Хронос. Ледяной поход (СИ)

44. Программер Тоха

(Формально — ООО «Либерсофт»

Фактически — Добровольческая армия)

Вечер 17 (30) января 1918 г.

г. Ростов, вокзал

В вечерних сумерках на последний путь станции Ростов вползает состав. Паровоз, шипя, выпускает облако пара. Поезд из двух локомотивов, платформы и пяти двухосных вагонов-теплушек останавливается. Свистят тормоза, скрипят рессоры.

Отряду приказано отправиться на станцию Горная для помощи генералу Абрамову.

Тоха разжился двумя немецкими гранатами-«колотушками» и за железные крючки на корпусе повесил на пояс. Так что он богач — сейчас у него сорок патронов к «мосинке», семь в нагане и ещё семь про запас, две гранаты и шашка. А ещё выкидной нож в кармане шинели.

Симановский даёт команду на погрузку, и отряд, не зажигая огней, не производя лишнего шума, грузится в эшелон. В первом вагоне разместился караул, в остальных — четыре взвода отряда. Тохин взвод занял второй.

В вагоне темно и холодно, свет вокзальных фонарей пробивается сквозь маленькие окна. Программер пристроился в углу на грубо сколоченных нарах. В середине вагона «буржуйка», только топить нечем.

Все угрюмо молчат.

Поезд трогается.

— Слышали, господа, — тихо говорит сидящий рядом с программером штабс-капитан. Тоха навострил уши, — вчера в Таганроге большевики подняли восстание. Юнкерской роте с большими потерями удалось вырваться из города. Полегло две трети личного состава. В плен попали два десятка наших и с дюжину партизан Грекова. Сегодня утром их сожгли живьём.

По вагону пронёсся лёгкий ропот негодования.

— Им связывали вместе руки и ноги, — продолжает штабс-капитан, — и в таком положении бросали в доменную печь. Живьём, господа!

— Ненавижу! — со злобой произнёс Зарецкий, занимая вместе с подполковником Рощиным нары напротив попаданца.

У Тохи по спине пробежал холодок. Подумал: «К чему такая жестокость? Ну пристрели и всё! На фига мучить?», а вслух прошипел:

— Ушлёпки грёбаные.

— Вы правы, граф, — тихо сказал, поёжившись, подполковник. — Я иногда восхищаюсь вашими словечками, до чего они бывают точны. Но раньше их не слышал. Где набрались?

Тоха пожал плечами:

— Не помню. Слышал где-то. У меня после потери памяти всё в голове перемешалось.

Программер решил и здесь косить под потерю памяти в немецком плену.

— Да, — вздохнул Зарецкий, — как говорит мой знакомый врач, голова — предмет тёмный и исследованию не подлежит.

— Это точно, — усмехнулся попаданец.

Народ потихоньку замолчал. Тоха прислонился спиной к стене вагона и обвёл взглядом товарищей. Офицер в противоположном углу вытащил из винтовки затвор и обтирает его полой шинели. Его сосед уставился в тёмное окно. Из третьего вагона сквозь перестук колёс слабо доносится песня. Слов не разобрать.

Вскоре песня прекратилась. Тишину нарушает лишь мирный перестук колёс. Серые фигуры склонились, держа между колен винтовки. Всеобщая дрёма. Тоха тоже клюёт носом.

Программер вздрогнул и огляделся. Да нет, всё тихо, спокойно. Вокруг дремлют добровольцы. Снова закрыл глаза…

Вокруг сплошная молочно-белая пелена. Видно метров на… непонятно. Ни одного ориентира. Одно белое марево, да под ногами идеально ровная, гладкая тёмно-серая поверхность. Медленно оглядывается. Картина та же.

— Эй! — крикнул Тоха.

Голос звучит глухо, будто из бочки.

Он уже был здесь. В прошлом сне.

— Настя! Настя-я-я-я! — ещё громче заорал программер.

Эффект тот же. Звук потонул в пространстве. Попаданец посмотрел под ноги и тут же оглядел себя. Одежда, в какой был на корпоративе. На ногах зелёные шлёпки-«вьетнамки», что потерял, пока трое австрияков вели его в штаб.

Издалека доносится тихий голос. Можно разобрать слова. Язык незнаком. Прошлый раз голос как бы вбивал слова в голову. Сейчас звучит тихо-тихо, но чётко.

Вновь лёгкое движение вверху. Тоха поднял голову. Неужели опять увидит жену.

— Настя? — прошептал он.

В молочно-белой пелене протаяло окно. Сердце забилось чаще. Медленно проявляется образ. Сейчас. Вот сейчас.

Ошибся. Проступившее лицо — мужское. Знакомое. Майор Кобб, что пытался перебросить его домой в поезде из Харькова в Питер. Кристофер Кобб. Правда, Прилуцкий уверяет, что пиндосы хотят перебросить его к себе.

Мужчина смотрит измученными серыми глазами. Губы шевелятся, но Тоха слышит лишь тихий голос, который звучит словно отовсюду. Кобб смотрит умоляюще. Последнее движение губ, как показалось, сложилось в слово «хэлп».

— Что? — спросил Тоха. — Что ты говоришь?

Видно, что майор уже кричит, но его не слышно. Лишь тихий, вкрадчивый голос повсюду.

Изображение Кобба медленно растаяло. На пару секунд в «небе» появились цифры, словно сотканные из инверсионного следа самолёта — 20552. Цифры медленно рассеялись, и всё заволокла молочно-белая пелена.

Точка остановки времени.

Нуль-пространство…

Следующим утром

18 (31) января 1918 г.

ст. Горная

Тоха очнулся от грубого толчка. Протёр глаза.

— Точка остановки времени. Нуль-пространство, — пробормотал он. — Что за хрень?

Посмотрел на окна, куда лезет серый рассвет. Состав с протяжным визгом тормозит и останавливается. Программер поднимается и выглядывает в окно. Станция. По путям перемещаются усталые фигуры с «винтарями».

— На выход! Строиться! — командует взводный штабс-капитан Исамов.

Открыли дверь, и добровольцы посыпались из вагона на покрытую тонким слоем снега мёрзлую землю. К ним подошёл мужчина с измученным взглядом. Погоны прикрыты башлыком и присыпаны снегом. Чина не разобрать. То ли поручик, то ли подпоручик.

— Вы кто? — глухо спросил подошедший.

— Отряд полковника Симановского, — отвечает Исамов.

— Ну наконец-то, а то хоть совсем пропадай. Нас всего полсотни, третью неделю не спим, — со злобой отвечает офицер и отходит.

Взводные построили подразделения и доложили Симановскому о наличии личного состава. Полковник приказал разойтись и ждать его возвращения.

Чуть поодаль в тупике стоят два паровоза. Один с вагоном первого класса, к другому прицеплена площадка с тремя пулемётами, обложенными мешками с песком.

Через полчаса прибыл Симановский вместе с небольшого роста мужчиной с погонами генерал-лейтенанта. Взводные подошли к начальству. Остальные офицеры курят и травят байки.

Тоха вспомнил сон. Второй раз уже снится. Какая-то белиберда. Прошлый раз приснились Настя и Ромыч. Сейчас Кобб.

Подошли взводные.

Новости скверные. Оказывается, Абрамов сам не знает, сколько им противостоит большевиков. Известно лишь, что противника десятки тысяч, а у него приказ — держаться до последнего. Круто!

Симановский решил произвести разведку и смотаться в рабочий посёлок Сулин. Полковник, генерал, Тоха и ещё с десяток офицеров залезли в вагон первого класса. Пулемётчики «партизан» Абрамова заняли площадку.

Чуть позже

р. п. Сулин

Оба поезда остановились у моста, не доехав до посёлка. Совсем рассвело. Поднялось солнце. К поездам подходят рабочие. Смотрят с неприязнью, общаясь лишь друг с другом. Вопросов не задают.

Тоха с офицерами пешком сопровождают начальство на станцию. Подмёрзшая земля, покрытая тонким слоем снега, хрустит под ногами.

Минут через десять показалось здание станции. Поднялись на невысокую, с полметра, платформу и направились внутрь здания. Там генерал с Симановским вошли в комнату начальника станции, офицеры встали караулом.

Группу тут же окружают рабочие. Смотрят злобно. Тоха перехватил ненавидящий взгляд плотного, небритого чернявого мужика лет сорока. Тот набычился и смотрит в упор. Атмосфера наэлектризована.

Наконец генерал и Симановский вышли от начальника станции. Тоха перевёл дух. Рабочие нехотя расступаются. Добровольцы выходят на платформу. Толпа за ними. Люди окружили их плотным кольцом.

— Кровопийцы! Эксплуататоры! — доносится из толпы.

— Господа… — начал генерал Абрамов.

— Чё, забыл? — раздаётся выкрик. — Нет нынче господ!

Стоящий рядом с Тохой тот самый чернявый мужик со злобной ухмылкой потянулся к висящей на поясе программера гранате. Тоха оттолкнул руку, выхватил гранату и врезал мужику по голове, как колотушкой.

По толпе прошёл ропот.

— Что, понравилась? — рявкнул программер и, сжав рычаг, выдернул чеку. — На, бери!

Мужик, схватившись за разбитую голову, отшатнулся.

— Бери, не ссы! Она же ручная!

Мужик отпрянул. Толпа отодвинулась.

— А ну пошли все нах отсюда! На куски разнесу к бененой маме!

Послышался шум выпускаемых паров. На станцию вползает паровоз с пулемётной командой. Тупорылые стволы «максимов» хищно навелись на рабочих. Толпа бросилась наутёк.

— Ну вы даёте, подпоручик! — выдохнул генерал.

— Я просто, — перевёл дух Тоха, вставляя обратно чеку и вешая гранату на пояс, — здорово испугался, ваше превосходительство. А тут ещё этот дятел за моей «колотушкой» потянулся. Ну у меня планка и упала.

— Прошу прощения, — брови генерала взлетели вверх. — Планка? Упала?

Тоха смутился.

Симановский что-то шепнул на ухо Абрамову.

— А, понятно, — проговорил тот. — Объявляю вам благодарность, подпоручик.

Надо что-то отвечать. В армейке в таком случае говорили «Служу России!». А здесь как? Кажется… вспомнил! Поправил ремень винтовки на плече и, вытянувшись по стойке «смирно», громко ответил:

— Служу Отечеству!

Вдалеке что-то бумкнуло. Раздался свист. На путях напротив здания станции разорвался снаряд.

— Ё! — Тоха чуть присел.

В полукилометре показался… бронепоезд. За ним — эшелон.

— Быстро в поезд! — скомандовал генерал. — Отступаем!

Добровольцы бросились к пулемётной платформе.

— А-а-а, сука! — раздалось справа-сзади.

Тоха оглянулся. На него топором замахивается тот же чернявый мужик. Времени на раздумья, откуда он тут взялся, да ещё и с топором, нет. Программер крутнулся, прихватив руками пролетающую мимо руку с топором, и уложил мужика на снег мордой вниз. Винтовка соскочила с плеча и стукнулась о мёрзлую землю. Наступив на вооружённую топором руку, Тоха достал револьвер и выстрелил противнику в голову. Снег окрасился красным. Часть мозгов и крови попало на сапог.

Программер осклабился. Угрызения совести уже не мучают. Поднял винтовку и глянул в сторону приближающихся красногвардейцев. Бронепоезд окутало ещё двумя облачками белого дыма. Через секунду дважды бумкнуло. Два снаряда разорвались ближе к ним.

Тоха одним из последних вскочил на подножку платформу. Ему подали руку. Попаданец оглянулся. Из эшелона быстро спешиваются люди и открывают огонь. Орудия бронепоезда снова выстрелили. Снаряды разорвались справа и слева от отъезжающей платформы. Осколком убило молодого прапорщика Ивлева. Пулемётчик дал длинную очередь по большевикам. Несколько фигурок попадало.

— Трёхдюймовка лупит, — проговорил сидящий справа бородатый партизан в офицерской фуражке и гвардейской шинели без погон.

Около моста из домов рабочего посёлка и окрестных кустов их обстреляли. Пулемётчики открыли ответный огонь. Тоха выцелил перебегающую фигуру. Промазал. Уже в который раз пожалел об отсутствии «калаша».

Приближается песчаная насыпь. За ней спрятались около двух десятков человек. Плохо, что насыпь близко. Метров двадцать. Из-за насыпи полетели самодельные бомбы. Слава Богу, не долетели. Лишь одна ударилась о платформу и отскочила обратно. Загремели взрывы. Тоха вскочил, оставив винтовку на полу платформы, сорвал с пояса одну гранту. Вытащил чеку и, что было мочи, зашвырнул за насыпь. Следом вторую. Одна граната упала на кромку насыпи, а вторая заскочила за неё. Раздались два взрыва и вопли.

— Ага! Не нравится! — проорал Тоха.

Справа кто-то вскрикнул. Тоха оглянулся. Бородатый партизан, сказавший про трёхдюймовку, матерясь от боли, зажимает плечо. На сукне шинели расползается тёмно-багровое пятно.

20 января (2 февраля) 1918 г.

ст. Горная

После вылазки в Сулин прошло два дня. Отряд стоит на станции Горной, выставив полевые караулы. Днюют и ночуют в поездах. Симановский где-то раздобыл уголь и дрова. Можно чай горячий попить. На случай возможного наступления врага в полусотне метрах от станции оборудовали позицию. С противоположной стороны артиллеристы развернули орудия.

Дни тянуться однообразно — в вагонах добровольцы пьют чай с остатками «сухпая», травят байки, обсуждают бои, поют песни.

Тоха разлил горячий чай Зарецкому, штабс-капитану князю Чичуа, мингрелу по национальности, и подполковнику Рощину.

Программеру протянули гитару.

— Просим, граф. Спойте «От чего вы, голубчик, в печали». Просим.

Тоха уважил боевых товарищей. Спел ещё несколько песен с белогвардейским уклоном, которые знал ещё из своего времени.

Дверь вагона открыли и внутрь влезли капитан Разинцев и подпоручик Крамской. Только что из караула. Крамской не понравился Тохе с первой встречи. Мутный какой-то. Низкого роста, с бегающими глазками. Подсели к ним за импровизированный столик.

Глаза у Крамского лихорадочно блестят.

— Представляете, господа — начал он, наливая чай в армейскую кружку, — сейчас одного «товарища» ликвидировал.

Слово «товарища» подпоручик произнёс с нескрываемым презрением.

— Как так? — лениво спросил Рощин.

— О, господа, — Крамской отхлебнул и зачастил — это оказалось просто. Стою в лесу, глядь — «товарищ» идёт. Оглядывается, крадётся. Ну, думаю, неспроста. Я шасть за дерево. Он прям на меня, шагов на десять подошёл. Выхожу, винтовочку, естессно, наизготовку, — заржал Крамской. — «Стой!», говорю. Остановился. «Куда идёшь?», спрашиваю. «Да вот, — грит, — домой, в Сулин». А сам побелел, как простыня.

Подпоручик вновь захохотал и отхлебнул из кружки. Вытер ладонью губы и продолжил:

— Я ему в ответ: «К большевикам идёшь, гнида! Шпион ты… мать твою растак!». Ну он мне: «Побойтесь бога, ваше благородие, к каким большевикам, что вы, домой иду». А морда, доложу я вам, господа, самая комиссарская. Знаю, говорю… твою мать! Пошли со мной. Он затрясся весь, как лист осиновый. Куда, грит. Идём, говорю, хуже будет. Простите, грит, ваш бродь, за что же? Я человек посторонний, пожалейте, Христа ради. А вы нас, мать вашу, говорю, жалели⁈ Иди, говорю! Ну и «погуляли» немного, — Крамской осклабился, — Я сюда — чай пить, а его, выкормыша большевистского, к Духонину(17) отправил.

ДУХОНИН Николай Николаевич(1876…1917) — участник первой мировой войны, генерал-лейтенант. При Временном правительстве начальник штаба Юго-Западного, затем Западного фронтов. С сентября 1917 г. — начальник штаба при главковерхе А. Ф. Керенском. С 1 (14) ноября 1917 г. — временно исполняющий должность главковерха. Приказал освободить арестованных участников корниловского мятежа. 20 ноября (3 декабря) арестован и привезён на вокзал Могилёва для отправки в Петроград для передачи в распоряжение Реввоенсовета, где был жестоко убит озверевшими солдатами и матросами. (прим. автора)

— Застрелил? — недобро сощурился Рощин.

— Ну вот ещё патроны на такую сволоту тратить! — хмыкнул Крамской. — Вот она матушка, да вот он батюшка, — он приподнял винтовку, похлопав по прикладу, штыку и вновь заржал.

Этот неприятный тип стал попаданцу ещё более неприятен. В следующую секунду по телу побежали знакомые «иголочки», пространство будто подёрнулось…

Тоха стоит в лесу, где вчера был в карауле. Вдыхает морозный воздух.

— Иди, говорю, — раздаётся сзади знакомый голос.

Попаданец оборачивается. Крамской с яростью бьёт мужика в тулупе и шапке прикладом по голове. Хруст разбитого черепа. Мужик кулём падает на снег. Подпоручик с идиотской улыбкой вонзает штык в мёртвое тело. Ещё, ещё…

Пространство снова дёрнулось.

Крамской допил чай и поставил кружку на столик:

— Ладно, пойду сосну пару часиков.

Он встал и пошёл в дальний угол теплушки к нарам. За ним последовал молчаливый Разинцев.

Тоха перевёл дух и вытер рукой вспотевший лоб, подумав: «Что за хрень?».

— С вами всё в порядке, граф? — участливо спросил Чичуа.

— Да-да, — торопливо ответил программер, — всё хорошо.

— Мне иногда кажется, — тихо, чтоб его слышали только Тоха, Зарецкий и князь, прошептал Рощин, кивнув на Крамского, — что ему совершенно всё равно, где служить: у нас ли, у комиссаров ли. Грабить и убивать везде можно.

— Вы его знаете? — также тихо спросил Тоха.

— Лично нет. Слышал, что до переворота служил артистом в каком-то провинциальном шантане.

— Чего он к нам-то пошёл? — удивился Тоха.

— Кто ж его знает? Может офицерские погоны привлекают. Не знаю.

— Ладно, господа, пойду, — программер встал, надел связанные Анфисой варежки, взял винтовку. — Мне в караул.

И направился к двери. Есть о чём поразмыслить. «Может, Прилуцкого позвать? — подумал Тоха и решил: — Да не. Рано».