Хроники тридцатилетней войны

Глава сорок третья. Представление началось

Первого марта 1624 г. днем во дворе палаццо Борромео собрались самые изысканные жители Милана, но преимущественно молодые. Над этим скопищем людей (числом под 400) стоял ровный гул голосов. Взоры всех были обращены к галерее второго этажа, пока пустой. Но вот на нее вышел Ведущий, поднял руку, унимая голоса и начал пояснительный текст:

— Мы представляем на ваш суд свой спектакль по пьесе английского драматурга Вильяма Шекспира, которая называется «Много шума из ничего»[1]. В угоду миланцам место действия пьесы изменено на город Новару, хорошо вам известный. Время действия отнесено нами к походам Франческо Сфорца, то есть лет на 80 назад. Итак, войска Франческо одержали очередную победу и движутся на отдых в Новару. А вот перед вами граф Новары по имени Леонато, его дочь Геро и племянница Беатриче, а также гонец, прибывший от Сфорца.

Леонато берет из рук гонца письмо, читает и спрашивает:

— Из этого письма следует, что капитан-генерал прибудет вечером к нам в Новару?

Гонец: — Я оставил его милях в трех отсюда.

Леонато: — Сколько дворян вы потеряли в сражении?

Гонец: — Немного, а из знати — никого.

Леонато: — Победа является двойной, когда победители возвращаются без потерь. В письме говорится, что в битве особо отличился флорентиец по имени Клавдио. В Новаре живет его дядя, которого такая весть обрадует.

Беатриче: — Скажите, а синьор Фехтовальщик тоже возвращается?

Гонец: — В нашем войске я такого не знаю…

Геро: — Кузина имеет в виду синьора Бенедикта из Милана.

Гонец: — А, наш весельчак! Он у нас заговоренный…

Беатриче: — Скажите, а много он на этой войне убил людей и съел? То есть много ли он убил? Потому что съесть убитых обещала я…

Леонато: — Право, племянница, ты слишком нападаешь на синьора Бенедикта. Он доблестный воин…

Беатриче: — Да, когда бывает с дамами; а каков он с кавалерами?

Леонато: — Не принимайте, сударь, всерьез выходок племянницы. Между ней и Бенедиктом идет шуточная война: стоит им сойтись, как начинается переброска остротами…

Беатриче: — А кто теперь его приятель? У него ведь каждый месяц новый названный братец…

Гонец: — Он чаще всего бывает в обществе того самого Клавдио.

Беатриче: — О господи! Он ведь хуже чумы! Помоги Боже благородному Клавдио! Если он заразится Бенедиктом, леченье обойдется ему в тысячу дукатов.

Леонато: — Ну, племянница, как бы тебе не сойти с ума: ты ведь больше всех с Бенедиктом время проводишь…

Гонец: — А вот и капитан-генерал!

На галерею входит молодой еще Франческо Сфорца в сопровождении дона Хуана, Бенедикта и Клавдио.

Франческо: — Леонато! Вы встречаете нас на балконе, причиняя себе беспокойство…

Леонато: — Синьор капитан-генерал! С Вами в мой дом беспокойство никогда не приходит. Ведь когда оно исчезает — остается облегчение, а когда Вы меня покидаете — остается огорчение.

Франческо: — И все же Вы слишком охотно берете на себя заботы. А это, вероятно, Ваша дочь?

Леонато: — Ее мать не раз мне это говорила.

Бенедикт: — А Вы разве сомневались в этом, спрашивая у жены?

Леонато: — Нет, синьор Бенедикт, ведь Вы тогда были еще ребенком.

Франческо: — Получайте плюху, Бенедикт. Но право, синьорита, Вы очень походите лицом на этого достойнейшего мужчину.

Бенедикт: — Хоть синьор Леонато и отец Геро, но я уверен, что она ни за что не согласилась бы иметь его голову на своих плечах.

Беатриче: — Удивляюсь, как это Вам охота все время болтать, синьор Бенедикт, когда на Вас никто не обращает внимания.

Бенедикт: — Как, милейшая Шпилька, Вы разве здесь?

Беатриче: — Где еще быть Шпильке, если не рядом с таким удобным предметом для уколов, как Вы, синьор?

Бенедикт: — Вот для того, чтобы уберечься от женских уколов, я не люблю ни одной женщины, хотя многие из них склоняли меня к любви.

Беатриче: — В этом я похожа на Вас: для меня приятнее слушать, как собака лает на ворон, чем как мужчина клянется мне в любви.

Бенедикт: — Да укрепит небо в Вас подобные чувства! Это избавит немало синьоров от царапин на физиономии.

Беатриче: — Физиономиям вроде Вашей от царапин хуже не станет.

Бенедикт: — Хотел бы я, чтобы моя лошадь равнялась неутомимостью с Вашим язычком. Продолжайте с богом, а я кончил.

Беатриче: — Вы всегда кончаете лошадиной остротой.

Франческо (заканчивая разговор с Леонато): — Отлично, мой друг. Синьоры, владетель Новары приглашает погостить у него, сколько мы пожелаем.

После этих слов с галереи уходят почти все, но Клавдио придерживает Бенедикта.

Клавдио: — Бенедикт, ты заметил дочь синьора Леонато? Какая скромная и милая девушка! Или ты иного мнения?

Бенедикт: — По-моем, у для большой похвалы она слишком мала, для высокой — низковата.

Клавдио: — А я утверждаю, что не видел в своей жизни девушки прелестнее!

Бенедикт: — Я могу еще обходиться без очков и ничего особо прелестного в ней не вижу. Вот ее кузина — не вселись в нее бес — была бы лучше ее настолько, насколько майские дни лучше декабрьских. Но, я надеюсь, тебе не захотелось обратиться в женатого человека?

Клавдио: — Я не верю в такую удачу, но да: я хочу, чтобы Геро согласилась стать моей женой.

Бенедикт: — Вот до чего дело дошло! Еще вчера мы с тобой смеялись, что женатики носят шапки с целью прикрыть некие витые украшения, а нынче ты сам хочешь подставить шею под ярмо? Что ж, валяй и вздыхай все воскресные дни о былой свободе…

В этот момент на галерею возвращается Франческо.

Франческо: — Что за секреты задержали вас здесь?

Бенедикт: — Я бы хотел, сир, чтобы Вы принудили меня открыть их.

Франческо: — Повелеваю тебе именем присяги на верность.

Бенедикт: — Ты слышишь, граф Клавдио? Я вынужден отвечать и говорю: Клавдио влюблен! В кого, спросите Вы? В маленькую Геро.

Франческо: — Это так, граф Клавдио?

Клавдио: — Так, сир.

Бенедикт: — В старой сказке говорилось: «Это не так и не было так и дай боже, чтобы этого не было».

Клавдио: — Только если моя страсть внезапно исчезнет, дай боже, чтобы так оно и было.

Франческо: — Аминь, если Вы любите Геро; она вполне достойна любви.

Бенедикт: — А я не чувствую, достойна ли женщина любви. И потому до конца жизни останусь холостяком.

Франческо: — Ну-ну. У меня есть предчувствие, что прежде чем умру, я увижу тебя побледневшим от любви.

Бенедикт: — От злости, от болезни или от голода, сир, но никак не от любви. Если я начну бледнеть от любви вместо того, чтобы краснеть от вина — позволяю вам выколоть мне глаза и повесить меня вместо вывески над входом в публичный дом в качестве слепого Купидона.

Франческо: — Время покажет. А пока что, любезный Бенедикт, отправляйтесь к Леонато и скажите, что мы придем на праздник, который он собрался затеять.

Бенедикт уходит, а Клавдио обращается к кондотьеру:

— Я Вас прошу помочь мне, сир.

Франческо: — Слушаю.

Клавдио: — Есть сын у Леонато?

Франческо: — Одна лишь Геро. Она же и наследница всего. Коль любишь ты ее, тогда признанье сделай.

Клавдио: — Язык немеет перед нею, я хуже школьника робею…

Франческо: — Тогда поступим так: сегодня ночью будет маскарад. С тобой фигурами и голосом мы схожи, а лица масками обложим. Я к Геро нежно подойду и слух ее в свой плен возьму и в пылком приступе влюбленной речи тобою назовусь меж прочим. Потом с ее отцом я потолкую и к обрученью подготовлю все втихую. (Уходят.)