Хрупкое время Ауэны. Сборник научно-фантастических произведений

ПОЛИГОН НЕОЖИДАННОСТЕЙ Рассказ

С первого взгляда комната напоминала оранжерею: с потолка свисали ветви актинидии и даурского лимонника, на окнах пламенели чашевидные лилии Тунберга, синели примулы, загадочно покачивались пониклые нежно-лиловые звездочки фуксий, и в это буйство цветов и зелени вплетались пятна белых и розовых цикламенов. Впечатление еще больше усиливалось от тонкого, но острого аромата, напоминающего запах духов «Белая лилия», входящих в моду нынешней весной.

Саша так сначала и подумал, но, покрутив головой, убедился, что запах исходит от цветочной горки у окна. Он подошел поближе. На краю горки, залитой лучами весеннего солнца, приютилось неизвестное ему растение. От корневища шли округлые ребристые листья, а из их гущи выбилась стрелка с крупными, белыми, чем-то напоминающими нарциссы цветами. От них и исходил беспокоящий запах…

Саша вернулся к столу. Майя что-то задерживалась.

Хотя и приятно сидеть в этой, похожей на зимний сад, комнате, но все-таки неловко. Его затащила сюда Светлана Мороз. Пообещав, что Майя должна прийти минут через десять, она убежала, но прошло уже по крайней мере полчаса, а Гончарова позволяла себе задерживаться, хотя прекрасно знала, что ее ждут. И вот сиди тут один в девичьей комнате общежития… Чего проще было связаться по внутреннему видеофону. Правда, если разговор серьезный и длинный, есть вероятность, что кто-нибудь, выйдя на их код, вступит в разговор на правах знакомого, и просить его отключиться не всегда удобно. Зачем он ей все-таки понадобился? Добро бы еще на его месте был Миша Субботин. Это понятно: у них с Майкой личные симпатии еще со времени поступления в институт и, как любит говорить их общий друг Сима Смолкин, если люди глупеют, глядя друг на друга, то это надолго… Впрочем, всех их связывала дружба с тех самых времен, когда они, вчерашние школьники, держали строгий экзамен на право быть зачисленными в Институт космонавтики, с тех пор, когда они проводили групповые испытания под предводительством славного командора Володи Мовшовича. Только славного ли? Это все пышная фразеология Смолкина. Сначала действительно он показался отличным парнем, но лабиринт с любого снимает шелуху и обнажает самое ядрышко, человеческой сущности. Тогда-то он и развернулся…

Саша поморщился. Ему и сейчас неприятно было вспоминать давнюю стычку. Из боязни, что он не успеет пройти в срок лабиринт, Мовшович оставил своих более слабых товарищей и ушел один. А чтобы все выглядело естественно, он спровоцировал ссору. Поссорился и ушел… Его сняли с прохождения и отчислили из института. Много позднее, осмыслив его отношение, в группе к каждому, они поняли, что командор использовал их лишь для утверждения собственного авторитета…

Тогда в лабиринте к ним присоединилась Майка. Точнее, они ее нашли спящей, уставшей от блуждания по переходам, но не потерявшей бодрости и уверенности, так необходимой им после ухода командора. Майка и раньше была неравнодушна к их группе и вошла естественно, будто дружила с ними с детства. А вот другие не приживаются. Каждый семестр на групповые испытания в команду включали пятого, и это их почему-то нервировало. Испытания они проходили неровно: иногда, к удивлению всех, набирали немыслимое количество призовых очков, но чаще едва укладывались в срок. На третьем курсе они с треском провалились. Вызывали к директору, разбирали на Ученом совете, и тогда Сима нахально заявил, что они не прошли групповых испытаний только потому, что им мешал пятый. Обвинение было слишком серьезным, так как зная силу их четверки, слабых не включали, но, возможно, в этом была одна психологическая тонкость: к группе обычно присоединяли тех, кто не вошел в другие пятерки. Но если он не мог ужиться со своими, то тем более не удерживался у них. Директор обвинил группу в зазнайстве, Левке Романову предложили задачу повышенной сложности, с которой он легко справился, а остальным пришлось вчетвером тянуть за пятерых. Только на сплоченности и выехали. Своеобразие группы давно стало притчей во языцех. Если на первом курсе они не выделялись своей индивидуальностью, то на втором все оказались на разных факультетах. Конечно, составлять экипаж по такому принципу было легче, но всех поразило такое несходство в профессиях при такой дружбе, общности вкусов, какой-то монолитности группы. Правда, среди них не оказалось ни одного космонавта, а именно он, по положению, и должен был возглавлять экипаж. Может, потому, что пятый всегда был командором и пытался заставить работать группу по своему уставу, и происходили срывы. К счастью, на четвертом курсе космонавты в связи со специализацией образовали собственные группы, а экипажи экспедиционных факультетов формировали по прежнему принципу — по одному специалисту с факультета, и можно было надеяться хоть на этот раз поработать своей группой.

Майка была ярко выраженным космобиологом и, конечно, все это великолепие комнатного сада — дело ее рук. Миша рассказывал, что это ее увлечение спасло их группу от расформирования, так как ее комната была предметом паломничества не только курсантов биофака, но и разного начальства, начиная с директора института и кончая начальником космоцентра. Когда директор узнал, что Майка из этой самой разнесчастной группы, он вызвал ее к себе, и они беседовали часа полтора. С тех пор группу оставили в покое и перестали с ней экспериментировать.

— Прости, Саша! Заставила тебя ждать.

Размышляя о своих друзьях, Макаров не услышал, как вошла Майя.

— Давно тут?

— Час двадцать, — сказал он и взглянул на часы. Все знали, что Саша еще с лабиринта завел привычку определять время на глазок, а уж потом смотреть на часы.

— Так уж и час двадцать, — поддержала Майя традицию друзей деланным скептицизмом помогать Александру вырабатывать полезную привычку.

— Час семнадцать, — поправился Макаров. — Ну говори, зачем я тебе понадобился?

— Не ты, Сашенька, не ты!

— Ну, знаешь ли!

— Просто кто-нибудь из наших, — она улыбнулась, видя, как у Макарова от возмущения начинается медленное покраснение от кончиков ушей до подбородка, что всегда выдавало в нем сильное волнение. — Есть важные новости!

— О практике?

— Ты как всегда проницателен. Именно о практике. Есть четыре места на Луну.

— Нас не возьмут.

— Почему?

— Слишком одиозная группа. Чего стоит один разбор на Ученом совете.

— Отбор кандидатов по личным баллам.

— По личным еще можно потянуть.

— Причем, один кандидат уже утвержден.

— Ты?

— Ага.

— Поздравляю. Сима всегда говорил, что ты далеко пойдешь. Остановки: Луна, далее везде!

— Нахватались у Симочки доморощенных острот! Говорю же баллов нам не занимать. Главное не это! Алферов предложил после отбора кандидатов групповое испытание на полигоне в условиях, приближенных к Луне.

— Понятно. Вот тут мы и сядем.

— Саша! Откуда такой пессимизм? Ведь в команде на этот раз будут только четверо!

— Именно, а я бы предпочел, чтобы было трое. Опять кого-нибудь подсунут.

— Почему подсунут? Нас же четверо?

— Не понимаю, тебе-то зачем рисковать?

— Сашенька! Неужели не ясно? Групповые испытания проходят все. Я утверждена как кандидат — не более! Правда, мне предоставили право выбора группы.

— Тогда поищи экипаж поудачливее!

Майя покачала головой.

— На профессиональную практику нас пошлют по разным местам, и только на Луне мы можем быть вместе. И хватит об этом. Я ведь могу и обидеться!

Час спустя друзья сидели в институтском сквере. Ждали Симу Смолкина. У него оставался последний экзамен по теории вождения. Сима водил любые наземные транспортные средства, и никто не сомневался в успехе. Прикидывали вероятных соперников. Наиболее реально претендовал на путевки слаженный экипаж Сергея Самохвалова. Они имели в сумме шестьдесят два балла. По шестидесяти одному оказалось у четырех команд. Учитывая, что отбирать будут лучших, можно составить еще три-четыре группы с таким же количеством баллов. У Майи за семестр набралось семнадцать баллов, у Саши — шестнадцать, у Миши Субботина — пятнадцать.

— Если Сима сдаст даже на четвертак, мы сравняемся с Самохваловым, — закончил расчеты Саша Макаров, — а проходной, скорее всего, шестьдесят.

— Не очень утешительно, — охладил его пыл Субботин. — Самохваловцы на групповых всегда набирают два-три призовых балла.

— Мальчики! Пошли бы узнали, как он там, — с беспокойством сказала Майя. — Посчитать успеете.

Миша отправился к зданию института. Экзаменационные автоматы располагались на первом этаже. В зале могли готовиться одновременно не более десяти студентов. Экзаменующийся подходил к автомату, запрограммированному в пределах курса, и, нажимая на кнопку, получал белую карточку с вопросами, в углу которой тут же воспроизводилась электрография студента. Электрография служила для опознания отвечающего, что исключало возможность подмены карточки или сдачу экзамена за товарища. Карточку полагалось заполнить за десять минут. Ответы наносились графически или в двоичной системе: да или нет. Если студент отвечал правильно на все вопросы за пять минут, он получал дополнительный балл, если хотя бы один ответ оказывался неверным, выбрасывалась зеленая карточка, и экзамен начинался снова. Три неверных ответа означали переэкзаменовку.

Когда Субботин заглянул в окно, Сима трудился над зеленой карточкой и, видимо, находился в сильном цейтноте, так как беспрерывно поглядывал на часы. Миша решил подождать результат поединка человека с машиной. Помочь другу он ничем не мог: теорию вождения наземного транспорта на геологическом не проходили, только практику вождения, да если бы и смог, на это просто не хватило бы времени, так же, впрочем, как и на шпаргалки. Жесткий график заполнения карточки не позволял отвлекаться ни на секунду. Находчивые студенты ухитрялись изготовлять шпаргалки в виде перфокарт, по которым ответ на любой вопрос находился почти мгновенно, но пока изучался вопрос по шпаргалке, пока переносился на карточку, уходили невосполнимые секунды, и один-два пункта оставались без ответа. После провалов на первом курсе никто больше не рисковал, а спрашивать у товарища, значило отбирать у него ту самую минуту, которая отведена на каждый вопрос, не говоря уже о том, что чуткий электронный экзаменатор слышал самый тихий шепот, определял по тембру голос нарушителя тишины и предупреждал, что при повторном замечании будет предложена зеленая карточка, это грозило потерей одного балла. Словом, набив шишки на первых экзаменах, студенты уяснили, что с безжалостным автоматом шутки плохи.

— Ну, скорее же! — мысленно подгонял друга Михаил, и, будто подчиняясь его команде, тот поднялся, не отрывая глаз от карточки.

— Студент Смолкин Серафим Юрьевич. Вы просрочили время. Вам выдается красная карточка.

— Протестую! — закричал Сима. — У меня ответ готов.

— Протест отклоняется как немотивированный, — сухо проговорил автомат.

— Да ведь вторая карточка! Нервы взвинчены. Поминутно на часы смотришь. За это время можно десять раз сдать карточку!

— Сдайте карточку.

Сима опрометью бросился к автомату и мгновенно втолкнул ее в щель.

— Продемонстрируйте отвлечение с часами.

Смолкин, приободрившись, взглянул на часы, выдержал небольшую паузу и с надеждой посмотрел на электронного судью.

— Протест отклоняется! За время отвлечения сдать десять раз карточку нельзя.

— Тьфу ты! — рассердился Сима. — Это ведь фигурально так говорят — десять раз! Идиома такая. На самом деле никто не собирается так делать. Это гипербола, литературная вольность. Неужели непонятно?

— С автоматом положено разговаривать точным языком. За нарушение третьего пункта правил студенту Смолкину Серафиму Юрьевичу делается замечание. Вызываю профессора Казаринова Петра Егоровича.

Через полминуты на экране видеосвязи возникло лицо кибернетика Казаринова. Он вопросительно взглянул на Смолкина, и так как тот безмолвствовал, обратился к роботу.

— Я слушаю.

— Объясните, как можно истолковать фразу: «За это время можно десять раз сдать карточку».

Профессор усмехнулся. По молчаливости Серафима он догадался, что тот допустил такое вольное выражение, понятое автоматом буквально.

— Это означает достаточный промежуток времени, чтобы сдать карточку.

— Один раз?

— Да.

— Благодарю за разъяснение.

Робот-экзаменатор выключил связь с профессором и замигал разноцветными огнями, а Сима переминался с ноги на ногу от нетерпения, ожидая, какое решение примет автомат. Робот методически перебирал все похожие случаи, но со стороны казалось, что он размышляет.

— Протест принят. Один ответ неверный. Получите красную карточку.

Субботин тихо ахнул за окном, но Сима и бровью не повел.

— Я сейчас не могу отвечать. С таким экзаменом никакие нервы не выдержат.

— Смолкин Серафим Юрьевич. Отказ от экзамена.

— Протестую! — отчаянно завопил Сима. — У меня от напряжения сгорели сопротивления и пробило конденсатор блока памяти!

— Как это понимать?

— Хотел бы я видеть, как бы ты заговорил, если бы у тебя обнаружилось столько неисправностей сразу!

— Вызываю дежурного электроника.

На экране побежали волны помех, и из всплесков появилось знакомое лицо Олега Павлова, студента параллельного курса с факультета кибернетики.

— Олег! — Смолкин хитро подмигнул одним глазом. — Сколько потребуется времени на ремонт системы на уровне человека, если сгорело три сопротивления и пробит конденсатор блока памяти?

— А сопротивления с каких каскадов?

— Не знаю. Их еще надо найти.

— Пожалуй, не менее суток с учетом времени на настройку.

— Ясно! Извини за беспокойство.

Олег отключился, а Смолкин, нахально подмигнув аудитории, произнес твердым уверенным голосом.

— Итак, я выбыл из строя на сутки. Прошу перенести экзамен на завтра.

— Смолкин Серафим Юрьевич. Результаты экзамена аннулируются ввиду неисправности системы. Экзамен переносится на сутки.

— Вот то-то! — облегченно вздохнул Сима и не спеша вышел из аудитории, где давились от смеха его сокурсники.

Проделка Симы распространилась по институту с быстротой молнии не только среди студентов, но и среди преподавателей. Утром на экстренном заседании Ученый совет факультета рассмотрел прецедент с участием виновника. Решение было строгим и безапелляционным: Смолкину сдать экзамен по красной карточке, в экзаменационные аппараты заложить программу, исключающую повторение подобных случаев.

На этот раз Сима справился с экзаменом блестяще и заработал балл за досрочную сдачу карточки, но во имя высшей справедливости директор института Дмитрий Иванович Баженов собственноручно снял этот балл за введение автомата в заблуждение, так что кроме славы находчивого шутника Смолкни не приобрел ничего существенного и, добавив в общую копилку экипажа свои тринадцать баллов, сильно подорвал надежду на успех. Друзья погоревали, но пришли к чисто философскому убеждению: нет худа без добра: Находясь в числе лидеров, они оказались бы под пристальным наблюдением соперничающих экипажей, да и комиссии тоже, а излишнее внимание всегда нервирует. Чтобы загладить свою вину, Сима не вылезал из тренажера. Бег с препятствиями, как он в шутку называл гонку на лунных вездеходах, представлял для него и спортивный интерес. Сидя перед пультом и глядя на набегавший пейзаж, он намеренно выбирал наиболее сложные дороги и старался пройти их без аварии как можно с большей скоростью. Иногда ему удавалось проехать сто пятьдесят-двести километров, но чаще крупная глыба, неожиданно вставшая на пути, или крутой склон воронки неожиданно приводили к опрокидыванию. Тогда Сима, чертыхнувшись, негромко обзывал себя всякими обидными словами, отходил на исходные позиции, и снова начинал бешеную гонку.

За этим занятием и нашли его друзья.

— Самокритика — движущая сила прогресса, — негромко заметил Саша. — Готовишься, значит?

— Так, потихоньку.

— А есть ли уверенность, что твою персону допустят к групповым испытаниям?

Планетоход дрогнул и перевернулся, въехав на крупный обломок. Сима побледнел и рефлекторно вернул тренажер в исходное положение.

— Не включили?

— Нет.

Смолкин с силой сжал рычаги управления. На его смуглой коже пробился румянец.

— Вот это номер… и сам… и, главное, вас подвел. Как же вы теперь без меня?

— Никак. Мы отказались.

— С ума сошли! Мало ли водителей?

— У нас и с тобой баллов вполне достаточно. Допущено восемь команд, причем две имеют лишь шестьдесят баллов, а у нас — шестьдесят один.

— Но не могли же они вас просто исключить из конкурса?!

— Предложили Витю Кравченко.

— Так что же вы? Надо было брать и точка!

— Зачем? Нам хватало. Надо все-таки по справедливости.

В зал тренажеров ворвался светловолосый запыхавшийся курсант.

— Я только оттуда… Вас там ждут. Они сказали, что не видели вашего заявления. Если возьмете меня…

— Витенька, если ты их официальный посланник, передай, что мы тебя тоже не видели. И исчезни!

— Ребята! Да такой шанс! Что вы как дети?

Субботин аккуратно взял за плечи упиравшегося Кравченко и повел к выходу. Открыв двери, Михаил неодобрительно, с нехорошим пристальным любопытством, от которого веяло отчуждением, оглядел курсанта.

— Удивляюсь, Виктор. Ты знаешь нашу группу с первого курса. Мог бы и сам сообразить.

— А ну вас! Подвеянные вы все какие-то! Луна стоит жертв!

— Скажи, пусть подбирают другой экипаж. Мы предпочитаем не приносить жертв даже Луне.

Плотно закрыв дверь за Кравченко, Михаил вернулся к друзьям.

— Может, попросить вне конкурса?

Саша ожил.

— Миша, тебя всегда посещают дивные мысли. Ведь это лучший способ доказать свою правоту!

— Мальчики, это холостой ход, — грустно сказала Майя.

— Нет, Майечка. Ход очень перспективный! Во-первых, мы должны, наконец, реабилитировать свою команду. Сколько можно ходить в неудачниках! А во-вторых, заявка на будущее. Будет еще преддипломная практика после пятого, а там, кто его знает, может, найдется и постоянное местечко. Работы на Луне расширяются!

— Ладно, уговорили, — посветлела Майя. — Давай вне конкурса.

— Эх, ребята, какие вы, ребята… — растрогался Смолкин. — А вот я, наверное, как Витька, не устоял бы.

— Аминь, — подвел итог Саша. — Пошли на комиссию.

В коридоре отобранные конкурсанты расступались перед решительно шагавшей четверкой. Здесь же толпились зеваки вплоть до младших курсов. У многих на лицах сквозило недоумение, некоторые встречали их иронической усмешкой, кто-то бросил в спину: «Спохватились!», но четверка, не нарушая молчания, проследовала к кабинету директора. Табло секретаря предупреждающе мигало красными буквами: «Не входить. Совещание». Саша уставился на табло, хлопая длинными ресницами, и, осознав, что отбор закончен, медленно повернулся к товарищам.

— Опоздали…

Миша вместо ответа шагнул к секретарю и решительно ткнул в кнопку срочного вызова. Раздался тихий шелест, вспыхнула лампочка индикатора связи, затем после паузы на экране появилось лицо директора.

— Передумали?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

— Хотим вне конкурса.

— Ну-ка, зайдите.

Переступив порог директорского кабинета, они той же тесной группой приблизились к столу. Кроме членов Ученого совета в отборочной комиссии участвовали представители космоцентра, среди которых Сима сразу узнал Алферова.

— Полюбуйся, Василий, — обратился к нему директор. Строптивая группа в полном составе.

— А этот, который запутал экзаменатора… Из них?

— Смолкин! Два шага вперед! Василий Федорович жаждет полюбоваться на достопримечательность нынешней сессии. Единственная тройка на всех четвертых курсах.

Смолкин молодцевато повернулся налево, сделал два шага вперед и так же лихо повернулся направо, оказавшись лицом к лицу с начальником космоцентра.

— Смолкин Серафим Юрьевич, четвертый курс, мехфак, четырнадцать баллов за сессию. Оценка по теории вождения снижена на балл по субъективному мнению директора.

— Видал, как они со мной разговаривают? — усмехнулся Баженов. — Ни тени почтения.

— Значит, не заслужил, — в тон ему ответил Алферов. — Ты же ему всю карьеру испортил! Да и не признает он твою тройку. За что хоть снял этот злополучный балл?

— Объясни, Смолкин.

— По приказу, за введение экзаменатора в заблуждение.

— А ты, что же, не согласен с приказом? — полюбопытствовал директор.

— Вы же доверяете автоматам?

— Софистикой увлекался?

— Нет, логикой!

— Ну, как они тебе? — спросил директор Алферова, по заслугам. Не первый курс… Иди.

Сима также молодцевато вернулся на свое место в четверке.

Директор проводил его взглядом, зачем-то пододвинул к себе листки с фамилиями конкурсантов, бегло просмотрел списки, потом отодвинул их и сказал будничным тоном:

— Давайте быстро и четко. Кто будет говорить от имени группы?

— Миша, — подтолкнул Субботина Александр, — твоя идея.

— Нам все равно сдавать групповые испытания. Пусть будут самые трудные. Хотим пройти испытания на полигоне вне конкурса.

— Это еще надо заслужить!

— У нас проходные баллы.

— Так-то оно так, но вы же отказались?

— Да. От расформирования группы. Вы же знаете, мы всегда вместе.

— Еще бы! Вот вы где сидите со своими фокусами!

Директор для убедительности похлопал себя по шее.

— Просто мы хотим доказать, что это не фокусы, а вполне серьезно.

— Ну что с ними делать, Василий Федорович?

— Смолкин! Сколько у тебя баллов по вождению?

— Шесть.

— Вот как? Что же ты мне раньше не сказал? — обернулся Алферов к директору.

— Вождение в этом семестре не засчитывалось.

— Послушай, может, включим их все-таки?

— Ты мне, Василий Федорович, курсантов не порть. Возвращаться к решенным вопросам не будем. Идите. Ваша просьба удовлетворена.

Они стартовали первыми. В этом не было преимущества: последующие экипажи могли учитывать их график и по времени прохождения отдельных препятствий судить о сложности трассы и количестве ловушек. Кроме того, их график будет постоянно держаться на прицеле, а это тоже немаловажно.

Сима сразу взял приличную скорость. Субботин с планшетом выполнял роль штурмана. Еще до старта они вместе обсудили все детали трассы и решили выбрать наиболее сложный путь. Четыре года кое-чему научили. На простых с виду участках всегда можно было ожидать неприятностей, а здесь лунный полигон повышенной трудности.

Скорость росла, и Сима, усиленно ворочая рычагами, замедлял или ускорял то левую, то правую группу колес, помогая вездеходу точно вписываться в запрограммированный маршрут, а при необходимости корректируя его слишком прямолинейное направление. Они благополучно обогнули гряду и выскочили на поле, усеянное мелкими кратерами. Сима сбавил скорость и запетлял, огибая воронки. Планетоход имел независимую подвеску, и небольшие препятствия или кратеры с пологими склонами можно было проходить с ходу, но, учитывая Симину изворотливость, решили не прельщаться прямой дорогой. Благополучно проскочив кратерное поле, выскочили к расселине. Через нее и был проложен маршрут, но в последний момент Михаилу почудилась западня и он скомандовал:

— Бери левее, по пологому склону!

Хорошая реакция Смолкина спасла планетоход от опрокидывания при резком повороте, а запас скорости позволил преодолеть с ходу достаточно крутой склон. На вершину поднялись, уже практически полностью потеряв инерцию, но зато вниз Сима погнал планетоход так, что даже пыль завилась… Пока все проходило нормально. Полигон был не велик: всего десять на десять километров, но по заданию трасса выбиралась с расчетом, чтобы пройти по нему не менее ста. В этом были свои сложности, так как, пересекая полигон в разных направлениях, экипаж с большей степенью вероятности попадал в тщательно замаскированные ловушки, будь это топкая вязкая жижа, яма или обвал, не говоря уже об уклонах, точно рассчитанных на опрокидывание и широко разбросанных по всему полигону. Другая сложность заключалась в том, что каждый сознавал, что за всеми действиями экипажа не только ведется пристальное наблюдение комиссией, но и любой шаг их записывается на видеоэлемент. Делалось это для разрешения недоразумений, так как любой эпизод или спорное положение в действиях экипажа можно было проследить заново, с любой степенью замедления. Психологически эффект постоянного присутствия комиссии на первых порах сковывал, но теледатчики обычно маскировались под внутренний интерьер вездехода, и о них скоро забывали. Кроме внутренних, на вездеходе устанавливались и теледатчики обзора, чтобы при необходимости наблюдать не только за продвижением транспорта, но и видеть работу экипажа при выходе наружу.

— Ну, как они тебе? — спросил директор Алферова, наблюдавшего за прохождением первого экипажа.

— По-моему, ничего. Прошли четверть пути и не попали ни в одну ловушку. Тебе не кажется, что сделаны они примитивно, на простаков?

— Вот я посажу тебя на вездеход и прогоню по полигону, — обиделся Баженов. — Даром, что ты знаешь, где они расположены, влетишь, как миленький. К нам на повышение квалификации присылают куда более опытных водителей, и они садятся. Меньше трех никто не минует.

Вездеход перевалил через холм и попал в широкую ложбину. Здесь можно было спокойно идти по ровному дну, но Смолкин, по указанию Субботина, повел машину по пологому склону.

— Плакала еще одна ловушка, — засмеялся Василий Федорович. — Сейчас они благополучно проскочат твою хитрую воронку. Нет, я все-таки жалею, что не настоял на допуске их к конкурсу.

— Экипажу принять правее, — скомандовал директор. Алферов поморщился, но ничего не сказал. Просто ему стало неприятно, что Баженов прибегает к приемам, которые трудно назвать честными.

Сима резко притормозил и осторожно съехал на обманчивое своей ровнотой дно ложбины. На пути оказался небольшой, шириной метров десять, блюдцеобразный кратер с пологими склонами. Чтобы его объехать, пришлось бы делать слишком крутой поворот, и Смолкин направил вездеход прямо.

— Куда? — заорал Субботин. — Обойди эту сковороду. Не чувствуешь, что ли, нас хотят поджарить!

— Масла не хватит, — пробурчал Сима, закладывая такой крутой вираж, что вездеход накренился вправо, а освобожденные от опоры колеса левой стороны закрутились в воздухе над краем кратера. Уже проскочив кратер, вездеход опустился на левую сторону, слегка задевая колесами бровку склона. Этого оказалось достаточно, чтобы рыхлый грунт сполз в середину, и дно кратера рухнуло вниз.

— Шалишь! — крикнул Сима, переключая скорость, и заваливающийся на бок вездеход благополучно выскочил на ровное место.

— Не удалась твоя провокация, Дима, — засмеялся Василий Федорович.

— Почему провокация? — обиделся Дмитрий Иванович. — Это называется усложнением условий. И за них, между прочим, начисляются дополнительные очки.

— Ну, давай, давай! Любопытно будет, если они оставят нас с носом.

— Посмотрим! Сейчас мы устроим им полосу препятствий на ровном месте.

Сразу за ложбиной начались пески, перевеянные ветром в громадные барханы, местами соединенные в валы. Вездеход задрейфовал на них, словно парусник на волнах. Сима разгонял его на спуске с таким расчетом, чтобы ему хватило скорости выбраться на следующий гребень без переключения передачи.

— Хорошо идут, — залюбовался Алферов. — И ловушек у тебя здесь не предусмотрено.

Но Дмитрий Иванович не обратил внимания на подковырку своего старого друга и однокашника. Пожалуй, за все годы он впервые столкнулся с таким экипажем, который, казалось, из одного упрямства не хотел попадать в расставленные по всему полигону ловушки, и им уже овладел профессиональный азарт — сбить экипаж с верного пути. Он дал возможность вездеходу добраться до середины барханного поля и включил микрофон.

— Объявляется трехминутная опасность метеоритной угрозы.

— Ну, Дима, это уж слишком. Куда они денутся? Тут же ни одного укрытия.

— Ничего. Пусть ищут выход. Не все им на логике и интуиции выезжать.

— Как председатель комиссии… Посмотри, они остановились! А до ближайшего укрытия пять минут хода. Задача поставлена некорректно. Как председатель…

Алферов замолчал, чутко прислушиваясь к тому, что происходит внутри вездехода. Команда опомнилась от шока и, опустив стекла скафандров, Субботин и Макаров один за другим выскочили наружу и четко и слаженно принялись снимать стопоры с балок комбинированного ножа. Вездеход был оборудован устройствами, позволяющими вести и строительные работы, и бурение, но то, что делали они, не входило ни в какие инструкции. Тем временем Смолкин выдвинул шнековый бур и перевел его в горизонтальное положение. Михаил и Саша перевернули щитки ножа на сто восемьдесят градусов, и тотчас балки медленно продвинулись вперед. Щелкнули стопоры, закрепляя их в новом положении. Студенты опрометью бросились к люку. Заработал бур, с силой отбрасывая песок на пластины ножа, выполняющие теперь роль своеобразных отражателей. Струи песка взлетали вверх под углом и падали на вездеход и за него.

— Зарываются! — Алферов довольно потер руки. — Да они, Дима, дадут другим сто очков вперед. Кстати, ты не возражаешь, если я прибавлю им три призовых очка?

— Посмотрим, уложатся ли в срок.

Но когда секундомер отмерил положенное время, вездеход исчез бесследно под огромным барханом, и сразу прекратилась связь.

— Они сами создали себе аварийную обстановку. Как бы не пришлось выручать. Экипажу снимаю один балл.

— Мощность укрытия два семьдесят, — донесся бодрый голос Макарова. — До отмены метеоритной опасности телесвязь не может быть восстановлена.

Алферов потянулся к пульту и выключил микрофон.

— Придется восстановить снятый балл. Экипаж и с этой задачей справился. Видимо, подняли телескопическую антенну.

— Добрый ты очень, Василий Федорович. Пойдем пообедаем, а они пусть посидят там. Авось за это время придумаю какую-нибудь каверзу.

— Не понимаю, Дима. Что ты на них взъелся?

— Чудак ты, Василий Федорович. У нас такая система: чем сложнее задача, тем почетнее. А потом, время на коэффициент трудности, и тут, брат, такие выскочат баллы, что твои призовые очки покажутся нищенским подарком.

— Дивлюсь я тебе, Дима. Неугомонный ты какой-то. Мало того, что я лично отбираю кандидатов, ты еще тратишь на это время, будто у тебя его некуда девать.

— Что поделаешь? Дел, действительно, много, но, если не вникать и не корректировать учебный процесс подготовки будущих исследователей космоса, можно ведь и отстать от требований времени. Хорош я буду, если наши воспитанники растеряются в действительно сложных или необычных условиях.

Директор обедал не торопясь. На обратном пути решил несколько неотложных вопросов, и только после этого они отправились в диспетчерскую полигона.

— Вот сейчас, Василий Федорович, мы им предложим психологическую задачу. Чтобы тебе было понятней, поясню. Часы мы у них отобрали. Сколько они просидели в своем заточении, им не известно. Проверим реакцию на время. Этому мы приучаем на всех групповых занятиях, но специальные тренировки проводим на пятом и шестом курсах. От степени ошибки зависит количество баллов. Ошибка на тридцать процентов — один балл, на двадцать — два, на десять — три.

— А если без ошибки?

Директор засмеялся.

— У нас и это предусмотрено. Ошибка менее пяти процентов — пять баллов. Приступим?

— Давай.

— Экипажу задача! Двигатель вышел из строя. Запасы кислорода ограничены. Помощь придет через полтора часа. Ваши действия?

— Мы сидим неподвижно, — послышался негромкий голос Макарова, — поэтому кислорода потребляем меньше. Под песком мы находимся час десять. Следовательно, запаса кислорода еще на час сорок минут. Помощь успеет вовремя.

Алферов взглянул на табло и увидел, что время бездействия экипажа составило час двенадцать минут.

— Раскошеливайся, Дима, ответ верный.

— Что ж, быть по сему. И ты, пожалуй, прав. Пора мне заняться своими непосредственными делами, только вот посмотрю, как они выберутся обратно.

Сначала, после отмены метеоритной опасности, не было заметно никакого движения, только снова исчезла связь. Потом над выемкой зашевелился песок.

— Не получится… — отвечая на собственные мысли, проговорил Алферов.

— Что?

— Хотят выбраться задним ходом. Отрядил бы ты, Дима, спасательную команду.

Директор щелкнул переключателем.

— Экипажу Самохвалова приготовиться к действиям в аварийной обстановке.

— Не сядут по пути в ловушку?

— Проведу по пеленгу. — Дмитрий Иванович нахмурился и вытер вспотевшую шею платком.

Положение и в самом деле становилось угрожающим. Продвигаться вперед под бархан, значило создавать не просто аварийную обстановку, но при недостаточном запасе кислорода граничило со смертельным риском, так как мощности двигателя для преодоления бархана на глубине явно не хватало, хотя прочность конструкции вездехода и позволяла такое путешествие. Это, очевидно, прекрасно понимал и экипаж вездехода. Шевеление песка прекратилось.

— Попали в аварийную обстановку. Принимаем меры. Директор вздрогнул от внезапно возникшей связи, но тут же с завидной реакцией щелкнул тумблером.

— Продвижение вперед запрещаю.

— Ясно, Дмитрий Иванович.

— Кислорода на час тридцать. Через десять минут высылаю помощь.

— Зачем, Дмитрий Иванович, — удивился Субботин. — Минут через пятнадцать-двадцать мы выберемся на поверхность!

Баженов побагровел от гнева: больше всего на свете он не терпел бодрячества и пренебрежения к реальной опасности. Именно эти качества чаще всего создавали сложную ситуацию и приводили подчас к непоправимому. Заметив в студенте такие черты, Дмитрий Иванович вел за ним пристальное наблюдение, которое иногда заканчивалось отчислением из института.

— Донкихотствуете, Субботин? Даю двадцать минут. Не выберетесь, два штрафных балла!

— Вы меня не так поняли, — пытался возразить Михаил.

— Не теряйте времени, Субботин! — оборвал директор. Миша пожал плечами, выключил микрофон и обернулся к экипажу. — Саша, сколько песка над нами? Ты мерял по антенне.

— Два семьдесят.

— А труб для прохождения водных преград?

— Метра четыре-пять, — отозвался Сима.

— Отлично! Надо поднять трубы на поверхность.

— Идея лихая, только удастся ли поднять сквозь песок? Саша с сомнением уставился на Субботина.

— Придется потесниться и часть песка спустить в вездеход. Обеспечимся кислородом, а там будем думать, как дальше.

— Поехали!

Сима метнулся к запаснику. Отскочили защелки, и крышка отошла к борту вездехода.

— Майя, посторонись!

Саша передал метровую трубу Михаилу, а тот осторожно, чтобы не сорвать уплотнители, уложил ее под люком. За первой трубой последовали остальные. Сима вставил трубу в приемный паз в крышке люка и включил гидравлику, открывающую задвижку.

— Навались!

Труба немного подалась, и тотчас из нее потек мелкий сухой песок.

— Прикрой, чтобы поменьше, — скомандовал Сима.

— Удержишь его, как же! — подставив ладонь под струю, проворчал Саша.

— Майечка! В запаснике пластиковая планка!

Планку подставили под трубу. Михаил и Саша ухватились за нее и удвоили усилия. Сначала труба пошла довольно легко, потом застопорилась. Планка не закрывала полностью отверстие, и песок, хотя и медленней, сыпался из неприкрытых щелей узкими струями. Сима нарастил вторую секцию. Дальше подъем трубы пошел еще хуже, и Смолкину пришлось вращать ее накидным ключом. Между тем куча песка в вездеходе росла, грозя заполнить все свободное пространство. Когда попытались пристроить снизу четвертый метровый отрезок, пришлось отгребать песок в стороны. Последние полметра до поверхности продвинулись сравнительно легко. Труба стремительно выдала последнюю порцию песка и иссякла.

— Кажется, пробились!

Субботин поднял переднюю стеклопластовую часть шлема, достал тампон и промокнул им капельки пота на лице. Затем потянулся к тумблеру связи и сел на песок, так как ноги оказались засыпаны выше колен. С трудом освободив сначала одну, затем другую ногу, Миша включил микрофон.

— Экипаж ликвидировал опасность кислородного голодания. Через несколько минут будет установлена телевизионная связь.

— Доложите, что предприняли.

— Подняли трубы выше поверхности песка.

— Ясно. Нужна ли помощь?

— Попробуем сами.

— Хорошо. Ждем видеосвязи.

Субботин опустился в кресло и, расслабляясь, вытянул ноги, однако мысль, что время идет, а он ничего не может придумать, угнетала его. Он чувствовал себя виноватым, что вызвал раздражение директора неосторожным словом, и теперь команда могла ни за что потерять два драгоценных балла. Правда, по интонации Баженова Михаил понял, что гроза в основном пронеслась, но кто знает…

— Что будем делать? Наверное, надо сначала смонтировать и установить антенну?

— Сначала надо поднять повыше трубы, — возразил Саша. — Будет спокойнее на душе. Ну-ка, взяли!

Однако, несмотря на их дружные усилия, труба почему-то дальше не пошла. Сима метнулся к запаснику и приволок домкрат. С его помощью трубу подняли почти на полную высоту. Тем временем Майя смонтировала антенну. Сима оглядел соединения и заменил верхушку специальной насадкой с датчиком.

— Надо и самим посмотреть, что делается наверху, — объяснил он свои действия.

Подключив видеосвязь, Смолкин вытащил из запасника шланг и соединил его с компрессором.

— Надо навести порядок в доме, — пошутил он, бросая всасывающую камеру на кучу песка. — Прижмите кто-нибудь, а ты, Миша, выведи конец через трубу.

Субботин принялся подавать шланг в трубу. Сима помогал ему.

— Хорош, — сказал Смолкин, увидев на экране, что конец шланга поднялся выше антенны. — Теперь хорошенько держите, иначе этот пескоструйный аппарат разворотит датчик.

Взвыл компрессор, и песок на полу начал убывать…

— Слушайте, мальчики, — прижимая всасывающую камеру к тающему песку, сказала Майя. — А если попытаться выбросить эту штуку на поверхность и освободить вездеход от песка сверху?

— Примитивно, — хмыкнул Сима, — но мысль плодотворная. В запаснике есть дюймовка под этот шланг. Можно удлинить, дать побольше атмосфер, и песок как ветром сдунет!

Кое-как отсосав песок из вездехода, экипаж, загоревшись новой идеей, принялся за монтаж спасительной в их положении системы. Саша предложил укрепить на конце шланга суживающуюся в виде сопла трубку. Порывшись в ящике, Сима нашел только коленообразную муфту-переходник для соединения трубы в двадцать миллиметров с трубой на десять.

— Ну и отлично! — обрадовался Миша. — Закрепим на трубе, и, если ее поворачивать, она будет сдувать песок во все стороны. Освободим люк, а там уже семечки!

Однако после первой продувки убедились, что из-за высоты, соединяющей их с поверхностью трубы, сжатый воздух сдувает песок лишь на удалении.

— Надо опустить всю систему, — предложил Саша. — Зря мы поднимали.

— Кто мог знать заранее, — оправдал его Сима. — Кто-нибудь следите, чтобы не опустить ниже уровня песка.

— Майя, к экрану, — скомандовал Субботин, берясь за накидной ключ. — А вы с Сашей придерживайте трубу снизу. Назад она должна пойти легче.

Осторожно вращая трубу, Миша нажимал на ключ, и она без особого усилия пошла вниз.

— Стоп! — крикнула Майя.

— Пойди, Сима, прикинь опытным глазом.

Смолкин отошел к пульту управления, где мерцал экран.

— Сантиметров на двадцать можно.

С еще большей осторожностью Субботин продвинул трубу вниз, снова зажужжал компрессор, и свистящая струя воздуха вырвалась из сопла. Михаил с Сашей поворачивали трубку, Сима следил, чтобы они не направили сжатый воздух на теледатчик и своевременно передвигал антенну. Мощная струя воздуха отбрасывала песок на десяток метров, но при этом поднималась такая пыль, что уже через минуту Майе пришлось переключиться на инфравидение. Хуже всего было то, что эта пыль тут же засасывалась в трубу, так как компрессор создавал внутри вездехода сильное разрежение. Правда, костюмы с гермошлемами спасали от таких неприятностей, но сам поток пыли не повышал настроения. Под ударами сжатого воздуха вокруг трубы возникла кольцевая воронка метров до пяти радиусом и глубиной сантиметров шестьдесят. Возле трубы в мертвой зоне образовался небольшой конус. Увидев, что выдутая воронка стабилизировалась и воздух уже не оказывает на нее воздействия, Миша снова взялся за накидной ключ и опустил трубу пониже, пока через край ее не хлынул песок. Снова включали компрессор. Воронка все увеличивалась, а трубы вместе с антенной и шлангом опускались вниз, пока не уперлись в дно. Пришлось срочно убирать всю систему и свинчивать первую секцию.

— Видеосвязь прекращается на пять минут по техническим причинам, — сообщил Субботин на диспетчерский пункт.

— Понятно. Видим ваши затруднения, — директор обернулся к Алферову. — Пожалуй, можно запускать второй экипаж. С ними все ясно. Через полчаса они откроют люк, а дальше дело техники.

— Если пройдут полигон, миновав оставшиеся ловушки, возьму их, не взирая на твои протесты, — задумчиво сказал начальник космоцентра.

— Не думаю, чтобы тебе это удалось, — хитро сощурив глаза, отозвался Дмитрий Иванович. — Хотя с космонавтами мне хлопот значительно меньше, но и эти кое в чем им не уступят.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Василий Федорович.

— Ничего. Просто рекомендую тебе оставить все как есть… И вообще, что ты привязался к этому экипажу? Надо же и другие посмотреть, а они ничем не хуже.

— Вот, вот! Даже ты признаешь их преимущество! Ничуть не хуже! Значит, лучше!

— Не цепляйся к словам. Конечно, нынче они блеснули, но я наблюдаю за ними в течение четырех лет. Самый неуравновешенный экипаж. Может неожиданно, как сегодня, вырваться на совершенно немыслимое количество баллов вперед, а назавтра сесть на простой задаче.

— Хорошо, посмотрим, — Алферов заглянул в заготовленный список команд. — Кого запустим?

— Самохваловцы рвутся. Тем более, что мы держим их в стартовой готовности.

— Насколько я помню, они из явных претендентов?

— Да.

Василий Федорович снова углубился в список, перечитывая фамилии командоров экипажей и что-то прикидывая в уме. Наконец он поднял голову, видимо, сделав выбор.

— Экипажу Демина приготовиться к прохождению полигона. Старт по готовности. Экипажу Самохвалова предоставляется трехчасовой отдых.

— Мудришь? — недовольно поморщился директор. — Мы стараемся создать для всех равные условия, а ты делаешь исключения.

— Да, делаю! Мне нужны объективные данные об их максимальных возможностях! В конце концов я выбираю практикантов! — рассердился Василий Федорович. — Ты собрался и иди, пожалуйста!

— Как хочешь, — обиделся Баженов и, бросив последний взгляд на экран, где экипаж Субботина очередной раз опускал трубу, вышел из центрального поста наблюдения.

На протяжение последующих двух суток, пока шли испытания, он не появлялся на полигоне и лишь изредка справлялся о результатах конкурса через диспетчерскую. До последнего дня время внеконкурсного экипажа оставалось непревзойденным. Под занавес испытаний неожиданно для всех вырвался вперед экипаж Кузнецова, но они ухитрились схватить три штрафных балла за нарушение правил безопасности и не могли составить конкуренции даже самохваловцам.

Перед объявлением результатов Алферов зашел в кабинет директора. Выглядел он несколько утомленным, но оживленным, а главное, довольным.

— Зря ты самоустранился. Хотя твоя служба дело знает, все-таки подчас не хватало твоей требовательности. У меня осталось такое чувство, что остальные экипажи прошли полигон по облегченной программе…

— Подводишь базу под субъективную оценку, — усмехнулся директор. — Я ведь понимаю, куда ты клонишь.

— Так ли уж и субъективную. Я дал возможность лучшим экипажам пройти полигон в самых оптимальных условиях. И только у Кузнецова два провала, у остальных больше трех, а эти так ни в одну ловушку и не попали… Не думаю, чтобы ты об этом не знал.

— Естественно. Все-таки я пока директор.

— Что значит пока, Дима! — вспыхнул Алферов. — Никто не собирается вмешиваться в твои функции. Тем более, что подготовка экипажей выше всяких похвал. Я просмотрел все до единого, и любой можно брать со спокойной совестью, разве, что кузнецовцы немного полихачили…

— Не забывай, это лучшие экипажи.

— Вот именно, — подчеркнул Алферов, — лучшие! И если на таком фоне экипаж Субботина выглядит на две головы выше и организованней…

— То ты, пользуясь своим правом, решил восстановить попранную мной справедливость. Не так ли?

— Зачем утрировать, Дима. Просто экипаж заслужил более серьезного к себе отношения.

— Это решение комиссии?

— Да.

— Так в чем дело? — Дмитрий Иванович насмешливо сощурился. — Я думаю, все конкурирующие экипажи собрались в актовом зале…

— Я зашел предупредить, чтобы для тебя не было неожиданности.

— Спасибо, что хотя бы поставили в известность, — не удержался от сарказма директор. — Зато я тебе выдать гарантию от неожиданностей не могу…

Баженов поднялся из-за стола, подошел к Василию Федоровичу и, положив ему руки на плечи, заглянул в глаза.

— Так что, держись, Вася. Это тебе не твои подчиненные. Видел, как они умеют разговаривать? Если им покажется решение комиссии несправедливым, они выдадут сполна все, что они по этому поводу думают. Мы никогда не препятствуем открытому обсуждению любых проблем, возникающих в ходе учебного процесса. Мы лишь требуем, чтобы эти высказывания проводились в корректной форме…

— Думаешь, они…

— Психологию такого возраста трудно учесть. У них очень остро развито чувство справедливости. Если им покажется, что с ними обошлись не по договоренности, они не преминут напомнить об этом.

— Ладно, спасибо хоть подготовил, — улыбнулся Василий Федорович и обнял друга. — Пойдем, однако. Не будем испытывать их терпение, раз они у тебя такие сердитые…

Актовый зал встретил их сдержанным шумом. Алферов прошел на председательское место; директор, хотя рядом с Василием Федоровичем пустовало приготовленное для него место, присел с краю, как бы отмежевываясь от решения комиссии, каким бы оно ни было.

Алферов поднялся и оглядел притихший зал. Курсанты сидели группами, по экипажам, ожидая решения комиссии. В любом случае участие в конкурсе давало возможность почетно сдать групповые испытания, поскольку это было соревнование лучших экипажей. Субботинский экипаж сидел в стороне от остальных групп, как бы подчеркивая свою непричастность к волнующему всех событию. Большинство примирилось со своим положением и лишь в трех наиболее удачливых группах теплился живой интерес.

— Итак, подведем итоги наших трехдневных состязаний, — начал Василий Федорович в полнейшей тишине. Экипаж Самохвалова. Пять баллов за прохождение полигона, два балла за оригинальность решений при выходе из ловушек.

— Шестьдесят девять, — быстро прикинул Сима. — У Кузнецова шестьдесят семь, то же у Демина. Это против наших семидесяти пяти! Хорошо!

— Молчал бы уж лучше, — с горечью сказал Макаров.

— Саша, — укоризненно покачала головой Майя.

Макаров стушевался, но оживление Смолкина уже прошло. Он сидел, виновато потупившись, и делал вид, что внимательно прислушивается к результатам. Саша корил себя за то, что не удержался и напомнил товарищу о его вине…

— Несколько слов об экипаже, выступавшем вне конкурса. Он набрал четырнадцать баллов, вдвое больше, чем лучший экипаж. Вы знаете, он нас поставил в затруднительное положение. Мы посовещались и решили восстановить этот экипаж в равных правах.

— Конечно, у них Интуиция, — со вздохом сказал Демин. — С ним любой экипаж выскочит на первое место.

— Что, что? — не понял Василий Федорович.

— Интуиция — прозвище Субботина, — пояснил кибернетик Казаринов. — Если мне не изменяет память, он получил его еще во время поступления в институт. Это чувство у него развито чрезвычайно.

— Ясно. Спасибо за информацию, однако продолжим, — Алферов улыбнулся, заметив по внезапно возникшей тишине настороженное внимание экипажей, по каким-то неприметным признакам уловивших, что еще не все потеряно. Вместе с тем, нам хотелось бы уравнять шансы других, наиболее отличившихся экипажей. Им будет предложено две задачи. За правильное решение каждой экипажам дополнительно начисляется по пять баллов. Таким образом, команды Кузнецова, Демина, Самохвалова имеют возможность вернуть утерянное превосходство. Экипажи согласны на дополнительные задачи? Демин?

— Да.

— Самохвалов?

— Конечно.

— Кузнецов?

— Согласны.

— Вот и отлично. Тогда приступим. В чем дело, Гончарова? — увидел Алферов поднятую руку Майи.

— Экипаж с решением комиссии не согласен.

— Садитесь, Гончарова. Ваша группа в решении этих задач не участвует.

— Но…

— Садитесь, садитесь!

Василий Федорович обернулся к диспетчеру.

— Включите запись!

…Вездеход мчался по песчаным барханам, легко покачиваясь на буграх и валах.

— Объявляется трехминутная готовность метеоритной угрозы, — раздался голос директора, и запись оборвалась.

— Экипаж Самохвалова, ваше решение?!

Секундное замешательство, и Самохвалов, переглянувшись с товарищами, поднялся со своего места.

— Невзирая на опасность, направить вездеход к ближайшему укрытию. Риск есть, но другого выхода нет.

— Экипаж Кузнецова?

— Решение Самохвалова считаем правильным. Всему экипажу перейти на автономное дыхание.

— Это записано в положении о метеоритной опасности в открытом космосе, — спокойно заметил Самохвалов.

— Экипаж Демина?

— Считаем задачу некорректной.

— Ясно. Экипажу Самохвалова — два балла, Кузнецова — один. Экипажу Демина — нуль. Продолжите запись.

Когда курсанты увидели, как вездеход зарывается в песок, в зале сначала возникло оживление, а затем раздались аплодисменты. Демин от досады хлопнул кулаком по подлокотнику.

Запись оборвалась на попытках вездехода выбраться из-под песка.

— Экипаж Кузнецова?

— Пробиться вперед через барханы!

— Экипаж Демина?

— Экипаж просит десять минут для совещания.

— Ваши десять минут. Минус один балл.

— Экипаж Самохвалова?

— Просим пять минут.

— Ваши пять минут. Минус один балл.

В зале послышались смешки. Самохвалов покраснел от досады: времени меньше, а штрафные очки те же. Кто-то попытался сострить, но командор так выразительно глянул на шутника, что тот умолк, понимая, что экипаж и, так в состоянии цейтнота…

Пять минут в притихшем зале то в одном, то в другом углу возникал тихий говорок, вызывая фейерверк идей и подробностей, пока короткое командорское «нет» не унимало брызжущий фонтан. На несколько секунд воцарялась тишина, пока свежая мысль не взрывала ее.

— Экипаж Самохвалова!

— Разрешите решение подать в письменном виде.

— Давайте.

Самохвалов с достоинством прошествовал через зал и положил записку на стол перед Алферовым. Тот развернул ее, улыбнулся и подал членам комиссии. И опять в зале наступила сосредоточенная тишина.

— Экипаж Демина!

— Предлагаем в верхней крышке вездехода просверлить два отверстия и вывести выше поверхности песка трубы диаметром 20 миллиметров, которые есть в комплекте запасных частей. Одну трубу подсоединить к компрессору на всасывание, другую на выход сжатого воздуха и попытаться сдуть песок с крышки люка. Затем, выбравшись на поверхность, освободить вездеход.

— Решение верное. Пять баллов, плюс два балла за оригинальность решения. Экипаж Самохвалова предложил выдвинуть сквозь песок трубы для прохождения водных рубежей, обеспечить экипаж воздухом и вызвать аварийную команду. Решение половинчатое. Три балла. Минус один балл за секретность.

По реакции зала Алферов понял, что комиссия, сняв, по предложению кибернетика Казаринова, один балл с экипажа Самохвалова, поступила правильно. Лидер должен вести за собой другие экипажи и не бояться, что тебя опередят. Чувствуя поддержку зала, Василий Федорович полностью уверился, что его симпатии к экипажу Субботина разделяет подавляющее большинство курсантов, и никто не поймет решение комиссии превратно.

— Решение экипажа Кузнецова неверно. Пробиваясь сквозь бархан, вездеход попадает в аварийную обстановку со смертельным риском от удушья. Между прочим, мы этот вариант промоделировали. Мощности двигателя не хватит пробиться до середины бархана. Вездеход застревает на глубине пяти-семи метров. Раскопать его быстро не удастся. Короче, два штрафных балла.

Таким образом, экипаж Субботина остается на первом месте, на второе передвинулся экипаж Демина, на третьем — Самохвалова. Путевки на практику присуждаются экипажу Субботина.

Поднялся взъерошенный и красный от волнения Саша.

— Вас-силий Ф… Ф… Федорович, — начал он заикаясь. — Вы нас не выслушали раньше. Выслушайте сейчас. Экипаж Субботина принимал участие в прохождении полигона неожиданностей вне конкурса и поэтому не считает возможным претендовать на путевки, независимо от решения комиссии и набранных баллов.

— Как это понимать?

— Так и понимать. Путевки должен получить экипаж, участвовавший в конкурсе на полных правах, — отрезал Саша и сел.

— Субботин!

Михаил поднялся слегка насупленный и готовый к отпору.

— Вы командор экипажа?

— Нет.

— Тогда этот, как его… Макаров?

— У нас нет командора, Василий Федорович, но заявление любого члена экипажа можно расценивать как заявление командора.

— Что это у тебя за новая форма демократии? — обратился Алферов к директору.

Тот развел руками, как бы говоря: я же тебя предупреждал, что у этой группы свои порядки.

— Значит, экипаж отказывается от путевок?

— Да, — твердо ответил Субботин.

— Уговаривать не буду. Путевки присуждаются экипажу Демина. Все свободны…

Расстроенный Алферов мерял шагами из угла в угол директорский кабинет. Теперь, когда их противоборство разрешилось так неожиданно, они снова обрели способность объективно оценивать события, вспомнили, что их связывают и студенческие годы, и давняя дружба. Баженов пригласил на какие-то необыкновенные вареники с квашеной капустой, и Алферов ждал, пока он закончит неотложные дела. В суматохе дня Василий Федорович так и не спросил у Баженова, что тот думает по поводу отказа Субботинского экипажа, и сейчас, когда все документы были оформлены и подписаны, он понял, что именно этот вопрос более всего беспокоит его. И чем дольше он размышлял, тем менее мотивирован, как ему казалось, был поступок экипажа.

— Нет, все-таки это у меня не укладывается. Нынешнее поколение, по-моему, начисто лишено честолюбия.

— Ты не прав, Василий, — оторвался от бумаг Баженов. — Эта четверка именно на одном честолюбии проскочила полигон с таким блеском. И из того же честолюбия отказалась от практики на Луне. Думаешь, просто?

— А командора у них нет тоже из честолюбия?

— Нельзя ли что-нибудь полегче? Я с ними бьюсь четвертый год и только сейчас начинаю понимать, что в их срывах есть доля нашей вины…

— Это и я могу подтвердить, — усмехнулся Алферов, — Не исправь ты своей властью оценку Смолкину, всей этой истории не было бы!

— Ну да! — засмеялся Баженов. — Ты что, не знаешь студентов? Только дай им прецедент, всю автоматику по миру пустят! И так у Смолкина найдутся подражатели, а при моем попустительстве… Тут дело не в этом. Она особенная, эта четверка. А в чем особенность, я пока не уловил, и в этом я прежде всего считаю себя виноватым. Ты подожди, я сейчас закончу, и мы попробуем с ними поговорить.

— Хочешь собрать их здесь, — Василий Федорович кивнул на кабинет, но Баженов углубился в бумаги и не ответил.

Алферов снова принялся мерить шагами кабинет. Мягкий пластик заглушал шаги и не мешал Дмитрию Ивановичу работать.

Спустя полчаса они пересекли сквер и подошли к общежитию.

— Ну и где ты собираешься их искать? — спросил Алферов, поглядывая на темные окна огромного здания. Большинство курсантов разъехались: кто на практику, кто на каникулы, и только в левом крыле вразброс светилось несколько ярких квадратов.

— Надо думать, они у Гончаровой. Во-первых, у нес наиболее подходящая обстановка, а им сейчас нужна именно приятная, успокаивающая обстановка. Во-вторых, они сегодня победители по всем статьям, а такое событие принято отмечать, значит, они все вместе. Пойдем, что ли?

— Веди. Я хотя и бывал в комнате Гончаровой, вряд ли сейчас найду.

Они поднялись на третий этаж и прошли по длинному коридору. За дверью слышался веселый басок Смолкина.

— Все в сборе, — уверенно сказал Баженов и нажал кнопку сигнализации.

Дверь открыла хозяйка комнаты.

— К нам гости, — отстраняясь от входа и предупреждая своих товарищей, сказала она.

— Извините, Майя, за вторжение, по вот у Василия Федоровича возникло несколько вопросов к вашей группе. Надеюсь, вы все здесь?

— Все. Есть даже лишние, — улыбаясь, ответила девушка.

Лишней оказалась Светлана Мороз, ее подруга по комнате. Впрочем, судя по оживлению Смолкина, считать неуместным присутствие этой невысокой девушки с добрыми серыми глазами было трудно.

На вошедших глядели с откровенным любопытством, и Алферова удивило приподнятое настроение группы. На столе стоял чай, высился начатый торт и нетронутый графин с апельсиновым соком.

— Празднуем день рождения? — спросил Василий Федорович, чтобы рассеять некоторую неловкость неожиданного вторжения.

— Скорее, день победы, — серьезно ответил Саша. — Присаживайтесь к нам. Ведь и вы виновники нашего торжества.

— Это каким образом? — удивился Алферов, опускаясь на стул.

— Я за вами поухаживаю, — сразу включилась в роль хозяйки Майя. — Сок или чай?

— Давайте чай. Так в чем мы провинились?

— Вы нас поставили в жесткие условия. И то, что мы выдержали, мы считаем своей победой. Ну а вы, соавторы, что ли…

Алферов с Баженовым переглянулись и дружно захохотали. Василий Федорович смеялся громко, раскатисто, обнажая неправдоподобно белые коренные зубы. Мало кто знал, что они вставные, как и вся нижняя челюсть след давней аварии при испытании новой модели орбитального ракетоплана, после которой космонавт-испытатель Василий Алферов перешел на административную работу.

— Я тебе говорил, что с ними не соскучишься, — отсмеявшись, сказал директор. — Значит, соавторы, говорите? Тогда выкладывайте свои секреты! Должны же мы их знать, хотя бы как соавторы!

— А у нас их нет, — обезоруживающе улыбнулась Майя.

— Ну, положим, кое-какие все-таки есть, — отставляя чашку, сказал Алферов. — Вот, например, секрет заварки чая. Давно не пил такого.

Майя зарделась и беспомощно оглянулась на товарищей.

— Этот секрет я знаю, — усмехнулся директор. — Обрывают свежие листики чая в оранжерее. Одно время это увлечение едва не превратилось в бедствие. Пришлось оранжерею отдать в полное распоряжение биофака. Они тоже потаскивают, но по совести.

— Ясно. Подай заявку на строительство дополнительной оранжереи. Средства выделим. Пусть пьют на здоровье… Такой чай стоит оранжереи. Ну, а такой хитрый вопрос: почему у вас в группе нет командора?

— Так повелось, — Михаил сосредоточенно пригладил большим пальцем кустистую бровь, — еще со времени поступления. Был у нас командор. Он нас подавлял своими знаниями, силой характера и просто силой… Потом наступило разочарование…

— До сих пор очароваться не можем, — вставил Сима.

— У нас своего рода идиосинкразия на командоров, — пояснил Саша.

— Так, так… Ну, а почему вообще никто не приживается в вашей команде?

— Трудно сказать, — Миша прошелся по комнате. — Может быть, потому, что он лишний?

— Вот Миша, кажется ухватил самую суть, — принялся развивать эту мысль Саша. — Мы и сами не понимали, как это происходит. Теперь, пожалуй, ясно. Мы взаимно дополняем друг друга. Полностью, на все случаи жизни. И новичку, который попадает в нашу команду, уже не остается сферы деятельности. Тогда он начинает вторгаться в чужие и, естественно, получается ерунда.

— Насколько я понимаю, вы все вместе образуете единую систему, — Алферов в раздумье повертел в руках пустую чашку.

Миша молча подошел к, столу, взял у него из рук чашку и передал Майе. Та, не говоря ни слова, налила свежего чаю и поставила перед Алферовым. Василий Федорович машинально отхлебнул несколько глотков, и вдруг смысл происшедшего поразил его. У него действительно возникло желание выпить еще чашечку чая. Он обычно прибегал к этому средству в минуты размышлений, но об этом знали близкие, знали немногие из сослуживцев, и тем не менее это его желание непостижимым образом уловил Субботин, и дальше сработала система.

— Спасибо, — Алферов улыбнулся. — Вы настолько естественно подсунули мне этот чай и именно в тот момент, когда он мне потребовался, что я даже сначала не обратил на это внимания. Вот прекрасный пример вашей системы в действии. Не так ли, Дмитрий Иванович?

— Они знают, кого задабривать. Мне вот ничего не предложили.

— Но ведь вы в самом деле ничего не желали, — всерьез принялся оправдываться Субботин.

— Нет, это вы мне мстите за то, что я все время пытался разрушить вашу систему! — пошутил Баженов. — Ну, что, Василий, Федорович, давай будем прощаться. Задали они мне задачку. Теперь буду искать, из какой группы можно еще создать систему.

— Да. Мы, пожалуй, злоупотребляем гостеприимством хозяев. Вот что, Система, имейте в виду, если у вас появится желание после окончания института поработать на Луне, место для вас всегда найдется. Ну, а хорошую практику я вам обеспечу. Пусть не на Луне, но при космоцентре.