XIV

Первые два месяца после возвращения из Африки я в основном сидел дома. Часами валялся в постели, свернувшись в привычную для кресла управления позу, ковырялся с кроссвордами, читал юмористические газеты, чем беспокоил мать до безумия. Напрасно она заставляла меня одеться, принять душ и поискать работу: мне было неинтересно. Я сказал, что пытаюсь осмыслить военные впечатления и разобраться, как на меня повлиял опыт. Это, конечно, чистейшее вранье — меня просто обуяла лень.

Я наведался в полулегальную местную автомастерскую, где требовались механики, но работа показалась мне слишком честной и чересчур однообразной. Они хотели, чтобы я возился с моторами, перекалибровывал детали не больше собственного ногтя, тогда как мой опыт общения с машинами измерялся по макрошкале — гусеницы, башенное орудие, десять тонн металла, ползущего по пескам пустыни. Работа автомеханика показалась мне слишком ювелирной.

Компании, имеющие дело с высокими технологиями, тоже не были во мне заинтересованы, и я их понимаю. За исключением складских подработок в старших классах, вождение танка явилось единственной профессией в моем куцем резюме, и это не способствовало быстрой карьере. И не особенно хотелось мне туда влезать. Да и вообще куда бы то ни было. Черт, я не знал, к чему стремиться.

Пока не встретил Джейка Фрейволда. Он прослужил на несколько месяцев дольше, заканчивая какие-то разведывательные дела и зачищая следы, чтобы не мешали заключению мира, и все это время у меня не было возможности с ним поговорить. Я случайно забрел в местный бар — одинокий, подавленный, согласный почти на любую компанию — и неожиданно узнал, что Джейк в городе.

Я зашел в кабак, присел у барной стойки, и музыкальный автомат тут же заиграл «Ты маленький кусок дерьма». За моей спиной, явно для меня. Я приготовился к драке. У меня в общем-то не было настроения махаться, но я обрадовался возможности в кои-то веки с толком использовать свое время. «Ты чертов-страшный-сраный-дремучий сукин сын не той мамаши».

Я обернулся, слегка сжав кулаки, но это оказался Джейк, старина Джейк, хохочущий во все горло с какой-то красоткой студенткой, виснувшей у него на плече. Вскоре он оставил девицу и пересел к лучшему другу.

Мы выпили, потом повторили и подробно поведали друг другу все, чем занимались в последние месяцы. Мой рассказ был простой, как тост; нудные дни слиплись в один большой ком. Джейк поучаствовал в какой-то акции на заключительной фазе операции по наведению порядка, но с тех пор, как вернулся в Штаты, ему все опротивело.

— Не пойми меня неправильно, — втолковывал он мне после четвертой или пятой кружки пива. — Я могу жить и на военную пенсию. Грех жаловаться на халявную тыщу, которая сама падает в руки раз в месяц.

— Грех, грех, это точно.

— Вот я и говорю — грех. — Джейк допил пиво и заказал еще. — Но ведь тогда не хватит на хобби.

— Легальные, — вставил я.

— И скучно до озверения. Вон, по тебе сразу видать. Ты ж усрешься от радости, если на улице кто-нибудь пальнет из пулемета!

Спорить я не стал.

— И какой выход?

— Выход… Не знаю. Ты сидишь, я сижу, потом находим какую-нибудь Богом проклятую канцелярскую работу и живем как все, — предложил Джейк, и в голосе его прозвучала неудовлетворенность собственной концепцией.

— Я не вижу тебя членом племени белых воротничков, — сказал я.

— Скорее уж царем-покорителем, — фыркнул Джейк. — На танке.

Он выставил большой палец, я прижал к нему свой. В тот момент в мире были только мы, два забытых солдата в поисках войны, на которую им не суждено больше вернуться.

— Мне не хватает атаки, — негромко признался Джейк.

— А мне строя, — отозвался я.

Допив свое пиво, Джейк отхлебнул из моей кружки.

— Мне не хватает убийств.


Объявления о вакансиях отчего-то всегда клеят в туалетах. Может, таким образом стараются завлечь пьяных, или страдающих недержанием, или обладателей целого букета проблем, но распространителей рекламы Кредитного союза всегда отличало отсутствие комплексов. Черт их знает, вероятно, так и надо.

Рекламщики всегда знали, чем зацепить нужного человечка в нужное время. Мы с Джейком и представить не могли, что в том сортире начнется новый этап нашей жизни.

Вшестером или всемером мы стояли, покачиваясь, словно простыни на ветру, с трудом сохраняя равновесие, на пределе возможностей стараясь уговорить мочевой пузырь очнуться к жизни, пока вместе с Джейком синхронно не посмотрели на стену над писсуарами.

«Освой профессию. Вступай в союз. Следуй своей фортуне».

Это была судьба. А кто мы такие, чтобы спорить с судьбой?


Торгового центра тогда еще не было. Кредитный союз и фирмы-производители работали автономно, радуясь отвоеванной территории на медленно растущем рынке искорганов. Арнольду Курцману еще только предстояло открыть свой демонстрационный зал, а бизнес, хотя и вполне законный, все еще привычно воспринимался как теневой врачами, работавшими в условиях, когда медицинская этика отставала от технического прогресса. То, что казалось сомнительным, по умолчанию становилось предосудительным — без суда и вердикта присяжных.

Главный офис Кредитного союза размещался, как считалось, в плохом районе, который сегодня являет блестящий пример облагораживания и возвращения в городское лоно, то есть кишит сетевыми универсамами, ресторанами и семьями с орущими детьми.

А когда-то там теснились сплошные автомастерские, винные магазины и ломбарды — больше никому ничего не требовалось. Если забыть о собачьем дерьме на улицах, там было приятно гулять — лишь бы не ночью.

Мы с Джейком направились в офис союза — большой склад, стиснутый двумя пустовавшими базами. На лестнице у входа курила группа парней; некоторых я узнал — мы жили рядом, других нет, но на всех лицах читалась привычная скука, которую я тоже старательно культивировал после возвращения из Африки. В первый раз я почувствовал себя как дома.

Джейк высмотрел знакомого, жившего по соседству несколько лет назад, и представил мне его как Большого Дэна. Верзила был на полголовы и шестьдесят фунтов больше меня, поэтому прозвище не показалось ироничным. Сбоку на шее у Большого Дэна змеились шрамы в ореоле красочно переливающихся лучей. Так я впервые увидел вблизи татуировку союза и не мог отвести от нее взгляд.

— Эти пусть ждут, — сказал Большой Дэн, ведя нас мимо очереди. — А вас я проведу лично.

Оказалось, он узнал о Кредитном союзе три недели назад и уже стал слушателем их учебной программы; проводив нас мимо охраны прямо в кабинет начальника, он потребовал, чтобы нам дали работу.

— У них есть какие-нибудь особые навыки? — спросил супервайзер, погибший четыре года спустя в авиакатастрофе, когда «Призрак» пилота дал сбой во время приземления.

— Водили танки на войне и служили в разведке, — ответил Джейк, не дав мне открыть рта. — Но об этом мы не имеем права рассказывать, стало быть, давайте сразу договоримся — квалификация у нас есть. Так что отставить вопросы и предложить работу!

Работу нам дали. Я не помнил себя от радости, когда мне вручили тазер, скальпель и пустую канистру для эфира, не в силах поверить, что благодаря наглости Джейка нас взяли в обход целой очереди квалифицированных кандидатов.

Позже я узнал, что в тот день работу получили все. В союзе не хватало рук — органы продавались как горячие пирожки.


С самого начала Кредитный союз имел неплохую прибыль. С первого года работы, несмотря на неизбежное снижение ликвидности, они ни разу не вышли в минус в квартальных прибылях. Люди покупали и будут покупать искорганы, а при сегодняшнем снижении кредитных ставок не видно конца и края очереди желающих. Другое дело восемь лет назад, когда кредиты в среднем давали под сорок, а то и пятьдесят процентов и многие предпочитали лечиться консервативно, обходясь без чудес техники. Если человек брал больше одного искоргана, выплаты по кредитам попросту складывались. Но Кредитный союз, в совершенстве постигнув искусство хрупкого равновесия, превратившееся сейчас в целую науку, снижал процентную ставку до тех пор, пока клиенты не начали осаждать его офисы.


— Во мне техники на несколько миллионов долларов, — сказала Бонни, когда наше подземное путешествие подошло к концу. Мы ступили на платформу и направились к выходу. Снаружи шел дождь — входящие в метро люди отряхивали зонты и ворчали на погоду.

— Ты выплачивала кредиты?

— Какое-то время. Муж был очень богат — мы были очень богаты — и правильно вкладывал средства. — Она покачала головой: — Вернее, это я грамотно инвестировала его деньги. Он ничего не понимал в рыночной стратегии, а я успевала оказаться в нужном месте в нужное время. Заработала большую сумму на акциях союза и компаний-производителей. Нам везло, очень везло — регулярной выплаты одних процентов было достаточно, чтобы остаться у кредиторов на хорошем счету.

— Это большой плюс, — заметил я, когда мы вышли на улицу. Дождь усилился, барабаня по асфальту большими тяжелыми каплями. Я поднял спортивную сумку над головой Бонни — с оружием и прочим, защищая ее от непогоды.

— Плюс-то плюс, — согласилась Бонни. — Но этого мало. Когда я пришла в себя после всех имплантаций, дело зашло слишком далеко, чтобы заводить ребенка. Мы пробовали ЭКО,[21] гаметы,[22] разве что в чашке Петри младенца не выращивали. Конечно, врачи могли имплантировать зародыш в искусственную матку, но какой ребенок родится у металлической мамаши? Ничего не получилось, чему я вовсе не удивляюсь.

Именно тогда Кен начал ко мне охладевать. Муж любил меня, я знаю, но в его жизни образовалась пустота, которую он не мог заполнить. Кен хотел ребенка, а я была препятствием. Мы говорили об усыновлении, но он, мне кажется, не рассматривал такую возможность всерьез: я видела отсутствующее выражение в его глазах. Он грезил о платьицах, футболе и выпускном вечере своего дитяти. Я мечтала жить для мужа, дать ему все, что он хотел, но вот не судьба. И каким-то образом это оказалась моя вина.

Через два месяца он от меня ушел.


Вот бы свести бывшего мужа Бонни с Бет, Мэри-Эллен или Кэрол. Сожрали бы друг друга за милую душу.


Мы почти пришли к дому, где жил ее друг, но Бонни продолжала рассказывать:

— Исчез однажды ночью, когда я ушла спать, оставив записку — двадцать печатных листов. Значит, это у него не внезапный порыв, давно обдумывал. Приложил пятьдесят тысяч наличными, но я не хотела его денег. Мне требовалось другое.

Наверное, легче всего было просто сдаться, но победившего рак уже ничем не испугаешь. Я позволила напичкать себя металлом — для Кена, для ребенка, которого мы хотели. Ну что ж, может, оно и к лучшему. Я знала, что Кен будет выплачивать долг и проценты, но когда мы расстались, мне захотелось справедливости. Зачем Кену признаваться новой жене, что им придется отстегивать восемьдесят девять тысяч в месяц за бывшую супругу? Раком я заболела сама, стало быть, и последствия расхлебывать мне. Поэтому я перевела автоматические платежи на свой личный счет, зная, что, когда деньги кончатся, за мной придут.

— А давно это случилось? — спросил я, изумляясь, что на свете существуют такие великодушные, добрые, чудесные и больные на всю голову женщины.

— Три года назад, — отозвалась Бонни, глядя на высотку на другой стороне улицы. — Приблизительно. Пошли в подъезд.

* * *

Мэри-Эллен тоже бросила меня, правда, руководствуясь более приземленными мотивами. Наш брак продлился восемь месяцев и три дня, считая период, когда я спал один на полу в нашем супружеском гнездышке до официального развода. Кризис жилья, знаете ли.

Я пришел домой в четыре утра, отработав две смены, прикрывая Джейка, смывшегося на лисью травлю какого-то хмыря из большой сотни. Время от времени Кредитному союзу надоедает очередной гранд-пасьянс, и команды спецов-биокредитчиков выходят на отлов самых злостных неплательщиков. В тот год нам удалось вернуть девяносто пять процентов кредитов большой сотни, прежде чем освободившиеся места заняли новые нарушители. Комиссионные были хороши, но времени катастрофически не хватало.

Я провел пять изъятий за двадцать четыре часа, несколько раз возвращаясь в офис за эфиром и материалами. Домой дотащился еле живой и не заметил, что большая часть мебели из гостиной исчезла. Телевизор тоже. Ноги сами понесли меня в кровать. Вернее, на то место, где она была. Только улегшись на холодный жесткий пол, я спохватился — чего-то не хватает.

Пометавшись по дому в тщетных поисках ответа на маленькую загадку, я почти смирился, что мой второй брак подошел к концу, но, хоть убей, не мог поверить, что Мэри-Эллен оказалась настолько жестокосердной, чтобы уйти, не оставив даже записки.

Наконец я плюнул на рефлексии, поплелся в ванную плеснуть воды в лицо и увидел кровь на зеркале. Первая мысль была о самоубийстве, о мертвой жене в ванне и перерезанных запястьях. От крепкой смеси вины и раскаяния голова пошла кругом. Но это оказалась всего лишь яркая помада, алевшая на кафеле в лучших традициях фильмов ужасов.

«Гудбай, козлина, — размашисто значилось от стены до стены. — Мясо в холодильнике».


Моими пятью разводами занимались пять адвокатских контор. Некоторые, как, например, нанятые Венди, проявили великодушие, дав мне время и место разобраться самому. Другие, в частности, представлявшие интересы Мэри-Эллен, заслуживают быть разодранными на части голодными гиенами. Если на гиен не сезон, сойдут и тигры.

Но они являлись всего лишь солдатами, а Мэри-Эллен — боевым генералом, и адвокаты обобрали мои банковские счета, портфолио акций союза и будущие заработки. Для женщины, заявлявшей, что не желает иметь ничего общего с биокредитами, Мэри-Эллен слишком цепко схватила свой кусок пирога.

Я не препятствовал. После Бет я вообще ни одной жене не мешал. Если у них пропало желание быть со мной, кто я такой, чтобы спорить? Однажды я найду свою половинку, которая мне идеально подойдет. Большое дело, что этого до сих пор не произошло! Какие мои годы…


Аутсайдер жил в четырехкомнатной квартире на пятнадцатом этаже вполне целого и ничуть не разрушенного здания. Текущей из крана воде я обрадовался, как старому другу. Квартира, хотя и просторная, была разгорожена вереницей китайских бумажных ширм, превративших гостиную и столовую в путаный лабиринт. Я кое-как протискивался в этом деревянно-бумажном лесу, грудью и спиной задевая о выступы.

Аутсайдер оказался широкоплечим, но жилистым и подтянутым. Выпуклые мышцы рук резко контрастировали с остальным телом, словно он большую часть времени перебрасывал уголь лопатой или ощипывал кур. Красная бандана, низко повязанная на лбу, впитывала пот, не давая ему стекать в глаза, и стягивала тугие брейды.

— Это Эсбери, — представила Бонни.

Я пожал руку хозяину квартиры, влажную и скользкую.

— Извините, — сказал он, вытирая ладонь о засаленный фартук и протянув ее снова. — Клиент пошел хлипкий, сразу сок пустил.

В дальнем углу я заметил блеск искусственного позвоночника, лежавшего на карточном столе; спинномозговая жидкость капала на пол.

— Цапнул, хапнул и слинял, — перешел я на когда-то модный профессиональный сленг биокредитчиков, который так нравился этому парню. Выраженьице было бородатым, но я не запнулся.

Хозяин улыбнулся Бонни и похлопал ее по спине:

— Ты привела мне лесную нимфу, спасибо.

— Нет, — отозвалась Бонни, — он не аутсайдер. — Она оттянула высокий воротник, скрывавший татуировку, и показала Эсбери мою шею: — Он работал в союзе.

Аутсайдер немедленно ощетинился и отступил на шаг, настороженно глядя на меня.

— Зачем ты притащила биокредитчика, бэби?

Я рассудил, что пора показать ладони.

— Я там уже не работаю. Песня спета.

— Сам ушел или тебя ушли?

— Уволили, — признался я. — Шесть месяцев назад.

Он кивнул, пристально глядя мне в глаза. Наверное, пытался разглядеть, правду я говорю или лгу, но, вполне возможно, соображал, какие во мне искорганы и не могу ли я быть ему финансово полезен по ходу дела. Наконец он вроде помягчел и пропустил меня в квартиру:

— Mi casa, carbon.[23]

Мы поели в маленькой кухне, стоя у стола и задевая друг друга плечами, разговаривая о современном мире, Кредитном союзе, спецах-биокредитчиках и черном рынке. Ломтики свежепорезанного мясного рулета сворачивались фунтиками, сминались нашими пальцами, заедались лимонами и орошались сельтерской. Такого пира я не видывал несколько недель.

— Я могу тиснуть с полки сердечко и сбросить его за четверть цены, — хвастался Эсбери, пытаясь меня убедить, что оказывает миру услугу. — Вставить его клиенту вполовину дешевле и все равно остаться в плюсе.

— Или клиент может сделать это легально. — Рот сам выговорил слова, которые я произносил тысячи раз. — И получить гарантию и сервисное обслуживание.

— И с чем vato[24] из гетто нарисуется в союзе? — ехидничал хозяин. — Там всем подавай обеспечение. А по мне, единственный капитал, которым стоит дорожить, — тот, что под твоей кожей.

— Эсбери прав, — вмешалась Бонни. — Во-первых, товар не пропадает, во-вторых, клиент получает искорган дешевле. Всем выгодно.

— Кроме производителей, — не удержался я. — В конце концов, это их собственность.

Я ожидал возражений, но аутсайдер лишь рассмеялся и повернулся к Бонни:

— Слишком мягко его уволили. Нужно было жестче.


На голове у него были бугры — имплантированные розетки. Значит, в свободное время наш Эсбери всерьез занимается «Призраками». Большая часть «касперов» довольствуется наушниками, и лишь ушибленные на всю голову достают себе искорган и подключаются напрямую. Когда мы доели рулет, я не удержался от вопроса:

— А у вас есть лицензия на подключение «Призрака»?

— Лицензия? — засмеялся он. — Нет, татуированный ты наш, я не лицензированный, я на «Призрака» подсевший. Имплантаты с полным спектром ощущений, пользуюсь при каждой возможности. Берешь систему и подключаешься. А ты?

— Нет, — признал я. — Изымал, но никогда не пробовал.

Оживившись, Эсбери потянул меня из кухни в комнату, где предполагалась столовая. На другом шатком ломберном столике лежала тонкая прямоугольная коробочка с торчащими плоскими проводами, напоминавшими узкую лапшу. Процессор «Призрака». Эсбери кружил вокруг него, как ребенок вокруг горы еще не остывшего печенья, нежно касаясь металла кончиками пальцев.

— На, стань свидетелем событий.

Я попятился, когда он наставил на меня провода.

— Я не «каспер». Во мне и розеток-то нет.

Эсбери это не остановило. Он полез куда-то под стол и из большой картонной коробки, набитой шнурами и штекерами, выудил пару самых маленьких очков, которые я видел в жизни. На семинарах мне доводилось слышать о подобных устройствах, но сам я никогда не подключал визуальную систему. Да и не особенно хотелось.

Но мы пришли сюда просить помощи, и я вовсе не собирался обижать хозяина. Я рассудил, что вреда не будет посмотреть, из-за чего все сходят с ума. Даже в Кредитном союзе кое-кто плотно подсел на «Призрак», всего однажды опробовав действие системы. Должно быть, интересный опыт.

— Это надевают как контактные линзы, — объясняла Бонни, придерживая мне веки, пока я пытался попасть сенсорами на глазные яблоки. Тонкие металлические проводки выходили из нижней части каждой линзы и висели вдоль щек, заканчиваясь разлохмаченными голыми концами. Эсбери пальцами прикрутил эти провода к торчащим жилам «Призрака». Для меня ничего не изменилось.

— Бывший хозяин был гонщиком, — говорил Эсбери, сжимая пульт управления. — Передоз «кью». В его «Призраке» — шестнадцать визуальных и сорок два аудиочаса. Будешь смотреть без звука — лексика там мама не горюй.

Я хотел задать вопрос, но он что-то повернул в коробочке, и неожиданно для себя я подключился к «Призраку».


Женщина на полу извивалась, уползая от меня. Не устояв, она тяжело упала навзничь, ударившись затылком о стул. Ее живот был огромным. Беременная. Лужи таинственной жидкости впитывались в вытертые половицы, и кошка металась по комнате, вздыбив шерсть. Все это время — полная тишина. Ни звука падения, ни вскрика, ни мяуканья, только тихое жужжание системы «Призрак» и напряженное дыхание Бонни и Эсбери.

— Ну как, нормально? — раздался голос Бонни, отсутствовавшей в комнате. Она осталась в квартире аутсайдера, а здесь были только я, эта полуобнаженная женщина и кошка, без конца прыгающая со стола на пол, с пола на стол.

— Вполне, — отозвался я.

Комната сдвинулась, стала четче, словно навели фокус. Я увидел поднятую руку с отросшими неухоженными ногтями, явно не мою. На грязной подушечке пальца — горка сверкающего красного порошка, горевшего алым в беспощадном свете голой лампочки. Рука поднялась к моему рту и исчезла из поля зрения.

— Это он зарядился «кью», — зачем-то пояснил Эсбери. Я почувствовал его ладонь на спине — моей спине, — и услышал, как он добавил: — Вот теперь держись.

Внезапно пол в центре провалился, вспыхнул ослепительный свет, и расплавленная лава бурно потекла из зияющей дыры, затопляя комнату. Беременная так и лежала на полу; раскаленные потоки текли по ее коленям, но она ничего не замечала — согнулась вдвое, и ее вырвало раз, потом другой. Из кошки выскочили еще четыре ноги; она прыгнула с кухонного стола на стену и поползла вверх, на потолок, откуда и сорвалась рядом со мной. Из ее разинутой пасти наверняка исходило шипение, с клыков падала зеленая слюна, но все по-прежнему происходило беззвучно.

Изображение вдруг отодвинулось — должно быть, тело, глазами которого я смотрел, отпрыгнуло назад, и я увидел через дыру в потолке небо и столп чистого белого света. Группа вооруженных ангелов спустилась с небес и направила стволы автоматов на меня, на беременную, чей раздувшийся живот занимал уже полкомнаты, увеличиваясь с каждой секундой, и на кошку-паука, попавшую в лаву и горевшую, мечась между нами, и мы поднялись в воздух, сливаясь в гигантский огненный столп, взметнувшийся вверх на сотни футов, готовый обрушиться и уничтожить, прикончить меня…

И тут я вновь оказался в квартире аутсайдера.

— Вот мы и лишили тебя невинности, биокредитчик, — промурлыкал Эсбери, осторожно снимая с меня линзы. — Я это всей школе расскажу.


К «Призраку» я подключался и раньше: «касперы», как и «кью», зависимые и всегда упорно навязывают другим свою дурь. Единственное, что хорошо в «Призраке», — одновременно подключается только одна функция. Зрение, слух, тактильные ощущения — выбираешь на свой вкус. Один клиент — одно ощущение; это своего рода предохранительный клапан. В квартире Эсбери я посмотрел зрительные глюки покойного торчка; обрушься на меня все ощущения разом, я озверел бы не хуже любого нормального «кью»-наркомана.

Сейчас, когда моя жизнь потенциально подошла к концу, я могу сказать, что подключался к «Призраку» и потом долго приходил в себя. Может, кто-то лишь плечами пожмет, но в компетентных кругах мне сразу поставят выпить.


Эсбери потянул нас в другую комнату, мимо рабочих столов, заваленных искорганами разной степени исправности и инструментами, которых я никогда не видел за стенами союза, — и привел к удобному дивану. Было очень приятно вновь посидеть на мягком. Бонни рассказала нашу историю — мы прятались в надежном месте, но в последнее время там начали кружить спецы из Кредитного союза, и теперь приходится менять точку.

Эсбери слушал, в нужных местах кивая или пожимая плечами, а потом сказал, что сочувствует, но может лишь предложить нам остаться пока у него.

— В этом доме сканер не везде берет, — клялся он. — А я пока что-нибудь придумаю.

Но Бонни это не заинтересовало.

— Это нечестно по отношению к тебе, — сказала она. — Ты и так рискуешь, пустив нас в квартиру.

Аутсайдер задумался, глядя в пространство с отсутствующим видом и щелкая пальцами. Откуда Бонни знает этого человека? Друг семьи? Не похоже. Значит, познакомились позже. Что у них — секс, роман? Неожиданная ревность подступила к горлу, и мне остро захотелось спросить их об этом здесь и сейчас.

Но тут заговорил Эсбери:

— Есть одна хаза, но палиться за так не буду. Пусть звонит без грузила. Это большое доверие.

Бонни собралась мне перевести, но я все прекрасно понял. Эсбери хотел знать, кто я такой, прежде чем открывать свои карты. Он намеревался послушать, как я оказался в подобной ситуации. Ему требовались доказательства, что я его не сдам.

Он хотел знать, как я сделался биокредитчиком в бегах.

Что ж, это справедливо. В любом случае моя очередь рассказывать.

И вот что я сказал.

Загрузка...