Хозяйка города

Эпилог

Вернулись не все.

Когда осенние лужи прихватило льдом, Сабрина прошла по улице, считая огни в окнах. Из двадцати трёх домов живыми оказались только пять — к ним тянулись новые провода. Остальные мрачно таращили разбитые окна из-за поломанных изгородей.

Она знала — это всё. Зимой в разрушенных домах никто не поселится, а до весны они не достоят — погибнут, как бродячие собаки. Домам нужны хозяева. Иначе в январе их сгрызёт злой снежный ветер.

С утра до вечера возвращенцы работали. Они торопились, чтобы успеть до холодов — подлатать стены и крыши, запустить остановленные электростанции, вскрыть военные склады с запасами продуктов. Зима благосклонно ждала. Но как только починили водопровод, ветер стряхнул с деревьев последние листья.

Утром хмурые от холода горожане, не сговариваясь, собрались у развалин университета. Подогнали три помятых грузовика и кое-как оттащили в сторону громадную плиту, скрывшую под собой библиотеку. Группа людей в зелёных дождевиках, переговариваясь на своём языке, бродила по завалам, собирая остатки университетских коллекций.

Сабрина ушла на другую сторону улицы, где из-под развалин центральной аптеки с остальными доставала уцелевшие коробки с лекарствами. Из пустующих разрушенных улиц слышались невнятные голоса, но Сабрина, как и все остальные, делала вид, что ничего особенного не происходит.

Она услышала за спиной:

— Не нашлась?

Сабрина обернулась, заправляя обратно под капюшон выбившиеся волосы. Она узнала парня из ополченцев — того, что ходил в форме охранника. Теперь поверх формы он носил стёганую куртку вылинявшего синего цвета.

— Что?

Парень хитро прищурился — холодное солнце повисло над проспектом и отразилось во всех осколках сразу, заставляя щурится и Сабрину.

— Я спрашиваю, та, за которую ты дралась со Скрипачом, она так и не нашлась? Она ведь сбежала, когда мы отступали.

Отступали — вот так он вежливо окрестил их позорное бегство.

В небе не было ни одного облака. Поверх разрушенных высоток был виден лес — сосновые пики на горизонте. За ними поднималась старая больница. Сабрина так часто смотрела на неё, что могла бы нарисовать по памяти.

— Не нашлась.

— Приходи к нам, — сказал парень. — Я знаю, ты живёшь недалеко от железной дороги. Неприятно там ночью, наверное.

Сзади зашумели, взревел двигатель грузовика — на руинах университета оттаскивали в сторону ещё одну плиту. Человек в зелёном дождевике сдавленно вскрикнул и метнулся в узкую тёмную щель под плитой.

— Фонд редких книг уцелел!

— Приходи, — повторил Данил. — Мы живём в общежитии института обороны. У нас есть одна девушка, она так мастерски рисует защитные знаки на окнах, что по ночам можно спать без света. И кукол шьёт, чтобы над дверями вешать.

— У меня тоже есть куклы.

Сабрина отвернулась. Её легонько зацепили плечом — мимо скользнул силуэт в надвинутом на лицо капюшоне. Замерли руки, спрятанные в карманах старой куртки.

— Завтра — седьмое, — шепнул ветер.

Силуэт мелькнул за спинами возвращенцев и исчез. Взревел грузовик, поднимая в воздух столб пыли. Пока Сабрина бежала, едва не налетая на встречных, силуэт исчез в правом переулке, заваленном обломками дома. Она успела различить запах прелых листьев и яблок — а яблоки ведь давно сгнили, оброненные в траву.

В окнах заброшенной больницы мелькали неживые голубоватые огни и тени, шелестели по каменным плитам шаги. Освобождённая больница стала ещё выше и шире, и в коридорах поселились мелкие красные искорки и тихие проникновенные голоса.

Сабрина поднялась на крышу. В лицо ей дунуло ледяным ветром с реки. Надя сидела вполоборота, привалившись спиной к вентиляционной шахте. Она спрятала лицо в тени капюшона и руки — в изорванных рукавах.

Сабрина взяла её за плечи и повернула к себе. Капюшон упал с головы, открывая бледному свету полупрозрачную кожу лица, и тёмные провалы глаз, и волосы, шуршащие под ветром, как сухая степь. Куртка встопорщилась на спине, натянутая крыльями.

— Думаешь, я испугаюсь и убегу?

Надя не по-человечески криво улыбнулась:

— Я бы убежала.

Им нужен был повод, чтобы спрятать глаза. Сабрина достала из сумки термос. Ветер подхватил и утащил к себе в небо белый пар, поднявшийся над горячим чаем.

— У тебя здесь холодно.

— Да, — отозвалась Надя, принимая кружку из её рук. Кусочек ветра благодарно коснулся Сабрининой щеки, как будто поцеловал. — Знаешь, я почти смирилась, а теперь снова брожу ночами у твоего окна. Ты всё время закрываешь форточку, ты повесила над дверями кукол и нарисовала защитные знаки на окнах. Ты не хочешь меня впускать. По ночам я зову тебя, а ты не отвечаешь.

Сабрина молчала, глядя, как ветер пересыпает блестящий гравий.

— Прости меня, — прошептал за Надю ветер. — Или скажи, чтобы я никогда больше не приходила.

— Приходи, — сказала Сабрина и обхватила ладонями кружку поверх Надиных рук. — Приходи сегодня ночью. И следующей ночью приходи. Я оставлю форточку открытой и сожгу кукол.

Больница под ними жила — хлопали двери, и гудел в шахте несуществующий лифт. Эфемерные голоса болтали вразнобой.

В темноте Надя придвинулась ближе. Она прижалась боком к Сабрине и сощурилась, глядя, как расплываются по небу отблески редких городских фонарей — раньше их были целые россыпи, теперь остались единицы, как маяки в океане сумрака.

— Хочешь, я расскажу тебе историю? — спросила она. И, не дожидаясь согласия, начала. — Один парень полюбил девушку, красивую и строгую. Но их отношения не сложились — девушка ушла к другому. Соперник был сильнее, могущественнее. Скажу прямо — он был ни много ни мало Городом. Шло время, но печальная любовь не забывалась. Брошенный парень понимал, что от своего не отступится.

— Ну и дурак, — пробормотала Сабрина.

Надя подавила хмурую усмешку.

— Потому он решился на отчаянный шаг. Он решился стать таким же сильным, как Город, хоть и знал, что для этого ему придётся отбросить свою человеческую суть. Он долго ждал, он жил в подземельях, он убивал людей и питался их жизнями, чтобы набраться сил перед боем. Он стал чудовищем, равным которому никогда не было в городе. А когда он вышел на свет и вызвал Город на бой, то выяснил, что девушка его не полюбила человеком — и никогда не полюбит чудовищем.

Потому что это не любовь делает из нас чудовищ. Чудовищами мы делаем себя сами.