Гость из моря (журнальный вариант)

Бурная ночь

«Живем мы тут довольно интересно, скучать не будете», — вспомнил я слова Волошина и невольно рассмеялся в темноте, хотя еще минуту назад мне было вовсе не до смеха…

Я так замерз, что от непрерывной дрожи у меня время от времени щелкали зубы, и промок, похоже, в самом деле до мозга костей — вовсе не фигурально.

Непогода усиливалась. Дождь лил с черного зловещего неба все сильнее, ледяными струйками просачиваясь за воротник, как ни старался я закутать шею. Мы то и дело хватались за черпаки, но вода в лодке все прибывала — лодка явно была дырявой. Сапоги мои тоже оказались дырявыми, и зверский холод все злее сковывал промокшие ноги.

Когда редкие вспышки молний на миг разрывали непроглядную дождливую тьму непогожей весенней ночи, я видел неподалеку вторую лодку, неподвижно застывшую на реке, рябой от дождевых капель. Черные фигуры в ней так же скрючились, замерзли, как и мы с Волошиным.

Посмотрев в другую сторону, я бы мог увидеть и третью лодку. Но поворачиваться мне не хотелось, потому что от малейшего движения за воротник хлынули бы новые потоки ледяной воды.

Река разлилась, пенилась. Мутные потоки закручивались то и дело водоворотами.

Какая нелегкая заставила меня сидеть здесь, под холодным дождем, посреди пустынной реки, в эту бурную, ненастную ночь, вместо того чтобы спокойно нежиться в теплой постели?

И сборы были какие-то суматошные, словно мы отправлялись в разбойничий набег.

Начать с того, что в самый разгар увлекательного сна кто-то грубо сдернул с меня одеяло и зловеще сказал:

— Пять минут на сборы, или мы уезжаем. И оденьтесь потеплее.

Сразу забыв, что мне такое интересное снилось, и ничего не соображая, я сел на койке. В комнате царила кромешная тьма. За окном завывал ветер и шумел дождь. Я уже протянул руку к выключателю, как вдруг за окном сверкнула молния и на миг залила комнату призрачным слепящим светом.

При ее блеске я успел заметить, что никого больше в комнате не было. Кто же срывал с меня одеяло? Чей это был голос? Или все мне приснилось?

Я зажег свет под гулкий, раскат подоспевшего грома и увидел мокрые следы на полу, тянувшиеся от двери до моей койки. Значит, кто-то в самом деле будил меня.

Сквозь плеск дождя донеслись спорящие голоса, и тогда, окончательно проснувшись, я поспешно кинулся одеваться. Свитер, сапоги, плащ…

Люди, сновавшие под проливным дождем вокруг грузовика, выглядели при вспышках молний форменными заговорщиками. Верзила, тащивший на плече какой-то ящик, прикрыв низко надвинутым капюшоном плаща все лицо, вовсе не походил на щеголеватого Волошина. Я узнал его, лишь когда он сердито рявкнул:

— Все еще не проснулись? А ну-ка, подсобите.

— Так это вы меня разбудили? Спасибо…

— Спасибо потом. Сначала держите ящик, у него чертовски острые углы.

Вдвоем мы забросили тяжелый ящик в кузов машины. Его принял у нас какой-то толстяк в ушанке, я не сразу узнал в нем заведующего лабораторией биофизики Макарова.

— Залезайте и сами, уже все погружено, — сказал он мне и подмигнул. — А то как бы командующий не передумал…

Я последовал его совету, торопливо забрался в кузов и пристроился среди ящиков и мокрых мешков в самом дальнем углу, чтобы не попасться до отъезда в самом деле на глаза нашего строгого директора: вдруг решит избавиться в моем лице от лишнего груза…

Я начал расталкивать мешки, пытаясь устроиться поудобнее, как вдруг под самым моим ухом певучий голос жалобно произнес:

— Ой, вы сели мне на ногу!

— Простите, пожалуйста, Елена Павловна, я вас совсем не заметил.

Прожив в необычном институте уже целую неделю, я не только познакомился со всеми научными сотрудниками, но, оказывается, уже научился различать их по голосам.

Елена Павловна была женой Макарова. Хотя они работали в разных лабораториях — она помогала Логинову, — их часто можно было видеть вместе — маленькую и тонкую Елену Павловну, похожую на мальчишку — особенно в брюках, которые она обычно носила в рабочие будни, — и плечистого, медвежеватого ее мужа с широким и скуластым обветренным лицом и хитрыми глазами, запрятавшимися куда-то глубоко в узенькие щелочки под лохматыми бровями. Забавная пара.

— Вы-то зачем едете, Елена Павловна? — спросил я. — Такая ужасная погода, еще простудитесь.

Она тихонько засмеялась в темноте и ответила:

— Как же это я не поеду, ведь угри — моя тема, А погода отличная. Нам, ихтиологам, к сырости не привыкать. Садитесь рядом. А я тут давно захватила лучшее местечко. Дорога будет трудная. Но вы устраивайтесь поудобнее, все уместимся. Я сейчас подвинусь. Вот так.

— Все сели? — услышал я голос директора.

Андрей Васильевич заглянул к нам под брезентовый тент, посвечивая ярким фонариком.

— Елена Павловна, может, все-таки переберетесь в кабину?

— Спасибо, я чудесно устроилась и даже начала дремать.

— Ладно. Где Макаров?

— Как всегда, побежал захватить что-то совершенно необходимое, — ответил откуда-то из самой толщи наваленных мешков Волошин.

— Ага, вон он бежит, — проговорил Логинов, убирая свой фонарик. — Ваня, на что тебе термос, ведь все равно разобьешь по дороге.

— Ничего, я его буду всю дорогу прижимать к груди, — весело ответил Макаров, ловко перебрасывая свое грузное тело через борт грузовика. — Зато вы все мне в ножки поклонитесь, когда хлебнете горяченького кофейку перед тем, как лезть в воду. Поехали!

— А пресса здесь? — вдруг спросил Логинов.

Я так и замер.

— Здесь, помогает мне придерживать ящики, — ответил Макаров, усаживаясь рядом со мной и заговорщицки подталкивая меня в бок.

— И делает он это, все еще не проснувшись, — немедленно подхватил из своего укрытия Волошин.

Я понимал, что он шутит. Но, по-моему, момент для шуточек был не самый подходящий. К счастью, наш строгий начальник уже исчез.

Мы тронулись в путь. Штормовое море ревело грозно и так близко, будто уже победно вырвалось на берег. Казалось, что к нам под брезентовый тент не захлестывает ветром дождевые холодные струи, а ломятся морские волны. Сосны вдоль дороги скрипели от натуги, борясь с порывами ветра.

торжественно начал было громко декламировать Волошин, но тут же чертыхнулся и смолк, потому что машина выехала за ворота, свернула с асфальта на проселочную дорогу и нас начало швырять во все стороны.

Мешки и ящики ожили, каждый из них норовил занять самое лучшее местечко, а мы, естественно, противились этому, и завязалась между нами борьба, не прекращавшаяся — с переменным успехом — всю долгую дорогу…

Куда и зачем мы мчались по глухим лесным дорогам в эту ненастную весеннюю ночь?

Уже несколько дней я слышал в институтской столовой, где сходились ненадолго все научные сотрудники, загадочные отрывочные разговоры.

— Ну как? Не двинулись?

— Нет, хотя Прокофьевич уверяет, будто глаза уже большие.

— Можем прозевать…

Вечером опять:

— Не двинулись?

— Нет. Погода мешает.

— А как прогноз?

— Завтра существенных перемен не предвидится.

— Так, может, они вообще нынче не станут скатываться?

— Ну нет, это исключено.

Я слушаю и ничего не понимаю. А через день снова тоже:

— Говорят, в Темной речке уже двинулись?

— Нет, это Макаров панику сеет. Куда они двинутся? Вон ночи какие лунные стоят.

— А как прогноз?

— Кажется, к концу недели обещают дожди и грозы…

— Как бы не прозевать. А то скатятся в океан, попробуй их там найти!…

Ловя ученых мужей одного за другим и расспрашивая их где-нибудь в уголке, из которого они не могли выскочить и удрать от меня к своим неотложным опытам, я постепенно узнал, что таинственные речи идут об удивительно интересных вещах. Это была одна из основных тем, над нею в институте работало сразу несколько лабораторий, и готовилась даже специальная экспедиция.

Предметом этих исследований были речные угри. Наверное, многие, как и я, не раз лакомились этой вкуснейшей рыбой. Лакомились и не подозревали, какие интереснейшие загадки с нею связаны.

Оказывается, угри вовсе не всю свою жизнь проводят в реках. Метать икру они уходят в море, в Атлантику, и не куда-нибудь наугад, а в строго определенный район, расположенный к северо-востоку от Багамских островов. Здесь, в сумрачных глубинах Саргассова моря, из икры речных угрей, которую, кстати сказать, не видел своими глазами еще никто на свете, рождаются крошечные личинки длиною всего в несколько миллиметров.

Целых три года, постепенно подрастая, плывут они до берегов Европы. А здесь с ними происходят сложные перемены. Сначала личинка становится короче и делается прозрачной, почти как стекло. Таких маленьких угорьков, массами входящих в устья рек, и называют «стекловидными». Попав в пресную воду, они движутся навстречу течению, забираются за сотни и даже тысячи километров, к самым истокам рек и здесь живут по десять-пятнадцать лет, превращаясь в тех жирных, упитанных красавцев угрей, которых мы видим на прилавках рыбных магазинов.

Так что каждый речной угорь за одну свою жизнь проживает как бы три, совершенно различные и одна на другую вовсе непохожие: сначала он крошечной личинкой три года странствует по Атлантическому океану, потом основную часть своей жизни проводит в пресных реках Европы, чтобы в конце концов, повинуясь какому-то таинственному зову природы, снова отправиться в свое последнее странствие за тысячи километров, в те тропические воды, где он когда-то появился на свет в глубинах Саргассова моря.

Начинают угри свое движение из рек в море — «скатываются», как говорят рыбаки, непременно в дождливые и ветреные непогожие ночи. Буря словно окончательно пробуждает их от зимней спячки в толстом слое или на дне озер и рек, под защитой ледяного панциря.

Наступает такая ночь, и теперь уже никакие преграды не могут задержать загадочных странников в реке. Встретив на пути плотину, угри выползают на берег и движутся прямо по росистым лугам. Они обладают чудесной способностью чувствовать воду даже за полтора-два километра, всегда поворачивают к морю и ползут, извиваясь в мокрой траве, словно змеи, так быстро, что человеку бывает нелегко за ними угнаться.

Немало пришлось ученым потрудиться, пока они разобрались в сложной и запутанной жизни речных угрей. Долгое время никак не удавалось даже понять, где именно угри мечут икру. Две с половиной тысячи лет назад древнегреческий философ Аристотель считал, будто угри чудесным образом возникают из ничего в иле на дне болотистых озер — из каких-то таинственных «кишок земли»… Но в более близкие времена такое объяснение уже не могло устроить никого. А другого все еще не было.

Даже когда в середине прошлого века удалось впервые поймать частой сетью личинок угрей в океане, их приняли просто за какой-то новый вид странных рыбешек, дотоле не знакомых науке, и назвали лептоцефалами — «плоскоголовками». Никто и не подозревал, что это личинки речных угрей, которых так давно и тщетно искали в илистых озерах, пока в одном из аквариумов экзотические лептоцефалы, постепенно подрастая, не превратились буквально на глазах у изумленных ученых в молоденьких угорьков!

Но еще пришлось немало бороздить моря, пока удалось, наконец, выяснить, откуда же появляются загадочные лептоцефалы. Окончательно разведал район нереста речных угрей в Атлантике датский ученый Иоганнес Шмидт сравнительно недавно — в начале двадцатого века.

Однако на этом загадки не кончились, и во всем ученом мире интерес к угрям вовсе не пропал, а, наоборот, стал возрастать. Все новые и новые вопросы вставали перед исследователями.

Почему речные угри совершают такие далекие странствия? Почему для метания икры они выбрали лишь один уголок в безбрежном Мировом океане? Каким образом они находят к нему дорогу за тысячи километров? Какие загадочные ориентиры в океане, где одна волна неотличима от другой, служат им надежными «маяками»? И какая таинственная сила уверенно ведет крошечные личинки древней морской дорогой их предков к берегам Европы, через проливы Каттегата и Зунда, через Босфор и Дарданеллы, в устья рек, где им суждено превратиться в речных угрей, достигающих порой полутора метров в длину?

Как было бы заманчиво разгадать все эти тайны и попытаться наделить чудесными способностями угрей находить себе верную дорогу в море навигационные приборы кораблей, подводных лодок, может быть, самолетов!

Вот над этим-то и работали мои новые друзья из Института морской бионики. Изучением речных угрей тут занимались не первый год. Совершили уже несколько плаваний по маршрутам морских скитальцев, и в Одессе специальное экспедиционное судно «Богатырь», как я узнал, уже готовилось снова выйти в море. Оно ждало, когда угри двинутся в свой дальний путь — сначала «скатываясь» вниз по рекам и ручейкам, потом через проливы в океан, — к заветному Саргассову морю, чтобы плыть за ними следом.

Ждали этого момента и мы. Но угри долго не отправлялись в путь. Они тоже ждали. Ждали какого-то неведомого сигнала природы. Ждали вот этой дождливой, ветреной, штормовой ночи…

…Лихой разбойничий свист, вдруг разорвавший усыпляющий шелест дождя, вспугнул мои мысли.

— Наконец-то, — пробурчал Волошин, скрючившийся на корме лодки. — Я уже так закоченел, что не смогу, наверное, разогнуться.

Кашляя и кряхтя, словно столетний старец, он зажег яркий электрический фонарь. Загорелись фонарики и на других лодках. Теперь уже можно было не таиться. Настало время вытаскивать невод.

Это была нелегкая работа. Упираясь коленом в накренившийся борт лодки, я тащил, тащил, тащил мокрый капроновый трос, режущий ладони даже сквозь брезентовые рукавицы, а ему, казалось, не было конца. Рядом со мной тяжело пыхтели два рыбака. Волошин сидел на веслах.

Постепенно лодки сближались, подтягивая тяжелый невод к берегу. Похоже, улов неплохой: по рывкам троса мы уже чувствовали, как неистово бьются в неводе пойманные угри.

Дальше все пошло в таком бешеном темпе, что мне скоро стало жарко и я готов был сбросить брезентовую куртку, да времени для этого не выкраивалось.

Угри были скользкими, удержать их в руках никак не удава-лось, а ведь ловить этих бестий надо было так, чтобы не причинить им ни малейших повреждений! Их скользкие, гибкие тела сжимались, словно резиновые, и тут же вдруг распрямлялись с мощью стальной пружины, сбивая нас с ног.

Один угорь так сильно ударил меня хвостом по голове, что шапка слетела в воду и поплыла, подхваченная быстрым течением.

Волошин попытался зацепить ее багром, но сделал слишком резкое движение и рухнул в ледяную воду, едва не перевернув лодку!

Я пытался вырвать из уключины весло и протянуть его Волошину, Весло не поддавалось. А Волошин скрылся с головой в воде… Его затягивало водоворотом!

Не раздумывая, я сбросил с себя брезентовую куртку, обрывая пуговицы, и прыгнул за борт.

Вода обожгла тело. Тяжеленные рыбацкие сапоги тянули меня на дно. Я нырнул поглубже, вытянув вперед руки, успел ухватить Волошина за край куртки…

Но в тот же миг течение вырвало его у меня из рук и потащило в сторону. А я почему-то не мог плыть за ним. Моя левая нога словно попала в капкан. Что-то крепко держало ее под водой.

А течение тянуло меня, давило, утаскивало на глубину…

«Сеть! — догадался я. — Нога запуталась в сети…»

У меня уже не хватало сил бороться с течением. Мутная вода захлестывала глаза, лезла в рот сквозь стиснутые зубы. Мне надо было во что бы то ни стало вдохнуть…

И в этот последний момент, когда я уже захлебывался, чьи-то сильные руки выхватили меня из воды. Я почувствовал такую резкую боль в ноге, что подумал: «Оторвалась…»

Но нога была цела. Только сапог слетел с нее и остался где-то в сетке.

Это, оказывается, Макаров рванул меня изо всей своей медвежьей силушки и втащил в свою лодку. Волошин был уже тут же, сидел, обхватив себя руками за плечи, на дне лодки и громко лязгал зубами.

— Как вас-то угораздило свалиться? — сердито спросил он.

— Свалиться? — возмутился я. — Да я же бросился вас спасать. Вас же затянуло водоворотом, вот я и бросился…

— Ничего меня не затягивало. Как только я попал в водоворот, то сам нырнул поглубже, чтобы из него вырваться, у самого дна это легче.

— Кто же вас знал, что вы такой опытный пловец? — огрызнулся я.

Пристав к берегу, мы с Волошиным забрались в кузов грузовика и там переоделись, сменив хоть часть промокшей одежды на сухую, которую нам пожертвовали товарищу, кто что смог. Потом Логинов заставил нас напиться горячего кофе и погнал бегать по берегу, чтобы согрелись.

— Ну как, довольны? — насмешливо спросил меня на бегу Волошин. — Не пора ли вам возвращаться домой, в свой журнал? Знакомство с нами уже едва не сделало вас утопленником.

— Нет, уж теперь я от вас не отстану! — ответил я, с трудом шевеля окоченевшими губами.