Хозяйка города

Часть 2. Кольцевая линия

За время работы Антонио успел завести много знакомств, приятных и не очень. Он знал, кому позвонить, если дочь приятеля сбегала из дома в ночь, чтобы уже через два часа её нашли в подпольном ночном клубе и вернули родителям. Он знал, где искать тех, кто пропал без вести, и тех, кто очень не хотел быть найденным. Одного он узнать не мог, как ни пытался.

Три дня назад пропала Надя.

— Без новостей? — Он звонил Сабрине, как будто выполнял древний ритуал, уже предвкушая ответ. Она нервно дышала в трубку.

— Без новостей.

Сначала она пропадала на ночь — по утрам приходила, выпачканная в ржавчине и дёгте, виновато улыбалась. Связка амулетов тихонько позвякивала у неё на шее.

— Где ты была? Почему ты так одета? Зачем тебе оружейные ремни крест-накрест? — Уставшая после бессонной ночи Сабрина сыпала вопросами, чтобы получить ответ хоть на один.

— Прости. Ремни — чтобы они не вытянули из меня душу.

Надя по стенке убиралась в свою комнату, чтобы там возвращаться в человеческий облик, сидеть лицом к стене, пока не исчезнут ржавые пятна на коже, пока выгнутая арматура опять не станет костями.

И однажды утром она не вернулась.

Сабрина появилась перед Антонио с мечом за спиной и ключами от машины в руках. Задумчиво побренчала ими, как детской погремушкой.

— Поехали.

Поздно вечером они добрались до заброшенной стройки. На пустыре, заросшем крапивой, торчало белокирпичное здание в два этажа — все окна и дверные проёмы были забраны решётками. Сабрина под внимательным взглядом Антонио побродила вокруг.

Пахло гниющим мясом, и в траве он несколько раз наткнулся на собачьи трупы. Свет огней с трассы сюда не доходил, но фонарик Сабрина выбила из его рук.

— Они это ненавидят.

Антонио так ничего и не увидел. Раз или два в глубине дома зашуршали кирпичные обломки, в темноте шевельнулась тонколапая тень. Сабрина замерла и долго, не мигая, всматривалась в темноту за решёткой.

— Пойдём, здесь её нет.

Потом Сабрина привела его в пятнадцатиэтажную «свечку», изрисованную трещинами от крыши до основания, и в старую больницу — так далеко от города, что они заблудились по дороге. Была ночь — не у кого спросить дорогу, — и отчаянно пели сверчки.

— Куда теперь?

Машина стояла на бетонных плитах подъездной дороги. Больница дышала, как огромный раненый зверь, неровно поднимались и опускались зелёные сетки, подрагивали строительные леса.

— Я не знаю больше таких мест. Она показывала мне только эти. — Сабрина покачала головой. Они посидели в молчании, пока Антон крутил в голове неприятные мысли, одну за другой. Потом он спросил:

— А этот Миф. Что с ним стало?

Она подняла голову и посмотрела в непроглядную темноту глубокого пригорода.

— Он умер в больнице. Не знаю, от чего. Просто ему становилось всё хуже и хуже. И потом в институте сказали, что у нас будет новый преподаватель.

— Я знаю. Я хотел спросить, возможно ли, что это Надя убила его?

Он ждал, что Сабрина возмутится. «Она никогда не стала бы!». И ещё: «Как ты мог подумать?». Но она только пожала плечами.

— Может быть. Никто не знает.

Следующей ночью Антонио перевернул вверх дном городскую локальную сеть, пока не наткнулся на пару любопытных форумов. Почти все истории оттуда были совершенно дурацкими.

«Одна девочка шла ночью мимо парка развлечений», «один мужчина поздно возвращался домой через парк», или «как-то вечером я вышел покурить на балкон, и в лужице фонарного света…»

Он усмехался, листая страницы безграмотных текстов, готовый бросить шальную идею и объявить Надю в официальный розыск, как полагается по всем правилам. Но на предпоследней странице форума его внимание привлек коротенький рассказ, выложенный от непроизносимого ника.

«Одна девочка влюбилась в своего преподавателя. Вообще-то это была довольно красивая и умная девочка, но у преподавателя уже имелись жена и любовница, поэтому девочка была ему без надобности. Он поиграл с ней, а когда надоело — отвёз в старый дом и запер. Окна дома были высоко над землей — не выпрыгнуть. Соседи далеко — не докричаться. Так она и умерла. А через месяц или два умер он — просто с каждым днём ему становилось всё хуже и хуже».

Антонио потёр уставшие глаза, сходил на кухню за очередной чашкой кофе. Старый блокнот открылся на единственной чистой странице. Взгляд ещё раз пробежал по строчкам: «так она и умерла, а через месяц или два…»

Интересно, Надя сама выпустила историю в Сеть, зашла на форум под чужим именем, или рассказала кому-нибудь? Теперь Антон поверил бы даже в то, что город сам подслушивает их истории и сам пишет их — корявым детским языком, рассыпая по каждой горсть ошибок и ненужных запятых. Потому что так надо.

…Не каждый раз получалось точно определить, где произошла та или иная история. Если упоминался, например, университет, или парк аттракционов, или хотя бы старый пляж, тут и гадать было нечего. Гораздо хуже, если значились просто школа или парк. Тогда он искал детали, случайные уточнения, по пять раз перечитывал описания сломанной скамейки или неработающего фонтана, старой телефонной будки на углу.

Антонио неплохо знал этот город. Через неделю он обошёл уже половину мест из списка — безрезультатно, и снова начал сомневаться. Он чувствовал себя безумцем.

Следующей была детская больница.

В здании не светилось ни одно окно. Он дёрнул дверь — поддалась. На посту дежурного стояла тарелка с недоеденным куском пирога и мигала красным индикатором трубка радиотелефона.

Вбежала медсестра в распахнутом халате. Антонио показал ей удостоверение.

— Можете открыть подвал?

— Там ничего нет, лет десять никто не ходит. Вам зачем?

Он повторил вопрос. Скоро нашёлся единственный ключ, и единственный здешний охранник спустился по чёрной лестнице и долго маялся там с навесным замком.

— Заходите, только света нет. Лампы никто не менял. Но я всё равно попробую включить рубильник на щитке.

Свет был — горела красная лампа над одной из арок. Ещё одна мигала в дальнем ответвлении коридора. Отросток вёл в тупик, и на сырой стене Антонио почудился скрюченный силуэт.

Антон остановился, перегораживая собой единственный выход. Пахло грибком и старыми тряпками. Лампа мигнула снова — он увидел, как фигура на стене выпрямилась и застыла в беспомощной позе.

— Надя, не бойся, это я.

Она скорчилась на полу, не давая себя ухватить, но он всё-таки приподнял её и обнял. Под ворохом отсыревшей одежды Надя была как птенец — почти бесплотной. Она сразу же принялась говорить, быстро, сбиваясь, как будто боялась, что Антонио уйдёт, не дослушав.

— Я думала, вдруг он не умер совсем. Я думала, вдруг я смогу его найти. Мне очень надо поговорить с ним. Очень. Слова, которые я хочу ему сказать, больше не вмещаются в голове. Они снятся мне. Они не дают мне спать. Я везде его искала.

Антон молчал, ощущая холодные прикосновения не-жизни. Думал, что должен испугаться того, что произошло с ней, но почему-то не боялся. Он видел всякое, но не видел, как живой человек становится существом из камня и речной воды.

— Ничего. Ничегошеньки, — прошептала Надя ему в шею и опять сползла на пол.

Она завыла. Антонио никогда не слышал, чтобы столько горечи и боли в одном крике.

— Я не понимаю! За что? За что он меня убил? Почему он убил меня? Я просто хочу понять.

Ловя то хрупкое и эфемерное, что от неё осталось, Антонио ощущал под руками только старую шуршащую плащёвку, только жёсткую кожу ремней — «чтобы не потерялась душа».

— Я думаю, потому что он тебя боялся.

— Меня? — Надин крик оборвался. Она села, глядя Антону в глаза. — Боялся?

Он достал из внутреннего кармана шоколадку. Двадцать пять грамм превращения обратно в человека. Подействует или нет, он не знал, но очень хотел, чтобы подействовало. Иначе ему осталось бы только уйти, оставив её бесплотный призрак в подвале старой больницы.

— Держи вот.

Она судорожно втянула воздух, как делают дети после долгого плача. В лице прорисовалось что-то человеческое, тёплое. Обрели цвет глаза.

— С миндалём?

— И с кокосом, — кивнул он, зажмуриваясь.

— Моя любимая.

В свои пятьдесят Антон стал разбираться в шоколаде получше любой барышни.

Антонио она почувствовала минуты за две до того, как он появился на кленовой аллее. Пока размышляла — махнуть ему рукой или крикнуть, — он сам её заметил в тени деревьев.

Он сел рядом, прямо в траву, скользнул по Наде быстрым, но внимательным взглядом. Наверняка заметил куртку, амулеты и оружейные ремни, и понял, к чему всё это, но ничего не сказал.

У самого начала аллеи горел фонарь — свет едва-едва пробирался к школьному крыльцу, остальные она погасила. Блик фонарного света криво упал на лицо Антонио, обращённое теперь к пустым окнам школы.

Надя хотела с ним заговорить, но не могла придумать, о чём. Почему он сюда пришёл — ясно и так. Она боялась, что он станет задавать вопросы, на которые она совершенно не готова ответить. Антонио ощутил её взгляд, улыбнулся и достал из внутреннего кармана шоколадку.

— Устала?

Она тряхнула головой. Под пальцами зашуршала фольга. Надя ощутила приступ голода, она не ела с прошлого утра. Ночные блуждания высасывали из неё всё живое, и человеческие чувства растворялись в ночном мареве, а потом возвращались — горной лавиной, когда рядом оказывался кто-нибудь живой.

— Всё так плохо? — Он подождал, пока Надя дожуёт. Так бывает, когда долго готовишься задать вопрос, и выравниваешь тон, и успокаиваешь дыхание.

В шуршащей обёртке осталось ещё два ломтика. Надя завернула их и отправила в карман — неясно, сколько ей придётся пробыть у школы.

— Пугало здесь. — Она кивнула в сторону пустых окон. — Хотела поговорить с ним про Вету, но пока что он меня не пускает. И ещё мне страшно туда входить. Не потому, что я боюсь призраков, просто я… Ну, ты же понимаешь?

Зашумели деревья, задёргались фонарные блики на асфальтовой дорожке. Кое-где на ней остались поблекшие надписи «выпуск года…», «Коля, Тая, Мадина», «11 Б — лучше всех». Надписи кричали хриплыми голосами, а школа стояла безмолвная и тёмная, запертая на все замки.

Антонио кивнул, вытащил из кармана мятую пачку сигарет, подумал и сунул обратно.

— Боишься, что тебя опять затянет их мир?

— Ты так понимаешь, что мне даже не по себе. — Она коротко рассмеялась, чтобы скрыть смущение, но в смехе смущения оказалось ещё больше.

Антонио взял её за плечо, чуть притягивая к себе, так что Надя на мгновение ощутила его запах кофе, сигарет и сладкого лунного света.

— Видишь, три окна на втором этаже, первые с того края? Это был её кабинет.

Надя напряглась под его рукой. Антонио выпустил — его слишком занимали эти пустые окна, чтобы он обратил внимание на то, как её передёрнуло. Он пришёл сюда, чтобы сидеть в траве и смотреть в пустые окна, пока не погаснет фонарный свет, пока не поднимется солнце на востоке. Кто знает, может, он приходил сюда не в первый раз.

— Что нам делать? — дрогнувшим голосом спросила Надя.

Он ответил не сразу, как будто не сразу услышал — нервные пальцы потирали подбородок. В сузившихся глазах блуждало отражение фонаря. От ночных прогулок её зрение обострилось, и Надя видела паутинки морщин на его висках, и ей сделалось ещё холоднее.

— Всё это опасно. Ты же знаешь, ты мне как дочь. Я никогда не заставлю тебя делать что-либо подобное. Не хочу узнать однажды утром, что ты ушла по ту сторону. Не хочу искать тебя по заброшенным катакомбам, как тогда. Можешь поверить, я сам не очень-то боюсь призраков. По крайней мере, по долгу службы мне пришлось к ним привыкнуть. Но, когда мы с тобой только начинали работать вместе, когда ты ушла в тот мир, это было жутко.

Она пропустила через себя дрожь, как электрический ток. Человеческие чувства возвращались, и теперь ей было холодно за всю ночь, проведённую на сырой траве, рядом со школой.

— Поэтому, — продолжил Антонио, — мы просто оставим всё, как есть. Ты выполнила мою просьбу, ты её искала. Не получилось. Ну что ж.

— Я всё-таки хотела поговорить с ним, — хрипло отозвалась Надя. Она поднялась и поплотнее запахнула на груди куртку, как будто могла этим защититься. — Понимаешь, дело не только в Вете. Я чувствую, что Скрипач жив. Он становится сильнее, а поисковики до сих пор бездействуют. Я не могу просто взять и бросить город на произвол судьбы. Я должна хотя бы попытаться.

Антонио оторвался от окон и посмотрел на неё.

— Я ведь всё равно не смогу переубедить тебя, да? Ну, как знаешь.

Она задержала дыхание, но Антонио ничего больше не сказал. Небо на востоке понемногу светлело, и просыпались птицы. Они шуршали крыльями так тихо, будто боялись нарушить сумеречный траур города.

Шурша высокой травой, Надя пошла в обход школы по тропинке, которую сама же и протоптала за ночь. Многие окна были распахнуты, задняя дверь болталась на шаткой задвижке — только дёрни посильнее. Но Надя знала, что попасть в школу сегодня не выйдет.

Только она пыталась сделать шаг к краснокирпичным стенам, в пустых коридорах звучало приглушённое рычание. «Уходи», — писало ей Пугало, на асфальтовой дорожке, между «11 Б» и «выпуск года». — «Уходиуходиуходи», — и путаница из разных буков, от которой у Нади слезились глаза. Человеку такое не прочитать.

— Я с миром, — сказала она в пустую глазницу окна. В сумраке школьных кабинетов валялись искорёженные парты, на полу белели разорванные бумаги. Наде почудились осколки гипсовых моделей и беспокойное шевеление ночных насекомых.

Школьные коридоры угрожающе зашипели в ответ, швырнули ей в лицо сквозняк с запахом протухшего подвала. Надя отступила, стряхивая с ладоней крошки осыпающейся побелки.

— Я знаю, что тебе больно. Знаю, что я тебе не нравлюсь, потому что я помогала Скрипачу, хоть и не по своей воле. Ты считаешь меня виноватой. Но мы всё равно должны решить, что делать дальше. Хорошо, я приду завтра ночью. И послезавтра, если понадобится.

Она прислушалась: город просыпался, шуршал шинами по мокрым асфальтовым дорогам и болтал на разные голоса. Надя пригладила волосы, одёрнула куртку, чтобы не напугать своим видом ранних прохожих, и вышла к автобусной остановке.

Надя опять вернулась под утро, когда Сабрина почти спала над книжкой в гостиной. Окна были раскрыты в летнюю духоту, поэтому она услышала, как шуршит гравий на дорожке. Через секунду скрипнула дверь, мелькнуло размытое отражение в дверцах буфета.

Надя вошла, и, стягивая кеды одну об другую, спиной прижималась к стене, как будто хотела стать как можно незаметнее. Даже не взглянув в зеркало, стёрла со щеки ржавое пятно, но тут же размазала по коже что-то чёрное.

Она была одета не по-летнему — куртка поверх привычной футболки, и маскировочного цвета армейские брюки — старые, потёртые почти до белизны.

— Я нашла его.

Она села рядом с Сабриной, на ковёр, привалившись спиной к диванному боку. Закрыла глаза, устало запрокинув голову. Куртка распахнулась, и Сабрина увидела, что её грудь поверх футболки перечёркивают два чёрных оружейных ремня. На кожаном шнурке болталась связка амулетов — летучая мышь, смешной спичечный человечек, керамический лист клевера, что-то ещё, почерневшее, обгорелое, почти расплавленное.

Она отвернулась — знала, к чему это всё. От долгого ночного молчания, как от горечи, свело скулы.

— Надя, расскажи мне. Ты исчезаешь уже который раз. Где мне искать тебя, если ты не вернёшься?

Она заговорила, старательно делая вид, что ничего особенного не происходит.

— Две ночи назад я прошла через весь город — по старому мосту, по проспекту и дальше, к железной дороге. Пыталась слушать, но ничего, кроме тоскливого воя над всеми улицами. Я уже хотела возвращаться, когда увидела школу. Вспомнила её номер и подумала, а вдруг. Могло же такое случиться? Ведь правильно было бы искать его там, да?

Сабрина молчала, скулы ломило всё сильнее. Она знала, к чему ведёт Надя и не могла это остановить.

— Сабрина, я почувствовала, он там.

Мимо дома пронеслась машина. Залаяла и замолкла соседская собака. В кромешном молчании они просидели так долго, что блики света сдвинулись вправо от дивана. Надина ладонь по ковру пробралась к руке Сабрины. Холодная и влажная, как от росы, неловкая от усталости.

— Я пойду туда и следующей ночью. Нужно поговорить с ним, ты же понимаешь? Ты пойдёшь со мной?

Сабрина облизнула пересохшие губы. Аромат цветочных духов истаял, и теперь она ощущала только запах города — того, пропавшего, ночного, недоступного простым жителям.

— Надя, прошло столько времени с тех пор, как ты вернулась к людям. Я думала, что с тобой всё хорошо. Я ошибалась?

Она пошевелилась, подвигаясь ближе к Сабрине, чтобы коснуться плечом её плеча. Вытянула ноги, потянулась к солнечному пятну на ковре, — она хотела согреться, потому что даже под осенней курткой была очень замёрзшей.

Неужели всё заново? Несколько лет прошло с последнего срыва, когда она вот так же пропадала ночами и возвращалась, пропахшая ночными улицами, и стирала со щеки ржавое пятно, и пряталась в мешковатой одежде, чтобы никто не заметил, как под тонкой бумажной кожей вместо сердца бьётся ночной прибой.

Сабрина обернулась и почувствовала не-живой холод её дыхания.

— Послушай, я не выдержу всё это ещё раз.

Надя опустила голову. А она выдержит? Хватило один раз пройти этот круг, чтобы понять — врачи, таблетки, правильные слова, сила воли — ничего не помогает. Было страшно не вернуться больше домой, остаться в переплетении каменных обломков и проводов.

— Со мной всё хорошо. — Голос зазвучал жалобно. — Пожалуйста, поверь. Пожалуйста. Я смогу удержаться. Только мне нужно, чтобы ты верила в меня.

Опять залаяла собака. Сабрина наблюдала за тем, как пробиваются солнечные лучи через неплотно задёрнутые шторы. Город за пределами дома оживал. Где-то пронзительно закричал ребёнок.

Надя тронула её за руку.

— Так ты пойдёшь со мной? Я ему, кажется, не нравлюсь. И поэтому было бы неплохо, если бы ты прикрыла меня. Мы с ним только поговорим.

— Ты можешь пообещать мне, что не уйдёшь опять к не-живым? Говори честно. Я хочу знать, чего ждать следующей ночью. Я не могу больше не спать.

Надя принялась стягивать куртку — защёлкали кнопки на рукавах, зашуршали собачки молний. Шуршала потёртая плащёвка цвета мокрого асфальта. Надя тянула время, но настал момент, когда тонкая струна ожидания порвалась. Она бросила куртку под ноги и устало выдохнула.

— Я обещаю, — тихо произнесла она.

— Я пойду с тобой, — кивнула Сабрина.

Стёкла нижних этажей каким-то чудом сохранились, хотя половина окон по случаю ремонта была забита чем попало. По школе всё ещё разливался запах краски и побелки, но от ночного ветра он потускнел.

Они беспрепятственно вошли в школу — парадная дверь была распахнута. Среди слов, выведенных мелом на асфальтовой дорожке, Надя не смогла прочитать ни одного. Куда-то делись все обычные «выпуски года» и «Тая, Мадина, Олег». Теперь дорожку покрывала дикая мешанина букв и символов, их ножки переплетались.

В фойе, по-шахматному выложенном чёрно-белой плиткой, как попало валялись стулья и парты. Сюда заливался свет уличных фонарей, поэтому она смотрела, как человек, другие способности были пока что без надобности. Надя прошла в центр, перешагивая через хлам на полу, Сабрина ступала следом — тень скользнула по голой стене от колонны к колонне.

На верхних этажах прогрохотали размашистые нечеловеческие шаги, и всё затихло. Надя постояла в центре квадрата уличного света, покрутила головой, принюхиваясь к тонким школьным ароматам. Их осталось мало, тех, что были с самого начала, а не тех, чужеродных, что нанесло за каникулы.

— Здравствуй, — сказала она, потому что в любом деле важен ритуал. — Прости, что без приглашения. Мы хотим поговорить.

Из темноты на неё смотрела Сабрина — неподвижная тень. Она безошибочно выбирала самую удачную позицию, вот только меч за её плечами сейчас казался Наде лишним. Вдруг он не понравится Пугалу, вдруг разозлит. Но отговорить её Надя не сумела.

Она вздохнула, пожала плечами и снова посмотрела в темноту школьных коридоров. Школа впитывала её голос, как будто не хотела пропускать дальше. Голос затухал в тёмных углах, вместо того чтобы отскакивать эхом от голых стен.

— В городе неспокойно. Просыпаются те, кто долго спал.

Школа затихла. Надя прошла по коридору, разглядывая номера на запертых кабинетах. Из-под ног испуганно разбегались тараканы — ей чудился хруст хитиновых спинок под подошвами кед.

Дорогу к лестнице ей перегораживала дверь со стеклянной вставкой сверху. Надя прижалась к стеклу лицом и ладонями, но кроме зелёных ступенек ничего не рассмотрела.

— Скрипач всё ещё в городе, мы чувствуем. Ты ведь знаешь, это нельзя так оставлять.

Надя вздохнула, отлипая от двери. На стекле осталось мутное облачко — след её человеческого существования. Она закрыла глаза и в первый раз за долгое время обратилась к тому не-живому, что всё время пряталось внутри неё.

Тонкие и слабые мысленные руки потянулись через дверь, обхватили скособоченные перила. Она успела ощутить чужое присутствие на втором этаже, это было, как приближение ладоней к огню.

В коридоре зашуршали разорванные книги. Сабрина пересекла фойе от кабинета до кабинета и замерла в тени между окон. Она не собиралась прятаться, просто привычка оказалась сильнее.

— Надя, ты что делаешь?

Она вздрогнула и открыла глаза. Мысленные руки не дотянулись выше. Сабрина смотрела так, как будто всё поняла. Смотрела: «Не смей так делать». И ещё: «Ты ведь обещала мне».

— Всё в порядке, я только… — Надя неопределённо махнула рукой в сторону лестницы. Она запрокинула голову и сказала потолку: — Хоть дай знать, что слышишь.

Тихо скрипнула стеклянная дверь.

Сабрина отодвинула Надю с дороги и вошла первая. Они поднялись по лестнице в кромешной темноте. На паркете второго этажа растеклась лужица света — из приоткрытой двери класса лилось сияние жёлтых городских огней. В полумраке Надя различила табличку на двери: кабинет биологии.

Пахло старыми книгами. Из угла на Надю таращился гипсовый манекен с вывороченными напоказ кишками. Она сделала всего шаг, и под ногами опасно затрещало.

— Не подходите ближе, — произнёс голос тех самых громыхающих по ночам машин и подъёмных кранов.

Пугало так долго жил с Ветой, что перенял у неё немного человечности. И теперь он мог говорить с ними на равных.

Он сидел за учительским столом, единственным, что осталось целого во всей школе. Существо, сотканное из рыже-серого тумана. Между ними — баррикады из сорванных плакатов и разорённых шкафов.

Надя ощутила, как за её спиной замирает в обманчивом спокойствии Сабрина, и от этого сделалось легче. В клубах тумана блеснули два чёрных глаза.

— Ты хотела поговорить. Говори.

Несколько ночей кряду она думала, что скажет ему. Оказалось не так уж просто сохранить спокойствие.

— Помоги нам уничтожить Скрипача. Люди здесь бессильны. Ты единственный, кто в силах это сделать. А если дать ему отдохнуть, он станет ещё сильнее. Это твой город, так и защити его.

Она невольно напомнила ему об обидном поражении на самой высокой крыше.

— Хватит.

Он угрожающе качнулся — серое марево хлынуло вперёд, волной наползая на обломки парт, заглотило битые цветочные горшки, как вода глотает песчаный пляж. Сабрина тоже шевельнулась, и потянуло холодом от обнажённого меча.

— Она ушла, — сказал Пугало.

Надя инстинктивно отшатнулась, чтобы туман не коснулся её ног, но он потянулся назад, только на самых носках кед остались чёрные пятна.

— Скрипач её забрал, но мы можем вернуть.

Сердце колотилось, как сумасшедшее. Она понятия не имела, смогут ли они вернуть Вету, или Скрипач давно убил её, выпил до остатка и бросил пустую человеческую оболочку. А чёрные нечеловеческие глаза прожигали её насквозь.

Хлопнули окна, и из рам вылетели уцелевшие стёкла. Школа качнулась, враз сделавшись хрупкой, как спичечный домик. Надя раскинула руки, чтобы удержать равновесие.

— Она ушла, — повторил Пугало. Грохот ночных машин сделался оглушительным.

— Да, я поняла! — Она не успела удержать крик злости. Столько стараний впустую, город замер на краю пропасти, из подворотен пахнет кладбищем, и просыпаются те, кто давно спал, а он, как подросток, страдает от ушедшей любви.

— Зачем ты лжёшь, — голос Пугала изошёл до едва слышного сквозняка. — Я знаю, что ты помогаешь ему. Ты с ним заодно.

У Нади от возмущения пересохло горло, и голос вышел под стать ему — хрип ветра в узких переулках.

— Нет! Всего один раз, на крыше. Я помогла ему не по своей воле.

— Убирайтесь, — сказал он.

Надя развернулась. Манекен с вывороченными кишками таращился на неё пустыми глазницами. Со стен медленно сползали лоскутки обоев. Шли трещины по обнажённым бетонным блокам.

— Пойдём, — бросила она Сабрине. — Он не собирается ничего делать.

Та секунду держала меч на отлёте, потом плавным движением возвратила его в ножны и последовала за Надей. Ни одна половица не скрипнула под ногами, и куда-то делись все тараканы.

От свежего ветра закружилась голова. Надя села на последнюю ступеньку крыльца и со всхлипом втянула воздух. По сравнению с темнотой внутри школы городская ночь казалась прозрачной вуалью. Видно было так далеко, что она различила огни заводов на окраине города.

Сабрина опустилась рядом с ней.

— Что собираешься делать?

Надя со вздохом хлопнула ладонями по коленям. За последней ступенькой школьного крыльца начинался целый ворох работы.

— Нужно искать Вету. Без неё он с места не двинется.

Сабрина взяла её за локоть и развернула к себе, и посмотрела в глаза, хотя Надя старательно отворачивалась.

— Я прошу тебя. Только без этих особых методов. И я пойду с тобой.

— Попробуем обойтись без крайних мер.

Они давно свернули с освещённого проспекта во дворы, шли через тёмные провалы арок, мимо мусорных баков, из которых доносился шорох. Фонари не горели. Единственный — у дверей поликлиники — давно остался сзади.

Иногда Надя замирала и прислушивалась, втягивала носом ветер и тогда она круто меняла направление. В темноте, как айсберги, плавали типовые высотки.

— Мы не заблудились? — Сабрина отставала на полшага. — Не знаю этих улиц.

Надя предупреждающе подняла руку. На детской площадке скрипела карусель. Медленно плыли друг за другом сиденья. Секунда — они замерли и поплыли в другую сторону. Ветер принёс запах реки.

— Это сумеречный город, люди сюда обычно не попадают. Ну, только те, кто знает единственную дорогу. Или же сюда можно доехать на последнем маршруте автобуса номер пятьдесят два. Мы уже близко.

Между припаркованных машин что-то метнулось, проскребло металлом об металл.

Фонари не горели, но темноты не было — городское жемчужно-серое небо подсвечивало асфальтовые дорожки. Надя с завидным упорством обламывала колючие ветки, протянувшиеся над тротуаром.

— Только не наступай на кровь. Это следы самоубийц.

Она могла бы и не говорить — Сабрина обходила чёрные кляксы по широкому полукругу. Особенно много пятен было под старой кирпичной пятнадцатиэтажкой. Её стены, облепленные аморфными телами паразитов-ауралов, пошли трещинами. Когда Надя последний раз бывала здесь, их было ещё не так много — два или три у самого чердака.

В центре пустынного двора темнело обглодаенное временем здание. Табличка у дверей давно выцвела, стены были изрисованы потускневшим граффити. Надя поднялась по выщербленной лестнице.

— Ты же знаешь, я ничего такого не увижу. Я не верю. И не смогу тебе помочь, — сказала Сабрина, замершая у крыльца.

Надя обернулась. Она не успела придумать, что говорить в таких случаях. Вышло скомкано:

— В это сложно не верить. — Она тронула навесной замок на дверях. Проржавевшая дуга распалась на две части.

Они вошли. В узких коридорах было пусто. Покачивались тусклые лампы, блики света плясали по запертым дверям. Сабрина замерла у двери, попыталась разобрать надпись на приколотом обтрёпанном листке. Буквы рассыпались на сотню бессмысленных закорючек.

— Не задерживайся слишком, — пробормотала Надя и потянула Сабрину за собой. — Здесь обычно тихо, живёт одна сущность. Мы называем его Электрик Семёныч. Он никогда не нападает первым. Но теперь весь сумеречный город как будто дрожит от напряжения, ты чувствуешь? Я больше ни в чём не уверена.

Ступени лестницы опасно прогибались, пространство трещало от каждого прикосновения. Коридор превратился в земляную нору, лестница резко ушла вверх, потом вниз. Надя искала поворот, но вместо него наткнулась на развилку. Она постояла на месте, отчаянно втягивая носом запахи. Их было так много, что она потеряла дорогу.

Она коснулась стен — мёртвый камень не откликнулся.

Ещё полгода назад, когда она приходила сюда узнать, жив ли один знакомый, изнутри стен на её стук отзывался ночной город. Старый дом рисовал на полу стрелки белым мелом, чтобы она не потеряла дорогу. Теперь ей приходилось идти наугад, на ощупь, угадывая повороты по знакомым запахам.

Сабрина молчала и разглядывала запертые двери. Она не отходила дальше, чем на полшага и тоже морщилась, значит, ощущала. Запах смерти здесь был силён, как нигде в городе. Надя поёжилась. Всё шло не так, как обычно, и это ощущение было, как холодный сквозняк.

Переход впереди утонул в полумраке — лампы там не горели. Надя шагнула наугад — под ногами захрустело битое стекло.

— Стой. — Сабрина потянула её назад, заставляя вернуться за поворот, и сама замерла у самого угла. Она первая услышала шорох в тёмном ответвлении коридора. Следом за ней услышала и Надя.

— Это Электрик. — Надя поправила перекинутую через плечо ручку сумки, которая вдруг стала слишком давить. — Тихо, он просто пройдёт мимо.

Шорох превратился в отчётливые шаги, шаги — в топот, будто существо неумело выплясывало чечётку по звонким кафельным плитам пола. Вдруг всё стихло.

Надя задержала дыхание и ощутила, как подрагивает под ладонями холодный камень. В тёмном ответвлении коридора длинные когти царапали стену. Послышалось сопение — он принюхивался.

Всё шло не так. Раньше Электрик убирался в темноту каждый раз, стоило ему учуять кого-нибудь чужого. Теперь он шёл прямо на них. Наде почудилось, как воздух звенит от напряжения.

Сабрина молча обернулась — в ладони оказался эфес меча. Его лезвие поймало блик тусклой лампы.

— Подожди, — чуть слышно шепнула Надя. — Есть запасной вариант.

Она носила для него угощение — каждый раз, когда приходила. Обычно просто оставляла в пустом коридоре, когда ощущала взгляд из темноты. Электрик никогда не выходил на свет, но подарок каждый раз забирал — в следующий раз Надя обнаруживала пустую бутылку, оставленную на пороге конторы. В этот раз она тоже прихватила — стеклянную бутыль, запотевшую от холода родниковой воды.

Надя поставила её на пол и подтолкнула к проходу. Шаги затихли. Он снова принюхался, снова проскребли по кафелю металлические когти. Сабрина подалась назад, оттесняя Надю в дверную нишу. Она успела за мгновение до удара.

Заскрежетала битая плитка — тот, кто шёл по коридору, рванул вперёд. Осколки бутылки вместе с водными брызгами разлетелись во все стороны. Несколько стекляшек впилось в мягкие известняковые стены.

Пространства между стенами едва хватило даже для короткого замаха, но Сабрина ударила. Лезвие меча нашло цель — на полу скорчилась отрубленная человеческая кисть с длинными, вросшими под кожу когтями.

Брызнула во все стороны мутная, как болотная вода, кровь. Электрик поскользнулся на мокром кафеле и шарахнулся в сторону. С его лица слетела защитная маска, обнажая обугленное безглазое и безротое лицо.

— Назад. — Голос Сабрины был равнодушным, но игра коридорных сквозняков нарисовала в нём отвращение.

Он развернулся и снова прыгнул, так резко, не целясь, что Надю обдало ощущением безотчётной ярости. Сабрина ушла в сторону, пропуская Электрика мимо. Лезвие меча рассекло воздух, и опять брызнула болотная вода.

Они замерли друг напротив друга. В силуэте четырёхпалого существа ещё угадывались человеческие черты. На лице Сабрины осталось влажное пятнышко его крови. Её дыхание не сбилось, а Электрик захрипел. В надсадном хрипе Наде послышались обрывки человеческих слов.

— Назад, — угрожающе повторила Сабрина, выставляя меч перед собой. Остриё указало Электрику в лоб.

Он подался к ней и припал на отрубленную руку. Ссохшийся нос втянул запах металла. Видимо, сил у него было не так много — хватило на два прыжка. Электрик попятился.

Сабрина опустила меч, как только он спрятался в дальнем обрубке коридора.

— Пойдём отсюда, быстрее.

Надя и сама понимала, что лицом к лицу существо нападать не станет, а вот ударить в спину, из темноты, может вполне. Ударить, рассечь ржавыми когтями кожу на шее. Воздух всё ещё пах ненавистью. Нельзя дать ему такого шанса.

— Я не понимаю, что с ним произошло, — призналась Надя. — Никогда раньше ничего такого… Как будто его напугали.

Она наугад выбрала ещё два поворота и вздохнула чуть легче — земляные стены плавно перешли в кирпичные. Через десяток шагов нашёлся знакомый полуистлевший плакат «Курение вредит вашему здоровью». Следом за ним: «Аборт — это убийство». На очередном перекрёстке Надя уверенно свернула вниз.

Комнаты были вложены друг в друга, как матрёшки. В самой маленькой стоял библиотечный каталог — стеллаж с сотнями выдвижных ящичков. В свете единственной лампы Надя щурила уставшие глаза.

— Ты бывала здесь раньше? — спросила Сабрина.

Она замерла спиной к дверному проёму — показательно беспечная поза, плечом привалившись к стене, полуприкрыв глаза, как будто собиралась заснуть, но меч всё ещё держала в руке.

— Всего пару раз. Для работы. — Надя бросила на неё жалобный взгляд.

— Не ходи больше одна. Это здание мёртвое. Даже я вижу. И по-моему, он нас ненавидит. Почему? — Сабрина усмехнулась, не открывая глаз.

— Он же не-мёртвый, — эхом отозвалась Надя.

Пожелтевшие карточки рассыпались по полу. Они были то тяжёлыми, липкими, как будто пропитанными маслом, то лёгкими и сухими, как гербарные листья, и рассыпались прямо в руках, то — острыми, как осока, и оставляли кровавые полосы на её ладонях. Если Надя роняла их, то уже не пыталась поднять. Карточки врастали в пол и растворялись в нём.

— Я не могу понять. Веты нет среди жителей города, ни среди живых, ни среди не-мёртвых.

— Она уехала? — предположила Сабрина. Она слушала коридоры, полные мёртвого воя.

— Она не могла уехать, она же привязана к Пугалу.

— Тогда что?

Надя села, прислонившись спиной к стеллажу, и уставилась в потолок. Холод пола медленно вошёл в неё и потянул тонкие щупальца в глубину тела.

— Тогда мы будем искать её среди мёртвых. Под землёй.

Они выбирались другой дорогой. Надя ударяла костяшками пальцев в стены, всё ещё надеясь получить ответ. Но здание безразлично молчало.

Никогда раньше мёртвые стены не выли так громко — вой, похожий на гудение воды в трубах, проникал в пустые коридоры. Сабрина тоже слышала его, Надя угадывала это по её напряжённым плечам.

Они, не сговариваясь, ускорили шаг. Осталось всего две мысли: «Выбраться» — это была первая. Вторая мысль, сложенная из звука собственных шагов, мысль, которую Надя никак не решалась произнести вслух, тревожно царапалась изнутри.

Что-то плохое творилось с городом. Румяная чистая наружность ещё хранила привычные цвета и запахи, а изнутри его что-то пожирало, и грозило прорваться наружу.

Дверь наружу открылась в центральном районе города, в проулке между рестораном и спящим офисным центром. Фонарный свет на мгновение ослепил Надю. Она постояла на тротуаре, покачиваясь, привыкая, мысленно ощупывая привычный мир.

Твёрдые углы зданий её обрадовали. Сабрина ждала в полушаге за спиной. Надя к ней не обернулась, спрятала лицо в темноте, чтобы не пугать не-живым взглядом.

— Пойдём, нам в метро.

— Разве оно ещё работает?

— Только одна ветка.

Надя махнула рукой и пошла, специально наступая в лужи от ночного дождя. Её радовала прочность асфальта — дорога не норовила ускользнуть из-под ног.

Гулкий холл станции пустовал, и на платформе не было никого. Надя прошлась от края к краю, заглядывая в пустоту тоннеля. Мигнули алые лампы.

Из темноты вынырнули два демонических глаза. Обдув платформу подземным сквозняком, поезд замер. Раздвинулись створки дверей.

Трёхголосый диктор объявил следующую станцию, и поезд рванул с места, входя в резонанс с сердцебиением города.

— Закрой глаза, — потребовала Надя.

Сабрина подчинилась, хотя не собиралась подчиняться. Она с самого начала считала идею провальной.

— Тратим время впустую. Ты же знаешь, я ничего такого не чувствую.

— Закрой, — повторила Надя, и впилась ногтями в её ладонь.

Тело сделалось пустым и невесомым. Вагон покачивало, и оказалось вдруг, что никакого мира за пределами метро не существует. Поезд несся по тёмному тоннелю, извиваясь всем телом. В путанице проводов вспыхивали и гасли искры, и чьи-то пасти разевались из боковых ответвлений тоннеля.

— Всё, открывай.

Её пальцы выскользнули из руки Сабрины. Она открыла глаза. В вагоне стало темно, но от стен тоннеля исходило голубоватое свечение. Бледные тени ползали в углах, в мельтешащих бликах света. Надя стояла в проходе между рядами сидений, сама похожая на тень. Очередная искра в проводах высветила её плечи в полразворота, два ремня, крест-накрест перечёркивающие грудь, и связку амулетов на шее.

— Пойдём.

Сабрина поднялась, поправляя меч за спиной. Поезд вильнул в сторону, и она удержалась на ногах только благодаря неплохой боевой подготовке. Кроме них здесь были ещё люди: джинсовый парень спал, обняв поручень. Капюшон куртки вздрагивал в такт пению рельс. Женщина в монашески чёрном платье скользила пальцем по схеме метро.

В переходах между вагонами потрескалась краска, и сквозь неё прорастал бурый мох. Боковым зрением Сабрина то и дело выхватывала из темноты смутные силуэты, перетекающие из формы в форму. Но как только оборачивалась, всё исчезало, и оставалось самое простое: сиденья, поручни, рекламные плакаты на стенах. Зашипел и смолк трёхголосый диктор.

— Только краем глаза, — сказала Надя, не оборачиваясь. Она шла на два шага впереди и вела рукой от поручня к поручню, как будто держалась на невидимую натянутую нить. — Есть вещи, которые можно увидеть только краем глаза.

Она оглянулась: парень спал, опасно накренившись над пропастью прохода, а женщина всё ещё водила пальцем по бусинкам станций, и её губы шевелились. Вот она успокоилась, села, держа на коленях сумку, и снова нервно поднялась.

— Вы не видели здесь девочку? Ей на вид лет десять, два хвостика, красная ветровка… Вы не видели?

Женщина в чёрном стояла, вцепившись в поручень. Она смотрела мимо, и Сабрина не сразу поняла, что обращаются к ней.

— Я ищу свою дочь. Девочка в красной ветровке, два хвостика, школьная юбка. Вы не видели?

— Нет. — В сизом тумане все фигуры вокруг были эфемерными и невесомыми, только женщина в трауре осталась настоящей.

— Если увидите, пожалуйста…

По всем законам логики поезд давно должен был прибыть на станцию — на одну из отмеченных на схеме — веди пальцем вниз по алой ветке. Шестнадцать штук, из одного конца города в другой.

— Здравствуйте, — сказала Надя.

В самом углу сиденья человек с книгой в руках поднял голову, кивнул. Сабрина разглядела, что у него нет лица, и в его книге нет слов, а с широких полей шляпы свисала пыльная паутина.

— Мы ищем учительницу биологии. Вы не видели?

Он покачал головой.

— Не оборачивайся, — предупредила Надя.

По потолку, прямо над их головами, скользнула распластанная тень. Зашипела, выгнулась и нырнула в щель между створками двери.

В это время поезд пронёсся мимо станции. Под скрежет и высекаемые из рельсов искры Сабрина увидела незнакомые колонны, мозаику из жучиных спинок и уходящее в черноту пространство. На платформе замерли тени пассажиров — неподвижные пятна на мраморе. Мгновение, и за окнами снова потянулись переплетения проводов.

— Два, пожалуйста, — сказала Надя.

Рядом с ней никого не было, но Сабрина вспомнила — краем глаза, и отвернулась. Тогда она увидела силуэт кондуктора. Надя просыпала в её протянутую ладонь что-то тускло блестящее, разномастное. Билетами здесь служили старые библиотечные формуляры.

Кондуктор ничего не сказал, скользнул дальше, зацепив Сабрину краем бестелесных одежд.

— Сколько стоит проезд? — Ей хотелось упорядочить этот непонятный мир и привести его хоть к какому-нибудь общему знаменателю с собой, но мир выскальзывал из пальцев.

— Одну вещь мёртвого человека, — отозвалась Надя, пряча билеты в карман.

— И когда поезд остановится?

Она удивлённо пожала плечами.

— Никогда. Это же кольцевая линия.

— А они — кто?

— Не оборачивайся, — сказала Надя, цепляя её за руку, прежде чем Сабрина успела мотнуть головой в сторону читающего человека и паучьей тени. — Здравствуйте. Мы ищем учительницу биологии. Вы не видели?

Боковое зрение опять выхватило из темноты чьи-то жизни, и оказалось, что вагон забит ими под завязку. Они сидели и стояли, покачиваясь. Безвольно обвисшие руки не касались поручней, но тени играли в игру, в которой им нужно было ехать, и они ехали. Мимо опять пронеслась станция.

Почуяв внимание Сабрины, они тревожно зашевелились.

— Это местные. Те, кто остался здесь навсегда. Не бойся. Здравствуйте. Мы ищем…

В углу третьего вагона сидела скрюченная старушка. Когда Сабрина проходила мимо, она подняла голову. Из глубоких морщин смотрели два чёрных глаза. Открылся рот, похожий на дверную щель.

— Здравствуйте.

Она кивнула. Сабрина ощутила, что призракам плевать на вежливость, это просто старинный ритуал, засевший в их память, как молитва — «здравствуйте», и кивать в ответ.

— Мы ищем учительницу биологии.

Она смотрела на Сабрину, не опуская лица, неподвижная, как манекен в витрине.

— Вы не видели…

Она решила, что призрак не расслышал, но его руки выпустили книгу и поднялись.

— У тебя меч.

— Да. Мы ищем учительницу биологии.

Старуха медленно покачала головой. Сабрина отпрянула, наступая на что-то в полумраке, уворачиваясь от возмущённых взглядов. Мимо неё скользнула женщина в чёрном.

— Вы не видели мою дочь?

— Не ищите меня!

Между неясных силуэтов метнулся человек в куртке с оборванными пуговицами. Сабрина успела рассмотреть грязь под его ногтями и перекошенное лицо. Тени скрыли его, как будто сошлась тёмная вода, только голос остался.

— Не ищите меня, не надо меня искать!

Они пошли дальше. Вагон покачивался, и голубые вспышки в проводах то и дело освещали его, вырывая из полумрака лица, клювы и длинные пальцы на поручнях. Сабрина скользила мимо них, стараясь не задевать полами куртки. Призраки перешёптывались за её спиной — слов не вычленить, но в интонациях ей слышалось неодобрение и тихая угроза.

Спящий парень, если оглянуться, скорчился на прежнем месте. Теперь по обе стороны от него сидели призраки, подпирая так плотно, будто волновались, чтобы он не упал.

— Что с ним? — невольно вырвалось у Сабрины.

Надя вздохнула.

— Заснул, не может проснуться, теперь он останется здесь навсегда. Так бывает.

Сабрина шагнула к тени с человеческим лицом. Это была женщина в монашеской рясе, молитвенно сжавшая руки на груди. Совершенно лысая, и по черепу вились затейливые узоры.

— Здравствуйте, мы ищем учительницу биологии.

Монахиня вздрогнула, обнажились руки, покрытые глубокими шрамами.

«По одному за каждый проступок», — поняла Сабрина.

— У тебя меч.

— Да.

Монахиня поняла без слов, покачала головой.

В проводах вспыхнула очередная искра, на секунду озаряя вагон, и стало ясно, что узоры на лысой голове — это застывшие струйки крови от каждого вбитого в череп гвоздя.

— Не ищите меня! — глухо донеслось из глубины вагона.

Теней с человеческими силуэтами больше не попадалось, а к остальным Сабрина не хотела подходить. Надя шла впереди — она шагала всё медленнее, заглядывая каждому в лицо, и иногда ловила ответные взгляды.

— Здравствуйте…

Сабрина протиснулась к ней через толпу призраков. Они расступались, но возмущённо бормотали ей вслед:

— У неё меч.

Сколько вагонов они прошли, Сабрина не знала. По её расчётам они успели пересечь состав от начала и до конца, но за ещё одним переходом тянулся следующий вагон.

— Мы ищем учительницу биологии. Вы не видели?

К Наде обернулось существо в плаще с высоко поднятым воротом, тонкое безглазое существо с птичьим клювом.

— Её здесь давно нет. Не ищите.

Длинные пальцы — суставов куда больше, чем в человеческих — зацепились за её ремень, потянулись выше, к связке амулетов. Сабрина шагнула вперёд, готовая выхватить меч и ударить — она ведь именно за этим пришла сюда, — но пальцы уже соскользнули и растаяли в полумраке вагона. Таяло белое безглазое лицо с птичьим клювом.

Руки Нади были холодными, а в щеках, как в отполированном мраморе, отражались голубые вспышки. Сабрина выпуталась из нестерпимо жаркой куртки и накрыла ею Надю.

Состав нёсся в темноту, виляя всем своим длинным телом. Он понемногу замедлял ход, хотя станций больше не было, только темнота и путаница проводов. Надя моргнула.

— Поезд останавливается.

Она не дышала, но глаза были открыты. Секунда — и запрокинула голову, хватая воздух ртом. Надя спиной привалилась к дверям. Там, где раньше темнели буквы «не прислоняться», теперь ползали длинные насекомые с тонкими ногами.

— Плохо, это плохо. Сабрина, поезд останавливается.

— И что? — выдохнула она, собираясь улыбаться.

— Ты не понимаешь? Это кольцевая линия. Поезд не останавливается никогда.

Теперь она могла различить арки в темноте тоннеля, изукрашенные пыльной лепниной, коридоры, высвеченные голубыми вспышками, провода-провода-провода. Каждый пучок проводов на сырых стенах она могла проводить взглядом. По отбитому кафелю сновали твари, похожие на крыс.

Вагон тряхнуло, и призраков вместе с ним. Состав замер. Погас разом весь свет.

— Идём отсюда. Идём!

Надя поднялась, тщетно пытаясь управиться с непослушным телом. Уронила куртку, вцепилась в поручень. Сабрина схватила её за локоть, чтобы не дать упасть, и ощутила, как под холодной кожей дёргаются провода. Она скользнула руками дальше и вместо костей нащупала обломки бетонных шпал.

В темноте всё громче и громче роптали призраки. В их голосах затаилась угроза. В дальнем вагоне выкрикнули:

— Я ищу свою дочь не надо, не надо, не…

Хрип затих.

— Не ищите меня, — спокойно раздалось за спиной Сабрины. Она выхватила меч и ударила, не глядя — просто на голос. Вовремя, потому что разрезанный провод конвульсивно дёрнулся на полу и затих.

Надя взялась за створки дверей и дёрнула их в разные стороны. Лязгнули старые механизмы метро. Двери чуть разошлись, так что в щель просочился влажный сквозняк. Провода змеились по полу вагона. Один подобрался вплотную — Сабрина ощутила его и ударила, перерубая самое тонкое место. Умирая, он хлестнул её по щиколотке.

Они вместе раздвинули двери настолько, чтобы протиснуться наружу и по щиколотку утонуть в чёрной воде.

— В переход.

Бесхвостые твари бросились врассыпную. У Нади быстро сбилось дыхание. Она добежала до арки и привалилась к стене, хрипя и кашляя.

Сабрина взяла её за плечи, сжала, судорожно ощупывая. В темноте страхи выросли до исполинских размеров: вдруг поезд мёртвых обманул её, вдруг подсунул очередного призрака. Но обломки бетонных шпал почти превратились в кости, а провода ушли так глубоко под кожу, что их биение почти не ощущалось. Под её руками Надя принимала человеческие очертания. Куртка повисла на одном плече.

— Куда теперь? — зашептала Сабрина.

Надя впитывала её тепло.

— Не знаю. Туда. Нам нужно бежать подальше от поезда. Но я никогда здесь не бывала.

Они долго шли по воде — бежать больше не было сил, — а крысоподобные твари скалились вслед и шипели. В тоннеле чуть посветлело от невнятных бликов. Сабрина старалась идти медленнее, потому что Надя заметно хромала, но забывалась и снова ускоряла шаг.

Коридор изогнулся ещё раз, и через разрушенную стену они увидели платформу, огромную, как пустыня. Кое-где горели костерки, вокруг которых сидели неподвижные люди. Света не хватало, чтобы разглядеть лица.

— Не надо туда, — попросила Надя, но Сабрина не послушала.

Ей надоела тёмная безысходность коридора. Смена декораций казалась почти что спасением. Она перешагнула через проломленную кирпичную кладку и пошла между огней.

У очередного костра нашлась девочка с двумя хвостиками на белобрысой голове. Она покачивалась в такт сквозняку. И, кажется, она была в красной ветровке. Одна из тварей глодала её ступню.

— Кто это? — шёпотом спросила Сабрина.

Надя торопилась за ней, собираясь схватить за руку, но Сабрина каждый раз отстранялась, чтобы взяться за меч — если что. Люди вокруг костров покачивались из стороны в сторону, как будто пели неслышимую молитву.

— Ушедшие. Они ждут поезда, а поезд не придёт.

— Мёртвые?

Чья-то рука вцепилась в полу куртки. Сабрина ощутила движение воздуха и рубанула мечом темноту — отсечённая кисть задёргалась на полу, как мёртвая рыба. Сабрина развернулась, готовая дать отпор какому-угодно чудовищу, но темнота была спокойна, как стоячее болото.

— Да. В реальном мире они уже мёртвые.

Надя шла между костров, заглядывая каждому в лицо. На неё не обращали внимания. Связка амулетов позвякивала и качалась, если Надя собиралась нагнуться.

— Боже мой. Это… боже мой, — донеслось до Сабрины вместе с подвальным сквозняком.

— Что?

— Они не мёртвые. Мёртвых я отличу в три счёта. Они все ещё живы. Алиса? — Она взяла за плечо одну из тех безжизненных теней у костра. С шорохом бросились врассыпную крысоподобные твари. — Алиса, ты меня слышишь? Мы можем их спасти.

Тут уже не выдержала Сабрина.

— Мы не можем. Пойдём отсюда.

Она с силой потащила Надю прочь от лагеря немёртвых, та оборачивалась и один раз споткнулась о кучу битого камня, едва устояла на ногах. Платформа дрогнула, так что на колоннах трещинами пошла рассохшаяся плитка.

— Поезд, — прошептала Надя. — Он нас нашёл.

Вибрация сделалась сильнее. С потолка посыпались ошмётки пыли и штукатурка. Из тоннеля им навстречу вспыхнул белый свет фар. Оказалось, что он совсем близко — в одном вздохе.

— В переход! — Сабрина перекричала стук колёс.

Они побежали, петляя между кострами, к чернеющей дыре. Поезд пронёсся мимо, обдавая платформу волной воздуха. В окнах состава корчились призраки — раскрытые рты и прижатые к стёклам пальцы. Он не успел остановиться, но свет фар мазнул по их спинам. Поезд их нашёл.

В дыру перехода сунулись провода и слепо зашарили по стенам. Сабрина разрубила два самых ближних и оттолкнула Надю вглубь коридора. Остальные рванули к ним с новой силой.

— Уходим отсюда.

Провода, как змеи, дёрнулись следом, но поезд, увлекаемый инерцией, был уже далеко, а без него они теряли силу. Расстояние скрыло от них рёв состава, и вибрация стен почти изошла на нет.

— Я не могу больше.

Надя остановилась и упёрлась руками в колени, пытаясь отдышаться. За поворотом стены перехода разошлись, открывая огромную площадь под высоким куполом. Сабрина шагнула вперёд, рассматривая пыльную мозаику стен. Бледный свет сочился из-под купола и лежал на ступенях, идущих вверх.

На самом верху, на груде искорёженных рельс и бетонных шпал, сидело подобное человеку существо, сплетённое из проводов, крысиных шкурок и битого камня. Всё похоронное торжество этой залы, все остывшие подземные сквозняки, всё принадлежало ему.

— Это он, — шепнула Надя. — Скрипач.

Ветер раздувал лежащие на ступеньках старые билеты и обрывки газетных листьев.

Она вышла вперёд, захрустела каменная крошка под ногами. Чёрная тень шевельнулась, меняя позу. У Скрипача не было лица, но в переплетении проводов Сабрине почудилось нетерпеливое дрожание.

— Здравствуй. Ты знаешь, зачем мы здесь. Мы ищем учительницу биологии. Она у тебя?

Надя, стоящая перед троном, была маленькой куклой, перечёркнутой крест-накрест своими ремнями, со связкой бесполезных амулетов на груди, и чёрное существо молчало, разглядывая её.

— Те люди у костров, — сказала Надя. — Они тебе не принадлежат. Отпусти их.

Вдалеке застучали по рельсам колёса поезда. Ближе. Ещё ближе. В их стуке Сабрина различила слова.

— А ты кто такая?

Она не думала, что у него есть голос — у переплетения проводов не бывает голоса, — и потому вздрогнула.

«Маленькая наглая девочка в чужих владениях».

Сабрина закрыла глаза и проглотила липкий ком страха. По стенам, изукрашенным мозаикой, ползли провода. Отряды проводов в боевой готовности — обнажённые концы напряжённо уставились в сторону незваных гостей. Провода крались по полу, свиваясь кольцами вокруг колонн. В лужицах бледного света Сабрина видела их влажно блестящие чёрные тела.

— Я человек. А люди всё ещё хозяева этого города. Люди, а не твои призраки. Уяснил?

Он качнулся вперёд, и весь клубок проводов нацелился на Надю. Они, как кобры, подняли головы из-за плеч Скрипача и угрожающе закачались. Поезд загрохотал железными суставами совсем близко, прямо за стеной.

— У неё меч, — загрохотал Скрипач.

— Да, — сказала Надя.

— Вы приходите ко мне с мечом. Требуете. На что вы надеетесь?

— Нам нужна учительница биологии. Верни нам её, и мы уйдём.

Стук поезда отдалялся и опять делался ближе. Гончий состав кружил у залы, скребя по стенам железными когтями, но внутрь его не пускали. Сабрина почувствовала, как пальцы сами собой складываются на эфесе меча. Прикрыв глаза, она думала, какой пучок проводов рассечёт первым.

— Её здесь нет, — почти ласково отозвался Скрипач, если стук поезда вообще мог звучать ласково.

— Призраки сказали, что она здесь.

— Она была здесь, но ушла. Неужели вы думаете, что хозяйка станет подчиняться моим желаниям?

Надина рука дёрнулась к амулетам, и провода тут же выгнулись. Несколько плетей соскользнули с потолка и повисли у её головы. Голубые искры застрекотали в лужах.

— Куда она ушла?

Он захрипел, отталкиваясь от бетонных обломков. Чёрная фигура поднялась на тонких щупальцах проводов, вырастая разом до самого купола. В неразберихе переплетений уже не разобрать было человеческого силуэта.

— Люди хозяева там, под солнечным светом. А здесь, простите, мои владения. И вас сюда никто не звал, люди. Взять их!

Шумно рухнула стена. Из дыры в пыли и обломках камня вынырнул поезд. Свет фар разрезал полумрак залы напополам. Состав летел на них, взрывая колёсами битый мрамор пола. Скрежетал помятый металл, и хлопали автоматические двери.

Сабрина рванула вперёд, перерубая повисшие между ними провода. Она успела схватить Надю за руку и утащить за собой, перед тем, как поезд разрушил колонну. Их обдало волной воздуха и осколками камня. Состав ушёл вглубь залы, укладываясь в разворот. Неповоротливое тело походя снесло каменную кладку перехода, обрезав им пути к отступлению.

— Назад!

Спотыкаясь о мёртвые провода, они успели прорваться к стене, прежде чем поезд пошёл на второй заход. Он пролетел в опасной близости, отогнутые листы металла оставили рваные раны на колоннах.

Плечо Сабрины обожгло болью — она перехватила меч левой и ударила, снося пучки тянущихся к ним проводов. Стиснула зубы и в развороте рассекла ещё один провод, подползший к ногам Нади.

Она оглянулась, ища выход.

Вскрылись старые раны стен — из дыр толчками полилась чёрная жидкость, и провода плавали в ней, извитые, как водоросли. Вспучились плиты пола, открывая чёрные дыры и изъеденные временем перекрытия старого метро. Из разрывов наружу лезли ржавые скрюченные рельсы.

Надя махнула в ту сторону, где зала потонула в каменных обломках темноты.

— Дыра, из которой пришёл поезд! Ты ранена?

— Ерунда, — выдохнула Сабрина.

Они не оборачивались — сзади по-звериному ревел поезд. Скользкие плиты пола уходили из-под ног. Торчащие рельсы были как больные деревья. Между ними провода переплетались в ловчие сети и били наотмашь, вслепую. Разрубленные умирали в чёрных лужах, рассыпая слабые голубоватые искры.

Уже в темноте Сабрина пропустила удар провода, потом ещё один. Онемел локоть. Она не ощутила боли, но знала, что это плохо. Меч в левой руке сделался холодным.

Это не было коридором, это больше походило на ход гигантского червя. Прогрызенная толща земли гладко уходила влево, потом вправо. Они свернули в первое же ответвление — здесь стены, построенные людьми, поросли плесенью и истекли ржавой водой, но всё равно это было лучше хода, проторенного червём-поездом.

Надя остановилась, запрокидывая голову. Минуту она не дышала, сделавшись неживой, и мысленно ощупывала пространство вокруг себя и за пределами старых стен.

— Он далеко. Почему он не гонится за нами?

— Смотри.

Стены коридора были густо оплетены проводами. Они мелко подрагивали и сыпали искрами, и спутывались в узлы там, где стены проваливались в темноту. Она развернулась и увидела блестящие чёрные тела ещё и на полу. Ощутив взгляд Сабрины, они рванули назад, в темноту. Она подняла меч.

— Он следит за нами через провода.

— Нет! — Надя вскинула руки. — Не трогай его. Пусть. Нам его не уничтожить, а всё остальное будет бесполезной тратой сил. Мы просто уйдём. Просто уйдём. Пока.

Сабрина коснулась плеча: рубашка там порвалась, и на холодной коже запеклась кровь. В отблесках синих искр она разглядела след от удара — два прокола, как укус змеи.

Коридоры перетекали друг в друга и сплетались в паутину. Безмолвное преследование выматывало: она слышала шорох за спиной и ощущала чужое злобное присутствие. Надя шла на полшага впереди, выбирая повороты.

Все коридоры пахли одинаковой сыростью и гнилью, и все были заброшены людьми, отданы на откуп другой жизни. Только однажды переход раскрылся в круглую залу с рекой сточной воды посредине. Но проводов на стенах делалось всё меньше.

— Я устала, — сказала Надя и сползла на каменный обломок.

Она покопалась в сумке и достала печенье в бумажном пакете, бутылку воды. Сабрина села рядом и опустила меч. Вместе с проводами пропали и синие искры, но глаза привыкли к полумраку настолько, что различали силуэты.

— У тебя есть фонарик?

Таким естественным казалось взять его с собой. Надя тряхнула головой.

— Я не ношу с собой такие вещи. Это их только раздражает.

Сабрина взяла её за запястье и попыталась рассмотреть стрелки наручных часов. Они светились белым, и ещё светились белые риски на циферблате, но Надя освободилась из её пальцев.

— Не смотри. Это здешнее время, а какое там, наверху, я не знаю.

В молчании они сжевали печенье и посидели немного, давая отдых ногам. Преследование изошло на нет. В темноте коридора Сабрина больше не чувствовала угрозы. Провода отстали.

В таком же молчании они пересекли две подземные галереи, сводами уходящие в могильную темноту. Совсем старая каменная кладка просела от времени, и в выбоинах устроили свои гнёзда крысы. Потом потянулись однотипные и страшные в своей похожести бетонные залы. В провалах между плитами пола корчилась арматура.

Город стоял на старом городе, запылённом, заброшенном, но всё ещё живом.

— Здравствуйте, — сказала Надя, и Сабрина увидела его: в рыжей спецовке и в рукавицах он ощупывал стену.

Стоило подойти ближе, и его движения превратились в рваные судороги не-живого. Он обернулся, показывая тронутое разложением лицо.

— Мы заблудились, — просто объяснила Надя, как будто не замечала его осклизших искусанных крысами губ, — как попасть наверх?

Они выбрались наружу из шахты на заброшенном заводе, по скобам, вбитым в бетонные круги, провожаемые снизу взглядом не-живого. Он довёл их до самого последнего коридора и остался там, в полумраке. Люминесцировали полоски на рабочем жилете.

Вечер над верхушками деревьев кричал стрижами. Высокая трава на развалинах прятала бродячих собак. Сабрина глотнула воздуха полной грудью и не поверила, что выбралась из нижнего города.

— Вы сумасшедшие. Где вы были? — сказал Антонио, щуря уставшие от недосыпа глаза. — Двое суток в… демоны побери, двое суток. Я уже разослал ориентировки. Куда вы сунулись без приказа? Вы что, не понимаете, в какой ситуации мы все находимся? Мы стоим на краю. На очень скользком краю. Выговора с занесением в личное дело не боитесь?

В его кабинете было светло от уличных огней, и силуэт Антонио, привалившийся к подоконнику, был скрюченный и нервный. Надя спряталась в полумраке угла и отогревала дыханием наручные часы, всё ещё надеясь, что они оживут. Сабрина наблюдала за комнатой из-под прикрытых век.

— За мной гонялся демонический поезд. Я сражалась с проводами. Моим проводником был мёртвый. Нет, выговора я не боюсь.

Ночь за окном изошла воем далёких сирен. Антонио поджал губы, борясь с чем-то внутри себя. Потом снова поднял всклокоченную голову.

— Врач нужен?

Врач был нужен. Хотя следы, оставленные проводами, почти не болели, но кожа на плече сделалась ледяной и сухой, и локоть по-прежнему немел. Сабрине хотелось скинуть пропитанную кровью рубашку, смыть с лица подземную пыль.

— Выпусти меч, — сказал Антонио, глядя на неё уже без злости. — Просто попытайся разжать пальцы.

Пока она спускалась в медпункт и следила за пальцами штатного хирурга, ночь сделалась тихой и прохладной. Когда Сабрина вернулась, Надя уже выбралась из угла, пододвинула стул ближе к окну, хоть её лицо всё ещё скрывал полумрак. Они с Антонио сидели в молчании, как будто переживали общее горе. В темноте комнаты светились замершие стрелки её наручных часов.

— Ты знаешь место в городе, где под землёй огромная зала, а над ней — стеклянный купол. Там лесопосадка или парк, домов не видно. Туда ведут старые тоннели метро.

Антонио покачал головой.

— Ничего такого не помню. Но спрошу у знакомых.

— Он сплёл гнездо под городом. — Надя обернулась к Сабрине. Это было сказано для неё, потому что Антонио это уже слышал. Он склонился к столу, рассматривая оранжевый фонарный блик. — Огромное гнездо. Пройдёт не так много времени, и он потянется к обитаемым веткам метро. Выберется наружу. Да, однажды он выберется.

— А если Скрипач и Пугало встретятся раньше? — спросила Сабрина, потому что не слышала их разговора. Антонио наверняка уже спрашивал и уже получил ответ. Она разгадала это по его нервно сцепленным пальцам.

— Всё зависит от того, где они встретятся. В нижнем городе или в верхнем. Здесь одни владения, там — другие. Но если мы дадим Скрипачу ещё время, он прорастёт сквозь нас и тогда уж точно победит.

Она сорвалась на высокой ноте и замолчала, как будто сказала запретное. В молчании все знали, какие слова будут произнесены теперь.

«Он прорастёт сквозь нас», — засело в голове, как заклинание.

— Но нам всё равно нужна Вета. Только она может поднять Пугало на бой. А Вета ушла, и я не знаю, куда. Скрипач не знает тоже.

— А если он врёт? — Антонио поднял голову.

В темноте Надин силуэт пожал плечами.

— Такие, как он, не умеют врать. Он мог бы ничего не говорить, но врать… нет, вряд ли. Он сказал, что она ушла, вот и всё.

— Надя, где нам искать Вету? — Антонио склонился к самому столу. Сабрина видела, как его пальцы нервно стискивают полумрак.

— Я не знаю. — Надин голос обижено дрогнул. Она делала всё, что могла, и всё равно не справилась. Сабрина хотела поймать её руку, чтобы успокоить, но не дотянулась бы. Она ощутила сердитый жар, с которым Надя повторила: — Она ушла, понимаешь? Она ушла. Всё.

— Не понимаю. Куда ушла? Теперь ты должна её чувствовать. Ты ведь чувствуешь таких…

Должна. Он и сам понял, что хватил за грань, потому и оборвался так резко. Надя вскочила, разом окунаясь в бледный свет фонарей, и тут же шарахнулась назад, будто обожглась. Теряя равновесие, она взмахнула рукой и ударилась об угол шкафа.

— Каких ещё «таких»? Таких, как я, ты хотел сказать? Хотел сказать, что раз я такая же, как они, я должна всё знать про них? Я не такая! Я человек!

Она недолго размышляла — подхватила канцелярский нож со стола Антонио. Сабрина проглотила выкрик. Надя с треском вытащила лезвие на всю длину. Она разрезала кожу на ладони, протянутой к свету, — хотела показать: вот же, смотрите, — и сама мгновение наблюдала, как из раны течёт не кровь — бесцветная жидкость. Речная вода. Трое одновременно задержали дыхание.

— Что это? — хрипло произнесла Надя. — Что это… опять? Что ты со мной сделал?

Сабрина вскочила, чтобы поймать её за плечи, потому что Надя уже дёрнулась вперёд. Нож выпал из её руки — пластиковая рукоять глухо стукнулась об паркет. Она бросилась к стеклянной дверце шкафа, вцепилась в своё отражение.

Было слишком темно — она потёрла стекло рукавом куртки. Искала доказательства того, что она всё ещё человек.

— Надя.

Она сломалась в руках Сабрины, уронила голову и застонала.

— Зачем ты втянул меня в это? Ты ведь знал, какая тонкая грань. Я больше не хочу туда. Я этого больше не выдержу. Я человек.

Антонио хотел подойти, но поймал яростный взгляд Сабрины, и тогда он заговорил с безопасного отдаления.

— Слушай, прости. Я не хотел, чтобы до этого доходило. Всё, с этого дня я снимаю с тебя ответственность. Не смей больше приближаться к Скрипачу, Пугалу или кто там ещё ночью по улицам бродит. Иди домой, отдохни. Или ещё лучше — езжай, куда ты там собиралась ехать. Ладно?

Надя не ответила. Она отстранила Сабрину, отбросила волосы с лица и опять припала к своему отражению. Она заметила — и Сабрина заметила тоже — чуть проступившее пятно ржавчины на щеке, ещё светлое, похожее на рисунок хной. Попыталась стереть, но тщетно.

Это требовалось прекратить немедленно, потому что дело шло к истерике. Сабрина взяла её за запястье.

— Это ничего, это пройдёт. Ты просто устала. Правда, пойдём домой.

Несколько лет назад она ещё пыталась решить проблему.

— Понимаете, наша психика по-разному реагирует на внешнее воздействие. Напряжение ищет выход.

Этот психолог смотрел на неё точно так же, как и три предыдущих — со смесью усталости и профессионального сожаления. Надя в который раз обследовала взглядом комнату: шкаф со стеклянными дверцами, длинный стол для занятий с группой, пейзажи на выбеленных стенах. Белые жалюзи на окнах.

Ей было скучно и неловко. Неловко — за то, что человек, который сидел перед ней, очень старался, но всё равно ничего не мог поделать.

— Я понимаю.

— Найдите источник стресса и избавьтесь от него. Знаете, большинство проблем возникает ещё в детском возрасте. Какие у вас отношения с родителями?

Надя оторвала взгляд от строительного крана за окном и уставилась на седого мужчину перед собой. Днём она чувствовала себя почти нормальной, а вот ночами её манили тёмные улицы. Новый психолог, как и трое предыдущих, разрешил ей звонить в любое время. Но когда Надя боролась с собой, сидя на последней ступеньке лестницы, ей меньше всего хотелось звонить усталому чужому мужчине.

— Моя мама считает меня чудовищем.

Он весь подался вперёд. Наверное, подумал, что нашёл корень проблемы и сейчас разделается с ней на счёт три. Надя испытала острое желание отодвинуться подальше.

— Вы сердитесь на неё за это?

— Нет. Я ведь на самом деле чудовище. — Она вздохнула и не выдержала: — Не переживайте так. Вы замечательный психолог, просто я безнадёжна.

Он побарабанил ручкой по столу, потом записал что-то размашисто на блокнотном листе.

— Когда всё это началось? Я имею в виду, когда вы ощутили желание стать не-живой?

Она чувствовала себя такой виноватой перед Сабриной, что готова была всё рассказать ему, да что там ему — Надя рассказывала свою историю в который раз. И выдавала её по памяти, без запинок. Хотя рассказывать — в который раз — не особенно хотелось.

— Я всегда была связана с тем миром. В детстве я слушала голоса в пустых домах. Потом они стали выходить ко мне: помню безногого человека в старом лесопарке. Призраки погорельцев у кладбища. Обычно они не любят людей. Иногда нападают, но чаще просто прячутся. Но со мной они вели себя как с равной. Мне не требовалось ритуалов, чтобы их призвать — они выходили сами. В институте говорили, что у меня талант. А потом…

Она скорчилась на стуле, спряталась за вуалью волос, сжала переносицу двумя пальцами.

— Вы плачете? — встрепенулся он. Унюхал слёзы, как запах пирожков из столовой, и по-детски обрадовался.

Надя подняла голову и криво улыбнулась. И улыбаясь, ощутила, как на щеке, под упавшими волосами, проступает ржавое пятно. Она скорчилась, пытаясь прикрыть его плечом.

— Нет. Потом нашёлся преподаватель, который решил использовать мой талант. Он говорил, это уникально. Это интересно. Можно написать докторскую диссертацию. И некоторое время мы работали с ним, но потом он погиб. Не выдержал столкновения с моим талантом.

Она думала, что сумеет спрятаться за многозначными фразами, но при одном воспоминании о Мифе по ногам потянуло холодом. Как можно незаметнее Надя сжала и разжала пальцы — уже поскрипывали каменеющие суставы.

Психолог откинулся на спинку кресла, ещё не замечая, как она изменялась. Аккуратно подстриженная бородка и очки в золотистой оправе — как бы она хотела быть такой. Укладывать волосы и покупать дорогие платья. Но пока волосы шуршат, как сухая степь, и бетонные кости рвут одежду, пока арматурные ногти уродуют её пальцы — это невозможно.

— Что между вами случилось? Позвольте, я угадаю. Мужчина и женщина — это извечная история. Вы были в него влюблены, да? А что потом? Насилие? Он вас бил? Принуждал к чему-то?

Она провела по щеке кончиками пальцев — кожа сделалась сухой, как бумага, и под ней проступили натянутые провода. Надя не испугалась. Пусть он увидит. Так даже лучше.

— Ну что вы. Он был замечательным человеком. Он просто испугался. Вы знаете, как пугаются люди, когда видят не-живых? Это подкожный страх. Впитавшийся в кровь. Это не пугает вас, потому что вы не видели девочку, которая говорит с не-мёртвыми так запросто, как с продавцами в магазине. Понимаете, почему Миф убил меня?

Теперь он увидел — изменился взгляд, и напряглись мышцы на шее. Побелевшие пальцы упёрлись в стол, будто желая опрокинуть его, возвести баррикаду между ним и Надей. Защититься.

Надя ждала — перед ней был профессионал. Пять длинных секунд понадобились ему, чтобы взять себя в руки.

— Теперь вы можете его понять? — улыбнулась она.

Психолог кашлянул и спрятал глаза.

— Да.

— А потом я вернулась и убила его.

Тянулась безвкусная жвачка беседы. Наде было скучно, потому она сказала:

— Это любовь делает из нас чудовищ. Потому что любовь — это проклятье.

Ручка снова запрыгала в его пальцах — по тетрадному листу поползли кривые строчки. Надя снова перевела взгляд на небо. Время шло к вечеру, и проспект за окнами кабинета гудел на все автомобильные голоса.

— Хорошо. Я понял. Знаете, что я вам скажу? Вы уцепились за прошлое, как будто оно — единственно важное в жизни. Вы слишком много думаете про этого вашего Мифа. Отпустите его. То, что случилось, неприятно, но не сме…

Он запнулся. Надя хмыкнула — не удержалась. Психолог смерил её снисходительным взглядом.

— Это можно пережить. Люди переживают гораздо более страшные вещи: изнасилования, смерти близких, войну. Посмотрите: вы красивая умная девушка. Стоит вам просто забыть про ту неудавшуюся любовь, просто отбросить её, и вот увидите, у вас вырастут крылья.

Надя встала. Она встала тихо, так что ножки стула почти не проскребли по паркету. И пошла к дверям.

Всю ночь выл ветер, и скрежетали металлические суставы конструкций. Кричали птицы, и о набережную бились тяжёлые волны. Город рыдал. Сабрина убеждала себя в том, что не слышит, но всё равно не заснула. Он затих только под утро.

Она раздёрнула шторы и увидела сад в рассветном мареве и неподвижных птиц на ветках яблонь, на проводах, на крыше соседского дома.

Надя нашлась у кухонного окна. Она была в той же куртке, что и вчера, а под курткой — ремни крест-накрест перечёркивали грудь. Амулеты заметно потемнели, и на щеке остался ржавый след. Грязные следы тянулись от двери к её ногам, обутым в уличные кроссовки.

— Ты не ложилась?

Она вздрогнула, оборачиваясь, и щёки потеряли мраморную неживую бледность.

— Ты слышишь, что происходит?

Город молчал, но теперь и в его молчании слышалось что-то жуткое. Все птицы смотрели им в глаза.

— Он растёт, — сказала Надя, поднимаясь. Её тело превращалось в человеческое, но всё ещё похрустывало мраморной кожей. На голых запястьях вместо запястных костей из-под кожи выпирали обломки бетонных блоков. — Я всю ночь слышала, как Скрипач растёт. Провода тянутся под землёй, будто грибной мицелий. Если они прорвутся наружу, они…

«Прорастут сквозь нас», — вспомнила Сабрина. Кажется, именно это снилось ей, стоило только задремать.

Надя вышла из дома и под взглядами птиц присела, касаясь ладонью земли. Под бледной кожей по нервам-проводам всё ещё пробегали голубые искры. Вспыхнула и погасла последняя.

— Слышишь? Ты слышишь? Он там.

— Где ты была ночью? — перебила её Сабрина. — Ты не спала дома, я знаю.

— Я искала его жилище. Я была на старом складе, где Скрипача видели два года назад. Там пусто, только дыра в полу. Такая глубокая, что не видно дна. Понимаешь, что это значит? Когда его пытались уничтожить, Скрипач просто ушёл под землю. И там он рос, ждал подходящего момента. Момент наступил. А то место со стеклянным куполом я всё равно не нашла.

Надя села на крыльцо, прямо на мокрые ступеньки, политые дождём. Уставилась на далёкие высотки, подпирающие небо. Сабрина наблюдала, как последние черты не-жизни сходят с Нади, и она окончательно превращается в человека. Там, где она бродила ночью, нельзя появляться в человеческом обличье.

— Мы же сильнее, — пробормотала Надя, обращаясь к птицам и высоткам. — Мы всё ещё хозяева этого города. Мы, а не он. Почему тогда он побеждает?

Сабрина села рядом и заглянула ей в лицо.

— Слушай, прекрати это. Мы попытались найти Вету, но теперь-то что можем сделать? Усмирение аномалий — не наша работа, пусть ей занимаются поисковики. И я не хочу, чтобы ты…

Надя чуть покачивалась, как будто от ветра. В полуприкрытых глазах отражалось низкое небо.

— Поисковики ничего не делают. Люди ничего не могут ему сделать.

— Я не хочу, чтобы ты ушла к ним навсегда, — закончила Сабрина и встала. — Ты уже забыла, как это, быть не-живой? Ты забыла, как тяжело вернуться обратно? Ты забыла, что обещала мне больше никогда не переходить на ту сторону?

Хмурое утро застыло, как нарисованное. Надя облизнула запёкшиеся губы.

— Нет. Я очень хорошо помню. Милосердное зеркало подсовывает мне другое отражение. В нём я прежняя. В нём я человек, разве что ржавое пятно на щеке. Это пустяки, конечно. Но разве это правда? Внутри меня давно уже сущность. Она не исчезла тогда. Она просто спала всё это время. Теперь её разбудили.

Она обернулась и встретилась с Сабриной глазами — белёсая радужка, изрезанная алыми ниточками сосудов.

По ночам город кричал. Надя давно не могла спать. Она бродила по комнатам, пила остывший чай, пытаясь перебить горький вкус во рту, читала, бессмысленно перебирая страницы одну за другой. Приходила в гостиную и ложилась на пол, в лужицу фонарного света. Она не могла спать и не могла не спать, потому что город кричал, как будто за стеной рыдал ребёнок.

По ночам она вскрывала старые раны. Водила складным ножом по ладони, вспоминая, как это делается. Поднималась, брала с вешалки куртку и замирала перед дверью, не решаясь переступить через порог.

«Ты же обещала, что больше никогда».

Она обещала. Надя снимала куртку и снова бродила по комнатам, открывала окна и подолгу стояла, вдыхая ночь. Чувствительная, как обнажённый провод, мысленно ощупывала мир вокруг себя. Ночь пахла дождём и пеплом. Тонко тянуло речной водой. Город безутешно плакал по утраченной любви.

Она измучилась от бездействия. Люди уже бежали, напуганные страшным ночным воем. Пока что — бежали единицы, они делали вид, что хотят навестить дальних родственников, или что давно планировали этот отпуск. Они собирались вернуться. И Надя знала, что с каждым днём беглецов становится больше.

Она ненавидела себя за слабость, за то, что посиживает, сложив руки. Если люди не хотят защищать город, тогда это придётся сделать сущностям. Одиночкам, привыкшим скрываться в тёмных подвалах и заброшенных зданиях. В одну из таких ночей Надя всё ещё верила, что хозяйка города явится, чтобы поднять их на бой.

Но шло время, а Вета не возвращалась.

Нужно было решаться. Надя поднялась на второй этаж дома, встала у двери в комнату Сабрины.

— Прости, — сказала она. — Я обещала. Но больше не могу так.

Куртка, ещё не успевшие просохнуть кеды, а связка потемневших амулетов отправилась в самый тёмный угол. Улицы были пустынны — теперь редко кто решался выходить из дома, когда плакал город. Надя шла по лужицам фонарного света — от одной к другой, — впускала в себя ночной холод.

Надя чуть не рассмеялась от внезапно нахлынувшей свободы. Опьяневшая от неё, она решала, куда пойдёт первым делом. Была заброшенная больница, окружённая строительными лесами, как тугим корсетом, но она на самом краю района — каждый раз, проезжая мимо, Надя осторожно махала ей рукой в окно автобуса. Нет, нет, это далеко.

Был старый двухэтажный дом, зажатый между двумя высотками. Старый чёрный дом с обвалившейся лестницей наверх, с вечно разинутыми оконными проёмами. Дороги туда — через весь рыдающий город. Но у неё во власти вся ночь, какая разница, сколько времени уйдёт на дорогу!

Была оранжевая свечка-пятнадцатиэтажка, торчащая на холме в южной части рыдающего города. Там жил маленький мальчик — местное воплощение смерти. Надя поднимется по бетонным ступенькам, мимо квартир, оставленных жильцами, мимо глубоких трещин на стенах, мимо паутин, наплетённых вездесущими ауралами, и на одной из ступенек её будет ждать мальчик в великоватой — не по размеру — куртке.

— Я вернулась, — скажет Надя.

Он улыбнётся ей навстречу. Все сущности города, все его сумеречные жители, в которых принято не верить, ждали её, очень долго. Много лет ждали, с тех самых пор, как она пообещала Сабрине, что больше никогда. Но время — это пустой звук для тех, кто давно не-жив.

— Я вернулась, — скажет Надя. — Помните, я та девочка, которую убил преподаватель. Он увёз меня за город и запер в старом доме, чтобы я не могла сбежать.

И тогда они уж точно вспомнят.

Придорожные фонари выгибались в судорогах боли. С треском оборвались опасно натянутые провода и запрыгали по асфальту, рассыпая искры, тонули в наплаканных лужах. Трамвайные рельсы корчились, силясь порвать соединения с землёй. Истерика города набирала обороты.

Глубокие трещины расчертили асфальт. Надя шла по мосту, прямо по проезжей части, потому что машин всё равно не было. Одна стояла, разбитая, у чёрно-белого ограждения, и дверца у водительского места была распахнута. Надя мысленно потянулась к ней и ощутила кровь на руле, ощутила, как в страхе убегает водитель от оживших фонарных столбов. Он думал, что успеет до темноты, и не успел.

Она всё-таки решила, что первым делом пойдёт к незаконченной стройке в промышленном районе. Там, на пустыре, окружённый цепочкой вороньих трупов, стоял дом, насмерть заваренный толстыми решётками. Надя испугалась, что опоздала, что сущность Пса угасла — так иногда бывало, но мысленно раскинула руки и ощутила: она всё ещё там.

— Я вернулась, — сказала Надя, как ей мечталось.

Сущность рванула ей навстречу. Радостно разинула пасть, усаженную акульими зубами, ткнулась носом в плечо, как настоящая собака. Настоящая собака, но только с человеческими глазами.

Она уходила по ночам и возвращалась под утро, чтобы, даже не скрываясь, оставлять грязные следы на полу, доходить до дивана и падать на него без сил. Шурша упаковками, она глотала таблетки обезболивающего. Человеческое тело быстро изнашивалось от такой жизни.

Сабрина просыпалась вместе с мутным рассветом и долго сидела рядом, не зная, на что решиться.

Сумеречные дни наползали друг на друга, и она быстро потеряла им счёт. Днём Надя задёргивала шторы, чтобы сохранить в комнатах полумрак. Вздохи и поскрипывания дома сделались привычными. Они будили Сабрину по ночам. Они перешёптывались, когда думали, что она спит.

Однажды утром Надя сожгла тряпичных кукол. Сабрина проснулась от запаха дыма, обошла дом вокруг и нашла их: Надю, старую металлическую бочку и искажённые лица кукол, догорающих на дне, на груде уже бесформенного пепла.

— Мешают, — сказала Надя, как будто извиняясь. На ней была та же куртка, те же джинсы и ремни на груди крест-накрест, как будто одежда намертво приросла к телу, и та же ржавая царапина на щеке.

— Что ты творишь? — глухо произнесла Сабрина, от холода пряча пальцы в рукавах плаща, наброшенного на домашнее платье.

Надя ссутулилась под её взглядом и не ответила. Горький дым разъедал глаза, но Сабрина не отступила ни на шаг.

— Ты понимаешь, что это — путь в никуда?

Надя быстро глянула, как провинившаяся собака. Ржавую царапину на щеке исказило судорогой. Если пепел, осевший на лице, мог считаться слезами, то она плакала.

— Прости.

Ни о каких обещаниях больше не говорили: обещания горели вместе с тряпичными лицами кукол.

Сабрина поднялась в свою комнату, достала из шкафа старую дорожку сумку и застыла, глупо разглядывая аккуратные стопки одежды. Сумка валялась, выжидательно раскрыв беззубый рот. В гостиной шелохнулась тяжёлая занавеска. Заговорил и тут же замолчал телевизор.

Из раскрытого окна снова потянуло дымом. Надя жгла что-то ещё — палёные куклы пахли по-другому. Старая бочка закоптила, швырнула в воздух пригоршню пепла. Надя стояла так близко, что пепел оседал на её волосах. Одна схватилась за край бочки и заглянула внутрь, как в колодец, как будто в остатках прошлой жизни желала найти своё отражение.

Сабрина взяла из стопки рубашку, не глядя бросила в сумку. Отчётливо заскрипели деревянные ступеньки. Надя всё ещё была на улице, и Сабрина оглянулась на меч — тот висел на своём месте, на стене. Шаги зазвучали глуше, отозвалась последняя половица, и хлопнула створка окна.

Она взяла ещё кое-что — бельё, свитер, книжку со стола, зачем-то потёртую статуэтку ангела — новогодний подарок. Шаги звучали снова, в тихом полумраке дома раздражающе отчётливо звякнули чашки в кухонном шкафу.

Раньше тени вели себя скромнее. Они прятались до ночи, а потом сидели по углам. Если и удавалось заметить силуэт, он тут же таял, оставляя после себя только горсточку вопросов: было на самом деле, показалось? Хочешь — верь, а хочешь — нет.

Неопределённость всегда устраивала Сабрину. Они с бестелесными голосами как будто заключали договор, не видели друг друга и не слышали, а если всё же случался небольшой конфуз, человечество изобрело много слов-оберегов. «Это сквозняк», — например. «Всего лишь вода шумит в трубах». «В старом доме вечно что-нибудь скрипит». Она знала их все наизусть.

Теперь они даже не скрывались.

Одной ночью она прошла по коридору и увидела на тёмной кухне рядом с фигурой Нади тощий скособоченный силуэт. Тонко пахло заварными пирожными. Надя взяла из вазочки одно и протянула призраку. Костлявые пальцы схватились за угощение — и оно в одно мгновение исчезло.

Даже наблюдая, Сабрина ощутила тошноту. Тень обернулась к ней: кожа обтягивала узкий череп, в мёртвых глазах застыло жалобное выражение. Сабрина посмотрела поверх существа в лицо Наде.

— Это что, жертва концлагеря?

— Тише, — испугалась Надя, — она не может, когда кричат. — И протянула тонко застонавшему призраку ещё одно пирожное.

Но этим утром Надя сожгла тряпичных кукол. А нахальство сумеречных обитателей дома просто стало последней каплей.

— Совсем потеряли страх. — Сабрина схватила меч — эфес уютно лёг в ладонь.

В коридоре было пусто, но покачивалась плеть искусственного цветка на стене. До кухонной двери — пять неслышных шагов — она знала, как ступать, чтобы не скрипнула ни одна половица старого дома.

Дверь в верхней половине была с витражным стеклом, и через него сумрачная комната казалась жёлто-красно-зелёной. Сабрина ощутила чужое присутствие в углу за буфетом. На это ей потребовалось одно мгновение.

И ещё мгновение на то, чтобы толкнуть дверь плечом и в один прыжок занять единственно выигрышную позицию. Он тоже прыгнул — бурая тень растеклась по светлой шторе. Сабрина увидела расколотую напополам вазочку и кубики сахара, разбросанные по полу.

Она ударила и промахнулась, потому что от ярости потемнело в глазах. Тень скакнула со шторы на потолок и распласталась кляксой. Штора закачалась, впустив в комнату немного бледного света. Сабрина ощутила волны страха, исходящие от не-живого.

В панике он бросился в сторону, Сабрина крутанулась, следуя за ним остриём меча. Кровь зло колотилась в висках — за весь страх и боль, которые Сабрина прятала до сих пор. Вытянутое лицо существа на секунду замерло, глядя на неё. Не успел увернуться, она была быстрее.

Меч располосовал не-живое так, что ей на руки и на пол брызнуло липким, бесцветным.

— Стой! — сорванный Надин голос прозвучал от двери.

Сабрина замерла, хотя это и было не по правилам. По правилам — всегда добивать врага. Но Надя тяжело дышала и смотрела на неё, и в ту минуту так походила на человека.

Он упал на пузо и пополз к ней, беззвучно открывая узкогубый рот. В одной руке всё ещё был зажат кусок сахара.

— Не трогай его, он здесь живёт, — сказала Надя. Существо цеплялось ей за ногу, за штанину, забрызганную грязью. Его руки — почти как человеческие, детские пальцы и розовые ногти. У запястья — белая нитка с больничной биркой, такие вешают новорожденным. Тонкое тело под клоком истлевшей ткани. Сабрина поняла вдруг, кто это такой — вспомнила родильное отделение больницы неподалёку, — и её передёрнуло от отвращения.

— Я тоже живу здесь, — выдавила из себя она.

Луч света лёг на пол между ними, очертив границу — «мы» и «они». Сабрина — одна на своей стороне.

— Просто ты его напугала, — сказала Надя, как будто ждала извинений.

— Напугала? Тогда сделай так, чтобы я их не слышала и не видела.

Сабрина не шевельнулась, и Надя спрятала глаза. Детские пальцы, цеплявшиеся за её штанину, растеклись чернилами и почти растворились в полумраке.

— Хорошо, как скажешь.

Она прошла мимо комнаты Сабрины и на секунду застыла, увидев сумку на полу. Обернулась.

— Я больше не могу, — сказала Сабрина, потому что от неё ждали этих слов. — Ты где-то бродишь по ночам. Ты возвращаешься под утро, приносишь с собой запахи мёртвых. За тобой остаются следы могильной земли. Ты думаешь, я ничего не понимаю? Ты стёрла защитные знаки и сожгла кукол, чтобы эти могли заходить в дом. Вчера ночью я проснулась от того, что на пороге комнаты стояло существо… Стояло и смотрело на меня. Я успела разглядеть — это был мужчина, высокий и худой, и половина лица начисто снесена. Эта тварь стояла на пороге моей комнаты.

— Это часовщик, — сказала Надя, как будто её объяснения могли что-нибудь изменить.

— Мне всё равно, как его зовут. — Она не заметила, когда повысила голос, и теперь почти кричала. Зло вбивала каждое слово, а Надя вжимала голову в плечи. — Понимаешь? Ты понимаешь, что ни один нормальный человек не выдержит такого? Вот что. Я не хочу больше видеть ни одной этой не-мёртвой твари.

— Мы не твари, — чуть слышно выдохнула Надя.

Но у Сабрины уже не было сил остановиться.

— Или вы уберётесь отсюда, или я. Извини.

Надя спрятала глаза. Она как будто сделалась меньше ростом — из рукавов куртки виднелись только кончики пальцев.

— Не надо, — пробормотала Надя. — Не уходи, я сделаю, что смогу. Они к тебе больше не придут.

Дождевые капли протекали через перекрытия моста и падали ей на плечи. В темноте громоздились брошенные автобусы, как скелеты древних животных, и битые фары были как слепые глаза.

Стоило поискать другое место для ночёвки, но слишком безразлично. Надя ушла из дома, забрав с собой только куртку и связку амулетов — на всякий случай. И ушла туда, куда повели ноги, под мост, на кладбище старых автобусов.

Пока она сидела, явился Пёс. Припадая к земле, он побродил вокруг костра, потом всё-таки решился подойти и лёг, касаясь ледяным носом её ладони. От него Наде было ещё холоднее, но Пса она не прогоняла. Он делал вид, что дремал.

Надя сидела на земле, окружённая мёртвыми механизмами и темнотой. От дождя потух костерок, разведённый из сухих листьев и выброшенных книг. Ей было холодно, потому что человеческое тело слишком трепетно для ночёвок под мостом. Не спасала старая куртка. В Наде многовато осталось человеческого, но она знала — скоро всё это уйдёт.

Темнота вдалеке шевельнулась. Между ржавых кабин пробиралась человеческая фигура. У Нади больно заколотилось сердце. Вдруг Сабрина? Но это была не она — вместо плавных движений — нервные шаги. Чёрная фигурка оказалась невысокой, детской.

Мальчик выбрался к потухшему костру, нерешительно потрогал пепел — холодный. Он сел напротив Нади, подобрав по себя ноги. В дождливом полумраке она увидела осунувшееся лицо с чёрными провалами глаз, грязную куртку, размеров на пять больше нужного. Куртка, будто стянутая с чужого плеча, распахнулась на груди маленького гостя, обнажая пустоту.

— Смертёныш, — выдохнула Надя и невольно обрадовалась встрече.

Он тоже обрадовался — улыбнулся, как мог, изогнул губы в страшноватой гримасе, хотя не-мёртвые не способны улыбаться. В сжатом кулаке обнаружилась пригорошня подсолнечных семечек.

За то время, пока Нади не было, Смертёныш нисколько не подрос — сущности не чувствуют времени, — но его куртка истрепалась и выцвела. Босые ноги стали ещё грязнее, черноты под ногтями стало больше, и только запасы семечек в карманах никак не иссякали.

— Я услышал, что ты вернулась, и пошёл искать. Давно тебя не было.

Он потянулся к ней, касаясь влажных щёк и волос. Пёс вскинул голову, но не зарычал. Смертёныш чуть отстранился от Нади, разглядывая кончики собственных пальцев.

— Плачешь?

Она отвернулась.

— Нет. Это дождь идёт.

Смертёныш опять сел, из-под опущенных век подсматривая за потухшим костром — не разгорелся бы снова. Под мостом гудел ветер, и вздыхали старые автобусы. Надя тихо раскачивалась, обхватив себя за плечи. Ей отчаянно хотелось обратно. Зажечь на кухне свет и поставить на плиту чайник. Согреться человеческим теплом. Интересно, спит ли сейчас Сабрина?

Но обратно ей было нельзя, потому что там никто не ждал. Потому что мир живых толкнул её, вышибив из груди последнее дыхание.

— А я тебя всегда ждал. Я знал, что ты вернёшься, — произнёс Смертёныш. В его пальцах рассыпались обгоревшие книжные листы. Ветер выдувал из них алые искры и тут же гасил.

— Спасибо. — Руками, испачканными в золе, она вытерла влажные щёки. Дождь зарядил сильнее.

— Только знаешь, я бы на твоём месте не стал возвращаться. Если бы в мире живых остался хоть кто-то, кто ждал бы. Я бы очень хотел, чтобы у меня кто-нибудь там остался. Ты знаешь?

— Да.

— Можно я сяду поближе?

Надя подвинулась, освобождая место у мостовой опоры. Здесь не так донимал дождь. Они разделили одну куртку на двоих, но всё равно было холодно.

— Город меняется, — сказал Смертёныш, прижимаясь к её боку. Тонкой веткой он чертил на земле квадраты и треугольники. — Я слышу, как под землёй растёт что-то огромное. И город меняется. Просыпаются те, кто давно спал.

— Ты тоже это чувствуешь? — Надя дрожала. Холод комом встал в груди, и она ждала, когда же он растечётся по всему телу, до кончиков пальцев.

Смертёныш пожал плечами, словно речь шла о вещах простых и привычных.

— Все это чувствуют. Волк с улицы Стрелков. Ты помнишь его? Он проснулся и ночами бродит по улицам. Он даже света не боится. Люди говорят — собака. Я слышал. А он такой голодный. И Чердачная Кукла, которая спала под фонтаном старого парка. Помнишь её?

Надя не отозвалась.

— Я видел, она сидела на ступеньках. В том месте осталась кучка опилок, их потом раздуло ветром. А потом стали убегать люди. Они и теперь уходят, а город пустеет. Может, некоторые ещё думают, что останутся, но они все убегут. Я знаю. Я слушал их мысли. Я тогда подумал, хорошо бы ты вернулась. Ты бы сказала, что нам делать. И вот, ты вернулась.

Он потянулся к карману куртки и достал оттуда ещё одну пригоршню подсолнечных семечек. Хрустнул одной. До Нади дотянулся маслянистый запах. Она закрыла глаза. Уставшее сознание норовило провалиться в сон, но ей нельзя было спать, ведь сущности не спят.

— Что нам делать? — повторил Смертёныш.

Надя вздрогнула. Дождь зашёлся сильнее, заколотил по крышам автобусов. На границе видимости зажигались и потухали окна в чужих домах. Люди ещё не знали, что скоро захотят убежать.

— Давай позовём остальных, — вздохнула Надя. Откуда ей было знать, что делать.

На следующее утро Надя не вернулась домой. Сабрина прождала у входной двери с рассвета до тех пор, пока город не сделался шумным, душным, привычным повседневным городом.

Сабрина закрыла глаза и увидела Надю в вагоне метро: грудь, крест-накрест перечеркнутая ремнями, как будто указывая место, куда стрелять. Связка почерневших амулетов. Силуэт читающего человека рядом. Они едут, и вагон покачивается, и тени играют в игру, по правилам которой нужно ехать. Но поезд никогда не остановится, потому что это — кольцевая линия.

Тело больницы — большое, старое — было опутано строительными лесами и бинтами зелёной сетки. Поднимаясь по лестницам, Надя чувствовала, как больница стонет и хочет разорвать свои бинты. Вздымались перекрытия, как грудная клетка, и выгибались стены, но всё бесполезно. Люди крепко её связали. Рукотворные преграды до сих пор сдерживали то, что жило в старых стенах.

Запутанные коридоры больницы часто приводили к тупикам-завалам и никуда-не-ведущим-лестницам. Но Надя проходила этот путь столько раз, что могла бы найти дорогу с закрытыми глазами. Пёс держался у её ног — тень на тонких лапах скользила, не касаясь разбитых плит пола.

Восьмой этаж. Девятый. Она остановилась на лестничной площадке и перегнулась через единственные уцелевшие перила. Закрыла глаза, обхватывая больницу мысленными руками, обнимая, как обнимают больного, пышущего жаром ребёнка. Где-то в отдалённых коридорах шевельнулось чужеродное создание. Человек? Бродячая собака?

Пёс замер и повёл ушами, тогда она поняла, что ей не почудилось.

— Эй, выходи, — выдохнула Надя в темноту. Если где-то на этажах больницы затерялось не-живое существо, оно бы услышало её сквозь стены. — Выходи, здесь все свои.

В лицо Наде дунуло пыльным сквозняком. Ветер прошёлся от стены к стене и притих. Надя опять закрыла глаза и мысленно обыскала больницу сверху донизу, но ощущение чужого присутствия больше не появлялось.

Она пошла дальше, то и дело оглядываясь в темноту. Обычно больница писала ей — белым или голубым мелом на кирпичных стенах, короткие фразы вместо приветствий или бессмысленные символы, просто чтобы обозначить своё присутствие, но сегодня она молчала.

Заброшенная больница торчала над лесопарком — чёрная башня в стороне от светящегося города. Из оконных проёмов пятнадцатого этажа открылся вид на город, украшенный монистами фонарей, до самой набережной. А там Надя различила фигуру Матери-птицы, хотя для этого ей пришлось залезть ещё выше, на широкий подоконник. Она ненавидела высоту, но иначе было не исполнить задуманное.

Надя выпрямилась, ухватившись за стену в том месте, где она казалась целее всего. Пёс остался в коридоре, он бродил, оставляя клочки себя на разбитой кирпичной кладке.

— Эй, — сказала она в прозрачную темноту над лесопарком. Надя двинулась вперёд, упираясь животом в проржавевшую арматуру стен, вдохнула запах пустоты. В животе всё сжалось от страха — далёкая чёрная земля покачнулась перед глазами. — Все, кто меня слышит. Следующей ночью я буду ждать вас на пустыре у старого кирпичного завода. Все, кто помнит меня, приходите. Я буду вас ждать.

В тёмном лесопарке деревья закачали ветками. Перемигнулись огни города — ближняя подсветка автотрасс, алые огоньки завода, жемчужные бусы фонарей в центре города, и наконец рыжая иллюминация набережной. Надя различила их незатейливую азбуку Морзе, кивнула в ответ. Её услышали.

Она повернулась, чтобы возвращаться, и ощущение чужого присутствия окатило её с ног до головы. Стоя на треснувших перекрытиях, Надя зашаталась. Пёс напряжённо замер у тёмного провала двери, ведущей на лестничный пролёт.

— Эй, — неуверенно повторила Надя и потянулась мысленными руками, чтобы успокоить больницу, доказать, что она не причинит вреда.

Её отшвырнуло назад, так что ржавая арматура впилась в спину, вышибив короткий стон. Всё же в Наде осталось много человеческого — боль и тонкая кожа, под которой, оказалось, течёт кровь.

Пёс молча рванул в темноту, акульи зубы порвали искорёженный дверной косяк. Его толкнуло назад, и сущность комом откатилась к оконному проёму, к тому месту, где низкое ограждение обрывалось и уходило резко вниз.

Чужое присутствие пахло раскалённым металлом и палёной резиной. Из дверного проёма зазмеились провода. Они ощупали мелкий гравий, рассыпанный по полу, битый кирпич стен. Надя дёрнулась в сторону, чтобы влажно блестящие змеи не потянулись к ней. Они замерли.

— Скрипач! — прохрипела она зло. Пульс, колотящийся под кожей, превращался в мерное биение речной воды о бетонную набережную.

Он не отозвался, потому что это был не Скрипач. Существо походило на клубок дождевых червей — низкое, ростом с детсадовца, почти бесцветное на фоне серой городской ночи.

Надя мысленно потянулась к нему и не ощутила ничего: ни злого, ни доброго. Существо вряд ли имело сознание, как у настоящей сущности. Оно выбралось, повинуясь инстинктам, ответило на зов Нади.

Она чувствовала, как внутри изгибаются кости, становясь арматурным каркасом того, что раньше было человеческим телом. Она ударила мысленными руками наотмашь, целясь в темноту дверного проёма. Каменная махина застонала от боли — удар вскользь пришёлся по кирпичной кладке вентиляции, и в воздух взвилась красная пыль. Отростки проводов втянулись вглубь больницы.

Закрывая рот и нос рукавом куртки, Надя соскользнула с подоконника на пол. Пёс крался с другой стороны. Искорёженные антенны едва слышно звенели.

— Нельзя, чтобы он ушёл. Это шпион. Если сбежит…

Она не договорила, потому что прыгнула в дверной проём и хлебнула полный рот холодной темноты. Человеческое зрение сделалось бесполезным, но мысленно она ощутила шевеление на этаж ниже. Шпион уходил, обшаривая коридоры один за другим. В этой части больницы не успели провести электричество, и без проводов он оказался слеп и беспомощен.

— …он предупредит Скрипача.

Чтобы сэкономить горстку секунд, Надя бросилась к шахте лифта. Она кожей чуяла, как шпион уходит всё дальше. Вот он добрался до старого распределительного щитка, и по стенам проскочили синие искры, указавшие ему путь к выходу. Вот кончики проводов нащупали провал, и теперь их разделяло не один, а три этажа.

Внизу стены дрогнули — сорвались проложенные провода, и от хлёстких ударов крошился кирпич. По больнице прошла судорога боли.

— Держи его! — закричала Надя. Её голос сделался скрежетом металла об металл.

Больница услышала, и одновременно с нескольких сторон загрохотали обвалившиеся перекрытия. Из шахты лифта вырвался клок ветра, пахнущий тоннелями метро. Надя прыгнула вниз.

Двадцать два этажа больницы — двадцать два лабиринта мрака, тупиков и коридоров-ведущих-в-никуда. Она замерла на самом краю пропасти и поняла, что не решится. Слишком высоко, хотя для сущности высота — равно как и время — ничего не значит. Она могла бы прыгнуть и поймать руками перекрытия первого этажа, и ничего бы с ней не случилось. Но застрявший внутри человеческий страх не давал шагнуть в темноту.

Мимо неё скользнула тень Пса. Он всё понял и прыгнул в шахту сам. Теряя драгоценное время, Надя бросилась вниз по лестнице.

Из подвала воняло болотом. Целые бетонные блоки дрожали и раскачивались, задетые судорогой больницы.

Надя увидела его — в двух коридорах справа, когда человеческое зрение вовсе пропало, мысленные руки наткнулись на переплетение проводов. Она припала ладонями к стене, под ногти забились чешуйки облупившейся штукатурки.

— Стоять! — заскрежетал её голос, прорываясь через ряды кирпичей. — Стоять, убью!

Он судорожно вывернулся из её мысленных рук и рванул вперёд по широкой галерее. Беспорядочные провода обвивались вокруг тонких колонн и рвались, оставляя перед смертью россыпи голубых искр.

Искать дорогу в галерею не осталось времени, и Надя бросилась к выходу из больницы. Дверей на первом этаже было много, но выпустить их могла только одна, и шпион наверняка уже понял это, уже знал, куда бежать.

Слева, коридорах в трёх от главной галереи, Надя почуяла холодное дыхание Пса. Он вышел в галерею первым — через пролом в стене. Оборванные провода эпилептически выгибались под потолком. Надя услышала отчаянный хрип, шорох, с которым на полу скорчились их обрывки, переплетённые в ком.

Комнаты были одинаковы и безлики. Одну из дверей пришлось выбить — она ударила её плечом, даже не сбавив темпа. Больница глухо охнула. Надя вынырнула из улья комнат и увидела прямоугольник серого неба — близкий дверной проём.

Она успела различить ком проводов — уже бесформенный, обглоданный с одной стороны, сыплющий искрами, как будто истекающий кровью. Он нёсся прочь.

Ей не успеть.

Следом за шпионом она выпала в прохладную ночь. Бледные отсветы города больно резанули по лицу — сущностям бывает больно от света. Мысленные руки слепо схватились за ветки деревьев, прошлись по влажной тропинке, заросшей травой. Надя почуяла, как он уходит — по тропинке влево, вглубь лесопарка, и сухие травинки мгновенно сгорают, прикасаясь к оголённым проводам.

Речная вода билась об основание черепа. Надя поняла, что ещё немного, и захлебнётся, не сможет больше бежать. Она рванулась из последних сил, оставляя больницу за спиной. В два огромных прыжка её догнал Пёс.

В прозрачной темноте лесопарка была минута, когда ей показалось — почти догнали. Сущность замерла, балансируя на грани мрака и полумрака и вдруг разом ухнула вниз, оставив Надю судорожно втягивать воздух.

Она подошла ближе и упала на колени, ощупывая края земляной дыры. Мысленные руки прошли глубже и ощутили рваные корни деревьев, холод и запах метро. Пёс хрипел у неё над ухом, рассыпая вокруг себя капли кипящей смолы. Речная вода поднялась выше и плеснулась через рот.

— Всё, он ушёл.

Надя легла на землю, сворачиваясь эмбрионом. Человеческое возвращалось, и только теперь она ощутила, как арматурные конструкции, которые были вместо костей, изгибаются от напряжения и усталости.

Она провела день в подвале сгоревшей двухэтажки. Дом стоял по другую сторону дороги от её собственного. С тех пор, как Надя ушла оттуда, она успела побывать на заброшенном заводе и на старой автобазе под мостом. Словом, там, куда успевала добраться, пока её не застало солнце. Один раз она пережидала день в кабине грузовика без колёс, и это было не слишком удобно. Но тогда ей повезло: шёл дождь, и свет её почти не беспокоил.

Подвал нравился ей больше всего. Рано утром, стоя в тени деревьев, она смотрела, как загорался свет в её доме — на кухне, потом в комнате Сабрины, дрожали лёгкие шторы, и тогда Надя успокаивалась и уходила спать.

В подвале, за трубами, она прятала одеяло и коробку с вещами первой необходимости: иголку с ниткой, таблетки от боли и острый осколок стекла. Не так уж легко найти хороший осколок даже в более или менее приличном заброшенном доме.

Этим вечером её снова разбудил плач города. Он сделался почти привычным, но сегодня Надя услышала, как следом за ним принимаются скулить мелкие сущности вокруг. Хор их голосов достал Надю из-под одеяла.

Заражённая их тоской, как оспой, она не заметила, как сама начала всхлипывать. Надя подставила ладони под капающую из трубы воду, набрала немного и плеснула в лицо. Потом пришла очередь коробки.

Надя села на одеяле, скрестив ноги, и открыла пузырёк с таблетками. Оставалось не так много — добыть бы ещё. Она вытряхнула на ладонь пару и проглотила, ощутив, как они царапают сжавшийся пищевод. Через минуту возвратились человеческие чувства — точнее, их бледные призраки.

Было сыро. Кололось старое одеяло. Холодно — она поглубже натянула капюшон куртки, повыше застегнула молнию.

Темно. Слабое человеческое зрение не предназначено, чтобы бродить в темноте, но Наде страшно потерять последнюю связь с миром живых, потому она глотает таблетки каждый вечер и гладит одеяло кончиками пальцев, пока не начинает ощущать слабое покалывание, означающее, что человеческие ощущения вернулись.

Она закрыла глаза, чтобы не растрачивать чувства попусту, и пошла к выходу из подвала. Сущности питаются запахом города, и теперь, когда он так слаб, это ещё проще, чем обычно. Стоя на пороге сгоревшего дома, Надя жадно втянула воздух. Мокрый асфальт, выхлопные газы машин, аромат жареного мяса из чьего-то открытого окна. Она ощутила себя сытой.

Летние ночи безнадёжно короткие. Надя перебежала через дорогу и перелезла через кованый забор собственного дома, в том месте, где раскидистая яблоня прятала её от фонарного света. Постояла, вскинув голову: в окнах кухни горел свет, и шторы не были задёрнуты. По-хорошему стоило бы выждать, но сегодня каждая минута стоила дорого.

Сначала она обошла вокруг дома, вглядываясь сквозь стены в его тёмные углы. На чердаке с восточной стороны нашёлся аурал. Мелкий паразит поселился над летней верандой, в том самом месте, где раньше висела тряпичная кукла. Хорошее место — над пересечением двух коридоров, очень удобное для того, чтобы пить силы обитателей дома, — оно недолго пустовало.

Тоскливо взвыл соседский лабрадор. Надя ощутила на себе внимательный взгляд, обернулась: через забор за ней наблюдала соседка — фигура в свете флуоресцентных фонариков. Надя махнула ей рукой и скрипнула зубами. Наплевать бы на осторожность, но под взглядом соседки нельзя лезть на стену по-паучьи, придётся тащить лестницу.

Лестница стояла у гаража. Пока Надя возилась с ней, чтобы не загрохотать старыми металлическими подпорками, совсем стемнело. Она вернулась к веранде — соседка всё ещё стояла у забора, как часовой. Лабрадор выл на одной высокой ноте, чуя поблизости не-живое существо.

Надя сорвала аурала с насиженного места. Склизкое тельце задёргалось у неё в руках. Он был совсем молодой, не успевший заплести сетью весь потолок и наплодить детёнышей. Остатки его щупалец скорбно скорчились на карнизе. Надя стряхнула их на землю и с ауралом в руке спустилась.

В окне на кухне по-прежнему горел свет, пока Надя убирала лестницу, и когда она бросала аурала в старую бочку, чтобы сжечь. Соседка убралась в дом, и вой собаки стал почти не слышен, а Сабрина всё ещё не спала. Её тень бродила по комнате, и Надя гадала: заметила или нет, и каждый раз вздрагивала, если кто-то из соседей хлопал дверью.

Когда с ауралом было покончено, Надя подновила защитные знаки вокруг дома. От фонарного света зудела кожа, но обходя дом вокруг, она не могла постоянно держаться в тени. Плач города стал ещё громче, и с улиц исчезли машины и прохожие.

Ей не выдержать объяснения с Сабриной — ей нельзя говорить, куда она собралась идти этой ночью. Надя в последний раз оглянулась на кухонное окно и перелезла через забор в том самом месте под раскидистой яблоней.

На улицах города застыли следы разрушений. Разорванные провода некому было заменить, бригады ремонтников и так работали весь день без отдыха, но следующей ночью город опять рвал провода. Замерев на перекрёстке, Надя пересчитала высотки, которые этой ночью смотрели на мир тёмными окнами.

По улице Конфетти текла река: вода из рваной трубы била фонтаном. Чуть дальше рухнувший клён смял автобусную остановку. У парковой ограды замерли две искорёженные ударами машины. Надя потянулась к ним мысленными руками и обнаружила много страха и крови.

Она выбирала дорогу в тени деревьев и заборов, чтобы никого не пугать. Путь к старой больнице был долгим, и только выбравшись за пределы города, она вздохнула чуть спокойнее. Фонарный свет перестал жечь кожу.

Она выбирала дорогу на ощупь, по примятой траве и обломанным веткам деревьев. Перед тем, как прыгнуть, Надя опустилась на колени и ощупала края провала — такие ровные, гладкие, пахнущие заброшенными тоннелями метро. Мысленные руки потянулись ниже, ниже, но так и не смогли коснуться дна.

Одно было хорошо: яма дышала абсолютной пустотой. Внизу Надю никто не ждал.

Она поднялась на ноги и прислушалась к городу. В общей какофонии голосов она различила тонкий вой Пса. Стоит позвать его — стоит только прошептать его имя, и ветер донесёт голос Нади до заброшенной стройки на другом краю города. Но она молчала всю дорогу, потому что собиралась идти в подземелье одна.

«Нужно прыгать», — приказала себе Надя. Человеческое внутри неё исходило страхом.

Она попятилась, уминая ногами влажную траву, разбежалась и сорвалась вниз. Дыра навстречу Надя ощетинилась обломками труб и корней. Она падала, свернувшись в комок ненависти, как это обычно делают сущности. Мысленные руки скользили по стенам, чтобы успеть уцепиться за что-нибудь.

У самого дна все стены были оплетены проводами. Надя секунду полежала на утрамбованном земляном полу, ощупала пространство вокруг себя. Чем выше, тем меньше проводов оставалось на стенах. Отсюда вёл только один коридор, и из него пахло пустотой.

Она поднялась на четвереньки, как зверь, ладонями и пальцами впитывая всю силу, которая могла дать земля. Земля здесь была слабая, почти мёртвая, пронизанная чужеродными змеями проводов, но она всё ещё хранила природное тепло и была готова им поделиться.

Земляной тоннель скоро перешёл в коридор с каменными стенами. Плесень проела в них огромные дыры, но провода тянулись повсюду, куда хватало глаз. Из них сыпались голубые искры, и Надя знала — они её видят. Но сегодня она не скрывалась.

Запах коридоров изменился, а значит, она подобралась к логову Скрипача. Для своего жилища он выбрал самые высокие тоннели, и чтобы лепнина по просевшим колоннам. Провода здесь лежали даже на полу. Надя шла, ступая в редкие промежутки между ними, потом ей сделалось всё равно — она наступала на них, давила искрящихся змей.

Скрипач возник из стены — провода вспучились пузырём и вылепились в его фигуру. С тех пор, как Надя видела его в последний раз, он ещё вырос и почти потерял человеческие черты.

— Опять ты. Девочка, которую убил её учитель. — Человеческому уху не разобрать его слов, их чувствовали только мысленные руки — эфемерные ладони ловили вибрацию воздуха. Коридор сотрясся от грохота поезда. — Явилась одна. Я думал, вы собираетесь идти ко мне все вместе. Глупее и не придумаешь.

— Давай поговорим, — произнесла Надя. Её голос был шумом ветра и хлопаньем дверей в пустых домах. — Мы не хотим войны.

— Войны? — Если проржавевшие колёса поезда могут издавать смех, соприкасаясь с рельсами, то он засмеялся. — Не будет войны. Я уничтожу вас, и всё. Что вы мне сделаете, девочка, которую убил её учитель, собака, которую утопил её хозяин, мальчик, которого закопал отчим, калека, которого бросили друзья…

Он всех их знал — Наде пришлось закрыть глаза и долго не дышать, чтобы победить в себе человеческий страх. В темноте закрытых век она видела, как сотни шпионов, похожих на переплетение дождевых червей, наводняют город, становясь глазами и ушами Скрипача. Змеятся оборванные провода высоковольтных линий, подрагивают тонкие проводки под обоями в жилых квартирах и слушают, слушают. Она не думала, что Скрипач разрастается так быстро. Она надеялась, что на поверхности всё ещё территория Пугала.

— Хватит. Ты сильный. Но и мы опасны. И если мы сцепимся с тобой, мы разрушим город. Тебе негде будет жить. Ты сдохнешь от голода, как глупый волк, который перебил всех зайцев. Зачем тебе это?

Он изогнулся, хаотично меняя форму тела. Вёрткие провода метнулись к её ногам, запеленали щиколотки, но Надя даже не шевельнулась. Скрипач потянулся к её рукам. Холодные змеи укусили Надю за запястья.

— Я хочу жить. — Заскрипели колёса поезда.

Она ощутила, как кончики проводов проходят по её телу, ощупывая: коротко остриженные волосы, скрещенные ремни на груди, армейские брюки, кеды с оборванными шнурками.

— Побудешь со мной немного? — Он притянул её совсем близко, так что голубые искры касались Надиной кожи и обжигали. — Лучше бы ты была живой, но ты холодная. Ты закопана под землю. Но всё равно побудь со мной немного. Я хочу узнать, как это.

Провода подняли её выше, и оказалось, что потолок увешан разбитыми лампами. Кое-где сохранились стёкла и алые буквы на них: «вых…».

— Отпусти, я пойду сама.

Сущностям не обязательно дышать, но человеческое тело судорожно пыталось сделать вдох, пока провода на Надиной груди не ослабили хватку.

— Идём, — выдохнул Скрипач ей в лицо запахом старых шпал.

Наде почудилось движение в темноте, как будто провода в верхней части его туловища шевельнулись, словно огромная грудная клетка сделала вдох.

Его прежняя тронная зала преобразилась так, что Надя едва её узнала. Проломленные стены заросли новой кладкой, и в полумраке она едва могла различить их по цвету кирпичей. Бледный свет, сочащийся из-под купола, по-прежнему выхватывал из темноты ступеньки, ведущие к трону.

Но в противоположном углу залы она увидела лоскутный ковёр, расстеленный на полу, крепкий ящик из реек. Убежище, похожее на её собственное. На перевёрнутом ящике стояла бутылка с надколотым горлышком, пластмассовая вазочка с фантиками от конфет и стакан, перевёрнутый кверху донышком.

Надя села на ковёр, скрестив ноги, и машинально вернула стакан в правильное положение. Скрипач замер напротив, уложив переплетения проводов вокруг ящика и Нади, как огромная кобра. Теперь он сделался одного роста с Надей, и все три руки улеглись на край ящика.

— Расскажи. Как он убил тебя?

Дикое подражание дружескому чаепитию. Надя ощутила, как человеческое в ней тускнеет и меркнет. Ей кажутся нормальными и убежище, и перевёрнутый стакан на ящике — «да, ты просто не знаешь, что с ним делают люди», — и Скрипач, свернувшийся на полу.

— Он запер меня в комнате и уехал.

— Запер? — Стук поезда захохотал ей в ответ.

— Да. Люди не умеют выходить из запертых комнат. И прыгать из окон люди тоже не умеют. Люди боятся высоты.

— А что было потом?

— Потом я всё-таки вышла из комнаты, и он умер. От угрызений совести. Так тоже бывает у людей.

— Ах, — удивлённо выдохнул Скрипач, как будто огромный состав затормозил у станции. — Что ещё делают люди? Хозяйка закрывала глаза и долго лежала на полу. В том самом месте, где сидишь ты.

У Нади пересохло во рту, проступили бетонные кольца горла, так что голос опять стал воем ветра в заброшенном доме.

— Ты держал её здесь?

— Её нельзя держать. Она сама была здесь, пока не захотела уйти.

Надя опустила голову и уставилась на край ящика. Оборванная этикетка — жёлто-красная, с улыбающимся детским лицом. Если то, что говорит Скрипач, правда, значит ли это, что Вета была здесь по своей воле? Тогда почему она не вернулась и бросила их всех на произвол судьбы?

Темнота вокруг зашевелилась. Провода, спокойно улёгшиеся у её ног, поднялись и поползли вверх по рукам. Надя судорожно дёрнулась, и паутина сжалась чуть сильнее.

— Тише, — сказал Скрипач. — Я всего лишь хочу узнать, как утроены люди.

Ещё один провод обвился вокруг её шеи, а руки были уже несвободны. Она не сумела бы пошевелиться, даже если решилась бы. Плети проводов походили на стебли хищного растения — чем сильнее бьёшься, тем больнее сжимают.

— Эй, ты знаешь, что людей нельзя слишком сильно сдавливать?

Скрипач приблизился к ней лицом, похожим на изъеденную сыростью штукатурку. Некие намёки на черты лица — трещины на рыхлой поверхности — расширились, как будто втягивая дуновение её дыхания.

— Ты боишься?

Она отвернулась, насколько могла, чтобы не видеть, как пузырится сырая штукатурка, и на его лице появляется что-то подобное глазам.

— Я бы на твоём месте не заигрывалась. Думаешь, ты самый сильный в городе, царь и бог локального масштаба? Уйми пыл. В конце концов, тебя создали люди.

Он придвинулся ещё ближе, сжал до хруста в костях. Провода рванули вверх и оторвали Надю от земли. Она повисла в воздухе между полом и потолком, вдыхая его сырой запах. Скрипач потянулся к её затылку и заставил смотреть на себя.

— Но этих я уже убил.

Надя сморщилась, ей в лицо полетела пыль вперемешку с капельками влаги. Ей требовалось время. Она замедляла биение сердца. Уходить в мир мёртвых так резко — опасно, и раньше она никогда не делала этого специально. Всё происходило само собой. Но сейчас она надеялась, что если Скрипач перестанет чуять в ней человека, его агрессия утихнет.

— Чего ты хочешь? — заговорила она, растягивая резину времени.

— Хочу узнать, кто такие эти люди. Что есть их жизнь.

Она хотела рассмеяться — получился хриплый выдох. Кровь медленно становилась речной водой, и Наде больше не требовалось дышать. Она могла бы провисеть так, опутанная проводами, сколько угодно, хотя на коже оставались чёрные следы. Но ведь боли не было.

— Я не знаю. Не имею понятия. Я не человек.

По сырой штукатурке поползла горизонтальная трещина — от края к краю, и вдруг стало понятно, что Скрипач улыбается.

— Потому ты мне и нравишься. Ты стоишь на тонкой границе. Страшно стоять на ней, да?

Провода дёрнули её ещё выше, под самый купол мёртвого дворца. И Надя увидела, как по тёмному камню расползаются узоры из плесени. На стёклах засохли распластанные насекомые, и трещины пробегали сквозь их тела. За мутным куполом она увидела иссохшиеся деревья, искорёженные временем постройки. Стоял жемчужно-серый прозрачный вечер.

— Страшно.

Таких мест в городе она не помнила. Надя закрыла глаза. После собственной смерти она ненавидела высоту, даже находясь в теле сущности. Она не переносила крыш и верхних этажей. В животе завязывался тугой узел.

В той комнате, где её заперли, был широкий подоконник, и она сидела на нём. Окно выходило на безлюдный задний двор. В доме давно никто не жил.

— А знаешь, что в самом деле страшно? — сказал Скрипач, припадая лицом к её лицу. Так близко, что уже не увернуться, и запах сырой штукатурки бил прямо в нос. Её высохшие чешуйки хрустели, когда он прижимался. — Высота. Чем выше крыша, тем страшнее. Потому что самая высокая крыша в городе может принадлежать только самому сильному. И скоро будет моей.

— Зачем это тебе? — Бесчувственные губы касались его лица, как будто целовали.

— Разве не ясно? Я хочу стать хозяином этого города. Прошлый хозяин немощен и почти мёртв. И все здесь станет моим.

— С чего ты взял, что сможешь стать хозяином?

Скрипач засмеялся, как будто застучали по рельсам колёса товарного поезда. Он отодвинулся, как будто желал рассмотреть её всю целиком. Провода скрутились на груди так, что под ними затрещала ткань. Надя непроизвольно выгнулась, стиснула зубы, чтобы не выдать человеческого страха.

— А кто ещё может стать хозяином? Тот, кого я победил? А может быть, ты? Если хочешь, можешь побороться со мной за этот титул. Приходи на самую высокую крышу, и я приду. Узнаем, кто сильнее. Ах да, ты не придёшь. Ты же боишься высоты. Тогда ты не сможешь стать хозяйкой.

Чем отчаяннее она дёргалась, тем сильнее затягивались провода. Надя притворилась тряпичной куклой. Она смотрела, как темнеет небо, видимое сквозь купол, в просвет между деревьями.

— А может быть, я оставлю тебя здесь. Люди ведь так делают? Оставляют себе тех, кто их забавляет. Молчишь? Это ничего. У меня впереди целая вечность. И у тебя тоже.

Послышался сухой шорох проводов по камню. Голос Скрипача стих в дальнем углу залы. Надя наблюдала за тем, как перелетают с ветки на ветку большие чёрные птицы. Совсем стемнело, и птицы спрятались. По куполу застучал дождь.

Она долго прислушивалась к шорохам подземных коридоров. Тихо, только шевелились сторожевые провода, и были ещё какие-то звуки, походившие на тиканье далёких часов — щёлк, щёлк.

Надя осторожно выпуталась из проводов и сползла на пол. Под ногами захрустели битые стёкла. Она замерла, боясь наступить на сторожевой провод — Скрипач наверняка оставил их, чтобы гостья не сбежала.

Бледный свет, сочащийся через купол, не дотягивался сюда. Надя опустилась на корточки, приводя в порядок притуплённые чувства, и ощупала пространство вокруг себя. Ничего. Совершенно ничего.

Ей сделалось страшно. Скрипач не мог оставить её просто так, а значит, она просто не видит его ловушек, потому не имеет шансов их обойти. В темноте может ждать всё, что угодно. На что хватит изощрённой логики существа, созданного из темноты городских подворотен.

Надя заставила себя успокоиться. С другой стороны, полумёртвая собеседница могла ему наскучить, и Скрипач занялся другими делами. Жрёт умирающих людей на старой платформе или раскачивает городские высотки. Тогда ей нужно ухватить этот шанс на побег, вцепиться изо всех сил.

Она медленно пошла вперёд. Мысленные руки не дотягивались до стен огромной залы, и Надя шла наугад, вслепую, холодея каждый раз перед тем, как сделать шаг. Вскоре она поняла, что проводов под ногами нет, они иногда попадались в воздухе, но почти не шевелились. Надя, пригибаясь, проползала под самыми длинными. Остальные тянулись по колоннам и стенам.

Щёлк, щёлк — слышалось издали, как будто часы отсчитывали время, отведённое ей на побег.

Надя нашла коридор — провал ещё более глубокого мрака, чем темнота тронной залы. Не думая, куда он ведёт, она рванула бегом. Провода на стенах изредка сыпали искрами, и взгляд выхватывал из темноты то обломок проржавевшей трубы, то разбитую кафельную плитку. У одной из стен валялась дохлая крыса размером с откормленного кота.

Надя бежала, пока не перехватило горло. Она могла бы бежать и дальше, игнорируя человеческие ощущения, но замерла, втянула спёртый воздух. Тишина была глубокой, как трясина. Ни намёка на погоню, и даже провода попадались на стенах всё реже — потому она позволила себе минутную передышку и минутную радость. Сбежала.

Дальше она не спешила — шла, пытаясь нащупать мысленными руками выход, или хотя бы угадать правильное направление. Коридоры раздваивались и множились до тех пор, пока Надя не сбилась со счёта.

Ощущение времени пропало. Она отчаянно ускоряла шаг и опять замирала, прислушиваясь. Провода не шевелились. Надя прижалась ладонями к стене и вдруг почувствовала далёкий гул. Мимо пролетел поезд метро, совсем рядом, так что вибрация прошла по старому камню.

Надя едва не рассмеялась от облегчения. Поворот — единственный короткий отросток коридора, а за ним уже угадывался свет электрических ламп. Она побежала.

Щёлк, — отозвалось из глубины подземелья. Наде навстречу вынырнул Скрипач. Он возник откуда-то сверху, бесформенным комом проводов, и тут же сплёлся в человеческий силуэт. Низкий потолок коридора не давал ему распрямиться в полный рост. Его лицо нависло над Надей.

— Куда? — трещина рта изогнулась в улыбку. — Я думал, ты останешься погостить. Так ведь делают люди? А если я тебя выпущу, ты пойдёшь поднимать на восстание все эти несуразные клочки жизни? Ну уж нет.

Провода стянулись петлёй у неё на талии. Сердце зашлось паническим ритмом. Страх нагнал её и снова сделал человеком. Надя дёрнулась так, что едва не порвала сухожилия, и закричала.

До утра она просидела у стены в углу. Через купол пробился бледно-розовый рассвет и лёг на захламлённый пол. Скрипач придвинулся к Наде, прижался, как ребёнок, к груди, жадно прислушался к биению её сердца, потом утих и свернулся клубком у другой стены.

Надя наблюдала — он не шевелился, только иногда синяя искра пробегала по проводам. Бежать снова она не решалась: слишком близко была свобода и слишком обидной стала бы новая неудача. Скрипач следил за ней всеми вздрагивающими проводами на стенах, даже когда спал.

— Эй, — попробовала Надя. Облизнула пересохшие губы. Человеческий голос прозвучал хрипло и сразу же потерялся среди огромных колонн. Она осмелела и набрала воздуху в грудь. — Эй, хочешь поговорить?

Скрипач не отозвался. Она медленно поднялась и зашагала вдоль стены. Провода сонно шевелились, как водоросли в стоячем пруду. Она легко уворачивалась каждый раз, когда оказывалась слишком близко.

Бледный свет разбавил пыльные сумерки залы. Провалы коридоров выделялись чёрными пятнами. Медленно, на цыпочках, Надя приблизилась к одному, погладила стены кониками пальцев.

Стены были ненадёжные, кирпичная кладка отсырела и пошла трещинами. На коже оставались тёмные следы. Следующий проём ей тоже не понравился: много проводов, хоть и сонных, но кто же их знает, встрепенутся, обовьют за горло.

Надя шла на цыпочках, находя в полумраке, куда наступить, чтобы не коснуться проводов. Ритм сердца замедлялся. Поперёк очередного проёма лежал тонкий сторожевой провод, едва заметный. Надя едва не наступила на него. Была бы она человеком — уже бы попалась, но сущность внутри проснулась и дёрнулась назад, почуяв опасность.

— Эй, — позвала Надя снова. Голос сущности был сквозняком между древних стен. — Скрипач, ты слышишь?

Он не шевельнулся. Мелькнула и пропала очередная искра. Надя вдруг ясно различила почти бесцветную паутину на стенах — одно прикосновение, и ловушка сработает. Она отдёрнула руку, удивляясь, как не видела раньше. Просто не знала, как смотреть.

Стоило увидеть одну ловушку, и взгляд сам собой нашёл ещё несколько — у дверного проёма и между колоннами, где она бы наверняка захотела пройти, там было меньше всего проводов. Наверняка, были и ещё.

Она пробралась к следующему коридору и решила: всё, сейчас или никогда. Проём поддерживала крепкая конструкция из металла. Стены здесь тоже были крепкие, почти новые, стены метро, выкрашенные в светлый цвет, украшенные лампами в металлических намордниках. Ни одна из них не горела.

Надя встала лицом к зале, так, чтобы между колоннами видеть живой ком проводов. Мысленными руками она потянулась к стенам. Вздохнула, собираясь с силами.

От первого удара с потолка посыпалась труха и хлопья паутины. Надя ударила снова — затрещали колонны. Она била снова, достигая предела своих возможностей и перешагивая через него. Тело сводило мёртвой судорогой, боль пронизала её всю.

Тронная зала рушилась, осколки камня летели с потолка и крушили бетонные плиты пола. Сыпалось битое стекло купола. В воздух поднялось каменное крошево. Сквозь него Надя различила, как поднимается Скрипач. Он в мгновение вырос до самого потолка, сплёлся в тугую косу и рванул к ней сквозь падающие камни.

Острые грани стёкол рассекали провода. Предсмертные фонтаны искр вспыхивали то тут, то там. Скрипач истончился и сделался растрёпанным — разрубленные провода, сплетающие его тело, торчали в разные стороны, но это его не остановило. Надя развернулась и рванула прочь по коридору. Теперь — только бежать. Бежать, не думать, не бояться.

Если он её нагонит, он не оставит в ней ни капли жизни, даже той странной жизни, которую ведут ночные обитатели города.

Она успела добраться до поворота. В бешеном мельтешении стен, разбитых ламп и битых плит пола она не заметила, как сзади подобрался Скрипач. Провод обвился вокруг щиколотки. По инерции Надя пробежала ещё несколько шагов, но от этого только сильнее затянулась петля.

— Стоять! — прогремело над ней каменным обвалом.

Надя упала на колени и отстранённо заметила, как по полу растекается пятно крови. Она отчаянно рванула провод и порвала его. Ладони закололо электричеством. Скрипач взвыл, но вряд ли от боли, в его голосе была только злость. Ещё бы, парализованная муха удирала из паутины.

Плети проводов хлестнули по стене, вышибая куски камня. Удар чудом не пришёлся по ней. Надя пригнулась и влетела под низкую арку.

— Я не отпускал тебя!

Надя поскользнулась на мокром полу и едва не влетела в стену. Её несло вперёд понимание — она разозлила Скрипача, и теперь не отделается насмешливым порицанием. Она разрушила его тронную залу.

Скрипачу было тесно в этом коридоре, провода беспорядочно стегали по воздуху. Он бил не глядя. Горячее прикосновение вскользь пришлось по руке и рассекло куртку — Надя вскрикнула и отлетела к стене, теряя спасительные секунды.

Ногу тут же оплёл новый провод. Она рванулась, но безрезультатно. Крови натекло столько, что ладони от неё стали скользкими. Разорвать его не получалось. В одно страшное мгновение Наде показалось, что Скрипач уже близко, что под потолком висит его бледное лицо с трещиной вместо рта.

Она сорвалась.

— Чудовище! Урод! Выпусти меня, злобная тварь! Выпусти, люди всё равно убьют тебя. Расчленят на сотню дохлых проводов.

Она дёрнулась снова и вырвалась. Побежала, не чуя под собой пола, почти не дыша. Коридор ушёл вниз — она неслась уже по щиколотку в воде. Свист летящих проводов остался далеко позади, и она снова позволила себе надежду. Скрипач отстал, заблудился в собственном подземелье. Главное — не останавливаться, бежать и бежать, и однажды коридорам придёт конец.

Вода поднялась по колено. Надя пробежала ещё десяток шагов и замерла, уткнувшись в стену. В абсолютной темноте зрение оказалось бесполезным. Она закрыла глаза и заскользила руками по отсыревшему камню. Стена тянулась во все стороны, покрытая мерзкой слизью.

Всё ещё не веря в поражение, Надя прижалась к ней и прислушалась. Инстинкты сущности подскажут, куда бежать. Ей бы только секундную передышку, проглотить подступившую к горлу панику.

Она услышала, как неторопливо скользят по камню провода. Скрипач приблизился на расстояние шага, так что даже в темноте Надя различила очертания его фигуры, которая теперь вовсе не напоминала человеческую.

— Тварь? — произнёс он почти спокойно. — Урод? А ты кто?

Лучик света подполз к её ногам. За день солнце сделало полукруг над куполом и осветило уцелевшую часть тронной залы. Надя осторожно потёрла занемевшую ногу. Тройка проводов угрожающе выгнулась.

— Спокойнее, — буркнула она и снова вжалась в колонну — лопатки больно стукнулись о камень.

Провода улеглись, но она знала, что стоит ей шевельнуться, и они поднимутся, как рассерженные кобры. Закачают плоскими головами.

Надя вся состояла из боли. Сражаться с тучей проводов было бесполезно, но от безысходности она попыталась. Скрипач обездвижил её в три счёта, вдоволь наигравшись перед этим. Выплеснул свою злобу.

Вот она — его злоба — проступила кровавыми рубцами на коже. Правой ноге было холодно в плену намокшей ткани. По бедру пришёлся самый сильный удар. Теперь, даже если она решится сбежать, всё равно не сумеет уйти далеко.

Он сидел на груде камня, лицом к Наде, в темноте, а она — в светлом солнечном пятне. Сидел и молчал, пока она кричала оскорбления, пока рыдала, срываясь на вой сущности, пока колотила кулаком по уцелевшей колонне.

Потом Надя обессилела, и в полном молчании они просидели друг напротив друга, пока солнце не сделало полукруг над куполом.

— Можешь перевязать ногу, — произнёс Скрипач, не сводя с неё глаз — мраморное лицо белело в темноте. — Или что там делают люди?

Она отвела взгляд. Руки плохо слушались, и в глаза как будто кинули пригоршню песка. Надя закатала штанину, оторвала длинный лоскут от футболки. Ей повезло, что ткань и так оказалась изорвана, иначе бы ей ни за что не справиться.

Скрипач наблюдал. Кровь почти остановилась, но Надя всё равно перетянула ногу. Она долго возилась с повязкой, так легче было выдерживать его взгляд, но в конце концов пришлось опускать штанину. Его пристальное внимание делалось невыносимым, как будто в лоб ей был направлен лазерный прицел.

— Ты в самом деле хотела меня убить? — произнёс Скрипач, стоило ей поднять голову.

Надя прикусила губу. Они враги — это подразумевалось само собой. Наде в голову не пришло бы сомневаться. Но Скрипач заговорил тоном оскорблённого и преданного, и ей сделалось ещё страшнее.

— Отвечай.

— Разве ты не понял? — она повысила сорванный голос и зря — только зашлась кашлем.

— Я не сделал тебе ничего плохого! — загрохотал он в ответ.

Надя вжалась в колонну, закрывая голову руками. Повисла страшная тишина, в которой ей чудилось угрожающее шуршание проводов. Она ждала удара — не дождалась. Скрипач услышал в её молчании то, что собирался услышать. Признание вины.

— Уходи, — сказал он.

Надя долго не решалась поднять голову. Когда подняла, он всё так же сидел на груде битого камня. Сквозь треснувшие стёкла купола пробивался розоватый свет. Она шевельнулась, распрямляя занемевшую ногу — провода не обратили внимания.

— Убирайся прочь, — повторил Скрипач почти спокойно. Прогрохотал и затих вдалеке поезд. — Ты сама пришла. Я думал, мы с тобой… Убирайся.

— Что ты подумал? — переспросила Надя едва слышно.

Скрипач поднял лицо — теперь на бледной плоскости светились два глаза. Но может, это были солнечные блики из-под купола.

— Ты сама пришла! Выходит, ты меня обманула. Я надеялся, мы будем вместе. Ведь так принято у людей? Ты могла бы остаться со мной. Я уже почти верил тебе.

— Что? — Забыв о разодранном горле, она засмеялась и тут же пожалела об этом. Схватилась рукой за разодранное изнутри горло.

Он вскочил — и без того огромная фигура выросла вдвое, щупальца проводов ушли в темноту, так что весь полумрак вокруг Нади заволновался, как море.

— Убирайся.

Он её выпустил.

Не-мёртвое тело тряслось, как в лихорадке. Выбирая путь обратно, Надя вела рукой по стене, чтобы не заблудиться и не упасть. Человеческое в ней просыпалось толчками, и это было жутко не ко времени, потому что человеческий страх и боль только мешали. Она не могла больше видеть в темноте и сквозь стены. Оставалось искать путь ощупью.

Ноги ныли, и Наде казалось, что она едва движется. Провода под рукой вздрагивали и бились током, но вяло. Скрипач больше не наблюдал за ней. Он потерял к ней интерес.

Раз или два ей пришлось сесть на пол, чтобы не упасть без сознания. Коридоры ветвились и тянулись бесконечно долго, и когда впереди блеснул свет, Надя едва поверила удаче.

На поверхность её вывела широкая труба канализации на самой окраине города. Шлёпая по грязной воде, Надя выбралась под солнечный свет. Она стащила с головы капюшон, дёрнула вниз заржавевшую молнию и жадно втянула воздух. От внезапного приступа голода свело желудок.

Слишком много человеческого.

У дороги, на траве, расположилась тихая компания молодых людей — с едой. Рядом стояли две машины с распахнутыми дверцами. Надя втянула запах бензина, реки и смесь чужих одеколонов. Она села рядом, прямо на траву, собрав на себя все взгляды.

— Если не жалко. — Она потянулась к бутерброду, зажатому в руке одного из них.

Бутерброд ей отдали, и Надя проглотила его, едва успевая жевать. Желудок скрутило болью ещё раз — теперь из-за кома еды после долгой голодовки. Кровь отхлынула вниз, не оставив в голове ни одной мысли. Но в ногах появились силы.

— Спасибо.

— Возьми ещё, — предложил кто-то.

Она приняла второй бутерброд и, жуя, осмотрела себя — разорванную куртку и брюки, до бёдер заляпанные кровью и чёрной грязью. К горлу опять подкатил страх. Не выпуская из рук хлеб с сыром, она заплакала.

— У тебя есть, куда пойти? — спросил мужчина со спокойным и умным лицом. На вид он был гораздо старше остальных путников — те едва вступили в совершеннолетие.

— Я пойду в город. — Надя вытерла скупые слёзы — в ней осталось не так уж много человеческого, чтобы хватило на долгие рыдания.

— Все из города убегают, а она — в город, — хмыкнул он невесело. Остальные молчали, пока он говорил. — Там сегодня телебашня рухнула. По улицам эти бегают, в чёрной форме. В центре до сих пор трясёт, так что туда лучше не соваться. Мы сейчас радио включили — дали предупреждение сидеть по своим домам и не выходить без надобности. Короче, бежать отсюда пора.

Парни переглянулись, перебросились невнятными фразами.

— Я пойду в город, — повторила Надя, глядя на примятую траву. — Мне надо.

Если поисковики перешли к активным действиям, всё ещё хуже, чем она предполагала. Пока она бродила по коридорам подземки, пока искала выход наружу, Скрипач что-то успел натворить. А ей было необходимо сообщить людям, чтобы они не дали ему забраться на самое высокое в городе здание.

— Ну смотри, — вздохнул мужчина и сузил глаза. — Эй, налейте ей чаю из термоса что ли. Трясётся вся.

В её мир ехал последний пустой автобус. Стоя на остановке, Сабрина замёрзла и почти отчаялась. В такое время на улицах почти не оставалось людей, тем более — сегодня.

С утра прогремел взрыв — рухнула высотка университета. До окраин города ветер донёс запах гари и страшную белёсую пыль.

Трасса на выезде уже к обеду была забита машинами беженцев. Пробка сигналила, нервничала, кому-то помяли бампер, кому-то отшибли зеркало заднего вида. Но к вечеру всё рассосалось. Куда-то исчезли все птицы, бродячие собаки и дворовые коты. Вчера они были, сегодня их не стало.

Когда Сабрина вышла на вечернюю улицу, город показался ей необитаемым. Забытая тележка ютилась на пустой парковке у круглосуточного супермаркета. Ветер гонял туда-сюда обёртку от мороженного.

В стеклянной коробке-остановке было пусто. Вместе с полумраком на город опустился сырой холод. Сабрина надела капюшон, сунула руки в карманы и села ждать. По одной зажигались звёзды в том месте неба, которое раньше озаряла подсветка университета.

Поскрипывала дверь брошенного цветочного ларька. Розы в больших вазах грустно повесили головы. За всё это время мимо не проехало ни одной машины. Сабрина ни на что не надеялась — «на меня все эти штуки не действуют», — но отступить она тоже не могла. В тот мир вела только одна дорога.

Автобус номер пятьдесят два вывернул из-за спального района, старый, с рекламой пельменей на боку. Скрипнул тормозами на перекрёстке. В салоне было светло и пусто. Сабрина вскочила, не веря в удачу.

Он притормозил чуть дальше остановки, открылась задняя дверь. Сабрина вошла, и автобус тут же тронулся. Город из окон казался незнакомым и пах странно, пах степной травой и кострами, как раньше, когда ещё не был мёртвым и брошенным.

Скользя рукой по поручням, Сабрина дошла до одинокого сиденья, повёрнутого спиной к кабине водителя. Плюшевая спинка истёрлась до дыр, в пластмассовые подлокотники въелись следы чьего-то существования, неразборчивые надписи синим и красным.

За спиной грубо буркнули:

— За проезд передаём.

Не глядя, она протянула кондуктору кулон на тонкой цепочке. Простой кулон — металлический овал с гравировкой птицы. Украшенье девочки, которая прыгнула из окна. Это была единственная вещь мёртвого, которую Сабрина смогла второпях достать. Она надеялась, что этого хватит.

По ладони мазнуло холодом, Сабрина сжала пальцы и обнаружила в них хрустящий от старости листок бумаги — с вязью неразборчивых букв и цифр, размазанных и выцветших чернил. И тут же ощутила, что за спиной больше никого нет. Натужно взвыл изношенный двигатель.

Город за окнами автобуса нырнул в темноту и вынырнул снова. Ещё горели фонари. В домах она нашла несколько светящихся окон, но улицы были ей незнакомы. Проплыл мимо бетонный забор с колючей проволокой по верху, мелькнул далёкий железнодорожный мост.

— Девушка, конечная!

Автобус замер в темноте. Сабрина прыгнула с последней ступеньки. Дороги под ногами не было, только влажно хлюпающее, комковатое бездорожье. Впрочем, из слов Нади, брошенных когда-то и почти забытых, она знала, что сейчас уже не важно, куда идти.

В какую сторону ни шагай, путь в тот мир всё равно только один. И он ведёт на кладбище брошенных автобусов.

Время потеряло смысл. Из темноты вынырнул тот самый бетонный забор с колючей проволокой, потом она пересекла пустырь — отросшая лебеда щекотала шею. И снова потянулся забор.

Единственный фонарь горел у ворот. Сабрина нырнула под дождь. Пятно фонарного света осталось за спиной, но она всё равно различила ржавые скелеты автобусов. Исполинский силуэт моста занял собой весь горизонт, перечеркнул небо от края до края. Створки, перевязанные проволокой, зазвенели от толчка, но не открылись. Сабрина толкнула ещё раз и подняла голову к небу, надеясь, что её услышат.

Снова капли дождя просачивались сквозь перекрытия моста, и снова барабанили по ржавым крышам автобусов.

Они сидели вокруг мёртвого костра, греясь об пепел. Кривые раны Надя спрятала под курткой. Боль постепенно притупилась, потёки воды высыхали на спине, но она всё ещё сидела, подтянув колени к груди, и боялась разогнуться.

Последним пришёл Калека. Он медленно подбрёл к костру, дёрнулся и замер в скособоченной позе.

— Он говорит, тебя там ждут, — сказала женщина-Кладбище после долгого молчания. — Пойдёшь?

Струи дождя текли по мостовым опорам, прибивали к земле порхающий пепел. Надя молчала, вытирая с лица дождевую воду. У самой границы автобусного кладбища, за забором из сетки-рабицы горел одинокий фонарь.

— Тебя там ждут, — повторила женщина, решив, видимо, что её никто не слышит.

— Вот знаешь, — сказал Смертёныш, холодным боком прижимаясь к чуть тёплой Наде. — Если бы меня кто-нибудь ждал в мире живых, я бы обязательно ушёл и больше никогда не вернулся. И ты уходи. Но я буду ждать тебя обратно. Только ты не возвращайся. Я буду ждать просто так. Уходи.

Пёс поднял морду и в знак согласия разинул акулью пасть.

Надя ощутила, как толчками пульса в неё возвращается жизнь. Ночной холод пробирался под куртку и мурашками бежал по рукам. Она испугалась.

— Слушайте, я никуда отсюда не уйду, пока Скрипач рушит мой город. И потом, разве я живая? Вы посмотрите на меня. Куда я денусь в мире людей?

Шуршал по листьям дождь. Все четверо долго смотрели на неё, и даже Калека — из-под намотанных на лицо тряпок. Смертёныш достал из кармана пригоршню семечек и хрустнул первой. В костёр полетела чёрная шелуха.

— Ты что, шутишь? — Застывшее в плаче лицо женщины-Кладбища приблизилось к Наде на расстояние вздоха. — Если бы я имела хоть один шанс вернуться обратно… Если бы хоть один из нас мог…

— Иди! — выкрикнул Смертёныш непривычно высоким голосом.

Она нервно поднялась. Пульс возвращался, и вместе с ним она ощутила холод и сырость, ощутила, как онемели ноги, как ноют ссадины и синяки. Кровь горячая — куда горячее, чем речная вода. Телу сделалось тепло от ручейков крови.

Надя пошла, ведя рукой от одного автобуса к другому. Ладонь испачкалась в серой грязи. Надя кое-что вспомнила и замерла. Полой куртки она вытерла со щеки ржавое пятно.

Она живая. Почти живая. Она всё ещё может вернуться в мир людей.

У ограды из сетки-рабицы ждала Сабрина — одинокая фигура под едва тлеющим фонарём. Их отделяли друг от друга косые струи дождя — будто нарисованные на фоне серого горизонта. Из-под капюшона куртки выбилась мокрая прядь волос, и Сабрина неловко заправила её назад. Так же неловко улыбнулась.

Надя не помнила, что означают у людей улыбки. Может, это предупреждение, как собачий оскал — не подходи. Она замерла в двух шагах, сама не веря, что вернулась.

— Эй. — Надя вышла ей навстречу, возникла из темноты и молча обняла за шею.

От неё пахло прелыми листьями и северным ветром. Так пахло только однажды, но Сабрина не хотела вспоминать те времена. От неё пахло северным ветром, но плечи — до сих пор осязаемые — под руками Сабрины чуть подрагивали.

— Тебя долго не было, — сказала она, чтобы не пересказывать бессонные ночи одну за другой. Все они поместились в паре фраз: — Скрипач крушит город. И я боялась, что он…

Фонарный свет лёг на исцарапанное Надино лицо, она поморщилась и отступила.

— Я была у него. — Она помолчала из темноты. Ветер загудел в пустых трубах. Надя нервно оглянулась и дёрнула головой. — Пойдём.

Она повела Сабрину за руку — иначе бы та заблудилась. В редких бликах света она видела злобные лица автобусов с битыми фарами вместо глаз, с раскрытыми пастями мятых капотов. Ощетинились изломанные дворники.

— Ау! Помогите. Ау, — послышалось со стороны пустыря. Голос делался тише, тише, и истаял совсем.

— Это гости, — сказала Надя, не оборачиваясь. — Дети, иногда и взрослые, приезжают сюда на последнем автобусе. Может, случайно. Или наслушавшись городских легенд. Бродят потом годами, теряют человеческий облик и остаются здесь навсегда. Искать их и выводить бесполезно. Они уже стали частью этого места.

— Ты пыталась?

Надя не ответила. Они вошли под дождь, как под купол. Капли забарабанили по перекрытиям моста и по ржавым крышам. Здесь всегда была ночь и всегда — дождь.

В темноте бледно тлел остывающий костёр. Надя села прямо на землю, скрестив ноги. Сабрина опустилась по другую сторону костра.

— Не сердись на нас. Поговори хотя бы с Антонио. После того случая он не спал ночами, сидел в кабинете. До тех пор, пока Центр стоял, конечно. Теперь от здания почти ничего не осталось. Прицельно попало снарядом. Он рухнул первым. Потом уже — университет и телебашня.

Сабрине почудилось движение за спиной — чьи-то мелкие осторожные шаги. Она развернулась, рука привычно легла на эфес меча. Никого не было. Автобусы скалили ржавые пасти.

— Не бойся, — сказала Надя из серого полумрака. — Здесь нет чужих. Что сделал Скрипач?

Сабрина тряхнула головой, вышибая из памяти картину высотки, оплетенной чёрными проводами, как лианами. Звук ломающихся перекрытий был похож на треск костей.

Ударил ракетный залп, и на окраинах города пошли трещинами стёкла. В туче пыли взметнулись в небо провода. Они истерично дёрнулись, хлестнули вслепую, сминая остатки стен. Проламывая крыши брошенных на стоянке автомобилей.

Скрипач появился из пыли — фигура, напоминающая человеческую, оглядела город поверх уцелевших крыш. Он взревел, будто загрохотал по рельсам тяжёлый поезд. Грохнул новый взрыв, отозвавшийся эхом на дальних улицах. Чёрный дым укрыл выжженное бетонное поле.

Потом говорили — на проспекте Рождественского в асфальте осталась бездонная дыра. Туда сбежал Скрипач.

— Пытался забраться на самую высокую крышу. Пока военные подтягивали к центру города тяжёлую технику, он почти добрался до верха. Но в тот раз они его прогнали.

— Они же не могут сравнять с землёй весь город, — выдохнула Надя.

Сабрина покачала головой. Невидимое присутствие за спиной раздражало, она ощущала, как существа возникают то в одном месте, то в другом, смотрят, слушают их разговор, и уходят, и возникают снова. Сабрина заставляла себя не оборачиваться.

— Я остановлю его, — сказала Надя, — я его остановлю. Только мне нужно время.

Сабрина подвинулась ближе к ней, чтобы не потерять тающую в темноте фигуру. Над костром порхал серый пепел. Его света хватало, чтобы различить траву в Надиных волосах и грубую повязку под штаниной. Чтобы ощутить присутствие других сущностей, Сабрине хватало обострённого слуха.

Автобусы окружили их со всех сторон. Минуту назад она едва могла разглядеть два или три, теперь их темноты проступало не меньше десятка оскаленных морд.

— Поговори с Антонио. Он ведь знает, как было тогда. Может, вы что-нибудь придумаете вместе. Ты ведь не думаешь, что сможешь победить Скрипача одна? Пугало не справился. Надя, посмотри на меня!

Она странно вела себя, будто забыла, как двигаются люди. Касалась губ и мочек ушей, и рассматривала свои пальцы. Сжала кулаки, разжала и вздрогнула, будто увидела что-то страшное. Опять сжала — напряглись бесцветные сосуды. Сабрина кусала губы, чтобы не выдать страха за неё.

— Прости, — произнесла наконец Надя. — Мне нельзя в мир людей. Я перепугаю всех вас. Так долго в теле сущности я никогда не была. Я забыла, как вы говорите и как… это слово… Я не могу вспомнить, как живут люди.

— Но ты ведь говоришь со мной.

Надя быстро обернулась, и на её лицо на секунду вернулось прежнее человеческое выражение. Как будто блики света легли чуть иначе.

— Разговаривать с тобой — другое дело.

— Но ты вернёшься, да? Рано или поздно тебе придётся вернуться в мир людей.

Она не ответила. Сабрина взяла Надю за руку, чтобы снова ощутить её реальность.

— Если ничего больше нельзя сделать, нужно бежать из города. Пока ещё есть пути для отступления. Многие убежали.

Надино лицо сделалось каменным. В глазах отразились красные блики костра.

— Это мой город. Я никуда отсюда не побегу.

Они замолчали. Бился о бетонные перекрытия дождь. Автобусы замерли шагах в пяти от костра, там, куда доходил бледный свет. Остановившимся взглядом Надя смотрела в несуществующий огонь.

Её голова безвольно склонилась к плечу, и руки замерли, как у оставленной шарнирной куклы — чуть не касаясь колен. Издали её поза могла показаться расслабленной — человеческой. Но вблизи было видно, как она старается быть живой — и не помнит, как это делается. Проступали грубые швы, стягивающие ту и эту реальности.

— Они чуют живых. Пойдём, я провожу тебя домой, — сказала Надя, поднимаясь.

Сабрина тоже встала. Её куртка окончательно промокла, ветер продирал до костей. Живому не выдержать такой ночи.

Перед Надей автобусы нехотя расступились. Сабрина шла за ней, заставляя себя не оборачиваться. Тишина вокруг перешёптывалась тысячей неразборчивых голосов. Когда дождь остался за спиной, и впереди возникло мутное пятно фонаря, Сабрина не выдержала.

— Антонио сказал передать тебе кое-что. Помнишь, ты спрашивала о стеклянном куполе и зале, которая под землёй? Он сказал, такое место есть. Но оно на правом берегу Совы, в старом городе. Туда, куда ведут трамвайные рельсы. Поговори с ним, ладно?

— Хорошо, — устало согласилась Надя. — Спасибо. Я скоро приду. Предупреди Антонио, чтобы не закрывал на ночь окна. Я приду, только завершу здесь одно дело.

Они шли через пустырь, потом тянулись подворотни. Старые дворы, воняющие протухшим мусором, перетекали друг в друга. Надя вела её другим путем — не тем, которым ходил автобус. Вероятно, тем, о котором не знают люди.

Сабрина вспоминала обрывки старых разговоров, от которых отмахивалась тогда. Вещи, которые иногда рассказывала Надя, казались сумасшедшими, ненастоящими. Люди не хотят верить в такое.

«Первое. Нужно встать спиной к лестнице вниз и пройти шесть ступенек, перешагнуть через седьмую. Второе — пять раз сказать «поиграй со мной». Третье — если оно захочет поиграть…»

— Мы почти вышли. Иди к свету, а там увидишь знакомые улицы. Я дальше не могу, — сказала Надя, замирая в тени осыпающейся арки. На пределе видимости горел фонарь. Сабрина с сожалением выпустила её руку, холодную, как камни набережной.

Может быть, в следующий раз она будет отворачиваться спиной к лестнице и идти, считая ступени. Если Надя захочет поиграть… Может быть, к следующему разу она потеряет всё человеческое, и даже память.

— Не бойся, — выдохнула Надя ей вслед облачком холода, как будто прочитала мысли Сабрины.

— Приходи, — шепнула она. — Я оставлю открытой форточку.

Пустырь у старого кирпичного завода располагался слишком далеко, чтобы до него дотянулся свет города. Ржавые остовы механизмов лежали в высокой траве, как скелеты динозавров.

— Я ищу учительницу биологии. Вы знаете её. — Надя сидела, поджав под себя ноги, на прогнувшейся крыше машины. Ночной ветер остро пах травой.

Пёс притаился тут же — из травы торчали только дрожащие остроконечные уши. Когда Надя говорила, они поворачивались к ней, как только она замолкала — в сторону города. Оттуда привычно гудели машины.

— Мы знаем, — сказал мальчик-Смертёныш. Его тёмная тень скорчилась на бетонных плитах, поросших мхом, напротив Нади — на другом краю поляны. Детский голос задрожал в привычной тишине. Зажатая в руке пригоршня семечек таяла, падала в траву чёрная шелуха.

Он был худой до изнеможения — был бы человеком, давно бы умер. Старая, слишком большая куртка хлопала от ветра.

В третьей стороне поляны, в тени деревьев, стояла бледная женщина в длинном платье, подол которого был весь перемазан кладбищенской грязью. Она, как кукла, брошенная кукловодом, замерла, опустив голову и руки. Её окружало марево тихого унылого пения.

Она дёрнулась и посмотрела на Надю. Лицо — мраморная маска с выражением бесконечного горя.

— Зачем тебе учительница?

— Вы не хуже меня чувствуете, что происходит с городом.

Пёс нервно дёрнул полупрозрачными ушами.

— Просыпаются те, кто давно спал, — кивнул Смертёныш, выплюнув чёрную кожурку.

Надя обернулась в сторону города, туда, где в небе стояло жемчужное марево от подсветок и фонарей, и долго молчала, прислушивалась. Где бы ни был сейчас Скрипач, он вёл себя очень тихо. Он научился превосходно скрываться ото всех.

— Да. Тот, кто вырос под городом, копит силы. Я была там, и я видела. Он готовится к войне. А учительница — единственная способна остановить его.

— Хозяйка города, — тихо подтвердила женщина-Кладбище. Подол её платья волновался от несуществующего ветра. — Пусть она вернётся. Тогда мы пойдём в бой. Лишь бы было, за кем идти. Против нас всех он не выстоит. Потому что на нашей стороне будет хозяйка. Потому что город всё ещё принадлежит нам. Нам. Не ему. Пусть только она вернётся.

Они замолчали — четыре нечеловеческие сущности в темноте заброшенного завода.

Надя вздохнула, утыкаясь лицом в колено. В темноте перед глазами она мысленно рисовала план города и думала, где теперь искать Вету, если всё и так обыскано вдоль и поперёк. Если даже Скрипач не знает, где она, и всё они, как заведённые, повторяют только: «Она ушла».

Со стороны разбитой дороги послышался шум — шаг и долгое подволакивание, потом опять тяжёлый шаг, и снова — будто кто-то волочил по земле мешок, набитый сеном.

— Калека пришёл, — сказала женщина-Кладбище. — Он всегда опаздывает.

Он вышел из-за деревьев — лицо было замотано чёрной тканью, под которой угадывался провал, руки почти истлели. Он шёл медленно, замирая после каждого шага, повисая в позе старого огородного пугала. Надя боялась думать о том, как сильно сдал он за то время, пока её не было.

— Может, он знает, где хозяйка, — голос Смертёныша зазвенел на высоких нотах.

Калека замер у четвёртого края поляны, так что Надя и Пёс оказались прямо напротив него. Его изуродованные ноги дрогнули в коленях — скомканное подобие поклона обозначало приветствие. В странном жесте дёрнулись остатки рук.

— Он боялся, что исчезнет, не увидев тебя ещё раз, — перевела женщина-Кладбище.

— Я поняла, — отозвалась Надя и судорожно вцепилась в ржавый металл, нагибаясь вперёд. — Как ты? Я могу помочь?

— Мы ищем учительницу биологии, — живо перебил её Смертёныш. — У тебя лучший слух в городе. Может, ты слышал её?

Калека повернул к нему провал лица. Чёрная тряпка задралась от ветра. Она, в общем-то, была не нужна ему, она требовалась только затем, чтобы не пугать Надю.

Надя была почти человеком, застрявшая на грани между живыми и не-мёртвыми. Они берегли её чувства и относились чуть снисходительно, протягивали мысленные руки, если она падала, переводили неслышимые голоса и грели не-живым дыханием, если по ночам она замерзала.

Калека дёрнулся всем телом сразу.

— Он не слышал её, — грустно сказал Смертёныш. Всклокоченная голова над воротником куртки задёргалась, как отцветший одуванчик под ветром. — Слышал, как Пугало дрался со Скрипачом. Слышал, как под городом роет хода мёртвый поезд. Но хозяйку он не слышал. Тогда мы сами будем искать.

— Вот бы она вернулась, — монотонно запричитала женщина-Кладбище. — Тогда мы пойдём в бой. Лишь бы было, за кем идти. А хозяйка должна нас защитить. Невозможно, чтобы было иначе.

Надя громко вздохнула, обрывая кладбищенское пение.

— Есть люди, которые тоже ищут её. Они хотят остановить Скрипача. Может быть, они что-нибудь знают.

— Люди никогда ничего не знают, — насмешливо скривился Смертёныш.

Женщина-Кладбище осуждающе покачала головой. По траве прокатился тихий ропот. Мальчик вскочил на ноги, сжимая пальцы в кулаки, Калека закачался, переступая с ноги на ногу. Наде тоже пришлось подняться. На своей крыше она разом сделалась выше остальных.

— Мы сделаем так. Сначала мы спросим у людей, что знают они. Если ничего не выйдет, мы пойдём искать её сами. Ваш слух лучше, чем у меня, поэтому вы будете искать её в новом городе. Разделим улицы поровну, позовём всех, кого сможем позвать. А я пойду на другую сторону реки, в старый город. — Она замолчала и сжалась от собственной смелости. — Там я ещё не была.

— В старый город? — вскрикнул Смертёныш. Шумно заработала турбина где-то в мёртвом остове завода. Вхолостую завращались огромные лопасти, но порыв ветра изошёл на нет, и лопасти двигались всё медленнее, пока не замерли окончательно.

Пёс вскочил на лапы — тонкий полупрозрачный силуэт поднялся над травой. Пасть беззвучно распахнулась, обнажая ряды клыков.

— Никто из нас там никогда не был, — произнесла женщина-Кладбище за них всех. Калека покачал головой, и она поправилась: — Очень давно не был.

— Потому я туда и пойду. — Надя сползла с ржавой машины в траву. Земля мягко прогнулась у неё под ногами. Немигающие глаза Пса оказались напротив её глаз. — Я перейду через мост и просто постою на набережной, послушаю город. Ничего страшного.

Пёс не шевельнулся.

— Ты не можешь пойти со мной. В случае чего я притворюсь человеком, а ты?

Надя поправила ремни, перетягивающие грудь. Они ещё неплохо держались, хотя ржавчина безвременья начала разъедать пряжки. Связка амулетов вся почернела и превратилась в бесформенный комок металла и пластика. Надя стянула шнурок через шею и бросила в траву — всё равно теперь они бесполезны. Когда она вернётся в обличье человека, она соберёт новую связку. Если вернётся.

Фонари на обочине не горели, но трасса была прямая, как стрела. С пути не собьёшься. Всю дорогу от города Сентябрь громко мяукал, заглушая тихо играющее радио.

— Всё хорошо, — бормотал капитан, не отрывая взгляда от дороги. — Всё хорошо, успокойся. Часа три-четыре, и мы будем на даче. Ты же любишь дачу, да? Любишь?

В багажнике перекатывались туда-сюда наскоро собранные вещи. Кто бы успокоил его самого. В оставшемся далеко позади городе опять глухо бухнуло, в подсвеченное небо взвился фонтан искр. Он видел в зеркале заднего вида — стая оранжевых светлячков. Кот испуганно замолчал.

Капитан на мгновение прикрыл глаза, возвращая себе прежнее безразличие. Часа три-четыре, и всё кончится.

На трассе перед машиной ему вдруг почудилась аморфная тень. Радио охрипло, фары погасли, и несколько долгих секунд машина летела в кромешной темноте. Капитан ударил по тормозам — машина взвизгнула и вылетела на обочину, вонзившись бампером в чёрные кусты.

Включились и заелозили по ветровому стеклу дворники. Он чертыхнулся, повернул ключ зажигания. Двигатель взвыл на холостых оборотах.

Капитан почувствовал, как звереет, дёрнул ключ ещё раз — и опять бесполезно. Истерично и коротко мяукнул Сентябрь.

— Пришибу, — пообещал капитан и толкнул дверцу.

Он не успел выйти — на стекло по ту сторону ночи легла бледная ладонь. Капитан успел различить грязь, въевшуюся в линию жизни, и полулунную черноту под ногтями, когда рука поползла вниз.

В темноте проступило мальчишеское лицо — черноглазое, худое и тоже грязное.

— Демоны его знают, что, — сквозь зубы пробормотал капитан. — Что ещё за бродяжка? Пошёл вон!

Сначала он не понял, откуда ребёнок на пустыре за городом, потом вдруг дошло, и в затылке сделалось холодно.

— Выходи, — сказал мальчик. Стекло ещё не было опущено, но голос прозвучал, как будто над ухом.

Капитан щёлкнул блокировкой дверей и мёртвой хваткой вцепился в руль. Взвыл и наконец завёлся двигатель. Машина дёрнулась, задом выползая на трассу. Придорожные кусты и белое мальчишеское лицо потонули в темноте.

— Идите к демонам, твари, — выдохнул капитан.

Под колёса уже легла трасса, когда стрелка спидометра ухнула ниже нуля. Машина безвольно покатилась к обочине, и впереди, в побледневшем свете фар, возник ещё один силуэт, повыше мальчишеского.

Руки легли на бампер машины. Она подняла голову, и капитан узнал осунувшееся лицо, коротко остриженные волосы. Узнал чёрную майку на тонких лямках и армейские брюки.

— Выходи, на пару слов, — сказала девушка и не по-человечески дёрнулась, как будто хотела отереть щёку о плечо. Он вспомнил — её звали Надя.

— Пошла вон, мерзкая тварь.

Он вжал в пол педаль газа. Одной рукой вцепившись в руль, другой капитан вывернул бардачок. Табельный пистолет свалился на пол, туда же полетела забытая пачка сигарет, ворох скомканных бумажек. Машина рванула вперёд, с хрустом врезаясь в заросли шиповника. Человек не успел бы отойти с дороги, но глухого удара не последовало.

Теперь девушка стояла чуть в стороне, и рядом с ней возникла тонкая четырехпалая тень. Ему вслед угрожающе разинулась алая пасть. Машина запрыгала по кочкам бездорожья. Капитан чудом ухватил пистолет и выпрямился.

Дорога потерялась из виду, но его это не волновало. Сейчас нужно — просто сбежать, убраться подальше. Лишь бы они не успели его окружить. А выяснять, куда заехал, он будет позже. Днище машины проскребло по земле. Мелькнула затравленная мысль: «Скорее бы утро». Но до утра было далеко, невыносимо далеко.

Если бы неделю назад он знал, кого допрашивает. Но он узнал гораздо позже.

Его всё-таки окружили. Машина вильнула между чёрными силуэтами деревьев, и фары вырвали из темноты очертание ещё одной фигуры — скособоченной, жуткой, с рваными тряпками вместо лица.

— Брось это, бесполезно, — сказали над ухом.

Впереди из темноты возникли заросли кустов, и вспыхнувшие фары высветили гравий обочины. Машина рухнула одним колесом в глубокую выбоину, взвыла в последний раз и встала.

Капитан закрыл глаза и выдохнул, возвращая себе последнюю каплю спокойствия. Он сжал в руке пистолет. Дверца поддалась легко, даже не хлопнула за спиной. Он вышел, пробуя неверными ногами землю. Сентябрь молчал, забившись в самый угол корзины. Мог бы выбраться, наверняка бы забился под сиденье.

Снаружи оказалось очень свежо, и отчётливо шуршала под ногами сухая степь.

— Доброй ночи. Не узнал? — сказала Надя.

Капитан поднял руку и выстрелил, почти не целясь. Промахнуться с такого расстояния было бы позорно, и он не промахнулся. Пуля вошла ей в плечо, ударной силой Надю развернуло на месте. Она коротко вскрикнула, но устояла.

Выстрелить во второй раз он не успел: из зарослей вперёд метнулась тонколапая тень. Из алой пасти на капитана пахнуло кладбищенской гнилью. Его сшибло с ног. Лапа, тяжёлая, как могильная плита, надавила на грудь. Он захрипел, но перед тем, как выронить пистолет, успел выстрелить ещё раз.

Бесполезно — пуля вошла прямиком в пасть, но зверь только клацнул зубами. В спину капитану ткнулась коряга, акульи челюсти схватили воздух у самой его шеи. Они завозились на сухой траве, как две взбесившиеся собаки.

— Тише, не убей его, — прозвучало сверху.

Четырёхпалая тварь замерла и подняла голову на звук. Капитан попытался встать, но не смог — могильная лапа прижимала его к земле. К ним подошла Надя. Автомобильные фары всё ещё горели, потому он разглядел её взъерошенные волосы, обломанные ногти и бескровную рану на левом плече.

Надя поскребла её пальцами, досадливо сморщилась.

— Мы всего лишь хотели поговорить.

Он не ответил. Всем телом ощутил, как подрагивает под спиной земля — подошли остальные, и все замерли вокруг. Чёрный горбатый силуэт встал в его ногах. Чуть ближе подобралась женщина, её подол стелился по земле туманом и пах холодной водой. Мальчишка присел рядом и заглянул капитану в лицо.

— Мы поговорить хотели, а ты дерёшься, — тонко взвизгнул он и выплюнул горстку чёрной шелухи.

Мальчишка убрался в темноту, и на первый план опять вышла Надя. Она опустилась на корточки, улыбнулась почти по-человечески, если только люди умеют улыбаться с пулей в плече.

— Мы ищем учительницу биологии. Вету. Хозяйку города. Только не говори, что ничего о ней не слышал.

— Убери… своё… животное… — прохрипел капитан. Руки панически скользили по влажной земле, ища опору понадёжнее. Трава вырвалась с корнями, с комьями чернозёма, и до пистолета было не дотянуться.

Надя перевела взгляд на собаку, они поняли друг друга без слов. Тварь соскользнула с него и ушла в темноту, как будто её никогда не существовало. Дышать стало легче. Капитан сел на землю, схватился за грудь. Горло изнутри рвал кашель.

Ломая в пальцах сухую травинку, Надя ждала ответа. Капитан окинул её взглядом — слишком неудобная поза, чтобы нападать или защищаться. Повалить её на землю не составило бы труда. Главное — выбрать момент для удара. Он скривился:

— Удачи вам. Жаль, ничем не могу помочь.

Надя снова улыбнулась, глядя мимо. Капитан уже сомневался, что улыбка у них означает дружелюбие. Может, всё наоборот. Может, их улыбка — как злой оскал собаки, как предупреждение — не подходи.

— Тут недалеко есть брошенный завод. Я нашла там глубокий колодец. Хочешь, покажу? Мы подождём, у нас много времени. Целая вечность. А у тебя? У тебя много времени в запасе?

Её слова вырывались облачками холодного воздуха, пахнущего кладбищем, так близко, что капитан отвернулся. Невинное движение — сменил позу. Надя была слишком беспечна — никак не отреагировала. Тогда он решил, что пора, и рванул в сторону, уходя сразу от акульих зубов и чёрных ссохшихся рук калеки.

Собака бросилась снова — каменный череп едва не влетел ему в грудь. Капитан увернулся и ударил сам. Рука онемела от боли, но и тварь отнесло в сторону метра на два. Мальчишка кинулся на него, оглушая истошным визгом. В слепой драке они осели на землю.

Капитан вывернулся, опять вскочил на ноги. По лицу текла кровь, уже неясно, чья. Ему важнее было сбежать, а не победить. Победить их всё равно невозможно, против них нет оружия, и не работают привычные методы.

Он поскользнулся на траве, на пустом месте, как будто кто-то поставил подножку, и едва не упал, впечатавшись лицом в капот машины. До ручки оставался шаг, когда сзади знакомо хлопнуло. Ноге сделалось горячо, капитан даже не сразу понял, как больно. А когда понял, уже сполз на землю. Голень запульсировала ручейком крови. Как со стороны он услышал собственное тяжёлое дыхание, и всё, что смог — перевернуться на спину.

Надя направила пистолет ему в грудь. Её рука не дрожала.

— Не думай, что такой уникальный. Пока я у вас сидела, я кое-кого запомнила. Так что сейчас мы убьём тебя и пойдём к твоему начальству. Ваша контора отлично защищена, но вы не сможете скрываться вечно. Вот ты уехал на ночь глядя. А полковник Романов уже дома. Его дом за городом. Красивый особняк из красного кирпича. Я чувствую. Мы чувствуем. Мы спросим про учительницу у него. А если он не ответит, мы пойдём к следующему. Кто-нибудь обязательно проболтается.

Он нервно перебил её исповедь — слова рвались наружу сами собой.

— Учительница была в подземке. В старой подземке, в заброшенных тоннелях.

Надя покачала головой. Фары погасли, и степь накрылась абсолютным мраком. Теперь он не видел их лиц, но так было даже лучше. Зубы и так выбивали дробь, и капитан ничего не мог с собой поделать.

— Это я и без тебя знаю, — сказала Надя из темноты. — Скажи, куда она ушла потом. Ну как, вспоминается?

— Я не помню.

Она в голос усмехнулась. Со всех сторон зашуршала высокая трава.

— Я хоть и мерзкая тварь, а стрелять умею, и в темноте вижу лучше тебя.

Его голос безвольно сорвался на крик.

— Меня не посвящали в такие подробности! Я знаю только, что она была в подземке, а потом ушла оттуда. Тогда приборы начали сбоить. Я слышал, что она появлялась на набережной, потом в старой школе, потом у реки, где раньше был мост на правый берег. Потом она пропала. — Капитан задохнулся — горло сжало как будто в тисках. Проталкивая в лёгкие глоток воздуха, он попросил: — Отпустите.

Надя пробормотала что-то, обращаясь к своим спутникам. Ей в ответ степь зашептала, заколыхалась со всех сторон. Они переговаривались на своём нечеловеческом языке, опять сбившись в кучу.

— Где был мост на правый берег, — повторила Надя. — Только ты не прав. Мост есть там до сих пор. Если правильно смотреть. Краем глаза.

Пистолет упал ему на грудь.

— Мы тебя отпускаем.

Трое медленно двинулись к ней. Мраморная маска женщины-Кладбища заблестела от влаги.

— Прощай, — сказала она. Края мраморного рта не двигались.

Надя провела рукой по потрескавшимся губам. Человеческое тело плохо переносило её ночные прогулки. К такому нельзя привыкнуть.

— Погодите со мной прощаться. Эта ночь на исходе, но следующей ночью мы нанесём визит в старый город, а потом встретимся у старого завода. А вы пока что — собирайте всех, кого можете собрать. У нас нет времени. С каждой минутой Скрипач сильнее.

Они кивнули. Калека ушёл, но земля ещё долго вздрагивала от его шагов. Куртка Смертёныша мелькнула за деревьями и растворилась в темноте. Дольше всех задержалась женщина-Кладбище. Дыры в маске, которые были вместо глаз, долго не выпускали Надю.

— Прощай, — сказала женщина-Кладбище и тоже ушла прочь, ступая поверх травы.

Надя обернулась: Пёс остался рядом с ней.

— Не уйдёшь? — спросила она, заранее предрекая ответ.

Узкая морда приблизилась вплотную, обдала запахом городских пустырей.

— Тогда пойдём в старый город вместе, — кивнула она и зашагала по пояс в траве, ссутулив плечи, как будто по-прежнему чувствовала холодный ветер, хотя тело сущности вряд ли могло что-то почувствовать. Она ощутила, как Пёс идёт следом.

Форточка на втором этаже была открыта. Надя побродила вокруг собственного дома, собираясь с мыслями. Пёс глянул понимающе и улёгся в тени крыльца — эфемерное тело слились с полумраком.

Фонарь озарял всю лужайку перед домом, и даже старые яблони, а Надя проскользнула по теням деревьев. Она опасалась выходить на освещённые участки, хотя все соседи прятались по домам. Не лаяла даже соседская собака.

— Так жалко. Яблоки осыпаются и гниют в траве.

Она выронила на покрывало два самых лучших, самых ярких яблока. Сабрина сидела на нерасправленной постели, скрестив ноги, не раздетая — по прежнему в уличных брюках и чёрной майке. Распущенные волосы спускались по спине почти до самой поясницы.

— Завтра я иду в старый город, — сказала Надя.

— Я всё равно не смогу тебя отговорить.

Надя взяла из-под зеркала расчёску и вернулась к кровати. Нити фонарного света запутались в волосах Сабрины. Надя опустилась на покрывало за её спиной и провела расчёской по волосам. Рыжие искорки посыпались на покрывало и затухли там. Ей так нравились волосы Сабрины, скользящие между пальцами, как лучи лунного света.

— Что, если ты никогда не вернёшься к живым? — спросила Сабрина, не оборачиваясь. Так было легче — говорить, не видя лица. — Ведь даже если мы победим Скрипача, ты можешь не вернуться. Ты хочешь этого?

Гребешок замер в руках Нади. Она боялась таких вопросов.

— Я не знаю.

Сабрина помолчала, осторожно впитывая её прикосновения. Ледяные Надины пальцы понемногу отогревались.

— Если ты решишь остаться там, пообещай мне одну вещь. Ты сама говорила, что сущности подчиняются строгим правилам, я помню. Они не врут и всегда выполняют обещания. Даже если ты начнёшь терять память, обещания останется в тебе навсегда. Пообещай, что в седьмой день каждого месяца будешь приходить на крышу старой больницы. Я буду ждать тебя там. Седьмое число каждого месяца, пообещай.

— Обещаю, — чуть хрипло отозвалась Надя. — Но я вернусь.

Сабрина подалась назад, вслепую касаясь её руки — холодной кожей к холодной коже. Человеческие прикосновения — к арматурному каркасу Надиного тела. Она судорожно втянула воздух и развернулась, так, чтобы видеть глаза.

— Нет. Я знаю, ты можешь не вернуться.

Надя сгорбилась, собирая на покрывале лунные искры. Она бы сохранила их во внутреннем кармане куртки, чтобы оттуда всегда исходило тепло. Слова не шли на язык — никакие.

— Ты ведь знаешь, пока ты меня ждёшь, я могу вернуться в мир живых, — сбиваясь, произнесла наконец Надя. — Пока кто-нибудь ждёт, ещё не всё потеряно.

Лунные искры сыпались из дрожащих рук, но она собрала все, до последней. Сабрина наблюдала, как будто в мире не осталось ничего, кроме скомканного покрывала и лунных искр.

— Я хотела бы отдать тебе всё своё тепло.

— Но тогда тебе самой ничего не останется, — слабо улыбнулась Надя.

Трамвайные пути заросли пастушьей сумкой и лебедой. На металлической ограде лежал толстый слой пыли — Надя случайно мазнула по нему рукавом и не сумела отряхнуться.

С тех пор, как она была здесь в последний раз — не так давно, — мост постарел на десятки лет. Местами бетонные плиты моста разошлись так сильно, что через разломы приходилось прыгать. Пёс легко перемахивал даже через самые широкие, Надя замирала на краю каждого и уговаривала себя не смотреть вниз. Проеденные ржавчиной рельсы иногда исчезали, и тогда она боялась потерять дорогу.

Существовал только один путь попасть в старый город, и этот путь был трамвайный.

— Только не сходи со шпал, — пробормотала она, — сойдёшь — ничего не выйдет.

Город мёртво молчал за их спинами. И хоть огни не горели, абсолютной темноты не было: серое небо отражалось в серой спокойной реке. Фонарные столбы вдоль путей время обскоблило до железобетонных остовов.

Когда высотки утонули в темноте позади них, вдалеке проступил другой берег. Туман лежал на голой набережной, как старая вата. Они добрались до разлома, рельсы в этом месте искорёжило, как будто они были из пластика. Надя остановилась и поднялась на цыпочки, вглядываясь в полумрак старого города.

— Я не слышу сирену, — сказала она. Пёс повернул к ней морду — человеческие глаза смотрели вопросительно. — Здесь её всегда слышно.

Пёс навострил уши. Его слух был, безусловно, лучше, чем Надин, вот только это не помогло. Другой берег не отозвался ни звуком, ни запахом.

— Все призраки спят, — сказала Надя Псу.

Они опять переглянулись и двинулись вперёд, ступая как можно тише, чтобы гравий не шуршал под ногами.

Из тумана проступили знакомые очертания старого берега: проломленная набережная и обломки металлических конструкций, и дальше — неровные ряды домов с погасшими окнами. Они появлялись из темноты один за другим.

Надя вглядывалась в туман у того места, где мост стыковался с берегом, и воображение рисовало три человеческие фигуры. Она успевала внутренне вздрогнуть, как силуэты рассеивались туманом или замирали погнутыми столбиками ограждения.

Навстречу им никто не вышел.

Впервые за несколько лет Надя ступила на набережную старого города. Время здесь всегда текло чуть медленнее, чем по ту сторону моста. За асфальтовой полосой возвышались неподвижные деревья. Надя прошла вдоль набережной, не рискуя слишком уходить от реки.

Пространство в старом городе иногда путалось, завязывалось узлами. Надя села на бетонный парапет в том месте, где он уцелел. Она позвала — сначала мысленным шёпотом, боясь нарушить мёртвое молчание старого города. Потом осмелела и крикнула громче — голос ушёл в пустоту, как будто камень упал в воду. Мгновение — и на поверхности не осталось даже кругов.

Никто не отозвался. В спину Наде дышал ледяной ветер. Она не так уж сильно боялась холода и темноты — гораздо меньше, чем люди, но Пёс тоже тревожился — переступал эфемерными лапами и не хотел, как раньше, ложиться у её ног.

Надя ждала — и вдруг в кромешной темноте правого берега зажёгся первый фонарь. Она напряглась, готовая бежать, и даже через переплетение веток разглядела: это был обычный фонарь — стеклянный шар с рыжей лампой внутри. Не блуждающий огонь, не волчий глаз, с которыми она боялась встретиться на мёртвых улицах.

Дальше, друг за другом, загорелись остальные бусины фонарей на ожерелье набережной. Надя спрыгнула на асфальтовую дорожку. Фонари приближались к ним, беря в плотное кольцо. Пёс отступил на напряжённых лапах, и прижал Надю к бетонной ограде.

Она обернулась, глянула вниз — в чёрной воде ничего не отражалось. Фонари подползли ещё на шаг и замерли, будто так бывает — три десятка фонарей на крошечном пятачке набережной.

— Идём, — выдохнула Надя. Ей стало жарко под ярким светом, кожу как будто закололо иголками.

На минуту она ощутила себя прозрачной, пронизанной их жёлтым светом, но они не преследовали. По протоптанной дорожке между деревьев она вышла к городу. Фонари не шевельнулись, не потянулись ближе. Надя проскользнула между двумя и снова окунулась в спокойную темноту.

Город больше не был мёртвым. Выбитые окна домов по-прежнему скалились кирпичными обломками, но запах уже изменился. Надя прислушалась и ощутила его дыхание. Прерывистое, слабое, оно всё-таки звучало, и краем глаза она увидела, как теплятся светом одинокие окна в мёртвых высотках.

Пёс тоже чуял новую жизнь — он обнюхивал асфальт и так увлёкся, что Надя едва успела остановить его.

— Не отходи далеко, пространство здесь комкается, как старая газета. Можно заблудиться.

Она подняла голову: на тёмном горизонте возвышалось здание старого университета. Точно такое же осталось по ту сторону моста, но там — голубая подсветка и отблески фонарных огней в стёклах. Здесь вокруг чёрной башни сгустилась темнота. Выше университетской крыши было только небо.

«Краем глаза», — вспомнила Надя и отвернулась. На предпоследнем этаже университета мелькнул слабый огонёк.

— Идём.

Пёс потрусил следом.

Фонари их больше не преследовали — но стоило Наде обернуться, и она различала далёкие отблески рыжего света то с одной, то с другой стороны. Фонари бесцельно блуждали по улицам, а ветер таскал по асфальту труху от прошлогодних листьев. Труха и пыль сплетались в силуэты. Однажды обнаружив их у себя за спиной, Надя старалась больше не оборачиваться.

— Вета, — прошептала она в гулкие холлы университета.

Из глубины чуть слышно отозвалось эхо. Надя постояла на первой ступеньке лестницы, собираясь с духом, и зашагала вверх.

В широких пролётах гулял ветер. Через разбитые окна она увидела весь старый город, до самой набережной. А дальше — за рекой — клубилась сплошная темнота, будто реального города не существовало вообще. Надя опустилась на корточки, пытаясь унять страх. Одной рукой упёрлась в стену.

Фонари танцевали по улицам города, сужая и расширяя круги. Надя снова вышла на лестницу и посчитала пролёты. Нет, ей не подняться выше. Её колотила ледяная дрожь — страх высоты сделался невыносимым.

— Вета, — позвала она снова, и университет вдруг слабо отозвался.

— Поднимайся ко мне. Предпоследний этаж, до конца по коридору.

— Я не могу, спустись ты — запинаясь, проговорила Надя. Ветер пошатнул её, дёрнул к рухнувшим перилам, к пропасти за ними. Она упала, ободрав колено о сколотую ступеньку, но удержалась. Надины пальцы сами собой вцепились в связку амулетов.

Пёс учуял её тревогу и прижался, не давая упасть, — она ощутила, как под призрачной шкурой пульсирует речная вода. Эхо холодно вздохнуло Наде в лицо:

— Я не спущусь.

— Помоги нам спасти город.

Университет молчал. Надя напряжённо замерла, но слышала только вздохи ветра в пустых коридорах.

— Спасай его сама, — произнесла, наконец, Вета. — Всё погибло. Для меня всё кончено.

— Но почему? — Надя почти кричала. Ей в спину предупреждающе ударил ветер, и тон пришлось сбавить. — Ты ведь сильнее меня. Ты справишься со Скрипачом.

— Да, я сильнее. Но мы проиграем, и Пугало умрёт. А я не хочу этого видеть.

Надя постояла, не решаясь подняться даже на одну ступеньку. Надя сказала тихо:

— Но он ещё не умер. Пока ещё не поздно.

— Нет, поздно. Двадцать пять лет назад — уже было поздно.

— Почему?

Вета не расслышала, а может, просто не пожелала отвечать. Университет не подпускал к хозяйке тех, кого она не хотела видеть. Не перешёптывал лишние разговоры. Здешний ветер дышал теперь только пылью и ароматом запустения.

«Пойдём», — мотнул головой Пёс. — «Она не спустится».

Она не хотела уходить. Ещё не верила, что Вета отказалась помогать. Даже когда поняла, что фонари больше не танцуют на улицах — они осторожно подбираются к университетскому крыльцу. Десятки фонарей. Надя опустила лицо в ладони и с силой потёрла глаза.

По ту сторону моста город всё ещё ждал свою хозяйку. Все ещё верил, что она вернётся и защитит. А она его уже похоронила.

— Останься со мной, — прозвучало вдруг в тёмных коридорах. — Ты всё равно никого не спасёшь, а здесь хотя бы останешься относительно живой.

Надя опёрлась на перила и крикнула вверх, насколько хватило голоса:

— Нет! Я буду защищать город.

— Ерунда. Скрипач тебя уничтожит. Оставайся.

«Пойдём», — повторил Пёс, тревожно переступая лапами.

Они побежали вниз — вниз было легче, чем вверх, и страх высоты отступал. Выбираться через парадные двери было опасно, на мраморных ступеньках уже прыгали рыжие отблески.

Надя ощутила пролом в стене и бросилась к нему. Единственный способ бежать от фонарей: через внутренний двор наискосок, по скверу с мёртвыми деревьями, мимо переломанных скамеек и белых безглазых статуй.

— Мы только срежем путь, — пообещала она псу. — Я знаю, как выбраться. Нужно идти на шум реки.

В темноте она едва не налетела на эфемерный силуэт из листьев и пыли — силуэт мягко скользнул мимо. Надя не успела испугаться. Из университетского двора она выбралась по памяти — пролезла через прутья кованой ограды, Пёс проскользнул за ней.

Улица отражалась сама в себе, как в зеркале. Надя замерла, понимая, что совершенно сбилась с дороги. Ощущение направления пропало. Она потонула в темноте, как в омуте.

— Я знаю, как выбраться, — сказала она, чтобы не напугать Пса. — Мы должны выйти к реке. А там — рано или поздно проберёмся к мосту. Мы просто будем идти на шум волн.

— Оставайся. Ты никого не спасёшь. Всё уже погибло, — шепнул ветер им в спины.

Надя прибавила шагу. Потом они уже почти бежали по улицам, потеряв счёт поворотам и переулкам.

Впереди замаячила знакомая картина: бетонный парапет за строем чёрных деревьев. Надя бросилась к нему, легла животом на холодные камни: за парапетом не было реки. Они попали в отражение набережной, в складку пространства, как в дыру пододеяльника. Сколько теперь барахтаться, чтобы найти дорогу?

Надя села на асфальт, собираясь с мыслями. Она приказала себе успокоиться. Фонари бродили вокруг — Надя слышала их скрипучую перекличку, и Пёс слышал — призрачные уши настороженно дрожали. Оставаться на месте было нельзя. Чем дольше она просидит, тем ближе они подберутся. И неясно, выпустят ли из окружения во второй раз.

Она поднялась.

— Идём.

Сил, чтобы бежать, не осталось. Надя разглядывала таблички с названиями улиц — разборчивые надписи попадались редко. Всё больше разрушенных голых домов или полная бессмыслица надписей. Но иногда попадались ориентиры из живого города.

— Улица Голубиная. Нам на восток.

Пройдя ещё сотню шагов, Надя сообразила, что перепутала стороны света. Карта города в её памяти перевернулась вверх ногами. Но по проспекту их гнали фонари — не приближались слишком и не отступали. Пути для отступления были перекрыты.

Надя нырнула в темноту очередного переулка. Пёс обогнал её и выбежал вперёд, спрашивая глазами: «Мы заблудились? Спроси дорогу».

Надя беспомощно огляделась. Секунду назад она шла по улице, знакомой до последней травинки. Сейчас рядом не осталось ничего, что могло бы послужить хоть примерным ориентиром.

— Ведь и правда придётся спрашивать, — пробормотала она себе под нос.

Тишину улицы разорвал неприятный звук. Надя по-человечески вздрогнула. В новом городе давно убрали все уличные телефоны. От них остались разве что уродливые пятна на стенах домов и пучки растрёпанных проводов. Здесь телефонные будки ещё стояли.

Пёс встретился с Надей глазами.

«Возьми трубку».

— Уверен?

«Возьми».

Она перебежала на другую сторону улицы и коснулась пыльной трубки. В ухо полилась тишина. Захрипело, заскрежетало, будто вставали на место переломанные детали.

— Ты не выйдешь из этого города. Возвратись к университету и останься.

— Нет, Вета. — Голос прозвучал, как положено, твёрдо, но на другом конце провода только усмехнулись.

— Возвращайся к университету. Я расскажу тебе всё. Как только ты узнаешь тайну Скрипача, ты тут же передумаешь спасать город.

— Нет, — повторила Надя, но голос её предательски дрогнул.

Пёс смотрел, не отрываясь.

«Она врёт. Она же врёт, чтобы заманить нас к себе и не выпустить».

— Ты врёшь, — сказала Надя, чтобы убедить саму себя.

— Ты знаешь, кто такой Скрипач?

— Просто ещё один фантом города. Его создал Майский Арт и ваш сумасшедший восьмой «А».

— Нет. Восьмой «А» здесь ни при чём. Когда ты узнаешь, откуда он взялся…

Надя бросила трубку — обижено звякнул рычаг на телефонном аппарате.

— Пойдём, — бросила Надя. — Я спрошу дорогу.

Силуэты из пыли и листьев ускользали, стоило только к ним обернуться. Один превратился в сгорбленную старушку и забился в щель между домами.

— Простите, — сказала Надя, нагнав его, — как выйти к мосту?

Дрожащая эфемерная рука указала на север — в ту сторону, откуда они пришли. Надя прикинула, сколько времени они потратили, чтобы добраться сюда. Возвращение назад могло бы превратиться в ещё более долгий путь.

Скрип фонарей сделался ближе. Из очередного подъезда на Надю бросилась свора. Страх вскипел в ней и исчез, достигнув самой высокой точки. Она выдернула из земли столбик от кованой ограды, замахнулась. Свора зарычала и прыгнула — и удар пришёлся ей в висок. Десяток глаз бессмысленно завращались, десяток зубастых ртов разинулись, хватая воздух.

— Пошли вон!

Существа злобно зашипели, но подойти ближе больше не рисковали. Надя, стараясь не поворачиваться к ним спиной, так и оглядываясь через плечо, пока дорога не свернула за парк. Тогда же она бросила палку. От удара асфальт прогнулся и застонал.

— Как выйти к мосту?

Тень дёрнулась и убралась в пустоту между двумя поваленными столбами. В коконе старых газет шевельнулась чья-то жизнь. Надя не решилась проверять, кто там — зашагала дальше. Улица вывела к перекрёстку, украшенному, как гирляндами, целой россыпью автобусных остановок.

— Налево или направо?

Телефон у перекрёстка звонил, не переставая.

Она рассмотрела все остановки друг за другом. На тех, что справа, шуршали от ветра выцветшие объявления. У дороги стояло существо из джинсов и красной толстовки. Рукава были сунуты в карманы брюк, штанины медленно переступали.

Когда Надя прошла мимо, существо замерло.

— Не дёргайся, тут все свои, — буркнула Надя, не оборачиваясь, и сущность успокоилась. Спрашивать у неё — безголовой — дорогу, было в высшей степени бессмысленно.

— Так влево или вправо?

Надя вышла на середину перекрёстка и оглянулась на Пса — тот смотрел вопросительно. Перевёрнутая карта города в её голове покрылась тёмными пятнами. Как Надя не старалась, она не могла припомнить ни одного автобусного маршрута.

Дорога вправо казалась живой и обитаемой, а влево уходила беспросветная голая трасса — ни домов, ни деревьев по обочинам. Надя прекрасно знала, что сил на ещё одну ошибку у неё нет. Ошибись она в выборе, и утро застанет её в старом городе. Тогда Вета добьётся своего — она останется здесь, а Смертёныш напрасно прождёт целую вечность по ту сторону моста.

— Влево, — решилась Надя.

Она сунула замёрзшие руки в карманы куртки и пошла, не оглядываясь. Мигнули где-то за домами фонари. Надя шагала по обочине, под обвисшими гирляндами проводов, стараясь не думать о том, как устала.

Дорога вывернула на площадь, в центре которой стояли городские часы. Круглый циферблат на кованом столбе, изогнутом, как больное дерево. Щёлкнуло — и большая стрелка перескочила с одной цифры на другую. По ту сторону моста была такая же площадь — под часами любили встречаться парочки. У бетонного заграждения лежал высохший до прозрачности букет.

По дорожкам сквера ветер гонял старые железнодорожные билеты. Здание вокзала было погружено в темноту, как в воду.

— Подожди, — шепнула Надя Псу и зашагала к высоким стеклянным дверям.

«Не ходи туда», — Пёс в два прыжка нагнал её и просительно заглянул в глаза.

— Я только посмотрю, — выдохнула Надя. Если бы она не вошла, она бы никогда себе не простила.

Дверь легко поддалась под её руками. Огромная зала уходила в темноту, так что стоя у дверей, Надя не могла рассмотреть, что скрывается в тени колонн. Битые мраморные плиты были покрыты чёрными и алыми пятна. Надя подняла голову: сквозь стеклянный купол просачивался неживой голубоватый свет.

Пёс осторожно шёл следом, ступая шаг в шаг, мимо тёмных пятен. Кровь всё ещё хранила воспоминания о том, что произошло здесь. Надя окунулась в темноту и пошла вдоль стены, ведя по ней рукой, будто слепая.

«Вернись».

Надя случайно коснулась кровавого пятна на стене и отдёрнула обожженную руку. Прижала пальцы к губам.

«Я не могу без тебя».

Вокзал закричал кровавыми буквами со стен, сразу со всех сторон. Они были потёками на мраморных плитах, трещинами на стёклах, пятнами на полу. Оглушённая, она попятилась к выходу, спиной натыкаясь на колонны.

«Ты мне нужна».

Задрожали стены. Пёс метнулся к дверям первым, за ним бросилась Надя. Она нырнула под покосившуюся створку дверей — за спиной рухнула на пол колонна.

Надя замерла только у сквера, судорожно перевела дыхание. С безопасного расстояния она смотрела, как вокзал стонал и раскачивался, как раненое животное. Хрустели битые стёкла.

Щёлк, — шевельнулась стрелка уличных часов. Надя вздрогнула и обернулась. До утра оставалось не больше двух часов.

Остальной город будто отступил, оставив вокзал в резервации, на острове темноты.

Когда они подошли к разлому, занималось утро. Надя пряталась от солнечного света под капюшоном куртки, а Пёс скользил от тени к тени. Вдалеке она различила шум настоящего, живого города и остановилась, вдыхая привычную жизнь.

— Пойдём к старому заводу? — вздохнула Надя, чтобы скрыть волнение.

Пёс согласно качнул мордой.

Они задержались так, как не рассчитывали задержаться. С другой стороны, пережидать день в старом городе было равносильно самоубийству. Поэтому оставался только один путь — через просыпающийся город, к убежищу, где их ждали остальные.

Оставалось надеяться, что горожане, погружённые в свои проблемы, не обратят внимания на странную парочку: девушку с пятном ржавчины на щеке и собаку с человеческими глазами, собаку, ростом с хорошего телёнка.

Надя выбирала самые тенистые переулки. Несколько раз всё-таки приходилось расходовать силы — отводить глаза, бросая в лица прохожим речной ветер вперемешку с песком.

Она давно не бывала в городе днём и поразилась пробке из машин на выезде. Опустели широкие проспекты — праздных прохожих не было. Намертво заперты были двери магазинов. На стенах домов появились защитные знаки, неумело выведенные белой краской, красной краской, углем и потёками молока.

Она шла по обочине трассы, когда налетел порыв ветра и сдёрнул с Надиной головы капюшон. Идущий навстречу парень шарахнулся в сторону — и едва не выскочил на трассу, под колёса машин. Она едва успела удержать его мысленными руками, зашептала на ухо бессмысленную песню тишины. И ужас стёрся с его лица.

У развороченного поста ГАИ дежурили ополченцы — несколько мужчин, кто в старой военной форме, кто в камуфляже лесника, пропускали машины на выезд, гася волны зарождающейся паники. Надя спустилась на обочину и обошла пост по широкому полукругу, пробралась через хрустящий кустарник. Незачем было лишний раз рисковать.

Во второй раз их заметили на пустой рыночной площади, переоборудованной под отправной пункт автобусов. Вокруг собрались те, кто не мог выбраться своим ходом. Груды дорожных сумок лежали прямо на асфальте.

Надя прикрыла Пса вуалью тумана, но навстречу попался пожилой мужчина с маленькой девочкой. И ребёнок различил контуры призрачных тел.

— Ой, собачка, собачка!

Пёс обернулся к ней, приветливо скаля акульи клыки. Надя не успела его отдёрнуть, не успела объяснить, что у людей так не принято. От его дыхания веяло зимней метелью.

Девочка ударилась в истерику. Все разом обернулись на них: и нервные водители, и напуганные пассажиры.

С неё самой облетел флёр нормальности. Надя ощутила на себе внимательные взгляды. Несколько испуганных вздохов, несколько судорожно метнувшихся мыслей. В последнее время стало модным не верить в ночную жизнь города, но неверие тех, кто собрался вокруг автобусов, серьёзно пошатнулась.

Надя бросилась в первую же подворотню — Пёс рванул следом за ней. До завода осталось не так далеко, но солнце уже поднималось и ощутимо жгло даже через куртку. Тени деревьев и домов становились всё меньше. Уже не успеть.

Она плохо знала этот район города. Чуть дальше, за парком, стоял заколоченный дом культуры — чужие владения, но деваться было некуда. По осыпавшимся бетонным ступенькам она взбежала к запертым дверям и просочилась в щель между досками.

На тротуаре не было прохожих, а если и были — вряд ли кто обратил внимание. Забравшись поглубже в темноту, Надя села на пол и постаралась успокоиться. Ничего страшного ведь не случилось, всё могло закончиться гораздо хуже. Плохо было только то, что она не помнила, кому принадлежал брошенный дом культуры. Хорошо бы кому-нибудь из знакомых.

Пёс навострил уши. В глубине заплесневевших комнат послышался шорох. Надя заготовила извинения для хозяина. Когда она услышала глухой неровный звук шагов, мысли о том, чтобы договориться по-хорошему, вылетели из головы сами собой.

«Просыпаются те, кто давно спал», — повторила Надя слова Смертёныша.

На разбитую сцену вышла Чердачная Кукла. Отсыревшие ноги плохо ей повиновались, комковатая набивка лезла из прогнивших швов, за ней волочились обрывки ниток. Кукла замерла перед лежащей поперёк сцены кулисой, покачалась. Взгляд почти стёршихся глаз устремился на Надю.

— А что это вы делаете на моей территории? Кукушка, к нам залезли чужаки! Кукушка!

Пёс оскалился и негромко зарычал, прежде чем Надя успела успокаивающе коснуться его холки. Тряпичное лицо Куклы сморщилась, как сухая вишня.

— Пакость! Залезаете в чужой дом и ещё смеете рычать!

— Подожди, мы не хотели ничего плохого. Только переждать рассвет.

Кукла пронзительно завизжала, как девчонка, которую застали голой. В пыльном бархате занавеса захлопали огромные крылья. Кукушка выпуталась из ткани — огромная для своего имени, сизо-белая птица с всепонимающими глазами иконы. Чёрный плащ на птичьих плечах взметнулся под несуществующим ветром.

Кукушка из часов. Кукушка-без-часов.

Надя отступила к провалу в стене, через который забралась, оглянулась. В заколоченные окна между досок сочился уже настоящий солнечный свет — а не какие-то слабые розовые отблески с востока. Она могла сбежать и вытерпеть прикосновения солнца, а вот Пёс — вряд ли. Бросить его Надя не могла.

Угораздило же из всех ночных жителей города нарваться на самых неприятных.

Кукушка спикировала со сцены в зрительный зал. Когтистые лапы вцепились в спинку уцелевшего кресла. Длинный клюв закрутился из стороны в сторону, разыскивая нарушителей спокойствия по запаху.

Шерсть на холке Пса встала дыбом.

«Драки не избежать», — поняла Надя. Если глупую неуклюжую Куклу ещё можно было обмануть, уболтать, наобещать блестящих камушков и цветастых лоскутков, то с Кукушкой не связывались даже самые сильные из ночных жителей.

Говорили, она была одной из самых древних, потому давно утратила разум. Говорили, если она выбиралась на тёмные улицы, она обязательно убивала. Надя никогда раньше её не встречала, но теперь…

Просыпаются те, кто давно спал.

Захлопали крылья. Кукушка неслась к ним, перебирая лапами по спинкам кресел. Подняться в воздух она не могла — крылья не выдерживали грузное тело, но легко поднимала пылевой ураган. Пёс прыгнул — Надя увидела только росчерк чёрного по чёрному, красным по чёрному — загорелись его глаза.

Его зубы вырвали клок перьев, и Кукушка шарахнулась назад, но ударом крыла Пса отбросило к стене. С глухим стуком он свалился на пол. Надя высвободила мысленные руки и приняла следующий удар на себя. Когти Кукушки процарапали пыльную обивку кресла.

— Останови свою птицу! — крикнула Надя Кукле, закрываясь от скользящего удара клювом. — Знаешь же, что мы вам ничего не сделаем.

Кукушка побежала полукругом, потом зацепилась когтями за стену и в обманном манёвре побежала вверх.

— Ага! — радостно завопила Кукла. — Испугались! Испугались! Будете знать, как залезать в чужие дома. Грязные воришки! Я ещё Волка позову. Волка с улицы Стрелков. Вот тогда попляшете.

Один удар Надя всё-таки пропустила, и живот обожгло болью. Она согнулась пополам, а Кукушка прыгнула со стены вниз. Если бы не бросок Пса, Наде пришлось бы плохо. Собачьи зубы выдрали изрядный кусок из чёрного плаща. Обнажилась чёрная не прикрытая перьями кость.

Кукушка молчаливо и угрожающе разинула клюв — в воздухе пронеслось ощущение безудержной ярости. Красный туман пополз по ножкам кресел, плеснулся в оркестровую яму. Ярость пахла лесным пожаром.

«Так глупо проиграть», — успела подумать Надя, увидев рваную рану на шее Пса. Мраморный пол сделался скользким от речной воды.

Раздался звук, будто захлопнули тяжёлю дверь. Кукушку отшвырнуло к сцене. Кукла первая разглядела пришельца в красном тумане. Она пискнула и рванула прочь, неуклюже задирая комковатые ноги. Но запнулась об рухнувший занавес и упала, растянувшись двухметровым телом до самых кулис.

У груды поломанных кресел стояла Женщина-Кладбище. Голубоватое сияние её платья освещало половину зрительного зала, разгоняло туман и едва подбиралось к Надиным ногам. Она поднялась, едва шевеля онемевшими руками.

Кукушка хотела повторить свой трюк — когти уже вцепились в бетон стены, но за шиворот плаща её схватили детские пальцы.

— У, пыльная какая, — скривился Смертёныш.

Крылья забили по воздуху с утроенной силой, но он держал крепко. Хищная улыбка и правда сделала мальчишеское лицо похожим на карнавальную маску смерти.

— Выпустить? — смешливо прищурившись, спросил Смертёныш.

— Выпусти, — выдохнула Надя, облизывая речную воду с губ. Вода была приторной на вкус.

Освобождённая Кукушка вспорхнула до самого потолка и оттуда спикировала в сумрачное пространство кулис. Нападать больше не решилась. Смертёныш улыбался с видом хулигана, наворовавшего соседских яблок.

— А мы ждали вас, ждали. Думали, чего вы так долго. Уже собирались выходить вам навстречу, а тут я слышу — шум какой-то в старом доме культуры. Дай, думаю, заглянем на огонёк.

За его спиной возник Калека. Чёрная тень почти сливалась с окружающим мраком, выдавала его только серая повязка, скрывающая лицо. Калека содрогнулся всем телом.

— Ну ладно, — капризно вздохнул Смертёныш. — Это ты услышал. Но я тоже подумал, что надо пойти!

— Ты не знаешь, но тут есть подземный ход к старому заводу, — сказала Женщина-Кладбище, выплыв в центр зрительного зала. Подол платья шелестел над переломанными креслами, как прибой над затопленными лодками. — Удобно, чтобы приходить в город днём. Удобно, чтобы уходить ночью.

Надя оборвала полу футболки, чтобы перевязать шею Пса. Он благодарно посмотрел.

— Так что, вы нашли учительницу биологии? — первым не выдержал Смертёныш.

Надя не торопилась отвечать. Она не поднималась с корточек, хотя речная вода из ран сочилась едва-едва — всякая опасность миновала. Пока за её спиной воцарялась напряжённая тишина, она думала, что им сказать. И говорить пришлось.

— Ребята, её нет. Нам придётся идти туда самим. Или мы отдадим Скрипачу наш город.

Она боялась, что Пёс её выдаст, но Пёс только тяжело вздохнул — воздух вырвался из не-живой груди, словно там и правда билось сердце.

— Да, — отозвался Смертёныш после долгого молчания. — Я так и думал.

— Это чудовище — не моя дочь, — сказала Вера.

Надя сидела в комнате Антонио — в старой куртке, с ржавым следом на щеке. Он встал, чтобы открыть окно. Вера обмахивалась журналом. Бусинки пота блестели на тщательно наложенном макияже. Антонио наконец справился с окном — в кабинет полетели стоны машин с улицы. В сторону выезда из города опять собралась пробка.

Надя подняла голову и улыбнулась. В её движении была та неуверенность, когда рвутся связи с реальностью, и уже ни на кого не действуют судорожные попытки притвориться, что ты всё ещё человек.

Этим утром она пришла сама — Сабрина обнаружила её спящей на диване, в гостиной. И ощутила запах заброшенных домов.

Утром Надя была очень похожа на человека, разве что под кожей вместо сосудов дрожали тонкие перетяжки проводов. Но под зеркалом в ванной Сабрина нашла бетонные крошки и сухие соцветия полыни. Значит, Надя готовилась к встрече, приводила в порядок свою внешность, чтобы не шокировать подругу.

— Хорошо, я расскажу вам, — кивнула Надя, — мы собираемся защищать город. Вы не слышите, а я слышу, как Скрипач растёт. Провода пронизывают насквозь всю землю под нами, а когда он выберется, он станет ещё сильнее. Вы только представьте, сколько проводов на поверхности. Никакие стены не спасут. Потому у нас осталось совсем мало времени. Думаю, через два-три дня мы все соберёмся на пустыре у старого кирпичного завода, вот тогда и дадим ему бой.

— Ясно? — Антонио отвернулся к окну. — Она собирает армию из сущностей, чтобы идти войной на Скрипача. Я прав?

И тогда Вера произнесла ту самую фразу, от которой Сабрине стало холодно.

— Это чудовище — не моя дочь, — сказала Вера. Её рот искривился.

Надя подняла голову и улыбнулась. Нервные пальцы потеребили прядь волос — пучок прошлогодней травы. Вместо ногтей на мгновение появились арматурные отростки, и обломки бетонных конструкций вместо костяшек пальцев.

— По крайней мере, мы ещё не потеряли смелость бороться за свой город. В отличие от вас.

— Какова вероятность того, что вы победите? — опять заговорил Антонио.

Надя долго смотрела в окно, как будто пыталась рассмотреть в ясном небе предвестников заката. Но до вечера было ещё далеко, потому она пряталась в углу, в тени шкафа, потому поджимала под себя ноги, чтобы на них не попадали блики солнца.

— Она невелика. Похоже, что нам придётся идти на его территорию. Он же не дурак, чтобы выходить самому. А там провода пронизывают насквозь землю. Я даже сейчас чувствую, как они растут. Но у нас нет другого выхода. Это вы можете сбежать, а мы или победим Скрипача, или встанем перед ним на колени.

— Мы уже слышали это! — не выдержала Вера. Неясно, зачем она явилась — зачем её позвал Антонио. Вряд ли для того, чтобы остановить Надю. Он ведь не собирался её останавливать. Наоборот. Злые слова для него дрожали у Сабрины в горле.

— Через три дня, значит? — сказал Антонио, ни к кому не обращаясь.

— Или через два. Чем раньше, тем больше шансов. Но раньше никак не получится. Нужно время, чтобы всех собрать, это тяжело.

— Значит, хозяйку города нам уже не найти? — Так резко спрашивают, только когда долго готовятся и примеривают слова одно к другому. Он избегал называть Вету по имени, как будто даже в его звуке хранилась интимная тайна.

— Я сделала всё, что смогла, — чуть громче, чем стоило, отозвалась Надя. — Никто бы не сделал больше.

Она устало прикрыла глаза, и внешность, предоставленная сама себе, опять пришла в беспорядок. Ржавые разводы поползли по щекам. Кожа стала такой тонкой, что под ней явно проступили каменные кости.

— Что с ней случилось? Надя, я вижу, что ты знаешь.

Как будто скажи Надя, что учительница биологии здорова и счастлива, это спасло бы их всех. Сабрина раздражённо скрипнула зубами. Тратить драгоценные секунды на выяснение ненужных деталей, когда Надя и так едва дышит воздухом дневного города. Тратить силы на лирическую ерунду вместо того, чтобы придумать пусть к спасению.

Надя медленно открыла глаза, сощурилась, пытаясь отодвинуться подальше от солнечного света.

— Они говорят: она ушла.

Антонио подошёл к ней, присел на корточки, чтобы поймать эхо даже не родившихся слов, любую крупицу знания.

— Куда?

— Они не говорят.

— Они врут?

Надя улыбнулась — уголок губ пополз вверх, как трещина по штукатурке.

— Мы не умеем врать. Отпустите меня, я устала, — проговорила она, даже не пытаясь сдержать изменения.

— Надя.

Она тяжело вздохнула, и Сабрине на мгновение увиделось, как на её лицо возвращаются привычные человеческие черты. Сабрина так хотела, чтобы стёрлось ржавое пятно с её щеки, чтобы глаза, светлые, как бетон на набережной, снова сделались зелёными.

— Послушай, когда они говорят «ушла», это значит «умерла». Я тоже долго не могла понять. Всё дело в том, что сущности не знают, что такое смерть, потому не могут ответить. Ушла. Вот и всё. У города больше нет хозяйки. Некому спасти нас, понимаешь? Отпустите меня. Нужно хоть немного отдохнуть перед ночью. Много работы. Пока вы прячетесь, мы пытаемся спасти город.

Между «вами» и «нами» опять пролегла жирная граница, каменная стена, железобетонный забор.

— Иди, — легко согласился Антонио. Он поднялся, окаменевший, но деланно безразличный и обернулся к Сабрине.

Она стояла в дверях и, по его замыслу, должна была посторониться, чтобы пропустить Надю. Сабрина притворилась, что не поняла значения всех этих взглядов. Разговор не был закончен. Теперь она поняла, зачем Антонио понадобилась Вера — он думал уговорить Надю, чтобы она подняла город на войну. Но уговаривать даже не пришлось.

— Одной мне кажется, что это — бред сумасшедшего?

— Она — единственная, кто может это сделать. Или у тебя есть другие предложения? — Голос Антонио зазвучал требовательно. «Отойди», — читала в его глазах Сабрина. — «Отойди и не мешай, зачем ты вообще явилась».

У неё не было других предложений. Откуда ей знать, как бороться с ожившим комом проводов? Она знала только, что этим утром Надя пришла к ней, не к Антонио, не к Вере, которая с самого рождения считала её чудовищем, и не к кому-то другому. Крошки бетона и соцветия полыни на ковре в прихожей.

Надя поднялась. Когда она была у двери, походка уже сделалась нормальной, почти человеческой. Так нужно, чтобы люди на улицах не останавливались и не обращали слишком много внимания. Внимание — это паника, паника — это хаос. Люди и так слушают по ночам плач города, они боятся выходить на улицы, когда опускается темнота. Незачем пугать их ещё больше.

— Извини, — произнесла Надя, пряча глаза. — Я ушла тогда не из-за обиды. Просто не хотела пугать тебя ещё больше. Я вернусь. — Она запнулась. — Я постараюсь поскорее вернуться.

Она проскользнула у самой стены и выскочила за дверь. Сабрина нагнала её в пустом коридоре, уже у лифта, и поймала за пропылённый рукав.

— Стой. Подожди. — Сабрина сосредоточенно щурилась, глядя мимо. Потом выпустила Надину руку. — Я кое-что принесла тебе. Пойдём.

Она потянула её в кабинет — дверь была приоткрыта. Надя не сопротивлялась. В знакомой комнате всё было как-то иначе: задёрнуты шторы — никто и никогда их не задёргивал, — и чистый стол. Странное ощущение — как будто владелец кабинета умер, и Надя обхватила себя за плечи, чтобы увериться — она всё ещё жива, она здесь. Она ещё может вернуться.

Сабрина закрыла дверь.

Она достала из кармана джинсов серебряную цепочку — Надя помнила её лежащей в шкатулке под зеркалом, — на которой звенела горсточка разномастных безделушек. Она рассмотрела старый кулон Сабрины в виде кошки из прозрачного камня, и монетку с дырой в центре, и брелок — божью коровку с раскрытыми для полёта крыльями. Такую она когда-то давно видела на связке ключей у Антонио.

— Чьё это?

— Тех, кто хочет тебя защитить. Есть такие люди.

— Я не могу это взять. — Надя отступила и спиной упёрлась в приоткрытую дверцу шкафа. — Ты понимаешь, что я не могу? Если со мной что случится, я потащу всех вас за собой.

Сабрина цепко ухватила её за запястье и вложила амулеты в ладонь.

— Бери.

Надя подняла взгляд и попыталась улыбнуться — вышло криво, но Сабрина оценила жест. Кивнула и снова спрятала глаза.

— Я постараюсь прийти через три дня. Думаю, столько займёт моя страшная битва. Ты будешь меня ждать?

…Когда они вышли, Антон откинулся на спинку креста. Сквозь светлые шторы пробивался дневной свет, но его лицо оставалось в тени. Вера сидела на месте, прямая и бледная, как идеал викторианской красоты.

Он не выдержал.

— Послушайте, я понимаю, что лезу не в своё дело, но всё-таки. Надя рассказывала, что талант говорить с не-мёртвыми у неё с самого детства. То есть, она всегда была такой. Ещё до смерти. Как она такой стала? Я имею в виду, кто её отец?

Вера медленно обернулась, и её губы растянула такая же медленная и грозная, как змея, улыбка.

— Кто её отец? Это и правда не ваше дело.

Лифт в многоэтажке всё ещё работал. Сабрина нажала на кнопку последнего этажа и закрыла глаза, возвращая внутрь себя прежнее спокойствие. До темноты оставались последние минуты.

Это была не первая её ночь на крышах, и меч, так долго занимавший почётное место на стене, давно был вынут из ножен. Сабрина сбила лёгкий замок на чердачной двери и вышла в оранжево-серую ночь. Под её ногами затихал игрушечный город.

Восемь высотных домов стояли здесь так близко друг к другу, что соседи могли перекликаться, не особенно повышая голос. Она замерла у самого края самой высокой крыши в городе. Вдохнула солёный ветер с реки.

Пока Надя собирала сущностей на битву, Сабрина выигрывала для неё время. Сгоняла Скрипача с самых высоких крыш.

Они явились и этой ночью — без опозданий, как и две предыдущие, как только погасли последние лучи заката. Она различила невнятное движение у первых этажей. Бесформенные существа ползли вверх, цепляясь отростками проводов за карнизы и выступы кирпичной кладки.

Вчерашней ночью они забрались на крышу делового центра, и к полуночи туда явился Скрипач. Сабрина ждала, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Крыши города — не подземки, где провода пронизали землю насквозь. На крышах у неё был шанс на победу.

Слепые отростки зашарили по крыше у её ног. Сабрина отступила, давая им забраться. В окнах соседнего дома горел свет — и, прикрыв глаза, она ощущала на себе любопытные взгляды.

Скрипач её учуял — Сабрина рванула в строну, уходя от прямого удара провода. Ближняя антенна переломилась пополам и отломленная часть рухнула в пропасть двора. Провод прочертил по крыше дугу, похожую на змеиный след, и спрятался за линией балконов.

Она прыгнула следом и приземлилась на серебристый металл, успевая зацепить остриём меча ком проводов. Окна в соседней высотке истерически мигнули. Схватив дом в объятья, Скрипач перебирался на другую сторону крыши. Было так тихо, что Сабрина слышала, как бьются о набережную сердитые волны.

Скрипач рванул ей навстречу, его щупальца превращали в пыль вентиляционные шахты на пути. Он прыгнул — Сабрина прокатилась по гравию, ускользая от проводов, и вскочила на ноги за его спиной. Меч всё ещё был в её руках абсолютным оружием. Из рассечённых проводов сыпались искры.

— Берегись, — прошипел Скрипач, почти не разрушая мёртвую тишину крыши.

Её шаги тоже были бесшумными. Сотни чёрных змей полезли на крышу со всех сторон. Обрубая им головы, Сабрина отступила к самому краю.

— Прыгай, — сказал Скрипач. — Прыгай вниз, не бойся.

Провода зажали её в угол — в ноги впились пруты ограждения. Скрипач от злости обламывал верхушки уцелевших антенн.

Она оттолкнулась от ограды и прыгнула ему навстречу. Провода не успевали опутаться вокруг ног Сабрины. Она срезала их, как цветы — по охапке за раз. От гнева Скрипача завибрировал воздух.

Они схлестнулись над самой высокой крышей города. Меч прошёлся по самому большому сгустку проводов, но лезвие соскользнуло, отдаваясь болью в плече. Сабрина упала на одно колено и пропустила удар. Болью обожгло на этот раз спину.

У неё не было времени приходить в себя. Новая волна проводов поднималась сзади, как волна, готовая столкнуть Сабрину с крыши. Меч лёг в ножны за спиной. На одно мгновение опережая преследователя, она побежала к краю.

Дыхание оборвалось. Под ногами оказалась бездна глубиной в тридцать этажей. Все городские огни слились в одно созвездие. Сабрина упала на соседнюю крышу, перекатилась вскочила на ноги, только тогда позволяя себе выдохнуть.

На самой высокой крыше сгустилась шевелящаяся темнота. Скрипач не выдержал соблазна и погнался за ней — клубок проводов протянулся и повис над городом, над мирным светом фонарей. Под их прикосновениями рассыпалась кирпичная кладка.

Сабрина ждала. В ту единственную секунду, когда Скрипач показался над краем новой крыши, она бросилась к нему. Лезвие располосовало первый ряд его щупалец. Скрипач не упал, но беззвучно взвыл от злости.

Она побежала — следом валились обломанные антенны. Сабрина прыгнула, но в этот раз опоздала на мгновение, и несущийся следом провод дотянулся. Она рухнула на балконную крышу, на самый край, и едва удержалась на скользком металле. Следом посыпалась кирпичная крошка.

«Не успела», — холодно подумала Сабрина, ощущая под ногами холодную пропасть.

Облаком пыли её накрыло целиком. Не рассчитывая на большую удачу, Сабрина оценила промежуток между двумя рядами балконов, и снова прыгнула. Если ей успеть перебраться на освещённую сторону дома, Скрипач потратит драгоценное время на поиски.

Сабрина замерла, чтобы перевести дыхание, и увидела яркую вспышку в темноте между двумя крышами. Скрипача отбросило в сторону. Оборванные провода неопрятно посыпались вниз, сшибая рыжие головы фонарей, рассекая крыши оставленных у дома машин.

Он повис на стене, похожий на гигантского паука, и снова потянулся вверх. Но раскрылся новый беззвучный цветок огня. Скрипача сшибло ниже. Сабрина видела, как провода протыкают асфальт и уходят в него. От его воя гудел воздух.

Когда истерический порыв ветра затих, Сабрина услышала голос:

— Ты не человек. Ты кто такая?

Она подняла голову: на крыше стоял мужчина в форме сотрудника частной охранной фирмы — с вышитым на эмблеме соколом. Через грудь тянулись две пулемётные ленты. Сабрина убрала меч за спину — это на её языке означало жест доброй воли.

— Я человек.

— Врёшь. Люди так не могут. Ты гнала его на нас, так что мы даже обрадоваться не успели.

Он всё-таки помог ей подняться на крышу, и тут же подтянулись остальные. Сабрину обступило трое: ещё был бородатый мужчина в военной форме старого образца и тощий человек в обтрёпанном костюме.

Вряд ли стоило признаваться в том, что она — боевик Центра. Пусть лучше гадают, где она научилась так прыгать по крышам. Когда потусторонняя сущность рушит город, горожане ропщут на тех, кто должен был их защищать. И не защитил.

— Она не из этих, — сказал бородатый, направив Сабрине в лицо свет алого фонаря. Она поморщилась и отвернулась. — У этих на лицах ржавые пятна.

— И ещё они не умеют плакать, — усмехнулась Сабрина. — Может, мне заплакать, чтобы вы успокоились?

— И шутить они не умеют, — поддержал ей охранник. — Но ты многовато знаешь для простой уличной аномалии. За кого воюешь?

Она отвернулась — город подмигнул фонарями. С некоторых пор Сабрина умела различать его сигналы. Ей хотелось думать, что так Надя разговаривает с ней — гасит и зажигает огни на дальних улицах.

— Есть кое-что, что я не смогу ему простить. А вы сами кто такие?

У них нашлось оружие — две приземистые установки, покрытые тяжёлой тканью, пахли горелым. В крышу втыкались опоры из проржавевшего металла. Из чего стреляли по Скрипачу — Сабрине так и не объяснили. Она знала, что оружия против таких, как он, не существует, но сделала вид, что поверила.

— Мы — народное ополчение, — сказал, усмехаясь в бороду, бывший военный.

Не зажигая свет в комнатах, Сабрина застегнула молнию на куртке, ещё раз проверила, как держатся ножны за спиной. Отсчитала положенную дозу препарата и залпом выпила. Не знала — хватит или нет — с каждым разом требовалось всё больше. Сабрина знала, что наступит такой момент, когда ресурсы организма закончатся, и тогда ей останется убраться на задний план. Она только надеялась, что такой момент настанет не сейчас.

Сабрина уходила, зашторив все окна, запирая двери, которые всегда бросали открытыми. Уходила, как уходят на войну.

Дожидаясь, пока в небе растают последние блики заката, Сабрина села на предпоследнюю ступеньку лестницы. Тишина дома дрогнула — в комнатах второго этажа простучали быстрые нечеловеческие шаги.

Сабрина не обернулась. Она привыкла к такому. Когда Скрипач прошёлся по городу, сущности перестали скрываться. Их видели: безногого не-мёртвого на дальних тропинках парка, Чердачную Куклу брошенного дома культуры. Волк с улицы Стрелков насмерть загрыз двоих человек — не успели вернуться домой до темноты.

Не верить в них стало невозможно.

Над правым ухом раздался невнятный шёпот. Потянуло холодком, будто из погреба. Сабрина дёрнула плечом:

— Пошла вон отсюда.

Тощий призрак мотнулся вверх по лестнице, но секунду спустя возник слева.

— Нет у меня пирожных. Придёт Надя и накормит тебя. Вечно она жалеет всех сирых и убогих.

Призрак пошевелил бесцветными губами. Суставчатые пальцы, как лапки насекомого, потянулись к плечу Сабрины. Та резко обернулась — напугала истощённое создание.

— Ну чего тебе?

Она заговорила едва слышно:

— Можно мне пойти с тобой? Я позову тех, кого знаю.

Сабрина отвернулась, запустила пальцы в волосы. Кто бы сказал ей месяц назад, что так будет — она бы заверила, что она точно — никогда. Никогда не будет сидеть на лестнице, дожидаясь темноты. Никогда не заговорит с сущностью. Никогда не возьмёт меч, чтобы идти, как на войну, на старый бетонный завод.

— Делай, как тебе угодно.

Брошенный у тротуара автобус истерично мигал поворотником. В открытые двери лезла темнота. Сабрина обошла его по широкому полукругу и различила, как дёргаются на полу красные и синие проводки — как новорожденные животные.

Она измерила пешком расстояние от начальной остановки до конечной. Брошенный кирпичный завод стоял чуть в стороне от жилого квартала. Но сегодня и в жилых кварталах было темно: город оборвал все провода ещё при свете солнца. Его истерика не стихла утром и продолжалась весь день.

Сабрина боялась не успеть. Всё-таки прошло два дня, а Надя говорила, что сражение может начаться раньше. Бессмысленно прошло три ночи, пока Скрипач пожирал город, а Надя поднимала сущностей на войну. Потому что хозяйка города умерла, и некому стало защитить его.

Разбитые машины были брошены прямо у дороги или даже на проезжей части. Одни мигали фарами, выли сигнализацией, будто надеялись, что хозяева ещё вернутся и спасут. Другие давно замолчали и умерли.

Сабрина вышла засветло, когда на улицах попадались прохожие. Это были те, кто решил бежать — на своих двоих, потому что город сталкивал машины с дорог. Люди уносили то, что могло уместиться в дорожных сумках.

У пограничной черты девочка дёрнула отца за руку:

— Смотри, у неё меч. — Детский палец замер, направленный на Сабрину.

— Смотри лучше под ноги. — Усталый мужчина даже не обернулся.

По асфальту под её ногами пробежали трещины, и девочка едва не споткнулась. Отец дёрнул её за руку, кто-то всхлипнул, забормотал:

— Будьте прокляты, прокляты до седьмого колена…

Беженцы пошли по дороге прочь от города, а Сабрина свернула к заводу — на заброшенную тропу из бетонных плит. Старый завод топорщился в небо башнями очистных сооружений. В сумерках его металлическое тело изгибалось, как ласковая собака.

«Краем глаза», — вспомнила Сабрина.

Она видела эфемерные силуэты и привыкала к мысли, что они не кажутся. Сущности сторонились её, долго смотрели в спину, но от них не исходило зла. Мимо пронёсся призрак огромной тонколапой собаки с человеческими глазами. Камень, привязанный ей на шею, ничуть не мешал двигаться.

Надя увидела Сабрину и замерла. Надя показалась Сабрине почти реальной, и уж точно более осязаемой, чем остальные. Один из ремней, перечёркивающих грудь, потрескался и едва держал пряжку. Куртка испачкалась чёрным.

— Ты снова была у Скрипача? — догадалась Сабрина, проводя пальцем по разорванному ремню. На нём застыли пятна подземной пыли и смазки для рельсов.

Они как будто не расставались. Будто встретились летним утром на веранде собственного дома.

— Тише, не зови его. Я искала дороги, по которым мы сможем пройти незамеченными. Нужно подобраться к нему осторожно.

Надя улыбнулась, только всё равно грустно. Черты её лица вместе с курткой и ремнями, вместе с ржавым пятном на щеке и чёрными пятнами на брюках, дрогнули от порыва ветра. Сабрине на мгновение стало страшно, что она растворится, исчезнет насовсем.

— Если ты командир этого войска…

Сабрина не договорила — Надя рассмеялась, запрокинув голову, и опять сделалась серьёзной, когда ветер жестоко тряхнул кроны ближних деревьев.

— Какой из меня командир? Ты на меня посмотри. Ну скажи, какой?

— Если ты командир этого войска, то мой меч тоже принадлежит тебе.

Она опустилась на одно колено, в ритуальном жесте сцепив пальцы перед лицом.

— Сабрина, но я не могу тащить тебя с собой. Ты живая. Мы не можем умереть, а ты можешь.

Холодный ветер вцепился ей в щиколотки. Он вынырнул из дыры в земле, в которую они все отправятся сегодня ночью.

— Ты не можешь отказать воину, иначе нанесёшь страшное оскорбление.

Под ветром колыхалась высокая крапива и заросли терновника. Надя осторожно и беззвучно переступила ногами.

— Хорошо, только поднимайся, а? — Она взяла Сабрину за руку и отвела в сторону, чтобы никто больше не услышал их разговора. — Мы собираемся здесь, чтобы отвести ему глаза. Мы не пойдём в катакомбы. Скрипач нас там уже ждёт, и там он безмерно сильнее нас. Я долго искала такую дорогу, чтобы он не смог заранее слышать наши шаги. Такая дорога только одна.

Она обернулась к городу, к той его части, которая полностью погрузилась в черноту.

— Помнишь стеклянный купол в тронной зале Скрипача? Я нашла его в старом городе.

— Ты нашла его? — не поверила Сабрина.

— Да.

Под застывшим вокзалом нового города был вокзал прошлого — стены ушли под землю, мозаика покрылась трещинами и кое-где осыпалась, обнажая неприглядные внутренности старого здания: трубы и мёртвые провода. Только верхушка купола оставалась над землёй — в заросшем сквере, залепленная снаружи прошлогодними листьями.

Они тенями проскользнули по улицам города, избегая фонарей. За квартал до вокзала они разошлись. Подвалы старых домов вели в подземелье, и дальше — в старые коридоры метро. Три подвала — три тайных входа в логово Скрипача.

— Зайдём сразу со всех сторон, — сказала Надя, переходя на шёпот сквозняка. Сабрина едва различала человеческие нотки в её голосе. — Возьмём его в кольцо.

Её обтекали прохладные тени — как будто вода. Они понимали Надю мгновенно и без слов, как будто на всех у них было одно единственное сознание. Слова требовались только Сабрине.

Она сбила замок с дверей, ведущих в подвал, а дальше потянулись заброшенные коридоры под землю — спуски из бетонных колец с вбитыми в них скобами, кирпичная кладка прошлого века. Лужицы чёрной воды, в которых плавали тени ещё чернее, чем темнота вокруг.

Она узнала коридоры — стены, оплетённые проводами, непривычно тихими, неподвижными. Скрипач подпустил их совсем близко. Он не шевелился, не дышал, и сколько бы Надя не пыталась ощутить присутствие Скрипача, она терпела неудачу за неудачей. В тронной зале стояла темнота и тишина.

— Он ведь не мог уйти?

Сабрина поймала в темноте её взгляд — сквозь Надины глаза на неё посмотрели сотни ночных существ. Они вышли к огромной зале, утонувшей куполом в опавших листьях. Сквозняки гуляли между арок и дверных проёмов — пустых и обвалившихся.

Скрипач возник из темноты у груды старых шпал. Огромная тень выросла до потолка, и одновременно с этим тишина рухнула, как горная лавина. Стены опасно дрогнули. За ними рвался на волю озверевший поезд метро.

— Явились, значит. Я вас ждал, — грохот его голоса был грохотом колёс по покорёженным шпалам.

Несколько мгновений у них ещё оставалось — и свора кинулась на огромный ком проводов, разрывая и перегрызая те, что уходили в стены и впивались, как корни, в каменный пол. Отсекли Скрипача от его паутины, оплетающий весь город под землёй.

Он рванулся, вырываясь из полупрозрачного кома, метнулся к коридорам.

— Привет, — выдохнула Сабрина, увидев слишком близко белое лицо. И рассекла его на две половины.

Провода рвались наружу, прорастали, как инопланетные растения, сквозь камень, и Сабрина отступала, пока могла. Скрипач выбился из опутавшего его призрачного кокона и зло огляделся. Из разорванных проводов капала чёрная и густая, как смола, нечеловеческая кровь.

— Нет, — откуда-то издалека крикнула Надя.

Загрохотал поезд, руша стены из старого кирпича. Тронная зала обвалилась, разрывая сетку коридоров на сотню тупиков, слепых отростков. В тумане пыли Сабрина пропустила удар — плеть провода обвилась на раненом предплечье.

Надя ударила Скрипача в спину — арматурные когти рванули провода, вырвали из него злобный рык. Он развернулся к Наде, швырнув Сабрину вглубь коридора. И тут стены рухнули.

Их отрезало. Поезд пронёсся поперёк коридора, ломая старую кирпичную кладку. В лужах чёрной воды отразились два белых огня — фары, и мир снова погрузился в подземельную темноту.

Надя отступила к самому обвалу, так что каменное крошево захрустело под ногами, и протянула мысленные руки, ощупывая коридор по ту сторону. Грохотали обломки рельс — Скрипач гнался за ней, швыряя в стороны всё, что преграждало ему путь.

Надя судорожно провела руками по темноте и ощутила тонкое присутствие жизни. Сабрина осталась в отрезанной части коридора и точно так же припала к обвалу, касаясь ладонями обломков.

— Уходи на поверхность, — прошипела Надя, отталкивая её мысленными руками. Сил оставалось всего ничего — на самом донышке, их хватило только чтобы указать ей дорогу наверх. Скрипач был ещё ближе.

Она развернулась, лопатками вжимаясь в стену — Наде в лицо полетела бетонная пыль. В низком коридоре ему было тесно, плети проводов в исступлении хлестали по стенам, превращая кирпичи в труху. Белое, разрезанное наискось лицо глянуло на Надю из темноты под потолком. Подрагивающие провода паутиной залегли у её ног.

— Ну что, попалась, мушка?

Один провод потянулся к ней и рванул с шеи связку амулетов. Безделушки брызнули в разные стороны, только пластиковая летучая мышь осталась у Скрипача. Он посмотрел на неё, как охотник на превосходный трофей.

В тишине подземелья Надя услышала, как в заваленных коридорах бьются те, кто был с ней вместе. Глухие удары из-под земли, должно быть, услышал весь город. Их голоса уже не различимы, мысленные руки до них не дотянутся, и не хватит сил, чтобы разобрать завалы.

Ей нечего было терять. Надя позволила арматуре прорасти внутри человеческого тела. Волна горячей речной воды ударила в основание черепа, вышибая последнее человеческое дыхание из горла. Пока она отступала в самый угол, Скрипач крался следом, лениво, играючи. Понимал, что никуда ей не сбежать.

Она прыгнула из темноты и вцепилась когтями в белое лицо. Бетонная пыль залепила глаза и рот. Скрипач взвыл, Надя захрипела — когти вошли в самое густое переплетение проводов. Внутри него было столько холода и злости, что боль переполнила её неживое тело и хлынула наружу. Её сознание померкло.

Эхо страшного воя сотрясло уцелевшие коридоры, и хрустнули прогнившие перекрытия. Скрипач дёрнулся, отбросил Надю к стене. Она не успела защититься. Сверху полетели камни, высекая кровавые брызги из её спины.

Коридоры рушились — в ярости он забыл, что собирался оставить её себе. Их разделила груда битого камня, и совершенная темнота на сотни шагов вокруг.

Красные аварийные лампы подсвечивали станцию метро, погружённую в безвременье. Мёртвый поезд замер, наполовину выбравшись из тоннеля. Двери были открыты или выломаны — внутри мигали лампы.

«Проспект Рождественского» — буквы надписи раскрошились. На светлом мраморе валялись брошенные в панике вещи. Сабрина вышла из другого тоннеля и побежала вверх по заснувшему эскалатору.

Над городом выли сирены. Ночное небо окрасилось в траурно-алый. Она слишком долго бродила по запутанным подземным коридорам, и она опоздала — над домами тянулся горький дым. Что-то было не так с городом.

«Слишком много неба», — поняла Сабрина.

Центр был похоронен под обломками высоток. Сабрина шла по притихшим улицам, мимо домов, покинутых жителями в спешке — дикий ветер выбивал стекло из оконных рам, расшибал тяжёлые двери. По асфальту бежали трещины, будто его скребли огромными когтями.

Она вышла к дальнему району. Прямо на проезжей части стоял огромный тетраэдр волнореза. Чуть дальше — груда покорёженных машин.

— Человек?

Навстречу ей вышли двое в старой военной форме — с автоматами наперевес. Ещё сильнее потянуло горьким дымом, жжёной резиной.

— Я её знаю, — сказал один из них, стянул с лица маску, и Сабрина узнала парня из ополчения. — Давай за баррикаду. До волнорезов он не дошёл.

За баррикадами горели костры из автомобильных покрышек, но зато сюда не пробирался сизый туман, пальцы которого тянулись по улицам из центра.

— Ты как здесь?

— Я была под землёй, — сказала Сабрина, потому что не видела смысла лгать. Никто не пожелал уточнять, что она делала под землёй.

— Он вылез в районе железнодорожного вокзала, — сказал Данил, протягивая ей фляжку. — Злой, как чёрт. Разгромил всё, до чего только дотянулся. Ничего его не брало. Пришлось отступать. Вообще-то мы давно готовились держать оборону здесь. Здесь удобнее всего — улицы просматриваются до самого конца. Волнорезы его сдержали почему-то. Видимо, не врут старые книжки.

Он замолчал. Вместо того чтобы пить, Сабрина зачем-то плеснула воды на ладонь и стёрла с лица бетонную пыль. Она снова оглянулась на центр. Языки пламени отражались в низком небе.