Град обреченный

Глава 12

— Дьяк здесь, и серебро тоже. С ним еще один хмырь, подьячий, а как еще подчиненного назвать. И оба, что характерно, в малиновых кафтанах, под которыми кольчуги поддеты, это заметно, поверь, сам в «бронике» хожу постоянно. Совсем как мы поступили с трофейным «железом». И еще пара воинов у него, эти в доспехах и с луками, и после схватки — вмятины, кольчуги пробиты, судя по всему, и раны есть. Но бойцы крепкие, хотя не в кондиции, если завтра «заваруха» начнется. Своеземца в расчет брать не приходится, как и трех его мужиков — топоры плохая замена нормальному оружию, да и сноровка не воинская. Драться могут — воевать нет!

«Сотник» усмехнулся, подцепил из костра веточку, прикурил сигарету. Пыхнул дымком, ухмыльнулся, посмотрел на профессора — тот задумался, тоже закурил, размышляя. Затем негромко произнес:

— Дело скверное. Видишь ли, если серебро у дьяка, то московиты будут искать его целеустремленно. Это очень большие деньги по нынешним временам, огромные, можно даже так сказать — доход нехилого удельного княжества по размерам, вроде Волоцкого, где младший брат Ивана III заправляет. Но раз Новгород без хлеба на осаду остался, значит, серебро до Твери не дошло, и сделка не состоялась. Сорвали ее московиты…

— Перехватили обоз где-то здесь?

— Не думаю, в книгах бы царские историки написали сразу, да и в летописях след бы остался. Скорее, утопили в каком-нибудь озерце или речке, тут их до хрена. На дьяка посмотрел, пусть издали — настроен решительно, скорее из «непримиримых» новгородских бояр.

— Может быть в реальной истории до Литвы добрался, и там зажил припеваючи — серебро как раз для «эмигрантов», типа князя Андрея Курбского.

— Тот через век будет, не его время. Да и Казимир литовский деньги эти не мог получить — у него вечное безденежье, внезапный куш в четыре центнера драгметалла остался бы в людской памяти.

— Хреново, тогда завтра, вернее, уже сегодня нам добрая драка предстоит, и «на Изюмском шляхе», — полковник пошутил, вот только лицо было хмурое. Он отбросил окурок на угли и произнес:

— Чую, серебро здесь. Две телеги стоят, воины под ними спят на попонах, служка сверху, дерюгой прикрылся от прохлады, лишь дьяк спит в доме, но окошко как раз на них выходит. И охрана им очень нужна, и оплату резко утроили. А раз ставки растут, то игра стоит свеч.

— Нам выгодно честными быть, тогда службу по «чести» предложат — тут резать за верную службу не принято, платят в точности, хотя прецеденты случаются, куда без них. Но гораздо меньше, чем в нашем времени, когда целую страну вместе с людьми без торга «спустили» и обанкротили. Или ты такой же стал, как те банкиры, что в Кремле засели?

— Почти стал, как собственное начальство, — в голосе «Сотника» впервые проявилась жуткая тоска. — Теперь нет, да уже нет, наверное, хотя мысли нехорошие в голове бродили, скажу честно.

— Как ты сказал интересно, не русский человек бы не понял, — усмехнулся Воеводин — от души отлегло после услышанного, не хотел подлости. С такими людьми каши не сваришь, даже из концентрата. И уточнил:

— Дьяка до Твери честь по чести сопроводим? Поверь, это очень нужно, даже ценой крови, если бой с «москвичами» будет.

— Доведем, чего уж тут — деньги разум не замутят. Нам вместе быть нужно, а не соблазнам поддаваться, что в искушение посланы. Ничего, жили мы все скромно, не хрен богатеть.

— Все приложится, у нас и так стартовый капиталец не хилый…

— Только враг страшный — государь Всея Руси! Как надоедливых мух нас запросто прихлопнет, чтобы на пути исторического объединения русских земель не стояли. Прогрессивного, так сказать, явления, как мне в училище в голову вдалбливали, а потом замполит вещал.

— Не знаю насчет такого «прогресса», но единение нужно. Вот только не такое, а как Бисмарк сделал в свой момент.

И тут в голове Андрея Владимировича неожиданно появилась мысль, на первый взгляд совершенно «дикая», вот только не может русский человек без великой цели голову свою класть на бранном поле. И он ее тихонько озвучил, наклонившись к самому уху полковника. С улыбкой посмотрел как у того буквально округлились глаза, стали по юбилейному советскому рублю размером, и навыкате. И голос чекиста охрип, когда воровато бросив взгляд на палатки, где спали одноклубники, шепотом спросил:

— А разве такое возможно?

— Есть шансы, не та еще власть у Ивана. Остались земли, что отличие сильное имеют — народец в них иной по складу своему живет. Учти, слово «русский» еще не в ходу, и притязания Москвы на главенство ее порядков многими воспринимается крайне неодобрительно. Есть шансы, есть, пусть и небольшие. Но «попади» мы сюда лет десять тому назад, и совсем иная сложилась ситуация. Хотя, возможно, перебили бы нас за такие идеи.

— Убить и сейчас могут, причем с утра пораньше. Но раз такие дела пошли, то уже не игры, это наш вполне реальный шанс на вторую жизнь. Думаю, мужики с этим согласятся, и полностью поддержат…

— Нет никаких мужиков, забудьте это слово, оно оскорбительно по своей природе — как говорили раньше — «мужик в лаптях навоз топчет». Обращаться друг к другу стоит на людях исключительно по имени-отчеству, или как «бояре», либо житьи мужи, это сразу подчеркивает привилегированный статус, которому в здешнем обществе придается большое значение. Ведь не зря говорили, что настоящий мужчина состоит из «мужа» и «чина». Что мы все «служилые», это местные уже поняли, и поверь, они положению человека в обществе придают большое значение. Ты в лаптях кого-то видел тут?

— Да нет, обувка вроде ладная, у все оружных сапоги, — после паузы отозвался «Сотник». — Надо же — обувь то статусная и у нас, крутая.

— Еще бы — то, что на нас надето, и чем мы вооружены, да сама речь наша — все те из нас, что «десятилетку» закончили, по нынешним временам образование имеют выше местного университетского. Потому сейчас нужно ни приспосабливаться по манерам, а «инакость» выделять, то, что мы чужие в этом мире, любой местный в пару минут просечет. Так что не «торговец», а «коммерсант», не «жрать», а «ланч». Да и «сквайрами» нам побыть не помешает, по-английски со школы многие слова знаем. И для роли подойдут, и местные этот сленг не понимают. Посольство брать будем. Иес, иес, герл!

— Яволь, экселенц, — «Сотник» продемонстрировал знакомство с немецкой речью, и выругался. — Грюншайзехунд! Ферфлюхте!

— Так что нужно всем эту нехитрую идею до ума довести — поверь, то будет к лучшему. Благодарить потом будете.

— Мерси, мон шер ами, пуркуа па?

— Нихт ферштейн, — усмехнулся Андрей Владимирович, видя, что вечно серьезный «Сотник» стал дурачится. И выдал тому такое, что у того лицо просто вытянулось от удивления:

— Легенду подкорректируем. Маловат для тебя чин сотника, граф, теперь ты коннетабль, то есть главнокомандующий армией моего маленького княжества, которое захватили злые османы-магометане. А я князь, беглец изгнанный — таких здесь много, их «изгоями» принято именовать. Вспомни князя Боброк-Волынца, что на Куликовом Поле засадным полком командовал — его ведь ляхи изгнали с Волыни, а он к московскому князю Дмитрию, будущему Донскому перебрался, и тот его даже на своей сестре женил. Как видишь, статус отнюдь не зазорный, тут себя «подать» нужно правильно, в нужное время, и когда в тебе нужда.

— А мы все, как понимаю, твоя дружина верная, так сказать. Из лучших «мужей» и «детей боярских» собранная лейб-гвардия, если на местный манер именовать. Охренеть! Однако один вопрос, князь — а не многовато ли новоиспеченных дворян будет?

— В самый раз — ты ведь роман «Квентин Дорвард» читал?

— Ага, в детстве, — кивнул «Сотник», — там в его шотландских стрелках дворянин на дворянине, с семью поколениями славных предков. Родовой замок подлые англичане взяли и разорили. И бумаги сгорели в пламени.

— Вот пока и молчите о своем «славном происхождении», делайте загадочный вид, говорите непонятное, типа, что связаны рыцарским обетом молчания. Потом каждому его «легенду» откорректирую, даже напишу на листке, чтобы запомнили накрепко. Да и «общую» сообразим, бои-сражения, земли наши и супостатов выдумаем, чтобы показания у всех сходились.

— Так будет лучше — легче в памяти отложится. Коннетабль — круто, гасконец о его золотой шпаге мечтал, но стал лишь маршалом.

— Будет тебе карьера, обещаю, и княжество у нас будет — мы его просто «отожмем», как бизнес в наше время. Знания у нас есть, что произойдет в будущем времени, знаем, так что возможности появятся. И главное — оружие есть соответствующее, оно веский довод.

— Ты в меня оптимизм вселил, как Остап Бендер в одноглазого шахматиста при организации турнира в Нью-Васюках. Ладно, пойду спать — в палатке место есть. Я твоим «спальником» воспользуюсь, чтобы в шкуры не закутываться — там блохи скачут. К чему тебе завшивевший воевода?

— Иди, спи, коннетабль. Как говорят в народе — утро вечера мудренее. А у тебя лишь четыре часа для сна осталось, рассвет скоро. А мы тут патроны снаряжать будем, благо бумажных «стаканчиков» про запас много взяли, — Андрей Владимирович вздохнул. На каждом фестивале всегда находились желающие заплатить (и спонсировать реконструкторов), чтобы собственными руками снарядить патрон и отлить в пулелейке свинцовый «кругляш». А там сделать выстрел и долго радоваться «приобщению».

— Полные лядунки нужны, князь, мало ли что…

Почти пять веков имели хождение на русских землях «чешуйки» — самая ходовая монета, «деньга», заимствованная от Орды…

Почти пять веков имели хождение на русских землях «чешуйки» — самая ходовая монета, «деньга», заимствованная от Орды.

Глава 13

— Сон — лучший лекарь, девочка. Дали таблеточку, вот боярин и спит, и не просто так — заживление раны одновременно идет. Первые три дня больного беспокоить не нужно, да только нет у нас сейчас такой возможности — до Твери ехать нужно. Ничего — сена много подложили, и тряска не так ощутима будет. Жаль, рессор у нашей повозки нет, а то бы ехали с комфортом.

— А что такое «рессоры», батюшка-боярин?

— Штука на диво полезная, долго объяснять лекарю, когда умелый мастер нужен, или кузнец. Не обращай внимания, то слова иноземные, заморские то есть. Ты мне лучше расскажи, о каких отварах травяных ведаешь, о корнях разных, и какова от них польза при хворостях.

— Бабка Марфа многому научила — травница она, знахарка. К ней болящие завсегда приходили со всей округи, и облегчение…

Пашка прислушивался к разговору Петровича и местной девчонки, что в услужении у своеземца Мефодия была. Надо же — четырнадцать лет всего, а уже совсем взрослая, и физически, и по местным меркам. В таком возрасте здесь замуж выдают, и детей они вовсю рожают. Правда, как выяснилось из разговора, при первых родах смертность у матерей зашкаливает, одна из трех неизбежно умирает. И детки мрут как мухи — хорошо, если половина выживает, а рожают женщины много, не меньше полдесятка на одну выходит, понятное дело ту, что при первенце не померла.

С утра все пошло совсем не так, как рассчитывал Пашка — поспать им не дали, подняли на полчаса раньше. И говорили «Воевода» с «Сотником» вещи здравые, весь расклад привели, объяснили многое. Так что слово «мужик» навсегда изгнали из лексикона, все одномоментно осознали насколько опасно такое обращение. Так что пришлось переходить на имя-отчество, его самого теперь именовать будут, все одноклубники полноценные «дети боярские» или «житьи» мужи. Но прозвища внутренние остались — тут этому никого не удивишь — у каждого боярина здесь подобные есть, и даже князья «погонялами» обладают. Про обычных мужиков и говорить не приходится, у каждого есть кличка, и как в том анекдоте про «бычий хер» в индейском племени, на нее отнюдь не обижаются.

После «вводной», к походу стали готовиться — под кафтаны все либо кольчуги из трофейных поддели, или доспех из железных пластин на кожаный жилет прикрепленных — «Воевода» сказал, что они защитой не хуже будут, даже лучше. Потому что если лучников на отдалении держать, то даже такую защиту стрела на излете не пробьет, отскочит. Так что теперь реконструкторы «бронежилеты» имели, даже он облачился в подходящий комплект по его размеру, хотя поддевку пришлось надевать.

Ведь местные мужики ниже на голову, чем «пришельцы из будущего» — акселерация за полутысячелетие наглядная. Но вот шире они, массивнее что ли — про таких здоровяков у него в селе говорили, что кряжистые, как дубки. А то, что с убитых сняли, то тут никто из «бутырцев» уже не заморачивался — на войне как на войне.

Все, что есть у побежденного, переходит как добыча к его победителю — нехитрое, но верное правило! Мертвым справа уже ни к чему, а живым долго послужит богатством и защитой!

Пашка посмотрел вперед — десяток телег растянулись на лесной дороге, возничими были местные мужикии своеземец — тот одной рукой управлялся с пароконной упряжкой, на которой ехал дьяк с подьячим. Рядом с ним восседали на конях «Воевода» и «Сотник», в расшитых золотистой и серебристой нитями малиновых кафтанах. С ними были четыре «бутырца», тоже верхами — умели ездить, пусть и не так браво смотрелись, как два дружинника, что поехали впереди головным дозором. Те как витязи снарядились, все в «железе», даже шлемы с устрашающими личинами в виде оскаленных волчьих морд — смотрелись жутковато. И вооружены соответственно — колчаны с луками, мечи, небольшие круглые щиты к седлу приторочены, короткие копья с петлями за спину заброшены, словно мушкеты.

Пашка своего «Чалого» никому не доверил — сам управлялся. Да и телега была пустая, без поклажи — ту перегрузили на идущую впереди подводу. Так что Петрович с девчонкой Глашей, или Глафирой, да с раненым вчера реконструктором ехали со всеми «удобствами», по местному «сервису», на толстом слое сена, на который кинули сверху две медвежьих шкуры. Видимо, «лесных прокуроров» водилось в здешних лесах порядочно, раз мех считался бытовым, который и бросить не жалко.

На самой последней подводе ехали три «бутырца», старшим над которыми назначили «Сержанта» — это было и звание, и теперь намертво прилипшее к нему прозвище. Теперь он не боялся Сергея Ивановича — добродушный мужик… Боярин то есть, и глаза задорные стали, не мертвящие. Улыбаться стал, шутил, но вот слушались его беспрекословно. И мушкетов у них было не три, а пять — один ведь про запас взяли (но его Пашке отдали), но ведь еще от убитого и раненого одноклубников по «стволу» осталось про запас. И его научили с мушкетом управляться, правда, еще не стрелял. Но то обязательно случится — ведь врагов вокруг много.

Задача у него с Петровичем была простая — собирать и обихаживать раненных, если бой произойдет. И лишь в самом крайнем случае помогать арьергарду (запомнил мудреное слово), если те огнем не смогут отбиться. И маневр заранее отработали — поперек дороги две телеги поставить, перегородить ее, и уж потом отстреливаться, имея прикрытие. Эта задумка «Сотника» всем понравилась — тут такой прием использовали, вот только не додумались мушкеты сотворить. На них все местные постоянно глазели, не скрывая удивления — такой механизм не приходилось видеть, особенно когда пирит об огниво ударялся и сноп искр высекался. Хотя сейчас в походе на замки чехлы были надеты, и дула прикрыты «колпачками».

И роли распределены заранее — если дорога прямая будет, и дальность до четырех сотен метров, то стрелять будут только Петрович и «Сержант», а трое перезаряжать для них мушкеты. А как «московиты» близко подойдут, то бить залпами сразу из пяти ружей. А там кто-то из «воеводских» подъедет с пистолетом, или сам «Сотник» — хотя патроны «макаровские» нужно беречь, их и так мало осталось, только на крайний случай…

— А ты женатый боярин?

— Ушла давно супруга — сказала, что от меня мертвичиной пахнет, и жить с таким невмоготу. И денег мало, и детей рожать не захотела, — Петрович тяжело вздохнул, было видно, что отвечает откровенно — Пашка время от времени на него поглядывал. А то, что он патологоанатом уже узнал от Сереги — тот к этому очень спокойно отнесся, сказал только с усмешкой, что сам такой же, только живых в мертвяков превращал.

— Как так, ведь под венец сама пошла? Разве так можно⁈

— В наших краях можно многое, о чем тебе лучше не знать, — негромко произнес Петрович, и снова вздохнул. — Я всю жизнь бобылем прожил, не хотел просто новую жену искать — зачем проблемы. Да ты не заморачивайся, девочка — замуж выходи по любви только. Или по расчету — но только если подопрет сильно. Если хочешь, то лекарскому ремеслу тебя научу — бабка знахарка хорошо, но нужна научная база. Хорошим лекарем станешь — прибыток пойдет, и пользу людям принесешь немалую.

— Хочу быть лекаркой, боярин, травы люблю, научи. Только меня дядька Мефодий за Василия «Косого», своеземца, замуж выдать по осени собрался, вот поехали в Тверь прикупить необходимое к приданному, что собрали, — девчонка тоскливо вздохнула, так что сразу стало ясно, что от кандидатуры жениха девчонка не в восторге. И после следующих слов все стало предельно ясно, и уточнений не требовалось.

— Васька жену свою схоронил по зиме, бил ее сильно, в могилу вогнал, как поговаривают люди. Вдовствует он полгода уже, похоть обуяла, боярин. И восхотел осенью меня под венец повести, а у него сыновья уже с бородами ходят. Дядька Мефодий ему пару рублей задолжал, вот и решил меня за долг сей и отдать, как холопку какую-то.

Девчонка всхлипнула, и тут Пашка понял, что цепляется она за доктора как утопающая за соломинку, потому о травах и знахарских способах так откровенно говорила. Ясно, что сама ему в помощницы набивалась — деваться сироте некуда, Мефодий ее подобрал, без родичей ребенок остался, вырастил, и теперь пожелал замуж сбагрить, деньги «отбить» вложенные. И против не попрешь — в своем праве. Раз растил, кормил, защищал — обязана его слушаться. Хотя кандидатуру в мужья подобрал с расчетом — плевать ему на девчонку, потому за пожилого, даже старика по местным меркам отдает, а тот на руку тяжел, судя по всему.

На «телятину» этого «Косого» потянуло!

— Так ведь ты не обельная холопка, не закуп, чтобы вот так просто, не спрашивая твоего согласия? Тебя ведь как вещь продают!

Было видно, что Петрович искренне удивился. «Воевода» уже пояснил им социальные статусы, здесь принятые — ничего в мире не меняется, всегда есть те кто при правах, и бесправные. Тут просто все резче, выпуклее — нравы простые, не затейливые, правовыми актами сильно не ограничены, а бабы с девками вообще «второй сорт», феминизмом тут и не пахнет.

— Если родичи появились, заплатили «пожилое», то да — им ответ держать в полном праве. А кто за сироту заступиться… Я лучше к тебе в холопки продамся, чем за Ваську «Косого» пойду замуж — убьет он меня, сердцем своим чую. Злой он, подлый натурой, а ты ласковый — зрю это. Купи меня, боярин — глаза у тебя добрые. Служить буду верно, как собака, ноги мыть и воду эту пить. Что хочешь со мной делай… Деток тебе рожу крепких, много рожу, я сильная, если сам похочешь…

Пашка охренел от такой откровенности, ему было стыдно, что столь нагло подслушивает. Скосив глазом, он заметил поалевшие щеки девчонки, что уцепилась своими ладошками за руку побагровевшего врача. Петрович только ртом зевал как рыбина, вытащенная на берег. Наконец, после долгой паузы произнес охрипшим голосом:

— В холопки брать не стану, а вот помощницей да — только учись хорошо, чтобы не навредить. «Пожилое» за тебя заплачу, два рубля хоть и большая сумма, но не настолько, чтобы с Мефодием по душам не поговорить. Не отчаивайся — скажу князю, и решим сей вопрос…

Тверские леса «светлые», душу лечат — и воздух лечебный. Березы в листву пошли, спасительницы народные. Это и береста для лукошек, и знаменитый деготь, и уголь, и банные веники лечебные. А по весне сок, из которого веселящая душу «пьяная березовица» получается, что вместо бражки хорошо «шла» еще много веков тому назад.

Глава 14

— Слушай, Василий Алексеевич — я человек не военный, и не собираюсь лезть в твои распоряжения. Но мне кое-что непонятно — ты зачем под каждого броню не только подобрал, но и приказал под кафтаны надеть — хорошо, что мы пошили их просторными, чтобы зимой носить.

— Все просто — кровью не испачкать. «Треники» не так жалко, да и рубахами местными разжились, их вообще выбросим, или на тряпки пустим. Мне каждый человек сейчас дорог, нужно хоть какую-то защиту дать, пусть примитивную. У нас всего три нормальных бронежилета. А так «примитив» есть, что стрелам на излете противостоять может. Но лишнюю тяжесть носить сейчас ни к чему, устанут бояре, когда стрелять придется — «железо» сильно движение сковывает, сам попробовал поносить. Но деваться некуда — потери категорически недопустимы — каждый из нас кладезь знаний, которые в любое дело приспособить можно.

— Понятно, — кивнул Андрей Владимирович, и тихо сказал. — Камуфляжи потому приказал в рюкзаки спрятать, и не доставать, как наши вещи? Боишься, что внимание на них обратят?

— И это тоже, смышленые они очень, глаза умные. Не стоит за дураков держать, как только уловят суть, нужда в нас уменьшится. А так для них много загадок будет, а неизвестное всегда пугает, поневоле уважать будут, и крайне серьезно относится. А работу профессионалов принято оплачивать по самой высокой «сетке», да и ништяков всяких выдают больше.

— Хитрец ты у нас, одобряю, — профессор негромко засмеялся, и отнюдь не натужно, искренне. «База» нам нужна крепкая, чтобы там своей жизнью жить, как привыкли.

— «Крыша», князь, очень хорошая «крыша», чтобы под ее защитой пребывать. А там производство собственное организовать, сам знаешь — есть у нас умелец такой, с «Сержантом» на телеге едет, нашел общий язык с этим чокнутым. У них двоих руки золотые, чего угодно из дерьма сотворят, а не только «конфетку». А тут как раз такой случай, для этих мастеров.

— И что нам нужно от «крыши» потребовать, коннетабль?

— Городок, где есть производственная база. Понимаю, что кустари тут самое лучшее, но создание армии, пусть небольшой численности, требует многого. А все лучше производить на мануфактурах — выйдет дешевле, более массово, и создаст унификацию. И деньги нужны, много денег — без финансирования ни хрена не выйдет.

— Чувствую, что получу в ответ фразу, типа — «с деньгами всякий сможет, а вы попробуйте без денег извернутся и дело сотворить», — теперь улыбка у Воеводина вышла невеселой. Пожал плечами, сказал:

— Новгород или Тверь — иного выбора у нас просто нет. С первым все ясно — осенью под стенами будет вся армия великого князя Ивана Московского, и боярство местное капитулирует, вечевой колокол увезут. И Тверь окажется полностью окруженной московскими владениями — через восемь лет ей полный и окончательный трындец придет.

— Ничего себе перспективы, умеешь ты утешить. Тогда следует на службу местному князю напроситься, за восемь лет можно успеть подготовится к решающей битве. А там посмотреть, кто на болоте главный кулик будет, и кто квакает громче.

— Чтобы Ивана победить, нужны «веские аргументы» на поле брани? У тебя такие «доводы» есть? Учти — против двадцати тысяч поместной конницы сражаться туго, вспомни, как мы вчера воевали.

— То с непривычки — для многих бой первым был, А доводы у нас имеются, и крайне серьезные.

Сотник окинул взглядом растянувшийся караван, что вышел на широкий луг — покосы на нем будут добрые. Это можно было уверенно предсказать, видя полуразвалившийся «балаган», там косцы явно жили в прошлом году. А сейчас на дворе весна вовсю идет, потеплело, реки вскрылись давно, трава уже зеленеет, листва первая появилась.

— Мушкеты с коническими пулями позволяют вести бой с конницей на солидном расстоянии, куда там лукам. Порох на порядок мощнее, чем тетиву отжимать. Да и легкой полевой артиллерией озаботится нужно — пушки и колокола здесь вовсю отливают, так что нужно «замутить» производство хотя бы четверть пудовых «единорогов» — бомбы, шрапнель и картечь наше все. Никто в этом мире противостоять новому огнестрельному оружию, да в сочетании с передовой тактикой не сможет. Если бригаду сколотим тысячи на четыре стрелков, то сможем не то что «москвичам», а всем соседям укорот сделать надолго. Вот только одолевают меня нехорошие мысли — сомневаюсь, что здесь производственная база соответствующая имеется, и столько людей в войско наберем, причем добровольцев…

— Эко ты мыслью по древу растекся, с наполеоновскими планами, — хохотнул профессор, но оставался крайне серьезным. — Скажу сразу — надо посмотреть что будет. Мы пока в воздухе подвешены, и свое право на жизнь отстоять должны. На месте как обустроимся, определимся — пока я только по книгам судить могу, а реальная жизнь сильные отличия имеет. Так что лучше не забегать вперед, будет время — будет пища, как говорится.

— Ты прав, князь — не время, это я увлекся. Нам бы добраться до тверских земель, здесь, как я понимаю, еще новгородчина, хотя у меня «двухверстка» областная. Уже к местности «привязался», первые уточнения и дополнения внес, пометки сделал.

— Многовато тебе придется картографических работ сделать. Многие тверские города на карты внесешь, они просто исчезли к нашему времени, а сейчас вполне живут и процветают.

— Сожгли что ли, когда война шла?

— Нет, Василий Алексеевич, старые счеты Москва сводила — зачем победителю конкуренты. Так и исчезли города — сейчас на месте многих или пустошь, либо сельцо, но остатки заросших валов сохранились. Видишь ли — первому, как и последующим «самодержцам» очень не по нраву пришлись «вольности» новгородские и тверские, их выкорчевывали с кровью. Долго и старательно «пропалывали», и так кропотливо, что до сих пор чувствуется. Потом, кстати, очередь «вятских» и «псковских» придет, но им куда меньше достанется. Все же приграничье, либо с Ливонским орденом, а потом Швецией, или с Сибирским ханством. А уж окончательно вытравили «свободолюбие», когда крепостное право утвердилось.

— Никогда бы не подумал, что в Твери «вольности» имелись. Впервые слышу, князь, признаюсь честно.

— Об этом в учебниках старались не писать, а вот посмотреть Афанасия Никитина с его «хождением за три моря» следовало бы. Я и сам хочу посмотреть на «тферские великая вольности», как нынче говорят — зело любопытно как историку. Народ здесь иной по менталитету, не раболепный. Заметил, как мужики обозники на нас смотрят?

«Сотник» хмыкнул, задумался, покачиваясь в седле. И лишь через пару минут тихо произнес, потирая переносицу пальцем:

— Без боязни, я думал на колени перед «боярами» падать будут, но нет — даже шапки не ломают. Как в книгах писали в наше время…

— Потому они всегда своего князя поддерживали против «меньших князей» и бояр. И что-то вроде веча у них было, и с Москвой яростно бились, не сдавались на милость, хотя те несколько раз Тверь осаждали. Тот же Дмитрий Донской пытался, и даже сейчас, в безнадежной ситуации, тверичи стоять будут до конца, и ворота откроют, когда князь сбежит.

— Не торопись, княже, то через восемь лет может быть. А может и не быть совсем, мы ведь тут не зря появились, в самый решающий момент. И время еще не упущено, шансы есть.

— Остается только надеяться, боярин, и приложить все силы — чего-то мне самодержавие с крепостным правом для целого народа не по душе. Посмотрим на тверские порядки — если они иные, чем в Москве, то будем считать, что наш выбор для будущих времен правилен. Тогда придется драться с Иваном свет Васильевичем, что себя уже сейчас «государем» приказывает именовать. Крутой он повелитель, даже родную кровь не жалеет. И женушка ему под стать, византийка Зоя Палеолог — та еще «Змея, Особой Ядовитости», если с заглавных букв именовать.

— Какие времена, такие нравы, если драка за власть неизбежна, то к ней нужно хорошо подготовиться, — спокойно отозвался полковник, и тут неожиданно приподнялся в стременах. Лицо чуть побледнело, и он произнес:

— Накаркал, не стоит говорить о врагах, они не дремлют! Твою мать — нам засаду устроили!

Андрей Владимирович всмотрелся и ахнул — оба новгородских дружинника вылетели из леска, куда только что въехали, на обширный луг обратно, нахлестывая коней. А за их спинами тут же появились первые всадники в знакомых тегилеях и доспехах, раздался громкий и устрашающий клич, от которого замерло сердце:

— Москва!!!

Противопоставить многочисленной поместной коннице москвичей, этой мобильной силе того времени, новгородцы и тверичи могли лишь пешее ополчение и небольшие конные отряды.

Глава 15

— В круг! В круг! Вагенбург!

Последнее слово яростно кричащего «Сотника» Пашка, как и все другие, хорошо запомнил — с немецкого языка звучит как «крепость из повозок». «Воевода» им еще с вечера несколько раз пояснил, что это за тактический прием, и два раза с утра попрактиковались на встречаемых по дороге лугах — неплохо выходило вроде. Да и в учебнике читал о таком приеме, когда чехи во время гуситских войн такой способ практиковали, отражая атаки тяжеловооруженной рыцарской конницы. Правда, повозки у них были большие, видел на рисунках, с откидными щитами с бойницами. Их между собой скрепляли цепями, образую ощетинившуюся ружьями и пушками крепость, появлявшуюся в поле за считанные минуты.

— Пашка, перекрывай путь!

«Сержант» уже соскочил с подводы, подбежал, держа два мушкета в руках. Парень дернул поводья, заставляя «Чалого» сойти с дороги, и стараясь своей телегой перегородить ее, в то время как головные повозки стали разворачиваться, как бы в обратную дорогу направляясь. Никто из обозников не суетился, не орал как заполошный, все действовали уверенно, будто каждый день только и занимались войной, привыкли к ней.

— Москва!!!

Из леса один за другим выскакивали всадники, до боли в знакомых простеганных халатах — до них было с полкилометра, не ближе — луг был очень обширным, такие в этих местах порой встречаются, но редко. А пашни еще реже — тут ведь гектаров тридцать удобной земли, такую распахивать нужно, но, видимо, у новгородцев руки не доходят.

— Ничего, сейчас мы им укорот дадим! Петрович, целься по головному, что булавой размахивает. Бояре, вы заряжающие после первого залпа! Пашка — девчонку и раненого под телегу, а то стрелу словят тушками! Не дрейфить — они рано выскочили, нервишки сыграли — тоже ведь люди. Ничего, сейчас от нас болезненный урок получат!

Парень удивлялся горячечному спокойствию «Сержанта» — если такое словосочетание возможно. Он ухмылялся, полностью уверенный в своих силах. Казалось, что этот человек рожден для войны, дышит ею, живет в ней. И жить без этого ощущения — убивать врагов, рисковать собственной шкурой и возможно быть самому убитым — не может.

— Помоги, — Пашка повернулся к девчонке, подхватив раненого «бутырца» за плечи. Та поняла, кивнула, но вначале сдернула плед, которым того укрывали. Постелила около телеги, и лишь затем подхватила мужчину за ноги, и они его положили на одеяло. Пашка схватил медвежью шкуру, хотел накрыть реконструктора, что продолжал спать, не обращая внимания на происходящее вокруг — видимо, Петрович дал ему что-то жуткое для сна, и тот оказался слишком крепким.

— Не нужно, боярин, лучше коня шкурами прикрой — хороший он у тебя, большой, сильный. Поберечь надобно. Накрой шкурой-то, и еще одной голову — не испугается, когда не видит.

Голос у девчонки совсем не дрожал, когда произнесла слова, словно постоянно с подобными ситуациями сталкивалась. Пашка при ее помощи накрыл коня тяжелой шкурой, матерясь про себя, затем еще одной голову фыркнувшего мерина — девчонка тому что-то прошептала и «Чалый» застыл, дав ему возможность успеть спутать передние ноги. Глашка же присела рядом с раненным, как бы прикрывая его собственным телом, и напряженно поглядывала на приближающихся всадников, громко произнеся:

— В сонмища сбиваху и всех побиваху!

— Нет, девочка, не так их и много — полсотни нет, справимся. Самим рыло начистим, век будут помнить.

Лекарь уже стоял рядом на колене, положив тяжелый ствол на телегу, и тщательно прицеливаясь в выбранного «Сержантом» всадника. Приготовился стрелять «Сержант» и еще один «бутырец» от своей телеги, рядом с ними также стояли прислоненными «запасные» мушкеты, уже с пулями в стволах. А вот оставшемуся реконструктору, как и Пашке, выпала значимая доля «заряжающих», как и положено быть плохим стрелкам в подобной ситуации, когда на счету каждый выстрел. Ведь пороха маловато нашлось в рюкзаках, хотя пуль и картечи (взялись и за нее, памятуя вчерашний опыт) отлили достаточно, благо свинец в небольших отливках выдал своеземец. Его и пустили в дело, и патронные сумки значительно пополнились, хоть и свободные «пеналы» в лядунках остались.

— Москва!!!

— Пли!

Донесся яростный клич нападающих, и тут же в ответ оглушительно рявкнули три мушкета. Пашка не поверил собственным глазам — всадника с булавой из седла вышвырнуло как пушинку.

Исчез, испарился, «дематериализовался»!

Не успел пороховой дым толком рассеяться, как грянул второй залп, и снова результативный — две лошади на полном скаку повалились на землю вместе с седоками, те даже не успели ноги из стремян вытащить и соскочить с падающего кувырком коня. И переломами вряд ли обойдется, когда тяжеленая конская туша прокатывается по несчастному седоку.

— Заряжай, что столбом застыл!

Громкое рычание обычно спокойного и добродушного Петровича вывело Пашку из состояния лицезрения и некоторого оцепенения. Он выхватил из сумки патрон, скусил с верхушки бумагу и тщательно, чуть трясущимися руками насыпал порох в дуло. Затем, памятуя свой вчерашний неудачный опыт, бросил в ствол пулю «юбкой» вниз, скомкал бумажку в пыж и забил шомполом. Насыпал из пороховницы мелкие зернышки «огненного зелья» на полку, закрыл ее. И поставил мушкет рядом с доктором, которого за боевитость и меткость мысленно назвал «Ливси», памятуя об одном герое книги, которую прочитал в детстве.

Кто же из отроков не мечтал стать пиратом, читая разные книжонки с увлечением, и не желал отправиться на поиски острова сокровищ. Что тут скажешь — все живут с придурью, но одни в детстве, что позволительно, другие до самой смерти в старости!

Так по ком кукует кукушка⁈

— Пли!

Прогремел еще один залп, а Пашка продолжал заряжать мушкеты, сосредоточившись на этом деле и уже почти не обращая внимания на то, что происходит вокруг него. И лишь хватанув воздух, и не притронувшись к горячему стволу очередного требующего перезарядки мушкета, искренне удивился его отсутствию, ведь Петрович продолжал стрелять, что твой пулеметчик — и десяти секунд не проходило, как гремел новый выстрел. И судя по радостной ругани и воплям — производительный по огневому воздействию на неприятеля, и вполне себе эффективный.

— Иди к боярам, помогай заряжать, я сама тут справлюсь.

До него донесся голос девчонки, стоявшей рядом, и, взглянув на нее, у Пашки отвалилась челюсть, как ковш застывшего на песчаном карьере экскаватора. Глашка заряжала мушкет куда сноровистей и быстрее, чем это он сам делал. Ловко так, движения уверенные и тонкие ручки отнюдь не тряслись как у него. Все правильно делала, как он, пододвинув к себе лядунку и совершенно не обращая внимания на приближающихся всадников, что начали обходить яростно отстреливающийся вагенбург по большой дуге, держась от него на порядочном отдалении.

— Да не стой ты столбом, боярин, помогай своим!

То ли от просьбы, либо чуть ли не приказа девчонки, Пашка пришел в себя и удивленно посмотрел на Глашку — та передала доктору мушкет и принялась перезаряжать отставленный, совершенно не обращая внимания на воткнувшуюся в борт телеги оперенную стрелу. Он ее не узнал — алые щеки, возбужденные блестящие глазоньки, ноздри тонкого носа трепещут — пороховой дым буквально впивает в себя, и дуреет прямо на глазах. Прошипела разъяренной кошкой, при этом ухитрившись не просто погладить доктора по спине, а прижавшись к нему на секунду.

— Это они, тати московитские, батюшку и мамку зарубили! Бей их без жалости, милый, смертным боем лупи!

И столько ярости было в вопле и во взгляде, что Пашка отшатнулся и перебежал к «Сержанту», что забивал шомполом пыж в стволе. Тот посмотрел на него и весело сказал:

— Заряжай мне, я стрелять буду. Бой-девка, теперь за доктора можно не беспокоится — он при ней, и она за ним, как за каменой стеной будет. Славная парочка выйдет — друг дружку любить будут как чокнутые. Вот и ладненько — так что завидуем молча!

Пашка принялся заряжать мушкеты, а «Сержант» стрелял как заведенный, отмечая руганью удачные попадания, и скрипом зубов на промахи. А пальба шла по всему фронту, ожесточенная и быстрая. И убийственно точная на этот раз, в отличие от вчерашнего дня. Но это и понятно — палили самые лучшие стрелки, все остальные реконструкторы были у них, как говорится, на «подхвате». И это дало ощутимый результат — половины атакующих всадников как не бывало, десятка два «спешено» самой смертью.

— Что, не понравилось⁈ Отведали досыта «свинцовой каши»⁈

«Московиты» отхлынули, и куда быстрее поскакали обратно, нахлестывая коней. Было видно, что такого отпора, да еще «огненным боем», они никак не ожидали. Но в лес не пошли, крутились у самой опушки, и пашка непонимающе посмотрел на «Сержанта». Тот ухмыльнулся, только глаза были серьезные, с темноватой дымкой безумия. Он похлопал парня по плечу, показал на стрелу, воткнувшуюся в дерюгу, и сказал, обращаясь сразу ко всем «одноклубникам», что хрипло дышали от усталости:

— Это они сикурса, то есть помощи ожидают. Плюньте и растерите — больше сотни не будет, но скорее подойдет вторая половина сотни. По здешним местам конница полками ходить не будет ради одного дьяка с телегами. Потерь среди нас вроде нет, у мужиков пару зацепило — будет доктору работа. Так что чистим мушкеты, бояре, подготовимся к следующему акту «пьесы» — он будет куда интереснее. А как зарядим, то перекурить это дело можно. Чувствую, что надолго марлезонский балет затянется…

Шотландская гвардия французских королей XV века — непременные участники последних сражений «столетней войны». На них вполне можно было положится — давние и непримиримые враги англичан, чужие галльской земле — они сохраняли преданность венценосным нанимателям.

Глава 16

— Это у нас растение такое произрастает, вроде ладана дымится, нечистую силу отгоняет, — Андрей Владимирович истово по православному перекрестился. И заметил, как напряженный взгляд «дьяка» перестал быть таким цепким, обмяк как бы. Хотя какой на хрен «дьяк» — боярин опытный, воин умелый — из арбалета хорошо стреляет, а вот перо с чернильницей явно не для него, куда ближе сабля острая.

— Трава эта голод притупляет, когда у нас в крепости кушать ничего не стало, уж больно схизматики обложили осадою, ее курение позволяло легче невзгоды переносить. И как то привыкли к ней, теперь трудно без нее обходится, как без чарки вина доброго. И митрополит наш благословил, сказал что вере и ратному делу не помеха, лишь бы бились хорошо со схизматиками и магометанами, что крест со Святой Софии свергли.

— Кхе-кхе, это так — выпить бы не помешало, но уж когда дойдем только — порубежье близко, тверичская землица пошла, княже. Но так они у себя считают, что их, а мы, новгородцы, иначе. И курения свои возносите как требы — зазорного ничего не вижу, тем паче сами «огненным боем» бьетесь. Невиданное зрел собственными очами, но им верю! Ты уж прости меня, княже — вы своим обычаем живете, мы своим — а еды у нас вдоволь, голодовать не будете. Хотя московский князь подвоз хлеба с низовых земель запретил. Ничего, и эту напасть одолеем.

Вот только уверенности в последних словах у новгородца не послышалось, дрогнул голос. Да оно и понятно — шесть лет тому назад «Господин Великий Новгород» после жуткого разгрома на реке Шелони склонил гордую выю перед московским князем, признал за ним верховенство, молча сглотнул требование о контрибуции, перетерпел казнь нескольких бояр, наиболее нетерпимых Москве. И попался этой весной в настороженный капкан, когда послы, причем выражающие интересы «промосковской партии», от себя сказали всего одно слово вместо другого.

Страшненькое такое слово по своим последствиям для всей новгородской «вольницы» — «государь»!

Сознательно «ошиблись», ведь нужно было произнести «господин», то есть верховный правитель. А вот «государь» означал, что теперь, с этого момента, Иван III имеет полное право казнить и миловать по своему усмотрению, и распоряжаться так, как его душеньке взбредет — Новгород сам признал, словами своих послов, де-юре, его «вотчиной». И хотя по возвращению «сотня золотых поясов» осознала, что свершилось, и попыталась дать «задний ход», указав на ошибку послов, которым велено именовать московского князя «господином», но было уже поздно.

Слово сказано, и оно услышано!

Теперь Иван Васильевич имел законное право наказать «ослушников», ибо такой отказ являлся прямой «изменой». И первым делом перекрыл подвоз хлеба, а осенью, после уборки урожая, соберет войска, и в «силе тяжкой» двинется с полками на строптивых «торговцев». И камня на камне не оставит от «града обреченного», если тот не вздумает покориться насилию.

— Не одолеете вы эту напасть, боярин, потому что сами себе погибель подготовили, — совершенно спокойно и тихо произнес профессор, с усмешкой поглядывая на посла — теперь он в этом не сомневался, лучше сбросить маски. И собеседник это понял, мгновенно преобразился — дьяк исчез, перед ним сейчас стоял надменный новгородский боярин.

— И в чем наша погибель, княже?

— В алчности и корысти сотни боярской, той, что с «золотыми поясами». И в жадности купцов «ивановских», что толикой своих богатств поделиться не желают, чтобы спасти град свой. Тягости на новгородцев возложили, смерды за половину урожая хрип гнут, податями задавленные, и потому ждут войско московское как избавление. Ведь ты сам прекрасно знаешь, как сильный гнетет слабого, сам небось землицу себе прибирал, а мужиков загибал. А теперь ждешь, что они за твою «вольность» драться будут? Ничему вас Шелонь не научила, теперь за ошибки свои шкурой ответите. Скажу сразу — всех бояр Иван выселит, даст вам вотчины на отшибе, и потеряете вы свою силу, богатство и власть — будете ему руки лизать, жизнь свою спасая. Никчемную, раз вы до сих пор не поняли, что лучше уступить часть собственным людям, что станут на вашу защиту, чем потерять все! Запомни, боярин — те, кто не хотят платить за свои ошибки — будут расплачиваться. Поделом глупцам и мука, нечего вас жалеть!

Воеводин с нарочитой усмешкой смотрел на исказившееся гневом лицо боярина. Этого он и добивался — нужно было показать тому «место», иначе никакого откровенного разговора между ними не выйдет. А так словесных «пощечин» надавал, и нужно ждать результата. Новгородец часто задышал, лицо было побагровевшим, но гнев осилил — видимо не зря на него тайное посольство возложили, умеет в руки себя взять.

— Не злись, боярин, не стоит. Время у вас еще есть — верните новгородцам их «вольности», и получите опору и защиту. Хлеб у тверского князя купить сможете, раз серебро привезли, в осаде голода хоть не будет. А дурить не станете, правильно поведете — так от москвичей не только отбиться сможете, но и побить их крепко. А как это будет, ты видел сегодня собственными глазами. И еще увидишь — эти вояки помощи явно дожидаются, не уходят. Ничего, скоро заскулят как побитые собаки — с луками на такие «ручницы» как у нас, не стоит бросаться. Все равно побьем!

— Прости, княже, благодарю тебя, что научил уму-разуму, урок дал, запомню его на всю жизнь.

Боярин неожиданно поклонился в пояс, что было крайне удивительно. Андрей Владимирович даже растерялся немного, пытаясь понять, где подвох запрятан. Однако новгородец говорил вполне серьезно, губы не кривились, и в глазах нехорошего блеска не появилось.

— Будь ты новгородским князем — смог бы отстоять город наш от московитов? Ответь мне, что на сердце лежит, честно.

Пауза затянулась, Андрей Владимирович надолго задумался, машинально закурив сигарету, щелкнув зажигалкой. И отрицательно мотнул головой, чуть осевшим голосом произнес:

— Нет, не смогу. Только вы сами сможете, но сделать много надо, гордыню превозмочь, из врагов если не друзей, то союзников сделать. С Псковом договорится — ведь после вас их очередь настанет, с вятичами мирно говорить — там сплошь новгородские ушкуйники. А князем лучше Михаила Борисовича пригласить — Тверь хлебный край, вместе с ней вы противостоять Москве сможете, силы равные будут. Бояре и купцы ваши должны казной тряхнуть — если пару тысяч стрельцов вооружить так, как мы, то в поле с любым врагом драться сможете. Только ружья сделать надо добрые, как наши «ручницы», и пушки отлить, как нам ведомо.

— Научи нас так воевать, княже, дай бояр своих в подмогу. Ты ведь изгой, прости за слово грубое, можешь на службу пойти к Господину Великому Новгороду. Вотчины дадим, али землю с людишками, где княжество твое будет. А мастеров у нас умелых много, раз вы «ружья» эти сотворили, то они такие же сделают, и быстро. Пороховое зелье сами готовим, свинец есть — с Ганзой торговлю ведем, пусть не так как раньше. Колокола и пушки у нас льют, до осени успеем…

Боярин осекся, уставился на дальний лесок, где у дороги стояли москвичи, держась, как им казалось, на безопасном расстоянии. Оттуда по дороге выезжали всадники, останавливались — подмога подошла. Момент был удачный — большая слитная мишень на расстоянии пятисот метров — пуля долететь может. А если будут попадания, то спеси у москвичей изрядно поубавится. Андрей Владимирович посмотрел на «Сотника», и тот правильно понял его взгляд, видимо сам о том сейчас думал. И принялся распоряжаться — стрелять должны были четверо — самые лучшие. Воеводин достал из футляра бинокль, в который и стал смотреть — теперь хорошо различая бородатые лица врагов, хотя были и совсем безусые юнцы среди них.

— Прости, боярин, не знаю имени твоего. Сейчас ты увидишь, на что ружья способны. Хорошо увидишь, разглядишь все что надобно.

— Анисим Прокопьевич, боярского рода Анкундиновых. Далеко, княже, только составной лук способен стрелу дометнуть туда, но не попасть.

— А вот мы попробуем попасть, хотя далековато и для наших ружей. Но ведь не зря говорят, что попытка не пытка!

— Если так, то стоит попробовать.

Новгородец усмехнулся, шутку оценил. И стал напряженно смотреть на далеких всадников, переводя взгляд на готовящихся стрелков, что долго целились, выбирая правильный угол. И по команде сотника прогремел слитный залп — из стволов вырвались длинные языки пламени и клубы дыма. И ведь попали — одна из лошадей взбесилась.

— На, посмотри, и не удивляйся — подобные стекла сейчас в диковину, ты московитов будто близь себя узришь.

Он протянул бинокль боярину, и тот стал в него смотреть. Забавное зрелище донельзя удивленных глаз, хорошо, что оптику не уронил — профессор был готов в любой момент перехватить «артефакт». Однако новгородец выдержал «марку», вернул бинокль, тихо произнеся.

— Удивительное зрелище, княже, благодарствую. Никогда не слышал о подобном, но вот довелось самому взглянуть…

Псковский Кром — твердыня северо-западных земель. «Господин Великий Псков» последовал примеру «старшего братца», и «отложился» от него за сто двадцать лет до падения Новгорода, к которому псковичи деятельно приложили руку. А прошло еще четыре десятилетия, и с «независимостью» Пскова было покончено — урок местным боярам пошел не впрок, повторили все ошибки и добавили от себя новые.

Глава 17

— Послушай меня, боярин — сейчас Новгород не устоит, когда осенью московский князь полки начнет собирать. Всех к походу примучит, даже тверичей. Ему показное единение нужно, что даст ему право быть «государем Всея Руси». И митрополит ему подмога — если потребуется, то предаст вас всех анафеме. Как «ослушников» и «изменников», кем вы для него и являетесь. Номер проверенный — шесть лет назад вас вероотступниками сделали, так к чему новое выдумывать, если старые приемы вполне работают

Андрей Владимирович усмехнулся, глядя прямо в глаза «дьяку» — тот в ответ только скрипнул зубами, прекрасно понимая вероятность подобного расклада. Сейчас они вечеряли в горнице укрепленной тыном усадьбы своеземца, последней на новгородской земле — за болотом и лесом начинались уже тверские владения. И хоть досюда дошли уже в сгущающихся сумерках — успели, и, слава богу, что московиты, получив отпор, не решились на повторный наскок. Да оно и понятно — в самоубийцы никто не хотел. Ведь искали «дьяка» на двух телегах, а нарвались на воинский отряд, что «огненным боем» бился. И «помещики» не дураки, опыт имели изрядный — своя голова на плечах дороже всего, и моментально осознали, что прежняя тактика лучного боя не работает, их буквально истребляют пулями.

Так что ушли, понеся большие потери, оставив обычных мужиков с разоренного селения, с их телегами — чтобы похоронить два десятка погибших. Трупы победители раздели до исподнего, обобрав и нагрузив трофеями телеги до отказа, и получив еще полдесятка коней. И ясырь отбитый обратно вернули — те были рады-радехоньки по домам возвратится, к чему им заморочки между московитами и новгородцами.

— Торжок с Бежецким городком у вас практически отобрали. Власть тут «господы новгородской» закончилась, она чисто номинальная. И сказав «аз», московский князь сразу все остальные буквицы осенью перечтет — на том новгородские «вольности» и закончатся. Вы можете выстоять только при соблюдении двух условий — и первою очередь в союзе с Тверью. Если Михаил Борисович даст вам хлеб, и вы сможете привлечь на свою сторону «черный люд», то отобьетесь зимой от нашествия московитов. А дальше судьба решится в долгой борьбе — вот только готовы ли к ней?

— Странные ты слова речешь, князе — вроде незнаемые, но понятливые. Зрю, что когда в наши земли решил уйти, вотчину свою родовую утратив, о многом людишек торговых спрашивал, узнавал, поди, что в русских землях происходит. Ведь так, княже?

— А кто же наобум полезет, боярин?

— Токмо с московитами зря сечу затеял — враг ты теперь князю Ивану, — в голосе новгородца сожаления не проявилось, наоборот, чуть ли неприкрытая ничем радость.

— Так и вы враги, причем явные, и расправу над вами учинят знатную, — отпарировал Андрей Владимирович с усмешкой. Раз пошло выяснение «позиций», то потом пойдет «торг» с выставлением условий — тут главное не «продешевить», а то заставят таскать каштаны из огня голыми руками. Свое «отбивать» надобно, «место под солнцем».

— Так-то оно так, — усмехнулся Анкундинов, — потому и послали меня владыка и посадник в Тверь, чтобы помощь хлебом получить.

— А почему не ратников?

— Не пойдет на рать с московским князем Михаил Борисович, со всех сторон владения его московскими землями охвачены — и Торжок сейчас уже у Ивана — людишек его там много, и скоро, как ты говоришь, княже, он от нас «отожмет» сей град.

— Это сейчас не пойдет, но он князь и прекрасно понимает, что за Новгородом настанет очередь Твери. Да, сейчас даже ваши союзные рати будут разбиты Москвою, но есть еще полгода, срок большой, чтобы успеть подготовится к борьбе. Если времени не упустите, и помощь получите, то удержите «вольности» свои, и упрочите положение.

— С кем союз, княже? С ливонцами или Казимиром мы уже пробовали, от них помощи не дождешься, да и слабы они. К тому же рыцари католики, а Иван нас тут же обвинит, что на поклон к схизматикам пошли. Ганза ничего не даст, она и так старается ущемить торговлю нашу. С псковичами и вятичами мириться нужно — как прибуду назад, о том владыке скажу. Но помощи от них не будет, в Пскове сильно недовольны, время нужно, а его у нас нет — война на носу. Свеи? У них своя заматня. Нет у «Господина Великого Новгорода» не то, чтобы друзей, даже союзников.

— Есть, один, невольный. Это я — без меня вы Москву не победите, а со мной запросто, если мух ртом ловить не станете и все силы приложите. Но просто так в вашу свару мне влезать не с руки — тут голову просто сложить можно. Но если грамоту на земли дадите, те, что решили Твери отдать, то разговор меж нами иной пойдет. Предметный, так сказать.

Андрей Владимирович «бил» наугад, но взглянув на ошеломленное лицо боярина, понял, что попал верно. Недаром они «ломали» головы с «Сотником», прикидывая разные варианты тайной миссии новгородцев в Тверь. И угадали, судя по тому, как насупился боярин.

— Торжком и Бежецким Верхом овладеть удумал, княже Андрей Владимирович? Только не удержишься ты там — сомнет Москва, как нас подмяла. Мы потому землицы сии и отдать решили — раздор у нас с тверичами за них давний. Половину Бежецкого верха, все земли его, что на восходе, московитам тридцать лет тому назад отдали — там теперь князь их сидит. Волок Ламский передали — там тоже князь сидит, братец Ивана молодший. Ему и Ржеву с землицей передали — от нас отсекли. Торжок шесть годин тому назад отобрали — наместник московский в граде, — Анисим Прокопьевич взглянул на Воеводина, но тот только улыбался в ответ — новгородец сам заговорил о важной теме. Теперь нужно только подождать немного

— Грамоту отписать на тебя хоть три можно, вот только зачем они мертвецу? Оружие у тебя чудное, не спорю, но воев горстка, пусть каждый из них десятка стоит, пусть сотни. Не та рать у тебя, княже, чтобы земли эти удержать за собой, отберут их сразу.

— Зато удел свой будет, и большой — а Новгород вечного союзника в моем лице и детях получит. Ты не смотри так на меня, боярин — у вас целый «конец» Кузнецкий в граде. Если мои ружья там денно и нощно делать, а это большие деньги вложить, то к осени пару тысяч мушкетов точно получить можно. Вольных людишек ими вооружить, и обучить, и зелья порохового в достатке иметь, свинца — то от поместной конницы Ивана Московского пух с перьями полетит. Без такой от меня помощи ни Новгород, ни Тверь не удержатся. Даже оружие получив, вы побед не добьетесь без моих опытных бояр. И, кроме того, я ведь многое дать могу. Есть у меня клубни земляные, у нас их «вторым хлебом» не зря называют. Растить на плохих и холодных землях можно, урожай добрый дадут, заморозков не боятся, хранятся хорошо. И эта немногое, что могу сейчас предложить, больше будет, если грамоты отпишите, причем как раз на самые земли, где сейчас московские наместники управляют. И небольшой задаток уже от себя выдать, от пока своих землиц, что Ивану обязательно перейдут, когда он вам хорошенько накостыляет. Без «огненного боя», еще раз скажу — вы московитов не одолеете.

Щедро рассыпая предложения и угрозы, Андрей Владимирович уловил момент, когда новгородский посол серьезно задумался. И очень долго молчал, положив руки на столешницу — в горенку никто не входил, не мешал разговору. К усадьбе московиты еще не подходили, но можно было не сомневаться, что рано или поздно, скорее последнее, отряд сюда прибудет, когда война начнется по осени. Но то будет после листопада, а сейчас можно в осаду садиться, отбиться от численно превосходящего врага. Благо укреплена усадьба своеземца тыном из заостренных бревен, имела воротную башенку, добротные постройки из толстых бревен с бойницами, и как минимум десяток мужиков, знающих с какой стороны за меч браться. А еще тут была допотопная пушка с коротким стволом, скрепленном железными обручами, такие на рисунках бомбардами назывались. И главное — при ней бочонок пороха, местного тверской выделки. Дымного, с «пыльцой», как быстро установил «Сержант», любивший «огневое» дело. Этот «чокнутый» и подытожил, что стрелять из мушкетов можно, только заряд увеличить, и чистить стволы чаще. Свинца нашли немного — гребни, которые «рыжинку» волосом придавали хозяйке, их не стали реквизировать. Но за порох заплатили щедро, новгородскими «чешуйками» из задатка.

— Есть у меня грамота на Киясову Гору, раньше кашинскому княжеству принадлежала, сейчас Новгороду. Теперь со всех сторон московскими и тверскими землями окружена — хотели ее князю Михаил Борисовичу продать за двести рублей. А раз так — отдам тебе, княже — бери и владей, то моя вотчина, могу так распорядиться, ведь деньги за землицу мне должны отдать. Ты две тысячи рублей Новгороду сохранил, и не польстился на серебро — потому имеешь право на десятину. А ведь мог не защищать его от московитов, а отобрать у меня легко. Ведь так?

— Не все, что можно делать, стоит делать, боярин. Серебро нужно, но не такое — то не мечом, ножом татя брать. А без Новгорода и Твери мне не выстоять, как и вам без меня.

Андрей Владимирович сохранял полное спокойствие, хотя не ожидал, что «задаток» ему столь быстро выдадут. Теперь можно было очертить круг задач, обговорить все заранее, ведь на переговорах с тверским князем лучше действовать в тандеме…

Московские земли к началу правления Ивана III.

Глава 18

— Иди, Мефодий, и следи за князем, глаз с него не спускай. Времена нынче такие, что за всем смотреть надобно.

Михаил Борисович махнул рукою, отпуская новгородца, что уже шесть лет верой и правдой служил ему, с того дня как Иван Московский сломал гордыню «Господина Великого». Но этой осенью окончательно покончит с «вольнолюбивым» Новгородом, и тогда Тверь со всех сторон будет окружена московскими землями. И это конец — насчет последствий молодой князь не обольщался, тем паче его старшая сестрица Мария, первая супруга Ивана, умерла вот уже как десять лет. Ходили слухи, что строптивая тверская княжна была отравлена московскими боярами, и Михаил им верил, хотя доказательств не имелось. Зато первенец московского князя, нареченный Иваном, вполне может стать тверским князем, если у него не будет наследника, тем паче жена София Семеновна, слуцкая княжна, вот уже как шесть лет праздная, и деток от нее нет.

Умерла старшая сестрица — более никакой заступы перед грозным московским князем нет — и на его княжество бывший шурин со временем положит свою тяжелую десницу.

Мысли в голове были страшные — в казне пусто, а тут за хлеб прошлой осенью посулили новгородцы две тысячи рублей. Сумма огромная — но она того стоила, хотя отдать пришлось все излишки прошлогоднего урожая и пообещать четверть нынешнего. А недавно понял, что затеял гиблое дело — третьего дня послание пришло от бывшего шурина — готовить полки тверские к походу на Новгород. Не выполнить приказ страшно до жути — тогда огромное московское войско пройдет по тверским землям огнем и мечом, а исполнить, то падет Новгород, и тогда ничто уже не помешает Ивану «примучить» окруженную со всех сторон Тверь.

И что ему сейчас делать — этот вопрос мучил Михаила Борисовича, жег ему душу. Ведь если в конце лета он велит отправить хлеб в Новгород, то Иван сразу дознается, и двинет полки на него или сразу, либо после того как заставит новгородцев покорится его воле. И то и другое для Твери погибельно, выстоять не удастся, хотя князь Михайло Холмский ему советует полки собирать, но не для помощи Ивану, а вступить в союз с новгородцами, и попытаться общими силами Москве укорот дать. Вот только как верить князю, если младший брат его Даниил туда уехал и московскому князю верно служит. Ведь могут предать запросто все его планы, а то измену новую учинят, благо примеров за последние полгода множество.

— Может быть, отдать Ивану треклятое серебро, и не посылать в Новгород хлеб по осени? Как же они ухитрились сундуки привезти, если московиты облаву устроили, стремясь денежками овладеть⁈

Михаил Борисович сам себе задал тихий вопрос и только покачал головой. Князь был молод и статен, русая бородка, кудрявые кудри — писаный красавец. Вот только вырос сиротой — батюшка, великий князь Тверской Борис Александрович умер, когда ему не исполнилось и восьми лет. Матушка Настасья у бояр не пользовалась властью — ее оттерли братья Семен и Борис Захариничи, а епископа Моисея с пастырского места «свели», дабы тот опорой несмышленышу не стал. Вместо него поставили архимандрита Геннадия, по мирскому прозвищу «Кожа», но тот, как и все тверичи руку великого князя держал твердо и начал укорот давать «боярскому правлению», за измены их всячески обличая и бичуя как пастырь.

Таковы нравом своим бояре — корыстолюбивы и алчны, вечно крамолу устраивают, выгоду себе ищут. Страшно то, что, казалось бы, самые верные из них, преданные еще его отцу, уже к Ивану на Москву побежали, пользуясь правом законного «отъезда». И нет им числа — Иван и Григорий Никитичи, Иван Жито, Василий Данилов, Дмитрий Киндырев, Василий Бокеев, все трое Карповичей, и многие другие, счет уже за несколько десятков пошел. А ведь, собаки, не сами по себе бегут — своих «детей боярских» уводят, да ратников, «боевых холопов» — тверская дружина вполовину меньше стала, едва полторы тысячи конных воинов наберется. На одного тверича десяток «москвичей» будет, если в поле выйти, а то и больше.

И ничего сделать с крамольниками, да что там предателями, нельзя, нет никакой возможности. По договору с московским князем, они оба имеют право принимать на службу «отъехавших» бояр и князей. И при этом не должны лишать «уехавших» родовых вотчин, что остаются за сменившими службу боярами. Вот только данное соглашение работает исключительно на Москву — оттуда не находится желающих перебраться на службу великому князю тверскому. А это говорит только об одном — Москва сильна настолько, что бояре и бывшие удельные князья, ставшие «служилыми подручниками» Ивана, видят в Твери очередную жертву.

Михаил Борисович горестно усмехнулся — сила земли в боярах, «детях боярских», своеземцах, «житьих людях». Они и казну наполняют, и в войске служат, если уходят, то слабеет княжество. Иван принимает на службу всех, и не вотчины дает — поместья. А не хочешь служить ему, али не можешь — поместья лишен будет, а затем изгнание. Так бы вотчину — родовую наследственную землицу — у всех крамольников отобрать, да нельзя, раз договор с Москвой подписан. И получается, что в княжестве Тверском, куда не плюнь, враждебные ему земли «подручников» московского князя, врагов откровенных, что в любой момент против него самого выступить могут. И особенно много их среди кашинцев, что было прежде удельным княжеством, да полвека тому назад «вымороченным» стало и отцу отошло, так как только он главным наследником всего бывшего удела остался.

— Где же мне землю найти, чтобы «людей служилых» привлечь, хотя бы поместья им раздать, не вотчины?

Вопрос завис в тишине — майская ночь уже вступила в свои права, и в тереме все стихло. Горько стало — оскудели великие тверские князья уделом, чтобы всех землями наделить и войско сильное тем получить. Негде взять землицы, кругом наделы московских «служилых». Особенно много таких в Кашине — вроде и тверичи, ан нет, уже «москвичи». И доходы от кашинских вотчин не в его казну, им идут, и тем врага усиливают.

— Биться с Москвой нельзя — побьют, не биться — все равно побьют. Тут бояре правы — умилостивить всячески князя московского нужно, тогда он войны с нами не начнет. Может быть, я еще поправлю в Твери, но моим детям великими князьями уже не быть.

Последние слова Михаил Борисович прошептал, боялся вслух произнести, страшно стало. И наследник еще не рожден, и тверская земля, как сухой песок из руки, утекает. На одно только надеяться можно — народ тверской завсегда верен, вольнолюбив и строптив, как новгородцы. Потому сбежавшие бояре «одну шкуру» стараются не драть, не то, что три — их самих тогда обдерут как волков, лесных хищников.

— Ох, смутил ты меня, Мефодий, и что делать, теперь не знаю. Мыслимо ли одним «огненным боем» биться один против десятка и побеждать? Хотелось бы увидеть как эти «ружья» палят, и действительно ли такой разор страшный чинят? Ежели даже половина правду сказана, не приврал своеземец, то такое оружие и мне нужно…

Князь отвлекся от мыслей, услышав гулкие шаги — князя Михайло Дмитриевича Холмского он ждал. Из «меньших» князей тверских, деду град Холм пожалован в удел, который нынче разделен на четыре доли, и одна уже у отошедшего на службу Москве князя Даниила Холмского. Также у него, Михайлы, дробиться княжество начало, и московских «исходов» чуть ли не четверть. У отца и у него общий прадед, великий князь Александр Михайлович, что против Орды выступил с мечом в руках, а не данью, как делали московские князья. Впрочем, с прибытком всегда оставались — много чего из «ордынского выхода» к их рукам «прилипало», за счет других русских земель обогащались и силу ратную копили годами.

— Здрав будь, княже, торопился к тебе, сам видишь.

Поклонился вошедший в горницу князь Михайло Холмский. Дядька был крепок, хотя возрастом солиден — пятый десяток прожитых лет шел. Два сына чуть старше его, дочь свою младшую Ульяну в пошлом году отдал замуж за князя Бориса Васильевича Волоцкого, младшего братца правителя Московского, что заставляет себя «государем Всея Руси» называть, и в ноги падать. Но вельми недовольны этим младшие его братья, коим уделы малые дарованы. Тот же Волок Ламский и Ржева с округой от Новгорода князь Василий «Темный» (назван потому так, что Шемяка его ослепил) отобрал силою, и при помощи Твери. Отцу Михаила, Борису Александровичу, правда, Ржеву дали, но на время — Иван, как в силу вошел, уже от него отобрал, тогда еще годами малого, несмышленыша.

— И тебе тоже не хворать, дядя. Присаживайся в креслице — дела важные есть, и разговор к тебе тайный…

Глава 19

— Ты сам, Михаил Борисович видел, на что способны наши ружья — был бы порох и свинец в достатке, и мастера, что способны стволы и замки делать. А у меня есть два — и твоим не чета, истинные умельцы своего ремесла. Селитра, или ямчуга, как ее здесь называют, да сера в достатке будет — хороший порох получишь, а не то, что сейчас таковым называется, «мякоть» и «пыльца» одна, зерненым нужно делать. И пушки отлить сможем, не такие как у тебя на стенах стоят — дрянь, порох только переводить, ты уж прости меня. Но обманывать или утешать правителя последнее дело — когда тебе солгут, ты сам видишь, но не знать, как дело на самом деле обстоит — к погибели приведет и тебя и твое княжество. К скорой гибели, если ты будешь дальше как щепка в реке нестись по течению.

Михаила Борисовича покоробило такое высказывание пришлого князя, пусть и родовитого, от ромейских базилевсов свой род ведущего. Образованного, чего говорить — сыпал словами непонятными с языков разных, и с латыни, и греческого, и немецкого, ляшской речи — это то, что он узнавал, но было множество других слов — фрязских и франкских, и вообще неведомых. Но русской речью владел, но видно, что она для него чужая, много слов непонятных, лишь по смыслу об их «начинке», как в пироге догадывался. И хоть обидно много раз было — слишком резок в словах изгой — но подкупала прямота. И его честность — мог две тысячи рублей у новгородцев отобрать, но честь свою княжескую соблюл, сохранил серебро в целости, которое сейчас в казне княжеской лежит.

— Давай выпьем чуток, княже, сухая ложка рот дерет, как у нас говорят. Разговор промеж нас интересный пошел…

Изгой не договорил, усмехнулся — налил в дивной работы стеклянный стакан с гранями, который было удобно в руке держать немного коричневой жидкости, которую назвал «коньяком». Из земли франкской напиток, чуть-чуть яблоками пах, пился приятно, но крепкий знатно. Он поначалу поперхнулся, но потом приноровился мелкими глоточками отпивать, понемногу. И ели знатно, из драгоценных стеклянных емкостей, с горшок размерами. Но прозрачный на диво, доставали плоды и овощи неведомые. И вкусные на диво, хотя удивительно было поначалу. Огурцы, понятное дело, знакомые, с кислинкой приятной, но с ними вместе плоды красные были, мягкие и необычные. Князь Андрей Владимирович «томатами» или «помидорами» называл их. Михаил же не раз подумал, что ему самому вот бы такие плоды на своих грядках выращивать в летнем тереме, что за Тверцой. А еще закуска была овощная — капусту и морковь узнал сразу, но были еще красные кусочки, которые именовались «сладким перцем». Нет, о том тверский князь знал, из земель южных купцы персидские привозили порой по Волге. Но те горькие и острые, рот потом разеваешь, но эти по вкусу пришлись.

Молодой князь покосился на сковородку — но там было пусто. «Картошка», которую изгой «вторым хлебом» была ими съедена — странного вида клубни, похожие на репу, при нем порезали, поджарили на сале с лучком, вбили туда яйца, присыпали мелко нарезанной зеленью. А он проголодался изрядно, ведь не ел с утра, и сразу на «огненный бой» пошли смотреть. Как вернулись, при нем и поджарили, один всю умял, изгой едва треть одолел. Так что «картофель» этот он тоже решил выращивать, и семена у изгоя попросить. Да много чего было удивительного, до чего пока он не добрался — пришлый князь только аппетит раззадорил своим «коньяком». А ведь был у него еще «самогон», на «твореное» хлебное вино похожий, но пахнувший заморскими травами и пряностями, и крепче, много крепче чем по обыкновению. Но «ближние» дружинники напиток сей одобрили, они с боярами-стрельцами во дворе из кружек серебристой стали пили, под кашу и заедки. И сейчас из двора слышались песни.

— Ты ешь, княже — мыслю, ты один из тверской землицы кукурузу консервированную попробуешь. Под коньяк само то, она сладкая.

И князь зачерпнул из своей чашки желтых крупных зерен с подрезанным в них копченым мясом, съел с видимым удовольствием. Михаил последовал примеру, обычную осторожность давно не проявлял, понимал, что его не отравят. И понравилось ему эта «кукуруза», жаль, немного ее было, подъел с чашки подчистую. Вопросительно посмотрел на Андрея Владимировича, тот правильно понял его взгляд, пожал плечами.

— А нет больше, княже, последнее было. Но вот тебе зерно это, початок, не колос. Еще не поздно его посадить — взойдет обязательно.

Изгой взял в руки чудовищно большой колосок, набитый крупными зернами — «знакомыми» по чашке, но сейчас твердыми и сухими. Михаил Борисович не сдержал удивленного вскрика — если такие «колосья» собирать с тверских полей, то всю русскую землю прокормить можно.

— Это и есть наш хлеб, в тепле растет токмо, а у нас снега бывает мало, и заморозков. Непривычный поначалу, но кашу варить можно, с мяском и поджаренным луком хорошо идет под стопку самогона.

Михаил только кивнул — с мясом и луком можно и лебеду есть, вкусной покажется, особенно когда сильно проголодался, да еще хлебного вина кружечку немалую опрокинуть перед трапезой.

Тут что угодно сожрешь, и добавки попросишь!

— А где твои края находятся, княже Андрей? Интересно было бы зреть. И семья, супруга, детки, поди и внуки есть…

— Нет ни у меня, ни у бояр моих ничего — ни земли, ни жен, ни деток — одни мы. Сгорело все в пламени времени, да быльем поросло. Сговорились меж собою ничего не вспоминать, душу себе надрывать горестями, — лицо изгоя помрачнело так, что смотреть стало страшно. Михаил тут почувствовал его боль — ужасно все потерять, когда земли твои сожгли, а людей всех, на них живущих, османы вырезали. Тяжко уйти в земли для себя неведомые, но род обреченный на погибель нужно продолжить. Успеть деток наплодить, а ведь мужи пожившие, у многих седина видна. И ушли, но хорошо что православные, обряда греческого. Хотя лица скоблены были, и щетина уже отросла — бороды себе отпускают. Что воскурением занимаются, то пустое — пусть и дальше дымят травой, которую собирают. Может быть, потому и бьются «огненным боем» так ловко.

Страшно подумать, что тысяча, а то и две таких стрельцов натворить может с их ружьями!

Но не стал свои мысли озвучивать, произнес негромко, сочувствие выказывая — ведь в отцы годится ему Андрей Владимирович по возрасту своему почтенному — больше полувека прожил на свете.

— Прости, княже, не ведал. А как жить дальше думаешь?

— В Новгород со своими людьми пойду, служилым князем. С послом говорил, что к тебе направлен за хлебом. Если они его получат, и голода не будет, то мыслю, сопротивляться домогательствам Ивановым станут. А с нашей помощью московитам укорот живо дадим — имея отряд в три тысячи стрельцов, побьем ратных людей князя Ивана. За лето и начало осени людишек обучить успеем, стрелять будут ловко. У меня воевода знающий, дело понимает зело, княжьего рода боярин.

— Да где же вы столько ружей сотворите? Хотя, о чем я — в Новгороде кузнецов много больше, чем в Твери, что угодно сделают. Пороховое зелье могут у ливонцев купить, али Ганза им продаст. Это я повелел ямчугу из ям добывать, что иноземцы семь лет тому назад заложили. И в Индию отправлял купцов, чтоб там купить ямчугу добрую — персы каждый год возят понемногу для «настенного наряда». А стрельцов, поди, наберете из новгородцев, там многие корни ушкуйные имеют⁈

— Так оно и будет, Михаил Борисович. Но ратных город выставит две тысячи молодцев, а еще тысячу я найму на два года, а оплатят бояре новгородские. Мне сила своя нужна, чтобы не зависеть от вече и «господы» одних. Сам знаешь, как строптивы бояре новгородские. Ивана изгнать нужно с Бежецкого верха, где княжество Дмитрию Красному покойному дали, Шемяки младшего брата — то земли новгородские давние, Василием Московским отнятые. Новгород мне их отдаст под удел родовой, владыка с посадником мыслят, что защитой буду им от московитов постоянной.

— А ты сможешь? Ведь ни бояр, ни детей боярских у тебя нет, как с тысячей стрельцов справишься.

— Вотчины у людей московских отберу, если мне служить не захотят, — твердо произнес изгой. Подняв стакан, наполненный на четверть коньяком, молчаливо предложил молодому князю выпить. Тот не стал отказываться, выпил охотно, закусил помидором — красная мякоть расползалась под крепкими зубами. Андрей Владимирович усмехнулся:

— Их «яблоками любви» не зря называют — свежие они сочные, вкусные, говорят, что баб от бесплодия лечат — если есть будут свежие, одних сыновей рожать будут. Но хранятся недолго — вот попробуй ложку под кусок мяса. Из «томатов» этих выжимка с чесноком молотым — «горлодером» рекомая. Ох, и хороша закусочка, знатная, в подливу добавлять нужно.

Михаил Борисович пожевал кусочек мяса, съел полную ложку «горлодера» и судорожно вздохнул. Но как ни странно мясо намного вкусней стало, а старый князь вообще совершенно спокойно проглотил несколько ложек, свой «коньяк» заедая.

И в эту секунду Михаил Борисович осознал, что его снова терзают давние проблемы, и спросил откровенно:

— Отберешь ты вотчины в Бежецком Верхе, а кто тебе служить будет, ведь сбегут от тебя в Москву?

— Мужиков охочих наберу и дам им поместья — с каждого по десятку стрельцов выводить. Новгородцы порох и ружья отдадут, будет, чем с московитами воевать — они себе другие сделают. Не хотелось бы их «подручником» стать, сам знаешь породу их — не уследишь, обязательно обманут. А с Бежецким князем такой номер не пройдет — у меня свой удел будет. Но один не выстою, если новгородцы замыслят изменитьть — предадут, чтобы моей головой откупится перед князем Иваном Московским. Хорошо, что подлость эта им в головы придет лишь после того, как войско твоего бывшего зятя разобьем и обратно погоним.

Изгой говорил настолько уверенно, что молодой князь осознал — действительно, побьют Ивана, крепко побьют. Тот такого «огненного боя» вряд ли ожидает, как его людишки, уже убитые «гостями» из земли дальней. И мысль насчет охочих до стрелецкого дела мужиков в голову сразу же запала — ведь если всех «съехавших» от него самого бояр вотчин лишить, то он спокойно пять, даже семь тысяч стрельцов себе в войско наберет. И ружей можно в Твери понаделать много, мастера и кузнецы есть, железа припасено изрядно. Серебро в казне имеется, и ямы новые для вызревания ямчуги заложить заранее, через пять лет пригодятся. Но тогда этот князь из земель неведомых, но православных, ему служить должен, и тут действовать нужно добротой и лаской, а не коварством. Тогда есть возможность от бывшего зятька, что сестрицу уморил, не только отбиться, но и верх над горделивым Иваном попробовать взять…

Карта Великого княжества Тверского.

Глава 20

— Новгород без моей помощи вряд ли выстоит, ведь так, княже? Хлеб я ему дам осенью, если урожай добрый будет, ну а в следующее лето только у меня закупить могут, ведь Москва подвоз хлебный с низовых земель перекроет обязательно. Ведь так?

Михаил Борисович настолько хитро посмотрел на него, что профессор понял — тот проглотил «наживку», что ему целый час, да еще под «рюмочку», он предлагал. Пришлось всячески мистифицировать, благо солидный опыт и знания будущих событий позволяли это проделать, да и вдвое старше по возрасту своего собеседника, который оставил у тверичей недобрую память, как последний правитель, доведший своей неразумной политикой «умиротворения» свое княжество до «ручки», как в той поговорке. Словно посмертной эпитафией звучало по нему ходившее позже изречение — «Борисыч Михаил, играл в дуду, и, предав Тверь, бежал в Литву».

Но сейчас вид князя, блеск в его молодых глазах, внушали Воеводину куда большую уверенность в достигнутом результате — ведь главное забросить в человека идеи, которые тот после «вынашивания», будет считать уже своими. И тогда уже от них не отступятся и пойдут до конца, до полной победы или окончательного поражения.

Хотя, что тверскому князю в такой ситуации делать?

Первый вариант из реальной истории — повести себя женщиной, застигнутой в парке насильником. Несчастная может не рискнуть закричать с призывом о помощи, или пустить в ход ногти. И встав на колени, будет умолять и лизать руки «государю положения», всячески его «умиротворяя», и в конечном итоге ее ждет участь быть изнасилованной уже «по доброму и обоюдному согласию». Ведь смирение жертвы еще больше распаляет преступника, который всегда будет приводить массу доводов, оправдывающих любое насилие со своей стороны. Главным из которых всегда и во все времена является крылатая фраза — «сами виноваты, они первыми начали». И это правильно — победитель всегда прав, если на него нет управы!

Второй вариант намного рискованней — притвориться, и ударить тогда, когда насильник от тебя меньше всего ожидает нападения. Ударить страшно, пустить в ход весь арсенал средств, бить сильно и страшно, не на жизнь, на смерть. Ведь 99% женщин могли избежать участи быть поруганными или умерщвленными, если бы сохранили ясное мышление, выдержку и железную решимость пойти до конца. И арсенал у них всегда под рукою — зубы, пальцы и ногти, а еще в сумочке и в «иных местах» можно найти множество пригодных для «последнего умиротворения» насильника предметов. Пригодится все — пилка для ногтей и ножницы для маникюра, ключи от дома, заколка в волосах, вязальная шпица, иголка, булавка и множество других безобидных на первый взгляд предметов. И когда «похотливец» будет на краю блаженства от полученного удовольствия по «доброму согласию», пустить в ход арсенал, жестко и кроваво, безжалостно, но лучше беспощадно, и тем получить самое главное — право на будущую жизнь.

Но тверской князь пошел по первому варианту, не просто сдавая тех, кто, так же как и он, застигнут громилой, но и помогая насильнику всячески. Шесть лет назад послал свое войско на Новгород, и сейчас сделал бы это, и ведь прекрасно понимает, что потом наступит его очередь. Но таково животное желание выжить за счет других любой ценой, продлить себе жизнь чужой смертью пусть на час, на день, на год, или как здесь — на восемь лет. Но итог один — предатели и трусы победить не могут, хотя свой кусок получат.

В политике так часто бывает — подвывающие шакалы помогают хищнику разрывать очередную жертву, а потом искренне удивляются («а нас то за что?»), когда неизбежно приходит их очередь. Недаром Черчилль одну из европейских стран называл «гиеной».

Предельно цинично высказался — но истина где-то рядом, как говорится, а то и предельно близко!

— Но если я хлеб новгородцам дам, то москвичи прежде чем идти на Ильмень, мое княжество разорят обязательно, а посадник рать на мою защиту не поведет. Разве не так?

— Сейчас не поведет, а потому надо хлеба дать в обрез, чтобы до Крещения хватило, у них и свой есть, жито весь посеяли. А как побьют Ивана, то уже по «зимнику» зерно с мукой и привести.

— Москва на меня полки двинет…

— Если будет что двигать, — хладнокровно отозвался Андрей Владимирович. И пояснил тихо, но веским голосом:

— Поместная конница на Новгород первой в ноябре уйдет, а ты повремени, ссылайся на неурядицы, и тогда тверской полк с «пушечным нарядом», которым фрязин Аристотель Фиорованти заправлять будет, двинется. Если с Москвой по-новому сражаться, «огненным боем», сам понимать должен, что пороховое «зелье» очень нужно. А там все бочонки в обозе собраны и их будет много, а твои дружинники на охране. И напасть в удобный момент смогут, московитов перебить, припасы и «мастеров» в тверь увезти. Лишившись «стенобитных» пушек, ни Новгород, ни другие грады, войско Иваново взять попросту не сможет, как беззубый бобр не перегрызет древо.

Теперь, открыв «карты», Андрей Владимирович внимательно посмотрел на молодого князя, ища признаки робости или страха. Но таких не увидел — появилась у того решимость, даже губы сжал. Видимо, тоже окончательно «просчитал» ситуацию и склонился к мысли, что лучше повоевать вместе с Новгородом в союзе против Москвы, чем быть удавленным позже. Так что теперь можно не сомневаться — «огненный бой» свое дело сотворил, но так обладание совершенным оружием зачастую меняет отношение человека к ситуации, особенно когда его применение ничем не ограничено.

— И учти, княже — новгородцы в крепкую осаду сядут по городам своим, припасы все свезут за стены. Что ратникам Ивана тогда есть, чем коней кормить — снега ведь вокруг? И подвоза нет, и не будет — ты его с ратью перекроешь, на все дороги отряды пошлешь. Многие ли из московитов на обратном пути до тверских земель, в силе телесной дойдут? А кони разве не отощают, солому с крыш поедая?

— А не бросят ли меня новгородцы, не сговорятся ли с Иваном, когда тот мир им предложит?

— Ты думаешь, они ему бояр своих простили? Или не понимают, что тот им в любой момент хлебный подвоз закроет? Ты для них, Михайло Борисович, самым главным другом и союзником станешь. А когда в тверских землях урожая в достатке собирать будут, а оно так и есть, если ты этого захочешь, то твои земли обеспечат новгородцев зерном, пусть и не обильно. Но лет через десять картошки много на огородах собирать начнут, «вторым хлебом» прокормятся, о голоде больше никогда не услышат. А войско вы сможете вооружить пушками новыми и ружьями — и тогда всем головы свернете, хоть на Орду, хоть на Литву ходи походами.

— Будь по сему! И что, готов Новгород меня на княжение звать? Посол их на то мне обиняком говорил.

— А куда им деваться — без тебя никак не выстоять, токмо вдвоем. Тебе Торжок посулят, его ведь уже Иван себе вотчиной взял. Так что отдадут без боли в душе, раз уже потерян. Но и в убытке не будут — на ржевские земли зарятся бояре, на их северную часть. Да и «меньшого брата» под свою опеку снова возьмут — тот между ливонцами и новгородцами попадет, как между молотом и наковальней. И тут может на твою сторону перейти — ты покровитель лучше будешь, чем «господа новгородская». «Рядную грамоту» подпишут, если ущемленными себя не почувствуют.

— Торжок? Хитры новгородские бояре, отдают то, что им не принадлежит, сами ведь отдали.

— В их ситуации лучше отдать часть, чем всего лишится. Но так ты и больше можешь от них потребовать того, что им не принадлежит уже — пусть признают твое право на все бывшие новгородские вотчины, что ими утеряны. И с Иваном, как замиренье выйдет, себе их прирежь. Это и Волок Ламский, и Бежицкий Верх, и так по малости, то, что уже от тверских князей «отщипнули», то там «прихватили» их землицы. Разве нельзя, если сила с правом на твоей стороне будет⁈

Андрей Владимирович усмехнулся, глядя на задумавшегося князя — от отчаяния тот перешел к надежде, даже щеки порозовели. И голос Михаила Борисовича дрогнул, чуть надломился:

— Так Бежецк тебе посулили, а ты мне его разве отдашь?

— Зачем отдавать, если он и так твоим будет, если «рядную грамоту» подпишем. Русские земли воедино собирать нужно, тут Иван прав. Вот только порядки его мне категорически не нравятся — то, что он карать и миловать по своей прихоти будет, всех мужей за холопов своих почитая. Не быть тому! Ты «вольности» должен подтвердить. И твои потомки в соблюдении «рядных грамот» клясться будут, и по «судной грамоте» токмо вины определять, и разора поборами лишними, теми, что нет в договорах, не причинять — все под твою руку встанут, и я первым буду. Есть такая штука — федерализация, где права великих князей четко оговорены, как и права тех, кто им подчинены. От и до, и ничего лишнего — все в «Судебнике» прописать. Если ты согласен, то служить тебе верно буду, нет — у меня землица уже своя есть — Киясова Гора, на нее Новгород мне грамоту дал. А там даст бог, Бежицу отвою…

— Не горячись, Андрей Владимирович — порядки Ивана мне самому не нравятся. Службу твою принимаю, княже. «Рядную грамоту» напишем честь по чести, чтобы никаких обид у потомков не было, — молодой князь говорил серьезно, приглушенно. И продолжил, глядя трезвыми глазами:

— Хитры новгородцы — Киясова Гора всегда вотчиной кашинской была, и сейчас она вроде моя. Но пусть твоей будет — грамоту от себя отпишу немедля на нее и на Сухого Дола стан, между Яхромой и Кашинкой все земли твои станут. Отныне твоя вотчина, отправь людей. Там люди мою руку твердо держат, сами кашинцы «воры», враги Твери, сутяжники и ябедники московские. Не верю я им, а ты может быть, с ними и справишься…

Молодой князь задумался, а профессор мысленно обрадовался — «задаток» ему выдали новгородцы, и куда больше тверичи. Теперь явно выдадут кусок «шкуры» еще «не убитого медведя». И он не ошибся, нужные для него слова прозвучали — тверской князь пошел по «новгородскому варианту», о чем в самом Новгороде не подозревали — такие «игры» пошли, на опережение грядущих событий. Отдал в «кормление» мятежный Кашин, где сам старался не появляться. Как в поговорке — на тебе боже, что мне негоже!

— Как победу над Иваном одержим, станешь ты в полном праве удельным князем Кашинским и Бежецким. Все по «ряду» будет меж нами — но ты и твои потомки, буде они появятся — «молодшие братья» великому князю Тверскому будете отныне и навеки.

— Да будет так, княже, — теперь Андрей Владимирович был серьезен как никогда. — Раз мы решили войну с Москвой начинать, то обговорить нужно многое. Иначе побиты до зимы будем жестоко. Учти, Михаил Борисович — мне придется еще в Новгород ехать с послом их, боярином Анкундиновым — посланником тайным твоим. Война предстоит долгая и страшная, нужно хорошо подготовиться к ней, благо полгода имеется в запасе…

Московские ратники великого князя Ивана Васильевича, «собирателя» и «правосуда».

Глава 21

— Петрович, я не хрена не понимаю — не может тут жить столько народа, — Пашка растерянно посмотрел на очередное сельцо, которого тут просто быть не могло, ведь поездил по здешним местам не мало, а сейчас только головой крутил по разным сторонам и удивлялся. Да на срисованной у «Сотника» карте пометки постоянно делал — и в тетрадку данные записывал, отмечая примерное число дворов. Выходило, что селений сейчас намного больше, чем в их времени было, пусть небольшие, но близко к друг другу расположенные, тесно стояли, разомкнутые лишь лесами и болотами.

— Что ты хотел — в наше время было неперспективное «Нечерноземье», народ в города уезжал, а села обезлюдели. Сам прежде проезжал часто — сельцо маленькое, а церковь большая, значит, двести лет назад народа больше было. А порой проезжал три десятка домов, а в стороне валы высокие, футбольное поле перекрывают. Потом мне один краевед сказал, что в тверском княжестве много городков было, но их историки даже на карте определить не могут, где точно стояли. Чему удивляться — Тверь давний враг Москвы, и покорив ее государи русские не желали ее возможного усиления. Вот мы в Старицу едем — а ведь там злейший враг Ивана Грозного правил, двоюродный его брат князь Андрей Старицкий, которого он казнил вместе с женой и детьми. А тверские князья вроде как совсем исчезли, а их много было, мыслю — или боярами сделали, либо умертвили.

Доктор вопреки обыкновению, последние пять дней, как говорится, «расцвел и пах» — вот что начавшаяся семейная жизнь с закоренелым холостяком, и циником по своей профессии, делает. Повенчались они с Глашкой в первой же церквушке, Мефодий, сукин сын согласие дал, лучился улыбкой притворной, и даже «пожилое» за «прокорм и воспитание сиротки» не стребовал. Наоборот, чуть ли не челом бил, глядя на нового родственника, и обещал «зятю» все приданное выправить — на что был «послан», ни по извечному русскому адресу открытым текстом, а длинным перечнем латыни, в котором Пашка к своему стыду узнал знакомые термины венерических заболеваний. «Новобрачным» сделали подарки все одноклубники, выдали от «князя» несколько туго набитых монетками мешочков, как на обзаведение, так и на дела нужные. А после расстались — восемь человек уехали в Новгород, а четверо направились вглубь тверского княжества, минуя столичный град, на который хотелось хоть одним глазком глянуть.

Но не тут-то было, и Пашка хорошо это понимал — земля ждать не будет, чтобы урожай собрать, нужно семена посадить вначале!

Ведь главный дар сделал тверской князь, молодой парень с короткой русой бородкой, что счел скромную свадьбу «добрым» для себя знаком. Усадьбу подарил княжескую в Старице и три сельца, но не просто так — там было решено подготовить стрельцов тверских за все лето, в полной тайне. А Пашке высадить все так тщательно сберегаемые, за исключением нескольких «пожертвованных» на угощение князя картофельных клубней, «продовольственные артефакты», включая семена из взятых на «фестиваль» тепличных огурцов, помидоров и перца, которыми было бы хорошо закусывать самогон. Он их сберег, теперь можно и посадить в открытый грунт — жаль, что не рассадой — лишь к сентябрю вызреют, лишь бы лето не было холодным, и дожди не зарядили. Тогда худо будет — погниет все и сгинет. Но если по приметам судить, то лето теплое будет, так что надежда есть.

Сейчас они ехали вдвоем верхами впереди длинной вереницы повозок и телег княжеского обоза, с суровыми бородатыми мужиками возничими. На первой была супруга Петровича, чтобы пыль не глотать, они же восседали на «Чалом» и «Лушке» — на статных лошадей княжеские дружинники конвоя поглядывали завистливо, сожалели, что жеребчики от кобылы им не достанутся, как и будущие «матки». Понравилась — еще бы, дядька ее с завода взял, для верховой езды специально учили, хомут на шею никогда не надевали. Не лошадка, а настоящая картинка!

Их бдительно охраняли два десятка дружинников, что, несмотря на теплые дни, ехали в доспехах, с луками, сурово зыркая во все стороны глазами. И боярин Гаврило Андреевич по прозвищу «Мниха» сопровождал, тиун княжеский в Старице, что должен вместе со стрельцами будущими обучаться, и ими потом в бою командовать. И за осенний урожай перед князем отвечать, и за тот инвентарь сельскохозяйственный, что сотворить еще предстояло. Пашка даже посмеивался, видя себя в роли главного агронома, но не представлял, сможет ли отдавать приказы мужикам.

И завидовал Петровичу — тот был спокоен как удав и счастлив. И вечно занят то женой, то работой, постоянно ведя какие-то записи. Пашка тут сочувствовал доктору — тот должен был переходить в лечении с таблеток на лекарственные травы, и потому целыми днями расспрашивал понимающих в этом деле людей — всяких знахарей и знахарок, но больше досаждая Пашке и женушке. К «Сержанту» не приставал — тот из всех лекарств только морфий знал, что из мака делается, да коноплю — «косяки» можно набивать. Но Сергея оставили в Твери — он был одним из двух одноклубников, что с металлом работал и порохом — вот это дело он любил самозабвенно, именно все мушкеты через его руки прошли. Впрочем, и «Швец» такой же, тот самый, кому стрелой в зад попали. Даром, что инженер с дипломом, но любил возиться со всяким «железом», так как завод его обонкротился, а в цехах рынок вещевой появился. Но он с Анатолием, коего «Алхимиком» именовали, в Новгород пошли, там им дел по горло будет — порох и мушкеты делать на основе местной, целикомкустарной промышленности — о заводском производстве тут еще лет двести подозревать не будут.

Зато второй сопровождающий, капитан ФСБ, которого именовали сейчас «боярином Василием Игнатьевичем», оказался на диво знающим, и о растениях ведал неожиданно много, несмотря на профессию — убивец тот еще, с пистолетом, что был спрятан под полой лазоревого кафтана. Говорил, что из «курса выживания» многое помнит, что есть можно, и что никак нельзя, и какие растения лекарством послужить могут, а какими отравить запросто. И на своем опыте примеры приводил. А так именно он подготовкой будущих стрельцов заниматься будет, и под его попечением четыре мушкета находится, а пятый у «Сержанта» в Твери как образец для производства…

Нынешняя Старица Пашку не впечатлила — ожидал увидеть крепостные стены Успенского монастыря, «визитной карточки» города, да куда там. Да чаще Городком ее именовали, хотя являлась обычной большой деревней, из бревенчатых изб и теремов, прикрытой земляным валом с частоколом и приземистыми башнями. И, пожалуй, только в последние дни парень перестал вспоминать покинутое ими всеми время, до которого уже никогда не добраться, может быть, во сне только — но таких он еще никогда не видел, хотя и жаждал. Но непременно будут, в этом он не сомневался.

Только прислонил голову к подушке, так проваливался в сон, и просыпался с рассветом — не по привычке, будила сенная девка Марфа, рябая и маленького росточка, злая и насмешливая, с жидкими волосами, заплетенными в косичку, постоянно спрятанную под платком. Да и спал он теперь на перине, а не на лавке как все, и под одеялом пуховым, а не прикрытый какой-нибудь овчиной. И в хоромах боярских ему отвели горницу отдельную, со стенкой печи, которую уже не топили. А по ту сторону спаленка была, с периной. И кормили на убой — только в постные дни скоромного на стол не ставили. Да и одет будто князь — вместо малинового кафтана и застиранного «треника» ходил в местном «прикиде», что могли позволить знатные люди.

Впрочем, таковым он стал по княжьему повелению, вопреки своему желанию — за ним постоянно ходил здоровенный «холоп» Прошка, с саблей на боку — один из вернейших княжьих людей. Повсюду таскался — до кузницы и по огородам, даже до отхожего места сопровождал, не оставляя без присмотра ни на секунду. Видимо, приказ у него был категоричный на это, да и не один он был, еще двое присматривали, время от времени подменяясь — те вообще неулыбчивые и видом страхолюдины. Думал, что немые, но нет, как оказалось вполне внятно говорили по-своему, когда кто-то ему поперечить вздумал. А таковые в первые дни находились, непонимающие, почему на посев нужно крупные зерна отбирать, а не те что «худые». И огороды иначе вскапывать нужно, удобрять землю обязательно, взрыхливать. И особенно инвентарь железный надобен, а то тут все из дерева норовили сделать…

— Ох, устал я, — пробормотал Пашка, растянувшись на перине, и чувствуя полною слабость в теле. Прошка его в бане всегда сам парил, орудуя веником как опытный инквизитор. А нынче вообще отходил так, что сил не было встать с полки. Так его уже вымытого и отпаренного холоп окатил водичкой, завернул как ребенка в домотканую простыню льняную, и отнес на руках в горенку, положил на перину. И хотел парень подумать, что ему завтра успеть нужно сделать, но не заметил, как в сон провалился…

Тяжкий мужицкий труд — соха-кормилица.

Глава 22

— «Князь», ладно, я по жизни такой неугомонный, ничего не поделаешь — служба. Но никогда бы не подумал, что ты, профессор, призванный «сеять разумное, доброе и вечное», таким прожженным авантюристом и циником окажешься. Это надо же — самозванцем стал, в князья «вписался», да еще себе земельку под удел «отжал» в две тысячи квадратных верст…

— В одну тысячу, по карте сами с тобой измеряли, — совершенно хладнокровно произнес Воеводин, он уже перестал удивляться происходящими с ним метаморфозами. Если бы раньше о том ему сказали, не поверил, что будет спокойно убивать людей, пусть самих желающих его умертвить, и искать себе достойное «место под солнцем», как-то по-бандитски. Видимо, внутренние «тормоза» отказали, и он пошел по пути тех, кто вначале девяностых годов себе состояние сделали и власти добились, наплевав на совесть и мораль.

— Другая тысяча верст уже не наших земель будет, хотя формально вроде как мои. Учти, две трети Сухого Дола «кашинцам» принадлежит, что на службу московского князя «отъехали». Обманул нас тверской князь, классически «кинул». Поступил как новгородцы — даровал то, что фактически не является его полной собственностью, и в любой момент может быть оспорено. Если мы имеем дело с прохиндеями, то не грех с ними также поступать. Какой мерой меряете, такой и вам отмерят.

Угрызений совести Андрей Владимирович не испытывал, как и страха разоблачения. Да и чего бояться уже — и так они все у московского князя в списках личных врагов будут «почетное место» занимать. Искать их будут долго и тщательно, и не стоит сомневаться, что сыск в этом времени умеют вести. Так что меры конспирации они приняли неотложные — все бороды отращивают, «табу» наложено — все молчать будут о произошедшем. И в людных городах не показываться, ведь там шпионов Ивана Московского много, руку его «черные люди» держат по неведению — своих бояр ненавидят, не понимая, что московские ничем не лучше, скорее хуже. Одежду тоже сменили, благо у князя Михаила Борисовича сундуки полные оказались. Мушкеты и шпаги припрятали, как и пистолеты, теперь оружие будет вынуто на «свет» только при самых крайних обстоятельствах.

— Ты прав — с волками жить, по-волчьи выть, — флегматично отозвался полковник. — И с серебром прав полностью — слишком велик и тяжел куш, он бы нас раздавил. Верно говорят — бери ношу по себе, а то раздавить может. А вот с княжеством своим верно удумал — «задаток» нам выдали. Одно сомненье — а отдаст ли Кашин тверской князь, как обещал?

— Тут не о честности думать надо, а о выгоде. Отдать Кашин и получить пять княжеств — приемлемый вариант, али нет для правителя?

— Какие пять? Считать не умеешь, Андрей Владимирович? Ржеву Михайло поделит с Новгородом, Волоцкое княжество получит, и Торжок — и это в самом выгодном для него варианте.

— И Кашин с Бежецким Верхом — я удельным князем стану, но его вассалом, «братом молодшим». Причем ненадолго — жены и детей у меня нет, так что после смерти «вымороченные» владения ему и отойдут. Ты не смотри, что он молод — правитель должен быть расчетливым, особенно тогда, когда у него шансы на успех дела значительно выросли, с нулевых до примерно тридцати процентов, пусть одной трети округленно.

— Так мало…

— Непозволительно много, Василий Алексеевич. Шесть лет тому назад четыре тысячи москвичей в бою при реке Шелони разбили примерно втрое большее число новгородцев. И легко это сделали!

— Почему примерно — противника точно подсчитать не смогли?

— Я по летописям знаю — там вообще сорок тысяч писали, хотя в Новгороде сейчас пять тысяч дворов всего, округленно восемь душ на двор. Но летописцы врать горазды — сорокатысячное войско вся новгородская земля не соберет, а живет там сейчас всего полмиллиона, может тысяч шестьсот, но никак не больше. И сейчас время не тотальных мобилизаций — «служилые» примерно два-три процента составляют, с учетом ратников ополчения. А у тверского князя того меньше — у него почти все «кашинцы» и четверть тверичей под Москву «подписались».

Андрей Владимирович отпил кваса из кружки, отер лицо рушником — в предбаннике было прохладно, сидеть хорошо после парилки и охлаждаться. Они почти добрались до Новгорода, остался всего переход, так что сделали дневку — «пришельцы из будущего» еле в седлах держались, хотя воде пообвыкли. Шли окружными тропами, не выходя на торные дороги до Вышнего Волочка — велик был риск на москвичей нарваться, которые в южных пятинах вели себя как дома. Ощущалось, что война скоро нагрянет, население с нескрываемым страхом или наоборот, злорадно скаля зубы, ожидало прихода войск Ивана Московского.

— Упорные столичные ребята, хваткие — вот только мушкетных пуль явно не ожидали, — полковник тоже отирался, достал из портсигара сигарету и закурил. Теперь они все тщательно скрывали от местных свои «перекуры» — оставлять такой «след» себе дороже. Так что днем реконструкторы терпели, и лишь вечером, и под утро затягивались сигаретой, и так что голова от затяжки кружилась. Отвыкнуть было тяжело, привыкли, и сейчас берегли оставшиеся пачки — ведь на фестиваль редко кто взял блок, многие прихватили по несколько пачек и сейчас сильно жалели. Так что ввели лимит, жестко ограничив употребление — пара сигарет в день. По расчетам выходило, что дотянут до начала сентября, а там все — Колумб в Америку только через пятнадцать лет поплывет. Оставалась надежда на Пашку — паренек их всех заверил, что табак вырасти сможет. Обещал, что мешки тщательно вытряхнет, а там посмотрит, что получится.

Кофе и чай пили вообще редко, но тут надежды было куда больше — о их существовании на Руси знали, только не употребляли. «Обугленную траву» и кофейные зерна персидские купцы по Волге привозили, через всю Орду шли, где правил хан Ахмат. Так что заказ тверскому князю сделали, тот его своим купцам «переадресует», а те достанут — желание прибыль извлечь у них в крови, в полном соответствии с высказыванием Карла Маркса.

— Сейчас как раз время пошло, когда рыцарство в европейских странах на второй план отходить будет. Английские лучники по нему колоколом отзвенели при Кресси и Азенкуре, арбалеты добавили, а сейчас в ход первые аркебузы и кулеврины пошли. От ядрышек и крупных пуль ни одна броня не защитит. Так что у Ивана Грозного стрельцы через восемьдесят лет не на пустом месте появятся — ляхов и ливонцев бить будут, у тех тяжелая кавалерия еще в моде будет. Ты сам на «крылатых гусар» посмотришь — они вроде как раз появились у венгров, их поляки переймут. Хороши против татар и московской «поместной» конницы, но если те удрать из-под удара не могут. Длинные пятиметровые пики, слитные построения «хоругвей» — то есть полков или эскадронов — численность разная.

— Мушкету абсолютно плевать, какая у них численность и выучка по большому счету. У нас конические пули — а они бьют даль лука и точнее, как выяснилось. Главное стрелков, пусть стрельцов натаскать — обученную пехоту, ведущую залповый огонь при пушечной картечи ни одна кавалерия не опрокинет. Жаль, на сегодня все, крайняя затяжка до утра…

С видимым сожалением полковник посмотрел на окурок, что дотлел до фильтра и погас. Профессор только хмыкнул — «Сотник» никогда не употреблял эпитет «последний», и всегда заменял, в любых вариантах — суеверен, как летчик, остается только мысленно удивляться.

— Закончится табак, я то выдержу, а вот «Сержант» на коноплю перейдет, как и «Швец» — обоих мастеров со временем потеряем.

— Вырастет табак, не сомневаюсь — у паренька глаза хитрые были, когда расставались. А ты уверен, что пакет резаного табака у него один был? Думаю, что припрятал — этот куркуль запаслив как дядя его, и сто против одного, что «заначку» оставил. Не хмурься — это он ради нас старается, знает, что сигареты на исходе, и хочет побыть в роли «благодетеля».

— Точно, — хлопнул себя по коленке «Сотник», — не имей резарва, не спрашивал бы, и не улыбался. Вот шкода, студент, «любитель прохладной жизни». Мы тут в дороге корячимся, все ноги растерли, а он там посевной занят, за девками, небось, ухлестывает.

— Вряд ли, паренек целеустремленный, и дело для него прежде всего. И еще не целованный — в наше время хромые и бедные сироты никому не нужны. А вот здесь его живо в оборот возьмут — думаю, по приезду обратно, у него чуть ли не невеста будет. Завидная «партия», молодой боярин, образован, и не голытьба — я вам каждому уже сейчас могу по малой вотчине выделить, как приеду, так грамоты надлежащие отпишу. А тебе, как княжеского достоинству боярину права все передам…

Андрей Владимирович осекся, неожиданно в голову одна мысль. И после обдумывания, он произнес:

— Нет, давай лучше сделаем. Пашку вполне официально своим отпрыском признаю, так что никто ущемлен не будет, если я внезапно ноги протяну. Он на меня немного смахивает, так что из местных никто не удивиться.

— Поди, согрешил с его матушкой на сеновале, когда лекции в колхоз их приезжал читать о международном положении, и о решениях 25-го съезда партии. В жизни ведь всякое бывает — замужняя порой с любым мужиком переспит, лишь бы дитя родить, особенно если мужчина ей понравился — сама затянет и все подготовит. Ты ведь грешил там по пьянке, недаром с «кулаком» местным давно в приятелях ходишь. Так что в жизни всякое бывает, ничему не стоит удивляться.

Голос полковника прозвучал настолько безмятежно, что Андрея Владимировича от него будто электрическим током прошибло. Он ошарашенно посмотрел на прикрывшего глаза «Сотника» — слишком много странностей и совпадений, столько на «случайности» свалить нельзя…

Знаменитое польское рыцарство — «крылатые гусары», появившиеся во второй четверти 15-го века, и двести лет наводящие ужас на своих противников. Доставалось всем — ливонцам и шведам, туркам и татарам, запорожским казакам и русской «поместной рати». Особенно досталось от них во время Смуты — поляки самозванца на трон привели, и в том есть заслуга длинных пик этих «рыцарей».