Хвак

Г Л А В А 9

Бродяге всюду жить вольготно, ибо ему не надобно содержать семью и дом, некому служить ради хлеба насущного, соблюдая изо дня в день присягу верности, не о ком заботиться, кроме как о себе самом: знай себе топчи дорогу в любую сторону, куда глаза поглядели и ноги повели, всюду тебе отыщется кров, еда, ночлег, добрые собеседники... Если конечно, денежки у тебя найдутся, дабы заплатить за все эти удовольствия скромной жизни... А Хвак почти всегда при деньгах: или возьмется помогать кому из попутчиков, торговых людей, караван в дороге охраняя, или наоборот - встречных выдоит... А иной раз и Джога подскажет насчет клада. Бывало, и не раз такое случалось, в отрытом ничейном схроне богатств лежало - ух! - на тысячу лет безбедной жизни, да только Хваку не о том мечталось, чтобы на месте сиднем сидеть, да свалившееся на шею богатство тихо проедать...

- Почему именно проедать, повелитель? Можно и преумножать! Я научу. Титул тебе купим, либо хитростью выкрутим - порядочным человеком станешь. Вся коленопреклоненная округа будет бояться и славить тебя как своего сюзерена! А ты знай себе живешь, услаждаясь всеми радостями!

- Цыц, Джога! Я и без того это... порядочный. Не по мне сидячая жизнь, пусть даже и при золоте. Вот я пару дюжин червончиков из энтого горшка возьму, остальное сюда же, под спуд. Потом как-нибудь буду обратно идти - опять запасусь! Этого вот золотишка, что при мне, хватит надолго... может на год...

- На год! За неделю пропьешь, повелитель, на девок, да на прочее промотаешь. Сапоги хоть поменяй!

- И поменяю! А рубашку теперь красную хочу!..

Изредка, но случалось Хваку и без денег оставаться, да так, что хоть сутками впроголодь! Но Хвак и здесь не унывал: взломает какой-нибудь храм - и снова сыт, да еще с припасами в дорогу! Любой подвернувшийся храм или алтарь бестрепетно разорял - но только не тот, что поставлен в честь Матушки-Земли! Тут уж голод не в голод - терпи, Хвак! Поклонись, помолись, последним поделись - в пользу Матушки Богини, в пользу жрецов ея - и дальше в путь! Расхрабрившийся демон Джога, бывший шут богов, а ныне верный слуга святотатца Хвак - и, стало быть, сам святотатец - однажды утром попытался было посмеяться за это над повелителем, но был бит так нещадно, что после выволочки до самого ужина сидел тихохонько, не шелохнувшись, в самом уголку Хвакова сознания: ни оха, ни хныка, ни вздоха - благодать!.. Это так называлось, что Хвак Джогу бил - как его побьешь, бестелесного? Но только Хвак своею сущностью в своей голове настолько Джогину сущность припер, что демону мало не показалось! К вечеру, в конце ужина, Джога робко намекнул Хваку насчет сладкого вина, увидел, что повелитель оттаял, больше не сердится - и вновь обнаглел Джога, распоясался, стал шутить с повелителем по-прежнему, чуть ли не щеки перед ним надувать... даром, что своих щек у него не было... Однако, про Матушку Землю отныне и навсегда демон Джога зарекся что-либо говорить - и плохое, и хорошее, и любое - от беды подальше! Повелитель отходчив, но дерется больно, богам под стать!

Всюду Хваку хорошо, везде уютно, да только с некоторых пор повадился Хвак Плоские Пригорья навещать: как новое лето настает - он там! Вроде бы и не ищет ничего такого... но кружит и кружит неподалеку от тех мест, где когда-то... сияние увидел... лепесток, или еще что-то такое... Уж и забыл, как оно все было, и что именно тогда ему захотелось почувствовать - а тянет побывать... И вообще легко дышится Хваку на Плоских Пригорьях: днем он и сам что надо молодец, от любой напасти отмахнется - не заклятьем, так кулаком, не кулаком, так секирою... А когда он спит - Джога не дремлет! Джога, с позволения повелителя, выпростает наружу сущность свою на всеобщее обозрение - даже тупые цуцыри и наглые охи-охи далеко стороной обходят Хваков ночлег, ибо никого из чудищ земных не прельщает встреча и знакомство с демоном Джогой!

Плоские Пригорья обширны, они чуть ли не со всех сторон окружают местность, которое по праву называют сердцевиною страны: там раскинулась столица Империи, огромный город Океания. Куда бы ты не направил свой путь из столицы - на север ли, на запад, на юг, на восток - а не минуешь Плоских Пригорий, самых страшных, самых лютых, самых заповедных имперских земель! Зачем императорам понадобилось учреждать столицу в столь гибельных местах - одним только богам ведомо, но... Вздумалось им так - и стал город! Самый большой и богатый, самый густонаселенный, самый красивый и благоустроенный во всей империи! На много долгих локтей вокруг столицы даже и не пахнет Плоскими Пригорьями, давно повывели оттуда, вплоть до самых дальних городских окраин, и нафов, и цуцырей, и оборотней, и волшебных зверей охи-охи и прочую страшную живность с нежитью... Да, и поныне такое не в редкость, когда пробирается с Плоских Пригорий в Океанию всякая людская и нелюдская нечисть, включая разбойников и сахир, но именно что пробирается, тайком, с опаскою, с ожиданием скорой и жестокой расправы... А честным людям как раз безмятежнее всего жить именно в столице... обычным людям, простонародью, в отличие от придворных, которые с незапамятных времен повторяют между собой остроту, что, де, мол, Океания - и есть срединная, самая жуткая и смертельно опасная часть Плоских Пригорий, и чем ближе к императорскому двору - тем жутче и опаснее!.. Шутят они так, шутят, хотя и впрямь от страха да от зависти то и дело мрут, на дуэлях гибнут, головы на плахи складывают, но сами так и вьются при государевом дворе, медом их оттуда не выманить!

А Хвак путешествовал именно в Океанию, ибо соскучился бродить по деревням да селам, захотелось ему хлебнуть столичного воздуха, пряного, густого - ложкой не промешаешь - от гвалта людского, от запахов пищи вперемешку с запахами гнилья, от алчного и тревожного ожидания удачи посреди безликой и безжалостной толпы...

Но до этого он решил сделать небольшой крюк до кривого леса и там погостить в семье красных "каменных" оборотней, с которыми он однажды познакомился здесь же, в Плоских Пригорьях... Познакомился бурно, с секирою в руках... Идет он однажды по тропинке, напевает абы что, под ноги смотрит... Вдруг крики, хрипы... Да прегромкие!

- Чего там, Джога?

- Тургун пещерку разоряет, а в пещерке пара оборотней укрылась, он и она. Оборотни те не простые, как бы каменные, людишки испокон веков троллями их зовут...

- Как?..

- Троллями, а тургун молодой, неопытный. Но все равно скоро сожрет, пещерка мелковата, сейчас он рылом камень, другой сковырнет и...

- Тургун! У!.. Здорово, а я все тургуна вблизи увидеть не могу! Сколько хожу - все никак!

- Так, прикажи, повелитель? Я какого хочешь за хвост на руку намотаю и к тебе приведу. С любого края света!

- Угу, и тебя-то и рук своих не имеется. Нет, я лучше так подкрадусь. А ты не вздумай высовываться! Чтобы тебя не слышно и не видно! Но откуда здесь может быть тургун - они ведь северные, ты же сам говорил?

- Северные. Но сейчас разгар лета, а этот - недоросль, без опыта, заблудился, или, вполне возможно, что врожденный дурак, даже если вымерять его ум по скромным тургуньим меркам...

- А ты сам говорил, что тургуны умные! Видишь, попался на вранье, Джога!

- Повелитель, ты знаешь, как высоко я ценю твои... нехитрые шутки... я всецело преклоняюсь пред ними, но... Для ящера - тургун умен, а рядом с молочными зверями, даже в сравнении с горулем.. с горулей... как это правильно сказать... мы каким сейчас говором предпочитаем изъясняться - западным...

- Все, цыц!

Прежде всего, взору Хвака открылась обширная задница ящера, там и сям обсаженная свалявшимися грязно-розовыми перьями. Толстенный хвост, похожий на веретено, воткнутое в задницу, то задирался вверх, то опять шлепал по земле, выбивая из нее клубы вонючей пыли. Огромные задние лапы были широко расставлены - это чтобы тургуну удобнее было наклоняться и совать свою отвратительную пасть в отверстие пещеры... Хвак от великого любопытства и в пещеру издалека заглянул, даже пробормотал заклинание, - спасибо Джоге за него! - позволяющее разгонять темноту и видеть сквозь пыль... В пещере той рослый мужик стоит, кого-то собой заслоняет... И тот мужик булыжником в тургунью пасть запустил, а тургун зарычал, морду из пещеры выдернул, булыжником отплюнулся - здоровенный булыжник, весь в кровавой пене - и опять морду в пещеру сует, а мужик опять чем-то колотит...

- Повелитель... А, повелитель... Ну зачем тебе это надобно? Пойдем дальше, опять ведь к ужину опоздаем! В том смысле, что трактиров поблизости нет, а жарить нам пока еще нечего! Опять придется ключевую воду - тьфу! - сухим калачом закусывать!

- Нет! Вон они как, бедные... Она плачет!.. Жалко же их!..

- Кто плачет, троллиха? Ей уже недолго осталось рыдать... Поблизости отсюда есть солнечная горка, повелитель, на горке той греется не менее полусотни жирнющих ящерок, повелитель...

- И-и-и-эх! - Хвак сорвал секиру с пояса и с разбегу хватил ею по правой задней лапе! Может быть, прав был Джога, что тургун им попался молодой, не матерый, однако и у этого одна только задняя лапа была ростом с Хвака! Секира вонзилась в ящерную плоть и тургун закричал во всю мощь своей безразмерной глотки. Будь он сам поменьше, а голос его потоньше, можно было бы назвать этот оглушительный крик пронзительным верещанием, исполненным гнева и боли... Тургун опять выдернул голову из пещеры, стремительно развернулся - и тут его шатнуло в сторону! Если все соразмерять человеческими величинами, то секира Хвака, конечно же, была велика и увесиста, однако, для тургуна она бы ощущалась не более, чем мелкой досадной занозой, вошедшей в огромное тело едва ли на глубину бородавчатой шкуры... Если бы это была обычная секира! Демону Джоге сей удар виделся иначе, нежели бы простому смертному наблюдателю: всесокрушающее лезвие секиры Варамана, за счет незримой ауры, выплеснувшейся наружу, словно бы разрасталось при ударе вглубь и в стороны, нанося увечья, никак не сравнимые с обычными! А для Хвака сила удара просто разнилась по отдаче в руку: сильно тряхнуло - одно, если едва заметно - другое. Ну и, вдобавок, собственный гнев и ярость ему подсказывали - кого и как бить... Постепенно они приноровились друг к другу - секира и человек - и отлично ладили.

Тургун пошатнулся, однако устоял. Зубастая морда его несколько мгновений недоуменно смотрела на потоки крови из почти наполовину перерубленной ноги, затем распахнулась и устремилась вниз, на Хвака. Человек успел отпрыгнуть - земля тоже дрогнула от этого прыжка, но так... скромненько, еле слышно, совсем не так, как под тургуном... И клуб пыли от прыжка взметнулся относительно небольшой... Вот если бы Хвак весил раз этак... в дюжину-другую-третью побольше... Секира свистнула еще дважды - и Хваку пришлось улепетывать от водопада крови, хлынувшего из разрубленной шеи... Не успел.

- Ой-ёй-ёй! Джога, прямо в сапоги налилось! И за шиворот: рубашку всю изгваздал! Вот же дурак этот твой тургун! Чего бы ему в другую сторону не упасть?

- В сапоги, повелитель? Ты понюхай на всякий случай, быть может это вовсе не кровь, и покойный тургун тут ни при чем?

- Да кровь это! Погоди... что значит...

- Заклинание, повелитель! - заторопился с отвлекающими советами Джога, сообразив, что Хвак сейчас шутить не настроен, - скорее твори заклинание, пока кровь свежая, не то замаешься рубашку и портянки от дряни отколдовывать. Кровушка у больших ящеров едучая!

- И то верно. Уже чешется!

Хвак запыхтел, примериваясь проговорить заклинание так, чтобы его хватило и на рубашку, и на портки, и на сапоги с портянками...

- Вот - почему оно такое нудное и длинное, Джога? Неужто покороче нельзя придумать?

- Люди несовершенны, повелитель, черпать ману без заклинаний, непосредственно из природы - увы - неспособны...

- Зато мы в ваш мир не стремимся - все вы к нам норовите...

- Твоя правда, повелитель. Тут к тебе с камнем подкрадываются. Между прочим, ящерицы ночи ждать не будут, надрывайся потом, выковыривай каждую из под земли... Посмотрел тургуна? Посмотрел. Давай, приканчивай оставшихся - и нам пора!

- Угу, посмотрел, да я кроме хвоста и задницы, считай, что ничего и не... Ах ты!.. - Хвак вовремя отпрянул от камня, просвистевшего мимо уха. Неблагодарный тролль, едва оправившийся от предсмертного ужаса, попытался захватить своего спасителя врасплох: сначала запустил в него булыжником, а промахнувшись - бросился врукопашную. Был этот тролль-оборотень ростом с Хвака, коренастый, широченный - кабы ему убрать со всего тела красноватую шерсть, да руки вырастить подлиннее, да пузо потолще, да пасть пошире раскроить - вылитый был бы цуцырь! Хвак секиру доставать поленился, но в рыло ударил от души: человек от эдакого удара пал бы замертво с переломанной шеей, а то и вовсе без головы, но тролль-оборотень только кувыркнулся в полете и тяжело шмякнулся прямо в лужу из тургуньей крови.

- Ну вот! Смотри, Джога, снова все брызги в меня! Опять теперь колдовать!

- Это он нарочно, повелитель, плюхнулся в самую грязь, из вредности, чтобы тургуньими сгустками тебя непочтительно заляпать! Добей его, но сначала эту, с пузом, прирежь, пока не убежала. Все-таки, тролли на редкость малосъедобные создания, хоть откуда выкусывай! Так что, просто убей и пойдем.

Но троллиха и не пыталась никуда убежать, она взвыла почти человеческим басом и на четвереньках, в два прыжка, подскочила к поверженному троллю, приподняла его косматую башку, чтобы тот не захлебнулся в тургуньей крови, поволокла вон из лужи. Вытаскивая, она повернулась боком и Хвак понял, что троллиха беременна, едва ли не на сносях.

- А нечего было нападать! Я вам чего-нибудь сделал? Я наоборот помог! А он - вон он - булыгами кидаться! Да не бойся, убивать не стану. Целехонек твой... этот... мужик.

И действительно - оборотень сдавленно зарычал, очухиваясь, маленькие красные глазки его вновь обрели способность видеть окружающее. Мысли медленно ворочались в гудящей от боли башке, но... Он видит и дышит, голова его - в нежных объятиях Мыги, во рту что-то шевелится - ага, это ее заботливые пальчики обломки клыков из десен выковыривают, тургун мертв, человек в сторонке ухмыляется, убивать не спешит... Чудо.

- Скажи спасибо своей этой... будущей мамашке... А то как бы шваркнул сейчас тебе между ушей вот этим булыжником!

- Так и шваркни, шваркни его, повелитель! Пусть скачет на встречу с богами верхом на тургуне! Кого ты жалеешь? Себя бы пожалел, что без ужина вот-вот останемся!

- Цыц, Джога. Эй, как тебя звать? Отвечай, зараза, не то...

- Мыга.

- А твоего?

- Угун.

- Понятно. Надо же - почти как тургун. А меня - Хвак, Хваком зовут. Я это... пошел... И больше на меня хвост не задирать, не то обоих порублю! Смотрите, Угун, Мыга, нетопыри слетаются. Справитесь сами?

Тролли дружно кивнули - еще бы им каких-то жалких нетопырей бояться! Противник тургун - это смерть, со смертью не поспоришь, а нетопыри... Да и слетелись они явно не для того, чтобы воевать с живыми, но к тургуньей туше, ибо самая надежная добыча - это спокойная падаль. А зубы - сего добра во рту у троллей всегда хватает, к полнолунью новые вырастут, лучше прежних.

Хвак в два замаха срубил на лету пару обнаглевших нетопырей и поспешил прочь: действительно, днем, не во сне, бояться их вроде как и нечего, но надоедливые твари, хуже комаров!

Следовало поспешить, Джога прав, ящерицы вот-вот уползут со склона остывающего холма - и тогда завывай на луну по-горульи: на Плоских Пригорьях человеку мало что в пищу годится, разве что корешки да травы... Нет, конечно Хвак никогда не был против диких злаков и кореньев, он грыз их сырьем, готовил отвары, добавлял в похлебку, но... Травы с корешками - это баловство, развлечение, а настоящая насыщающая пища - мясо и только мясо! Лучше всего - так называемое "молочное" мясо, то есть не от рыб и ящеров, а тех зверей, что потомство свое молоком вскармливают... Эх...

- Повелитель, а они за тобой бегут. Ведь я предупреждал... Если ты такой умный - то почему никогда меня не слушаешь?

Хвак развернулся и выхватил секиру. Все-таки, нечестно, что он с ними вон как, а они - вон как! Сами теперь будут виноваты...

Чета оборотней-троллей с шумом и треском выломилась из кустарника, напересёк дороги, но вместо того, чтобы сходу нападать на Хвака, тролли остановились поодаль.

- Ну? Чего надо?

- О! Возьми... человек Хвак... Самая вкуснота!

Угун выступил вперед, ухмыляясь окровавленным ртом: на вытянутых руках его, в обхват, дрожало что-то тяжелое, студенистое, смердящее, черно-зеленое, мясное, истекающее зеленоватой же слизью... Простецкое, но прочное троллье сохранное заклятье свежести со всех сторон окутывало это... эту...

- А, так это печень, небось! Печень, да?

- Да, человек Хвак. Печень. Ешь, вкусно, твоя доля. Ты - хороший, ты спас.

Оборотни на ходу приспосабливались к человеческой речи, которая с каждым новым словом звучала все увереннее из пасти тролля Угуна, и даже внешне оба тролля миг от мига все более напоминали человеческую пару... Вот они уже почти совсем как люди: огромные, уродливые, нелепые в своей угловатой кряжистости, наряженные в какие-то немыслимые шкуры, которым должно было изображать портки, рубахи и платья, но - все-таки уже не демоны, не цуцыри, не тролли... Брови у обоих густые, тяжелые... У троллихи тоже челюсть огромная, как у ее мужика, но не разбитая и без бороды. И ростом она пониже, локтя в четыре. А он - полных пять, с Хвака.

Хвак скосоротился, внимая отвратительному смраду, исходящему от клубка тургуньих внутренностей, но сдержался, и, верный деревенским приличиям прежней своей жизни, отвесил неглубокий поклон:

- Премного благодарен, почтенные Угун и Мыга! Но зарок у меня... перед богами: не ем тургунятины. Это всё твое и Мыгино! А вдругорядь зайду в ваши края - вот тогда уже... Дичи насшибаем, покушаем вволю, попируем! Винца принесу! А? Чего скажете?

Тролли переглянулись и загыгыкали дружным счастливым смехом: хороший и щедрый человек! Пусть приходит без опаски, всегда будет желанный гость! А печенка-то большая - и вся им двоим достанется... Вернее, уже троим, Мыге за двоих питаться нужно...

С той далекой поры они и подружились: семья троллей-оборотней, хозяева одной из небольших чащоб, там и сям разбросанных на каменистых просторах Плоских Пригорий, и человек Хвак, толстый бродяга, взявшийся невесть откуда и странствующий неизвестно куда.

И снова лето, и снова солнце, полуденный зной, а по тропинке ведущей к заветной чащобе, движется верзила-человек, молчаливый, страшный, угрюмый... Нет, это не Хвак, да и вообще нелюдь... В далеком прошлом он был человеком, довольно могущественным колдуном, книгочеем, служил в храме Сулу, богини Ночи, и набирал, накапливал, взращивал в себе колдовские силы... Да только в один ненастный миг проговорил не то заклинание, раскупорил не ту силу - и овладел им демон Хараф, исполненный зла и вечного глада. Навсегда овладел, на правах всевластного повелителя. С тех пор сущности колдуна и демона слились воедино, породив чудовище, в котором от человека осталась только личина, способность ненадолго уже притворяться человеком, и коварство. Но поскольку демоническая сущность была прочнее и сильнее человеческой, то с каждым годом личина становилась все более мерзкой и не похожей на людские, мозг его, да краев заполненный злобой ко всему живому, коснел, утрачивал силу и гибкость. Зато тело выросло почти на локоть, приобрело невиданную в прежней жизни силу и прочность: удар обычного меча или секиры его не брал, боевые заклинания отлетали прочь, не повредив и кожи... пожалуй, уже шкуры... Человекодемону все труднее было жить незаметным среди людей, и стало быть, добывать себе пропитание, из всех видов которого Хараф предпочитал человечину...

Вдруг Хараф увидел двух маленьких людишков, детей, мальчика и девочку, беззаботно играющих на лесной полянке, в груде каких-то костей... Щебет их тоненьких голосов всколыхнул в Харафе лютое желание убивать и есть... Оно и так никогда не проходило, но тут... когда рядом - рукой подать - легчайшая на свете добыча, мягонькая, свеженькая...

- Добрый день, детишки! Меня зовут Хараф. Вот, значит, заблудился я... Подойдите ко мне поближе... Еще поближе...Объясните дяде, как мне найти дорогу из этой чащобы... туда... э... как оно это называется...

Человекодемону Харафу впору бы самому озаботиться вопросом: откуда в глухом лесу на Плоских Пригорьях взяться человеческим детям, да еще без родительского присмотра??? И почему у детей такие грубые очертания плеч, рук, рыжих голов, и почему они совсем не испугались, не захныкали, его увидев... Все без исключения человеческие детеныши дрожат и плачут в его присутствии, даже на руках у родителей...

- Конечно, дяденька, пойдем, мы тебе покажем, тут недалеко! - Дети безбоязненно подбежали к Харафу и с радостным смехом ухватили его за руки, мальчик за десницу, а девочка за шуйцу...

Детишкам бы напугаться до смерти, увидев клыкастое, все в капающих слюнях, лицо, черные когти на покрытых шерстью руках, глаза с длинными красными зрачками, но они просто почуяли запах плоти и мгновенно подстроились своим обликом под облик пришельца... Это их лес, а все что в нем - добыча.

Хараф вцепился в протянутые детские ладошки и счастливо захохотал! И тут же взвыл от нешуточной боли: оба детеныша дружно впились зубами в запястья - а зубенки у каждого преострые! Странные детки... Ну, ничего... Хараф ловко встряхнул ладонями, перехватил каждого из детей за туловище и стал сжимать. Ох, какие твердые детки!.. Никак не раздавить!.. Опять кусаются... Девочка первая не выдержала чудовищных тисков, челюсти ее разжались и она заплакала в голос:

- Мамочка! Мама-а-а!

Немного погодя и мальчик подхватил:

- Мама! На помощь!

Добыча, которая так легко и ловко была выслежена ими, вдруг обернулась хищником, беспощадным, очень сильным!..

Хараф облизнулся: ему эти крики весьма понравились, он даже про укусы забыл. Очень уж прочные и костистые детки, так, может, взрослая помягче окажется, помясистее?..

- Гы-ы!.. Громче, детки, громче. Одними вами, без мамочки, чувствую, мне не наесться... О, где ты, безалаберная и незаботливая мать сих малых крошек, угодивших в беду! Где же ты!?

Из кустарника вымахнула на четвереньках косматая тень, прямо в прыжке преобразившаяся в рослую и крепкую самку... то ли человека, то ли... Очень уж клыкастая и когтистая получилась баба... Примчавшаяся на крики своих малышей мамочка ударила пришельца когтями по щекам, а зубами вцепилась в нос: троллиха Мыга - а это была она - никого на свете не боялась, кроме своего мужа Угуна, ей в одиночку доводилось расправляться и с нафами, и с церапторами, однажды и с луговым медведем, а уж вдвоем с Угуном они цуцыря могли затерзать... Но незнакомец оказался великоват даже для нее: нос она ему отхватила... пусть и не весь... и детишек выпустил... да только на этом все ее победы кончились: разъяренный Хараф стряхнул с ладоней полузадушенных детишек и, расфыркивая по сторонам черную дымящуюся кровь, ринулся добивать их клыкастую родительницу, которая почему-то не померла от его жесточайшего удара, а только обратно в кусты улетела - и уже на четвереньки встает, скалится...

Хорошо было бы ей крикнуть погромче, позвать на помощь Угуна, уж он бы тут навел порядок, но далеко убежал Угун, очень далеко, вглубь Пригорий - чаща-то ныне скуповата на добычу оказалась, одной ею не прожить... Да и на зиму запасы надобны! Мыга молчком бросилась на противника, понимая, что тот посильнее будет, не одолеть ей такого... Главное - от деток отвлечь, их спасти. Сначала пусть они убегут, а дальше - как получится...

- А чего это тут? Мыга, ты чего? Кто это тут? Эй!

Хваку в то утро настолько надоели Джогины причитания и насмешки, что он приказал демону замолкнуть до самого обеда, а сие было для непоседливого и болтливого Джоги немалым наказанием, только поэтому, в отсутствие прямого вопроса к нему, разобиженный демон сумел удержался от объяснений происходящего и мстительно молчал: раз повелитель вспылил ни с того ни с сего, то пусть сам и разбирается с этим демонишкой, оседлавшим колдунишку, а он будет молчать как велено! Вот, будет молчать - и всё! Эх, скорее бы назначенный обед... или что-нибудь вроде этого...

- Дядя Хвак, он на маму напал!

Это Тыха, старшенькая.

- Дядя Хвак, ура-а!

Угу, а это Бухун, средненький. А это еще кто таков, что за страхолюдина? Вроде человек, но когти, клыки, магия как у демона... Да какая разница?..

Хараф потянул ноздрями и голова его счастливо закружилась: вот она, свежая человечинка!.. Настоящая, не то что у этих... Кусается еще!.. Н-на, косматая!.. Как он мог перепутать людишек с троллями?.. А это - настоящий мясной человек. Да жирнющий!

Хараф торопливо смахнул с себя, дабы не мешала удаче, троллиху, как до этого ее мерзких детенышей, но слетела Мыга не на землю, а на подставленную ножищу, только после этого уже подпрыгнула высоко от полученного пинка и приземлилась плашмя на полусгнившую корягу. Та развалилась с громких хрустом, а Мыга даже не охнула: да, больновато, но ей на охоте и больше доставалось... Зато помощь подоспела! Ой, хорошо, ой, вовремя!

Пока Мыга приходила в себя от полученных пинков и ударов, события продолжали развиваться. Ее ненаглядные детишки - оба целы и невредимы, хвала богам - отбежали на безопасное расстояние, чтобы полюбоваться битвой между чудовищем и дядей Хваком, чтобы ничего не пропустить, ни одного удара, ни одного заклинания! Сразу были забыты страхи, ушибы, даже голод куда-то пропал: ух, весело! Бей его, дядя Хвак!

Но все закончилось до обидного быстро: от первого же удара кулаком страшный пришелец улетел спиной вперед, к огромному валуну, да так и влип в него, стоя на подогнувшихся ногах. Следующий удар секирой оказался последним: вжик - и у пришельца голова с плеч! Сам повалился в одну сторону, а голова поскакала в другую.

- Мама! Видела, как мы его с дядей Хваком?!

- Мама, а он меня поцарапал, вот здесь!

- Бухун, замолчи! Тыха, не плачь, маленькая, давай лизну! Не забудьте дяде Хваку спасибо сказать! Он вас только что от беды уберег! Эй, оба! Кровь эту не пить, она дурная, неправильная, заболеете и умрете, тогда будете знать!

- Ничего не заболеем, он же умер уже, мы немножко!

- Я сказала нет, дети! В той крови еще демон сидит! Лучше с дядей Хваком поздоровайтесь!

Люди - очень большая редкость в чащобах и ущельях Плоских Пригорий, и если бы кто-нибудь из них присутствовал здесь, в этом кошмарном месте, наблюдал события и слушал разговоры, то вполне вероятно, что большую часть происходящего он бы не постиг, или бы понял неправильно, не говоря уже о том, что услышанная речь состояла бы для простого наблюдателя из непонятных криков, людских слов, тролльих взвизгов и мычаний, однако сами участники - Хараф, тролли-оборотни, человек Хвак отлично понимали друг друга, ибо умели это делать...

Идти до логова Угунова семейства было недалеко, несколько долгих локтей, и это была самая приятная лесного часть путешествия, наполненная смехом, шутками и детскими криками. Хвак ступал налегке, в то время как Мыха бодро тащила на плече тяжеленное тело поверженного Харафа, она с возмущением отвергла робкую попытку Хвака помочь донести: еще не хватало, чтобы дорогой гость выполнял женскую работу, да еще, не дай боги, рубаху в ядовитой крови перепачкал!

- Мужики добывают, мы бережем, мы вынашиваем, на том мир стоит! А не на том, чтобы все не за свое хватались. Ты бы лучше рассказал, как там... ну... вдалеке? Ну, где людишки-то живут?

- Обыкновенно. Живут, хлеб жуют. Про морево стали говорить. Эти талдычат про морево, и те про морево, и другие... Часто говорят, да все по-разному.

- А морево - это про что? Тыха! Прекрати дразнить брата, я сказала! Отдай Бухуну голову, теперь его очередь нести! Ох, баловники, ох, неслухи, и в кого они такие?

- Сам не знаю, что за морево. Вроде всеобщего мора или глада, вот... что-то в этом роде... О, молодцы какие! Глянь, родительница, на чадо свое: его из-за той головы и не видать - а несет, старается! Правильно, Бухун: матушке помогать надобно. А сам-то где?

- На охоте, где еще? На Синее ущелье с рассвета порысил: хоть и далеко, говорит, а там самые здоровые да жирные церапторы водятся, по церапторов пошел, как знал, что гости будут. Но уж скоро домой прибежит, я его сердцем чую. И младшенькая вот-вот проснется!.. Я-то как услышала крики - про все забыла, все бросила - и бежать выручать! Раньше жизнь полегче давалась, а ныне и так уже ходишь с оглядкой, да все надеешься, что уж возле дома-то родного нечего бояться, а оно - вон как бывает! Эвон ведь жесткий какой! Потому как демоном изъеденный! До весны о нем и думать нечего, пусть до весны в бочке, в уксусе отмокнет - все припас на голодное время будет. А из головы Угун оберег сделает, на тын насадим, пусть на ветру гремит, демонов отгоняет... И пришли уже! О, слышишь: заливается! Да здесь уже мама, здесь! Сейчас увидишь, как она выросла за год!

- Так они у тебя все подросли! Скоро меня обгонят!..

И опустился вечер на троллью пещеру в тролльей чащобе, и пришло волшебное время ужина.

- Вот увидишь, повелитель: опять цераптину отварную выставят! Да еще самую вонючую! Из года в год одно и то же. И вина у них нет! И хлеба нет!

- Цыц, Джога! Чем богаты, что сами едят, то и нам подают. Не человечину ведь. От души угощают - это понимать надо! А хлеб у меня свой.

- Слышь, Хвак! Сегодня на ужин у нас цераптор вареный. Мыга самого жирного выбирала, Мыга у нас мастерица готовить. Ух, вкусно будет!

И закончился ужин. Мыга, стараясь не шуметь, суетится по хозяйству: там прибрать, тут подмести, этому нос вытереть... Младшенькая Гага покачивается в переносной колыбели из шкур, прикрепленной к маминой груди, бубукает довольно, Бухун и Тыха облепили с боков дядю Хвака, чтобы поближе, чтобы ничего-ничего не пропустить, чтобы все было слышно! А Хвак разомлел, вытянул разутые ноги к очагу и байками сыплет.

Глава семейства Угун сидит поодаль, поближе к свету коптелки, хмурит маленький лоб, красные глазки его почти и не видны - очень уж глубоко вдавлены под мохнатые брови, однако видно, что тролль доволен: хороший гость, вкусное мясо, мягкий вечер. В натруженных лапах Угун держит скребок и череп с кусками волос и кожи на нем - то, что осталось от головы демоночеловека Хазафа: не сидеть же праздным бездельником, покуда Хвак рассказывает... Семья Угуна очень уж охоча до Хваковых былин, песен и побасенок, вот и сейчас Хвак разошелся в полную силу, до любимой сказки дошел, и все кто есть в пещере, слушают его, затаив дыхание...

-...и вот, значит, по бедности такой, отвязали они последнего ящера - а лядащий был, кожа да кости, чешуя с дырками! Ростом примерно с горуля!..

- Нет, не так, дядя Хвак!

- Не так, не так, дай я первая скажу: ростом с самого завалящего горуля!

Хвак тотчас поправился:

- Верно, ростом с самого завалящего горуля...

- Аруря, аруря!..

- Вот, значит, привел бычка в храм и жрецу-то веревку и отдай! Дескать, нам от богов дюжиною воздастся, как ты говоришь, - а ты так возьми! А жрец-то не будь дурак - и в хлев повел! Чужое даровое-то - всегда слаще!

- Чу-жое даровое! Чужое даровое! Чужое даровое!.. Ура!..

Расшалившиеся дети тотчас же получили от Мыги по подзатыльнику, даже скуксились, но ненадолго, тем более, что рассказ подходил к самому-самому захватывающему месту! Хвак безо всякой досады переждал внутрисемейную суету и воодушевленно продолжил:

- А ночью-то ящер по дому и соскучился! Спать не спит, хвостом да рогами стену точит, другим ящерам спать не дает! Сам мелкий, да егозливый, мычит да бодается! А стена-то с гнильцою!

- Дядя Хвак! А другие ящеры к этому-то веревкою привязаны были!

- Верно, сестричка. А другие-то ящеры к нашему бычку веревкою подцеплены были, для прочности...

Угун запыхтел и еще более нахмурился, толстые губы крепчайшею трубочкой составил - против невольного смеха, череп в одну сторону отложил, скребок в другую: главное - не пропустить заветного места...

- ...веревка-то твоя, а вся дюжина ящеров по веревке - моя, ибо их мне сами боги прислали, из самого жреческого хлева... по святому сокровенному слову... да по твоему же... наущению! На, возьми... свою веревку!

Вот тут уже можно было хохотать в полный голос! Даже маленькая Гага засмеялась, видя общее ликование, ее старшие брат с сестрой пустились в пляс вокруг Хвака, Угун рычал и крутил косматой рыжей башкой, веселые слезы из глаз вытряхивая, а Мыга, обессилевшая от смеха, осторожно повалилась прямо на каменный пол.

Эх, а утром опять вареной цераптины вволю, прощание с обниманиями, у некоторых малолетних глаза на мокром месте - а он в дорогу, пусть это и не так далеко, но совсем-совсем иные края: Океания, столица!..

- Повелитель, только ты сходу деньгами не сори: хотя бы в первый вечер должно хватить на все: и на вино, и на девок!

- Сначала поедим как следует, по-человечески. Потом остальное.

- Понятно, что поедим, повелитель, это даже ниже обсуждений. Я просто напоминаю... Кстати, повелитель, по пути расположено одно гм... святое место... Иногда оно бывает очень денежным...

- На храмовую кубышку намекаешь? Много там? Чье?

- Богини Тигут. В сей миг около дюжины кругелей, серебром и медью.

- Ты, Джога, святотатец.

- Ох, да, ох, грешен, повелитель.

- Главное - чтобы со мною был чист. Ладно, сейчас пощупаем. Как придем... ну, на постой - сразу же винишка и чего-нибудь такого, чтобы это... чтобы аж жир на косточках шкворчал!.. Не против, а, Джога?

- Никак нет, повелитель!

* * *

Океания обширна, как и положено быть столице Империи, однако столько сюда народу поналезло, что кажутся тесными широкие прямые улицы, переполненными величественные храмы, душными громадные площади... В любом месте, в любое время - кажется, что повсюду одно и то же: толкучка и суета. На самом деле, конечно же, наличествуют и пустынные места в Океании: ну-ка, попробуй, поброди, по окраинам города в глухое время ночи!

Хвак поначалу - еще по без опыта - каждый вечер влипал то в драку, то в поножовщину, а то и вообще в какие-нибудь неприятности! От татей отобьешься - так еще обыскать покойников не успеешь - уже прочь от городской стражи беги, она тут как тут на готовенькое! Но город Хваку нравился: столько тут всего любопытного и прелестного - дух захватывает, проголодаться забудешь! А вот девки - так... не слишком!.. Очень уж вертлявые да ушлые, а сами сплошь - кожа да кости, никакого вида! Люди говорят - в столице именно эдак и ценится: из которой костей торчит больше - та и лучшая... Тьфу!..

Огромная площадь забита праздношатающимся народом. Вроде бы и день будний, да только в столице словно бы круглый год праздник.

Хвак шел-шел - и наткнулся пузом на чью-то спину: не пройти, давка. Что там такое? - А это скороходы да стража дорогу очищают: целый караван карет, в сопровождении всадников из сударей, следует во дворец! Можно и подождать, люди не гордые. Даже и любопытно поглядеть на лошадей, да на мечи, да все эти самоцветы, что на разряженных сударынях целыми гроздьями висят... Вроде бы всё, проехали... почти все...

- Ой, умора! Ты только глянь, повелитель!..

- А чего?

- Видишь вон того светловолосого молодца, что лошадь в поводу ведет, черную кобылу? Вон, остановился? Шпоры золотые?

Хвак поворотил голову и недоуменно осмотрел юношу, явно из очень знатных сударей, стройный, трезвый... Меч у него за спиной - явно, что очень хороший... Ого!

- Это кто у него - охи-охи??? Джога, это охи-охи?

- Да, сам не видишь, что ли? Ты не на зверя смотри, мы на них потом вдоволь налюбуемся, когда тебе опять по захолустью бродяжничать вздумается, ты на этого сударя смотри!.. И вон на ту карету, что колесом за встречную телегу зацепилась...

- Так, и чего там?

- В карете той девушка сидит, да не та, а вон та, худенькая, с графскою коронкой на голове.

- По мне - так лучше та, что в чепчике.

- Фи, повелитель, она простая служанка.

- Зато в теле! Ну и чего они обе?

- Ты на младшую смотри. Забавность положения в том, что сии молодые люди как раз думают друг о друге и не виделись много лет, и мечтают о встрече... Потеха! И вот уже столкнулись нос к носу - а не замечают, а, быть может, никогда и не увидятся отныне! Ибо, насколько я разобрался в ворохе окрестных мыслей, молодцу сему в дальний путь на днях, а девицу под венец утолкают и деваться ей некуда - обычаи. Людишки забавны, глупы и суетны. Охи-охи - и тот куда более понятлив: вон хвост свечкою поставил, принюхивается, вспоминает...

- Гвоздик, ты чего? Ну-ка, не безобразничать! Еще раз на кого оскалишься или хоть коготок впустишь - так тебе уши надеру, что...

Хвак стоял и смотрел на сцепленную с телегой карету, на форейтора, который возился в самой пыли с колесной осью, на юношу, беспечно треплющего за хвост и уши страшенного охи-охи... Что ему до них - мало ли иных диковинок в этом столпотворении, ничуть не менее странных и ярких?..

- Слышь, Джога!.. Я сам не умею пока, а ты... это... Ну, хочу, чтобы они друг друга увидели. Чтобы тот сударик глупую свою голову отвернул в нужную сторону, а чтобы та высунулась из-за занавески, понял?

- Хм... повелитель. Никогда не устану дивиться твоим придурям. Ладно уж, как прикажешь... Только давай наоборот сделаем: пусть лучше не он ее, а она его увидит, а то сей сопляк - из колдунов, из неплохих... да еще весь в оберегах мощных... Вдруг почует, что я своей сущностью его сущности коснулся? А ты почему-то не любишь, когда меня чуют...

- Делай.

Девушке в графской короне стало, вероятно, скучно глазеть на лицедеев через служанкину грудь и она отвернулась, чтобы пошире раздернуть занавеску своего окна. Взгляд ее скользнул рассеянно по толпе, по ухмыляющемуся Хваку, перебежал с юноши на лошадь, с лошади на охи-охи, потом обратно... Глаза у девушки расширились и она опять взглянула на кошмарную звериную пасть, вроде бы и прихлопнутую прочно, согласно хозяйскому повелению, но клычищи... как их не прячь - все равно торчат... Взгляд девушки замер, задрожал, и словно бы с некоторою опаскою переместился повыше... на берет, на светлые кудри человека, видимо хозяина охи-охи... Лица не видно... Однако, юноша мгновенно почувствовал вопрошающий взгляд - и стремительно, по-воински повернул голову, кинжально, коротко, четко, ровно настолько, чтобы не упустить и встретить!.. Зрачки его дернулись... и постепенно разлились на всю радужную оболочку... То же самое, видимо, произошло и с девушкой, она уронила дрожащие пальчики на край окошка, не обращая внимания на густую серую пыль, на то, что рука ее без перчатки... В самое первое мгновение, когда юный незнакомец перехватил ее любопытствующий взор, девушка смутилась и покраснела от собственной невежливости, но почти сразу же румянец ее сменился бледностью, очень сильной бледностью...

- Что с тобою, деточка, госпожа моя??? Что с тобою?

- Няня... я... я... мне...

- Караул! Госпоже нашей дурно!

Охи-охи перестал урчать, хныкать и чесаться, он сел на задние лапы, подогнув поудобнее хвост, и задумался. Хозяин не в себе. У хозяина с рассудком что-то такое... Вроде как спит, но не спит. Но ничего такого плохого. Хозяин... доволен... а мысли враспрыг... Странно. И запахи из лошадиной коробки знакомые... Дальнего знакомства запахи... и не вспомнить... Строго приказал молчать и не шевелиться. Будет исполнено, чего проще?

Граф Гуппи был неглупым и понимающим жизнь человеком: в войне ли, в мирном управлении своею провинцией - всюду он знал, что делать, как поступать, если не хватало природной проницательности - брал опытом. Но здесь происходит нечто такое... непонятное... Ныне он гостил в столице и как раз сегодня сопровождал свою дочь в императорский дворец, ибо она была не простою сударыней, но имела честь состоять фрейлиною при дворе Её Величества!.. Обереги - его и дочери - молчат, стало быть, дело, скорее всего, не в колдовстве, а в духоте погоды, или... Кто этот наглец, в упор рассматривающий его дитя???

- Сударь! Представьтесь, сударь, дабы я мог не бояться замарать свою длань и перчатку, перед вызовом на бой отхлестав по щекам такого наглого невежу как вы, понимая при этом, что предо мною не холоп или смерд! Сударь, я к вам обращаюсь!

Юноша, еще более бледный, чем девушка в окне кареты, ничего более не слыша и не видя, опустился на одно колено и прошептал побелевшими губами:

- Уфина... О, Уфина... Я так тебя искал... я... повсюду...

Наверное, самым простым решением было бы смахнуть голову с плеч коленопреклоненного наглеца, несмотря на присутствие его ручного зверя, кошмарного охи-охи, но граф Гуппи растерялся, ибо... как-то все не так... не привычно... И золотые шпоры...

- Сударь! Это моя дочь, урожденная графиня Гуппи, ее имя отнюдь не Уфина какая-то, но Уфани, вы ошиб... Сударь, вы слышите меня? Да вы совершенно пьяны!

Юноша, наконец, услышал обращенные к нему слова седовласого здоровяка, старомодно одетого, багрового от ярости и крика... Он перевел взор на орущего перед ним сударя и промолвил, продолжая стоять на одном колене:

- Простите мою неуклюжесть, мое невольное безумие, сударь! Я виноват. Я прошу руки вашей дочери! Она - моя душа и жизнь!

Граф подавился очередным ругательством и замер: вежливые слова, сопровождающие предложение руки и сердца его дочери... так внезапно... да еще при таких обстоятельствах... Но в жизни всякое случается, если, к примеру, вспомнить его собственное сватовство, в гораздо более щекотливой... Пелена багровой ярости перестала застилать глаза графу Гуппи, постепенно уступая место привычному хладнокровию - все-таки он воин, а не пьяный ремесленник... Юноша-то не прост, уже в золотых шпорах, несмотря на возраст, отменно вооружен, вежлив... Герб... О-о-о-го! Этот юный рыцарь - князь Та Микол! Судя по изломанному гербу - младший сын, однако... Та Микол! И, стало быть, не женат, если верить тому же гербу! И поступает честно - пусть и странно! Та Микол! Рыцарь! Учтивые манеры!.. Как говорится - о чем еще мечтать отцу невесты? Это гораздо, гораздо лучше всех возможных брачных наметок, что они с женой кропотливо перебирали долгими вечерами для своей кровиночки... Не говоря уже о тех бреднях, которыми их младшенькая одержима чуть ли ни с самого детства...

Граф Гуппи внушительно кашлянул, стараясь не выказывать собственного замешательства:

- Сударь... Я готов поверить, что вы не сумасшедший и не пьяница, и готов подумать... но... как говорится... Слишком уж вы быстры. Ваше происхождение безусловно позволяет претендовать... и мы с супругой... Да, кстати говоря, и невесту не худо бы спросить, раз уж дело зашло так далеко... Э-э... Уфани!.. Тут... благородный юноша изъявил намерение... Уфани!.. Ты слышишь меня? Да что же, раздери меня боги, на вас на всех морок что ли, нашел!?..

Да... конечно... девушка слышала отцовские слова, все до единого... С детских лет она была самой смелой, самой отчаянной, самой своевольной девчонкой из всего многочисленного потомства графа Гуппи, и, в силу этого, а может и по каким-то иным причинам, именно Уфани Гуппи, всего лишь одна из младшеньких, была неоспоримой любимицей своего отца, такого же своенравного, предприимчивого и упрямого... Ничто ее не могло напугать, заставить отступить, она даже на мечах училась драться как мальчишка, а не по-девичьи, но здесь, в эти мгновения... Нет, конечно, она справилась с собой, удержала семейную честь от насмешек, а сознание от обморока, и теперь в окошко своей кареты глядела юная графиня Гуппи, дочь одного из вернейших сподвижников государя, фрейлина Её императорского Величества, придворная красавица во всем своем великолепии, надменная, с гордо поднятой головой в графской короне, более похожая на какую-нибудь богиню Холода и Льда, нежели на дрожащую от сладчайшего ужаса зеленоглазую девчонку, почти подростка... Вот только из глаз новоявленной богини почему-то ручьями бежали слезы, а веснушчатый носик покраснел и чуточку припух... И губы дрожат... Нет, они не дрожат, они шепчут...

- Лин...Лин... Лин, я так тебя искала... всегда... повсюду...

- Лин? Погоди, дочь... Ты же это... ты уверяла нас всех, что мечта твоей жизни - какой-то нищий оборванец с шиханского базара, чуть ли не подсобник гладиатора!..

- Я и есть он, сударь! Так уж вышло. Почтительнейше умоляю меня за это простить! - Слова раскаяния и мольбы о прощении - ну никак не соответствовали тому ликованию, что явственно исходило от коленопреклоненного юноши: он услышал в бурчании старого графа главное... а именно... сердце... оно вот-вот разорвется от счастья... Она его не забыла! Она...

- Дребедень какая-то! - подумал в ответ граф и уже полностью взял себя в руки, ибо понял для себя и распутал по отдельным прядкам все необходимое и достаточное: жених найден, бредни закончились, жених завидный, предложение, произнесенное вслух, все вокруг слышали, Фани явно, что согласна... Тут не то что соседи - жена не придерется к такому выбору!.. Отменно!

- Сударь! Э-э... князь! Я бы предпочел, чтобы вы встали в полный рост и все дальнейшее выслушали от меня стоя... Да, вот так, благодарю вас. Но, несмотря на явную благосклонность к вашим словам, исходящую от моей дочери... да и от меня, чего уж там... вынужден заметить, что юная графиня Гуппи состоит фрейлиною в штате Её Величества, и в силу этого, согласно этикету и обычаю, окончательное решение по данному вопросу принадлежит именно государыне, да хранят ее боги ближайшую тысячу лет! Кроме того, никакие непредвиденные обстоятельства обыденности отнюдь не должны мешать исполнению придворных обязанностей, при том, что мы и так значительно отстали от основного кортежа... ну, вы понимаете, сударь, что здесь и сейчас не место продолжать нашу беседу...

- О, я понимаю! И тотчас же полечу во дворец! Благодаря моей обожаемой матушке, я получил привилегию и право без предварительной записи... иногда... в случае... А сейчас именно такой случай! Государыня примет меня сегодня же, и сегодня же я почтительно повергну к ее стопам просьбу о...

- О свадьбе. Я понял вас, сударь, весьма ценю ваш пыл и вашу решительность, но вы ведь не собираетесь ввалиться в покои Её Величества вот в этом вот походном одеянии?

- Вы правы, граф! Я немедленно скачу переодеваться, сменю меч - и во Дворец! Я долее не в силах... мы с Уфани не в силах долее переносить разлуку! - Юноша бросил робкий взгляд вослед решительным словам, но та, кому сей взгляд предназначался, и не думала капризничать, либо упрямиться, она лишь кивала, горячо и молча, боясь только одного - разреветься в голос! Да, она расплачется, все притирания и краски потекут, и Лин... и этот блистательный рыцарь поймет, что никакая она не богиня, а простая деревенская дурочка с конопушками. И засмеется над нею, и ускачет прочь! Теперь уже навсегда!

Юноша действительно расхохотался счастливым смехом, поклонился общим поклоном, графу и карете, и прыгнул в седло.

- Черника! Крошка, скорее, скорее! Домой! - Кобыла послушно взяла с места в галоп, охи-охи следом, толпа раздалась в стороны и юноша помчался прочь! Но вдруг обернулся и рукою бросил в сторону кареты нечто... Это было заклинание! Облачко пара сгустилось, покраснело - и вот уже не заклинание повисло перед каретой, но ярко-алое сердце! А сердце задрожало и стало сжиматься... и превратилось в ярко-алую розу! А роза поплыла в воздухе, все ближе и ближе к окошку графской кареты и медленно растаяло под оглушительные вопли восхищенной толпы. Вот это волшебство! Вон ведь как у сударей бывает! Ну, нынче будет, что людям рассказать!

Как и всегда в большом городе, любое уличное событие обступает огромная толпа любопытствующих. И эта встреча двух юных любящих сердец не стала исключением: на краю просторной площади сбилось в плотное стадо несчетное количество людей. Посреди толпы подрагивает неровный круг сравнительного пустого пространства, заполненного лишь каретою, злосчастной телегой и горсткою участников происходящего. А в горстке той - хозяйка телеги, что зарылась с головой в сено, лежит, ни жива, ни мертва, кучер, форейтор, граф с полудюжиной дворян из личной свиты, коленопреклоненный юноша, девушка и ее служанка, сидящие в карете... Крестьянка в телеге без памяти, форейтор и кучер безмолвны и почти незаметны, дворяне сопровождения, также безмолвствуя, ударами своих мечей - впрочем, эти мечи в ножнах - сдерживают в определенных границах напирающую толпу зевак... Все идет согласно обычаю: судари и сударыни высшего света общаются между собою так - а дворяне обязаны уметь это делать - словно бы они одни на берегу пустынного моря, или на опушке безлюдного леса, и словно бы их слова не передаются из уст в уста от передних рядов к задним, где уже никто ничего не слышит и не понимает толком, но лишь вытягивает шею, чтобы хоть что-нибудь увидеть и разобрать... А тут еще, как назло, всякие дылды стоят в переднем ряду и заслоняют своею спинищей...

- Вот видишь, Джога! А кабы не подсказали мы той девчонке - то и не бывать бы встрече!

- Навряд ли, повелитель. Слушай... Ты наугад бредешь, что ли? Мы уже с полдюжины трактиров миновали! Так вот. Насколько я понимаю, и он, и она служат при императорском дворе. Это довольно тесный мирок. Рано или поздно, так или иначе, но они друг о друге бы узнали, услышали. Тем более, что оба знатного рода, а при нем редкий зверь... Языки у людей длинные, а у придворных втрое... Так что... Впрочем, если бы ее, к мигу той душераздирающей встречи, успели бы выдать замуж... так оно еще забавнее бы образовалось... И то, что сегодня произошло - при дворе все переврут пересказами до неузнаваемости, я тебя уверяю.

- Ну... может и твоя правда. А все равно - хорошо, что так вышло. Погоди...

Хвак круто повернул и через два шага почти уткнулся гладким пузом в размалеванную девицу, подпирающую собой балясину у входа в задрипанный трактир.

- Эй, толстуха! Люб я тебе, али занята?.. Гы-ы... Тогда заходим!..