Хрупкое время Ауэны. Сборник научно-фантастических произведений

ШОРОХИ ПРОСТРАНСТВА Повесть

Свет в салоне был неярким. В левом иллюминаторе призрачно голубела Земля, а прямо по курсу медленно вырастала Луна, закрывая лобовой обзор чашеобразными кратерами, особенно рельефно выделяющимися в зоне детерминатора, с отчетливо проступающими неровностями на склонах кольцевых гор.

— Вы бы приняли синхроноверин, Василий Федорович. Вторые сутки не спите.

Алферов сердито пошевелил бровями, но ничего не ответил, и девушка настойчиво тронула его за плечо.

— Что? — нахмурился Алферов, всем своим видом подчеркивая неуместность действий стюардессы, но, видно, нашла коса на камень. Девушка неуступчиво мотнула головой.

— Вы не в космоцентре, Василий Федорович. Здесь, на борту «Титана», пассажиры согласно инструкции обязаны выполнять мои распоряжения.

— Идите, или по прибытии в порт я сниму вас с рейса! — вконец рассердился начальник космоцентра.

— Можете! Но сейчас примите синхроноверин.

Девушка вынула из специального кармашка поблескивающий никелем патрон, прикрепленный тонкой цепочкой к поясу, и нажала подаватель. Щелкнула крышка, и из отверстия появилась зеленоватая таблетка, сжатая с боков двумя пластинками.

— Возьмите!

Алферов зло прижал кнопку вызова рубки. Тотчас над дверьми рубки засветился экран видеосвязи.

— Командор! С каких пор мои приказы не обязательны для экипажа? Или я уже не начальник полета?

— Командор! Она по совместительству врач. Сейчас ее козыри старше.

Алферов отпустил кнопку, оглядел с ног до головы настойчивую стюардессу и, не найдя в ее стройной подтянутой фигуре, в миловидном привлекательном лице и хорошо пригнанном полетном костюме никаких изъянов, раздраженно выдернул из пластин таблетку, кинул ее в рот и протянул руку.

Девушка вложила ему в руку тубу с витаминным напитком, дождалась, пока он опорожнил ее, выдавливая порции ароматного, слегка терпковатого на вкус напитка, приняла смятую тубу из его рук и лишь тогда вернулась в свой отсек.

Раздражение Алферова скоро улеглось, впервые за двое суток он позволил себе расслабиться и тут же задремал. Сон его был глубоким и освежающим. Проснувшись, он почувствовал, что пульсация в висках и тупая боль в затылке стихли.

«Старею, — подумал Василий Федорович. — Девочка права: были явные признаки десинхроноза».

Обладая лабильной нервной системой, Алферов необычайно быстро приспосабливался к любой смене биологических ритмов. Чередование дня и ночи, столь болезненно переносимое другими, на него вообще не влияло. Несколько чувствительнее он реагировал на смену магнитных полей, но и здесь его организм быстро адаптировался. Признаки десинхроноза, нарушения естественных биологических ритмов, контролирующих все жизненно важные процессы, появлялись у него лишь при длительном пребывании в открытом космосе, да и то в случаях резкой смены обстановки, как это случилось два года назад, когда из-за непредвиденно быстрого роста активности Солнца и радиационной опасности пришлось срочно возвращаться на Землю, но чтобы десинхроноз появился на вторые сутки полета… «Нет, действительно, старею», решил Алферов, и почему-то ему снова захотелось увидеть эту миловидную, но строптивую стюардессу… Он протянул руку к кнопке, но, ощутив легкий толчок кресла, обернулся. Она, уже стояла перед ним, защелкивая карабины тонких ремней, фиксирующих ее вертикальное положение, за ручки кресел.

— Принесите, пожалуйста, что-нибудь поесть, — произнес он тоном приказа.

А она уже опускала столик из спинки переднего кресла, и, четкими привычными движениями отстегивая клапаны специальных карманов на поясе-патронташе, вставила в гнезда на столике подогретые баночки и тубы. Затем неторопливо извлекла целлофановый пакет с маленькими хлебцами и сунула его под резинку.

С этим, похожим на фокус, предвидением он уже где-то сталкивался раньше. Только где? При его положении он каждый день встречался с людьми талантливыми, оригинальными или просто способными, легко постигающими логику событий и зачастую обладающими даром предвидения. Но это не похоже на логическое решение. Десинхроноз, или расстройство биоритмов, вызывает нарушение всех функций организма, и тут уже не до аппетита. Нет, ее предвидением руководила не логика. Скорее интуиция…

Алферов даже перестал жевать. Он не мог объяснить себе, почему именно слово «интуиция» насторожило его. Просто оно каким-то образом причастно тому случаю, который ему непременно хотелось вспомнить. Он машинально закончил обед, сосредоточенно перебирая в памяти своих друзей и сослуживцев, смутно угадывая, что подобное предупреждение его желания произошло именно в присутствии кого-то из друзей. Степан Спиридонов? Нет, у главного диспетчера космопорта скорее математический склад мышления…

— Вкусно? — она опять приблизилась неслышно, и это почему-то раздражало Алферова, хотя он понимал, что при свободном плавании в невесомости иначе и не могло быть.

— Вкусно! — ответил он сердито. — Можно подумать, что это ваша личная заслуга.

Она улыбнулась как-то открыто и в то же время снисходительно, словно учительница, поощряя правильный, но недостаточно уверенный ответ. Улыбка красила ее, и, глядя на руки, неторопливо и проворно убиравшие со столика остатки его обеда, он с досадой почувствовал, что ему нравится и эта улыбка, и ее независимое поведение, однако мужское самолюбие и занимаемое положение начальника космоцентра, привыкшего к безусловному выполнению его приказаний, не позволяли столь быстрого примирения, и он сказал с явным намерением вывести ее из равновесия:

— А все-таки я сниму вас с рейса за неуважение к начальству.

— Не думаю, что вам это удастся, — сказала она добродушно, не принимая его слов всерьез. — Во-первых, по прибытии в космопорт вам будет не до меня, а во-вторых, я, в отличие от некоторых, не нарушаю инструкций.

— Выходит, я нарушаю!

— Естественно, поскольку нас только двое, а нарушает один. Я не нарушаю, следовательно…

На этот раз ее улыбка была насмешливой, и Василий Федорович снова взорвался.

— Где вас только учат?

— В институте космонавтики и межпланетных исследований имени Гагарина.

«Димочкина школа, — подумал он с неудовольствием. — От его воспитанников за версту несет строптивостью, но приходится их терпеть: они наиболее способные и деловые. То ли хорошо усвоенные знания придают им такую уверенность и порождают гипертрофированное чувство собственного достоинства, то ли наоборот, вот это самое, казалось бы, излишнее внимание профессуры института к чувству собственного достоинства курсантов, словно катализатор интенсифицирует развитие их интеллекта».

— Давайте я отнесу все это, — девушка кивнула на собранную упаковку обеда, — и тогда вы зададите остальные вопросы.

И опять эта уверенность, что он, Алферов, непременно должен задать ей несколько вопросов, осветила неярким, словно люминесцентным светом какой-то уголок памяти, и появилась уверенность, что именно воспитанники его друга, директора института космонавтики Дмитрия Ивановича Баженова, могли проделывать эти фокусы с угадыванием его желаний.

— Минутку! У меня только два вопроса! Первый — как вас зовут?

— Светлана Мороз.

— Так. Знакомо, но не очень.

— Вспомните Систему, — подсказала она.

— Да! — Василий Федорович стукнул по подлокотнику кресла. — Именно Система, будь она трижды неладна!

Это неуместно бурное выражение чувств и раздраженный тон начальника космоцентра, наконец, этот специальный рейс — все сложилось в единую цепочку. Значит, это из-за них, ее друзей… Светлана побледнела, выпустила из рук банку из-под жаркого, плавным движением поймала ее и сунула в карман.

— Что случилось, Василий Федорович?

— Кто? — спросил он, уже ничему не удивляясь.

— Саша. То есть, Макаров…

— Ясно, — сумрачно кивнул Алферов. — Провалилась Система.

— Как провалилась?

— Кто знает. Как сквозь землю, то есть сквозь луну… Тьфу! Понавыдумывали терминов, будто своих, земных, не хватает! Прилунился, приселенился, привенерился! Чушь какая-то! На Земле — геологи, а на Луне — лунологи? Или, чтобы благозвучнее — селенологи? А на Венере как? Венерологи?

Василий Федорович говорил раздраженно, пряча беспокойство от собеседницы и отчасти от самого себя, но сколько ни говорил о вещах посторонних, отвечать на вопрос придется, и Алферов сказал, глядя в упор на Светлану:

— Я знаю не больше твоего. В контрольный срок не вернулись. На вызовы не отвечают. Пятые сутки ведутся поиски. Следы оборвались на каменистом плато. Там отсутствует рыхлый покров реголита…

Лицо девушки просветлело, и в глазах затеплилась надежда.

— Но это же Система! Они найдут какой-нибудь выход!

— У них запаса кислорода на трое суток, — хмуро бросил Василий Федорович.

— А система регенерации?

— Они изволили отправиться на «молоке», да еще зачем-то прихватили женщину.

— Майю?

— Да.

— Тем лучше. Значит, Система в полном сборе. Только вот «молоко», конечно…

Они помолчали. Малый луноход Козырева — МЛК-5, окрещенный с момента своего рождения кем-то из первых водителей-остряков «молоком», не был предназначен для длительных путешествий: система полной регенерации на нем отсутствовала, зато он был маневрен, имел значительный запас хода без солнечной энергии, и до сих пор оставался самым быстроходным из всех последующих модификаций луноходов. Пожалуй, именно последнее качество удерживало его от списания. Уже не раз возникал вопрос, что МЛК не соответствует стандартам по безопасности, но начальники станций убеждали руководство, что технику, доставленную на Луну с большими затратами, следует использовать до полного износа. Алферов знал, почему исследователи так за него держались: быстрая доставка вахт на тяжелые буровые, маршруты геологов, то бишь селенологов, доставка почты — словом, вся многообразная работа, требующая быстрого сообщения, замедлилась бы по крайней мере в полтора раза. Сколько ни мудрствовали конструкторы, в том числе и сам автор «молока» Козырев, найти заметную прибавку в скорости без потерь в других качествах, жестко обусловленных стандартом, не могли. И старая модель торжествовала над последующими, значительно более совершенными и удобными луноходами.

— Все! — вслух решил Василий Федорович. — Хватит! Сниму «молоко» со всех станций! Да и кое-кого из начальников заодно!

Отстегнув привязные ремни, он оттолкнулся от кресла и поплыл к рубке. На ходу вспомнил о бортпроводнице, перевернулся вниз головой:

— Спасибо, Светлана. Вы привели меня в чувство, — и впервые за все время рейса улыбнулся. — А ведь это вы присутствовали на этом удивительном чаепитии, когда родилась Система. Не так ли?

Он шевельнул плечом, скосил глаза на приближающуюся дверь рубки, слегка повел руками, как бы отталкиваясь от воздуха, и тело его заняло в пространстве нужное положение. Мягко спружинив ногами о переборку, Василий Федорович точно рассчитанным движением коснулся ручки и исчез за дверьми.

Михаил Субботин изучал керн, поднятый с глубин долины Хэдли, где недавно началось бурение первой на этом участке скважины. Закончив описание пород, он отобрал образцы для изучения их под микроскопом. Внешне образец лунобазальта мало отличался от других кусков керна, но изготовленный из него шлиф оказался необычным: в массе радужных пироксенов и полосчатых плагиоклазов под микроскопом отчетливо вспыхивали хорошо ограненные зерна кварца с характерным волнистым угасанием. Некоторые из них слегка желтели, что свидетельствовало о недостаточной доводке шлифа, хотя тонкая пластинка лунобазальта была на свету вполне прозрачна… Нет, это не укладывалось ни в какие схемы! Весь его практический опыт на Луне восставал против такого несообразия. Даже на Земле кварц в базальтах встречается сравнительно редко, и обогащение им образца говорило о каких-то нарушениях в условиях образования этого базальта. Впрочем, можно ли его называть базальтом? Пожалуй, по своему составу он ближе к андезитам. Но тогда можно говорить о дифференциации магмы на этом участке, а значит…

Субботин вдруг вспомнил: вчера привезли керн этой скважины с более глубоких горизонтов, а он даже не удосужился его посмотреть. Выскочив из кабинета, он помчался по коридору, додумывая на ходу. Если эти дифференциация, то, значит, на Луне происходило не только извержение вулканов, но и остывание расплавов в глубинных очагах, и возможна концентрация рудных минералов так же, как и на Земле…

Он едва не столкнулся с Майей, которая, увидев его, остановилась на перекрестке вырубленных в базальте коридоров.

— Куда летишь, сумасшедший?

Она улыбалась, и лицо ее осветилось радостью, будто они не встречались по крайней мере месяц. Ему тотчас передалось ее настроение, и он стал рассказывать о своей находке.

— Ты меня не слушаешь, — обиженно прервал свои объяснения Михаил.

— Прости, пожалуйста! Я давно тебя не видела таким взъерошенным! И потом, — она улыбнулась, — ты мчался так стремительно, что, казалось, вот-вот взлетишь, перебирая ногами в воздухе!

— Глупости, — тряхнул головой Субботин. — Всегда ты что-нибудь придумываешь!

— Да я все поняла, — она виновато поглядела ему в глаза. — Просто это было так необычно, и я не могла отделаться от мысли, что ты сейчас вспорхнешь. Не сердись, пожалуйста.

Майя погладила его пальцами по лбу, как бы разглаживая морщинки:

— Ну, беги к своему открытию, только не забывай все-таки, что здесь нет земного притяжения!

Проводив Михаила взглядом, она свернула направо и неторопливо направилась к новому участку оранжереи. Это был предмет ее особых забот. На нем планировалось заложение сада, но для окультуривания лунного грунта были посажены наиболее неприхотливые овощи и бобовые. Оглядев бледные листья свеклы, она вздохнула. В реголите, который вместе с обезвоженным торфом послужил основой почвы, не хватало важных для развития растений микроэлементов, особенно меди и цинка, да и с калием тоже было туговато. Майя потрогала бледно-зеленый с темными прожилками лист. Да, это типичные признаки калийного голодания, надо снова давать подкормку, а калийных удобрений оставалось совсем мало.

И на старом участке похожая картина, хотя и в меньшей степени. Даже там после переработки ботвы и листьев в органическое удобрение калий частично выпадал из кругооборота веществ. В этом еще предстояло разобраться…

Она приняла оранжерею в запущенном состоянии. Ее предшественник, отчаявшись обеспечить станцию овощами, списался на Землю. Майя поморщилась. Ей не доставляло удовольствия вспоминать эту встречу. Люди подобного типа вообще претили ей, а это был человек, который заслужил неприязнь всей их четверки еще со времен поступления в институт. Когда она впервые вошла в лабораторию оранжереи, он сидел, развалясь в кресле, и смотрел спортивную телевизионную программу с Земли по каналу видеозаписи. Именно поэтому все попытки начальника станции Яковлева вызвать его в кабинет окончились безрезультатно. Ничуть не смущаясь, как человек, который полностью отрешился от этого мира и может пренебрегать мнением здешнего общества, он оглядел ее с головы до ног и сощурился. Губы его тронула ироническая усмешка.

— А, старая знакомая. Где же ваш рыцарь? Полетел к звездам?

Она не узнала его сразу — все-таки прошло семь лет, однако усмешка кого-то напоминала.

— Извините, но я вас не знаю.

Он приподнялся, дурашливо шаркнул ножкой:

— Разрешите представиться. Мовшович!

И снова бухнулся в кресло,

— Командор? — вырвалось у нее от удивления его старое прозвище. — Как же вы сюда попали?

— Уметь надо, — с видом превосходства он. покачал закинутой на ногу ногой, оглядел ее, как бы определяя степень ее наивности, но тут же спохватился, независимо расправил плечи и добавил буднично и спокойно. — Окончил сельскохозяйственный. Хорошие специалисты — всегда дефицит.

— Почему же вы возвращаетесь на Землю?

— Свое отработал. Да и условий здесь не создают. У людей настоящая почва, с шарика, а эти, — он кивнул на стену, подразумевая руководство станции, — решили сэкономить. Натащили лунной пыли. Ничего толком не растет.

После того, как Мовшович передал дела и уехал в космопорт, она поделилась своими сомнениями с начальником станции.

— Доля истины в его словах есть, но на Копернике наши соседи давно освоились на реголите и получают прекрасные урожаи. Пожалуй, даже лучше, чем на натурпочвах.

— Может быть, там лунная пыль имеет другой химический состав?

Яковлев слегка сморщил нос, будто собирался чихнуть, но передумал.

— Не надо называть реголит лунной пылью. Реголит — это комплекс частиц различной величины. Даже когда в нем преобладают частицы, соответствующие по размерам земной пыли, по своим физическим особенностям они резко отличны. И поверьте мне, как химику, что существенного расхождения между нашим реголитом и реголитом из окрестностей кратера Коперник нет. Что же касается Мовшовича, то, мне кажется, у него не хватало настоящей увлеченности, живой искры, что ли… Как-то слишком трезво, реалистично он все делал. Нет, с точки зрения науки, по-видимому, все как полагается! Но без души, без огонька! А растения все-таки живые организмы. Говорят, они даже что-то там чувствуют…

— Есть такая легенда, — засмеялась Майя. — Не в смысле, конечно, чисто физиологической чувствительности. Это давно известно. А в смысле выражаемых ими чувств. И, если честно, я в нее почему-то верю!

Ей удалось навести порядок в оранжерее, и станция стала получать свои овощи, пусть не в изобилии, но в определенном достатке. И все же полезная площадь оранжереи была маловата, чтобы обеспечить потребности такой станции как Эратосфен.

Первоначально здесь предполагался пункт астрономических и астрофизических наблюдений, но геологи, прослышав о проекте, настояли на строительстве небольшой станции, поскольку этот район по геологическому строению считался самым молодым на Луне и безусловно заслуживал изучения в первую очередь. Выбор пал на гору Лебедь. В плане с высоты орбитального полета она действительно напоминала летящую птицу с длинной, вытянутой вперед, шеей и кратером-глазом на голове. Геологи подтвердили, что гора является достаточно древней структурой среди молодых образований, связанных с кратерами Коперник и Эратосфен. Проявлений вулканизма, опасных последствиями, — развитием разломов и трещин, приводящих к катастрофической утечке воздуха из помещений станции, на Лебеде не наблюдалось. Этот фактор, гарантирующий безопасность будущих исследователей, оказался решающим. Кратер Эратосфен, расположенный на западной оконечности лунных Аппенин в двадцати с небольшим километрах от станции, дал ей название, а ближайшая, одна из самых молодых геологических структур кратер Коперник, стала первым объектом исследования. Изучение кратера Коперник пошатнуло устоявшееся мнение о метеоритном происхождении большинства лунных кратеров. Это был типичный вулкан с вязкой лавой андезитового состава. Именно вязкость лавы, потерявшей при извержении летучие компоненты — газы и пары воды — приводила к образованию плотной лавовой оболочки над вулканическим очагом. При возобновлении активности эта оболочка долго сдерживала извержение, пока не образовалось критическое давление, разрешавшееся взрывом необычайной мощности. Именно серия таких взрывов привела к образованию сложной системы валов вокруг кратера и линейных выбросов, известных под названием «светлых лучей». Уже при затухании вулканической деятельности в центре кратера из остатков расплава магматического очага выдавливался андезитовый шпиль в виде центральной горки, подобно земному вулкану Мон-Пеле.

Близость древней горной системы Аппенин, обширное базальтовое плато Моря Дождей и группа своеобразных молодых лунных кратеров — Автолик, Аристилл и Архимед, у которых, в отличие от Коперника и Эратосфена, да и многих других лунных кратеров, отсутствовала центральная горка, представляли для геологов обширное поле деятельности, поэтому очень скоро небольшая станция превратилась в базовый поселок, спрятанный в монолитной анартозитовой толще горы Лебедь.

Чтобы обеспечить растущее население станции овощами, оранжерею неоднократно расширяли, и вот опять перед новой заведующей встала та же проблема. Майя прекрасно знала, что каждый лишний килограмм, доставленный с Земли, обходится баснословно дорого и потому посоветовалась с начальником станции Яковлевым.

— У нас есть лазерные резаки. Найдешь энтузиастов, дам аварийную герметическую дверь, — погладив небритый подбородок, сказал Владимир Кузьмич.

— А дверь зачем?

— Здесь все-таки космос, Гончарова! Забыла, чему учили? Любая работа должна обеспечивать безопасность каждого, не говоря уже о целой станции. Начнут пробивать туннель или устраивать зал… Где-нибудь трещина… И воздух, которым мы дышим, начнет уходить в пространство. Хорошо, если днем, может, и обойдется: успеют натянуть спецкостюмы. А если ночью? Все задохнутся. Конечно, утрирую для наглядности. При перепаде давления система жизнеобеспечения подаст сигнал тревоги и перекроет отсек с утечкой воздуха, но все равно хлопот не оберешься. Поэтому при любых расширениях станции сначала врезают дверь, а уж за ней начинают пробивать переходы. Кстати, предупреди своих энтузиастов, что каждый метр проходки они обязаны выносить на сводный план, иначе могут врубиться в какой-нибудь коридор, а то и жилую комнату.

Однако предложение Майи не вызвало энтузиазма среди работников станции. У каждого хватало своих проблем. На экстренном совещании четверки было решено поставить этот вопрос на комсомольском собрании. Комсорг Алеша Зайцев был свой, выпускник из института, тот самый блондин, который готовил их когда-то к прохождению лабиринта и встретил у выхода. С тех самых пор они прониклись друг к другу непреходящей симпатией. Одно время Зайцев даже засматривался на Майю, но и убедившись в безответности своих чувств, не перестал опекать четверку. И здесь, на станции, он принял самое живейшее участие в устройстве ребят на новом месте.

Они понимали, что влияние комсорга не бесконечно, но все-таки надеялись на удачу.

Собрание проходило бурно. Большинство высказывалось против расширения оранжереи. Особенно категорично выступала астрофизик Галина Сосновская.

— Не понимаю, как можно говорить о каких-то огурцах или картофеле. Чуть больше овощей или чуть меньше. Разве мы прибыли сюда, чтобы есть? Наша группа стоит на пороге открытия закономерности образования планетных систем. Сбывается мечта ученых всего мира — получить четкий ответ на вопрос о происхождении Земли, нашей Луны, наконец. По нашему мнению, установление этой закономерности неизмеримо повышает вероятность существования других цивилизаций и решает проблему целенаправленного их поиска. Но все это надо посчитать, отбросить некорректные варианты, прежде чем гипотеза превратится в теорию. Мы отдаем этому все свободное время… А тут — картошка! Да я обходилась без нее и обойдусь еще сколько угодно!

— А я люблю картошку, особенно жареную! — поднялся со своего места Сима. — И после хорошего обеда заварить чай из свежих листьев. Мы в институте как-то привыкли к этому. Вы откуда родом, Галя?

— Какое это имеет значение?

— И все же?

— Ну, из Калинина.

— А я с Украины. И привык есть яблоки и груши. А вы пробовали абрикосы? Нет, не те, которые в банках, а прямо с дерева? Такие краснощекие, ароматные! Кстати, даю справку: абрикос — один из немногих плодов, который содержит большое количество каротина. А каротин при нашем образе жизни — во как, — Смолкин провел ребром ладони по горлу, — нужен!

— Каротина и в моркови сколько угодно! — возразила с места Сосновская.

— Сколько их можно съесть, Галя? Одну, от силы две. А абрикосов я полтора-два килограмма могу хоть сейчас. А настоящие спелые персики вы ели, Галя? Нет, конечно. Потому что спелые персики никто не повезет. Если он упал с дерева, то это уже не персик! Разбивается всмятку. Самые хорошие персики это те, которые падают в руку, когда до него дотронешься. Шкурку снимешь — и можно не жевать! Тает во рту, только косточки выплевывай. Тут могут подумать, что Смолкин ратует за оранжерею только потому, что поесть любит. Мне вас жалко. Я-то ведь всего этого перепробовал — во! — Сима опять провел рукой по горлу. — Это во-первых. Во-вторых, мы приехали сюда надолго. Работать приехали. Чтобы хорошо работать, нужно иметь хорошее здоровье, надо иметь все, чего душа желает. Она, то есть душа, желает не случайно, а то, что требуется организму. А моему организму еще и купаться хочется. Не просто помыться или там в ванне полежать, а поплавать! Вот я и думаю, закончим расширять оранжерею, начнем строить бассейн!

В зале поднялся шум.

— Какой из него работник? Потребитель!

— Персиков ему захотелось!

— Таких гнать надо со станции!

Смолкин невозмутимо переждал бурю негодования.

— Я еще не все сказал.

— Хватит! Ясно!

— Лишить его слова!

Понадобилось несколько минут, пока собрание несколько успокоилось. Никто не обратил внимания на то, что в президиуме появилась запоздавшая Лена Королева, врач станции, и Саша Макаров, пошептавшись с комсоргом, сунул Смолкину записку. Тот прочел и успокоительно подмигнул Майе.

— У меня только маленькая справка, — улыбаясь, будто ничего не произошло, сказал Сима и помахал запиской. — Разрешите?

— Давай и закругляйся! — крикнули из зала.

— Приказом начальника станции группа астрофизика Шалыгина на две недели отстранена от работы и направляется на принудительный отдых ввиду крайнего истощения нервной системы. Я же говорил, вы не умеете работать!

Зал озадаченно притих, кто-то заерзал в кресле, на него шикнули.

— Неправда! — опомнившись, вскочила с места Сосновская.

— Правда, Галочка. Спросите у Лены Королевой.

Сима оставил трибуну, при гробовом молчании прошел через зал и сел рядом с Майей.

Поднялась Королева.

— Товарищи! Пока вы тут шумели, мне в двух словах объяснили суть дела. Я считаю, Смолкин прав: работать вы, действительно, не умеете. Группа Шалыгина снята по моему рапорту. К сожалению, это не единственный случай. На пределе находятся астрономы, группа обработки информации и химики. Несколько лучше обстоят дела у геологов, но они и физически народ покрепче, и на работе им приходится чередовать умственную и физическую нагрузку. Тем, кто такой нагрузки не имеет, а на занятиях физкультурой бережет свои силы, буду назначать в обязательном порядке занятия физическим трудом. В этом смысле меня устраивает предложение Майи Гончаровой, поскольку объем работ с физическими нагрузками на станции невелик.

После выступления Лены постановили: считать занятия физическим трудом важнейшей обязанностью каждого комсомольца и работать на расширении оранжереи не менее двух часов в день. Выйдя из зала, Смолкин упал перед Леной на колени и, заламывая руки, патетически произнес:

— Благодарю вас, прекрасная Елена! Вы спасли мою честь, а значит, и жизнь! Отныне я ваш раб навеки. И пусть только кто вас посмеет обидеть! В порошок сотру!

Лена не успела ни смутиться, ни посмеяться. Прямо на них шла, тесно сплотив свои ряды, группа Шалыгина.

— Здесь трое жаждущих, чтобы их стерли в порошок! — произнес Сергей Шалыгин, нависая над ними всей громадой своего роста. Сима вскочил, и Шалыгин, нелепо дрыгнув в воздухе ногами, оказался на спине.

— Сима! С ума сошел! — вскрикнула Лена. — Он же член-корреспондент!

— Ерунда какая-то получается, — потирая плечо, поднялся Шалыгин. — Одна малявка убивает морально, другая физически. Нашлись ниспровергатели авторитетов! Ладно, молчу, Дон Кихот Эратосфенский! — отступил на шаг Шалыгин, заметив, что Смолкин опять занимает борцовскую позицию. — Но мне хоть два слова дадут сказать в свое оправдание?

— Извините, Сергей Владимирович, что так получилось.

— А что? У него неплохо получилось. Использовал свой малый рост и слабое тяготение. Попробовал бы он на Земле меня так швырнуть! Ну да ладно! Неделю нам даешь? А потом хоть на месяц!

— Нет, Сергей Владимирович. — Лена потупилась и явно сробела перед напористостью и огромным ростом астрофизика. — Я же вас предупреждала.

— Ну, хорошо. Три дня!

— Не могу.

— Мне одному! Эти пусть гуляют!

— Нет! — твердо отрезала Лена.

— Давай по-хорошему договоримся. Я ведь могу пожаловаться и самому Алферову. Срываешь важную работу.

— Сергей Владимирович! — голос Лены окреп от обиды. — Я считаю эту торговлю недостойной.

— Обижаете, — хмуро напомнил Сима.

Оторопев от такой решительности, Шалыгин отступил еще на шаг.

— Ты смотри! Подобралась парочка! Чем же я должен по-вашему заниматься?

— Возглавить постройку новой оранжереи, — нашелся Смолкин.

— Идет! — сразу оживился Шалыгин. — Работаем восемь через восемь. Через неделю приходим в норму, вы допускаете нас к работе.

— Как это восемь через восемь?

— Восемь часов работаем, восемь отдыхаем.

— Вечно у вас крайности, Сергей Владимирович. Восемь часов в сутки и ни секундой больше!

— У меня организм так привык.

— Вот и довели себя до истощения. Будете работать по предписанному режиму!

Майя улыбнулась, вспомнив все эти перипетии. Теперь достройка оранжереи заканчивалась. Давно астрофизики отработали свои нормы, в первых залах уже снят третий урожай картофеля, но по-прежнему они всей командой заявляются хотя бы на час, а Галя Сосновская даже взяла шефство над саженцами персиков.

Но что все-таки с калием? Она набрала номер, и на экране видеосвязи появился кабинет геофизика Макарова. Саши за столом не оказалось, но, услыхав сигнал связи, он тут же возник на экране.

— Что, Майя?

— Вот посоветоваться хотела…

И она рассказала о своих затруднениях.

— Знаешь, это, пожалуй, не по моей части. Скорее всего, калий поглощается реголитом.

— Это мне известно, Сашенька. Речь идет о том, почему он не ассимилируется растениями из реголита и как блокировать его утечку из кругооборота. Может, следует сменить характер силовых полей в оранжерее? Ты бы посмотрел…

— А что на соседних станциях?

— На реголите только Коперник, но там такой товарищ… у него среди зимы снега не выпросишь… Бережет свои секреты для статей, а может, сразу для докторской.

— Ладно, посмотрю после работы. Захвачу кое-что из аппаратуры…

Макаров задумчиво молчал. Майя терпеливо ждала, «когда гора родит мышь», как любит выражаться Сима Смолкин по поводу обстоятельности, с которой Саша осмысливает любую информацию.

— Знаешь, поговори-ка лучше с Мишей. Он больше занимается химическим и минералогическим составом пород…

— Говорила, Сашенька. Это его идея насчет полей, но сейчас ему не до меня. Полетел, как на крыльях, в кернохранилище.

— А что там у него?

— Не знаю. Кварца много в шлифе. Говорит, уникальный случай.

— Разве? По-моему, это уже было. На Копернике.

— Это с равнины. С моря Дождей. Одна из последних скважин.

— Подожди, я свяжусь.

Он вызвал кернохранилище, но никто не отозвался.

Саша переключился на геологический сектор. Ему сообщили, что Субботин в шлифовальной мастерской.

— Ладно, — решил Саша. — Давай пройдемся к нему. Лучше узнать из первоисточника.

Миша сидел у микроскопа и рассматривал шлиф, только что изготовленный им самим из куска керна, взятого с забоя скважины в долине Хэдли, метров на двадцать глубже того образца, который так поразил его обилием кварца. По минералогическому составу порода была ближе всего к земным гранодиоритам. Уже от одного этого можно было прийти в восторг, так как до сих пор находили в реголите лишь их обломки, а тут гранодиориты в коренном залегании, но Субботиным уже овладела исследовательская трезвость, и он методично передвигал шлиф в освещенном поле микроскопа, время от времени фотографируя наиболее интересные участки. За этим занятием и застали его друзья.

— Привет! Говорят, ты откопал кварцевую жилу! — пошутил Саша.

— Кварцевую нет, а до пегматитовой, возможно, дело дойдет.

— Ого! Дай-ка мне взглянуть, — Макаров потянулся к микроскопу.

Миша отстранился, давая возможность другу заглянуть одним глазом в окуляр.

— Слушай! Это же микроклин! Точно! Характерная микроклиновая решетка! И при этом в окружающих породах практически отсутствует калий. Чудеса!

Он выпрямился, поморгал длинными ресницами и спросил:

— А что каротажная диаграмма?

— Скважина еще бурится.

— Значит, еще не каротировали? Понятно. Слушай! — вдруг загорелся Саша. — Я думаю, на этой скважине имеет смысл провести и магнитный каротаж. Здесь явные проявления вулканических процессов и, следовательно, должны фиксироваться изменения магнитного поля Луны. А?

— Должны, — подтвердил Субботин.

— Мальчики! — перебила их рассуждения Майя. — Здесь кто-то произнес калий. Или мне это показалось?

Саша досадливо махнул рукой, что на всех языках мира означало: обожди, не до тебя! Но Миша, зная ее болезненное отношение к потере удобрений, поспешил удовлетворить ее любопытство.

— В этой породе есть калишпаты, в частности микроклин.

— А какое в ней содержание калия?

— Анализ еще не делали, но думаю, что-нибудь около двух процентов.

— А точнее?

— У нее десинхроноз на почве калия, — сощурился в усмешке Макаров. — Сон из-за него потеряла.

— Ты почти прав, Сашенька. Только потеряла не я на почве, а сама почва и не сон, а калий! — отпарировала Майя. — Понимаешь, Миша, я по твоему совету внесла на новых участках повышенные дозы удобрений, и все равно наблюдается сильный хлороз растений, какой бывает при остром недостатке калия.

— Тогда не знаю, что тебе и посоветовать, — развел руками Субботин. — Возможно, в ходе почвообразования происходит не ассимиляция калия, как мы предполагали, а химическая реакция. Ведь в реголите по сравнению с земными почвами аномально низкое содержание его.

— И до каких пор это будет продолжаться?

— По-видимому, до стабилизации почвенных процессов.

— В земных почвах калия около двух процентов. Если поглощение его в реголите будет происходить до этой цифры, то… — Майя зашевелила губами, производя вычисления, — целый транспорт! Шестьдесят тонн! Меня Кузьмич со света сживет. Он и так косится на мои заявки. Говорит, дешевле овощи с Земли возить. И это, когда я заказываю по две-три тонны удобрений!

— Не сживет. Под систему жизнеобеспечения еще и не то можно получить, — успокоил Саша. — Твои овощи, в конечном счете — не только продукты питания. Это еще и кислород, и поглощение углекислого газа. Пока оранжерея опережает рост населения базы, все обходится, а как не станет, тут не только Кузьмич, все забегают.

— Получить, конечно, можно, — согласилась Гончарова. — Только, если у нас такие породы, может, лучше сменить на них реголит.

— Теперь понятно, что ты за них уцепилась. И сколько тебе потребуется?

— Три тысячи тонн.

— Хо-хо! — загрохотал Миша. — У нас за все время существования станции не наберется столько керна, не говоря уже о его научной ценности!

— А я не претендую на керн, — невозмутимо заметила Майя. — Вы, мальчики, будто с Луны свалились!

— О-хо-хо! — Саша схватился за живот. — Она меня сегодня уморит.

— Рабочий день кончился. По какому поводу веселье? — На пороге стоял Смолкин.

— Симочка, вот ты механик, — перехватила его Гончарова, — но даже ты догадаешься, что аномалия всегда имеет ореол. Не так ли, мальчики?

Она ехидно осмотрела притихших сразу острословов.

— Что, вы кажется иссякли?

— Действительно, — пробормотал Саша. — Я об этом не подумал. Реголит в этом районе должен тоже иметь повышенное содержание калия.

— Особенно в эпицентре ореола, над аномалией, — добила своих оппонентов Майя.

— Ты смотри, оказывается, и биологи иногда соображают, — сделал удивленное лицо Миша, оправившийся от шока. — Есть смысл провести кали-съемку и в эпицентрах аномалий задать пару скважин. Можно получить дико интересный материал.

— В чем дело? — пожал плечами Смолкин. — Поехали, а то мои лошадки застоялись.

— Кузьмич не пустит, — выразил сомнение Саша. — Рабочий день по расписанию окончен.

— Зато лунный день только начинается. Отдохнем ночью, — решил Субботин. — Пошли к начальству!

— Надо еще добыть оператора, — почесал в раздумье кончик носа Макаров.

Миша в сердцах хлопнул ладонью по столу. Без оператора нечего было даже браться за съемку. В маршруте у каждого хватает обязанностей. Геолог помимо наблюдений непрерывно ведет штурманскую работу. Без четкой ориентации и точной привязки трудно надеяться на достоверные результаты. Геофизик крутится возле приборов, успевая менять программу применительно к масштабу съемки, да еще на его обязанности выдавать отсчеты по элементу. О водителе и говорить нечего… Нет, без оператора не стоит и затевать поездку, а на него нужно заранее подавать заявку, чтобы поставили в график, а вне очереди Кузьмич не даст ни под каким соусом!

— Мальчики! Давайте я поеду оператором.

— Майечка! Дай я тебя поцелую!

Саша подскочил и чмокнул ее в щеку.

— Но, но! — сделал грозное лицо Субботин. — Нечего тут зариться на чужих жен. Свою надо иметь!

— Переживешь!

Макаров светился предвкушением удачи, и его настроение тотчас передалось другим.

— Лазурная ты личность, — засмеялся Миша. — Раз так, двинулись к Кузьмичу. Только как же твоя оранжерея?

— Потерпит пару дней. Там все отрегулировано, да и Галя присмотрит в случае чего.

Начальник станции Владимир Кузьмич Яковлев смотрел в окно и нетерпеливо барабанил пальцами по столу.

Как и большинство людей, он не любил ожидания, особенно когда времени постоянно в обрез. Административная работа и так съедала все свободное время, оставляя для любимой химии лишь часы отдыха, а тут еще прибавилось хлопот с прибытием этой четверки. Он был рад этому и не рад. С одной стороны, они изрядно встряхнули застоявшийся быт станции. Как администратор он понимал, что одна работа, даже если она любимая, снижает общий тонус жизни, но эти слишком уж неугомонны. Сначала эта идея с расширением оранжереи. О такой самодеятельности может только мечтать любой начальник станции, тем более непрерывно растущей. Потом кто-то прослышал о Луна-городе, где на центральной площади разбит сквер и рельефно выполнены ложные фасады, создающие земной облик ансамблей, и теперь пробивают в штат архитектора-интерьерщика, чтобы помог спланировать и вести работы по оформлению станции а-ля Земля.

А все началось с этого окна, будь оно неладно. В расцвет оранжерейного энтузиазма он в шутку попросил пробить ему окно, чтобы было видно, не слишком ли много времени они уделяют строительству. На, следующий день его вызвали в центр, а когда он неделю спустя вернулся, кабинет его неузнаваемо преобразился. Окно пробили с видом на оживленный перекресток. Сам перекресток, да и кабинет тоже, пришлось расширить, иначе окно было бы похоже на средневековую бойницу из-за толщины стен. Углы перекрестка слегка сгладили, вырубили ниши, натащили комнатных цветов для озеленения и сделали «солнечный» подсвет. Получилось, конечно, неплохо. Эта зелень и мнимые солнечные лучи неизменно вызывают хорошее настроение, но уже нашлись подражатели. Шалыгинская группа смонтировала себе подобный интерьер в вычислительной лаборатории. Того и гляди начнут пробивать окна в жилом отсеке. Надо издать приказ, пока до этого не дошло дело. Пусть дождутся хотя бы архитектора. Правда, у шалыгинцев была застрельщица — Сосновская.

Ее энергии только позавидуешь! Как только успевает выполнять свои многочисленные обязанности. И Шалыгин ею не нахвалится. Уже витает идея протолкнуть ее на следующем отчетном собрании в профорганизаторы. С ней, пожалуй, натерпишься преобразований. А все та же четверка! Как они ее перевернули! Из явных противниц — в штурмовой таран! Да где же она, наконец!

— Что-то она позволяет себе задерживаться, — Яковлев не скрывал своего раздражения. Вся их затея с поездкой ему чем-то не нравилась, хотя объяснить — чем, он не смог бы ни им, ни себе.

— Она сказала, что придет через десять минут, Владимир Кузьмич, а прошло только пять, — спокойно ответил Саша. — Может быть, пока решим вопрос о транспорте? В гараже есть свободный МЛК. Только с профилактики.

— Я смотрю, все у вас наготове, — проворчал начальник. — Только сначала я все-таки хочу знать, согласится ли Сосновская взвалить на себя еще и уход за оранжереей.

— Владимир Кузьмич! — вспыхнула Майя. — Почему вы так говорите? Там все отрегулировано, режим запрограммирован. Вот через неделю редис снимать… Тогда действительно хлопотно!

— На новой площади? — поинтересовался Яковлев.

— На новой, — вздохнула Майя.

— Отчего так тяжело?

— Расход калия очень велик. Придется опять заказывать тонны три.

— С вашими запросами легче доставлять овощи с Земли.

— Опять шутите, Владимир Кузьмич. Мы только одного картофеля собрали с новой площади дополнительно шесть тонн.

— И шесть тонн калийных удобрений!

— Но мы заложили сад. Двадцать яблонь, тридцать слив и вишен. Абрикосы, персики, виноград, наконец. И потом, рано или поздно, наступит стабилизация…

— Ваш сад-фикция! Чтобы он давал нормальный урожай, лет двадцать ждать придется! И еще не известно, что вырастет из ваших косточек и семечек! Вы хотя бы прививку им сделайте.

Майя слушала, улыбаясь его горячности, а еще больше неосведомленности.

— Владимир Кузьмич! Не надо переносить сюда земные условия. Во-первых, в условиях пониженной силы тяжести растения становятся крупнее, а во-вторых, в оранжерее мы устраиваем им два вегетативных сезона с месячным перерывом. С учетом интенсивности развития деревья уже выглядят как трехлетки. Семена нам прислали элитные, лучших сортов. Они не нуждаются в прививке. Смородина уже отцвела. Через пару недель угощу. А годика через полтора, я думаю, будем пробовать первые яблоки.

— А как вы их опыляете?

— Пока кисточкой. В будущем придется заводить пчел.

— И у нас будет свой мед? — недоверчиво спросил Яковлев.

— Естественно. Это входит в программу.

— Почти убедили, — начальник станции довольно причмокнул, как бы предвкушая вкус меда. — Сколько вам потребуется калия для стабилизации?

— По моим расчетам, шестьдесят тонн.

— Это на тридцать-то соток?

— Почему вас это удивляет? Полуметровый слой реголита составил массу около трех тысяч тонн. Стабилизация должна наступать при содержании калия около двух процентов. Сами посчитайте.

— Ну, это ни в какие ворота! Меня засмеют в космоцентре.

— А вы напомните им о двух тысячах тонн почвы, доставленных сюда с Земли для первой секции оранжереи. И потом, это ведь не за один год!

— То, что разрешается ребенку, непростительно взрослому, Гончарова!

— Вы о чем, Владимир Кузьмич? — не поняла его Майя.

— Все о том же. Когда станция была во младенческом возрасте, еще и не то доставлялось сюда в огромном количестве. Но сейчас станция выросла, не стоит об этом забывать! Тогда доставка почвы была запланирована, а сейчас ваши калийные удобрения пойдут вне плана, значит, срывается доставка необходимого оборудования, приборов. За них меня съедят ваши же товарищи!

Майя нетерпеливо дернула плечом.

— Я еще не все сказал! — заторопился Яковлев. — Недостаток овощей действительно легче восполнить доставкой с Земли. На продукты питания нет лимита.

— Великолепный довод! А меня вы выставите в каком свете? Получится, я не справляюсь со своими обязанностями? — Майя в волнении поднялась с кресла и прошлась по кабинету. — И потом, раз уж вы заговорили о питании. За год оранжерея дала на пять тонн овощей больше, чем в прошлом году, не считая картофеля с новых площадей. Попросите калий за счет сокращения продуктов. Хотя бы за счет картофеля!

— Но у меня ежегодно растет объем доставляемых продуктов. Станция расширяется, штат растет. Картофель! Свежего нам доставили четыреста килограммов! На праздники! А — остальное готовый, дегидротизированный. Полтонны его заменяет ваших двадцать тонн! И потом, вы же не можете растить в оранжерее хлеб, крупы, макароны, мясо, наконец!

— Естественно, на такой-то площади! Но в отношении мяса… Я думаю, можно завести небольшую свиноферму. Есть отходы на кухне, ботва и зелень в оранжерее… При всем совершенстве технологии дегидротизированное мясо никогда не заменит свежего!

— Только свинства нам еще не хватало, — проворчал начальник. — Мало других забот.

— Это вы напрасно, — вступился Смолкин. — Я сам из сельских. Моя мать умудрялась держать двух поросят в маленьком сарайчике. Мясо у нас не переводилось, хотя в семье было шестеро. В наших условиях десяток свиней практически обеспечат станцию свежим мясом.

— Решите сначала проблему оранжереи! Вы прямо фонтанируете идеями. Как бы нам не захлебнуться. Пока на поверку они выходят нам боком.

— Для того мы и собираемся в долину Хэдли, — Субботин смахнул с плеча несуществующую нитку. — Если обнаружим реголит в эпицентре аномалии хотя бы с одним процентом калия, проблема будет решена почти наполовину.

Яковлев хлопнул себя рукой по колену.

— Как я мог забыть! Незачем вам ехать за шестьсот километров! Здесь, на полпути к Копернику, есть ржавые почвы! Это след упавшей кометы. В них содержание калия около десяти процентов! И это всего в восьмидесяти километрах!

— В этих самых «ржавых почвах» около двадцати процентов цинка и пятьдесят натрия! Не думаю, чтобы они подошли в качестве почвы, — возразил Субботин. — Когда здесь будет построен химический комбинат, эти «почвы» или точнее, руды, найдут широкое применение. А пока лучше искать реголит по составу близкий к гранитам, поскольку именно граниты были родоначальниками наших земных почв.

Начальник опять забарабанил пальцами и глянул в окно. Ох и настырная четверка! И разговаривать с ними тяжело… Все-то они знают! Кажется, любого готовы загнать в тупик… Не зря кто-то придумал им прозвище Система. По отдельности с ними еще можно на равных, но когда соберутся вместе! Интересно, что они придумают, если Сосновская откажется… Только вряд ли. Они умеют убеждать. Ага! Вот, наконец, и она…

Галина промелькнула мимо окна и появилась на пороге.

— Прошу прощения. Шеф задержал. Вы меня вызывали, Владимир Кузьмич?

— Мне сказали, Сосновская, что вы ориентируетесь в хозяйстве оранжереи и сможете, во внеурочное время, Яковлев с нажимом подчеркнул последние слова, — подежурить два-три дня в отсутствие Гончаровой.

— Да, Владимир Кузьмич, мы с Майей договорились.

Яковлев кивнул головой в знак того, что удовлетворен ответом астрофизика, и задумался. С одной стороны, они народ бывалый и постоянно, по крайней мере трое, выезжают на точки. За год с ними ни одного происшествия. С другой стороны, «молоко» при полном экипаже рассчитано лишь на трое суток автономного дыхания. Шестьсот километров — это десять часов пути. Сутки с небольшим на съемку и еще десять часов. Практически на пределе возможности…

— Возьмите в отсек суточный запас кислорода в баллонах и на двое суток в багажник. Недельный запас продовольствия…

— Куда мы все это денем? — развел руками Сима. — Нам и НЗ за глаза хватит.

— Отставить разговоры, Смолкин, — жестко сказал начальник. — Это приказ. Все, что нельзя разместить в отсеке, погрузить в багажник.

— Мы хотели в багажник загрузить реголит на пробу, примирительно пояснил Субботин.

— Разрешаю оставить использованные баллоны и контейнеры на буровой. Пойдет транспорт за керном, заберет. А насчет реголита… Вы только найдите повышенное содержание калия. Пошлем транспорт и привезем сразу пять-шесть кубов. Ясно?

— Ясно! Разрешите начать сбор?

— Действуйте! Выход на связь по дежурному расписанию.

Через час луноход МЛК-5 отшлюзовался в главном туннеле и помчался к востоку, — набирая скорость. По договоренности, первую часть пути до входа в ущелье, пересекающее западную часть Аппенин, Саша сидел в переднем, штурманском, или как они называли по студенческой привычке, командорском, кресле. МЛК-5 не отличался комфортом; иллюминаторы имелись лишь в передней части, создавая обзор для водителя и штурмана. Два остальных члена экипажа должны были довольствоваться тем, что удастся разглядеть за их головами, или дремать в креслах, спинки которых могли принимать любое положение, вплоть до горизонтального. Дорога к долине Хэдли, где сейчас располагались автоматические буровые агрегаты и куда частенько наведывались геологи и буровые мастера, была наезжена достаточно хорошо, и Смолкин старался выжать из двигателей их полную мощность.

— Не очень гони, Сима, — сказал Макаров. — Если Кузьмич узнает, что мы за четыре часа окажемся у отрогов Архимеда, он, чего доброго, заставит повернуть обратно.

— Ничего, мы будем сообщать только координаты, подмигнул Михаил.

Настроение у всех было приподнятое. Впервые за целый год они собрались в один экипаж, и это много значило для них, привыкших решать все задачи сообща. В этой поездке были у каждого и свои профессиональные интересы, что делало путешествие особенно приятным, к тому же там впереди их ждали загадки долины Хэдли, приоткрыть завесу над которыми они надеялись. Долина давно волновала воображение Саши Макарова. Именно здесь наблюдалась минимальная магнитная аномалия на площади, изучаемой со станции, здесь же известный масконаномалия силы тяжести, или гравитационная аномалия, если говорить на профессиональном языке, крупнейшая на Луне! И мелькающие каменные глыбы, и однообразные купола, возвышающиеся среди лавового плато вулкана Эратосфена, мимо которых прихотливо виляла дорога, и мелкие многочисленные кратеры, испещрившие плато, утомляли своей монотонностью и настраивали на дорожные размышления. А думать Саше было о чем. Последнее время он все чаще ощущал свое одиночество. Нельзя сказать, чтобы их товарищество, возникшее еще в институте, ослабло, но перед выпуском Майя и Миша поженились, и в первый год их совместной жизни не слишком удобно торчать у них каждый вечер. У Симы, похоже, отношения с маленькой врачихой Леной Королевой складываются таким образом, что ждать конца его холостяцкой жизни остается недолго. Во всяком случае, его трудно застать дома по вечерам… Саша усмехнулся.

Они выехали в восемь часов по московскому времени, а на Луне только начинался длинный, почти в четырнадцать земных суток, день, и уже поднявшееся над горизонтом солнце слепило глаза даже через опущенные светофильтры. Но на станции при искусственном освещении соблюдался привычный земной ритм смены дня и ночи, и как раз в эту пору освещение в коридорах приглушалось. Там был вечер, а вечера Саша не любил, хотя всегда можно было пойти в кают-компанию, где собирались любители схватиться в острой дискуссии и где подчас в кипении страстей вокруг свежей идеи сталкивались такие мощные потоки информации, которую не соберешь и за год, регулярно читая научные журналы, и неудивительно, сотрудники на лунные станции отбирались по степени информированности и таланта. Можно было пойти в конференц-зал, где часто крутили свежую, только что обмененную с соседней станцией ленту кинеголографа. По субботам здесь затевали викторины, состязания эрудитов и шахматные блицтурниры, а то и просто танцы… Можно было завернуть в спортзал, где всегда найдется партнер по бадминтону или пинг-понгу. По воскресеньям в спортзал собиралось все население станции, и он превращался то в арену борьбы, то острых схваток любителей тенниса, но самым значительным событием дня всегда становились соревнования по волейболу. Команды обычно собирали по профессиональному признаку: геологи, астрономы, механики и база. Ради разнообразия команды всякий раз придумывали себе шутливые названия. Особенно изощрялись астрономы и примыкавшие к ним физики и астрофизики: «Капелла», «Гончие псы», «Альдебаран». Не оставались в долгу и геологи: «Андезит», «Габбронорит», «Кукисвумчоррит». Такие названия нравились и болельщикам, которые тут же обыгрывали их, превращая яркую звезду в созвездии Тельца — Альдебаран в риторический вопрос: «А где баран?» или редкий минерал с Кольского полуострова — кукисвумчоррит — в издевательский выкрик. «Кукиш вам горит!». Механики брали названия, не мудрствуя лукаво: «Болт», «Шайба», «Шестерня», и только обслуживающий персонал базы во главе с начальником станции, с легкой руки Симы Смолкина, выступал под одним и тем же названием «Скотобазы», которое неизменно доставляло удовольствие и самой команде, и ее соперникам какой-то игривой двусмысленностью.

Волейбол Саша любил и одинаково успешно играл как в защите, так и в нападении, но в сыгранной команде здешних геологов, принимая как должное его способность вытягивать гиблые мячи, ему редко давали пас. И когда это случалось, следовал резкий «пушечный» удар, застававший врасплох команду противника, но не менее неожиданный и для своих. Его поощряли, похлопывая по спине, но когда он снова выходил на линию нападения, перебрасывали мяч на удар признанным игрокам. Такое пребывание в тени обычно его не тяготило, но сегодня он ощутил досаду на себя. Среди друзей, которые его знали, как самих себя, он держался со всеми на равных, но стоило попасть в круг незнакомых людей, как застенчивость сковывала его, не давала раскрыться, блеснуть. Те, кто знал его недостаточно, считали, что он сухарь и молчальник, но и с теми, кто знал его хорошо, отношения складывались трудно. Так было со Светланой Мороз, подругой Майи. С последней практики он даже написал ей несколько писем. Но та ясность, которая установилась между ними при переписке, при встречах теряла реальные очертания, становилась зыбкой, и снова все осложнялось. Конечно, и у Светланы характер нелегкий. Хорошо, что он вовремя понял, что они слишком разные. При всей внешней мягкости и застенчивости он не мог терпеть над собой ничьей власти, даже власти прекрасной девушки, а Светлане хотелось повелевать. Она была слишком земной и, пожалуй, даже рационалистичной. В исследователях космоса и космонавтах она видела прежде всего элиту человеческих характеров, принадлежность к которой она считала для себя делом чести, но ее устремления в космос были скорее данью моде, и покидать Землю насовсем или по крайней мере надолго она не собиралась. Пожалуй, с тех пор, как он уяснил это, и рассеялось ее очарование. Он сам не сразу разобрался, что послужило толчком к отчуждению, но стал избегать встреч, и уже время само обрывало тонкие нити едва начавших складываться отношений. Они не виделись больше года, и теперь его уже не волновали, как прежде, ни приветы, ни короткие приписки в письмах к Майе, которые предназначались ему… «Все прошло, как с белых яблонь дым…» — вспомнились строчки Есенина. А было ли что? Так, наваждение. Вот у Майи с Мишей сразу и на всю жизнь…

Он оглянулся. Миша полулежал в кресле, скрестив руки на левом подлокотнике таким образом, чтобы Майе было удобнее положить на них голову, и, хотя на неровной дороге луноход время от времени встряхивало, они мирно дремали под монотонное гудение двигателя. Им не надо выяснять причин, почему не складываются отношения, им всегда просто и легко друг с другом… А может, во всех этих сложностях прежде всего виноват он сам, создавая такой психологический фон, при котором и самому трудно сделать первый шаг навстречу, и ей, как девушке, неудобно? Ведь мог же он на практике и пошутить, и поговорить спокойно с поварихой Галей, и даже однажды поцеловать ее, когда у него вдруг возникло такое желание. Вот с ней ему было всегда легко и просто, хотя она никогда не казалась ему простоватой. Правда, она не была и красивой, по крайней мере, в той обыденной одежде, в которой он видел ее каждый день. А может быть, он просто не присматривался, ведь что-то привлекательное в ней было? Он напряг свою память, но не смог вспомнить ее лица. Он помнил лишь ее добрые карие глаза, всегда чуть смущенные, ее небольшие, всегда шершавые руки, потому что в полевых условиях ей приходилось все делать собственными руками, от чистки картофеля до мытья посуды. Он помнил ее глубокий грудной голос, потому что она всегда интересовалась его работой и пыталась во всем помочь ему, даже в расшифровке диаграмм магнитного каротажа, над которыми они бились тогда всей четверкой, пока случай не дал им в руки ключ к решению этой задачи. А ведь это случилось как раз в день ее рождения! Когда это было? В июле или августе? Конечно, в августе. Тогда Самсонов подарил ей свой талисман — отличный хризолит. Он еще пошутил, что камень приносит удачу тем, кто родился в августе. Практика у нее закончилась раньше, а они задержались по просьбе Самсонова. Она уехала, обещала всем писать, но письма получил только он.

Он вдруг пожалел, что не ответил ей тогда. Впрочем, многие его сокурсники не считали вправе привязываться к Земле, а что делать Гале в космосе при ее чисто земной профессии? Права русская поговорка: «Все, что ни делается — к лучшему!» Только грустно все это.

Они подъезжали к широкому сквозному проходу, пересекающему лунные Аппенины и отделяющему от горной системы западную часть — полуостров Энариум.

— Надо будить Мишу, — вполголоса сказал Саша, обращаясь к Смолкину.

— Погоди. Ты все испортишь, — сморщил тот нос. — Вот въедем в ущелье.

Ждать пришлось недолго. Сима снизил скорость до предела и, медленно разворачиваясь, въехал в тень. Вспыхнули фары, выхватывая из кромешной тьмы наезженную дорогу среди крупных глыб и остроугольных камней. Солнце еще не проникло в глубь ущелья, и здесь царил первозданный мрак. Лишь пригнувшись, можно было снизу через боковой иллюминатор увидеть светлые пятна залитых солнцем вершин. Щелкнул тумблер, и в отсеке загорелся плафон.

— Теперь буди, — кивнул Смолкин, подмигнув Саше.

Макаров повернулся и потянул за рукав Михаила.

Тот сразу открыл глаза, бросил взгляд на сине-фиолетовый от темноты боковой иллюминатор и машинально спросил:

— Что, уже ночь?

— Естественно, — не моргнув глазом, ответил Сима. Субботин посмотрел на часы и зевнул.

— Да, половина одиннадцатого!

Потом, увидев выхваченный из черноты мощными фарами привычный для Луны характер рельефа и каменистую дорогу, спохватился.

— Что вы мне голову морочите?

— Мы? — удивился Сима. — По-моему, ты еще не проснулся.

— Брось, Симочка, свои штучки! Конечно, использовать для розыгрыша привычку к земному биоритму и создать обстановку земной ночи — это психологически тонко, но и год жизни на Луне тоже чего-нибудь стоит! Я же просил меня разбудить, когда подъедем к ущелью. А вы? Давай, Саша, иди подремли.

Макаров поменялся с Субботиным местами. Сонная Майя тотчас попыталась пристроиться у него на руке, но, уловив во сне что-то непривычное, открыла глаза.

— А, это ты… Почему темно?

— Ночь, — будничным тоном ответил Саша, желая повторить на Майе Симину шутку.

— А-а-а… — Майя откинулась на спинку кресла и снова задремала.

При выходе из ущелья в глаза резанул свет, несмотря на предупредительно опущенные Симой светофильтры.

Субботин поморщился и взглянул на часы. Они опережали график почти на сто километров. С такими темпами часа через два они будут на месте. Определив координаты, он сообщил их дежурному. Таков был порядок: каждые четыре часа сообщать свое местонахождение и направление дальнейшего движения. Правило это, выработанное на горьком опыте первых исследователей, резко сужало круг поисков в случае непредвиденных обстоятельств, и со времени введения число драматических случаев сократилось практически до земных пределов, хотя Луна изобиловала ловушками, и даже наезженная дорога не всегда страховала от неприятностей.

От ущелья дорога сначала отходила на север, подальше от основания крутого склона горной цепи, изобилующего неровностями рельефа и каменистыми осыпями, а затем поворачивала на восток, оставляя предгорья вправо в трех-четырех километрах.

Субботин оглянулся: Саша уже давно дремал в кресле рядом с Майей, и даже яркое солнце, осветившее отсек после выхода из ущелья, не помешало ему видеть земные сны.

— Может, ты тоже подремлешь? — спросил Субботин, подумав, что Симе, уже просидевшему четыре часа за пультом управления, тоже невредно было бы передохнуть, но Смолкин отрицательно покачал головой, не отрывая глаз от дороги, и Михаил, зная пристрастие друга к вождению и находившего в этом едва ли не главный смысл жизни, решил не настаивать. Крутой вираж вдавил Михаила в кресло, и солнце, переместившись из бокового иллюминатора в передний, высветило отсек. Майя заворочалась в кресле. Сима добавил еще один светофильтр и затемнил верхние части иллюминаторов, чтобы яркий свет низкого солнца не бил в глаза. Теперь в правый иллюминатор хорошо были видны изрезанные склоны горной цепи Аппенин и ее отроги, пологими языками спускающиеся к равнине Моря Дождей. Резкие и густые тени подчеркивали глубокие ущелья, часто глухие, тупиковые, а иногда уходящие в глубь горного массива насколько хватал глаз. Однообразный серовато-зеленый тон гор нарушался более светлыми по тональности осыпями, да иногда по первозданной системе трещин и разломов, не стертой эрозионными процессами, как на Земле, вдруг неожиданно появились тонкие белые полосы: то ли игра света, то ли жильные породы. Во всяком случае теперь, с установлением дифференциации магмы, он мог это предполагать, тем более, что в отношении горных систем на Луне среди исследователей не было разногласий: их вулканическое, точнее магматическое, происхождение не оспаривалось даже самыми ярыми сторонниками ударного происхождения лунного рельефа. Михаил усмехнулся, вспомнив, с каким удовольствием подчеркнул этот факт профессор Лебедев, читавший в институте курс геологии Луны, убежденный «вулканист». Не все курсанты, особенно с математическим складом мышления, разделяли убеждения профессора.

Особенно они любили щеголять статистическими выкладками, основанными на законе Шретера. Признанными лидерами в этом занятии были Леня Лешинский и Сева Рускол. Видя, что за ними потянулись другие, Лебедев понял, что пора поговорить на эту тему всерьез. Случай вскоре представился. Сева Рускол где-то услышал, что признанный авторитет в вопросах лунной астрономии Барков заявил, что вопрос о происхождении лунных кратеров с появлением кратерной статистики давно решен в пользу метеоритного происхождения и что он не видит смысла поднимать дискуссию по этому поводу. И Сева, конечно, не мог отказаться от соблазна попросить Лебедева прокомментировать это высказывание.

— Простим ему это заблуждение, — Лебедев близоруко сощурился, оглядывая аудиторию. — Он астроном и не может знать особенностей морфологии вулканов как земных, так и лунных, не может знать тех признаков, по которым эти вулканы легко распознаются. Скажем, сниженная южная часть кратера Архимед и прилегающее к этой части лавовое поле совершенно недвусмысленно указывают, что этот кратер — вулкан и при этом один из самых молодых. Но видеть это может именно геолог. Не случайно, кстати, что среди сторонников метеоритной гипотезы нет геологов, а лишь астрономы и математики, поэтому мне странно слышать от моих коллег, будущих исследователей Луны, Марса, может быть, и Венеры, тех, кому непосредственно придется потрогать своими руками эти кратеры, такую предвзятую точку зрения. Марк Твен, имея в виду американскую действительность его времени, сказал однажды, что есть три вида лжи: прямая, замаскированная и статистика. Не ловите меня на слове, я не цитирую великого писателя, а лишь передаю точку зрения. Не надо забывать, что статистику делают люди, поэтому мне хотелось бы охладить статистический пыл моих молодых коллег. Использование кратерной статистики для изучения поверхности Луны должно опираться на правильную теорию происхождения кратеров. Что, Рускол? Вы не согласны? — Лебедев, лукаво сощурившись, уставился на Севу.

— Откуда вы можете знать, какая теория правильная?

— Справедливое возражение, но это не я сказал. Это формулировка убежденных сторонников метеоритной гипотезы, Рускол. И за точность этой цитаты я ручаюсь. Уже сама формулировка отражает тенденциозность подхода к проблеме: они только свою теорию считают правильной. Однако попробуем разобраться, на каких доводах зиждется эта теория. Они утверждают, что абсолютное количество кратеров данного размера на единицу поверхности континента в тридцать раз больше, чем на единицу поверхности морей. Ну и что же? Больше, естественно. Это видно и без подсчета. В чем открытие? А в том, что это якобы необъяснимо с точки зрения вулканического происхождения кратеров. Смехотворность подобного утверждения может и не стоило опровергать, если бы за этим не стояла магия цифр: не в двадцать или двадцать пять, а именно в тридцать! Люди считали, как же им не поверить! Но вы знаете не хуже меня, что континенты и моря разновозрастны. Моря — более молодые образования. Потоки лавы затопили эти понижения и снивелировали существовавшие ранее кратеры. Подтверждением этому служат кратеры фантомы, которые наблюдаются в морях при определенных условиях освещения. Континенты — наиболее древние участки лунной коры, сохранившие свой рельеф в первозданном виде, и поэтому здесь количество кратеров должно быть больше. Во сколько раз — это вопрос другой.

Следующим китом, на котором держится убежденность исследователей метеоритной гипотезы, является случайность распределения центров кратеров. Логика здесь такова. Априорно утверждается, что распределение вулканов закономерно. Кратеры на Луне распределены случайно. Следовательно, кратеры — метеоритного происхождения! Очень просто и убедительно, не правда ли?

Лебедев отыскал взглядом своих главных оппонентов на лекциях и остановился взглядом на Леониде.

— Лещинский! Вы у нас специалист по вулканам. Можете ли вы утверждать, что распределение вулканов на Земле закономерно?

— В определенной степени, — Леонид поднялся с места, как сжатая пружина, но тон его ответа был нарочито спокойным. — Они приурочены к зонам молодой складчатости, обрамляя Тихий океан, а также располагаясь параллельно горным хребтам альпийской складчатости или вдоль линий крупных разломов.

— Вы забыли подчеркнуть, Лещинский, что все сказанное вами касается лишь современных вулканов, а как быть с древними?

— Они, в общем, подчиняются тем же закономерностям.

— Вы хотите сказать, что древние вулканы тоже имеют тесную связь с разломами в земной коре?

— Именно!

— Тогда, может быть, с вашей помощью мы сможем вынести на карту все древние и древнейшие вулканы?

Леня пожал плечами, как бы говоря, к чему такие вопросы, когда вы сами знаете, что это невозможно.

— Садитесь, Лещинский! Понятно, что это не в состоянии сделать ни вы, ни все вулканологи земного шара. Если бы мы знали закономерности их распределения, насколько проще были бы поисковые работы. Ведь с вулканами связаны многие месторождения полезных ископаемых. Но не имея такой картины, как же мы можем сопоставлять распределение земных вулканов и лунных? На Луне, особенно на континентах, сохранились практически все кратеры с момента ее возникновения, на Земле все древние вулканы разрушены или замаскированы процессами эрозии. С другой стороны, закономерности, о которых говорил Лещинский, можно легко обнаружить и на Луне. Достаточно вспомнить группы кратеров Птолемей-Альфонс-Арзахель или расположенных южнее Пурбах, Региомонтан и Вальтер. Эти системы кратеров прекрасно увязываются с направлением древних структур, в том числе и разломов. Уместно отметить, что в кратере Альфонс еще в 1958 году наблюдались выделения углекислого газа, что присуще вулканическим извержениям. Ну, а случайность при огромном количестве кратеров, если есть такое желание, всегда можно увидеть.

Лебедев отошел к кафедре, быстро набрал код, и на экране вспыхнул чертеж, на котором был изображен разрез кратера, а вверху выписаны расчеты, доказывающие, что объем воронки равен объему насыпанного вокруг нее вала.

— Правило Шретера. Основной довод сторонников метеоритной гипотезы. Мы много о нем говорили, не буду повторяться. Приведу лишь слова геолога Хабакова, взявшего на себя труд проанализировать с геологических позиций богатейший наблюдательный материал, накопленный к моменту первых космических полетов. «В литературе уже давно упоминается так называемое правило Шретера, согласно которому у всех кольцевых гор на Луне будто бы должно существовать строгое равенство объемов внешних частей вала и внутренних впадин. Это правило усердно цитировалось и цитируется в литературе, но не отвечает действительности. На самом же деле среди кольцевых гор встречаются весьма различные виды, существенно отличающиеся по морфологическим особенностям, в том числе и по отношению объемов, как с приблизительно равными объемами вала и впадины, так и со значительным избытком объема впадины либо вала. Это замечание полувековой давности не утратило своей актуальности. За полвека мало что изменилось в этом отношении. Сейчас, как мне кажется, настало время передать решение этого вопроса специалистам — геологам и вулканологам, то есть вам. Поэтому мне хочется, чтобы к каждому полученному при непосредственном исследовании факту относились бы без предубеждения. Если фактический материал — рыхлые насыпные валы, дробление в центральной зоне и так далее — указывает на метеоритное происхождение кратера, ему не следует приписывать вулканическое, и наоборот. Словом, прежде всего материал для размышлений, а уж потом выводы. Помните, что основа науки — доказательность!

Субботин, хотя и не примыкал к метеоритчикам, пересмотрел горы литературы, чтобы разобраться самому в вопросе происхождения лунных кратеров; и если до этого он просто полагался на собственный здравый смысл, то теперь безоговорочно перешел на сторону профессора.

И сейчас, разглядывая горный массив Аппенин на протяжении всего долгого пути в формах отдельных вершин и линиях, вытянутых к юго-востоку хребтов, он угадывал их сложную тектонику: резко очерченные сбросами уступы, спускающиеся ступенями в долины или ущелья, образованные разломами, зоны дробления, выполаживающие склоны, покрытые хаотически набросанными глыбами и каменистыми осыпями и косую трещиноватость на крыльях, вторгшихся из лунных глубин магматических плутонов. Сами плутоны были массивными, без единой трещины, и может, поэтому более темные по окраске. Они выделялись и сглаженностью своих форм. Да, тут трудно говорить о каких-либо других процессах, кроме глубинных, хотя на первых порах изучения Луны и эти горы пытались отнести к метеоритным образованиям, возникшим в виде гигантских валов от удара крупного астероида, создавшего Море Дождей. Но уже при поверхностном изучении, выявившем разновозрастность в составе гор, сторонники ударного происхождения оставили эти позиции, сосредоточив свои силы на лунных кратерах. Михаил подумал, что в науке часто первое высказанное авторитетным ученым мнение становится аксиомой и, чтобы ее опровергнуть, приходится собирать потом огромный доказательный материал. Луне в этом смысле повезло; о ней создано столько различных, часто противоречивых, теорий и гипотез, что всегда можно найти подходящее объяснение любому явлению…

— Смотри, буровая, — отвлек его от размышлений Смолкин.

— Где?

Как ни всматривался Субботин в многоликий пейзаж, в бегущую за горизонт дорогу, в отдельные возникающие впереди точки, ничего не увидел.

— Так где ты увидел буровую? — переспросил он.

Глянув на приборный щит, Сима хитро прищурился.

— Плохо смотришь. Вон, чуть правее дороги. Через две минуты будет.

Впереди сначала появилась дуга, высветленная солнцем верхняя часть мачты автоматической буровой установки, потом медленно начала вырастать из-за горизонта и сама мачта. Михаил догадался, что Сима просто разыграл его, так как увидеть буровую раньше он не мог. Зная координаты скважины, Смолкин вычислил, сколько метров осталось до ее появления из-за горизонта, но ввиду небольшого понижения в рельефе из вычисленной точки мачта еще не была видна, и ему пришлось протянуть время, пока она не возникла, благо лунный горизонт намного ближе земного.

Не доезжая буровой, Смолкин резко затормозил, и дремлющие Саша с Майей едва не вывалились из кресел.

— Полегче! Не дрова везешь, — пробурчал Саша.

— А вы не спите! — Сима вылез из водительского кресла и принялся делать разминку в узком проходе.

— Что же нам еще делать? Смотреть на твою спину? Даже боковых иллюминаторов нет на этом «молоке».

— Не знаю. Только вы своей дремой на меня сон нагоняете.

— Ладно. С чего начнем? Посмотрим керн на буровой или прогоним ход? — примирительно сказал Саша.

— Я думаю, сделаем ход, определим площадь съемки, — решил Субботин, — на буровую сегодня не пойдем. Кузьмич прав. Кислород надо экономить. А каждый выход — это потеря двадцатиминутного запаса.

— Ты наговоришь, — усаживаясь на свое место после разминки, заметил Сима. — Полное восстановление воздуха в отсеке происходит за десять минут.

— Правильно, но ты это время сидишь в костюме и расходуешь еще десятиминутный запас.

— Должен же я чем-то дышать?

— Должен. Тем самым воздухом, который мы выпускаем наружу.

— Ладно, убедил. Будем отсасывать компрессором, прежде чем выходить. Раз надо, будем экономить воздух, но, надеюсь, это не распространяется на желудок? Я все-таки в отличие от вас поработал.

— Майя, достань ему что-нибудь. Пусть перекусит, пока готовим аппаратуру, — сказал Саша, — а то ведь работать не даст.

— Ну зачем ты так, Саша. Человек действительно проголодался, — Майя протянула Смолкину термос и сверток с едой.

Найдя нужный лист карты, Миша укрепил его на собранном Майей операторском столике, установил по координатам иглу курсографа в точке стояния и запустил гироскоп. Когда наступила стабилизация, он вопросительно взглянул на Сашу.

— У меня готово, — ответил Макаров на безмолвный вопрос.

— Тогда поехали.

Миша прыгнул в командорское кресло, высмотрел прямо по курсу ориентир, записал показания спидометра и скомандовал:

— Точка номер один. Замер!

— Ноль двадцать пять! — откликнулся Саша.

Майя наколола на карте точку. Слева поставила цифру один, справа — результат.

— Курс прямо. Интервал четыреста. Трогай помалу! Выдерживая направление, луноход помчался вперед.

Дальше уже не было дороги, и Субботин сосредоточил все внимание на поверхности равнины, таящей иногда скрытые купола или воронки. Воронки обычно имели небольшие блюдцевидные понижения, которые чаще всего хорошо угадывались в рельефе, а вот с куполами было трудней. Их по более светлой окраске мог различить только опытный глаз, и хотя по картам, сделанным на основе стереоскопических съемок со спутников, ни тех, ни других не предвиделось, непосредственное наблюдение за рельефом было далеко не лишним, и на практике не раз встречалось, когда опыт исследователя спасал его и товарищей от крупных неприятностей, если не гибели, на вполне безобидных местах.

Через четыреста метров Сима остановил луноход.

— Точка два!

— Ноль двадцать один!

— Уменьшается, — сказала Майя.

— Нет, это ореол одного порядка, — возразил Субботин. — Поехали!

Михаил оказался прав. На следующей точке через четыреста метров последовало небольшое повышение содержания калия, затем оно снова начало падать и на двух последних точках оказалось значительно меньше.

— Курс лево девяносто!

Сима развернул луноход на девяносто градусов, и солнце ушло, наконец, из переднего иллюминатора. При боковом освещении рельеф просматривался куда лучше, и Смолкин облегченно вздохнул. Все-таки прокладывать курс по лунной целине далеко не легкое занятие, хотя главная трудность таится в собственном внутреннем напряжении.

Точка за точкой через четыреста метров они продвигались по равнине, удаляясь от предгорий. Содержание калия продолжало падать.

— Бесполезно, Миша, — сказал Макаров, когда проехали два километра. — Надо поворачивать. Тридцать сотых — это уже не ореольное, а фоновое содержание.

— Курс держать! — скомандовал Субботин в ответ на вопросительный взгляд Симы, и, как будто подтверждая его правоту, следующая точка дала некоторое повышение. Луноход продвинулся вперед еще на четыреста метров.

— Точка тринадцать!

— Ого! Ноль пятьдесят один! Это уже кое-что, — оживился Саша. — Сказано — интуиция!

На шестнадцатой точке содержание калия было максимальным — семьдесят пять сотых процента, но Михаил решительно скомандовал:

— Курс лево девяносто!

— Зачем, Миша? Это все-таки рекогносцировка. Надо пересечь аномалию, — удивился геофизик.

— У нас мало времени, Саша.

И Макаров замолчал, хотя содержание калия быстро упало до двадцати соток. Проехав четыре километра параллельно краевой части гор, Субботин снова сменил курс. След вездехода очерчивал на нетронутой поверхности квадрат, который должен был замкнуться в той точке, с которой они начали ход. Теперь это стало ясно всем. Такая методика имела свои плюсы и минусы. Обычно сначала проходили профили по разреженной сетке, чтобы выявить направление аномалий, а затем уже проводили площадную съемку. Субботин решил сразу провести съемку на ограниченной площади, примыкающей к буровой, полагая, что отмеченная на глубине дифференциация магмы и увеличение содержания калия не могут не проявиться на поверхности. Проведение кали-съемки на ограниченной площади давало выигрыш во времени, так как, опираясь на квадрат, легче развивать равномерную сеть наблюдений, но зато был риск, что на ограниченной территории не окажется аномалии. Теперь, когда выявилось повышенное содержание, стало ясно, что риск оказался оправданным, к тому же Михаил надеялся, что ближе к отрогам горной системы значения аномалий могут быть еще выше. Поначалу однако шли настолько низкие содержания, что Субботин даже начал сомневаться в правильности своего решения. Они проехали уже два километра после поворота, отмечая на карте точку за точкой, а фон был по-прежнему низким, но вот содержание калия начало расти, и геолог успокоился. В угловой, тридцать шестой точке, оно достигло восьмидесяти семи соток. Это было самое высокое содержание, и Майя тут же предложила оконтурить ее, чтобы выйти на максимальное значение.

— Каждому цветику свое время, — охладил ее пыл Субботин. — Тем более, что, мне кажется, это пока цветочки, а ягодки будут впереди.

Вездеход снова повернул на девяносто градусов, и дальше они практически ехали по проторенной дороге.

— Точка сороковая — роковая, — пошутил Субботин. — На сегодня хватит.

— Ноль сорок, — как эхо, откликнулся Макаров.

— Кругом сорок, — хмыкнул Сима. — Говорят, это нехорошая примета. Будем замыкаться на первую или останемся ночевать тут?

— Что вы, мальчики, все время каркаете сегодня? — разгибая спину, заметила Майя. — Боитесь спугнуть удачу? Миша, можно я проведу изолинии? Кое-что уже получается. Аномальная зона четко протягивается с угла на угол.

Михаил подошел к карте, посмотрел на четко очерченный квадрат цифр, аккуратно написанных Майей, сопоставил результаты с горизонталями на карте. По рельефу получалось, что повышенное содержание калия приурочено к плоскому, почти незаметному в рельефе, пологому валу, вблизи которого и стояла буровая. Вал этот тянулся к ближайшему отрогу гор. Это уже не кое-что, а достаточно четкая приуроченность к скрытому в недрах Луны магматическому плутону, который, судя по керну, представлен чуть ли не гранитной интрузией. Но не желая торопить события, сказал жене:

— Потерпи до завтра, Майечка.

— Завтра уже наступило. По-земному пять минут третьего.

— Тогда немедленно спать! Сима, затемни иллюминаторы!

— Подожди, столик уберу. Вам же некуда будет откинуть спинки.

— Э, нет! — воспротивился Саша. — И кому же в ум пойдет на желудок спать голодный!

И тут все почувствовали, как проголодались. После ужина, трансформировав кресла в — кровати, все улеглись по своим местам, и Сима затемнил иллюминаторы.

— Восемьдесят семь соток — это уже кое-что, — мечтательно произнесла в темноте Майя.

— Спи давай, завтра найдем больше, — строгим голосом отозвался Михаил.

Алферов прильнул к боковому иллюминатору: корабль заходил на посадку, и передние двигатели, выбрасывая языки пламени, мешали обзору. Внизу проплывали три крупнейших кратера — Птолемей, Альфонс и Анзахель, соединенные своими изрезанными краями друг с другом в одну линию, словно какой-то гигант, развлекаясь, нарисовал снеговика… Сразу же за ними начинался Океан Бурь, а еще дальше виднелся горный массив лунных Аппенин, окаймляющих Море Дождей с юго-востока. Где-то там все это случилось… Алферов перешел на другую сторону корабля. Отсюда можно было лучше рассмотреть район происшествия. Высота падала, и прямо под ним вырастала горная система, а севернее, вдоль ее обрывистых гряд, отчетливо просматривалась граница Моря Дождей. Левее, возле небольшого кратера Автолик, сверкнула металлом блестящая искра. Алферов встрепенулся, но тут же вспомнил, отвел взгляд. Там стоял памятный обелиск первой советской ракете, достигшей Луны. На вершине обелиска установлена титановая копия ракеты, и, видимо, луч низкого солнца отразился от поверхности металла. Шли уже на высоте трех-четырех тысяч. Хорошо просматривалась паутина наезженных дорог. Опытный глаз Алферова заметил несколько автоматических буровых. Выходит, как раз этот район. Возле одной почти квадратная сетка следов… Ага, там кто-то копошится… Видимо, все-таки напали на след. Вроде воронка обрушения…

Он обернулся к штурману.

— Связь с поисковой группой!

— Есть связь! — штурман включил дублирующий аппарат и протянул начальнику космоцентра микрофон.

— Пятый, я первый! Вижу вас с борта. Доложите обстановку.

— Первый! Поисковая группа ведет работы в отрогах Аппенин, обследуем проходы, в которых есть следы вездехода типа МЛК-5. Особый отряд занят разборкой и прощупыванием завала. Обрушение, похоже, свежее. Однако магнитометры и гравиаметры дают показания не выше фона.

— Ясно. Продолжайте работу. Каждые четыре часа сообщайте в штаб поиска результаты.

Алферов снова отошел к боковому иллюминатору, но корабль, сбросив скорость, уже разворачивался посадочными лапами вниз, и ему удалось разглядеть только отроги Архимеда, словно выплеснувшиеся из чаши кратера гигантским языком.

В космопорте их ждал легкий МЛК-5. Алферов застегнул костюм и направился в шлюзовую камеру. За ним проследовал экипаж. Космопорт был невелик. Небольшая дежурка, вырубленная в скале, в которой можно отдохнуть экипажу и нескольким пассажирам, да складские помещения. Космопорт не имел даже постоянной службы. Посадки в ночное время были редки, только в экстренных случаях. Тогда по кодовому радиосигналу с борта корабля из бетонированных колодцев выдвигались автономные маяки, совмещающие цветные посадочные огни и лазерную систему наведения. Днем, кроме того, на серо-зеленом фоне лунного грунта алело посадочное кольцо. Когда-то это был крест, но мощные вихри, вырывающиеся из сопел тормозящих двигателей, разметали пропитанный особыми красителями реголит. Пробовали подновить крест, но его опять разметало. Впрочем, кольцо служило вполне исправно, и на резервной площадке, не изощряясь, залили красителями пятно, надеясь, что со временем оно так же превратится в кольцо, но два корабля одновременно здесь никогда не садились, а запасная площадка краснела пятном с неровными краями, по которому бывалые командиры отличали этот космопорт от других. Наблюдение за службами космопорта входило в обязанности электроника, но за всем хозяйством приглядывали и те, кому приходилось встречать корабль, обычно делающий кратковременную остановку под разгрузку.

Сегодня Алферова встречал сам начальник станции, но Василий Федорович не пожелал даже заглянуть в дежурку, а сразу забрался в луноход. Два оставшихся места заняли командир корабля и Яковлев. Штурман и стюардесса хотели было пристроиться на багажном отсеке, как это часто делали те, кому не доставалось места внутри, благо запаса кислорода хватило бы и на значительно большее путешествие, но Алферов погрозил кулаком и махнул рукой в сторону дежурки.

— Ишь, наладились ехать верхом. Полтора часа подождать не могут, — проворчал он недовольно.

Луноход рванулся с места, и рассеянная пыль и мелкие камни посыпались из-под колес. Минут через пять, когда воздух в отсеке стабилизировался, Василий Федорович расстегнул костюм и снял шлем.

— Как это ты оплошал, Володя? — спросил он начальника станции, когда тот по примеру Алферова разгерметизировал свой костюм.

— Не знаю. Чувствовал, что не надо пускать, но…

И он развел руками. Алферов взглянул на осунувшееся лицо Яковлева и вдруг заметил блестки седых волос в короткой, ежиком, стрижке начальника станции. Он успокаивающе положил ему руку на колено.

— Не переживай. Еще не все потеряно.

— Ребята хорошие, — с горечью сказал Владимир Кузьмич. — Шестые сутки… И пока никаких следов. Про завал ты слышал?

Алферов кивнул.

— Ума не приложу, что с ними могло приключиться. Завал, правда, странный. Я приказал передвинуть туда буровую, чтобы проверить, далеко ли сидит рыхлятииа, но, оказывается, туда даже луноход забраться не может. Разбирают вручную.

— Ладно, о деталях поисков потом. Сейчас меня интересуют мотивы поездки. Исследования исследованиями, а зачем ехать женщине?

— Им нужен был оператор на кали-съемку.

— Это еще к чему?

Хмуро поглядывая на начальника космоцентра, Яковлев рассказал предысторию поездки.

— Что же ты не сказал об этом с самого начала, — с досадой стукнул кулаком по подлокотнику сиденья Алферов и повернулся к водителю.

— Связь с поисковой группой!

Водитель молча нажал кнопку.

— Первый вызывает пятого! Прием.

— Я пятый. Слушаю.

— Немедленно возвращайтесь в район завала. Всех людей на разборку. Об исполнении доложить.

— Но…

— Никаких но! — рассердился Алферов. — Поиски должны быть осмысленными и направленными. Вы проверили модель их исследований?

— Но ведь нам точно известно район исчезновения.

— Соберите экипаж и продублируйте кали-съемку в районе завала. Вы видели там квадратную сетку следов?

— По ней мы и вышли на завал, — в голосе начальника спасательной группы прозвучала обида.

— Хорошо. Промоделируйте кали-съемку и проверьте, ведет ли зона аномалии к завалу. Второе. Проведите профильное электрозондирование и сейсмику. Заряды располагайте по одну сторону от завала, станции — по другую. Задача — получить информацию о наличии пустот. Всех свободных людей на разборку завала. Ясно?

— Ясно, Василий Федорович.

— Тогда действуйте.

Отдав распоряжение, Алферов откинулся на спинку, позволив себе расслабиться. Впервые с момента получения известия об исчезновении экипажа он почувствовал некоторое облегчение. Его личный опыт, опыт человека, отдавшего без малого восемнадцать лет Луне и исколесившего ее вдоль и поперек, подсказывал, что меры, принятые им, являются оптимальным вариантом поиска, и ему уже не терпелось посмотреть, насколько эффективно выполняется программа, но еще в космопорте он понял, что МЛК-5 — единственный транспорт, оставшийся на станции. С другой стороны, он привык доверять подчиненным, ибо космос суров и вырабатывает в людях не просто дисциплинированность, а осознанную необходимость четкого и полного выполнения задания, поскольку от организованности и собранности каждого зависит подчас не только программа исследований, но и благополучие, если не жизнь каждого. Оставалось ждать прибытия на станцию, чтобы здесь, имея под рукой все данные, рассчитать реальные пределы жизнеобеспечения исчезнувшей группы.

А дорога все вилась и петляла между необыкновенно многочисленными здесь мелкими кратерами, и, казалось, ей не будет конца, но вот она начала круто забирать влево, и луноход вошел в тень горы Лебедь. Вспыхнувшие фары осветили туннель шлюза. На станции ожидали приезд высокого начальства, и ворота шлюза были открыты.

Алферов не стал осматривать хозяйство станции, как делал обычно, попадая в подведомственную ему организацию, а сразу пошел в кабинет начальника станции. Яковлев предложил снять гермокостюмы, но Василий Федорович махнул рукой.

— Ты снимай, а я, может быть, еще поеду на место.

Начальник станции пожал плечами, но настаивать не стал, хотя ему было абсолютно ясно, что ехать к месту происшествия не на чем. Все тяжелые вездеходы ушли с поисковой группой, а отправлять Алферова на «молоке» он бы не рискнул даже по прямому ему приказу. Сняв спецкостюм, Яковлев увидел, что начальник космоцентра стоит у окна.

— Твоя идея? — Алферов кивнул на имитацию улицы за окном и зеленые столбы разросшейся вдоль противоположной стены актинидии.

— Нет, — хмуро мотнул головой Владимир Кузьмич. — Это их затея.

— Ясно, — сказал Алферов и сел в кресло спиной к окну.

Начальник станции поспешно задернул шторы. Зеленая стена слишком часто напоминала ему о четверке, и он специально оставлял окно незашторенным даже на ночь, но сейчас оно мешало собраться мыслями.

— Давай посчитаем реально, — Василий Федорович придвинул кресло к столу, взял листок бумаги, достал ручку и начал записывать по памяти нормы потребления кислорода.

— Шесть суток. Что тут считать, Василий Федорович? Они продержатся за счет резерва максимум еще сутки.

— Сутки? Давай исходные данные заправки баллонов в килограммах с точностью до одной десятой. Ты плохо знаешь своих подчиненных!

Получив все данные, Алферов заложил программу в ЭВМ и через несколько минут бросил на стол карточки с расчетами.

— Так. Пассивные варианты отбросим сразу. Это не для них. С другой стороны, они тоже не дураки и используют любую возможность, чтобы протянуть до подкрепления. Следовательно, от десяти до пятнадцати суток. Кислорода им должно хватить. Это самое главное. Хуже, что надвигается период ночи. В том районе он наступает раньше примерно на полтора дня. У нас в распоряжении остается не более пяти суток…

Алферов прикрыл глаза рукой. Какие могут быть варианты? В воронке их, конечно, нет. Нашли бы сразу по следу. Какая-нибудь полость? Нашли бы способ, если не выбраться, то по крайней мере сообщить. Что-нибудь вроде Бермудских силовых полей?

— Там магнитные аномалии есть? — обратился он к Яковлеву.

— Маскон первого порядка, а магнитное поле наоборот пониженное, — сказал, подумав, начальник станции. Впрочем, я не специалист. Можно посмотреть по справочнику.

— Не надо, Володя. Теперь и я вспомнил, что там самая крупная гравитационная аномалия… Нет, здесь такие вещи не реальны. Зыбуны, воронки, полости. Что еще? Скрытый купол?

— Маловероятно. После обрушения купол себя обнаружит. Это не воронка, которая засыпается над попавшим в нее луноходом.

— Значит, Луна подкинула что-то новенькое. Не могли они так легко попасться на простую ловушку. Прошли бы!

Уверенность Алферова ободрила Василия Кузьмича.

Химик по профессии, он тяготел к кабинетной работе, но долгие годы работы на Луне и глубокая, преданность исследованиям ее состава выдвинули его в число руководителей. Административную работу он воспринял как дополнительную, но необходимую нагрузку к своей основной деятельности. К удивлению многих, он оказался хорошим организатором и хозяйственником, предусмотрительным и расчетливым. За все годы на возглавляемых им станциях не случалось ни одного ЧП, может быть, поэтому он и не представлял всех тонкостей расчета пределов жизнеобеспечения, хотя знал, что нормы всегда закладываются с запасом. Ему, химику, привыкшему к точным расчетам ионных обменов при реакциях, не приходило в голову то, о чем известно каждому первокурснику специальных институтов, что кислород потребляется организмом неравномерно и что его можно в определенных условиях экономить. Во всех расчетах обычно фигурировали средние нормы, которым он привык доверять, и теперь, узнав от Алферова, что экипаж, о судьбе которого он думал последние дни с душевным содроганием, сможет продержаться дольше его самых смелых прогнозов, Владимир Кузьмич вдруг обрел способность вернуться к повседневным заботам.

— У меня повар давно требует замены. Ты обещал кого-нибудь прислать на время, — напомнил он Алферову.

— Будет, — коротко ответил тот, тоже отвлекаясь от размышлений. — Кстати, ты плохо встречаешь гостей. Я бы сейчас борща поел из нормальной фарфоровой тарелки. За два дня полета мне изрядно надоели тубы.

— Пойдем накормлю, — Яковлев впервые за последнее время улыбнулся. — Только как насчет борща, не знаю. Наш не очень жалует. Прислал бы обыкновенную девчонку, хохлушку. На Украине все готовят не хуже, чем студенты высших кулинарных курсов.

— Ты мне голову не морочь. Готовить каждый сумеет. На станции важно не только кулинарное искусство, но и точнейший математический расчет, чтобы все время поддерживать вас в форме.

— Ладно, пошли. Вот похлебаешь сейчас борщу, тогда я посмотрю, что ты заговоришь о содержании.

Раньше всех проснулся Сима и тут же устроил общую побудку, несколько раз открыв и закрыв солнцезащитную шторку. Наскоро подкрепившись, друзья принялись за работу. Ожидания Субботина сбылись лишь частично. Затратив шесть часов на съемку и отрисовав изолинии, он убедился, что аномалия вытянута, как он и предполагал, в направлении горного отрога, однако таких высоких значений, как в точке тридцать шесть, они больше не встретили.

— Тем лучше, — подмигнул Михаил. — Значит, пойдем по гребню повышения от тридцать шестой на отрог.

— Много ли тут пройдешь, — проворчал Сима. — До отрога метров пятьсот, а на гору эта лошадка не заберется.

— Ну, пощупаем вблизи. Время терпит.

— Надо еще керн посмотреть, — возразил Макаров. — И магнитный каротаж провести.

— Успеем, Саша. У нас в распоряжении не менее суток. Надо же довести работу до логического конца.

— Сашенька, милый, — вмешалась Майя, — каждая сотая процента калия — это лишние триста килограммов груза! Представляешь?

— Ладно уж. По старой дружбе потерплю. Давай, Сима, а то напали с двух сторон.

Луноход плавно тронулся и, набирая скорость, двинулся по дороге к угловой точке. Здесь Смолкин развернул его по направлению к отрогу.

— Поехали! — махнул Субботин.

Луноход прошел четыреста метров и замер.

— Точка сто двадцать вторая!

— Один сорок два!

— Подходяще! — довольно потер руки Михаил, — Майя, готовь мешки под загрузку.

— Сейчас, — она заторопилась и, приподнявшись, едва не сдвинула столик.

— Сиди, — успокоил ее Саша. — Мужа своего не знаешь, что ли? Нашли время забавляться. Один придумал светобудильник, другой играет на психологии…

— Внимание! — прервал его сентенции Субботин. — Поехали!

Сима включил двигатели и, выдерживая направление, тронул луноход. Метров через сто под колесами заскребло. Смолкин мгновенно переключил на пониженную передачу и дал полную мощность. Луноход рывком продвинулся вперед, и снова залязгало под колесами, и продвижение его замедлилось, корпус затрясся, колеса забуксовали. Смолкин дал задний ход и попробовал пройти рухляк с разгона. Ему удалось продвинуться еще метров на пятнадцать.

— Все. Дальше не пойдет. Делайте замер здесь. — Сима выключил двигатели.

— Один пятьдесят семь! — эхом отозвался Саша.

— Симочка, ну еще чуть-чуть, — попросила Майя. — Может, пройдем этот кусочек, а там будет легче.

Смолкин вздохнул, включил двигатели и отогнал вездеход назад на добрую сотню метров.

— Толкаете на нарушение, — проговорил он, сосредоточенно всматриваясь в склон отрога. — Прошу всех пристегнуть ремни и перейти на автономное дыхание.

Убедившись, что выполнили его указание, он застегнул костюм и закрыл гермошлем.

— Ну, держись покрепче.

Вездеход рванулся с места и помчался, набирая скорость. С разгона он проскочил рухляк и помчался вверх по каменистому склону.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Михаил, когда вездеход остановился. — А говорил — не выберемся!

— Точка сто двадцать четвертая!

— Два пятнадцать!

— Ну, ребята! Это надо пощупать, — засуетился, отстегиваясь, Субботин.

— По-моему, сначала надо определить максимум, задумчиво хлопая ресницами, Саша посмотрел на Михаила, и тот, устыдившись собственной поспешности, защелкнул пряжку.

— Ладно, поехали дальше, но эту точку я все-таки посмотрю!

Метров через двести опять начался рухляк. Порода напоминала прогнившую древесину, и даже крупные камни рассыпались под колесами. Сима направил луноход чуть вниз по склону и, преодолевая растущее сопротивление, продвинулся метров на двадцать. Вдруг вездеход качнулся и просел на одну сторону.

— Этого еще не доставало, — пробормотал Сима, включая задний ход.

Машину тряхнуло, она начала медленно, с натужным воем двигателей выползать из ямы, но это продолжалось недолго. Луноход скреб всеми колесами, но не двигался. Наползло пылевое облако оранжевого цвета. Смолкин включил инфравидение и принялся расхаживать колею, подавая то вперед, то назад. Колея удлинилась, и, набрав разгон, вездеход выскочил из ямы, и тут что-то хрустнуло, свет померк, на мгновение у всех возникло ощущение невесомости, — и тут же раздался страшный удар… Следом, как будто кувалдой, застучало по корпусу…

— Алло, кто живой? — раздался в темноте неестественно хриплый голос Смолкина.

— Зажги свет, — отозвался Субботин.

— Ка-ажется, я на-абил себе шишку! — заикаясь, проговорил Макаров.

Вспыхнул аварийный свет. Майя лежала, навалившись на планшет.

— Майя!

Тишина.

— Смолкин! Герметичность!

Сима глянул на приборы.

— Герметичность в порядке. Содержание кислорода в норме.

Саша отстегнулся и приподнял Майю за плечи.

— Ммм… — простонала она.

— Кажется, жива.

Субботин разгерметизировал ее костюм и снял гермошлем. Майя открыла глаза.

— Ничего, я сейчас… Полежу немного…

Саша трансформировал кресло, откинув спинку назад. Поддерживая за плечи, Миша уложил жену на импровизированную кровать.

— Что? — спросил он с тревогой.

— Ничего… Столиком в солнечное сплетение…

— Ты меня напугала, — он расстегнул кофточку на груди. — Полежи, а мы посмотрим, что и как. Ну-ка, включи фары! Надо посмотреть, что там барабанило. И шорох какой-то, слышите?

Фары вспыхнули, и свет их ударил в глаза. Сима машинально переключился на ближний, и тогда все увидели мириады искрящихся на свету кристаллов и темнеющую глубину пустоты…

— Вот так штука! Провалились в пещеру!

— Значит, нас засыпает! — спохватился Субботин. — Отсюда шорох! Вперед!

Смолкин среагировал мгновенно: щелкнул переключатель с солнечных батарей на аккумуляторы, двигатели запели на разные голоса в зависимости от нагрузки, и вездеход на пониженной передаче, дергаясь и встряхиваясь, медленно вылез из осыпи. Нарушенное равновесие вызвало новое движение осыпи внизу и наверху. Над местом провала лавина засыпала следы лунохода…

— Стоп! Давай осмотримся. Сима, свет самый минимальный. Неизвестно, сколько придется здесь пробыть. Сначала установим, есть ли какие повреждения.

— Есть, — хмуро сказал Сима. — Крылья обломало. От солнечных батарей остались рожки да ножки!

— Это полбеды. Смонтируем из запасных.

— Там не хватит.

— Странные вы люди. Сначала надо подумать, как отсюда выбраться. Потом, если не будет хода, можно и помощь вызвать.

— Ты уже перестал заикаться, — хмыкнул Сима, прозрачно намекая на испуг Саши, хотя все великолепно знали, что Макаров обычно заикался при сильном волнении.

— И-идите вы! — рассердился Саша. — Пойдем лучше посмотрим, что там!

— Пойдем мы с Симой, — сказал Михаил. — Я как геолог лучше оценю обстановку, а Сима обследует машину. А ты ложись. Кислород надо тоже экономить.

Макаров хотел возразить, но, подумав, молча улегся в трансформированное кресло. Выбравшись наружу, Субботин нетерпеливо двинулся вдоль стены пещеры в сторону завала. С первого взгляда он определил, что стены покрыты мелкими кристаллами кварца. Он даже остановился и осторожно, чтобы случайно не повредить гермоперчатку об острые вершинки выступающих кристаллов, потрогал их рукой.

Завал был основательным. Прикинув высоту пещеры, поднимающуюся местами до пяти-семи метров, он понял, такой объем им не расчистить до конца отпущенного им срока жизни, а луноход для такой работы не приспособлен. В этом тоже сказывались конструктивные недостатки МЛК-5.

«Плохо, — подумал он, — Надо проверить: возможно, какой-нибудь ход в пещере ведет к поверхности».

Потрогав ногой край осыпи, он определил, что она достаточно подвижна, и это окончательно убедило его в невозможности ее расчистки. Он пошел в обратную сторону. Смолкин, кряхтя, выпрямлял оставшуюся часть крепления кремниевых батарей.

— Как там? — спросил он Субботина, кивнув на засыпанный выход.

— Глухо. А что у тебя кроме батарей?

— Восьмерка на двух колесах. Видимо, на них пришлась основная сила удара.

— Выправить можно?

— Сделаем.

— Ладно. Я посмотрю другую сторону.

— Далеко не уходи. Сам знаешь. Тут лабиринт может оказаться похлеще…

— Знаю, — усмехнулся Субботин. — Не беспокойся. Это не карстовые пещеры. Здесь хорошо, если будет несколько ответвлений.

Он достал гиробуссоль, подождал, пока стабилизируется гироскоп, и, отметив направление пещеры до видимого в дальнем свете фар поворота, двинулся вперед, отсчитывая в уме пары шагов, чтобы потом составить глазомерный план пещеры. Дойдя до поворота, Михаил обнаружил, что пещера здесь имеет ответвление. Он пошел по основному ходу вправо, так как свод его постепенно поднимался вверх, рассчитывая, если не выйти, то по крайней мере приблизиться к поверхности. Едва он свернул направо, как попал в тень. Впрочем, это была не та резкая, глубокая тень, шагнув за грань которой оказываешься в полной темноте; свет рассеивался, поблескивая мириадами искр или источался неведомо откуда призрачным сиянием, и Субботину почудилось, будто он находится в бассейне, заполненном прозрачной водой, по всей глубине которой играют солнечные блики… Через несколько шагов это ощущение пропало, и чем дальше он продвигался, тем темнее становилось вокруг. Он включил фонарь, вмонтированный в. верхней части гермошлема. На Луне, как в шахте, густая тьма тени таила опасности, так как исследователь, пересекая границу света, терял всякую видимость и мог напороться на глыбу, попасть в трещину и просто упасть, споткнувшись о камень или оступившись. Для питания фонаря использовались туллиевые элементы, которых хватало до полного износа гермошлема. От вспыхнувшего света снова заискрились кристаллы кварца. Здесь они были чуть крупнее или, может быть, это только казалось Субботину, потому что пещера постепенно сужалась. Под ногой что-то фукнуло. Из-под ботинка разлетелась пыль. Впечатление было такое, будто он наступил на высохший гриб-дождевик. Михаил нагнулся, осветив фонарем неровности дна, но ничего необычного не приметил. Свод пещеры продолжал подниматься, но так же поднималось и дно, засыпанное не то реголитом, не то глинистой пылью, среди которой поблескивали то здесь, то там более крупные, чем кварц, смоляно-черные головки кристаллов турмалина. Впереди он увидел еще одно разветвление. Дойдя до него, он записал шаги и замерил гиробусолью направление ходов. Потоптавшись на развилке, решил пойти направо, но ответвление скоро закончилось тупиком, и Субботин повернул обратно. Опять что-то пшикнуло под ногами, но он решил не отвлекаться, так как прежде всего следовало составить хотя бы глазомерный план пещеры.

Главный ход пещеры протянулся от места их вынужденной стоянки метров на четыреста, распадаясь в конце на более мелкие и узкие ответвления. Он выбрал то, которое заметнее других поднималось вверх, считая, что с обследованием других можно подождать до лучших времен. Сначала он шел во весь рост, затем пришлось согнуться, а когда ход опять разделился, Михаилу пришлось ползком протискиваться по левому проходу метров десять, ежеминутно опасаясь, что тот закончится тупиком. Однако постепенно проход начал расширяться, появились полости, в которых можно было не только развернуться, но даже присесть отдохнуть, и метров через пятьдесят он завершился еще более просторной камерой, по форме напоминающей боб или почку, поставленную вертикально. Геолог выпрямился во весь рост и, подняв вверх руку, с трудом дотянулся до свода камеры. Получалось, что высота камеры не менее двух метров тридцати сантиметров, то есть высота, которую он обычно доставал, вытянувшись в струну.

— Уже неплохо! — подумал он вслух.

— Что, Миша? Где ты там? — донесся голос Смолкина.

— В почке, набитой камнями, — отшутился Субботин. — Чего тебе?

— Ничего, просто ты заговорил, а я не понял. Ты скоро?

— Минут через десять.

Субботин потрогал стены камеры. Кристаллы здесь были намного крупнее, чем по всей пещере, почти земных размеров. Прозрачные друзы аметистов отливали фиолетово-красным цветом, зеленели плоскости амазонита, будто испещренные еврейскими письменами; то здесь то там кристаллы окаймлялись чуть зеленоватыми пластинками и чешуйками слюды, сквозь которые прорастали скопления черного турмалина. Машинально отмечая все эти красоты, он включил на всякий случай радиометр. Активность оказалась чуть больше восьмидесяти микрорентген.

— Сойдет, — решил он и отправился в обратный путь. Смолкин, сняв оба искалеченных колеса, ждал его у лунохода, чтобы зайти в отсек вместе. Увидев промелькнувшую в лучах фар фигуру Субботина, он стукнул ключом по корпусу вездехода.

— Эй, на борту! Откачать воздух!

Подошел Субботин, держа в руке образец.

— Я думал, ты целую гору наберешь, — подзудил его Смолкин.

— Зачем безобразить пещеру. Может, она единственная на Луне. На Земле таких давно нет, а возможно, и никогда не было. Это ведь не карст, это «занорыш», как говорят на Урале. Во всяком случае, мне лично полость в пегматитах такого размера на Земле неизвестна. Возможно, повлияло то обстоятельство, что здесь нет атмосферы. Летучие компоненты и гидротермальные растворы уходили быстрее, чем в земных условиях.

— А это у тебя что? — спросил Сима, указывая на образец.

— Не знаю. Надо проверить на анализаторе. Может быть, новый минерал.

Открылся люк и высунулась голова Макарова в гермошлеме.

— Входите быстрее!

Смолкин, подхватив одно колесо, протиснулся в отсек.

— Подать второе? — спросил Михаил, ухватив колесо за обод.

— Не надо. При следующем выходе. Тут и так не развернешься.

Субботин отпустил обод, быстро заскочил и задраил люк.

— Герметизация?

Саша глянул на приборную доску.

— Нормально.

И включил систему подачи воздуха. Система не обеспечивала полной регенерации воздуха, но обладала вполне удовлетворительной способностью очищать его от всех вредных примесей. Поэтому кроме основного резервуара со сжатым воздухом в систему подключался баллон с кислородом, который по мере необходимости восполнял его убыль в процессе дыхания, а поскольку при очистке воздух мог подогреваться или охлаждаться, то система подачи воздуха одновременно работала и как кондиционер. Обычно при выходе наружу пренебрегали тем небольшим объемом воздуха, который находился в отсеке, но, попав в чрезвычайные условия, друзья решили экономить и на малом, Когда давление в отсеке поднялось до нормальной отметки, все разгерметизировали костюмы. Автономное дыхание потребляло больше кислорода, так как он частично поглощался фильтрами, в то время как система очистки воздуха лунохода отдавала полностью весь неиспользованный кислород и практически расход его был стопроцентным.

— Как самочувствие? — спросил Субботин, склоняясь над женой.

Майя улыбнулась и, протянув руку, дотронулась до его щеки.

— Не беспокойся. Все хорошо. Знаешь, мы пока лежали, посчитали с Сашей, что если нормально расходовать наш кислород, его хватит по крайней мере на две недели.

— Что значит нормально? Лежать и ждать, пока найдут?

— Нет, так мы могли бы продержаться и месяц!

— Что за глупые шутки!

— Нисколько. Ты знаешь, сколько кислорода потребляет человек в спокойном состоянии?

Субботин пожал плечами. Он знал, что потребление кислорода организмом неравномерно и меньше всего во сне, но точные цифры забылись. Он твердо помнил, что средняя норма потребления три грамма в минуту. Из этого расчета МЛК-5 при полном экипаже обеспечен на трое суток, да еще на трое суток они взяли запас кислорода в баллонах. Кроме того, у каждого был суточный запас кислорода в автономной системе гермокостюма. Итого неделя. Конечно, при пассивном ожидании можно этот запас растянуть и на две недели, но месяц — это, пожалуй, слишком!

— Средняя расчетная норма, — продолжала Майя, довольная произведенным эффектом, — три грамма кислорода в минуту. Это тебе известно. На четверых в сутки по норме полагается семнадцать и три десятых килограмма. Обычно в баллон заправляется около двадцати. Лишние килограммы — своего рода резерв на всякий случай. Поэтому и считают один баллон на четверых в сутки. Но человек в спокойном состоянии потребляет три десятых грамма, в десять раз меньше нормы! И, следовательно, одного баллона в лежачем положении нам хватит больше, чем на десять суток.

Субботин даже сел от такой перспективы.

— Значит, они перестраховываются, что дают такие дикие нормы!

— Нет, Миша, — с грустной усмешкой ответил Макаров. — При очень тяжелой работе человек потребляет даже больше, около шести граммов в минуту. Поэтому и взята некая средняя норма. Просто с самого начала нужно очень трезво распределить весь наш кислородный и пищевой рацион так, чтобы его хватило минимум на две недели. Вырвемся через два-три дня — прекрасно! Нет, будем держать долгую осаду.

— Отлично! — улыбнулся Михаил. — Раз есть время, значит, что-нибудь придумаем! А сейчас дайте мне составить план, и хотя превышения я взял приблизительно, их будет достаточно для оценки вариантов.

— Ладно, а я пока займусь колесом, — сказал Смолкин.

— Эх, жаль, нет лазерного резака. Можно было бы пробить в горе туннель и выехать своим ходом, — сожалел Субботин.

— Где бы ты взял столько энергии? — скептически заметил Сима из задней части отсека, разворачивая верстак для ремонта колеса.

— Да, энергии маловато, — согласился Михаил.

— У тебя есть какой-нибудь план? — спросил Саша. — Может, мы его пока осмыслим?

— Стоит попробовать пробиться самим.

— Конкретно! — коротко и категорично выразил свое нетерпение Саша.

— Потерпи еще минут десять. Надо все-таки посчитать.

Составив план, Субботин не спеша принялся вычерчивать профили пещеры и ее разветвлений. Затем принялся переносить план пещеры на карту. Точка их погребения была отмечена жирной чертой, так как Майя при падении сбила курсограф. От начала черты он отложил направление основного хода, затем вынес разветвления и определил по горизонталям карты наиболее близкие к поверхности точки.

— Ну вот, теперь можно и поговорить!

Все сгрудились вокруг столика, на котором работал Михаил.

— Сима, на какой глубине мы находимся?

— Падали мы секунды три, не меньше. Что-то мало получается… Метра четыре, пять!

— Ты плохо считаешь в уме, — усмехнулся Саша. — Привык всякую мелочь на ЭВМ… При трех секундах получится семь метров, при четырех — тринадцать. Я думаю, тринадцать ближе к истине.

— Ничего себе! Сверзиться с такой высоты, и хоть бы хны!

— Это все-таки Луна, Сима, — мягко напомнил Субботин. — Я принял десять метров, но, по-видимому, тринадцать точнее. Значит, в наиболее приподнятом ответвлении до поверхности нам добираться шесть метров, а если пробивать штрек — больше двадцати. Теперь ясно. Самим нам не выбраться. Придется звать помощь. Предлагаю пробурить вверх скважину и вынести через нее антенну.

— Легко сказать пробурить! Это же «молоко». На нем ничего похожего нет.

— Трубы есть?

— Были. Я их выложил и сунул туда баллоны с кислородом.

Субботин поморщился. Весь его план строился на трубах. Из них, на худой конец, с помощью выносного универсального электродвигателя можно было соорудить подобие буровой колонки. Теперь это отпадает.

— А воздуходувные?

— Их в комплекте четыре метра.

— Придется пробиваться вручную. Хорошо, что у меня запас зубил. Думал отобрать несколько проб. Значит, так…

Субботин на минуту задумался. Работа вручную — это и есть тяжелая работа, к тому же в костюме. Если работать по два человека с полной нагрузкой, при максимальном потреблении кислорода его уйдет по две нормы за сутки.

— Значит, так… Работаем по одному без напряжения по шесть часов. Остальные, спят. Саша, прикинь расход в сутки.

— Все правильно. Даже при повышенном расходе — баллон на двое суток. Продержимся около двух недель в зависимости от щедрости заправщика.

— Тогда я иду первым. Там весь потолок в кристаллах. Сниму аккуратно для изучения.

— Сначала надо поставить колесо, — заметил Сима. — Подтянем луноход как можно ближе к ответвлению. Нечего зря тратить кислород на лишние переходы.

— Рационализатор, — поддел его Субботин. — Куда только экономию девать будешь?

— Ты все ответвления обошел?

— Остались неперспективные, те, которые идут вглубь.

— Вот мы и прогуляемся за счет сэкономленных ресурсов. Каждый посмотрит. Надо же хоть с полчасика в сутки поразмяться! Ведь если все время лежать, это же с ума сойти!

— Экономия нам может и так сгодиться, — хмуро заметил Саша. — На работе разомнешься.

— Ты не прав, Саша, — заметил Михаил. — Такие прогулки будут разнообразить паше унылое существование.

— Это повышенный расход. Для того, чтобы прогуляться одному, придется всем переходить на автономное дыхание.

— А если совместить со сменой вахт? Все равно придется так делать. Десятиминутные прогулки во время пересменки никому не повредят.

— Ладно, уговорили! — согласился Саша. — Заметив, что Смолкин никак не может закрепить колесо, шагнул к нему. — Тебе помочь?

— Не надо, — мотнул головой Сима. — Мы его сейчас. Лучше приготовь что-нибудь пожевать.

— Да, про твоего повара не скажешь, что он не варит, но и не скажешь, что он творит, — сказал, усаживаясь в кресло, Алферов. — Сколько он у тебя?

— Четвертый год.

— И говоришь, просится на Землю?

— Еще как! Чуть не каждую неделю интересуется, когда будет замена.

— Ну и отпусти! Таких не следует держать.

— Хорошо тебе! Отпусти. Сам, что ли, у плиты стану?

— Сказал же, будет!

— Когда это еще будет? Он мне, честно говоря, все кишки вымотал. В прямом и переносном смысле!

Алферов глянул исподлобья, вздохнул.

— Хорошо. В нашем ресторане при космоцентре есть одна девочка. Давно просится. Не знаю, как насчет всяких калорий, но готовит отлично. Кстати, у нее высшее. Можешь от моего имени передать разрешение на ее прием. Доволен?

— Спасибо, это по-дружески. Все-таки мы с тобой много всякого из одного котла похлебали. Ты бы снял спецкостюм, а?

— Сниму, когда потребуется. Запроси-ка, что там новенького?

Но утешительных новостей не оказалось. Начали дубляж калиевой съемки, перегнали два буровых станка и поставили их на скважины для закладки сейсмических зарядов. Начальник поисковой группы просил взрывчатку.

— Ну вот и оказия! — улыбнулся Алферов. — А ты говорил, снимай костюм.

— Стоит ли тебе ехать, да еще со взрывчаткой! Не положено ведь.

— А сопровождать взрывчатку положено? — нахмурился начальник космоцентра. — Вот и поеду сопровождающим!

Час спустя Алферов подъезжал к южной части кратера Эратосфен. Здесь, маневрируя по лавовому полю, можно было подняться к разрушенной части кратера, через которую когда-то изливалась вулканическая лава.

— Спрямим? — деловито осведомился водитель у начальника космоцентра.

— Куда?

— Есть дорога через кратер. Тяжелые не проходят, там в одном месте крутой подъем, а мы проскочим и километров шестьдесят выгадаем.

— Давай спрямим, серьезно сказал Алферов. По многолетнему опыту он знал, что когда речь идет о выборе дороги, лучше предоставлять его самим водителям. Обычно у каждого есть свои, известные только им и потому излюбленные дороги, которые всегда короче тех, по каким ездят все. Он знал и то, что такое доверие поднимает настроение водителя, ибо хорошо известно, что увереннее всего тот чувствует себя на знакомой дороге.

Луноход свернул левее, на слабо наезженную колею, и почти сразу начался подъем. Дорога петляла то между округлыми холмами, то между каменистыми нагромождениями растрескавшейся лавы, но водитель уверенно справлялся с поворотами, и они довольно быстро поднялись к прорванной части кратера, распахнувшего гигантские ворота в свои владения, окруженные кольцевой грядой гор диаметром почти в шестьдесят километров. С высоты Алферов увидел неровную поверхность дна кратера с многочисленными сглаженными горами, горками и горочками, среди которых, как предводитель, возвышалась центральная вершина, тоже затронутая разрушением, но еще с достаточно резким рельефом и крутыми склонами.

— Староватый вулкан, — заметил Василий Федорович, — но как раз здесь могут быть погребенные купола.

— Не беспокойтесь, дорога наезженная, — обнадежил водитель. — За центральной горкой есть один купол. При мне там чуть один тяжеловоз не зарюхался.

— Как, как? — переспросил Алферов. — Не зарюхался? Где ты такое словечко откопал?

— У Даля. В толковом словаре. Я люблю старинные русские слова. Они очень точны и нестандартны.

— Так как он там не зарюхался?

— Спасла реакция водителя. Купол был закрыт обломками и реголитом. Сроду не подумаешь. Так, небольшое всхолмление… Геологи хотели прямо проскочить, но водитель, даром, что молодой, краешком. И тут: крак! Под левой стороной! Он правую по тормозам — и по инерции вынесло. Вездеход развернуло на девяносто. Это и спасло! Потом смотрели… Метров двести глубиной провал. Кристаллов много нашли, а на дне иней. Говорят, купола вроде газовых пузырей, только огромных размеров, потому что лава вязкая. Потом, когда лава застынет, газы уходят через трещины.

— Кто говорит?

— Наши. Геологи. И еще говорят, что многие мелкие идеально круглые кратеры — это тоже бывшие купола, только огромных размеров. Со временем купола обрушились, а лунки остались…

— Ну, это, по-моему, они уже загибают.

— Почему? Вот южнее Коперника есть купола пять-шесть километров в диаметре. Обрушьте их — и будут идеальные кратеры.

— Что ж, идея неплохая. Только ведь это поклонникам метеоритной теории, что называется, вилы в бок.

— Пошумят да перестанут. Первый раз, что ли? Они ведь все теоретики! Тот, кто побывал на Луне, так не скажет. Уж на что Архимед, явно выраженный вулкан, и тот пытались зачислить в метеоритные кратеры!

— Ну и чем он это так выражен?

— Да что вы?! Там такое же лавовое поле, как и здесь, у Эратосфена. Только Архимед моложе, и следы лавовых потоков там видны совершенно отчетливо. И даже есть русла высохших рек.

— Даже русла рек? — Алферов поднял на водителя смеющиеся глаза.

— А вы не смейтесь! В период извержения вулкана выделялось много воды, и она пробила себе русло.

— Вода выделяется обычно после извержения, — поправил Василий Федорович. — В последнюю стадию деятельности вулкана.

— А я разве не так? Геологи говорили, что возле Архимеда были настоящие озера, причем горячие, как на Камчатке.

Алферов с интересом прислушивался к рассуждениям водителя. Он сам в молодости немало времени провел на Луне в числе первопроходцев и знал, что энтузиазм исследователей заражает весь персонал станции. Каких только гипотез не создавалось, когда сталкивались здесь с необычным, начиная от самых несложных, часто выглядевших совершенно неубедительными, до самых фантастических, включая деятельность космических пришельцев, но, как правило, приживались лишь самые бесхитростные. Вот и с этими куполами. Идея проста, как бильярдный шар, и, кто знает, может, она одна и останется как приемлемое объяснение и самих куполов, и идеальных кратеров небольшого размера. Ему было известно и коварство скрытых куполов. Вездеходы и буровые установки чаще проваливались вблизи их вершин. Редко кто оставался в живых… Двести метров — это пустяк. Алферову приходилось спускаться в полости глубиной шестьсот-семьсот метров. Иногда скопившийся на дне снежный покров из осыпавшегося инея спасал исследователей, играя роль мягкой подушки, но чаще на провалившиеся вездеходы было страшно смотреть… Вспоминая, Алферов никак не мог отделаться от мысли, что тот лихой водитель, ускользнувший от купола здесь, на дне Эратосфена, был Смолкин, и он загадал, если это так, то все обойдется благополучно.

Вездеход сбавил ход, свернул с наезженной колеи и, сделав небольшую петлю, остановился.

— Вот тот купол, о котором я говорил, — указал водитель на зияющее темнотой огромное отверстие с неровными краями. — Наши обрушили его потом, чтобы заметнее…

— А кто водитель того вездехода, который, по твоему выражению, чуть туда не зарюхался?

— Сима. Ну, этот, — водитель хмуро кивнул в сторону гор. — Из четверки…

— Ясно, — сказал Алферов. — Не вешай нос. Вы еще с ним потягаетесь в мастерстве. Только «молоко» я у вас отберу.

— А что? Есть что-нибудь новенькое?

— Нет, так будет. «Молоко» придется снять.

— Когда будет, тогда и снимете!

— Ты мне зубы не заговаривай, — нахмурился начальник космоцентра.

— Так ведь отличная машина! Попробуйте на другой одолеть эту гряду, — водитель указал подбородком на круто поднимающийся склон.

Гряда и в самом деле казалась настолько неприступной, что Алферов тут же пожалел, что доверился водителю, и потому сказал раздраженно:

— Не возьмешь с первой попытки, поверну обратно.

Водитель насупился и замолчал. Луноход нырнул в темноту, и несколько минут они ехали при свете фар, пока не вышли из тени центральной горки. Миновав ее, машина начала набирать скорость и в то же время забирала влево, оставляя в. стороне самый крутой склон гряды, который Василий Федорович оценил как непроходимый. И тут Алферов увидел ложбину, которая протянулась между округлыми вершинами, образующими первую, самую низкую ступень гряды. Вездеход вошел в эту ложбину и начал подъем, не снижая скорости. Километров через шесть ложбина постепенно отворачивала вправо, а подъем стал заметнее, и ход машины замедлился. По сосредоточенному лицу водителя Алферов понял, что это наиболее трудный участок пути. Так оно и оказалось. На вершину увала вездеход поднялся на пониженной передаче, но поднялся уверенно с некоторым запасом мощности. Короткий спуск водитель использовал для разгона, и на следующий подъем вездеход выскочил даже без переключения на пониженную передачу. В правом иллюминаторе из-за горизонта возникли, как призраки, ближайшие вершины скалистых отрогов Аппенин и тут же исчезли, так как луноход снова нырнул в ложбину. Гряду миновали так незаметно, что Василий Федорович, уяснив это, испытал одновременно и досаду, и разочарование. Досаду на свою непоследовательность: доверившись раз водителю, не следовало подвергать сомнению его знания, разочарование, что не пришлось штурмовать неприступную гряду на пределе возможностей машины и людей, когда малейший просчет может обернуться поражением, и тогда приходится начинать все сначала, а он любил трудные победы не потому, что они почетнее, а потому, что в них проявляется настоящий мужской характер.

— Пожалуй, по этой дороге и тяжелый луноход пройдет, — выразил он вслух свои впечатления.

— Хм!

Междометие прозвучало недвусмысленно иронически.

Так встречает опытный игрок в го наивные советы начинающего, видящего лишь ближний тактический успех и не подозревающего о хитросплетениях стратегического замысла противника. Василий Федорович, один из лучших гоистов космоцентра, знал цену слабого хода. Он отлично понимал, что, проявив свой начальнический норов, он не только нанес ущерб своему авторитету, но и, самое главное, почти потерял интересного собеседника, что при такой дальней дороге немаловажно. Теперь приходилось уступать ослабленные поля, чтобы попытаться перехватить инициативу. Он и сам был неплохим водителем, а по служебному положению прекрасно знал возможности каждого типа лунохода, но ведь на словах любые доказательства выглядят неубедительно, другое дело за пультом управления… И сознавая это, он все же сказал, лишь бы продолжить разговор:

— Жаль, нет времени. Я, пожалуй, и сам смог бы показать, как это делается.

— Хм!

Алферов заерзал в кресле: еще одна ошибка! Так не разговоришь, только выставишь себя в невыгодном свете. Хорошее же впечатление останется у подчиненного о своем начальнике! Нет, надо ждать случая…

Вниз по склону луноход набрал отличную скорость и, выкатив на плоскую базальтовую равнину Моря Дождей, легко проходил неровности рельефа. Прошло не менее часа с неудачной попытки Алферова разговорить водителя. Его мысли были далеки от мелочной заботы о собственном авторитете; он в который раз уже пытался разобраться, в какую же ловушку угодил экипаж Субботина…

Предгорные районы не так уж богаты ими, да и исчезнуть бесследно на Луне мудреное дело: внезапно оборвавшаяся колея лунохода на нетронутом тысячелетиями реголите не только легко позволяет обнаружить попавших в беду, но и определить характер ловушки. Что же может быть здесь нового и необычного? Он снова скрупулезно перепроверил свои действия — не совершил ли он ошибки, замедлив прямые поиски предварительным обследованием района и решил, что принял оптимальное решение; ведь не случайно пропавший экипаж проводил кали-съемку. Скорее всего, тот район чем-то отличается от других, а значит, нельзя и поиски вести традиционными способами. Настроение его несколько поднялось. Он взглянул на однообразный пейзаж равнины, изредка нарушаемый мелкими кратерами, на прямую наезженную колею дороги и вдруг увидел, что луноход мчится прямо на воронку, едва выраженную в рельефе, а потому особенно опасную.

— Взять правее! Воронка!

Еще не осознав опасность, водитель машинально выполнил приказание, но чуть не вписался в поворот и, скользнув левыми колесами по краю, обрушил склон воронки. Луноход тряхнуло, и по инерции он успел проскочить опасный участок прежде, чем заколебавшееся дно обрушилось вниз, образуя мелкий кратер, заполняющийся реголитом.

— Ну и глаз у вас, шеф! — переводя дыхание, сказал водитель. — Я по этой дороге раз десять проехал и никогда бы не подумал. Откуда она тут взялась?

— В этом и коварство воронок. Никогда не знаешь, обрушится она или нет. И, самое главное, никто до сих пор не может толком объяснить их происхождение. Известно, что при обрушении часто выделяются газы: гелий, кислород, азот и даже пары воды. Видимо, нарушается какое-то естественное равновесие. Есть правдоподобная версия, объясняющая возникновение воронки скрытыми под реголитом массами льда. Постепенное испарение его составляет рыхлую структуру, и при малейшем толчке все сыплется. Однако ни разу льда ни в одной воронке не находили.

— Но как вы ее разглядели? Вот это был бы номер! — водитель покачал головой, испытывая запоздалый страх.

— Разглядеть, не штука, когда есть определенный навык. Запомни: увидишь блюдцеобразное понижение, или, как говорил мой друг Дима, сковородку, сверни в любую сторону. Надежнее будет.

— И, главное, на наезженной колее. Нас не сразу бы обнаружили, — продолжал размышлять вслух водитель.

Василий Федорович мгновенно оценил ситуацию. Действительно, нигде лишнего следа, а отличить свежую колею от прошлогодней можно лишь по наложению.

— Связь с поисковым, быстро! — вдруг скомандовал он.

— Пятый, на связь с первым!

— Слушаю вас, Василий Федорович!

— У вас есть свежие снимки площади после исчезновения экипажа?

— Нам провели съемку через пятнадцать часов. Как раз проходил рейсовый.

— Проверьте, нет ли воронок на наезженных колеях.

— Я сейчас же передам ваш приказ, Василий Федорович.

— Что нового?

— Аномалии по калию ведут к завалу, но мы уже практически разобрали рухляк до твердого основания. Скорее всего, они там просто буксовали. Возможно, выбравшись, они спустились вниз по каменистому склону и потому не оставили следов.

— А у основания склона?

— Проверили. Ничего.

— А вверх по склону?

— Круто. Луноходу не подняться, даже «молоку».

— Продолжайте работы.

— Миша, ты слышишь?

Тихий шепот жены не сразу дошел до сознания Субботина, хотя он не спал. Минут через двадцать должен был вернуться с вахты Саша. Время будить Симу, но Михаил медлил, так как Смолкин, придя со смены, выглядел чересчур осунувшимся. Жесткая экономия во всем начала сказываться, хотя шли только пятые сутки их погребения…

— Опять. Слышишь, Миша?

— Что? — тихо откликнулся на этот раз Михаил.

— Шорохи.

— Какие тут могут быть шорохи? Здесь же безвоздушное пространство.

— Что вы там шепчетесь? Я уже проснулся! — громогласно заявил Сима. — Все равно вставать. Через пять минут надо делать откачку.

— Майя выдумала какие-то шорохи пространства, — пошутил Субботин.

— Ничего не выдумала. Вы прислушайтесь.

Несколько минут они лежали молча. Им привычна была тишина, и они знали ее разнообразные оттенки, от глубокого молчания сурдокамеры до обычной тишины жилых отсеков, время от времени нарушаемой деловитым посапыванием кондиционеров.

— Слыхали?

Шорох скорее напоминал шипенье, и Сима решил, что это из баллона поступает в систему очистки воздуха дополнительный кислород.

— Нет, похоже, что на луноход что-то сыплется, — сказала Майя.

— Не должно бы. Кровля пещеры тут прочная. Хотя своим присутствием мы нарушили тысячелетнее равновесие, — размышляя, проговорил Субботин и, взглянув на электронные часы, скомандовал:

— Гермошлемы закрыть! Начать откачку.

Они чуть запоздали. Когда открыли входной люк, Саша уже стоял у вездехода.

— Нарушаем распорядок, граждане, — строгим голосом приветствовал их Макаров. — Разминка по этому поводу отменяется.

— Ну, Саша! — обиженно заныла Майя.

— Ах, твоя очередь! Ладно. Десять минут. Что вы так закопались?

— Майя открыла шорохи пространства, — с готовностью начал объяснять Сима и оглянулся, ища Гончарову, но она уже исчезла, не теряя ни секунды из отпущенных ей на прогулку минут.

— Что-то было, — подтвердил Михаил и, включив фонарь, задрал голову к потолку.

Здесь, вблизи начала ответвлений, кровля, как он и предполагал, была вполне надежна. Хотя искрящиеся на свету кристаллы мешали ее рассматривать, он не заметил никаких изменений. После этого Миша обошел вездеход и даже взобрался на крышу, но не обнаружил ни одного осколка или выпавшего из кровли кристаллика.

— Нормально. Я пошел.

— Давай, — сказал Саша и полез в отсек. — Я пока прилягу. Откроете гермошлем, если засну. Связь выключаю.

Субботин шел размеренным шагом, машинально поглядывая на понижающийся свод. Нет, шорохи с кровлей не связаны. Под ботинком взметнулась пыль и зашипело. Еще одна загадка пещеры, к которой они никак не могли привыкнуть; что-то иногда взрывалось под ногами, и они не успевали определить что. Субботин быстро поднес газовый анализатор к оседающему облачку пыли. То же самое: следы азота, гелия и… кислород!

— Сима, у тебя в прошлой вспышке кислород был?

— Был немного, — не сразу ответил Смолкин.

— А что же ты не сказал?

— Так сколько его там было! Самую малость. И потом, если честно, чтобы не отвлекать вас на поиски иллюзий.

— Чего? Чего?

— Иллюзий. Эти крохи кислорода могли увести в сторону от нашей работы.

— Ой, какой ты сознательный, аж тошнит! — раздался возмущенный голос Майи. — Без тебя мы бы все бросили и помчались разыскивать кислород. Ай!

— Что там? — забеспокоился Миша.

— Да это… хлопушка. Жаль, нет второго анализатора. Ай! Опять!

— Майя, возвращайся! Осталось три минуты! — скомандовал Сима.

— Иду!

Субботин забрался в верхнюю камеру, а затем протиснулся по узкой восстающей выработке. За четверо суток прошли не больше трех метров. Конечно, им не хватает сноровки, да еще приходится вырубать уступы для креплений полатей. Без них не очень продвинешься вверх. Михаил внимательно осмотрел потолок, состоящий из крупных, почти слившихся кварцевых отдельностей, а он надеялся, что за последнюю смену пройдут кварцевую зону. Далее должна идти зона крупноблочного полевого шпата, которая по отношению к ним сыграла предательскую роль.

Если она протягивается до самой поверхности и превращается в рухляк, то проходить ее будет легче. Подточив зубила, Субботин простучал потолок. В одном месте ему показалось, что звук глуховатый. Он прислонился шлемом поближе, и хотя ему было так не очень удобно, стукнул еще пару раз. Сомнений не осталось: звук как в бочку. Он нашел небольшую трещину и стал загонять туда наименьшее зубило. Внезапно что-то лопнуло, посыпался град камней. Один ударил в плечо, но армированный костюм смягчил удар. Видимость пропала, все затуманилось: не то дымка, не то пар окружили его. Пришлось немного обождать, пока туман рассеялся, и он увидел, что попал в гнездо, отороченное мусковитом. В гнезде торчали голубовато-зеленые кристаллы берилла в виде правильных шестигранных призм. В полости до вскрытия было нечто, вызвавшее маленький взрыв, но сколько ни приглядывался Субботин, никаких следов не осталось. Он осторожно выколотил гнездо, вгоняя зубила в образовавшиеся трещины, чтобы ж повредить кристаллы, и откладывая друзы с превосходными образцами берилла в сторону. Дальше работа пошла веселей, так как развитые по трещинам чешуйки слюды разделяли кварц на глыбы, иногда образуя мелкие гнезда. К концу смены он прошел почти полметра, но затем начались крупноблочные отдельности микроклина, и ему удалось, лишь выбив несколько кусков, сделать небольшую ямку…

Саша и Майя ждали его у вездехода. Сима, используя свое время, отправился на разминку.

— Ну как? — поинтересовался Саша успехами Субботина.

— Кварцевую зону прошел. Теперь будет полегче. Пошла зона крупноблочных полевых шпатов. Вы простукивайте время от времени. Могут быть занорыши.

— Что может быть? — не поняла Майя.

— Занорыши. Гнезда с кристаллами. Кристаллы не калечьте. Откладывайте в отдельную кучку. Потом разберемся.

— Ладно, я пошла.

Майя отправилась в забой, а Саша и Михаил, ожидая возвращения Симы, прикидывали, сколько еще им потребуется времени, чтобы выбраться на поверхность. Расчеты получались неутешительными, но Субботин надеялся, что скоро пойдет рухляк и проходка резко увеличится. Вдруг что-то фукнуло и швырнуло пылью и мелкими осколками.

— Вот причина шороха! — обрадовался Субботин. — Эти чертовы микровзрывы, которые нас преследуют. Только обычно они срабатывают, как мина, когда на них наступишь, а здесь самопроизвольно.

— Я же говорила, — донесся голос Майи. — А вы — шорохи пространства!

Подошел Смолкни и сразу, не говоря ни слова, полез в люк. Друзья тотчас последовали его примеру.

— Что-то ты подозрительно молчалив сегодня? — спросил Симу Михаил…

— Он брал с собой анализатор и ходил в Майину пещеру, — пояснил Саша. — Там эти микровзрывы бывают чаще, чем в других местах.

— Откуда у него второй анализатор? — удивился Субботин.

— Оказывается, был запасной. Он его зажал по той же причине, по которой скрыл от нас присутствие кислорода.

— Вот деятель! Ты эту самодеятельность брось! Всегда все решали вместе!

— Он уже осознал и осудил свой индивидуализм, усмехнулся Саша и обернулся к Смолкину. — Ну и…

Сима не стал дожидаться, пока его начнут допытывать с пристрастием.

— Кислорода много, процентов тридцать пять, — сказал он нехотя. — У меня реакция, сами знаете. Только пыхнет, я туда анализатор. Чем быстрее, тем больше газов показывает, особенно кислорода.

— Ладно, спим, — заключил Субботин. — Но разобраться в источнике взрывов придется.

— Вот-вот, — пробурчал Сима. — А я что говорил?

Но ему никто не ответил.

Вверх беззвучно взметнулся столб пыли и камней. Несколько секунд этот столб выглядел, как нарисованный, затем в нем что-то стало происходить, и он, заклубившись на вершине, начал расплываться сверху вниз, превращаясь в оседающий горб.

— Внимание! Есть взрыв! — скомандовал Алферов. — Запись!

Если на поверхности звука слышно не было, то базальтовые недра содрогнулись от насилия. Это уловили не только чуткие сейсмографы, но и те, кто находился поблизости от места взрыва. Скважины пробурили вдоль направления оси отрога с расчетом исследовать его сейсмическими волнами. Два тяжелых лунохода поместились за отрогом, один в отдалении на базальтовой равнине Моря Дождей. Зафиксировав сейсмограмму первого взрыва, вездеход переместился вдоль площади, на которой проводилась кали-съемка. Таким образом надеялся Алферов получить от каждого взрыва достаточную информацию и по отрогу, и по площади, на которой работал пропавший отряд.

— Приготовиться! Второй взрыв!

Василий Федорович нажал кнопку подрывной машинки, настроенной на волну второго заряда. Снова, но уже подальше, взметнулся столб пыли…

Давно осела многовековая пыль, потревоженная взрывами, а геофизики все еще трудились над расшифровкой сейсмограммы, вынося результаты на сводную карту, и постепенно в общих чертах строение площади поисков прояснилось.

— Придется сгущать скважины, — сказал главный геофизик, когда обработка сейсмограмм завершилась. — Пересечение полостей намечается, но каких они размеров и какова их протяженность и направление, сказать трудно. Данных маловато.

— Что скажут геологи? — хмуро спросил Алферов.

— Мы не боги, Василий Федорович. Геологические условия здесь необычны. При разборке завала установлена пегматитовая жила, но дает ли она полости? Пройдена лишь зона письменного гранита, да и то представленная рухляком. Дальше пошла зона крупноблочного микроклина и альбита. Вот если бы пробурить скважину…

— Ясно. Поставим два станка на сгущение сейсмоскважин, один на пегматитовую жилу.

— Не подняться ему туда, Василий Федорович, — отозвался механик.

— Поднимем. Запряжем пару ТЛ-3 цугом и затащим!

— Тяжелые луноходы сами туда не залезут.

— Вы это мне бросьте! — оборвал начальник космоцентра. — Речь идет о жизни людей. Нужно выжать из техники все, на что она способна, и даже больше того. Он обернулся к сидящему рядом водителю.

— Василий! Сможешь поднять ТЛ-3 на жилу?

— Надо попробовать с разгона.

— Ясно. Экипажу Семина передвинуть буровые на новые точки, остальным собраться у подножия.

С тяжелого лунохода сгрузили все лишнее оборудование, максимально облегчив его вес. Василий сел за пульт управления, Алферов на штурманское кресло рядом.

— Пошли, тезка, — Василий Федорович тронул водителя за плечо.

Луноход рывком тронулся с места и, набирая скорость, помчался вверх по наезженной колее, но на склоне скорость начала падать и, пройдя половину пути, машина стала пробуксовывать.

— Назад и больше разгон!

Но и вторая попытка окончилась неудачей. Алферов пересадил Василия на штурманское кресло, а сам сел за пульт. И снова, в третий раз, тяжелый вездеход ринулся на штурм крутого склона. Едва начала падать его скорость, Алферов переключил на пониженную передачу. Обычно работающие почти бесшумно двигатели загудели от натуги. Василий Федорович передвинул рычажок подачи энергий вправо до упора, а когда и этого стало мало, подключил аккумуляторные батареи. Глядя на его манипуляции, Василий только качал головой, опасаясь говорить под руку. Не доезжая того места, где вездеход забуксовал, Алферов свернул влево, затем вправо и, будто ощущая опытную руку, машина зигзагами скреблась все выше и выше, пока не остановилась у разобранного завала. Щелкнул тумблер, отключая аккумуляторный блок, и в наступившей тишине стало слышно, как работает принудительная система охлаждения двигателей.

— Трос с лебедки! — скомандовал Василий Федорович.

Его тёзка, защелкнув гермошлем, поднялся в шлюзовую башню. Спустя минуту, накинув па плечо конец троса, он спускался вниз по склону. Навстречу ему уже мчался второй ТЛ-3.

— Мальчики, посмотрите, что я нашла! — Майя подошла к ожидающим ее у входа Смолкину и Макарову. На ладошках Майи, одетых поверх герметических в шерстяные перчатки, лежало несколько прозрачных кристаллов совершенно необычной формы, с многочисленными мелкими гранями, играющими в свете боковой фары всеми цветами радуги.

— Алмазы? — удивился Саша и протянул руку в гермоперчатке.

— Куда? Такими руками! — отшатнулась Майя. — Они как мыльные пузыри.

Майя влезла в люк и с чрезвычайной осторожностью, будто перекладывая яйца в тонкой скорлупе, поместила кристаллы на штурманское кресло.

— Ну вот, — открывая гермошлем, когда воздух в отсеке поднялся до нормального давления, сказала она. Теперь попробуем определить их химический состав.

Она включила стационарный анализатор и только повернулась к кристаллам, как один из них шевельнулся.

Фук! Фук! Фук!

Взвился голубоватый дымок, и запахло серой.

— Гермошлемы! — заорал не своим голосом Сима. Натренированным движением Майя мгновенно опустила стеклопласт.

— Сима! Соотношение газов!

Смолкин глянул па пульт.

— Сернистый газ выше нормы. Кислород… Ничего не понимаю! Двадцать восемь процентов! Гелий — меньше процента. Азот в норме.

— Прокачай воздух, Сима, — сказал Саша.

— Что там у вас произошло? — послышался тревожный голос Михаила.

— Ничего страшного. Майка нашла причину микровзрывов. Это кристаллы газов и, кажется, процентов на девяносто они состоят из кислорода. Сейчас посчитаю. Саша вытащил из планшетки блокнот и мелким почерком набросал какие-то цифры.

— Сколько ты примерно принесла?

— Шесть штук.

— Я имею в виду вес?

— Грамм сто пятьдесят.

Саша перемножил колонку и покрутил головой.

— Ну и ну!

— Сколько?

— Девяносто три процента! Где ты их нашла, Майя?

— В том же ответвлении. Там ими весь пол устлан, если не вся конечная камера. Только брать их просто в гсрмоперчатках нельзя: они взрываются. Я потому и натянула сверху шерстяные. Подумала, раз мыльные пузыри в шерстяных перчатках можно удержать, может, и кристаллы тоже…

Вездеход слегка дрогнул. Все замерли.

— Миша! — отчаянно крикнула Майя.

— Это не у меня, — раздался спокойный голос Субботина; — Пожалуй, это взрыв.

— Нас ищут, — пояснил Саша. — Догадались, что мы провалились в полость. Скважины, наверное, не очень глубокие, да и заряды слабые. Значит, поблизости.

— Нам бы организовать какой-нибудь взрыв, — вслух подумал Субботин. — Они могли бы зафиксировать всплеск на сейсмограмме.

— Определенно зафиксировали бы, — подтвердил Саша и часто заморгал. — Только где взять взрывчатку?

— Мальчики! А кристаллы? Если они из кислорода, то…

— Ты гений, Майка, — обрадовался Сима. — Надо заставить их не сублимировать, а взрываться по-настоящему. Если добавить толченого угля или хоть металлических опилок и подвести нагревательную спираль…

— Тогда полезное с приятным, — заметил Субботин. — Я подготовлю камеру, чтобы взрыв помог пробиться наверх.

— Подъем! — дурашливо заорал Смолкин. — Всем на выход!

— Не пори горячку, Сима, — укоризненно заметил Макаров. — Надо все спокойно подготовить. На эту серию взрывов мы уже не успеем. А взрывать надо только после толчка. Только в этом случае можно рассчитывать, что сейсмографы будут включены, и наш сигнал дойдет. Давай готовь свою спираль и что найдешь для смеси с кислородом, а мы с Майей будем переносить кристаллы поближе к выработке.

Сбор и переноска кристаллов оказались довольно кропотливым делом. Достаточно было нарушить хрупкую структуру одного, как тут же взрывался рядом лежащий. Саша стал укладывать их на планшетку, разделяя глинистой пылью, в которой их находили. Теперь они не повреждали друг друга при сублимационных взрывах, и переноска их стала подвигаться быстрее. Закончив свое приспособление, Сима принес крышку от ящика, и они использовали ее с Сашей как носилки. И все же они успели натаскать достаточный запас только к концу вахты Субботина. Михаилу повезло больше. Чуть в стороне от главного ствола восстающей выработки подвернулся занорыш. Сняв с полости кристаллы берилла и еще какого-то черного минерала, определение которого Михаил оставил до возвращения на вездеход, он выбил зубилами углубления, чтобы в них можно было вставить обрезки труб, которыми он решил запереть полость, предварительно заложив вход крупными глыбами породы. Самым сложным оказалось протащить накопленный запас кристаллов кислорода по узкому ходу, подводящему ближе к конечной камере. Сима сбегал за пластиковым ящиком, в котором обычно хранился неприкосновенный запас продуктов, а вместо веревки использовали провод. Это решило проблему: небольшой ящик- легко протягивался туда и обратно, и таким образом они не только легко переправили весь запас импровизированной взрывчатки, но и дальше, используя тот же принцип, перетащили кристаллы к выработке.

Заряд закладывали вчетвером, передавая снизу вверх по цепочке кристалл за кристаллом.

— Хорош, — сказал Сима, когда Субботин вставил последний отрезок трубы и заложил несколько глыб таким образом, что они прижали трубу, вставленную концами в гнезда.

— Дай-ка я посмотрю, — попросил Макаров. — Все-таки это по моей части.

Субботин и Смолкни спустились из выработки вниз, в камеру, где можно было разойтись с Сашей. Осмотрев заряд, Макаров остался недоволен. По его прикидкам, заряд должен сработать не столько вверх, сколько вбок.

— Не все ли равно, — зароптал Сима. — Главное, сигнал будет.

— А если посчитают наложенной волной? — возразил Саша. — Тогда наш труд окажется напрасным.

— К тому же нам все равно надо пробиваться наверх, — добавил Миша. — А мы не можем позволить себе истратить суточный запас кислорода без пользы.

— Уговорили, — хмыкнул Сима. — Что надо еще сделать?

— Придется заложить все пространство выработки метра на полтора, тогда взрыв прижмет глыбы к стенкам, и основная его энергия будет направлена вверх.

— А если другой бок окажется слабее?

— Тогда там все разнесет.

— Не будем гадать, — прервал их рассуждения Субботин. — Давайте закладывать.

Прошло часа четыре, пока они справились с этой трудоемкой работой, и все еле держались на ногах. Хотя Саша, раздавая дневной рацион, проявил на этот раз необыкновенную щедрость, неутоленное чувство голода терзало не только любящего поесть Смолкина, и Макаров, строгий, неуступчивый Макаров, разделил на всех дополнительную плитку шоколада.

— А теперь всем, спать, а я подежурю.

— Включи подсвет на пульте, — расщедрился и Сима. — Много не нагорит, а все-таки не так будет клонить ко сну. Да и следить надо.

Дежурство Саши прошло спокойно. Его сменила Майя.

Прошло еще шесть часов, но наверху молчали. Все выспались, отдохнули, но лежали в своих раскладных креслах, кроме дежурящего Смолкина.

— Что они там, — недовольно проворчал он, и как будто в ответ на его недовольство вездеход ощутимо дрогнул. Сима мгновенно среагировал.

— Стой! Рано! — крикнул, вскакивая, Саша, но опоздал: вездеход основательно тряхнуло.

— Эх, ты! — Макаров сел и хлопнул от досады себя по колену.

— У меня реакция! — пытался оправдаться Сима.

— Сам ты реакция! — злился Саша. — Теперь попробуй разобраться, это наложение волны или что другое!

— Ладно, — сказал Субботин. — Пойду посмотрю, что там делается. Если придется разбирать завал, позову.

— Пойдем все вместе, — все еще переживая неудачу, поднялся Саша. — Что мы будем экономить кислород, когда одной пригоршни кристаллов хватит на всех по крайней мере на час.

Завал был невелик, и это вселяло надежду. Место, куда заложили заряд, разворотило основательно, но Саша оказался прав: взрыв сработал преимущественно вверх, и теперь они продвигались довольно быстро, пока не посыпался рухляк…

Субботин взглянул на часы и присвистнул: они работали без передышки пятый час.

— Объявляется перерыв с дремотой, — пошутил он и добавил серьезно: — Надо подготовить антенну в трубах, а трубы попытаться протолкнуть через рухляк на поверхность.

Во время отдыха каждый предлагал свою конструкцию, но все они не подходили потому, что трубы могли забиться рухляком, и антенна в этом случае не доходила до поверхности.

— Значит, надо на трубы надеть металлический колпак достаточно прочный, чтобы не повредился рухляком. Потом его выбить и вывести антенну наверх не составит труда, — подвел итог Макаров.

Сима порылся в запаснике и принес цельнометаллический наконечник от каротажной гильзы.

— Подойдет?

— Вполне.

— А что если изолировать его от трубы и припаять к нему кабель? — подал мысль Субботин.

— Выйдет вполне приличная антенна, — обрадовался Сима. — Это мы сейчас!

Через полчаса, оставив Майю для проверки линии, они отправились к расчищенной выработке.

— Давай сначала поставим крепление, — осмотрев кровлю, сказал Субботин. — Начнем выдвигать трубу- может посыпаться.

На крепление ушел их импровизированный пол. Оставалось только радоваться, что занорыш, который послужил зарядной камерой, оказался в стороне от ствола выработки. Расширенная и поднятая вверх после разборки раздробленной взрывом породы, она теперь представляла собой то, что на языке старых уральских горняков называлось печью, то есть выработка приобрела горизонтальную ступень, а затем снова пошла вверх. Это было весьма кстати, потому что Михаил использовал доски на крепление свода и, если бы потребовалось делать полати, космонавты оказались бы перед новой проблемой, потому что других досок не было. Потрогав крепление и посчитав его достаточно надежным, Субботин протащил в печь кабель с антенной и надетыми на него, но не свинченными метровыми отрезками труб. Свинтив первую пару, он просунул в щель между досками потолка наконечник и, вращая трубы, начал постепенно углубляться в рухляк. Вдвоем в печи было не повернуться, но Сима ухитрялся бойко орудовать ключом, упершись в стенку спиной и оставляя максимум пространства для Михаила. Легонько постукивая снизу, они сантиметр за сантиметром пробивали рухляк, пока от двухметровой трубы не осталось с полметра. Сима тут. же подсоединил метровый отрезок, а когда труба пошла, навинтил еще одну. Продвинув трубу до потолка, Субботин почувствовал, что удалось протолкнуть толщу рухляка.

— Метра четыре с небольшим, — определил он по длине трубы. — Все, ребята. Проверим, не замыкает ли где, и пошли на связь…

Солнце уже висело над горизонтом. Как ни длинны лунные сутки в сравнении с земными, но и они подходили к концу. День угасал, и удлиненные тени мешали работать. Особенно туго приходилось водителям: едва глаз успевал приспособиться к темноте, луноход выскакивал на освещенный участок, и яркий свет бил в глаза. Однако у подножия отрога, где собрались все вездеходы, освещенность была вполне равномерной: рельеф здесь равнинный, и ни одна из вершин, чьи длинные тени создавали всю эту кутерьму, не располагалась поблизости. Собрав весь поисковый отряд, Алферов понимал, что наступил решающий момент: шел десятый день поисков. Уже сейчас скорость вездеходов упала, а с приходом темноты придется уменьшить ее в два-три раза и, следовательно, во столько же раз снизятся темпы поисков, не говоря уже об опасности ночных работ. Интуиция и законы логики подсказывали ему, что круг поисков сузился до пределов нижней части отрога, у подножия которого он собрал всех людей и технику. Именно отсюда можно двинуть спасателей в любую точку склона. Определить эту точку он надеялся после обработки новых данных. Для оперативности решения он собрал руководителей поисковых групп в одном из тяжелых луноходов.

— Геофизики, вам первое слово! — начал совещание Василий Федорович.

— Полость есть, но она, по-видимому, невелика. Мы получили лишь одно четкое пересечение. Другие не расшифровываются однозначно. Ширина полости по пересечению двадцать-тридцать метров. Вот эта точка. — Главный геофизик ткнул пальцем на карте в западный склон отрога. — Есть одна любопытная деталь. Из этой точки пришла наложенная волна, зафиксированная всеми тремя сейсмостанциями. Мощность ее меньше основной, но поведение необыкновенно. Она пришла именно из этой точки, как будто здесь произошла детонация какого-то заряда. У них не было взрывчатки?

— Нет, взрывчатки я им не выдавал, — донесся голос начальника станции Эратосфен Яковлева, заочно присутствующего на совещании.

— А что они могли бы использовать вместо взрывчатки?

— Ничего подходящего, — подумав, сказал Владимир Кузьмич. — Разве что баллон с кислородом.

— С них станется, — проворчал Алферов. — Примем пока версию, как возможный вариант. Геологи, ваши соображения?

— Пробуренная скважина показала, что пегматиты одной фазы. Такие на Земле не образуют крупных полостей. Выше этой жилы по склону откартирована еще одна, более мощная. Точка геофизиков падает па нее, но пересечение у них под углом. Полость может быть гораздо значительней по размерам, чем предполагают геофизики, если, конечно, мы имеем дело с многофазным пегматитом. Еще сомнение. Мы пробовали проскочить туда на «молоке», ничего не вышло.

— Вы подтверждаете, что полость есть?

— Обязана быть, Василий Федорович. Слишком много совпадений.

— Ясно. Внимание всем! Вынести на карты точку отраженной волны, указанную геофизиками. Покажи им, Виктор Афанасьевич.

Алферов повернулся к телеэкрану, чтобы проконтролировать, достаточно ли четко видна карта штурманам остальных вездеходов.

— Чуть крупнее. Вот так, нормально! Рассмотрели? Пять минут на подготовку маршрута к этой точке. Каждому экипажу решать задачу самостоятельно. Те, кто выйдет ближе к цели, направляют группу обследования. Водитель этого экипажа помогает лебедкой другим луноходам подняться до максимально возможной высоты. Прошу всех по местам!

Цепким взглядом окинул Василий Федорович последний раз карту, запечатлевая ее в памяти, и поднялся. Он решил добираться к точке на легком луноходе. Во-первых, он мог наблюдать за продвижением техники и оказать при необходимости помощь, а во-вторых, он знал заведомо, что только на «молоке» можно добраться до самой точки, причем маршрут у него сложился сразу, едва он взглянул на карту. Нужно было подниматься по наезженной колее до первой пегматитовой жилы, проходить ее по следу, затем налево чуть вверх и, если нигде не окажется препятствий, можно добраться до намеченной точки…

Дрогнула почва. Первый ТЛ-3, набирая скорость, пошел по наезженной колее. Едва начал замедляться ход, водитель кинул машину вправо, чуть по наклонной плоскости, сохраняя скорость и пытаясь зигзагами пройти крутизну. Следом рванулась вторая машина.

Василий включил двигатели. Алферов положил ему руку на плечо.

— Подождем.

Первый луноход сел в рухляке пегматитовой жилы, второй попытался проскочить ее наискось и тоже сел правее и ниже первого по склону.

— Внимание! Вездеходу геологов помочь выбраться назад застрявшим ТЛ-3. Геологам обследовать жилу и найти проходимые участки. Вездеходу механика оставаться на исходном рубеже до распоряжения.

Алферов выключил связь и повернул голову к водителю, уже уловившему из приказания, что настала его очередь.

— Вперед!

МЛК-5 мчался по наезженной колее легко и, без усилий проскочив пегматитовую жилу по следу бурового агрегата, устремился вниз к намеченному Алферовым повороту, от которого на скорости он надеялся одолеть крутизну склона и выйти на пересечение со второй пегматитовой жилой вблизи определенной геофизиками точки.

— Эх и машина! — прищелкнул языком водитель. — А говорили, что они не могли туда подняться!

— Закрыть гермошлемы!

Выждав, пока Василий выполнил его команду, Алферов загерметизировал свой костюм.

— Откачать воздух!

Теперь, когда вездеход прошел основное препятствие, дорога была каждая минута, да и собственные запасы кислорода на «молоке» подходили к концу, поэтому Алферов, экономя воздух и время, решил провести откачку на ходу. Однако уже после остановки вездехода пришлось ждать почти минуту, пока в отсеке образовался достаточный вакуум. Открыв люк, начальник космоцентра выбрался из вездехода. Лучи солнца здесь скользили по склону, и потому каждый камень имел длинную полосу тени. В этой чересполосице светлых и черных тонов Василий Федорович не сразу увидел пегматитовую жилу, возле которой остановился луноход. Постепенно глаза адаптировались, и Алферов уже хотел шагнуть вперед, но в последний момент оглянулся на водителя. Это промедление и спасло ему жизнь. Прямо у его ног вспучилась порода и брызнула в разные стороны, стегнув по ногам. На том месте, где он мог оказаться, возникла небольшая, сантиметров пятнадцать, коническая ямка.

— Микрометеорит! — догадался Василий Федорович. — Значит, теперь проживу долго.

— Видел? — обратился он к водителю.

— Что? — удивился тот.

— Ясно. Пошли.

Алферов зашагал поперек жилы, пробуя ботинком прочность рухляка. Глянул вверх по склону, вниз, но никаких следов обрушения или провала не обнаружил.

— Нахожусь в точке, — сообщил он поисковому отряду. — На поверхности следов нет. Жила в первозданном состоянии.

В ответ громко щелкнуло, кто-то гмыкнул, точно откашливаясь или прочищая голос.

— Внимание! Станция Эратосфен! Говорит экипаж Субботина!

Василий Федорович крутнулся, определяя пеленг, и зашагал вниз по жиле, прямо навстречу слепящему солнцу.

— Мы провалились в пещеру, образованную пегматитовой жилой. Координаты…

— Субботин? Я — Алферов! Вы меня видите?

— Нет, Василий Федорович. Нам удалось вывести наружу только радиоантенну.

— Какой у нее вид?

— Труба с острым наконечником, похожая на нижнюю часть каротажной гильзы. Примерно полметра высотой.

Алферов опустил козырек гермошлема пониже, прикрывая глаза от ярких лучей заходящего солнца и, еще не разглядев саму трубу, заметил ее необыкновенно длинную тень.

— Антенну вижу! Как самочувствие экипажа?

— Нормальное. Немного выдохлись за два последних дня. Съели много кислорода. Но не беспокойтесь. Можем продержаться сколько потребуется в пассивном состоянии. Продуктов маловато и воды.

— Ясно, Субботин. Я у вашей антенны.

— Отойдите на пару шагов, Василий Федорович. Можете провалиться.

— Нет. Рухляк держит хорошо. Вы прямо под антенной?

— Под антенной вертикальная выработка шесть с половиной метров. К ней ведет ответвление пещеры. Мы у развилки в ста семидесяти метрах.

— Уже хорошо. Будем взрывать, вас не достанет.

— Засыплет ход. Он узкий. Попробуйте шурф, вручную. Только застрахуйтесь тросиком. В любой момент можете провалиться.

— Василий! Неси лопаты! Ближайшему экипажу выделить двух человек. Подготовить баллоны с кислородом и носилки.

Алферов услышал дружный смех.

— Не надо носилки и кислород, Василий Федорович. Мы сейчас подкрепимся, что у нас осталось, и пойдем помогать снизу. Все равно придется расчищать наш лаз.

— Понял. Носилки отставить. Приготовить горячую пищу и кофе. Передайте начальнику станции Эратосфен радиограмму для Земли:

— Вас понял, — ответил механик, поддерживающий всестороннюю связь.

Верхний слой рухляка оказался достаточно плотным, к тому же попадались плохо разложившиеся глыбы, и Василию пришлось сбегать за ломиком. Когда к ним подошли на помощь с ближайшего вездехода геолог Скосырев и высокий здоровяк астрофизик Шалыгин, дело пошло быстрее. Астрофизик приспособился выворачивать ломиком крупные глыбы и руками выбрасывал их из ямы. От усердия на его лице скоро заблестели капельки пота.

— Ты не очень спеши. До центра Луны еще далеко, — серьезным тоном проговорил Василий Федорович, размеренно подбирая лопатой рухляк и выбрасывая его из ямы, по опыту знающий, что перегрев в скафандре скоро приводит к вялости, да и пот, заливая глаза, мешает работать.

Шалыгин угукнул, но продолжал ворочать глыбы с прежней энергией.

— Он торопится добраться до своего идейного противника, — поддержал шутку Алферова геолог.

— Это кто из них? Макаров?

— Смолкин!

— Что между ними общего?

— Как показывает опыт, уменьшение силы тяжести уравнивает шансы разных весовых категорий, так как мышцы, приспособленные к земным условиям, легко справляются с любой массой, и здесь на первое место уже выступает реакция и техника спортсмена. У водителей, естественно, отличная реакция. Про Смолкина и говорить нечего! Феномен какой-то! Вот и приходится Сергею Александровичу частенько прижиматься лопатками к ковру! Кому это понравится? Вот он и лелеет надежду на реванш. Говорят, даже свою астрофизику забросил! Не может же он оставить противника не отомщенным!

— Укгхм! — невразумительно промычал астрофизик и вылез из канавы. Пот заливал лицо, волосы торчали во все стороны влажными прядями…

— Давай, Ленечка, поорудуй, а я пока тоже поупражняюсь в остроумии. Вы не пробовали играть в волейбол на Луне, Василий Федорович?

— Нет, — Алферов усмехнулся, вспомнив трудные годы строительства первых станций. — Как-то, было не до волейбола, да и играть по сути было негде. Кое-как отвоевывали пространство для систем жизнеобеспечения… А разве есть разница? Ведь скорость мяча гасит в основном со противление воздуха?

— Гасит-то оно гасит. Но и разница в гравитации тоже имеет значение. Здесь пас должен быть предельно мягким, и принять мяч после хорошего удара почти невозможно. Вы попробуйте. Мы здесь часто играем. — Шалыгин загадочно улыбнулся.

— Не соглашайтесь. Он вас провоцирует, — отозвался геолог.

— Отчего же. Надо попробовать. Для полноты ощущений, а, тезка? — забирая лопату у водителя, сказал Алферов.

Василий хмыкнул и, не желая оставлять шефа в неведении, предупредил:

— Ну и наставите себе шишек для первого раза.

— Посмотрим! — Василий Федорович закрепил страховочный тросик на поясе и полез в яму.

Рухляк пошел более слабый. Это Алферов ощутил, едва спустился в узкую горловину наиболее глубокой части канавы у самой антенны.

— Алло, Субботин!

— Они пошли пробиваться снизу, — услыхал он голос Гончаровой.

— Передайте, пусть будут осторожными. У нас уже около двух метров.

— Хорошо, Василий Федорович!

Пройдя рухляк еще на штык, Алферов почувствовал, что грунт под ногами заколебался.

— Осторожно внизу! — успел крикнуть он и повис на страховочном тросике. — Как вы там?

— Немного присыпало, но в общем нормально. Сейчас выберемся, — донесся голос Смолкина.

Минут через пять осыпавшийся рухляк был расчищен, и внизу, в провале, появилась чья-то голова, высвечивая фонарем узкий, как волчья нора, ход. Василий Федорович быстро выбрался на поверхность и, отстегнув страховочный тросик, спустил его вниз.

— Пристегни, сейчас вытащим! Гончарова! Немедленно отправляйтесь к выходу!

— А вездеход, Василий Федорович? — спросил Смолкин, усаживаясь на край канавы. — Ведь взрывчатка, наверное, осталась? Можно проделать проход из пещеры, и мы бы добрались на базу своим ходом.

— Ишь, чего захотел! Кто там следующий? Субботин?

— Я Майю подожду.

— Макаров! Давай пристегивайся! Быстрее! Ночь наступает. Неизвестно, успеем ли вовремя добраться, а они тут еще выкомаривают! — рассердился начальник космоцентра. — Приказываю всем немедленно подниматься наверх!

— Вира! — крикнул Саша.

Могучий Шалыгин ухватился за тросик и, перебирая его руками, легко вытащил Макарова на поверхность. Последним поднялся Субботин, прижимая левой рукой к груди образцы.

— Надо бы загрузить рухляком тяжелые луноходы, — сказала Майя, разглядывая подчеркнутые последними лучами заходящего солнца силуэты машин, словно стадо динозавров, растянувшихся по склону. — В оранжерее калия не хватает, а здесь три процента. Зачем же гнать стадо машин пустыми.

— Ты посмотри на них! — развел руками Алферов. — Только, можно сказать, вылезли из преисподней и — пожалуйста! Одному тут же достань из подземелья вездеход, второй тащит с собой гору образцов, нарушая технику безопасности, а третьей нагрузи вездеходы… Что же ты ничего не просишь? — обратился он к Саше.

— Я успею. В следующий раз… — пробормотал Макаров, чувствуя в интонациях начальника космоцентра недобрые нотки.

— Всем к вездеходу! Ясно? — приказал Алферов. — Немедленно! Я с вами еще поговорю па станции!

Сутки спустя начальник космоцентра, выспавшийся и гладко выбритый, осматривал хозяйство Яковлева.

— Что у тебя здесь? — спросил он у сопровождающего его начальника станции, ткнув пальцем в герметическую дверь.

— Вторая очередь оранжереи.

— Ну-ка, покажи.

Владимир Кузьмич открыл двери. Оранжерея поражала прежде всего огромными — шесть с половиной метров высотой — каменными сводами, покоящимися на массивных квадратного сечения колоннах оставленных целиков. Здесь не было стеллажей, как в обычных оранжереях.

Прямо из почвы поднимались стволы молодые деревца в палец толщиной, дальше виднелись ухоженные кусты черной смородины и… чая. Алферов подошел к кустам и окинул их цепким взглядом.

— Ага! — сказал Василий Федорович, найдя свежие следы срезки, — узнаю почерк Системы. Ну-ка, где тут у них служебка?

И не дожидаясь ответа начальника станции, пошел в глубь оранжереи. Яковлев еле поспевал за ним, недоумевая, что именно так заинтересовало Алферова. Уткнувшись в глухую стену, начальник космоцентра повернул направо, прошел еще два сводчатых зала оранжереи и, увидев простую деревянную дверь, дернул за ручку. Это была лаборатория Майи, расположенная на стыке старой и новой площадей оранжереи. Вся четверка в полном составе сидела у лабораторного стола и пила чай с живым вареньем из черной смородины…

— Так… — ехидно протянул Алферов. — Чаевничаем? Небось, из свежего чайного листа? А?

Майя достала из-за спины двухлитровую колбу, в которой плавали побуревшие листья, налила янтарно-желтый напиток в небольшую фарфоровую чашку и передала Субботину. Тот молча протянул ее начальнику космоцентра. Василий Федорович глотнул свежего чая, ощутил забытый аромат, терпкость напитка и вдруг захохотал.

— Ух, лисы! — обратился он к начальнику станции, с любопытством взирающего на эту сцену. — Как ты думаешь, что сие означает?

— По-моему, они знают твои слабости, — начал догадываться Яковлев. — И сдается, ты не первый раз у них в гостях.

— Вот в точку! Это, друг мой, своего рода ритуал доверия и, представь себе, демонстрация отличной интуиции. Можно прекрасно знать мои слабости или предложить чай из вежливости… Кстати, тебе они не предложили…

— Удивил! Они хорошо знают, что я вообще чай не люблю!

— Вот-вот! А мне действительно захотелось выпить с ними чашечку-другую. Едва увидев на новой площади чай, я сразу подумал о них, а когда заметил свежие срезы, то понял, что они сидят в служебке. Ну-ка, еще чашечку, хозяюшка! — протянул Алферов свою чашку Майе.

— Да вы присаживайтесь, Василий Федорович. Вот варенье. Тоже с собственных плантаций. — Смолкин пододвинул обычную деревянную еще не крашенную табуретку.

— Она тоже с собственных плантаций? — усаживаясь, спросил с юмором Алферов.

— Утилизация отходов производства. Я еще в школе любил столярничать. Подвернулись обрезки от упаковки.

— Молодцом! Это по-хозяйски! — Алферов повернулся к Яковлеву. — Вроде пустячок, но до чего приятно видеть, как выросло наше общее сознание. Никто не станет пенять, если эти бруски и планки выбросить. Но ведь и в них заложен человеческий труд. В старину говорили: «У хорошего хозяина и ржавый гвоздь зря не пропадет». Вот это уважение к чужому труду, в чем бы он ни был выражен: в погнутом ржавом гвозде или в дощечках от упаковочного ящика — для меня признак самой высокой сознательности. Дело не только в том, что на выброшенных ржавых гвоздях мы теряем сотни тысяч тонн готового металла, хотя и это важно, ведь природные запасы металла невосполнимы, но и в том, что мы несем от этих ржавых гвоздей миллионные убытки на проколах камер, начиная от велосипедов и кончая тяжелыми машинами! А проколы ног, рук, всякие случайные травмы! Это тоже огромные потери! Конечно, в последние годы многое изменилось в сознании людей и, в первую очередь, в том повинен широкий фронт космических исследований. Ведь в космосе нет пустячков, и этот сдвиг в сознании тех, кто связан с космосом прямо или косвенно, оказывает огромное влияние на окружающих. И тем не менее, проблема ржавого гвоздя существует. Выходит, мы все еще плохие хозяева, — Василий Федорович вздохнул и потянулся за чаем.

— Может, и вы рискнете чашечку, Владимир Кузьмич? — предложила Майя. — Попробуйте! Прекрасный напиток.

— Шут с вами, — усаживаясь, сказал начальник станции, — давайте!

— Лисы! — прижмуривая глаза, Алферов отхлебнул из чашки. — Сейчас просить будут.

Четверка переглянулась.

— Что, угадал?

— Машину жалко, — тихо сказал Сима.

— Ну, нет! Это у вас не пройдет, — нахмурился Алферов. — Я же сказал, что все МЛК-5 будут сняты. Нет никакого смысла доставать ее оттуда. И пещера! На кой ляд она нужна! Поставить в ней станцию нельзя. Если кровля и выдержит, герметизация ненадежна. Кварц и берилл? Возьмем, когда потребуется! Для переработки нужно ставить завод, а это еще ой! как не скоро будет!

— Там есть кое-что и поценнее, — Субботин протянул невзрачный черный камешек со слабо выраженными гранями.

— Вольфрамит? — недоверчиво взвесив его на руке, спросил Алферов.

— Трансуранид, Василий Федорович.

— Ну! — Алферов поспешно положил кристалл на стол.

— У него небольшая активность, иначе я не дал бы его вам в руки, — смутился Михаил.

— Так… Это меняет дело. Сколько его там?

Субботин развел руками.

— Так. — еще раз повторил Алферов. — Ну вот что, Система! Даю добро в виде исключения. «Молоко» сейчас действительно понадобится. Вам придется заняться пещерой всерьез. И не только пещерой! Трансураниды — это будущая энергетика Луны. Независимая от солнечной! Это открытая дверь в большой космос!

Он, улыбаясь, оглядел четверку и поднял руки вверх.

— Сдаюсь! Ваша взяла!

— Владимир Кузьмич! Идет рейсовый. К нам два пассажира и груз. Кого пошлем встречать?

— Включите, Майя, — Яковлев кивнул на видеофон.

Майя протянула руку к тумблеру, и экран засветился.

— Сколько груза?

— Триста.

— Пошлите Василия.

— Хорошо, Владимир Кузьмич.

Экран погас.

— Так… — в третий раз протянул начальник космоцентра. — Разреши одному, другой сейчас же этим воспользуется.

— Приказа о снятии МЛК-5 пока не было, Василий, — примирительно напомнил Яковлев.

— Ну и народ! На каждом слове ловит! Будь по-вашему! Я сегодня почему-то добрый. Поставьте дополнительный баллон кислорода килограммов на шестьдесят, двухнедельное НЗ и ограничьте радиус поездок до шестисот километров. Машина действительно хорошая и пока лучше не придумали, пусть потрудится.

Снова вспыхнул экран.

— Владимир Кузьмич! С корабля сообщили, что произошла ошибка. Будет один пассажир — повар-кулинар Галина Швец. Архитектор Ковалев направлен на другую станцию.

— Дежурная! Передайте приказ на рейсовый: «Архитектора Ковалева в связи с производственной необходимостью откомандировать на станцию Эратосфен. Начальник космоцентра Алферов». Ясно?

— Ясно, Василий Федорович!

— Спасибо, удружил, — обрадовался начальник станции. — Меня давно донимают…

— Ты не понял, Володенька, — усмехнулся Алферов. — Если бы не обстоятельства, не видать бы тебе архитектора, как своих ушей. Вон их благодари за находку, — кивнул он на Субботина. — Станцию уже сейчас нужно расширять, а если… Ну да не будем загадывать! Пошли досматривать твое хозяйство, вдруг и впрямь придется строить здесь город!

— Слушай, — сказал Сима, когда за начальником космоцентра закрылась дверь. — А у него интуиция не хуже Мишиной.

— Тут не нужна интуиция, — мотнул головой Саша. — При его опыте и широте знаний нетрудно догадаться, что трансуранид — стартовая площадка развития лунной промышленности, а там, где возникает хотя бы один завод, уже нужно строить город, потому что кто-то должен кормить, поить, одевать, в общем, позаботиться о нормальных условиях жизни тех, кто работает на этом заводе. Здесь же пахнет не только рудником и заводом, а целым комплексом, потому что неразумно добывать и перерабатывать трансуранид и отбрасывать другие металлы, тот же бериллий, или не утилизировать пьезокварц. Потом, это же пегматиты! Тут тебе и бор, и литий, да мало ли что еще таят жилы. Мы ведь только прикоснулись к ним. Возьми тот же рухляк с содержанием калия более трех процентов. Чем не материнская порода для почвы? Доставка ее на вездеходах в любую точку Луны, хоть на противоположную сторону, обойдется дешевле, чем с Земли.

— К тому же эта порода, нашпигованная всеми микроэлементами, необходимыми для растений, — идеальная основа почвы, — добавил Михаил. — Уже одно это делает разработку месторождения рентабельной. Ведь оранжереи придется строить в большом количестве.

— Вопрос не в том, будут ли брать трансуранид, — вслух подумал Александр. — Вопрос в том, сколько его там?

— Я думаю, Саша, в пегматитах лишь его верхушки, а корни и основное месторождение уходят вглубь.

— Видишь ли, Миша, для такого суждения у нас слишком мало материала. Жаль, не удалось провести магнитный каротаж. Если этот массив одновозрастный…

— Тебе, Саша, как геофизику, не кажется странным, что там, в зоне самого крупного на Луне маскона, наиболее низкое значение магнитного поля, — перебил Субботин. — На Земле гравитационные аномалии, как правило, сопровождаются магнитными, а здесь…

— Нет, не кажется. Это только геологи так думают, — с едва заметной лукавинкой посмотрел он на Михаила. Фактически в зоне гравитационных аномалий на Земле есть сложные магнитные поля, где встречаемость отрицательных аномалий часто выше, чем положительных.

— Тем лучше, — улыбнулся Субботин. — Значит, те же процессы происходят и на Земле.

— Что ты имеешь в виду?

— Видишь ли, сейчас в порядке бреда мне пришла в голову идея, что низкое значение магнитного поля в зоне крупного маскона не случайно, так же как не случайна в этом районе дифференциация магмы, и, наконец, найденный там минерал трансурана. По всей вероятности, маскон представляет собой остаток того первичного материала, из которого была сформирована в свое время Луна. Дифференциация его приводит к концентрации трансурана в отдельных точках, что вызывает нарастание процесса распада сверхтяжелых элементов и, в конечном счете, к сильному разогреву недр Луны на этом участке. Очевидно, такой разогрев в пределах Моря Дождей происходил неоднократно, так мы наблюдаем здесь широкие разливы лавовых потоков, наложенных друг на друга и превратившихся в базальтовые покровы. Не случайно и то, что в зоне маскона развиты самые молодые вулканы Луны Архимед, Аристилл и Автолик. Причем южнее Архимеда между кратером и излившимся из него лавовым потоком есть цепочка котловин, которые представляли в недавнее время озера, заполненные ювенальными водами, выделяющимися на завершающей стадии вулканической деятельности. Поступление этих вод было настолько значительным, что они переливались через край и стекали в сторону Аппенин в виде временных потоков или даже относительно постоянных ручьев. Во всяком случае, восточнее Архимеда наблюдаются сухие русла, образование которых можно объяснить только с помощью водных потоков. Таких свежих следов вулканизма на Луне не густо, а это лишний раз доказывает, что последний разогрев произошел в самое недавнее время, и именно он, как я полагаю, уничтожил намагниченность пород в этой части Моря Дождей.

— Логично, Миша! Очень! — Макаров задумчиво покрутил в руках чайную ложку. — Если разогрев связан с трансурановыми элементами, а это подтверждается найденными образцами, то трансурановых руд в зоне маскона может оказаться достаточно много. Видимо, сейчас все геологические и геофизические работы сконцентрируют там.

— А в перспективе детальная разведка, на которую бросят все имеющиеся у космоцентра резервы: и технику, и людей, — дополнил Субботин.

— Значит, быть городу. Приходится признать, что у Алферова интуиция развита не худо.

— Точно. И потом не забывай: он из старой гвардии, а они все универсалы, и в вопросах геологии он разбирается не хуже профессионала. На Земле с пегматитами связаны урановые руды, на Луне пегматиты нехарактерны, но они обнаружены и в них найдены трансураниды. Думаешь, ему трудно сделать вывод?

— Ладно. Теперь объясни мне вот что… — Саша помедлил, собираясь с мыслями, похлопал ресницами и уставился на Михаила.

— На Луне, сколько мне приходилось сталкиваться, коры выветривания нет. Слой реголита не в счет. Перенос и накопление его чисто физические. А вот рухляк над пегматитовой жилой похоже каолинизирован, а это уже химические процессы. Как увязать их с нетленностью всего сущего на Луне?

— Ну, во-первых, физическое выветривание на Луне все-таки происходит: резкая разница температур при смене дня и ночи, солнечная и космическая радиации, микрометеориты, наконец, — все это приводит к разрушению первичных пород и способствует образованию реголита…

— Я считал, что реголит преимущественно вулканического происхождения, — перебил Макаров. — Выбросы пепла, лапиллей, бомб и отчасти материал, разлетающийся из кратеров при ударах метеоритов.

— Придется внести ясность, — усмехнулся Субботин. — Я говорил способствуют, потому что реголит — продукт сложного взаимодействия многих факторов. Конечно, основная масса рыхлого материала, составляющего реголит, поступает в результате вулканической деятельности и ударов метеоритов, но уже первые экспедиции на Луну установили, что в толще реголита можно выделить отдельные слои, и ты знаешь, что на Земле слои наблюдаются только в породах осадочного происхождения и свидетельствуют о смене условий накопления осадков. Появление слоистости на Луне также связано с изменением условий. Каких? Это пока не вполне ясно, но несомненно, что те процессы физического выветривания, о которых мы говорили, безусловно, влияют на формирование реголита. Это во-первых. А во-вторых, химическое выветривание, хотя и в незначительной степени, конечно, существует и на Луне. Ты обратил внимание, что более выветренный рухляк, в том числе со следами каолинизации, располагается не столько снаружи, сколько в глубине жилы?

— Пожалуй, — протянул Саша, припоминая разрез.

— Это потому, что выветривание происходило за счет выделяющихся из полости газов и паров воды, скорее всего насыщенных сернистым газом, и в этом случае происходило уже химическое выветривание, ибо сернистый газ и вода, несомненно, образовывали серную кислоту, что, кстати, обычно случается и при извержении вулканов. Отсюда и обратная зональность коры выветривания по сравнению с земными условиями. Надеюсь, тебе не надо доказывать, что эти пары и газы были. Кое-какие их остатки мы наблюдали.

— Да, конечно. В Майиных кристаллах был сернистый газ, — подтвердил Сима.

— Я думаю, не только кислород способен образовывать такие кристаллы, — продолжал Субботин. — Другие газы тоже. И не только в пещере. Мне кажется, что воронки и являются захоронениями как раз таких кристаллов. При нарушении равновесия среды они превращаются в газ, и воронка обрушивается. Все, кому приходилось побывать в воронке, говорят, что вездеход швыряет, как на волнах. Все в один голос твердят о каких-то непрерывных шорохах.

— Шорохи пространства! — засмеялся Сима, вспомнив события в пещере.

— Они самые, — подтвердил Субботин. — И, наконец, самое необъяснимое с точки зрения гипотезы ледяных захоронений, но прекрасно согласующееся с гипотезой кристаллов газа — странные повреждения на колесах, иногда днищах вездеходов: трещины и отколы на ободах, часто изъеденная, будто ободранная наждаком их поверхность. Бывают и более серьезные повреждения. Известны случаи, когда экипаж, попавший в воронку, находили мертвым. До сих пор это объясняют разгерметизацией и перепадом давления. Внешне это так и есть, но я думаю, причина внезапной разгерметизации — взрыв газов.

— Да, — протянул Сима, — не зря наш Баженов называл их сковородками, и каждая третья ловушка на полигоне неожиданностей — воронка.

— Мальчики! — вдруг вскочила Майя, по ассоциации вспомнив студенческие годы и свою подругу. — Здесь Светлана! Мне оставили ее код.

Она быстро набрала цифровое сочетание, и на экране появилась комната. За письменным столом сидела Светлана Мороз. Услыхав сигнал связи, она повернула голову и улыбнулась.

— Вы где это? Бессовестные, собрались все вместе и мне ни слова. А я жду, жду, когда они придут в себя… Ну, здравствуй, Система!

— Привет!

— Давай к нам!

— Мы у Майи в служебке, — посыпались в ответ радостные восклицания, только Саша не проявил своих чувств, хотя и он не остался полностью равнодушным к их встрече, но, видимо, сохранился все-таки где-то в глубине ледок со времени последнего разговора, который уже ничем не растопить…

— Что же ты молчишь? — пристально глядя на него, спросила девушка.

— Мы с тобой уже поговорили…

— Ты не рад, что я здесь?

— Почему? — Саша пожал плечами.

— Начинается выяснение отношений, — заворчала Майя. — Ну-ка кончай эти дипломатические переговоры и давай сюда!

Встречать прибывших с рейсовым кораблем новых сотрудников собралась почти вся станция. Это была не только традиция. Кроме почты, которую каждый ждал с нетерпением, понятным разве что полярникам, обычно прибывали грузы, оборудование и приборы, которые надо было разнести по складам и лабораториям, но самое главное, далеко не с каждым рейсом появлялись на станции свежие люди с Земли. Как ни хороша телеинформация, но у нее не спросишь, что нового в родных местах, и приезжие всегда окружались повышенным вниманием. Словом, поводов для общего сбора было более чем достаточно, и, когда открылся шлюз и вездеход вкатил в зал, у противоположной стены встречающих скопилось не меньше, чем на перроне вокзала.

Первым из люка выскочил Василий. Он галантно подал руку, помогая выбраться из лунохода черноволосой девушке, одетой, как и все прибывающие сюда, в гермокостюм.

— Галка! Ты смотри, наша Галка! — Майя ткнула кулачком в бок Михаила.

— Точно! Она!

Четверка дружно сорвалась с места и принялась тискать в своих объятиях девушку, еще не пришедшую в себя от космического полета и ночной поездки по лунным дорогам.

— Галка! Галчонок! Как я рад тебя видеть!

— Ой, Саша! Этого не может быть! Мне ведь сказали, что вы на другой станции.

— Напутали! — Макаров стоял счастливый, не выпуская девушку нз своих объятий.

Майя опомнилась первой и оглянулась. У Светланы дрожали губы и было заметно, сколько труда стоит ей удержаться от слез…

— Отпусти девушку, задушишь, — Майя шутливо хлопнула Макарова по спине.

— Иди-ка ты… — огрызнулся тот, но все же руки опустил. — Сколько времени не виделись… Пойдем, Галочка! Где твой багаж?

О Ковалеве в суматохе забыли. Он стоял с достоинством у вездехода, держа огромный баул и сжимая под мышкой объемистую папку… Космический гермокостюм облегал его спортивную фигуру, а светлые длинные волосы, спадающие на плечи, делали его чуть похожим на девушку. Сходство подчеркивала нежная белизна кожи лица.

И лишь твердый упрямый подбородок рассеивал иллюзию.

— Что же вы стоите? — подошла к нему Сосновская и добавила насмешливо, оглядывая его багаж, — здесь нет носильщиков!

— Кто здесь начальник? — не шелохнулся Ковалев.

— Владимир Кузьмич! — позвала Сосновская, озоровато играя глазами. — Вас требует к себе архитектор.

— Яковлев, — представился начальник станции. — Я вас слушаю.

— По какому праву меня сняли на этой станции? — начал, сразу покраснев, Ковалев. — У меня назначение на Гипатию. Я везу готовый проект!

— Ну-ка, где ваш проект? — протянул руку Алферов, неизвестно откуда очутившийся рядом с начальником станции.

— Не имею чести вас знать! — непримиримо мотнул головой архитектор.

— Для начала вам придется постричь волосы покороче. В космосе не принято иметь такие прически, — спокойно заметил Алферов, в упор рассматривая строптивого архитектора.

— Я человек временный.

— Будете постоянным! Работы здесь непочатый край. Итак, ваш проект!

По властному тону, которым были произнесены последние слова, архитектор понял, что перед ним достаточно высокое начальство, но и не подумал сдаваться.

— Вы ответите за самоуправство! У меня назначение подписано самим Алферовым.

— Я вас не видел, молодой человек.

— А причем тут вы?

— Я — Алферов.

Ковалев испытующе посмотрел на начальника космоцентра и спросил недоверчиво:

— А как же вы здесь раньше меня? Мне сказали, что вы заняты, а после ни одного корабля на Луну не отправлялось.

— Спецрейс! — губы Алферова чуть вытянулись в насмешливой улыбке.

— Мне говорили при высадке, но я думал — мистификация, — смутился Ковалев.

— Напрасно! В космосе не шутят. В космосе выполняют распоряжения. Итак, ваш проект?

Архитектор протянул объемистую папку.

— Здесь только документация или есть личные вещи?

— Только документация.

Василий Федорович передал папку Яковлеву.

— Перешлешь рейсовым на станцию Гипатия. Пусть пока ознакомятся с проектом. Специалиста им пришлем позже.

Он еще раз оглядел архитектора с головы до ног.

— Теперь слушайте, Ковалев. Задача у вас не из легких. В течение трех месяцев рассчитать проект расширения станции Эратосфен на триста человек, с гаражом на полсотни тяжелых машин, с мехбазой и всем прочим. Второе. Изучить возможности горы Лебедь и ближайшей части полуострова Энариум для строительства города на пять-восемь тысяч человек. Ясно?

— Город? Мне проектировать город? — ошеломленно проговорил Ковалев. — Да я…

— Пока не город. Базу под крупную геологическую экспедицию. Город будет проектировать институт. От вас пока потребуются обоснованные рекомендации. При всех затруднениях обращайтесь непосредственно ко мне. Нужны будут помощники — дадим! Потребуется оборудование или инструменты — пришлем! Все ваши заявки будут удовлетворяться в первую очередь. Теперь ясно?

— Ясно, Василий Федорович. И извините, что я так… Я ведь раньше вас не видел.

— Ничего, сойдет для первого знакомства, — улыбнулся Алферов. — В волейбол играете?

— Первый разряд!

— Отлично! Хочу собрать команду приезжих против здешних, а то они тут больно нос задирают.

— Не позорься, Василий, — попытался урезонить его Яковлев, но Алферов, упрямо выпятив подбородок, решительно отрубил:

— Готовь команду, Кузьмич!

Алферов так и не отступился от своей затеи. К вечеру в сопровождении командира корабля, штурмана и врача Светланы Мороз он появился в спортзале. Одеты они были в легкие голубые с белой полоской костюмы космонавтов. Тут же к ним присоединился Ковалев, которому нашли подходящий для его роста костюм из личных запасов команды. Увидев Галину Швец, стоящую рядом с Сашей, Алферов поманил ее пальцем.

— Приезжая?

— Ну уж Галочку мы не отдадим, — попытался возразить Саша.

— Вы давно знакомы? — спросил Алферов, переводя взгляд с Саши на Галину.

— Давно, еще со студенческой практики.

— Ну, ничего. Один раз сыграет за нашу команду. Мы за это ей костюм подарим на память. Хочешь, Галя, такой костюм?

Василий Федорович сделал вид, что снимает нитку со своего плеча и слегка развернулся боком, чтобы костюм был виден во всем великолепии.

— Хочу, — еле выдохнула девушка.

— Пошли, — Алферов взял ее за плечи и подтолкнул к Светлане.

— Найди ей костюм.

— Василий Федорович! — голос девушки завибрировал от обиды.

— Ну, ну, Светлана. Сегодня она в нашей команде.

Это было сказано с таким тонким пониманием ее состояния, что Мороз сразу же убежала. Минут через десять она вернулась с костюмом, молча сунула его в руки Галины и отошла в сторону.

— Ну, подавайте нам свою лучшую команду, — заявил Алферов, когда Галя переоделась.

— Какая у нас лучшая команда, Кузьмич? — ехидно спросил Шалыгин.

– «Скотобаза», естественно, — невозмутимо ответил начальник станции.

— Тогда идите, готовьтесь. Я, так и быть, буду судить.

Он взобрался на верхотуру и дал длинный свисток.

— Команды готовы к встрече?

— Как называется ваша команда, Василий Федорович?

– «Титан», конечно!

— Итак, «Титан» против «Скотобазы». Пять минут на разминку!

Уже на разминке вновь испеченная команда почувствовала что-то не то. Привычных пасов не получалось. Мяч то взлетал до потолка, то отскакивал в игрока, то падал слишком близко. Едва успели наладить пас, как разминка кончилась. Алферов первым вышел на подачу. Слегка подбросив мяч, он изо всех сил ударил по нему открытой ладонью.

— Ух!

На площадке противника никто не успел шевельнуться, как мяч ударился об пол.

— Правильно, — прокомментировал Ковалев. — Стоять смирно!

В переполненном зале послышались смешки. Еще подача — и снова мяч ударился об пол. Мяч за мячом посылал Алферов, но странно, никто не пытался его взять.

— Вот садит, — только вздохнул Владимир Кузьмич.

— Вы будете играть или пойдете с сухим счетом? — спросил Алферов.

— Мы подождем, когда ты врубишь в сетку, — съязвил Яковлев.

— Ну уж нет!

Удар. Мяч порхнул над сеткой и улетел в дальний конец зала. На подачу встала Майя.

— По-пионерски им! — подмигнул ей механик.

Майя легко, чуть коснувшись, ударила по мячу ребром ладони снизу, и он, планируя, медленно опускался на площадку. Ковалев вышел на прием, рассчитывая перекинуть мяч Светлане, чтобы она дала пас на удар. Сосредоточившись, он принял мяч машинально, как принимал его тысячи раз, и земная привычка подвела: мяч взвился и ударился в высокий потолок. Снова подача, и теперь уже из рук штурмана мяч отлетает к стене, на зрителей. Мягко, очень мягко принимает мяч командир корабля и так же мягко отталкивает на удар мяч Светлана. Ковалев набегает и упруго отталкивается… Что за ерунда! Мяч остался внизу, а он едва не задевает носками верхнюю часть сетки! Наверное, у него было чрезвычайно глупое выражение лица, потому что зал грохнул смехом. С этого момента хохот в зале не умолкал. Казалось, игра вот-вот наладится. Пошли пасы у штурмана и даже у Гали, но что-то не срабатывало, и в последний момент, к удовольствию зрителей, кто-нибудь из команды оказывался в нелепой позе в одной стороне, а мяч летел в другую. Алферов уже закипал от досады, когда несколько неудачных подач с обеих сторон продвинули его на ударную позицию. Он аккуратно принял мяч, Галя навесила отличную свечу, и Василий Федорович решил отыграться за неудачи своей команды, связанные с трудностями координации тела в условиях слабого тяготения, а заодно и поразить противника, раз уж эти условия позволяют. Сильный толчок, и тренированное тело Алферова взвилось выше сетки, и оттуда, с непривычно высокой точки, последовал прямой удар вниз на площадку. Зал взвыл от восторга, но Василий Федорович, вложив в удар всю свою мощь и досаду, перегнулся и в этой нелепейшей позе свалился на голову механика по ту сторону сетки. Зал бился в судорогах истерического смеха… Этого Василий Федорович вынести не мог и выкинул белый флаг.

— Ввиду непривычности условий команда «Титан» отложила встречу на период адаптации! — дипломатично возвестил сверху Шалыгин.

Зал дружно зааплодировал находчивости судьи.

— Володя, а что это за скотобаза такая? — спросил Алферов, потирая ушибленный висок.

— Да так, — усмехнулся Яковлев. — У нас каждая команда изощряется в названиях.

— А я думал, вы тут скотину какую завели.

— Гончарова предлагала выкармливать с десяток поросят. Говорит, отходов и ботвы хватит. Но я думаю, это уже слишком. Разведем антисанитарию и прочее…

— Почему? Очень дельно. Неужели ты не понимаешь, что пора вам переходить на самообеспечение? Я пришлю поросят и зоотехника в порядке эксперимента. А насчет антисанитарии… Отдельный отсек с фильтрами.

Он опять потрогал висок.

— Черт! Как бы синяк под глазом не образовался. Мне через пару дней доклад Верховному Совету делать о перспективах освоения Луны. Светлана!

— Что, Василий Федорович?

— Ты врач, сделай, чтобы у меня синяка не возникло под глазом.

Светлана осмотрела ушибленное место и покачала годовой.

— Пойдемте, у меня в аптечке есть бодяга. Сделаем примочку.

Василий Федорович сидел в комнате Светланы и ждал, пока она приготовит примочку.

— Ну и влипли мы с тобой, Светлана, в историю, — сказал он, поглядывая в зеркало. — Синячище все-таки будет!

— Кто ж его знал, Василий Федорович. Готова бодяга. Давайте приложу.

Она подошла и наложила смоченный тампон на висок.

— О! Сразу легче. Я знал, Светлана. Меня ж предупреждали, а я все-таки полез. И поделом! Неужели будет синяк?

— Не будет, Василий Федорович. Это же бодяга.

— Да, вот такая бодяга у нас получилась! А что, Светлана, могла бы такая девушка, как ты, выйти замуж за такого старого бродягу, как я?

— Отчего же, могла бы! — буднично проговорила девушка. Так обычно говорят все врачи с пациентами, отвлекая их от ненужных сомнений.

— Да, сначала казалось — успею, потом годы тяжелого труда на Луне, труда рискованного… Мы ведь с вашим директором Димой Баженовым первые начинали здесь. Не так уж много осталось наших. Володя, здешний начальник, больше работал на месте; Стасов Леонид, главный конструктор; Алеша Волков, директор Института геодезии и картографии Луны. А вот Аркадий и Саша Комаровы… Близнецы, умнейшие ребята, нечто вроде Системы в миниатюре. Их нашли в воронке… Почему-то произошла мгновенная разгерметизация. Харченко поскользнулся на реголите. Когда тонкий слой и крутые склоны, реголит становится скользким, как лед. Упал со скалы, разбился. Женя Храмов порвал костюм на сгибе. Тогда костюмы делали без отсеков. Все, Светлана, совершенствуется на горьком опыте…

— Зачем вы сейчас об этом, Василий Федорович?

— Затем, что опасно здесь жить и работать, Светлана. Даже сейчас. Сутки назад перед моими ногами ударился микрометеорит. Образовал детский кратер. Маленький, забавный… Но мне удара хватило бы, только я на секунду промедлил. Сам не знаю, что помешало сделать этот шаг… Вот и задумался о жизни. Здесь выживают такие, как эта четверка, потому что они осознанно готовили себя к этому. Это их мир, в котором они хотят жить. А вот ты, зачем тебе космос?

Он посмотрел на Светлану, все еще державшую тампон у его виска. Она стояла отрешенная, погруженная в себя. Все можно было прочесть на ее лице: и печаль несбывшегося, и растерянность перед вопросом, ответ на который до сих пор считался само собой разумеющимся…

— Не знаю, Василий Федорович.

Голос ее прозвучал вяло, безразлично.

— Что ж, и верно, и откровенно. Даже удивительно при твоем самолюбии… Вот такая бодяга, Светлана. Оба мы с тобой получили сегодня основательные щелчки по самолюбию. Это хорошо. Потому что в космосе нельзя быть излишне самонадеянным. Идет сложный процесс приспособления человека к совершенно иным, непривычным для него условиям. Каждая крупица знаний об этих условиях приобретается тяжким опытом и потому здесь нельзя пренебрегать ничьим советом. А самонадеянность не терпит чужих советов. Говорил же мне Володя: «Не срамись!» Не послушал, устроил посмешище в космическом масштабе. Тут такая публика. Теперь у них будет новая хронология:

«Это было до того, как Алферов играл в волейбол» или наоборот, «после того»! А ты? Разве это любовь? Приезжает какая-то дивчина, повисла у него на шее — и все! Их уже водой не разольешь! Вот у них — любовь! Понимаешь, тут разум ни при чем. Тут древний инстинкт в десять раз важнее.

Тампон выпал из рук Светланы. Алферов снизу смотрел на побледневшее лицо девушки и не понимал, что ее так взволновало.

— Обиделась? — удивился Алферов. — Не стоит. К сожалению, это правда. Давай-ка свою примочку.

Светлана не шевельнулась.

— Врач Мороз! Выполняйте свои обязанности!

Светлана как бы очнулась. Она схватила свежий тампон и приложила его к виску начальника космоцентра.

— Так-то лучше, — усмехнулся Алферов и подумал вслух: — А попрощаться все-таки надо. Завтра улетаем.

Светлана тихо сказала:

— Я не пойду.

— Жаль, а я думал, ты составишь мне компанию. Одному неудобно бродить по станции. Скажут, Алферов решил провести досмотр.

— Вы всегда все делаете с оглядкой?

— Должность такая. А ты?

Светлана пожала плечами.

— Если побуждения чисты, нужно ли заботиться об авторитете?

— Речь как раз не о нем. При моей должности приходится думать о спокойствии других… А мне не хотелось, чтобы Володя после передряг с поисками вместо отдыха бегал по переходам, потому что всегда найдутся люди, которым покажется, что Алферов неспроста прогуливается по станции.

— Здоровому человеку чужда подозрительность! — обиделась девушка на такую нелестную характеристику обитателей станции, среди которых были и ее друзья.

— Молодому и здоровому, — поправил ее Василий Федорович. — С течением лет у человека вырабатывается разумная осторожность.

— Как бы чего не вышло? — сорвалось у Светланы с языка.

Алферов глянул из-под ее руки, державшей тампон.

— Не надо преувеличивать.

Его спокойный и доброжелательный взгляд вдруг развеселил ее, она улыбнулась.

— Ну так составишь мне прикрытие? — спросил он, мгновенно уловив перемену в ее настроении.

— Что с вами поделаешь?

Найти четверку на обычном месте не удалось. На этот раз они собрались у Субботиных. Оказалось, Галя привезла домашнее печенье, и Система устроила по этому поводу большое чаепитие. Впрочем, причин для чаепития было предостаточно. Это Алферов понял, увидев здесь, кроме четверки и Гали, небольшую худенькую девушку, сидевшую рядом со Смолкиным и смущенно назвавшуюся Леной, врачом станции. Василий Федорович мысленно прикинул. В этой сформировавшейся группе, кроме полного равновесия, было готовое ядро новой станции. Повар и врач — отличные приобретения для четверки. Что ж, Система расширяется и набирает силы. Стоит подумать и о ее дальнейшей судьбе.

Как-то незаметно Алферов оказался в центре внимания. Он с удовольствием вспомнил, как он хотел протащить Систему вне конкурса на практику и, хотя кроме Гали и Лены, здесь все были очевидцами и участниками событий, слушали его с явным удовольствием, так как Василий Федорович сдабривал рассказ мягким юмором, да к тому же они не знали подробностей его стычек с Баженовым. Когда гости ушли, Майя, укладываясь спать, сказала мужу:

— Посмотришь, Светка скоро выскочит замуж за Алферова. Давно я не видела ее такой сияющей.

— Ты не хорошо сказала — выскочит, — поморщился Субботин. — Это очень трудно — найти друг друга. Вот ты сколько сватала ее за Сашу. И, кажется, любовь была, и все… А вот Саша сразу прикипел к Галине. Не так все просто…

— Ладно уж, философ! Скажи лучше, о чем вы секретничали с Алферовым?

— Я рассказал ему о кристаллах газов и помянул в связи с этим о воронках. Он посоветовал немедленно все опубликовать.

— Первая научная статья Михаила Субботина! О, это важно!

— Ладно тебе! Это действительно важно. Если мои предположения верны, то воронка гораздо опаснее, чем считали до сих пор. Думаю, это причина гибели нескольких экипажей, а не внезапная разгерметизация лунохода, как пытались объяснить раньше.

— А если не так?

— Тогда меня изругают. Как-нибудь перенесем. Главное, все будут предупреждены.

— Очень приятная перспектива! Может, лучше сначала проверить?

— Майя, вопрос идет о жизни, а ты… Не бойся, меня поймут правильно. Тут не до самолюбия! Пусть этим занимаются те, кто знает воронку только теоретически! Давай-ка лучше спать, завтра у меня много работы.