленных предметов. Никаких острых углов, вся мебель выдвижная. Каждая вещь знала свой закуток. Поддержку такого порядка в личном пространстве многие называли самой мучительной из тягот космических полетов, но для любого квартарца это казалось слабым подражанием их привычной среде обитания.

Посреди каюты выросло кресло, и Ник Улин уселся в него, мановением руки уничтожив фантомный тропический лес, до того заполняющий все помещение. Тут же зажглись конференц-экраны. На среднем из главных высвечивалась командная рубка, где вокруг ситуационного стола не спеша рассаживалось руководство экспедиции. На правом боковом экране в обычном мультипрограммном режиме мелькала новостная лента, на левом — справочные данные по техническим характеристикам различных корабельных систем. Нижний ряд экранов, снабженных аудиосистемой, допускающей разговор собеседников без выхода в общее информационное пространство, высвечивал ближайших коллег Ника Улина — членов команды-22.

Лидия Гиреева сидела неестественно прямо и неподвижно — лишь умненькие глазки шустро бегали по экранам. С последней их встречи она коротко постриглась и походила на проказливого мальчишку, готовящего новую каверзу. Щеки ее пылали от волнения.

Яфету мало было конференц-экранов — он открыл перед собой еще и маленький рабочий дисплей. Интересно, чем так увлечен хола. Изучает физику пространства? Прорехи в образовании у него действительно огромны. Впрочем, это не удивительно, учитывая его возраст и тот факт, что систематической учебы у него не было, до всего он вынужден доходить самостоятельно.

Алексей Сковородников по-барски развалился в кресле, лениво помаргивая. Компьютерная программа, режиссирующая трансляцию видеоизображений, была, конечно же, квартарской, но не последней модификации — заостряла внимание на важных деталях, выхватывала необычности, но как-то лениво, без должной прыти. Ник Улин не сразу заметил на мочке уха Сковородникова прилепленную мушку активированного, разогретого от долгой работы аудиплеера. Вот оно что: их товарищ постоянно слушает какие-то звуковые записи — песни? — и посчитал возможным не прерывать сие занятие даже на общем собрании экспедиции. Еще один интересный факт, дополняющий пока еще эклектичную мозаику, характеризующую нетривиальность личности человека, тысячелетия проведшего в небытии.

Отсутствие в нижнем ряду изображения Вана Мерсье, Ник Улин вначале упустил. Только увидев руководителя их группы на главном экране, понял: их начальника, вероятно, ввели в высший руководящий состав экспедиции. Кстати, какова его официальная фамилия? Родовая — Мерсье, но Ван стал консортом Лусонским, получил герцогский титул, и его прежняя фамилия по местным обычаям вроде бы должна быть заменена… На справочном экране услужливо высветилось: Ван Лусонский, шестой заместитель начальника экспедиции, начальник двадцать второй команды особого назначения. А также: ремитский герцог, Главный императорский прокурор, временно оставивший эту должность из-за проблем со здоровьем, и так далее.

— Здравствуйте, товарищи, — Антон Благов, капитан «Элеоноры» и начальник экспедиции, появился в командной рубке и на несколько мгновений заполнил собой весь экран. Внимательно изучил доступные только ему справки, предоставленные главным компьютером звездолета. — Все в сборе, здоровы и полны сил. Больных нет. Нет даже задерживающихся по какой бы то ни было уважительной причине. Разрешите открыть общее предстартовое собрание экспедиции. Устраивайтесь поудобнее.

Изображение на главном экране, изменив масштаб, охватило все руководство экспедиции, собравшееся вокруг ситуационного стола. Восемь человек в стандартных комбинезонах, но с золотыми нашивками сидели в первом ряду. За ними в высоких противоперегрузочных креслах привольно расположились их ближайшие помощники. На миг блеснул ярко синий медальон размером с голубиное яйцо, висевший на груди капитана, — украшение, сильно диссонирующее с общим его мужественным обликом. Затем компьютерный режиссер позаботился показать, что точно такие же украшения носят Ван Лусонский и старпом.

— Согласно многолетней флотской традиции, я объявлю цели предстоящего исследовательского полета. Позвольте в этой связи сделать небольшое историческое отступление. Как вы должно быть знаете, одними из самых загадочных и опасных космических образований считаются так называемые Медузы, создание которых приписывается мифическим Перворожденным — разумной расе, предположительно значительно старше человечества. Медузы представляют собой гигантские — протяженностью в тысячи астрономических единиц — куполообразные с длинной бахромой образования из квазибелковых молекул, проявляющих слабую электромагнитную активность. Длительное время полагали, что локализация этих объектов ограничивается окрестностями Сумеречных Созвездий. Однако сенсационное открытие уважаемого Анатолия Страута, научного руководителя нашей экспедиции и моего второго заместителя — Благов жестом представил аудитории сжавшегося в комочек человечка, сидевшего справа, — перевернуло прежние взгляды на пространственное распространение следов деятельности Перворожденных. Примерно десять лет назад…

На справочном экране Ника Улина высветилась уточняющая запись: такого-то числа, то есть девять лет два месяца назад… Квартарские программы обеспечивали в реальном масштабе времени сопровождение практически любой человеческой речи справочной информацией. К сожалению, большинство людей в Содружестве не умело правильно пользоваться этим удобством, и Антон Благов несомненно относился к их числу. Пытаясь быть точным, он зачитывал отдельные фрагменты справок, видимые всем. Спохватываясь — разрывал логику доклада, вынуждая компьютер давать и чисто образные разъяснения. Бездушное программное обеспечение мастерски справлялось с трудностями. Касательно восторженного описания Антоном Благовым открытия Страута компьютерный комментарий, как показалось Нику Улину, содержал даже легкую иронию.

Известно, что давным-давно все наблюдения за звездным небом осуществляются в автоматическом режиме. Компьютеры ежедневно выдают «на гора» массу данных, требующих особого внимания и человеческой оценки. Все астрономические обсерватории завалены материалами наблюдений. Кто что интересное вытащит из накопленного — тому и честь соответствующего открытия. Анатолию Страуту случайно выпал джокер. Ученый мир сильно удивлялся, почему за несколько столетий никто из тысяч астрономов не обратил внимания на Медузу, пребывающую на расстоянии всего-то тридцати световых лет от давно колонизированных планет, в зоне космоса, считающейся полностью изученной.

— Первоначальные расчеты показали, что Медуза Страута движется строго в направлении звездной системы Ремиты. Именно это обстоятельство определило цель первого полета строящегося в то время исследовательского звездолета: считается, что создания Перворожденных опасны для населенных планет. Однако систематические наблюдения позволили снять опасения. Медуза в самом деле приближается к нам, но ее спролонгированная траектория проходит все же на значительном расстоянии, каковое по мнению всего научного сообщества Галактического Содружества признано абсолютно безопасным для Ремиты.

Справочные экраны затопил шквал информации. Антон Благов, также просматривающий мелькающие графики и диаграммы, неумело дополнил компьютерную справку в общем-то ненужными, второстепенными деталями.

— В этих условиях администрация Ремиты сочла возможным удовлетворить просьбу Илвина Ли, командующего Пятой эскадрой Межзвездного Флота, и временно передать «Элеонору» в его распоряжение. Примерно год назад — на справочном экране появилось: тринадцать месяцев двадцать суток — звездолет был возвращен. При перегоне «Элеоноры» с Ценодва временный экипаж, чтобы извлечь хоть какую-нибудь пользу от порожнего рейса, решил проложить трассу от Медузы Страута к Ремите.

Астронавигационные данные компьютер дополнил справкой о комплектации «Элеоноры» при перелете с Центральной-2. Во флоте Илвина Ли ее использовали как передвижной госпиталь, базу для релаксации астронавтов. Поэтому она была предельно облегчена, все исследовательское оборудование снято. Никакого вооружения. После передачи корабля ремитскому экипажу в трюмы была заложена сотня-другая тонн наноэлектронных изделий, до изготовления которых на Ремите руки не доходили, и все.

— При выходе из надпространства в окрестностях Медузы было проведено зондирование по Эйве — на экранах высветилось разъяснение, что подразумевается под этой, довольно тонкой и трудоемкой процедурой исследования пространства, — в результате которой был обнаружен планетоидный шатун с остатками атмосферы преимущественно из благородных газов. Размеры его сравнимы с земными — радиус почти шесть тысяч километров, сила тяжести на поверхности около трех четвертых единицы. Впоследствии он был назван Шаром.

Антон Благов подождал, пока на экранах не пройдет бурный поток пояснений, и медленно продолжил, давая компьютеру время на прогон обильного справочного материала:

— Результаты физико-химических и радиоизотопных анализов приповерхностного слоя показали, что возраст Шара сравним с возрастом видимой нам части Метагалактики и составляет более десяти миллиардов лет.

Ника Улина удивили последовавшие жидкие комментарии. В этой части Галактики не должны попадаться тела, возраст которых был бы выше семи-восьми миллиардов лет. Само существование Шара дико противоречило современной космогонии. И, как не раз бывало в истории, этот факт старательно замалчивался ученой общественностью. Семь раз проверь — один раз отрежь? Чтоб не оказаться смешным в глазах коллег, помолчать до выяснения всех обстоятельств? Если им удастся найти ответ на эту загадку, экспедицию уже можно будет считать успешной.

— Точнее определить временные параметры, — продолжал капитан, — не представляется возможным из-за отсутствия отработанной методики: человечество еще не встречалось со столь древними объектами. В то же время прямые измерения температуры пород Шара и, соответственно, расчетные потери тепла за счет инфракрасного излучения в космос не позволяли свести энергетический баланс. За столь долгое существование никакое обычное планетоидное тело не может не остыть до абсолютного нуля. Исходя из данного несоответствия был сделан вывод об искусственном происхождении Шара и наличия внутри него чрезвычайно долгоживущих энергетических источников.

Необходимую паузу капитан заполнил, со вкусом выпив стакан воды.

— Подчиняясь приказу диспетчерской службы Межзвездного Флота, дальнейшие исследования осуществлялись с предельной осторожностью и только дистанционно. Не было никакого просвечивания Шара. Внутренняя структура определялась по его собственному излучению и измерениям магнитных полей. Было определено, что Шар представляет собой как бы слепок отдельных, четко выделяемых эллипсоидов вращения, поверхность которых обладает фактически единичным показателем отражения во всем электромагнитном спектре. Размеры этих «ядрышек» — около полутора тысяч километров. Скрепление их осуществляется породами высокой гомогенности, состоящими в основном из силикатов. Словно какой великан скатал горсть гальки в глине и забросил в космос…

Антон Благов помолчал, оценивая, согласился ли компьютер с его сравнением.

— Данный факт признан как второе неопровержимое доказательство искусственного происхождения Шара…

А Лидочка-то неотрывно смотрит только на Вана Лусонского, дошло вдруг до Ника Улина. Ни до кого и ни до чего другого ей нет дела.

— На двадцатые сутки барражирования около Шара стало понятно, что последующее наблюдение за ним малопродуктивно. Изделие Перворожденных словно впало в спячку, не проявляло никакой активности. Поведение Медузы Страута — аналогичное. В сложившейся ситуации, учитывая исключительную сложность изучения чужих артефактов и налаживания контактов с носителями иного разума, в соответствии с рекомендациями верховного командования Межзвездного Флота и Галактической академии наук экипаж принял решение прекратить дальнейшее исследование Шара.

Яфет оторвался от своего рабочего экрана, предчувствуя завершение затянувшегося капитанского экскурса в прошлое. Лида по-прежнему ест глазами Вана Лусонского. А Сковородников… изо всех сил изображает безразличие, временами даже сладко зевает, но… бросает обволакивающие взгляды на Лиду и явно смущается. М-да…

— В свете отмеченных мною обстоятельств, нашей экспедиции поставлены следующие главные задачи. Первая — всестороннее исследование космического объекта с условным названием «Шар», отталкиваясь от гипотезы о его искусственном происхождении. Вторая задача — изучение Медузы Страута, то есть максимально полное описание ее пространственной и молекулярной структур, физико-химического состава, электромагнитной активности и так далее и тому подобное. Нам дана санкция Галактического Содружества осуществлять при решении этих задач любые действия исходя из конкретно складывающихся обстоятельств. Поскольку не исключается возможность прямого выхода на представителей иного разума, научный потенциал нашей экспедиции усилен специальной группой Академии наук Содружества под руководством…

Ба, внутренне взвился Ник Улин, а ведь третий справа от капитана — его давний знакомый по Четвертой, Илвиновской экспедиции к Сумеречным Созвездиям! Имя всплыло в памяти чуть раньше, чем его назвал Антон Благов: Макуайр. Да, действительно один из самых известных ксенологов Содружества. Что-то сильно похудел он за последние годы.

— Я обязан задать обычные в нашем положении вопросы, — голос Антона Благова окреп. — Все ли из вас добровольно, без какого бы то ни было принуждения согласились принять участие в данной экспедиции? Все ли готовы подтвердить свои обязательства, ранее данные письменно, соблюдать устав Межзвездного Флота и безоговорочно выполнять приказы командования, не противоречащие Единым законам Галактического Содружества, даже если выполнение этих приказов сопряжено с риском для собственной жизни? Все ли обязуются безоговорочно нести тяготы и лишения, обусловленные пребыванием в космических аппаратах, в течение всего срока работы нашей экспедиции и, если возникнут непреодолимые обстоятельства или руководством будет принято соответствующее решение, остаться в космосе, на «Элеоноре» или вне ее и далее на неопределенный срок? Есть ли у кого обоснованные предложения по исключению из экспедиционного состава того или иного человека? Прошу каждого из собравшихся незамедлительно ответить на поставленные вопросы. Жду.

Ник Улин послушно выдал «да, да, да, нет».

— Завидное единодушие, — прокомментировал Антон Благов сводные результаты опроса. — Итак, с этой минуты я в полном объеме принимаю на себя руководство экспедиции. Представляю своих заместителей…

Собственно говоря, когда начальником экспедиции был капитан звездолета, назначение своих заместителей считалось его личным делом. Но по флотской традиции, что за тысячелетия космической деятельности человечества стала беспрекословным руководством к действию, первым заместителем всегда назначался старший помощник, старпом, организовывающий и направляющий работу всех внутренних служб звездолета за исключением навигаторской. Место второго заместителя отдавалось ответственному за выполнение научной программы полета, третье — первому навигатору. Далее традиция допускала варианты — последующими заместителями могли быть главный энергетик или выбранный пассажирами староста, начальники медицинской службы или десантного подразделения или еще кто.

В целом решение Антона Благова по отбору своих заместителей представлялось Нику Улину разумным. Разве что Ван Лусонский, начальник второстепенного маленького подразделения с неясными функциональными обязанностями, выглядел белой вороной. Примерно такой же инородной фигурой казался Рональд Грей, начальник службы психологической безопасности, назначенный в заместители капитана в обход главврача. Удивительно бесцветное существо. К тому ж, как и Макуайр, не являющийся императорским подданным. А ведь ремитцы крайне не любят подчиняться «залетным варягам». Чем вызвано данное обстоятельство?

Ларчик, по мнению Ника Улина, открывался просто — стоило только ознакомиться с библиографическими данными Рональда Грея. Он, оказывается, давний член коллегии Комитета Защиты Человечества. После позора с историей Шамона козачи ой как боятся вызвать малейшее недовольство императора Олмира в свой адрес и напрочь отказались от всяких мероприятий в отношении его подданных. Однако требование присутствия на каждом звездолете функционера КЗЧ никто не отменял. Проблему решили самым простым образом: прислали якобы в знак уважения видную публичную фигуру. Ремитцы ответили встречной любезностью: ввели Рональда Грея в руководящий состав экспедиции, по сути легализовав надзор над экспедицией со стороны КЗЧ. Политика — дело тонкое.

А Ван Лусонский стал замом, вероятно, только благодаря своему герцогскому титулу. Больше не за что его выделять из десятков прочих руководителей групп и команд.

— Общее собрание предлагаю считать закрытым, — меж тем объявил Антон Благов. — Прошу подготовиться к старту. Ввести десятиминутную…

Судя по реакции старпома, капитан сделал что-то не так. Промах был исправлен молниеносно:

— Руководителям служб доложить о техническом состоянии систем корабля и о готовности к старту.

Все необходимые данные высвечивались перед капитаном на специальном экране, но традиция есть традиция: положено выслушать личные доклады подчиненных — будь добр слушать.

Пока шла обычная предстартовая процедура, Ник Улин перекинулся парой фраз с Лидой, притушил возникшую было новую пикировку между Яфетом и Сковородниковым, ответил Вану Лусонскому, вздумавшему поприветствовать своих непосредственных подчиненных, и поудобнее устроился в кресле — первые минуты, когда звездолет отводили от причала мощные буксирные катера, иногда возникали неприятные толчки и перегрузки. Очередная команда Антона Благова застала его за восстановлением в каюте фантома густого тропического леса.

— Отдать швартовы! — разнеслись по «Элеоноре слова капитана.

Ну кто сейчас знает, что такое «швартовы», и почему их надо кому-то отдавать!

Много слов и оборотов речи потеряли свое былое значение, подумал Ник Улин. Из глубин памяти выполз еще один пример: задорный боевой клич «сарынь на кичку». Кто сейчас сможет объяснить смысл этих слов?

Очередная команда Благова прозвучала в унисон мыслям квартарского трибуна.

Команда состояла всего из одного слова.

Того, что произносится каждый раз, когда человеческий космический корабль отправляется в полет.

Того, что было произнесено первым человеком, вырвавшимся в космос:

— Поехали!