Иллюзия реальности

Растерянность

Никогда полеты в космос не будут для человека легкой прогулкой, утвердился в горькой истине Алексей Сковородников. После энтропийной атаки из Шара звездолет представлялся ему хрупкой скорлупкой, игрушкой для грозных космических сил. Прежний восторг «Элеонорой», перебирание в памяти миллиардов тонн ее массы, количества лошадиных сил двигателей, восхищение возможностями управляющих компьютеров сменилось ощущением неопределенной, постоянно подстерегающей опасности. Они оказались один на один с враждебным миром, готовящим очередную смертельную ловушку, и не в силах уклониться от нового неожиданного удара.

Размеренная жизнь первых дней полета окончательно сменилась лихорадочной работой. События разворачивались, как картинки в калейдоскопе.

Вначале все силы были брошены на расконсервацию и подготовку к полету второго «ягуара» для вызволения из беды экипажа первого. Технические устройства такого класса не доверялись компьютерам, должны были быть пилотируемыми. Яфет вызвался добровольцем. Несмотря на конкуренцию со стороны всех без исключения космодесантников, его кандидатура победила. Опыт и навыки перевесило одно обстоятельство: физические данные.

Старт Яфетовского «ягуара» Алексей Сковородников и Ник Улин наблюдали из своих кают. Хола категорически отверг попытки каких-либо прощаний.

За останками астронавтов, погибших на Шаре в лабораторном модуле, был отправлен специальный космоплан. Траурная церемония заложения негэнтропийных саркофагов с телами в ритуальный отсек длилась больше часа.

А затем вся «Элеонора» превратилась в площадку для жарких обсуждений. Процесс старения материалов и технических устройств издревле занимал лучшие умы человечества. Многое из того, что стало космическим мусором, представляло несомненный интерес для науки. Решали, что развеять в пыль, что изъять для изучения на звездолете, что заложить в трюмы, чтобы скрупулезно исследовать по возвращению.

Не охваченный всеобщим азартом исследований, Алексей Сковородников не чаял дождаться, когда улягутся страсти.

Дискуссия прекратилась на короткое время, когда пришло сообщение от Яфета: экипаж первого «ягуара» жив, но находится в анабиозе. Погружение астронавтов в глубокий сон было вынужденным — рассыпалась в прах система регенерации воздуха.

Новость застала Ника Улина со Сковородниковым в столовой, во время обеда.

— Ну, слава богу! — воскликнул квартарец. — Будем надеяться, что нам удастся избежать новых жертв.

Алексей Сковородников совершенствовался в тяжелой меланхолии, на себе испытав специфичное человеческое качество — вне всякой логики и здравого смысла расширять связи между явлениями и предметами. Он кожей, ушами, кончиками ногтей чувствовал косые взгляды, что окружающие бросали в его сторону, будто бы на нем, придумавшем способ преодоления квантитной оболочки «ядра», лежала часть вины за гибель астронавтов. Выдерживать эти взгляды оказалось чрезвычайно трудно. Когда-то в старину, вспомнил он, существовал обычай казнить вестника, доставившего дурную новость и потому якобы несущего внутри себя несчастье.

Переживая, он еще больше замкнулся в себе. Яфет, постоянно теребивший его, отсутствовал. Ник Улин по уши ушел в работу — по сути, он стал неформальным лидером экспедиции. Случайно Алексей Сковородников обнаружил, что как они следили по информационным экранам за работой различных служб и групп астронавтов, так и другие интересовались происходящим в каюте Ника Улина — их разговоры, оказывается, квалифицировались как производственные совещания команды-22 и на общих основаниях подлежали трансляции по корабельной сети. С ростом авторитета квартарца все чаще мимоходом высказанные им слова становились причиной долгих обсуждений, а пожелания приобретали статус приказа.

Принужденный к одиночеству, Алексей Сковородников погрузился в учебу и, к своему удивлению, втянулся в непривычный для себя процесс познавания. В той, прежней жизни, он никогда бы не поверил, что чтение скучных учебников и проникновение в суть чистых абстракций может дарить удовольствие.

В ответ на оптимистические слова Ника Улина о завершении списка погибших он с сомнением покачал головой. В глубине души он ждал новых страшных неожиданностей.

Дальнейшие события подтвердили его правоту.

После короткого ликования, последовавшего за доброй новостью Яфета, стартовало множество космических аппаратов, автоматических и пилотируемых. В хозяйстве «Элеоноры» началась большая уборка. Необходимо было уничтожить вышедшую из строя технику, в свое время покинувшую борт звездолета: в Межзвездном Флоте действовало строгое правило не оставлять в пространстве пришедшие в негодность рукотворные изделия.

Пострадавшему «Послу» была дана команда на самоликвидацию. Интересных для изучения процессов старения технических узлов, которые нельзя было бы снять с других вышедших из строя космопланов, на нем не было. В момент атаки Шара он корректировал орбиту, и сейчас траектория движения его оказалась неудачной. Решили, что проще его взорвать и запустить новый, такой же. Что и было сделано.

Долго спорили, что делать с космическим экраном, пришедшим в негодность из-за появившихся множественных неоднородностей. В конце концов решили уничтожить в нем последние остатки упорядоченности. С этой целью запустили две автоматические станции, снабженные мощными термическими излучателями для разрушения молекулярных связей экранных частиц. Им предстояла долгая и кропотливая работа.

Астрофизические зонты, отправленные еще при подлете к Шару, упорно молчали. За прошедшее время они успели отлететь на приличное расстояние от «Элеоноры». Решили их уничтожить, для чего пришлось послать высокоскоростные самонаводящиеся ракеты-убийцы.

Ник Улин посетовал, что тем самым экспедиция собственными руками лишает себя возможности понять, что происходило с Шаром в период от его обнаружения до подлета к нему «Элеоноры». У Алексея Сковородникова непроизвольно вырвалось:

— Так и было ими задумано.

— Кем — ими?! — удивленно встрепенулся квартарец.

Сковородников не знал, что сказать. Не было у него никакого продолжения! Вылетевшие слова пришли, казалось, ниоткуда, а то, чем они подкреплялись, застряло по дороге. Ник Улин задал тогда много вопросов, но он лишь растерянно разводил руками.

— Ты и неудачу нашему первому «Ягуару» предсказал, — вспомнил квартарец. И, подумав, добавил: — И Медузу нам опять не удалось исследовать. Тогда, в Четвертой экспедиции также возникала масса всевозможных препятствий…

Алексей Сковородников лишь неопределенно пожал плечами. Что он мог сказать?

После этого Ник Улин стал частенько устремлять на него настороженные взгляды, словно ожидая новой каверзы.

Возвратившемуся «ягуару» устроили торжественную встречу. Немного подпортил ее сам Яфет. Непривычный к всеобщему вниманию и дифирамбам, он засмущался и, воспользовавшись первым же удобным моментом, сбежал в свою каюту. Его затворничество, впрочем, длилось недолго — почти сразу же его фантом вновь повис над головой Ника Улина. В отличие от людей, холе не нужен был отдых от запредельных физических нагрузок.

Долгие шесть часов продолжалась медицинская процедура выведения экипажа «ягуара» из анабиозного состояния. Когда же они пришли в сознание и отпали последние подозрения в их нездоровье, «Элеонора» наполнилась шумом рукоплесканий. Кому предназначались овации — проснувшимся ли астронавтам, медикам ли, продемонстрировавшим высочайший профессионализм, или все тому же Яфету — было не ясно. Возможно, сразу всем. Заодно и счастливому жребию, отведшему беду. А также забрезжившейся надежде, что удастся перебороть трудности, воздвигнутые хозяевами Шара.

Прошло оповещение о получасовой готовности к сеансу мгновенной межзвездной связи. По тому, что не последовало никакого оживления информационных экранов, Алексей Сковородников понял, что ни для кого это не было неожиданностью. Гибель людей требовала незамедлительного доклада о случившемся диспетчерской службе Межзвездного Флота. Благов, вероятно, оттягивал эту неприятную обязанность до последнего.

На сей раз львиную долю времени, пока поддерживался надпространственный канал связи, потратил старпом — уведомления об обстоятельствах смерти астронавтов и дальнейшей судьбе их тел должны были проходить в диалоговом режиме, с обязательным повтором полученной информации. Почти полчаса общался со своим далеким начальством Рональд Грей. Поэтому для передачи личных сообщений каждому выделили всего по две минуты. Сковородников хотел было отказаться от своего времени в пользу Ника Улина, но ему заявили, что он обязан лично засвидетельствовать то, что жив и здоров. Тогда он послал короткий привет Синину, первому человеку, с которым говорил на Яшаре после воскрешения.

Последующие дни были посвящены завершению утилизационных работ.

Вскоре лишь два космоплана методично жгли термолучами остатки приемного экрана да неслись в неведомые дали смертоносные ракеты, нацеленные на умершие астрозонты. И, конечно, на поверхности Шара, рядом с полученным отверстием в квантитной оболочке «ядра» лежало то, что совсем недавно было некрасивым, но сложным и многофункциональным техническим устройством, называемым «Проникателем».

Для его уничтожения был послан специальный аппарат. Коснувшись поверхности Шара, он выпустил с десяток подручных роботов-утилизаторов. За несколько часов они превратили былой «Проникатель» в кучу пыли. Алексей Сковородников обратил внимание, что один робот бродит по окрестностям, и понял, почему: выискивает останки размещенной ранее осветительной и телевизионной аппаратуры.

Команда-22, забытая своим начальником, герцогом Лусонским и потому предоставленная самой себе, старалась поспеть повсюду. Алексей Сковородников, впрочем, отслеживал новости вполуха, основное время бодрствования посвящая учебе. Сухая теория требует практики, и Яфет с удовольствием помогал ему, водя по многочисленным лабораториям «Элеоноры» и заставляя самолично экспериментировать. Все астронавты души не чаяли в холе и по первому его требованию давали Алексею необходимые пояснения, разрешали пользоваться капризными приборами.

В лаборатории звездолета доставили множество состарившихся образцов материалов и технических узлов. Большинство членов экспедиции занялось их изучением. Вопрос, какому интервалу времени было эквивалентно воздействие энтропийной волны Шара, решили довольно быстро: 400–440 миллионов лет. Огромный промежуток времени! За такое время не только рассыпаются в прах планетарные горные хребты и пересыхают океаны, но гаснут или взрываются неустойчивые звезды, лик галактик изменяется до неузнаваемости…

Вырвавшись в Большой Космос, люди привыкли оперировать в уме большими промежутками времени, забывая, что за один только век необратимо ветшают и стареют все окружающие их изделия. Даже ювелирные золотые украшения становятся хрупкими, с большим трудом поддающимися ремонту.

Любое явление требует от человека правдоподобного объяснения, и природа энтропийной волны захватила умы элеонорцев. В живом журнале звездолета обсуждалось множество гипотез на этот счет.

— Процессы старения макроскопических тел, — объяснил Ник Улин холе на очередном фантом-собрании в своей каюте, — это не просто внесение неопределенности. Энтропийная волна при пристальном рассмотрении оказалась весьма сложной штукой, несущей в себе необозримое множество программ включения-выключения разнообразных физических и химических процессов. Вот тебе умозрительная аналогия: превращение птенца в мумию давно жившей птицы. Надо не только засушить бедного птенчика, но сперва сделать так, чтобы он вырос и стал взрослой особью, чтоб состарился и умер естественной смертью, и его трупик засох. Как это сделать, применяя только инструмент квантовых когерентностей, — уму непостижимо.

— Но ты же говорил, что разберетесь, — негодовал Яфет.

— Говорил. Много чего, бывало, говорил. Надеялся, что разберемся. Не получается. На уровне механики — еще куда ни шло, но далее… — Ник Улин обреченно махнул рукой.

— Что значит — на уровне механики?

— Представь, что ты засыпаешь яму галькой. Можно просто высыпать всю груду камней из тележки. А чисто теоретически можно пойти иным путем: заранее рассчитать, как и куда упадет каждый камушек, раздать разным людям и заставить их кинуть свои камни на требуемое место в требуемый момент времени.

— Ничего не получится!

— Трудно, но теоретически возможно. А вот когда требуется учесть еще и физико-химические процессы, протекающие в камушках, тогда — да, задача становится принципиально нерешабельной.

Проникнувшись важностью задачи, Яфет пропал в своей каюте почти на сутки. Думал. А когда вновь вышел в свет, объявил, что создал новую теорию, согласно которой эффект старения материальных предметов достигался наложением множества — в идеале бесконечного числа — волн квантовой когерентности. «Ядро», по его словам, было нашпиговано генераторами когерентностей, как огурец семенами. Итоги своих научных изысканий он изложил на бумаге и ходил по звездолету, предлагая почитать каждому встречному. Ник Улин, поморщившись, молча вернул ему старательно исписанные листочки.

— Что такое? — забеспокоился Яфет. — Ты считаешь, что я не прав?

— Полагаю, что не прав.

— В чем именно? Объясни!

— Всегда все рассуждения следует начинать с вопросов «с какой целью?», «для чего?», «ради чего?» и так далее. Оболочка является надежным препятствием для квантово-корреляционных полей. Скажи, ради чего в «ядре» были размещены твои генераторы, все излучения которых оставались внутри? Только для того, чтобы создать энтропийную волну в тот момент, когда мы сделаем в ней дырку? Не велика ли честь нам оказана?

— Тогда что, по-твоему, внутри? — Яфет, казалось, съежился, как сдутый воздушный детский шарик. Даже голос его изменился.

— Судя по химическому составу выброшенных газов — боро-водородный мир. В отличие от нашего, углерод-водородного.

— Ты уверен?

Ник Улин лишь неопределенно пожал плечами.

— Есть общее правило выдвижения предположений и создания теорий, — сказал он: — базовая, исходная гипотеза должна быть самой простой из всех возможных. В старину это называлось «бритвой Оккама».

— Ага, — хитро прищурился Яфет, от чего глазки его почти совсем закрылись, — а с какой целью кому-то понадобилось в замкнутом и надежно изолированном объеме создавать этот самый боро-водородный мир?

— Это нам и предстоит понять. Попутно.

— Почему попутно?

— Потому что дел очень много. А ты мешаешь мне работать. Не отвлекай, пожалуйста.

Яфет замолчал, переключив внимание на Алексея Сковородникова. Стал уговаривать, чтобы тот изучил математические модели, созданные теоретиками экспедиции для оценки воздействия энтропийной волны, и повторил расчеты. Сковородников сперва отнекивался, много раз начинал и бросал от непривычки к подобным занятиям. И вдруг с удивлением обнаружил, что немного понимает смысл мудреных формул. Сам, конечно, он не придумал бы схему расчетов, не смог бы связать различные величины одним уравнением. Но проследить за чужой мыслью, оказывается, был в состоянии.

— Качественный скачок, — прокомментировал Ник Улин, когда Яфет похвастался ему успехами своего менторства. — Вот что значит — учиться и учиться.

— К сожалению, качественный скачок я вижу не только в этом, — пробурчал Яфет. — Пища наша стала отвратительной. Видимо, повара под шумок также занялись несвойственной им деятельностью и не исполняют своих прямых обязанностей.

— Подумаешь! — воскликнул Алексей Сковородников. — Ну, исчезли из меню любимые тобой витаминные салаты. Что с того? Оголодал что ли?

— Не, питаюсь я по-прежнему хорошо. Не голодаю. Но удовольствия получаю меньше. Блюда стали острее. Шлаков в организме стало накапливаться больше.

Хола поворчал еще немного, но, увлеченный дебатами вокруг подготовки к работам внутри «ядра», не стал развивать тему.

К моменту отправки к вскрытому «ядру» исследовательского модуля истечение газов изнутри практически прекратилось. Несколькими независимыми группами астронавтов было оценено, каков был объем выброшенных газов, их химический состав, начальные температура и давление внутри «ядра». Окрыленный предыдущими успехами, Алексей Сковородников повторил расчеты. Задача оказалась проще многих предыдущих. Правда, эффективной была помощь стандартных компьютерных программ. Многие вспомогательные величины, как объем снега, в который превратился выброшенный газ, рассчитывались автоматически.

Когда исследовательский модуль, плотно запечатав днищем отверстие в квантитной оболочке «ядра», высунул анализаторы, взорам астронавтов предстало застывшее великолепие полупрозрачных причудливых фигур различного размера — от огромных, протяженностью в несколько километров, до малых, параметры которых измерялись сантиметрами. Спектроскопический экспресс-анализ показал, что все они состояли преимущественно из сложных квазиполимерных боро-водородных соединений.

— Красота-то какая! — воскликнул Яфет. — Да, не видно никаких генераторов. Я ошибался. Наверное, это музей Перворожденных. Скульптурная галерея. Или картинная, если они обитают не в трехмерном мире, а, например, в четырех- или в шестимерном. Я прав?

Обращался он к Нику Улину, воспользовавшись тем, что квартарец на мгновение оторвался от информэкранов.

— Возможно.

— А ты что думаешь по этому поводу?

— Я продолжаю думать, что до нашего вторжения внутри «ядра» существовал замкнутый боро-водородный мир, — с горечью ответил Ник Улин, — а то, что сейчас нам кажется мертвыми скульптурами, было живым.

— Да? — поразился Яфет.

Исследовательский модуль выплюнул рой микроскопических сенситивов, называемых мисентами, — миниатюрных аппаратиков, снабженных широкополосными приемниками электромагнитных излучений, химическими анализаторами, устройство которых было заимствовано у земных мух, и простейшими квантовыми передатчиками. Невооруженным взглядом увидеть мисенты было практически невозможно. Подобная разведывательная техника, основанная на нанотехнологиях, широко использовалась в Межзвездном Флоте.

Под действием локальной силы тяжести, составляющей около пяти единиц, мисенты, почти не встречая сопротивления среды, быстро опустились до естественных низин. А пока они двигались, корабельные компьютеры составили подробную трехмерную модель внутренности «ядра». Следующие сутки ушли на анализ и обсуждение полученных данных.

Несмотря на глухое внутреннее сопротивление, большинство членов экспедиции приняло гипотезу Ника Улина. Действительно до вторжения внутри «ядра» могла существовать жизнь, основанная на совершенно иной химии, когда в белковоподобных молекулах атомы углерода заменены атомами бора. Углерод четырехвалентен, бор — трех, и внешний вид живых организмов «ядра» был иным. Земные животные преимущественно пятилучевые, здесь же преобладали четырехлучевые. При резком падении давления и температуры живые ткани кристаллизовались, тела превратились в скульптуры. Независимо созданные несколькими группами астронавтов математические модели одинаково описывали этот процесс. Мельчайшие детали дополняли общую картину. Это и многое другое мелькало на информационных экранах, но подробные комментарии отсутствовали. Человеку тяжело воспринять, что он оказался невольным убийцей.

Как обычно, Яфет почти непрерывно бомбардировал Ника Улина вопросами. Тот, мрачнее тучи, изучал ландшафт внутренней поверхности «ядра», проводил какие-то, известные только ему расчеты. Чувствовалось, что ему есть, что добавить к своей догадке, но он никак не решается выговорить нужные слова. После очередного вопроса Яфета, когда отмолчаться было бы просто невежливо, сказал следующее:

— Вон, видишь два столба посредине, на возвышении? Они из крепкой карбидной стали. Явно чужеродный элемент. Более нигде на поверхности не встречаются такие сплавы. Надо бы вблизи посмотреть, что это такое. Но наши мисенты что-то чересчур быстро теряют работоспособность, да и приземлились неудачно. Я предложил направить к столбам автоматический разведчик. Сейчас Благов проводит совещание как раз по этому вопросу.

Руководство экспедиции решилось на смелый шаг: направило на разведку не автоматический космолет, а спарку космодесантников. Невнятные предостережения Ника Улина о неведомой опасности и необходимости следовать существующим инструкциям, требующим последовательно наращивать исследовательский потенциал, перевесило желание быстрее снять с себя обвинение в том, что они стали виновниками гибели уникального мира. Да и засиделись десантники без настоящего дела. Их техника допускала работу в поистине адских условиях — что может им грозить в умершем мире?!

Два боевых космобота хищными черными каплями скользнули внутрь «ядра» и застыли на мертвенно фиолетовых факелах реактивных движков. Каждый из них, несущий с полусотни автоматических информационных, боевых, инженерных и прочих вспомогательных роботов, представлял собой грозную силу. Ведущим космоботом управлял хороший знакомый Яфета, его постоянный партнер по спортивным занятиям — Сергей Веселко.

— Вошли внутрь, — отрапортовал он. — Состояние нормальное. Начинаем спуск.

Космоботы окутались роями аппаратов сопровождения, словно акулы рыбами-прилипалами, и начали движение по раскручивающейся спирали вниз.

Личные сообщения пилотов, подумал Алексей Сковородников, явно излишни на фоне огромного потока данных, автоматически посылаемых управляющими компьютерными системами. То ли дань традиции, то ли стремление чем-либо занять пилотов, чтоб не заснули.

— Вторая минута полета, — доложил Веселко. — Состояние нормальное. Задействую разведывательные аппараты.

Информационные экраны звездолета захлебнулись поступающей информацией. Транслируемые картинки доставляли прежде всего эстетическое удовольствие. Алексей Сковородников позавидовал, что не он сейчас летит в космоботе. Буквально в тот же миг упало качество телевизионного изображения. Ник Улин, охнув, прошептал:

— Надо возвращать десант на борт…

— Шестая минута полета, — рапортовал Веселко. — Все в норме за исключением непонятных помех в каналах связи. Перехожу на запасной диапазон.

Информационные экраны очистились. Перестраховывается Ник Улин? Нет, решил Алексей Сковородников, кожей чувствуя неясную тревогу.

— Десятая минута полета, — доложил Веселко. — Потеряна связь с аппаратами, направленными вниз. Вся нижняя информационная полусфера словно в тумане. Системы управления оружием в норме. Начинаю облет первого Столба.

Затрещали звуковые сигналы. Экраны подернулись дымкой, изображения на них затрепетали.

— Десанту — немедленное возвращение! — прогремела команда капитана. Через некоторое время раздалось почти немыслимое: — Каждый — как может! Ратмир, немедленное возвращение! Максимальный форсаж двигателей! Веселко, срочно на борт!

Последние распоряжения означали, что капитан снял внутреннюю субординацию в космодесанте. Сейчас каждый бот должен был спасаться самостоятельно.

И все же запоздал приказ о возвращении. Информационные экраны, транслирующие данные с космоботов, погасли.

Только телепередачи с исследовательского модуля шли в прежнем режиме. Затаив дыхание, астронавты наблюдали, как бот Веселко с маху ударился о столб и скользнул по нему вниз. Место его падения выстлали упавшие ранее аппараты сопровождения. Бот Ратмира рванулся было вниз, на помощь товарищу, потом, включив движки на полную мощность, начал подниматься — то ли пересилил приказ капитана, то ли понял свое бессилие спасти Веселко. Когда до шлюза исследовательского модуля оставалось всего несколько сот метров, полыхнула вспышка, и второй бот, кувыркаясь, стал падать.

— Еще двух человек потеряли! — воскликнул Ник Улин.

— Что произошло? В чем причина? — спросил Яфет. — Судя по всему, отказало управление. Я прав?

— По всей вероятности. Причем оказались перекрытыми не только каналы связи. Неверно работали и компьютерные процессоры.

— Но ведь невозможно, чтобы…

— Почему — невозможно? Мы встретились с Перворожденными. Надо быть готовым к любой неожиданности. Насколько успешной будет наша миссия, зависит от двух обстоятельств — от нашей способности объективно и непредвзято оценивать обстановку и от скорости нашей реакции на непредвиденные события. Пока что мы явно не на высоте.

— Почему?

— Человеку свойственно цепляться за испытанные, привычные образы и прятаться от дурных мыслей. Вот, например, никто из экспедиции до сих пор не произнес правды: того, что до нашего вторжения внутри «ядра» был мир не просто живых существ с иным метаболизмом, на основе иной химии, а мир разумных существ. Разумных! Строивших не только дворцы и жилища, но и очень высокие башни из сверхтвердых материалов, не встречающихся в их Ойкумене. Наверное, пытались добраться до небес. До своих небес.

— Разумных?! Так это они убили наших десантников?

— Не думаю. Все боро-углеродные обитатели «ядра» мертвы. И убили их мы.

Друзья

Не всем положены каникулы или отпуск. Обязанности короля или, тем паче, императора, не сложишь ни на минуту. Олмир отказался присутствовать на публичных мероприятиях, чтобы как можно больше времени проводить в кругу семьи на Аратроне, но периодически появлялся во дворце в своем кабинете. Никто не вправе был подписывать за него указы, визировать законы и постановления Коронного Совета.

Документы обычно оставляли на большом рабочем столе, стоящем у дальней стены кабинета, шагах в пяти от окна. Царедворцы не знали, когда император в очередной раз улучит время и появится на Ремите, чтобы просмотреть бумаги и подписать их. Бывало, заглянув через пару часов с новой порцией документов, они могли забрать отработанные. Бывало, что стопка бумаг росла на столе чуть ли не неделю.

В тот день Шоанар, оценив важность документа, касающегося графа Леверье, решил лично положить его на самое видное место на императорском столе. Удача сопутствовала ему. Когда они вместе с Ламарком вошли в кабинет — по одному входить в пустующие апартаменты высших должностных лиц империи было строжайше запрещено, — увидели Олмира, склонившегося над столом.

— Здравия желаем, Ваше Императорское Величество, — привычно вырвалось у них.

— Добрый день, коллеги. Отставьте церемонии. У меня очень мало времени. Что-то важное принесли?

— Да, Ваше Императорское Величество. Предписание на арест графа Леверье.

— Позвольте, он же не дал вам никакого повода! Аппаратура, где только не установленная по приказу отца, не зафиксировала ничего предосудительного. Или я еще не прочитал последние сводки? — Олмир озадаченно принялся перебирать стопку бумаг перед собой. — Что-то не нахожу. Может, обрисуете в нескольких словах? Только суть.

— Граф Леверье — организатор диверсии против экспедиции Благова, непосредственным исполнителем которой был Александр Ней, — скороговоркой выдохнул Шоанар.

— Во как! Доказательства?

— Так утверждает Дикий Маг после изучение личности Александра Нея. Маг Марат также прислал в императорскую канцелярию подтверждение.

Главное было сказано, и Шоанар продолжил говорить в обычной своей манере, обстоятельно и неторопливо:

— Как Вам ранее докладывалось, после запроса Комитета Защиты Человечества мы провели тщательную проверку качества продовольствия, которым была снабжена экспедиция Благова. Выявлено — чего греха таить, с определенными трудностями, — что аквакультура, поставленная на «Элеонору», содержит опасный для жизни человека белок. Опасный при накапливании в организме, при длительном употреблении пищи, приготовленной на ее основе. Причем вне зависимости от степени температурной обработки блюд. Поставка аквакультуры была осуществлена со Второго биологического завода. Ответственным за сертификацию аквакультуры был начальник смены кандидат биологических наук Александр Петрович Ней. По королевскому приказу он был задержан, но поскольку психическое состояние его оказалось крайне неустойчивым…

— Помню я то дело. Психический срыв, не поддающийся даже сильному медикаментозному лечению. Врачи опасались за его жизнь, и потому я велел переправить его на Колар, Дикому Магу. Вслед за Воргом. Не вдавайтесь, пожалуйста, в несущественные детали.

— Извините, Ваше Императорское Величие: боюсь сбиться с мысли. Так вот… э… Дикий Маг сообщил нам, что Александр Ней сознался в том, что это он на основе своих теоретических моделей вывел патогенную культуру, не поддающуюся стандартным тестам на безопасность потребления человеком. И по указанию графа Леверье передал ее на «Элеонору». Запрос по данному вопросу от Рональда Грея, функционера КЗЧ в экспедиции Благова, поступил весьма вовремя — по оценочным расчетам, за две-три недели до образования в организмах астронавтов опасной для жизни концентрации ядовитого вещества. Мы успели остановить процесс отравления личного состава экспедиции.

— Что же вам не хватает, чтобы самим принять решение об аресте Леверье?

— Видите ли, ни Дикий Маг, ни маг Марат пока не переслали нам соответственно оформленный протокол допроса Александра Нея.

Олмир усмехнулся про себя. На всех меритских планетах слово мага — закон природы. Опускаться до таких мелочей, чтоб протоколировать свои действия… нет, Марат на такое не способен. А Дикому, вероятно, недосуг.

Шоанар, видимо, уловил что-то свое в мимике императора и добавил к сказанному:

— Кроме того, король отказался визировать ордер на арест графа.

— Почему?

— Он не стал комментировать свое решение.

— Добреньким хочет быть, — невольно пробормотал Олмир и прикусил язык. Отношения с отцом складываются ой-как непросто. Не стоит подкладывать дровишки в костер.

— Кстати, — Ламарк попытался сгладить неловкость, — приблизительно в то время, когда пропал Джон Акоста, граф имел контакт с экс-герцогом Александром Кунтуэским.

Олмир почувствовал невнятную угрозу.

— Зачем? О чем был разговор?

— Навскидку — ничего интересного. Леверье спрашивал про своего пропавшего спутника. Внутрь помещения заходить отказался, ссылаясь на правила состязаний. Однако отвел Кунтуэского подальше от нашей следящей аппаратуры и задал пару вопросов. О чем — неизвестно. Промелькнуло имя Анн. Или Мари.

— Анн-Мари Ло, один из ведущих психоаналитиков Содружества. Некоторое время работала у Кунтуэского.

— Мы не имеем уверенности, Ваше Императорское Величие, шла ли речь именно об этой даме. Очень плохое качество записи.

— Кунтуэского допрашивали?

— Плотно поработали с ним. Непрямыми методами, разумеется, ибо признаков его нелояльности общественному порядку не выявлено. Наши специалисты утверждают, что он совершенно не помнит, о чем был разговор. Что само по себе удивительно.

— Да, удивительно, — согласился император. — Так чего вы от меня сейчас хотите? Давайте, быстрее определяйтесь. У меня крайне мало времени.

— Санкцию на арест графа Германа Васильевича Леверье, — твердо сказал Ламарк.

Олмир откинулся в кресле и прикрыл глаза. Шоанар и Ламарк застыли, боясь помешать императору думать.

— Тесен мир. Встречался я с этим Александром Неем, что называется, вживую. Видел его в компании с двумя инопланетянами. С неким… — Олмир сделал паузу, заглядывая глубже внутрь себя, — Сокрошем. С Мирры. И с Ником Улиным, квартарцем.

— Сокрош был у нас, на Ремите, в командировке. Сейчас вернулся на Мирру. Он крупный специалист в биологии. Первым выявил механизм патогенности водорослей, видоизмененных Александром Неем. А Ник Улин сейчас на «Элеоноре», в подразделении герцога Лусонского. Отзывы о нем самые восторженные.

Неожиданно прозвучавший вопрос заставил их вздрогнуть:

— Что нового у Благова?

— Последний отчет у Вас на столе, Ваше Императорское Величие.

Шоанар подошел ближе, намереваясь найти нужный документ.

— Не надо, я пока еще сам в состоянии разобраться с бумагами, — сказал Олмир, доставая из стопки пухлый документ в бумажном переплете. — Ох, какой объем.

— Эксперты расписались. Мы весьма удачно начали космическую исследовательскую деятельность. Наша первая экспедиция, руководимая вице-командором Ордена Дракона графом Антоном Благовым, внесла значительный вклад во многие разделы знаний. К ней сейчас приковано внимание всего научного сообщества Содружества. Но событий за последнее время там произошло немного. Исследуют второе вскрытое «ядро». Силикоидное.

— Новые жертвы есть?

— Никак нет, Ваше Императорское Величие. Пять астронавтов погибло при вскрытии первого «ядра», два — при проникновении внутрь него. Итого семь человек. При вскрытии второго «ядра» потерь нет. Учли печальный опыт.

— Боро-водородный разум, сейчас силикоидный… Что-то мне это напоминает… — пробормотал Олмир, считывая последний лист отчета. Шоанар превратился в слух. Каждое слово императора, произнесенное в контексте, — повод для специальных размышлений. — Ладно, оставим это. Всего членов экспедиции Благова более четырехсот. Замыслить убийство такого количества человек — страшное преступление. Это ж каким монстром надо быть?! Вы интересовались, какие мотивы были у Нея?

— Так точно, Ваше Императорское Величие. Я лично занимался этим вопросом. Поскольку прямой разговор с Неем представлялся малопродуктивным в силу его лихорадочного состояния, пришлось ограничиться косвенными методами. Я пришел к выводу, что его преступление не имеет мотивировки.

— Как так?

— Его заставили. Отчасти даже вопреки его желанию. Воспользовались нездоровым, перевозбужденным состоянием его психики. Если б он работал на Ремите, его подлечили бы, а так как он пребывал в основном вдали от густонаселенных мест, то просто выпал из поля зрения надзирающих медицинских органов. Манипулятор — им, очевидно, был граф Леверье — воспользовался негативным отношением Нея к обожествлению Вашего Императорского Величия. Одним словом, сработала древняя формула «враг религии — враг общества».

— Громкое обобщение.

— Зато проверенное веками. Неприятие общества всегда начинается с критики доминирующей идеологии. Отверг религию — сделал первый шаг на пути превращения во врага народа.

Распахнулись двери, и в кабинет торжественно въехал сервировочный столик, заставленный блюдами и кувшинчиками всевозможного вида и объема. Руководил им робот-официант, принявшийся порхать над своим хозяйством, украшая.

— Ко мне сейчас прибудет Месенн, — пояснил Олмир. — Давайте не будем терять время. Вернемся к Леверье. Я готов подписать предписание на его арест. Но, боюсь, вам с ним не справиться. Не вашего полета он птица. Если Ней оказался вам не по зубам, то что уж говорить про предположительного резидента Перворожденных.

Шоанар, признавая правоту императора, внутренне метался между выполнением непрямого указания Олмира покинуть кабинет и желанием пуститься в долгие заверения о высокой квалификации психоаналитиков Ремиты, чтобы присутствовать на первых минутах разговора императора с самым известным в Галактическом Содружестве магом. Меж тем про себя отметил, что Месенн был частым гостем в апартаментах Олмира, коли выбраны они как место встречи. Что ни говорили про нечеловеческие возможности магов, но даже им межзвездные нуль-переходы давались непросто, и ходить по ранее проложенным, знакомым маршрутам было сподручнее.

— Действительно состояние Нея вызывало у нас большую тревогу, — согласился Шоанар. — Не представляю, как с ним работали меритцы.

— Дикий погрузил его в глубокий гипнотический сон, парализовав не только волю, но и подсознание. А потом применил методику, отработанную на Аркадии Ворге.

— А-а… вот оно что… Значит, и старые дедовские знания полезны бывают.

— Знания всегда полезны. Я не вдавался в детали — я не Дикий и не Марат, чтение мыслей и слепка личности не по моей специализации. Но вы правы: Ворг невольно оказал нам большую услугу.

Шлепок вытесненного телом воздуха, и в кабинете появился маг Месенн. Шоанар с Ламарком, как положено по этикету, степенно отвесили прибывшему поклоны, искусно сохраняя при этом достоинство важных персон. Олмир выскочил из-за стола, держа в руке кипу бумаг, обнял друга и повернулся к царедворцам.

— В общем, сделаем так. Вы немедленно занимаетесь всеми необходимыми приготовлениями. Я прошу Дикого поработать над Леверье. Он, вероятно, пошлет за графом Марата. По прибытию сюда Марат свяжется с вами, и вы подскажете ему удобный момент, когда можно будет спеленать Леверье. Все, идите. Мне некогда.

— Ваше Императорское Величество… — Шоанар встал глыбой.

— Что такое?

— Прошу разрешения присутствовать на допросах графа Леверье. Во-первых, я смогу готовить вам доклады, как говорится, из первых уст. Во-вторых, мой опыт психоаналитика, уверен, тоже будет полезен. В третьих…

Олмир махнул рукой:

— Хорошо. Можете отправляться на Колар вместе с Маратом, если у него не возникнет возражений. Обговорите с Жаном Мерсье, кто будет временно исполнять ваши обязанности здесь. Идите!

Робот-официант исчез незаметно, но дверь за царедворцами долго не зарывалась. Еле дождавшись характерного щелчка, Олмир увлек Месенна к сервировочному столику.

— Поешь, пожалуйста. Знаю, что голоден. Я пока дочитаю один документ.

— О чем?

— Не бери в голову. О нашей экспедиции к объектам Перворожденных. Помнишь, я рассказывал тебе о Шаре?

— Припоминаю. Смутно. Вы все-таки отправили туда звездолет? Напрасно.

— Ну, как сказать. Всегда надо подчищать место около себя прежде чем браться за следующее дело.

— Ладно, читай. Любишь ты заниматься пустяками. Я пока в самом деле поем.

Месенн покрутился вокруг столика, выбирая на чем сосредоточиться, вооружился ложкой и со здоровым аппетитом начал есть галантин. Периодически подхватывал горстку квашеной капусты, заедая протертое мясо. Олмир, перелистывая толстый отчет, исподволь разглядывал товарища.

Изменился, однако, Месенн. Прежний свой наряд, вызывающий желание дать ему какую-нибудь обноску, сменил на костюм, недавно вошедший в моду, с претензией. К чему бы это? Что-то с магом происходит необычное. А вот сандалии прежние — их Олмир одолжил ему невесть сколько лет назад. В отдельных местах подошвы, вероятно, истерлись до дыр.

— Проверил я твои изыскания, — с трудом сказал Месенн, не переставая усиленно жевать. — Молодец! Можно фиксировать виерные конструкции из одного источника. В магии началась новая эра. С чем тебя и поздравляю. Огромное достижение! Теперь мы, меритцы, не нуждаемся в вас, а вы, ремитцы, — в нас. Ты совершил фундаментальное открытие. Стал вровень с Моаром. Считай, что вошел в историю. Легенды о тебе начнут слагать.

— Да ладно, — засмущался Олмир. — Благодаря твоим идеям. Ты мне много наговорил об особенностях симметрии в природе. Я только придумал, как отразить виерную волну от себя самой. Механизм для этого взял готовый — петли времени Мария.

— Уж не хочешь ли сказать, что ты ни при чем? Метод расчета, мол, взял тот, который разработан этим… как его… Арандом Готом, и применил знания, накопленные другими магами, — да? Всегда так: с мира по нитке — имеешь вещь. Я серьезно говорю: переоценить важность твоего достижения невозможно. Сколько себя помню, маги все время бились над проблемой, как фиксировать свои виртуальные конструкции. Столько усилий потратили на поиски! А сейчас каждый маг может творить все, что ему вздумается, не только для себя, но и для всех. Ты отправил описание в Энциклопедию?

— Нет еще. Дописываю.

— Поторопись. Это очень важно.

— Стараюсь, — рассеянно произнес Олмир, уткнувшись в отчет. Хмыкнул и небрежно бросил скрепленные бумаги на стол.

— Разочарован?

— Отчасти. Перворожденные создали в своем Шаре изолированные островки жизни. Мне это напомнило то, чем занимаемся мы. Но аналогия оказалась ложной. У нас — метагалактики со своей стрелой времени, у них — маленький объем обычного пространства помещается в квантитную оболочку. Это ж сколько забот им доставляет выправление экологических циклов! Помнишь, как мы мучились, когда создавали Подарок, которым порадовали Зою перед свадьбой? — Олмир помолчал, отмахнулся от воспоминаний и добавил: — А в целом у экспедиции дела идут не блестяще.

— Что так?

— Я пока не понял, в чем дело. То ли чересчур медлят, то ли торопятся. А может, и то, и другое. Запущенные ими астрозонты были уничтожены, поэтому они не смогли провести точные физические измерения в окрестностях Шара. В результате не выяснили, что умеют делать Перворожденные на квантовом уровне. А исследования Медузы после выхода из строя одного космолета вообще прекратили. Побоялись послать к ней второй аппарат.

— Марк, кстати, уже проникся вопросом сделать квантит.

— Очень хорошо. Значит, скоро нас ожидает революция в материаловедении.

Месенн присел на диванчик у журнального столика, прихватив вазу с фруктами. Неспешно отрывая от грозди виноградинки по одной, с видимым удовольствием ел. Олмир устроился поудобнее в кресле напротив.

— Между прочим, эти свертки Гота — хитрая штука. Я голову сломал, прежде чем разобрался с ними. Вам, ремитцам, Лоркас дал хорошее образование. Все области знаний для вас как родные. А для меня математика — сказочная страна, полная чудес. Я ассоциирую ее с детским конструктором. Придумывают досужие мыслители — надо, не надо ли — разнообразные детальки на все возможные случаи. А кто строит какое-нибудь приспособление, тот подходит к заготовленной ими огромной куче добра, роется и роется, пока не найдет что-нибудь подходящее. Я всегда трачу на это дело уйму времени.

— Хорошее сравнение. Запомню.

Не ясно, кто получал большее наслаждение: Месенн, смакуя виноград, или Олмир, наблюдая за другом.

— Внутри каждой квантитной оболочки Перворожденных, судя по всему, обитали разумные. Что они сейчас, после того, как мы до них добрались, делать будут… — задумчиво произнес Олмир и неожиданно перешел на деловой тон: — Давно хочу тебя спросить, какова судьба тех сотворенных нами разумных существ, когда мы скручиваем их стрелу времени? Ведь не могут же они просто пропасть.

— Я много раз задавал себе этот вопрос, — беспечно поведал Месенн, — и каждый раз отвечал себе: не знаю. Исчезают, и все.

— Сколько ты за свою жизнь уже сотворил виртуальных миров? Тысячу, две, десять тысяч? И все они просто пропали? Не могли они исчезнуть бесследно! Как ни замедлялся у них научно-технический прогресс, но все равно знания постепенно накапливались. Рано или поздно, но добирались они до того, о чем мы даже не догадываемся. Виерными силами, конечно, им пользоваться было несподручно — мы впрыскиваем им ограниченный потенциал. Но чем-то другим, возможно, еще более изощренным — что мешало? Через миллиард лет, десять ли миллиардов или еще больший промежуток своего времени, но добирались же они с горем пополам до абсолютной истины.

— А что такое истина?

— В отместку твоему конструктору нарисую тебе такую картинку. Представь, что мы находимся в большой темной комнате. У каждого в руке маломощный фонарик. Один забился в угол и со ссылкой на труды древних философов заявляет, что истина — это синтез однородно-несовместимого. Второй бегает от одной стены к другой и кричит, что истина — это единство противоположностей. Третий обнаружил внутри комнаты какую-то мебель и утверждает, что истина спрятана в ней. И никто из них не видит главного — того, что находятся они в одном большом помещении. Так и мы в своем поиске истины. Не видим стержня, вокруг которого можно нанизать единственно правильные представления об истине.

— Приму к сведению твой образ, — задумчиво ответил Месенн. Помолчав, добавил: — Откровенно говоря, я полагал, что мои виртуальные творения, пройдя путь познания до конца, сливаются со всем Мирозданием. Но это так, личные ощущения. Сказать, как они это делают, во что конкретно превращаются, почему становятся ненаблюдаемыми, я не могу. По моему мнению, подобные взгляды относятся к сугубо личным. Примерно то же, что и религиозные верования. Их нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

Месенн вновь замолчал, разглядывая оторванную виноградинку. Кинув ее в рот, прожевал и решительно произнес:

— Чем больше власти приобретаешь над материей, тем меньшим материалистом становишься. Мы можем делать с веществом почти все, что захотим. Но что с того? Умнее мы не стали. Счастливее — тоже. Разве что прочнее утвердились в мысли, что дух выше плоти. Но и ранее в этом мог убедиться каждый: достаточно было представить, что перекрыты все сенсорные каналы, связывающие твой мозг с телом и окружающим миром. Ты ничего не будешь чувствовать, но способность мыслить ведь сохранишь. Правильно?

— Я думаю примерно так же. Чем фундаментальнее причина того или иного явления Мироздания, тем она неуловимее. Тем слабее мы ее чувствуем. Вот, скажем, рост энтропии. Проявляется он через множество явно не связанных, но прекрасно согласованных меж собой процессов. В давние времена состояния квантовых систем описывались так называемыми волновыми функциями. То или иное событие в микромире могло наступить, а могло и не наступить. Полагали, однако, что волновые функции существуют независимо от этого. Сейчас мы пытаемся понять потаенную природу виерных сил, с помощью которых мы управляем материей. Они неизмеримы, но являются причиной вполне реальных явлений.

— Все было бы ясно, если б кто доказал, что волновые функции — единственно правильное описание квантовых взаимодействий. Тем более что ныне математика, применяемая в квантовой динамике, совсем другая. А по поводу виерных сил — я же говорил тебе, что…

— Не будем отвлекаться, — сказал Олмир, — коли начали говорить про те миры, что мы научились создавать, так давай продолжать. Замечу, что все они имели принципиальные ограничения. Хотя бы по размерам в нашем понимании. Так?

— Ну, Ирий вряд ли ограничен в пространстве.

— Ирий мы сделали для себя, а не для наших помощников в деле познания законов природы. Он ограничен, стало быть, примерно так же, как и вся исходная наша Вселенная. Так же, как и мы.

— Это как? В чем мы ограничены?

— Сейчас расскажу. Чисто физических запретов мы не видим. Легко представим мир с любым иным набором физических констант. Так?

— Если их точно не подогнать друг к другу, очень быстро он схлопнется.

— Правильно, нужна тонкая балансировка фундаментальных физических постоянных, чтобы соответствующая им реальность могла существовать более-менее продолжительное время. Однако можно устроить, скажем, грандиозный фейерверк — запустить рождение вселенной, элементарные кирпичики которой нестабильны. Правильно?

— Не представляю, зачем. Но можно.

— А можно ли сотворить вселенную с иными, чем у нас, законами логики?

— Да какие это законы! Одно линейное правило вывода, и все. Если из А следует Б, а из Б — В, то из А следует В. Это по сути ни что иное, как просто разрешение опускать промежуточные стадии умозаключений, следующих в линейке друг за другом. А закон исключенного третьего — каждое утверждение либо верно, либо неверно, и третьего не дано — это фикция. Благое пожелание. Действует он только в строго ограниченных областях. А в квантовом мире, очевидно, уже буксует. Да и не только в нем. Все наши общие высказывания, обладающие хоть какой-то практической ценностью, имеют неопределенную область действия. Где-то они верны, где-то нет. Пока обговоришь все условия, все исключения…

— Хорошо, приведи нелинейное правило вывода, допускающее материальную реализацию. Или какое-нибудь рефлексивное. Например, если из А следует Б, а из Б — В, то из В следует А. Что будет, если начнет действовать такое правило?

— Плохо будет.

— Даже в твоей Протемпории, в которой время являлось такой же координатой пространства, как все прочие, и то действовала наша логика, если судить по твоим рассказам. А придуманные математиками трехзначные, модальные и прочие логики, допускающие материальную интерпретацию, сидят на старой доброй последовательной линейности — не вороши их, чтоб не тратить время зря.

— Я как-то не думал над вопросом изменения логики.

— А я думал.

— И что?

— Ничего интересного, что мог бы тебе сказать, не нашел. Сплошная абракадабра. Но идем дальше. Будем убеждаться, что обладая практически безграничной свободой в материальности, мы повязаны по рукам и ногам в области мышления. Это может служить обоснованием твоей интуитивной веры в то, что царство духа властвует над плотью, а не наоборот. Числа, которыми мы оперируем, — они ведь нематериальны?

Месенн помолчал минуту.

— В то же время называть их чистой придумкой я бы поостерегся. Уж больно хорошо с их помощью описывается мир. Универсальный инструмент познания. Все наши количественные меры стоят на числе.

— Согласен, число универсально. Среди них есть очень интересные особи. Иррациональные, то есть не представимые в виде дроби, в числителе и знаменателе которой натуральные числа. Иррационально, например, основание натурального логарифма. Или отношение длины окружности к радиусу. Ты можешь представить себе вселенную, в которой квадратный корень из двух равнялся бы, скажем, полутора? А основанием натурального логарифма была бы тройка? Какие должны быть физические законы такого мира?

— И чтобы дважды два в нем равнялось бы пяти?

— Ну, примерно так.

— Нет, не могу… пока.

— Возможно, что никогда не сможешь. Это принципиальное ограничение для человеческого мышления. Мы, маги, способны на многое. Сделать пространство каких угодно измерений? — пожалуйста. Разрешить путешествия по стреле времени в произвольном направлении? — как хотите. Ослабить ядерные силы, чтобы свинец стал таким же радиоактивным элементом, как ныне плутоний? — сию минуту. А вот добиться рациональности квадратного корня из двух — извините. Даже не замахивайтесь. Каждый сверчок знай свой шесток.

В ответ Месенн лишь неопределенно пожал плечами.

— Как ты понимаешь, масштаб здесь совершенно ни при чем, — продолжил Олмир. — Не нравится теперешняя шкала натуральных чисел, возьми за новую единицу, скажем, корень кубический из двух. Но на новой шкале появится свое единственное иррациональное число со свойствами основания натурального логарифма. Ну, и так далее.

— На что ты намекаешь своими основаниями?

— Не знаю. Пока только задаю вопросы.

— А мне показалось, что мечтаешь познакомиться с неведомым строителем. С тем, кто воздвиг здание, в котором находится описанная тобой темная комната.

— Ты подозрительно глубоко копнул.

— Что, напомнил тебе о детских страхах?

— Напомнил. Когда-то, еще в Кокрошевском интернате, окружающий мир представлялся мне большой компьютерной симуляцией. Наподобие нашей любимой игры… не вспомню сразу, как она называлась.

— Многие в детстве думают примерно так же, — заверил Месенн. — А устами младенца, как известно, глаголет истина.

— Пора бы избавиться от детских страхов и фантазий.

— Или вновь вернуться к ним. Если мы не видим принципиальных, потенциально не снимаемых даже в самом отдаленном будущем ограничений на нашу деятельность, вопрос о том, созданы мы кем-то или появились естественным путем, имеет чисто теоретический интерес. Но коли что-то мы объявляем качественно недостижимым, резонно спросить себя: как мы оказались в этой клетке? Почему нам не позволено думать иначе? Кто он такой, который ограничил нашу свободу? Где находится? Как живет? И вообще, зачем ему было утруждать себя созданием мира с такими непутевыми и сварливыми существами, как мы?

— Это древний вопрос, ответ на который рациональным путем получить нельзя.

— Ты вводишь новое ограничение? — широко улыбнулся Месенн. — Еще одно? Как прикажешь понимать это твое «нельзя»? Рационально — нельзя, а как можно?

— Не топи. Сгоряча у меня вырвалось.

Месенн рывком поднялся. Удовлетворенно потянулся. Стряхнул с груди воображаемые крошки.

— Да, почему ты вдруг так вырядился? — не смог не спросить Олмир.

— Я не только одежку сменил. Еще я снял прежние запреты на старение моего человеческого тела. Не вечно же мне оставаться четырнадцатилетним пареньком.

— Кто тебя надоумил на сей подвиг?

Олмир заметил, что Месенн смутился. Тут же последовала догадка: конечно же, это Варька принялась его обрабатывать!

— Ладно, покумекаю о твоих словах на досуге, — задумчиво сказал Месенн, игнорируя последний вопрос Олмира. — Может, и найду возражение. Ключевой вопрос: допустимо ли вообще перечисленные тобой ограничения принимать за исходные. Возможно, они лишь следствие чего-то. Мне представляется, что наша способность «взять» единицу — более фундаментальное качество, чем перечисленные тобой умствования с иррациональностями. Единица — это ведь некая целостность. А кто нам вбил в голову, что можно выделять какую-то частную целостность из целостного мира? А потом еще приплюсовывать к ней вторую единицу и объявлять полученный результат двойкой?

— Ну, думай, думай.

— Думать, между прочим, всегда очень трудно. А в этой области — особенно. Так и возникает ощущение, что где-то над нами в нематериальности нависло нечто невидимое и абсолютно неосязаемое, управляющее всем, что с нами происходит, контролирующее все наши мыслительные процессы…

Они еще долго сидели, разговаривая на понятные только им темы. Потом в кабинет Олмира стала прорываться Варвара Миркова, герцогиня Лусонская, желавшая лично передать какой-то подарок Олми, сыну императора. У нее были веские причины лишний раз продемонстрировать Олмиру свою почтительность.

Прорвалась, несмотря на все препоны, выставленные перед ней императорской охраной. И через некоторое время три мага, взявшись за руки, отправились пить чай на Аратрон. Рассчитать, на каком удалении от Ремиты находилась теперешняя резиденция императора, наука Галактического Содружества не могла. Но для магов не существовало расстояний.

Кроманьонцы

Гибель космодесанта погрузила «Элеонору» в скорбную тишину.

Круглосуточно обрабатывались поступающие данные о внутренностях вскрытого «ядра» и обсуждались возникающие гипотезы о причинах гибели людей. Установили, что защитные механизмы Шара более изощренны, чем представлялось вначале. Внутри «ядра» быстро вырождались квантово-когерентные кластеры, в которых возникала какая-нибудь активность. Системы управления десантных ботов, использующие для надежности широкополосные ког-сигналы, были заблокированы. Нарушилось функционирование также некоторых компьютерных узлов космоботов.

В старину говорили, что Бог изощрен, но не злокознен. Зная законы Мироздания, можно заставить их служить себе во благо. Диапазон частот, по которым передавалась информация от одной квантовой частицы до другой, когерентной первой, был бесконечным. Используя данное обстоятельство, инженеры «Элеоноры» придумали простой способ, как преодолеть козни создателей Шара: последовательно менять несущие частоты сигналов. Послали внутрь «ядра» автоматический разведчик с новым оборудованием. Он успешно налетал несколько часов и вернулся на борт звездолета. После этого на «Элеоноре» начался производственный бум.

В течение нескольких дней были изготовлены модифицированные устройства связи и критические компьютерные узлы взамен штатных. Оборудованные ими автоматические космопланы доставили тела погибших на звездолет. Названная непосредственная причина их смерти шокировала Алексея Сковородникова: удушье. Не от мощнейших соударений и не от падения с большой высоты. Не от взрыва силовой установки и не от непосильной силы тяжести. А вследствие выхода из строя систем регенерации кислорода. Вот уж, невольно подумал он, не на пустом месте пели когда-то «мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» Действительно, ныне техника человечества способна творить чудеса!

— Ник, — не удержался Алексей Сковородников от ехидного вопроса, — а на Марсе сейчас растут яблони?

— Что? — невольно переспросил застигнутый врасплох Ник Улин.

Поежившись под пристальным взглядом квартарца, Алексей Сковородников понял, что вопрос его не совсем уместен.

— На Марсе? Это что за планета такая? — спросил Яфет.

— Четвертая планета Солнечной системы, соседка Земли, — пояснил холе Ник Улин и снова повернулся в сторону сковородниковского фантома. — С чего это вдруг тебя заинтересовали марсианские яблоки?

— В мои времена песня была такая — «утверждают космонавты и мечтатели, что на Марсе будут яблони цвести». Так цветут они там?

— Не знаю. Посмотри в корабельном Информатории.

— Там ничего про это не говорится.

— Ну, значит, по возвращении. На Ремите.

— Как так?! — вознегодовал Яфет. — Почему в нашем Информатории нет данных про Марс? Это ж такой пробел…

— Там много чего нет, — пробурчал Ник Улин.

— Кстати, — сказал Алексей Сковородников, — я запросил не только справку по Марсу. Еще я поинтересовался, каким образом внутри Шара вырождаются эти ваши, как вы говорите, квантово-когерентные кластеры. Какой физический механизм при этом задействуется.

Вздрогнув, Ник Улин спросил:

— И что тебе ответила машина?

— Не ответила. Компьютер сказал, что существование данного эффекта противоречит современным научным представлениям. Это так?

— Ты задаешь слишком сложные вопросы, — в замедленном темпе сказал Ник Улин. — Вероятно, ты прав. Я переусердствовал, сосредоточившись на выявлении механизма возникновения энтропийной волны, и не обратил внимания на очередное необъяснимое явление.

— А! — вскричал Яфет. — Я всю ночь изучал ваши теории. Физики украли мою ключевую идею — появление множества следующих друг за другом импульсов когерентности. Мол, начальный энергосгусток много раз отразился от разных мест квантитной оболочки. Но я не пойму, почему энтропийная волна должна возникать с вероятностью одна вторая.

— Более сложный вопрос — каким образом в «ядре» оказалось столько К-энергии, — ответил Ник Улин. — В пространстве рассеялось около ста тысяч тонн массы. Умопомрачительное количество.

— Да, каким образом?

— У меня пока нет ответа, — сказал квартарский трибун, погружаясь то ли в собственные мысли, то ли в изучение новой порции выплеснутой на экраны информации.

После очередного обязательного сеанса связи с диспетчерской службой Межзвездного Флота вновь потянулись экспедиционные будни, до предела насыщенные работой.

Несколько суток внутрь «ядра» посылали только автоматические исследовательские зонты. Затем руководство экспедиции капитулировало перед научной общественностью, и на внутреннюю поверхность «ядра» была высажена первая группа астронавтов-исследователей. К концу недели там обитало уже человек тридцать.

Алексей Сковородников особо не вникал в результаты исследований внутреннего мира «ядра». У него были свои проблемы — читать и читать рекомендованные фолианты, решать предложенные задачи. Учиться, одним словом.

К концу второй недели новостей, поступающих из «ядра», стало до обидного мало, в компьютерной сети звездолета затихли обсуждения возникаюших научных теорий и предположений. По требованию большинства астронавтов руководство экспедиции приняло самое простое в этом случае решение: вскрыть следующее «ядро».

Второй раз прорыв квантитной оболочки был осуществлен с учетом накопленного неудачного опыта. Личный состав экспедиции собрали внутри звездолета, активировали внешнюю защиту «Элеоноры» — теперь знали, как надежнее всего противостоять энтропийной волне Шара. «Проникатель-2», вобравший в себя только самое необходимое оборудование, плотно приклеился к квантитной оболочке, пара минут — и его проходческий щит оказался внутри. На сей раз энтропийной атаки не последовало.

Три минуты, необходимые для калибровки анализаторов и получения первых данных о состоянии внутренней среды «ядра», казалось, невозможно было вытерпеть. Когда же по информационным экранам побежали первые ряды цифр, родилось всеобщее удивление: второй мир разительно отличался от первого. Сильный радиационный фон. Сила тяжести едва дотягивала до одной шестой земной, давление внутренней газовой среды и того меньше, температура около нуля по Цельсию. Вырождение квантовых кластеров шло быстрее: не за минуты, а за считанные секунды. Выстрелили рой мисентов — они перестали функционировать еще до падения на подстилающую поверхность. Пришлось повторить попытку, отстрелив мисенты с большей начальной скоростью.

В мастерских «Элеоноры» наладили массовое производство компьютерных узлов, приспособленных для новых условий, и после необходимых испытаний, вначале автоматические, затем и пилотируемые летательные аппараты приступили к исследованию нового мира. Практически сразу за ним закрепилось название «силикоидный» — из-за большой доли длиннополимерных молекулы, похожих на белковые, в которых атомы углерода заменены атомами кремния. Ник Улин утверждал, что перед ними открылась ячейка с силикоидной жизнью. Когда же на расстилавшийся внизу ландшафт были наложены так называемые матрицы Лонренка, в результате чего было выявлено множество свидетельств неестественности его формирования, квартарец заявил, что во втором вскрытом «ядре» присутствует разумная силикоидная жизнь. Его слова породили новую вспышку исследовательской лихорадки.

Пожалуй, только Алексей Сковородников не был охвачен азартом научного поиска. Его равнодушие донельзя возмущало Яфета.

— Ну что ты, как чурбан, опять уткнулся в свои талмуды? — выговаривал он товарищу. — Почувствуй историчность момента! Нам выпала такая удача! Ранее человеку попалось всего две планетки с силикоидной жизнью, но там все было гораздо проще, неинтереснее. А здесь! Да еще явственное наличие разумной деятельности!

— Что-то еще до сих пор не найдены носители этого разума.

— Найдем, никуда они не денутся. Найдем и контакт вступим, будь спок.

— Да я-то спокоен. Как танк в болоте.

— Глянь, какие интересные задачи можно порешать! Попробуй повторить расчеты. Объем внутренности «ядра» много меньше планетного, поэтому для сохранения экологического равновесия требуется дополнительная переработка отходов. Как в аквариуме. Оцени, какая должна быть доля подкачиваемой из квантитной оболочки энергии. Здесь можно применить несколько подходов — энтропийный, энергетический, массовый…

— Откровенно говоря, эта множественность подходов меня и напрягает.

— Как ни делай, если не допустишь ошибки, получишь один и тот же результат. Ты же сам говорил, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется.

— Почему?

— Что — почему?

— Почему один и тот же расчет может быть сделан разными способами, но иметь одинаковый ответ?

— Ну… — хола был в тупике, не зная, что сказать, и взглядом призвал на помощь Ника Улина, — … значит, все верно.

— Я объяснял этот эффект уже много раз, — вынужден был ответить квартарец. — Чем фундаментальнее закон природы, тем больше у него различных формулировок и интерпретаций. Чем сложнее рассматриваемое явление, тем больше различных описаний его можно придумать. Тем больше независимых… ну, почти независимых научных теорий по его поводу можно создать.

— А какая будет правильной?

— Если все будут давать примерно один и тот же результат, значит, правильны будут все. И, одновременно, в каком-то отношении неправильны. Расхожее выражение «доказано наукой» в корне неверно. Наука ничего доказать не может. Нет у нее критерия истинности.

— Как так? — изумился Яфет.

— Да вот так. Есть критерий полезности: если ты сделал какой-то новый механизм, новое устройство, что-то улучшил — значит, ты с пользой употребил свой научный багаж. Однако надо четко понимать, что полезность и истинность — это совершенно разные вещи.

— Ну как же… — хола был обескуражен.

— Пожалуй, науке можно было бы претендовать на истинность, если б у нее была возможность утверждать, что ее описание явлений природы единственно, и иначе быть никак не может. Но как раз этот-то нюанс научный метод познания тщательно обходит стороной.

— Ну и что?!

Ник Улин пожал плечами.

— Если все рассчитано верно, проверено опытным путем — как это может быть неправильным?!

— Я разве говорил, что неправильно? Утверждение может быть верным в каком-то частном случае, но в целом неточным. Неполным. Некорректным. Вот, на днях ты изучал Цикл Карно, разбираясь с принципами работы тепловых машин. Помнишь?

— Конечно!

— Так вот, в свое время вершиной научной мысли считалось учение о теплороде, с помощью которого якобы передается тепло. Великий ученый древности Карно придумал свои циклы, представляя, как теплород перетекает от одного тела к другому. А потом разобрались, что никакого теплорода в природе нет. Тем не менее, Цикл Карно в науке остался.

Яфет в сомнениях покачал головой.

— В общем, следует смириться с тем, что построенная нами физическая картина мира — всего лишь одна из допустимых, и могут существовать еще множество других. Тем и ценны встречи с иными разумными — появляется возможность сравнить представления об окружающей реальности. Причем замечено: чем продвинутее цивилизация, тем больше расхождений накапливается в ее представлениях о природе относительно наших.

Яфет почмокал губами и, по всей вероятности соглашаясь, сказал:

— Как-то я встречал такое сравнение встречи с Чужими: идешь по большому лесу, где все деревья примерно одинаковы, и вдруг видишь одно растение, отличающееся от всех остальных. Срубишь его, и вся окружающая красота исчезнет. Это к вопросу о том, почему до сих пор не случилось ни одного вооруженного конфликта с иными разумными, которых опасались люди до выхода в космос. Я прав?

— По всей видимости. Вот тебе еще одно образное сравнение: эволюция Вселенной как рост дерева, у которого каждая ветка — цивилизация. Чем дальше цивилизации продвигаются по пути познания, тем длиннее их веточка, тем дальше и дальше удаляется она от соседних. И чтобы одной из них ощутить благоухание цветов другой, необходим непосредственный контакт.

— В мое время, — счел нужным сказать Алексей Сковородников, — были тысячи книг про звездные войны, сотни кинофильмов. Один мой школьный товарищ не читал ничего кроме так называемых космических боевиков.

— С грехом пополам можно представить себе причины повоевать, если близки условия жизни. Однако вероятность такого совпадения исчезающее мала. Планировать же боевые действия можно, когда известно, на каких принципах построено оружие противника. То есть когда пути научно-технического прогресса двух цивилизаций довольно близки. А это — событие совершенно невероятное, невозможное. В духовной сфере всегда накапливается много больше расхождений, чем в материальной.

— Расходятся, значит, как в море корабли? Но ведь все они держат курс согласно фрахту в порт.

Ник Улин промолчал, укоризненно глянув на Сковородникова.

— Я ранее как-то не задумывался, что решение задачи несколькими способами — не достоинство научной методологии, а недостаток, — сказал Яфет после долгих раздумий.

— Не, это не порок, а полезное свойство, позволяющее самопроверку и, тем самым, движение вперед.

— А в чем порок?

— Главный — в том, что здание науки перевернуто с ног на голову. Строится оно на основе тех предположений о структуре Мироздания, которые она как раз и призвана познать и понять. Фундаментальные понятия, такие как материя, пространство, время, информация и прочие, только называются, но не определяются. В результате исходные абстракции как бы зависают в воздухе, а вслед за ними — с очевидностью! — и все производные от них. А коли предельно общие понятия не имеют точного определения, каждый по-своему их интерпретирует. Бытует выражение, что истина у каждого человека своя, — не потому ли, что у каждого своя умозрительная реальность?

— Гм… подумаю над вашими словами, — заважничал хола. — А еще что не так?

— Тотальное упрощение. С эпохи, называемой Возрождением или Ренессансом, принята спорная, но, следует признать, довольно результативная последовательность научной работы. Для рассматриваемой практической ситуации вводятся соответствующие понятия и создается модель, содержащая только самые необходимые параметры. Менее существенными величинами пренебрегается. После этого наступает пора теоретических и, если возможно, экспериментальных изысканий. Устанавливаются качественные и количественные отношения между рассматриваемыми параметрами и проверяется их правильность. Если наблюдается соответствие, данная научная проблема объявляется решенной, а полученные отношения именуются законами природы. Затем создаются сопутствующие теории, при возможности разрабатываются какие-нибудь приспособления для практических нужд, и так далее.

— И что здесь неправильно?

— Неполно. Единый взгляд на реальность расщепляется на ряд частных, упрощенных. Когда-то даже всерьез считали, что наука дошла до пределов познания мира. Но не зря говорят, что Лукавый прячется в деталях, которые традиционный научный подход как раз и предлагает отбрасывать как несущественные.

— Удивляюсь я тому пылу, с каким элеонорцы занимаются этой самой наукой, — сказал Алексей Сковородников. — Нас сюда послали вроде бы не за тем, чтобы изучать боро-углеродные или силикоидные миры. Неужели нельзя где-нибудь на обжитой уютной планетке создать, скажем, специальный институт и не спеша заняться этим?

— Можно, — ответил Ник Улин, впиваясь в новый ряд данных, появившихся перед ним на информационном экране, — но, к сожалению, любая придуманная математическая модель, как я только что сказал, неполна. Содержит в себе только то, что в нее изначально вложено. Полевых исследований она не заменит… Пока, пожалуйста, не отвлекайте меня — вроде бы нашли силикоидных носителей разума.

— Да, природа гораздо богаче нашего воображения… — прокомментировал Яфет новую информацию, появившуюся на экранах, и на этом разговор прекратился.

Незаметно пролетела неделя. До гибели первого «Проникателя» говорили «ядро». При работах по двум направлениям возникла потребность различать, где что происходит. Как-то само собой вспомнились номера, присвоенные «ядрам» при просвете Шара. Первый вскрытый, боро-углеродный мир стали называть Седьмым, силикоидный — Четвертым.

После очередного сеанса мгновенной межзвездной связи — необходимо было передать полученные богатейшие результаты научных исследований — руководство экспедиции объявило дискуссию по вопросу, что делать дальше. Поток открытий, текущий из Семерки и Четверки, потихоньку усыхал. Пути, ведущего к таинственным создателям Шара, они не подсказывали, и было не ясно, как достичь главной цели экспедиции — вступить в контакт с Перворожденными.

Вновь было принято решение, продиктованное простым любопытством: снова бурить. Так неожиданным образом команда-22 оказалась на острие работ экспедиции. Третьим в очереди на вскрытие значилось «ядро» под первоначальным номером «два», выбранное Алексеем Сковородниковым, и ответственность за организацию исследований его, согласно общему плану работ, возлагалась на подразделение Вана Лусонского.

Герцог, впрочем, был занят более важными делами и возложил все хлопоты на Лидию Гирееву: пусть, мол, учится, растет над собой.

Вытолкнутый из недр элеонорских мастерских «Проникатель-3» представлял собой шедевр инженерного творчества и вмещал в себя оборудование, необходимое для прорыва квантитной оболочки Двойки, сложную систему сбора и обработки данных и комфортабельный жилой отсек. Функционировал он безупречно, и уже через несколько минут после «пришарения» выдал первые результаты замеров внутренней среды третьего по счету вскрытого «ядра». Длиннющий список чисел характеризовался одним словом — норма.

Не веря глазам своим, как и все без исключения члены экспедиции, Лидия Гиреева, исполняющая обязанности главного диспетчера-распорядителя работ, потребовала калибровки анализаторов, затем — их замены. Однако и повторные измерения упорно показывали: там, внутри Двойки состав воздушной среды, температура, сила тяжести, радиационный фон и все прочее неотличимы от земных.

«Элеонора» зашелестела, как потревоженный улей. Даже Алексей Сковородников с интересом включился в общее обсуждение.

Отстреленный рой мисентов позволил сконструировать подробную карту Двойки.

Нависающий купол квантитной оболочки, светящийся в районе наивысшей точки примерно как земное солнце, хорошо имитировал голубое небо. Четырнадцать часов длился день, затем светильник переходил в энергосберегающий режим, и наступала относительная темнота — примерно такая же, как на Земле при полной Луне.

По небу ходили тучки. Возможно, когда и дожди случались.

Всхолмленная лесистая местность внизу, прорезанная семью речными руслами, постепенно опускалась к середине. Края ее вздыбливались горными кручами, почти касающимися квантитной оболочки изнутри.

Населялась она… людьми. Или существами, неотличимыми от людей. Одетыми в простые домотканые одежды. Имеющими только примитивные орудия и занимающимися натуральным хозяйством.

Ровные площадки, удобные для сельскохозяйственных работ, во многих местах были заняты ухоженными полями. Вокруг населенных пунктов — компьютер насчитал шестьдесят больших поселений с количеством домов не менее сотни каждый и тысячу мелких хуторков — бродили многочисленные стада домашнего скота. Все крупные деревни были связаны грунтовыми дорогами.

Одним словом, идиллия. Но с одним исключением. Посреди Двойки раскинулось довольно большое — километров пять в диаметре — озеро. Позже выяснилось, что именовалось оно Уремом. Воды его, насыщенные сероводородом, были безжизненны, а песчано-каменистые, лишенные растительности берега прогрызены множеством пещер. Инородным пятном застыло оно, вбирая все речные воды Двойки и порождая в ответ лишь смрад.

Было от чего вскружиться голове. Было от чего впасть в познавательный транс.

Никто не мог предсказать реакцию существ, живущих в замкнутом мире, на появление пришельцев извне. Чтобы не внести необратимых изменений в объект изучения, дальнейшие исследования Двойки решено было проводить скрытно от аборигенов.

Наладили производство специализированных мисентов. Их распыляли, когда в Двойке был «день» — появление микроскопических шпионов если и улавливалось ее обитателями, то принималось разве что как легкое запыление воздуха.

Через неделю было признано, что одними мисентами не обойтись, и в Двойку были отправлены два десятка тяжелых исследовательских роботов, снабженных сложной аппаратурой для физико-химических исследований и совершенными системами мимикрии. Сбрасывали их по ночам на специальных парашютиках из материалов, за полчаса растворяющихся в воздухе без следа.

Если мисенты дали как бы последовательность моментных снимков Двойки, позволили накопить информацию, необходимую для расшифровки языка аборигенов, то с помощью тяжелой техники удалось провести детальный химический анализ процессов замкнутого мира и убедиться, что биологический код его жизни не отличим от земного.

Определили, что климат Двойки примерно соответствует климату умеренной зоны Земли, но без выраженной смены времен года. Фауна и флора ее представляли почти точные аналоги земных. Существенных различий на уровне видообразования выявлено не было.

Пользуясь привилегиями распорядителя работ, Ник Улин возглавил одно из направлений исследований — реконструирование истории Двойки. Яфет объявил себя начальником группы, изучающей ее псевдочеловеческих обитателей, и назначил Алексея Сковородникова своим заместителем. Лидия Гиреева утвердилась в кресле главного диспетчера. Только герцог Лусонский по-прежнему занимался сугубо личными делами.

Заботы спрессовали сутки в мгновения, и лишь где-то через неделю выпала очередная фантом-конференция команды-22 в каюте Ника Улина. Обратив внимание, что квартарец сидит за компьютерным пультом чернее тучи, Яфет спросил:

— В чем дело, уважаемый? Проблемы?

— Не то слово — тупик. Не удается смоделировать эволюцию Двойки. Генетические исследования свидетельствуют, что развитие биосферы шло естественным путем. В то же время из решения простейших математических уравнений, описывающих рост и уменьшение популяций, следует, что в столь малом объеме совершенствование жизни земного вида до появления гоминид невозможно.

— По пробам ДНК аборигены чрезвычайно близки к земным кроманьонцам, — с важностью поведал Яфет известную всем информацию. — Все-таки разница в возрасте между вами и ими около сорока тысяч лет.

— Мгновение! В биологии нет таких промежутков времени.

— Что-то я не в теме, — вмешался Алексей Сковородников. — Разве одного того факта, что Двойка находится в Шаре и окружена квантитной оболочкой, недостаточно для причисления ее к искусственным творениям?

— Я не отрицаю, что Двойка создана Перворожденными. Я говорю, что мы не можем понять, то ли они поместили зародыши земной жизни в квантитную оболочку и предоставили им развиваться своим путем, то ли периодически подправляли эволюцию своих подопечных. Не обнаружено никаких следов воздействий извне.

— Плохо искали. Надо, видимо, мне заняться этим вопросом. Вот тебе один косвенный аргумент в пользу того, что Перворожденные постоянно направляли жизнь в Двойке: язык аборигенов строго подчиняется правилам. Исключений нет — ни одного неправильного глагола тебе, ни кривого междометия! Ни одной идиомы, смысл которой лежит вне употребляемых слов! Всегда однозначно говорится, кто что с кем или с чем и как делал. Это ли не доказательство того, что он создан не обществом людей, а компьютером?

Ник Улин покачал головой.

— Доводы лингвистики всегда спорны.

— Ну как же! Разве может человеческий язык развиваться, все время оставаясь в тисках старых правил? Я читал, что давным-давно на Земле одним из самых распространенных был язык, в котором написание слов не имело ничего общего с их произношением, а соподчиненность оборотов в предложениях приходилось угадывать. Весь язык — одно большое исключение из правил!

— Были и языки, конструкции которых не имели исключений, — тихо ответил Ник Улин. — Например, язык народов аймара.

— Не знаю таких.

— Поищи в Информатории. Аймара — одно из племен, обитавших в Южной Америке. Это материк такой на Земле.

— Хорошо, — буркнул Яфет, — почитаю.

— Аймара, кстати, создали не только уникальный язык, — добавил Ник Улин, покопавшись в своей бездонной памяти, — но и удивительнейшее мироощущение: в отличие от всех прочих народов, интуитивно они располагали будущее не впереди себя, а сзади. Прошлое, объясняли они, известно и потому находится как бы перед глазами. А будущее не известно, темно — как бы за спиной.

Хола почмокал губами, запоминая. Однако сдвинуть его мысли с занятой колеи оказалось не так просто.

— Вот тебе еще один аргумент, — сказал он, — аборигены Двойки — это не люди, а неразумные пустышки. Манекены. Куклы. Будь они холами — никто из них не удостоился бы права на имя.

Квартарец недоуменно посмотрел на Яфета.

— Да-да! Ты посмотри. В повседневной жизни каждый из них выполняет какую-либо одну функцию. Крестьянин — пашет. Кузнец — кует. Пастух — пасет. Лекарь — лечит…

— Было бы странно, если б пастух ковал, а кузнец пахал. Мне, помнится, еще в школе рассказывали о разделении труда на заре цивилизации, — с усмешкой сказал Алексей Сковородников. — Были, мол, охотники, а стали земледельцы и скотоводы. Потом появились ремесленники, воины, жрецы. И так далее.

— Во — жрецы! — прервал товарища Яфет. — Аборигены четверть времени, когда не спят, молятся. Я сам это подсчитал. И, что интересно, после каждой молитвы их поведение меняется. Такое ощущение, что они умнеют. Вот только одно наблюдение: сборщик плодов не мог приставить к дереву лестницу — мешал куст. Помолился — сходил за топором и вырубил злополучный куст. Другой тщетно пытался затащить в горку тяжелую тележку, запрягаясь подобно лошади. Помолился — встал сзади тележки и с разбегу загнал ее наверх. Короче говоря, у них молитва — главная, если не единственная форма творческого мышления.

— Ты это серьезно говоришь? — спросил Ник Улин.

Яфет стушевался.

— Я, пожалуй, еще подумаю над этим вопросом, — сказал он.

После необходимой паузы Алексей Сковородников спросил:

— Вы вот обсуждаете, как создана Двойка. А вас не интересует — зачем?

— Ох, это вопрос вопросов, — вздохнул Ник Улин. — Ответ на него, я думаю, подведет логический итог всей работе экспедиции. К сожалению, пока все предположения и гипотезы о целях создания и «ядер», и в целом Шара ненаучны.

— Как это — ненаучны?

— В науке каждая гипотеза должна быть проверяемой. Но пока что все, что приходит в голову, принципиально не может быть ни подтверждено, ни опровергнуто.

— А что, например, приходит?

— Мне, например, представляется, что «ядра» — это своего рода сейфы, в которых Перворожденные хранят образцы созданных ими рас разумных в качестве эталона.

— Эталона… — растерялся хола. — Созданных… Распространители разумной жизни…

— Да, — твердо сказал Ник Улин, — посеяв на какой-либо планете жизнь, Перворожденные сохраняют ее образец на тот, например, случай, если произойдет непредвиденная природная катастрофа. Или на случай, если созданная ими разумная раса прекратит развитие по какой-либо внутренней причине. Здесь можно придумать много «если» и «или».

— Стало быть, Двойка — это… своего рода законсервированный кусочек человеческой цивилизации?

— Да, я бы так и сказал: обыкновенная консерва.

— А Перворожденные, стало быть, боги, оживотворяющие Галактику?

— Боги — не боги, но цивилизация, старше нашей на много миллиардов лет. Почему чуть что — сразу боги? Поминание без особой нужды Причины всего и всякого есть признак незрелого ума. Пора бы уж повзрослеть. Принять к сведению уроки исторического пути человека по тропе познания.

— Какие именно? Их много, уроков разных.

— Да хотя бы то, что в целом вся история нашего естествознания — это падение. Люди постоянно претендовали на привилегированное место в Мироздании, и раз за разом низвергались в пучину ничтожества. Когда-то их мир был маленьким. Чуть больше той территории, которую можно было охватить взглядом, взобравшись на высокое дерево или поднявшись на гору. Рассказы путешественников о дальних странах укладывались в существующую систему мифов и сказок. Так появлялись собакоголовые, амазонки, сирены, грифоны и прочее. А в двух-трех днях пути пряталось жилище доброго волшебника или Прокруста, выравнивающего по росту усталых путников.

— Это как?

— Он, как рассказывали, клал гостей на свое ложе. Если их ноги свисали — отрубал лишнее. Если не дотягивали — вытягивал.

— Ишь, какой стандартизатор, — прокомментировал Алексей Сковородников.

— А что дальше?

— Чуть дальше обитали боги, не считавшие зазорным время от времени пообщаться с простыми смертными. Солнце жарким фонариком исправно вставало на востоке, проплывало по небу и тонуло на западе. Казалось очевидным, что оно много меньше окрестных полей и лугов. Позже наука все же смогла определить более-менее правильное соотношение размеров Земли и Солнца. Но только в двадцатом веке выяснили, что легкая туманность на ночном небе — так называемый Млечный Путь — на самом деле есть огромное скопление звезд. Назвали ее Галактикой. К Солнцу стали относиться как к ничем не выделяющейся звездочке, находящейся далеко-далеко от центра Галактики, на отшибе. Потом открыли другие галактики. Пришли к выводу, что наша Галактика зауряднейшее звездное скопление. А затем… ну, вы сами можете продолжить.

— Понятненько, — протянул Яфет. — Только к чему вы это нам говорите?

— К тому, что даже к слову «Бог» следует относиться с величайшим почтением и не употреблять его всуе. Сейчас мы вынуждены приписать Ему создание видимой нам части Метагалактики со многими миллиардами галактик, каждая из которых содержит сотни миллиардов звезд. Причем в большинстве звездных систем имеется своя жизнь, а изредка — разумные существа. Вынуждены приписать Ему проектирование бесконечности микромира, глубин надпространства и множества стрел времени. Приписать появление наших магов, умеющих создавать свои материальные миры. Например, тот же Ирий, сотворенный Олмиром и Месенном. Короче говоря, не надо всякий раз поминать Бога. Достаточно просто полагать, что Перворожденные примерно такие же обитатели нашего Мироздания, как и мы. Ну, чего-то достигли в жизни. Сконструировали нас и еще с десяток-другой разумных рас. Как мы, люди, сделали вас, хол.

— Вы остановились в шаге от создания хол. Последний, самый трудный шаг мы сделали самостоятельно, — механически проговорил Яфет и надолго замолчал.

Состоявшийся разговор, как и все фантом-конференции последних дней команды-22, стал достоянием научной общественности экспедиции. Прозвучавшая гипотеза Яфета о неразумности аборигенов Двойки впоследствии вспоминалась разве что для того, чтобы получить очередной заряд критики. Зато слова Ника Улина упали на благодатную почву. Через день-другой Двойку все в унисон стали называть Консервой. А обитатели ее, неотличимые от первых на Земле людей, получили название консы.

День мелькал за днем, и Алексей Сковородников не сразу почувствовал, что поток фактов из Консервы превратился в тоненький ручеек. Элеонорцы по-прежнему видели все, что творилось в ней, но, как и прежде, не всегда могли объяснить поступки аборигенов. О жизненно важных делах консы, как и люди, говорили редко, поэтому фундамент устройства их общества, скрытые пружины поведения оставались пока не понятными.

Наибольшие споры вызывали религиозные обряды консов. Религия занимала важное место в их жизни, но ознакомиться с ее основами, с мифологией не удавалось. Особую загадку представляла традиция паломничества. Выбранные по неизвестным критериям аборигены — мужчины и женщины, молодые и пожилые — срывались с насиженных мест и пешком, питаясь подаянием, шли в центр своей Ойкумены, к Урему. Входы в пещеры по его берегам денно и нощно охранялись специальными караулами консов, и автоматические разведчики «Элеоноры» не смогли проникнуть внутрь. По случайно оброненным невнятным фразам выяснили, что паломники спускаются в пещеры для трехлетней учебы в закрытых учебных заведениях — так были поняты слова «паломник, ученик школы богов»: дети консов учились в сельских школах три года.

Стало очевидно, что необходимо найти новые источники получения информации. Не было у экспедиции времени, чтобы ловить знания по крупицам. Возникло предложение принудить консов к разговору. Задавать вопросы на интересующие темы и слышать ответы. Но как это сделать, не открывая, что люди пришли в их мир извне? Решение лежало на поверхности: послать в Консерву разведчика. Тайного агента. Шпиона, который мог бы участвовать в общественной жизни консов.

За будущим агентом закрепилось название прогрессор — это слово принес Алексей Сковородников из своей прошлой жизни. Чуть ли не все члены экспедиции записались в добровольцы. Ник Улин с Алексеем Сковородниковым, на зависть Яфету, тоже подали заявления. Хола был забракован изначально: первое и самое важное требование, предъявляемое к будущему прогрессору, было не иметь ни одного вживленного технического устройства.

Серый

Насыщенные будни предоставляли все меньше минут отдыха. Ник Улин, продляя их, взял в привычку после приемов пищи добираться до своей каюты кружным путем. Неспешная прогулка позволяла собраться с мыслями, распланировать занятия на ближайшее время.

Так и в тот раз, расставшись с Яфетом и Сковородниковым у лифта, он пошел куда глаза глядят. На одном из коридорных поворотов чуть не столкнулся с Рональдом Греем.

Неприметность — визитная карточка сотрудников Комитета Защиты Человечества. Отстранившись в механических извинениях, Ник Улин не сразу понял, что перед ним один из заместителей капитана — настолько незапоминающимся тот был.

— Вы торопитесь? — спросил Рональд Грей. — Не возражаете, если я составлю вам компанию?

Квартарская привычка с готовностью и открытой душой воспринимать любое обращение отогнала прежние мысли.

— Пожалуйста. С радостью.

— Вы, как я заметил, прогуливаетесь в гордом одиночестве, без своих товарищей по команде. Сильно они вам надоедают?

— Ваш вопрос свидетельствует, что вы не квартарец. Высшая жизненная роскошь — общение. Тем более с такими людьми, как Сковородников. И Яфет.

— Да, герцог Лусонский подобрал себе великолепную команду. Вчера я как раз просматривал отчет об эффективности работы различных служб экспедиции. Ваша команда на первом месте с огромным отрывом. Буквально по всем показателям.

Герцог Лусонский палец о палец не ударил, подбирая команду-22. Но прав Рональд Грей, удачная компания получилась. Кого ни возьми — интереснейшая личность.

— У меня стойкое неприятие формализованных методов оценки человеческой деятельности. Какой станок лучше, можно определить по его производительности, по удобству пользования, еще по каким-либо параметрам. Но результаты деятельности любого разумного существа принципиально не могут быть рассчитаны.

— Вы правы. Абсолютизировать эти оценки нельзя. Но почему бы наряду со всеми прочими их также не принимать во внимание? Скажем, каким образом лучше охарактеризовать ваш вклад в работу экспедиции? Все выдвинутые вами гипотезы и предположения на проверку оказались верными. А сколь неожиданны они были, с каким трудом ломали стены неприятия и недопонимания! Вы великий пророк.

— Ох, прошу вас, не надо неуместных восхвалений. Такова моя основная профессия. До того, как мне выпала честь принять на себя обязанности трибуна, я работал обыкновенным интерпретатором. Одним из сотен и тысяч других таких же тружеников Квартара. Рад, что мои умения пригодились экспедиции.

— Пригодились? Не то слово: оказались решающими. Открою вам секрет Полишинеля: все должностные лица экспедиции постоянно следят за ходом производственных совещаний в вашей каюте.

Ник Улин почувствовал, что Рональд Грей не пассивно идет рядом, а увлекает куда-то, и решил не сопротивляться. Интересно, что задумал козач. Их встреча в коридоре не простая случайность.

— А Лидия Ивановна! За относительно короткое время она, судя по результатам сданных ею экзаменов, превратилась в высококвалифицированного специалиста. Старпом решил ходатайствовать о повышении ее звания сразу на две ступени. Великолепное начало карьеры астронавта!

— Да, наша Лидочка оказалась очень старательной девушкой.

Рональд Грей принялся горячо расписывать сложности труда в космосе, усиленно жестикулируя. Есть все же у него одна выпадающая из обыкновенности черта, подумал Ник Улин: холеные руки с длинными нервными пальцами. Вспомнил, что в Содружестве Рональда Грея за глаза звали Серым. Меткое прозвище.

Они остановились вблизи одного из ответвлений от главного коридора жилого модуля, когда Рональд Грей восхищался совершенством «Элеоноры», успешно выдерживающей коварные удары Перворожденных.

— Неспециалист, подобный мне, много лет может изучать особенности и хитрости, реализованные в конструкции звездолетов, и все равно масса важных деталей останется ему неведомой. Вот, например, материалы, использованные для обивки жилых помещений. Упругость их такова, что во всем диапазоне перегрузок, переносимых человеком, они сохраняют его жизнь при соударении. Бережно останавливают движение и медленно распрямляются, возвращаясь к начальному состоянию. Потрогайте, даже прикасаться к обивке приятно.

— Да, вы правы. На ощупь приятно.

— Я поинтересовался, как надо ударить, чтобы материал не смог восстановить прежнюю форму и остался след. Получил ответ, что человек не в состоянии нанести такой удар. Это, мол, выше его физических возможностей. А сейчас посмотрите сюда.

Примерно на высоте своего лица Ник Улин увидел отчетливые вмятины. Такие могли бы остаться от ударов кулаками.

— Что-нибудь можете сказать по этому поводу?

— Заводской брак.

— Сохранились фотографии этого места, сделанные в начальный период полета. Никаких вмятин не было.

Ник Улин почувствовал негодование.

— Коли, как вы утверждаете, нанести такие повреждения обивке ни одному человеку не под силу, на право называться вандалом остается одна кандидатура — Яфет. Так?

— Так и не так. Он ни разу не появлялся в этом коридоре.

— Тогда… как вы объясняете появление этих вмятин?

Рональд Грей неопределенно пожал плечами.

— Я не имею ответа. Обращаюсь за помощью к вам. Готов внимательно выслушать и поверить любому вашему разумному объяснению.

— У меня сейчас накопилось много неотложных дел. Может, как-нибудь в иной раз? Во время обратного перелета, например.

— Как вам будет угодно. Готов ждать пока вы не освободитесь. Кстати, ближайшая к этому месту каюта — вашего начальника, герцога Лусонского.

— К чему вы мне это говорите?

Вероятно, Ник Улин не смог сдержать в себе глухую антипатию к Рональду Грею, а тот — смог почувствовать ее.

— К чему? Откровенно говоря, не знаю. Наверное, просто для полноты постановки задачи. Вдруг вы и в самом деле когда-нибудь задумаетесь о данном казусе.

— В этом и заключалась цель вашего разговора со мной?

— Не только. Для меня важнее получить ваш ответ по другому вопросу.

— Слушаю вас.

— Пройдемте ко мне.

— Зачем?

— Для порядка. Тема вопроса — кадровая. Ваш ответ должен быть запротоколирован надлежащим образом.

— Что ж, пойдемте в вашу каюту.

Направляя Ника Улина по длинным переходам жилого модуля, Рональд Грей вновь принялся расхваливать успехи команды-22.

— Невозможно представить, чтобы Яфет стал бить по стенкам коридора, — сказал Ник Улин, чтобы его молчание не показалось невежливым. — Его вы можете исключить из списка подозреваемых.

— Мы, как я уже говорил, так и сделали. Он просто не был там — какой аргумент может быть убедительнее?

— Кстати, у меня вызвало удивление, что Яфету позволили отправиться на выручку первой экспедиции «ягуара». Он же не астронавт. Ни навыков работы в космосе, ни специальных знаний.

— Решение действительно принималось с большим трудом. Существующие инструкции строго запрещают отправлять аппараты, подобные «ягуару», в беспилотном режиме. Вам это должно быть известно. Автоматика, какой бы изощренной и надежной ни была, никогда, по мнению руководства Межзвездного Флота, не заменит человека. Всегда можно ожидать возникновения какой-либо нештатной ситуации, перед которой спасуют компьютерные программы любой сложности.

— Согласен.

— В конечном итоге решающим был назван фактор времени: вызволять попавший в беду «Дракошу» надо было как можно быстрее. Яфет единственный из состава экспедиции, кто был признан способным выдержать предполагаемые условия полета. Результаты спасательной операции подтвердили правильность принятого решения. Но вот мы уже пришли. Прошу вас, заходите.

Ник Улин шагнул в каюту и невольно задержал дыхание. Он словно стоял на маленькой досочке, парившей на головокружительной высоте. Внизу грозно ощерились остроконечными вершинами, окруженными белесыми тучками, дикие горы. Крутые бесплодные склоны падали в темную зелень далеких долин. Необычная, мастерски сделанная иллюзия.

— Проходите. Садитесь в кресло, пожалуйста.

Вслед за хозяином Ник Улин шагнул в пропасть, но не упал — досочка под ногами продвинулась вперед. Иллюзия сдвигалась. Пройдя на середину каюту, они снова оказались на самом верху величественной горной вершины.

Из пола выдвинулись два кресла и низенький столик, уставленный множеством бокалов, кувшинов и бутылочек.

— Могу вам предложить коктейль из феитских соков. Мне нравится их букет. Это остаток моих когда-то обширных запасов. Боюсь, пройдет немного времени, и это чудо будет мне уже недоступно.

— Благодарю, я только что пообедал.

— Глоточек-другой божественного нектара никогда не может быть лишним.

— Спасибо. Но не хотелось бы нарушать свои привычки, — твердо сказал Ник Улин.

— Ну, как знаете.

— В Межзвездном Флоте вроде бы не приветствуется еда и питье вне специально отведенного помещения, — сказал Ник Улин, чтобы сгладить шероховатость.

— Да, это так. Мне в силу особенности профессиональных занятий сделано исключение. Знаете ли, чтобы завязать разговор, взять нужный тон, сделать паузу, нужна какая-нибудь атрибутика. Угощения я провел по статье «спецсредства».

— Уверяю, что со мной ухищрения вам не понадобятся. Будьте естественнее.

Рональд Грей прокашлялся.

— Хочу вам напомнить, что как один из высших руководителей Квартарского общества, вы имеете первую форму допуска к конфиденциальной информации, касающейся кадровой политики в Содружестве. В связи с этим я прошу вас, чтобы все, что здесь будет сказано, не покинуло стены этого помещения.

Ник Улин пожал плечами.

— Постараюсь не разглашать ваших секретов, — сказал с улыбкой, — но гарантии, как вы сами понимаете, дать не могу.

Рональд Грей удовлетворенно кивнул.

— Успехи вашей команды, о малой части которых я только что говорил, виднее на общем фоне работы экспедиции. Стратегия — прямолинейней некуда. Планы меняются через день. Прогнозирования никакого. Тупо вперед — и будь что будет.

— Тенденциозная, на мой взгляд, оценка. Как ни крути, но экспедицией собрано огромное количество сведений, представляющих большую научную ценность. Экология систем, основанных на отличных от земных полимерных молекулах… Даже одно объяснение факта многомиллиардного возраста Шара чего стоит… Нет, я не могу согласиться с вами.

— Да не соглашайтесь! Какой кровью даются эти ваши научные открытия?

— Насколько мне известно, трудности и неожиданности нам предсказывали с самого начала, еще до старта «Элеоноры». Тем не менее, с нами пока еще не произошло ничего фатального, если не считать гибели семи членов экспедиции.

— В том-то и дело, что пока! По моим представлениям — по чистой случайности. Моя профессиональная специализация — парирование внутренних угроз общественной безопасности. Снятие психологической напряженности, предотвращение террористических актов, саботажа и диверсий. Поскольку потенциально противодействуют мне люди, поведение которых моя служба за долгое время существования научилась прогнозировать, можно надеяться, что я оправдаю возложенные на меня надежды. Но как предугадать действия такого грозного противника, как Перворожденные, я не представляю. Не знаю, например, когда и с какой стороны к нам придет что-то вроде новой энтропийной волны. Могут ли подглядеть козыри Перворожденных прочие члены руководства экспедиции? Глядя на их поступки и слушая их рассуждения, крайне в этом сомневаюсь. Вскрыли три «ядра» и бросились, как малые дети, копаться внутри них. Я понимаю, что интересно. Понимаю, что полезно. Понимаю, что большой вклад в науку. Но мы, в конце концов, не академический институт, а космическая экспедиция, представляющая все человечество. Наше призвание — не мелкие открытия, которые можно спокойно сделать на любой обитаемой планете. Мы должны войти в контакт с Перворожденными. Понять, что представляет из себя Шар как таковой. Понять, наконец, что такое Медуза. Найти еще один, сверхзамаскированный объект Перворожденных — если есть два, почему бы не быть прочим?

Примерно такое же недоумение о работах экспедиции высказывал Алексей Сковородников, вспомнил Ник Улин. А вот о третьих объектах Рональд Грей говорит зря: месяц ищем, хватит уже.

— Возможно, кроме Шара и Медузы в этом районе космоса действительно есть что-то еще. Но мы этого не нашли. Значит, для нас его нет. А на нет — и суда нет, как говорит Сковородников. И не надо нагнетать страхи, чтобы сохранить связь с реальностью. Большинство душевных болезней возникает от чрезмерной мнительности. Я верну вам вашу страшилку в следующем виде. Возможно, это «что-то» сейчас находится на Центральной-2, в штаб-квартире вашего комитета. Ну и что? Пока оно не раскрыто, проще считать, чтобы не сойти с ума, что его нет.

— Напрасно вы доводите мою мысль до абсурда.

— Я лишь ставлю барьер на пути поиска новых и новых мнимых угроз.

— Но ведь я прав! Сегодня утром я в десятый, наверное, раз прогнал описание деятельности нашего капитана, Благова, через стандартные тесты, вот уж более века используемые кадровыми службами Галактического Содружества. Результат — твердый «неуд». Если в следующий полет Гиреева пойдет в чине старшего флотского офицера, то для Благова карьера в Межзвездном Флоте позорно завершена. Впредь он не получит согласия на занятие любой руководящей должности на Флоте.

Ник Улин улыбнулся, чтобы сбить лишнюю горячность собеседника, и сказал:

— Вы не замечаете, что мы говорим о разных вещах? Не понимаю, в чем вы упрекаете меня. Я позволил себе не согласиться с вашей крайне отрицательной оценкой. Но и не восхвалял качество руководства нашей экспедиции — не уверен, что другое начальство управляло бы лучше. А сейчас лишь предостерег вас от поиска черной кошки в темной комнате, когда ее там скорее всего нет.

— Извините, считайте, что я не упоминал о третьих объектах. Не будем отвлекаться. Неужели вы не видите, что Благов не справляется с обязанностями капитана? Вы же первым поняли, что в момент прорыва оболочки «ядра» с пятидесятьюпроцентной вероятностью возникает энтропийная волна. Своевременно предупредили об опасности. Пропустить мимо ушей ваше предупреждение — преступная халатность!

— Во-первых, я квартарец, и оценивать деятельность начальства — не моя стезя. Если мое руководство работает плохо, значит виноваты все, в том числе и я. Неточно информируем. Не горим на работе. Невовремя подсказываем, что необходимо сделать, и так далее. Таково устройство квартарского общества, и я, как народный трибун его, вобрал это простое положение в кровь и в плоть. Во-вторых, когда в первый раз прорывали оболочку «ядра», у меня была, считайте, всего лишь догадка. Подтверждающие расчеты появились позже, когда смогли исследовать свойства квантита в полевых условиях. Числовые значения — те же ваши пятьдесят процентов — определили еще позже. Да и то только в гипотетическом плане. Человек, как говорится, силен задним умом.

— Тем не менее, хороший руководитель на всякий случай эвакуировал бы лаборантов на звездолет.

Ник Улин неопределенно пожал плечами, то ли соглашаясь, то ли выражая сомнение.

Рональд Грей открыл одну из своих бутылочек, налил на донышко бокала какой-то бордовый, обладающий сложным цветочным ароматом напиток, со вкусом отпил глоток. Посидел немного, закатив глаза. Медленно заговорил:

— Я понимаю, что вы хотите сказать. От ошибок, мол, никто не застрахован, а все достижения человеческой мысли по достоинству могут быть оценены спустя долгие годы. Знаком я с подобной философией.

— А разве сие не так? Все фундаментальные открытия и изобретения в ретроспективе кажутся на удивление простыми. Колесо, например, — что может быть проще? Однако, насколько мне известно, в незапамятные времена люди на целом материке не увидели, что у колеса есть не только обод, но и ось. А в результате не догадались, что можно транспортировать тяжести не волоком, а на тележке. Алфавит, что позволяет записывать слова по буквам и выражать мысли практически любой сложности, — разве идея его сложна? Однако через сколько тысячелетий он превратился в доминирующую основу письменности, задавив множество других? Позиционная система записи чисел — единственная, которая позволяет реализовать универсальные арифметические алгоритмы счета. Однако очень даже не сразу она пробила себе дорогу.

— Ваши примеры убедительны… в общефилософском плане. К сожалению, касаются они особых случаев. А в повседневности, возможно, все не так. Давайте опустимся на нашу грешную землю. Приведите, если сможете, пример из нашей, экспедиционной жизни.

Ник Улин почувствовал, что Рональд Грей напрягся. Подкрадывается к своей главной цели разговора?

— Хорошо. Способ преодоления квантитной оболочки, предложенный Алексеем Сковородниковым. Идея — проще некуда. Лежит на поверхности. Многие, как мне известно, сокрушались, что подобная мысль не пришла им в голову.

— А могла прийти?

— Ну конечно! Но не пришла. Не додумались. И я не могу дать никаких гарантий, что смогли бы додуматься. Я также был удивлен, что сам прошел мимо подобной идеи, — Ник Улин посидел, подумал. Потом сказал: — Алексей дал не только идею, а… как бы сказать понятнее вам, без наших, квартарских терминов… он дал клише, пользуясь которым сейчас мы успешно преодолеваем очередные препоны, воздвигнутые хозяевами Шара.

— Поясните, пожалуйста, вашу мысль.

— Он подсказал общий принцип поиска обходных путей. Только благодаря его находке, вероятно, возникло предложение использовать узкочастотные устройства связи со сменой рабочей спектральной полосы сигнала. В иной обстановке, с иной историей общения с Шаром, я полагаю, нам было бы чрезвычайно трудно найти это решение.

— Гм… спорное утверждение.

— Отнюдь. Я озвучиваю лишь следствие общего правила: чтобы увидеть что-то новое, человек должен выбраться из пут привычных представлений. Чтобы прийти к гениальной догадке, он должен вначале создать внутри себя новый образ. Это азбучная истина науки о мышлении. Сковородников дал нам образ — «Перворожденный с малюсеньким щитом».

— Нечто подобное проповедуется в Ордене Третьей Силы. Слышали вы о нем?

— Немного. Мы на Квартаре перемалываем все течения мысли и духовные практики, культивируемые в Содружестве. Насколько мне известно, адепты Ордена научились довольно успешно использовать весьма специфическое психическое состояние человека, называемое атараксией. Это слово появилось в глубокой древности. Встречалось оно вам?

— Что-то припоминаю, но очень смутно.

— Атараксия означает бестревожность. Умиротворенность сознания. Освобождение от догматизма. Установление внутренней тишины, спокойствия. По этому поводу говорили еще как о впадении в нищету духа. К счастью или к сожалению, но последнее выражение не прижилось.

— Почему?

— Вероятно, слово «нищета» чересчур громкое. Да и наполняется, как правило, совсем иным смыслом. По моему мнению, это словосочетание возникло, — улыбнулся Ник Улин, — из того соображения, что все новые мысли, как говорит Яфет, человеку милостиво дарит Некто, притаившийся где-то сзади. Кто из людей ему симпатичен — тому дарится много, кто вызывает антипатию — тому мало что перепадает. Насколько правильно это утверждение, не могу сказать. Но как бы то ни было, чтобы творить, необходимо отвлечься от всех земных забот. Чтобы слышать Шепот Мироздания, нужна внутренняя тишина.

Рональд Грей хмыкнул и после продолжительной паузы сказал:

— Однако оставим высокие материи. Что вы можете сказать об Алексее Федоровиче Сковородникове? Вы с ним много общались.

— Хороший человек. Необычный.

— И это все, что есть у вас сказать?

— Ну почему? О нем я могу говорить много. Начать с того, что у меня вызывает большее удивление, чем его присутствие в экспедиции, сам факт его оживления. По какой причине именно он возвращен к жизни, а не кто-то другой из миллиардов его современников? Да еще вопреки общей логике работ Яшарского института. Насколько мне известно, внесение даже малейших изменений в его производственный план влечет огромные трудности. Многие высокопоставленные ремитцы годами вымаливают включение в кандидаты на оживление своих ближайших умерших родственников. А тут — субъект далекого прошлого. Какую гигантскую работу пришлось проделать, чтобы установить его личностные данные!

— Результаты работы Института восстановления не пропадут. Со временем будут использованы при оживлении современников Сковородникова, а далее — их предшественников.

— Хорошо, не пропадут. Будут затребованы лет эдак… через сто или двести. Или еще позже — через тысячу, принимая во внимание колоссальный объем вычислений и количество кандидатур на воскрешение. Я не об этом. Я удивлен, почему счастливый жребий выпал именно ему. Он, кстати, выдал как-то одну простонародную приговорку, подходящую для образного комментирования моего удивления: просто так и прыщ не вскочит. Иными словами, за казалось бы дикой случайностью всегда стоит какая-то железная закономерность. У следствия не может не быть причины.

Рональд Грей отпил маленький глоток из бокала, погонял напиток во рту, с удовлетворением проглотил.

— Когда первые звездные экспедиции землян уходили в дальний космос для колонизации новых миров, зародился обычай брать с собой сосуд с землей родной планеты. В те времена, знаете ли, космические путешествия были окружены ореолом не только романтики, но и сентиментализма. Доставляли ли такой сосуд на Мериту, сохранившиеся архивы умалчивают. Однако разгребая завалы на главной площади Коранта, столицы сожженной планеты, сотрудники Яшарского института восстановления обнаружили чудом сохранившуюся урну с земной почвой. А внутри, среди случайных камушков и обрывков разложившихся корней земных растений нашли фрагмент человеческого черепа — теменной кости. По этому кусочку и был воскрешен Алексей Сковородников.

— То, что вы рассказали, интересно. Но, тем не менее, мое удивление остается при мне. Мало ли что археологические экспедиции находят каждый день.

— Тут особый случай, привлекший внимание и Месенна, и Лоркаса, и Синина, и прочих руководителей Института восстановления. Во-первых, находка была сделана на Мерите. Во-вторых, фрагмент кости не имел признаков тления.

— Не понял.

— Опуская несущественные детали скажу, что костный фрагмент приобрел такие физико-химические свойства, таким образом насытился солями, что мог бы лежать в земле еще неопределенно долгое время. Я знакомился с результатами специально проведенных исследований на этот счет. В нормальных условиях вероятность превращения человеческих тел или их фрагментов в нетленную органику оценивается как пренебрежимо малая величина. В старину бытовал обычай поклоняться останкам людей, мумифицированным естественным путем. Называть их святыми мощами.

Ник Улин терпеливо ждал продолжения и дождался. После очередного глотка и неспешного смакования напитка Рональд Грей, грустно вздохнув, вновь заговорил:

— Было и третье обстоятельство. ДНК-анализ показал, что фрагмент кости принадлежал человеку, которого можно отнести к предкам тех ремитцев, которых ныне отбирают для обучения магическому искусству. В чем именно заключаются эти особенности, моей службе не совсем понятно…

Слукавил Рональд Грей, и Ник Улин почувствовал это. Но такая ложь простительна. Даже в приватных разговорах один-на-один функционерам КЗЧ вменялось в обязанность заверять, что все, касающееся сущности магов и источников их сверхчеловеческих способностей, для них табу.

— В общем, нельзя было не среагировать на столько удивительных случайностей и не начать работы по воскрешению Сковородникова, ломая прежние планы. Причем решающим, по моим скромным умозаключениям, оказалось последнее обстоятельство — схожесть ДНК найденных останков с ремитскими.

Сказанное требовало обдумывания, и Рональд Грей сделал соответствующую паузу. Ник Улин знал, что меритские маги придавали огромную важность сотрудничеству с людьми, обладающими генетическими особенностями ремитцев. В Галактическом Содружестве таковых не было найдено более ни у кого. А тут, оказывается, у них под боком лежало то, что они давно искали… Такие находки не могут быть случайными!

— В наше время появились инструменты, позволяющие устанавливать историю любых предметов. Вы не пробовали проследить, как попали останки Сковородникова на Мериту? — спросил он.

— Пытались. Использовали самые совершенные Таблицы Месенна-Корева. Но безрезультатно. Сказывается влияние Меритской войны — искажаются все слабые причинно-следственные связи.

— Как же Яшарский институт восстановил личностные данные Алексея?

— У них свои технологии. Нам они неведомы.

На сей раз Рональд Грей не слукавил. Действительно маги не выкладывали в общегалактический Информаторий используемые ими технологии оживления, а те отрывочные сведения о них, что случайно просачивались, могли свести с ума любого своей несуразностью.

— Вы заставляете меня поверить, что мы живем в невероятном мире, — сказал Ник Улин. — Готов биться об заклад, что вы сможете удивить меня и описанием, каким образом Алексей был включен в состав экспедиции.

— Здесь ничего удивительного нет. По его просьбе.

Ник Улин не удержался — хмыкнул.

— Он мне признался, что его желание поучаствовать в каком-либо межзвездном полете было не более чем благим намерением. Узнав, что ему забронировано место в нашей экспедиции, он хотел отказаться, но не сделал этого из чувства приличия. Вы пытаетесь меня убедить, что такие случаи обыкновенны?

— Ну, откровенно говоря, не совсем обыкновенны. Насколько мне известно, в центральных органах Содружества царила тревога по поводу успеха экспедиции, и они пытались максимально усилить наш научный потенциал. Подбором кадров занимался лично Радован, глава Федеральной административной академии и по совместительству — председатель Высшей аттестационной комиссии Содружества. Он-то всеми силами и проталкивал, пользуясь появившейся возможностью, кандидатуру Сковородникова. Мол, его жизненный опыт и таланты скачкообразно повышают потенциал экспедиции. Про Яфета, кстати, он говорил примерно так же.

— А ваша служба?

— А мы, — вздохнул Рональд Грей, — не имея рычагов давления на Радована, сделали единственное, что было в наших силах, — позаботились о безопасности наиболее важных членов экспедиции. Я несу персональную ответственность за жизнь и Сковородникова, и Яфета.

Он не сказал «и за жизнь квартарского трибуна», но интонация допускала такое продолжение фразы.

— То, что вы мне рассказали, по-настоящему интересно, — сказал Ник Улин, — и логично дополняет мое восприятие Алексея. В самом деле он весьма необычная личность, как я вначале сказал. В нем чувствуется огромный потенциал. Единственный из членов экспедиции, кто победил Яфета в тренировочном поединке. Прирожденный лидер. Обратите внимание: не только Яфет, но почти все элеонорцы сейчас обильно вставляют в свою речь сковородниковские словесные обороты. За короткое время он почти полностью адаптировался к теперешним, абсолютно новым для себя условиям жизни.

— Лестная характеристика. А если еще учесть, что дает ее квартарский трибун…

— Поверьте: ничего личного.

— Адаптировался, говорите?

— Да. В последние дни он погрузился в учебу и растет прямо на глазах. Схватывает новые знания просто налету. Набрав необходимой практики, скоро он ничем не будет отличаться от своих сверстников по реальному биологическому возрасту.

— Очень хорошо, — Рональд Грей посидел, подумал и с явной настороженностью продолжил: — Мне представляется, что в последнее время среди теоретиков экспедиции возникло какое-то напряжение, косвенно связанное со Сковородниковым. Однако их сленга я не понимаю. Не объясните простым, человеческим языком, в чем дело?

С тяжелым вздохом Ник Улин сказал:

— В чем дело, я еще не готов сказать — все зависит от того, к каким выводам в конце концов придут теоретики, какой выход из замаячившегося тупика предложат. Однако можете считать, что Радован оказался прав, настаивая на включении в состав экспедиции Алексея. Несмотря на полное отсутствие знаний в области квантовой физики, он первым обратил внимание, что обнаруженное внутри «ядер» вырождение квантово-когерентных кластеров противоречит современной науке.

— Мало ли что противоречит…

— Смотря что и как. Смириться с данным случаем много тяжелее, чем с существованием энтропийной волны, — там хоть можно сослаться на сложность сопутствующих процессов. Придумать невероятные, чисто умозрительные модели. А здесь мы сходу упираемся в основные постулаты квантовой науки. Один из них гласит: сумма вероятностей состояний каждой квантовой частицы должна строго равняться единице, что эквивалентно утверждению о том, что любой материальный предмет либо существует, либо нет, и пребывать в каком-то третьем, полупроявленном состоянии не может. Не может он существовать наполовину, на треть, на четвертушку, и так далее.

— Поясните, пожалуйста.

— Обнаруженное нами исключение части квантовых кластеров без изменения всех прочих физических параметров означает, что материальные предметы внутри «ядра» становятся… менее реальными на ту долю квантовых состояний, которая схлопнулась. В боро-углеродном мире, благодаря нашей бурной деятельности в нем, мы уже наблюдаем множество проявлений сего явления: замедлились многие физико-химические реакции, снизилась прочность местных материалов… Макуайр дал образную и точную общую характеристику: внутренняя материя первого из вскрытых нами «ядер» состарилась.

— Гм… состарилась… это нам чем-то угрожает?

— Физически — вряд ли. В духовном смысле — грозит очередным научным кризисом.

— Ну, такие кризисы мы переживем.

— Вы давеча приводили пример маятника Фуко, правильное объяснение поведения которого приводит к тому, что та незыблемая, казалась бы, твердь под ногами — родная матушка-земля — начинает вращаться. Можно «забыть» про этот казус и продолжать жить как ни в чем не бывало. Голова не кружится — и ладно. Но когда вы будете знать, что каждый выпитый вами стакан воды материален, скажем, всего процентов на десять, вы также сохраните олимпийское спокойствие?

После длинной паузы Рональд Грей сказал:

— В закрытом докладе Яшарского института упомянуто, что в порядке эксперимента мозг Алексея Сковородникова был модифицирован. В пределах разумного, конечно.

— Как это — в пределах разумного? В нарушение Билля человека? И ваша служба промолчала?

— Проведенная юридическая экспертиза не выявила нарушений действующего законодательства. Установленные запреты на апгрейд, на искусственное повышение физических и интеллектуальных способностей касаются наших современников. Сковородников же тогда представлял собой… ну, несколько живых клеток более чем двухтысячелетнего возраста.

— Что конкретно с ним было сделано?

— Ну… мне трудно сказать. Ничего особенного. Монстра из него не сотворили. Улучшили память, устранили возрастные деградационные изменения, добавили кластеры свободных нейронов в некоторые участки мозга… Работами руководил лично маг Марий. Были использованы результаты исследований, полученные при выполнении какого-то сверхзакрытого проекта магов, касающегося ремитцев.

— С огнем играют товарищи. А вы им потворствуете.

Рональд Грей горестно вздохнул:

— В любом случае его нельзя было оживлять без основательных исправлений исходного материала.

— Не понял.

— Он продукт своей эпохи. Тело сильно изношено, с варварски залеченными повреждениями, набитое всякой отравой. На уровне психологии — тьма вредных привычек. Никотиновая и в какой-то степени алкогольная зависимости…

— В дурных наклонностях он не замечен.

— Потому что организм очищен от вредных веществ, чтобы не возникало влечения, и повышены психологические барьеры. Вы ему, пожалуйста, не напоминайте о былом, нездоровом образе жизни.

— Хорошо, не буду.

— В общем, при его воскрешении все равно требовались некие исправления. Так почему бы не совместить необходимое с полезным?

— Полезное — это искусственное наращивание раздела мозга, ответственного за паранормальные способности?

— Ну… не знаю.

Чувствовалось, что Рональд Грей опять что-то скрывает. Ник Улин выказал свое неодобрение долгим разглядыванием носков его ботинок.

Поежившись, Рональд Грей задал свой главный вопрос:

— Алексей Федорович Сковородников подал заявку на агентурную работу среди консов. Как вы думаете, справится он с такой задачей? Прежде чем ответить, подумайте. Вопрос официальный. Я обращаюсь к вам не только как к его старшему товарищу, но и как к ответственному общественному деятелю Галактического Содружества. Ваше мнение, возможно, будет решающим.

Долгих раздумий Нику Улину не понадобилось:

— Я считаю, что кандидатура Алексея на засылку в общество консов наилучшая среди всех членов экспедиции.

— Во как? Даже лучше вашей?

Была ли крупица ехидства в словах Рональда Грея, Ник Улин не уловил.

— Никогда не давать себе никаких характеристик — одно из общих правил квартарского общежития. Про себя трудно судить объективно и непредвзято.

— Понятно. Ваш ответ принят и запротоколирован должным образом.

— Все, я могу идти?

— Да-да, не смею вас больше задерживать.

Ник Улин встал, намереваясь выйти. Поднявшись вслед за ним, Рональд Грей, легко придержав квартарца за рукав, сказал:

— Пользуясь представившемся мне случаем, хочу удовлетворить личное любопытство. Скажите, пожалуйста, почему вы здесь? Вы же сами предостерегали от любых новых контактов с Перворожденными, и вдруг — ходатайство о включении вас в состав экспедиции. Почему вы, народный трибун Квартара, добровольно решили подвергнуть свою жизнь опасности? Чем важно для вас исследование Шара? Что вы пытаетесь в нем найти?

— В нескольких словах не объяснишь, — со вздохом ответил Ник Улин. — Считайте, что я немного сошел с ума в поисках субстанции разума.

— Субстанции? Разума?

— Да, той таинственной субстанции, которая позволяет нам, человекам, относить себя к разумным существам. Качественно отличаться от механизмов любой мощности и сложности. Издревле думающих людей гложет вопрос, каким образом и за счет чего мы творим новые мысли. За все время существования нашей цивилизации в решении его мы не продвинулись ни на йоту. Даже появление хол не внесло ясности.

— Так уж важно знать, за счет чего? Можем придумывать что-то новое, и хорошо.

— Очень важно! Хотя бы для того, чтобы отсечь множество спекуляций и домыслов на эту тему. Некие горячие головы, например, додумались до утверждения, что люди рождаются двух сортов. Одни — творцы, другие — пустышки, марионетки каких-то надмировых сил. Всю жизнь они управляются кем-то извне, но при этом, как правило, внешне вполне успешны, мудрые в быту, умеющие строить долгосрочные планы… по подсказанным лекалам. Общество холов, кстати, жестко разделено на две неравноправные касты.

Рональд Грей то ли недоуменно, то ли осуждающе покачал головой и молча проводил Ника Улина до выхода из каюты.

Не спеша возвращаясь к себе, Ник Улин размышлял о состоявшемся разговоре. Все-таки удивительно неприметный человек Рональд Грей. Действительно — Серый. И, наверное, не зря установил в своей каюте такую необычную иллюзию. Представление себя на вершине горы постоянно напоминает ему об одиночестве. О том, что он один несет всю ответственность за принимаемые им решения. Не каждый согласится нести подобный крест.

Свободное время выпало только на поздний вечер следующего дня, и Ник Улин смог заняться решением предложенной ему загадки.

Первым делом он тщательно проверил слова Рональда Грея.

Убедился, что физические данные всех астронавтов за исключением Яфета не позволяли преодолеть порог упругости обшивки жилых помещений. Вычислил, какой рост должен был быть у человекоподобного существа, чтобы оставить такие следы от ударов кулаками.

Максимально сузил период времени, когда появились загадочные следы. Проверил, что Яфет действительно ни разу не появлялся в том коридоре.

Вывод следовал один: некто или нечто извне проникло в жилой отсек звездолета. Однако надзорные автоматизированные системы не выдали обязательного в подобных случаях сообщения.

С особым тщанием проверил, что никто из руководства экспедиции не контактировал ни с одним посетителем, не зарегистрированным компьютерными системами управления.

Произошедшее было вопиющим нарушением одного из самых незыблемых правил Межзвездного Флота.

Все ключевые компьютерные программы, используемые системами управления звездолета, были квартарского изготовления. Как ответственный общественный деятель Квартара, Ник Улин знал некоторые рабочие коды, позволяющие снимать пароли, преодолевать прочие искусственно воздвигнутые административные преграды и добираться до исходных, скрытых от человека машинных файлов. Воспользовавшись своими знаниями, он потратил ночь, просматривая миллионы непонятных непосвященному последовательностей чисел. Удостоверился: неизвестный посетитель тщательно затер данные о своем пребывании на звездолете. Остались только косвенные следы, устранить которые, вероятно, можно только в случае физического уничтожения главного компьютера «Элеоноры».

Утром, когда начал просыпаться исследовательский состав экспедиции и оживились общие информационные экраны звездолета, он предался тяжелым размышлениям.

Кем мог быть загадочный посетитель?

Кем-то совсем чужим, никому не известным?

В Содружестве на всех, пожалуй, уровнях, от бытового до высшего руководящего, существовало много страшилок о невидимой длани инородного Разума, вмешивающегося в человеческие дела. Ник Улин отмел эту гипотезу как несерьезную. Чтобы так мастерски заметать следы, требовалось отличное знание человеческой психологии, малейших нюансов жизни звездолета. Чужому это не под силу.

Может, посетителем был программист высочайшей квалификации, изучивший квартарские программы вдоль и поперек? Ник Улин вспомнил, сколько усилий ему стоил просмотр архивных файлов и решил: одних знаний мало, нужна еще и дьявольская быстрота работы с компьютерными терминалами. Никакому человеку это не под силу.

Следовательно, на звездолете побывал маг. Им, магам, говорят, все под силу. Наверное, могут они обращаться с компьютерными базами данных быстрее, чем сам компьютер. Могут брать под непосредственный контроль цифровую систему управления любой сложности, кто их знает… Вспомнилось старое предположение Вэра Корева о том, что в трудные для меритской общины времена маг Моар будто бы захватил один из колонизационных звездолетов Содружества.

Пожалуй, решил Ник Улин, можно даже сказать, кто именно посетил «Элеонору»: герцогиня Лусонская — ее изображение угадывалось на одном испорченном видеофайле… Впрочем, это могло быть и обыкновенным компьютерным мусором, случайно оставшимся с давних времен.

Долг астронавта требовал немедленно доложить Рональду Грею о результатах ночных бдений. Ник Улин, однако, не стал делать этого. Несовершенство управляющих программ звездолета бросало тень на престиж их разработчиков. То есть на Квартар.

Он решил, что перед тем, как сообщить сделанные выводы КЗЧ, он еще раз проверит свои выкладки по завершению экспедиции. Сначала надо обсудить случившееся с Высоким трибуналом Квартара, и только после этого можно будет выходить с сенсационным заявлением о необходимости доработки программного обеспечения систем управления кораблей Межзвездного Флота.

Доклад Ника Улина так и не дошел до Комитета Защиты Человечества.

Амад

С трудом прорвав черную мембрану выходного люка, обдавшую его колючей волной озона, Алексей Сковородников ступил на поверхность Консервы. Отошел на пару шагов и глубоко вдохнул, пробуя воздух. Можно дышать. Еле заметно пахнет прелостью и хвоей. Вроде бы так и положено пахнуть старому земному лесу. Птички гомонят, насекомые жужжат. Температура, как и показывали бортовые датчики лита, вполне комфортная — двадцать четыре градуса. Еле заметный ветерок. Лепота, одним словом.

Направление, куда следовало идти, он запомнил ориентируясь по бортовым приборам лита. Свет от местного небесного светильника должен бить ему чуть-чуть в сторону левого глаза. Впрочем, если приглядеться к местности, заплутать невозможно — иди в низину, и рано или поздно придешь в Урем.

Что, в путь? Как бы половчее идти-то, минуя буреломы и непролазные овраги?

Всюду, где живет человек, появляются тропинки. Алексей проследил взглядом еле приметную стежку, вздохнул и пошел по ней. Обогнул высоченное дерево, проломился через кустарник. Обернувшись через несколько шагов, за разлапистыми еловыми ветками не увидел лита, доставившего его на поверхность Консервы.

Наконец-то он один.

Бурные многочасовые споры о снаряжении завершились выдачей ему ножа из витасплавов в специальных ножнах, снабженных анализатором-аптечкой с многоразовым шприцем, за щекой закрепили миниатюрный приемо-передатчик. Все остальное было имитацией примитивных местных изделий — плащ с капюшоном из толстой грязно-серой, вероятно льняной ткани, нижняя сорочка до колен и грубые сандалии. Плащ опоясывался длинной грубой веревкой, на ней болтался, закрепленный через отверстие в ручке, вместительный деревянный ковш. Все, более ничего паломнику не положено было иметь.

Нож был также не обязательным элементом местной экипировки. Тем более нож из витасплавов. Поэтому кнопочка, при нажатии на которую он переводился в рабочий режим, имела дополнительный ход — при дальнейшем нажатии нож вместе с ножнами превращался в труху. Данное техническое решение вызвало большие споры: если нож будет обнаружен консами и признан неуместным, да еще на их глазах рассыплется в прах — не вызовет ли это вполне обоснованные подозрения?

Впрочем, почти у каждого исследованного паломника было с собой что-то лишнее, не подобающее ему или даже запрещенное. Данное обстоятельство было признано еще одним свидетельством того, что человек, где бы он ни находился и что бы ни делал, — слабое духом и сентиментальное существо.

Приемо-передатчик закреплен был надежно, но все ж при необходимости его можно было сковырнуть языком и выплюнуть. То страховка на случай, если микроэлектроника перегреется от квантово-когерентного отталкивания.

Понять, достаточно ли имущества ему дали, можно будет только опытным путем.

Да, еще одно важное обстоятельство: он накормлен на несколько дней. В первое время, пока будет осваиваться в непривычной обстановке и добираться до Кащеевки, чувство голода не будет ему досаждать.

Кащеевка — это большое поселение на берегу реки, промежуточная цель его похода. Происхождение, этимология этого названия была не ясна. Со всей очевидностью родилось оно не от земного сказочного персонажа «Кащей» и, вероятно, не от худобы первых жителей поселка. Слов с корнем «кащ», «кас» или «каш» в составленном на «Элеоноре» словаре языка консов вообще не было. Слабая зависимость топонимики от ландшафтных особенностей, по мнению дипломированных лингвистов экспедиции, являлась весомым возражением гипотезы Яфета об искусственности языка консов.

Тропинку перегородило упавшее сухое дерево. Ствол повис на крепких еще ветвях на уровне живота — неудобно ни перелезать, ни подлезать. Обходя его, Алексей внимательно изучил корневище, образовавшуюся яму и мусор на ее дне. Растер в руках комок земли, понюхал. Пахнуло чем-то до боли знакомым. Мелькнуло шальное: а не вернули ли его в прошлое, в родные края?

Дернулся передатчик, и в голове возник голос Лидочки:

— Леша, как дела?

Алексей сконфузился. По инструкции, которую его заставили выучить наизусть, требовались периодические доклады диспетчеру. Первый из них должен был последовать в течение пяти минут после высадки. Он нарушил предписания. Плохая примета начинать миссию таким вот образом. Вспомнив отработанные в нудных тренировках навыки, послал мысленную скороговорку:

— Все в порядке. По первым впечатлениям — обычный земной лес. Конец связи.

Ресурс аппаратуры ограничен. Следовало минимизировать и продолжительность разговоров, и количество включений передатчика.

Так, что еще он забыл сделать? Надо вырезать себе посох! Все паломники ходили с увесистыми палками примерно со свой рост.

Подобрав подходящее дерево — по всей видимости, местной разновидности дуба — Алексей вырезал посох. Для удобства на нужной высоте оставил опору для руки. Нож резал дерево практически без сопротивления. Хорошее подспорье в его путешествии.

Как типичный городской житель, Алексей Сковородников мало что видел вокруг, а запоминал и того меньше. Все ему было на один лад. Растительность — она растительность и есть, что с нее возьмешь? Порывшись в памяти, мог бы, наверное, с большим трудом назвать породу некоторых деревьев. На ходу же все они сливались в нечто усредненное, неопределенное. Трава, кустарник? — ничего интересного, лишь досадные препятствия.

Если б спросили его, мог бы сказать, что лес не ухожен. Тропинка петляла между пятнами густо растущих деревьев, прикрытых прущим вверх мелколесьем, и пройти меж них не было никакой возможности. То тут, то там путь перегораживали мертвые деревья, для обхода которых приходилось продираться через колючий кустарник. Травинки, обламываясь, застревали в сандалиях, и периодически приходилось их выдергивать.

Мог бы сказать, что живности всякой в лесу хватало. Ни на минуту не смолкало навязчивое жужжание насекомых, раздавались птичьи трели. Иногда слышался стук дятла. Несколько раз прямо из-под ног проявлялись зайцы, улепетывающие со всех сил. Шарахнулась в сторону стайка забавных зверушек, напоминавших миниатюрных земных свиней. Или, скорее, тапиров. Треск и качание ветвей деревьев на удалении выдавали присутствие более представительных животных.

Постепенно он втянулся в ходьбу. Ощущение времени исчезло, и Алексей Сковородников не понял, через сколько часов после высадки увидел человека. Тот ничком лежал в густой высокой траве, раскинув руки. Тощий самодельный рюкзак — мешок, перевязанный тесемкой, образующей лямки, — придавил ему голову.

Подойдя вплотную, Алексей Сковородников присел на корточки, разглядывая находку. Такой же, как у него, плащ с капюшоном. Деревянные сандалии, одна из которых привязана к лодыжке веревкой, вторая — пучком травы. Плащ задран до колен, оголенные места рук и ног покрыты густым слоем грязи и чем-то темно красным. Длинные черные волосы свалялись в клобуки.

Поначалу показалось, что абориген мертв — ну кто ж будет спать в такой неудобной позе да посреди дня? — потом Алексей уловил дыхание. Не все, значит, потеряно. Осторожно выпростав руки незнакомца из лямок рюкзака, перевернул.

Вот в чем дело! Спереди плащ был истерзан чуть ли не до пояса. Ноги покрыты многочисленными порезами, на правом бедре, вспухшем и почерневшем, зияла жуткая рваная рана. Алексея Сковородникова передернуло от представления, какую боль испытывал несчастный. Как это его угораздило? Губы посинели, лицо и шея в подозрительных пятнах. Заражение крови?

Отодвинувшись в сторону, Алексей Сковородников вызвал Лиду. Сообщил о находке и предупредил, что намерен выручить аборигена из беды. Его решение получило всеобщее одобрение. Рональд Грей, вмешавшись, принялся объяснять, какая это удача — получить благодарного за помощь местного жителя. К тому ж, судя по одеянию, обнаруженный человек паломник. Нежданный товарищ. Общение с ним один на один даст бесценный опыт, который позволит смягчить вхождение в чужую общественную среду. У него можно будет выведать… Алексей Сковородников прервал поток банальностей.

Воспользовавшись тем, что пострадавший находился без сознания, сбегал к ручью, струившемуся в нескольких шагах. Набрал в ковш воды. Отрезал кусок плаща и, смачивая его, обтер бедро аборигена, отворачивая глаза, когда невмоготу становилось смотреть на рану. Обкорнал нижний край своей нижней сорочки и получившимся бинтом с грехом пополам перетянул бедро. Активировал аптечку в ножнах и сделал два укола. Чуть выше раны и в шею, общеукрепляющий. Последний штришок — подложил под голову аборигена рюкзак. Лежи, голубчик, выздоравливай.

Несколько раз его вызывали на связь — Алексей Сковородников без лицемерных ахов отключал передатчик. Что делать, он знал и без указаний сверху.

Будем надеяться, что земное лекарство подействует и абориген оклемается. Однако с такой ногой он не ходок. Ожидать, когда рана перестанет его беспокоить, бесперспективно — не ясно, сколько дней это займет. А очередной караван паломников вроде бы должен выступить на днях. Сидя на месте, они не успеют примкнуть к нему. Не далее, чем в километре отсюда, должна быть река, ниже по течению которой стоит Кащеевка. Вот и выход: сделать лодку, дотащить раненого до нее и доплыть до места сбора каравана. В любом случае плыть лучше, чем продираться по лесу. Остается реализовать принятое решение правильной последовательностью действий.

Для облегчения знакомства желательно быть рядом, когда абориген очнется. Поэтому сейчас надолго отлучаться нельзя. Разведывательный поход к реке придется отложить. Ладно, займемся приготовлением пищи насущной для укрепления сил выздоравливающего. Надо напоить его чем-нибудь горячим. Жаль, что нет котелка, не в чем вскипятить воду. Придется испытать на практике вычитанный в далеком детстве способ — подогревание воды горячими камнями.

Алексей Сковородников обследовал каменистый участок русла ручья. Нашел подходящий валун у самого среза воды. Вырезал в нем впадину литров на десять — нож резал твердый камень с такой же легкостью, как и дерево. Набрал камней для ложа костра и для нагрева. Стаскивая в одно место сушняк, пригляделся к окружающей растительности с точки зрения потребителя. Новый взгляд открыл неисчерпаемые лесные богатства — дикую смородину и малину, орешник, яблони и груши, приятно пахнущие травы. Одна из них очень напоминала земной иван-чай.

Он не знал, сколько потребуется нагревать камни, и потому расстарался от души, накромсал гору заготовок для костра. Сложил из самых сухих веточек пирамидку. Разжег, надавив на них плашмя лезвием ножа. Под слабым ветерком костер быстро набрал силу. Между подбрасыванием в него новых порций сушняка Алексей Сковородников срезал здоровое деревце и смастерил необходимые орудия — длинную кочергу и ухваты для камней. На три четверти залил водой сделанную в валуне емкость.

Периодически интересовался состоянием больного. Тот все не приходил в сознание. Однако прежнее лихорадочное состояние его вроде бы сменилось здоровым сном. Раны подсыхали прямо на глазах. Щеки порозовели. Изредка слышалось похрапывание.

Скрашивая томительное ожидание, Алексей Сковородников принялся мастерить лук, используя для тетивы несколько нитей, вытянутых из веревки. Непростую задачу поставило изготовление стрел — не было под рукой ни наконечников, ни чего-либо подходящего для оперения. Он исхитрился вырезать стрелы в виде двух конусов: короткого, имитирующего острие, и длинного, с прямой серединой и расширяющегося в конце. Опробовать не стал. Решил, что приноровится, когда придет время применить оружие по назначению.

Очнулся абориген, когда терпение у Алексея Сковородникова почти исчерпалось. Рывком сел. Вскрикнул, схватившись за больную ногу, и изошелся в кашле. Затем его вытошнило. Алексей Сковородников принес ему холодной воды из ручья, напоил. Отдышавшись, абориген произнес необходимое:

— Слава Создателю!

— Вечная слава!

Интересные ощущения, подумал Алексей Сковородников. Его, конечно, заставили выучить язык консов в совершенстве. Точнее, в той степени, в которой его восприняли корабельные лингвисты. Однако Рональд Грей настоял, чтобы «во избежание» поставили еще и стойкий пси-блок. И сейчас у него в голове промелькнуло положенное «слава», а выговорилось нечто вроде «осанёво», причем с ударением не на ё, а на первое о. Да, не будет, видать, у него проблем с разговорной речью. Главное — знать, что сказать. Подсознание само заменит привычные слова на местные.

Абориген долго с подозрением разглядывал свои раны. Попробовал пошевелить ногой и страдальчески скривился. Но невольные стоны сдержать сумел.

— Кто ты, — спросил Алексей Сковородников и по наитию добавил: — путник?

— До того, как я встал на Путь к Создателю, меня звали Амад и был я поэтом в Хрусте. А ты? Кем был ты, путник?

Правильно, стало быть, я прилепил обращение, подумал Алексей Сковородников.

— Смотрителем вершин в Магоре. Звали меня Алек.

— Магоре… Магоре… это у самого края мира?

— Да, за Перевалом Абара. В ясную погоду из нашего села видна Граница. Мы крайние. За нами никто не живет.

— Смотритель, значит… Воистину наступают последние дни, коли даже смотрителей отправляют в Путь… Правда, если имя смотрителя начинается на «а», и он вполне взрослый человек, то, может быть, последние дни уже прошли, а мы и не заметили…

Так, где-то допущена неточность. Что-то экспедиционные умники не учли. Профессию ему подобрали по принципу минимума обязанностей. Смотрители вершин в Магоре по сути были своеобразными метеорологами и, по мнению большинства астронавтов, вообще ничего не делали — единственной их заботой было смотреть по сторонам и предупреждать односельчан об изменении погоды. Может, этих смотрителей редко отбирали в паломники? Надо бы уточнить. А имя… хотел он назваться Олеком, да в последний момент решил все же приблизить звучание вымышленного имени к своему собственному. Зря, видать. Скорее всего, буква, с которой начинается имя, означает еще и общественный статус обладателя. Ладно, будем считать, что погрешность допустимая. Все возможно в этом мире. Откуда Амаду знать, как ранжируются по важности профессии в Магоре? Или все же переиначить свое имя? Не ясно, правда, как это сейчас сделать.

— Как ты дошел до жизни такой? — спросил Алексей. Главным образом для того, чтобы направить мысли Амада в другое русло. — Еле живой ведь. Я думал: все, не жилец ты.

— Ах, по глупости своей, — абориген невольно махнул рукой и принялся сбивчиво рассказывать.

Оказывается, он решил спрямить путь и пошел вдоль Змеиного ручья — запомним, подумал Алексей Сковородников: ручей называют Змеиным. Торопился, так как подзадержался с выходом — перед этим в Лоскаве, в котором останавливался, играли свадьбу. Он пел свои баллады и пил пиво. На следующий день спал почти до полудня. Чтобы наверстать время, шел всю ночь. Под утро наступил на гадюку. Она укусила его два раза в правую ногу. Пока отбивался от нее, потерял посох. Побежал и, как назло, влетел в шакалье логово. Обычно эти сумеречные животные, поджав хвост, убегают от человека. Но тут особый случай — шакалиха заподозрила, что покусились на ее детенышей. А зубы у нее оказались острыми, злобы — хоть отбавляй. Она нанесла ему несколько тяжелых ран. Вновь пострадала в основном правая нога. Еле живой, истекающий кровью, с сильной болью в многострадальной ноге, задыхающийся, Амад, оставшись один, потерял сознание.

— Я полагал, что уже не очнусь, и путь мой закончится, едва начавшись, — сказал он. — Что ты сделал с моими ранами?

— Обтер.

— Чем? Что за чудодейственное средство?

— Да так… — замялся Алексей Сковородников. Не рассказывать же аборигену про свою аптечку. — Я знаю некоторые лечебные травы.

— Травы… Не зря говорят, что вы, жители окраин мира, сплошь колдуны. Гадючий яд ты тоже выдавил своими травами? Он причиняет не только боль, но и удушает. Я же дышу сейчас вполне свободно.

— И яд тоже, — твердо ответил Алексей Сковородников, преодолевая сильное внутренне сопротивление. Врать — так до конца.

— Не покажешь, что за травы? Я бы записал рецепт. Моим односельчанам, я думаю, эти знания были бы полезны.

— Не могу. Мне в дорогу дали только одну порцию. Всю использовал.

— Ну что ж… Не судьба, видно. Да и с какой это стати я в теперешнем своем положении буду заботиться о людях? Пусть живут, как их ведет Создатель. А для меня остался только Путь.

— Тебе надо подкрепиться. Выпить что-нибудь горячее, чтобы быстрее очистить организм от яда.

— Надо, да не судьба ведь…

— Что ты все заладил про судьбу? Я нашел тут удобный камень, разжег костер, насобирал всякой всячины. Сейчас приготовлю тебе напиток богов.

Алексей Сковородников спохватился, что перевод на язык консов слова «богов» какой-то кривой, но было поздно. Вылетевшее не воротишь. Амад, дернувшись, пробормотал что-то вроде «нельзя так еретически» и замолк. Повело его, видимо. Последних сил лишился.

Да, надо следить за языком. Не надеяться на надежность установленных психических барьеров. Сказать можно понятно, но больно задеть аборигенов. Для них упоминание Создателя во множественном лице — злостная ересь.

Горячие камни, брошенные в вырезанную в камне впадину, вызвали бурные выбросы перегретой воды и пара. Пока Алексей Сковородников смог добиться спокойного кипения в сделанной емкости, несколько раз пришлось подливать в нее новые порции воды, менять раскаленные камни. Надежно проварил собранную смесь листьев, плодов и трав. Зачерпнув полный ковш ароматного напитка, поохлаждал несколько минут и поднес Амаду. Аборигена пришлось буквально расталкивать, побуждая к жизни. С трудом выпив первый ковш, он, однако, попросил второй. А потом вновь завалился набок, мгновенно заснув чуть ли не в сидячем положении.

Близилась ночь, и Алексей Сковородников не стал предпринимать решительных действий. Напился сам. Пособирал еще хворосту для костра. Обстоятельно, чуть ли не целый час, пообщался с диспетчерами. На далекой «Элеоноре» порадовались его успехам, одобрили план на завтра. Можно было бы еще обсуждать особенности миропонимания консов — он уже не чувствовал за спиной надежного тыла. Не знал, где в очередной раз споткнется. Однако передатчик начал нагреваться. Пришлось прервать связь.

Стемнело решительно, буквально за полчаса. Только что на противоположной стороне ручья можно было разглядеть у деревьев все веточки, а сейчас они слились в единую колышущуюся стену. Сгладились и неровности на почве. Тишина опустилась пронзительная, мертвая, что пеленает человека получше любых пут.

Алексей Сковородников знал, что ночные температуры в Консерве мало отличаются от дневных, и потому не беспокоился за Амада — не замерзнет. Поверхность земли фактически не охлаждается, можно лежать на ней сколько угодно, не рискуя простудиться.

В тишине почувствовалось внутреннее возбуждение. Спать не хотелось. Пристроившись невдалеке от костра, Алексей Сковородников приготовился переждать темные часы в полудреме.

Ему было о чем подумать. Опять перебрал в памяти короткий разговор с Амадом, пытаясь вжиться в его мысли, прочувствовать эмоции. Кропотливое это дело. Потом мысли его настроились на грустный лад — на то, что без изделий, порожденных цивилизацией, человеку не сделать ни шагу. Разве мог бы он помочь Амаду, не имея мощных лекарств? Мог бы разжечь костер, нагреть воды? Да и как ни крути, без одежды они все равно подмерзли бы ночью… Ник Улин как-то сказал, что носитель человеческого разума только один — все общество в целом, а каждый отдельный человечек — что муравей в муравейнике. Ничего не может, ничего не знает, ничего не стоит. Нуль без палочки.

Незаметно для себя он, вероятно, вздремнул, ибо ночные звуки пришли к нему неожиданно. Шуршание, топанье, треск, хлопанье, колыхание, уханье, дальние пронзительные крики — все это родилось внезапно и уже не распадалось на отдельные составляющие.

И так же внезапно ночные звуки исчезли перед рассветом.

Как бы то ни было, но встал Алексей отдохнувшим. Ополоснул в ручье руки, пару пригоршней воды бросил в лицо — вот и все умывание. Зарядку, сколько себя помнил, он всю жизнь делал только по принуждению. Поэтому обошелся без нее. Бодро принялся хозяйничать и переделал массу дел, пока не проснулся Амад.

Очнувшись от глубокого сна, абориген рывком сел, внимательно осмотрел себя и только после этого обратился к Алексею:

— Доброго пути, Алек.

— Доброго пути, Амад. Только зовут меня не Алек, а О-л-е-к. Мы, магорчане, звук «о» бережем для переговоров на больших расстояниях в горах. А в быту акаем. Вчера ты неверно воспринял мое имя.

Амад был обескуражен. Тем не менее послушно сказал:

— Доброго пути, Олек.

— Ты можешь добраться до ручья? Помочь тебе?

— Попробую.

С трудом, охая и ахая, но мог перемещаться Амад. Почти самостоятельно. Алексей Сковородников помог ему добраться до ложа, сооруженного за утро. С него абориген, вооружившись длинными корявыми ветками, мог дотянуться до кучи хвороста, чтоб поддерживать костер, и до чаши с кипящим напитком. Не забыл Алексей вырезать для Амада и посох.

Отвернувшись на мгновение за какой-то хозяйственной мелочью, наткнулся на вытаращенные глаза аборигена.

— Это что? — спросил он, проводя пальцем по кромке вырезанного в камне углубления для кипячения воды. — Ты нашел такой камень? Или вырезал его?

Вот что значит, недостаток интеллекта! Никто, даже Ник Улин, даже Рональд Грей, чьей профессией было готовить тайных агентов, не обратил внимание, что местными инструментами не сделать с камнем ничего подобного.

— Посох ты тоже успел вырезать, пока я спал? И кочергу? И набрал такое обилие хвороста? — продолжал то ли восхищаться, то ли недоумевать Амад.

— Тут до нас кто-то останавливался, — сказал Алексей Сковородников первое, что пришло в голову. — Я воспользовался их заготовками.

Вроде бы Амад воспринял объяснение, успокоился немного. Однако замкнулся в себе, и, как ни пытался Алексей Сковородников его разговорить, отвечал односложно.

В конце концов Алексею Сковородникову надоело играть в молчанку, да и дела не могли висеть вечно.

— Вот что, — сказал он Амаду, — ты побудь здесь один. Пей отвар. Ешь вареные фрукты. Следи за костром. Я схожу к реке.

— Зачем?

Как быстро человек привыкает и к плохому, и к хорошему! За короткое время общения с гражданами Галактического Содружества Алексей Сковородников отвык лукавить и говорить неправду. Простые слова дались ему с большим трудом:

— Там, на берегу я видел лодку. Посмотрю, сохранилась ли она. На ней мы вмиг доберемся до Кащеевки.

— При условии, если я смогу доползти до реки, — проворчал Амад. Провел рукой по пострадавшей ноге и неуверенно добавил: — Возможно, что не доползу, а дойду вполне по-человечески. Раны заживают очень быстро. Жаль, что лекари Хрусты нескоро узнают волшебные свойства ваших горных трав.

Взгляд его задержался на луке со стрелами, которые Алексей Сковородников взял в последний момент перед тем, как уйти.

— А это что за странный инструмент?

Алексей Сковородников показал, описал принцип действия. Голова Амада была наклонена. Что за эмоции отражались на его лице, не было видно. Но когда абориген задрожал всем телом, Алексей прекратил разъяснения.

— Что с тобой? Тебе опять плохо?

— Нет-нет, добрый… — Амад проглотил слово то ли «господин», то ли какое-то совсем непонятное — со мной все хорошо. Я здоров… почти. Ты долго просил Создателя дать тебе такое чудесное орудие?

— Не понял. Зачем просить? Просто взял, и сделал. У нас, в Магоре, каждый мальчик может смастерить себе лук. В горах просто невозможно охотиться без лука. А хорошие стрелы получаются, если им приделать железный наконечник и оперение сзади.

— Каждый?.. Какая благословенная страна! Какие праведные люди у вас живут! Но почему жители других деревень не знают о любви Создателя к вам? Нам, например, ничего не известно о луке. В Магоре еще есть чудесные предметы?

— Кое-что есть. Но мне некогда сейчас разговаривать. Давай, обсудим все, когда я вернусь, — сказал Алексей Сковородников, решительно направляясь к лесу. То ли спешил, то ли убегал, боясь в очередной раз попасть впросак.

Возвращался он с гордо поднятой головой, но донельзя уставшим, часов через шесть. Или семь — за делами трудно было следить за временем.

Он сделал лодку. Вырезал из цельного ствола дерева. С килем. С уключинами для весел. С двумя сиденьями. А сколько сил потратил, чтобы придать ей вид давно сделанного и нещадно эксплуатируемого изделия — лучше и не вспоминать. Резать дерево было легко. Трудно было избавляться от отходов производства. Растаскивать их было и тяжело, и несподручно.

Весла тоже выточил. И длинный шест на всякий случай.

Успешной оказалась у него только вторая попытка. Вначале он по неосторожности проделал в днище будущего судна дыру и не смог придумать, как надежно заткнуть ее.

На обратном пути он подстрелил зайца. Много их попадалось по дороге, и раз на десятый его стрела попала в цель. Зверушка казалась сильно раненой, но погоняться за ней, тем не менее, пришлось изрядно. Добил ее ударом ножа по голове.

На ту минуту пришелся сеанс связи с «Элеонорой». В ответ на его сообщение о намерении незамедлительно освежевать добычу, чтобы Амад не видел его неумелость и достоинства ножа, Лида в который раз за последние сутки ахнула: а как это сделать? Никто ж не знает, не умеет… может, оставить заячью тушку там, где она лежит? Вдруг у зайца какая-нибудь заразная болезнь? Он же дикий, ветеринары его ни разу не осматривали. А болезни, оказывается, есть очень страшные. Пусть Амад попостится. Ничего, мол, страшного.

Элементарные вещи — развести костер, нагреть воды, вырезать лодку — представлялись Лиде Гиреевой, как, впрочем, и всем другим астронавтам, невероятно сложными. Советы от них Алексей Сковородников получал бестолковые. У него уже был готов горячий напиток для Амада, когда Лида начала диктовать ему подробную, выверенную научным сообществом «Элеоноры» инструкцию, как нагревать воду. Не сразу в конструкторском отделе нашелся паренек, чьи предложения пошли на пользу при вытачивании лодки. Всем миром решали, как разнести обрубленные ветви деревьев, чем их прикрыть, как старить борта лодки, но так и не пришли к единому мнению. Пришлось самому соображать.

Прогресс, конечно, избавляет человека от многих бытовых проблем. После воскрешения ему пришлось привыкать к тому, что входя в помещение, не нужно включать свет, открывать и закрывать за собой двери — все делалось автоматикой. Что не нужно запоминать, как связаться с тем или иным человеком — компьютер сам находил требуемого абонента. Что пропала нужда уборки помещений, что… В общем, жизнь изменилась коренным образом. Негативные последствия этих изменений — человек стал менее приспособленным к пребыванию вне сферы цивилизации. Вероятно, его кандидатура на засылку в Консерву и впрямь была наилучшей. Хотя, кто знает… его Амад почти раскусил. Другого, возможно, не смог бы: не за что было бы зацепить.

Освежевал убитого зайца, вспомнив армейский опыт. Нанизал добычу на длинную, очищенную от коры палку, как на вертел. Заодно вырезал рогульки, чтоб подвесить над углями. Лук сломал и забросил в кусты — по его прогнозам, далее не понадобится в кого-либо стрелять. Да и стрелы пришли в негодность.

К месту, где оставил Амада, вышел сам. Лида Гиреева, ужасаясь от одной только мысли о передвижении по дикому лесу, предлагала отстрелить в его сторону рой мисентов, чтоб он смог сориентироваться. К счастью, по данному поводу прибегать к помощи техники не пришлось.

Костер он увидел издалека. Амад ничком лежал рядом, раскинув руки и ноги. Но испугаться за него Алексей Сковородников не успел — при его подходе абориген поднялся. Признаков, что его беспокоят раны, не виделось.

— Слава Создателю! — воскликнул Амад. — Ты пришел! Я по душевной слабости стал полагать, что ты встал на Путь без меня.

— Долго искал лодку. С трудом нашел. Завтра поутру отплываем.

— Это хорошо. Я могу ходить. Пока тебя не было, разрабатывал ногу. Сперва немного крови проступило, а потом опять все подсохло. Почти не болит. У вас, в Магоре, чудодейственные лекарства. Что у тебя в руках?

— Зайца подстрелил. Будем запекать на углях.

Амад с большим трудом скрыл невольную радость. Конечно, он где-то двое суток без еды. Если не считать за таковую вареные дички яблок и груш. Ясно дело, оглодал.

Стараясь не выставлять напоказ достоинства ножа, Алексей Сковородников срезал дерн с маленькой площадки, нагреб в нее углей, рядом вкопал рогульки и положил на них палку с заячьей тушкой.

— Придется долго ждать, пока приготовится, — высказал Амад сожаление, сглотнув слюну. — Да и соли у нас нет. Может, ты знаешь какие-нибудь травы, заменяющие специи? Вы, горцы, известные травознатцы.

— Не, в травах я не разбираюсь. Мое дело — предсказывать погоду в горах. А то, что долго ждать — ничего страшного. Нам спешить некуда. К лодке пойдем завтра спозаранку. Тебе надо подкопить силенок. Следи за готовкой, чтоб огня от углей не было, а то пережжется мясо. Я пока схожу к ручью, обмоюсь.

Нормы жизни жителя Галактического Содружества — стерильная чистота, частые санитарные процедуры, смена белья, а то и верхней одежды по крайней мере раз в день — он быстро воспринял как самое естественное. Тяжелый труд лодковытачивателя вызывал обильное потоотделение. Насекомые были особенно назойливы, и их приходилось сметать с открытых участков кожи грязными руками. А еще откуда-то сверху все время сыпалась труха и комья земли. Ощущение липкости подмышками, зуд по всему телу, неприятный запах, лицо будто намазано клеем, мешающим мимике, соль на губах и жжение глазных век — все это вызывало у Алексея Сковородникова острое физическое страдание.

Возможно, в далеком прошлом он обошелся бы простым умыванием. Но сейчас ему требовалось нечто фундаментальное. Отойдя к ручью, Алексей Сковородников покрутился, соображая, как помыться не снимая одежды паломника. Ничего путного не придумал. Отошел чуть дальше, в низинку, разделся и с облегчением залез в ручей. Вода была холодновата для купания. Но лучше холод, чем грязь.

Наплескался вволю. Посидел на камушке, сгребая с себя воду ладонями. С брезгливостью вновь влез в одежду, расчесался. И совсем другим человеком вернулся к Амаду. Тот сидел около углей, с вожделением глядя на готовящегося зайца. Внутрь тушки абориген запихнул какую-то приятно пахнущую траву.

Алексей Сковородников сел напротив, исподволь рассматривая Амада.

Довольно высок для конса. Правильные черты лица. Глаза иссиня-черные, глубоко посажены. Острый подбородок. Большой волевой рот. Нос с горбинкой. Длинные густые волосы спадают на плечи черной спутанной гривой. По земным меркам он был красив, по местным — кто знает? Но точно не ординарный человек. Приметный. Выхватываемый скучающим взглядом из любой толпы. Одним словом, поэт. Элита общества.

— Ты вернулся без своего чудесного орудия, — сказал Амад. — Оно одноразового действия?

— Да нет, стреляй, сколько влезет. Но тетива совсем измочалилась, да стрелы поломались. Поэтому я его выкинул.

— Выкинул? — изумился Амад. Помолчав, повторил слово, не встречающееся в языке концов: — Тетива… так называется шнур, связывающий деревянные концы твоего орудия?

— Да, именно так.

— Тетива… — повторил Амад незнакомое слово. — Как музыкально звучит: те-ти-ва. Если б я не встал на Путь, обязательно написал бы поэму про твою тетиву и твое чудесное орудие. Ранее я не видел и даже не слышал, что где-то существуют такие предметы. Посылать стрелу на большое расстояние от себя — это же меняет все принятые приемы охоты.

Надо было что-то сказать, чтобы отвлечь мысли Амада от нежелательной темы. Алексей Сковородников спросил:

— Ты вот говоришь «если б не встал на Путь, то написал бы». Сейчас ты спокойно сидишь. Никуда не идешь. Что тебе мешает заняться стихотворчеством?

Амад удивленно вскинул глаза. Убедившись, что Алексей не шутит, как-то сник. Полуотвернулся, ничего не ответив.

Алексей Сковородников неспешно повернул тушку зайца. Сходил к ручью, принес воды, сбрызнул угли и мясо. Оставшуюся воду вылил в кусты. Подошел к камню с остывшими остатками варева. Зачерпнул. Отпил несколько глотков. Оценил, что Амадовский компот вкуснее, чем получался у него. Вернулся обратно к костру. Вновь сел напротив Амада. Помолчал.

— Пока ты ходил за лодкой и охотился, я снова обращался к Создателю…

Пауза затянулась, и Алексей Сковородников вынужден был спросить:

— Ну и?

— А что — ну и? Ничего. Не слышит меня Создатель. Раньше при обращении к Нему у меня сразу рождались целые строчки поэм. Оставалось только записать. Изредка — усилить рифму или заменить пару слов для соблюдения ритма. Сейчас голова моя пуста.

— Как пуста? Но старые свои произведения ты помнишь?

— Конечно! И свои стихи, и все праздничные циклы — все помню. У меня хорошая память. Помню все, что прочитал, что хоть раз услышал в своей жизни. Помню всех людей, с кем встречался. Помню, о чем разговаривал с ними. Много чего помню… не знаю только, зачем мне это все.

— Пригодится. Если не сейчас, так когда закончишь Школу Создателя. Три года пролетят как мгновение. Вернешься в свой Хруст…

Вновь Амад удивленно вскинул глаза. И вновь промолчал. Что-то не то я сказал, подумал Алексей Сковородников. Чтобы стушевать непонятный момент, занялся зайцем. Выгреб из-под него старые, ставшие почти холодными угли, подсыпал новых. Амад неподвижно сидел боком к нему, опустив голову.

— Прочитай мне что-нибудь свое, — попросил его Алексей Сковородников. — Или спой. Я, честно признаюсь, очень редко видел нашего, магорчанского поэта. Да и память у меня неважная — из слышанного ранее ничего не помню.

Амад дернулся, недоверчиво посмотрел на него. Пробормотал что-то вроде «ну вот, докатился» и вновь затих. Когда Алексей Сковородников утвердился во мнении, что его просьба проигнорирована, запел.

Раскрывалась, словно книга страница за страницей, грустная и вечная история девушки, разлученной со своим возлюбленным. О ее серых безрадостных днях, заполненных монотонной работой. О бессонных ночах на мокрой от слез подушке… Ну кто говорил, что консы — это не люди?! Да абсолютная идентичность чувств, абсолютная схожесть душевных переживаний! Что на сотнях планет, разбросанных в бесконечности космоса, что в маленькой замкнутой сфере, созданной неведомыми силами, что тысячи лет назад, что ныне — везде человек был и остается человеком.

Но какой беспорядок устроили у него в голове экспедиционные психоаналитики! Алексей Сковородников слышал консовские слова. Тщательно подобранные, рифмованные, рождающие длиннющие хвосты ассоциаций. Но мгновенно находившие у него бесцветный отклик в виде слов языка Галактического Содружества. Перевод звучал куцо. Коряво. Приходилось внутренне метаться от одного звучания к другому, и исчезало наслаждение стихотворной речью.

Не сразу Алексей Сковородников понял, что Амад закончил и ждет от него какой-либо реакции. Запоздало сказал:

— Очень хорошо. Я не знаю, какие стихи пишут у вас в Хрусте другие поэты, но твои мне нравятся.

Что-то опять не так я сказал, подумал Алексей Сковородников, наблюдая за Амадом. Что? Неужели на поэтов здесь существует квота — на селение не более одного?

— В старину у нас были хорошие сказители — Бару, Арма, — ответил Амад после долгой паузы. — Потом случился большой перерыв. До того, как родился я. А с моим уходом никак не слагают. Когда еще там родится новый поэт… может, уже и никогда.

— Почему ты так думаешь?

Амад промолчал, сжавшись в комочек.

Алексей Сковородников поколдовал над зайцем.

— Скоро будет готово, — сказал он. — Может, ты что-нибудь еще споешь? Мне нравятся гимны, посвященные Создателю. О сотворении мира. О первых людях. Споешь?

— Но это же все праздничные. Их запрещено петь в обычное время. Грех.

— Ну и что, что запрещено? Мы тут одни, никто не подслушивает, — увидев, что Амад отрицательно покачал головой — язык жестов был практически одинаков! — Алексей Сковородников добавил по наитию: — Да и что от нас с тобой убудет? Мы же встали на Путь.

Последний аргумент, к его удивлению, возымел действие. После необходимой подготовки души и тела, Амад заговорил ритмическим речитативом.

Все конечно, смертно и тленно, кроме Создателя. Имеющее начало имеет и конец. Восставшее из праха в прах и рассыпается. Лучшему творению Создателя — Овеществленному Сну — не только установлены пределы, но и предначертан срок. Явится из глубин будущих снов Создателя Разрушитель. На вид — как обычные смертные. Лишь коготь на руке и свечение лица будут отличать его. Да странное свойство уводить от Создателя всех смертных, оказавшихся вблизи него. Примут его за жителя отдаленного поселения и позволят прикоснуться к Алтарю. И смешается дикий хаос будущих снов Создателя с дивной упорядоченностью Овеществленного. Проснется на миг Создатель и появится у Него желание нового. И испарится овеществленность. Вскипят реки и упадут горы. Выйдет из берегов Урем и покроет своим зловонием всю сушу. Исчезнет воздух, и люди падут, бездыханные. И возникнет у Создателя новое видение, которое Он овеществит. Так конец породит начало…

Где-то что-то похожее я либо читал, либо слышал, подумал Алексей Сковородников. Еще в той, прежней жизни. Что-то вроде «и возвращается ветер на круги своя…» Какие неожиданные параллели между землянами и консами! Надо бы подбросить эту задачку Нику Улину. А пока повнимательнее слушать. Запоминать, слава богу, не обязательно: психологи «Элеоноры» заверили, что по возвращению на звездолет смогут «вытащить» из его подсознания все увиденное, услышанное и прочувственное здесь, в Консерве.

Вскоре они пришли к выводу, что дичь готова. Голода Алексей Сковородников по-прежнему не испытывал, но чтобы вновь не вызвать совершенно излишних подозрений, отрезал себе маленькую часть передней лапки зайца.

Амад же набросился на еду от души. Ел и ел. Потом вскипятил отвар листьев и диких плодов. Напился. Посидел. Вновь попросил отрезать себе кусочек мяса. Но съел без прежнего аппетита. После обильной еды двигался он еле-еле, в пародийно замедленном темпе. Осоловел. Борясь со сном, принялся уговаривать Алексея Сковородникова прочитать хоть что-то из стихов, написанных поэтами Магоре. Стараясь помочь с воспоминаниями, поднимал то одну тему, то другую. Сыпал примерами.

Алексей Сковородников рад был бы что-нибудь рассказать. Но что? В школе, в течение всей прежней жизни не мастак он был по части стихов. Что заставляли — учил, лишь бы отвязались от него. Продекларировать слова из старых песен, что он слушал по воскрешению? Но в памяти сохранились одни отрывки. К тому ж с откровенно земной спецификой. Не будешь же рассказывать в Консерве стихи о войне, о морях и дальних странах, о земных асфальтированных городах, о звездах и тюрьмах… Как соломинка для утопающего всплыло в памяти есенинское «не жалею, не зову, не плачу». Амад, внимательно выслушав, проникся к Алексею Сковородникову уважением и далее не просил новых стихов. Декламировал сам.

Когда Алексей Сковородников, в очередной раз включив передатчик, описывал Лиде Гиреевой прошедшие события, Амад вдруг сказал:

— У тебя лицо светится.

Как так? Алексей Сковородников убедился: действительно, при включенном передатчике нижняя часть его лица едва заметно фосфоресцирует. Какой-то неучтенный физический эффект. Обязательно надо будет сказать об этом теоретикам. Чтобы не смущать аборигена, отвернулся и быстро завершил сеанс связи.

Амад долго смотрел на него, потом сказал:

— Ты — Разрушитель.

Что делать? Как реагировать? Да никак.

— Ты ошибаешься, — пробормотал Алексей Сковородников, выдавив из себя улыбку.

— Вставшие на Путь уходят навсегда. Не на три года. Школа Создателя — на всю оставшуюся жизнь… если таковая будет. Но я сильно в этом сомневаюсь. Путники заканчивают свою жизнь под Уремом, и за всю историю мира ни один из них не вернулся. От живущих в Ладу хоть могилы остаются, от вставших на Путь не остается ничего. Таков удел тех, от кого отвернулся Создатель.

Опростоволосились, стало быть, лингвисты «Элеоноры». Дали неправильный перевод. Смысл исказили. Ну конечно, очень мал период наблюдений за Консервой. А насчет когтя… было у кое-кого желание вживить в его ноготь резак из витасплавов. С большим трудом переубедил. Заверил, что надежнее иметь нож с аптечкой.

— Глянь, — сказал Алексей Сковородников, — все ногти у меня нормальные.

— Не всегда и не везде старые гимны должны пониматься буквально, — парировал Амад. — Зато ты можешь резать камни. Не знаешь ни одной хвалебной песни, будто бы совсем не ходил в школу. Делаешь удивительные орудия. И вообще речи твои странны. Стихи — клянусь всеми снами Создателя — хороши. Но такое ощущение, что ты специально их испортил, употребляя негожие слова. Не понимаю, зачем это тебе было надо.

Алексей Сковородников смолчал. Амаду не знакомо понятие «перевод» — консы говорят на одном языке, даже диалектов у них нет — однако точно охарактеризовал суть. Поэт.

— Но не бойся, я тебя не выдам. Помогу добраться до Урема. А там — делай то, что должен. Взамен, я надеюсь, ты разрешишь мне понаблюдать за собой.

Наступили мгновения тишины, когда дневные обитатели леса уже успокоились, а ночные — не проснулись. Слышался лишь треск горевших в костре сучьев.

— Я же не слепой, — умиротворенно продолжил Амад. — Я вижу: сразу после Небесного Грома большинство жителей Хруста, возможно, все, перестали слышать Создателя. Но боялись в этом сознаться. Из всех из них я один встал на Путь. Потому как не в моих правилах кривить душой. Если наш мир обречен, надо с достоинством прожить последние дни…

— А какие-нибудь стихи о достойной жизни у тебя есть? — спросил Алексей Сковородников.

Пирог

Ветер чуть поутих, и Шоанар осмелился выйти вслед за магами на смотровую площадку Дикой Башни. Но встал, вжавшись плечом в дверь.

— Покажу-ка я вам одну интересную картинку, — сказал Марат, опершись на хлипкие перила, ходившие ходуном под порывами ветра. — Когда еще вы сможете со стороны увидеть Галактику? Сейчас благоприятное время для наблюдений.

Налитые водой небеса над ними просветлились, образуя огромную атмосферную линзу. Придвинулись звездные рукава, залитые газовыми облаками. Линза медленно поплыла от одного края гигантского диска до другого, немного притормозив на бушующей середине.

— Слишком большие размеры, — пояснил Марат, — при данном увеличении не помещается целиком. Если ж дать меньшее разрешение, не будет видно отдельных звезд.

— М-да, — протянул Олмир, — впечатляет. Действительно возникают странные чувства, когда издалека глядишь на свой дом. Все хочу спросить, как вас занесло в такую даль.

Вопрос его был адресован Марию, угрюмо стоящему рядом. На бордовом лике старейшего мага, прорезанного глубокими морщинами, не отразилось даже намека на эмоции.

— Когда наши родители уходили от погони с сожженной Мериты, они думали только об одном — оказаться б где-нибудь подальше. Там, где их не достанут. Сразу вошли в запрещенный режим полета, который до этого не исследовался. Даже сейчас, после опытов Илвина Ли, совершить нуль-прыжок на такое расстояние считается крайне рисковым делом. Но что сделано — то сделано. Победителей не судят. Они не затерялись в космосе, а вышли прямиком на пригодную для человека планету.

— Я бы поостерегся называть Колар пригодным для жизни, — невольно пробормотал Шоанар, плотнее запахивая плащ. — Неистовая планета…

— Там, внизу, в горных ущельях, ветер потише. Попадаются райские места.

— Покуда не пойдет ливень с градом, не случится землетрясения, не сойдет сель или еще чего. Суточный перепад температур в тридцать градусов — обычное явление. Если это рай, то не завидую я святым угодникам.

Марий лишь пожал плечами и, подняв голову, отвернулся от него.

— Мы выжили только потому, что здешние растения и животные пригодны в пищу. А спать можно и в бомбоубежище, — сказал за него Марат. — Найти в слепом поиске такую планету — невероятная удача. Один шанс на… даже не знаю, какое число произнести.

— Нет в природе таких чисел, — пробурчал Шоанар. — А в удачу я не верю. Тем более в невероятную.

— Не такая уж ничтожно малая вероятность, — ответил Олмир молодому магу. — Реализаций кода жизни великое множество, но устойчивые репродуктивные системы ДНК-подобных углерод-водородных молекул можно пересчитать по пальцам, настолько их мало. Вам выпал счастливый жребий в том, что хиральность коларских белков совпадает с земной. У нас, на Ремите, закрученность местных аминокислот в другую сторону. Ну да ладно, покажи, где Солнце.

— Вон, я помечу ее прерывистым красным маркером, а границы Галактического Содружества — зеленым.

— Всегда при взгляде со стороны возникают новые ощущения, и привычные вещи предстают в ином свете, — сказал Марий после долгого разглядывания открывшегося видения. — Сейчас я невольно задумался над вопросом, почему пространство, занимаемое Содружеством, имеет столь причудливую форму. Человечество раздвигает границы обитаемого космоса далеко не оптимальным образом. Со всей очевидностью — не в центр и не в сторону скоплений звезд солнечной группы.

— Не ищите, учитель, козней невидимых врагов, — ответил Олмир. — Объяснение много проще: в галактической плоскости высокая концентрация межзвездного газа и пыли, поэтому летать там труднее. То же и в галактических рукавах, богатых желтыми звездами. И гравитационная обстановка там более сложная — трудно прокладывать трассы нуль-пространственных переходов.

Марий скептически поднял бровь, но промолчал.

— Мы, маги, можем совершить нуль-прыжок в центр Галактики и поставить мощные навигационные маяки. Руководство Межзвездного Флота, между прочим, неоднократно обращалось с такой просьбой.

— Мало ли что придет им в голову, — пробурчал Марий. — Кто из магов выкроит время, чтоб несколько месяцев, а то и лет заниматься столь бестолковой работой? Я, например, категорически откажусь, если обратятся ко мне. Да и другие члены Совета, я думаю, последуют моему примеру. Ты сам согласишься оказать им подобную услугу?

— Я? Честно говоря — вряд ли. Сюда еле-еле выбрался. Кстати, наши академики предлагали вторую ремитскую экспедицию отправить к центру Галактики. Старт предполагался из космопорта Элеоноры, — сказал Олмир. — Идеальная траектория. Только б не промахнуться по расстоянию.

— А надо ли нам такое счастье? — по привычке возразил ему Марий. — Понаедет из Содружества тьма народа. Начнут шнырять по нашим планетам, соблазнять слабые умы. Попробуй, разберись, кто из них завербован Перворожденными. Или еще кем, пока не идентифицированным нами.

— Ну, сейчас-то особых проблем не будет.

— Как сказать. Тотальный контроль всегда тяготит.

— Однако исследования космоса актуальны. Особенно — Галактики. Ну есть же резон внимательно, с максимальным тщанием осмотреть окрестности дома, в котором живешь!

— Есть, наверное. Ну и пусть себе осматриваются потихоньку. Я не возражаю. А понадобятся новые планеты для жизни — пусть идут в твой Ирий.

— Пусть, для того он и создавался. Но интересно все же побывать, скажем, и в Туманности Андромеды, и в Волосах Вероники… одни названия чего стоят… словно притягивают… А в своем Ирии я уже вдоволь побродил.

— Эх, молодежь! Да везде одно и то ж! Ну, обошел. Что с того? Обогатился впечатлениями? Молодец. А дальше что? Начнешь гулять по здешним галактикам? И как долго будешь без толку шляться где ни попадя? Дела когда будешь делать? Берет ребенок, взрослый обязан отдавать. Ты когда будешь отдавать то, что в тебя вложили?

Олмир смутился.

— Да вроде бы отдаю все, что могу, — сказал он. Помолчав, переменил тему: — До выхода в большой космос люди недоумевали, почему молчит пространство. Почему не видно и не слышно иных цивилизаций. Не сразу поняли, что переговариваться в электромагнитном диапазоне — занятие, глупей не придумаешь. Сейчас мы удивляемся, почему из всех суперцивилизаций, намного обогнавших нас в науке и технике, нам попались только Перворожденные. Да и те явно не в восторге от встречи с нами. Не хотят общаться, и все тут. Почему так? Я не могу понять, в чем дело.

— На то они и супер, что нам не понятны. Было бы странно, если б наоборот.

— И все же?

— Да ушли они, например, в свой Ирий. А нашу, общую Метагалактику оставили как заповедник. Вот и все.

— Может, вы и правы…

— Все труднее удерживать линзу, — сказал Марат, втайне негодуя на разговор не по предложенной им теме. — Я прекращаю демонстрацию.

— Давай, пора заняться делами, — согласился Олмир.

Светлый участок неба над ними затянулся тучами, из которых тут же хлынул сильный дождь. Капли были столь большими, что больно били по незащищенным участкам кожи. Шоанар, убедившись, что маги следуют за ним, поспешил в помещение. Закрыв дверь за шедшим последним Марием, стал стаскивать с себя насквозь промокший, разом потяжелевший плащ. К его удивлению, одежда магов оказалась совершенно сухой. Легкий белый костюм сидел на Олмире, будто только что был тщательно выглажен.

В молчании они прошли в лабораторный зал.

Огромное полукруглое помещение со сводчатым потолком было погружено в полутьму. Горели только светильники по углам да в самом центре потолка, прикрытые тяжелой балкой. Середину зала занимала реанимационная установка, отгороженная полупрозрачными занавесками. В ней на высоко поднятом ложе под легкой простыней, скатанной в валик под подбородком, лежал Герман Леверье, опутанный трубками и проводами. Угадывалась прозрачная маска принудительной вентиляции легких. Глаза его были плотно закрыты. Лицо, заострившееся, неестественно белое, освещенное бестеневой лампой, излучало безграничную безмятежность, которой совершенно не мешала периодически возникающая легкая рябь матраца — то работал массажный аппарат.

Немного в стороне располагался рабочий уголок — кресла, диван, несколько столиков с компьютерными терминалами. Журнальный стол с напитками и сладостями.

— Садитесь, — предложил Марат, взяв на себя хозяйские обязанности. — Благодаря Месенну, на днях подарившему мне свое новое изобретение — мультипространственный компьютер поразительной мощности, сам Леверье нам не понадобится. Я сделал точную электронную копию его мозга. В бессознательном состоянии мы его держим потому, что пробудить с таким отягощением, как у него, — обречь на верную гибель. Требуется чистка. Но я взял за правило не спешить с необратимыми операциями. Смотрите.

Засветились демонстрационные экраны. На главном из них расцвел сложнейший цветок — виртуальный слепок электромагнитных процессов мозга Леверье.

— Высвечено левое полушарие мозга. Этого достаточно для составления впечатления о личности Леверье. Изучение правого мозгового полушария, ответственного за неформальное, образное мышление, доступно только специалистам. Требует определенных навыков.

— Не понял! — вскрикнул Марий. — Я вижу явственные проявления психической активности. Вы что, создали компьютерную личность?

— Обычные циклические токи. Мы отрезали самые протяженные, оставив лишь имеющие период не более двух часов. Личностные слои разделили. Вот я выделяю первый, базовый. Перед вами собственно граф Герман Васильевич Леверье без вторичных, искусственных добавок. Верхние, подсаженные личности отфильтрованы.

Изображение на экране стало более однородным по цвету. Отдельные его участки при выхватывании их взглядом развертывались на вспомогательных экранах последовательностью образов, сопровождаемых словесными комментариями. Каждый из присутствующих мог изучать личность Леверье по-своему. Задавать свои вопросы и получать ответы. Олмир начал с просмотра общественно-политической деятельности графа.

— Ты состоишь в Ордене Третьей Силы. Что делала твоя организация на Ремите? — спросил он.

— Ничего конкретного. Астаройт, как вы знаете, пытался привлечь вас на нашу сторону, но вы отказались с ним даже разговаривать. Он преследовал цель…

— Говори о себе.

— Как член Комитета Двенадцати, высшего руководящего органа Ордена, я имею право проводить свою политическую линию. Астаройта и примкнувшего к нему Рона Шера, пытавшихся разместить у вас штаб-квартиру Ордена, я не поддержал. На Ремите нахожусь в статусе пассивного наблюдателя.

— Почему препятствовал отправке экспедиции Благова?

— Я уже объяснял свою позицию вашему советнику, Шоанару. Нельзя идти на контакт с Перворожденными! В Сумеречных Созвездиях они уничтожили гуманоидную цивилизацию, когда она была «на взлете» — только-только открыла технологию надпространственных прыжков. Потенциал ее был огромен, коли ближайшие к себе звездные системы она смогла достичь на кораблях, передвигаемых с помощью обычных реактивных движков. Подобные перелеты нерациональны, фактически невозможны как по временным затратам, так и по чисто энергетическим соображениям. Сейчас Перворожденные подбираются к нам…

— Сил на противодействие отправке нашей экспедиции ты затратил немало. Неужели не понимал, что она все равно состоится?

На одном из экранов четко проявилась «улитка» — типичная область подавления нежелательной психической активности. У каждого человека, существа непоследовательного, нелогичного, противоречивого, много таких «улиточек» грелось в мозгу. Понимал Леверье тщету своих усилий, но гнал от себя эту мысль.

Ответа у него не нашлось, ибо компьютерная модель была лишена возможности слукавить или «неправильно понять» вопрос. После мучительной внутренней встряски Леверье смог выдавить лишь бессвязное:

— Что делать… что делать… надо спасать… спасаться… любое общение с Перворожденными смертельно опасно. Нет им места в нашей реальности. Чужие они, совсем чужие… Не наши. Чуждые.

— Как это понимать — чуждые? — спросил Олмир и пожалел об этом, так как в ответ демонстрационные экраны будто взорвались. Уловив, что Леверье являлся руководителем цикла специальных исследований природы Перворожденных и выдал коллективное мнение Ордена, обоснование которого очень непросто, задал следующий вопрос:

— Почему ты убил Джона Акосту?

— Никого… — Олмир почувствовал, что ответ родился с неким опозданием, словно личностные электронные потоки графа преодолевали какое-то внутреннее сопротивление — я не убивал. Не в моих это правилах. Ваши подозрения, возможно, обусловлены слухами: мол, коли Орден считает жизнь любого человека пренебрежимо ничтожной величиной, то его адепты готовы сеять смерть. Особенно среди ведомых. Это неверные представления.

— Как это понимать — ведомые?

— Не способные к духовной деятельности. Не умеющие проникать в суть вещей. Не обладающие творческим потенциалом. Двигающиеся по жизни, куда вывезет.

— И много таких?

— Подавляющее большинство.

— Неверно!

— Кто знает…

— Значит, ты считаешь, что в экспедиции Благова столь много ведомых, что допустимо всех их потравить?

— Не понимаю.

На этом уровне, подумал Олмир, Леверье даже не представляет, какое тяжкое преступление он замышлял против наших астронавтов, и явно в растерянности. Вернемся к этому вопросу позже.

— Ты, помнится, благоволил родиниловской школе прорицателей.

— О, прогнозирование, предвидение — мое хобби. Я позволил Роду и Нилу открыть в своем графстве их Обитель. Интересно было наблюдать за их работой. Но, честно говоря, использовал их главным образом в качестве ширмы. Шамон, мой бывший шеф по Первой Школе Гуро, уговорил меня составить психоаналитические матрицы ремитцев, обладающих высоким Совершенством. Особенно тех, кто мог бы обучаться искусству меритских магов.

— Зачем это тебе?

— Ну как же! Ордену это нужно, чтобы познать сущность вашей магии и освоить ее. В этом, по моему мнению, главный резерв его развития. Комитету Защиты Человечества, который представлял Шамон, — чтобы вырастить собственных специалистов, способных при необходимости противостоять вам, магам.

— Что за оборудование было наверху, в потолочных нишах?

— То, что сгорело? Вначале я хотел разместить там психосканеры. Но Шамон привез более совершенную аппаратуру. Поэтому все мои, ранее установленные приборы не использовались. Были обесточены — не изымать же их, когда в Обитель хлынул поток посетителей. Для меня случившийся пожар был большой неожиданностью.

— На сколько людей вы составили психоматрицы?

— Удалось охватить около полутора тысяч человек. Ответственность за техническую сторону дела несла Анн-Мари Ло. Все записи она делала в одном экземпляре. При пожаре они были уничтожены. Уцелел только список исследованных посетителей с указанием времени записи и идентификационного номера.

— Какого номера?

— М… — пауза — идентификационного, стодвадцативосьмизначного.

— Почему такой длинный?

— М… не знаю… — виртуальный слепок личности Леверье искал ответы, и метались по экранам всполохи, натыкались на искусственные преграды, порождая яркие вспышки.

— Где сейчас список Анн-Мари Ло?

— Один экземпляр — у нее, второй у меня.

Хоровод вспышек на экранах все разгонялся и разгонялся.

— Почему он у тебя, а, скажем, не у Шамона или Александра Кунтуэского, работодателя Анн-Мари Ло? Когда ты его заполучил?

— М… не помню… не знаю…

— Ваше Императорское Величество, — неожиданно вмешался Шоанар, — ваши вопросы весьма болезненны. Граф близок к умопомешательству.

А советник-то вместо того, чтобы самому разбираться в психике Леверье, подглядывает за своим императором, понял Олмир. Впрочем, у Шоанара было достаточно времени, чтобы досконально изучить личность графа. И, надо отдать должное, он прав: эти вопросы следует задать тому, кто пока не отображен на экранах. Ладно, оценим общий моральный облик Леверье…

Где-то через полчаса Марий, откинувшись на спинку кресла, устало констатировал:

— В общем, довольно приятный человек, без грубых этических изъянов. Я ожидал, что будет много хуже. Единственная червоточина — отсутствие благоговения перед человеческой жизнью. Голову даю на отсечение, что именно это обстоятельство использовано Перворожденными при формировании психической надстройки.

— Вы совершенно правы, маг Марий, — отозвался Шоанар.

— Еще мне не нравится его уверенность в разделении людей на обладающих самосознанием в полной мере и ведомых. Фашизм какой-то.

— Здесь, извините, он близок к истине. Именно с этого началась современная психоаналитика: с положения о том, что большинство людей не обладает возможностью объективно оценивать жизненные обстоятельства и легко управляемо внешними воздействиями.

— Ну, не знаю, не знаю.

— Что, закончили просмотр? Переходим на следующий уровень? — спросил Марат.

— Интересно было бы посмотреть и правое полушарие, — сказал Марий. — Там тоже должны быть личностные кластеры, коли Леверье относится к этим… как их там…

— Высшим посвященным, — услужливо подсказал Шоанар. — Так называют людей, окончивших полный курс Школы Гуро и способных контролировать часть психических процессов, которые принято относить к подсознательной деятельности человеческого мозга. Леверье был секретарем той школы Гуро, где учился Уренар. Длительное время ректором ее, кстати, был Шамон.

Марий пренебрежительно махнул рукой. Его не интересовали ни Школы Гуро, ни прочие учреждения Содружества, специализирующиеся в области исследований психической деятельности человека. Он хорошо знал их реальные возможности.

— Боюсь, что если сейчас мы займемся просмотром правого полушария Леверье, нам долго придется здесь сидеть, — сказал Марат. — Поверьте мне как специалисту: ничего по-настоящему интересного там нет.

— Да, давайте перейдем на следующий уровень, — предложил Олмир.

Марий промолчал, что означало согласие. Имел б какое-нибудь возражение — не преминул бы высказать. Полюбилось ему возражать Олмиру, а к дурным привычкам быстро привыкаешь в любом возрасте.

Изображение на главном экране изменилось. Только что цвел сложнейший, переливающийся цветок, отдаленно похожий на розу, а тут побелел, заострился, уподобляясь другому цветку — астре, насытился яркими точками — узлами соединения надличности с базовой. Большим искусником надо было быть, чтобы втиснуть столь непростую конструкцию в мозг человека. Предваряя готовые прозвучать вопросы, Марат сказал:

— Техника встраивания надличности совершенна — иного эпитета не подберешь. Вероятно, это в самом деле сделано очень развитой цивилизацией, Перворожденными или еще кем, не менее могущественными. Области «спаек» замаскированы очень искусно. Вот, посмотрите — изображение на экране вернулось к первоначальному, несколько раз поизменялось туда-сюда — если б не учебный экспонат в виде Аркадия Ворга, любезно предоставленного нам, мы с Диким вряд ли смогли б добраться до Леверье Второго. Что удивительно — эта личность почти такая же сложная, как первая, базовая. Не буду более мешать. Изучайте.

— С какой целью ты убил Джона Акосту? — спросил Олмир.

— Главным образом — в назидание, — чуть надтреснутым голосом ответил Леверье-2. — Чтоб прекратили наконец приставлять ко мне соглядатаев. Кроме того, он мне попросту мешал. Я должен был один на один встретиться с Александром Кунтуэским.

— Зачем?

— Узнать, куда он спрятал перечень посетителей родиниловской Обители, в которых были вживлены надличностные манипуляторы. Кунтуэский называл его архивом Шамона, полагая, что это список ремитцев, на которых Анн-Мари Ло составила психоаналитические матрицы. Прилагаемую гармонику ключевого сигнала входа в надличность он считал идентификационным номером. Я не переубеждал его.

— Что за гармоника? Что за ключевой сигнал?

— При подаче этого сигнала инициируется надличность, заложенная моей аппаратурой в данного человека при посещении им родиниловской Обители. Как формируется этот сигнал, я рассказывал вашему советнику. Дело в том…

— Не надо подробностей, коли Шоанару они уже известны. Ты сказал «моей аппаратурой». Где она находилась?

— В потолочных нишах Обители, — Олмиру показалось, что еле заметное подергивание изображения заменяет Леверье-2 смех — это она взорвалась. Я решил не рисковать, не ждать, когда вы ее обнаружите, и в подходящий момент дал команду на подрыв. Хороший фейерверк получился. Самое главное, что все улики против меня пропали, а подозрения об организации поджога Обители обратились на королевские службы. Блестящая работа.

— Мой наставник, Кокроша, фигурировал в твоем списке?

— Ну конечно! У него даже особый псевдоним был — Кентавр. Много труда мне пришлось приложить, чтобы у Кунтуэского не возникло подозрений в мой адрес по поводу способа надличностного внедрения в Кокрошу. В конце концов пришлось и в него встроить манипулятор. В Анн-Мари Ло не смог — не удалось преодолеть технические средства защиты, которыми она была в изобилии снабжена. Самого Шамона я не трогал по высшим соображениям. Берег на черный день.

— Все эти люди — твои марионетки?

— Не совсем. Внутри каждого тлеет своя программа — если я долго не буду к ним обращаться, они сами начнут меня искать. Более они ничем не отличаются от обыкновенных людей. Их надличность, жизненные цели которой я могу программировать, инициируется по ключевому сигналу. Передатчик встроен в мой перстень, который сейчас забрал Шоанар.

— Значит, сейчас на Ремите обитает всего около полутора тысяч запрограммированных тобой людей.

— Совершенно верно.

— И ты всех их держишь в памяти?

— Только самых важных. Всех, вы правы, не упомнишь. Для того чтобы добраться до второстепенных, потенциально полезных людей, мне и понадобился список Анн-Мари Ло.

— Этот список…

— Сейчас он на Ремите, в моем замке. Шоанар знает, куда я его спрятал.

— В том списке, конечно, присутствует и Александр Ней?

— Совершенно верно!

— Ты заставил его отравить весь экспедиционный состав «Элеоноры». Более четырехсот человек!

— Да, было дело, — колыхание изображения на главном экране Олмир вновь воспринял как имитацию смеха.

— Это же чудовищное преступление! Зачем ты это сделал?

— Какое значение имеют жизни отдельных людей для всего человечества? Нуль! Зато после такого нокаутирующего удара все контакты с Перворожденными наверняка будут строжайше запрещены. Цель оправдывает средства.

— По преодолению некоего рубежа средства извращают цель. Подменяют ее другой.

Леверье-2 промолчал. Судя по спокойствию на экранах, он просто не понял, о чем речь. Все-таки личностная надстройка — не сам человек, с детства сталкивающийся по жизни со многими коллизиями, которые невозможно описать словами.

— Технологию встраивания надличности ты изобрел?

— Нет, — изображение на экранах задрожало, — я ее знал.

— Откуда?

— Не знаю… не помню…

Вот это да! После непродолжительных раздумий Олмир нашел самый правильный вопрос:

— Когда ты появился? В какой момент ощутил, что ты есть?

— Мое первое осознанное воспоминание — сообщение о гибели вашей матери, Элеоноры Ремитской.

— А до этого?

— М… не помню…

— Как было сделано оборудование, с помощью которого в родиниловской Обители в посетителей вживляли надличности?

— Обычным порядком. По моему заказу.

— Кто делал чертежи, техническое описание? Кто обговаривал особые условия и прочие необходимые вещи?

— Я… наверное…

— Ваше Императорское Величие, — встрял Шоанар, — своими вопросами вы вот-вот сведете с ума Второго Леверье, как перед этим — Первого. Вы очень быстро вышли на понимание, что за Вторым прячется Третий. Нам понадобилось для этого значительно больше времени. Подождите, скоро маг Марат откроет нам следующий уровень.

— Надо выяснить, откуда у него знания, позволяющие превращать психологически очень подготовленных людей в марионетки.

— От Перворожденных. Он получил их при пребывании в Сумеречных Созвездиях. В экспедиции Илвина Ли. Мы выявили все технологические нюансы страшного оружия Перворожденных.

— Глянь, если хочешь, — сказал Марат, направляя Олмиру инфошар.

Поймав сгусток информации, Олмир ушел в свой Дуат и не спеша изучил опасный дар Перворожденных, способный взорвать сложившуюся тысячелетиями систему общественного устройства. Заняло это довольно много времени — по его личным часам, более суток, в течение которых он вздремнул часок, поговорил с Зоей и краем глаза глянул на маленького Олми. Вернувшись в лабораторный зал башни Дикого Мага, принялся обдумывать непростую проблему: надо ли новые знания делать достоянием всего Галактического Содружества. Можно было бы ограничиться выпуском маленького приложения к Энциклопедии, доступной только магам, но здесь вволю покрутился Шоанар. Обычный человек, не маг. Пока он при деле, под контролем. Но что будет, если в какие-нибудь отдаленные времена, когда подзабудется это его умение, да еще вдали от Совета магов, он решит попрактиковаться в применении полученных здесь знаний?

Машинально Олмир взял с журнального столика высокий стакан охлажденного клюквенного сока. Осушил его маленькими глотками. К решению так и не пришел.

— Еще одна червоточина есть у Леверье, которую мы упустили на первом уровне, — сказал Марий, махнув рукой: мол, хватит пялиться на экраны. — Чрезмерное тщеславие. Обезьянья тяга к доминированию. Атавизм. Он получает удовольствие от одного только факта существования людей, которыми может управлять по своей прихоти.

— По моим оценкам, — с должной почтительностью возразил Шоанар, — эти качества у него в пределах нормы. Примите к сведению, что он много лет был секретарем Школы Гуро. Все, кто учился в подобных заведениях, невольно впитывают в кровь и плоть потребность верховодить людьми. Быть пророком. Создателем нового религиозного учения. Высшим авторитетом в области этики.

Марат невольно хмыкнул.

Однако нездоровая тенденция, подметил Олмир: в который уж раз за короткое время человек возражает магу. Но решил не осаживать своего советника.

— Ох уж эти прогрессисты, — в обычной своей манере заворчал Марий, — все мечтают, слабоумные, управлять эволюцией. Богоборцы жаднопузые. Сперва кричали, мол, нельзя ждать милостей от природы, а надо брать ее за горло. Остановились лишь когда загадили родную планету. Но от идеи планирования научных открытий не отказались. Как и от мысли самим направлять общественные процессы в правильное с их точки зрения русло. Начали с манипулирования общественным мнением с помощью средств массовой информации, а добрались до промышленного зомбирования населения. До искусственного проектирования новых религиозных систем. До Школ Гуро, этих питомников по выращиванию религиозных деятелей, рассадников властолюбивых мошенников. Когда уж остепенятся, глупцы…

— Успокоятся только в том случае, — высказал Олмир неожиданную для самого себя мысль, — если вместо прогнозирования, когда будет совершено то или иное научное открытие, доберутся до проектирования законов Мироздания.

Вздрогнув, Марий пристально посмотрел на Олмира, но промолчал.

— Вы, право дело, чересчур взыскательны, маг Марий, — счел возможным сказать Шоанар, — худо-бедно, но психоаналитики научились купировать наиболее серьезные социальные неустройства и беспорядки. Крови, согласитесь, в обществе льется все меньше и меньше. Войны прекратились. Террористическая деятельность пресечена.

Марий лишь махнул рукой, считая ниже своего достоинства спорить с человеком, и обратился к Марату:

— Ну, когда ты покажешь нам следующего Леверье?

— Смотрите. Но предупреждаю: Леверье-3 понимает не все вопросы.

Изображение на экранах изменилось. Вместо ярко-белой «астры» затрепетал какой-то черный остов, напоминающий высохший скелет некоего сказочного существа. Или выкопанный корень странного растения. Олмир почувствовал непонятную угрозу, словно ритмичные колебания «скелета» гипнотизировали.

— Здесь мы вынуждены охватить одновременно оба полушария мозга, — пояснил Марат, предупреждая готовые сорваться вопросы. — Третья личность Леверье имеет собственные образы, отличные от общеупотребительных.

— Как хитро разные личностные слои подогнаны друг к другу, — восхитился Марий, — словно слоеный пирог.

— К счастью, всего три слоя. Да и те отдираются один от другого с превеликим трудом. Этот пирожок — настоящий шедевр нечеловеческого кулинарного искусства.

— Когда ты впервые ощутил себя? — спросил Олмир раскрывшуюся перед ним третью личность Леверье.

— На Танатосе, в момент получения доклада о том, что один космодесантник устроил стрельбу по людям.

— Танатос — это?

— Планета гиллеев. Приобщенной цивилизации.

— А, вспомнил. Танатос называли кладбищенской планетой. Приобщенной — значит уничтоженной?

— Не совсем, — Леверье-3, казалось, подыскивал нужные слова, но не находил их. — Все цивилизации, осмелившиеся обратиться к Тем, кого вы по незнанию своему называете Перворожденными, приобщаются к… уходят из нашего мира.

— То бишь уничтожаются?

— Э… можно сказать и так.

Хорошо, подумал Олмир, что технология Перворожденных не допускает закладки в человека зародыша будущей надличности, а требует «прошивки» сразу всех значимых связей между нейронами мозга. Сейчас, конечно, мы обязательно проведем работу по очистке психики всех контактеров от нежелательных надстроек. Было бы много хуже, если б новые личности могли в них плодиться и плодиться. Такие монстры, как Леверье-3, несут огромную общественную угрозу.

— И ты, конечно, препятствовал отправке экспедиции Благова из благих побуждений, чтобы Перворожденные не приобщили человечество?

— Э… не совсем. Шар — это, можно сказать, космическая лаборатория Тех, кого вы называете Перворожденными. Там исследуются цивилизации местного скопления галактик, потенциально способные стать… э… неудобными моим хозяевам. Я призван добиться, чтобы Шар посетили маги.

— Каким образом?

— Самым простым. Я постарался подвести экспедицию на грань гибели, чтобы они запросили помощи у членов Совета магов. Ведь вы, маги, не сможете усидеть на месте, когда начнут гибнуть люди.

— Но в экспедиции уже участвует Ван Мерсье, маг.

— Да какой он маг! Ныне его потенциал растрачен и не скоро восстановится. Моим хозяевам нужен действующий маг. Такой, как ты, например. Или те двое, что сидят рядом с тобой. Тот, кто в настоящий момент добирается да вашего звездолета, и то немного не подходит для исследований.

Олмир вскочил и обратился к Марату:

— Где Дикий? Почему он не здесь, у себя дома?

— Он мне сказал, что у экспедиции Благова проблемы, и он собирается посетить «Элеонору», чтобы помочь.

— Почему ты не сообщил мне об этом?

— Ну, как-то неловко было ставить под сомнение правильность принятого Диким решения. Кто я такой, чтобы одергивать мага, которого искренне считаю своим настоящим наставником? Скажу откровенно, определенное беспокойство я испытывал. Потому и попросил вас срочно явиться сюда. Ты и Марий — наши руководители. Вам и решать, что делать. А я могу отвечать только за себя самого.

— Учитель, — обратился Олмир к Марию, — вы правы: высокомерие и пренебрежение опасностью среди членов Совета магов выходит за разумные рамки.

— Я всегда об этом говорю.

Обдумывая план действий, Олмир нервно ходил вокруг журнального столика. Нечаянно задел его ногой. Задребезжало стекло, несколько стаканов упало на пол. Шоанар бросился наводить порядок. Марат притих.

— Нехорошие предчувствия у меня насчет Дикого, — сказал он Марию.

— Да, я тоже стал за него переживать.

— Я переживаю за него уже лет восемь, — сказал Олмир и повернулся к Марату: — У тебя есть полный отчет о работе с Воргом, Неем и Леверье?

— Да, вот он, — виновато ответил Марат, направляя императору солидный инфошар.

Олмир сжал в руке сгусток информации, переправляя его в свой Дуат.

— На досуге надо будет внимательно его изучить. Пока же не будем терять время.

Отвечая на невысказанную просьбу, такой же инфошар Марат направил Марию.

— Прошу при первой же возможности подготовить сжатый отчет для включения его в Энциклопедию. Кстати, Ворг и Ней в таком же бессознательном состоянии, что и граф?

— Нет, конечно. Эта сладкая парочка в полном здравии сидит в здешнем подвале. Психику Нея я освободил от надличности, вставленной в нее Леверье.

— И Ворг, и Ней подлежат обычной процедуре судебного разбирательства и вынесения им заслуженного наказания, — сказал Шоанар.

— Ладно, подлежат так подлежат. Марат, будь добр, почисти психику Леверье и приведи его в сознание. Пока же собери свое оборудование и отправься на Ремиту — надо как можно быстрее всех людей, в кого Леверье засунул свои жучки, освободить от ненужного отягощения. Прихвати своих гостей с собой.

— Что будем делать с экспедицией? — спросил Марий.

— У нас нет выбора. Я отправлюсь на «Элеонору».

— То есть сделаешь то, чего добивался Леверье-3?

— Вы можете предложить другой выход?

— Ну, не знаю… Может, потребовать от Дикого, чтобы немедленно вернулся?

— Вы собираетесь бросить людей в беде? А также уверены, что Дикий послушает нас?

— Нет.

— Так зачем делать дело, без надежды на результат? Обещаю, что буду предельно осторожен. Надену абсолютную броню — возможно, это спасет от внезапной атаки. Дикий, кстати, так и не научился пользоваться Абсолютными силами.

— Я не смогу за один раз переправить все необходимое оборудование и четырех людей, — растерянно сказал Марат.

— Четвертый — это кто? — спросил Шоанар.

— Это вы, уважаемый советник, — ответил ему Олмир. — Ваша немедленная отправка на Ремиту необходима хотя бы потому, что только вам известно, где Леверье-3 хранил свои записи. Что ж, придется мне самому доставить вас туда. Заодно свяжусь с Кокрошей и попрошу его тоже прибыть для лечения. Будем надеяться, что моя задержка не будет критичной, и Дикий продержится на «Элеоноре» несколько лишних часов. Подойдите ближе, убываем немедленно.

— Вещи… я должен собрать свое имущество, — забеспокоился Шоанар.

— Ох, давайте быстрее. Десяти минут вам хватит? Идите!

Шоанар почти бегом бросился к дверям. Проводив его рассеянным взглядом, Марат сказал, вспоминая:

— Наставник просил меня при случае снять барьеры в памяти Лонренка. В свое время его заставили вторгнуться в психику того человека.

— Лонренок… Лонренок… попадалось мне это имя, — сказал Олмир, углубляясь в себя. — Это был… видный ученый, главный ксенолог Галактического Содружества. Первый контактер с несколькими цивилизациями. Но в последние годы куда-то пропал, ничего про него не слышно.

— Лонренок давно находится на Ремите, — сказал Марат, — его новое имя — Роберт Макгорн, старший научный сотрудник королевского госпиталя.

Вот это да! Оказывается, их интернатовский врач, славный добрый профессор Макгорн, Мак, как за глаза звали его девочки, является одним из знаменительнейших ученых Галактического Содружества. Но сам про себя ничего не помнит. Ну и новость!

— Почему Макгорну стерли память?

— Дикий говорил, что Лонренок был допущен до сверхсекретных сведений, но по каким-то причинам не мог продолжать работать по прежнему направлению. Он знал что-то очень важное, связанное с неким Фактором-Р. Комитет Защиты Человечества постановил лишить его части памяти.

— Ну и порядочки у них!

— Попадались мне какие-то материалы по этому Р-фактору, — задумчиво произнес Марий, — вся информация по нему действительно закрыта. Я так и не удосужился докопаться, что скрывается за этими словами. Были намеки о нескольких пандемиях. Но, как я понял, в конечном итоге это касалось особенностей мышления. Население нескольких планет стали относить не к людям, а к так называемым рюдям.

— Особенностей мышления? Тогда вам сейчас придется заняться этим вплотную.

— Почему?

— Потому, что я жду от вас предложений, надо ли те знания, что мы получили здесь, сделать достоянием всего Галактического Содружества. При этом учтите и Р-фактор, и то обстоятельство, что Шоанар, обычный человек, обладает этими взрывоопасными сведениями. Но не в наших правилах лишать его памяти.

Алтарь

Они тронулись в путь с рассветом. Молчали — то ли спросонья, то ли под влиянием переживаний от долгого вчерашнего общения. Амад шел прихрамывая, но довольно быстро, раны его почти не беспокоили. Добрались до реки, нашли лодку. Обстоятельно устроились в ней. Алексей Сковородников сел на весла. Первоначально, приноравливаясь, несколько раз окатил Амада водой. Потом стал грести практически без брызг, а когда их суденышко вышло на стержень и величаво поплыло, подхваченное течением, так больше изображал, чем действительно работал с веслами.

Незаметно рассеялся легкий утренний туман. Речка была невелика, метров тридцать-сорок в ширину — в Консерве вообще не было больших рек, — да еще берега ее заросли многолетним лесом, и казалось, что они скользят по зеленому извилистому коридору. Амад опустил руку за борт и сосредоточенно наблюдал, как вода струится у него сквозь пальцы. Алексей Сковородников молчал, стараясь не мешать ему. Так прошло около часа.

— Странно, — прервал затянувшееся молчание Амад.

— Что — странно?

— Да вот, представилось мне, что наша жизнь похожа на реку. Так же несется куда-то… и летят дни за днями, словно вода сквозь пальцы… Хороший образ, правда?

— Хороший, — согласился Алексей Сковородников, вспомнив несколько земных песен, обыгрывающих эту тему, вроде «издалека долго течет река…», «а на том берегу…», «но мой плот…». — Даже очень хороший. Но что здесь странного?

— Ну как же, — недоумение Амада было искренне сильным, — Создатель же отвернулся от меня, вычеркнул из списка своих детей. Не нашептывает, как прежде, свои мысли. Стало быть, я сам дохожу до новых сравнений… никогда бы не подумал, что такое возможно!

И все же консы не такие, как люди, подумал Алексей Сковородников. Эмоции схожи. Жизненные, чувственные переживания — тоже. А вот мыслят совсем иначе. Все ждут подсказки своего Создателя вместо того, чтобы самому подумать. Впрочем, простейшие бытовые проблемки решают самостоятельно. Где та незримая грань между ним, человеком с Земли, вырвавшимся в безбрежный космос, и Амадом, обитателем маленького искусственного мирка — сконструированной кем-то Консервы? Что по поводу мышления и разумности говорили Яфет с Ником Улиным? Много чего говорили. Сразу и не вспомнишь… Как и о чем спросить Амада, чтобы разница между ними стала понятна?

Поскольку правильной формулировки вопроса не нашлось, Алексей Сковородников промолчал.

Через некоторое время Амад запел.

Все на «Элеоноре» считали, что им несказанно повезло в том, что Алексей Сковородников встретил не рядового конса, а поэта, знающего множество поэм и мифов. Лучшего способа проникновения в мировоззрение консов невозможно было придумать. О многом Амад сам успел сказать вечером. На Алексея посыпался град пожеланий: спроси об этом, узнай, как говорится в преданиях о том, что написали о третьем… Приемо-передатчик, работающий на полную мощь, перегрелся. Пришлось сменить рабочий диапазон. Потом еще раз. Обеспокоенная нерадостной перспективой лишиться связи в самый неурочный момент, при подходе к Урему, Лидочка решительно запротестовала: все, далее переговоры только в случае острой необходимости. Разумеется, периодические доклады, положенные по инструкции, не отменяются. По этому пункту никаких недоразумений и недомолвок.

Часа через три сделали перерыв, причалив к берегу. Размяли ноги, побродив по кустам. Попили воды прямо из речки, зачерпывая паломническими ковшами. Амад доел зайца. Настроение его резко поднялось, и пел он уже в полный голос. Радуясь за него, Алексей Сковородников не утерпел и в свою очередь профальшивил адаптированное под местные реалии «мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор, нам разум дал в стальные руки весла и ширь реки пред нами распростер…». Песня Амаду очень понравилась. Особенно мотивом, на который он не преминул переложить самое известное местное предание — «Сказание об Абаре».

В ответ Алексей Сковородников старательно пропел старинный романс «Твои глаза зеленые». Консовские слова, конечно, резали слух, но мелодию он передал более-менее правильно. Амад, завороженный, надолго замолчал, с некоторой настороженностью поглядывая на своего спутника. Глубины, открывшиеся перед ним, требовали уважения.

Честно говоря, музыки у обитателей Консервы не было. Используемые ими гармоники базировались на двух-трех нотах, тянущихся друг за другом с надоедливым повторением. Да и не только музыка не шла ни в какое сравнение с земной — вообще вся их мифология представлялась много беднее.

С учетом метких замечаний и обобщений Ника Улина более-менее цельное представление о поэтической культуре консов Алексей Сковородников составил. Основной мотив местной мифологии — исполнение долга, безропотное послушание Создателю. В этом было основное отличие свода консовских преданий от земных.

У людей наибольшей популярностью пользовались сказания о дерзновении, об отстаивании несмотря ни на что своего взгляда на жизнь, личной свободы и свободы других людей. О богоборчестве и беззаветном служении обществу. Это и предания о богатырях, защищающих свой народ. И о Прометее, подарившем людям огонь вопреки воле богов. Об Икаре, пытавшимся долететь до солнца.

Ничего подобного у консов не было. Главным образом они были озабочены тем, как бы потрафить своему Создателю.

Больше всего гимнов было посвящено Абабу, одному из легендарных их праотцев. Возжелал он стать самым святым из консов, самым безропотным и послушным Господней воле, дотошнее всех исполняющим все указания сверху. Создатель несколько раз указывал Абабу на чрезмерную гордыню: нельзя стремиться быть самым-самым, не консу решать, кем ему быть при жизни и как потомками будут оценены его деяния. Абаб упорствовал в своем заблуждении, и Создатель отвернулся от него. Для Абаба это было хуже позорной смерти. Долго, но безуспешно искал он способ вернуть благорасположение Создателя. В отчаянии решил принести в жертву родного сына. Наточил нож, распял юношу на камне и занес над ним орудие смерти. Снизошел Создатель до ничтожнейшего из своих подопечных, вернул ему Свое благоволение и поведал, что не угодны Ему человеческие жертвоприношения. Восславил Абаб безграничную милость Создателя и оставшиеся дни суетной жизни провел в неприметных трудах, создавая первый свод законов консов.

Довольно много преданий было об Абаре, путешественнике, составившим первые географические атласы Консервы, и о создательнице института паломничества Аграве, отправившей своих беспутных детей в Урем.

Ник Улин заверял, что существуют очень слабые параллели между земной и консовской мифологией. Разве что истории об Абабе и земном Аврааме в чем-то схожи благодаря эпизоду отмененного свыше жертвоприношения сына. Но по всем прочим жизненным обстоятельствам эти персонажи обрисовывались совершенно разными красками. А уж что касается музыкального сопровождения… лучше и не сравнивать.

Яфет, помнится, глубокой ночью вновь поднял свою теорию о неразумности консов, но Лида Гиреева жестко пресекла его разглагольствования: ресурс сковородниковского передатчика ограничен.

Ближе к концу дня они сделали еще одну остановку. После нее Алексей Сковородников стал грести интенсивнее: поскольку речка сильно петляла, он боялся, что они могут не успеть до ночи добраться до Кащеевки. Его опасения частично оправдались — строения на противоположном берегу показались лишь перед самым началом ночного потемнения.

Только тут Амад приступил к инструктажу.

— Когда подплывем ближе, — сказал он, — причаливай к месту, где стоят стражники. Только туда. Не вздумай направить лодку к необорудованному участку берега. Понял?

Алексей Сковородников кивнул.

— Старайся меньше говорить. Голос не повышай ни при каких обстоятельствах. Что бы ни случилось, поступай так, будто тебя это не касается. Все, что надо, скажу за тебя и сделаю я. Считай, что я у тебя поводырь. Хорошо?

Алексей Сковородников вновь кивнул.

— Приветствуя местных, кем бы он ни был, показывай руки ладонями вниз. Старайся, чтобы при этом твои ногти были хорошо видны. Это и признак учтивости, и снимает лишние подозрения.

Подумав, Амад добавил:

— Да, если есть у тебя какие-нибудь запрещенные предметы — выбрось. Могут обыскать. Петь не вздумай. Веди себя как предельно тупое и необразованное существо. Все равно, что вол в упряжке: шевелись медленно, но верно, глазами не зыркай. Представь, что спишь на ходу. Мычи, слова произноси нечленораздельно. Пусть думают, что у тебя дефект речи. Сумеешь? Потренируйся пока.

На «Элеоноре» горячо спорили, можно ли доверять Амаду, обещавшему, что поможет Алексею Сковородникову несмотря на подозрения, что тот выдает себя не за того, кем является. Насколько конс искренен, не передумает ли в критический момент? Если он действительно предполагает, что встретил легендарного «разрушителя», посланного для уничтожения их мира, мотивировка его поведения должна быть железобетонной.

Пусть Амад обиделся на своих односельчан, на все общество, на весь мир, заставивший его стать паломником и, тем самым, обрекший на преждевременную смерть. Но есть разумные границы мщения. К тому ж силы, которым он осмелился противоборствовать, по его представлениям самые могущественные в природе. Противостоять им — все равно что отрицать саму реальность. Бессмысленно… Так считало большинство элеонорцев.

У Ника Улина нашлись возражения.

Это для нас, людей, реальность представляется единственной и неизменной, заявлял квартарец. Это мы считаем глупостью отрицание очевидных мировых законов. Для консов же существование Создателя вне мира, отведенного для них, — азбучная истина. Уверенность в несовершенстве творений Создателя, в несправедливости установленных Им порядков может служить достаточным основанием для стихийного бунта. Плюс все тот же эффект маятника: родившееся маленькое отрицание способно превратиться в непреодолимое желание крушить все и вся.

Какой бы ни была истинная причина обещания Амада о помощи, Алексей Сковородников почему-то был твердо уверен, что консу можно довериться.

Пока они не спеша плыли вдоль вытащенных на берег бесчисленных лодок, пока лавировали мимо буйков, обозначавших поставленные местными рыбаками сети, стало ощутимо темнее. Факелы зажглись только на одном из причалов, и Алексей Сковородников, не боясь ошибиться, направил свое суденышко туда.

После обмена обязательными приветствиями-хвалами Создателю, им бросили конец веревки. Сообразив зачем, Алексей Сковородников заметил свою недоработку: не выпилил желоб, чтоб привязывать лодку. Наклонившись, достал нож, быстрым движением руки проделал канавку на носовой выпуклости своего изделия, вставил в нее веревку и надежно закрепил несколькими узлами. Вспомнив советы Амада, решил, пользуясь случаем, избавиться от ножа — вернул его в ножны, нажал на кнопку ликвидации и незаметно бросил в воду. Все, более ничего подозрительного на нем нет за исключением крохотного передатчика. Помог Амаду взобраться на причал. Не спеша вылез сам и встал столбом, делая вид, что ослеплен светом факелов.

Встретили их два стражника, вооруженные своеобразными копьями — с толстым древком примерно с человеческий рост и длинным широким наконечником, заостренным с боков. Такое орудие человекоубийства, оценил Алексей Сковородников, можно бросать, как дротик, использовать, чтобы колоть, а также применять как секиру для нанесения рубящих ударов. Ник Улин, выслушав его скудное описание, предложил земное название — ассагай. Аналогичные приспособления, сказал он, когда-то были широко распространены в Южной Африке. Мгновенно развернувшуюся дискуссию по классификации холодного оружия безжалостно прервала Лида: как бы Леша не выдал себя, отвлекаясь на разговоры, да и ресурс передатчика надо поберечь.

Одежда стражников состояла из одних лишь то ли кожаных фартуков, то ли комбинезонов, на ногах были грубые сандалии с шипами. Головы гладко выбриты. Один, постарше, приземистый, обладающий мощной мускулатурой, был при бороде. Его напарник, высокий худосочный юноша, бороду только отпускал, и неприятно было смотреть на его редкие клочья первых волос на лице.

— Кто вы и откуда? — недоброжелательно спросил бородатый стражник. Вероятно, он был за главного.

Амад назвал их имена, профессии, места проживания.

— Магоре? — удивился бородач, разглядывая Алексея Сковородникова, будто перед ним музейный экспонат. — С чего это его занесло к нам? У нас нет договора с ними. Кто будет оплачивать его содержание и сопровождение до Алтаря?

— Сам дойдет. Не маленький. Я могу за ним проследить.

— Ой-ли? — насмешливо протянул бородач. — Завтра отправляется последний караван. Далее начинается неделя подготовки к празднованию сбора урожая. Ты что, милейший, под шумок собрался на целый год оттянуть встречу с Создателем?

Амад прикусил губу. Услышанное его явно удивило и было крайне неприятным.

— Ну-ка, встань, милейший, — обратился бородач к Алексею Сковородникову, — и покажи мне руки.

Со тщанием стражник исследовал его ногти. Затем велел поднять руки вверх и обыскал. Алексей Сковородников не противился, изображая деревенского увальня. Желательно, конечно же, было бы узнать, имел ли бородач право столь неучтиво обращаться с путниками.

Имел, видимо, ибо удовлетворенно крякнув, сказал:

— Похож на настоящего смотрителя. Разве что глазенки бегают туда-сюда, туда-сюда. Где ты его раскопал?

— У реки. Он никак не мог научиться грести веслами.

— Шляются тут всякие. Грести даже не умеют. Он хоть соображает у тебя, что ему надо было двигать не к нам, в Кащеевку, а в Лесополье?

— Может, и соображает. Но, скорее всего, ему абсолютно без разницы: что Кащеевка, что Лесополье.

— Попадаются ж такие чурбаны… Будто малые дети. Только корми их да следи, чтоб не набедокурили. А на какие шиши, в честь чего мы будем о нем заботиться? И в Лесополье его поздно отправлять… Что делать, не пойму…

— В оплату его содержания возьмите лодку.

— Посудина, небось, держится на воде на честном слове. Сегодня-завтра затонет. Ну-ка, Боро, глянь.

— Не, лодка хорошая, — сказал Амад. — А если и появятся трещины от неравномерной сушки, так легко зашпаклюются.

Второй стражник, не выпуская из рук копья, подхватил из штатива факел и лег на причал, свесив голову, дабы лучше рассмотреть изделие Алексея Сковородникова.

— Вроде бы крепкая лодка, — сказал он.

— Ладно, идите в караулку, — снизошел бородач. И добавил со вздохом: — Ты, Боро, побудь-ка пока один.

Повернувшись, он быстрым шагом направился к ближайшему приземистому строению, очертания которого размывались в полумраке. Амад с Алексеем Сковородниковым поспешили вослед. Идти пришлось по шатким мосткам, и в темноте они несколько раз отступались, рискуя слететь вниз в нечто неприглядное — то ли в грязь, то ли в полузатопленный низкий тростник.

Бородач по знакомой дороге шел бодро, но подойдя к строению, замешкался.

Неловко потоптался у порога.

Робко постучал.

Дождался разрешения войти.

Вошел, сделав жест: подождите, мол.

После довольно долгого утомительного отсутствия высунулся и пригласил зайти.

Низкая дверь потребовала нагнутся в три погибели. Да и потолок маленькой каморки давил на голову, и Алексей Сковородников, помня обещание двигаться медленнее, не сразу выпрямился. А когда встал в полный рост и огляделся, Амад уже вовсю отвечал на вопросы. Выспрашивал его маленький лысоватый мужичок в сиреневой хламиде, сидевший на стуле с высокой спинкой за щербатым столом, единственным украшением которого — не считая оплывшей свечи и чернильницы — был толстенный свиток из хорошо выделанной кожи каких-то местных животных. Более из предметов быта в комнате не было ничего. Бородач как-то весь съежился и застыл в углу, судорожно вцепившись в древко своего копья.

— Я Ород, архивариус, — сказал хозяин, отвечая на встречный вопрос Амада. — Ваш верховный повелитель с того момента, как вы ступили на эту землю. Что я скажу, то с вами и будет. Советую отвечать мне прямо, точно, коротко и быстро. Не отвлекаться на встречные вопросы. Все, что надо, я скажу сам. В свое время. Значит, поэт, ты припозднился потому, что неделю назад познакомился с гадюкой, а затем повздорил с шакалихой?

— Да, истинная правда.

— Может, еще лекаря будешь просить несмотря на неурочный час? Или собрался проваляться здесь до очередного каравана? А может, паче чаяния, даже предложишь нести тебя к Алтарю на носилках?

— Нет, ваша милость. Я пойду сам.

— Так, может, и не было с тобой ничего? Просто напоминает о себе богатое воображение? Боар, ты осмотрел этого пройдоху? — бородач в углу пробормотал нечто нечленораздельное. Ород строго посмотрел на него, осуждающе крякнул и продолжил допрос: — Ну-ка, поэт, задери подол. Посмотрю, насколько твои слова похожи на правду.

Амад послушно поднял полы плаща. Ород, демонстративно кряхтя, выполз из-за стола и со свечой в руках, приподняв полы своей хламиды, приблизился к ним. Минут пять разглядывал затянувшиеся раны Амада. Молча вернулся на свое место.

— Виноват, Ваша Порядочность, — заискивающе защебетал из угла бородач, — мне и в голову не пришло, что такого уважаемого в прошлом человека, как поэт, можно заподозрить в какой-либо деятельности, наносящей потенциальный вред Порядочности. Вот его спутник, Олек, — иное дело. Подозрителен одним лишь тем, что здоров, как бык. Но ничего запрещенного я у него не нашел. Подумал, что…

— Плохо подумал. И не в этом дело. Молчи уж лучше, чтоб не усугублять, — сопроводил свои слова Ород небрежным жестом, словно отмахиваясь от мухи. Потом обратился к Амаду: — И когда же ты удостоился тех ран, о которых ты нам только что поведал?

Амад смутился.

— Ну, недели две назад, Ваша Порядочность, — неуверенно произнес он.

— Значит, две недели. Предположим. Новая кожа наросла за две недели? Мертвые ткани на месте укуса рассосались?

— Собирая в дорогу, в знак моих былых заслуг мне вручили сильные лекарства.

— И еды на две недели?

— В Лоскаве на одной из свадеб мне дали целый мешок пирожков. А Олек оказался хорошим охотником на зайцев.

Упала пронзительная тишина.

— Жаль, что некогда нам с вами разбираться, — сказал наконец Ород, — а то б накопали. Будем считать, что твои пустые слова приняты к сведению. Но, конечно же, в архивы эти фантазии не попадут. Завтра вы уйдете с караваном, и все ваши правды и неправды рассудит Создатель. Боюсь, незавидная участь вас ждет. Он каждому воздает по желаниям его. Ты, Боар, тоже пойдешь с караваном. Будешь следить, чтобы с этим поэтом не произошел очередной казус. Чтобы сверху ни один камень на него не свалился. А ежели камень попадет под ногу и повредит ее — будешь лично тащить до Алтаря. Ясно? Это тебе наука на будущее: опасен не тот, кто с виду страшен, а тот, кто ловко скрывает непорядочность желаний.

Бородач, явно удрученный перспективой примкнуть к охране каравана, низко поклонился, но не решился на возражения. Ород же, уточняя каждую букву, произвел запись в своем свитке и милостиво отпустил всех отдыхать.

Находясь под впечатлением разговора с архивариусом, Алексей Сковородников решил не обращаться лишний раз к Амаду. Спросил лишь украдкой на ходу:

— Что это значит — последний караван?

— То, что заканчивается сезон паломничества, и к Создателю гонят последних. Тех, кто по какой-либо причине задержался в пути. Или… — Амад, поеживаясь, сошел не еле слышный шепот — не хотел идти по своей воле. Начинаются праздники урожая, свадьбы. Как я это упустил. В Лоскаве ведь выращивают только ранние овощи. У них праздники начинаются раньше… Но ничего. В любом случае обращаться с нами будут хорошо. Считай, что все неприятности закончились. Осталась одна, но непреодолимая, — Алтарь. Не понимаю, зачем тебе понадобилось идти к нему. Но коли ты послан…

Бормотание Амада сошло на нет как только они оказались в хижине, предназначенной для приема паломников. Их ждал вкусный горячий ужин — Алексей Сковородников, почуяв аппетитные запахи, понял, что проголодался. Впервые, как очутился в Консерве. Все кончается. Кончилась и его сытость.

Ранним утром их разбудили здравицы в честь Создателя. После скорого завтрака паломники были построены в колонну. Охранники, окружив ее, образовали из своих копий-ассагаев сплошную линию и весьма бодро надавили, поторапливая. Ни угроз, ни единого недоброжелательного взгляда, но тычки были решительны и довольно болезненны.

По бокам колонны образовались барабанщики, давшие неспешный темп. Кто-то затянул бодрую песню… впрочем какая это песня — монотонное повторение одного и того же музыкального оборота. И слова рефреном одни и те же.

Изредка слышались шутки. Но какие-то вымученные. Заезженные, видимо, набившие оскомину. Вызывающие разве что пародии улыбок. Пока строились, Алексей Сковородников вглядывался в лица паломников. У всех — как насильно натянутая благопристойная маска. Ни живых эмоций, ни мыслей. И не сборище людей, собирающихся куда-то идти со своей целью. И не стадо, влекомое на убой. Биомасса.

Они с Амадом замыкали цепочку паломников. Рядом с ними пристроился вчерашний бородач, изредка прощупывающий их настороженным взглядом. Вроде бы Боар его зовут, вспомнил Алексей Сковородников. Но сейчас не все ли равно, как кого величают?

Разговаривать под барабанный бой было несподручно, и почти всю дорогу они молчали. Идти было довольно легко. Ровная дорога, обозначенная высокими, густо посаженными деревьями и утоптанная тысячами ног, еле заметно спускалась вниз. Часа через два пути у обочины показались навесы. Объявили привал. Пение стало громче. Разнесли прохладительные напитки. Несколько раз хором пропели здравницы Создателю. Подремали минут пятнадцать, и снова в путь.

Второй привал сделали рядом с небольшим водоемом. Многие стали плескаться в нем, смывая дорожную пыль. Алексей Сковородников поискал взглядом Амада — тот, не теряя времени даром, пристроился к бочонку, зачерпывал из него и жадно пил. Алексей попробовал напиток — что-то вроде пива. Слегка дурманит голову и на вкус горьковат. Когда-то, вспомнилось, еще в прошлой жизни, он был большим любителем пива. Сейчас почему-то не тянуло к употреблению. Жизненный настрой был иным.

Амада быстро повело.

— Ну, ты понял, почему я согласился вести тебя к Алтарю? — спросил он.

— Почему? — переспросил Алексей Сковородников.

— Да потому, что мы, люди, достойны нечто большего, чем ползти, как скот, на бойню. Посмотри вокруг: через два дня все эти люди бесследно пропадут, сгинут под Уремом, и ничего от них не останется. Однако они делают вид, что у них прекрасное настроение. Что они счастливы продолжить свой путь. Ну нельзя же так безропотно идти на убой! Согласен?

— Да.

— Вот и я о том же. У каждой пылинки, у каждого человека должно быть какое-то оправдание появления его на свет! Чего я не приемлю ни при каких обстоятельствах — это бессмысленности. Создатель не мог сотворить ничего подобного! А ежели сделал — значит, он плохой создатель! — зачерпнув новый ковш хмельного напитка, Амад, икнув, оттолкнул Алексея Сковородникова. — Иди. Смотри. Радуйся ли огорчайся — не знаю, что ты будешь чувствовать. Не знаю, что ты должен вынести из всего этого. Не попадайся мне на глаза, а то, неровен час, я все про тебя расскажу Боару. Слабый я человек. Слабый, непоследовательный и непорядочный. Иди прочь!

Береженого бог бережет, и до вечера Алексей Сковородников шел чуть в стороне от Амада. Изредка, прикрываясь капюшоном плаща, переговаривался с «Элеонорой». Включать передатчик в открытую было нельзя: нижняя часть лица начинала ощутимо светиться. Теоретики ломали головы над объяснением данного эффекта. Руководство же экспедиции было озабочено иным: в какой момент прекратить игру и эвакуировать разведчика, как это осуществить? Одни настаивали: немедленно, как только станет совсем темно. Пусть исследуют алтарные камни космодесантники — это их хлеб, в конце концов. Другие возражали: ну как не воспользоваться благоприятным моментом, чтобы хоть краешком глаза не подглядеть, что с этим самым «алтарем» делают паломники. Пусть разведчик идет до самого-самого конца, и уходит только получив полную информацию.

Место для ночлега каравана было оборудовано капитально: навесы с ложами из пахучего свежего сена, деревянные столы, выстроенные одной большой буквой «п» и обставленные скамейками. Большие печи со стоящими на них кастрюлями разнообразных габаритов и форм, источающими соблазнительные запахи.

Ополоснувшись у рукомойников, паломники степенно расселись по столам. Прислуживали им охранники. Ради этого часть их передала свои копья товарищам, занявшим возвышенные площадки вокруг стоянки. Барабанщики без устали держали бодрый ритм.

Трапеза, сопровождаемая обильными возлияниями, продолжалась до полной темноты. Организаторы применили много ухищрений, чтобы создать видимость веселья. Заманивали на танцы посулами поднести какое-то особое питье, устраивали всевозможные конкурсы и соревнования. В середине натянутого празднества Амад, перебрав, молодецки захрапел. Боар заботливо отнес его на ложе, спать.

Следующий день был в целом похож на предыдущий. Местность, однако, стремительно менялась. Деревья по обочинам дороги сперва сменили колючие стелющие кусты, затем — жухлая трава. Зелень исчезла. Буро-желтая равнина, поросшая колючками, раскинулась до горизонта. Ни ручейка, ни прудика. В воздухе стоял еле заметный запах сероводорода, усиливающийся, когда порыв ветра налетал спереди — то напоминал о себе Урем.

Вторая ночная стоянка была устроена на каменистой площадке перед небольшой возвышенностью, сложенной из песчаника и камушков, похожих на гальку. Непрочная основа, поддаваясь ветрам, образовала округленные скалы, напоминающие на колонны.

— Вот они, Пальцы Агравы, — сказал Амад, оказавшийся рядом. Он был уже нетрезв несмотря на то, что к ужину еще не приглашали. — Завтра с утра нас разобьют на группы и поведут по тропинке к Алтарю. Мы, вероятно, пойдем одними из последних. Итак, впереди меня ждет последние полдня моей неправильной жизни… не считая ночи. Пойдем, сдобрим их хорошей порцией спиртного.

— Пойдем, — согласился Алексей Сковородников.

Впрочем, он смог сделать всего несколько глотков напитка — уж больно крепким тот показался. Более ничего для питья предложено не было, да и пища состояла только из жареных овощей и мяса. Вероятно, доставлять воду в эти пустынные места было трудоемко.

Притворившись сильно выпившим, Алексей Сковородников, покачиваясь, одним из первых отправился на лежанку. Накрывшись капюшоном, торопливо — ресурс передатчика садился гораздо быстрее, чем вначале его пути, — переговорил с «Элеонорой». Ему подробно рассказали особенности пути к озеру, по которому его завтра должны повести. Условились, что у самого входа в пещеру, в низине справа от тропинки его будет ждать специальный, невидимый сбоку лит. А под придорожным камнем будет спрятан парализатор. Он сможет вооружиться и далее действовать по обстановке — либо продолжить идти к «алтарю», либо сразу бежать к литу. К сожалению, организовать для подстраховки засаду спарки космодесантников не удастся — поздно спохватились и успели сделать только один невидимый летательный аппарат, пригодный для использования в условиях Консервы. Поэтому в непредвиденном случае помощь ему придется ждать минут пять — это время, необходимое для полета космодесантного бота от шахты до него.

Утром на Амада страшно было смотреть. Поэт лежал до последнего, жалобно постанывая. Боар силой поднял его, напоил из своей фляжки и заставил идти. Алексей Сковородников, подгоняемый молодым Бором, пристроился рядом.

— Как я испортил себе последние часы жизни, — раскаивался Амад, — до чего же болит голова… Что они подмешивают в пиво?! Никогда мне не было так плохо…

Под его жалостливые причитания они прошли километра три. В месте, где тропинка начинала довольно резко подниматься вверх, они наткнулись на первый контрольный пункт. Под тентом из грубой холстины стоял стол со стулом, рядом — два бочонка с водой. За столом сидел плюгавенький конс в пропыленном насквозь одеянии, напоминавшем наряд Орода. Перед ним лежала раскрытая учетная книга. Архивариус, видать, подумал Алексей Сковородников.

Боар, почтительно поклонившись архивариусу, молча наполнил их ковши водой. Амад жадно припал и оторвался лишь когда выпил все. Потянулся было к бочонку за добавкой, но стражник решительно оттолкнул его: нельзя, мол, считана вода. Алексей Сковородников, отпив пару глотков, отдал свою порцию Амаду.

Серия вопросов по выяснению их анкетных данных завершилась скороговоркой «есть ли у вас жалобы на обслуживание в пути?». Под причитания Амада о плохом качестве пива, невозможности умыться, неоказании медицинской помощи, архивариус демонстративно записал, зачитывая вслух: Амад из Хруста, поэт, отмечает высокое кулинарное искусство сопровождающих караван поваров; Олек из… гм… Магоре, смотритель вершин, отмечает… — архивариус долго глядел на Сковородникова, придумывая, — отличное качество предложенных паломникам напитков.

— Продолжайте свой путь, — с ленцой сказал архивариус, — и да взвесит вашу порядочность Создатель.

Второй контрольный пункт им попался на самом верху возвышенности, далее намечался постепенный спуск к Урему. Вокруг было довольно многолюдно — часть охранников, сопровождавших паломников из головы колонны, успела вернуться назад и устраивалась на отдых. Вновь были записаны их анкетные данные. Никаких дополнительных вопросов не задавали. Воды не предложили. Идите, и все — надоело с вами якшаться.

Подгоняемые Боаром и Бором, они двинулись по последнему участку своего пути на Консерве. Тропа была проложена по высокой насыпи, сложенной из больших булыжников, и едва позволяла разойтись с возвращающимися охранниками. Алексей Сковородников внутренне сосредоточился, готовясь к решительным действиям. Вот они прошли предпоследний поворот. До ждущего его лита остается метров двести… а из-за ничем не примечательного «пальца Агравы» появляется Ник Улин! Рядом какой-то незнакомец в сияющем ореоле. Память подсказала: Дикий Маг. Одеты как паломники, но сразу видно, что нет у них за плечами длинного пути — ни пылинки на плащах. Да и вид не изможденный. Наверное, только что поднялись с удобных кресел.

— Привет! — поприветствовал его Ник Улин.

— Кто такие? — вскрикнул Боар, угрожающе поднимая ассагай.

Дикий Маг мельком глянул на него и провел рукой ладонью вниз. Боар замер с открытым ртом. Алексей Сковородников почувствовал, что и стоящий рядом Боро не может шевельнуться.

— Ох, как мне здесь неуютно, — Дикий повел плечами, освобождаясь от невидимого гнета. Сияние, окружающее его, стало ярче. — Где этот алтарный камень? Давайте побыстрее осмотрим его да исчезнем отсюда.

Открылся зев пещерного хода. Почти перегораживал его, спрятавшись под нависающий каменный козырек, синеватый кристаллический выступ конической формы. То, что это и был «алтарь», Алексей Сковородников понял сразу. Итак, они у цели.

Впереди них на тропе оставались только двое, паломник и сопровождающий его охранник. Алексей Сковородников видел, как паломник коснулся Алтаря и как-то сразу сник. Казалось, уменьшился буквально, физически. Шагнул — и исчез в черном зеве пещеры. Охранник оглянулся и увидел их. Действовал он непредсказуемо: отбросил свой ассагай, коснулся Алтаря и тоже юркнул в пещеру. Значит, надо всего лишь коснуться этого камня? Но почему возникает чувство, что он отталкивает?

— В последний момент все переиграли, а тебе сообщить не смогли — на ходу вводил Сковородникова в курс дела Ник Улин, — твой приемник сразу отключается. Дикий прибыл еще вчера и засел изучать обстановку. Сказал, что все загадки Консервы замыкаются на Урем, и он лично займется его исследованием.

Они вслед за Диким Магом бодро шли по тропе. Амад и стражники с отрешенными лицами тянулись за ними, как привязанные. В воздухе стоял стойкий запах сероводорода.

— Я сейчас чувствую себя как школьник, сбежавший с урока: с минуты на минуту на «Элеонору» прибудет сам Олмир Удерживатель. Возможно, уже прибыл. По межзвездной связи он потребовал, чтобы Дикий ни в коем случае не спускался в Консерву. Но мы ослушались императора.

— Что за спешка?

— Олмир сказал, что Дикому вообще нельзя появляться вблизи Шара. Опасно, мол, — Ник Улин, словно загипнотизированный, смотрел в сторону странного камня. От быстрой ходьбы он чуть-чуть задыхался. — Ну а Дикий, естественно, закусил удила. Решил телепортироваться к Урему немедленно. Я с трудом уговорил его взять меня с собой для осмотра алтарного камня.

Что-то здесь не так, подумал Алексей Сковородников. С Ником-то все понятно: грех не воспользоваться подвернувшейся возможностью побывать в сердце Консервы. А в поведении Дикого какая-то излишняя торопливость.

— Оружие тебе подвезли, — продолжал Ник Улин, — но с Диким оно не понадобится. Надо развернуть ткань, чтобы оно растворилось от соприкосновения с воздухом. Не тащить же его обратно на звездолет.

Сказал — и поддел носком сандалии неприметный сверток, спрятанный за придорожным камнем. В полете сверток размотался, и на камни внизу парализатор упал отдельно от куска ткани, в которую был завернут.

В тот момент, когда Ник Улин, с трудом оторвав взгляд от Алтаря, чуть наклонился, разглядывая результат своего деяния, Алексей Сковородников краем глаза уловил быстрое движение за спиной. Обернулся — и замер, пораженный.

Оказалось, что на тропе оставались еще два охранника, ранее не увиденные ими. То ли случайно задержались, то ли так было положено — никогда не оставлять без охраны вход в пещеру. Дикий применил заклинание, разработанное для парализации воли бодрствующих людей. Но не люди здесь были, а консы, дремавшие, возможно, до их появления. К тому ж рядом непонятным образом функционировал Алтарь, и кожей, поджилками, кончиками пальцев ощущалась мрачная сила, исходящая от него. Сам Дикий, в конце концов, чувствовал себя не в своей тарелке. Одним словом, получилось не то, что маг пожелал.

Охранники, пропустив их вперед, напали со спины. Один из них метнул свой ассагай в Дикого, шедшего первым и, подобно, Нику Улину, наклонившемуся в тот момент, чтобы понаблюдать за падением свертка с парализатором. Тяжелое орудие вонзилось магу за ухом. Дикий беззвучно упал. Тело его, дергаясь в конвульсиях, стало съезжать с тропы вниз.

Второй охранник метнул свой ассагай в Алексея Сковородникова, идущего чуть впереди Ника Улина. Алексей чудом увернулся, упав и растянув при этом сухожилие на правой ноге. Когда поднялся, увидел, что охранники, оставшись без оружия, с криками убегают прочь, Ник Улин склонился над Диким, а Амад, Боар и Боро медленно освобождаются от магических пут. Чары Дикого теряли силу.

— Ужасная рана, — прошептал Ник Улин. — Почти навылет. Череп раздроблен. Мертв Дикий… Ну почему мы не послушались Олмира…

Боро, первым пришедший в себя, сделал шаг вперед и приставил острие ассагая к животу Алексея Сковородникова.

Молодой он был. Не привык быстро принимать самостоятельные решения. Другой бы сразу ударил, мелькнула мысль.

Действовать надо было быстро. Алексей схватил левой рукой ассагай Боро за острие и дернул на себя. Ладонь, разрезаемую острым железом, пронзила сильная боль, показалось даже, что хрустнули косточки. Зато молодой охранник оказался на расстоянии вытянутой руки, и Сковородников со всей мочи ударил его в челюсть. Боро осел, потеряв сознание, упал и покатился вниз. Его оружие осталось в руках Алексея Сковородникова.

Боар оказался безоружным — Амад, схватившись за его ассагай, сильно толкнул вбок. Охранник, разжав руки, упал. Тут же поднялся.

Молодец, Амадик, подумал Алексей Сковородников и приставил ассагай Боро к груди Боара. Бить или не бить, вот в чем вопрос, мелькнуло в голове. Какой на него был заготовлен ответ, Алексей Сковородников, положа руку на сердце, не знал ни в тот момент, ни много лет спустя, вспоминая данный эпизод. Решение принял за него Боар, с громким криком бросившись на острие. Толчок был такой силы, что Алексей Сковородников, потеряв равновесие, покатился вниз по склону, нещадно, в кровь раздирая руки и ноги об острые камни. Сверху на него свалился Боар, пронзенный своим же ассагаем.

Когда через невыносимо долгий промежуток времени Сковородников, шипя от боли в разрезанной ладони, в ободранных локтях и коленках и в растянутом суставе, с трудом поднялся на тропу, Ник Улин по-прежнему стоял над телом Дикого Мага, горестно вздыхая.

— Не трогай его, — сказал он квартарцу, — чтобы ненароком не нанести дополнительных повреждений. Им должны заняться медики. Скоро к нам прибудет помощь — сверху ж они видели, что здесь произошло. Наверняка десантники уже на подлете. Пользуйся моментом, иди к алтарному камню, разбирайся с ним.

Ник Улин, послушавшись, как завороженный двинулся к синеватому конусу. Подошел. Протянул вперед руку, почти касаясь поверхности чужеродного камня. И замер с закрытыми глазами. Что-то мешало соприкосновению. Алтарь физически и притягивал квартарца, и держал на расстоянии. Алексей Сковородников не ощущал никаких внешних сил, но чувствовал сильную угрозу, исходящую от алтарного камня.

Он не знал тогда, что помощи им не будет. Дежурная спарка космодестантников задействована, а Лида Гиреева переключила все корабельные информканалы на трансляцию других событий. В экспедиции даже не знали, что у них чрезвычайное происшествие.

По прибытии Дикого Мага Лида испытала непонятное волнение. Почему-то вспомнился давний случай, когда граф Леверье — да-да, это был именно он, сейчас имя всплыло из глубин памяти — выказал участие, когда она на мгновение потеряла сознание. Привычно заняв место главного диспетчера, она долго не могла привести мысли в порядок и вынуждена была — впервые за все время экспедиции — заняться специальными упражнениями, выученными в навигаторской школе.

Лучше бы она не делала их.

С беспощадной откровенностью ей открылось, что герцог Лусонский, поймать хотя бы взгляд которого она мечтала всю юность, ставший ее неистовым любовником, заполнившим все ее свободное от вахт время, серьезно болен. Внешне его патологическое состояние не проявляется. Ведет он себя как обычно, но… как манекен. Ни о чем не задумывается, ничего его не интересует, кроме любовных утех. В его возрасте, при его жизненном опыте это не слабость. Это болезнь. Почему раньше она этого не замечала?!

Сумбур в мыслях повлек неточности в работе. Чисто машинально она внесла изменения в график работ, совместив по времени подходы к алтарному камню Алексея Сковородникова и десантной группы, направленной к аналогичному пещерному входу на противоположном берегу Урема. Когда та попала в трудное положение — неожиданно отказала вся аппаратура — ей на помощь пришлось посылать дежурную спарку, страхующую Алексея.

Дикий Маг, оценив обстановку, телепортировался в Консерву, прихватив с собой Ника Улина. С непонятным облегчением Лида тут же скорректировала видеотрансляцию происходящего в Консерве, поступающую в общую корабельную информационную сеть, сосредоточив все внимание на перипетиях попавших в беду десантников.

Вообще говоря, действующие в Межзвездном Флоте инструкции запрещали оставлять полностью без надзора ни одного разведчика. Однако меритские традиции предписывали проявлять как можно меньше назойливости, наблюдая за действиями магов. Там, где маг — там всегда все благополучно. Лучше все ресурсы направить туда, где люди подвергаются опасности…

Время шло, а никто не спешил на помощь. Набегали охранники, воинственно потрясая над головой ассагаями. Ник Улин застыл у алтарного камня. Амад молча смотрел ему в глаза, и Алексей Сковородников понял, что конс принял решение последние минуты своей жизни разделить с новым товарищем, а не лишаться разума, прикоснувшись в Алтарю.

— Что ж, Амад, давай держать наш последний и решительный бой, — сказал Алексей Сковородников, подкатывая ближе к себе удобные для бросания камни. Жаль, что придется действовать одной рукой — левая кисть не работала. Скрючилась вся, и разогнуть ее никак не удавалось.

Амад перехватил удобнее геройски отобранный ассагай Боара и гордо выпрямился.

Первого охранника, далеко оторвавшегося от своих, они вывели из строя совместными усилиями. Сперва Амад неудачно бросил ассагай, лишь замедлив его бег, но Алексей Сковородников, воспользовавшись этим обстоятельством, попал увесистым камнем ему в лицо. Второй охранник остановился и дождавшись, когда Амад нагнется, расчетливо метнул свое оружие. Амад упал, пронзенный в шею. Алексей Сковородников чудом увернулся от следующего ассагая. Он мог бросить камень в сторону следующего, набегающего на него охранника, но кинул прямо в торжествующую пасть убийцы Амада. Кровь за кровь! А там будь что будет.

Алексей Сковородников видел, как острие ассагая входит ему под правую ключицу. Чувствовал, как с хрустом рвутся под напором железа его мышцы и распадаются кости. Боль была, но на периферии сознания. Ему удалось ударить нападавшего ногой в пах и вновь выпрямиться. Следующий охранник вонзил свой ассагай ему в бок и толкнул. Он кувырком полетел вниз, раздирая грудную клетку торчавшим из-под ключицы ассагаем. Прекратил падение далеко внизу, упав на спину, и на некоторое время, видимо, отключившись — местоположение охранников на тропе изменилось. Голову, скорее всего, он также разбил, и зрение начало изменять ему. Изо рта вырвался фонтанчик крови.

Последнее, что он видел, теряя сознание, — яркий свет.

Как тогда. Когда умирал в первый раз.

Но сейчас сияние исходило от ореола, окружающего Олмира, возникшего около лежащего Дикого Мага. Появившись в командной рубке «Элеоноры», император мгновенно разобрался в ситуации неведомым обычному человеку способом и, не мешкая ни минуты, отправился в Консерву. Первые мгновения после телепортации он стоял неподвижно, оглушенный нахлынувшим на него потоком враждебных сил. Чувства его обострились до предела, он ясно видел не только настоящее, то, что было пред глазами, но и прошлое и будущее.

Придя в себя, председатель Совета магов небрежным мановением руки сдул с тропы оставшихся охранников и склонился над погибшим товарищем. Перед внутренним взором его пронеслась пророческая картинка: Месенн вернет Дикому жизнь. Но только жизнь простого человека. Не мага. И исчезнет блеск в глазах первого их учителя магии. Будет он, вспоминая непередаваемые простым смертным ощущения полноты существования, прозябать многие-многие годы, пока не бросится вниз на острые камни со своей башни, запретив вновь воскрешать…

Вплыл в пророчество и Алексей Сковородников. Сильный маг из него выйдет. По изобретательности превзойдет самого Месенна. Вот тебе и человек далекого прошлого!

А как же Дикий? Смириться с его потерей?

Давление со всех сторон неведомой силы, неудачно названной им с Месенном вселенской волей, постепенно нарастало, и кокон Абсолютных сил с большим трудом сдерживал натиск. Но и реальность казалось колышущейся… Закрыв глаза, Олмир заставил себя увидеть иное пророчество: заседание Совета магов в Замке Размышлений, выступает Дикий. К удивлению, ему это удалось. Впервые в жизни. Значит, сохранит Дикий магические способности? Так пророчествует ли он? Или способен конструировать будущее Мироздания?

Случившееся требовало серьезного разбирательства, но Олмир не рискнул заняться обдумыванием, уйдя в Дуат. Не было у него уверенности, что он сможет вернуться обратно сюда и в сейчас.

Как и ранее, пророческое зрение разглядело в Алексее Сковородникове будущего мага. Но только не изобретателя, а ученого. Сперва — помощника Марка, потом руководителя всех проектов, осуществляемых магами в области естественных наук. И даже сам Марий будет выспрашивать его советы…

Не обратил тогда внимания Олмир, что картина будущего для Ника Улина темна. Сосредоточился на формировании познавательного посыла в отношении алтарного камня. Первая попытка не удалась. Во второй раз вернувшийся в его руки информационный шар рассыпался истлевающими лоскутками. Только третья попытка оказалась удачной. Полученный инфошар Олмир бережно прикрыл полой защитного кокона.

Нагнувшись, осторожно поднял тело Дикого. Вспомнил: в незапамятные времена предвидел именно это свое действие. В коконе Абсолютных сил держать на руках любой груз не представляло трудностей. Пространственным манипулятором поднял снизу и придвинул к себе потерявшего сознание и истекающего кровью Сковородникова. Затем подтянул Ника Улина.

Яркая вспышка, и тропа, ведущая к Алтарю, опустела.