Хранитель

ГЛАВА 20 Место, где кончается гравитация

О на спустилась с Ирокезского холма в долину. На полу в коридоре ее старого дома рассеялись кровавые следы, образовав расширенную спираль. Дверь квартиры Розова была плотно закрыта, и прищурившийся голубой глаз смотрел на нее сквозь замочную скважину. Дыхание прерывалось. Девушка учуяла его страх. Медленно проведя ладонью вниз по двери, она почувствовала тепло, учащенное сердцебиение. Из его носа полилась кровь, и Розов отпрянул.

Она пошла вверх по ступеням.

Горожане были похожи на странные сложные песни, мотив каждой из которых она знала наизусть. В моменты одиночества, отчаяния и грусти люди думали о ней и, сами того не осознавая, звали ее.

Девушка встала босыми ногами на ковер. Платье терлось об исцарапанные бедра. По прямой, от шеи до промежности, кожу стягивали черные пластиковые швы, и она медленно, чтобы не порвать безжизненное тело, двинулась вперед. Пройдя по сигаретному пеплу, поднимавшемуся в воздух от ее шагов, она подошла к окну и посмотрела на фабрику. Сейчас там тихо, но это ненадолго. Она повернулась к зеркалам, где не увидела своего отражения. Только лица знакомых и чужих жителей Бедфорда. Пустые существа. Потерянные. Ничтожные. Они взирали на нее, плененные зазеркальем. Люди стучали, молили выпустить их на свободу. Она чувствовала грохот стекла, раздававшийся внутри нее.

Началось восстание. Толпа разом взвыла, каждый рвался вперед, чтобы услышали только его песню. Похожий на нескладное жужжание звук становился все громче. Безумие, к которому, впрочем, она уже привыкла.

Они наседали друг на друга: пушистый черный паук с бледно-голубыми глазами, женщина, затушившая недокуренный «Парламент» о мягкую нежную плоть маленького сына; щеголь Уильям Прентис, одетый в костюм-тройку, скалился, и сцепленные за спиной руки кровоточили.

Их были тысячи. Замахнувшись, она ударила по одному из зеркал. Множество серебряных осколков упало к ногам. Из пальцев текла черная кровь. Она разбила второе зеркало. Потом третье, четвертое, пятое… и последнее. Шестое.

Из обломков, двигаясь волнистыми кругами, выплыла огромная процессия истерзанных речных тварей. Мужчины с обгоревшей кожей и черными легкими — когда-то они работали на фабрике. Завернутый в полиэтилен младенец кричал, хоть и не умел еще дышать, когда был убит. Пес по имени Бенджи, которого неделю назад сбил Дуглас Боучер на снегоочистителе. Шестилетняя девочка с косичками, которая непрестанно спрашивала: «Мамочка, можно я?» Тэд Мэрли, умерший пять лет назад, держал в руке лопату и повторял названия звезд…

Выбравшись из квартиры, толпа двинулась вниз по лестнице. В среду на рассвете каждый из них, став невидимым, проскользнул в родную обитель.

ГЛАВА 21 Плесень

Ты должна сделать это!

Из подвала шел неприятный запах: от бесконечного дождя помещение стало сырым, появилась плесень. Мэри Мэрли слушала, как о металлическую трубу за окном кухни с длительными промежутками во времени ударялись капли.

Среда, шестой день дождя. Приближался полдень. Комната уже погрузилась в темноту. Стул, на котором сидела Мэри, был усыпан крохотными белыми комочками. Сперва она приняла их за кусочки штукатурки, но потом вспомнила, что это следствие активной готовки.

Последние несколько дней она много пекла. Директор супермаркета «Шоус», в котором Мэри работала, не брал с нее на этой неделе денег за продукты: подобие компенсации за потерю близкого человека. Каждый родитель, лишившийся дочери, получал ровно тридцать долларов и семьдесят шесть центов, на которые мог купить муку, ванильный экстракт, масло, шоколадное печенье и овощное масло «Криско». Подразумевалось, что жить от этого стало гораздо легче.

В это утро Бобби Фулбрайт, постучав в заднюю дверь, спросил, может ли он забрать Лиз в школу. Мэри ответила, что дочь спит и ему лучше ехать сегодня без нее. В ближайшую неделю она, вероятно, не захочет общаться с внешним миром. Тогда Бобби попросил разрешения хотя бы поговорить с Лиз. Вопреки четким убеждениям (мальчикам не следует находиться в спальнях юных леди без присмотра) Мэри сказала «да» — по большей части из-за того, что у нее не было сил отказать. После смерти Сюзан она почти не спала, и становилось все тяжелее думать о чем-либо. Мысли не слушались, порхая в затуманенном сознании, как мотыльки из снов лунатика.

Через десять минут Бобби и Лиз, держась за руки, спустились вниз. Когда он и уехали, Мэри ощутила легкую ревность, хоть и не разобралась, к кому из детей больше.

Вскоре после их отъезда Мэри почувствовала запах плесени, но потом он усилился, превратившись в гнилостную вонь. Она доносилась из подвала, и хотя надо было пойти посмотреть, Мэри не торопилась. Все равно ничего не поделаешь, пока не прекратится дождь. Поэтому она лишь распахнула несколько окон, и занавески заколыхались от ветра. Мэри вспомнила, как шестилетняя Сюзан играла в привидение, прячась за шторами и устрашающе охая.

Затем ожили воспоминания, как они вдвоем, бывало, вместе пекли печенье. Сюзан отказывалась облизывать лопатку или миску с остатками сладкого теста и всегда налетала на самое первое готовое печенье. Прелестная девчушка.

Спасаясь от вони, Мэри поехала в «Шоус» за продуктами. По дороге она слышала только плеск воды под колесами и голоса, обыгрывавшие различные ситуации из далекого прошлого. Река под мостом стремительно поднималась, уже почти достигла уровня улицы. Рабочие из Корпуса Кристи, одетые в зеленые пластиковые плащи, забрасывали берег мешками с песком. Непонятно зачем, ведь все равно не удастся воспрепятствовать течению реки и гибели маленьких домиков.

По пути Мэри заметила несколько машин, набитых багажом и мчавшихся через долину к главному шоссе. В магазине она узнала, что Тэо Адамс, президент «Банка народного наследия», не оповестив никого заранее, умчался с женой Луис в Вотервилль. Сам банк, «Чоп Моп Шоп» и еще много магазинов по всему Бедфорду закрылись. Возможно, подумала Мэри, люди разъехались отдыхать или нашли работу в других городах. Хотя странное время они выбрали для отпуска, да еще в такой спешке… Большинство семей из ее квартала — Мэрдоки, Тиллотсоны, Густавсоны и Брэннаны — покинули свои дома.

На обратном пути, проезжая мимо школы, Мэри припарковалась в двадцати футах от нее. Иногда она так делала, чтобы отдохнуть — если сильно уставала за рулем или нервничала. Много лет назад, когда обе дочери учились, Мэри приезжала сюда с единственным желанием — забрать девочек и больше никогда не возвращаться домой. Но сейчас причин для таких визитов не было, витал лишь призрак не сбывшихся когда-то намерений. Иногда Мэри представляла себя юной девушкой, у которой все еще было впереди, а главное — выбор. Или воображала, что дочки, совсем еще маленькие, с неопределенным будущим, внутри этих школьных стен. Но теперь в своих размышлениях Мэри не мечтала забрать их из Бедфорда, а просто сидела в машине, путешествуя во времени в ту пору, когда перед ней стоял выбор и можно было задуматься над последствиями.

Наблюдая за зданием школы, Мэри думала лишь о любимой дочери, веселый смех которой был единственным, ради чего она терпела жизнь в этом городе. Одна девочка, слава богу, не страдавшая слепой любовью к Бедфорду, выживет. Она сидела сейчас за партой, в то время как другая была зарыта под землей меньше чем в миле отсюда.

Приехав домой и разгрузив машину, Мэри принялась печь. И вот она сидела в кухне и созерцала беспорядок, воцарившийся вследствие Большого кулинарного праздника. Ее джинсы и пол были заляпаны мукой и сахаром; печенья, наполовину сырые, прилипли к противню, и повсюду валялись пропитанные жиром бумажные полотенца; сложенные в кучу вафли охлаждались в морозильнике; на столе стоял трехслойный шоколадный пирог с ромом. Символ чего — непонятно. Видимо, дня смерти.

Зазвонил телефон. Сегодня он весь день не давал покоя, но Мэри не торопилась подходить. Наверняка эта болтливая дура Эйприл Уиллоу хочет занести вегетарианскую запеканку, соевый творог или еще какую-нибудь ерунду.

Мэри налила себе французского зинфандель и посмотрела на часы: полтретьего. Вопреки ее ожиданиям аромат выпечки не уничтожил другой запах, и она прижала к носу кухонное полотенце, чтобы не чувствовать гнилую смесь. Мэри не хотела спускаться вниз, видеть старые вещи и одежду, оставшиеся после Сюзан, и слышать среди громыхания котла звуки шагов из прошлого.

«Ты должна сделать это, больше некому! Дружки из Корпуса Кристи побоятся испачкать свои лакированные туфли „Феррагамо“. Ты, и никто другой». Она все утро думала об этом.

Глотнув еще немного вина, Мэри отправилась в подвал.

По мере того как она спускалась, запах усиливался. Словно в сломанном холодильнике стухло мясо. Оказавшись на самой нижней ступеньке, Мэри плотно зажала нос воротником. Странно, ведь она была здесь всего несколько дней назад… что могло так быстро испортиться, откуда эта вонь?

Протечки в фундаменте оставили на коричневом кафельном полу дюймовый слой воды. Трубы, тянувшиеся через весь потолок, были обмотаны таким слоем пластика, что в некоторых местах его комки напоминали папье-маше. На подходе к комнате Сюзан смердело так, что у Мэри заслезились глаза. Может, плесени столько накопилось? Или какое-то больное животное? Тут она громко простонала: скунс! Ну конечно, испугался, обрызгал чертов подвал и сдох!

Мэри заглянула в комнату Сюзан и… застыла на месте. Помещение освещала темно-синяя керамическая лампа, стоявшая на старой тумбочке. Кровать была аккуратно застелена — сверху на гладкой простыне лежало стеганое одеяло, выброшенное Мэри еще пять лет назад… Она зажмурилась. Затем открыла глаза, но ни лампа, ни одеяло, ни старые свитера Сюзан, сложенные стопкой на кровати, не исчезли.

Лиз. Наверняка она использовала эту комнату для свиданий с Бобби! Но нет, невозможно — последний раз Мэри была здесь в пятницу и видела лишь заржавевший пыльный каркас кровати и прохудившийся матрас.

— Кто здесь? — надрывисто спросила она. — Мой муж наверху, и учтите, я уже позвонила в полицию!

Тишина. Мэри была уверена, что поступает правильно. Кто бы это ни был, он, кажется, ушел. В любом случае нет смысла звонить Дэнни Уиллоу. Шериф решит, что несчастная психопатка Мэри Мэрли после смерти дочери страдает галлюцинациями. А если он, не дай бог, увидит, в каком состоянии ее кухня!.. Нет, нельзя никому звонить. Возможно, вещи так и лежали во время ее последнего визита, она просто не помнит…

— У моего мужа пистолет! — крикнула Мэри.

В следующую секунду дверь подвала открылась, и монстр вошел внутрь. Безжизненное, мертвое существо. Бледное. Худое.

У Мэри дрогнуло сердце.

На нем было надето изящное платье с высоким воротником, все пуговицы были оторваны, и виднелись черные стежки — от горла до груди. Кожа была сшита неряшливо, но достаточно крепко, словно у фаршированного теленка, отправленного в духовку.

Мэри хотела прислониться к стене, но за спиной было пусто, и она упала в грязную воду. Брызги полетели в лицо.

Чудовище наблюдало за ней. И Мэри знала, кто это.

Нет, неправда, молила она про себя. Это сон. На самом деле она сейчас в родном доме в Корпусе Кристи, беспрекословно подчиняется приказам отца-тирана. Или, может быть, едет вместе с девочками на старом «бьюике» через мост прочь из города?.. Вот жизнь, которой не было. Тропа, с которой она свернула. Кошмар, от которого скоро проснется…

Стукнул котел, вода вспенилась. Монстр подходил все ближе, и Мэри неожиданно почувствовала внутри себя пустоту, смерть. Рассудок покидал ее, мысли двигались отдельно от сознания. Так… все хорошо… Просто прекрасно… где вино?!

Она закрыла глаза. Открыв, посмотрела на руки, на потолок и наконец на дверь. Монстр исчез. Мэри широко улыбнулась.

— Ты моя хорошая, — сказала она.

На месте чудовища теперь стояла маленькая девочка лет шести с косичками, перевязанными голубой лентой. На ней было надето платье с белым пояском. Прелестное создание.

— Где я? — спросила девочка ровным холодным голосом.

Мэри улыбнулась еще шире. Все по-прежнему хорошо.

Чудесно.

— Солнышко…

Котел взревел. Вода на полу забурлила. Через ледяной поток Мэри подползла совсем близко к девочке — настолько, что ощущала ее кислое дыхание, чувствовала на щеке его влагу.

— Какая же ты хорошенькая, моя крошка мисс Маффит, — проворковала она.

Девочка склонила головку, и Мэри вспомнила, как маленькая Сюзан держала на руках свою годовалую сестру. Подскочив, малышка уселась на кровать, свесив над водой короткие ножки.

— Мне некуда идти, — сказала девочка. Она улыбнулась, показывая маленькие зубки, усеянные красными точками.

— О, мне так жаль, — ответила Мэри и разрыдалась, не в силах себя остановить. Она никогда не оплакивала смерть Тэда, не пролила ни единой слезинки после похорон на этой неделе. Но сейчас — все правильно, как нужно. Это сон, и она точно была не в аду…

Девочка болтала ножками. Вода на полу закружилась быстрее, пронзая кожу Мэри холодом.

— Моя мама бросила меня, — пожаловалась малышка.

— Может быть, она не знала, что делать? Считала, что слово мужа — закон…

— Мне некуда идти, — снова сказала она.

— Это будет твой дом, — ответила Мэри.

Несмотря на то что от девочки ужасно пахло, одежда была в грязи, кожа облезала и в голубых, как васильки, глазах отражалось только зло (в отличие от маленькой Сюзан), Мэри осталась на месте, хотя здравый смысл велел ей бежать без оглядки. Но это же дар…

Девочка улыбнулась.

— Нет места лучше, мамочка! Дом, милый дом! Я вешаю шляпку… я снова здесь!..

— Я рада, Сюзан, — ответила Мэри. Она не могла вспомнить: разве Сюзан не умерла? Кто была эта маленькая девочка?

— Ты правда рада?

— Очень! Найдем тебе комнату, я уберу в ней… А еще, Сюзан, я испекла тебе пирог.

— Эта комната здесь? В подвале? — спросила девочка, еще сильнее болтая ногами.

— Где захочешь!

На этот раз девочка улыбнулась так широко, что нижняя губа опустилась, и по подбородку потекла черная кровь.

— Покажи мне, как ты рада.

Ужас и паника одолели Мэри. Моргнув, она на секунду увидела, что это была вовсе не девочка, а женщина без волос — только бледный череп с множеством черных швов. Страшная. Ужасающая. Родная…

Мэри снова моргнула. Появилась девочка — маленькая, счастливая, прелестная.

— Показывай! — потребовала она, пухлой ручкой поманив Мэри на кровать.

Картинка быстро менялась перед глазами: девочка, маленькая женщина, затем обе. Мэри огляделась вокруг, ожидая увидеть еще больше крови, конец света или своего мужа, но в комнате было пусто.

Она села на постель дочери и обняла ее. Милая, любимая Сюзан. Зловоние — смесь бумажной фабрики и протухшего мяса — стало таким сильным, что Мэри подавилась. Она поняла, но слишком поздно, что это был не дар и не сон… Дом протяжно застонал, и сквозь стены, воздух и голубые глаза девочки послышался громкий смех.

ГЛАВА 22 Кислотный тест

Придя в среду утром в класс, Лиз Мэрли ожидала встретить удивленные взгляды, выражение сочувствия или хотя бы услышать имя Сюзан. Но, несмотря на то что присутствовала лишь половина класса, никто даже не заговорил с ней. Наступил очередной, ничем не выдающийся день. Почти все наблюдали за дождем, просовывая руки в окна и широко раскрывая рты, словно хотели вдохнуть его.

Андрэа Йоргенсон торопливо списывала домашнюю работу, а сидевший рядом Оуэн Рид грозился плюнуть в нее — в качестве легкого флирта. Видимо, изменив решение, всосал слюну обратно в рот.

— Ты отвратителен! — сказала Андрэа.

— А тебя легко соблазнить, деточка.

Она возмущенно спряталась за тетрадью.

На математике изучали производные. Корпя над собственными каракулями в тетради, Лиз безуспешно пыталась понять, как же найти этот чертов игрек.

На уроке английского обсуждали «Великого Гэтсби». Дори Моррисон пустилась в размышления о том, насколько нецелесообразна сцена смерти женщины под колесами автомобиля, если с самого начала произведения речь идет о моральных инвалидах.

— Я, конечно, понимаю, он вроде как воплощение романтической американской мечты и все такое, но не слишком ли эгоистично покупать дом и устраивать вечеринки, чтобы какая-то там цыпочка заметила тебя?

На физкультуре играли в вышибалы, и, как обычно, одноклассники не замечали Лиз: ни один мяч не полетел в ее сторону. Вернувшись в раздевалку, Лиз переоделась в свои вельветовые брюки, затем, осмотрев себя, решила, что выглядит в них как корова, и конечной остановкой послужило подозрение: «Кажется, я совсем выжила из ума». Никто сегодня даже вскользь не упомянул имя Сюзан. Возможно, потому что она вовсе не умерла… а до сих пор бродила по Мэйн-стрит или сидела в своей квартире, курила сигареты одну за другой и профессионально демонстрировала странности поведения.

Когда Лиз закончила переодеваться, к ней подошла Андрэа Йоргенсон. Она жила с тетей и сестрой в трейлер-парке в южной части города и постоянно носила высокие FM-ботинки,[7] настроенные на «Fresh Meat».[8]

В школьном туалете на исписанных граффити стенах было много сообщений типа «Андрэа — шлюха».

— Эй, ты в порядке? — спросила она, мягко дотронувшись до плеча Лиз и поправив свои золотисто-каштановые волосы.

— Не думаю. Моя сестра умерла. Ты знала об этом?

Андрэа молча подтянула длинные ботинки. С началом перемены в раздевалке вокруг них образовалась суета: щелканье замков, бережное накладывание макияжа перед зеркалом, разглядывание тел друг друга с одобрениями: «Ну что ты, куда тебе еще худеть-то!»

Андрэа понизила голос:

— М-да, это аномально.

— Что?

— Я… чувствую ее. А ты? Такое ощущение, будто она во мне. Не знаю, как это слово… — Девушка нахмурилась. — Одержимость. Точно!

Она явно хотела сказать что-то еще, но отвернулась и вышла из раздевалки. Лиз почувствовала на себе пристальный взгляд оставшихся девочек: Керри Дюбуа, Лора Хенрич, Луис Андриас, Джейн Ходкин — все они смотрели на нее. Но их глаза были пусты, безжизненны. Это напомнило ей о сестре. Лиз повернулась, чтобы закрыть свой шкафчик, а когда оглянулась, все уже разбежались.

Из-за сильного дождя школьников отпускали домой раньше, поэтому четвертый урок, химия, был на сегодня последним. Сев за свою парту в конце кабинета, Лиз с удовольствием слушала, как ее любимая учительница Алфия Гония, женщина с золотистыми волосами, темными у корней, вела занятие.

Тихонько жужжали флуоресцентные лампы над головой. В окно барабанил дождь. В полумиле от школы находилось кладбище, черные ворота которого Лиз видела со своего места. Она задумчиво смотрела, рисуя в тетради извилистые линии и «восьмерки».

Десять минут спустя Лиз трудилась над экспериментом. Нужно было добиться стабильного раствора при добавлении твердых веществ. Согласно теории, в большинстве нагретых растворов эти самые вещества расщепляются, но как только достигнута критическая точка, процесс растворения останавливается, и на дне пробирки образуется осадок. Эта общепризнанная истина действовала не только в химии, но и в реальной жизни, где на каждого приходилась своя порция дерьма.

Лиз залила в пробирку раствор и приготовила твердые вещества над сиявшей, словно молитвенная свеча в церкви, горелкой Бунзена. Не успела она поднять пробирку, как та выскользнула из ее пальцев и, ударившись о бедро девушки, полетела на пол. На голубой футболке образовалось огромное пятно от соляной кислоты. Кусочки стекла разлетелись по полу с тихим постукиванием, как ножки краба. Испугавшись, что кислота сожжет ее кожу, Стив Маккормак, сообщивший однажды, что Сюзан трахается за деньги, быстро наполнил водой литровый сосуд. Лиз могла, конечно, объяснить ему, что специально приготовленный раствор способен разъесть только жевательный аспирин, но сейчас было не время. Стив облил водой ее колено, промочив насквозь штаны, и Лиз почувствовала, как холодные струи текут по ногам.

В классе наступила тишина. Все смотрели только на нее. Так же как в ночь на фабрике. Так же как те отражения в зеркалах в квартире Сюзан. Так же как сегодня в раздевалке… просто лица.

«Ты, похоже, намочила штаны!» — мысль показалась смешной. Прикрыв рот, Лиз начала негромко хихикать. «Выглядишь забавно. Никто на тебя никогда не посмотрит!» Не особо весело, но почти. Смех усилился. «Ты — жирная тупая корова. Теперь они будут вечно шушукаться о тебе, расскажут Бобби, какая ты идиотка. После этого он наконец бросит тебя. Однажды он проснется и поймет: ты — фальшивка, неудачница. Абсолютный ноль». Эти мысли, хоть и не ее собственные, вихрем пронеслись в голове. Лиз смеялась все громче. «Да, они думают, ты прямо здесь обмочилась!»

Она посмотрела вниз и на секунду засомневалась: вдруг правда… ну нет, не могла. Тогда бы она почувствовала тепло. «Ты так расстроилась из-за этого, что теперь все видят, какая ты тряпка! Они знают!» Чей это был голос? «Кусок дерьма. Это должна была быть ты!»

Сюзан. Голос принадлежал ей… и Лиз сейчас не спала. Сюзан… о боже. Она вселилась в ее сознание. Смех Лиз усилился, почти перейдя в рыдания.

Мисс Гония прошла в конец класса. Вместо привычной улыбки на Лиз был направлен пустой мрачный взгляд. Протянув руку, учительница приподняла ее подбородок. В шею Лиз впилисьдлинные ярко-розовые ногти. Она резко отвернулась, в страхе подумав: «Эта женщина сейчас вскроет мне горло».

— Элизабет? — сказала мисс Гония.

— Кажется, я намочила штаны… — ответила Лиз и заплакала.

После этого инцидента было решено отправить Лиз в учительскую, к школьному психологу, который позвонит ее маме. Но миссис Мэрли не брала трубку, поэтому Бобби, забравший рюкзак Лиз, вызвался отвезти ее домой.

Они вместе вышли из учительской. Прозвенел звонок, и коридоры заполнились торопившимися домой учениками. Лиз слышала эхо от криков и шуток, на фоне которых до нее доносилось жужжание. Она помнила этот звук. Он приснился ей в ночь перед смертью Сюзан и сейчас, казалось, исходил от окружавших ее людей. Картина медленно прояснялась, и Лиз начала понимать, что происходит.

Бобби крепко взял ее за руку.

— Я люблю тебя, — прошептала Лиз. Потому что это была одна из немногих вещей, в которых она была уверена. Когда стучишь по дереву, оно издает характерный звук, если только не горит; предметы падают вниз, если ты не в космосе; кровавые сестры не приходят к тебе на кладбище, если они не Сюзан Мэрли; и самое главное — что бы ни случилось, Лиз любила Бобби Фулбрайта.

Когда они вышли через парадную дверь на улицу, где два часа назад парковалась ее мама, все, кто там находился, прекратили свои дела и замерли. Мистер Бруттон уронил портфель на мокрый асфальт, но не торопился поднимать его. Старшеклассники, спешившие к своим машинам, остановились, а те, кто уже отъезжал, ударили по тормозам. Автобусы не двигались, и ждавшие под навесом дети не бежали занимать места.

Лиз слышала, как Луис Андриас сказала Оуэну Риду и Стиву Маккормаку:

— Пошли ночью на фабрику. — Фраза прозвучала поверх обычного гула беседы. — В моем сне…

Затем слова будто поглотились. Все разом стихло.

Не было слышно ни звука, кроме шума дождя и жужжания. Машины замерли. Все лица были повернуты в одну сторону. Они смотрели, наблюдали. Знакомые злые черты. Лиз вспомнила зеркала в квартире Сюзан, ночь ее смерти, раздевалку, урок химии двадцать минут назад… только пустые лица. Они выглядели в точности как Сюзан. Все до единого.

Бобби сильнее сжал ее руку.

— Какого черта… — прошептал он.

Лиз потащила парня вперед, и они вместе побежали к его машине. Как только они отъехали, девушка выглянула в окно: все медленно задвигались, будто выходя из транса. Хлопнули дверцы автомобилей, школьники начали разъезжаться; подняли упавший на дорогу портфель и возобновились разговоры.

— В моем сне, — слышала Лиз голос Луис, — Сюзан Мэрли вернулась…

Лиз поняла, что случилось, и теперь изо всех сил боролась, чтобы не закричать.

ГЛАВА 23 Порога к Кити Дукакис проложена с благими намерениями

В среду около четырех часов Пол Мартин проснулся в своем кабинете с головной болью, по ощущениям похожей на внутреннее кровоизлияние. При каждом ударе сердца казалось, что в висках разрывался барабан. Что ж, господа, поприветствуем, белая горячка! Причем тот случай, когда уже не просто подозреваешь, а с уверенностью можешь сказать — это она. Да, верно: последний раз он пил ровно сорок восемь часов назад. Его внутренний счетчик никогда не ошибался.

В доме не оказалось ни капли спиртного, последний неприкосновенный запас шотландского виски был уничтожен два дня назад. Идти в магазин не особо хотелось — лучше хлебнуть растворителя, чем отвечать местным властям на вопросы о Сюзан.

За последние несколько дней в семье Мартинов произошли кое-какие изменения. В пятницу позвонил Бруттон — сообщить, что, если Пол хоть раз сунется на территорию школы, его тут же выведут в сопровождении полиции. В воскресенье Кэтти заявила, что уходит.

— Да, милая, конечно! Сразу после того, как устроишься на работу, — ответил ей Пол, потому как действительно полагал, что она шутит.

Как называется человек, который покидает тебя в самую сложную минуту жизни?!

Поднявшись с дивана, Пол пошел в кухню. На холодильнике была прикреплена записка:

Как Кэтти объяснила все это сыну, забрав его из единственного дома, который он знал? Что сказала ему? Ох, сейчас лучше не думать об этом, а добавить новым пунктом в стремительно растущий список.

Следующие два дня Пол «просыхал». Надо сказать, слово гораздо смешнее, чем сам процесс. И вот сейчас, дождливым вечером в Бедфорде, штат Мэн, в пустой кухне стоял он — почти разведенный алкоголик, отправивший на тот свет бывшую любовницу. Кто бы мог подумать? Точно не он. Случай явно требовал пива.

Пол открыл холодильник: ни голубого сыра, ни жирного супа из моллюсков. В контейнере для фруктов и овощей — пусто. Он полез по ящикам. Голова трещала. Пару часов назад он решил, что у него мигрень, но по сравнению с нынешней болью это была всего лишь туго натянутая шляпка. Пол начал вытряхивать все подряд: овсяные хлопья, бутылки из-под приправ, сухой куриный суп… ничего. В голову пришла спасительная мысль: херес. Да, вот он, за соусом «Хейнц». Обычно в это время он, так сказать, пропускал рюмочку — не для того чтобы напиться, а просто для стабилизации состояния. Но чтобы херес… хотя сейчас выбирать не приходилось.

Пол повертел в руках бутылку. «Преодолей себя, — шепнул голос над ухом. — Выпей, и тебе станет гораздо легче».

— Боже, — вслух сказал он. Слышать собственный голос было сейчас приятнее всего. — Боже мой…

Он взглянул на бутылку. Смешно. Да, смешно смотреть на засохшие капли вишневого цвета на белой этикетке старой пыльной бутылки. Смешно, потому что хватает ума осознать, какое ты ничтожество, но найти выход уже не по силам. Ужас как забавно.

Пол бросил бутылку на пол. Не разбилась. Он пнул ее, затем еще раз, но, несмотря на все его старания, стекло даже не треснуло.

На улице было мокро. Дождь. Плотный сырой воздух. Темнота. Вода, словно река, текла по земле. Пол непроизвольно дотронулся до места на руке, куда его укусила Сюзан: рана сильно чесалась, и он чувствовал ее сквозь повязку. После инцидента с несокрушимым хересом необходимо было срочно выбраться из дома. Сев за руль, Пол поехал вниз по холму. Улицы все больше наполнялись водой, машину заносило, и он еле справлялся с управлением. Остановившись в нескольких кварталах от дома, он пешком отправился в город.

Было около трех часов дня, но черные кучевые облака над головой покрывали все вокруг сплошным мраком. Каждую минуту на небе вспыхивала молния, затем гремел гром. И всякий раз дорога на несколько секунд освещалась ярко-желтым электрическим светом, от которого сухие волосы могли бы запросто встать дыбом.

Канзас, Небраска, Айова, Юта… это были различные номерные знаки, развешенные на стене в баре. Он предельно внимательно прочитал все тридцать семь, пока вытирал мокрую одежду коричневыми бумажными полотенцами, взятыми из мужского туалета.

По телевизору шли новости. Главная тема — наводнение в Бедфорде. Горожане давали интервью, отвечая на вопросы в своей излюбленной манере «человек из народа», медленно и скучно: «Все случается, что поделать. Переживем…» Крупным планом показывали подвалы пострадавших от бедствия домов. Камеры наводились на картонные коробки и мебель, покачивавшиеся на воде в затопленных помещениях.

В конце выпуска ведущий сообщил, что бумажная фабрика недавно закрылась, в связи с чем будущее города под вопросом. Далее следовал видеоролик: небольшой караван машин двигается по главному шоссе с прицепами, полными багажа. Похоже, многие покидали Бедфорд. Останутся ли жители, спрашивал диктор, или в скором времени этот город, население которого год за годом уменьшается, будет помечен на карте как заброшенная лесистая местность?

Пол пробормотал что-то про выродков и дебилов и снова уставился на стену. В баре сейчас оставались только он, Монти и еще несколько завсегдатаев. Герцог, названный так, потому что, выпив, становился слишком молчаливым. Кенсер Дэн, у которого на носу красовался странный нарост, будто он всю жизнь провел под палящим солнцем, но никогда не слыхал про рак. Он работал озеленителем в «Корпус Кристи Кантри Клаб». И последним в списке присутствующих был Шон, чьи низко посаженные джинсы вечно открывали вид на его волосатую задницу.

Они играли в карты. У каждого была с собой бутылка (на кой черт платить лишние деньги) и кружка пива, купленного уже здесь — просто чтобы остаться в баре. Страх Пола был излюбленным развлечением среди этих ослов.

— Ты чувствуешь ее запах? — спросил Монти. — У меня прям по всей коже, будто она внутри засела.

Пол наклонил голову. Выпить. Срочно! Сейчас не время для философских бесед с идиотом, у которого ай-кью шестьдесят.

— О чем ты?

— Да так, ерунда. Что тебе сделать?

Самый приятный вопрос. Пол выждал паузу, стараясь не показывать отчаяния — главный признак ненавистных обществу пьяниц со стажем.

— Кофе, — ответил Пол, сам не зная почему. Он хотел отменить заказ, но Монти так вытаращил на него глаза, что гордость не позволила ему изменить решение. Первым напитком будет кофе, а затем — тройной виски.

Выполнив заказ, Монти сел на табуретку рядом с Полом. Как всегда, на бармене были надеты дырявая белая футболка и фартук с изображением карты лондонского метрополитена. Под неровными обкусанными ногтями застряли засохшая кровь и грязь, будто он сам себе рыл могилу. И конечно, джин. Вне зависимости оттого, сколько выпивал Пол, он всегда чуял от Монти этот запах. В баре было настолько сыро, что не сегодня-завтра деревянная стойка грозилась размякнуть до состояния суфле.

— Зачем ты собираешь эти знаки? — спросил Пол.

Монти взглянул на них так, будто впервые видел.

— А, те? Они уже были здесь, когда я купил бар.

— И когда же это произошло?

— В восемьдесят восьмом.

— А… я думал, ты коллекционируешь.

Монти захохотал, и его живот согнулся так, что Брикстон и центральный Лондон соединились в одно целое.

— На кой хрен мне это нужно? Всякое дерьмо собирать.

Глотнув кофе, Пол поморщился. В желудке заиграл целый симфонический оркестр, но он остался непреклонен в своем решении: нельзя, чтобы люди подумали, будто после того, как его покинула жена и умерла Сюзан, он сразу пошел в бар и напился. Пол и сам не хотел так думать о себе. Нет, он честно дождется шести часов. Все алкоголики начинают праздник в пять, а он отличится. Двадцать три минуты после его прихода, и пять — с настоящего момента. Прямо как школьник, ведущий обратный счет до конца урока.

За три минуты до «звонка» Монти сделал ему сандвич, слепив два куска хлеба майонезом и соленым яйцом. Бар почти опустел: Кенсер Дэн, Герцог и Шон побрели каждый в свой барак, и Пол представил себе, как они прячутся в занюханных норах, пережидая безумный ливень. Так поступали жители Бедфорда в этом году, в прошлом, так они будут делать и в следующем году, и всегда.

— Я еще не настолько болен, — сказал Пол, отшвырнув сандвич.

Через минуту (до шести оставалось всего две) в бар вошел Дэнни. Последний раз они виделись в полицейском управлении в четверг, и сейчас у Пола появилось ощущение дежа-вю. Ярче всего вспомнилось, как он использовал туалетную бумагу Сюзан вместо салфеток, вытирая с ее губ томатный соус от пиццы. В следующую секунду картинка растворилась, как будто ничего не произошло: все живы, никто не умер, играем дальше… так, осталась одна минута. Секундная стрелка на часах Пола подозрительно подрагивала, словно думала, куда бы пойти — вперед или назад. Все, ну его на хрен, этот обратный отсчет! Невозможно смотреть на циферблат, когда время ползет так медленно.

Пол жестом предложил Дэнни сесть, но тот не сдвинулся с места. Кажется, что-то изменилось. Монти, как обычно, занял свой наблюдательный пост за стойкой.

— Кэтти была у меня дома, — сказал Дэнни.

— И что особенного?

— Она не должна была выходить в такой дождь. А как через мост пробралась — вообще непонятно. Сейчас она уже, наверное, в Саратога-Спрингс.

Пол заказал себе выпить. Кивнув, Монти налил и встал перед ним и Дэнни — очевидно, в ожидании, пока их напряженный диалог перерастет в побоище. Пол сделал маленький глоток, затем залпом осушил стакан и, отставив его, почувствовал родное, долгожданное тепло в груди. Несколько капель потекли по подбородку. Он смахнул их пальцем и отправил в рот, причмокнув губами.

Дэнни с отвращением посмотрел на него.

— И что я должен сделать? — спросил Пол, повернувшись к шерифу.

— Знаешь, что меня на самом деле выводит…

Он мог и не продолжать: Пол прекрасно понял по его взгляду.

— Нет, и мне плевать, — сказал он, не дав Дэнни договорить.

Монти налил ему новую порцию. По вкусу эта дешевка напоминала порошок «Тайд», хотя Пол заказывал натуральный «Джонни Уокер».

— Все так с тобой поступают, да? — спросил Дэнни.

— Как?

Дэнни многозначительно посмотрел на него.

— Ну… никто же не подходит, не спрашивает о твоем побеге с места преступления.

— Ой, ладно тебе.

Не сейчас, неделю назад, вероятно, он мог и нахамить Дэнни. А еще раньше такой ситуации и не возникло бы. Он занимался бы чем-нибудь поинтереснее, а не торчал в этом баре с кучей тупиц вокруг и с нервными спазмами в животе. Пол ощущал сильное беспокойство, когда ничего не пил или если доза превышала норму. Посмотрев вниз, он заметил, что ощупывает рану от укуса Сюзан. Должно быть, он уже давно ее теребил, сам того не осознавая. Через повязку проступила кровь.

— Она не уйдет. Не думаю, что это я виноват, но Кэтти точно останется, — сказал Пол.

— Она беспокоится о тебе.

Пол решил развить тему:

— Это она сказала?

— Да, и еще много чего.

Дэнни смотрел так, будто собирался продолжить, высказаться относительно всего, что ему наговорила Кэтти. «Отлично, Дэнни, давай. Подожди, пока я стану невменяем, и смело нападай. Хорошо. Я ведь знаю, что ты за человек».

— Ну так приди к ней в гости, устройте большую вечеринку под названием «Распять Пола Мартина»! Только Джеймса не надо сюда впутывать.

Дэнни хотел, чтобы эта часть прозвучала тихо, спокойно и угрожающе. Но вместо этого голос получился гнусавым и громким, как в мультике.

— Знаешь, что меня бесит больше всего, Пол?

— Что, Дэнни? Скажи уже наконец! — заорал он. Потеряв равновесие, Пол уцепился за стойку и подтянулся обратно.

Шериф вздохнул.

— А, ну иди туда же, Дэнни, — сказал Пол, но фраза прозвучала невнятно, как на языке туземцев: «АНУИИТУДАЖЖЕ».

Дэнни еще немного постоял. Видимо, позлорадствовать захотелось, подумал Пол и, сделав усилие, чтобы встать, замахнулся правой рукой в подбородок бывшему приятелю. Удар сопливого мальчишки — все, на что он был сейчас способен.

Дэнни отшатнулся назад, пытаясь найти точку опоры, но его колени подогнулись, и он рухнул на пол. Выйдя из-за стойки бара, Монти подошел и наклонился над ним.

— Убирайся отсюда, — прорычал он Полу, пока Дэнни приходил в себя, выдавливая из поврежденного горла ряд нечленораздельных слов.

Пол вышел, не успев даже высушить до конца одежду. Он постоял еще немного на улице в ожидании Дэнни. Видимо, чтобы завершить начатое. Но тот не появлялся. Наверное, прячется, заливает Монти, что лишь по старой дружбе не надел на Пола наручники.

Он чувствовал, как при каждом движении одежда трется о его тело, оставляя мокрые следы. Вдобавок ко всему — эта неуемная дрожь, попытка снять которую ограничилась лишь парой стаканчиков вместо положенных полутора литров. Черт! Люди ведь не умирают от похмелья, верно?

Пол решил прогуляться. Он шел куда глаза глядят, мимо домов, трейлер-парка… пока не оказался рядом с ее домом. Войдя через центральный вход, он вновь увидел место, где она лежала шесть дней назад. Эта часть лестницы была огорожена желтой полицейской лентой. На полу — никакой разметки, только пятно у нижней ступени, чуть темнее самого дерева.

Надо что-нибудь оставить для нее. Порывшись в карманах, Пол достал кошелек и пересмотрел его содержимое: восемь долларов, кредитка «Американ-экспресс», библиотечная карточка, водительские права, полученные семь лет назад (весил он тогда чуть больше, и лицо было попроще), и карта «Банка народного наследия».

Закончив инвентаризацию, Пол снял с руки пропитанную йодом и кровью повязку и бросил ее на пол, надеясь, что Сюзан, наблюдая за ним сверху — или снизу? — воспримет этот жест именно так, как ему хотелось.

В коридор просунулась мясистая голова Розова. Дверь его квартиры была слегка приоткрыта, но этого было вполне достаточно, чтобы ощутить запах «конуры мужика». Запах секретов. Люди, живущие в таких местах, каждую ночь считают деньги и никогда не говорят по телефону о личном, боясь, что их подслушают; еда в холодильниках хранится, пока не протухнет; они не выносят мусор; их дети заболевают, потому что им вовремя не меняют подгузники. Такой вот запах. Ничего особенного — просто гниль.

— Хватит тут шляться, — сказал Розов. Он был такой толстый, что едва пролезал в дверь, а его борода напоминала обрывки хлопка.

— Хорошо, не буду, — ответил Пол.

Розов улыбнулся. Распахнув дверь, он подошел ближе, и тут Пол увидел, что уродливые белые лохмотья шевелятся. Мелкая крупинка выпала из бороды прямо на воротник черной майки Розова. Вши. Пол побледнел, к горлу подступила желчь.

— А то не хочется в полицию звонить, — продолжил толстяк.

И тут его поразила догадка. Возможно, он и раньше знал, но не хотел верить. Она никогда не запирала дверь. Не платила за квартиру… этот человек — Сюзан.

— Потому что никому не надо, — сказал Розов, — чтобы полиция знала, что ты ошивался здесь в четверг вечером. В этой помойке.

Он подмигнул Полу.

Сюзан.

Развернувшись, Пол сделал несколько шагов, затем побежал. Розов что-то кричал ему вслед, но он, слава богу, не слышал.

Было около восьми часов. Обычно в это время он ужинал с женой и сыном, активно изображая примерного семьянина, пьющего впервые задень. Сейчас обстановка несколько отличалась: он шел, не чувствуя ног, желудок скручивался от бесконечных спазмов. «Дон Ликер» уже закрылся, и у Пола возник секундный соблазн взломать магазин, но его состояние было непригодно для подобных подвигов. Не успеет он убежать, как примчится Дэнни на патрульной тачке и арестует его. Да уж, перспективка не очень. Или другой вариант: постучаться в чей-нибудь дом — благо репутация такова, что ее уже ничем не замараешь. Он мог попросить вежливого соседа или родителей одного из бывших учеников: «Извините, что побеспокоил, и, пожалуйста, когда я уйду, вернитесь спокойно к своим делам, прошу вас, забудьте обо мне, но… вы не плеснете мне капельку? Чего угодно». О, еще можно вернуться к Монти и как-нибудь подлизаться к нему.

Но ни одну из этих задумок Пол не стал воплощать в жизнь. Он побрел по улице, не вспоминая ни про вшей в бороде, ни про сбежавших жен. Торжественно освободив голову, он шел, и в скором времени его настолько охватила агония, что думать о чем-либо еще не представлялось возможным.

В таком состоянии он и сел на скамейку рядом с Сюзан Мэрли.

Она выглядела ужасающе — даже страшнее его. Одетая в голубое платье с белым поясом Сюзан сидела, стараясь держать ровно побритую налысо голову. От горла вниз шла пунктирная линия швов от вскрытия. При виде всего этого кошмара сама собой напрашивалась плоская шутка: дьявол в голубом платье. Может быть, начались уже галлюцинации от белой горячки? Или все происходило на самом деле? Полу было безразлично.

Он сидел на краю канавы, легонько отбрасывая листья кончиками пальцев, чтобы вода текла свободнее. Пол сознавал, что ниже опускаться уже некуда. Он знал, как поступила бы Кэтти на его месте, только он обязательно уберег бы ее от этого. Отмахнув мрачные мысли, Пол повернулся и увидел тень. Сюзан. Она шла дергаясь, словно несла что-то тяжелое. Она передвигалась на внешней стороне стопы. Опустив голову, Пол с легкостью заверил себя, что это только сон, но затем увидел ее ноги — босые, окровавленные. Пухлые икры свисали, и из-под них торчали кости.

Пол не мог ничего сделать, кроме как пойти за ней. Сюзан помахала ему, и он, встав с места, последовал, держась в нескольких ярдах позади нее. Она ковыляла по направлению к югу. В кромешной тьме ему был виден только силуэт ее крохотного детского тела, и это помогло ему не думать о происходящем. В голове плыл туман: не только из-за боли от страшной потери, но и потому, что он не видел ее лица.

Сюзан привела его к реке и, пройдя по мосту, встала посередине — между Бедфордом и внешним миром. На небе сверкнула молния, и Пол зажмурился, но все же успел увидеть то, ради чего они пришли сюда.

Она указала на вспенившуюся бурлящую воду, на которой покачивалось ведро. Он взглядом следил за его быстрым передвижением по волнам под мост, по направлению к озеру в тридцати милях к югу. В один прекрасный день оно все же доберется, покрывшись ржавчиной, до какого-нибудь берега. И вот то, о чем он мечтал, — выход, свобода. Пол думал о ней с того самого дня, как переехал в Бедфорд. Скорее бы вырваться.

Вся жизнь пронеслась перед глазами: бабушка и ее сигареты, шахматы, знакомство с Кэтти. Искреннее признание в любви перед свадьбой. Резкий запах фабрики, доходивший до самого шоссе. Своей тенью «Клотт» накрывала Мэйн-стрит, как нечто из романа девятнадцатого века. Люди все еще так живут? А потом он подумал: конечно, именно так.

Сюзан Мэрли… Ее глаза всегда были безумными, даже в школе. Затем он вспомнил Джорджию — десять лет назад она впервые стригла его. А показывая фотографии сына, с гордостью говорила: «Он умница!»

Джорджия крутила Пола на вращающемся стуле и смеялась: «Всем нравится кататься, да?» Интересно, поэтому ли он в течение всего лета ходил стричься каждую неделю?

Больше всего Пол думал о детях. Что они скажут, если он погибнет в реке? Эндрю уже давно не был его сыном, и тут сложно строить предположения. А Джеймс… ну, он, возможно, переживет. Пол представил его взрослым: через много лет сын, сидя в баре, будет травить истории про несносного отца. Да, скажет он, вы, должно быть, знали его. Он был не из числа творческих людей, мелькающих на обложке «Джорнал репорт». Он не поддерживал мать в трудные времена, а был всего лишь пьяницей, каких навалом в каждом городе. Потом он совершил самоубийство…

Пол отвернулся от Сюзан, затем — от реки, и ушел, без страха и спешки. Он знал, это не конец, так же как был уверен, что не готов пока выполнить ее желание.

Она пошла за ним. Обстановка в городе стала совершенно иной, хотя, вероятно, изменилось лишь его восприятие. Может быть, причина в болезни.

От шагов Сюзан раздавалось эхо, слышное через шум дождя. От одной ноги разлетались брызги, от второй — звук медленного проглатывания.

Если бы Пол не был так болен, не мучался судорогой по всему телу и мог собраться с мыслями, то заметил бы, что люди выглядывали из окон своих домов; некоторые выбегали на крыльцо — без курток, в одних пижамах, халатах или в семейных трусах. Они смотрели на что-то позади него. Пол не понимал, что они видят Сюзан Мэрли.

Добравшись до парка и опустившись на скамью, он не удивился, когда она с громким хрустом в спине наклонилась, чтобы сесть рядом. Ригор Мортис, подумал он, даже не пытаясь заставить свой мозг соединить мысли с происходящим в данный момент. Это все равно что думать об отношениях Сюзан с Розовым — слишком страшно.

Не поворачивая к ней головы, Пол смотрел на качели, скрип которых был похож на звуки в ожившем заброшенном доме.

Когда подошло время, он почувствовал, что готов, и посмотрел на ее лицо. Вместо кожи — кровавое месиво, ранние морщины и похоронный грим, размазанный красными и коричневыми пятнами по всему лицу. Только тогда Пол поверил.

— О боже…

В короткий миг просветления, озаривший его мысли и тело, Пол задался вопросом: куда же она уходила и что по возвращении принесла с собой?

Он не успел бежать. Сюзан приложила ладонь к его затылку и надавила. Сначала Пол почувствовал только ее пальцы — это было самое холодное прикосновение, что ему приходилось испытывать в своей жизни. Затем пришла боль, и поток эмоций ворвался в сознание. Он слышал, как Эйприл Уиллоу молится за свою собаку; представил Лиз Мэрли, которая перелезла через забор кладбища и оказалась в другом мире. Пол увидел, как Сюзан бродит по лесу. Бобби Фулбрайт пытается сжать кулак. Заглянул внутрь Луис Андриас — тьма и мрак. Она была так жестока, что все, к чему прикасалась, окрашивалось в черный цвет. Затем Пол услышал фантазии Джорджии О’Брайен о морском пехотинце, чересчур похожем на него самого. Увидел неуверенность Кэтти, похожую на висячий кабель, становившийся с годами все тоньше, и в конце концов ниточка порвалась. Он почувствовал, что сходит с ума.

— Прекрати! — закричал он. — Прошу тебя!

Сюзан сжала сильнее, и голоса исчезли. Посмотрев ей в глаза, он увидел свое отражение. В левом — человек, которому она была благодарна. В правом — предатель. Эти двое стояли рядом друг с другом. Один был больше. Разумеется, живущий в пьянице дьявол гораздо сильнее ангельской стороны души.

Пол ждал, уверенный в том, что сейчас умрет. Сюзан продолжала давить. Три кости внутреннего уха (он даже ощутил) треснули. Он очень устал, ему надоело притворяться, что в душе он гораздо лучше, чем тот неудачник, что безвылазно сидит с бутылкой. На самом деле и снаружи, и внутри он был ничтожеством. Трусом, который во имя алкоголя жертвовал расположением жены и окружающих. Пол умаялся бороться впустую, не получая взамен никакой милости.

Сюзан не ослабляла давления, и Пол понял, что она собирается раскрошить его череп.

ГЛАВА 24 Высокий прилив

Они втроем стояли у реки: Луис Андриас, Оуэн Рид и Стив Маккормак. Голоса словно скальпели врезались в их разум. Они молча слушали и смотрели на воду. Они знали, что будут делать.

Луис Андриас была плохой девочкой, ее внутренний мир давно превратился в лишенное жизни пространство, покрытое льдом. Она мило улыбалась, со вкусом подбирала одежду, но иногда забывала, что люди вокруг — живые существа, которые дышат тем же воздухом и хранят в сердцах множество личных мыслей и переживаний, неизвестных ей. Однажды она слишком крепко сжала маленького котенка — и он перестал шевелиться. Тогда Луис так же поступила со вторым, просто из интереса. Луис не жалела животных, но перед мамой, во имя спасения собственной шкуры, театрально оплакала их кончину.

Ее никогда не обижали, никто не смел ударить ее или запереть в чулане. Она родилась без совести — так же как иногда люди появляются на свет с лишними пальцами на ногах.

Оуэн и Стивен очень нравились Луис. Они хорошо вели себя по отношению к ней, что было немаловажно. Оуэн был вообще-то равнодушен к девочкам. Он не пожирал взглядом их зад, как это делали многие, и не возбуждался при ночном просмотре порно на канале Эйч-би-оу. Он никогда не влюблялся до потери пульса и не приглашал никого на свидания. Конечно, Оуэн флиртовал, делал комплименты, шутил, испытывал к девочкам притворную сексуальную страсть, но Луис знала его насквозь и могла с точностью сказать, что он был обозлен на них. Оуэн знал, что девчонки должны вроде как привлекать его, но выходило наоборот.

Однажды она привела Оуэна за руку в подвал фабрики и соблазнила его на сухой поцелуй в губы. Затем, расстегнув ему штаны, спустила их по ногам вниз — так, что он выглядел беспомощным и напуганным, как котенок. Она мило улыбнулась, понимая, что теперь Оуэн не сможет далеко убежать. Через секунду Луис полностью завладела им. Это было с ней не впервые, и она прекрасно знала, что нужно делать. Закрыв глаза и нахмурившись, Оуэн стал пробовать. Еще, еще, еще и… кончил. После этого он обнял Луис и заплакал. Очевидно, убеждая себя в том, что влюблен.

Потом Луис пару раз делила на фабрике спальный мешок со Стивом Маккормаком, и когда эта парочка издавала звуки сильнейшего сексуального возбуждения, Оуэн в тоске и печали бродил по подвалу. Но ссор между мальчиками никогда не вспыхивало: Луис очень грамотно «жонглировала» ими — так ей удавалось удерживать обоих при себе и не превращать три составные части в треугольник.

Луис натянула на голову капюшон. Оуэн стоял справа от нее, Стивен — слева. Вода неслась бурным течением вдоль берега, с неба падал дождь. Они слышали знакомое жужжание, прислушивались к нему, как к заученной наизусть песне, существовавшей в прошлом, настоящем и будущем. Наклонившись, Луис дотронулась до воды. Вечный поток бил ее по руке, и холод словно шипы впивался в пальцы.

Когда-то она рисовала в воображении картину своего будущего: медсестра в опрятном белом халатике, живущая в маленькой квартире, обставленной на собственные деньги. Обязательно — плетеный столик, потому что ей нравилась такая мебель, и мальчики поблизости, чтобы можно было видеть их каждый день.

После школы она будет работать официанткой в Корпусе Кристи. Исход был ясен так же, как и то, что мир перед ней не в долгу. Луис прекрасно понимала это, хотя все же иногда считала наоборот.

Луис любила Сюзан Мэрли, особенно ее мертвые голубые глаза. Несколько месяцев назад она послала Оуэна к ней в дом — заплатить жившему на первом этаже хозяину пятьдесят долларов, затем подняться к Сюзан. Посидеть с ней, чем-нибудь помочь, трахнуть… это была всего лишь проверка, и Луис не ожидала, что он выполнит все пункты. Когда Оуэн вышел на улицу, она сидела на газоне с сигаретой. Увидев, что он даже не застегнул ширинку на своих штанах цвета хаки, она громко засмеялась. «Да я будто с трупом общался!» — сказал ей Оуэн.

После этого в их жизни произошли серьезные перемены. К худшему. Луис, однако, была довольна, переспав позже еще несколько раз и с Оуэном, и со Стивом. Но иногда, смотря друг другу в лицо, они видели Сюзан. Она вселилась в их сны, заразила, пропитав кожу своим запахом. Теперь, приходя на фабрику с пивом и разжигая костер, они слышали голоса давно умерших людей и с любопытством прикладывали ухо к сырому полу… пока кошмар не стал преследовать их самих.

Они обговорили план прошлым вечером и еще раз сегодня во дворе школы. Встретиться было решено у реки, где каждый мог воспользоваться последним шансом уйти, сказать «нет». Но никто не дал обратного хода.

Поток воды несся с бешеной скоростью. Им никогда не выбраться из Бедфорда. Течение слишком быстрое, мост перекрыт, идти некуда. И тогда они втроем приняли решение. Все было ясно, им даже не надо было обсуждать его вслух.

Сегодня ночью они пойдут на фабрику и подчинятся голосам. Сделают то, чего ждали несколько месяцев. Фабрика, пожираемая пламенем, станет воплощением их снов.

ГЛАВА 25 Виноградный сок и детские игрушки

— Он такой придурок. Можно подумать, он понимал разницу между кредитом и накоплениями, вложенными когда-то там, в сороковых годах…

— Бобби…

Они сидели под бильярдным столом в подвале его дома.

— Зови меня Пеппе.

Разговор шел о поездке в Портленд, о выпускном бале, о том, является ли свадьба глупой общественной условностью, великим спасением или разновидностью эгоизма.

Еще обсуждали, у какой из стран третьего мира имеется ядерное оружие и можно ли как-то оправдать превентивную войну. Речь толкал только Бобби, заполняя словами пространство, пока Лиз не почувствовала, что угроза разрыдаться миновала.

Он уже собирался разразиться любимой тирадой о заблуждениях Фрэнка Капры относительно «Американской мечты», невоплощенной в городе под названием Падший Бедфорд, но Лиз подумала, что уже готова рассказать ему о своих собственных мыслях и снах, бросавших ее в дрожь.

— Пеппе!

— Уи?

— Как ты думаешь, что произошло сегодня на школьной парковке?

Бобби тяжело выдохнул. Оказывается, он лишь притворялся сибирским валенком в ожидании, пока она придет в себя и затронет эту тему. Лиз нежно дотронулась до его руки, выражая безмолвную признательность за понимание.

— Не знаю, но таращились они страшно.

— Так что же это?

Бобби вздрогнул.

— Понятия не имею, что творится с людьми в Бедфорде. Иногда мне хочется, чтобы моя семья поскорее смоталась отсюда. Но не хочу оставлять тебя.

Сглотнув, Лиз опустила глаза на ковер, на котором не увидишь ни ведер, ловивших капли с потолка, ни свернувшихся в клубок коричневых червей. Мягкое белое покрытие было усеяно пятнами от виноградного сока, и повсюду валялись детские игрушки, так и просившиеся в руки для новых забав.

— Им что-то известно. Поэтому они так смотрели.

Бобби кивнул. На нем лица не было, вот-вот заплачет.

Иногда они любили подраматизировать, и Лиз изображала из себя этакую чувственную особу, но в реальной жизни все было иначе. Бобби тонко ощущал, где и что должно находиться в идеальном обществе, и нарушение гармонии всегда причиняло ему кучу расстройств. Лиз таких высоких надежд не питала, поэтому ей было все равно.

— Тебе хоть кто-нибудь выразил сегодня соболезнования? Они спокойно смотрели, как ты, облившись этим дерьмом, плакала, но никто и слова не сказал! И все из-за нее. О Сюзан говорят так, словно она и человеком-то не была! И моя семья туда же.

— Но тебе не наплевать. Ты — единственный, кто заботится обо мне.

Бобби кокетливо склонил голову, будто показывая, что не напрашивался на комплимент. Лиз чмокнула его в щеку.

В наступившей тишине, закрыв глаза, она услышала, как наверху по гладкому деревянному полу бегают в носочках его братья и сестры, а мама хлопочет, выставляя на стол снеки — вкусное свежее печенье из хорошего магазина. К нему — молоко или, для убежденной вегетарианки Маргарет, сок. До знакомства с Бобби Лиз даже не подозревала, что существуют матери, которые, встречая детей из школы, интересуются, как те провели день!

— Ненавижу Бедфорд, — сказала она после долгой паузы.

— Я тоже, — кивнув, ответил Бобби. — Помнишь, как я тусовался с теми ребятами? Оуэн там, Стивен, Луис… Мы ходили на фабрику пить пиво, поджигали баки, и в ядовитых испарениях казалось, будто все ждут, даже надеются, чтобы наконец произошло нечто плохое. Они, в особенности Луис, хотели заболеть. Никто ни разу не предлагал выбраться из этой преисподней, заняться чем-нибудь интересным. Я уже не говорю о поездке в Портленд или о музее. Не то чтобы у меня патология к искусству, но ты понимаешь, о чем я. Жизнь будто текла в замедленном ритме, и чаше всего мне хотелось оказаться дома, хотя туда тоже не всегда тянет. Они смеялись надо мной, ты знала об этом? Да, смеялись. — Бобби покраснел, потому что впервые в жизни открыто признался. — Потешались над моими постоянными разговорами о книжках, над тем, что я регулярно выполняю домашнюю работу. Словно у них была такая политика: лучший способ поступления в хороший колледж — не делать уроки. Да они даже в этот затрапезный УМО не смогут попасть, — сказал он, забыв, что говорит о голубой мечте Лиз. — А самое паршивое, что все, у кого сообразительные родители, уже давно смотались отсюда. Тем, кто остался, явно плевать.

— Мне не плевать, Бобби!

Эти слова, кажется, немного утешили его, и Лиз поспешила добавить:

— Ты обязательно выберешься и успеешь перевидать кучу новых мест!

— Да, я знаю, скорее бы.

Лиз только вздохнула в ответ.

— Люди ужасно относятся к тебе. И все из-за дурацкой выдумки, — негодовал Бобби. — Как будто услышали однажды «Сюзан-монстр» и теперь только этому и верят.

Пожав плечами, она тихо сказала:

— Слушай, Бобби… мне нужно сказать тебе кое-что очень важное. Только я не знаю как.

— Да брось, Лиз, это же я. Говори как есть.

Она молча взглянула сначала на свои бледные руки, измученные постоянным дождем, затем на толстый мягкий ковер, на потертые кеды… Судорожно сглотнув, Лиз сказала:

— Я… понимаешь, я бы знала, если бы Сюзан действительно умерла. Я бы это по-настоящему чувствовала.

Бобби резко отодвинулся и посмотрел в ее глаза.

— Лиз, она мертва. Ты похоронила ее.

— Да… мертва.

Он взял ее за плечи, сжав их маленькими ручками.

— И ты не виновата.

Лиз едва сдерживалась. Откуда ему знать, чья это вина? Кто вообще может быть в чем-то уверен!

— Она снилась тебе после своей смерти?

— Нет, — сказал Бобби, отведя глаза, и Лиз сразу поняла, что он лжет. Но зачем?

— А помнишь, мы как-то говорили о моем страхе — будто Сюзан может причинить мне боль во сне?

Дернувшись, Бобби отклонился еще дальше. Вероятно, он и сам этого не заметил, но Лиз увидела.

— Угу.

Она притронулась к шее, где раньше были красные следы.

— Мне кажется, я была права. Хотя все произошло не совсем так, как я предполагала.

Бобби уставился на нее, и Лиз срочно нужно было рассмеяться и сказать что-нибудь вроде: «Ой, ну зачем ты меня вообще слушаешь?! Я тут такой бред несу, в пору вешаться. Точно я — вторая Люсиль Болл!»[9]

Но Лиз не изменила выражения лица.

— В каком-то смысле она ведь и вправду была ведьмой с рождения. Ее взгляду открывалось то, чего не могли видеть другие люди, поэтому она и сошла с ума. Смотря на вещи, Сюзан каким-то образом оживляла их. Если бы она родилась в другом месте и люди лучше бы к ней относились, то с Сюзан было бы все в порядке! И дело не только в моем отце и его поступках, здесь все играет свою роль — то, как Сюзан родилась, сам Бедфорд, фабрика и мысли, которые она не могла контролировать.

Бобби покачал головой.

— О каких вещах ты говоришь? Я ничего не понимаю.

— Только представь: ты внутри какого-нибудь старого проклятого дома, и там холоднее, чем должно быть. Простое физическое свойство, верно? Атомы очень медленно двигаются. Предположим, Сюзан увидела причину этого холода — возможно, отголосок какого-нибудь события, произошедшего много раньше. К примеру, там совершили убийство или жил злой человек, и тогда становится еще холоднее из-за присутствия Сюзан. Видения, скрытые от обычного человека, наносят огромный вред, портят ее. А что, если Бедфорд — это один огромный проклятый дом, стены которого Сюзан оживила?..

— И ты во все это веришь? — спросил Бобби.

Лиз подняла глаза и принялась разглядывать днище бильярдного стола. Да, она ясно отдавала отчет своим словам и верила, ни на секунду не сомневаясь. Прожив двенадцать лет с Сюзан, она знала все наперед, но вопреки ожиданиям страх был не столь сильным. Скорее оцепенение.

— В своем сне, на кладбище, я слышала жужжание, ворох ужасных эмоций. Полагаю, это и преследовало Сюзан всю жизнь. Со временем шум становился все громче, потому что черное пятно росло, сила зла увеличивалась. Конечно, хорошее тоже случалось, но вскоре было забыто. Сюзан к нему не прислушивалась. Когда мы были в ее квартире, я видела в зеркалах страшные кривые лица… понимаешь? Но они все были мне знакомы. Я думала, что сошла с ума.

— Э-э-э… — промычал Бобби.

Лиз пыталась не смотреть на него, боясь, что не сможет сдержаться и заплачет.

— Сегодня в школе я снова слышала эти звуки, голоса… и видела некоторые лица из зеркал. В основном тех, кто смотрел на нас на парковке: Луис Андриас, мистер Бруттон, Стив Маккормак… Они были теми же самыми, но… другими. Злее.

— Я не успеваю за твоей мыслью, — сказал Бобби, но Лиз чувствовала, что он все понимает. Догадывается, но не хочет верить. И она не осуждала его, потому что сама не могла принять такое положение вешей.

— Я хочу сказать, что с течением времени все, чем полнится Бедфорд, стало частью Сюзан. Она снится нам, потому что кошмары зарыты в ней самой. Лица, которые я видела в зеркалах, — это ОНА сама. Голоса в моем сне, жужжание — темная сторона города содержалась внутри нее. А причина, по которой Сюзан ранила, — рост силы зла. Оно получило физическое воплощение, как тот лесной монстр, который преследовал меня. А теперь Сюзан умерла, и внутри нее ничего не осталось.

— Уф… — Бобби перевел дух. — И где же они теперь?

— Ты заметил, сколько людей покинуло город за неделю?

— Лиз, это уже перебор.

— Я думаю, многие догадались, что их ждет, поэтому и уехали. — Теперь Лиз уже явно чувствовала неминуемый накат. Напряжение внутри переступало все границы, сейчас она свернется калачиком и выпустит на свободу истерическую сторону Лиз Мэрли. — Сюзан — моя сестра. Кому, как не мне, знать, что с ней происходит, почему она такая? Когда она разговаривала сама с собой — да, это было сумасшествием, но все же имело смысл! Сюзан говорила с привидениями в комнате, видела давние события или, наоборот, те, что должны были произойти. Если отец сделал что-то не так, она первая знала об этом; ей было известно все про людей, живших в доме до нас, хоть мы никогда не встречались. Если она злилась на меня, я видела ее во сне — и только в кошмарном! Меня либо кусала собака, либо Сюзан сталкивала с дерева. По утрам я твердила себе, что это лишь сон, но зачем себя обманывать? Она мстила мне таким образом. Я бы с радостью забыла, сделала вид, что ничего не произошло, но я должна тебе рассказать! Что мне еще остается? Бобби, я выросла с ней и знаю, это ОНА сделала! И все знают, иначе не смотрели бы так на меня в раздевалке и на парковке! Ты уверен, что Сюзан тебе не снилась? Может, кошмар был таким страшным, что ты предпочел его забыть?

Ее голос стал надрывным. Бобби побагровел.

— Нет, Лиз. Она. Мне. Не. Снилась.

Она погрузила пальцы в толстое ковровое покрытие.

— Бобби, мне страшно. Мне кажется… я ее чувствую внутри себя…

Он не ответил. Лиз дернула его за шнурок, но Бобби сделал двойной узел, и она не смогла развязать.

— Ты считаешь, у меня с головой не в порядке, да?

— Нет, — сказал он. — Неправда. Точнее, не так, как тебе кажется.

— В смысле?

— Что сделал с ней твой отец?

— Не помню, — соврала Лиз.

Конечно, забыть она не могла, и все эти события воскресали в памяти в самые неожиданные моменты: во время ужина с мамой, поездки с Бобби или посреди урока химии, когда все нормальные люди думают о прекрасном.

— Попытайся. Ты должна хоть что-то вспомнить.

Смотря вниз, она нервно поднимала и опускала носки, затем натянула футболку на колени. Бобби мог бы и сам легко догадаться. Как и любой в Бедфорде. Это должна была быть ты. Почему нет?

— Я не могу.

— Что это за плохие вещи? Ты постоянно твердишь о чем-то ужасном, что всегда будет жить и касается Сюзан… что это?!

— Ну… просто плохие вещи.

Он глубоко вдохнул в манере «спокойно, Бобби».

— Я слышал, ее кто-то… Джорджия О’Брайен присматривала за вами и звонила как-то в полицию… собственно, это все, что я знаю.

Лиз сжала руки в кулаки.

— Мне ничего об этом не известно.

Опустив голову, Бобби пристально посмотрел на нее. Ложь — и обоим это было известно.

— Еще я слышал, как Сюзан платит за квартиру. Оуэн Рид рассказывал, что его брат ходил к ней, но она показалась ему странной, и он ушел. Видимо, научилась зарабатывать таким способом на жизнь. Если это вообще можно назвать жизнью.

Лиз плотно зажала уши руками. Она была на грани срыва. Во рту пересохло, в горле комок, живот скрутило.

— Заткнись, Бобби.

— Ты, кажется, проезжала на велике мимо ее дома. Я однажды проследил за тобой, когда мы только начали встречаться. У меня возникло чувство, что хоть ты и не говоришь о ней, но не можешь отпустить. Вероятно, поэтому тебе и хочется думать, что Сюзан жива.

— Заткнись!!!

Сверху послышались шаги. Мама Бобби, видимо, заслушавшись, уронила от неожиданности тарелку.

Прождав пару секунд, Бобби прошептал:

— Почему ты не можешь поговорить со мной?

— Я пытаюсь… — ответила Лиз, теперь уже контролируя свой голос.

Он схватил ее кулаки и начал с силой разжимать их. От дикого упорства на ладонях проступила кровь.

— О… — Она отчаянно вырывалась, но парень крепко держал ее руки.

— Боже! — закончил он фразу.

— Ерунда, Бобби, правда.

Он поднял их на уровень ее глаз — так, чтобы Лиз увидела на каждой ладони по четыре раны в форме полумесяца.

— Смотри, что ты сделала.

— Я тут ни при чем! Несчастный случай.

— Ошибаешься. Ты вечно что-то вытворяешь с собой!

— Мне не больно, раны неглубокие.

— Тебе никогда не приходило в голову, что ты могла сама оставить следы на шее?

Лиз была так ошарашена, что сначала даже не ответила.

— Поверить не могу, что ты…

— От чего больно?! — спросил Бобби, едва не взрываясь от ярости.

— А?

— От чего тебе больно, я хочу знать! Что ты не можешь забыть?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь!

— Ты сказала, отец что-то с ней делал! Ты боишься, что городу все известно. Когда Сюзан сбежала, тебе было тринадцать лет. В чем ты себя винишь?!

Лиз снова попыталась сжать кулаки, но Бобби крепко держал ее.

— Так, мне все это надоело, — сказал он.

— Что?

— Притворство! Я будто экзамен тебе сдаю и должен вечно догадываться, потому что ты, видите ли, не в состоянии ответить!

— Бобби, я тебе все рассказываю!

На его глаза навернулись слезы.

— Посмотри на свою руку! Поверить не могу, что ты сделала это.

— Это всего лишь кожа, Бобби. Новая вырастет.

— Ты ко мне враждебно относишься, но я тебе нужен, поэтому иногда ты все же делаешь милость и кидаешь мне кость.

— Ты можешь меня послушать?!

— Ты забиваешь себе голову всяким хламом, а потом бесишься из-за ерунды. Я не позвонил, хотя обещал, — все, катастрофа! А причина в твоих тревогах! Сюзан мертва, а ты, вместо того чтобы просто оплакать ее кончину, думаешь о ее призраке. Ты хоть сама слышишь себя со стороны? Ты похожа на тех бездомных, которые считают, что мобильник — это заговор иностранных шпионов!

— Ты меня не слушаешь, — сказала Лиз. — Ты слышишь только то, что тебе хочется.

— Что ж, поздравляю, это наша общая черта, дорогая. Если честно, меня уже тошнит от всего. Сейчас, конечно, не самый подходящий момент, но позволь спросить: когда мы в последний раз нормально проводили день, ездили куда-нибудь, веселились? Я не запрещаю тебе грустить. Но ты замкнулась в себе и не хочешь выбраться наружу!

— Но что, если я права, Бобби?

— Даже если так, я хочу быть рядом с тобой. И могу заменить кого угодно!

— Неправда.

— Откуда тебе знать? У тебя же нет никого, кроме меня.

Сердце Лиз екнуло, и ей пришлось несколько секунд поразмыслить, прежде чем догадаться, что он имел в виду.

— Хочешь прекратить отношения?

Бобби пожал плечами, и ответ стал абсолютно ясен. Может быть, он передумает, им как-то удастся все наладить, но сейчас — да. Уже второй раз за сегодняшний день Лиз разрыдалась. Он не успокаивал ее. Она плакала до изнеможения, а потом они долго сидели молча.

— Прости, — сказал он наконец вынужденно-извиняющимся тоном.

— А ты — меня.

Он придвинулся так близко, что они чувствовали тепло друг друга. Лиз закрыла глаза, не зная, как поступить дальше. Затем она поцеловала его, и немного погодя Бобби ответил взаимностью. Они тихо занялись любовью.

По завершении он не дурачился с французским акцентом, не чмокал ее в лобик, а натянул штаны и быстро сказал:

— Мама может спуститься.

Лиз осознала, что в течение всего акта он ни разу не посмотрел ей в глаза.

Она торопливо надела футболку и джинсы с завышенной талией.

— Ты злишься?

— Нет, просто скоро ужин, понимаешь?

— Не совсем.

— Я говорю, время подошло. И твоя мама, наверное, ждет.

Лиз поняла, к чему все идет. Она чувствовала себя в машине, скользящей по льду, в считанных секундах от неминуемой гибели — когда все так спокойно.

— Хочешь, чтобы я ушла?

— Ну, мне уроки надо делать…

— О-о…

— Понимаешь, это не значит, что я не хочу видеть тебя каждый день, просто иногда я устаю.

— От меня?

— Нет… мне нужен тайм-аут. Давай передохнем недолго, а когда станет легче, снова увидимся.

— То есть ты хочешь расстаться? Мы только что занимались сексом, и ты хочешь расстаться?!

— Просто… неприятности с твоей сестрой, да еще колледж на носу, и наши отношения… я перестал что-либо понимать. По-моему, ты ждешь моего активного участия, но я не могу.

— Что ты несешь? Мне ничего от тебя не нужно.

— Не знаю. Просто не могу…

Было совершенно ясно, что он принял твердое решение. То ли во время разговора, то ли, еще хуже, пока они занимались любовью. Но факт оставался фактом. Все кончено.

А чего она, собственно, ждала? Послушный сын, вундеркинд… Да, она тысячу раз напоминала себе, что это не навсегда, что она недостойна его, и однажды Бобби прозреет и встретит кого-нибудь получше… но Лиз полностью доверилась ему. Она думала, что мальчик, которого она любила, никогда не бросит ее, и где-то в глубине души надеялась прожить с ним всю жизнь.

— Бобби, ты серьезно?

— Сейчас — да. — Он кивнул.

Ее уже ничего не пугало: ни Сюзан, ни монстр в лесу, ни люди в городе… все потеряло смысл, и больше всего Лиз хотела умереть.

ГЛАВА 26 Атомный взрыв — тоже твоя вина

В среду в шесть часов Бобби остановил машину перед домом Лиз. Ехать было всего две мили, но из-за дождя дорога заняла двадцать мучительных минут. Бурный поток в долине, где жила Лиз, не позволил даже приблизиться к дому, и парковаться пришлось прямо посреди улицы. Тихой, вымершей.

Потоки воды неслись по дорогам и тротуарам, расколотым на куски. Падали деревья. Жужжание в воздухе не прекращалось, становясь все громче. Чувствуя Сюзан повсюду — в самом городе, в каждой капле дождя, внутри собственного тела, — она, казалось, медленно шла ко дну.

Лиз разглядела мамину машину на подъездной аллее, но в окнах было темно.

— Спит, наверное, поэтому и трубку не брала, — предположил Бобби. — Я подожду. Включи в спальне свет, если Мэри дома.

Она долго смотрела на него — без слез, ничего не прося. Затем повернулась и встретила его взгляд. Бобби молчал, но Лиз ощутила заметное облегчение.

Войдя в дом через заднюю дверь и включив верхний свет в кухне, она ужаснулась при виде разгрома. Горы выпечки — бисквиты и шоколадное печенье — были разложены на заляпанных жиром бумажных полотенцах или упакованы в целлофан и сложены в кучу на столе. При этом ни одно изделие не выглядело съедобным. Лиз испачкала руку в пастообразном имбирном печенье и поспешила отправить его в мусорный бак. Пол хрустел под ногами, и, наклонившись, она увидела, что ходит по толстому слою сахара.

Но настоящий ужас одолел ее при виде шоколадного торта — любимого лакомства Сюзан. Лиз издала протяжный стон. Яд, подумала она. Шоколадная смерть. Торт отравлен! Мама надеялась, что Сюзан вернется и съест его.

— Мам, ты дома?

Перескакивая через две ступени, Лиз понеслась наверх, в спальню Мэри. Кровать была разобрана, на полу валялись испачканные джинсы. Лиз взяла их, и на руках остались следы муки.

Она вернулась в кухню, включила автоответчик. Два сообщения от школьного методиста о том, что у Лиз произошел «инцидент», и просьба перезвонить. Еще несколько от Александры Фулбрайт, матери Бобби: «Алло, Мэри? Ваша дочь у меня в подвале. Я подумала, вам будет интересно узнать об этом».

Лиз набрала номер справочной и попросила соединить ее с магазином «Шоус», но, взглянув на дверь в подвал, бросила трубку. Сквозь щели пробивался желтый свет. Лиз распахнула дверь и окликнула мать по имени. Стукнул котел. Вздрогнув от неожиданности, она начала спускаться по лестнице.

Ледяная вода, покрывавшая пол трехдюймовым слоем, заливалась в кеды. Пальцы сводило судорогой.

— Мам?.. — позвала Лиз, надеясь не услышать ответа. Пожалуйста, пусть там никого не окажется! Но бессмысленно отрицать то, что чувствуешь.

Вода хлестала по ногам, слабо подталкивая Лиз к старой спальне Сюзан. Кто-то (мама?) заправил постель: теплое стеганое одеяло было покрыто сверху белой простыней. Сбоку промелькнуло что-то маленькое, словно ребенок. Оно скользнуло по комнате так быстро, что сознание Лиз не успело запечатлеть этот момент.

Она обмерла, заметив движение на кровати. Кто-то или что-то раскачивалось взад-вперед. — Тень от фар, светящих в окно? Тонкая рубашка, надетая на… В эту секунду она подняла глаза на Лиз. Волосы прилипли к щекам. Белое лицо. Не бледное. Белое. Даже губы и ресницы будто заиндевели. Лиз застыла на месте, в ужасе смотря на движущуюся, чужую (единственное, что было ей знакомо, — это голубые глаза), потерявшую рассудок… Мэри.

На пол сыпались, поблескивая, белые крупицы. Лиз ближе присмотрелась к побледневшему, искривленному лицу матери, покрытому мукой.

— Сюзан… — пролепетала Мэри, — идем, я дам тебе шоколадный пирог…

— Я — Лиз!

Из-за муки морщины углубились. Мэри была похожа на древнюю старуху. Белый кусок, похожий на мокрый снег, упал на ее колено. Она стала безмолвно рассматривать его, будто не соображая, что это и почему липнет к пальцам.

— Другая дочь, мама… я другая… — судорожно прошептала Лиз.

Мэри вытянула шею.

— Там Бобби, — сказала Лиз. — Он войдет сюда.

— Она здесь?

— Нет, мам, он на улице.

— Сюзан на улице?

— Она же умерла! Верно?..

— А, Лиз, это ты, — с пьяной улыбкой произнесла Мэри. — Я и не знала…

— Да, это я.

Мэри посмотрела на дочь, постепенно возвращаясь к реальности. Сперва чуть прояснился взгляд: она внимательно разглядела волосы и мягкие щеки Лиз. Затем ее испуганный взгляд метнулся к двери чулана. На крючке висел кусок ленты и детский плащик.

— О нет…

— Ма-ам?

Обезумевшими глазами Мэри осмотрела каждый угол, что-то выискивая. Но ведь сейчас, кроме них двоих, здесь никого не было, верно? Она закрыла глаза, глубоко вдохнула несколько раз и на мгновение забылась. Очнувшись, Мэри полностью пришла в себя.

— О…

Нервно рассмеявшись и взглянув на мокрую одежду, Мэри омертвевшими пальцами начала стряхивать с себя муку, пока не удалось более-менее очи стать джинсы и красное вспухшее лицо.

— Ты давно здесь? — спросила она. — А я тут прибиралась и уснула. — Мэри виновато улыбнулась. — Это из-за вина.

— Ты уверена?

Мать пожала плечами.

— Ты не поможешь мне закончить здесь?

— Тут был кто-нибудь? — настороженно спросила Лиз.

— Ты, кто же еще?! Мы ждали тебя.

— Мы?

Теплая капля потекла вниз по ноге, но Лиз даже не почувствовала.

— Ах, я так сказала? — прочирикала Мэри.

Лиз вдохнула. Уплотнившийся мокрый воздух кольцом смыкался вокруг нее. Казалось, она захлебнется, если проглотит хоть одну его молекулу.

— Мам, мне страшно…

— Почему, милая? — Мэри была крайне удивлена.

— Здесь настоящий погром.

— Знаю, поэтому и навожу порядок.

Подойдя к тумбочке, Мэри принялась укладывать в нее вещи Сюзан: старые платья, среди которых Лиз узнала и те, что сама когда-то носила; футболки, так и не добравшиеся до благотворительной организации; детские вещички и, наконец, белый свитер, который Мэри поднесла ненадолго к лицу, прежде чем положить в нижний ящик.

На матери была надета широкая кофта, и только сейчас увиденное на близком расстоянии повергло Лиз в такой ужас, что она зажала рот рукой и прикусила все пальцы. Несмотря на толстый хлопок, она разглядела ореолы маминых сосков, очерченные следами, похожими на маленькие мокрые зубки, на укус, оставшийся… от какого-то сна?.. Тот, кто причинил Мэри боль, прятался сейчас здесь, в подвале. Лиз вскрикнула, пытаясь выбросить из головы догадку слишком страшную, чтобы позволить ей задержаться.

— Мамочка, я люблю тебя, — надрывно сказала она. Слова сами собой вылетели. Лиз не успела даже понять, насколько они правдивы.

— Что, прости? — переспросила Мэри, отвлеченно разглядывая места протечки на потолке, затем — мокрый пол, оставшиеся неубранные вещи, дверь подвала.

— Ничего. Забудь.

Мэри обняла себя за талию, потом, разведя руки, посмотрела еще раз на пол и встала перед Лиз на колени.

— Ты лучше иди.

— Мам, — сдавленно сказала Лиз, проглатывая слезы. — Он никогда не любил меня.

— Ну, что за ерунда. Как тебя-то не полюбить? О ком ты?

— Бобби. И это моя вина.

— Нет, малыш, неправда! Ты ничего плохого не сделала.

— Лучше бы это я умерла.

Мэри мягко приподняла подбородок Лиз.

— Может, тебе остаться сегодня у Бобби? А то я сама не своя. Боюсь, тебе это не пойдет на пользу.

— Уйти?

— Пока дождь не прекратится.

— А как же ты? Я не могу тебя оставить!

Мэри покачала головой.

— Нет, так будет лучше.

— Мама, но это же неправильно!

— Хорошо, — вздохнув, сказала Мэри, — если не ладишь с Бобби, можешь побыть в церковном приюте.

— Нет, ты не понимаешь. Это же притворство, мама! Мы обе делаем вид, что не чувствуем ее. Ты спишь в комнате, где раньше спал папа, я — где Сюзан. А теперь нас только двое, но они будто еще здесь, хотя мы притворяемся, что нет. Мы играем в «двоих», но нас было четверо! Четыре человека, мама!

— Так, с меня довольно. — Мэри захлопнула нижний ящик. Теперь все вещи были убраны также, как перед уходом Сюзан из дома.

— Кажется, мне дурно. Попрошу Бобби позвонить отцу, чтобы он приехал.

— Нет, Лиз, тебе нормально. И вообще все в порядке! Я выпила много вина, устроила хаос наверху и сейчас пойду все убирать. Никому не звони.

Опустив глаза, Лиз увидела кусок голубой ленты, болтавшийся в воде. Оттуда исходил спертый запах чего-то испортившегося, мертвого. Лиз показалось, что палевой груди Мэри проступила кровь. Господи, подумала она, хоть бы галлюцинация.

— Я должна сказать Бобби.

— Ничего не надо делать.

— Но ты убрала ее одежду!

— И что с того?

— Ма-ам, — умоляюще протянула Лиз.

— Я устала от нашего разговора.

— Но…

— Это не для посторонних глаз, Элизабет. Я не позволю тебе водить в наш дом чужих людей.

Лиз моргнула, и комната будто изменилась. Вода под ногами стала теплее, спокойнее. Это же родной дом, в конце концов. Обычный, построенный из дерева и цемента. Женщина перед ней — любимая мама. За окном — дождь, ежегодное событие. Кухня превратилась в кондитерскую, сестра умерла, и запах ее гниющего трупа Лиз ощущала прямо сейчас. Вот и все, ничего особенного. Лиз, не волнуйся, ведь ничего нельзя поделать.

— Я скажу, что ты дома, и пусть едет без меня.

— Ничего не говори ему! — приказала Мэри.

Поднявшись наверх, Лиз застала в кухне Бобби. Она надеялась, что сейчас он крепко обнимет ее, скажет, что любит и всегда защитит, но этого не произошло. Она обвела рукой завалы печенья и торт.

— Она пьяна. Судя по всему, дошло до навязчивых идей.

— Боже… — на выдохе произнес Бобби.

Лиз заметила, что он смотрит на торт, и это напомнило ей вечер в квартире Сюзан — как расширились его глаза при виде убогого жилища. Похоже, он начал постепенно привыкать.

— Я слышал ваш разговор внизу, — сказал он. — Я не нарочно. Зашел узнать, нужна ли помощь, и до меня долетели слова Мэри.

— Она не виновата. Просто неважно себя чувствует.

Бобби взял со стола полусырой торт и показал им на Лиз.

— Да, конечно, это твоя вина. Во всем. Атомная бомба — тоже ты?

Когда он захотел поставить пирог на место, тот прилип к его рукам. Несколько секунд Бобби отчаянно боролся с кулинарным шедевром, но он будто прирос к пальцам. Кухня, идиотские реплики Бобби — вся абсурдность ситуации окончательно вывела Лиз из себя.

— Нет, это Эйнштейн! Ты сам рассказывал мне, когда тебя волновало, где же русские продают ядерное оружие и кто позволит взорвать Бедфорд!

— Не смешно, — разозлился он.

«О, зато тебя слушать — одно удовольствие! — подумала Лиз. — Ты не понимаешь, что происходит? Неужели ты и вправду такой наивный?!»

Она подошла к нему, хрустя кедами по засахаренному полу, но Бобби отстранился.

— Мы должны позвонить папе.

— Нет.

— Почему?

— Уезжай. Обед ведь скоро? Не прощу себе, если ты его пропустишь.

Бобби стоял молча, и, снова ощущая в воздухе присутствие Сюзан, Лиз была уверена, что он тоже чувствует ее.

— Это очень плохо, — сказал он, задержав взгляд на торте.

— Ерунда, забудь. Ты же бросил меня, помнишь?

Он пристально посмотрел на Лиз, и она опустила глаза.

— И тебе, похоже, нравится.

— Что?..

— Ничего, просто этим ты не выделилась.

— Заткнись.

Бобби провел рукой по волосам, собираясь еще что-то сказать, но сдержался. Он снова посмотрел на торт.

— Ты и вправду считаешь, что неприятности — это твое сугубо личное дело. Тебе кажется, что эти проблемы только у тебя?

— По-моему, я именно этим тебе и нравлюсь, разве нет?

Парень ничего не ответил, и она подступила ближе, чтобы пустота и уныние дома стали менее ощутимы.

— Помнишь, ты сказал, что любишь меня?

Ожидаемых реплик «да, и до сих пор люблю» или «да, конечно, помню» не последовало. Бобби лишь кивнул, словно жалея о содеянном.

— A-а… — только и смогла вымол вить Лиз. С этого момента он для нее снова превратился в Бобби Фулбрайта — влиятельную пустышку, едва знакомого ей мальчика, ездившего на «эксплорере» и хваставшегося работой отца.

В один миг стерт, уничтожен весь прошедший год. Ничего не осталось.

— Тебе лучше уйти, — сказала Лиз.

— Ты уверена? — Один из бессмысленных вопросов, задаваемых людьми из приличия.

— Да.

Он хотел поцеловать ее, но потом кивнул и вышел. Лиз смотрела в окно, как от дома отъехал грузовичок, в котором сейчас наверняка было очень тепло.

ГЛАВА 27 Эвакуация

Подача электроэнергии в Бедфорде прекратилась около восьми часов. Дэнни Уиллоу сидел в управлении, отвечая на бесконечные телефонные звонки. Поступило две жалобы на Сюзан Мэрли. Первая — от Андрэа Йоргенсон:

— Я видела ее в парке! Мне кажется, вы должны знать, только не рассказывайте маме, что я звонила. Она запрещает мне говорить об этом.

Второй звонок был анонимным, но Дэнни легко узнал голос Монти Хенрича:

— Эта трупиха ненормальная шла за Полом Мартином в парк! — орал он в трубку, видимо, думая, что Дэнни оглох после того, как Пол задел его горло.

Но это далеко не все: видели бешеную собаку, трусившую вниз по Мэйн-стрит, квартира Сюзан была перевернута вверх дном, а кто-то застал Тэда Мэрли, возившегося в саду с затопленными грядками.

Дэнни, хоть и был полностью уверен, что все это лишь плоды массовой истерики и пьяного бунта, все же послал Роджера Тиллотсона на кладбище проверить могилу Сюзан. Многие мечтали всласть поиздеваться над странной девушкой, поэтому не исключено, что какие-нибудь местные психи разрисовали надгробный камень или, еще хуже, выкопали тело.

Вскоре Роджер доложил по рации, что граффити нет, но Сюзан пропала. В пустую яму залилась вода и, пройдя дальше, раскурочила несколько соседних гробов.

— Что скажете? — спросил Роджер. — Видать, в округе появился какой-то ненормальный.

— Не исключено, — ответил Дэнни, — но сейчас есть более серьезные проблемы. Все заняты перевернутой на шоссе автоцистерной, а из центрального офиса штата сюда не пробраться из-за потопа. Во всей округе — никого, кроме нас.

Из семидесяти девяти жителей Хельсион — Сома Тент и трейлер-парка двадцать восемь работали в свое время на «Клотт». Некоторые сами ушли, остальным только на этой неделе сообщили по телефону об увольнении.

Как и в любом стаде, здесь были свои «паршивые овцы». Те, кто не убирал за собакой или хлестал водку средь бела дня. Имелись и мечтатели вроде Кейт Сандерс. Каждое воскресенье она наряжалась, садилась на веранде и, как Персефона, ждала героя-незнакомца, прекрасного или не очень, который забрал бы ее. Были здесь и дружные семьи, вместе преломлявшие хлеб на скамеечках для пикника жарким летом, и дети, забавлявшиеся по ночам с фарами трейлеров.

Игра, в которой все они принимали участие, называлась «ожидание» — когда закроются пустые рестораны и негде будет работать. Кто знает, появится ли что-то новое, станут ли рассматривать их резюме. Они ждали, живя от рассвета до рассвета, не зная, придет ли новый день. Испытывали счастье и грусть. Правда, не всегда в одинаковой мере.

В среду в семь часов к ним пришел Дэнни Уиллоу, запыхавшись и с трудом выдавливая хриплую речь из поцарапанного горла. Он стучал в каждую дверь, снимая шляпу и принося извинения за беспокойство. Я не знаю, говорил шериф, сколько осталось до того, как земля разверзнется, дома начнут тонуть и всех поглотит оползень. В долине уже потоп, который разрушает кладбище.

Пока Дэнни обходил трейлеры, за ним наблюдал Томас Шульц. Он прожил в Бедфорде сорок шесть лет и, несмотря на самый «расцвет сил», в душе чувствовал себя дряхлым стариком. Словно долгие здешние зимы пустили корни внутри него и покрыли все толстым слоем льда. Выпивая вечером с друзьями «Рейнгольд», Томас размышлял над тем, как хорошо ему было бы где-нибудь в другом месте. Несмотря на привязанность к Бедфорду, к давно знакомым людям и двум верным сибирским хаски Джеку и Питу, он не был здесь по-настоящему счастлив, но считал, что жалеть уже слишком поздно. С другой стороны, Томас часто говорил себе, что судьба настроилась решительно против него.

Он никогда не мнил себя творческой личностью (как его сосед, сочинявший по ночам стихи), не знал, что такое настоящая любовь, и даже не интересовался этим вопросом. Зато после долгой работы на фабрике он имел возможность ездить на рыбалку по выходным, а осенью — охотиться. Сейчас, когда «Клотт» закрылась, он не утруждал себя рассылкой резюме или переездом в другой город. Может быть, здесь или в больнице Корпуса Кристи еще осталась какая-нибудь работа. Он никуда не торопился. Жизнь в Бедфорде текла очень медленно, особенно когда не к чему было стремиться.

Томас смотрел, как Дэн ни стучал в каждую дверь, мысленно готовясь к встрече с каждым жителем: вспоминал его имя и снимал шляпу. Прямо как трепещущая невеста: «Вы ведь придете в церковь на нашу свадьбу? Ну пожалуйста!»

Гарантируя защиту от мародеров, Дэнни советовал взять все необходимое и временно перебраться в церковь Святой Богородицы, чтобы переждать бурю. Там намного безопаснее, обещал он, и есть собственный генератор, который обеспечит тепло и свет. Если бы это был кто-нибудь другой, а не всецело преданный работе Уиллоу, перед его носом захлопнули бы дверь.

Трейлер Томаса был последним. Дэнни совершил обход в одиночку, дав указание помощникам оставаться при входе в парк: в этом «королевстве» к незнакомцам относились очень настороженно.

Теребя в руках шляпу, Дэнни смущенно улыбнулся.

— Они колеблются, — сказал он. — Мне кажется, если ты пойдешь, это вселит в них больше уверенности.

Томас пожал плечами.

— Помоги мне, пожалуйста, с Кейт. Она пьяна, — продолжил Дэнни, и Томас понял, что сопротивляться бессмысленно: их в любом случае заставят покинуть трейлеры. Слишком сильная угроза нависла в этот раз — у полиции не было времени на уговоры. И все же он сомневался.

— Я прошу тебя, — сказал Дэнни.

— Да, я помогу.

Томас собрал вещи, и они вдвоем с шерифом отправились к Кейт.

— О, смотри-ка, — сказал Томас, показывая ей бутылку водки «Смирнофф», которую прихватил с собой, — это я тебе принес подарочек. Можешь взять ее с собой в церковь. Ты ведь разрешишь, Дэнни?

— Конечно, а как же! Я и сам не прочь угоститься.

Они повели Кейт в автобус. Остальные медленно потянулись следом. Заняв места, с пожитками на коленях, люди сидели смирно, не жалуясь на отсутствие электричества, не судача об оставленных дома безделушках и семейных фото.

Когда автобус подъехал к церкви, каждый снова вспомнил Сюзан, мысли вернулись к давно забытому прошлому, но никто не удивился. Они хорошо знали закон, который никогда не понять счастливчикам: в жизни случаются неудачи.

ГЛАВА 28 Невидимый город

Вечером в среду, к восьми часам, за очень редким исключением никто не показывался на улицах Бедфорда. Люди не выходили гулять, не пытались угнаться за катившимся по дороге мусорным баком. Жизнь остановилась: не открывали магазины на Мэйн-стрит, не перезванивались по телефону с друзьями; не стояли над душой удетей, твердя, что школа хоть и закрыта, домашнюю работу никто не отменял. Многие покинули город. Уехали отдыхать во Флориду или искать работу в других местах, рыбачили на побережье либо, в спешке набив машину вещами, бежали из Бедфорда куда глаза глядят. Люди уверяли, что едут набираться сил после долгой холодной зимы, но большинство признавали необъяснимый безудержный страх, подвигнувший на решительные действия.

После того как Сюзан разбила зеркала, Бедфорд начал ослабевать. Мрачная зима, окутавшая город, как незваный гость, грозила остаться навсегда. Земля напрягла мускулы, вскрывая бетон и асфальт. Деревья, свалившись на дома, порвали провода, и к восьми часам город погрузился во тьму. Вода лилась из реки, словно кровь из распоротой артерии. Дома печально стонали.

Страх, вынудивший одних людей уехать, держал оставшихся в заточении. Они ждали, пока закончится дождь и вернется свет. Не было смысла чинить подвалы, реставрировать дороги, кладбище и покореженный тротуар Мэйн-стрит. Они жили ожиданием того, что считали заслуженным.

Когда Сюзан Мэрли проходила по улицам и в комнатах оживали тени, никто не удивлялся.

ГЛАВА 29 Соглашение

Их трое. Они могли видеть глазами Сюзан Мэрли: ночной парк, место, в которое они направлялись, огонь и самих себя, похороненных под землей.

Луис позволила мальчикам быть лидерами, чувствовать ответственность. Оуэн слева, Стив — справа. Они шли по колено в воде по разломанным тротуарам, мимо уничтоженных дождем газонов… мимо призраков. Старая женщина, покрытая глубокими морщинами, все еще злившаяся на своих родителей за поступки, совершенные и выдуманные, колотила в дверь давно умершего отца. Бешеная собака с пеной изо рта, корявое дерево в застаревших пятнах крови, Уильям Прентис, пытавшийся спрятать окровавленные руки под белыми перчатками, но они тут же стали красными.

Увидев в парке женщину, дергавшуюся при ходьбе, они узнали Сюзан Мэрли. Луис должна была испугаться, но ей, наоборот, понравилось. Обернувшись, мальчики увидели, как она улыбается, и тоже приняли бесстрашный вид.

Они слышали сотни голосов, повторявших одно и то же. Фабрика направляла их, говорила, что нужно сделать — выполнить предназначение, о котором они всегда подсознательно знали.

На подходе к фабрике мальчики замедлили шаг. Луис прошла вперед к входу и сама попыталась открыть тяжелую, заблокированную оползнем дверь. Подоспев на помощь, Оуэн и Стив стали по очереди толкать ее плечами. При очередном заходе рука Оуэна хрустнула, Луис и глазом не моргнула, и он продолжил толкать. Они сменяли друг друга, пока дверь не подалась. Они вошли внутрь.

Ворвавшаяся следом вода понеслась вниз по ступеням в подвал, откуда доносились стоны привидений. Мокрые крысы ползали по столам, скрипели старые замки. К каждой металлической двери изолентой были приклеены таблички с фамилиями: О’Брайен, Макмуллен, Уиллоу… В некоторых комнатах остались забытые, никому не нужные рабочие свитера и защитные очки.

С каждой секундой помещение заполнялось голосами — знакомыми и неизвестными. По стенам передвигались тени людей, основавших Бедфорд. Они были в заточении, как и все мертвые. Доносились возгласы из подвала, но еще больше — из глубокого подземелья. Они кричали на незнакомом Луис языке (индийский, может быть?), но девушка их понимала.

«Сожги!..» — была их единственная мольба.

Рядом с большим чаном стояли три канистры с серными отходами. Оуэн со Стивом начали открывать их. Главный пульт управления располагался на стене, и Луис знала, где именно. Она уже бывала здесь: Сюзан Мэрли показала ей во сне. Луис открыла панель, подняла два рычага, нажала кнопки под ними, и загорелись красные лампочки.

Включился свет, заработал конвейер, под чаном вспыхнуло пламя. Забравшись по лестнице, мальчики вылили содержимое канистр в широкую дыру. Поначалу было тихо, затем раздался громкий хлопок, и повалил дым, поднимаясь со дна вверх, в трубу, выбираясь в Бедфорд. Небольшая струя разрасталась, двигаясь вместе с ветром, и вскоре, как чернила в воде, заполнила все пространство.

Дым окутал помещение, повсюду слышались истошные крики боли. Словно люди были живы и сейчас в ужасе наблюдали, как фабрика поглощает их. Оуэн и Стив закашлялись. Спустившись по лестнице, они потянули Луис за собой к выходу: по плану они должны были добежать до вершины Ирокезского холма и оттуда смотреть, как дым распространяется по Бедфорду. Затем, когда все закончится, они проберутся обратно через лес и выйдут в город. А может быть, и нет.

Луис ясно представляла картину своего будущего. Даже если бы сегодня ночью ничего не произошло, Луис знала, что эти мгновения никогда не повторятся. Через пять лет она превратится в медленно, но верно увядающую официантку со стажем. И не было для нее лучшего времени, чем сейчас.

— Я остаюсь, — сказала она. Это входило в ее план.

— Что?! — закричал Стив.

Она жалостливо улыбнулась. Нижняя губа задрожала.

— Пожалуйста… я не хочу оставаться одна…

— Луис, — умоляюще заговорил Оуэн, — это была ошибка, нас заставили! Давай уйдем!

Дым уплотнялся, жег ей глаза, пробирался в нос и уши. Луис покачала головой.

— Не могу. Мне страшно.

— Заткнись и пошли отсюда! — заорал Стив. Он взял ее за руку, но девушка вырвалась. Опешив, он злобно прищурился, затем повернулся и бросился бежать, не оглядываясь.

Оуэн задыхался и кашлял.

— Ты ведь останешься со мной? — спросила Луис. В глазах помутнело, по щекам покатились слезы, и она была счастлива осознать, что это не из-за дыма.

Оуэн понял, что она просит умереть вместе с ней. Луис видела, что идея пришлась ему по душе: если сильно любишь кого-то, то не представляешь себе существования без этого человека.

— Хорошо, — согласился он.

Вскоре они уже ничего не видели сквозь пелену дыма. Они стояли, крепко держась за руки, пока не упали на пол. В каждом углу Луис видела лица тех, кто работал здесь когда-то, или закладывал фундамент, или пилил деревья, или был убит за землю. Сейчас все они звучали одинаково, наполняя помещение душераздирающими криками.

Луис думала, все произойдет очень быстро: ядовитая темная вуаль, как Божья рука, окутает Бедфорд, и… взрыв, город забудется вечным сном. Но дым медленно простирался вокруг, пожирая, уничтожая собой воздух. Это было мучительно больно.

Они сидели вдвоем у стены, не отпуская рук. Оуэн положил голову на ее плечо.

— Я теперь знаю, кто ты, — прохрипел он, кашляя. Из носа потекла кровь. Чувствуя, что тоже задыхается, Луис с интересом наблюдала, как волосы на его голове и пальцах превращаются в пепел. — Ты хуже нее… чудовище…

Не выдерживая кашля, Луис закрыла рот рукой. Убрав ее, она увидела, что вся ладонь в черной слизи. Так странно… смерть приближалась. А она ждала, что кто-нибудь ее спасет.

Тело Оуэна скрутила судорога. Изворачиваясь в мучительных конвульсиях, он так крепко сжал ее руку, что она хрустнула. Появился резкий запах, верхняя часть его брюк стала коричневой. В последнюю предсмертную секунду он отдернул руку. И замер. Луис попыталась отползти к открытой двери, но ноги уже ослабли, парализованные. У нее не осталось сил даже кашлять. Вокруг по-прежнему раздавались вопли.

Теперь она знала, зачем сделала это. Причина крылась не только в снах, Сюзан Мэрли, Бедфорде или в ее желании возыметь над мальчиками полноценную власть. Луис мечтала хоть раз что-то почувствовать. Жизнь медленно покидала ее, но Луис ничего не ощущала. Сейчас, когда было слишком поздно, она поняла, что хотела вовсе не этого.

ГЛАВА 30 Пять центов за вход в рай

Он видел двоих себя в ее глазах: калеку и стоявшего прямо мужчину.

«Слышала анекдот про священника и раввина в раю? — подумал он. — Про парня с уткой на голове в кабинете психиатра? Про двух брюнеток и блондинку? Про пьяницу в баре? Давай, хватит тянуть!»

В десять часов вечера в последний день дождя Пол Мартин и Сюзан Мэрли сидели на парковой скамейке. Она сжимала руками его голову, причиняя острейшую, как разрезанный металл, боль.

«Пожалуйста, — мысленно умолял он из последних сил, — скорее кончай с этим».

Перед глазами прыгали волны, забор, раскачиваясь, вращался по кругу. Очень медленно Сюзан ослабила давление, и он ощутил треск в ушах, адреналин хлынул в кровь. Пол уже приготовился встретить свою судьбу. Жизнь показалась ему короткой завершенной историей, которую он держал в руках, как хрупкий предмет, желая скорее раздавить, нежели внимательно рассмотреть. Но постепенно боль утихла, и Пол понял, что не умрет сейчас.

Поднявшись, он увидел, что Сюзан уходит из парка. Мокрое платье прилипало к телу. Она ступала по земле босыми ногами, с которых исчез кожный покров — остались лишь кости и сухожилия.

Сюзан прошла сквозь ворота, одновременно плача и улыбаясь. Пол знал почему, он понял причину после ее прикосновения. Собственно, поэтому Сюзан не убила его. Розов был прав: она любила и в то же время ненавидела Пола. Страшные вещи творились в последнюю дождливую ночь. Сюзан и хотела, и противилась им, отсюда — улыбка сквозь слезы. Он не мог разобрать, какой из демонов преобладал в ней. В этом они были похожи.

Пол поднял глаза к небу. Дождь лил с утроенной силой, но он не чувствовал его. Одежда промокла насквозь. Со стороны фабрики потянуло горящей серой.

Выйдя из парка. Пол пошел по наводненной Мэйн-стрит. Мимо него, высунув голову на поверхность, проплыл голден ретривер.[10] Правда, он был не привычного золотистого цвета, а с вымазанной в саже шерстью. Пол помнил его настоящий окрас: Бенджи. Пес отчаянно боролся с течением. Пол схватился за ошейник, чтобы вытащить Бенджи на сушу, но тот грозно зарычал и цапнул его за пальцы. Пол резко отпустил пса, и он поплыл вниз по улице. Разве мог Бенджи укусить своего хозяина? Нет, это точно был не он… верно?..

Во всем городе вырубилось электричество, тьма поглотила улицы. Во мраке скользили фигуры. Вокруг дома Чака Брэнна гигантский красный паук плел паутину. Если Чак попытается выйти, то как муха застрянет в липких сетях.

Привидения двигались по дорогам, не касаясь воды, проплывая высоко над ней. Среди призраков попадались как совсем древние, из прошлого века, так и молодые, ничего не успевшие повидать в жизни. Они не обращали внимания на Пола. Их единственным намерением было вернуться домой.

Глаза слезились от едкого фабричного дыма. Пол захотел бежать… взломать «Дон Ликер», украсть несколько бутылок шотландского виски, вплавь добраться до шоссе, забиться в какой-нибудь уголок и прождать до утра. Или вскрыть себе вены — тогда наконец-то уйдут все тревоги.

Подойдя к ближайшему дому — одноэтажному, с голубыми ставнями, — Пол заколотил в дверь. Из-за занавески осторожно высунулась Элли Бруттон. Он продолжал стучать до боли в костяшках, пока его бывший начальник Кевин Бруттон не открыл дверь. Он дышал, прижав к лицу носовой платок. Из дома вырвался запах тухлого мяса.

— Ты должен помочь мне! — сказал Пол. — Нужно эвакуировать город!

— Пошел к черту! — крикнул Кевин и захлопнул дверь.

Пол бросился к дому напротив. Дверь была такой ледяной, что каждое прикосновение обжигало пальцы. Он увидел, что из окна второго этажа за ним наблюдала Джейн Ходкин со своим парнем Крэйгом Питсфилдом. В комнате, где они находились, горели свечи, и оба дрожали от холода. Изо рта шел пар. Бросив камень и разбив окно, Пол закричал:

— Бегите отсюда!!!

Но Джейн и Крэйг лишь подальше отошли от окна.

Тогда Пол начал ломиться в дом семейства Андриас.

— Вы не понимаете, что происходит?

Кто-то подошел к двери, но затем шаги удалились. По всей улице в каждом доме Пол видел лица, но стоило ему приблизиться, как они тут же прятались. Знакомые, изуродованные, они все больше напоминали те, что чахли в зеркалах Сюзан. Лица были очень похожи на нее.

Впереди возвышалась фабрика. Сюзан стояла около нее, разведя руки и запрокинув голову. Рассекшая небо молния озарила здание, дым и женщину, давно лишившуюся красоты. Сюзан смеялась и плакала — это была потрясающая картина.

Ревели двигатели, в небо из трубы поднималось все больше дыма, вместе с которым наружу выходило что-то плотное, темное, заполнявшее воздух, землю и его легкие. Пол побледнел, осознав, что вдыхает серные отходы. Кто-то… ну конечно, Луис Андриас с двумя дружками-идиотами вскрыли канистры и приготовили смесь. При соединении с углем, а тем более при воспламенении сера становилась очень опасной. Человек может дышать сероводородом около тридцати секунд, затем умирает. Если ветер разнесет это месиво и капли дождя впитают его, то грядет катастрофа, не снившаяся даже Лав Каналу.[11]

Если наружу выплывет еще больше серы, то к тому времени, как сюда явится бригада спасателей, город вымрет.

— Нет… — прошептал Пол.

Сюзан со спокойным лицом повернулась к нему.

— Да, — сказала она. В ее голосе отразились все эмоции: от сожаления и печали до радости и злобы. Дым поднимался в небо, и вскоре вместо звезд, облаков и луны образовалось сплошное черное пятно.

Пол побежал на фабрику. От аварийного генератора горело несколько лампочек, кое-как разгонявших дым. Восьмидесятилетняя машина грохотала. Поперек пустого конвейера двигалась пила. Чан кипел, газовые нагреватели обдували помещение.

На линии сборки работали призрачные люди. Они резали и обрабатывали дерево, прессовали горячим утюгом бумагу. Пола окружали многотысячные привидения жителей Бедфорда. На них были надеты костюмы-тройки или рваные рабочие майки, загаженная обувь, а на голове — цилиндры. Места всем не хватало, поэтому они умещались друг у друга внутри, и лицо каждого раздваивалось: старый и молодой, мужчина и женщина, уродливый и красивый.

Снизу доносились голоса мучеников, убитых основателем фабрики Уильямом Прентисом. Их трупы сгнили под землей, отравив почву. Ни один росток не увидит здесь белого света. Нескончаемый истошный крик усиливался с каждой секундой, пока Пол находился там. Он видел их глаза: одинаковые, голубые, как у Сюзан Мэрли.

Ему захотелось повернуться и бежать, но в ту же секунду он понял, что некуда. Переступив порог. Пол вошел в помещение и принялся на ощупь искать стоп-кран. Он знал: это не остановит химическую реакцию, но по крайней мере пострадает только малая часть долины. Как слепец, он двигался сквозь темноту и призраки, обжигая руки горячими аппаратами. Ядовитый дым неумолимо прибывал, и у Пола закружилась голова. Лицо, руки — все открытые части тела сильно чесались. Пора выбираться, бежать прямо сейчас, пока не потерян последний шанс…

Вдруг он разглядел на стене ящик. Пять рычагов, два из которых были подняты. Наугад Пол опустил первый, и тот без сопротивления подался. Конвейер тут же остановился.

— Есть! — хрипло возликовал Пол.

Он потянулся ко второму рычагу, дернул, и он с треском развалился на части. Из панели торчал лишь дюймовый осколок, который никак не удавалось опустить пальцами. Чан продолжал кипеть, производить смертоносное месиво, распространявшееся по всей фабрике. Пол наклонился и, срыгнув, почувствовал соленый привкус. Кровь.

Медленно ползли минуты: пять, шесть, семь… не умолкали крики, полные горя и ужаса. Им хотелось, чтобы фабрика сгорела, перестала существовать. Привидения обступали, но Пол, пройдя сквозь них, подошел к панели и снова стал давить. У него обломались ногти, он присел и сделал глубокий вдох, забыв, что больше не осталось воздуха. Снова кровавая отрыжка. Пол чувствовал, как пузырятся легкие, и это была не слизь — разжижалась оболочка.

Ринувшись к чану, он попытался голыми руками затушить пламя. Боль пронзила его миллиардами кинжалов, давая понять, сколь глупа была затея. Он судорожно пустился на поиски вдоль чана. От сильнейших ожогов руки потеряли чувствительность, но он, не сдаваясь, продолжал ощупывать пол и стены. Ничего.

Скоро дыхание отказало. Он не мог больше идти. Легкие горели.

— Пожалуйста, — взмолился Пол. — Сюзан, прекрати это…

Он захлебывался в собственной крови. На фабрике появилась Сюзан. Она ковыляла со сломанной лодыжкой, голова болталась. Единственное, что осталось в ней живым, — это глаза.

Пол тихо рассмеялся над своей грядущей кончиной: он умрет на бумажной фабрике, на спасение которой потратил много лет. Ирония еще не оставила его. Но в следующую секунду он протрезвел. Да, вот как все кончится — сегодня ночью тысяча людей встретят Создателя.

Он подумал о Кэтти и о том, как сильно гордится, что она вырвалась; вспомнил Джорджию, которой это не удалось. Сыновья… еще бы один день, и он обязательно сказал бы им, как сильно их любит. По крайней мере он не сбежал — это хорошо. Хотя бы раз пустить все на самотек, обрести божью благодать.

Последнее, что Пол увидел, была стоявшая над ним Сюзан. Она дотронулась до его щеки, только в этот раз не больно. Он прошептал ее имя, и голос пронесся по всему городу, каждый человек в Бедфорде услышал его мольбу. Затем так же внезапно он умолк.

ГЛАВА 31 Вор

Эйприл Уиллоу чувствовала себя на грани истерики. Дело было не в том, что приходилось спать в грязном подвале церкви с чумазыми жителями трейлеров (у них чесотка — она точно знала!!!); и не так сильно ее, расстраивала открытая наверху исповедальня, где можно было покаяться во всех грехах; она даже перестала обращать внимание на дождь, капавший сквозь щели в окнах прямо на лицо. Причина горя была в другом: Бенджи. Он, должно быть, погиб. Какой-нибудь сосед переехал его машиной и закопал, совершенно справедливо опасаясь встретиться лицом к лицу с Эйприл. Бедненький маленький песик… а вдруг он все-таки жив, бродит один-одинешенек по улицам больной и голодный, скучает без своей мамочки?..

Никто не спал. Они слушали дождь. Как колыбельная, он убаюкивал их, производя странный, особенный звук, похожий на легкий шум голосов во сне. Когда это началось? Эйприл не знала, но они казались ей знакомыми, и она не могла точно понять, стоит бояться или нет.

Умственно отсталый ребенок Бернард Макмуллен свернулся клубком в массивных руках матери; Эмити Йоргенсон и ее дочь Андрэа прижали ладони к окну, словно вступая в тесное общение с тяжелыми каплями, падавшими с неба. Полчаса назад они стали темнее, и в нос ударил едкий химический запах. Томас Шульц сидел в окружении своих собак. Некоторые лежали на койках. Остальные стояли. В тишине. В покое.

«Теперь ясно, — подумала Эйприл, — каково это — когда ходят пешком по твоей могиле».

Она положила руку на большой мягкий живот Дэнни. Иногда по ночам дома она обхватывала его полностью — показать, что вполне может сделать это.

— Дэнни, что там происходит?

— Слушай, — ответил он. — Просто слушай.

Закрыв глаза, она услышала множество голосов — непонятная болтовня, будто куча радиостанций соревновались друг с другом.

«Вот что чувствуешь, когда кто-то стучится в твою дверь», — подумала Эйприл.

— Там Бенджи?!

— Тихо, Эйприл! — сказал Дэнни и стыдливо отвернулся от жены. Она видела, что он плачет. И не только Дэнни — у многих по щекам лились слезы.

«Вот что чувствуешь, когда крадут твое сердце».

Она тихо выбралась из подвала. Никто, даже Дэнни, не заметил — все были слишком заняты, слушая дождь. Эйприл поднялась по лестнице в церковь и, войдя в исповедальню, закрыла за собой дверь. Усевшись в крохотной каморке, где пахло горячим металлом и электричеством, она отодвинула перегородку.

— Прости меня, отец, ибо я согрешила. Прошло уже шесть недель с момента моей последней исповеди.

Ответа с той стороны не последовало. Эйприл стала вслух читать текст раскаяния, написанный на стене. Внизу ее ждали. Возможно, даже слышали, что она сейчас говорила. Может быть, ее слова доносились до них вместе с дождем.

— Прости меня, Господи, — сказала она. — Прости, что никогда не делилась этим. Я ни одной живой душе не хотела говорить. Боже милостивый, прости… пожалуйста, верни мне моего Бенджи.

Она долго ждала, но дверца с той стороны не открылась, и Эйприл так и не увидела лица грозного судьи.

«Вот что чувствуешь, когда душа отделяется от тела».

Дверь в церковь вопреки обыкновению была не заперта. Сегодня, на случай если придут еще люди или кому-то понадобится выйти покурить, Дэнни и отец Алессандро решили оставить ее открытой. Может быть, Бенджи сейчас там, на улице?.. Свернулся калачиком на ступеньке, и ей нужно только выглянуть. А если нет, то она встретит его потом, в чистилище, потому что собакам вход в рай запрещен. Бенджи.

Почему она не искала его? Почему оставила совсем одного?

Эйприл выглянула за дверь. На крыльце курил Розов. Он пришел сюда, сказав, что его дом затопило, но на самом деле ему не хотелось оставаться в этом убогом месте после смерти Сюзан Мэрли. Там воняло, и сколько бы хвойного раствора он ни лил на пол, запах не пропадал. Она являлась к нему даже днем: сидела на его постели, злостно смеялась, истекая кровью (однажды, когда она еще была жива, он ударил ее). Прошлой ночью из всех кранов текла красная жидкость.

Бедный, скоро умрет, подумала Эйприл. Откуда ей было известно об этом и о его боязни дома? Розов повернулся, слегка коснувшись шляпы. Эйприл попыталась улыбнуться ему, но не смогла. Маленькие, похожие на вшей червяки ползали по всему его уродливому телу.

Послышалось тяжелое дыхание. Но это был не Розов.

— Кто здесь? — спросила она в темноту.

Вверх по ступеням церкви плавно поднялась ее собака. Бенджи! Малыш вернулся домой, Господь услышал ее молитвы! Она где угодно узнает эти светящиеся глазки. Только вот шерстка сильно испачкалась, он был так измучен, бедняжечка. Пес приблизился, и Эйприл увидела в его зубах мусорный пакет — тоже в грязи, словно его только что выкопали.

«Вот что чувствуешь, когда выкапывают твое тело».

Вздрогнув, Эйприл схватилась за воздух длинными, шевелившимися, словно паучьи лапки, пальцами. Все десять сжались в коротком, моментальном спазме. Бенджи бросил перед ней пакет и отошел чуть поодаль, предлагая принять его драгоценный дар.

— Кажется, ребенка твоего принес, — сказал Розов. Выползая изо рта, черви спускались по бороде. — От которого ты избавилась. Девочка, верно?

— Да, — ответила Эйприл. — Она даже не заплакала.

— Неужели?

— Только один раз…

Розов выбросил окурок и зашел внутрь. Посмотрев вниз, на пакет, Эйприл сжала кулаки, унимая дрожь.

— Бенджи! Иди сюда! — позвала она.

Пес присел на задние лапы, залаял на нее и, рыча, ждал, когда она возьмет подарок. Эйприл еще раз окликнула его, но он не послушался. Бенджи напряг мускулы, готовый напасть.

Эйприл отступила. Еще шаг назад. В пакете что-то пошевелилось и начало извиваться. Она попятилась и, переступив через порог, закрыла дверь. Чтобы захлопнуть ее до конца, она подвинула пакет, соприкоснувшись ногой с чем-то мягким, бесформенным. Бенджи, оставленный снаружи, заскулил. Вода будет прибывать, и он утонет в ожидании, пока хозяйка вернется за ним. Сердце Эйприл сжалось от невыносимого плача, но… ты ли это, Бенджи?..

«Вот что чувствуешь, не зная, кто ты. Я могла научить тебя, маленькая девочка, но ты ничего не хотела знать».

Когда Эйприл вернулась в подвал, все разом обернулись к ней. Не выдержав, она отвела глаза.

«Вот что значит помнить».

Дэнни протянул руку.

Они не одобряли? Ненавидели ее? Эйприл Уиллоу — лицемерка? Мегера? Зажав рукой свой детский ротик, она прислушалась. Нет, их голоса были слышны в шуме дождя. Они не испытывали ненависти к ней, а наоборот, приветствовали.

— Дэнни!

Он поманил жену к себе, обнял, и они вместе с остальными продолжили смотреть на дождь, проникавший сквозь стекла черными ядовитыми каплями.

ГЛАВА 32 В зазеркалье (По ту сторону забора)

Опять они залаяли, что ж это творится такое!

Томас Шульц наворачивал с собаками круги по двору церкви. Тоже мне святое, благословленное место, ворчал он. На самом деле что храм, что бумажная фабрика — работали одни и те же подъемные краны. И никто тут ничего не освящал, как, собственно, и весь Бедфорд. Богом забытое место! А как еще объяснить эту ночь?

Джек и Пит никак не могли успокоиться. Мальчики прямо-таки взбесились: только Томас приступил к эклерам, которыми угощали в доме пастора, как хаски залаяли на маленькую Андрэа Йоргенсон. Ему пришлось вывести их, чтобы охладили пыл на улице. Сейчас собаки на первой космической гоняли по двору и скоро так устанут, что сил обращать внимание на странные ночные звуки уже не останется. Это жужжание… и запах дождя — такой, будто горели старые тухлые носки. В чем дело? Явно не к добру. В таких случаях Томас жалел, что он не собака.

Он спокойно наблюдал, как его четвероногие приятели увлеченно бегают за собственными хвостами. Глупые создания, но такие хорошие. Проведя всю жизнь среди животных, Томас научился понимать их. Он знал, что даже самые преданные и добрые псы, если им некомфортно, могут напасть. Испуганный зверь опасен. Однажды в детстве Томас увидел, как его черный лабрадор Кудря, разлегшись в кухне, грызет кость от плохого мяса, которое мама выбросила в мусор. Томас ухватился за пасть собаки, желая отобрать вредную еду, но Кудря тут же вцепился ему в руку. Мальчик заорал так, что любой мертвец начал бы страдать бессонницей. Через пару секунд в кухню прогулочным шагом вплыла мама в розовых бигудях, готовая, как обычно, к решению очередной проблемы. Она пнула пса в живот, и тот неохотно отпустил покалеченную руку Томаса. Позже эта история, получившая название «Великий и ужасный Франкенштейн. Трагикомедия в одном акте» была рассказана им сотни раз. Сухожилие было сильно повреждено, поэтому Томас до сих пор не мог до конца сжать кулак. Лабрадор же обиделся на маму и больше не подпускал ее к себе. Она, подыгрывая ему, говорила людям, что, мол, ее нога всегда бьет по-разному.

Но Кудря все же испугался. Оставив кость, он поплелся вслед за Томасом по комнате, жалобно скуля при виде капавшей на пол крови. Возможно, он даже и не понял, на ком лежит вина. Такие вот они, собаки, простые существа. Поэтому Томас любил их больше, чем людей. Мотивы псов всегда были предельно ясны.

Джек и Пите горящими глазами совершали очередной забег сквозь дождь и темноту. Джек взял на себя лидирующую позицию. Обычно, если Томас слишком долго отсутствовал, Джек начинал нервничать и громко лаять, а еще у него была привычка ловить птиц и выкладывать у порога их перья.

Пит был старшим. Обожал сидеть у плиты.

Они бросились к нему наперегонки, и Томас вдруг испугался: их глаза сияли так ярко, нетипично, словно зверям были известны все его грехи. «Тоже превратились», — подумал он. Но собаки замедлили ход. Тяжело пыхтя, они подошли к Томасу и уселись по обе стороны от него. Он похвалил их за лучший способ избавления от лишней энергии.

Через окна он увидел людей в подвале. Они сидели замерев и слушали дождь. Из темноты доносились звуки. Голосов было слишком много, чтобы расслышать каждый в отдельности. Томас с трудом собирал свои мысли, сыпавшиеся, как песок с горы, из-за отсутствия опоры.

«Собаки опять залаяли. Вот напасть!»

Хм, забавно: эта мысль застряла в голове, как невысказанное признание священника.

Чтобы убедить самого себя в непричастности собак, Томас погладил их по головам. Они угомонились, и только тогда он осознал, что псы действительно гавкали.

Иногда, во времена одиночества и тоски, он задумывался над тем, почему не прожил ни с одной женщиной дольше месяца, ведь попадалось множество таких, которые соответствовали всем его требованиям. Томас чувствовал, что чего-то не хватает… какой-то жизненно важной детали, заставлявшей его нуждаться в близком человеке. Даже Джорджия О’Брайен, если уж на то пошло, могла стать достойным выбором. Однажды вечером она позвонила ему, но Томас по необъяснимой причине сделал вид, что не узнал ее. Он часто думал, что Мэтью — его сын. Мысли, конечно, странные, но если задуматься, жизнь могла сложиться совсем по-другому. В такие вот унылые моменты по ночам, когда Томас погружался в размышления о непоправимом, Джек и Пит были лучшей поддержкой. Они пристраивались у его ног и начинали облизывать пятки.

Он видел в окнах церкви жителей Бедфорда, их голубые глаза… голубые?

Что удерживало его в этом городе? Томас пришел к однозначному выводу — ничего. Он мог уйти хоть сегодня ночью — к вершине холма и дальше через лес. Из далекого скаутского прошлого он помнил, что мох растет с северной стороны. Элементарно. Стоит ли забрать женщину с мальчиком? Провозгласить их своей собственностью и сматываться отсюда. Прямо сейчас? Эта мысль очень взволновала, взбудоражила его… да! Уйти сейчас. Но Томас чувствовал себя уже слишком старым, никакая женщина не захочет его. Тогда зачем?..

— А вы что думаете, ребята? — спросил он у собак.

Они подняли головы и взглянули на него с подозрением, словно не узнали голоса любимого хозяина. Вероятно, странное жужжание вокруг настораживало их, и они испугались. Это игра воображения, решил Томас, раз начинает казаться, что у его мальчиков голубые глаза…

— Да. Пойдем, я думаю. Приключение! Вам понравится, — сказал он, потрепав Пита по загривку. Пес ощетинился.

Они втроем отправились к холму. В северном направлении — город, затем кладбище и лес. Томас шел, дрожа от холода, джинсы промокли, но ничего страшного — это не смертельно. В конце концов, это всего лишь прогулка без намеченной цели.

«Надоело слушать, как они лают».

Пит снова занервничал. Эти собаки сильно отличались от Кудри. Наверняка выродки. Что ж, случается. Он долго дрессировал их: учил давать лапу и выполнять другие трюки. Но несмотря ни на что, Джек и Пит были его хорошими друзьями.

Идя по дороге, Томас наконец-то осознал, что уже ночь. Тени сгущались, как он и предвидел. Часть его знала все наперед. Еще до рождения Сюзан Мэрли он был уверен, что однажды такая девушка появится.

Чак Брэнн застрял в паутине. Чем больше он боролся, тем сильнее застревал в белых волокнах, опутавших его, как свадебное платье… Томас остановился. Какого дьявола?..

Дом семьи Ходкин покрыл слой льда. Улица затоплена. Из фабрики шел дым… что, черт возьми, происходит?

Томас ускорил шаг. Джорджия звонила только один раз, но он знал, где она живет и что нужно делать, если удастся разыскать ее. Не важно, понравится он ей или нет, главное — будет кого защищать.

Томас дернулся вперед, и собаки, встревожившись, залаяли. Сибирские хаски по природе своей крупные животные, им нет нужды повышать голос — только в крайних случаях, когда их намерения очень серьезны. Томас в страхе побежал. Его ухватили за куртку, но он не останавливался и через секунду был сбит с ног. Джек повалил его на землю и придавил лапами плечи, не давая пошевелиться. Из оскалившейся пасти текла слюна, голубые зрачки быстро увеличивались и сужались. Собаки не узнавали Томаса, смотрели на него как на пожирателя их добычи.

Он хорошо знал этих животных. За одну лишь ночь прямо у него на глазах они одичали, превратились из ласковых приятелей в обезумевших монстров. Томас знал, что сейчас произойдет. Напуганное животное опасно. Он знал, что они сделают, — голоса сказали ему.

Пит наклонился вперед, раскрыв огромную пасть.

— Успокойся, маль… — попытался сказать Томас, но его голос привел пса в ярость. Щелкнув зубами, Пит выдрал хозяину глотку.

Боль длилась недолго. Хлынул адреналин, и Томас уже ничего не чувствовал. Он в ужасе смотрел, как из трахеи льется кровь.

Злобно рыча, собаки начали есть.

В церкви Андрэа Йоргенсон сидела на раскладушке рядом с матерью. Сегодня она рассказала Лиз о своих тревогах и даже позвонила Дэнни Уиллоу, но никто не стал слушать. Видимо, потаскушка в высоких сапогах, живущая с семьей в трейлере, недостойна этого. Но она чувствовала зло внутри себя! Сюзан Мэрли. Надо было избавиться, вытолкнуть ее наружу.

Андрэа пошла в ванную, взяв из сумки какой-то предмет и спрятав его под куртку. Новенький, блестящий, с ровными правильными краями. По ночам он, как страстный любовник, звал ее к себе; в школе она постоянно думала о том, что сделает дома, когда останется одна. Никто ни о чем не узнает.

Ее бедра служили доказательством боли и переживаний, не известных ни одной живой душе. Ей приходилось резать себя, чтоб выпустить наружу глубоко зарытые страдания.

Заперевшись в ванной, Андрэа достала огромные ножницы — в особенную ночь и боль предстояла серьезная. Ее карие глаза стали голубыми.

«Давай, — велел ей голос. — Ты же хочешь!»

Кто это? Сюзан? Андрэа не знала наверняка, но сейчас она вырежет ее из себя, как раковую опухоль. В отличие от секса этим Андрэа занималась не впервые. Она не была шлюхой — это Бобби Фулбрайт пустил слух о том, что они переспали в машине на парковке «Кей Март». Но Андрэа не очень переживала. Потому ей и нравились острые предметы — своей примитивностью и простотой. Всегда точно знаешь, что случится, если проткнуть ими кожу.

При большом развороте это не значило ровным счетом ничего: крошечный порез, произошедший в мире, где все рождаются, болеют и умирают… Очередной этап в жизни, который она когда-нибудь перерастет. Такие раны не представляли никакой ценности — впрочем, как и она сама. Царапинки, внутри которых она могла понарошку спрятаться, если становилось плохо.

Стянув джинсы, Андрэа провела лезвием от рубца на внутренней стороне бедер до нижней части колена. Самый длинный порез из всех, что она когда-либо делала, но ведь эта ночь — особенная. Появилась маленькая струйка крови — недостаточная даже для того, чтобы проступить сквозь джинсы. Тогда Андрэа провела линию, нажимая сильнее. Лишь чуточку. И на другой ноге.

Однажды она поранилась всерьез, чуть не задев артерию. Кровь хлестала полчаса. Сильно испугавшись, Андрэа твердо пообещала себе, что никогда больше не будет так делать. Но потом — в тот день она осталась дома одна — на глаза попалась английская булавка, магическое сияние которой притягивало с необыкновенной силой. Прежние страхи мигом растаяли, и она снова втянулась в самоистязания.

Сейчас раны кровоточили, прямо как в тот страшный день. Красные потоки лились по ее ногам на белоснежный пол. Андрэа затаив дыхание посмотрела на бедра. Огромные порезы, слишком глубокие. Куски вспоротой кожи болтались в море крови. Они узнают! Те, кто был в церкви… Но им наверняка уже все известно, да? Они слышали, догадались. Так почему не остановили ее? Ответ прост: зачем спасать ничтожество?

«Продолжай! Тебе ведь хочется!»

Андрэа заплакала, пытаясь вытереть кровь, но туалетная бумага насквозь пропитывалась и рвалась в клочья. Она захотела положить ножницы, но они прилипли к пальцам.

«Ты хочешь…»

Но разве она испытывала такое желание? Возможно, да.

Андрэа видела, как ножницы оживают, раскаляются в руке. Кольца крепко держали пальцы, а лезвия, заострившись, сияли, словно бриллианты. Красиво…

Это действительно происходит с ней?

«Да, конечно».

Андрэа зарыдала. Приросшие к руке ножницы начали кромсать ее руки, хорошенькое личико, живот, область паха… Рассечены артерии, льется кровь — такие глубокие раны не заживают. Она не могла выбраться из ванной. Закружилась голова, и последнее, что услышала и почувствовала Андрэа Йоргенсон, был расколовшийся о пол череп. Все побагровело.

Он ненавидел запах гари! От одной только мысли становилось тошно.

Стив Маккормак шел домой, еле дыша отравленными легкими. Он понятия не имел, почему Луис решила остаться на фабрике, зато знал причину, по которой всегда мечтал избавиться от нее: психопатка! К чему этот пожар? Он ненавидел огонь, испытывал отвращение к запаху дыма. Ничего хуже для него в этом мире не было.

Добравшись до дома, Стив начал собирать вещи, затем позвал младшего брата.

— Джозеф! Тащи сюда свою задницу! — крикнул он.

Дым приближался, времени почти не осталось. Они должны уйти подальше в лес. Стив сначала не планировал брать с собой Джо, но сейчас, в доме, он изменил решение. На нем лежала большая ответственность: отец уехал на неделю рыбачить на побережье и оставил его за главного. В конце концов, Джо, хоть и мелкая пискля, все-таки член семьи, более важный, чем влагалище Луис Андриас.

— Эй, пошевеливайся! — орал Стив.

Взяв сумку, он побежал вниз по лестнице. Где же ребенок? Он посмотрел в их общей спальне, в кухне и даже на чердаке, который пугал Джо. «Крысы, Стив! Я слышал их, они там!!!» — тараторил он на прошлой неделе. Тихое, безобидное шуршание над головой — все, конец света.

Наконец он открыл дверь отцовской спальни. В кресле сидела его покойная мать.

— Стив, — взволнованно проговорила она, — я ждала тебя.

Увидев ее, Стив разразился рыданиями.

— Подойди же ко мне… — Она курила «Парламент Лайтс», выдыхая зловонный дым, пахнувший как страшные жилые трейлеры. Собственно, мать была родом оттуда. Боже, он ненавидел ее!

— Джозеф! — крикнул он брату, хотя знал, что мальчик спрятался и не выйдет. Из них двоих Джо всегда везло — он прошел весь этап жизни с мамой без единой царапины.

— Стив, покажи мне руки. Я знаю, они грязные, потому что ты неряха.

Он шагнул в комнату. Темные волосы, смуглая кожа… его мать — наполовину индианка, он тоже. Она держала сигарету. Сука, при жизни позволяла себе творить такое, что не могло иметь свидетелей. На подобные поступки люди идут, когда чувствуют неограниченную власть. Стив плакал, не в силах остановиться.

Дыма стало больше, чем воздуха, запах был невыносим. Когтистые пальцы матери плотно сжимали запястье Стива. Он попытался вырваться, но не смог. После смерти ее сила возросла.

Говорили, она озлобилась из-за опухоли, но Стив не верил ни единому слову: якобы эта дрянь выела из мозга матери серое вещество, уничтожив разум. Он считал, что рак — это всего лишь оправдание, и его очень интересовал вопрос: все ли женщины такие же, как его мать?

— Ты слишком много плакал в детстве, я всегда хотела заткнуть тебе рот. Мне прописали таблетки, говорили, депрессия. Но это неправда, Стиви, со мной все было в порядке. Я расстраивалась, что ты не родился в комплекте с вешалкой. А теперь показывай руку.

Стив сжал кулак. Ну нет, больше он не позволит ей притронуться к себе. Она не получит такого удовольствия. Помнится, со дня похорон он постоянно фантазировал, придумывая тысячи способов, которыми хотел бы столкнуть мать с лестницы — чтобы хрупкие кости рассыпались, как глина. Он не всегда испытывал к ней отвращение: когда мать была жива, а главное, здорова, Стив боготворил ее.

Она затянулась, и кончик сигареты издал потрескивающий звук, от которого замерло сердце.

— Дай мне руку, мальчик, — прошептала она.

— Нет! — как ребенок, взвизгнул Стив. Он плакал навзрыд.

Она сдавила его руку длинными, по-звериному волосатыми пальцами. На ногах появились копыта. Такой была ее внутренняя сущность, которую мать прятала от всех, кроме него. Она улыбнулась, закурив новую сигарету.

«Нет, пожалуйста!!! Ты умерла, тварь! Тебя нет в живых!!!»

Стив вырывался, но она сжала еще крепче. Рука хрустнула, и он изможденно упал на колени. Лицо матери покрылось волосами и щетиной, из уголков рта потекла слюна. Перед его глазами вспыхнула горящая сигарета и, прикоснувшись к коже, издала страшный шипящий звук. Затем еще и еще — она прижигала, оставляя обугленные следы по всей руке до запястья.

Его мать (возможно, она никогда и не была человеком) превратилась в чудовище: ноги как у козла, лицо заросло. От нее пахло бумажной фабрикой. Поняв, что его ждет дальше, Стив истошно закричал, но спастись уже не мог. Ярко-красный огонек, приблизившись, вонзился в закрытое веко. Треск. Боль — такая дикая, что Стив упал в обморок. Очнувшись, он почувствовал, как желе катится по его щеке. Осознав, что произошло, он снова потерял сознание, а мать принялась за второй глаз.

Невозможный запах гари. Он никогда не переносил его.

Перешагнув через тело Пола Мартина, Сюзан Мэрли покинула фабрику и отправилась в Бедфорд. Она шла, не оглядываясь по сторонам. Не смотрела на жирного паука, в два раза больше нее, с волосатыми ногами, отложившего яйца в трупе Чака Брэнна. Не обращала внимания на призрак недавно умершей девушки с сутулыми плечами — она звонила в дверь дома Андриас, но ее семья заперлась внутри, и Луис прошла сквозь стену.

Все существа расступались перед Сюзан, уступая проход по Мэйн-стрит. Она преодолевала путь через ливень, дым и непроглядную темноту. Кожа слезала лоскутами, обнажая кости. Сюзан шла, потому что оставалось одно, последнее место, в которое она хотела попасть до рассвета. Она направлялась туда, где жила в детстве. Домой.

ГЛАВА 33 Козел отпущения

«Как бы ты ни старался, ей никогда не станет лучше».

В окно ударила ветка, резко вернув из глубокой задумчивости. Где он сейчас?.. Ах да, в своей комнате. За письменным столом. Смотрит в темноту. Тяжесть во всем теле, кровь будто застыла. Каждый вдох — мучительная пытка.

Что это у него на лице?.. А, он опять плакал. Из-за чего?.. Все в порядке, верно? Да, конечно. Он ведь всегда плакал, как девчонка: когда был счастлив или поддерживая чужие слезы… Но сейчас детская истерика была неуместна! Нельзя. Так, он должен был что-то сделать… какое-то важное… это касалось семьи? Нет. Девушки… как ее зовут? Лиз… точно, они же расстались сегодня. Бобби нахмурился. А по какой причине, интересно?

Он посмотрел в окно, в двигавшуюся, как туман, темноту. Это всего лишь ночь, сказал он себе. Она всегда такая, просто я не замечал. Кажется, будто лица наблюдают за мной…

В животе заурчало, и он понял, что проголодался. Когда был ужин? Забавно, два часа ночи, а мама еще не позвала есть. А где Лиз? Опять забыл — расстались…

Бобби покачивался на стуле. Рука окончательно затекла.

«Булавки-иголки, иголки-булавки. А все эта стерва в голубом платье, которая вечно ухмыляется!»

Ветка дуба успокаивающе постукивала по стене дома. Сколько он уже сидит на этом стуле? А что там с девушкой?.. Он был в ее доме, там пахло фабричной гнилью. Нет, неправильное слово — это был запах смерти. Сейчас он вспомнил, что хотел увезти ее с собой. Оказавшись в доме Мэрли, он поверил: Сюзан жива и каким-то образом разбудила темную сторону Бедфорда…

Тогда почему он оставил Лиз там?

Снова стукнула ветка, прерывая мысль. Он моргнул. Как собака в погоне за собственным хвостом, Бобби всю ночь напролет задавал себе одни и те же вопросы, ведущие в никуда подобно ветру. Он застрял в промежутке времени, который проживал снова и снова.

Почему он сидит здесь, когда вся семья в кухне? Слушает?.. Что?

Когда Бобби вернулся вечером домой от Лиз, его уже ждали. Отец раньше приехал с работы, заросший однодневной седой щетиной.

— Бобби, поможешь мне?

Они вдвоем пошли по комнатам, проверяя, нет ли где протечки и всели окна закрыты; блокировали кухонными полотенцами проемы между дверьми и полом, убедились, что крыша в порядке. Когда они добрались до кабинета, отец указал на книжный шкаф, забитый медицинскими материалами и классикой в кожаных переплетах — Диккенс и Шекспир.

— Так, возьмешь с этой стороны, — распорядился он и вместе с Бобби оттащил шкаф в коридор, забаррикадировав им парадную дверь. — На случай если кто-то попытается войти, — объяснил он.

— А кому это нужно?

Отец посмотрел так, словно Бобби не понимал элементарных законов сознательной взрослой жизни.

Спустя некоторое время семья собралась за обеденным столом. Александра, близнецы, Кэтти, Маргарет и Бобби — все они долго сидели, ничего не говоря. Выключилось электричество, и Адам поставил посреди стола свечу. Ее свет отбрасывал на лица тени, похожие на постоянно меняющиеся маски.

— Ш-ш-ш, — успокоила мама Майкла, когда тот заплакал. — Ничего страшного, это просто дождик.

Никто не готовил еду и не вставал с места. Даже для того, чтобы сходить в туалет. Ситуация была ему знакома, словно уже когда-то прожитая. Маргарет крепко держала руку Бобби. Близнецы сидели напротив на одном стуле, прижавшись друг к другу, одетые в пижамки с изображением Губки Боба Квадратные Штаны. Отец устало рухнул на свое место. Он никогда еще не выглядел таким старым.

— Была бы здесь Лиз… — подумал Бобби, но его мысль почему-то прозвучала вслух.

— Ты не должен был приводить ее в наш дом. Это она во всем виновата, — прошипела мама, прижимая Кэтти ближе к себе и озираясь на остальных детей взглядом голодного волка. Она… не произнесла ни слова.

— Оставь ты его в покое, — устало сказал отец. — Ты не можешь винить обычную девушку.

Его губы даже не пошевелились.

Бобби встал. Посмотрел на Маргарет, которая зажмурилась, чтобы не заплакать; на отца в красных семейных трусах в горошек. Большой живот нависал над тугой резинкой. Появился неприятный запах, и Бобби увидел, что Майкл испачкал штанишки, но никто даже не подумал вымыть и переодеть его.

Вся семья разом повернулась к нему. Бобби слышал их голоса: «Останься, смотри вместе с нами на дождь. Ты принадлежишь нам». Но это были они или Сюзан Мэрли, смотревшая их мертвыми глазами?

— Мне здесь не место. Я должен уйти… — прошептал он.

Бобби собрал все силы для преодоления пути наверх.

Сев на стул в своей комнате, он стал думать о девушке. Как ее… Лиз, верно. Он взял было телефон, чтоб позвонить ей, но забыл, что нужно сказать. Бобби не мог вспомнить, кто она такая. Знал только, что Лиз важна для него, он ее подвел… а что случилось?..

Бобби просидел так несколько часов, и сейчас все происходящее стало казаться ему сном. В окно стучала ветка, мысли закольцевались. Чей-то голос — возможно, его, — диктовал откуда-то из глубины: «Сматывай удочки, ты не можешь вечно прятаться в комнате. Это их дом, не твой».

Но он продолжал сидеть на месте не двигаясь, чувствуя тяжесть в руках и ногах. Здесь, у себя дома, на вершине холма, он был в безопасности. Его семья хорошо подготовилась, заперла двери… но от кого? Что с ним происходило?

На часах — полтретьего ночи. Близнецы уже спят. Давно должен был просвистеть чайник, но ужинать так и не позвали. Хоть кто-нибудь поднялся бы и спросил: «Бобби, что ты там делаешь?»

Но они все это время сидели за столом — тихо как мышки. Да, остальные жители города вели себя странно, естественно, ведь у них были серьезные проблемы, но это не касалось его семьи! Их дом — на безопасном участке, можно не волноваться, наблюдать со стороны!

Да, но этот год — другой… хуже, гораздо хуже. Почему? Потому что она была права, верно? Да, Бедфорд проклят, он ничего не забыл. Кто-то оживил все, что витало в воздухе, дожде и грязи. Сюзан Мэрли. Он чувствовал, как она вползает в него, принося с собой смерть.

Кто оказался прав?

Бобби тщетно попытался сжать руку в кулак от злости. Он знал ответ!!! Девушка Лиз! Она нуждалась в нем. Более того, она была нужна ему!

Он легко мог представить ее: длинная лохматая шевелюра, путающаяся при занятии сексом; взгляд на грани истерики, кроме тех случаев, когда Лиз смеялась; не шибко симпатичная, хотя Бобби думал иначе. Может быть, потому, что она была первой и единственной, с кем он был близок.

Что происходило в ее доме?

Лиз там умрет. Она хочет умереть — вот из-за чего он порвал с ней. Не потому, что Лиз говорила жуткие вещи и у нее были проблемы, просто он испытывал боль от бессмысленности своих попыток помочь ей. Как бы он ни старался, Лиз никогда не станет лучше.

Ветка ударила в окно, и мысли опять исчезли, как тени в полдень. Еще сильнее Бобби ощутил усталость, изнеможение во всем теле. Сколько он уже сидит здесь?

Он снова плакал. Вечная проблема. Он ненавидел себя за слабость: губы дрожали по любому поводу, включая даже самые безобидные шутки одноклассников про его рост. Кроме того, до сих пор существовала опасность наложить в штаны, если кто-то повышал на него голос.

Раздался стук в дверь.

— Да? — ответил он низким голосом. А он вообще открывал рот?

Войдя, Маргарет села рядом с ним у окна, спрятав руки под свою футболку «Гринпис». Ткань чуть выступала над ее плоским животом. Маргарет сидела очень тихо, как всегда. Подобно Лиз, она вечно боялась что-нибудь раздавить.

— Ненавижу дождь, — сказала она.

Фраза будто зависла в воздухе. Казалось, до нее можно дотронуться.

— Я тоже.

— В этом году он не перестанет. — Она кивнула на дверь в сторону семьи. — Они только делают вид, но на самом деле знают об опасности.

— Не волнуйся, он закончится, — успокоил ее Бобби. — Как всегда.

Она выглянула в окно и указала на плотный туман, двигавшийся со стороны фабрики. Самый тяжелый сгусток навис над долиной, но часть доходила до реки и даже до леса.

— Приближается…

— Маргарет, прекрати.

— Она принесла болезнь, которая заставляет нас забывать, кто мы.

— Маргарет…

— Мы все умрем. И никогда не выберемся, застрянем здесь навечно, как другие привидения.

В какой-то момент — Бобби даже испугался — ему захотелось ударить сестру. Но желание пропало так же быстро, как и возникло. Маргарет потерла запавшие глаза — она очень устала. Бобби питал особенную привязанность к сестре, которая была гадким утенком в семье, никогда не отличавшимся внешностью, умом или очарованием. Таких зовут аутсайдерами, но он все равно любил ее не меньше, чем остальных.

— Почему ты не с родителями? — спросил он.

— Она снилась тебе? — задала Маргарет встречный вопрос.

— Да.

В этом он никогда не мог признаться Лиз. Хотел скорее забыть. Ему снилось, что они поженились, и Бобби перебрался в УМО, поближе к ней. Они жили в дешевой, но благодаря стараниям Лиз уютно обставленной квартире. Однажды, придя домой, он застал в кухне Сюзан. Она улыбалась ему, так туго натянув губы, что они порвались, и на пол текла кровь. Но ей было все равно, даже нравилось.

«Привет, Бобби», — хрипло сказала Сюзан. Во сне у нее был такой же голос, как у Лиз, и он понял, что перед ним одна и та же девушка.

— Со дня смерти Сюзан Мэрли мне снится один и тот же сон, — признался Бобби.

— Да, мне тоже. Я вижу, как долина горит дотла. И мы вместе с ней.

В окно стукнула ветка, его мысли закружились. Где сейчас Лиз? Почему он оставил ее одну? То есть наедине?..

— Что происходит?! — не выдержал Бобби.

Маргарет указала в темноту.

— Она вернула мертвых.

Поднявшись со стула, Бобби распахнул окно, и в комнату ворвался дождь, смешанный с голосами и грохотом. Черное безумие. Казалось, все, что он часами слышат в своей голове, что заставило его почти забыть имя любимой, влетело сюда. Только стало громче. Хуже. Страшнее. Крики, стоны и смех одновременно. Бобби слышал, как плачет Эйприл Уиллоу и обреченно смеется Пол Мартин. В его голове раздавались крики матери. Как, интересно, при этом можно помнить себя?! Нет, опасность нависла над всеми. Нигде не было покоя. В носу и глазах защипало. Заперев окно, Бобби начал лихорадочно звонить Лиз.

ГЛАВА 34 Я слышал жужжание мухи

Наступил четверг. Час ночи. Лиз слышала рокот, словно где-то вдалеке играла музыка. Совокупный звук, похожий на тысячи голосов. Жужжание навеяло ей мысли о мухе: «Жила-была девочка, которая проглотила муху. Не знаю, зачем она это сделала. Видимо, умрет».

Лиз лежала под своей кроватью, свернувшись клубком, с фонариком в руке, и так тряслась, что луч прыгал в темноте. Зубы стучали. Она зажала рот свободной рукой, заглушая дыхание.

Стены ее комнаты были выкрашены в розовый — цвет чистых легких. И сейчас они дышали. С каждой каплей, падавшей в ведро рядом с кроватью, с каждым скрипом полов стены двигались. Они расширялись и сжимались. Лиз казалось, что она сидит в желудке у чудовища.

Очень хотелось в туалет. Убрав руку ото рта, она схватилась за живот. Только бы не уронить фонарик. Дрожь усилилась, Лиз начала всхлипывать.

Часть ее корчилась под кроватью, в то время как другая, мысленная, свободно передвигалась по комнате, приказывая не сдаваться. Была еще одна, истерично смеявшаяся: «Официант, у меня тут муха… в голове!»

После того как уехал Бобби, Лиз пожелала маме спокойной ночи. Электричества не было, и она стояла во мраке у лестницы в подвал, не в силах заставить себя спуститься вниз.

«Спокойной ночи, мам, — крикнула она в темноту. — Спи крепко, мам! Осторожнее с клопами, ма-ам!» Спустя некоторое время раздался ответ: «Да, Лиз, ты ложись. Иди спать. Утром все будет хорошо».

Лиз замешкалась. «Был ли этот разговор на самом деле?» — подумала она. Мама отвечала ей? Вслух? Да, они говорили, но… без слов, обмениваясь мыслями, летавшими по гнилому дому, как секрет, нашептанный древним стариком. Но вскоре она перестала хмуриться. Конечно, все в порядке, беспокоиться не о чем. Утром все наладится, верно? Даже если нет — кому какое дело? Пустяки! Ну, не проснется она завтра — что от этого изменится?..

Отыскав фонарик, Лиз взяла его с собой в комнату, где жила вместе с сестрой больше десяти лет назад. Капли воды падали с потолка в жестяное ведро у кровати. Лиз забралась под мягкое одеяло, но не сомкнула глаз. Может быть — всего лишь предположение, — там, в темноте, кто-то прятался… тени скользили, осторожно передвигаясь в ожидании, пока она уснет.

Девушка лежала, всматриваясь. Так долго, что уже забыла, с какой целью напрягала зрение, пытаясь что-то разглядеть. Затем из стен до нее донеслись обрывки разговоров, тихая болтовня. Прошлое… игры в прятки или «зыбучие пески», где надо перескакивать с кровати на столик и обратно, не касаясь пола. Перед зеркалом — две сестры. Старшая мажет стекло красной помадой, проводя две линии, младшая завершает картину: рисует сверху восьмерку тушью для ресниц. Они по очереди любуются собой, становясь похожими на заколдованную женщину, которая стала пленницей самолюбия.

Лиз обняла подушку, как плюшевого медвежонка или отсутствующего парня. Бобби. Как он только мог? Делал вид, что волнуется, а потом бросил ее!

Она закрыла уши и спряталась под одеяло, решив, что, если вести себя тихо, все исчезнет. Сейчас ее дверь была словно в крови агнца для заклания, но если притаиться, то Смерть пройдет мимо, не заметив.

Лиз посветила фонариком — назад, вперед, осмотрела потолок, заглянула под кровать. Тени двигались, принимая форму, но под лучом тут же таяли подобно льду.

«Проклятое место, — сказал себе Лиз. — Когда же наступит конец?..»

Надо подумать о приятном, решила она, вспоминая отдельные фрагменты из далекого прошлого. Как в этой самой комнате много лет назад мама читала сказки на ночь; закрывая глаза, Лиз представляла себе жаркое счастливое лето и речку; еще они вдвоем с Сюзан часто разыгрывали сцены из кино, накладывая на лицо детскую присыпку. Сюзан говорила, что в старых фильмах всех актеров обязательно делали бледными. Затем Лиз вспомнила, как помогала отцу сажать бобы. Самое главное, говорил он, — оставлять пластиковую наклеечку, чтобы знать, где что зарыто, прямо как на кладбище. Казалось, это было только вчера, и сейчас Лиз, маленькая, прячется под одеялом, отвлекая себя счастливыми мыслями от безмолвных существ, наполнивших ее дом… да, она хорошо помнила.

Когда стены зашевелились, начали выпирать и вдавливаться обратно, она не выдержала и заползла в убежище под кроватью. Лиз держалась за живот. По подбородку текла слюна. Все мысли одна за другой стремительно катились в бездну, как человек, ловящий последние глотки воздуха перед тем, как утонуть.

«Знаешь, почему они все таращатся на тебя? Почему ненавидят? Потому что его любовь была искренней!»

Но ее жизнь всегда была такой, разве нет? Они с Бобби встречались целый год, и казалось, что у их отношений есть будущее, но в результате — кошмар. С ней опять сыграли жестокую шутку, да еще в такой момент! Такова жизнь, Лиз. Пора бы уж привыкнуть. Это все, чего она заслуживала.

«Ты. Это должна была быть ты!»

Она отпустила живот, и моча хлынула вниз по ногам, растекаясь по полу. От этого позорного тепла щеки вспыхнули, и Лиз громко застонала.

«Нет, пожалуйста, пусть остановится, — молилась она неизвестно кому. — Я на все готова!»

Резкий звук до смерти напугал ее. Настойчивый, пронзительный, он повторялся снова и снова. Лиз хотела было кричать, но увидела телефон… который звонил. Ах, телефон!.. Она взяла его и, ничего не говоря, слушала голос.

— Алло! — раздалось на том конце. — Алло, миссис Мэрли? Это Бобби Фулбрайт!

«Бобби?..»

— Лиз, ты! Я не должен был уезжать, прости меня! Как ты?

— Бобби?

— Я спрашиваю, ты в порядке? Плохо тебя слышу, говоришь как из-под воды.

Убрав трубку от уха, Лиз смотрела на нее, решая, стоит ли продолжать разговор. Она слушала, как он просит ее вернуться, поговорить с ним, не сердиться… Затем Лиз ответила:

— Все плохо, Бобби. Еще хуже, чем я рассказывала.

— Что случилось?! Ты плачешь?

— Нет. Но это ужас. Незабываемый. Он не уходит, как бы я ни старалась.

— Так, Лиз, я к тебе! Не знаю, правда, как — ехать под таким дождем невозможно. Но я иду, слышишь?

— Оставайся дома. Здесь опасно.

— Там Сюзан?

Лиз посветила фонариком на стену и вместо теней увидела вполне реальных девочек, одетых в голубые комбинезоны и хихикавших. Закрывая рот рукой, они смеялись… но над кем? Над Лиз или кем-то позади нее? Над отцом?

— Да… нет. Он сделал с ней это. Я видела однажды.

Она повернулась, ожидая увидеть перед собой отца, но ничего, кроме теней, не было. Когда Лиз посмотрела назад, девочки исчезли.

— Он изнасиловал ее?

— Полагаю, именно так это и называется, — ответила Лиз. — Я думаю, Сюзан убила его. Они квиты. И теперь она охотится за нами.

В трубке начались помехи, которым она хотела приказать «Тихо!». Назойливое шуршание продолжалось, и Лиз могла распознать только отдельные звуки. Слова, повторившиеся несколько раз.

— Лиз!!! — кричал он сквозь слезы. — Уходи оттуда, я уже иду, бегу! Встретимся посередине! Не важно, что там — выбирайся!

Он, конечно, был прав, но Лиз не знала, может ли уйти. Хочет ли она этого.

— Я уже выхожу. Иди ко мне навстречу!

— Я попробую, — сказала она и повесила трубку.

Она бы осталась в комнате, если бы не светила фонариком из угла в угол и не видела то, на что раньше не позволяла себе смотреть. Дом ожил. Розовые стены расширялись и сжимались длинными глубокими вдохами; в ведро капала почерневшая вода. Что за звук доносился из подвала? Пум-пум-пум… котел стучал, как сердце. Почему в ее доме, в ее комнате?! Кто допустил все это?..

Открылась задняя дверь. Послышались шаркающие шаги. Одна нога ступала тяжелее другой, издавая шлепающий звук — медленный, мертвый. Мэри стояла в подвале, у подножия лестницы.

— Детка, это ты? — позвала она.

Шаги упорно двинулись на ее голос. Шлеп… шлеп… Представив, как ей подмигивает полуразложившийся труп сестры, Лиз вскочила и бросилась бежать.

Она не смогла выбраться из дома. Пробираясь к задней двери, девушка упала, поскользнувшись на рассыпанном в кухне сахаре. Просидев некоторое время на полу, она размышляла, что, даже если не получится, Бобби придет и спасет ее. Из подвала доносились какие-то звуки. Две пары ног. Лиз встала и изо всех сил начала толкать дверь, но та не поддавалась. Заперто.

Имевшегося запаса хладнокровия не хватило на мысли о ключах. Лиз вообще забыла, что это такое. Выбив кулаком окно в кухне, она без единой царапины продела руку обратно через осколки. Удивительно, но ей по жизни везло. Посмотрев на дыру, она поняла, что ни за что не вылезет. И как только ума хватило разбивать такое маленькое окошко!

Шаги приближались.

Лиз отчаянно заметалась, ей нужно спрятаться, притвориться мертвой… Наступила темнота. Это не ее дом. Где лестница? Укрыться негде. Они скоро найдут ее. Лиз произнесла быструю молитву: «Пожалуйста, кто-нибудь, живой или мертвый, помоги мне выбраться. Папа, если ты слышишь… не знаю, что ты собираешься сделать с ней, как помочь мне, но не дай умереть…»

В ее сознании раздался ответ голосом Сюзан. «Иди, — прошептала она. — Иди сюда. Больше некуда. Ты принадлежишь темноте. Надеешься на Бобби? Зря, ты знаешь, он не придет. Он не любит тебя. Никогда не любил».

В тот момент, когда шаги были уже совсем близко, Лиз дернула парадную дверь и, открыв ее, облегченно простонала. Она вышла на крыльцо, под обрушивавшийся дождь. Темное небо стало теперь черным как смоль. В воздухе, обжигая нос, смердело горящей резиной. Лиз стояла на пороге пустоты и одиночества, пугавших еще сильнее, чем в доме. Она помедлила: куда идти, где хуже?

Когда она повернулась, перед ней стояли двое: мать и старшая сестра. Сюзан сверкнула голубыми глазами. Ее похоронное платье порвалось, открыв бледные худые ноги. Голова побрита, кожа отделялась от костей, местами обвисая, как плохой костюм. Вместо крови из отверстий вытекал черный формальдегид, словно моча, сползая вниз по ногам. «Ты тоже описалась!» — истерично подумала Лиз. Сюзан улыбнулась, будто прочитав ее мысли.

Лиз готова была разорваться на две части. Одна, которая ей больше нравилась, хотела бежать под дождь — даже не к Бобби, а просто куда-нибудь, где будет лучше. Но вторая оказалась мощнее: в ней накопились усталость, испуг и злоба. Лиз стояла в нерешительности между чревом дома и холодной ночью.

— Девочка моя, — сказала мать, и только после этого она вошла. — Иди ко мне.

Лиз сделала один шаг, затем второй, третий, отдаляясь от дождя, в объятия Мэри.

Они втроем сидели за кухонным столом. Мэри зажгла праздничную свечу на торте, и пламя, озарив комнату, отбросило тени, которые приняли формы длинных скрюченных пальцев и движущихся образов, толпой наблюдавших за ними.

Не пугайся, говорила себе Лиз, даже когда плакала. Отпусти. Ведь станет гораздо лучше, если забыться. Как легко осознавать, что ничего не имеет значения, потому что ты сама — пустое место.

Сюзан разделила торт на две части. Одну дала Мэри, вторую — Лиз. Мэри ела медленно, без всякой радости, тщательно пережевывая каждый кусочек. Шоколадная присыпка каймой собралась на ее губах. Затем она и Сюзан повернулись к Лиз.

Лиз поднесла кусок ко рту, и он вдруг запульсировал в руке. Пум-пум… пум-пум… что-то теплое, сочась между пальцами, потекло на стол. Посмотрев еще раз на мать, она поняла, что на ее губах не запекшийся шоколад. Сюзан улыбнулась. Левая сторона ее груди пустовала, на месте сердца образовалась страшная дыра. Лиз взвыла от ужаса. Стук раздавался в ритм с котлом в подвале, с бумажной фабрикой, с душой этого дома и всего разбуженного города.

Пум-пум…

Лиз чувствовала, что ее собственное сердце тоже попадает в такт.

— Ешь, — приказала Сюзан. Голос… о боже, Лиз совсем забыла, что он был таким же, как у нее. Вопреки внешней несхожести.

Сюзан повторила:

— Ешь.

Лиз посмотрела на пульсировавший в руке кусок и поднесла его ко рту. Пум-пум, пум-пум… Она укусила, пробуя мясистую начинку, и подавилась. Пум-пум… затем еще кусочек… еще один. Тут она поняла, насколько вкусно. Блаженно, потому что с каждым разом она пожирала все больше той себя, которую тщательно создавала целый год.