Хозяйка города

Часть 3. Невеста города

Она пришла в себя в абсолютной темноте и тишине. Сверху давило — она потянулась мысленными руками, но там была только земляная толща. Надиных сил не хватило, чтобы преодолеть всё расстояние до поверхности. От усталости она чуть не провалилась обратно в ту темноту, из которой вырвалась.

Внизу были обломки шпал и железобетонных конструкций, камни, земля, заваленные коридоры. Внизу были те, кто вместе с ней шёл на битву. Надя коснулась их мысленными руками, ощутила знакомые черты, шёпотом позвала. Никто не отозвался.

Земля вздрагивала под далёкими ударами, но сюда доходила только слабая вибрация. Надя лежала, собираясь с силами. Нельзя было растрачивать их на страх и обиду.

Она лежала, слушая землю. Едва ощутимо журчала подземная река, прогудел и стих поезд метро. Надя потянулась снова — вверх, вверх, пока не превратилась вся в тонкую ниточку.

Ей удалось. В земляной толще мысленные руки нащупали семечко — холодное, заснувшее. Всё Надино тело вздрогнуло в железобетонной могиле и поползло по тонкой тропинке вверх, к спасению.

Она уместилась в семечке, как зверь умещается в зимней норе, скорчившись до эфемерной боли. Жизненного тепла осталась капля, и Надя выдохнула его, оставаясь совершенно мёртвой. Она тут же ощутила, как наполняется теплом земля вокруг.

Растение дрогнуло, просыпаясь. Крепкий росток вырвался наружу. Земля вокруг была доброй и влажной. Чуть выше, в переплетении ещё живых корней, Надя уцепилась за один, жадно впитала живое тепло.

Побег тянулся выше. Он рванулся, пробивая жёсткую корочку дёрна, и оказался на воздухе. Кругом шумела трава и было столько жизни, что у Нади закружилась голова. Она ощутила тонкую кору побега и мягкие ещё шипы и обессиленно упала в темноту, позволяя растению увлечь себя к солнцу.

На пустыре за городом жёсткая трава проросла через остов старого дома. Надя очнулась лежащей на кирпичных обломках. Она встала, всё ещё не веря в спасение, сделала два неуверенных шага. Колени подогнулись, и она снова оказалась на земле.

Был вечер — или пасмурное бессолнечное утро, — и по небу неслись барашки облаков. Надя заново изучила себя: руки с выступающими косточками запястий, великоватые брюки и дырку на подошве кеды. Она обрадовалась тому, как болит голова — у людей ведь так бывает.

Она шла через город, ища, на что бы опереться. Тело всё ещё плохо слушалось, но прикосновения ветра Надя уже ощущала — и улыбалась каждый раз, как от щекотки. Она не могла вспомнить, нормально ли, что провода нависают над самым асфальтом, шевелятся и тянутся к ней тонкими отростками. Как было раньше?

Трещины в асфальте она обходила, на их дне клокотало чёрное. Сломанные изгороди ушли под землю и торчали оттуда пиками самых длинных прутьев. У дороги то и дело попадались искорёженные автомобили, разбитые и вывернутые наизнанку. Один, оплетённый проводами, повис высоко над землёй. На асфальт натекла лужица бензина.

В самом начале проспекта стояли два волнореза с набережной — в тени бетонных громадин прятались призрачные бродячие собаки.

Как только Надя подошла ближе, они рванули прочь. По другою сторону волнорезов асфальт был целым, только кое-где провода оплетали стены домов, как виноградные лозы. Надя собиралась спросить у кого-нибудь, всегда ли волнорезы стояли на проспекте, или она опять что-то перепутала, но как назло прохожих не было.

Яблоневую улицу перегородило сооружение высотой в человеческий рост из бетонных блоков, искорёженных останков машин и подрубленных деревьев. Тянуло горьким дымом. Надя не помнила, всегда ли в городе пахло так, но её казалось, что нет.

— Стоять! — из-за баррикады вынырнул человек в чёрной маске. Автоматное дуло уставилось на Надю, и она подняла руки. Кажется, люди делают именно так. — Человек? Откуда здесь?

— Я… — Рука вперед мыслей потянулась к карману и достала удостоверение. — Была в метро у остановки Вокзал. Там завалило выход. Еле выбралась, больше никто не выжил.

Человек за баррикадой переглянулся с кем-то, с кем-то перекинулся невнятными фразами. Она различила:

— Что там было с вокзалом? Мог кто выжить?

— Нет сведений. Тот район первым делом отрезало.

Человек снова обернулся к ней и повёл дулом автомата, проходи, мол. Надя пошла, чуть отворачиваясь, как будто солнце слишком било в глаза. Она спрятала ржавое пятно на щеке за воротником куртки.

У самых домов открылся проход — она оказалась по другую сторону улицы, как будто в другом мире. Горьким дымом исходили горящие автомобильные покрышки — как языческие костры, тремя пирамидами поперёк дороги.

— Это их отпугивает, — сказал человек в чёрной маске, проследив за Надиным взглядом. — И волнорезы. Не знаю, почему, но за них они заходить боятся.

К ним приблизились ещё двое, в неприметной одежде, безо всяких форменных или опознавательных знаков, но с оружием. Один — парень в камуфляже охранника — изучил её удостоверение.

— Центр? Ого. Точно не из этих? — заговорили они друг с другом, как будто Надя была восковой куклой.

Бородатый мужчина поиграл изогнутым ножом.

— Демоны их знают. Вдруг правда человек. Дыма она вроде не боится.

Дым, конечно, раздражал обоняние, но не так, чтобы она бросилась бежать. Под солнечным светом — пусть даже в такой пасмурный день, — Наде было неуютно, тело реагировало медленно. Она не так двигалась, не то говорила или слишком долго молчала, перебирая в памяти не те слова, и они это уловили. Надя ощутила напряжение, разлитое в воздухе вместе с запахом горящих шин.

— За три дня никого живого оттуда. — Сказал тот, что был в чёрной маске. — И ты, уж прости, на живую не очень похожа. Проверять?

Надя шарахнулась от него, инстинктивно чувствуя, как добиться своего, забилась в угол. Ещё ей не хватало проверок! Стоит им только заметить, что вместо крови у неё речная вода, всё кончится очень плохо.

— Не трогайте, я человек! — закричала она сквозь слёзы. — Я не знаю, сколько провалялась без сознания, как я должна выглядеть? Отпустите, дома родители думают, что я умерла!

— Человек, — протянул парень в форме охранника. — Те не умеют плакать.

— Да они и не болтают с нами, — буркнул бородатый.

Надя сообразила, как выбить из них ещё каплю доверия.

— Можно воды?

Ей подали флягу. Надя влила в себя несколько глотков, изобразив жадность, хотя жидкость неприятно касалась нечеловеческого горла. Но она своего добилась — ополченцы смотрели благосклоннее.

— Иди через улицу Восстания. В переулки не суйся, — сказал бородатый.

Тот, что помоложе, вызвался проводить до площади.

— Там наши растяжки. Пару дней назад эти лезли со всех сторон, и со стороны Высокогорного района. Только сейчас стало потише. А родители твои ушли, наверное. В городе мало кто остался. А мы свой город не сдадим этим.

Брусчатка на площади топорщилась, как ощетинившийся ёж. В центре сохранился памятник маршалу — но серый гранит антрацитово почернел. Надя оглянулась: было непривычно просторно. Слишком много неба над городом.

Больше не было дальней высотки университета, по которой, как по маяку, искали дорогу приезжие. Исчезла пара офисных центров — горожане прозвали их свечками за молочную белизну. Обглоданной верхушкой смотрел в небо телецентр.

— Что тут было? — Запыхавшись, она вцепилась в рукав проводнику. Ощетинившаяся брусчатка больно хрустела под подошвами кед.

Парень замедлил шаг и оглянулся, рассматривая город из-под нахмуренных бровей.

— Они лезли на самые высокие здания. Мы выбивали их оттуда, пока были боеприпасы. Теперь не знаю. Высоких крыш больше не осталось. А тебе туда.

Проспект тянулся, такой же разбитый и безлюдный. Надя обернулась всего раз — проводник, не отрываясь, смотрел ей вслед, как будто ещё сомневался, человек ли она.

Надя шла по улицам, пропитанным запахом горелых шин. Прохожих не было, но на соседних улицах ей попалось два блокпоста. Она поняла, что перекрыты все входы в ту часть города, которая ещё осталась нетронутой.

Здесь были оборваны и сожжены провода — все они, как мёртвые змеи, валялись на земле. Надя добралась до своей улицы, когда начало смеркаться. Вымотанная сверх предела, она долго провозилась с замком. Мысленные руки отказывались шевелиться.

Ближние дома выглядели брошенными — не лаяли собаки, и через открытые ворота она впервые рассмотрела соседский двор, затоптанную клумбу цветов. Разбитый фонарь печально таращился в натёкшую бензиновую лужу.

— Сабрина, — неуверенно позвала Надя, захлопнув за собой дверь.

В гостиной царил порядок с привкусом увядания. Слой тополиного пуха покрывал расчёски и флаконы духов, расставленные под зеркалом. Надя машинально поправила покосившуюся ключницу — на ней была только её собственная связка с брелоком в виде летучей мыши, ключей Сабрины не было.

У неё не хватило сил, чтобы обыскивать второй этаж. Не раздеваясь, Надя упала на диван и мгновенно выключилась, как перегоревшая лампа.

— Ты вернулась.

Когда Надя открыла глаза, за окнами висела антрацитовая ночь, непривычно слепая без света фонарей. Сабрина сидела на полу — силуэт, напоминающий статуэтку восточного божка. Она потянулась к Наде и обняла её, обдавая привычным запахом арабских духов.

— Нас завалило в штольне, но я проросла из земли. Не помню, сколько прошло времени, — объяснила она. Человеческий голос плохо подчинялся — она забыла, когда в последний раз им пользовалась.

Сабрина одним движением поднялась.

— Идём. Одеяло можешь взять с собой.

Они спустились в подвал. Пламя электрической свечи подкрашивало белокирпичные стены в рыжий. Сабрина задержалась, чтобы запереть люк на засов — его раньше не было. В дереве люка блестели свежевкрученные шурупы.

— Блокпосты пока что держат оборону, но по ночам лучше прятаться и не подходить к окнам, — сказала Сабрина. Её собранные в хвост волосы покачивались — Надя с болезненным вниманием наблюдала за тенями, скачущими по стенам. От их мельтешения ей становилось ещё тревожнее. — В подвале есть всё, чтобы продержаться несколько дней. Извини, что смеялась над тобой, когда ты делала запасы на случай войны.

Надя обошла подвал, как будто видела его впервые, потрогала стеллажи в дальнем конце комнаты. Ни единого провода здесь не было — даже лампу под потолком Сабрина убрала.

На белых стенах теням было вольготно и безопасно — Надя сложила ладони, переплетя большие пальцы, и изобразила большого чёрного орла, потом лающую собачью голову. Тень Сабрины на мгновение замерла.

Надя смущённо опустила голову и села на матрас, наблюдая, как нагревается вода в старом чайнике на керосиновой плитке.

— Что случилось после взрыва?

Сабрина на мгновение закрыла глаза. Её тень снова привлекла внимание Нади — плавное движение Сабрины тень сделала рваным, некрасивым.

— Когда город тряхнуло в первый раз, с электричеством начались перебои, телефонная связь оборвалась. Дома на проломах разрушились, а потом отовсюду полезли провода. Жуть, что началось. Думаю, что нарочно они никого не убивали, но оплетали всё подряд, душили людей, ломали дома, машины. Началась паника, люди стали убегать — пешком, потому что машины провода сбивали с дороги. Пешком далеко не убежишь. Конечно, вначале было страшнее всего — провода в каждой квартире как будто озверели. Потом мы стали от них избавляться. Сжигали, что сжигалось, вырывали из стен. Входы в метро пришлось запечатать, и они как будто отступили, попрятались. Потом явились поисковики и регулярная армия. Они объявили военное положение, приказали всем покинуть центр и начали разрушать высотки.

Надя прерывисто вздохнула.

— Они не дают ему забраться на самое высокое здание в городе.

— Совсем недавно появились эти — с виду люди, но без голоса, с водой вместо крови. Я слышала, они лезут из разломов, из-под земли. Воевать с ними бесполезно, только сжигать целиком. После пары таких нашествий многие бежали из города, кое-кто пошёл в ополчение. Благодаря баррикадам, волнорезам и шинам мы до сих пор и держимся.

— А что поисковики? Что они будут делать теперь? Разрушить здания — прекрасная идея. Положим, они задержали Скрипача. Но как они собираются его уничтожить?

— Каждый раз — обещания, слова-слова-слова. — Сабрина поморщилась. — Знаешь, выяснилось, что они ушли за день до того, как мы спустились в подземку. Значит, знали, сволочи. Знали, и могли хотя бы эвакуировать мирных жителей. Сейчас-то они прячутся на безопасном расстоянии, бомбят город и рекомендуют сохранять спокойствие. С такого расстояния легко рекомендовать. Какое спокойствие, ко всем демонам! Вчера в третий раз оповещали, что операция по освобождению города вот-вот начнётся. И снова — тишина.

Надя молчала. Поисковики сбежали первыми, потому что знали — со Скрипачом они не справятся. Уже пытались.

— У тебя есть телефон?

Сабрина странно посмотрела на неё, будто бы решая, соврать или сказать правду.

— Есть.

Надя требовательно протянула руку, ей в ладонь легко чёрное невесомое тельце телефона. Сеть едва пробивалась через стены подвала, но номер она помнила наизусть и быстро набрала, только раз ошибившись кнопкой.

— Кому ты звонишь? — тревожно спросила Сабрина.

Долго лились длинные гудки, потом вызов оборвался. Надя набрала ещё раз, трубка отозвалась сухим треском. Исчезла сеть. Всё.

— Сабрина, как ты думаешь, она успела уйти? Мама не берёт трубку. Она ведь ушла, да?

Скрипач убивал тех, кто учился в злосчастном восьмом «А».

— Ушла? — Надя повысила голос и испугалась собственного крика.

Из-за полумрака глаза Сабрины казались совершенно чёрными, в них не отражался даже рыжий огонёк электрической свечи. Сабрина уверенно кивнула.

— Да. И связь пошаливает. Наверное, она ушла. Многие ведь ушли.

Телефон лёг на стол, безжизненный и холодный.

Вода закипела, Сабрина разлила её по чашкам — множество пузырьков тёмно-янтарного цвета. Достала из сумки запечатанное в полиэтилен печенье, тушёнку и хлеб.

— Надя, — произнесла она изменившимся тоном. — Съешь хоть что-то. Ты сейчас так сильно похожа на этих, что у меня мурашки по коже. Ты ведь знаешь, что если твоё тело умрёт от голода, ты больше не сможешь стать человеком.

Надя знала. И она не хотела расстраивать Сабрину. Под её взглядом Надя сунула в рот печенье целиком и попыталась пережевать. Нахлынули подзабытые ощущения человеческого тела — сразу заломило мышцы, словно она долго сидела, свернувшись в комок. Но она торопилась, потому заговорила, ещё не прожевав.

— Что теперь делать? Меня возьмут в ополчение?

— Надя, не смеши меня. Я боюсь выпускать тебя из подвала. Что, если тебя примут за сущность? Ты так похожа. Вряд ли они станут разбираться. Давай уйдём? Есть ещё дороги. Я знаю, как выйти из города, чтобы не проходить блокпосты. Сегодня я проверяла, мы можем уйти незамеченными.

Надя уткнулась взглядом в стол — лакированная поверхность отражала пламя электрической свечи. Раньше он стоял в прихожей, но об него слишком часто запинались, и в конце концов Надя оттащила его в подвал. По субботам она спускалась, чтобы протереть пыль — с него и с верхних полок стеллажей, поднимая одну за другой упаковки со спичками, батарейками и аптечкой.

— Куда потом?

— Неважно. Страна большая, мы затеряемся в мелких городках. Он тебя не найдёт.

Сабрина так и не притронулась к чаю. В сумерках подвала она сама была как сущность. Не отличишь. Надя представила Пса, Калеку и Смертёныша, и рассадила их всех вокруг стола. Она бы дала каждому по кружке чая и по печенью. Сказала бы: «Ешьте, так делают все живые. Вы ведь хотите быть похожи на живых».

«Ешьте, а потом мы выйдем из города по секретной тропинке».

А ещё: «Не бойтесь, он нас не найдёт».

Но Пёс, Калека и Смертёныш лежали, похороненные в каменной штольне. Они ждали, когда она вернётся за ними и скажет: «Война закончилась. Мы победили».

— Сабрина, я никуда не уйду из города. — Она затолкала в рот ещё одно печенье, чтобы чуть-чуть уменьшить свою вину, и сказала: — Ты сама лучше уходи. Мне он ничего не сделает, я всё равно прорасту сквозь землю, или… А живых он будет убивать. Я знаю.

— Зачем ему убивать?

— Сложно объяснить. Просто он не может по-другому. Мы все не можем, потому что не понимаем, как быть живыми.

Лицо Сабрины застыло, как посмертная маска, и Надя подавилась печеньем.

— Я хотела сказать — они не могут, они не понимают.

Повисло страшное молчание, перемешанное с глухими ударами за пределами подвала. Сабрина отвернулась к стене, спрятав руки на коленях. Тени плясали по её лицу, так что Наде страшно было поднимать глаза.

Зазвонил телефон — они обе вздрогнули. Надя подхватила холодное тельце мобильного. На экране высветился незнакомый номер. От волнения она едва попадала пальцами по кнопкам.

— Мама?

На той стороне неразборчиво хрипело.

— Алло! Слышишь? — не выдержала Надя. Она вскочила на ноги, надеясь, что сеть хоть ненадолго появится. Подбежала к лестнице.

Через трубку загудели высоковольтные провода. Что-то тяжело и глухо ударило.

— Алло? — повторила Надя уже не так уверенно. Замерла в полёте рука, протянутая, чтобы открыть дверной засов.

— Здравствуй. Узнаёшь меня?

По ту сторону телефонной трубки загрохотал по рельсам поезд. Она не сразу поверила ушам. Оторвала мобильный от уха, чтобы ещё раз проверить номер. Обычный набор цифр, которые не запомнить, если не задаваться такой целью.

— А я знаю, где ты, — сказал Скрипач. Вслед его голосу загудел подземный сквозняк.

— Чего ты хочешь?

Сабрина обернулась. Ей не понадобилось объяснений — с лица сошли все краски, даже оранжевые блики электрической свечи. Губы сжались в тонкую линию.

— Что тебе надо? — спросила Надя в идущую помехами тишину.

Зашуршало, заухало, застонало подземельным эхом в ответ.

— Хотел услышать твой голос.

Она с силой нажала на кнопку сброса. Хотелось швырнуть телефон, разбить об стену, чтобы он уж точно не зазвонил. Только это было бы напрасно. За тонкими стенами подвала землю пронзали тысячи проводов. Скрипач оплёл ими весь город. Он мог бы говорить с ней и так, но хотел через телефонную трубку. Потому что так делают все люди.

Дрожащей рукой Надя вернула телефон на край стола. Мобильный тут же ожил — грянула электронная мелодия, засветился экран. Номер был другой. Он замолчал на секунду и принялся звонить снова. Вместо номера высветилась бессмыслица из букв и цифр.

Сабрина вытряхнула из мобильного аккумулятор, и только тогда сделалось тихо. Надя поняла, что дрожит. Она не думала, что может так бояться. Безотчётно, как могут только люди. Она не думала, что будет нетерпеливо ждать рассвета.

— Скоро утро?

— Утром ничего не изменится, — сказала Сабрина.

Солнце и солёный ветер.

У фонтана женщина набирала воду в большие пластиковые бутыли, ей помогал мальчишка лет десяти — мышцы напрягались на тонких руках, когда он поднимал бутылку. Цветное платье женщины хлопало от ветра, как голубиные крылья.

Она то и дело вздрагивала и нервно оборачивалась, в сторону захваченных районов. Оттуда вместе с рассветом поднималось облако чёрной пыли. Но было тихо, кладбищески тихо, как бывает только перед тревожным воплем сирены.

Сабрина шла впереди шага на три — Надя видела её прямую спину и меч, висящий наискось, как дорожный знак запрета. Женщина проводила её долгим взглядом, потом обернулась на Надю. Надя спрятала глаза.

— Сабрина, давай вернёмся.

— Нет.

Ближайший дом таращился на мир выбитыми стёклами, только окна нижних этажей были заколочены досками. Оттуда-то из дворов слышался стук молотка. Мальчишка пробежал снова — теперь едва ли не сбил с ног Надю, — и потащил в темноту подъезда ещё одну бутылку с водой.

У неё щипало глаза от солнечного света. Всё подряд казалось невозможно горячим: асфальт, стволы деревьев, которых приходилось касаться, чтобы не упасть, собственный лоб и ветер.

На остановке автобуса замер, ссутулившись, мужчина в старомодной куртке-кителе. Надя обернулась, чтобы рассмотреть его лицо. Интересно, кого он собирался дождаться? Асфальт в десяти метрах от остановки был разворочен, вряд ли сюда проберётся даже самый смелый автобус.

На площади перед медицинским институтом люди застыли в разных позах. Группка парней у доски объявлений, молодая мама с коляской под цветущими липами. Надя ощутила покалывание в кончиках пальцев — сначала ощутила, и уже потом поняла, что не так в пасторальном летнем пейзаже. Никто из них не шевелился. Только ветер трепал одежду.

— Сабрина, почему…

— Идём. Быстрее.

Они обернулись и проводили Надю безразличными взглядами. В этом единственном движении она увидела нечеловеческую суть. Электрические провода над тротуаром угрожающе шевельнулись. Его дрожь передалась другим, и воздух запел от вибрации.

Сабрина развернулась и схватила Надю за руку, отскочила в тень деревьев. Из-под развесистой кленовой кроны не было видно того самого первого провода, но через разбитые стёкла первых этажей выползли другие, тонкие красно-синие и задёргались, как будто нащупывали ветер.

Надя охнула.

— Тихо, — прошипела Сабрина.

Провода потрогали оползшую стену здания и скрылись в темноте разрушенных внутренностей.

Между ними и путями отступления лежал целый посыпанный битыми стёклами проспект. Развороченная дорога походила на застывшую реку — асфальт встал на дыбы и грозил обрушиться с высоты вдвое большей человеческого роста. Из обнажившейся земли торчали, как инопланетные растения, разорванные трубы.

В тени асфальтовых волн они позволяли себе передышки. Под смятыми зонтиками уличного кафе — сидели ещё трое не-живых. Надя смотрела в спины сидящим, минуту, две, но никто из них не шевельнулся.

— Они совсем как люди.

— Теперь уже — да. Я видела таких неделю назад, может, раньше. Они отличались от людей, как бумажный самолётик отличается от голубя. — Сабрина говорила, глядя куда-то в сторону, и Надя ощущала напряжение в её голосе, и ещё больше пропитывалась собственной виной. — Как будто их создавал тот, кто видел людей только издалека. А потом они изменялись, знаешь, как хамелеоны меняют цвет. Они становились похожими на нас.

Она резко обернулась:

— Пойдём.

Больше по дороге им никто не попался. По узким тропинкам между протухшими мусорными баками и стенами складов они выбрались из района.

Машины, искореженные в путах проводов, хрустели от ржавчины. По ту сторону трассы тянулись бесконечные однотипные коробки гаражей, а ещё дальше, за глухой стеной — поднимались железнодорожные столбы.

— Я не могу уйти из города, — сказала Надя и остановилась, переминаясь с ноги на ногу. Асфальт даже через подошвы казался горячим. — Если ты знаешь дорогу, почему ты не выведешь настоящих людей?

Сабрина обернулась, сдержав в зародыше злую отповедь — Надя видела, как искривились её губы. Надя поняла, что снова сказала не то. Ей следовало быть осторожнее со словом «человек», и со всеми подобными.

— Я не имела в виду, я только…

— Идём.

Надя зажала ладонью ржавчину на щеке, здесь пекло сильнее всего, и повиновалась. Песок хрустел на зубах солью и привкусом бензина.

— Я не могу уйти из города, — повторяла она полушёпотом в такт шагам и надеялась, что Сабрина не слышит. Хотя у Сабрины был очень чуткий слух — она слышала, как падают за её спиной листья и как порхают бабочки. — Я не могу уйти из города.

Заросшие крапивой городские выселки пахли болотом, потом — рельсовой смазкой. Пока они шли, облако пыли поднялось и заволокло всё небо. Навстречу им бросилась стая собак — грязных худых, обалдевших от голода и собственной смелости.

Одна рванула вперёд, пытаясь схватить Сабрину за ногу, но с визгом отпрыгнула в сторону. На серый песок посыпались бусины крови. Другая, рыжая и приземистая, по-деловому обнюхала землю вокруг Нади. Та потянула к собаке мысленные руки, чтобы успокоить, но тут же остановила себя.

Сабрина даже не оглянулась, свернула в неприметный отросток аллеи и через дыру в заборе выбралась к железной дороге.

— Я не могу уйти из города! — в последний раз отчаянно крикнула Надя, но ветер схватил её слова и унёс вдоль путей.

Она оступилась и съехала по гравийной насыпи вниз, к рельсам. Почудился запах метро. Надя обернулась на город — мрачные многоэтажки, укутанные пылью. Семафор вдалеке горел красным, но рельсы ощутимо завибрировали.

Сабрина обернулась и точно так же нервно окинула взглядом горизонт. Значит, она тоже почувствовала тонкую вибрацию земли.

— Пойдём быстрее.

В километре отсюда, за мостом автомобильной дороги, начинались заросли клёна и бересклета, бывшие когда-то больничным парком. Там кривая тропинка вела к дальней трассе, прямой и однозначной. С большим дорожным знаком — стрелки и километры. Оттуда можно было начинать побег.

Надя побежала за Сабриной. Гравий норовил утопить её по щиколотку. Она выбралась на рельсы, чтобы идти по шпалам, но получила сердитый взгляд Сабрины. В тени насыпи их нельзя было увидеть со стороны города — пришлось спускаться и прятаться, как мелкой преступнице.

Камни поползли у неё под ногами. Надя шарахнулась назад, и в полушаге от себя увидела раззявленную пасть канализационного люка. Она осторожно подобралась к краю и заглянула — дна видно не было.

— Сабрина, осторожно!

Но она уже замерла, глядя под ноги. Гравий с шуршанием осыпался внутрь люков, как песок в ловушках муравьиных львов. Их открылось не меньше десятка, беспорядочно разбросанных впереди и сзади. Сама Сабрина оказалась на тонком перешейке между двумя.

Кто знает, что её спасло, умение ходить, почти не касаясь земли, или удача.

— Только не беги, — сказала она. — Ни в коем случае не беги.

Вибрация рельс сделалась такой сильной, что с насыпи вниз покатились мелкие камешки. Оглянувшись на город, Сабрина прикусила губы. Не ясно, что она там увидела, Надя этого видеть не хотела.

— Иди по моим следам.

Надя хотела возразить, но стоило ей шевельнуться, и гравий снова посыпался в люк. Удара от падения она так и не услышала. Вместо этого в ушах застучала кровь. Невообразимо сильно потянуло обратно, и мгновение Надя всерьёз обдумывала идею побега. Крутила в голове так и эдак.

Они забрали вправо, уходя от насыпи как можно дальше, но кроме трёхметрового ограждения и гравийной пустыни здесь ничего не было. Негде прятаться.

До автомобильного моста оставалось не так много — уже видны были обглоданные скелеты автобусов, почивших под гигантскими опорами. Рельсы загудели, как разозлённые пчёлы.

Из тоннеля выехал поезд. Тяжело громыхали железные суставы. Движение завораживало, остатки рельсовой смазки капали на гравий. По смятым бокам, по разбитым фарам Надя узнала тот поезд, который бродил вокруг тронной залы Скрипача, как сторожевая собака. Наверное, он выгрыз себе пусть наружу.

Сабрина не обернулась — только плечи напряглись под тонкой ветровкой.

— Иди за мной, — повторила она окаменевшим тоном. — Только не беги. Идём. Осталось немного.

Лязгая на стыках, поезд полз следом. Стоило Наде чуть замедлить шаг — и поезд тоже замирал, выжидал и опять крался за ними. Идти становилось всё труднее: ноги тонули в гравии, как в зыбучих песках. Под мостом в лицо дышал солёный ветер. Когда они снова выбрались на солнечный свет, Надя задержала дыхание и едва не попятилась.

Дальше путь был усыпан трупами птиц, рельсы разорваны, и повсюду — пятна чёрной крови. Кое-где подрагивали, исходили последними искрами оборванные провода. Надя уловила едва ощутимый запах осенних листьев. Пока она лежала, заваленная камнями, здесь шла битва, и мёртвые птицы ясно указывали на то, кто в ней победил.

Пугало всё-таки решил заступиться за собственный город, но он потерпел поражение. А Скрипач победил — ещё раз. Надя подняла голову, чтобы спросить об этом Сабрину, но вместо слов выдохнула облачко пара.

В сплошной ленте забора чернела криво проломленная щель. Дальше вела протоптанная тропа — мимо обломанных веток на дно оврага. У того места, где искорёженные рельсы торчали вверх, поезд застыл и проводил Надю взглядом разбитых фар.

— Ну вот, ушли. — Сабрина спустилась в поросший лесом овраг — ветки не хрустели под её ногами — и постояла, запрокинув голову. — Теперь осталось пройти через первую заставу.

Здесь было неуютно. Надя пожалела о том, что под дневным светом совсем утратила обострённые чувства. Всё, что она могла — оглядываться и прислушиваться к тишине. Беспокойство отчётливо кусало за самый край сознания.

— Почему он не погнался за нами?

Сабрина не желала задумываться над такой мелочью, отмахнулась:

— Там рельсы изломаны.

Надя промолчала, хотя она-то понимала, что поезду, роющему подземные ходы, вряд ли так уж необходимы рельсы. Здесь было что-то другое.

— Он умер, да? — спросила Надя, кивая в ту сторону, откуда они пришли. Подвальная тишина — без щебета птиц — давила со всех сторон.

Сабрина отвернулась, делая вид, что высматривает в небе путеводную звезду, но отвечать всё-таки пришлось.

— Да, он умер. Пугала больше нет. И нет смысла его защищать.

Надя дёрнулась назад — последний отчаянный порыв, как взгляд в окно отбывающего поезда. Как провожающий, который всё бежит за вагоном. Так же безнадёжно. Сабрина не дала ей убежать, схватила за руку — больно, за раненое запястье.

— Куда ты собралась?

Назад. Назад, мимо кладбища чёрных птиц, мимо искорёженного поезда, мимо переломанных клёнов, оплетённых проводами. Обратно, в город, чтобы держать его за руку, как у постели смертельно больного, чтобы искать последние крошки надежды. Она не хотела быть дезертиром и предателем.

Они уйдут, а Город останется слушать, как хлопают двери. Как шуршат шаги убегающих по разбитым асфальтовым дорогам. Покроются пылью брошенные дома. Наступит осень, и города больше не будет. Он погиб в одиночестве.

— Пойдём, — сказала Сабрина. Уже в который раз. — Мы ничего не смогли сделать. Он умер. Некого больше спасать.

Они вышли на окраину, присыпанную белым пеплом, как первым снегом. В кольце пятиэтажных домов, на старой площади, стоял позеленевший от времени танк. Под гусеницами лежали охапки увядших цветов.

У разрушенного магазина чадил костёр в железной бочке. Сабрина обошла его кругом, разглядывая брошенные остатки жизней, которые ворошил ветер. Первая застава оказалась чуть дальше — между двумя уцелевшими домами. За ней начинался пустырь, устеленный густым туманом.

Туман не понравился Наде. За ним не видно было горизонта, передние укрепления тонули в нём, как в молоке. Сколько она не пыталась ощупать мир вокруг себя, мысленные руки не подчинялись, только в голове зудела тонкая боль. Наконец до неё дошло: горький дым, бетонные тетраэдры волнорезов — защита от сущностей.

Ополченцы всё ещё были здесь, хотя город больше не просил защиты. Первую заставу стоило бы назвать последней.

Их заметили. Трое в камуфляже вынырнули из-за обгоревших стен. Один махнул рукой Сабрине. Надя узнала парня в форме охранника — она видела его, когда застава ещё стояла на одной из центральных улиц. Теперь Скрипач потеснил их на самую окраину.

— Уходите?

— Да. — Сабрина сузила глаза, вглядываясь в туман. — Что это такое?

Бородатый обернулся в ту же сторону.

— Вчера ещё ничего не было. Рано утром появилась такая дымка. Солнце поднялось, а она не растаяла. С тех пор всё гуще и гуще. Мы на всякий случай развели побольше костров, но она не уходит. За последний час приблизилась шагов на десять, не меньше.

Он внимательно оглядел Надю — ей и так было дурно от костров, а теперь захотелось спрятаться. Где угодно, хоть под обломками домов.

Сабрина подошла ближе, попробовала туман ногой, как холодную воду. В молочном мареве шевелилась высокая трава. На горизонте громоздились какие-то сооружения, облепленные туманом и потому похожие на кучевые облака. Наде померещился блик алого света, как проблеск маяка. Красные заградительные огни зажглись сразу цепочкой — от одного края пустыря к другому.

Теперь стало ясно, почему за ними не погнался поезд — и так понимал, что далеко они не уйдут. Надя ощутила, как внутренне вздрогнула Сабрина. Ей в голову пришла та же мысль:

— Поисковики. Это их оружие. Туман — их маскировка. И что они собираются делать с такого расстояния? Эй, они же не будут… в городе остались люди.

— Люди или не люди, — негромко отозвался бородатый. — Теперь уже и не разберёшься. Зачем им такие мелочи?

Притихшая застава зашевелилась. Ополченцы собирали самое необходимое, бросая тяжёлое оружие, бросая догорающие костры. Ветер хлопал боками оставленных палаток.

— Мы уходим к южной трассе. Не знаю, может, они и успели окружить город целиком, но высиживать здесь больше нечего. Пойдёте с нами?

Сабрина кивнула, не сводя глаз с цепочки алых огней.

Дорога тянулась слева — а они шли через разрушенные здания, опасно трещали рухнувшие перекрытия. Сохранившиеся коробки домов были продырявлены насквозь. С одной стороны можно было различить, на что выходили окна другой.

— Снимите амулет, пожалуйста, — не выдержала Надя. Парень в форме охранника шагал так близко, что у неё перехватывало дыхание. От алых ламп, костров и всего остального её бил озноб. Сабрина посмотрела и тут же отвернулась.

Тот сделал большие глаза.

— Просто снимите, — повторила она. Вытерла со лба капли холодно пота. — Не думаю, что мелкие сущности полезут драться. А от Скрипача это всё равно не спасёт.

Дорога осталась далеко в стороне. В надсадной городской тишине ей почудилось завывание машин, скрежет, лязг металла об металл. Надя обернулась в ту сторону.

— Оживают, — сказал кто-то сзади. — Последние дни всё тихо было, и вот опять — оживают.

Она надеялась услышать, что именно происходит на разбитой трассе, но никто не собирался подхватывать разговор. Все угрюмо молчали, а Надя боялась привлекать к себе лишнее внимание.

Футбольное поле они обошли стороной — в высохшей траве торчала арматура. Она лезла прямо из-под земли, скрюченная, как весенние ростки, и уже подросшая — высотой с человека. С одной свисал проткнутый собачий труп.

— Не наступи, — сказал Наде бородатый и указал на границу поля, где пролегала узкая тропинка. Надя отшатнулась, едва не угодив ногой на шевелящийся тонкий отросток.

Они прошли мимо заваленного входа в метро. На перекрёстке лежал подломленный светофорный столб. С основанием его соединял единственный провод, но жёлтый глаз безостановочно мигал.

— Похоже, чисто, — сказали впереди.

Дальше потянулся частный сектор — переплетение старых улиц и заросли яблонь. Наступление Скрипача сюда не добралось, разве что блестели на солнце выбитые стёкла.

Запах горького дыма наконец отвязался от неё. Наде сделалось легче, и она осторожно оглядывалась, ища пути для побега. Ничего подобного — насколько хватало обзора, улица тянулась прямо и прямо. По такой не сбежать: заметят, догонят. Но, насколько она могла доверять ощущениям, к окраине жилого района подступало кладбище. Достаточно заросшее, чтобы спрятаться, и достаточно сильное, чтобы отвести ненужные взгляды.

Надя чуть отстала, но парень в форме охранника тоже замедлил шаг. Ей не хотелось опять сбегать от Сабрины, но уйти из города Надя не могла.

Границу города она ощутила задолго до того, как они её пересекли. В груди закололо. Ещё немного, и она не сможет сделать и шага вперёд — будет потом бледнеть и объясняться перед хмурыми ополченцами.

Она согрела в себе каплю силы. Сердце постепенно замедляло темп. Подрагивающей рукой она натянула капюшон на голову. Ещё не хватало, чтобы они заметили телесные изменения.

Никто не обратил внимания. Она потянулась мысленными руками и тряхнула нависшие над дорогой ветки. Облетевшие листья закружились в воздухе, поднялись даже те жухлые, лежащие на земле.

Надя нырнула между каменными столбами ограды. Выкрашенные белым, они давно облупились и кое-где поросли мхом. Она пробежала шагов десять, путаясь ногами в прошлогодней траве, и спряталась за высоким памятником. Притворилась грудой жухлых листьев и перестала дышать.

Надя прислушалась: шаги удалялись. Немного удивлённых интонаций, немного сетований на погоду, и всё. Они не заметили её ухода. Надя подождала ещё, чтобы наверняка, и выбралась из укрытия, стряхивая с одежды влажный песок.

Она уходила по кладбищу, закрыв глаза, чтобы не отвлекаться на человеческие чувства. Ощупывала мир вокруг мысленными руками и выбирала дорогу. Кладбище было пустое, почти необитаемое — несколько полуразумных сущностей ветра не в счёт.

Надя бежала всю дорогу, чувствуя, как выдыхаемый воздух клокочет в горле. У неё не было времени, чтобы привести в порядок своё тело — вернуться уже в одно из состояний. Она застряла между, а силы уходили на судорожные поиски.

Он должен быть где-то недалеко от железной дороги. В пустом городе легко ощутить даже самую слабую жизнь. Или не-жизнь.

Надя выскочила на гравийную насыпь и мгновенно окунулась в запах умерших птиц. Она ещё не добралась до места битвы — и даже не видела чёрных пятен, усыпавших дорогу, но уже знала, что это рядом.

Металлический забор со стороны города искорёжило, будто его пытались завязать в узел. Надя вся обратилась в чувства: только бы найти. Белый холодный туман поднимался из оврага и растекался под насыпью. Он всё прибывал, потому нужно было спешить.

Она даже не удивилась, ощутив вибрацию рельс. Поезд крался, будто мог оставаться незамеченным. Надя не оборачивалась. Только когда ощутила дыхание подземелий у себя за спиной, дёрнула головой и бросила, как нелюбимой собаке:

— Пошла вон.

Поезд отпрянул. Захрустели битые стёкла.

Надя прошла под мостом, осторожно, чтобы не наступить на рваные крылья, вернулась и прошла ещё раз. Едва уловимое ощущение не-жизни было как запах костра. Солнце вынырнуло из-за туч, мазнуло лучами по блестящим рельсам и спряталось обратно.

Надя спустилась с насыпи и зашагала к городу. Поезд рефлексивно отпрянул, будто испугался, что его ударят. Разбитые фары смотрели жалобно.

На пыльной дороге между слепыми зданиями каких-то складов и мастерских, тянулся прерывистый чёрный след. Надя в спешке запнулась об куски развороченной кирпичной кладки, ободрала колено. След уводил в сторону, в примятую сорную траву. Вокруг стояла кромешная тишина, и только оттуда доносилось тяжёлое не-живое дыхание.

Ломая сухие ветки акации, Надя выбралась на пустырь. Он лежал здесь — куча листьев и перьев, которые беспокоил ветер. Лужицы чёрной воды окропили серую пыль. Она увидела человеческие черты — всё-таки он слишком долго жил рядом с людьми, потому и приобрёл их облик, хотя сам человеком никогда не был. Шевельнулись эфемерные пальцы.

Надя подошла к Пугалу, опустилась на колени рядом с лицом со стёршимися чертами. Она погладила прелые листья. Сухая трава заскользила между пальцами. Под её прикосновением большое тело дёрнулось, в воздух поднялись кленовые самолётики. Ветер ерошил перья мёртвых птиц, отчего они казались живыми.

— Убегай, — произнёс над самым её ухом ветер. Холодный туман поднимался из оврага и затапливал железнодорожные пути.

— Нет, — отозвалась Надя. Она чувствовала, как подкрадывается смерть.

Она закрыла глаза и просидела рядом с ним, пока не улёгся холодный ветер. Листья перестали вздыматься от его дыхания. Последнее прикосновение ветра коснулось её щеки, и всё.

Надя поднялась. Мысленные руки легко разламывали замки на дверях. В одном из складов, в подсобной комнате она нашла почти новую лопату. Сущностям не требовалось ритуалов, но то человеческое, что всё ещё живо в Наде, желало завершения. Похороны были подходящим финалом для всего.

Земля, оплетённая корнями трав, плохо поддавалась. Надя сбила ладони и до головокружения надышалась горьким дымом — он всё ещё тянулся с окраины города. Небо заволакивалось тучами.

Надя старалась ни о чём не думать. На смену отчаянию пришло тупое безразличие камня. Она вернётся в город, найдёт старое убежище в подвале разрушенного дома и провалится в долгий сон. Будет спать до тех пор, пока всё не изменится. Сущности приспособлены к долгому ожиданию.

Она долго собирала мёртвых птиц и сбрасывала их в яму. Поднялся ветер и смёл вниз сухие листья. Надя постояла над могилой, тщетно пытаясь вспомнить то ли молитву, то ли заклинание. Ничего не шло на ум. Превращались в лёд вытекшие слёзы.

Она снова взялась за лопату и забросала яму землёй. Из серой пыли тут же проклюнулась сухая трава.

На бортике умолкшего фонтана сидела Чердачная Кукла. Выпачканные в грязи ноги болтались из стороны в сторону, разбрызгивая позеленевшую воду. Надя отвернулась, чтобы не посмотреть случайно в нарисованные глаза.

Она пожалела, что пошла этой улицей — могла бы обойти по переулкам, но решила, что пронесёт. Всегда ведь проносило. К тому же ещё не ясно, на кого она наткнулась бы в мрачных подворотнях.

Кукла спрыгнула с бортика.

— Эй ты!

Надя сделала вид, что оглохла. Городская площадь — сотня шагов по фигурным тротуарным плиткам, и совершенно негде спрятаться. Если бегом, она бы через минуту канула в паутину улиц, но бежать от Чердачной Куклы невозможно. Она — как собака, учует страх и сделается в два раза сильнее. Лучше уходить, будто тебе нет дела до её истерических воплей. Так есть шанс.

— Эй, а ну стой! — высокий девчачий голос раздался над самым ухом.

Уже не спрятаться. Надя обернулась, чтобы принять вызов. Кукла была выше неё ростом, платье в красно-белую клетку развевалось, как парус. Во все стороны топорщилась копна серых шерстяных волос.

— Чего тебе? — поинтересовалась Надя, изобразив хмурую улыбку.

— Чего? — Голос Куклы перешёл в визг. — Ах ты не понимаешь, чего мне? Я тебе сейчас напомню. Ребята!

Она обернулась, и от нового порыва ветра тряпичное тело закачалось. Под тканью проступали комки отсыревшей набивки.

На голос Куклы из-за развалин оперного театра вынырнула сущность в длинном белом плаще. Огромный клюв делал её лицо похожим на маску чумного доктора. Из широких рукавов торчали серые перья.

Волк вышел из-за статуи маршала, на ходу принимая человеческие формы. Руки, испачканные в чёрном, он небрежно вытер о белую рубашку. Длинные алые ногти поскребли асфальт.

— Ах, как хорошо, что ты нам попалась, — взвизгнула Кукла. — Когда твои друзья завалены в подземных штольнях. Теперь ты не такая уж и смелая, да?

Она надвинулась, и Надя по инерции отступила. Кукушка-без-часов уже подобралась сзади и несильно ударила клювом в затылок. За шиворот покачнувшейся Наде потекла речная вода. Она пересчитала фигурные плитки под ногами. Лишь бы не упасть. Если она окажется на земле — пиши пропало.

— Ну как, нравится? — расходилась всё сильнее Кукла.

— А вам? — буркнула Надя, осторожно делая шаг, чтобы за спиной оказалась разбитая стена, а не каменный клюв Кукушки. Она не хотела с ними связываться, она хотела промолчать. Так, может, они бы покуражились и отстали. Но от напряжения последних дней сдали нервы — как будто тонкие провода задрожали под кожей. Надя повысила голос: — Нравится, что с городом стало? Ясное дело, вы захотели отсидеться в тёмном подвале, когда мы воевали. Ну что теперь, пойдёте в ноги Скрипачу кидаться, чтобы он помиловал? В слуги ему наймётесь?

Куклу перекосило, будто её дёрнули за невидимые нити.

— Ах ты гадина! Ещё будешь нас упрекать. — Беспалая рука судорожно дёрнулась в воздухе. — Волк, укуси её, да побольнее!

Надя дёрнулась в его сторону и успела перехватить удар алых когтей мысленными рукам. На кирпичной стене остались четыре глубокие царапины. Алые губы волка растянулись в злой гримасе. Она хлестнула не глядя, изо всех тех сил, которые берегла для разговора со Скрипачом.

Волк тонко тявкнул — поперёк выбеленного лица пролегла чёрная ссадина. Налетела Кукла, колошматя руками и ногами, как придётся. Мысленные руки Надю не спасли — слишком много сил она вложила в мелкую потасовку, и от следующего удара Надя не увернулась. По коленкам словно прошлось лезвие. Она дёрнулась и наткнулась на Кукушку.

Та была как монолитная стена — ни сломать, ни подвинуть. Жёсткие перья полезли Наде в лицо, спеленали по рукам и ногам. От Кукушки воняло грязным бельём и сыростью. С кончика клюва свисал пучок чьих-то волос.

Надю совершенно по-человечески затошнило. Кто знает, где эта компания кормилась прошлой ночью. В городе, наверное, ещё остались люди.

Кукла трусливо ударила ещё раз — теперь уже понимая, что ответа не последует — и закачалась на месте, довольная до одури. Чердачная Кукла она кукла и есть — ребяческие выходки, подростковая жестокость. Надя согнулась от боли и увидела прямо перед собой фигурную плитку тротуара. На серый камень капала речная вода. Надя зажмурилась — вода заливала глаза.

— Ну и кто из нас будет на коленках ползать, а? — завизжала Кукла. — Ты будешь! Ты будешь!

Пока волк за её спиной подвывал, трогая чёрную рану, из-за которой его лицо расползлось на две неравные части, Кукла дала волю злости. Грубо прошитые руки вцепились Наде в плечи и тряхнули так, что у неё перемешались даже мысли в голове.

Что-то заставило Куклу остановиться. Вышитый чёрными нитками нос дёрнулся, улавливая новый запах в городском коктейле. Надя тоже ощутила неладное и подняла голову. Из-за упавших на лицо волос она видела улицу, выходящую на север. От обломков университета поднимался чёрный дым.

В следующую секунду грохнуло так, что каменные обломки раскатились по площади. Потревоженная пыль с песком и крошевом сухих листьев полетела им в лица. Из дыры в асфальте вверх рванули провода.

— Достаточно, — прозвучало сверху.

Скрипач уже был здесь — и был, должно быть, всегда — просто не желал вмешиваться. Прежде, чем белое лицо с трещиной вместо рта показалось в переплетении проводов, Надя услышала его смех. Как будто загрохотал по рельсам тяжёлый товарняк.

— А ну брысь отсюда, — приказал он, между делом сметая Кукушку с дороги.

Кукушка юркнула за развалины, и только клочья бурых с белым перьев закружились в воздухе.

Надя получила свободу, но потеряла опору. От слабости её качнуло — упасть не дал Скрипач. Провода легонько окрутились под грудью.

— Испугалась, а? — произнёс он почти ласково, насколько ласково может грохотать поезд. — Думаю, с тебя хватит.

На продуваемой всеми ветрами крыше Надя съежилась у вентиляционной шахты. Всего девять этажей — высотных зданий в городе не осталось, — но у неё от страха ныло под солнечным сплетением.

Провода свернулись кольцами на шуршащем гравии. Они взволнованно подрагивали каждый раз, когда Надя бросала взгляд на чердачную дверь. Скрипач, принявший почти человеческую форму, уселся на самый край.

Тугие переплетения проводов были прикрыты одеждой — поношенной и вывернутой наизнанку робой. Белое лицо смотрело из-под капюшона. Он обернулся к Наде.

— Иди сюда, не бойся.

Один провод поднялся, как атакующая кобра, и несильно толкнул её в спину. Надя не решилась противоречить. Она подошла и опустила глаза, рассматривая искорёженный асфальт далеко внизу.

Одна плеть легла ей на плечо. Ласково, как дружеская рука.

— В этом городе больше не осталось по-настоящему высоких крыш, — сказал Скрипач. — И я занял последнюю. Значит, я стал его хозяином.

Надя обшаривала взглядом горизонт, надеясь найти там опровержение его словам. Но университет лежал в руинах, над останками телебашни порхали хлопья белого пепла. Центра больше не было. Здание, на чьей крыше они устроились, — старенький дом с покорёженными сточными трубами и остатками каменных демонов у входа. Неизвестно как уцелевший дом среди разрушенных высоток.

— Поздравляю, — выдохнула она и села, держась за уцелевшее ограждение. Её ног коснулся уличный ветер.

Скрипач обернулся. В тени капюшона неподвижность его лица казалась почти нормальной. Кривая щель рта разъехалась в улыбке.

— А ты станешь моей хозяйкой?

Надя не сразу поверила в услышанное и, пока провод не сжал её сильнее, не могла сбросить оцепенение.

— Почему я?

— Девочка, которая бродила по ночному городу вместе со своими призрачными друзьями. Ты доигралась. Видишь, что ты натворила. Это всё — твоя вина. Если бы ты не противилась так сильно, я бы просто убил прежнего хозяина и выгнал отсюда всех остальных. Но из-за тебя мне приходилось убивать.

Она вздрогнула, но Скрипач не выпустил. Наоборот, прижал ещё сильнее. Она уткнулась лицом в рабочую куртку, пропахшую рельсовой смазкой и сыростью.

— Оставайся. Теперь оставайся со мной. Если хочешь, оставь себе ту собаку. Ты можешь убежать — я не буду гнаться. А потом что? Жить среди людей? Ты правда думаешь, что сможешь?

— А если я останусь… жить в пустом городе? — Она смотрела на застывшие волны асфальта. Уже не вообразить, что по нему шагали люди, и каждое утро на проспекте собиралась пробка. Она сама каждый день видела проспект из окна рабочего кабинета. Жёлтые жемчужины фонарей по вечерам.

— Тогда по утрам я буду приносить тебе букеты сухих листьев. А вечером мы пойдём гулять по нашим улицам. Люди ушли, и город постепенно населят другие существа. Мы разожжём огонь на площади. Мы будем слушать, как воет ветер. Мы построим себе дом в тоннелях метро. Мы заведём собственных чёрных птиц, и они будут повиноваться только тебе. Возведём разрушенные здания. Любое из них — твоё. Аудитории университета, сцены театров, все лестницы, все мосты, все парки. И я отпущу всех твоих друзей. Выпущу их на свободу. Хочешь?

Надиной руки коснулся провод. Она обернулась: Скрипач протягивал ей распустившийся металлический цветок. Изогнутые чуть тронутые ржавчиной лепестки тускло поблескивали на солнце.

— Ты не обманешь меня? Нет, не-мёрвые не умеют врать. В этом городе не осталось ни одной высокой крыши, — пробормотала Надя. — И ты ведь знаешь, что люди собираются уничтожить наш город?

Скрипач усмехнулся, и уголки рта страшно расползлись вширь.

— Ты не хуже меня знаешь, что у них ничего не получится. Не-мёртвых нельзя убить.

Она отвернулась, постепенно привыкая к новому виду города. Неожиданно наступила осень. «Уже осень», — повторила себе Надя и испугалась. Только день назад она просыпалась в лете и думала, что ещё остался шанс всё исправить.

— Со мной всё ясно, я больше никуда не денусь. Но тебе зачем всё это? Зачем тебе я?

— Затем, что только так я обрету бессмертие. Бессмертен тот, кого ждут. Ну что, ты всё-таки согласна?

Он поднялся. Хрустнул гравий. Плети проводов зашевелились все разом, и вместе с ними дрогнули подступающие сумерки. Его плеча не стало рядом, и Надя вдруг продрогла — исчезла гора, прикрывающая её от ветра. Она съежилась под рваной курткой.

— Оставь меня одну. Дай мне подумать до завтра.

— До сегодняшней полуночи, — с неохотой согласился Скрипач.

Надя сидела на обломках университетской лестницы и держала на коленях подол недошитого платья. В её руке была серебряная иголка, но аккуратный шов то и дело двоился перед глазами. Наде приходилось прерываться, чтобы вытереть лицо рукавом куртки.

Она ощутила его присутствие, даже не оборачиваясь. Антонио прошёл вдоль цепочки оранжевых фонарей и сел рядом. Тёмное небо отразилось в циферблате его часов.

— Разве ты не ушёл? Ты ведь знаешь, что город будет уничтожен, и туман уже подступает к железной дороге. — Надя заговорила первая, бросила ему, как вызов, чтобы самой защититься от обидных обвинений. — Сабрина ушла с ополченцами. Кажется, южная трасса ещё не перегорожена.

Он сделал вид, что ничего не случилось. Что в её руках нет недошитого свадебного платья из листьев и фонарного света. Антонио вытряхнул из кармана сигарету и покатал её между пальцами. Ветер подметал пустой проспект.

— Куда я уйду из этого города? Ты ведь тоже не ушла.

— Куда я уйду? — в тон ему ответила Надя. — А как ты меня нашёл?

Фонарный свет рвался и волнами стекал по коленям, иголка норовила выскользнуть из пальцев. Она никогда не шила свадебных платьев, но Скрипач зажёг для неё все фонари на разрушенном проспекте и тактично ушёл, давая время на шитьё и размышления.

Занавесившись от Антонио волосами, Надя снова вытерла щёку о плечо.

— Увидел, что загорелись разбитые фонари, и обо всём догадался. Так когда свадьба?

— Следующей ночью.

Он бросил сигарету на пыльные камни и придвинулся к Наде чуть ближе. Осторожно убрал волосы с её лица.

— Только я не думал, что невесты рыдают перед свадьбой.

— Много ты знаешь! — не выдержала Надя и оттолкнула его руку.

Может быть, он и не собрался называть её предательницей, и пришёл не затем, чтобы постоять молчаливым укором. Может быть, это Надя сама всё выдумала. Но она не могла выдумать яркие рыжие головы фонарей, все провода у которых были давно оборваны, а фонари всё равно горели, затмевая собой россыпи крупных звёзд.

Прозрачно-янтарный подол свадебного платья невесомо лежал на ступеньках. Надя опустила замёрзшие руки, иголка всё-таки выпала и лунным лучом покатилась по камням.

— У меня ведь нет другого выхода, — сказала Надя, глядя, как прорастают сквозь ночь ломкие лучи фонарного света. — Я не могу его убить. Я не могу сбежать. Я даже себя убить не могу.

Антонио достал ещё одну сигарету и всё-таки закурил. Новая порция горького дыма растворилась в ночном городе. Было тихо, так тихо, что она слышала, как завитки сигаретного дыма уплывают в небо.

— В городе ещё осталась одна высокая крыша, — произнёс Антонио негромко. — И ты прекрасно знаешь, где она.

Надя замерла, боясь даже шевельнуть пальцами, чтобы не упустить самое важное. Не-мёртвое сердце вздрогнуло и почти застучало. Она так долго оглядывала город в поисках высоких крыш, бродила по улицам, шарила наугад, что потеряла всякую надежду.

— А у меня есть одна мысль, — продолжил Антонио, поводив в воздухе тлеющим сигаретным кончиком, будто пытался рисовать. — Соглашайся на все условия Скрипача и приходи сегодня утром к моему дому. Я оставлю форточку открытой.

Надя сделала вид, что не расслышала, и заново уткнулась в шитьё. Лунным лучом она с непривычки исколола себе все пальцы, но кровь не выступала — на ступеньки университета капала речная вода.

Она боялась, что Скрипач подслушает их разговор, что в развалинах университета обнаружатся тонкие провода-шпионы, подёргивающиеся, как нервные пальцы. Украдкой Надя оглядывалась, но везде было тихо. Так тихо, что она снова позволила себе поверить в удачу.

Антонио поднялся, запрокинул голову, как будто всё ещё мог видеть звёзды. Выпустил изо рта последнее колечко горького дыма. Он ушёл в сторону северных районов, бесстрашно, по судорожно изогнувшимся улицам. Вдалеке прогрохотал по рельсам поезд.

К дому на Багряной улице Надя подошла ещё в темноте, потому что не могла больше ждать. Она отсчитала третье окно справа, на втором этаже и разочарованно выдохнула. Форточка была закрыта.

Надя побродила вокруг дома — посчитала этажи, но сбилась: после седьмого перекрытия сложились, как карточный домик. Стены кое-где ещё держались до высоты десятого-одиннадцатого, как замковые башни, зубьями щетинились в небо, но крыши не было.

Она села на низкую ограду клумбы. Детская площадка выбралась за пределы отгороженного квадрата — цветные гнутые трубы прорастали из асфальта. Они лезли, как первоцветы весной. Куда хватало глаз, везде асфальт вздыбился, будто нарывами. Уже проросшие трубы оплетали и душили растения. Деревья, которые ещё остались в живых, жались к стенам дома.

Совсем рассвело. Надя не отрываясь смотрела в тёмные окна дома. Не мог же он забыть? Не мог же уйти из города и бросить её? Наде почудился холодный сквозняк, она обхватила себя за плечи.

Вдруг хлопнула дверь. Надя не ждала — люди по ночам не выходят на улицы, — потому вздрогнула. Он замер в тени подъездного козырька, сощурился, глядя на восток. Антонио постоял на ступеньках, глубоко вдыхая, будто наслаждался прекрасной погодой, потом обернулся к Наде.

— Идём.

Она бросилась следом.

— Куда?

Его машина пряталась в закутке между домом и приземистой старой котельной, забросанная ветками деревьев, накрытая старыми одеялами. Когда Антонио стряхнул листья с капота, Надя различила несколько защитных знаков, выведенных светлой краской. Наверное, потому машина и сохранилась, провода оставили её в покое, хотя через бампер наискосок шла страшная царапина, боковые стёкла раскрошились.

Зажглась только одна фара, но двигатель загудел послушно и мерно.

— Куда мы? — Наде непривычно было ощущать себя человеком — сидеть на мягком и слушать, как ветер шумит снаружи, а не внутри неё самой.

На лобовом стекле покачивалась пластиковая летучая мышь. Крылья спеклись в бесформенный ком, один клык неровно обломался.

— Сейчас всё увидишь.

Она тревожно замолчала. Антонио вёл машину, мастерски обходясь светом единственной фары, и ни разу не попал колесом в глубокую выбоину, ни разу не наехал на вспучившийся нарыв асфальта. Они плутали по узким улочкам и переулкам, где деревья царапались в крышу автомобиля. Надя не знала дороги — её чувство города вдруг отказало.

За окном мелькнул развороченный до основания университет. У дорожной развязки Антонио притормозил. Надя решила, что дальше они не проедут — из провалившихся мостов во все стороны торчала арматура. Но он нашёл единственную дорогу — по обочине, мимо рухнувшего ограждения. Внутри неё шевельнулось смутное воспоминание.

— Куда мы едем? — спросила Надя опять, упираясь руками в сиденье, чтобы чувствовать себя увереннее.

— Не бойся.

Но её уже сорвало на крик.

— Я туда не хочу. Выпусти! Останови машину, я туда не поеду. Слышишь?

Антонио затормозил. В свете единственной фары была видна дорога — асфальт пошёл глубокими трещинами, но вряд ли они могли бы стать серьёзной преградой. Антонио опустил голову, молча стукнулся лбом об руль.

Надя хватала воздух ртом.

— Я к нему не пойду. Ты меня не заставишь. Это твой выход, да? Это должно нас всех спасти?

— Пожалуйста, не ходи. Тогда давай выбираться из города. Мы и так много времени потеряли. Попрощайся со своими — я не знаю, как у вас там принято, — и поехали. Я тебя в этом городе не оставлю.

Надя замолчала. Мысль о бегстве заморозила мысли. С лобового стекла глядела, клыкасто ухмыляясь, летучая мышь. Надя потянулась к ней дрожащей рукой и сорвала с цепочки. Самый старый амулет, амулет с её связки, которую она потеряла в подземной битве со Скрипачом. Она сжала его в ладони, так что пластик впился в кожу.

— Ладно. Я пойду.

До кладбища они добрались на машине — до самых кованых ворот. Дальше тянулась широкая аллея, но Надя вцепилась в руль.

— Нельзя въезжать через главные ворота. Здесь только пешком.

Она вылезла под холодный ветер. Город замер за спиной и чуть-чуть отступил. Город и кладбище всегда немного сторонились друг друга, хотя по сути были одним целым. Сквозняк возил по асфальту сухие цветы.

Надя не думала, что Антонио пойдёт с ней. Он отставал на шаг, притворяясь, что рассматривает могильных ангелов и походя сковыривает облупившуюся краску на склепах. Она была ему благодарна за компанию. Одна бы она не решилась. Никогда и ни за что.

Проснувшихся было много. Потерявшие человеческий облик, они бродили между оградками, слепо натыкались друг на друга. Голоса сливались в унылое размеренное пение. Антонио заговорил первым, перебивая потустороннее бормотание душ.

— Ты ведь сама говорила. Просыпаются те, кто давно спал.

— Да.

Чем ближе они были к нужной аллее, тем медленнее она шла.

— Тогда почему ты сама не пришла к нему? Ведь ты хотела поговорить. Я помню, как ты искала его. А здесь — такой шанс.

— Я хотела. — Смелость кончилась, и Надя остановилась, бездумно глядя в глаза поблекшей фотографии на памятнике. Чьё-то чужое лицо, чужое имя. И совсем недалеко — могила Мифа. Она попробовала вспомнить его внешность — до мелочей, до нитки, торчащей из полосатого свитера, — и проглотила ком страха. — Ты не знаешь, как это. Он меня убил.

— Я не знаю, — охотно согласился Антонио.

— Ты не знаешь. Сколько ночей я думала, а чего бы я хотела? Какое наказание ему я бы посчитала достаточным? Сказать — чтобы он умер, — но он ведь и так умер. Чтобы он раскаялся? Чтобы приполз умолять о прощении? Чтобы он навсегда остался со мной? Что?

— А ты всё ещё любишь его?

Она спрятала глаза, хотя вряд ли Антонио мог в темноте рассмотреть её лицо. Надя ещё не до конца вернулась в человеческий облик, она не могла заплакать, и потому горе жгло лицо изнутри, сводило болью бетонные кости, и никак не выходило наружу.

— Я не знаю.

— Это значит, что любишь. Тогда иди. Там разберёшься.

Последние десять шагов она ступала через силу. Влажная глина прилипала к подошвам. Надя вела ладонью по оградке и одёргивала руку, наталкиваясь на остриё. На пальцы налипла паутина.

Его могилу она нашла на ощупь. Надя никогда не была здесь раньше. Она думала, время вылечит, и тогда она придёт, чтобы просто погрустить об умершем. Но сладкая минута никак не наступала. Надю всё ещё жгло изнутри от единственного воспоминания о лице Мифа.

Надя постояла, держась обеими руками за калитку. Человеческое возвращалось в неё — теперь она едва видела в темноте, едва различала простой гранитный памятник, овал фотографии. На краю холмика выросла молодая липа. Широкие листья хлопали от ветра.

А Мифа не было. Ослабевшими мысленными руками Надя потянулась внутрь, под землю. Ещё раньше, чем добралась до прогнивших досок, она в ярости сжала пальцы и рванула назад. Мифа здесь не было. Было то, что осталось от его тела, тонкий звон ушедшей жизни.

Выходило, что пока она мучилась и вспоминала о нём, пока думала, что скажет ему, если всё-таки найдёт в мире мёртвых, он становился ничем. Годы и годы она потратила на то, чего не существовало.

Изнутри, как тошнота, поднималась волна боли. Наде стало плохо. Она вцепилась в оградку и сползла, царапая ладони о металлические штыри. От земли веяло холодом. Вокруг бродили и бормотали чьи-то тени. Тени Мифа среди них не было.

Его никто не ждал. Его никто не держал в мире живых. Поэтому, когда он умер, он просто растворился в окружающей темноте.

Боль протыкала Надю насквозь. Она испугалась, что если не возьмёт себя в руки и не поднимется, умрёт прямо здесь. Неприглядная картина — на коленях, лбом уперевшись в ржавые прутья.

На главной аллее Надя различала порхающий оранжевый огонёк сигареты.

— Антон, — сказала она из темноты.

Антонио обернулся — темнота дрогнула.

— М?

— Отвези меня в город.

Он посмотрел на Надю, которая от слабости покачивалась в темноте. Ей хотелось домой, обезболивающих таблеток и чтобы рядом оказалась Сабрина. Хотя Сабрина не любила говорить про Мифа — говорить же было не обязательно. Теперь ей хотелось забыть о нём. Отпустить, чтобы выросли, наконец, крылья.

— Уверена? — протянул Антонио, уничтожая рыжий огонёк.

— Ещё как.

Надю разбудили прикосновения и вспышка света в тёмном углу. Она не помнила, как добралась до убежища — Антонио довёз её только до перекрёстка, дальше Надя шла сама. Она выпила сразу десять таблеток, может, больше, но боль никак не утихала. Совершенно вымотанная, она скорчилась на старом матрасе и уткнулась в запах сырых стен.

Когда явился Антон, она не знала — уже потеряла счёт времени. Как он нашёл её убежище? Выследил? Антон взял её за плечо и развернул к себе. Электрическая свеча стояла тут же, на полу. От света ей стало ещё хуже — Надя закрыла лицо руками и застонала.

— Прости, но свет нам нужен. Помоги мне снять с тебя куртку.

Обострённым обонянием Надя ощутила запахи кофе и выжженного поля. Она ощетинилась, как могла, чтобы не дать ему коснуться себя. Не потому, что Антонио был ей неприятен — ей не хотелось, что бы её трогал кто бы то ни было. Близкое биение жизни причиняло боль, как открытое пламя.

— Куртка мокрая.

Её приподняли над полом — промокшая насквозь плащёвка поползла по спине вниз — Надя взвыла и выгнулась.

— Больно, понимаю. Потрепи.

Антонио её выпустил, и предоставленная сама себе Надя опять скорчилась на полу.

— У меня есть знакомый врач. Он остался в городе. — Голос Антона прозвучал издалека, и огонёк свечи тоже как будто отдалился. На Надю подуло сырым подземным сквозняком, и ей сделалось чуть легче. — Пусть он тебя посмотрит.

— Ты же понимаешь, что он там увидит? — Усмехнулась она. — Кости из железобетона и воду вместо крови. И что-нибудь ещё.

— Да. А есть другой выход?

Надя почти любила его в эту секунду — за спокойствие, за целый океан спокойствия, которым её накрывало с головой.

Он снова взял её на руки, сказал в самое ухо:

— Обхвати меня за шею. Не бойся.

Руки подчинялись плохо, пальцы были как проволочные — гнулись, как хотели. Надя переплела их друг с другом. Спина горела, человеческая боль проникала даже в тело сущности. Под закрытыми веками плескался огонёк электрической свечки.

От свежего воздуха туман в голове стал ещё гуще. Она запаниковала, испугалась, что исчезнет, а они так ничего и не узнают. Надя подняла голову и, почти касаясь губами шеи Антонио, прошептала:

— Он любит высоту. Высоту. Если я умру, не дайте ему занять самую высокую крышу. Ту крышу, помнишь? Он придёт туда, чтобы стать хозяином города.

Она вспомнила, что Скрипач и так стал хозяином города, и вздрогнула.

— Потерпи ещё немного, — отозвался Антонио. — Ты пока не умираешь. Всё будет хорошо.

Через дорогу от разрушенного дома стояла его машина — по счастью уцелевшая, или не его, а другая, но внутри всё равно пахло кофе и выжженным полем. Надя глухо застонала и ткнулась лицом в обшивку сидения.

Весь город был чёрным. Ни фонаря, ни света в окнах. В небе, разбавленном серыми облаками, плавало его отражение. Надя открыла глаза как можно шире, чтобы вобрать в себя это небо и утащить с собой, если сознание опять погаснет.

Заднее сиденье машины, на котором она лежало, совсем промокло. Не ясно только от чего: от крови или речной воды.

В одной из одинаковых чёрных подворотен машина остановилась. Дом был типовой высоткой. У подъезда цвёл чудом нетронутый куст жасмина. Окна первых этажей — закрыты решётками в виде закатных солнц и заклеены изнутри чёрной бумагой.

Надя потянулась мысленными руками, чтобы проверить — и правда, заклеены. Антонио положил её на кровать. В другом углу комнаты знакомый врач, которого Антонио назвал Альбертом, надевал перчатки — резина больно хлопала по её барабанным перепонкам. Обострённому чутью сделалось дурно от резкого запаха лекарств.

— Посиди пока на кухне, — сказал он Антону. Голос пах тёплой ванилью. Измученная Надя подалась навстречу его рукам. — Позову, если будет нужно.

Больно было, когда он осторожно отделил от её кожи запёкшиеся в крови волосы. Больно, когда вспорол ножницами футболку на спине — ткань была частью Нади-сущности. Кожаные ремни ножницам не поддавались. Альберт повозился с пряжками.

Надя коснулась стены рядом с кроватью. Тени от её пальцев были похожи на пауков.

— Если бы больница и нормальный хирург, — сказал Альберт, в который раз виновато разводя руками. — Арматура вошла слишком глубоко. Чудом не повредила органы и крупные сосуды. Но так — не вытащить, изогнутая часть, кажется, вошла под рёбра. И затылок разбит. И пулевое ранение плеча. Правда, пуля вошла не глубоко, я её вытащил, обработал рану, но это крохи.

Антонио смотрел на чёрное окно и рисовал в воображении карту города. Брошенные больницы — какие угодно, но где взять хирурга? Он побарабанил пальцами по остывшей чашке.

В коридоре зашуршало. Сползла с вешалки одежда, зашелестел отрывной календарь позапрошлого года. Надя вышла на порог кухни, обеими руками удерживая на обнажённой груди чужую куртку. По шее, как узоры из хны, тянулись ручейки крови.

— Какой сегодня день? — спросила она, замерев босиком на холодном полу.

— Двадцать седьмое, — выдохнул Альберт. — Стой, подожди.

Надя бросилась обратно в комнату. Свет не горел, но когда Антон вошёл, Надя уже нашла остатки своей одежды и застегнула куртку. Она обрывала со связки амулеты, которые пришли в негодность — сделались бесформенными комками металла и пластмассы.

— Уже двадцать седьмое, — всхлипнула она. Куртка на спине встопорщилась и тут же опала. Она вдохнула и забыла, что нужно выдыхать. Запах жасмина комом встал в горле.

Антонио перегородил дорогу, уперевшись ладонями в дверные косяки.

— Куда ты собралась?

Надя была ниже ростом, так что спокойно могла проскользнуть у него под рукой, но не решилась. Посмотрела исподлобья, как подросток, которого не пускают гулять.

— Вы не понимаете. Осталось так мало времени. Кончается лето. Если мы не сможем вернуть город до осени, не сможем уже никогда. Потом уже будут холода, и жители не вернутся. Город не может без жителей!

— Ты ранена.

Она покачала головой.

— Нет, всё правильно. Я должна попасть на самое высокое здание в городе. Но понимаешь, они разрушили все высокие здания. Осталось только одно. Старая больница.

— Надя, ты бредишь.

Она переступила с ноги на ногу. Рваные кеды остались в прихожей, и босиком, в куртке с чужого плеча, с расцветшем истерическим румянцем, она в самом деле выглядела сумасшедшей.

— Хотела бы я, — нервно засмеялась Надя, — хотела бы я бредить. Хотела бы я никогда не видеть его.

— Ты не можешь туда пойти. Ты же боишься высоты, — произнёс Антонио. — Ты даже в мирное время добиралась только до пятнадцатого этажа. А в больнице достроенных всего двадцать…

— Двадцать два.

Надя замолчала, вцепившись в куртку, будто боялась остаться голой. Потом потянула молнию вниз и разделась сама. На теле выше пояса остались обрывки чёрной майки.

Надя развернулась к ним спиной, и вот тогда они увидели крылья. Тонкие жилки арматуры выгнулись, натягивая прозрачную плёнку. Они были ещё слишком маленькие, чтобы поднять в воздух человеческое тело Нади. На спине, изрисованной узорами крови, напряглись мышцы. Крылья испуганно трепыхнулись.

Надя подхватила куртку с пола и надела её, морщась, будто задевала за обнаженные нервы. Изнутри крылья царапали по жёсткой ткани.

— Ты был прав, когда отвёз меня к Мифу. Только когда я отреклась от него, я стала сильнее. Я пойду на самую высокую крышу и вызову Скрипача на бой. Он не сумеет отказаться. Не ходи за мной, — попросила она.

В городе было тихо. Не горели фонари, и попрятались в подворотнях сквозняки. Она петляла по разрушенным улицам, подчиняясь только чувству города. Улицы сами выводили её, куда требовалось.

Номером один был старый вокзал со стеклянным куполом, с мозаикой на стенах и мраморными плитами пола. Здание ушло под землю и стало тронной залой Скрипача, но между стенами ещё гулял ветер, наполненный стуком поездов.

Вокзал — это был номер один. Под номером два шло бегство Веты в старый город. «Если бы ты только знала, откуда явился Скрипач…» Надя не захотела её слушать — какое ей было дело до того, откуда Скрипач явился. Создал его Майский Арт, весь бывший восьмой «А», или кто-то другой.

Или Скрипач зародился сам, возник в заброшенных подвалах, как мышь в грязном белье. Наде казалось это неважным — важным стало избавиться от него. Остальное будет волновать её после.

А теперь появился номер три — пластиковая мышь с ветрового стекла не давала Наде покоя. Маленькая пластиковая мышь из её связки амулетов — самый старый, самый верный из них. Она потеряла его подземках Скрипача.

Надя замерла: впереди выросло тёмное здание больницы. Сквозняк вздыхал в старых коридорах. Она всё поняла.

Заброшенная больница раскачивалась, так что Надю швыряло то в стену, то в прутья изувеченных перил, и на коже оставались кровавые трещины. Она поднималась и шла дальше.

«Прочь», — проступало белыми буквами на кирпичных стенах. Снаружи, как паруса, хлопали на ветру зелёные сетки. — «Уйди».

Потом: «Ты умрёшь».

На потолке шестнадцатого этажа трещины выложили: «Он уже идёт».

Надя ощутила привкус подземного сквозняка, и как напрягается на спине чужая куртка.

— Оставь, — сказала она больнице, и от нового толчка упала на колени. Закрыла глаза, собираясь с силами. Сказала себе: «Ну давай же, вставай».

Больницу тряхнуло в последний раз, и она отступила, отчаялась остановить Надю. На последнем этаже белым песком по чёрным балками было выведено: «Спа…» Дальше Надя не вглядывалась, растёрла буквы подошвой.

Она выбралась на крышу, прямо под раскачивающееся небо. В городе не горело ни одного фонаря, погасли даже алые сигнальные огни на телевышке. И всё-таки он выделялся на фоне остальной темноты.

Надя подалась вперёд, грудью навалилась на хлипкое заграждение, отделяющее её от тёмной пропасти. В животе опять всё сжалось, но она вытерпела, приказала себе вытерпеть страх. Голос подчинился не сразу.

— Скрипач! — крикнула Надя, морщась от боли, потому что кожа на спине уже была вспорота. Боль тёплыми струйками стекала от лопаток вниз. — Скрипач, если хочешь самую высокую крышу в городе, вот она. Только сначала сбрось меня отсюда! Иначе я стану хозяйкой.

Ветер, пахнущий метро, был ей вместо ответа — Скрипач услышал. Она разжала пальцы и опустилась на крышу. Футболка на спине с треском разорвалась. Обнажившейся душой Надя ощутила ночную прохладу и тепло собственной крови.

За её спиной развернулись два крыла. На арматурном каркасе от ветра затрепетала полиэтиленовая плёнка.

Надя с трудом поднялась, но крылья поймали ветер, и стали легче. Она расправила плечи и запрокинула голову. Скрипач был уже близко. Над тёмным городом вздыбились напряжённые провода.

— Это ты, мёртвая девочка. Ты забралась так высоко.

— Я больше не боюсь высоты.

Она увидела лицо Скрипача, нависшее с темного неба — черты всё больше напоминали человеческие, и теперь Надя поражалась, как не могла рассмотреть его раньше. Не услышала в голосе знакомых полутонов.

Он обхватил больницу проводами, взрыл кирпичную кладку. Вцепился в оконные проёмы, как будто когтями. Больница глухо застонала и покачнулась. Надя заскользила по крыше, теряя опору под ногами, но крылья распахнулись и сами подняли её в воздух.

Скрипач замер, наблюдая за ней, как за странным насекомым. Его лицо покачивалось за тонкой оградой.

— Ты забавная. Дай только дотянусь.

Провода хлестнули по воздуху, и в том месте, где они вспороли кирпичную кладку, в воздух поднялась туча пыли. Надя поднялась выше и увидела город, как игрушку на ладони. Он был тёмным, но обступающие его степи и рощи были ещё темнее.

Ей стало страшно за этот крошечный город, который она может проиграть, как мелкую монету. Если она умрёт, город останется ничьим, брошенным в объятьях темноты.

Она метнулась в сторону, уворачиваясь от нового удара. Больница опасно накренилась. Обломанные усики антенн и куски камня посыпались с крыши на землю. Скрипач от злости заскрипел железными суставами. Загрохотал, как несущийся на полной скорости товарняк.

— Думаешь победить меня?

Сильные крылья взрезали воздух. Надя прошла мимо извивающихся плетей и оказалась у белого лица с раскрытой щелью рта. Он пропустил её удар — наверное, просто не ожидал подобной наглости.

Надя знала, что второго шанса ей не выпадет, потому била изо всех сил. Мысленные руки онемели от напряжения, в ушах зазвенела тоскливая песенка. Их тела молча и глухо схлестнулись. Надю швырнуло в стену, укрытую строительными лесами, а бесформенный ком проводов полетел вниз.

Под её телом треснули деревянные настилы. Едва найдя себя в пространстве, в паутине зелёных сеток, она вырвалась и кинулась за Скрипачом. Двадцать этажей вниз — воздух обжигал лицо. Надя больше не боялась высоты — за спиной приятной тяжестью лежали сложенные крылья.

Но Скрипач очнулся раньше, чем она рассчитывала. Обмякшие провода вздыбились и полоснули воздух. Её зацепило краем, и этого хватило.

Спину обожгло болью. Надю отбросило к больнице. На лету она успела различить отчаянный стон здания. Вся боль в одном вопле.

«Проиграешь!»

Одно крыло безжизненно повисло, и ветер захлопал разорванной плёнкой. Она вцепилась в стену, как кошка. Всё ещё не способная летать, прыгнула вверх и ввалилась в развороченный оконный проём.

Изнутри больницу трясло крупной дрожью. Надя покатилась по полу и успела увидеть, как в окно за ней вломились провода. Они зашарили по полу, давя в объятиях кирпичные обломки. Один едва коснулся её ноги.

Бормоча злые проклятья, Надя отползла в самый угол и там зажала рану на боку. На пол плеснулась мутная речная вода. Мысленные руки не подчинялись. Ей едва удалось приподняться. Крыло болезненно задёргалось, пытаясь расправиться.

Провода рванули внутрь с новой силой и разворотили оконный проём. В него нырнуло бледное лицо Скрипача. Не чувствуя тела, Надя бросилась к шахте лифта. В узком коридоре наконец раскрылись крылья и расцарапали стены.

По широкой каменной трубе она взлетела к двадцать первому этажу. Из-за порванного крыла Надю чуть заносило влево. На последнем этаже не было стен — только несущие опоры. Здесь гулял ветер. Надя ощутила присутствие Скрипача — тот всё ещё искал её внизу, у восточной грани восьмиугольника больницы, и она метнулась на запад.

Надя повисла в воздухе в стороне от больницы, пытаясь прийти в себя. Она наблюдала, как провода оплетают восточную стену, но здание больницы было таким огромным, что даже полуразрушенное Скрипач не мог обхватить целиком. Потому не мог сейчас дотянуться до Нади.

А значит, у неё оставалось несколько секунд преимущества. Она вынырнула из темноты, незамеченная, и камнем упала на него с неба. Арматурные когти впились в переплетение проводов, как в настоящую плоть. Фонтан искр осветил низкое небо.

Ей не требовалось уничтожать его вовсе — нет, только сбросить вниз с самой высокой крыши.

Скрипач вывернулся, скользкий, как рыба. Провода оплелись вокруг Нади, подтянули её к бледному улыбающемуся лицу.

— А давай так, — произнёс Скрипач, — будем сражаться на этой крыше каждую пятницу. И когда я выиграю, ты исполнишь любое моё желание. А когда выиграешь ты… хотя такого не случится.

Она зашипела от злости. Выпущенные когти впились ещё глубже, так что Надя ощутила ледяной холод внутри Скрипача. Провода, как пружины, швырнули её в стену. За вздох до страшного столкновения Надя успела свернуться в комок, завернулась в крылья и смягчила удар.

— Осторожнее, — крикнул Скрипач ей вслед. — Не хочу, чтобы на свадьбе ты выглядела, как огородное пугало.

Она уже понимала, что сил надолго не хватит, потому сложила крылья и понеслась вниз. Скрипач рванул следом, то ли подхватить, чтобы она не разбилась, то ли увлечённый игрой в салочки.

Надя расправила крылья у самой земли и рванула в сторону, уходя от проводов. Она петляла между недостроенными корпусами больницы. В ушах на одной тоскливой ноте выл ветер. Она прекрасно знала все коридоры больницы, все высокие арки, все переходы, и среди них могла противостоять Скрипачу.

Он гнался за Надей, неловкий в узких дверных проёмах. Больница пыталась задержать его — осыпались за Надиной спиной стены, а железные крюки из стен хватали и обрывали провода. Скрипач задержался в одном из коридоров, выпустив Надю далеко вперёд.

— Ну хватит! — рыкнул он.

Она замерла у проломленной стены, за которой открывался котлован — из темноты торчали арматурные отростки. Новый корпус, который никогда не будет построен. Надя притворилась комом пыли. Она почувствовала, как Скрипач ощупывает коридоры, ищет её и сердито шипит, не находя.

— Не зли меня, девочка.

Она почти растворилась в темноте больницы, когда провода зазмеились совсем рядом. Надя встрепенулась и рванула в пролом. Скрипач дёрнулся следом, намереваясь схватить, и закачался на тонкой полоске между осязаемой больницей и пропастью.

Зажмурившись от ветра, бьющего в лицо, Надя умоляла больницу помочь. Старое здание услышало и тяжело качнулось — затрещали разом все перекрытия. Отчаянно медленно — как показалось Наде — накренились стены, и Скрипач полетел вниз.

Она повисла в воздухе — слишком близко — застывшая, не смея надеяться на удачу. Провода хлестнули по воздуху, как плети, два из них дотянулись. Её подтащило к Скрипачу. Он удержался, оплетя собой эркерный выступ.

— Наигралась?

Шансов вырваться у неё уже не было. Крылья бесполезно били за спиной, оставляя глубокие царапины на кирпичах. Скрипач по-паучьи полз вверх, таща Надю за собой. Раз, а потом второй он ударил её о стену. Как сломанные кости, захрустела арматура её крыльев. Третьим ударом из неё на минуту вышибло способность видеть и осязать.

Скрипач швырнул её на помятую плоскость крыши. Надя вскочила на ноги и инстинктивно бросилась в сторону. Она вжалась в кирпичный выступ ограды. Обломанные крылья дрожали. С арматурных прутьев текла кровь и срывалась в тёмную пропасть под накренившейся больницей.

— Маска, я вас знаю. Ты ещё можешь стать живым. Потому что я тебя жду.

Она захотела увидеть его и увидела — рубашка навыпуск, потёртые джинсы, как у хорошего полицейского в старом фильме, трёхдневная щетина. Ничего не изменилось.

— Антон.

Он невозмутимо посмотрел на наручные часы, как будто время в заброшенной больнице ещё не остановилось.

— Иди сюда.

Надя осторожно приподнялась. Антонио стоял на накренившейся крыше и за спиной Нади, должно быть, видел чёрную пропасть, и всё равно он улыбался. Хотя мёртвые не умеют. В её не-живой груди глухо стукнуло сердце.

Камешки хрустели под ногами и сыпались вниз, пока она шла. Несуществующая луна блестела в его глазах. Антон спросил:

— Ну и что нам теперь делать?

Как будто она знала.

Надя замерла в шаге от него, отчётливо ощущая человеческий запах Антона — кофе и выжженная степь. Наверняка, это ей всего лишь казалось, ведь сущности не могут пахнуть человеком, но у Нади всё равно закружилась голова.

— Получается, всё зря. Ты меня не убьёшь, даже если отрастишь себе ещё десяток крыльев.

— Зачем ты заманил меня на эту крышу? — повторила она, запинаясь, как та самая напуганная убитая третьекурсница.

— Но ты же хотела меня убить. И я хотел, чтобы ты меня убила.

Последний шаг — Антонио взял её за дрожащие плечи и посмотрел в лицо. Он знакомо поджимал губы, знакомо щурился. На его пальцах оставалась кровь.

Антон снял куртку и накинул её безвольной Наде на плечи. В подкладке притаился призрак человеческого тепла. От этого обломки крыльев успокоились и замерли за её спиной.

— Вот видишь, что мы натворили, — сказал Антонио. — Видишь, во что нас с тобой превратила любовь. Я так ждал её, что приготовился прождать целую вечность. А она ушла. Помнишь, я спрашивал тебя, что бы ты хотела сделать с Мифом? Я тоже думаю, а что бы я хотел сделать с ней? Убить? Оставить с собой? Я не знаю ответа. Тогда, двадцать пять лет назад, Город был слишком сильным, чтобы я мог с ним соперничать. Теперь он мёртв, но я всё равно проиграл.

Его дыхание коснулось Надиного виска. Она была так близко, что увидела перед собой его шею и закрыла глаза, чтобы больше ни о чём не думать. Но не думать не получалось.

— Почему ты ничего не сказал раньше? Зачем весь этот спектакль с расследованиями, с поисками Веты, с путешествиями по подземкам? С отращиванием этих крыльев? Ты считал, что если скажешь прямо, я не смогу тебя понять?

— Но если бы ты знала, ты бы не стала бороться со мной, так?

Наде не хотелось признавать это, но приходилось. Она зажмурилась ещё сильнее, выдавливая из-под век человеческие слёзы. Тело тряслось от ужаса того, что было вокруг. Антонио грустно качнул головой.

— Потому что любовь — это проклятье. Ты сама так говорила.

— Антон.

В её холодных руках ещё оставалась сила. Надя шагнула вперёд, ещё ближе, чтобы поймать зимний запах его дыхания и тот запах, что ещё оставался от человека. Под кожей Антонио бился живой пульс.

Сущности были неуязвимы. Но в каждой сущности жила человечность, хрупкая и слабая, как эхо далёкого голоса. В эту человечность Надя и вцепилась, выпуская арматурные когти.

Она кинулась на него, расходуя на этот бросок последнее тепло. Глаза заволокло пеленой. Камень стукнулся о камень. Под её руками Антон запрокинул голову, хрустнули человеческие кости. Арматура вошла глубоко под кожу, пачкаясь в человеческой крови.

Она сжала его горло сильнее, развернула и толкнула в чёрную пропасть за собой. Больница от толчка покачнулась и сбросила мёртвое тело вниз. Следом порхнула забрызганная кровью куртка, всё ещё пахнущая выжженной степью.

Было тихо. Надя больше не боялась высоты. Она стояла на покатой крыше, глядя в далёкие мёртвые глаза. Она должна была что-то сказать ему в ответ. Она собиралась что-то сказать. И теперь уже никогда не скажет.

К утру крышу больницы прихватило морозом. С мрачным усилием, с треском повреждённых перекрытий она покачнулась и встала прямо. Обломанные строительные леса грудились на земле и, никому не нужные, фантастически быстро обрастали пылью и мхом.

Теперь больница была свободна от пеленавшей её зелёной сетки. Она вздохнула — ободранные стены поднялись и опустились, первый раз за всё это время ощутившие волю.

Надя пыталась сделаться человеком, но проросшая арматура не давала. В её теле не осталось ни одного живого клочка кожи. Она сжимала и разжимала мёртвые пальцы — похрустывали бетонные кости.

Бесполезно — человеческое тело не выдержало холода, голода и перенапряжения всех мыслимых сил. Оно умерло, а когда — Надя не вспомнила. Она даже не заметила собственной смерти.

Она знала, что это значит — что Сабрина больше её не ждёт и дороги в мир людей теперь нет. Надя не испугалась, ведь сущности не чувствуют страха. Ледяной ветер выдувал из памяти всё, что было до. Было всё ещё очень тихо, только шелестела сухая трава.

Когда взошло солнце, хозяйка города подобралась к самому краю крыши. Израненный, полуживой город лежал внизу — как игрушка на её ладони. Она потянулась, обхватывая его весь мысленными руками, обнимая. Попыталась отогреть дыханием.

Покорёженные дома испуганно жались друг к другу. Замерли и зазвенели деревья, покрытые инеем.

— Не бойся, — прошептала Надя как можно ласковее, чтобы не испугать громким голосом притаившихся птиц. — Всё кончилось.

Она вскрыла обвалившиеся катакомбы метро и выпустила тех, кто ждал освобождения. Провода забились в тёмные углы. Распрямились деревья, освобождённые от железных тисков. Город едва слышно вздохнул и потянулся к холодному солнцу.

Надя искала выживших людей и пока не находила. Пока — потому что она знала, что люди обязательно вернутся. Город и его жители неотделимы друг от друга.

Купол пассажирского вокзала блестел под солнцем так, что резало глаза. Здесь всегда было много народа, и стука колёс, и запаха реки. Высохший до прозрачности букет лежал на бетонной изгороди сквера, как будто цветы на могиле прошлого.

Щёлк, — минутная стрелка на уличных часах надвинулась на цифру двенадцать.

Щёлк, — она зашла на следующий круг. Веты всё не было. Антон подумал, она не придёт, он подумал — Вета обманула его. Он ей просто надоел со своими вечными просьбами о встрече, вот она и сыграла злую шутку.

Под часами встречались влюблённые — тут было их законное место, признанное городом и его жителями. То, что Вета назначила встречу именно здесь, показалось Антону иронией.

Щёлк, — сказали часы, и он различил за пёстрой толпой провожающих её длинное светлое платье. Следом за Ветой летел бестелесный силуэт, как будто её собственная тень, только чернее и больше.

На вокзальной площади они замерли друг напротив друга. Торопливые пассажиры толкались вокруг — они не замечали. Антон взял её руку. Вета не сопротивлялась, но тень за её спиной угрожающе потемнела.

— Я не могу без тебя. Пожалуйста, дай мне ещё один шанс. Я так тебя люблю.

Она слабо улыбнулась, и на мгновение Антону показалось, что она в самом деле может вернуться. И всё станет, как раньше: тюбик её помады под зеркалом, её чёрная учительская юбка на плечиках в шкафу, её посиделки на подоконнике ранним утром: «Ты такой особенный, таких, как ты, больше нет».

Но нашлись другие.

— Понимаешь, всё кончилось, — сказала Вета. — Если ты любишь меня, ты сможешь отпустить.

Он не мог — но он выпустил её прохладную ладонь. Белое платье растворилось в толпе прибывающих и убывающих. Антон вошёл в здание вокзала, зачем-то изучил расписание поездов. С первой платформы под бравурный марш отправлялся северный экспресс.

Блестели на солнце рельсы. Под колёсами поезда умирала, как бумажный голубь, его любовь.

Этот крик был сложен из стука колёс, скрипа железных конструкций и гула бетонных плит. Стены вокзала дрогнули, замигало бессмысленными надписями электронное табло, и посыпалась мозаика с высоких потолков. Глубокая трещина прошла по куполу наискосок.

— Вернись, — закричал Скрипач, — я без тебя не могу.

…Подземный гул добрался до старой пятиэтажки на самой окраине города. Квартирка на последнем этаже — с окнами, заклеенными красной изолентой, с кривыми защитными знаками на стенах.

— Он вернулся, — понял Майский Арт, и дрожащие руки потянулись к связке амулетов на шее, как будто они могли помочь. — Он всё-таки вернулся. Я должен предупредить всех, пока он не…

…- Я чувствую, как он прорастает под землёй, — сказала Надя. В воздухе разливался аромат жжёной резины — горели покрышки. Так ополченцы хотели защитить выживших. Брусчатка площадей становилась дыбом, и волнами шёл асфальт. Из подземелий метро хлестала чёрная вода, горячая, как кровь. — Скоро он выберется на поверхность, и тогда мы…

…Хозяйка города стояла на краю самой высокой крыши и смотрела на разрушенные дома и на горький дым, который стелился по улицам.